Токина Татьяна : другие произведения.

Второе право на счастье

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Если вам нравятся произведения где героиня, попаданка, действует в условиях нового мира и его плюшек типа магии и различных рас не начиная жизнь с нового листа, а сообразно своему опыту предыдущей жизни... Если любопытно как по-новому проявляется характер, возраст, как используются знания, умения, как решаются вопросы долга и чувств, как в новых обстоятельствах проявляются лучшие или худшие качества человека, как герой борется с внутренними демонами и тенями прошлого... Если предпочитаете узнавание героя не сумбурное, а постепенное, и чтобы сам факт "попаданства" случался не на первых же страницах в стиле "оно само", а был бы вписан в сюжет логично и был бы оправдан... ...то эта книга такая и есть. И, да, хэппи энд обязательно будет. Ваша Татьяна
  В это время здесь совсем нет людей. На рассвете воздух наполняет только еле слышный стрекот насекомых в седой траве да нестройный пересвист птиц в побуревших кустах. На юге осень вообще странная.
  Дома сентябрь - это всегда праздник, раноцветье перед мрачным зимним монохромом. В парках, вдоль бульваров и дорог кумачом, желтым, охристо-рыжим пламенеют Деревья (именно так, с большой буквы, потому что осенью каждое дерево - личность), летом стоявшие безликой зеленой массой. Носятся в ярких комбинезонах собаки и дети, вороша огромные кучи пестрых листьев. Возле домов пахнет грибами, сдобой и яблоками - дачники потянулись домой и вступили во вторую битву за урожай, теперь надо все съесть. На прудах кучкуются говорливые жирные утки, то и дело проносятся стайки птиц, оглашая с высоты город незнакомыми незатейливыми песенками. И небо синее-синее, такое чистое, что, кажется, если очень захотеть, можно и в полдень увидеть звезды. Когда-то я их видела.
  А здесь... Все краски просто выцветают, выгорают, умирают за лето под безжалостным солнцем. В выбеленных, досуха выжженных травах, шелестящих на склонах гор, остаются лишь жалкие крохи жизни - черно-красные полосатые жуки карабкаются на торчащие тут и там ржавые стебли конского щавеля да шуршат ящерицы, пригревшиеся на плоских камнях. Деревья и кусты стоят пропыленные, облезлые, их листья просто буреют, скукоживаются и, влекомые ветром, рассыпаются в прах еще в полете. Пахнет пылью и затхлым вином, горчит полынным ветром на губах. Тут осень не румяная да пышная хлебосольница, а убогая старуха с ссохшимися сосцами и чревом. Как и я.
  Тяжелая сумка давит плечи. За годы в моей жизни скопилось слишком много вещей, которые приходится приносить сюда. Проживать этот день раз за разом, через всю боль, через все потери и... Чтобы потом я смогла идти дальше. Уходить и жить. А сейчас мне надо просто пройти по дороге чуть дальше и свернуть вверх, сразу за оврагом.
  Я ненавижу этот день. Год за годом он забирает у меня самых дорогих, самых близких, любимых. А ведь так было не всегда. Стоит закрыть глаза и расслабиться под теплым солнцем, приноровившись шагать в гору, как я врываюсь в то утро, с которого начался мой путь сюда, почему-то из хранилища воспоминаний выкатился именно этот осколок.
  
  - Ирина Павловна, а Ксюха опять в кусты полезла! С новенькими! - ревниво доложилась воспитательнице Полина, делая страшные глаза и поджимая губки.
  - Ох уж мне эта Леснова, вечно влезет куда не надо. Леснова! Опять шаболдаешься незнамо где, а мне ищи тебя, бегай! Леснова! Девочки не лазают по кустам с мальчиками! У них от этого того, этого самого. Короче рано тебе еще! Леснова! Кому говорю сюда иди! Уши надеру!
  А я сижу в засаде за верандой в густых кустах сирени за верандой и хихикаю. "Вот еще! Нашла чем заманивать! Меня и на пироги с повидлом оттуда не выманить, а эта "Уши надеру!" А Полинка, ну ябеда! И вовсе ни с какими новенькими, нужны они мне как бублику вапер... ватет... а, ватерпас! Я их и в глаза не видела!" Да уж, дедушка всегда был кладезем дивных в своей нелепости выражений.
  Высиживала я тогда ворону. На границе забора садика росла старая береза с обломанной макушкой, а чуть выше, в развилке, было воронье гнездо. Все лето его скрывала густая зелень, а по осени листва потихоньку редела и можно было рассмотреть эту незатейливую конструкцию из торчащих во все стороны веток. Но меня интересовало не само гнездо, а его содержимое, ворона и вороньи сокровища.
  В то лето мы не поехали ни на дачу, ни на море - родители были по уши завалены учебой и работой и я торчала в городе, изнывая от скуки. Группы в саду перемешали, я ни с кем сходиться не захотела и проводила дни в блаженном одиночестве. Вот тогда-то я и познакомилась с обитательницей гнезда, вороной-слетком. Началось все с моих подношений - вкусных хлебных корочек и блестящих штучек: стеклышек, гаечек, конфетных фантиков, а к концу лета мы, если можно так сказать, подружились, и ворона периодически хвасталась мне своими интересными находками, зная, что я ничего у нее не отберу, а наоборот, непременно добавлю что-нибудь в ее коллекцию.
  Вот и в тот день я положила на дорожку у забора "приманку" - ярко блестящую на солнце малиновую, из плотной фольги, крышку от кефирной бутылки, а сама засела в гуще сирени и приготовилась ждать. Тут меня отвлекло копошение какой-то настырной букашки, запутавшейся в пушистых волосах на затылке. Я потерлась головой о плечо, пару раз провела под высоким хвостиком рукой, пытаясь стряхнуть противного жучка и тут услышала чье-то сопение за спиной. Кто посмел полезть сюда?! Это мое место!
  Я резко развернулась и... Нет, конечно, я тогда ничего не поняла. Ну кто в пять лет думает дальше следующих выходных, ну ладно, ближайшего праздника или Нового Года? Год, два, да даже пять лет (столько же сколько уже прожил на белом свете!) кажутся чем-то нереальным, огромным, недостижимым. И в тот момент я даже подумать не могла что один из тех, кто прятался в глубине куста за спиной, станет смыслом моей жизни на долгих пятнадцать безбрежно счастливых лет, а второй не даст мне уйти из жизни когда... И что оба меня покинут.
  
  Из зарослей черной бузины с шумом вспархивает птица и я снова возвращаюсь в реальность, где есть только я, моя боль и одиночество. В сеточку на кроссовках набились острые длинные зернышки из остистых колосков. Колются, все ноги горят. Но это не важно, уже ничего не важно.
  
  Какой мой Данька был смешной и лохматый! С красноватой полоской, оставшейся от скользнувшей по щеке ветки, в съехавшей набекрень кепке (и всегда так, всегда встрепанный и все шапки набекрень, будто в его шевелюре загулял пролетный ветерок), голубые глазищи горят, губы чуть подрагивают в хитрой улыбке...
  - Что там у тебя? - спросил он с предвкушением, а я все переводила взгляд с него на второго мальчишку. Почему-то вспоминался стих про кота, который был черен как ворон, ведь он тоже был почти сплошь чернота: чернющие волосы, давно не знавшие нормальной стрижки и потому нервными прядками обрамлявшие его худое смуглое лицо, темные и теплые как ночь глаза, даже одежда почему-то черная, хотя детей всегда старались одевать в яркое или светлое.
  Я тогда в ответ только сердито засопела, а эти двое прокрались по бокам и принялись осматриваться по сторонам так, будто это для нас троих было самым привычным делом - сидеть в кустах и сторожить ворон.
  Тут я наконец заметила свою подружку, которая задумчиво обозревала нашу троицу в засаде, раздумывая, подлетать или нет. А была бы я одна, она бы сразу же слетела вниз! Ух как же я на них разозлилась!
  - Ты, - строго переводила взгляд с вихрастого голубоглазого белобрысого на темного, - и ты! Это моя ворона! И мои секреты! И кусты мои! Так что кыш! Идите, вон, с машинками играйте, или подеритесь с кем! - и следом начала толкать плечом то одного, то другого. Темный набычился, а светлый улыбнулся.
  - Хорошо, - сказал он примирительно. - Ворона твоя, кусты твои, а ты моя! Значит и сидеть тут я тоже могу, если хочу.
  Вот это было неожиданно! Как так? Я его?! Я тут же сердито засопела. "С чего это он решил, что я его? Я ничья, я своя собственная! Хотя...Ну вообще-то я же мамина и папина дочка, бабушкина и дедушкина внучка, тетей и дядей племянница, ну еще сестра для двоюродных и троюродных родственников, "Моя кукла!" для одного из друзей семьи. Опять же для воспитательницы я воспитанница, для вороны я друг" - успокоилась я, но решила на всякий случай уточнить.
  - А я твоя кто? Друг?
  - Просто моя, - и расцвел улыбкой.
  - Ладно. Тогда ты тоже мой, - в ответ на мои слова он довольно кивнул. - А он? - задала я следующий вопрос, качая головой в сторону чернявого.
  - А он со мной.
  Я все еще немного обижено повозилась, устраиваясь поудобнее, и ответила.
  - Ворона. Не дразнить, не кричать, камнями не кидать, - оба посмотрели на меня как на сумасшедшую, мол, зачем.
  Ворона тем временем привыкла к нашему тихому разговору и возне, по широкой дуге слетела вниз и, сгорбившись и распушив шею, кривым скоком приблизилась к предложенному подношению. Малиновой крышечки у нее еще не было. Мы в кустах затихли тише мыши, во все глаза уставившись на серую красавицу. Я ласково протянула: "Глафиррра", а мальчишки одобрительно угукнули. Птица завороженно рассматривала фольгу, поглядывая на нее то одним глазом, то другим, и отрывисто каркая. И, хотя для меня это было привычным зрелищем, эка невидаль, ворона, но то, что я разделила этот момент с кем-то кто понял, не посмеялся как обычно над Ксюшей-чудачкой, был для меня сродни волшебству.
  Я взглянула в голубые глаза мальчишки, светившиеся тем же восторгом, что и мои, и поняла, что да, я его. А он мой. Даня, мой Даня... С первого и до последнего дня мой, только мой. Мой первый товарищ по играм, мой первый друг, мой первый защитник, мой первый учитель, мой первый мужчина, мой муж, отец моих детей, мой, мой, мой! Мой... Почему мы тогда не ушли все вместе? Почему я осталась, а он и наши дети нет? Зачем я выжила? Зачем?!
  
  Горло перехватывает, больно, дышать не могу. Но надо. Скоро свидимся, не хочу при них плакать. В стороне от дороги, в высокой белесой траве, шурхнуло и к оврагу протянулась узкая извивающаяся полоса - змея. Это их место. Тихо, малолюдно, всегда есть где спрятаться: здесь полно уютных надгробий. Каменно-надежных и таких желанных. Там, на пригорке, чуть в тени высокого памятника, и для меня приготовлено место. Но, увы, не сейчас, ведь я обещала жить. Ему обещала.
  
  Тогда на обеде нас поздравили с днями рождения, да-да, у нас с Даней день рождения в один день, только он меня на пару часов старше! Я тогда и поняла, что я его подарок, а он мой. Пусть и без ленточки. А у Влада день рождения на день позже, но он так и не стал моим, мы просто были вместе, рядом. Поэтому в подарок я ему на следующий день принесла Змея Горыныча из шишки и желудей. До сих пор у него на даче в библиотеке стоит.
  Мы больше не расставались.. Всегда были мы, я с Даней и Влад. Еще и фамилии до смешного похожи: Леснова, Лесин и Полесьев, "лешие", как нас часто называли. Друзья не разлей вода, первые отличники и хулиганы сада, потом школы, куда пошли тоже вместе. О, какие концерты мы закатывали родителям, когда хотя бы на каникулы нас пытались развести по разным местам, кого к морю, кого в деревню к родне, кого отправить в лагерь! В итоге взрослым пришлось признать, что проще передавать нас кучей по цепочке, от одних заботливых родственников другим, из лагеря в лагерь, из дома в дом, из города в город, чем терпеть порознь наши слезы, ругань, шантаж, голодовки и попытки сбежать из дома, чтобы воссоединиться. Мы готовы были ехать куда угодно, лишь бы вместе.
  Поэтому побывали и на Урале с экспедицией отца Влада, и тряслись на грузовиках по пыльным степям Монголии с Даниным дедом, и вместе с моей бабушкой колесили по разным городам с какими-то просветленными, при которых она была переводчиком. Ездили по лагерям, а потом пасли и доили коров в деревне, ходили с дальней родней на болото по клюкву, собирали виноград в винсовхозе, когда задержались на югах у дедов - еще и подрабатывали как могли и где могли. Волшебное время, счастливое.
  Где-то там, между поездками, учебой и работой, переходили на новый уровень наши с Даней отношения - первый поцелуй, первая близость, желание создать свою семью. Странно, я даже не могу точно сказать когда что случилось, просто для нас любить друг друга было так же естественно как жить и дышать. Две половинки, сросшиеся, вросшие друг руга так, что не разорвать. В детстве над нами умиленно посмеивались, потом пытались развести по углам, а в итоге просто приняли, что мы все для себя решили.
  Для многих 90-е были проклятием, но наши семьи, сцементированные дружбой детей покрепче иного родства, выстояли, окрепли и даже упрочили свои позиции, и потому встречали второе тысячелетие, вполне уверенно смотря в будущее. Конечно, не стали владельцами заводов и пароходов, но помогли нам открыть свое дело. Это все Даня придумал, светлая моя головушка.
  
  Поправляю сумку и в который раз с восторгом любуюсь блеском камешков в колечке. Да, именно с него все тогда и началось.
  
  Хотя мы с Даниилом и обсуждали как дело решенное нашу свадьбу, разрешение от родителей на брак до восемнадцати лет (непременно хотелось свадьбу летом, чтобы и фотографии, и прогулки, а какие прогулки в слякотном октябре?), вообще всю будущую жизнь, предложение, ну, такое чтобы романтическая обстановка, цветы, шампанское, кольцо, он мне не делал. Меня это, если честно, и не волновало особо, главное, что мы будем уже совсем по-настоящему семьей, да еще со своим углом - моя бабуля сказала, что стала совсем старенькой, требует ухода и заботы, а посему в свою трехкомнатную пригласила жить моих родителей. Даня затеял в старой родительской хрущевке ремонт, пропадал там днями и ночами, Владька и отцы ему помогали, все сюрприз мне готовили. И недели за две до росписи жених пригласил меня принимать работу.
  На репетицию новоселья собрались все наши семьи, сидели кто на полу, кто на уцелевших после ремонта колченогих табуретках, ели курицу-гриль, хрустели привезенными с дачи огурцами, пили шампанское и родители постоянно кричали горько, чем смущали меня до алых ушей, но целовалось мне тогда так сладко... Я всех благодарила за труд, помощь, любовь, заботу, за все-все-все! Ближе к ночи гости разъехались, и я наконец смогла толком рассмотреть наш будущий дом.
  Июль вплывал в открытые окна одуряющим липовым ароматом, а я ходила по комнатам и все не могла понять - и вот тут я выросла? И это мой старый дом? Уж не знаю как, но мои мужчины сумели невероятное. Старый сероватый паркет теперь мягко сиял лаковым янтарным полотном, на стенах были не обои в цветочек, а простая светло-бежевая краска. Это сейчас всем привычно, а тогда ни у кого считай, такого не было! Наконец-то разделили санузел и по утрам никогда больше не будет гонки между жаждущими чистоты наружной и пустоты внутренней, сопровождающейся надрывными стонами "Брысь оттуда! Мне тоже надо!".
  Я все ходила по дому, трогала стены руками, осторожно ступала по гладкому прохладному полу и не верила, что все это нам, все это мое, наше. А потом Дан вытащил из кладовки новенький белый матрас, подушки, белье, полотенца и сказал, что теперь мы останемся тут, насовсем, ну, кроме ночи перед свадьбой. Отправил меня в душ первой, а когда я вышла, на полу посреди нашей спальни красовался уже застеленный матрас. Сам Даня почему-то вдруг зажался, помрачнел, в ванну не пошел, а натурально сбежал и долго не выходил. Я уже и обидеться успела, и понервничать, и поругать себя за недостаточные восторги, наверное, он не понял как я рада, и снова обидеться и каких только глупостей не надумать!
  В итоге, когда он вышел из душа, я накрутила себя до предела, сидела столбиком на матрасе и все терзала подол длинной белой маки, пытаясь натянуть ее на колени. Вид же у моего любимого был тогда совершенно шальной, даже почему-то виноватый.
  И вот, когда я испуганно ждала, что ты от всего откажешься, скажешь что передумал и ничего не будет, ни свадьбы, ни совместного будущего, ни нас, ничего, совсем ничего, ты, вот же дурак, как был после душа, мокрый, лишь в сползающем с бедер полотенце, упал передо мной на колени, протянул на влажной ладони свое первое ювелирное чудо и наконец-то спросил: "Ты будешь моей женой?"
  
  М-м-мм, солнышко ласково обнимает плечи, нежно гладит кожу, почти как ты когда-то. Замираю мухой в янтаре в настоящем, в этом пронизанном светом и теплом моменте, путаюсь в паутине воспоминаний, когда все было возможно, когда все двери были открыты и душа пела, когда я была по-настоящему живой. И когда ты был жив. Черт, что-то рано я расклеилась, еще ведь и не дошла до места. Держись, родная, теперь ты одна. Снова. Уже как обычно. Это не слезы, нет, я не плачу, это просто пот стекает по щекам, жарко ведь. Не плачу... Постою минутку, отдохну.
  
