Канун Международного Женского дня мы встретили в порту Находки. Долгожданный покой после надоевшей качки на всем переходе из Корсакова. Утреннее весеннее солнце озорно заглядывало в распахнутые иллюминаторы кают-компании гидрографа "Малыгин", теплый ветер приносил запахи моря, просыпающихся деревьев и талого снега. Разомлевшие буфетчицы предлагали безмятежно и еще не похмельно завтракавшему экипажу добавку особенно удавшихся, по случаю весны, пирожков.

Окидывая взглядом ближайшие сопки, я спокойно планировал рекогносцировочный поход по окрестностям: дойти до окраины, найти горку повыше, забраться и осмотреться. Побродить в одиночку по незнакомой местности - моя слабость.

Задумавшись, не сразу переключился на голос первого помощника капитана (прошу не путать со старшим помощником). Взывая к партийной совести (дело было еще в те времена), он бухтел о стенгазете к празднику. Судя по слабости аргументов, штурмана его уже послали подальше, у них перед рейсом своей работы хватает, и с отчаянья помощник впился в меня. В глубине души шевельнулось желание послать его туда же, куда и штурмана, но душа была расслаблена весной, и как-то не хотелось обижать человека. В общем, я согласился.

Но когда солнце забежало за тучу, а завтрак подошел к концу, настроение упало. Раскаиваясь в малодушии, я прикидывал: даже в самом халтурном варианте рисование газеты займет несколько часов. Это что же, прощай поход? Ни за что! Отказываться надо было раньше. Оставался единственный выход- использование служебного положения. Разве должен командир (в моем случае буровой мастер) браться за работу, которую могут выполнить подчиненные? Нет! Командир делает только то, что никто другой сделать не сумеет. А что сложного в стенгазете?

На мое счастье в буровой бригаде обретался Иван Т. - известный в экспедиционных кругах любимец муз, впрочем, как большинство людей, причастных к геологии. Автор афоризма: "Вы работайте, за вас уже все подумали". Ивану я и доверил добытые у геологинь цветные карандаши, фломастеры и лист ватмана. Ваня по достоинству оценил оказанное доверие, попутно заметив, что творить в одиночку дураков нет. Какие возражения, настоящий мастер обязан иметь помощника. Заручившись моральной поддержкой, Иван живо отловил замешкавшегося помбура, не успевшего сбежать в город. На пару они расчистили стол в лаборатории, растолкав ящики геофизиков по углам, разложили бумагу и принадлежности. Придирчиво оглядев рабочее место, Т. подвел итог: "Сейчас сбегаем, пивка возьмем и приступим". Парочка прогрохотала по трапу, взяв курс на ближайший магазин.

По пути в город я вновь повстречал художников, надрывающихся под тяжестью ящиков с пивом. Вероятно, в моих глазах мелькнуло недоумение, поскольку, расходясь встречными галсами, я услышал успокаивающее: "Якубыч, не переживай, все сделаем". Переживать и в мыслях не было. Завтра праздник, народ предусмотрительно запасается напитками. Какие вопросы?

Прогулка не имеет прямого отношения к развитию дальнейших событий, но все-таки сделаю небольшое лирическое отступление.

День был все еще ясный, с легкой, очень высокой облачностью. Как и планировал, за городом забрался на сопку. Посмотреть было на что. С одной стороны бухта Находка, с другой - бескрайняя океанская синь. Бесконечные пространства сочно-синих красок, отмытых весной и солнцем: синее небо, синяя даль. Горы, укрытые снегом. Одна из вершин "очень восточная". Прикинув, что до побережья всего шесть-семь километров, решил "омыть сапоги в океане".

Пляж покорил обилием черного. Вороненая галька, черный песок. Базальт или габбро - не знаю (петрография не мой предмет). Смолянистые огарки валунов и угрюмые, отшлифованные штормами, лбы прибрежных скал. Перекрученные, изломанные стволы сосен с китайских свитков. Рифовая гряда, о которую разбиваются волны, и спокойная, тихая вода у берега. Под ногами россыпи морских звезд и скелеты морских ежей. Длинные листья морской капусты. Пора возвращаться, но тянет дальше и дальше. За мысом одной из бухт притаились ДОТы, следы войны. Еще один, с вырезанной в бетоне надписью "Вперед к победам, 1939", встретил в сопках. История.

