Конституция, или Grondwet Южно-Африканской Республики во многом походила на конституцию Соединенных Штатов. Главой правительства являлся президент, избиравшийся на пять лет. Он определял политику и фактически руководил Исполнительным Советом. В Исполнительный Совет входили главы трех департаментов и шесть членов Первого Фолксраада. Эти девять лиц были авторами всех законов и договоров предлагаемых Фолксрааду, являвшему собой третью составляющую системы управления. Фолксраад имел две палаты - так называемые Первый и ВторойРаад.
Первый Фолксраад состоял из двадцати семи членов, избираемых бюргерами и из бюргеров, т.е. избирателями, родившимися в стране. Натурализованные бюргеры не имели права быть избранными в верхнюю палату. Двадцать семь членов Второго Раада, являлись натурализованными бюргерами, и ими же избирались. Нижняя палата контролировала правительственные работы, телефоны и шахты, но, в принципе, не имела голоса в делах управления страной. Ее члены, фактически чуждые традиционным бурским ценностям, придерживались более свободного взгляда на жизнь страны и ее политику, представляя множество законопроектов, на которые Первый Раад неизменно накладывал вето. Первый Раад главным образом рассматривал законопроекты и предложения Исполнительного Совета и самого Президента, но перед тем как принять какие-либо решения, передавал их для изучения специальной комиссии. Свидетельства за или против предложенных мер не достигали Раада, считавшегося лишь с выводами комиссии. Раад мог ходатайствовать и подавать предложения Исполнительному Совету, но Исполнительный Совет и Президент имели право игнорировать обращения.
Верхняя Палата занималась главным образом вопросами финансов, изменениями конституции и делами туземцев. Поскольку финансы являлись составной частью любой проблемы, то Первый Раад занимался почти всеми правительственными вопросами. В глазах большинства бюргеров, Второй Раад, состоявший из натурализованных граждан, меньше заботился об интересах страны, и заслуживал меньше доверия, чем старые бюргеры и вуртрекккеры Верхней Палаты, готовые скорее объявить войну Британской Империи, чем пропустить закон, ущемлявший интересы их государства. Таким образом, из-за незначительного реального влияния Второго Раада, законотворчеством занимался Исполнительный Совет и Первый Раад.
Первый Раад Трансвааля был прямым наследником формы правления, установленной вуртреккерами в 1835 году, когда они перебирались из Капской Колонии в северные земли. Второй Раад создали в 1890 году, чтобы уитлендеры имели своих представителей в правительстве, надеясь возвести мост через пропасть, разделявшую буров и уитлендеров.
Ежегодная сессия Фолксраада начиналась в первый понедельник мая, и продолжалась до достижения согласия по всем насущным вопросам. Члены двух Палат получали три фунта в день, Председатель или voorzitters - чуть меньше четырех.
Сессии Раада проходили в новом (обошедшемся в четверть миллиона фунтов) Доме Правительства, постоянно открытом для посещения публики, за исключением времени проведения сессий. Богатая обстановка, дорогие цветные витражи в окнах, щедро декорированы резным деревом стены, украшенные портретами выдающихся граждан Республики. В зале Первого Раада, на возвышении, стоял резной, красного дерева стол для Председателя. Справа от него, находилось кресло Президента, а еще дальше девять кресел для членов Исполнительного Совета. Ниже места Председателя стояли столы трех официальных секретарей, а напротив последних, полукругом располагались два ряда мест членов Раада. В задней части зала, по обе стороны от входа, имелись кресла для посетителей, а слева маленький балкон для прессы.
Члены Раада обязывались носить черный костюм и белые галстуки. Этот закон был принят, чтобы предотвратить появление в зале некоторых заседателей, прибывших из дальнего вельда, в той же одежде, в которой они путешествовали. Почти все члены Раада носили длинные фраки, шелковые шляпы и тяжелые черные ботинки. Когда в перерывах законодатели появлялись на веранде Здания Правительства с огромными трубками во рту, у некоторых зрителей возникало сомнение в мудрости этого траурного собрания. Тем не менее, в работе Раада соблюдалось очень мало формальностей. Определенным правилам, безусловно, следовали, но в дебатах бюргеры нападали на докладчика с теми же страстностью и напором, с какими обычно загоняли льва или пантеру. На заседаниях редкий оратор блистал университетским красноречием. Обычно из его уст звучали шутки и метафоры, более подходившие к общению в открытом вельде или на тяжелой переправе, чем в правительственном здании. Когда кто-нибудь ставил подножку коллеге или бросал в него бумажным катышем, смеялся весь зал. Но, подобные вольности допускались лишь в отсутствии Президента. Если тот входил в зал, все вставали и ожидали, пока Крюгер не усаживался в кресло. Обычно президент глубоко вникал в суть проблемы, стоявшей перед Раадом, и детально высказывался по обсуждаемому вопросу. Его влияние на членов Раада было столь велико, что пожелания Крюгера редко отвергались. Когда президент сталкивался с неприятием своей точки зрения, то быстро терял терпение. Были случаи, когда он обозвал оппонента предателем и в гневе покидал зал. Правда, вскоре возвращался и извинялся за свою несдержанность.