  Как ты тогда меня напугал! А сам все говорил, говорил, торопился, проглатывал слова, нервничал так, будто я могла тебе, Я, ТЕБЕ, сказать: "Нет". Вспоминал, как в первый день нашего знакомства уже точно знал, что я твоя судьба, говорил что любишь больше жизни, и что ты выбьешься в люди, и что все для меня сделаешь, что я достойна только самого лучшего и все у меня будет, у нас обязательно будет свой дом, большой, красивый, на месте старой дачи или где я скажу, и что детей хочешь троих, чтобы любить меня и наши продолжения всегда, каждый день, всю свою жизнь, что я твоя радость, счастье, твоя мечта, твое вдохновение, весь твой мир. Я же потрясенно молчала, и не могла оторвать глаза, завороженно разглядывая серебряную вязь нежной веточки плюща, покрытую, как росой, мелкой россыпью брильянтов. Эту хрупкую красоту мог не сделать обычный человек, лишь волшебные крошки-эльфы, таким идеальным оно было. Мне казалось, что это не просто кольцо, а воплощенное обещание счастья, моего счастья.
  - Ты ограбил сокровищницу феи? - наконец я решилась подать голос. - Это, это же... Настоящее чудо! Где ты его достал? - сказала я и кончиками пальцев обвела окружность кольца, приласкав кромку листиков.
  - Сам сделал.
  - Ты?! - я так удивилась, что наконец смогла оторвать взгляд от маленького сокровища в его руке и взглянуть на любимого.
  - Да. Так ты согласна? - Дан отмахнулся от моего вопроса и снова задал свой, нахмурившись. Никогда ни до, ни после я не видела у него такого взгляда: он меня придавливал многокилометровой толщей земли, прожигал огнем, промораживал до костей, выжимал воздух из легких, скручивал внутренности - я чувствовала, что от моего ответа зависела вся наша дальнейшая жизнь, я ничего в жизни не хотела больше, чем сказать ему: "Да! Да! Тысячу раз да!" Но...
  Я громко сглотнула и снова перевела взгляд на кольцо в его руке, которое вдруг стало непреодолимой преградой между нами. У меня никогда не было сомнений, я же с пяти лет знала, что скажу "да" на все его вопросы, соглашусь на все предложения. А сейчас испугалась. Потому что поняла - ну зачем я ему такому нужна? Он вот так просто говорит, что сотворил это чудо своими руками, а я не представляю, как это, я же в своей жизни ничего сложнее борща не создавала! Ну ладно, вареники с вишней, чтобы край косичкой. Но это все! И когда он только успел, когда нашел время между ремонтом, поступлением в ВУЗ, подготовкой к свадьбе, нашими встречами, Бог знает чем еще! Он же суперчеловек, гений, мастер!
  А я... Я в это же время только и делала, что переживала из-за своих экзаменов в пединститут, даже от свадьбы меня считай отстранили три наших мамы, две по праву родителей и одна "для разминки перед гипотетической свадьбой сына", решив наиграться в невесту и красивое торжество, а я и не против была, ведь знала что все будет замечательно, именно так как мы все любим. Принимала любовь и заботу со всех сторон и ото всех, а что давала взамен? Ну, да, помогала то с тем, то с этим понемногу, но никакого героизма и мастерства. Я же самая обычная, простая, мне только отчаянно повезло с ним встретиться, вот и вся заслуга.
  А ты все так же молча сидишь рядом, в собственноручно отремонтированной нашей квартире, нашем доме, и все кругом так, как я даже мечтать не могла, абсолютно идеально, и все так же протягивает мне это волшебное колечко на подрагивающей ладони. Такой невозможно прекрасный в мягких отсветах фонарей на светлых стенах. И эти непокорные, отросшие льняные кудри, и упрямые росчерки светлых бровей, и чуть выгоревшие кончики длиннющих ресниц, и эти глаза, в сумерках почти чернильно-синие, и мягкие золотистые завитки на груди, и тонкая дорожка волосков, сбегающая к краю полотенца. И я вдруг вижу тебя совсем по-новому, ты тогда не то чтобы примелькался или приелся, просто я посмотрела на тебя со стороны и оценила по-новому.
  Заметила, как ты вырос, возмужал, как плечи раздались и налились силой мышцы. Почему-то до того момента для меня ты был продолжением себя-мальчишки, того самого с которым мы познакомились в наш пятый день рождения, и вдруг я увидела перед собой молодого мужчину, прекрасного как молодой языческий бог, творца, хозяина.
  Тога я внезапно со всей ясностью поняла, что если бы судьба нас свела не в детстве, а в то время, то даже не рискнула бы захотеть быть рядом с таким парнем. Потому что слишком красивый, слишком талантливый, слишком хороший. Для всего мира, наверное, а для меня так и подавно.
  И мне было отчаянно, нестерпимо стыдно, что я такая простая, обычная, не талантливая, да что там, не одаренная даже, вот и будущую профессию себе выбрала саму заурядную - педагог.
  А он, а я, ыыыы... И начала позорно реветь, со слезами в три ручья, с соплями, натурально вся трясясь и рыдая взахлеб, всхлипывая и размазывая руками слезы по щекам, как бывало только в самом раннем детстве, еще до знакомства с ним.
  Ты тогда ничего не понял, только сжал в кулаке кольцо до побелевших костяшек на пальцах и молчал. А я все расходилась, никак не могла ни слова сказать, только сильнее упивалась своим горем, еще и тебя своим невысказанным отказом умудрилась обидеть. Повалилась носом в подушку и спряталась ото всего мира, пытаясь заглушить крики и стоны. Мне было так больно, так обидно от понимания, что у нас ничего никогда не выйдет, потому что это именно я такая бестолковая... Ты молчал, а я все глубже проваливалась в паутину отчаяния, которая укутывала меня непроницаемым пологом непонимания, одиночества и страха.
  Ты молчал, а я все глубже проваливалась в паутину отчаяния, которая укутывала меня непроницаемым пологом непонимания, одиночества и боли.
  
  Невдалеке, над пестрыми холмиками могил, в небе парит какая-то птица. Ее тень вдруг стремительно выныривает откуда-то у меня из-за спины и проносится вперед, задевая меня распахнутыми крыльями. На мгновение силуэт птицы хищным серпом прорезает желтоватый диск солнца, а спустя один мой вдох она уже скрывается в высокой траве, чтобы взлететь оттуда с зажатой в когтях жертвой. Жизнь конечна внезапно. И кто сказал, что люди для мироздания важнее какой-то крохотной полевки? Какая же я тогда была счастливая! Дурная только.
  
  Сквозь судорожные всхлипы услышала что ты встал, прошлепал босыми ногами по полу и встал у окна.
  - Ты мне сейчас собираешься отказать.
  И как догадался? Заметался вдоль стенки, снова подошел и встал на колени у матраса.
  - Почему? Хотя знаю, дурак, сам все испортил, то кольцо, то ремонт, еще экзамены эти. Я совсем тебя забросил, и свадьбе не уделял никакого внимания, помощи от меня никакой и вообще. Кася, ну прости меня, ну не муча меня пожалуйста. Я ведь правда хотел... ты же у меня достойна самого лучшего, вот я и... Ну не молчи же ты! Хотя лучше, наверное, молчи.
  А я в ответ только реву и кусаю подушку чтобы не выть в голос.
  - Ксюша...
  Чувствую только неуверенное касание пальцев к плечу и наконец выдаю охрипшим голосом:
  - Зачем я тебе такая нужна-а-а-а?
  - Какая такая? - похрипел мне в ответ.
  - Ни-никакая! Ничего не у-умееею, ты мне все, а толь-лько и могу что рубашки гладить! - ну вот, от слез еще и заикаться начала. - Ты мне и-и колечко, и ремонт, и ты сам, ты вообще во-вон какой, а я...
  - Так. Стоп. Подожди. Я правильно понял, что вот этот вселенский потоп и километры моих убитых нервов из-за подобных глупостей? Ксюха, Ксюха, как была в пять лет неразумным дитя, так и осталась, - не смотря на протесты ты все же сгребаешь меня в охапку, затаскиваешь к себе на колени и гладишь по голове. Ну да, как раз как ту самую бестолковицу. И мне так отчаянно хочется тебе верить, что я наконец затихаю, только вздрагиваю иногда. - Я что, похож на мужчину, который будет соревноваться с любимой женщиной? Кто больше может, умеет, делает? М? Нет. Запомни, родная, это всегда буду только я. Потому что старше на целых три часа! -тут я нервно хохотнула и снова затихла. - Шучу, конечно, - продолжал ты совсем другим, серьезным, чуть усталым голосом, - Просто потом что люблю сильнее.
  
  - Нет, - пытаюсь сказать что это я, я люблю больше, но он мягко кладет ладонь мне на губы и не дает договорить.
  - Ш-ш-ш, глупая принцесса. Пусть у меня ремонт, квартира, но ты ведь и сама без дел не сидишь. На тебе Владов дед. Да на тебя вся его семья разве что не молится! У Николай Петровича диета, режим, а все туда же, характер. Генерал в отставке, понимаешь. Он завотделения в военном госпитале не слушается, а у тебя как шелковый. Таблетки пьет, для уколов оголяется и ест что надо и спит когда велено.
  И мамин Ярыс, тигр-недоросток мохнатый. Только ты с его паскудным характером и можешь совладать, он ведь жрет всех натурально, когда со шприцом видит! А у тебя просто вздыхает печально и на руки потом лезет, жалеться. Загнулся бы давно со своими почками, но ты не даешь.
  Я тебя, конечно, слушаю, но не верю, мне кажется, что вся та простая помощь по дому, забота и любовь подвигом не являются, не то что у тебя.
  
  Воспоминания. Каждый год такие разные, но всегда яркие, настоящие, живые. По сравнению с ними реальность кажется лишь сном. Тягучим, липким, невнятным калейдоскопом из лиц, мест, событий. Вроде бы я там, что-то делаю, с кем-то говорю, о чем-то думаю, а оглянусь назад - сплошная мутно-серая пелена, как не было ничего. А сейчас, когда я здесь, почти с тобой, кажется закрою глаза, сделаю шаг вперед и почувствую тепло твоего тела на коже, вновь заскользят по шее чуткие губы. Порывисто опускаю руку, чтобы пройтись кончиками пальцев по твоей ладони, спуститься ниже, тягуче лаская длинные пальцы. Невесомыми касаниями подразнить жесткие подушечки, скользнуть вверх почти до самого запястья, чуть задевая кожу острыми ногтями. Сделать вид, что отстраняюсь, чтобы ты поймал мою ладонь, удержал, до хруста сжал тонкие косточки, а потом сплел свои пальцы с моими, чтобы никакая сила не мокла разомкнуть их.
  Но моя ладонь теряется в пустоте. Тебя нет. Ничего этого нет. А я не хочу быть в мире где нет тебя и наших мальчиков. Если бы не мое обещание, я бы...Но тогда еще была надежда, что с ними все обойдется, что я буду им нужна, что мне будет кого любить.
  Двадцать лет пустоты. Не могу больше. Не хочу. Я не готова снова видеть ваши могилы, снова переживать свою жизнь до того проклятого дня рождения, снова прощаться с вами. Не могу. С каждым разом все больнее, потому что реальность истончается, тускнеет. Я хочу любить, помнить, но иначе. Не оживать и обретать чувства только тут, тонуть, захлебываясь, в воспоминаниях, прокручивая каждый день, каждый миг в голове, чтобы потом лишь острее ощущать пустоту и одиночество. Хочу жить в жизни, как бы ни по-дурацки это звучало.
  Порыв ветра швыряет в лицо запахи раскаленной на солнце земли, сосен, вянущих цветов и сладковатый душок тлена с новой делянки за полосой деревьев. Кладбище все разрастается как рваная рана, подтачивая подножия гор, выгрызая куски леса, вырывая из недр серые крохкие камни. Единственное место, которое могу назвать своим настоящим домом. Ведь он там, где сердце.
  Хватит.
  Сколько у меня осталось лет? Тридцать, сорок, больше? В моем роду почти все долгожители. С современной медициной имею все шансы дотянуть до девяноста в полном здравии и при сохранном разуме. Ну хорошо, пусть восемьдесят. Впереди еще половина жизни. Пусть без тебя, без детей, но ЖИЗНЬ. Я обещаю, что я попробую если не стать счастливой, не полюбить кого-то, то хотя бы отпущу тебя. Вас. И попытаюсь идти дальше, каким бы ни был этот путь. Но это будет завтра. А сегодня мы вместе.
  
  И снова вопрос.
  - Ты будешь моей?
  Молчу, а сама взгляд отвести не могу от такого родного незнакомца. Словно впервые увидела. Будто не было у нас этих двенадцати лет бок о бок.
  Не верила, когда ты говорил, что влюбился в меня с первого взгляда. Ну не бывает такого, чтобы раз - и все! Ведь сама я долгое время не думала о чувствах между нами. Ты просто был неотъемлемой частью меня, моим всем. Первый поцелуй, первый секс, свадьба. Разве могло быть иначе?
  Смотрю на молодого, красивого практически обнаженного мужчину, который стоит на коленях у нашей постели, протягивает кольцо и ждет моего ответа. И как откровение - люблю.
  Тону в обжигающем взгляде, щеки пылают стыдливым румянцем от греховных мыслей, и лоно сводит упругой волной желания. Схожу с ума от мысли что ты - мой.
  - Я... - прикусываю нижнюю губу, - я уже твоя.
  А ты качаешь головой. Не такого ответа ждешь.
  Закрываю глаза, потому что смотреть на тебя слишком остро, все тело горит, грудь тяжелеет и дыхание сбивается. Никогда еще я не была так открыта и беззащитна перед тобой. Не могу говорить, только киваю. Вдруг сердце пропускает удар, а следом срывается в заполошный бег - твои пальцы почти невесомо прикасаются к моей щеке, скользят по лицу и ныряют в волосы. Тянусь за рукой, продляя ласку. Я твоя. Навсегда. Моя жизнь, мое сердце, моя душа, мое тело. И это абсолютно правильно.
  Распахиваю глаза и наконец улыбаюсь.
  - Да.
  Из-за овражка уже начинается подъем на пригорок. Я не смотрю туда, вверх, стараюсь до последнего оттянуть момент, когда снова увижу ваши могилы. Пока я их не вижу, их нет. Вы живы.
  Я уже так долго иду, от центральных ворот, и все равно подхожу слишком быстро. Не успеваю насладиться воспоминаниями, не хочу принимать неизбежное. Взгляд мечется, как репей цепляется за что угодно, отвлекает.
  Здесь, как ни странно, хорошее место. Чистое, привольное, тихое. Продуваемое ветрами, выбеленное солнцем, чуть диковатое. С одной стороны плавные вершины горного хребта с массивными взъемами и извилистыми седловинами у подножья, с другой - убегающая вдаль гряда мягких холмов, поросших буковым лесом. За ними море.
  Я помню его разным. Сумеречно-синим, пронзительно голубым, серо-болотным, лазурным. Сейчас оно плавится под лучами по-летнему жаркого солнца, над волнами поднимается зыбкое марево, стирающее границу между водой и небом, и маленькие корабли на дальнем рейде похожи на призраки, парящие в пустоте.
  Господи, о чем я думаю? Зачем мне вся эта шелуха? Эти пространные разглагольствования о природе, о видах? Почему это вообще меня цепляет, вырывает в ненужное "сейчас" из сладкого "тогда"?
  Замечаю с болезненной четкостью все - безобразную кучу венков, сваленную под обсыпанный черными зонтиками ягод куст бузины, торчащие из нее тут и там выгоревшие головки искусственных цветов, побуревшие ленты, скрюченные остовы ссохшихся живых растений, чью-то обтрепанную туфлю. И проклятые цветы. Белоснежные лилии, не тронутые тленом, с обсыпанными оранжевой пыльцой упругими лепестками. Налетевший порыв ветра качает бузинные ветви, с них блестящим бисером соскальзывают ягодки, их нежная кожица лопается при столкновении с малейшей преградой, окропляя все вокруг темно-красным соком. На кипенных лилиях россыпь кровавых капель. И волной накатывает этот удушливо-сладкий запах. Все как в тот день...
  Ноги не держат, подкашиваются, и я оседаю в придорожную пыль. На меня градом сыплются ягоды. Пытаюсь встать, но руки не слушаются, подламываются, ладони слепо шарят по обочине и давят, давят чертовы ягоды. По локоть я багровых потеках, будто снова в крови.
  Год за годом я делаю себе такой подарок на день рождения - вспоминаю самое лучшее что было с нами, а потом представляю в мельчайших подробностях жизнь такой, какой она могла бы быть, какой я мечтала ее прожить. Тебя, мальчишек, дочурку красавицу, ты же так хотел девочку. Сейчас все не так.
  Память вышвыривает меня прямо в летящую с обрыва машину, которая через несколько секунд превратится в груду искореженного металла.
  
  В окно дышит жаркий осенний вечер, восхитительно пахнут лилии, которые я, как великую ценность, нежно прижимаю к груди, играет романтическая рок-баллада, которой мы со смехом подпеваем, в коробке на заднем сидении протяжно булькают бутылки с местным брютом, купленный родителям в подарок, дробно стучат по коврику вывалившиеся из корзинки лесные орехи, мягко урчит мотор, продолжают крутиться в воздухе колеса, твои руки крепко и уверено держат руль, но ничего уже не изменить и для нас начинается обратный отчет.
  Пять.
  Мы резко разворачиваемся друг к другу, с удивлением пытаемся понять, что вообще происходит. Я вдруг чувствую, что меня приподнимает над сиденьем, только ремень еще как-то удерживает.
  Четыре.
  Мимо окон мелькают деревья, скалы, по машине барабанят какие-то осколки, за окном гремит камнепад, снаружи что-то надсадно хрустит, ломается.
  Три.
  Волной накатывает паника - мы что, падаем? Из внезапно ослабевших рук выпадает букет, а мгновением позже я судорожно вцепляюсь в тебя. Глаза в глаза, немой вопрос: что это, как это вообще случилось?!
  Два.
  Ты бросаешь руль и сгребаешь меня в охапку, закрывая собой, загораживая от кошмара наяву.
  Один.
  Мы сплелись в тугой клубок и оба молим об одном - лишь бы другой выжил.
  Ноль.
  Нет боли. Нет смерти. Вы живы. Еще живы...
  ...
  Падение чуть смягчают макушки деревьев, но стекла все равно лопаются со звоном и блестящими брызгами разлетаются по всему салону. Мне по-прежнему все кажется нереальным и оттого красивым, особенно когда в окошко заглядывает низкое солнце и грани осколков вспыхивают, словно бриллианты.
  Машина, круша толстые сучья, проваливается куда-то в дебри леса. Нас крутит и мотает, внутри полно острых, как копья, обломков веток. Разве можно так бесконечно долго падать?!
  Удар об землю такой силы, что кажется, будто сейчас из тела вылетят все кости. Но мир наконец-то перестает вращаться и накрывает полная темнота. Сколько она длится не знаю, но выплываю из нее в реальность медленно, все так смутно, зыбко. После скрежета, хруста, стука, треска, грохота внезапно наступившая тишина оглушает. Я не двигаюсь, не могу поверить, что все закончилось и мы больше никуда не падаем.
  Ничего не болит, только кажется, что правая сторона тела онемела, должно быть отбила, когда приземлились. Потихоньку приподнимаю голову и осматриваюсь: в салоне настоящий хаос. Все усыпано корой, листьями, орехами, хвоей, шишками, оконными осколками, осколками от бутылок, растерзанными цветами. В сиденьях и обшивке тут и там торчат сучья, щепки, стекла, крыша местами продавлена чем-то тяжелым, на капоте валяются камни и какие-то плоские куски чего-то темного со светлыми вкраплениями. Асфальт?
  Пытаюсь вертеть головой, но ничего не получается, ты так придавил, что дышу с трудом. Глажу ласково по плечам, по спине - куда дотягиваюсь, тормошу тихонько. Отключился что ли?
  - Даня... - только мычишь в ответ. Тормошу сильнее и снова зову. - Данечка!
  Кое как вытягиваю из-под тебя левую руку, пытаюсь уже двумя руками столкнуть, совсем воздуха не хватает и начинает ныть бок.
  - Милый, ты нас так раздавишь! Пусти, ну пусти же! - ох, как больно. Глажу живот, успокаиваю. - Мальчишки, держитесь там, все будет хорошо. Сейчас только папу перекантую на водительское сиденье, он очнется и спасет нас всех!
  Никак не могу уцепиться за тебя, все кругом мокрое, скользкое. Все шампанское разбилось, наверное. Ну и запах, брр. Еще лилии эти!
  - Какой же... ты... тяжелый... уф! - еле спихиваю тебя на сиденье рядом. Ты тихо стонешь и чуть вздрагиваешь при перемещении, но и только. Закрываю глаза и откидываюсь на спинку, устала. Уже чуть легче, но правая сторона все сильнее пульсирует болью, хочется вдохнуть полной грудью, а никак, сдавило как обручем. Ладно, отставить страдания. Даня, аптечка, помощь.
  Поворачиваюсь к тебе и открываю глаза: "Господи, какой бледный. И до сих пор в себя не пришел. Головой что ли приложился? Ой, а вдруг у него травма позвоночника, тогда его совсем-совсем нельзя было двигать! Что же я наделала!"
  Снова зову и пытаюсь понять, что с тобой. Голова цела, руки в царапинах, но это мелочи, ноги тоже на месте, спина, вроде, ровная. Только очень уж ты бледный и холодный. И в себя никак не приходишь. Не понимаю!
  Какая я огромная и неуклюжая, слишком большая для нашей машины, прям дирижабль. Как же трудно отодвинуться чтобы рассмотреть тебя со стороны! Эй, ну с тобой же все в порядке, почему ты в себя никак не придешь?
  Ладно, я все равно ничего больше не могу сделать, сейчас устрою тебя получше и постараюсь до аптечки добраться, там вроде должен быть нашатырь. Так, тут какая-то деревяшка в сиденье застряла, тебе неудобно, наверное, в спину врезается. Сейчас я ее... Ох, узкая, липкая, скользкая, зараза, засела еще так глубоко, прям под спиной!
  - Ммммм... Не... не надо...
  - Данечка, родной мой, ты очнулся, как хорошо, сейчас-сейчас, я быстренько, ты потерпи, я аккуратно, только ногтями подцеплю и...- рвано, почти глотая слова, говорю я, дышу часто-часто, бок болит просто нестерпимо, но так хочу помочь. Завожу руку поглубже тебе за спину - спинка сиденья хлюпает мокрым. Ну это ж надо, и как только туда шампанское попало?
  
