Аннотация: Название рабочее, текст тоже рабочий. Будет бетится. Мир не прорисованный, герои - тоже не очень. О том, что случается с людьми, облеченными властью и не расставшимися с совестью.
Ее зовут Бель Линн. Сейчас зовут. Имя, что она носила раньше сожжено пожаром и смыто кровавым дождем мятежа, унесшим жизни сотен человек.
Она говорит, что сотня жизней - это мало. Что и тысяча - мало. Что это не имеет значения - что вообще ничего не имеет значения кроме результата.
Наверное, она права.
Его зовут Кайнэ. Только Кайнэ. Попытка сменить имя на другое, менее редкое, менее запоминающееся, менее говорящее, не увенчалась успехом. Кайнэ навсегда остался Кайнэ и даже бесконечное повторение Робертов, Михаэлей, Кристианов и, храни Господь, Ансельмов, ничего не смогло изменить. В конце концов, она смирилась и перестала обращать на это внимание.
Его зовут Кайнэ и он молчит. Ему незачем говорить что-то, когда говорит она.
И она, конечно, права. А раз она права, значит прав и он.
Очень удобная позиция.
- Кайнэ, я хочу есть.
- Да, госпожа.
Его совсем не смущает фартук и роль повара, горничной, садовника и сиделки в одном лице. За все время, что они были вместе, она подобными вещами никогда себя не утруждала, принимая заботу других людей, как должное.
Нет, не как должное. Снисходительно даруя окружающим возможность заботиться о ней. И окружающие дрались за эту возможность. Он не был исключением.
- Почему так долго? - губы недовольно сжаты, а твердый, упрямый подбородок выдвинут вперед. Она ненавидит ждать. Может в этом и заключается основная причина того, что...
- Прошу прощенья, госпожа, - он почтительно склоняет голову и отгоняет ненужные мысли. Это не его дело - искать причины. - Обед готов. Желаете пройти в столовую?
Она дергается при слове 'пройти', на мгновение закусывая нижнюю губу, и кивает - нервное и едва заметное движение подбородком, но он уже давно научился читать ее приказы по легкому изменению оттенка выразительных глаз.
Сейчас в ее глазах плещется гнев и, одновременно, какая то вымученная благодарность. Благодарность за спасенные остатки гордости и гнев на то, что он позволил себе их спасать. Но она молчит. Значит, можно взяться за ручки кресла-каталки и отправиться в символический вояж по комнатам этого крохотного, но ее мнению, дома.
Не такого уж крохотного, если откровенно. Два этажа, восемь комнат. Хотя, с дворцом, конечно, не сравнить.
Ему было семнадцать и он заканчивал обучение в высшей королевской школе для отпрысков благородных семейств при королевском дворе - нововведение три года назад взошедшего на престол монарха и его первый указ. Почти как у простолюдинов - экзамены, табель посещаемости, даже общежитие существовало - неизвестно для каких целей, там все равно никто не жил. Ему было семнадцать, и он учился здесь последний год. Ей - четырнадцать и она сдавала вступительные экзамены. Они бы так и не встретились, если бы не...
'Случай' - говорила она.
'Судьба' - молчал он.
Ей было четырнадцать, но такие мелочи не имели значения - она по своему обыкновению бралась за те задачи, которые нормальные люди норовили спихнуть друг на друга. В данном случае - за организацию фестиваля, в честь торжественного посещения школы четой их королевских Величеств.
Он был сыном герцога - наследник титула, великолепное образование, блестящий ум и будущее, предназначенное своему королю.
Отец надеялся, что он взлетит высоко - выше, чем кто-либо из их рода. Никто вокруг не сомневался, что на это есть все шансы.
Если не вдаваться в детали, так оно и вышло.
Во внутреннем дворе школы тихо журчал фонтан, пахло розами, а у леди из рук валились книги. Конечно, благородный сэр не мог пройти мимо.
Так впервые Кайнэ Калрэсиан, сам того, не осознавая, преклонил перед кем-то колени. Потом он часто размышлял об этом моменте и приходил к убеждению, что да - судьба.
- Суп слишком соленый, - она чуть морщится и отодвигает тарелку, съев всего три ложки. Да, конечно, он считал.
- Простите, госпожа, - суп не был соленым, но он послушно убирает тарелку и ставит перед своей леди жаркое. Она снова морщится, но берет вилку.
Он улыбается. Конечно, после двух кусочков, жаркое тоже окажется пересоленным (переперченным/переслащенным/пережаренным), но впереди еще три перемены блюд и десерт. Возможно, ее сегодня удастся даже накормить.
И он оказался втянут в это безумие, имя которому - 'фестиваль'. Хуже того - в музыкальную постановку, где пришлось скакать по сцене в костюме бегемота. Неудивительно, что на эту роль так и не нашло добровольцев среди отпрысков аристократических семейств, но...
- Благодарю, мой рыцарь, - рассмеялась она, принимая книги и солнечные лучи, отраженные от струй фонтана, вплетались в золото волос.
А потом она просто взяла его за руку и отвела в костюмерную, радостно объявив другим жертвам своей диктатуры, что теперь у них есть актер. Именем этого самого актера она соизволила поинтересоваться уже во время первой репетиции и очень удивилась, услышав фамилию влиятельного герцога. Сама она была дочерью провинциального графа, но смущаться или стыдится за свое поведение и не подумала, легкомысленно пообещав 'господину герцогу' славу 'великого артиста'. Болотная зелень глаз ее насмешливо сверкала и он соглашался с тем, что такая слава именно то, чего не хватало его роду на протяжении столетий...
Расстались они через год - он уезжал продолжить обучение в соседнее государство, славящееся своей военной академией. Она пожала плечами и, улыбнувшись, помахала с причала, откуда отходил его корабль. Он пообещал напоследок, что они обязательно встретятся. Скоро. Ведь и в военной академии бывают каникулы.
Через четыре месяца он узнал, что на родине были предательски убиты король, королева и их новорожденный сын. Гражданская война охватила Эрфию подобно пламени, безжалостно пожирающему на своем пути все то, что было идеалами юного аристократа, снимая с благородных, преданных трону семейств их маски и оголяя очень человеческую жажду. Власти, богатства, признания...
Десертная ложечка со звоном стукается о хрустальную вазочку. Доесть, конечно, не доела, но в общей сложности опасную миссию под название 'обед' можно считать выполненной.
- Ты хочешь, чтоб я умерла от переедания?
Обманчиво-слабые пальцы нервно отстукивают дробь по столешнице. И очень, очень недовольные глаза. Он улыбается.
- Простите, госпожа.
Она дергается, почти подпрыгивая на месте.
- Ты издеваешься?!
- Нет, госпожа.
Она молчит и смотрит на него в упор с убийственной яростью. Он даже теряется. Чуть-чуть.
- Прикажете подать чаю?
Она открывает рот, чтоб выразить свое возмущение гневной отповедью, но тут же закрывает его. Смотрит. Молчит.
- Простите, госпожа, - фраза срывается с губ уже рефлекторно и невпопад, выдавая неискренностью всех его извинений с головой. Он почти что смущен.