Одним из отталкивающих явлений Претории, были орды политиканов и спекулянтов, осаждавших членов Раада и правительственных чиновников. Возможно, в конце девятнадцатого века, ни в какой другой столице мира законодатели не подвергались большему искушению, чем буры, большей частью не привыкшие к значительным суммам денег. Каждый йоханнесбургский поезд доставлял в Преторию пару десятков лоббистов, использовавших любые возможности, в первую очередь финансовые, чтобы за скромную плату получить ценную концессию, или протолкнуть нужный закон. По утверждениям уитлендеров менее четверти членов Раада были бесспорно честны, в то время как остальные не могли устоять перед соблазном. Нечистые на руку законодатели, несомненно, заслуживают осуждения, но можно понять людей, никогда не имевших в распоряжении более ста фунтов, которых настойчиво искушают продать свой голос за несколько тысяч.
Естественно, члены Раада, подвергавшиеся подобному прессингу, с подозрением относились к каждому законопроекту, представляемому на их рассмотрение. Они опасались сделать шаг в сторону, чтобы не оказаться игрушкой в руках уитлендеров, и их мотивы не были дурно истолкованы соотечественниками. Одним из результата постоянного коррупционного давления на Фолксраад стало отсутствие местного самоуправления по всей республике. В стране не было ни муниципалитетов, ни окружных, ни поселковых советов способных создавать местные законы и следить за их исполнением. Даже Йоханнесбург - город с населением в сто тысяч человек, не имел городского управления, хотя предпринималось несколько попыток его создать.
Раад, вынужденный вникать в детали управления каждым округом, городком и поселком, терял силы и время, требовавшиеся на решение более весомых государственных дел. Пятьдесят фунтов на мост, необходимый в каком-нибудь северном захолустье, требовал обсуждения в Рааде. Когда из дальнего поселка поступал запрос на лицензию для торговли крепкими напитками, Рааду приходилось перед голосованием изучать этот вопрос. Отрицательные стороны подобной системы были очевидны всем, однако, недоверие к местному управлению, удерживало Раад от проведения назревших перемен.
Законодательный орган любой страны время от времени чудит, и Раад Трансвааля не являлся исключением. Казусы, подобные приведенным ниже, были редки, но, тем не менее, имели место. Так некий Дамс, чья большая ферма, расположенная на границе, в соответствии с договором стала британской территорией, предъявил иск правительству Трансвааля касавшийся возмещения понесенного ущерба. В ответ Раад принял закон, что Дамс никогда не может предъявлять иски к правительству. Другой человек предъявил иск правительству за ущерб, понесенный вследствие падения на улице. Он добился своего, но Раад немедленно провел закон, делающий невозможным подачу исков к правительству за ущерб, полученный на общественной собственности. Во время очередной засухи, поразившей Трансвааль, профессиональный американский вызыватель дождя попросил у Раада концессию, дающую ему исключительное право вызывать дождь с помощью взрывов в воздухе. Раад долго и оживленно дискутировал по этому поводу, при этом нашлось несколько его членов, посчитавших проект американца явным святотатством. "Это грех, - настаивали они, - тыкать пальцем в глаз Господу, чтобы заставить его плакать". Твердую веру, некоторых членов Раада в божественное проведение, иллюстрирует дискуссия, завязавшаяся вскоре после рейда Джеймсона. Когда один из депутатов заявил, что: "Господь помог бы нам в этом деле, если бы мы чуть подождали", его более скептично настроенный коллега возразил: "Если мы сейчас же не примемся за дело, и не предпримем что-нибудь сами, Господь возьмет выходной и предоставит Трансваалю направляться в ад".
С политическими свободами в Трансваале дела обстояли неоднозначно. После рейда Джеймсона почти два года действовал закон, предусматривавший административное наказание за публичное исполнение "God save the Queen" или "Rule Britannia". Массовые митинги также были запрещены. Но если вспомнить Германию того времени, имевшую подобные же ограничения, да и некоторые другие страны, с гораздо меньшей политической напряженностью, то жалобы уитлендеров на "не имеющую прецедентов в цивилизованном мире вопиющую несправедливость" выглядят не слишком убедительно.
Второй по значимости правительственной силой в стране являлся Верховный Суд, который состоял из наиболее способных юристов Южной Африки. С точки зрения Конституции, Верховный Суд не имел права пересматривать акты Фолксраада. Конституция страны предоставляла Фолксрааду высшую власть во всех законодательных вопросах, и когда главный судья Верховного Суда попытался распространить свою юрисдикцию на акты Фолксраада, последний бесцеремонно распустил Верховный Суд. В стране, которой постоянно приходилось считаться со многими внешними и внутренними угрозами, безопасность ее институтов зависела от централизации законодательных и административных ветвей, и проницательные основатели государства, принимавшие Конституцию, сумели вручить реальную власть в руки ее действительных патриотов.
За соблюдение гражданских и криминальных законов отвечали местные мировые судьи, так называемые ланддросты, которые также собирали государственные налоги в округе и информировали Фолксраад о потребностях населения, находящегося под их юрисдикцией. Ланддрост улаживал споры, следил за возмещением ущерба и проводил официальную политику государства. В большинстве случаев ланддрост был человеком в возрасте, уважаемым и почитаемым членами общины к которому они обращались за отеческим советом в сложных ситуациях. В Йоханнесбурге и Претории должность ланддроста традиционно занимали известные южноафриканские юристы. При этом не имело значения, ни в каком округе страны они ранее проживали, ни какой они национальности. Все делопроизводство велось на голландском языке. Юрист был обязан говорить на голландском, иначе не допускался к практике.