  Пытаюсь поддеть дурацкую деревяшку, закрываю глаза чтобы лучше чувствовать, ощупываю кончиками пальцев, и вдруг понимаю что она торчит вовсе не из сиденья. А из тебя.
  Распахиваю глаза. Значит спинка не в брюте, а в крови? В каком-то тупом оцепенении обшариваю взглядом салон. Сзади, как обломанное копье, валяется толстая ветка чего-то типа елки. Один конец чуть белесый, другой кроваво-красный, с длинным светлым сколом. Замечаю что почти все лепестки изломанных лилий в бордовых пятнах, где россыпью капель, где легкий мазок по краю, где-то плотным сгустком во впадинке, а какие-то легкими лодочками плавают в пузырящихся красных лужах на ковриках. Да сколько ж ты ее тогда потерял?! Литр, два? Почему так много и так быстро? Из-под обломка ветки же, вроде, фонтаном не хлещет? Как это вообще могло произойти?
  Боже, да где мои мозги, надо же срочно в скорую звонить! Трясущимися руками лезу в бардачок, за верной Нокией. Давай, миленькая, не подведи. Скользкими от твоей крови пальцами тыкаю кнопки, пытаюсь звонить, но в ответ тишина. Связи нет.
  Нет! НЕТ!
  Так. Аптечка. Надо... А что надо? Жгут? Пластырь? А, неважно, доберусь до нее, буду думать, там же инструкция есть. Дергаю ручку. Заклинило. Дергаю еще и еще, все сильнее, машина раскачивается, но дверь все не поддается. Аптечка в багажнике, не достать. Зажимаю рот обеими руками, чтобы не выть от ужаса. Как мне тебя спасать?
  Ты уже абсолютно белый, лицо как восковое, лоб покрыт липкой испариной. Почему-то в голове крутится мысль, что надо привести тебя в чувство и не давать спать, что это очень важно. Тянусь к тебе, снова глажу по рукам, по щекам, зову, прошу держаться, бороться, не уходить, не бросать меня, а ты все молчишь.
  Снова бьюсь с дверью, может где-то снаружи есть связь. Мне так страшно, я же тут совсем одна и до сих пор не понимаю, что произошло. Нам срочно нужна помощь, но как позвать? Слышу где-то в отдалении шум подъезжающей машины. Хлопают двери, звучат какие-то голоса. Мы спасены!
  Кричу громко, как только могу: "Помогите! Помогите, пожалуйста! Мы здесь, внизу!!! Вызовите скорую, тут раненый человек! Пожалуйста! Ау! Нам очень нужна помощь!"
  Голоса наверху резко стихают. Зову до хрипоты, пытаюсь докричаться, дозваться. Никто не отвечает. Вдруг слышу короткие, рубленые фразы, далеко, слов не понять. Двери снова хлопают, на этот раз громче, резче. Машина с пробуксовкой стартует, с визгом шин разворачивается и уезжает.
  Мы одни.
  Вернее, я одна.
  Ты молчишь и, кажется, вообще не приходишь в сознание, только зрачки бегают под истончившимися веками. Если есть в мире отчаяние, то вот оно. Все что мне остается - беспомощно наблюдать как тебе становится все хуже и хуже. Какие у тебя холодные руки... Нет. Нет, я сказала! Я должна быть сильной ради тебя. Я обязательно что-нибудь придумаю, я найду выход! Плакать, бояться - все потом.
  Так, если тут дверь не открывается, может получится выбраться сзади? Сдвигаю сиденье назад до упора, с кряхтеньем и стонами пытаюсь перебраться в заднюю часть салона, но шестой месяц и близнецы не шутки, я банально не пролезаю между креслами! А если спинку опустить? С моей стороны тоже заклинило, а если за тобой? Да!
  Буквально вываливаюсь из машины головой вперед, зажав в кулаке сотовый. Только сейчас обращаю внимание на себя - все руки в ссадинах, тут и там наливаются синяки, повсюду навтыкались щепки. Истерически хихикаю, я - ёжик. Какие дурацкие мысли. Ощупываю свой живот - правый бок болит, дергает, но я вроде бы в порядке, разве что платье насквозь мокрое, да ноги. Все в твоей крови.
  Смотрю на телефон в руке и не понимаю что с ним делать. И зачем я вообще вылезала, где я и что произошло. У меня, наверное, шок. Как любит говорит твой дедушка: "Составь список. Иди по пунктам. Короткие команды. Выполнять".
  Машина. Обрыв. Мы упали. Ты ранен. Скорая. Связь не ловит, значит дело не в том что мы были в машине. Нужно идти выше. Оглядеться.
  Что же все-таки произошло? Почему мы упали? Кругом камни, куски асфальта, красно-белые бетонные столбики... Того участка дороги, откуда мы упали, не видно, лишком крутой обрыв. Но, судя по всему, обрушился кусок дорожного полотна. Вместе с нами. Просто не повезло. Просто были не в то время и не в том месте. Ну да, пару недель до нашего приезда шли затяжные дожди. Речки вышли из берегов, мост какой-то водой снесло, дома. И трассу размыло. Как только до нас держалась? На честном слове на одной, хм, сопле?
  Ладно, это не важно. Так, там не пройду, там круто, там бурелом, а там, о, там полянка. Идти туда. Не спешить. Шагаю аккуратно, еле переставляю ноги, трава тут высокая. Красивая, почти белая. А вот и подъем, а наверху полянка. Вокруг сосны, все присыпано хвоей. Крокусы? Кругом цветут сиреневые крокусы? Осенью? Не знаю почему, но верю, это хороший признак. Не может ничего плохого случиться, когда рядом такая красота!
  И верно - возле антеннки на экране появляются заветные черточки, о, да, я могу, наконец, позвонить! Четко отвечаю на все вопросы - кто, что случилось, где мы. Хорошо что я всегда за штурмана и отслеживаю дорогу по карте, отлично помню название населенного пункта, который мы проехали, сколько при мерно осталось до следующего. Помощь скоро будет. Я сумела, я спасла тебя!
  Живот и спину скручивает судорога, да так, что меня буквально швыряет на ближайшее дерево. Хватаюсь за него и дышу медленно, на счет четыре-восемь, как на курсах для беременных. Нельзя концентрироваться на боли. Отвлечься, успокоиться.
  Что тут есть? Да, цветы. Раза в три больше крокусов. Как так получается - выжженная, иссохшая земля, покрытая сетью глубоких трещин, и это чудо, нежное, хрупкое. Хочется лечь среди лилового великолепия, раскинуть руки и... Так, стоп. Какие руки, какие лечь?!
  Машина. Багажник. Аптечка. Муж. Помощь.
  Неловко придерживая живот рукой спускаюсь вниз. Как только добираюсь до более-менее ровной поверхности меня снова скручивает, да так что в глазах темнеет. Тяжело опираюсь на колени. Дышу. Медленно и глубоко. Медленно и глубоко.
  Можно идти дальше.
  Машина. Багажник. Аптечка. Муж. Помощь.
  Пока добралась нашей "старушки" семь потов сошло. Ничего, скорая едет, они уже в пути. Нас всех спасут, слышите, мелкие? Окошко с твоей стороны разбито, это даже хорошо, быстрее до ручки багажника доберусь. Щелчок и, да, ура, открыто! Не отвлекаться. Аптечка. Муж. Помощь.
  