К его удивлению, она только хмыкает и кивает.
- На южную веранду.
- Как прикажете, - он коротко кланяется и тотчас же доставляет на упомянутую веранду сначала свой бесценный, насмешливо улыбающийся груз, а потом чай. Ее любимый, с малиной.
Она пьет медленно, сначала дожидаясь, когда жидкость в крохотной фарфоровой чашке немного остынет, а уже потом делая небольшой глоток. Разбавлять водой или - о, какое кощунство! - молоком, она никогда не позволяет, глядя на него, предложившего такую глупость, как на идиота. Она пьет чай, слушает пение птиц и шелест листвы. Он стоит рядом.
Это два года были богаты на перемены. Перемены от богатства - к нищете, от правительства - к правительству. За два года их было пять - причем одно демократическое, что было, пожалуй, историческим показателем того, что подобная форма правления в Эрфии прижиться не могла - на тот момент, по крайней мере. Это продолжалось до тех пор, пока роялисты не перебили всех, трепыхающихся еще, бывших узурпаторов и не ввели в тронный зал нового монарха.
Сесилия Америнг, после замужества - графиня Ведиель. Троюродная тетка погибшего короля Гилберта, была лишена прав на престол из-за романтической истории в следствие которой и стала женой не слишком знатного графа.
Последняя из Амерингов, оставшаяся в живых.
Людям опротивела война. Опротивела она даже совету лордов, что являлось весьма веским аргументом. Сесилии не пришлось даже разводиться с мужем, всех вполне устраивал невнятный граф Лапиш, если к нему прилагались двое здоровых, получивших соответствующие воспитание, взрослых наследников престола.
Кайнэ Калрэсиан сумел выполнить обещание о встрече со своей маленькой леди, не так скоро как планировал и совсем не так как хотел. Он не хотел стоять рядом с отцом, отдавая почтение новой королеве, склоняя голову, принося клятву верности. Он не хотел благосклонной улыбки принца Амреля. Он не хотел спокойного, снисходительного, безликого кивка завернутой в белое кружево, принцессы Данаи. Последнего - не хотел особенно.
В Ее Высочестве Данае Америнг очень мало осталось от Данаи Ведиель, дочери провинциального графа, не обращающей внимания на этот досадный факт.
Она медленно вдыхает воздух, наполненный ароматами знойного лета. Здесь, на террасе, в тени окружающих дом деревьев, совсем не жарко и легкий ветерок легко касается золотистого завитка, лежащего на ее щеке. Светлые ресницы опущены, напряженная морщинка между бровями разгладилась, уголки губ, чуть приподняты в намеке на легкую полуулыбку, которую способен стереть любой неосторожный шаг в сторону.
Он молчит. Стоит рядом. Не двигается. Иногда ему кажется, что она просто заснула, но спина слишком прямая, а плечи слишком гордо расправлены, словно сейчас она принимает у себя в гостях, как минимум, зарубежных послов. Это состояние - ее отдых, привычный еще с тех времен, когда времени на сон у нее не было.
Она была... В ней было...
Ничего в ней такого не было. Ни немыслимого обаяния, ни красноречия. Красоты тоже не было. Слишком твердый подбородок, слишком высокий лоб, слишком резкие скулы, слишком... Нет, принцессу Данаю никто не мог бы назвать уродливой, но сравнении с братом, она могла и проиграть, если бы не...
Солнечное золото волос, тонкая, слишком светлая, словно светящаяся изнутри кожа, плавные жесты в окружении белоснежного кружева, легкая, безмятежная полуулыбка, чтобы ни происходило вокруг. И твердый взгляд, прячущийся под длинными ресницами. Не прошло и двух месяцев со дня коронации королевы Сесилии, как при дворе Ее Высочество стали звать Ангелом.
Что по этому поводу думала сама Ее Высочество, история умалчивает.
Он не думал, что добиться аудиенции будет так сложно. Ни титул, ни полученное в эту войну звание лейтенанта, ни давнее школьное знакомство помочь не могли - часы принцессы были расписаны на месяцы вперед. Нет, устав биться головой о стену, он уже был вполне согласен на встречу через два месяца, как изволил занести в список секретарь принцессы Данаи. Но судьба - безжалостна к тем, кого уже отметила своим прикосновением когда-то. Когда-то давно. Целую жизнь назад.
- Госпожа, прошу Вас, выпейте.
Она открывает глаза и невыразительно смотрит на поднос в его руках. Ровные ряды капсул и таблеток, стакан с водой. Долго смотрит. Минуты полторы - он засекал.
- Это глупо, - легко пожимает плечами и высокомерно отворачивается, глядя на едва колыхающиеся в душном безветрии листья кленов. Легкое движение ладони - разрешение удалиться. Он остается на месте, не разгибаясь, продолжая протягивать ей поднос.
Она невольно дергает плечом, но не оборачивается.
- Душно...
- Да, госпожа. Прошу Вас, выпейте лекарство.
- Должно быть, будет гроза.
- Возможно. Госпожа...
Резкий поворот головы и холодный, тяжелый взгляд. Это навевает воспоминания, заставляющие невольно вздрогнуть.. Она продолжает смотреть и под тяжестью холодных малахитовых плит, что заменяют ее глаза сейчас, хочется согнуться еще ниже - чтоб было легче нести этот груз. Подчиняться чужой силе всегда легче.
'Да, моя госпожа, все будет так, как Вы пожелаете'
- Госпожа...
Резкое, едва уловимое движение и широкий рукав, словно случайно, смахивает с подноса стакан. Вода разливается, растворяя рассортированные лекарства в однородную вязкую жижу.
Невозмутимо поставить поднос на стол, аккуратно промокнуть салфеткой оставленные на ее одежде водные брызги, взять поднос, повернуться и выйти. Чтоб через две минуты вернуться с новым. И заново...
- Прошу Вас, госпожа, Вам необходимо это выпить.
Узкая женская ладонь очень медленно опускается на столешницу. Почему же тогда ему слышится оглушительный грохот?
- Мне тяжело дышать, - она говорит растерянно, едва касаясь пальцами своей груди. Он старается быть спокойным. Ну, или, хотя бы, выглядеть.
- Это последствия операции. Госпожа, прошу Вас, выпейте. Станет...
- Не станет, - ее спина всегда прямая, но сейчас она просто неестественно прямая. Напряженная, как натянутая струна - тронь и зазвенит. Пронзительно. Оглушительно. Отчаянно.
- Я прошу...
- Я сказала - не станет! - резкое движение всем корпусом, должно быть, причиняет ей боль, которая сейчас явно остается незамеченной. Глаза темные, почти черные от гнева - на него, на себя, на обстоятельства. На себя - больше всего, но она никогда в этом не признается. Это хорошо. Потому что в противном случае, ему пришлось бы убеждать ее в обратном, а он не любит говорить неправду.
Поднос летит в сторону, таблетки рассыпаются по столу, стакан разбивается и один из осколков летит ей в лицо. Перехватить.
- Кайнэ!