Военная система, в силу своей простоты, граничившая с примитивностью, была, в сложившихся условиях, довольно эффективной. В армии номинально числились все мужчины в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет. Во главе армии стоял генерал-коммандант. Его штаб-квартира располагалась в Претории. Он подчинялся непосредственно Фолксрааду и президенту, который имел право объявлять войну. Следующей ступенью военной пирамиды были комманданты - постоянные официальные лица, заправлявшие военными делами в семнадцати округах республики. По закону коммандант, в случае необходимости, призывал под ружье определенное количество людей своего округа. Округа делились на районы, находившиеся под командованием фельдкорнетов и их помощников.
Как только генерал-коммандант издавал приказ о мобилизации, комманданты и фельдкорнеты объезжали подответственную им территорию, объявляя призыв. Бюргер брал собственное ружье, лошадь, провизию и фураж и спешил на обусловленное место сбора своего округа, где поступал в распоряжение фельдкорнета. После этого отряд отправлялся на сборный пункт коммандо округа. Несколько коммандо соединяли свои силы в обусловленном месте. Эта система была настолько проста и эффективна, что в течение сорока восьми часов в окрестностях Претории могла сосредоточиться вся армия республики.
Военными вопросами в правительстве Трансвааля долгие годы заведовал генерал-коммандант Пит Жубер, имевший репутацию одного из наиболее талантливых политических деятелей Южной Африки. Представляя армию, генерал имел множество приверженцев, склонных решать сложные вопросы с помощью винтовки, однако сам Жубер искренне считал, что мирное урегулирование разногласий гораздо выгоднее обращения к оружию. Уитлендеры считали его либералом, и не без оснований утверждали, что, будь он при власти, то относился бы к ним с большей снисходительностью, чем Крюгер.
Полномочия Жубера, как вице-президента республики, были довольно ограниченными, но своим влиянием он немало способствовал улучшению взаимоотношений коренного и пришлого населения. Тогда как Крюгер считал, что стабильность государства зависела от ограничения права голоса для чужаков, генерал Жубер верил, что среди уитлендеров есть немало людей, искренне стремившихся стать гражданами республики и участвовать в ее жизни. Он полагал достаточным, чтобы человек, желавший стать бюргером, принял клятву верности и в течение трех или четырех лет честно служить стране, как во времена мира, так и во время войны. Если в течение этого срока соискатель продемонстрирует, что готов работать в интересах страны и подчиняться ее законам, то, по мнению Жубера, такой уитлендер имел право обладать привилегиями коренного бюргера, т.е. голосовать за кандидата в президенты и членов Первого Раада.
Жубер трижды баллотировался на пост президента, причем в 1893 году проиграл Крюгеру с отрывом всего в 665 голосов. Буры помоложе поддерживали Жубера, в то время как старики, опасаясь, сможет ли кто-нибудь, кроме Крюгера, занимать твердую позицию и не идти на уступки уитлендерам, использовали все свое влияние против генерал-комманданта. После рейда Джеймсона, на фоне роста антибританских настроений, Жубер утратил значительную часть своих приверженцев, и на выборах 1898 года получил всего 2001 голос против 12858 голосов, отданных за Крюгера.
Имя генерала Жубера связано с историей Трансвааля столь же тесно, как и имя президента Крюгера. Подобно большинству сверстников, он вырос на войне. Его молодость прошла в постоянных стычках с туземцами. В войне 1880-81 годов он командовал бюргерами, сражавшимися у Лэингс-Нек, Бронкхорст-Спруйт и Манджуба-Хилл, и был одним из членов триумвирата, правившего Трансваалем в это непростое время. Жубер занимал должность вице-президента республики, и командовал армией, когда отряд Джеймсона угрожал ее безопасности. Он достойно служил своей стране и в качестве награды за эту службу желал получить должность президента.
В искусстве дипломатии, по мнению соотечественников, Жубер не уступал Крюгеру, и иногда добивался успеха там, где Крюгер терпел поражение. Примечателен случай, имевший непосредственно после рейда Джеймсона. Вскоре после того как Джеймсона и его офицеров привезли в Преторию, президент Крюгер созвал около двадцати бурских командиров для консультации. Город бурлил, и требовал мести. Присутствие рейдеров Джеймсона раздражало жителей до такой степени, что в столице осталось очень мало холодных голов. Президент Крюгер советовал всем присутствующим вести себя спокойно, но часть собравшихся, считали, что Джеймсон и его люди должны быть немедленно расстреляны, а один из присутствующих, то ли в шутку, то ли всерьез заметил, что рейдеры не должны так легко отделаться, и предложил отрезать им уши.
Через несколько часов, после того как сведения о ходе прений просочились на улицу, кабель уже нес новости в Европу и Америку, и британская пресса обрушилась на буров с упреками в жестокости и бесчеловечности. Президент Крюгер использовал все свое влияние и красноречие, для спасения жизни пленников, генерал Жубер так же склонялся к точке зрения президента и высказался в защиту рейдеров. Тем не менее, большинство присутствовавших продолжало настаивать на кровавой развязке. Тогда Жубер обратился к ним со следующей речью: "Друзья, я прошу вас несколько минут терпеливо меня послушать. Предположим, возле вашей фермы живет человек, чьи очень дорогие собаки напали на ваших овец и убили многих из них. Будете вы стрелять в собак, как только их увидите, подвергая себя угрозе возмещения ущерба большего, чем стоимость погубленных овец? Или, при удобном случае, вы поймаете собак, отведете их к соседу и скажете: "Я поймал ваших собак, теперь оплатите мне ущерб, который они мне нанесли, и я их верну". Жубер выдержал паузу, окинул взглядом притихшее собрание и спросил: "Мы поймали соседских собак, что будем с ними делать?". После этих слов совет почти единогласно решил передать пленников британскому правительству.