  Затащив вожделенный чемоданчик в салон и раскрыв его, зависаю, не особо понимая, что делать дальше. Нахожу нашатырь и пока откладываю - важнее не просто привести тебя в чувство, а оказать реальную помощь. Так, тут есть перекись, нитроглицерин, устройство для дыхания рот в рот, бинты. И что? Что для чего и что делать?
  Господи, ну почему я ни на какие курсы доврачебной помощи не ходила! В автошколе мы эту тему "проходили мимо", помню... Да ничего, считай, и не помню. Голову выше ног. Или ноги выше головы? Зеленкой обрабатывать вокруг, не заходя на кожное повреждение. Под жгут бумажку со временем подложить. На морозе жгут на полчаса, в тепле час. При одном виде кровотечения давящая повязка, при другом выше раны. При каком? И чем они отличаются? Все. Вот что мне теперь с этими знаниями делать?! Куда на тебя жгут крутить?
  Какие-то мутные обрывки воспоминаний, что не надо вытаскивать из раны то чем нанесен удар, оно хоть как-то препятствует кровотечению.
  Я боюсь поднять глаза на тебя, мне стыдно, боги, как мне стыдно! Это же все из-за меня! Ты меня закрывал, защищал собой, своим телом! Сиди ты на своем месте, эта чертова палка просто бы пролетела через лобовое стекло, а не пропорола тебя! Милый мой, хороший, самый любимый, зачем, ну зачем?!
  Все сижу, перебираю лекарства в коробке и понимаю, что ничего не могу сделать, ничем не могу тебе помочь. А ведь ты всегда говорил что со мной не страшно хоть в разведку, хоть на необитаемый остров, со мной никогда не пропадешь, а на самом деле... Я ничего не могу без тебя. Я так привыкла что ты... просто у меня есть ты. Твои знания, твой совет, твоя помощь. Ты всегда рядом и ты поможешь, поддержишь, подскажешь. Я всегда могу рассчитывать на тебя. У тебя всегда на все готов ответ. Когда я превратилась в такую сентиментальную беспомощную идиотку?
  Набираюсь храбрости и смотрю на твои руки, пока только на них. Они как ненастоящие - бледные, вены втянулись, загар будто схлынул, на фоне джинсов кожа вообще отдает в синеву.
  Начинаю говорить просто чтобы не захлебнуться в тишине. Одна я не могу, мне слишком страшно.
  - Данечка, родной, все будет хорошо, ты только потерпи. Я дозвонилась в скорую, они, наверное, уже выехали. И приедут скоро, они же скорая помощь.
  Беру тебя за руку, привычно ища защиту и поддержку. Какая холодная. Аккуратно перебираю пальцы, глажу, разминаю, пытаюсь согреть, надеясь хоть на какой-то отклик. Будь со мной, пожалуйста. Просто будь.
  Всматриваюсь в твое лицо и замираю. Это не ты, на лице будто маска. Ты стал старше, вернее, постарел. Глаза запали, истончившиеся веки покрылись сеточкой морщин и тонких капилляров, щеки ввалились, щетина стала заметнее, упрямая морщинка между бровями стала резче, глубже, нос заострился. Губы, твои сладкие полные губы, которые дарили мне столько наслаждения, в уголках которых у тебя всегда улыбка наготове, лукавая, нежная, только моя, теперь они сжались в ниточку, такие белые, обескровленные, жуткие.
  Ты... я тебя теряю. Ты истончаешься, таешь как льдинка на солнце, а я совершенно не понимаю что сделать чтобы защитить, сохранить, задержать тебя. Все что я хочу сейчас, нет, всегда, чтобы ты был рядом со мной, здоровый, сильный, такой же знающий ответы на все вопросы. Мой муж, мой друг, мой защитник, мой любимый, отец моих сыновей.
  Мои день и ночь, мои мысли и чувства, моя половинка. Ты мое всё, а я без тебя... Не могу. Не хочу и не буду. Устало откидываюсь на дверцу и смотрю на тебя. Не могу насмотреться, не хочу отводить взгляд. Я держу тебя, не руку, а именно тебя. Чувствую тонкую ниточку между нами, что протянулась от сердца к сердцу.
  - Милый, с днем рождения. Ты ведь помнишь, у нас сегодня день рождения. Твой и мой, один на двоих. Я верю что наши желания должны сбыться. Твое сбылось, я и мальчишки в порядке. Теперь моя очередь.
  Я хочу чтобы ты набрался сил, дождался приезда скорой, чтобы тебя вылечили. Хочу через двадцать лет вспоминать эту аварию и со смехом говорить нашим детям: "В этот день был мой второй день рождения! Я второй раз родился в двадцать лет, представляешь! А для вашей мамы вообще отсчет пошел только с того дня. Поэтому она у нас такая юная прелестница, правда, парни?"
   И обнимешь их за плечи, таких похожих на тебя, высоких, загорелых, вечно растрепанных голубоглазых блондинов, с лукавыми и добрыми улыбками, так похожими на твою. Им будет столько же, сколько тебе сейчас, мы будем праздновать наш юбилей, сорок лет. Выпьем, наконец, это чертово шампанское, ты подаришь мне такие же белоснежные лилии. Но, главное, мы будем любить друг друга еще крепче, чем сейчас.
  Улыбаюсь и радостно кричу в окошко, громко, на весь лес:
  - Эй, Вселенная, ты слышишь? Исполни мое желание, пожалуйста! Я хочу, чтобы у них все было хорошо. И мы были счастливы.
  Внутри машины концентрируется тяжелый запах: лилии, шампанское, какие-то смолистые колючие ветки, кровь. Причудливый и тошнотворный коктейль. К горлу подкатывает рвотный спазм, бок опять болит и сводит, но это не важно. Протягиваю руку, улыбаюсь, тормошу волосы, глажу по щеке - сила желания работает. Я чувствую, вижу, что ты возвращаешься ко мне. Чуть порозовел, ладони стали мягче и потеплели, дыхание наполнилось.
  - С тобой все будет в порядке, с мирозданием я договорилась. Ты у меня такой красивый, даже раненный и слабый. Этакая изысканная аристократическая бледность, изысканная изможденность.
  О, а отсюда видна полянка с теми волшебными лиловыми цветами. Точно, сейчас ты похож на цветочного эльфа из старинных сказок, вечно юного проказника со стрекозиными крылышками, который со звонким смехом прячется между упругими стеблями, спит в паутинке под листком, танцует на закатных лучах солнца, поет для рассветных сумерек, плетет ожерелья из росы и лунного света. Дан, мой милый Дан.
  Звучит как колокольчик в голове - Дан, Данн, Даннн. Хотя, наверное, это у меня в голове просто гудит - душно тут, жарко, пахнет вот этим всем, да и перенервничала я. Смеюсь сама над собой: вечно на стресс так реагирую, цепляюсь за детали, придумываю себе невесть что, ухожу в мир волшебных благоглупостей, как ты их называешь. Хоть на минутку, но мне становится легче, и я могу идти дальше.
  Мальчишки что-то притихли. Обычно брыкаются как кенгуру, а тут затаились. Ничего, сейчас я устроюсь поудобнее, лягу, скоро за нами уже приедут и все будет хорошо. Одной рукой обнимаю необъятный дирижабль с двумя пассажирами на борту, мой драгоценный живот, вторую пристраиваю в твоей уютной ладони и тихонько напеваю "Мой Лизочек так уж мал, так уж мал..." Надо же, какая чуднАя песня вспомнилась.
  Незамысловатый мотив и забавные слова из нашего с тобой общего детства навевали сладкий морок, что все будет хорошо. С тобой, с детьми, со мной. Стало так легко, что я рассмеялась.
  - Что за сумасшествие! Да уж, этот день рождения мы запомним на всю оставшуюся жизнь... Эй, ты помнишь кто первым предложил сбежать ото всех и рвануть на неделю сюда, проводить бархатный сезон, насладиться напоследок семейным статусом "в счастливом браке, детей нет"? Ты или я, мм? Я не помню. Помню только как радовались, услышав долгожданное "можно" от акушера. Пеленки, распашонки, ползунки, машинки, разбитые коленки - все это будет, но потом, правда, милый?
  У нас еще четыре дня от отпуска осталось, ты помнишь, Дань? Целых четыре! Машина, правда... Ну да Бог с ней, главное что сами целы. Хороший мой, ты... пожалуйста, я прошу тебя, Данечка, ты вернись ко мне, а? Ты мне так нужен. Не могу я без тебя, не могу. Если с тобой что-то случится, я же ведь... Нет. Нет. Все будет хорошо, правда?
  Я так остро, так отчетливо все вижу и чувствую - полный шорохов и пересвистов темнеющий лес, облака сиреневых цветов, будто тихонько разгорающихся таинственным внутренним светом с приближением ночи, языки полупрозрачного тумана из низины, путающиеся в сухих пряных травах, упавшую на твой лоб длинную прядку волос, отливающую светом в густеющих вечерних сумерках, твои подрагивающие веки, чуть порозовевшие щеки, твое мягкое дыхание, тепло твоей руки, наши переплетенные пальцы. И такую долгожданную едва заметную улыбку, тронувшую твои губы.
  Спасибо, мироздание, это лучший подарок на день рождения! Наконец откидываюсь на сидении и полностью расслабляюсь, только сейчас понимаю, насколько же напряженно сидела. Снова сводит правый бок, но самое страшное позади, ведь так?
  Сжимаю твою ладонь и... о, да, пусть слабый, но настоящий отклик - ты в ответ пожимаешь мои пальцы, улыбаешься уже шире.
  - Данька, я все вижу! Ты пришел в себя, открывай, милый, гла-а-азки! Мне, между прочим, тут страшно и одиноко. И страшно одиноко, да. Ну же, давай! - пусть в конце голос дрожит, не важно. Главное, ты меня услышал и скоро ответишь.
  - Я не верю тебе, моя храбрая мышка. Ты не умеешь бояться.
  - Еще как умею. Это только с тобой я такая смелая. Не бросай меня больше одну. Ладно? - придвигаюсь ближе, поднимаю твою руку, целую в ладонь, прижимаюсь лицом. Самое страшное позади. Наконец-то смотрю в родные голубые глаза. Мое небо, моя вода в пустыне, мой бездонный таинственный океан.
  Ох, только не это! Опять сводит живот, низ каменеет, к пояснице просто раскаленную решетку приложили. Оуу! Снова дышу на четыре-восемь, заговариваю боль, от которой почти отключаюсь. У Бабайки боли, у Буки боли, у Бабки Ёжки боли, у Ксюши не боли.
  - Что? Что с тобой? - ты нервно вглядываешься в мое лицо, а я пытаюсь успокоить тебя пусть кривой, но улыбкой.
  - Все... х-хорошо, вернее... нормально. Просто... уфф... тренировочные... схваааатки... Брекстона - охх - Хиииикса... Скоро... все должнооооу... закончиться, - да уж, собеседник и меня в таком состоянии никакой. Удачно что читала про эту напасть, сейчас бы паниковала по полной.. И как хорошо что теперь мы вместе, ты, пусть ничего не делаешь, только напряженно смотришь на меня и чуть сжимаешь в ответ мою руку, ты просто есть, ты рядом. Через несколько минут меня отпускает. Трусь щекой о твою теплую ладонь, целую в самый центр, туда где сплетены линии жизни и судьбы.
  - Моя девочка... - ты улыбаешься не губами, глазами, обнимаешь меня взглядом. А я в ответ хлюпаю носом. От беременности я сделалась такой сентиментальной и слезливой! - Слушай, а... что вообще произошло и где мы? - ты пытаешься подняться чтобы ощупать меня, потом начинаешь вертеться, чтобы осмотреться по сторонам, но я тут же кричу испуганно.
  - Стой, Дан, стой! Тебя веткой проткнуло, прямо в спину! Кровищи натекло - страсть. Не шевелись, пожалуйста, я боюсь ты хуже себе сделаешь. Знаешь, сколько ты без сознания пробыл?!
  - Так это что, я тут валялся пока ты... Значит с тобой все относительно нормально, это замечательно, - приглядываешься ко мне внимательнее, уже по-деловому, собранно. - Аптечку вот, вижу, достала, - замечаешь телефон на торпеде, вопросительно поднимаешь брови, я в ответ киваю, - И в скорую с милицией звонила. Умница моя! Теперь скажи, что с моей спиной, посмотрим, что можем до приезда врачей сделать.
  Как же хорошо что мой супер-мужчина рядом и очнулся, сразу все стало просто и понятно. Так глупо, что тебе больше досталось! Будь я пострадавшей, а ты цел, давно бы уже была обработана всеми антисептиками, обмотана бинтами в сто слоев, со жгутами на нужном месте, накормлена правильными таблетками, уложена как надо. И скорая была бы тут, и спасатели с вертолетами, и приятелей бы своих бесчисленных на уши поставил, нас бы на руках из этого ущелья вынесли!
  - Ну... у тебя между нижним краем лопатки и талией обломок ветки торчит. Сзади она сама лежит, здоровенная, как копье прямо. Я попыталась его подцепить, думала он в спинке сиденья, а он в тебе застрял. Честно говоря, побоялась трогать, чтобы кровотечение сильнее не стало. Хотя куда уж сильнее...
  - Ясно. Пока буду думать. Ты поняла что вообще произошло? Вроде по встречке не было никого, столкновения тоже...
  - Помнишь в местных новостях показывали всякие ужасы про то как пару недель назад из-за дождей мост смыло, дома? Я думаю, дорогу подмыло и кусок просто в пропасть ухнул, вместе с нами. Вон, куски асфальта на капоте валяются. - в сгустившихся сумерках почти ничего не видно, но то что это не просто камни, понять еще можно.
  - Да, дела. Так. Попробуй повернуть ключи, нам бы надо габариты включить, чтобы нас проще найти было. Справишься?
  - Да, мой капитан! - подсвечиваю себе фонариком телефона, благо заряд практически полный. Под капотом что-то скрежещет, дергается, но через какое-то время мотор начинает чуть неравномерно урчать. Включаю габариты и ближний свет. Еще вентиляцию, пусть эти ужасные запахи отсюда вытянет, я, наверное, до конца жизни возненавижу шампанское и лилии. Ну все! Теперь точно все хорошо! Ты что-то завозился за моей спиной, наверное, тебе неудобно, тесно, придавили мы тебя, придвигаюсь к торпеде и всматриваюсь в стремительно наступающую ночь за окном. Выключаю фонарик и вдруг вижу настоящее волшебство.
  Два луча света, взрезающие лиловые сумерки, выхватывают из темноты змеящиеся над землей полосы тумана, какие-то сумасшедшие бледные мотыльки по спирали летят все ближе и ближе к огням. Кажется, будто мы едем через снегопад или нет, летим сквозь космос на затерянном в бескрайних просторах Вселенной маленьком ковчеге. Клубы тумана, нагретые фарами, взмывают вверх и пропадают в густой синеве вверху. Да уж, если бы не это "приключение", не видать бы мне ни хрупких цветов из растрескавшейся земли, ни этого странного полета сквозь ночь.
  Откидываюсь на свое сиденье, пристраиваюсь подальше, чтобы открыть тебе обзор, привычно обнимаю живот и улыбаюсь. Не могу оторвать взгляд от представления за окном.
  - Красиво, правда? - говорю с улыбкой, - Я сегодня еще кое-что удивительное ви...
  Замолкаю на полуслове, потому что, повернувшись к тебе, в неровном свете внутри салона замечаю струйку крови, стекающую из уголка губ. Захлестывает ощущение беды. Липкое, душное, обволакивающее, которое начало стремительно, как змея, вползать в душу, отравляя появившуюся было надежду ядом обреченности.
  Включаю фонарик и зажимаю рот, заглушая рвущийся наружу отчаянный крик. На твоих коленях безвольно покоится рука, а с раскрытой ладони свисает окровавленный деревянный обломок, длинный и узкий как нож. Поднимаю лицо вверх и встречаюсь с твоими глазами. В них плещется боль и вина. Меня вдруг пронзает понимание, что ты точно знаешь, что ничего уже не исправить, что надежды нет. Время замедляется и каждый миг, каждая секунда теперь неотвратимо приближает тебя к...
  Вот ты виновато улыбаешься окровавленным уголком рта, вот натужно сглатываешь, стремительно бледнеешь, дышишь со свистом, откашливаешься, роняя тяжелые багровые сгустки прямо на майку. Говоришь тяжело, с трудом выталкивая из клокочущего горла слова.
  - Я... прости меня... - прикусываешь губу от боли, - я думал там просто щепка, - снова заходишься кровавым кашлем. - Обещай мне, обещай. Что ты будешь жить дальше. Будешь любить, радоваться, станешь счастливой.
  Яростно мотаю головой: нет, нет! Сиплю передавленным подступающими слезами горлом.
  - Я не смогу без тебя. Как же...
  Ты рывком поднимаешь руку и кончиками пальцев прикасаешься к моим губам, заставляя замолчать. Смотришь неотрывно, с такой тоской и мольбой, что я готова пообещать тебе что угодно, лишь бы успокоить.
  - О-обещаю, - шепчу губами прямо в твои подрагивающие пальцы.
  Ты вдруг улыбаешься так светло, так искренне, что мне в голову приходит шальная мысль, что я просто глупая паникерша, что все страхи напрасны и с тобой на самом деле все в порядке.
  - Спасибо родная. За все, - твоя ладонь обессиленно соскальзывает вниз, оставляя за собой кровавый росчерк. Ты не отводишь взгляд, на лице покоится безмятежная улыбка, ты все еще теплый и мягкий. Но ты уже не со мной, не здесь. Я навсегда осталась одна в этом огромном, наполненном пустотой и одиночеством мире.
  И тут бесконечно растянутый миг кончился, рассыпавшись тысячей осколков иступленной боли, раздирающей меня изнутри. Я не могу двигаться, даже дышать не могу, просто цепенею от накатывающих спазмов. Мгновением позже я начинаю отключаться и все вокруг медленно пожирает тьма, постепенно сужая поле зрения. Исчезает космос из бабочек за окном, салон. Я цепляюсь за угасающие искры сознания, но тьма давит все сильнее. Последнее что вижу - твое бледное лицо с окровавленным подбородком, счастливой улыбкой и взглядом, обращенным внутрь себя, к какому-то далекому и невидимому живым свету.
  Тьма победила.
  Вот с тех пор я и ненавижу свой день рожденья. День жизни для меня и день смерти для вас. Самый худший подарок от мироздания. Не хочу открывать глаза, не хочу снова видеть свои руки в пыли и крови, вернее, соке, не хочу снова чувствовать этот удушливы запах лилий, не хочу, не хочу! Хочу просто встать, оттереть руки от этой падали, бросить сумку и уйти, навсегда, не поворачиваясь, забыв и этот проклятый город, и это чертово кладбище, и вас!
  Господи, что я такое говорю ... Я... я... же люблю вас! Вы же все что у меня осталось, все что есть! Я же... должна вас любить. Хотя, кому должна? Нет в живых никого кто мог бы меня упрекнуть хоть в чем-то. Твои родители сгорели от горя и ушли почти сразу за вами, дед, как ни странно, продержался чуть дольше. И все они тоже здесь. Кремация - удобная штука, как бы цинично это ни звучало. Никому и ничего я уже не должна. Даже себе. Нельзя любить мертвых, как живых. Тем более двадцать лет кряду.
  Ладно, это все лирика. Хватит валяться в пыли, надо вставать и идти вперед. Кое-как продираю глаза - веки опухли и слиплись от соленых слез. Умываюсь из бутылки с питьевой водой, не столько оттираю, сколько размазываю по себе въевшийся бузинный сок с налипшей на него мягкой серой пылью. Где уж тут сохранить мою обычную здесь "красоту как на праздник". Так, ничего особенного, но я всегда появляюсь у моих мужчин с легким макияжем, с освеженной стрижкой, даже маникюр делаю, хотя на моих руках он не продержится и недели. Достаю зеркальце и критично рассматриваю кудлатое нечто на голове: мда, это нужно недюжинный талант иметь, чтобы так угробить ультракороткую пикси.
  Сегодня все не так. Я всегда думала о чем угодно, вспоминала что угодно, представляла, фантазировала, но никогда это не был ТОТ день. И месяц после него, наверное. Это время я постаралась как могла вычеркнуть, стереть из своей памяти. Не могла поверить, нет, не хотела признавать очевидного: вас больше нет и не будет. Слишком я с вами срослась, слишком сроднилась и в настоящем, и в будущем, в своих мыслях и мечтах.
  В первый год я все никак не могла стереть из памяти телефона твой номер. Открывала контакт, смотрела на фотографию и говорила с тобой, часами. Просила забрать меня с собой, рассказывала, как прошел день, упрекала в том, что не любишь, давно не звонишь, передавала привет мальчикам, даже ревновала тебя, и все это на полном серьезе. И считала, что это нормально, что так и надо. Пока не очнулась в дурке. Но там тоже вскоре пыталась звонить тебе то по ложке, то по тапочке. И снова очнулась, но уже в другом отделении, пристегнутая к койке с продавленным матрасом, в луже собственной мочи. И поняла что не этого ты от меня ждал, когда просил жить.
  С тех пор только один день наш. Мой подарок самой себе на день рождения. День моей несостоявшейся жизни с вами.
  Я гнала от себя память о самой аварии и о том, что последовало дальше. Притворялась, что их нет, но это было не разумнее попытки спрятаться от пожара, отсиживаясь в шкафу.
  А сейчас я предельно ясно вижу ту палату, в которой очнулась, в ужасе осматривая свой безобразно сдувшийся и растекающийся по бокам морщинистый живот, утыканный какими-то прозрачными трубками, странно голый, не прикрытый ни халатом, ни одеялом. Вижу деловито входящую в дверь медсестричку с кюветой в руках, яркую кучерявую брюнетку. Совсем молоденькую, нежную, как итальянские мадонны. Она стремительно впархивает в палату, принося с собой особую медицинскую свежесть белоснежного крахмального халата, легкий аромат какой-то дезинфицирующей химии и одаривает меня ободряющей улыбкой. И я верю, что эта кроткая голубка принесла мне добрую весть. И естественно спрашиваю.
  - А...
  Но не успеваю договорить, даже додумать вопрос, как она вскидывает на меня испуганно-виноватый взгляд, приправленный острой жалостью. Она еще не обросла броней на этой работе, не умеет говорить полуправду и обнадеживать безнадежных больных. С сочувствием косится на мой живот и только туго сглатывает. Я продолжаю расспрос.
  - И... - поднимаю вверх руку с помолвочным и обручальным кольцом.
  У нее мгновенно краснеет кончик носа и уши. Девушка мучительно мнется, кусает губы, отводит глаза и наконец еле заметно кивает. А я в ответ начинаю методично и исступленно рвать из себя все торчащие трубки, капельницы, пытаться выдрать нитки из найденных на ощупь швов на животе. Я не хотела умереть, нет, ведь я обещала тебе, я помнила это очень четко. Это просто была тогда единственно возможная для меня форма протеста. Медсестра сначала пыталась ухватить меня за руки, успокоить, да куда там, в меня как бес вселился, но потом нажала какую-то кнопку у меня в изголовье, прибежал кто-то еще, я кричала им в лицо что-то злое, нехорошее, билась, меня прижимали к постели, что-то кололи, а дальше снова темнота.
  Я вычеркнула это время из своей памяти, удалила, как мне казалось навсегда. Пусть все странно, нелогично, но так проще. Для меня все закончилось в день аварии. Мы ехали по серпантину, я обнимала лилии и подпевала любимым "Скорпионс" по радио, а после почему-то холод, крики, яркий свет. И ваша смерть как свершившийся факт.
  Но, пережив снова весь этот день, испив эту боль сполна, до самого донышка, я понимаю, что могу ее принять и пережить. И идти дальше. И иду по дороге, шатаясь как пьяная, и улыбаюсь - наконец, наконец-то я вспоминаю об этом! ВСПОМИНАЮ, а не переживаю! Могу думать об этом и не захлебываться в слезах, не тонуть в горе, могу просто вспоминать. Это было и это правда. Я любила, была любима в ответ, готовилась дать жизнь двум наверняка замечательным людям. Я потеряла все - любовь и возможность стать матерью впоследствии. Больно, страшно, горько, но я принимаю эту утрату.
  Никогда нельзя быть готовым к смерти. И безнадежно больные, и глубокие старики, и люди опасных профессий, привычно рискующие своей жизнью, всегда надеются, до последнего, что не сегодня, не сейчас, не с ними и не с их близкими.
  Тем более нельзя быть готовой к подобному в двадцать лет, когда под сердцем шесть месяцев растут двое мальчишек, рядом любимый муж, и в будущем видится только безбрежное счастье
  Но дожив до сорока лет бездетным бобылем, не имея рядом по-настоящему близких людей, схоронив почти всех своих родных, учишься принимать смерть как часть жизни. Часть вечного круговорота мироздания. Оно не делит мир на плохих и хороших, на достойных и недостойных, на добрых и злых. Ему, по сути, все равно, кого перемалывать в своих жерновах. Все там будем. Рано или поздно, так или иначе.
  Снова замечаю высоко над могилами темный силуэт поднебесного хищника. Прикладываю козырьком ко лбу ладонь и какое-то время слежу за его полетом и, усмехаясь, вспоминаю строки Пушкина: "Птичка божия не знает ни заботы, ни труда..." Мой путь окончен.
  - Ну здравствуйте, родные.
  