Кровь у него красная. Совсем не голубая. Ничего страшного в ней нет - зачем же смотреть на нее с таким ужасом, госпожа, разве мало Вы видели крови?.. Она берет салфетку и прижимая ее к порезу на ладони. Губа закушена, ресницы опущены, пальцы чуть дрожат. Желание сжать хрупкие, покрытые сухими мозолями ладони в своих становится почти непреодолимым - но только почти.
Он мягко высвобождает руку и идет за очередной порцией лекарства, которая будет проглочена без споров.
Она ненавидит испытывать чувство вины.
Он смотрит, как очередная таблетка исчезает с глотком воды и думает о том, что она, скорее всего, права. Не станет. В смысле, лучше - не станет. Врачи сделали все, что могли - самые лучшие врачи Эрфии. Амрель ведь поднял на уши все медицинское объединение страны. Добрый, любящий брат.
А лекарства - это дань желанию Кайнэ делать хоть что-то. И нет в них никакого смысла. Она, по крайней мере, считает именно так.
Разве что - надежда. Слепая, глухая, немая и беспомощная вера в чудо.
Ей станет лучше. Конечно, станет. Не может не стать. Правда?..
Его Высочество Амрель был обаятелен, легок в понимании, лишен классовых предрассудков, но при всем своем, возмутительно равном отношении как к аристократом, так и к простолюдином, он оставался принцем, наследником престола и, безусловно, одним из самых харизматичных людей своей эпохи. Его боготворили, но в отличии от его сестры, что была недоступным светлым образом, принцу Амрелю можно было пожать руку, а не не только смотреть с благоговением на мелькнувший вдали край кружевного шлейфа, не в силах поверить своему счастью и благодаря Господа, за то, что тот послал ему дивное видение.
Так по крайней мере утверждал граф Ласкаль, заядлый рифмоплет и давний приятель принца. Кайнэ находил остроумие графа товаром не первой свежести, но искать правду в компании секундантов не спешил, тем более, что подобные пассажи вышеупомянутым бывали высказаны лишь после третьей бутылки крепкого эрашского и вне компании принца, которым словесные вольности в сторону его сестры тоже совсем не поощрялись.
Каким образом лейтенант Калрэсиан оказался в свите Его Высочества, он сам не понимал. Его поверхностное знакомство с принцем в то время, когда они оба учились в высшей школе, не могло служить хорошей рекомендацией, а последующие их столкновения носили чисто формальный характер. Но иногда так случается, что принц просто кладет руку на плечо и говорит "Давно не виделись"
Он тогда поклонился Его Высочеству и сказал, что да, давно и что он счастлив видеть принца в добром здравии и еще кучу совершенно бессмысленных глупостей, называемых вежливостью. А потом принц предложил вместе выпить - обстановка трактира весьма способствовала панибратским отношением даже с самим королем, не говоря уже о наследнике престола.
Через месяц после этого памятного события вспыхнул мятеж на северных окраинах страны, куда бежали остатки противников нынешней власти. Принц отправился туда уже к завершению боевых действий, то ли в поддержку своим солдатам, то ли в назидание чужим, то ли просто поддерживая свой статус. Войны Его Высочество не любил.
У герцогского наследника, как у лейтенанта, тоже были обязанности, поэтому он отправился туда раньше принца и был удивлен, когда кроме свиты, принц появился в сопровождении своей сестры.
Даже граф Ласкаль на время прекратил острить - что было бесспорно, так это то, что их Высочества потрясающе смотрятся вместе. В момент, когда нежные пальцы, обтянутые тонким белым шелком перчатки, ложатся на локоть, скрытый бархатным черно-красным мундиром, когда золотые и платиновые локоны почти переплетаются, в тот момент, когда голова принца наклоняется ниже, чтоб сказать что то принцессе на ухо - тогда на губах замирали все остроты, казавшиеся страшным кощунством сейчас, в эту секунду, наполненную почти божественным совершенством.
Наследников Эрфии любили и по отдельности, но вместе их почти боготворили. И им это было прекрасно известно.
После лекарства ее обычно одолевает сонливость, и, хотя и не желает этого показывать, она соглашается на прописанный врачами послеобеденный сон, против которого, однако, возражает каждое утро, предупреждая своего рыцаря, что если сегодня он еще раз заикнется об этом, то... Варианты наказания разнятся, но с учетом обстоятельств, смертельным ни один из них не является.
Он медленно везет ее по коридорам, интересуясь впечатлениями о погоде, природе, о новом романе мэтра Гиллиани, который она недавно начала читать. Она рассеянно отвечает, что мэтр Гиллиани, признанный гений своего столетия, - бездарность, не умеющая складывать слова в предложения, но попытка подать мятеж кирасиров, случившийся столетия два назад под видом пошлой комедии, достаточно занятна, чтоб войти в моду при дворе. При дворе, говорит она, вообще любят пошлые комедии про мятежников.
- Интересно, - размышляет вслух она. - А что напишет какой нибудь мэтр Гиллиани лет через двести про меня?..
Он не отвечает и предлагает почитать ей перед сном. Она откидывает голову, смеется и говорит, что уже предвкушает шедевриально написанную достопочтенным мэтром постельную сцену в его, Кайнэ, исполнении..
- Не надейся, что до нее не дочитаешь, - ее губы все еще подрагивают, когда она рассеянно стягивает со своих волос заколку. - Две трети книги - постельные сцены, а более или менее приличное начало я уже прочитала.
Глаза у нее темные и пустые, как две пропасти без дна. Он молчит. Они оба знают, что через двести лет напишет про нее очередной мэтр Гиллиани.
Еще на церемонии представления королевской семье, он был поражен тем, как непохожи друг на друга брат и сестра. Отчаянно непохожи, несмотря на светлые волосы и глаза, вобравшие в себя цвет летней листвы, как любили выражаться придворные поэты - бездари и лизоблюды. Принц, рожденный мужским вариантом своей прекрасной матери, был хорош собой, с лицом молодого языческого бога, глазами всепрощающего святого и благосклонной улыбкой, играющей на полных губах, что больше подошли бы девушке и вызвали бы град насмешек, если бы Амрель не обладал несомненной мужественностью. Она походила на отца, довольно заурядного, по сути человека, с лицом упрямым и твердым. Принц был статен и высок, она же болезненно хрупка и почти нелепа в ворохе белых кружев, в которых тонула. Господи, отвлеченно думал он, кто же выбирает для нее наряды, она похожа на нелепое пирожное, ведь не сама же, она терпеть не могла и шлейфы, и многослойные юбки... А еще этот пронзительно-белый цвет, словно пытающийся что то доказать окружающим. Он почему то был абсолютно уверен, что это не просто так, что это не прихоть, что в этом упорстве есть смысл, который он просто не понимает и искал, искал, искал... Не раз и не два в его голову приходила мысль, что он занимается полнейшей ерундой, вместо того, чтоб думать о чем то по-настоящему важном, но это важное раз за разом ускользало из под его носа и понять, в чем же смысл, что на самом деле происходит, он не мог, хотя инстинктивно чувствовал напряжение, нарастающие среди придворных, когда их Высочества оказывались в одной комнате.