ИСТОРИЯ ПРОТИВОСТОЯНИЯ
К концу столетия политиканы и спекулянты, превратились в истинный бич Южной Африки. Зачастую список дополняли некомпетентными клерками британского Колониального Офиса, но глупость принимаемых ими решений была настолько общепризнанна, что этих деятелей, наряду с засухой и саранчой, относили к разряду природных бедствий. Пока правительство Трансвааля не имело политического веса подкрепленного силой оружия, спекулянты всех мастей считали Южную Африку гигантской шахматной доской, на которой, по собственной прихоти и для собственной выгоды, играли судьбами и благосостоянием сотен и тысяч людей.
Рядом с настоящими хищниками мельтешили политики-дилетанты неспособные загребать жар руками секретарей с Даунинг-Стрит и мелкие спекулянты, потерявшие контроль над ими же возведенными на престол политиканами. Год за годом эта ненасытная стая безжалостно терзала Южную Африку. Сотня проныр, занимаясь политикой и спекуляциями, стала миллионерами, в то время как тысячи шахтеров, рабочих и мелких торговцев умоляли знакомых занять им денег на обратный билет. В Южной Африке человек, имевший миллион, становился мультимиллионером, а человек с несколькими сотнями в кармане вскоре оставался без пенни. Африка была пьедесталом для богача и кладбищем для бедняка. Люди приезжали с намерением поймать удачу за хвост и скорее вернуться домой. Тех, кто намеревался осесть в новой стране, можно было пересчитать по пальцам. Из миллиона белых, проживавших южнее Замбези, около половины приходилось на долю искателей счастья, готовых уехать в любой момент. К золотым шахтам Ранда и алмазным полям Кимберли их манил мираж богатства, и мало волновало участие в создании справедливых законов, эффективного правительства или государственных институтов. Благополучие республики же заботило лишь в той степени, в какой помогало добиться желанной цели. Благом было уже то, что у большинства из них хватало совести не подрезать человека, чтобы забрать его деньги.
Более здоровую часть белого населения представляли африканеры, буры и эмигранты из Европы, осевшие в Южной Африке и считавшие ее своей родиной. Эти люди были по-настоящему заинтересованы в развитии региона, представляли его нужды и думали о перспективе.
Промахи, допускаемые правительствами Капской Колонии и Наталя, большей частью объяснялись путами, налагаемыми на местных законодателей Колониальным Офисом. Казалось, лондонские чиновники игнорировали реальное положение дел в колониях, в точности как вожди зулусов, которые не имели понятия о политических раскладах в Британской Империи. Колониальные газеты пестрели письмами жителей, возмущенных деятельностью Колониального Офиса. Особенно это касалось Наталя - настоящего Эдема Южной Африки, где политика британских чиновников в отношении зулусов граничила с глупостью. Деловые южноафриканцы утверждали, что Капская Колония и Наталь четверть столетия сдерживались в своем развитии, исключительно из-за препятствий, создаваемых Колониальным Офисом. Они так же считали, что каждая туземная война, за редким исключением, вызывалась политическими промахами Лондона. В отношении буров британцы проводили такую же неуклюжую политику, отводя себе роль аристократов, вынужденных общаться с оборванцами.
Борьба между бурами и британцами началась с захвата англичанами Капской Колонии в 1806 году и с разной степенью ожесточенности тянулась почти столетие. Повод для второй англо-бурской войны 1899 года возник по окончании первой войны за независимость 1881 года, когда на мирных переговорах в договор вставили пункт, дававший Англии право вмешиваться в политические дела Трансвааля. В те времена территория Трансвааля казалась настолько малоценной, что, по мнению Гладстоуна, "не заслуживала чести и места под британским флагом". Большинству британцев было совершенно безразлично: станет ли Трансвааль независимым, или сохранит протекторат Британии. Пункт договора, вокруг которого в течение предвоенных лет сломали множество копий и перьев, гласил: "Южно-Африканская Республика не будет заключать никаких договоров или соглашений с каким-либо государством или нацией, кроме Оранжевой Республики, ни с каким туземным племенем восточнее или западнее республики, пока они не будут одобрены Ее Величеством. Такое одобрение будет считаться данным, если Правительство Ее Величества, не будет, в течение шести месяцев после получения копии договора (доставленного немедленно после подписания) считать, что договор находится конфликте с интересами Великой Британии, или владениями Ее Величества в Южной Африке".
Часть буров-политиков категорически возражала против этого пункта, полагая, что он позволяет Великой Британии вмешиваться в дела Республики, и предпринимала энергичные попытки исключить раздражавший пункт. В 1883 году депутация, в состав которой входил Пауль Крюгер, отправилась в Лондон, рассчитывая добиться официальной ликвидации сюзеренитета.