  Всеми похоронными делами тогда занимался Влад. Каким-то чудом умудрился выбить даже отдельную могилу для мальчиков: по правилам, по крайней мере того времени, недоношенный плод полагалось "утилизировать" как медотходы, а не хоронить по-людски.
  Я попала сюда почти через год, когда установили постоянные памятники. Красивые, светлые. Век бы их не видеть.
  Как всегда, все заросло травой, вьюнком, синеголовником - сущие джунгли. Чего я здесь только ни сажала, сколько разного сеяла-пересеяла - ничего не принимается. А искусственные цветы на этом солнцепеке превращаются к следующему году в отвратительное выгоревшее нечто, буквально рассыпающееся в труху от малейшего прикосновения.
  По привычному алгоритму отрываю и расправляю большой мусорный мешок для срезанной травы, натягиваю перчатки, достаю газонные ножницы, наклоняюсь и... застываю с протянутой вниз рукой. Под переплетенной шапкой трав и колючек прячутся те самые цветы. Такие же нежные, хрупкие и будто светящиеся изнутри аметистовые колхикумы, колдовские капли крови Прометея.
  Но... откуда? Их я никогда не сажала здесь! Оглядываюсь вокруг, будто надеясь увидеть где-то поблизости таинственного садовника. Но его, разумеется, нет, потому что просто не может быть, ну кому в здравом уме могут понадобиться чужие могилы, кто станет сажать на них цветы, тем более эти? Я и любила их, и ненавидела одновременно. Теперь, наконец, до конца вспомнила почему.
  Когда только начинала возрождать мастерскую мужа, я была буквально одержима безвременниками и моя первая самостоятельная коллекция ювелирных украшений была создана именно благодаря им. Мне казалось завораживающим сочетание сияющей акварельной прозрачности аметистов, белоснежного жемчуга и мелких гладких гранатовых кабошонов в нарочито грубой, изломанной оправе из черненого серебра. Какие причуды подсознания, однако...
  Что же мне с вами делать? Нет, рука не поднимется уничтожить такую красоту, хотя после всех проснувшихся воспоминаний так и тянет. Значит лишнее убрать, а эти... пусть цветут. Как погребальный букет в память о несостоявшемся счастье.
  Привычное дело идет споро, набиваю целых два мешка травы и колхикумы наконец предстают во всей своей первозданной трепетной красоте.
  Устало опускаюсь на прогретую землю между могилами и смотрю на памятники. У тебя здесь замечательная фотография, Влад сделал тогда действительно хороший снимок. Мы вытащили всех своих в ресторан, сообщить о том, что в нашем "лешачьем" клане в скором времени ожидается двойное пополнение. Ты неимоверно горд и просто светишься от счастья. Студент-отличник, успешный ювелир, будущий папа.
  Помню, как все были шокированы, когда ты вскоре после свадьбы, в сентябре, забрал документы с экономического факультета в МГУ и перевелся в Строгановку, на ювелирку. Все лето сидел, рисовал, что-то творил, ваял и просто пришел к ним по осени со всеми своими работами. Тебя взяли без экзаменов. Без конкурсов, без экзаменов, без каких-либо корочек о художественном образовании. Они разглядели в тебе эту Искру творца и дали шанс, нарушая все академические протоколы и правила.
  Ух как же твои родители были поначалу против! Сколько мы выслушали и о перспективе голодной смерти, потому что это никому не будет нужно, и о том, что бандюки нас где-нибудь прикопают из-за золота-брильянтов, и о том что время сейчас тяжелое, не до украшений. Но ты точно знал, чего хочешь для нас, для нашей семьи. Только ты решал, как нам строить нашу жизнь. Как будто знал все наперед, предвидел моду, течения. Как теперь говорят, тренды и мастхэвы. И просто хотел творить.
  Работа не просто спорилась, она горела у тебя в руках. На все у тебя хватало сил и фантазии, ты жил так, будто проживаешь сразу не одну, а одновременно две или даже три жизни. Ни минуты праздности, ни тени лени. За годы учебы ты создал сотни, нет, тысячи эскизов, набросков, разработал несколько авторских коллекций украшений. Именно они помогли мне начать жить после того как тебя не стало.
  Всматриваюсь в твою выгравированную во весь памятник фотографию, будто пытаясь поймать взгляд, ожидая увидеть, как по-новому лягут от уголков глаз лучики-морщинки, словно ожидая что губы улыбнутся мягче, нежнее, для меня одной. Как глупо. Тебя нет. Нет ровно двадцать лет и больше никогда не будет. Ты навсегда остался там и тогда. Молодым и прекрасным, талантливым, успешным, обожаемым ребенком, лучшим другом, будущим отцом и единственным, кого я любила.
  Все слезы и боль этого мира не вернут мне тебя, не возвратят того безграничного счастья, чувства полной защищенности от зла, от горестей и бед, ощущения пресловутого крепкого плеча, на которое можно опереться или за которым можно отсидеться. Эту чистую незамутненную радость жизни со знанием, что твое сердце бьется рядом, ты о мне думаешь, заботишься и в важном, и в мелочах, а я могу наслаждаться тем, что все что ты делаешь - нам во благо. С тобой я хотела быть лучше, идти дальше, любить сильнее. Рядом с тобой я могла все. А без тебя мне ничего не надо. Двадцать лет, Бог мой, двадцать лет не-жизни, пребывания в состоянии ничто в нигде. Ты точно имел в виду что-то другое, когда просил меня жить. Глупо смотреть на твое изображение, ожидая чуда, глупо и бессмысленно. Не могу и не хочу больше обманывать себя. Ты не вернешься, не обнимешь, не утешишь, не дашь мне знак, не поможешь идти дальше. Тебя просто нет.
  Обычно я убираю здесь все и устраиваюсь посидеть прям у тебя на надгробии. Оно удивительно уютно спроектировано - внизу под памятником маленькая ступенька, на которой так удобно сидеть, привалившись плечом к нагретому солнцем теплому, будто живому, камню и заглядывая в твои глаза на фотографии. Потом я сижу у мальчишек, просто на постаменте. У них, разумеется, нет никаких фотографий, только имена и одна дата. Мой день рождения. Разговариваю с вами, пересказываю главные события года, описываю свои достижения, делюсь радостями.
  А еще я дарю вам подарки. Ну... это все же день рожденья. Тебе самые разные вещи, начиная от ювелирных инструментов и заканчивая коллекционным алкоголем. Подарки мальчишек росли вместе с ними: игрушки, машинки, конструкторы, телефоны - то что я бы подарила им живым. Наверное, те кто ходят потом по могилам и собирают все, что плохо лежит, неплохо обогатились на этом. Безумие какое-то.
  Сегодня парням новые ароматы от Джо Малон, тебе толстенный атлас звездного неба и то самое шампанское, брют Абрау-Дюрсо. Ненавижу эту кисло-жгучую дрянь, но ты его так любил... Мы тогда недовезли его до наших родителей. Может попробовать освежить воспоминания о вкусе?
  Сажусь у вас в изголовье, напротив памятников. Шампанское еще прохладное, только сегодня утром вытащила его из гостиничного холодильника. Я научилась открывать его сама, хоть и не пью никогда. Собственно, я все теперь умею делать сама. Только вот не хочу. С легким хлопком пробка выскакивает из узкого горлышка, над которым тут же поднимается легкий, почти призрачный дымок и в воздухе разливается терпко-свежий запах. Твои губы тем летом пахли так...
  У меня нет ни полагающегося бокала, ни даже пластикового стаканчика, поэтому аккуратно наклоняю бутылку и приникаю к прохладному устью. В носу ожидаемо покалывает, но только первые секунды, чуть позже раскрывается его горьковато-кислый вкус и рот заполняют ароматы айвы, каштанового меда и белых пионов. Да, именно такой вкус был у счастья того лета.
  Делаю еще глоток, отставляю бутылку и навзничь ложусь между вашими двумя могилами, продолжая перекатывать на языке чуть сладковатую душистую влагу.
  Мне странно и почему-то даже страшно вот так открыто смотреть в небо. Все тянет куда-то повернуться, уцепиться за что-то взглядом, сосредоточиться на качающейся головке осота, нависающей над головой, найти глазами каких-нибудь птиц, высмотреть далекий горизонт. Все что-то суечусь, ворочаюсь. Эта бескрайняя бледная синева давит на меня, грозит растворить без остатка, утопить в своей бездушной пустоте.
  Я крепко зажмуриваюсь, пока не начинает печь веки, а потом все-таки набираюсь смелости и распахиваю глаза.
  Небо объемлет и приемлет все - надо мной простирается мир абсолютной свободы и светлого покоя.
  За многие годы я заметила, что здесь редко бывает чистое небо, всегда где-нибудь да найдется то дымка, то тучка, то легкое облачко. Но сейчас небо девственно пусто, как чистый лист, и мне с каким-то шальным куражом кажется, что это безбрежное ясное небо и есть моя будущая жизнь, стоит только разрешить ей сбыться.
  Как бы ни хотелось начать все сначала, но это невозможно, увы. Идти можно только вперед. Может, даже наконец удастся набраться смелости и усыновить ребенка. Раньше было то страшно, то не вовремя, то не близнецы, а сейчас хочется хоть какую-то родную душу рядом, не все равно какую, конечно, но... Просто тот, кого можно любить, учить, баловать и воспитывать, кормить вкусными завтраками и полезными витаминами, петь колыбельные на ночь, рассказывать интересные истории, ждать со встреч с друзьями, тот, чьих детей через много лет я буду качать в колыбели.
  Пальцами зарываюсь в теплую земляную пыль на ваших могилах, медленно пропускаю ее сквозь сжатые горсти. Боковым зрением замечаю отблеск брильянтов и невольно начинаю рассматривать свою руку. Да, то помолвочное кольцо было не просто фантастически красивым, но и составляло идеальную пару с обручальным. Помню удивление в глазах всех гостей и работниц ЗАГСа, когда после фразы: "Обменяйтесь кольцами" ты снял с моего безымянного пальца тонкую темную вязь ветви плюща, вытащил из кармана его "половинку" из белого золота и каким-то неуловимым движением совместил их как паззлы. Изящные блестящие листики с брильянтовой россыпью росы легли в плавные углубления на идеальную шелковисто-матовую подложку, сцепившись так, что позже их разнять было просто невозможно. Когда ты надевал на меня это чудо, мне показалось, что кольца были чуть горячими, но не мог же ты в самом деле их как-то "сплавить" голыми руками. Да и совместить так плотно без разрезания и последующей пайки просто невозможно! Мой сказочный Данила-мастер...
  Как же давно это было... Почти двадцать лет, больше половины жизни назад. А сейчас кажется, что и вовсе в другой жизни. Надо же, оказывается можно вспоминать прошлое с улыбкой и не рвать душу на части. Это было. И это будет со мной, пока я жива.
  Я так и не снимала с руки кольцо, всю жизнь, даже будучи в браке или с другими мужчинами, не снимала. Как ты надел, так оно и оставалось на пальце, как влитое, проворачиваясь и то с трудом.
  Странно, сейчас оно как будто стало свободнее. Аккуратно берусь за тонкий ободок, решив его просто покрутить на пальце, но колечко как будто само соскальзывает с пальца и укладывается в раскрытую ладонь. От неожиданности даже сажусь, пытаясь понять как это произошло. Я же... Это же... Но его невозможно было снять! Пытаюсь вернуть его на привычное место, надеть снова, но оно большое, просто огромное и болтается на пальце, даже на большой палец и то большое! Мистика какая-то...
  В растерянности снова сажусь и с недоверием, легонько прикасаясь лишь кончиками пальцев, глажу ребро кольца, а затем плотно сжимаю в кулаке.
  На мгновение руку обжигает пронзительная боль. Ай! Коротко вскрикиваю, распахиваю ладонь и вижу на ней два отдельных кольца. ДВА.
  Этого. Не может. Быть.
  Неснимаемое кольцо снялось. Просто соскочило, само, как будто захотело.
  Абсолютно цельное, нераздельное, монолитное кольцо распалось на половинки.
  Подношу руку к глазам и рассматриваю - на коже ладони виден розоватый след, как после легкого ожога.
  С подозрением кошусь на бутылку шампанского. Так то пары глотков маловато для алкогольного делирия, но... Голову на солнце напекло? Просто глюки? Происки рептилоидов? Что это и как вообще?
  Продолжаю недоуменно разглядывать кольца. Вот внизу лежит белая подложка с плавными заполированными выемками, сверху, зацепившись одним листиком за край гладкого кольца, тонкий ажурный завиток плюща.
  Все не могу поверить в реальность происходящего, то поднимаю руку к самым глазам, то наоборот отодвигаю подальше.
  В какой-то момент, когда держу руку на отлете, наклоняю ладонь чуть сильнее, чтобы увидеть игру света на камнях. В очередной раз увериться, что это все мне не привиделось.
  И тут кольца неуловимым движением соскальзывают по пальцам, звонко ударяются о мраморный бортик могилы и одно за другим, сверкнув на прощание, ныряют в узкую земляную трещину между аметистовыми цветами.
  - Это... это что вообще сейчас было? - спрашиваю у твоей фотографии.
  Не знаю, какого ответа я жду, ведь это глупо - рассчитывать на реакцию надгробия, все равно что искать скрытый смысл в очертании гор или пене на гребнях морских волн, равно безумно и бессмысленно.
  Однако для меня чудеса на этом не заканчиваются. Чуть выше, на самой макушке памятника...
  Никогда ранее я не видела их столь близко, так, мелькнет что-то красноватое в кустах и все, да что там, я их слышала всего пару раз, и то неотчетливо. А тут, пожалуйста, на твоем одна, у мальчиков двое. По-осеннему яркие, будто фонарики физалиса, зарянки.
  Птицы обычно суетливы, то перепархивают с места на место, выискивая букашек, то мелким скоком перепрыгивают с ветки на ветку, чистят перышки, смешно склоняют головки и поворачиваются то одной стороной, то другой, чтобы получше рассмотреть то что их заинтересовало, и все это практически одновременно.
  Но не эти.
  Эти просто сидели на верхней бровке камня, вцепившись маленькими коготками за узорную гравировку и смотрели на меня. Молчаливые, недвижимые, суровые - совсем не как обычные, нормальные птицы. Я недоуменно рассматривала их, они сосредоточенно меня. Последние события и так заставили меня сомневаться в собственной вменяемости, а сейчас вообще захотелось ущипнуть себя побольнее. Но ведь долгие годы я ждала именно этого - знаков, намеков, хоть какого-нибудь отклика. Почему тогда я вдруг думаю, что мне все пригрезилось, показалось, что окончательно умом тронулась, хотя именно здесь и сейчас происходит то необъяснимое, что обычно называют чудом?
  Неуверенно произношу твое имя. Нет другого, слаще и желаннее, чем этот перезвон на моих губах, от которого я, увы, отвыкла:
  - Дан.
  "Твоя" птица встрепенулась и вспорхнула с нагретого камня, устремившись прямо ко мне, заметалась вокруг, будто ожидая чего-то. Мне хотелось успокоить зарянку и я медленно протянула вперед руку. Пичужка, будто только этого и ждала, села на ладонь и снова замерла, словно пытаясь заворожить меня внимательным взглядом.
  Я боялась дышать, казалось, что даже легкое дуновение или биение сердца способны спугнуть это невесомое чудо. Ты со мной, ты меня услышал, ты рядом.
  Еле сдерживая подступающие слезы, я повернулась к могиле мальчишек. Их пташки также сидели неподвижно и неотрывно смотрели на меня.
  - Андрюша, Костик.
  Пернатые малыши синхронно сорвались с высокого камня и сели на вторую подставленную ладонь, пристально всматриваясь в мое лицо.
  Говорят, когда умирает кто-то из родных, в дома близких людей залетают птицы, как будто души умерших спешат попрощаться с дорогими им живыми. Но адрес - лишь пустой звук, если там не живет душа хозяина. Куда им было прилетать? После того как вас не стало, не было у меня дома.
  А сейчас на моих ладонях замерло три маленьких чуда, принесших с небес ваши души. Я не могла подобрать слова, не могла начать говорить, потому что все казалось пустым, примитивным. Как выразить простыми земными звуками любовь к человеку, который являлся сутью и смыслом жизни, ее опорой, стержнем? Как передать всю нежность к нерожденным детям, чье долгожданное появление увеличивало мир этой любви и счастья вдвое? Как объяснить, что так и не смогла никого не то что полюбить, просто впустить в своем сердце, потому что там всегда было место только для одного человека? Как описать горе матери, не давшей жизни своему дитя, так и не взявшей его на руки, не приложившей к груди, не подарившей ни капли своей любви и заботы?
  Грудь жгло от готовых прорваться наружу рыданий, я до боли закусила губу и лишь слезы нескончаемым потоком текли из глаз. Сквозь соленую пелену я видела размытые силуэты птиц с яркими пятнами грудок, только они напоминали мне, что это все происходит наяву, что я сама еще жива и не захлебнулась в этом море горя.
  Но вдруг окрестности огласил первый несмелый пересвист-перезвон. Это заговорил ты, любовь моя. С каждым мигом песня разворачивалась, ширилась и звучала все увереннее. И столько любви было в этой песне, столько света, столько невысказанной нежности...
  А вскоре к тебе присоединились наши сыновья, сплетая голоса в общую песню. Каждая клеточка моего тела отзывалась на эти трели, как камертон, вошедший в резонанс. Я молчала, но чувствовала и проживала этот миг с вами. Утихала боль, уходили горечь и горе, развеивались страхи, растворялось в потоке этого чистого света все, что нас разделяло. Мы снова вместе.
  Когда уходят близкие, мы горюем не только по ним, но и тому миру, в котором мы жили вместе с ними. Нам стыдно и горько за несказанные слова, за неоказанную заботу, за время, опрометчиво проведенное врозь, растраченное на какую-то ерунду. Мы оплакиваем и самих себя, тех, кого потеряли с этой смертью, тех, кем никогда не будем и не станем без них.
  Но сейчас я знала, чувствовала, что наконец прощаю себя и прощаюсь с вами. Я вижу вашу любовь и щедро делюсь своей, той, которая накопилась во мне за бесконечно долгих двадцать лет.
  Пора.
  Хрипловато шепчу, зная, что все равно услышат:
  - Я так люблю вас. Прощайте.
  О, нет, птицы не взмыли тут же в небо, не взвились ввысь россыпью лепестков, не растворились в луче света. Птицы просто стали тем, чем они были изначально - крохотными пернатыми комочками. Какое-то еще время они просидели на моих ладонях, постепенно приходя в себя и озадаченно доглядываясь, и вот, порх - вернулись на памятники, почистили перышки и скрылись в колючих зарослях дикого терна.
  Мое чудо свершилось. Чувства схлынули, оставив меня полностью опустошенной, скорее даже выпотрошенной, но... свободной?
  Я снова легла между памятников и вновь обратила свой взор к небу. Говорят, что даже в полдень из глубокого колодца можно увидеть звезды. А что увижу я? Какую карту жизненного пути нарисую? Что будет давать мне силы идти дальше, да и куда вообще идти, тот еще вопрос. Но об этом я буду думать точно не сегодня.
  Я не нужна здесь больше. Нет, конечно, я все равно буду приезжать, приводить здесь все в порядок. Сначала каждый год, потом чуть реже, а потом... Потом это место поглотит время. Здесь прорастут кустарники, поднимутся деревья, птицы будут вить на них свои гнезда, рождаться и уходить в небытие. Корни вывернут камни ограды, высокий памятник осядет и накренится, надписи затрутся и... И ничего. Могилы тоже умирают. А умершим все равно. Им важнее то, что мы чувствуем к ним.
  Я все пытаюсь вспомнить, что же это такое - быть живой. Хотеть чего-то по-настоящему, до дрожи, стремиться куда-то, мечтать, любить настоящего, живого человека, совершать поступки не из чувства долга, делать что-то не в память кого-то, а для себя, чувствовать что-то кроме оглушающей пустоты, одиночества и боли.
  Сегодняшний день дался мне ох как не легко, такое впечатление что лопнули стенки моей уютной раковины и меня вышвырнуло в какую-то странную реальность, полную воспоминаний, горя и, как ни странно, свободы. Столько разнообразных эмоций я, наверное, со своего двадцатилетия, первой части дня, по крайней мере, не испытывала.
  Тихонько, будто боясь спугнуть чрезмерностью, тело поглощают непривычные ощущения, захватывая меня полностью. Я чувствую.
  Я лежу на теплой, прогретой ласковым осенним солнышком земле, под лопаткой в спину воткнулся какой-то засохший стебель, в лодыжки впиваются мелкие камешки, по предплечью, путаясь в тонких белесых волосках, маршируют настырные муравьи. В высокой траве вокруг шуршат невидимые насекомые, пробегает кто-то маленький, пересвистываются птицы, иной раз в небе проскальзывают росчерки стрекоз. Мне кажется, что мои ощущения растекаются прочь от меня, все дальше и дальше, сейчас я вижу и чувствую уже практически все кладбище.
  Как странно... Здесь не просто спокойно и тихо. Здесь светло и столько жизни, столько любви. Тех, кто уже ушел и тех, кто пока еще жив.
  Сама не замечаю, как начинаю улыбаться, буквально кожей улавливая отклик от тех, кто незримо витает рядом. Все дождутся и встретятся. И все у всех будет хорошо. Обязательно.
  Бурчание в животе напоминает, что время к обеду, а я еще не завтракала. Кстати, чуть не забыла! Вытаскиваю из все той же бездонной сумки небольшой тортик для нас с тобой и два пирожных для мальчиков. Как-то дико это звучит - "для тебя", "для мальчиков". Привычно и абсолютно неправильно. Значит просто мне
  Не хватает бутербродов с красной икрой. Ну а что, торт, шампанское и бутербродики, крошечные канапешки, самая лучшая еда утра 1 января, первого утра нового года. И сейчас у меня как раз что-то вроде этого. Мой личный новый год, начало новой жизни.
  Ни ложки, ни ножа нет, да и ладно. Протираю руки влажной салфеткой и с упоением начинаю святотатствовать - сковыривать самые вкусные розочки и шоколадные полоски прямо пальцем, расколупывать слои до самого дна, слизывать тягучий, чуть подтаявший крем с пальцев и ладоней, запивая все это теплым брютом прямо из горла бутылки. Пикник на кладбище, это так возмутительно! И просто восхитительно.
  Ох, видели бы меня родители... А что, может и видят. Прах то всей родни здесь, высыпан в клумбы надгробий. Я не знаю, здесь ли мои родные, но на всякий случай оглядываюсь вокруг, улыбаюсь и машу ручкой. Божественно вкусно.
  Завтра самолет. Снова слякотная Москва, затяжные дожди, работа, суета. А может ну его все к черту? Не хочу, не готова. Сколько раз я бывала в этом городе, но ни разу не сходила с привычного маршрута самолет - гостиница - кладбище - гостиница - самолет. В этот раз запланировано все то же самое. Но я-то теперь другая!
  Оглядываясь на бухту, замечаю маленькие яхточки, красивые домики, даже кусок набережной виден. Город действительно изменился. В начале нулевых все было каким-то серым, а сейчас просто средиземноморский рай: стройные темно-зеленые кипарисы, яркая терракотовая черепица, бирюзовые зеркальца бассейнов. Может ну ее, эту Москву? Не сбежит она от меня. А здесь тепло, набережная, говорят, чуть ли не самая длинная в Европе, опять же море еще теплое...
  Решено. Отменяю билет на завтра, ищу гостиницу в центре, возле моря, и остаюсь тут на неделю-другую. Сейчас не высокий сезон и обратно уехать не проблема.
  С кряхтением встаю и отряхиваюсь - все же земля не самое удобное ложе и сидение. Оставляю открытыми сладости, пусть живность лакомится. Да вообще все оставляю, пусть местный сторож порадуется подношениям ненормальной тетки. Выхватываю из сумки только маленький рюкзачок и спускаюсь вниз к трассе, счастливо улыбаясь и не оглядываясь.
  Такси, новый отель, ближайший торговый центр, новый купальник, льняной сарафан и вышитое платье в пол на вечер. И. наконец, море. Бесконечно прекрасное Черное море. Пусть в нем нет яркости тропических морей, мощи океанов, зато именно в нем чувствуешь себя... дома? Ласковое, нежное, понимающее и принимающее тебя всего, такой какая ты есть.
  Так приятно лечь на спину, расслабиться и отдаться воле мягких убаюкивающих волн, раствориться в прозрачной невесомости. Мне больше не нужно никуда спешить, о чем-то беспокоиться, переживать. Так странно ощущать себя без этой боли, без постоянной оглядки на непрожитую жизнь, без мыслей "насколько было бы лучше сейчас, если бы вы был рядом". Я просто есть. Я - просто я.