Амрель подавал ей руку, переводя через рытвины не самой хорошей в королевстве дороги. В глазах принца читалась нежность и забота, ее лицо было безмятежно и непроницаемо, как у фарфоровой куклы, но во взгляде читалась небывалая теплота, божественной благодатью разливаясь вокруг и обволакивая всех и каждого. Но не его. И не Амреля. Словно они двое были мертвыми пятнами, тепло обтекало их и устремлялось к другим. Принц тоже это чувствовал - он видел это по напряженным плечам и тому, как тот сжимает ее руку в своей. А она просто смотрела - на брата, на него...
Раньше он никогда не думал, что искренность может быть такой... холодной.
Иногда ему казалось, что наследниками престола они были всегда, что их растили и воспитывали для этого, что всю свою жизнь они провели во дворце, а не вышли из безызвестности поместья мелкого графа всего пару месяцев назад.
Впрочем, Их Высочества вели себя именно как законные, исконные наследники трона и вскоре презрительные шепотки отпрысков, так называемых, "чистых кровей" прекратились. Почти.
Именно на случай этого "почти", включающего в себя агрессивно настроенное меньшинство, за принцем и принцессой неотступно следовали невидимые стражи - сотрудники службы безопасности, умудряющиеся оставаться незамеченными как в толпе разодетых придворных, так и среди потрепанных солдат. Больше, конечно, охраняли принца - Амрель был старше и был мужчиной, что делало его наиболее вероятным кандидатом на престол. Конечно, Данаю, со счетов не сбрасывал никто, но при благополучном развитии событий, которого все (даже заговорщики - по своему) желали Эрфии, Амрель через несколько лет (или десятилетий - Боже, храни королеву Сесилию!) должен был стать королем и даже будь у прелестной в своей хрупкости принцессы амбиции и желание захватить власть, это было маловероятно. Очень маловероятно. И даже невероятно.
Так считали не все...
Она всегда засыпает тяжело, даже если не отдыхала несколько суток. Лежит на спине, закрыв глаза и сложив руки на животе. Светлые ресницы слегка подрагивают, дыхание ровное, хотя и не такое ровное, как у спящего. Она вовсе не пытается никого обмануть - разве что себя...
Прогноз на роман оказался очень точным. В течении получаса она с интересом следила за его лицом, когда он, как положено, негромко и с выражением читал для нее непрекращающуюся постельную баталию храброго кирасира в объятиях прекрасной виконтессы... потом прекрасной баронессы, графини, герцогини... Когда прославленный своими подвигами кирасир добрался до спальни королевы, праправнучка этой королевы со смехом приказала прекратить порочить имя монаршего рода. Весьма вовремя. Его цвет лица уже сравнялся по насыщенности с винно-алой портьерой, сейчас задернутой, чтоб яркий солнечный свет не мешал беспокойному дневному сну хрупкой нежной девочки, которая однажды пожелала изменить свой мир и людей в нем и чье имя когда нибудь войдет в историю.
Оставалось надеяться, что история эта будет не из тех, что в изобилии рождаются из-под пера признанного гения своей эпохи, мэтра Гиллиани.
Они напали внезапно и беззвучно, что выдавало хорошую подготовку и организованность. Никаких лишних движений, патриотических выкриков или эффектных жестов. Это даже заслуживало уважения - но уже потом, позже, когда это кончится, когда опасность угрожающая их Высочествам будет устранена и нападающие займут свое место в застенках министерства внутренней безопасности, чтоб поведать, кому на этот раз не дает жить спокойно правление Ее Величества Сесилии.
Сейчас было не до восхищения и уважения. Тишину прорезал звук автоматных очередей, хриплы вскрики смешались с сдавленными проклятиями, а железный запах крови с запахом расплавленного пластика - чье то оружие не выдерживало непрекращающейся пальбы - Кайнэ руку готов был дать на отсечение, что оно принадлежит кому то из благородных лизоблюдов Его Высочества. Барон Дэмиан, самый простой и душевный парень в свите принца, упал и больше не поднялся. Времени на то, чтоб остановиться и посмотреть, жив ли он, у лейтенанта Калрэсиана не было.
Он двигался короткими перебежками, как когда то учили его в военной академии, обучение в которой он так и не успел закончить, и пытался понять, где в этом темном, насквозь пропитанном запахом смерти мареве, находится она, Ее, чтоб-черти-побрали-всех формалистов, Высочество. Он вынужден был признать, что благополучие Амереля его сейчас мало интересовало.
Где-то вдалике, у палаточного лагеря (когда они успели отойти от него так далеко?..), мелькнуло белесое пятно. Сейчас, среди погасших прожекторов, белоснежное платье вовсе не казалось символом чистоты - лишь великолепной мишенью для снайпера. Кайнэ покрылся холодным потом и уже мало заботясь о скрытности перемещения, рванул к лагерю. Зачем он это сделал, он потом не смог объяснить никому. Она явно не была одна - он видел рядом расплывчатую в темноте фигуру, она явно не убегала, так что можно было предположить, что сопровождает ее кто то из охраны, и, наконец, именно он рисковал привести нападавших обратно к лагерю своим необдуманным поступком. Доводы разума оказались бессильны.
Кажется, в него попали. Кажется, он в кого то попал. Осознание этого и боль в левом плече блуждали где то на краю сознания, не находя отражения в реальности, которая сейчас сузилась только до белого платья, давно скрывшегося где то среди палаток и шатров, до бега по прямой, в котором его чудом не убили... или убили? Времени проверять степень своих повреждений, у него тоже не было.
Дуракам, наверное, и правда везет, - думал он позже. Ничем кроме ненормального везения нельзя объяснить то, что он все таки добрался до лагеря живым, что не привел с собой на хвосте нападавших, что не бегал вокруг силясь найти нужную палатку. Правда, он вовсе не был уверен, что увиденное им можно считать везением...
Она просыпается рано - гораздо раньше положенного срока, но не спешит открывать глаз, а он не спешит показывать свою осведомленность в этом вопросе - сидит в кресле, положив на колени какой то талмуд и занимается расчетом бюджета на следующий месяц. Даже бывшим принцессам материальные блага достаются не так уж просто.
Впрочем, принцессы не бывают бывшими, думает он, глядя на лицо, усиленно пытающиеся казаться расслабленным.
Ее выдает линия губ, неосознанно нахмуренные брови и дрожь светлых ресниц. О чем она думает сейчас - трогательно-беспомощная, униженная, брошенная, искалеченная - загадка даже для него. Он никогда не мог понять мыслей, что плескались на дне зыбучей трясины ее глаз, а сейчас и они закрыты...
Амрель заботился о безопасности сестры гораздо больше, чем о собственной, что вызывало тихое, но недовольное роптание среди приближенных и охраны Его Высочества. Амрель не слушал - осторожно касался губами тонкого запястья Данаи и приказывал лучшим своим телохранителям оставаться с ней в то время, как он сам защищает лагерь. Впрочем, особенного энтузиазма по поводу неизбежного побоища он не выказывал - принц драться очень, очень не любил, но определенно было что-то, что заставляло его кидаться очертя голову в самую гущу событий. Или кто-то. Все знали "кто" и недовольство росло, грозя со временем прорвать плотину уважения к монаршему роду.