Делегация подготовила новую конвенцию, из которой слово "сюзеренитет", и касающиеся его оговорки были исключены. В своем докладе Фолксрааду, сделанном в 1884 году, посланцы заявили, что положили конец британскому сюзеренитету. 4 февраля 1884 года, в письме к лорду Дерби, заправлявшему британскими колониальными делами, Крюгер упомянул, что ожидает включения в договор пункта об отмене сюзеренитета. В ответе, последовавшем через неделю, лорд Дерби сделал заявление, которое Трансвааль посчитал отказом от сюзеренитета: "С исключением статей "Преторианской" конвенции, которые устанавливают определенные специфические возможности и функции Ее Величества и британских резидентов, касающиеся внутреннего управления и международных отношений Трансваальского государства, ваше правительство будет свободно управлять страной без вмешательства, устанавливать собственные межгосударственные связи и формировать собственную внешнюю политику, подчиняясь лишь требованию четвертого пункта новой редакции, что любой договор с иностранным государством не вступает в силу без одобрения Королевой".
Почти десять лет сюзеренитет Англии над Трансваалем оставался величиной неопределенной. За исключением нескольких правительственных чиновников в стране не было англичан, и никто не проявлял ни малейшего интереса к делам трансваальского правительства. Но затем последовали судьбоносные события - открытие золота Ранда, беспримерный наплыв англичан и других иностранцев, и строительство Йоханнесбурга.
Закладка сотен шахт, породила "Горные законы" и сотни новых должностей. Потребовались деньги на содержание чиновников, а следовательно, трансваальскому правительству пришлось увеличить государственные налоги. Расходы бюджета за один год превысили десятилетние затраты "предлихорадочного" периода. Правительство Крюгера, попав в затруднительное положение, решило проблему финансов традиционным для той эпохи способом, выдав концессии на динамит, железную дорогу, электрическое освещение, воду...
По ряду обстоятельств, преимущественно политического характера, наименьшее количество концессий досталось подданным Ее Величества, и когда монополии принялись извлекать выгоды из своего положения, поднимая цену на динамит и стоимость перевозки грузов, англичане, владевшие почти всеми шахтами, естественно возмутились. Но правительство Трансвааля, увязшее в обязательствах, не могло или не хотело принудить концессионеров снизить цены.
Следом за золотодобытчиками объявились финансовые спекулянты, и вскоре Лондонская Биржа стала влиятельным фактором в делах Ранда. Вслед за биржей интерес к южноафриканским делам стали проявлять политики. Из архивов Колониального Офиса извлекли договор 1883 года, а затем последовало требование о предоставлении права голоса всем резидентам британского происхождения, проживавшим в Трансваале. Буры в свою очередь настаивали, что претенденту следует вначале отказаться от гражданства другой страны. Большинство резидентов-англичан, подогреваемое пробританской прессой, не желали подчиняться данному требованию, и бурно выражали свое недовольство, а британские политики и финансовые магнаты, желавшие прибрать золото Ранда к рукам, с готовностью ухватились за столь благородный повод к вмешательству, как равные права для всего белого населения.
Неудавшийся рейд Джеймсона подогрел симпатии к бурам во всем мире, став политической катастрофой для Родса. Но его было не так легко сломить или заставить свернуть с намеченного пути. Трансвааль бросил вызов - что ж, тем хуже для Трансвааля. Не успело затихнуть волнение, поднятое мятежом уитлендеров, как Родс принялся за воплощение нового плана, способного, по его мнению, привести к экономическому краху Трансвааля, и заставить буров самих умолять о переходе под британский флаг. Он открыл Родезию, прилегавшую к Трансваалю, для поселения, и всячески превозносил достоинства новой страны, ее минеральные запасы и условия для ведения сельского хозяйства, суля золотые горы трансваальским торговцам, шахтерам и фермерам.
Он провоцировал исход обитателей из Трансвааля, надеясь, что республика обезлюдеет в течение двух лет, а ее правительство, потеряв доверие и поддержку бюргеров, рухнет. Но в стране, носившей имя Родса, не оказалась, ни золотых гор, ни медовых рек. Несколько тысяч соблазнившихся сладкими обещаниями переселенцев оставались в Родезии не более года, а затем вернулись в Трансвааль.
Они разочаровались и в природных условиях страны, и в справедливости ее правительства. После того, как ни революцией, ни переманиванием не удалось привести Трансвааль под британскую юрисдикцию, Родс взял курс на войну, занявшись соответствующей политической агитацией и формированием общественного мнения. Основанием для претензий вновь послужил вопрос с правом голоса. Одновременно вопрос монополии на динамит и железные дороги обсуждались столь ожесточенно, что выбивали всякую почву для договоренностей.
Девяносто девять процентов уитлендеров Трансвааля считали себя не более чем временными его обитателям. Их привлекали золотые шахты и обслуживающая их промышленность, и эти люди не имели намерения оставаться в Трансваале ни минутой дольше после того как набьют кошелек деньгами. Реально, менее одного процента уитлендеров озаботились пройти процедуру получения документов о натурализации. Буры соглашались, чтобы все уитлендеры, имевшие девятилетний срок пребывания в Трансваале, получили право голоса в течение двух лет, а остальные в течение семи лет - двух лет натурализации и пяти лет проживания в качестве гражданина.