  В каком-то восторженном тумане провожаю вечернее солнце, купаясь в расплавленном розовом золоте закатной дорожки, зябко кутаюсь в полотенце на прохладном ветру, спешу в номер, привожу себя в порядок и выхожу на освещенную яркими огнями кружевную белую набережную. И все это: почти новогодняя иллюминация , световые фигуры, музыканты, артисты, художники, живые скульптуры, степенно фланирующая по мозаичной брусчатке публика, легкий привкус соленого ветра на губах, терпкий смолистый дух прогретых на солнце сосен, изредка доносимый ненавязчивый аромат цветов с пестрых клумб, теплый запах влажной земли с газонов, уютное тепло новой пашмины, нежащей чуть подгоревшие плечи, погружает меня в какой-то дурманящий калейдоскоп ощущений, чувств, эмоций, какой бывает, пожалуй, только у первооткрывателей далеких неизведанных земель. Но я открываю не новые страны - новую себя.
  Блуждаю по городу, ничуть не похожему на мои воспоминания двадцатилетней давности, тянусь к его огням и ныряю в извилистые тени, не пытаюсь понять логику переулков и проходов, просто иду. Ищу на небе очертания знакомых созвездий, но рисую новые, составляя свою карту звездного неба, потому что ни черта я, оказывается, уже не помню.
  Ммм, шашлык! Настоящий, из баранины. И жир горелый не чадит, мангальщик знает свое дело. Божественный аромат уводит меня прочь от моря, на какую-то скромную боковую улицу, обсаженную необычными деревьями с огромными листьями-лопухами, изнутри подсвеченными неяркими фонарями. Как мило, ощущение что ты в волшебном лесу, в котором на ветвях дремлют великаны-светлячки. А за аркой в побеленной кирпичной стенке прячется настоящее древо жизни - исполинский ясень, ветвистым шатром накрывший весь небольшой двор на десяток столиков. Чувствую себя тем самым ежиком, заплутавшим в тумане и наткнувшимся на огромное дерево, Только я, кажется, наконец из этого тумана вышла.
  Заказ ждать довольно долго, но ведь в предвкушении и кроется изрядная доля удовольствия от посещения заведения с достойной кухней. Оглядываюсь вокруг и замечаю новые милые детали - живописный искусственный многоструйный водопад в углу, отгороженный веревочкой уголок с предметами старины, утюгами, серпами, самоварами, узкогорлыми чеканными кувшинами, какими-то каменными глыбами, размытыми черно-белыми фотографиями. И не жуткая "живая музыка", рвущая барабанные перепонки, а скромный юноша с гитарой, задумчиво перебирающий струны, вплетая замысловатые проигрыши в журчание воды.
  Мне приносят вино, местное каберне, пышущие огнем хрустящие лепешки из тандыра, немудреную овощную нареку с живописными веточками кинзы, фиолетового базилика, розмарина, тархуна. Я еще не пригубила ни глотка вина, но мне кажется, что я уже пьяна. Захмелела от запахов, звуков, ощущений, впечатлений. Как же хорошо...
  Телефон пиликает в сумке. А я так вжилась в это здесь и сейчас, что, кажется, вовсе забыла, что есть что-то кроме этого момента. Какая-то другая жизнь, другие люди, другие города. Не хочу. Вот не буду брать мобильник. Но сообщения все продолжают сыпаться. Ладно, может действительно что-то срочное. Открываю самое первое.
  Влад. "С днем рождения. Не грусти там особо. Держись."
  О чем это он?
  О. О! Вот это да. День рождения, кладбище, могилы - все как всегда. Для всех все по-старому. Только я знаю, что сегодня все изменилось, навсегда. Как будто утром жизнь начинал кто-то другой, не я. Раньше я бы порадовалась и такой поддержке, а сейчас набираю обтекаемое: "Спасибо."
  Ева. "Я в третий раз мама!!! 3752, 52! Моя доченька такая красавица! Вся в тебя!"
  Вот паразит! Молчит. До сих пор то ли стесняется, то ли боится. Уж о дочке мог бы и сам тоже написать. Набиваю Еве поздравление с кучей сердечек, смайликов, каких-то мерцающих блестяшек, кажется, она такое любит. Я действительно за них рада, в первый раз по-настоящему искренне и без горечи затаенных слез.
  Влад. "Теперь у меня будет моя Ксюша. Обещаю любить и баловать. Прости за все..."
  А вот и сам молодой отец прорезался. Про первого молчал до победного, чуть бедную девочку до выкидыша от нервов не довел, наличие второго ребенка подтвердил только после того как я ему презентовала именную серебряную ложечку на первый зуб для сына. А то не я его жену возила несколько раз к врачу, на УЗИ и закупки "приданого"! Конспиролог, понимаешь. Может поумнел, наконец.
  "Давно простила. Будьте счастливы. Береги тезку".
  Я немного лукавлю. Да, простила, но обида, как заноза, еще порой свербит где-то глубоко в груди. Глупая, бессмысленная, завистливая, постыдная. Не за то что ушел к другой, а за то что продолжил жить и стал счастливым, а я... Но это был только мой выбор. А у него все вышло правильно.
  Мысли все норовят свернуть с тропы воспоминаний, но я упорно возвращаюсь к ним. Надо пережить это все снова и начать с нового листа.
  Когда это все началось? Да, пожалуй, что сразу. Только я, глядя в глаза Даниила, видела только их, только его, а все остальное, всех остальных, лишь мельком, краем глаза, как нечто мимолетное, малозначительное. Неизменный Влад воспринимался как кто-то рядом, близко, но не со мной. Он даже не особо интересовал меня, хотя и жизни без него я не представляла. Как это без Влада? Так не бывает.
  Когда не стало Дани, я порой думала, то было бы, если бы из их троицы исчез Влад, не Дан. Малодушно и подло крутила в голове сценарии где это он разбивается, умирает, а я с мужем продолжаю жить. Бред. Но все равно с болезненными подробностями представляла его смерть, похороны. И последующее горе, и пустоту, но она могла бы с этим жить. А как смеет жить он, когда нет Дани, нет детей, а как смеет жить она? Предатели...
  Знал бы он об этих постыдных мыслях, когда помогал мне во всем, организовывал все, от похорон до вступления в наследство, поддерживал жизнь мастерской, приходил ко мне в больницу, приносил мандарины и часами беседовал с моей спиной, когда единственное чего я ему желала, чтобы он сдох и не смел больше не смел являться, но от злости я не могла промолвить и слова, лишь мелко тряслась и грызла угол подушки.
  А ведь я ни разу так и не сказала ему спасибо за все, по-настоящему. За бессонные ночи, за терпение, за любовь, за заботу, за то, что просто был рядом и не бросил, не оставил одну наедине с горем. Принимала как должное, позволяла заботиться о себе. Дура набитая.
  Нет, я бы не полюбила его никогда, и сейчас его жизнь намного лучше и полнее, чем при всех вариантах со мной, это точно. Хорошо что так получилось. Просто все вышло как-то...
  Что за гнусное пойло он тогда притащил с собой? Сухой вермут, точно.
  Заказываю двойной, без льда. Солидный рокс удобно ложится в руку. Принюхиваюсь - о, да, этот полынно-цитрусовый, мускатно-пряный запах ни с чем не спутать. Первый же глоток холодный как та чертова осень, горький как твое предательство.
  Чего-то не хватает. Ах, да. Сигареты с ментолом. Ты ведь никогда не курил, а тогда извел две пачки. Часть скурил по сантиметру, яростно туша после пары затяжек в вазе, куда я так и не поставила принесенные тобой цветы, часть просто сломал. Руки дрожали, когда вытаскивал и пытался прикурить.
  Ну что ж, беру и их. Ненавижу табачный дым, но чего не сделаешь для изгнания духов прошлого. Прикуриваю и оставляю медленно тлеть в пепельнице. Легкий ветерок иногда доносит до меня сизые завитки, от чего мне хочется отворачиваться, щуриться и прекратить все это, потому что ментол и едкая вонь жжет глаза. Усмехаюсь - все как тогда.
  Сколько мы к тому времени были вместе - пять лет, семь? Да и с какого времени считать? Со знакомства, со смерти Дана, с моей выписки из первой больницы? Или второй?
  Или с той ночи, которую провела в твоем доме, в твоей постели? Не с тобой, а просто у тебя. Я не могла вернуться в наш с мужем дом, там было слишком больно. Не хотела к родителям, я не была готова чтобы меня жалели и уж тем более у меня не было сил жалеть кого-то еще.
  Ты тогда просто привез меня к себе, постелил новое белье на свою кровать, а сам ушел на кухню, на дурацкий раскладной диванчик. Как только разместился там со своими ста девяноста пятью сантиметрами? Мы прожили бок о бок, наверное, неделю. Хотя про меня нельзя было полноценно сказать "прожила". Я у тебя тогда, скорее, "завелась", как диковатый зверек. Ела что дают, спала, бесконечно отмокала в душе и молчала. А еще меня мучили бесконечные кошмары и холод. В тот год очень долго не включали отопление.
  Я как-то проснулась ночью и бродила как неприкаянная по квартире, натягивая на себя свитера, кофты, рылась в сумках, искала запасные теплые носки. Прокралась на кухню, поставила чайник, хотя очень не хотелось разбудить тебя. Это я сидела дома как сыч, а у тебя и учеба, и работа, и родня вся на тебе. Тихонько примостилась на табуретке, ждала пока хоть немного нагреется вода и клацала зубами.
  Но все равно ты проснулся сразу как зашумел чайник. Резко сел, сбросив одеяло, начал привычным жестом растирать жесткие волосы на затылке, чтобы стряхнуть сон. Я и забыла, что ты такой забавный спросонья, в последний раз мы все вместе ночевали давно, лет в двенадцать. Вместе. Тогда был еще жив мой Даня, тогда все было хорошо и... не могу сдержать судорожный вдох, подавившись слезами.
  - Ксюша? Что-то сучилось? Чем помочь? - сразу серьезный, ко всему готовый. Только сейчас понимаю какой ты был молодец, восхищаюсь тем сколько в тебе было терпения, такта, заботы. Тогда только стыдно было что разбудила и злилась что пришлось общаться.
  - Все нормально. Замерзла, чай грела. Ухожу уже,- сиплю в ответ, ожидая что ты снова ляжешь спать и не будешь пытаться со мной говорить. Только не сейчас.
  Наливаю в кружку чуть горячеватую воду и шагаю на выход, попутно окидывая взглядом тот убогий диванчик, на котором ты примостился. Надо завтра махнуться кроватями. Ты хоть нормально вытянешься в полный рост, а я смогу пить чай ночью и не будить тебя. Наверное, я зависла, разглядывая скрюченного тебя, обдумывая мысль о перемещениях и придумывая как бы тебе это так сказать, чтобы поменьше говорить и не сразу заметила, что ты пристально на меня смотришь. Зябко шмыгнула носом и только собралась идти дальше, как ты сдвинулся к стенке и откинул край одеяла приглашающим жестом.
  - Здесь тепло.
  Ох, знал бы ты в тот момент, как я страстно, до рези под ребрами желала тебе сдохнуть в корчах, как рисовала в своем воображении твое истекающее кровью тело покрытое его ранами и изуродованное моими шрамами, как вцепилась обеими руками в кружку, удерживая себя от того, чтобы не вылить тебе на голову этот чертов чай, из за которого ты проснулся и посмел мне предлагать такое, живо представляя себе как покрывается волдырями твоя красная, исходящая паром кожа, а ты захлебываешься кипятком и кричишь, кричишь...
  Я до сих пор не могу понять, что на меня тогда нашло. Как будто что-то чужое, потустороннее, склизко-холодное проползло под кожей, на миг взглянуло на мир моими глазами, прокралось в мысли, одурманило, запутало и, оставляя за собой липкий след, ускользнуло в свое проклятое небытие.
  Не помню сколько простояла тогда на пороге кухни с остывающим чаем. Мне кажется половину вечности. А когда наконец пришла в себя и стряхнула это жуткое гипнотическое оцепенение, метнулась под твое одеяло. Я оплела тебя руками и ногами, отчаянно вцепилась в плечи, вжалась в грудь, боясь потерять еще и тебя. Или, что страшнее, себя.
  Утро принесло боль. Все что можно было отлежать было отлежано, все, что могло затечь, затекло, что могло быть придавлено, было сплющено и оттоптано. Да, жизненная аксиома - маленькие диваны, средние женщины и большие мужчины несовместимы.
  Но с тобой и правда стало тепло.
  В течение следующего года ушли все наши родители. Мы вдруг остались круглыми сиротами, только ты и я друг у друга. Это так непривычно - вместо постоянных звонков и сообщений с привычными "Как дела?", "Ты поела?", "Поедешь к нам зайди в аптеку", "Капуста морковка, лимонные конфеты, буханка белого" слышать лишь пустоту.
  А ты... Бог мой, как ты это вынес? Это все - потерю друга, родных, меня под боком! Ведь ты еще учился, защищал диплом, крутился с работой, готовил, убирал, стирал. Какое счастье что ты пережил этот ад и меня смог из него вытащить! Ева и ребята точно даны тебе свыше как награда.
  Наша маленькая вселенная разрушилась, я ушла с головой в самогоревание, реагируя только на случайные раздражители. Ты, кажется, принес домой папку с Даниными набросками. Не помню, то ли продать собирался, то ли из мастерской попросили.
  Тогда я, собственно, и узнала, что ты каким-то невероятным образом сумел не только сохранить все созданное Даном, но и найти мастеров , которые смогли бы работать под его именем, под брэндом "Данила Мастер", как любил себя именовать мой муж.
  Я целую ночь провела над рисунками, лаская изгибы линий пальцами, вдыхая запах бумаги, хранящей аромат еще нашего дома, искала по листам грифельные отпечатки Даниных пальцев, вечные следы от кружек бергамотового чая. Вспоминала уютные ночи на кухне, когда Дан гнал меня спать, а сам рисовал, рисовал, спешил, как будто боялся не успеть куда-то. Не успел.
  Зато у меня тогда было времени с избытком. Ты уезжал с утра по делам, на работу, а я в свой бывший дом. Разбирала, систематизировала, сканировала бумаги, боясь потерять при пожаре, переезде, просто потерять. Я столько узнала об увлечении своего мужа! Больше чем при его жизни.
  О помолвочных кольцах-гиммелях, о двойных обручальных, о кольцах паззлах, кольцах-головоломках, огромных коктейльных кольцах, диадемах и тиарах, серьгах-шандельерах и кроулерах, браслетах и парюрах, о палладии и титане, зеленом и коричневом золоте, о лиловом золоте Сингапура. Об огранке камней, о самих камнях... Это все давало ощущение того что муж все еще рядом, со мной, делится полезными знаниями, интересными историями. Стоит за левым плечом, читает все вслух и улыбается, глядя на меня.
  Ювелирные работы Влад отдавал каким-то мастерам, не тронул ни материалы, ни инструменты. Как-то раз я поняла, что мне мало бумаги, мало твоего голоса, я хочу, чтобы он учил меня, направлял мои руки, поправлял мои пальцы. И я стала делать.
  Через полгода я положила тебе на стол свое первое кольцо.
  А еще через год по наброскам и чертежам Даниила я создала полноценную коллекцию - простая основа с замаскированными механизмами раскладываний, раздвиганий путем прибавления дополнительных подвесок, вкладок и вставок превращалась с роскошные вечерние украшения для торжественного выхода в свет. Я выгребла все камни, все металлы, которые нашла в старой квартире, мне было важно, что все они помнили еще моего мужа. Создание этих украшений стало тогда единственным оправданием моей жизни в своих глазах.
  Где-то между кольцами и брошами не стало родителей Дана, колье и браслеты принесли потерю дедов, серьги и подвески я доделывала после того как схоронила своих. Я выгорела после ухода мужа и детей, поэтому последующие смерти переживала отстраненно и просто принимала как факт. Смерть стала частью моей обыденной жизни и окружала повсюду - в мыслях, в чувствах, в воспоминаниях, а мертвецы зачастую были единственной компанией: урны с прахом умерших родственников стояли в рядок на длинном подоконнике моей мастерской.
  Первая сигарета еле тлеет, раскуриваю вторую, делаю несколько глубоких затяжек, пускаю дым в темную крону ясеня и кладу ее в пепельницу. Отпиваю глоток терпкой настойки. Холодно и горько.
  Ничего про Влада в этот период не помню. Так, мелькал, говорил, что-то говорил про учебу, мотался по больницам, организовывал похороны, появлялся иногда в мастерской, кормил меня ужином и крепко обнимал ночами.
  Вместе и в горе, и в радости. Это не только про супругов, это про дружбу и вообще любые нормальные человеческие отношения. Жаль, что я в то время ни человеком, ни другом быть не могла. Да и позднее не стала.
  С моей коллекции началась история ювелирного дома "Даниэль".
  Твоя учеба и изучение менеджмента, маркетинга, экономики и еще не знаю какого мракобесия помогла сразу найти свою нишу, продумать стратегию, развернуть рекламную кампанию, сорганизовать мастеров, уже выполнявших заказы ранее, так, что к следующей осени ты открыл первый именной магазин, в котором была только наша продукция - копии ранних работ, созданные по эскизам мужа, мои работы и копии уже с них. Правда авторской коллекцией считалась только моя.
  В какой-то мере это был бизнес на костях и вообще черный пиар. Эксклюзивные работы с того света, над красотою смерть не властна, сокровища из царства вечности... Ну как же, убитая горем вдова безвременно покинувшего Землю юного гения продолжает дело своего мужа. Мне было все равно, лишь бы видеть любимое имя на вывеске, на рекламных буклетах, в глянцевых журналах и на серебристых коробочках.
  Я всегда буду благодарна Владу за свой первый осознанный день рождения. К тому времени урны на подоконнике стояли уже в два ряда. Мы вели переговоры с администрацией кладбища, где был Даня и дети, по дозахоронению, но колумбария у них не было, а просто в новую могилу, вырытую рядом, урны закопать оказалось тоже невозможно. Перевозка самолетом тоже почему-то была связана с какой-то массой бюрократических проволочек. В итоге ты просто пересыпал прах в пакетики и сунул в чемодан. На осмотре сказал что в кулечках святая земля из Иерусалима, а что подписана разными именами, так это чтобы не запутаться кому из родственников какую, потому что они намоленные, заговоренные и каждому нужна именно своя.
  Из аэропорта сразу поехали на кладбище. За те годы, что там никого не было, все заросло и стало какими-то непролазными джунглями и мы почти час блуждали по чужим могилам, по датам выискивая нужные. Было жутко холодно, на горе лежала толстая серая туча, косматыми лапами сползающая в ущелья, порывами срывался ледяной ветер, неся с неприветливого неба колючую снежную крупку.
  Когда я в просвете между высокими качающимися травами разглядела родные имена, увидела фотографию улыбающегося мужа, я... Странно. После сегодняшнего, не знаю, чуда, наверное, та боль ушла и вспоминается как что-то очень далекое. Но помню, как вас было жалко, особенно мальчиков, что они, должно быть, мерзнут, лежа в стылой земле на таком пронизывающем ветру.
  Мы не привезли с собой ни перчаток, ни инструмента и в кровь содрали руки, выкорчевывая сорняки, молодые деревца, какие-то колючие лозы.
  Ты раскрыл чемодан и протянул мне моего деда. Это была какая-то фантасмагория: один за одним я брала именные пакетики родственников, высыпала их над могилами, деля примерно поровну, и пальцами перемешивала с комковатой землей, перетирая в пыль. Я спешила, соревнуясь с ветром, который подхватывал летучие серые хлопья и уносил вниз, к морю.
  Тем же вечером мы вернулись домой, оставляя за тысячи километров тех, кто когда-то был нашей семьей. А назавтра, в твой день рождения, мы в первый раз стали близки. Мы отчаянно цеплялись друг за друга, оставляя на коже синяки и царапины, не целовали, а буквально вгрызались в губы, вколачивали себя в другого до звездочек в глазах, яростно доказывая, что мы еще живы, мы вместе. Больше ты ни разу не приезжал со мной.
  На несколько лет у нас установилось шаткое подобие мира и ущербного счастья. Я работала, ты меня раскручивал, мы богатели.
  Весь мой мир состоял из мастерской, встреч с нужными людьми, выставок, интервью, вылазок за камнями и посещением кладбища раз в год, ими, собственно, и мерялось отныне мое время. Нормальные люди ведут отсчет времени от Нового года, а я от этой проклятой даты.
  О, наконец-то мой шашлык готов. Он стоил каждой минуты долгого ожидания! И красное вино, и хлеб, и мясистые помидоры - все невероятно вкусно, я даже не помню, когда я ела что-то подобное. Я забыла, что значит чувствовать в полную силу. Когда боишься плохого, закрываясь, думаешь, что это будет оберегать тебя только от горя и разочарования, но, оказывается, что перестаешь чувствовать вообще. А жизнь, жизнь боль, да. Но также и радость, и веселье, и счастье. Кстати! Хочу десерт и свечку! День рождения у меня сегодня или нет? Даже целый юбилей.
  В тот год привычная схема дала сбой - еще весной ты начал уговаривать, нет, умолять меня не уезжать. Отпраздновать по-человечески мой день рождения, сходить в ресторан, получить подарки, выслушать наконец поздравления, хотя бы по телефону, а не читать смсмки через неделю после возвращения. Просто побыть с тобой, порадовать красивым нарядом, провести время не в разговорах о работе, а обсудить, да вот хотя бы варианты усыновления или суррогатного материнства.
  Это было... неожиданно. Я не рассматривала наши отношения как что-то серьезное, основательное, способное породить нечто большее, чем деловое сотрудничество, дружбу и хороший секс. Мне Влад, конечно, не в тягость, просто в моих чувствах больше благодарности, чем любви. Благодарности за то, что не бросил меня, морального и физического урода, не способного ни на какие чувства, с душой и телом, покрытыми незаживающими ранами. Но ведь дети - это семья, а не "спасибо".
  Однако время шло и уговорил он меня, чертяка велеречивый. Поверила, оттаяла, еще не полюбила, нет, но где-то в глубине самого темного закоулка души зашевелилось что-то теплое, хрупкое, неуверенное.
  Утром того дня рождения мы долго нежились в постели после жаркого секса, обнимались, целовались до зуда в губах, ты гладил меня своими большими сильными руками и как одержимый твердил, что любишь, любил всю жизнь, с самого дня знакомства, просто не успел сказать "Моя" первым. Не хотел уходить, отпускать хоть на миг, но дела, дела. Я смеялась и уверяла, что обязательно дождусь и ни на что не обижусь, ведь ты ждал столько лет...
  Закуриваю душную ментоловую гадость, запиваю душевную горечь полынным вермутом, да все пока зря. В тот день я потеряла тебя и свою новую жизнь, ту, которая была уже так близка, так возможна.
  Было столько подарков! Правда, по большей части от партнеров, но были и от наших мастеров, и от твоих друзей, и от Даниных однокурсников. Пакеты, коробки, коробочки, шуршащие свертки, корзины с фруктами и все это мне? Я потрошила свои богатства в гостиной и к вечеру уже весь пол был завален упаковочной бумагой, яркими лентами, а в углу высилась горка подарков. Пусть по большей части ненужных, пусть зачастую просто каких-то дурацких ручек и кружек с лого фирмы, блокнотов, конфет, алкоголя, но даже этому я радовалась, ведь у меня не было праздника со дня аварии! Мне столько не нужно, отдам, раздам, но сам факт получения, м-м-м.
  Бесконечным потоком шли букеты, обычно их присылали на адрес офиса, а оттуда их разбирали наши ребята. Вся наша квартира стала пестрой благоуханной поляной, как в сказке. Цвет стояли в вазах, банках, кувшинах, кастрюлях, казалось еще немного и меня вынесет из квартиры цветочной рекой. Мне столько не нужно, отдам, раздам, но сам факт получения, м-м-м.
  Ты обещал зайти за мной в пять и отвезти в ресторан. Какой - сюрприз, знаю только что столик там бронировать желательно за месяц. Тайком подслушала, что заказываешь лимузин. Мне - лимузин. Сказка.
  Я ничуть не повзрослела, просто стала старше, и, как девчонка, трепетала будто перед первым свиданием. Перемеряла все наряды, нашла в шкафу Бог ведает как затесавшееся платье еще из той, другой жизни. Я купила его заранее, на свой день рождения, когда еще не знала, что беременна. Тогда так и не довелось его надеть. А сейчас самое время.
  Боялась, что не влезу, но нет, оказалось чуть великовато, даже молнию на спине расстегивать не пришлось. Глубокого винного цвета, с тонкими кружевами на квадратном вырезе, рукавами три четверти, подолом на два пальца выше колена, сама скромность и аристократизм. Все крутилась перед зеркалом - а я вполне еще ничего. Тогда я носила короткое каре темно-шоколадного цвета, мои блеклые серые глаза в таком обрамлении вдруг засверкали словно драгоценная серебристая шпинель. Критично оглядела руки - на салон не захотелось тратить время, но даже простой нюдовый маникюр облагородил мои обожженные и стесанные обрубки. Брызнула на запястья и ключицы неизменными Champs-Élysées, надела туфли на высоком каблуке.
  Без пятнадцати.