Кайнэ шел по замершему лагерю и натыкался на трупы. Телохранителей у принцессы было пятеро. Двое из них нашлись на входе - с прошитыми пулями мундирами. Еще один был пригвожден к земле на входе в шатра Данаи - насажен как бабочка на иголку на тонкую, изящную шпагу - оружие королевских адъютантов, дань многовековым традициям. Ни один из телохранителей даже не успел поднять оружие . Кайнэ всерьез полагал, что они просто не подумали этого сделать.
Напал кто-то из своих.
Автоматные очереди вдалеке стихали, но речи о том, чтобы вернуть и посмотреть кто именно победил не шло. Единственное, что было сейчас важно для него - найти, наконец, ее и позаботится о том, чтоб с ней ничего не случилось. О том, что может быть поздно, он приказал себе не думать.
Оставшиеся двое телохранителей нашлись у шатра принца - как двое верных часовых, по бокам от входа. Правда, безнадежно мертвые, но к этому Кайнэ уже начал привыкать. Свет в шатре не горел, но чье то присутствие ощущалось явственно. Он подошел ближе и остановился у полога, услышав голос.
- Ты ничего этим не добьешься, - тихо и спокойно говорила она, словно не находилась в пустом лагере среди трупов и в компании того, кто хотел ее убить... или не хотел?.. или она?.. Кайнэ не дал мысли оформится. - Подумай о последствиях.
- Заткнись! - в яростном, срывающемся голосе тяжело было узнать голос графа Ласкаля, весельчака, балагура и душу любой компании.
- Ты знаешь, что я права, - тихий шелест платья, она сделала шаг. - Послушай меня, Гарольд, я знаю, что ты вовсе не хотел заходить так далеко...
Кайнэ судорожно сглотнул и рывком откинул полог шатра. В следующие несколько секунд произошли одновременно несколько вещей - Ласкаль, стоящий ко входу спиной, размахнулся, в воздухе блеснуло лезвие кинжала, Даная, стоящая к графу почти вплотную, с внезапной для тех, кто не знал принцессу до того, как она, собственно, стала принцессой, ловкостью, нырнула под его руку и ударила поддых. Ласкаль не упал, но на несколько мгновений был дезориентирован и этого времени хватило Кайнэ, чтоб заломить ему руки за спину.
Он остервенело вырывался. Кайнэ, все силы бросивший на то, чтоб удержать сошедшего с ума графа, не видел его лица, но был уверен, что смотрит тот сейчас на принцессу. И явно не ласково.
Она медленно выпрямилась и поправила на плечах кружевную шаль, неведомым образом не потерянную в ситуации, которую смело можно было характеризовать, как "критическая". Локоны Дании были чуть растрепаны, на подоле и рукавах было несколько неаккуратных пятнышек, но в общем и целом, сказать, что эту девушку только что хотели убить, было нельзя. Тем не менее хотели.
Ласкаль извернул шею, увидел Кайнэ и взвыл, как раненный зверь.
- Калрэсиан! Придурок, пусти, ты нихрена не понимаешь, эта дрянь... Ее в колыбели задушить надо было, принц не видит предателей у себя под носом, она же убьет, убьет его!.. Что ты стоишь?! Да отпусти ты меня!..- граф бился в руках Кайнэ, захлебываясь и давясь словами, в истерическом припадке. Удерживать его становилось уже почти невозможно, что то сказать - не получалось. Лейтенант Калрэсиан превратился в статую, мышцы словно одеревенели, а голосовые связки сжала невидимая рука.
- Достаточно.
Ее голос был спокоен. Так же спокоен, как и взгляд, которым она смотрела не на Ласкаля - на Кайнэ. И от этого почему то становилось страшно - гораздо более страшно, чем нападение на лагерь, трупы врагов и товарищей, более страшно, чем безумная гонка с одной мыслью - "не опоздать!".
- Ты связался с мятежниками и организовал нападение, - продолжала она, наконец опустив взгляд на яростно пытающегося вырваться графа. - Ты подставил под удар принца Амреля.
- Не смей произносить его имя! - не своим голосом прошипел Ласкаль.
- Даже если верховный суд учтет заслуги твоего рода и будет снисходителен тебе, не приговорив тебя к смертной казни, на что ты очень рассчитываешь, - не обращая на него внимания проговорила Даная, - и даже если тебя навечно запрут в имении Ласкалей, пятно на репутации Амреля, в чьей свите ты состоял, смыть не удастся. Его будут обвинять в пособничестве мятежникам, или же в том, что он ими руководил. Доказательств ни у кого не будет, но шлейф слухов о благонадежности принца, будет преследовать его всю жизнь. Это лишит его той поддержки, которая необходима, чтоб хорошо править. Полагаю, ты об этом не задумывался?
Ее голос был полон едва сдерживаемого презрения, а губы скривились от отвращения, когда она бросила взгляд на съежившегося и временно переставшего дергаться графа. Кайнэ замер, ощущая себя куклой, управляемой чужой волей и не имеющей никаких собственных чувств. Что-то происходило. Здесь и сейчас происходило что-то, чего он не мог понять, но зато хорошо понимали эти двое.
- Я не слышу тебя, Гарольд, - холодно бросила Даная и Кайнэ подумал, что она, должно быть, хорошо знает Ласкаля. А он... он, должно быть, хорошо знал ее.
- Ну и что ты хочешь услышать? - тихо и очень зло проговорил граф. - Отчитываешь, как мальчишку... всегда такая была. Лезешь, куда не просят, а потом барахтаешься, надеясь, что кто-нибудь вытащит. Маленькая гадина, не строй из себя воплощение справедливости, ты же все решила, так?.. Вот и я...
Как в замедленной съемке - Кайнэ все видел, все слышал, но ничего не успел сделать, когда Ласкаль вывернулся из его захвата и метнулся вперед, к стоящей в двух шагах Данае... чтоб медленно осесть на пол, держась за торчащий из груди кинжал. Она мягко опустилась на колени рядом и убрала со лба Ласкаля русые волосы. Кайнэ бросился вперед, желая убедится, что с ней ничего не случилось, но она смотрела не на него.
- Глупый Гарольд, - она медленно покачала головой. - Глупый, ревнивый, так ничего и не понявший Гарольд...
Кайнэ показалось, что Ласкаль отчаянно желает что-то сказать, но с его губ не сорвалось не звука, он лишь усмехнулся, закрыл глаза и тихо умер.
Он застегивает крючки и расправляет складки на ее платье осторожно, стараясь насколько это возможно, не прикасаться к ее обнаженной коже. Она не обращает на процедуру одевания никакого внимания, давно и безоглядно доверив ему свою жизнь, свою свободу и свое тело. Она позволяет ему одевать себя, мыть себя, причесывать. Она вообще... жестока.