Натурализованный гражданин должен был владеть домом, стоимостью не менее пятидесяти фунтов арендной платы, или иметь доход в двести фунтов. Эти квалификационные условия не более суровы, чем лондонские, где англичанин, поселявшийся в каком-либо районе города, был обязан прожить в нем два года и иметь определенный имущественный ценз, перед тем как обретал право голоса. Для уитлендеров-англичан это не являлось тайной за семью печатями, тем не менее, они настаивали на двухлетнем сроке проживания и безусловном праве голоса. Буры понимали, что последует за уступками по данному вопросу не хуже чем уитлендеры, выдвигавшие подобные требование. Предвоенные статистические данные определяли численность бюргеров менее чем в тридцать тысяч. При этом, по самым заниженным оценкам, в Трансваале проживало пятьдесят тысяч уитлендеров, а это означало, что, пойди буры на уступки - все они в течение двух лет станут избирателями. Первые же выборы принесут победу чужакам и их избранники будут контролировать правительственный механизм. План уитлендеров и стоявших за ними сил, был прозрачен как воздух, к тому же опирался на поддержку английских политиков, прессы и публики.
Пропаганда, развернутая Родсом и другими политиками, а также биржевыми спекулянтами, имевшими интересы в трансваальских золотых шахтах, успешно вбивала в головы англичан мысль, что в Южной Африке сложилась ситуация не имевшая прецедентов в истории Империи. Но прецедент существовал. В то же самое время, когда британский Парламент обсуждал мнимую несправедливость в отношении британских граждан в Трансваале, колониальный секретарь занимался рассмотрением жалоб, полученных от голландских подданных, проживавших в Британской Гвиане (Южная Америка), которые в мельчайших деталях напоминали стенания уитлендеров. Три тысячи проживавших там голландцев, преимущественно горняков и фермеров, не имели представительства в местных органах законодательной и исполнительной власти из-за особенностей британского законодательства. Голландские обитатели многократно обращались с просьбой о более полном представительстве в правительстве колонии, но им даже ничего не обещали, ведь, в данном случае, жаловались иностранные граждане, проживавшие на британской территории, а не англичане, а, следовательно, подобные петиции не заслуживали серьезного внимания.
В результате искусственно разжигаемых страстей немногочисленные жалобы, предъявляемые уитлендерами до рейда Джеймсона, стократно умножились, и запестрели ядовитейшими эпитетами в отношении буров. Письма, приходившие в редакции британских газет, пестрели сочными словесными оборотами, а британские политики в своих речах не чурались использовать и вовсе непечатные выражения. Петиции с тысячами, большей частью фальсифицированных подписей, подавались в Колониальный и всякий другой офис в Лондоне, где их только могли принять. Мощная пропагандистская кампания добилась своей цели, и в Англии едва ли осталась горстка людей, осмелившихся утверждать, что буры еще не достигли крайней степени деградации.
Еще более эффективная пропаганда велась через Биржу. Как только "кафрская" или "трансваальская" компания не могла свести концы с концами и оправдаться перед акционерами, она заявляла, что бурское правительство препятствует работе шахты, и взбешенные держатели акций сразу же принимались очерчивать Колониальному Офису контуры политики, которую следовало проводить в отношении буров. Одним из сильных эмоциональных аргументов в пользу вмешательства, предъявляемых англичанам, были, якобы невыносимые налоги, которыми буры обложили уитлендеров. На деле специфическим обязательным налогом для уитлендера, был лишь ежегодный регистрационный сбор, размером менее фунта. Что касается ежемесячного горного налога в один фунт за каждую заявку на разведочную лицензию и чуть более фунта за заявку на добычную лицензию, то эти налоги платились и бурами и уитлендерами без различия национальности.
Буры понимали, что в грядущем противостоянии их республикам суждено или победить, или погибнуть, ведь они не могли, как во времена Великого Трека, загрузить пожитки в вагоны и уйти в неизведанные земли, поскольку в Африке уже не осталось "ничейной" земли. У бюргеров не было лучшего аргумента в поддержку своих прав, чем слова национального гимна Трансвааля:
Het heeft geofferd goed en bloed Voor vrijheid en voor recht
"Мы заплатили собственностью и кровью за свою свободу и свои права". В их гимне сконцентрировалась вся история страны, с ее долгой борьбой, многочисленными разочарованиями, и твердой верой в Господа.
После рейда Джеймсона и буры и уитлендеры осознали, что мирное решение разногласий между ними возможно, но маловероятно. Уитлендеры отказались идти на какие-либо уступки и выдвигали требования, в сущности означающие передачу Трансвааля под британское правление. В свою очередь буры, чувствуя приближение войны, превращали свою страну в настоящий арсенал.
Осознав, что уитлендеры Йоханнесбурга, опираясь на внешние силы, планируют переворот, буры всерьез озаботились вопросом отражения внутренней и внешней агрессии. Из Европы пригласили германских и французских специалистов для строительства оборонительных сооружений и ознакомления с современной военной мыслью людей, стоящих во главе бурской армии. На закупку вооружения, требовавшегося в соответствии с планами обороны, вставшая на военные рельсы страна ежегодно тратила миллионы фунтов. Каждую ферму снабдили оружием и боеприпасами, так что мобилизацию армии можно было повести за один день.