  Через приоткрытое окно слышу необычный звук мотора. Карета подана? Дааа! Поблескивая лакированными боками в свете вечерних фонарей во двор вплывает огромный, длиннющий черный лимузинище, просто нереально длинный и красивый. Неужели это и правда за мной?
  Ну же, Влад не томи! Не хочу испортить сюрприз, поэтому подсматриваю за машиной тайком. Водитель вышел под моросящий дождь, ежится и курит. Скорее бы, интересно посмотреть на салон внутри. У нас с Даном даже на свадьбе лимузина не было!
  Опять кручусь перед зеркалом, достаю привычное пальто, надеваю, хлопаю себя по лбу. Ну какое пальто в ресторан? Тем более на улице заметно холодно, лучше меховое манто. Небрежно набрасываю на плечи, любуюсь своим отражением. Да, так определенно лучше.
  Нет, так не пойдет. Я именинница или кто? А как же меня подождать, понервничать, что опоздаем? Сбрасываю пушистую накидку на придверный столик, под него же аккуратно становятся мои лодочки. Брожу по квартире в поисках места, где можно было бы поживописней расположиться, мол, ах, я готова, но, право, все это такая суета, все эти праздники, прогулки по вечернему городу...
  Без пяти.
  И не читается, и телевизор не смотрится, ни есть ни пить не могу, от волнения просто не лезет в горло. Все маюсь и не нахожу себе места, слоняюсь по комнатам с телефоном в руке, ты же должен позвонить как договаривались.
  Пять ровно.
  Ну да, Москва, вечер пятницы, пробки.
  Пять пятнадцать.
  Почему же ты не звонишь? Неужели забыл?
  Пять тридцать.
  Водитель уже в который раз выходит курить и звонить. Теперь он прячется в арке - пошел мелкий дождь с крупинками снега. Я, уже не скрываясь, наблюдаю за ним, впрочем, как и весь наш двор. В который раз набираю твой номер: "Абонент временно недоступен". Ладно, может работа, может пробки, метро, не знаю.
  В шесть отъезжает машина. Даже если она не за мной, все равно водитель так и не дождался своего пассажира. И снова "Абонент..."
  Семь. Пока бродила неприкаянной по дому, обо что-то зацепилась коленкой, теперь от нее по колготкам в обе стороны ползут противные стрелки. Не важно, переоденусь.
  Восемь. Уже совсем темно. Не хочу зажигать свет, я так быстрее увижу отсвет фар твоей машины. Но тебя нет и спустя еще час. Не могло же и с тобой что-то сучиться, не могло, только не с тобой, не мог еще и ты меня бросить! Я боюсь звонить, боюсь, что снимет трубку кто-то другой, спросит: "Кем Вы приходитесь Владиславу Полесьеву?" Пока я не знаю что с тобой, с тобой все в порядке.
  Цифры в часах, кажется, совсем застыли. В голову неуклонно лезут самые страшные варианты того, что могло произойти с тобой. Авария, ограбление, сердце, кирпич на голову. Ищу в сети телефоны единой справочной по больницам, моргам, контакты Лиза Алерт и уговариваю сама себя не сходить с ума. Мне не нужен ни лимузин, ни ресторан, ни цветы, ни подарки, ни праздник, лишь бы с тобой все было хорошо, и ты вернулся ко мне. Живым. Без тебя я точно не смогу и нарушу к черту свое обещание, одной мне будет незачем быть.
  В двадцать два двадцать восемь вдруг щелкает ключ в замке. Не стремительно и быстро, ведомый привычным движением руки, а словно впервые, подбирая подход к новому механизму. Бегу в прихожую, кручу замок - обида перегорела, теперь мне важно поскорее убедиться, что с тобой все в порядке.
  Вспыхнувший в коридоре свет на секунду ослепляет, но все равно успеваю заметить, что ты живой, целый, крови не видно. Слава Богу. Все остальное такие мелочи. Сгребаю тебя в охапку, хотя это так сложно сделать, в теплом осеннем пальто ты просто необъемный. Трусь щекой о шершавый шерстяной шарф, окунаясь в уютный запах твоей любимой DUNE. Если это не счастье, то что? Если это не любовь, то... Завтра. Все завтра. На твой день рождения.
  Улыбаюсь и провожу рукой по уже привычным темным и жестким волосам. Хотя, не привычным. Родным. Но ты не обнимаешь в ответ, молчишь, а когда я поднимаю взгляд вверх, отводишь глаза.
  - Эй, я не злюсь, правда. Главное что ты вернулся. Я так скучала! - продолжаю ластиться как кошка, начинаю разматывать шарф, расстегивать и стаскивать пальто, а ты словно каменеешь под руками. - Никуда от нас праздник не убежит. Подумаешь в ресторан не попали! Сколько их еще у нас впереди будет? Да сколько захотим!
  Вижу как ты зажат, закрылся от меня, но ума не приложу почему. Пытаюсь растормошить, разговорить, но пока только сама трещу без умолку.
  - Спасибо, что настоял на празднике! Мне столько разного надарили! Пойдем, в дом, ну пойдем же, я так хочу показать тебе все! Помнишь Витьку Домбровского, ну такого занудика с Даниного института? Он прислал валяного жирафа в красном шарфе, смешного такого, пишет что на тебя похож. А еще у меня целых восемь новых кружек. Колотить не переколотить. Кстааати, может мне тебе классический скандал устроить с битьем посуды? Ты как на это смотришь?
  Влад, если что-то с фирмой, это все не важно. Не убивайся так. Даже если ни копейки не осталось, мы выкрутимся, вместе мы сила, одна лесная нечисть. Продадим какую-нибудь дачу или одну из квартир, а если не хватит, то пойдем работать на дядю.
  Обхватываю ладонями твое лицо, наклоняю к себе, а ты все упираешься, отводишь взгляд и молчишь.
  - Ну вспомни, вспомни как утром ты говорил: "Для счастья мне хватит тебя и мира в придачу". А мне не нужен уже мир, мне нужен только...
  Ты резко выбрасываешь вперед руку, закрываешь мне рот и качаешь головой. Я ничего не понимаю. Кусаешь губы, мнешься, будто подбираешь слова, наконец встречаешься со мной глазами. Меня окатывает волной безнадежности, всепоглощающей вины и обреченности. Господи, ты что, ты болен? Был у врачей? У тебя что-то страшное, да? Мысли проносятся вихрем в голове, но я не успеваю произнести ни звука, как ты закрываешь глаза, из-под сомкнутых век которых вдруг выкатывается слеза, и одной фразой ты лишаешь меня всего.
  - Я... через два месяца я стану папой.
  Земля не ушла из-под ног, и с неба не грянул гром, я просто забыла, как надо дышать и расхотела жить. Дан был моим смыслом, ты стал поводом. И для чего теперь я? Для кого?
  Бессмысленно спрашивать, уверен ли ты, точно ли это твой ребенок. Все ясно и так. И укорять: "Как ты мог? Чего тебе не хватало? Почему? За что ты со мной так?" тоже бессмысленно. Все эти годы, что я не впускала тебя в свое сердце, я знала, что подобное когда-нибудь произойдет. Ты уйдешь. И я должна буду тебя отпустить. Потому что ты - не мой. А я живу жизнью взаймы.
  И я улыбаюсь сквозь слезы, обнимаю, понимая, что это в последний раз. Вдыхаю твой такой привычный и теплый запах, как я буду засыпать без него, как жить, как дышать?
  Так горько и больно, но правильно, черт побери, все это правильно. Я - урод, неспособный дать новую жизнь, ты нормальный мужик. Не нужны тебе никакие суррогатные матери, эко, усыновление. Будут твои дети, родные, плоть от плоти твоей.
  - Будь хотя бы ты счастлив.
  Стискиваю так крепко, что кажется руки сломаются от боли. И отпускаю. Навсегда.
  - Пойдем пить кофе.
  И мы пол ночи сидели на кухне, не включали свет, курили твои дурацкие сигареты с ментолом в открытое окно, пили вермут и говорили, говорили... Ты ведь не рассказывал никому про нее, а потом и вовсе постарался забыть, притвориться что ничего этого не было. Вот тебя и прорвало, ведь я твой лучший друг.
  Раскуриваю новую сигарету, глотаю полынную горечь и понимаю, что наконец-то не больно. Просто было, просто есть. И хорошо что будет.
  Ты увидел ее в парке, просто ехал мимо, на встречу. Заметил издалека, качающейся на качелях, еще подумал, что девчонка одета слишком легко для весны, только в тонкую летящую юбку и белую рубашку. Длинные золотистые волосы, волной ходящие вверх-вниз, взлетающая колоколом юбка, тонкая фигурка - ты только хотел оставить ей свою визитку, предлагая попробовать себя в качестве нашей модели. Обычно мы работали с модельными агентствами, но почему бы и не пригласить ее. Подошел ближе, поздоровался, взглянул в зеленые омуты глаз и пропал.
  Очнулся в гостиничном номере, уже на ней, в ней, когда вдруг осознал, что он у нее первый. Потом снова провал и вот он уже на встрече, что-то говорит нашим партнерам, а сам все смотрит на рукав пиджака, на котором остался маленький след от ее розовой помады с блестками.
  Она не позвонила, хотя ты оставил ей визитку и личный телефон. Ты обрадовался, решил, что так правильно и лучше для всех. Тогда ты и понял, что хочешь большего. Семью, детей. А я то гадала...
  А в тот день ты снова увидел ее на тех же качелях. Ехал из офиса домой, стоял на светофоре и почему-то посмотрел на желтеющий парк. Она? Что-то изменилось в ее фигуре: скованная поза, ноги с трудом достают до земли, нет той легкости, воздушности. Заболела? Не важно, что он для нее чужой человек, деньги могут помочь решить многие проблемы.
  Пока парковался, пока шел к той площадке, она уже ушла. Заметался по аллеям и увидел вдалеке, как она потихоньку брела к противоположному выходу, держась за спину и переваливаясь с боку на бок как уточка. Побежал, оскальзываясь на отсыревших листьях, боясь упустить, потерять, догнал, схватил за плечо, развернул. Она действительно выглядела больной - белые одутловатые щеки с какими-то темными пятнами, вокруг глаз и губ синие круги, волосы зализаны в мышиный хвост, вся какая-то грузная, неловкая.
  Она лишь застенчиво улыбалась, не отвечая на твои вопросы, и только когда она в который раз погладила свой живот. Понял. Понял все и сразу. И встал на колени в своих дорогущих брюках, прямо в лужу, в осеннюю московскую слякоть, чтобы впервые обнять своего сына.
  А потом потащил в ближайшее кафе и не мог наговориться, выспрашивал, почему не перезвонила, ничего сказала, как беременность, как ее родители ко всему отнеслись, что завтра вы пойдете к лучшему врачу, обязательно вместе. И ты больше никогда ее не отпустишь, что этот ребенок самый желанный, самый любимый.
  Какой день рождения, о чем вы?
  Нынче в мире два Владиславовича и одна Владиславовна. Хороших людей должно быть много.
  "Прости меня тоже. За все. Не кори себя, ты все сделал правильно. Живи и наслаждайся каждым днем, тебе есть с кем и для кого. И я тоже буду жить, обещаю".
  Теперь я тебя понимаю. Поймал свое счастье - держи, не упускай. Я тоже теперь так буду, увижу свое и никому не отдам. Лишь бы нашлось для меня в этом мире это самое мое.
  Будет. Должно быть. Иначе зачем все? Жизнь, чувства, мысли, нерастраченная любовь, желания?
  Приносят мой тортик со свечкой. Удивительные люди - меня вышел поздравлять с днем рождения весь коллектив ресторана, и стар, и млад. Совершенно посторонние, чужие, но каждый, КАЖДЫЙ нашел для меня теплые слова, добрые пожелания, откуда-то взялись бокалы с вином, и все говорили тосты, звонко чокались, смеялись. А потом для меня пели. Я в первый раз слышала настоящее грузинское многоголосье.
  Если есть на свете Бог, то он говорит с нами языком музыки. Я не понимала ни слова, просто чувствовала бесконечную свободу, душа рвалась ввысь, к небу, куда-то далеко-далеко, где я наконец найду свой дом, где обрету саму себя. Буду нужной, буду любить и буду любимой, буду умножать чью-то радость, стану для кого-то синей птицей и поведу за мечтой. Я буду, я сбудусь.
  Оказывается, слезы счастья сладкие...
  Иду в отель по пустынной набережной и не могу надышаться морским вольным ветром, мне все мало. Я обнулила счетчик, никому ничего не должна, разве что новую жизнь самой себе.
  Останавливаюсь на небольшой площади и любуюсь на яркие осенние звезды. Теперь я стану часто смотреть на них, обещаю. Не знаю, что будет завтра, куда я отправлюсь, но это точно будет верная дорога. Я проложу ее сама, туда, куда захочу. И будет на ней место и ветру, и раздольными просторам, и диковинным городам, и головокружительным горам, и девственным лесам, и незнакомым созвездиям, и дружбе, и приключениям, и настоящему делу, и всему, что я ни захочу.
  В голове все плывет поздравительная, моя, песня, полнозвучными переливами похожая на органную фугу. Тихонько напеваю ускользающий мотив и не слышу ничего вокруг.
  Ни внезапного визга покрышек, ни воя сирен, не вижу вылетевшую откуда-то из проулка раздолбанную машину, не чувствую ни боли, ни резкого удара. Только небо становится ближе, а звезды нестерпимо яркими.
  Я отчего-то ничуть не рада скрой встрече с ушедшими, мне так обидно, что ничего у меня не получилось. Опять.
  А ведь счастье было так бли...
  Как же холодно... Так стыло, что невозможно дышать, легкие будто покрываются инеем при вдохе. Уже даже не дрожу, мышцы скручивает непрекращающейся судорогой, каждая жилка натянута как тетива, но, кажется, что кто-то невидимый все тянет и тянет. Слышу вкрадчивый хруст выворачиваемых из суставов костей, еще немного, и мое тело превратится в безобразную кучу из мешка кожи и кровавого месива внутри.
  Перед глазами мельтешат разрозненные осколки воспоминаний. Колючие звезды, хищная птица, свеча, безвременники, кровь, закат, лиловое золото, кольца, могильные плиты, море, полынная горечь, клочки цветной бумаги, обрыв, дети, сапфиры, колкие пузырьки шампанского в носу, отблески на брусчатой мостовой, лилии, сигареты, колючие кусты, садкий торт, ворона, куча коробок, сухие травы, белесый небосклон... Картинки и ощущения калейдоскопом проносятся перед глазами, сменяются все быстрее и быстрее, взрезая кожу острыми гранями, выхватывая куски плоти, оставляя от меня лишь истерзанные ошметки.
  Нет от этого спасения, негде укрыться, передохнуть, найти точку опоры, чтобы вырваться из безумного урагана, ломающего, превращающего в ничто. Нет больше сил противиться, я рассыпаюсь на мириады ничтожных пылинок, уносимых мертвящим хаосом. Еще немного и я исчезну.
  Только где-то глубоко внутри, у сердца, бьется маленькая искорка, хранящая уцелевшие частички души. Робкая, напуганная. Неужели все кончится именно так? Не будет никакого потом? Ни новой жизни, ни встречи со старой? Зачем вообще тогда все это было? Чтобы угаснуть вот так, растворившись в ледяном забытьи?
  Что ж... Пусть меня поглотит пустота, но... Я была. Мечтала. Творила. Любила. Как умела и как могла. Была счастлива, несмотря ни на что. Спасибо тебе за все, кто бы ни придумал эту странную штуку под названием "жизнь".
  Последнее что остается от меня - нежность, но и она угасает, мерцает и скоро...
  - Мамочка, - звучит еле-еле, продираясь сквозь пронзительное крещендо скрежета и свиста этого всеми богами забытого места.
  Что?
  - Мамочка...
  Ребенок? Здесь?
  Но откуда?
  - Мама!
  Неважно. Ему страшнее чем мне.
  - Я иду, только дождись, слышишь!
  Секундой ранее я цеплялась за свое существование, тратила остатки сил на то, чтобы держаться, не сдвинуться с места. Мне казалось, стоит только ослабить невидимые узы, привязывающие меня к чему-то незыблемому, я окончательно исчезну. Теперь это неважно.
  Где ты? Как тебя искать? Здесь нет верха и низа, нет право и лево, здесь вообще ничего нет. Зато есть я. Главное успеть.
  Я отдаюсь на волю жесткого, рвущего ветра, меня несет, крутит и вдруг...
  Покой. Тишина. Лишь искрящийся снежный мир вокруг. И восхитительная синева небес. А там, внизу, прямо подо мной...
  О Боже... Этого не может быть! Не может, потому что вы... Вы никогда не рождались, вас попросту никогда не было! Но... вы здесь. Вы есть.
  Стоите рядышком, такие смешные, растрепанные, закутанные в пушистые шарфы по самую макушку, только носы торчат. Длинные волосы, надо же. Да еще какие, чистое серебро!
  Странно, мне казалось, что когда я только увидела вас, вы были старше. Рослые, плечистые парни. А сейчас лишь угловатые подростки.
  Вы все ближе и ближе. Да нет, не подростки, первоклашки. Совсем не такие, какими я вас представляла. Иной рисунок скул, более резкий разлет бровей и глаза цвета молодой листвы, кожа будто фарфоровая, чуть тронутая розовым румянцем. Серьезные до невозможности. Мои.
  - Мы так долго ждали тебя, мама.
  Мама! Я мама, Господи, я уже и не думала, что когда-либо услышу это слово, что оно будет звучать так сладко, так волшебно. Хочется смеяться и плакать, но я отвечаю:
  - Я вас нашла. И теперь будем вместе, всегда. Я так вас люблю...
  Не знаю, чем вам кажусь, искрой, снежинкой, завитком тумана, но вы оба совершенно точно видите меня, подставляете ладони. Такие изящные длинные пальцы, и, надо же, плотные кожистые мозоли.
  И снова вы младше, совсем малявки. На голове серебристый пушок, глазенки что вешний лес, а эти щечки румяными яблоками!
  Еще миг и вы исчезаете, но я точно знаю, вы со мной, вы рядом.
  Поднимается ветер. Я точно знаю, куда бы он ни дул, этот ветер для нас попутный. Мы летим без оглядки, только вперед, туда, где сияет ласковый свет, туда, где сможем сбыться.
  Лишь чудится издалека как наваждение, на грани слышимости:
  - Мне тоже пора.
  Спасибо, мой голубоглазый ангел, спасибо что сберег их. Надеюсь в какой-нибудь из следующих жизней...
  Дышать! Воздух! Мне срочно нужен воздух! Натужно откашливаюсь, но в горло будто гнилых тряпок натолкали. Легкие горят, грудь ходит ходуном, однако у меня выходят лишь судорожные, короткие вдохи, а этого мало, бесконечно мало. Удушье становится просто невыносимым, в голове бьется одна мысль: "Жить!", я затравленно хриплю, извиваюсь, пытаясь найти хоть какое-то положение, в котором смогу сделать нормальный вдох, но мне с каждым мгновением только хуже.
  Переворачиваюсь на живот, руки слепо шарят вокруг, натыкаясь на что-то острое. Стекло? В грудь впиваются рвущие кожу осколки, под коленками хрустит и скрипит по полу при каждом движении. Я оскальзываюсь на густой колкой жиже, но упорно ползу вперед. Все кажется, что если остановлюсь - перестану быть.
  Наконец упираюсь во что-то руками. Стена. Надо попытаться сесть, может так станет легче дышать. Кое-как подтягиваюсь и потихоньку поднимаюсь чуть выше. Кажется, становится только хуже - к удушью добавляется мучительная тошнота, выворачивающая, до рези в желудке, но никак не могущая вырваться наружу. Невыносимо и бессмысленно.
  Все пропитано болью. Она иссушила дыхание, сковала мышцы, исполосовала кожу, крадется по венам, по тонким капиллярам, отравляя каждую клеточку моего тела.
  Лучше расслабиться, позволить тьме растворить меня в себе, не жить, не бороться, потому что слишком больно, слишком страшно. Стоит только принять небытие и мои страдания закончатся. Я слишком слаба, я сломлена, я устала. Внутри гудит натянутая струна, которую кто-то невидимый с упорством маньяка натягивает все туже и туже. Я не могу больше, не могу!
  Невыносимо умирать в темноте, тишине и одиночестве. И я решаюсь завести последний разговор с единственным собеседником, что мне остался.
  - О Смерть... милосердная... несущая избавление от страданий... очищающая душу... дарующая покой и свободу... Я смиренно отдаю себя в руки твои... препоручая мое тело... мои силы... и мою жизнь.
  С каждым словом, исторгнутым из груди хриплым шепотом, перемежающимся тяжелым, сбивчивым дыханием, мне становится хуже. Нет больше никакой меня, нет, и не хочу, чтобы было, однако агония все тянется и тянется.
  Тьма сгущается и давит, тишина залепляет уши и вдруг, как легкое дуновение, как шепот ветра откуда-то издалека:
  - Принимаю...
  Струна внутри меня лопается с гулким стоном и вдруг воздуха становится так много, что я снова едва не задыхаюсь, пытаясь им наконец надышаться. Пусть он пропитан ароматом лилий и на губах остается сладковатый вкус крови, главное - он есть. Я даже начинаю что-то видеть вокруг себя. Смутно, будто сквозь текучую темную дымку, но вижу.
  Крупная плитка на полу, какие-то кривые темные полосы на ней. Дальше все расплывается. Что-то светлое в паре шагов. О, я в санузле, а это унитаз. Как только я это понимаю, меня тут же скручивает от потребности очистить желудок. Сколько могу подползаю, а потом наваливаюсь на него всем телом и наконец-то избавляюсь от прожигающего внутренности комка внутри. Меня долго и мучительно тошнит какой-то омерзительной черной субстанцией с травянистым пряным привкусом, маслянисто стекающей по белым стенкам.
  Но все проходит, даже это, и мне становится чуточку легче. Надо найти в себе силы встать, смыть этот ужас, умыться. Пробую опереться на руки, но тут же шиплю от боли - все ладони и предплечья изрезаны стеклом, кое-где поблескивают осколки. И кровь какая-то странная, темная, такое впечатление будто под кожей змеится сама чернота, наполняет каждый сосуд, каждый кусочек плоти, пульсирует, перемежаясь мертвенной бледностью. А, неважно. Надо постараться вытащить битое стекло, иначе я даже встать не смогу.
  Какие изможденные пальцы, ничего не могут ухватить. И запястья такие тонкие, будто вот-вот сломаются. Я что, в коме полгода провалялась? Стекляшки с тонким звоном ударяются о белый фаянс и тонут в черном зеве.
  Потихоньку поднимаюсь, тяжело опираясь на край унитаза. О нет, еще колени. Но на них сил уже нет, надо звать кого-нибудь на помощь. Странно, в кино обычно показывают коматозников всех обвешанных проводами, датчиками и лишь только они подают признаки того, что наконец приходят в себя, как к ним тут же спешат врачи, медсестры. А я давно очнулась, добрела до санузла, что-то разбила, наверняка с немалым грохотом, и никого.
  Вот и раковина, смесители, правда, дурацкие, еле справилась, и вода только холодная. Раны на руках жжет, но зато вышли самые мелкие кусочки стекла. Чернота продолжает бродить под кожей будто живая, толчками выходит из порезов. Наклоняюсь, чтобы наконец сполоснуть лицо и тут в раковину с плеча соскальзывает длинная белая прядка. Э, что? У меня волосы были сантиметров пять максимум. И я шатенка. То есть, после того как меня сбила машина, я провела в коме никак не полгода, а гораааздо больше. Исхудала, поседела. Что еще? Даже страшно смотреть в зеркало.
  Оно висит сбоку от раковины, зато большое, в полный рост. Ну и ноги, не ноги, а спички с мосластыми коленями, тоже все в сеточке пульсирующих черных вен и сосудов. Рубашка... Они что, в сиротском приюте нашли это рубище? Допустим все в крови, драное, это я сейчас постаралась, но явно же не по росту, как перешитое, ткань вытерта до прозрачности. Коматознику, конечно, не полагается нарядов haute couture, но ЭТО! В какую богадельню я попала?!
  Никак не решусь взгялуть на свое лицо, это по-настоящему пугает. Наверное, я превратилась в высушенную сморщенную беззубую старуху. Ладно, начну с волос. Шарю рукой за спиной и где-то на уровни талии нащупываю увесистые пряди, перекидываю всю гладкую блестящую массу через плечо. Белые, чуть серебристые, как будто полупрозрачные. Надо же, красивые.
  Может и с лицом все не так ужасно?
  Опираюсь на стену у зеркала, собираюсь с духом. Я была готова к чему угодно, но не к этому.
  Из мутного сумрака на меня смотрит что угодно, только не живое создание. Нелепая кукла, уродец с гипертрофированными чертами лица - выпирающие скулы, острый подбородок, высокий лоб, мертвенно бледная кожа, покрытая тонкой сетью черных капилляров, белесые брови и ресницы.
  Но настоящий ужас вызвало не это, а огромные, полностью черные глаза без белка, без радужки, лишенные зрачков, из которых сочился тяжелый черный дым. Он стекал вниз, струился по щекам, тонкой шее и острым ключицам, свивался в кольца и переплетался вытянутыми щупальцами. Похожие завитки дыма вырывались при дыхании и из носа, то увеличиваясь, то втягиваясь обратно.
  И это я?! Это настолько дико, противоестественно, что я кричу, вернее, хриплю от увиденного кошмара. Маленький рот странного существа приоткрывается и вместе с сипением из него вырываются новые потоки густого дыма. И все вместе - боль, страх, отвращение, усталость, ощущение беспомощности и дикой неправильности происходящего - наконец добивает мен, и я проваливаюсь в благословенный обморок. Последнее, что откладывается в моем угасающем сознании: я снова упала на осколки, весь левый бок прошивает болью, а от моей головы по светлому полу во все стороны чернильными змеями расползается клубящийся дым.
  