Он медленно и осторожно пропускает сквозь пальцы солнечные лучи ее волос, заплетая их в косу. Кажется, даже этот светлый ореол, которым так восхищался королевский двор, померк, как померкло и сияние кожи, и блеск глаз. Если бы не упрямо поджатые губы и гордо расправленные плечи, он решил бы, что душа ее давно упорхнула, оставив оболочку в насмешку своему рыцарю. Но она все еще здесь - ее растоптанные мечты, ее загубленные планы, ее сердечные раны и ее сожаления.
Тело Ласкаля забрали неулыбчивые типы из службы безопасности короны. Они же и сопроводили Кайнэ в столицу для допроса. Все таки этого его шпага была найдена в груди покойного графа. Дело затягивать не стали, показания принцессы Данаи не давали усомнится в том, что лейтенант Калрэсиан рисковал жизнью, чтоб защитить вторую наследницу престола от обезумевшего Ласкаля, у которого медики выявили опухоль мозга, которая и послужила причиной приступу безумия, повлекшему за собой столь трагические последствия.
Нападение Ласкаля на принцессу и ночное нападение на лагерь никак не связали - прежде чем служба безопасности успела устроить допрос с пристрастием, арестованные фанатики из оппозиции отравились вшитыми им в кожу капсулами с ядом. Случай этот вызвал ужас в светских кругах и усилившееся давление на парламент с требование принять, наконец, меры, чтоб подобная опасность больше не угрожала Эрфии.
Старый граф Ласкаль, пытался доказать невиновность сына и то, что никакими недугами разума он не страдал, но это ни к чему не привело - общественность уже вынесла свой вердикт, старый граф был осмеян и был вынужден удалится в свое загородное поместье. Затаил ли он обиду и попытался ли предпринять еще что-то для того, чтоб обелить имя сына - осталось тайной. Через несколько месяцев граф скончался от разрыва сердца. В высшем свете пришли к выводу, что он не смог пережить смерти своего наследника и даже посочувствовали. Мельком. На тот момент свет занимала новость совсем иного порядка - принцесса Даная избрала себе рыцаря-защитника.
После сна она, обычно, благодушнее, чем, скажем, с утра. Глаза ее не метают молнии и на губах чаще появляется улыбка.. Он оставляет все дела, осторожно спускает ее кресло со ступеней и они идут на прогулку по окружающему дом саду.
Приходящий дважды в неделю садовник явно халтурит, потому что деревья не пострижены, а цветы буквально вываливаются из клумб около дома. Но ей нравится это хаотичное буйство и он не делает никаких попыток приструнить нерадивого работника. Она протягивает руку, едва касаясь бутонов на розовом кусте и он тут же останавливается, читая ее желания по легкому дрожанию ресниц и резкому взлету бровей. Она едва заметно кивает и скользит по нежным лепесткам - и ниже, по усыпанному колючками стеблю.
Он резко дергается, но повинуясь едва заметному повороту головы, замирает на месте, пока она со странным выражением на лице смотрит, как алая капля отрывается от подушечки пальца и пятнает девственно-белые лепестки. Так уже было когда-то.
Давным-давно.
Кайнэ сам себе не мог объяснить, почему тогда, глядя, как она сжимает запятнанный в крови клинок, он достал свою шпагу и вонзил в открытую рану на груди трупа. Он просто сделал это и позаботился о том, чтоб экспертиза не смогла выявить причастности Ее Высочества к... к убийству, как его не назови.
Аудиенцию у принцессы Данаи он получил сразу же, как попросил о ней после разбирательства дела и последующих за ним похорон Ласкаля. Лейтенанта Калрэсиана на церемонии не было и теперь, стоя перед тяжелой дверью в личные покои принцессы, он не мог не думать, что это будет первый раз, когда он ее увидит после всего, что произошло. Что это будет вообще первый раз, когда он ее увидит без посторонних. Как раньше.
Она стояла у окна и красноватый закатный свет, струящийся из-за неплотно задернутых портьер, бросал на ее лицо яркие блики. Глаза ее были закрыты, подбородок приподнят, а на губах застыла легкая, ничего не значащая придворная улыбка. У него защемило сердце и он сделал шаг, опускаясь на колено позади нее.
- Здравствуй, Кайнэ, - негромко сказала она, не поворачивая головы и прозвучало это... нет, не так как раньше. Совсем не так как раньше, но именно так, как должно быть, как он ждал, что будет, с того момента, когда опустился перед ней на колени у того фонтана и услышал...
- Благодарю, мой рыцарь, - он вздрогнул и вскинул на нее глаза. Она все еще не обернулась. - Ведь ты мой рыцарь, правда?
Он молчал, глядя в пол и думал о том, что это может означать. Если она не шутит... Если она...
- Я думала, что я сильная, - продолжала она, словно и не рассчитывала на его ответ. - По крайней мере, я полагала себя сильнее Амреля и думала, что справлюсь. Но я... не могу одна. Наверное никто не может... в одиночестве...
Она немного помолчала. Тонкие пальцы сжались в кулаки - сильно, так что побелели костяшки, чтоб уже спустя мгновение расслабится.
- Гарольд... мы росли вместе. Вернее, это они с Амрелем росли вместе, а меня брали играть за компанию. Мы с Гарольдом устраивали бои на деревянных мечах, пока Амрель сидел под липой и смотрел на нас. Вообще то "тренироваться" полагалось брату, но он уступил свою игрушку мне и все были счастливы, пока отец про это не узнал... Но это неважно. Я не о том хотела рассказать...
Она отошла от окна, сделала несколько шагов в сторону, дошла до низкой кушетки, пару секунд постояла около нее, обошла и вернулась к окну и замерла, рассеянно поглаживая винно-красную портьеру. Кружевной шлейф его белого платья запутался, на рукаве отвратительным насекомым застыло чернильное пятно.
- Когда матери поступило предложение занять трон, мы с Амрелем были растеряны и сбиты с толку. И мать, и отец, всегда учили нас "держать лицо", но к подобным переменам мы были не готовы и не знали, как относится к самим себе в этом новом, совершенно незнакомом нам качестве. Гарольд был счастлив за Амреля, за то, что он займет достойное его место. Он любил брата больше, чем кого бы то ни было и полагал, что остальные тоже его полюбят. Гарольд не ошибся, но когда на мать и Амреля было совершено первое покушение, я поняла, что одной любви недостаточно. Любовь не сможет спасти от тех, кто жаждет власти. Значит, следовало найти... средство для спасения.
Она обернулась так резко, что Кайнэ вздрогнул и отшатнулся. Глаза у нее были огромные, сверкающие... бесконечно усталые и больные. На высоких скулах вспыхнул лихорадочный румянец. Кайнэ подумал, что она, скорее всего, не спала несколько суток - с той самой ночи.
- Мать... она хорошая, но править страной, где брат готов вцепится брату в горло, если только почует близость власти - это не для нее. Она была самой замечательной и самой счастливой, будучи женой незнатного, небогатого, но любимого мужа. Отец всегда был способен защитить ее. Всех нас. Но все изменилось и он больше не может... - она запнулась, - быть рядом.