Претория, будучи столицей, и естественно, главной целью противника, тщательнее всего готовилась к отражению нападения, и по сверхоптимистичным заверениям иностранных специалистов могла выдержать трехлетнюю осаду. Город лежал в центре четырехугольника, в каждом углу которого высятся холмы. На этих высотах возвели мощные фортификационные сооружения, господствовавшие над долиной и прилегавшей территорией. Три форта (Schanskop, Wonderboompoort и Klapperkop) строились германской фирмой "Krupp" и вооружались германской артиллерией. Четвертый (Daspoortrand) возводился французской "Schneider & Co" и был вооружен французскими пушками. Стоимость каждого из фортов составляла около 50 000 фунтов.
Три больших государственных склада заполнили боеприпасами, а арсенал до крыши забили винтовками. Два громадных холодильника, мощностью в две тысячи волов каждый, мог обеспечить гарнизон провизией в течение многих месяцев.
Вокруг Йоханнесбурга также располагались укрепления, но их планировалось использовать не для обороны города, а для подавления вероятного мятежа уитлендеров.
Один из фортов располагался на небольшой возвышенности в полумиле севернее делового центра, и его орудия полностью контролировали город. На строительство укреплений и обеспечение их вооружением бюргеры потратили более двух лет. Другой форт, располагавшийся восточнее города, контролировал железную дорогу и главную дорогу к Йоханнесбургу. Обитатели города чрезвычайно нервничали по поводу подземных работ, которые, как они полагали, проводились со времен рейда. Из Йоханнесбургского форта вывезли столько земли, и работы велись столь долго, что уитлендеры решили - буры ведут под город минные галереи.
Кроме строительства фортов вокруг Претории и Йоханнесбурга, закупки современной артиллерии и стрелкового оружия, буры развернули оборонительные работы на Натальской границе, готовясь защищать подступы к Леингс-Неку. Они уделяли повышенное внимание этой части республики, справедливо полагая, что британцы предпочтут вторжение из Наталя, поскольку британцам снабжать армию через дурбанский порт, расположенный в трехстах шестидесяти милях от границы было гораздо проще, чем через Кейп-Таун, находившийся почти в три раза дальше.
Понимая, всю сложность предстоящей борьбы, Трансвааль заключил оборонительный союз с Оранжевой Республикой, чья независимость подвергалась опасности не меньше, чем независимость Трансвааля. В случае войны два правительства планировали действовать заодно, но будучи не столь уверенной в своих силах и обладая меньшими финансовыми ресурсами, Оранжевая Республика всячески пыталась примирить противников, убеждая их пойти на взаимные уступки. Эта республика была населена не так плотно как Трансвааль, и соответственно не могла выставить в поле аналогичную армию, но десять тысяч "оранжевых" бюргеров, были желанным пополнением в рядах буров.
Оставался неясным вопрос, как поведут себя буры Капской Колонии и Наталя. Голландцы Капской Колонии составляли большинство населения и сохраняя лояльность Британии, они не приветствовали вмешательство Империи в трансваальские дела. Натальские голландцы были не столь многочисленны, но также сочувствовали Трансваалю и, несомненно, могли считать прежние обиды, нанесенные британцами, достаточным поводом, для присоединения к бурам.
В Капской Колонии существовала политическая организация, называемая "Afrikander Bond", в предвоенные годы добившаяся контроля над политикой колонии. Девизом организации были слова - "Южная Африка для южноафриканцев". Ее сторонники придерживались мнения, что правительству Капской Колонии в первую очередь следовало заботиться об интересах Южной Африки, а затем уж об интересах Великой Британии. Имея преимущественно голландское происхождение, члены Бонда отдавали приоритет развитию собственной страны, настаивая на введении протекционистских тарифов и строгих туземных законов, а законодательную деятельность в защиту британских интересов, полагали делом второстепенным. Бонд симпатизировал соплеменникам в Трансваале, особенно после рейда Джеймсона и болезненно реагировал на каждый признак надвигающейся войны. Уильям Шрайнер, ставший в 1898 году Премьер-министром колонии, являлся одним из лидеров Бонда. При обычных обстоятельствах лояльность "капских голландцев" британскому правительству не подвергалась сомнению, но Лондон серьезно заботил вопрос, смогут ли они противостоять искушению, если Бонд решат попытать счастья в войне на стороне буров.
От лояльности голландского населения двух колоний фактически зависел контроль британского правительства над Капом. Обладая численным превосходством и почти полным контролем над местным правительством, голландцы Капской Колонии занимали великолепную позицию для отделения от Империи. При подобном развитии событий Британии предстояло сражаться почти со всем белым населением Южной Африки.
Ситуация к тому же усугублялась неопределенной позицией туземных племен. Ни англичане, ни буры не имели твердой уверенности в поддержке туземцев, численность которых в десять раз превышала численность местного белого населения. В конфликтах белых черные, заботясь о собственной выгоде, предпочитали поддержать сильного. Последним предостережением для англичан стало восстание племен матабеле, последовавшее за поражением Джеймсона.
Зулусы, не забывшие горечь поражения, нанесенного им британцами, все еще надеялись утолить жажду мести. Басуто, на востоке Оранжевой Республики, оставаясь наиболее могущественным и не испытавшим поражения народом, могли принять участие в войне, хотя бы для демонстрации своей доблести и силы. Полтора миллиона туземцев Капской Колонии и такое же количество в Трансваале вполне могли отважиться на восстание, хотя предугадать ход негритянской мысли с уверенностью не мог никто. Какую позицию в конфликте займет то или иное племя знали лишь их вожди, которые, в своем большинстве, хранили молчание. И буры и англичане хорошо знали о сокровенной мечте черных, об их ожиданиях великого вождя, который придет с севера, соберет все племена в одну могучую армию, и сбросит ненавистного белого человека в море.