Предчувствие, что в чем-то был просчет, охватило меня лишь на борту, при подходе к лаборатории. Честно говоря, я и думать забыл о стенгазете, но, заметив у двери "редакции" необычное скопление народа, заподозрил неладное. Нет, зрители не катались от хохота по палубе, как хотелось бы написать. Они просто отходили с умилительно-просветленными лицами, что, на мой взгляд, было еще хуже. Изловчившись, проскальзываю в дверь вне очереди. В лаборатории выделяются два композиционных центра. Первый, естественно, образовала группа обессиленных тел художников: Иван замер в кресле, уткнувшись лбом в столешницу, его худые руки обвисли и почти касались пола, покрытого россыпью стеклотары. Ассистент, по соседству, затих на топчане. Вторым объектом, привлекавшим внимание, выступал начальник рейса: скрестив руки на груди, периодически потирая небритый подбородок, он скрупулезно вчитывался в текст. Заметив меня, обернулся и одобрительно кивнул на спящего Ивана: "Пикассо" - очевидно, подразумевая период позднего кубизма, когда маэстро, устав от непонимания, начал вводить в картины типографский шрифт и технику коллажа.

Как описать живописное полотно словами? Газета отливала сине-зелеными тонами, понятное дело - весна. По всему листу мелькали весело-уродливые листики и цветочки. Большие, акцентированные ромашки персонально каждой из поздравляемых (естественно, в далекой от соц-, сюр- и прочего реализма, манере). По контуру цветов- соответствующий текст. В неизмененном (как сейчас модно говорить) состоянии сознания такое не напишешь. Начиналось каждое обращение более-менее традиционно: "Дорогая Светочка! " или "Милая, Валечка!", а затем струился поток самых изысканных комплиментов и пожеланий. Иван нашел образы, метафоры и эпитеты для каждой. Уверен, никогда в жизни эти женщины, задерганные постоянными домогательствами мериманов, слышавшие нежные слова лишь во время пьяного убалтывания, не читали в свой адрес столько милого, бескорыстно-хорошего. Нацарапав нетвердой рукой эти слова преклонения перед Женщиной (кое-где смочив их пивом), наш товарищ доказал, что даже в море мужчина может быть не просто похотливым самцом, а менестрелем, трубадуром, миннезингером или как их там?

Надеюсь, вы уже поняли, газета понравилась всем. Точнее почти всем. Дело оставалось за малым- цензурой. Смутные подозрения, конечно, мучили, но пришло время нести свой крест. Командир там, где трудно!

Развернув газету в каюте первого помощника, я в первую минуту подумал, что помполит у нас, в сущности, неплохой человек: почти симпатичный, душевный и очевидно неразговорчивый, потому что, глядя на Иваново творение, приблизительно минуту он молчал. Затем начал шевелить губами. Подумалось: "Наверное, не разберет почерк". Постепенно помощник начал напоминать цихлазому Меека (такая мордатая аквариумная рыбка). Рот открылся, рот закрылся, рот открылся.... Вот на его бледное лицо наплыл румянец, а вот и багровец. С приливом крови заработали голосовые связки; вначале спертый хрип, а затем, по возрастающей, от баса до дисканта: "Издеваетесь!"

Что я блеял в ответ, память (по Фрейду) вытеснила, но с тех пор я бессознательно не люблю замполитов, парторгов и первых помощников капитана. Ну да пусть с ним. Обидно, что наши девчонки так и не прочитали Ивановы песни. Газета бесследно сгинула в темных закоулках помполитовского сейфа (не иначе к делу подколол). На доске объявлений он вывесил собственноручно намалеванный боевой листок с молнией и официальным поздравлением. Но помните, булгаковское: "рукописи не горят!". Каждый, кто видел этот шедевр, запомнил слова художника, начертанные в самом центре листа алым фломастером за мгновенье до того, как силы его покинули: ДЕВЧАТА, ПРОСТИТЕ, БЫЛ БУХОЙ.