Он знал, о чем она говорит. Брак королевы с графом Лапишем не был разорван, однако, тому не позволили последовать за женой в столицу, буквально заперев в поместье и ограничив связь между им и его детьми до максимума. Многие полагали, что если королева не согласится на развод, в ближайшем времени, стоит ждать в газете некролога с именем "Ведиэль".
- Ты знаешь, что Милазия собирается воевать с нами за Лоросские острова? - резко, без перехода меняя тему, спросила она, прислонившись спиной к окну. Кайнэ медленно покачал головой, и она кивнула, словно ничего другого не ожидала. - Они все еще не прислали нам ультиматума только потому, что вести переговоры эрфийские послы умеют не хуже, чем милазийцы умеют воевать. Эрфия... - она снова замолчала, склонив голову. Встрепанные золотистые локоны упали на ее лицо. - Мы не готовы к войне. У нас нет оружия, нет продовольствия и самое главное - у нас нет людей. Да и... Кайнэ, ты учился в Милазии. Ты имеешь представление о том, какая разница, между нами и ими.
Это был не вопрос, но Кайнэ почувствовал необходимость ответить.
- С милазийцами в этом вопросе вообще мало кто может поспорить, - осторожно подтвердил он. - После войны за престолонаследие, - она громко фыркнула, выказывая свое мнение к столь громкому названию, - страна обескровлена. Мы не можем воевать с ними... сейчас. Мы вообще не можем с ними воевать. Неужели переговоры зашли в тупик?
Она откинула назад упавшую на глаза прядь волос и резко развернувшись, прошла в глубь комнаты, к кушетке, опустившись на нее осторожно, разглядывая складки на подоле. И замолчала минуты на три. А потом...
- Долго ты еще будешь стоять на коленях, словно я образ Пречистой Девы? Мне уже надоело смотреть на тебя снизу вверх, так что поднимайся. Я сказала - поднимайся и садись рядом. Ты меня не слышишь, Кайнэ?
За то, чтоб вновь услышать эти ноты в голосе, можно было вытерпеть все что угодно. Когда то один из приятелей Кайнэ сказал, что тот законченный мазохист, раз позволяет какой то девчонке так с собой обращаться и получает от этого удовольствие. Тогда Кайнэ пожал плечами и согласился, что да, возможно, они мазохист. Но все равно приятель, нихрена ты не смыслишь в девчонках.
Он подошел к кушетке, но не сел рядом, а опустился на пол, положив голову ей на колени. Ему сейчас совершенно не хотелось думать о том, что "нельзя" и "не подобает". Ей, очевидно, тоже, поэтому тонкие холодные (Господи, почему такие холодные?.) пальцы легли на затылок Кайнэ и зарылись в его волосы.
- Парламент давит на мать и ругается между собой. Мы не способны принять единого решения, часть выступает за то, чтоб никому не уступать наших земель, часть - меньшая - за то, что вступать в конфликт сейчас - неразумно и следует продолжать переговоры сколько возможно. Те, ко высказывал предположение, не стоит ли все таки отдать острова и заручиться поддержкой Милазии - были жестоко осмеяны. Тем не менее.. - она замолчала, задумчиво перебирая его волосы, словно это помогало ей собраться с мыслями. Он молчал, не мешая ей думать и вспоминал о том, как когда то, кажется, целую жизнь назад, он так же обнимал ее колени, шепча о том, что очень скоро вернется и чтоб она не влезала в проблемы, пока его не будет. Ты же не станешь опять дразнить учителей, Дани?.. Ну пожалуйста... - Тем не менее, Лоросские острова для нас - не стратегичеки важный объект. Они находятся слишком далеко, чтоб мы могли достаточно их контролировать и обеспечивать. За счет этого, продовольственная база, имеющаяся на островах, а так же жемчуг, добываемый там, не покрывает всех расходов на их содержание. Строить там какие то военные сооружения - невыгодно. А возить скоропортящиеся продукты через море - не окупается. Милазия, разумеется, получит гораздо больше выгоды от использование Лороса, однако принцип которого придерживаются члены Парламента, в виде - сам не ем и другим не дам, ставит нас в не вдохновляющие положение...
- Я слышал, что кроме жемчуга на Лоросских островах существуют залежи редких минералов, - откликнулся Кайнэ, когда она вновь замолкла. Он повернул голову, чтоб видеть ее лицо, на котором застыло то самое отрешенное выражение, что сопровождало принцессу всегда и которое он так ненавидел, но сейчас его это не трогало.
- Верно. Их обнаружили перед... - она замялась.
- Войной, - подсказал он.
- Да, - она кивнула и провела ладонью по его скуле. - Перед войной. А потом, как ты сам понимаешь, стало не до минералов. Сейчас нам тоже не до них. Для того, чтоб разрабатывать месторождение, нужна новая техника, новые специалисты, новые торговые договоры, чтоб начать экспорт сырья... У нас этого нет. И в ближайшие лет пять или даже десять - не будет. Лоросские острава - клад, однако мы не можем им воспользоваться. Они висят на нас мертвым грузом и может быть и правы те, кто кричит о нашем долге сохранить их для следующего поколения, но думать о будущем, не имея настоящего, Эрфия себе позволить не может. Мать понимает это. Амрель это понимает. Но они предпочитают доверять мнению большинства, а от этого позиция тех, кто предлагает немедля собирать войска и идти войной на Милазию, становится все крепче.
Она посмотрела прямо в глаза Кайнэ. Он поднял голову и медленно сжал ее руку.
- А ты считаешь это неправильным?
- А ты нет?
- Но ни ты, моя госпожа, ни я, не можем ничего сделать, - он замолчал, рассмотрев что то в ее глазах и медленно проговорил. - Или нет?..
Она не ответила.
- Нет, - кивнул сам себе Кайнэ. - И что ты сделала?..
- Сто баллов, студент Калрэсиан, - усмехнулась она, имитируя интонации столь нелюбимого им когда то преподавателя истории. - Верно мыслите. Послы Эрфии заключили с послами Милазии соглашение, по которому Лоросские острова отходят последним, за что те обеспечивают защиту первых с моря.
-Ты не имеешь полномочий давать подобные обещания, - осторожно проговорил он.
- Вообще то имею, - задумчиво откинулась она, откидываясь на спинку кушетки. - Теоретически. На практике же, за подобное был бы наказан даже Амрель, не то что я. Негласно, разумеется. В Эрфии же самодержавное правление.
Она горько усмехнулась и ему тут же захотелось прекратить этот разговор. И одновременно захотелось продолжить, узнать, откуда в ее глазах эта боль и... вина?..
- В таком случае, переговоры нужно прекратить.
- Договор уже подписан, - мягко произнесла она. - и имеет полную юридическую силу.
Он мысленно чертыхнулся.
- И чем это тебе грозит?
Она поморщилась.
- Ты не о том думаешь. Мало ли, чем мне там что грозит. Принцесса, не казнят.
- Конечно. Убийц наймут.
- Уже позаботились...
Он резко дернулся, поднимая голову, чтоб взглянуть ей в лицо. Ее Высочество принцесса Эрфии осталась невозмутимой. И тут он все понял.