  - Апчхи!
  Ммм, как же сладко я выспалась! Потягиваюсь как кошка, дооолго, тооомно. Жестковато тут, правда, пружины какие-то торчат. И это отель четыре звезды, халтурщики!
  Настырный лучик солнца все продолжает щекотать мне нос, светит прямо в лицо, но это даже приятно. Совсем не хочется открывать глаза. Ленюсь и слушаю радостный птичий хор за окном. Не знала, что даже глубокой осенью в городе так много птиц, хотя... юг же.
  Как вчера до гостиницы добрела, как в номер попала? Ничегошеньки не помню. Ну и ладно, надо же с чего-то учиться доверять жизни. Вчера все отлично вышло, значит и дальше все будет ровно так же.
  Да что там такое подо мной хрустит? Вроде ни фисташек, ни семечек в кровати не ела. Привет от прошлых постояльцев и нерадивого персонала? В последний раз лениво потягиваюсь и присаживаюсь. Хм, кровать у них большая, никак край не найду чтобы ноги свесить. Да что такое? Она бесконечная во все стороны что ли? Открываю наконец глаза и...
  - Твою мать!
  Мне ничего не приснилось, все здесь и абсолютно РЕАЛЬНО. И старый обшарпанный кафель, покрытый кровавыми полосами, и стеклянные осколки, рассыпанные по всему полу, и темные отпечатки ладоней на унитазе и раковине с многочисленными бурыми потеками, и убогая застиранная ночнушка.
  И чужие истощенные руки, костлявые ноги, все в запекшихся кровавых корках. На них противно смотреть, о них больно думать, должно быть на них живого места не осталось, все в рубцах и шрамах.
  Коплю силы чтобы подняться и умыться, смыть кровь, а пока бездумно разглядываю ванную и кусочек комнаты, который вижу сквозь приоткрытую дверь. В распахнутое настежь окно заглядывает низкое утреннее солнце, в косом потоке света которого мечутся золотистые пылинки. На легком ветру колышутся тонкие прозрачные занавески, старые, заштопанные понизу, у кружева. Узкая кровать с тяжелым голубовато-зеленым бархатным балдахином, ткань на выступах складок выгорела дожелта. На постели гора подушек с вылинявшей вышивкой.. В самой ванной сантехника допотопная и не знаю, какая-то не такая. Вроде все понятно, но все равно что-то не то. И полочки все пустые над ванной. Ни шампуня, ни геля для душа, ни даже мыла. А потолки везде с росписью и лепниной
  Безумие какое-то. Тут все... странное. Как в старой заброшенной усадьбе, хранящей следы былого величия.
  Странное место для хосписа. Хотя я уже сомневаюсь, что меня именно в него определили, а не в дурку, если следить по вчерашней ночи. Нанесла себе кучу увечий, испугалась своего лица. Такого у меня не было даже после смерти Дана и детей. Тогда... нет. НЕТ! Сейчас все иначе. У меня все будет хорошо, я себе обещала. Пусть меня сбила машина, пусть я провела в коме годы, все равно я буду жить и стану счастливой.
  А для начала неплохо бы стать чистой. Аккуратно сгребаю осколки в сторону, чтобы не израниться еще больше и потихоньку встаю, опираясь на раковину. Сил вообще ни на что нет, мышцы как тряпки. Кажется, что кости скрипят и гремят при движении. Меня тут вообще кормят?
  Чудно тут вода включается, надо приложить ладонь к голубому завитку мозаики на стене. Сенсорный? И это в такой разрухе? Со смешанными чувствами запускаю руки в прохладный поток воды - мне до чертиков хочется смыть с себя всю эту грязь, но и боязно что раны будет щипать, вряд ли они затянулись надежной коркой.
  Присохшая кровь зудит, чешется, а под упругой струей становится чуть легче. Прикрываю глаза - не хочу смотреть на этот ужас. Порезы, шрамы... бррр. После Дана не выношу ни запаха, ни вида крови, даже своей. Хорошо, что камни не пахнут. Рубины, турмалины, шпинель, гиацинты, альмандины, пиропы - они просто бесконечно прекрасны, хотя названия цветов даже у них бывают более чем кровожадные. Одна "Голубиная кровь" чего стоит. Помнится, в паре коллекций... А, ладно. Довольно о прошлом.
  Ммм, какое блаженство! Вода у них здесь волшебная, что ли? Ничего не болит, нигде не щиплет. Так бы век и стояла, медленно перемещая руки от локтя до локтя под ощутимым напором прохладной влаги. Птичий хор за окном все громче, пятно света переместилось ниже и приятно греет ноги. Вокруг дома наверняка много яблонь в цвету, такой одуряющий запах бывает только от них. Должно быть, сейчас весна. Понять бы еще какого года.
  Странный тут и персонал. Ни ночного контроля, ни утреннего обхода. Хочешь стекла бей, хочешь в обморок падай, хочешь вообще самоубивайся - никому нет дела.
  Ладно. Как ни противно, но надо проверить руки, сильно ли пострадали. Судя по тому, сколько тут кровищи натекло, живого места не должно было остаться.
  Опасливо открываю один глаз - эээ, что? Это как?
  Вода смыла присохшую кровь и... и все. Под ней гладкая, ровная кожа, покрытая сеточкой еле видных, чуть розоватых, полностью зарубцевавшихся тонких шрамов. Да, на мне заживает как на собаке, но обычно любые повреждения сильно рубцуются, вспухают, долго остаются красными. Вчерашние же шрамы выглядят реально старыми, да еще будто после лазерной шлифовки. К тому же многие годы работы с раскаленным металлом и острыми инструментами оставили на мне множество отметин, но и их тоже нет. Я с недоумением рассматриваю руки со всех сторон и наконец отчетливо осознаю, что совершенно не узнаю их. Они попросту не мои.
  И дело не в том, что они значительно более худые, нет привычных следов от ожогов и порезов, они совершенно чужие. Длинные гладкие пальцы без привычных узелков на суставах, уже и меньше ладонь, изящная форма ногтей, моложе, в конце концов.
  Невольно взгляд скользит вниз, и я с подозрением рассматриваю стопы и ноги, тоже однозначно не мои. Родной тридцать девятый показался бы ластами по сравнению с этой ножкой Золушки. Узкие щиколотки, точеные лодыжки.
  Мой бок! Вчера последнее что помню, перед тем как отключилась, я упала в осколки. Бок тоже полностью зажил? Ощупываю себя прямо через рубашку, вполне ожидаемо драную и окровавленную. Выпирающие ребра, мягкие, податливые, так и проминаются под рукой если посильнее надавить. Ран и тут не осталось, нигде ничего не болит. Зато... Мгхм.
  Оттягиваю ворот с завязочками и придирчиво изучаю содержимое декольте. Дааа. Родная троечка в сочетании с этим тщедушным тельцем смотрелась бы нелепо. А такие намеки на рельефы вполне гармоничны.
  Остался последний шаг - к зеркалу, рассмотреть свое лицо. Я полагаю, всякие ужасы мне попросту привиделись от общего стресса и боли. Эти черные глазницы, истекающие густым чернильным дымом, мертвенно-бледная кожа, белые, будто светящиеся волосы вокруг нелепо-угловатого лица... Не бывает же такого, правда?
  С опаской выглядываю из-за края рамы и, уже практически ожидаемо, встречаюсь взглядом с незнакомкой.
  Незабудково-голубые, огромные, словно оленьи, настороженные глаза. Светлые брови и ресницы. Остренький подбородок, узкий прямой носик, лихорадочно румяные щеки на высоких скулах. Неожиданно сочные губы, как будто на вырост. Кожа тонкая и бледная, полупрозрачная, будто светящаяся изнутри. Такая бывает или у рыжих, или у ярких природных блондинов, однако девчонка была просто русой, но не золотистой, а неприметной мышастой масти. Именно что девчонка лет четырнадцати, больше не дашь этому заморышу. Хотя, кажется, довольно высокая, по крайней мере пол чуть дальше, чем привычно.
  И чего мне вчера привиделось? Стоп, а вчера ли? Может я тут уже пару недель провалялась? Потому и шрамы зажили, ничего удивительного. Вроде как вышла на прогулку из комы и обратно вернулась? Сейчас очнулась и снова отключусь?
  Только вот это никак не объясняет, почему я в таком виде. Меня сбили, привезли сюда, в какой-то пустой заброшенный дом и... Пересадили мозг в новое тело? Тут что, подпольная операционная? Людей на органы разбирают? Но это глупо, мое родное тело было гораздо старше этого, этот ребенок мне в дочки годится, а значит, оно явно было менее ценным. Тогда зачем?
  На всякий случай придирчиво ощупываю и осматриваю кожу головы, но ничего подозрительного не нахожу - ни шрамов, ни следов на кости. Должно же было хоть что-то остаться!
  Ничего. Солнце ушло из ванной и ее наполняет полумрак. В таком свете тело кажется эфемерным, призрачным. Слишком бледное, слишком тонкое. Я не верю, что это я. Это не могу быть я, но зеркало доказывает обратное, беспристрастно отражая движения, мимику, обстановку вокруг.
  Подношу ладони ближе к стеклянной глади, двойник в зеркале делает то же самое. Секунда - и мы соприкоснулись кончиками пальцев. Кто же ты? И что я делаю в твоем теле?
  Я так увлечена процессом разглядывания себя, что пропускаю деликатный стук в дверь комнаты, мягкие шаги, тихий зов и замечаю постороннюю женщину, только когда та заглядывает в темную ванную и встречается со мной в зеркале взглядом.
  - Милита Есе... Ми...
  Женщина застывает на пороге ванной, выпучив глаза и глотая ртом воздух, ну еще бы, увидеть такое. Осколки, разводы крови, отпечатки ладоней, темные брызги по стенам. И посреди этого испуганная девчонка в старой рваной ночнушке, также покрытой спекшимися бурыми пятнами.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"