- Ласкаль, - медленно произнес он. Она молчала. - Вот о чем он говорил. "Принц не видит предателей у себя под носом", так?
Она кивнула. Ее плечи опустились, а с лица спала маска невозмутимости, обнажая смертельную усталость и тоску. Она закрыла глаза, пряча за тонкими веками все то, что принцесса не должна показывать своим подданным, будь подданные хоть тысячу раз друзьями и рыцарями.
- А почему он считал, что ты хочешь убить принца?
- Ко мне на "ты", а к Амрелю - "принц"? - на взгляд Кайнэ попытка улыбнуться ей не удалась. - Гарольд узнал о переговорах с милазийцами и не разобравшись, решил, что я решила подкупить их лоросскими островами и надеюсь на их помощь в избавлении от первого наследника престола и узурпации власти.
Он постарался поставить свою челюсть на место.
- Почему он так решил? Ты же говорила, что Вы росли вместе, не мог же он...
- Мы давно не виделись, никогда не были особенно близки, к тому же... - она задумчиво прикусила губу, словно силясь подобрать слова. - Пойми, Кайнэ, ты видел меня с одной стороны. Гарольд - с другой. Ты полагал, что некоторая моя... несдержанность, - он негромко хмыкнул, показывая, что это называется несколько иначе, чем несдержанность. Она предпочла не заметить, - от честности и прямоты, а он - что от вздорного и ревнивого характера. К тому, же он постоянно сравнивал меня и Амреля. Амрель - добрый, великодушный, впечатлительный. Я - злая, агрессивная, драчливая. И не улыбайся. В девяти случаях из десяти потасовку с Гарольдом начинала я, доставалось обоим, а Амрель потом лечил наши ссадины и убеждал наставников, что мы не виноваты, что мы больше не будем, что он берет всю ответственность на себя... Я сражалась с Гарольдом на деревянных мечах, Амрель - собирал цветы. Я стреляла из лука - Амрель читал матушке стихи поэтов прошлого века. Я... - она осеклась и мотнула головой. - И отец. Отец любит нас обоих, но Амрель знал, и я знала, все знали, что наследником своим он предпочел бы видеть меня. И радости от того, что все говорили, что природа ошиблась, сделав его мужчиной, а меня женщиной, что все должно быть наоборот, Амрель не чувствовал. Он расстраивался. Он всю жизнь расстраивался, когда я становилась лучше в том, что ему не дано - гордился мной, поздравлял меня. Но расстраивался. Ребенком я этого не понимала. А вот Гарольд понимал. И считал, что источник всех бед брата - я. Он всегда любил его столь же сильно, как и не любил меня. А с тех пор, как они с Амрелем...
Она замолчала и сделала несколько глубоких вздохов.
- Наверное, родись я мужчиной, мы стали бы друзьями, - невпопад проговорила она. - Но я родилась женщиной, которая посмела причинять боль Амрелю. Гарольд не прощал мне этого никогда и со временем эта неприязнь стала... глубже. В конце концов он возненавидел меня.
- Когда кто-то донес ему о том, что я веду переговоры с одним из самых мощных военных государств, он, глядя через призму своей неприязни и жажды защитить Амреля, не смог предположить ничего другого, кроме измены и узурпации власти. Для него я была и осталась сосудом всех грехов и, очевидно, он не ожидал от меня ничего другого. А я не поняла сразу...
Тонкие пальцы судорожно скомкали ткань подола. По телу ее прошла дрожь, словно ей было холодно. Кайнэ протянул было руку... и опустил ее. Даже если Даная и ищет утешения, принцесса в нем не нуждается. Совсем. Теперь с этим приходилось считаться, поэтому он чуть отодвинулся, опускаясь перед ней на одно колено.
Детство заканчивалось. Не с окончанием школы, ни с поступлением в академию, ни с приходом гражданской войны. Детство заканчивалось сейчас, и она - дорогая, любимая, светлая и живая - тоже поняла это, потому что выпрямилась и прогнала растерянность и сожаление из своих глаз.
- Лейтенант Калрэсиан, я хочу, чтоб Вы стали моим рыцарем.
Он понимал, что это значит. Рыцарь-защитник был тенью своего повелителя. А тени не полагается никаких владений, никаких титулов и никаких родовых имен. Новое имя давал повелитель и рыцарь носил его всю свою жизнь или же до того момента, когда повелитель посчитает нужным освободить свою верную тень от клятв, принесенных на рыцарском мече.
Это было почетно. Рыцари-защитники имели права герцогов, политический вес и всеобщее уважение. Это было почетно... для кого то из мелкопоместных дворян, для баронов, виконтов, маркизов... Но не для единственного сына и наследника герцога Калрэсиана. он умрет для семьи, дети его, если таковые будут, не смогут продолжить род герцогов и не будут иметь никаких титулов. Кайнэ понимал это. Понимала и Даная. И ждала. Он имел право на отказ. Нет, он был даже обязан отказаться, он всю жизнь готовился стать достойным наследником отца, она ничего не скажет и это никак не отразится на отношении принцессы к нему.
Это были правильные мысли. Он уже собирался их озвучить, но губы его произнесли "Да, моя госпожа" прежде, чем это зафиксировал разум. И за улыбку на ее губах - настоящую, искреннюю, без примеси горечи, он готов был подарить ей мир.
Он не знал тогда, что ему именно это и предстоит сделать.
Камин горит ярко. Ему не приходит в голову, зачем он зажигает камин в такой теплый вечер - ей нравится сидеть у огня и этого достаточно. А иногда случается, что ближе к ночи хрупкое тело начинает бить озноб и тогда и камин, и одеяло оказываются особенно кстати.
- Я скучаю по Амрелю, - говорит она, не отводя взгляда от пляшущих языков пламени. Он не отвечает, но ей не требуется ответ. Он в который раз ловит себя на мысли, что и его присутствие ей не требуется. - Он любит огонь. Зимой мы с Гарольдом часто играли в шахматы в гостиной, а Амрель смотрел на огонь, мне казалось, что он может смотреть на него бесконечно долго...
Он молчит, стараясь, чтоб она не заметила в его молчании гнева и острой неприязни к Его Самодовольному Величеству. Она не замечает.
- По Гарольду я тоже скучаю.
Лучше бы заметила.
Он не хочет вспоминать эту историю и меньше всего он хочет рассказывать о ней. Видеть в зеленых глазах понимание, боль и вину, он больше не хочет.
- Мне так идет благородное страдание? - внезапно спрашивает она. Он ошарашено моргает, сбившись с мысли и поворачивается к ней... когда он успел отвернуться?..
- Госпожа?..
- Отвечай же! Ну! - спокойные глаза наполняются той темнотой, чтоб всегда предвещала грозу. - Ах, это хрупкое, страдающее совершенство! Ах, белые кружева! Ах, принцесса Даная - ангел! Так, Кайнэ? Только ты забыл - я НЕ принцесса Даная!
Слова падают с тонких губ каплями яда. Он впервые за много месяцев видит, что она по настоящему зла. Он старается не признаваться даже себе в том, что он этому рад.