Считалось, что перед войной в Южной Африке имелось следующее количество боеспособных мужчин:
Для политиков, которым нравилось прогнозировать возможные союзы и строить прогнозы, эта ситуация предоставляла обширнейшие возможности для составления разнообразных комбинаций рас, наций и племен. Начиная с того, что все черные могли объединиться против белых, или часть черных против части белых, и заканчивая самыми сложными и невероятными союзами. Возможности были безграничны, исход неопределенным.
В предвоенные годы большинство британских военных с пренебрежением относились к генералитету буров, игнорируя факт, что до войны 1899 года лишь в одном бою регулярная британская армия одержала вверх над ополчением буров. Бой 1848года у Боомплаатца - единственный, который британцы могли считать своей победой. Почти всегда силы сторон были приблизительно равны, при этом потери бюргеров с завидным постоянством были меньше британских. Статистика показывает, что в процентном соотношении буры теряли гораздо меньше людей.
Трудно поверить, что буры добились подобных результатов без помощи способных командиров. Конечно, бюргеры преувеличивали, уверяя, что один их боец по своим боевым качествам стоит пятерых британцев, но результаты боев демонстрируют - для хвастовства мнения имелись некоторые основания.
В конце 90-х годов Британия держала в Южной Африке относительно небольшие силы, полагая, что, в случае необходимости, менее чем за месяц сможет перебросить туда сто тысяч солдат из Индии и Англии. В Натале на трансваальской границе постоянно находились несколько батальонов со штаб-квартирами в Чарлестауне, Ледисмите и Питермаритцбурге. Британский Колониальный Офис заранее готовился к конфликту. Все крупные державы, способные оказать помощь бурам, всевозможными способами выводились из игры. Германию подкупили выгодными договоренностями, Франция опасалась вмешиваться в одиночку, а Португалия - единственный африканский сосед, была слишком слаба и, к тому же, слишком задолжала Англии, чтобы поднять голос, против каких-либо действий британцев.
Арендовав у португальского правительства порт Лоренцо Маркес, Великая Британия приобрела один из самых важных стратегических пунктов в Южной Африке (правда и одно из самых гиблых, пораженных лихорадкой мест на Земле). Эта аренда стала кульминацией многочисленных дипломатических разменов, предоставив англичанам дополнительный рычаг давления на Трансвааль и ограничения поставок вооружения через португальскую территорию.
Со времен рейда Джеймсона буры импортировали из Европы большое количество вооружения и боеприпасов. Фактически Делагоа-Бей стала морскими воротами Трансвааля. Всякий другой порт Южной Африки находился под полным контролем британцев и следовательно, был закрыт для открытого ввоза военных материалов. Лоренцо Маркес, расположенный вблизи восточной границы Трансвааля, соединялся железной дорогой с Преторией и Йоханнесбургом. Именно по этой дороге буры везли нужные им грузы, и Британия не могла помешать беспокойной республике делать что ей хочется. Не прошло и месяца с момента разгрома рейдеров Джеймсона, как буры получили через Лоренцо Маркес партию орудий и боеприпасов из Германии и Франции. Озабоченная Британия смогла лишь послать несколько детективов в доки и провести опись прибывшего военного имущества.
Полная передача Лоренцо Маркес Британии положила бы эффективный заслон дальнейшему импорту вооружений в Трансвааль, и фактически делала невозможным предоставление любой иностранной помощи бурам в случае войны. Много лет и Германия, и Британия пытались убедить Португалию продать Делагоа-Бей, но будучи должником и той и другой державы, Португалия не могла удовлетворить притязания одной стороны, не возбудив неприязнь другой. Правда в 70-х годах она была готова продать права на порт правительству Гладстоуна, но это было до того, как Делагоа-Бей обрела коммерческую и политическую значимость. Германия, преследуя собственные интересы, долгое время блокировала попытки изолировать Трансвааль, лишив его выхода к нейтральному порту. Однако, в результате уступок британской дипломатии, к концу столетия между тевтонами и англосаксами в южно-африканских делах установились довольно сердечные отношения.
К 1899 году и Трансвааль и Великая Британия полностью созрели для войны, и дипломатия лишь прикрывала последние приготовления. Буры могли принять требования уитлендеров, но за ними, последовали бы другие, удовлетворить которые было еще труднее. Богатое, но слабое государство всегда возбуждало алчность сильного соседа, и агрессор обычно добивался от жертвы требуемого. Ни один здравомыслящий наблюдатель не сомневался в дальнейшем ходе развития событий и их итоге. Серьезные политики и журналисты в своих прогнозах отводили роль агрессора британскому правительству, считая, что оно будет следовать намеченному курсу не в столь робкой и половинчатой манере, как в предыдущей кампании. Наиболее проницательные наблюдатели, еще до того как прогремел первый выстрел, допускали, что буры смогут вести войну месяцев восемь, от силы год, но в конечном итоге будут вычеркнуты из списков самостоятельных наций мира. Они предвидели, что эта схватка обойдется Британии в громадную сумму и тысячи жизней, но твердо знали - замышлявшие войну политики и спекулянты на этот раз пойдут до конца.
ЛОРЕНЦО МАРКЕС - ПРЕТОРИЯ
Гроза над Южной Африкой разразилась 11 сентября 1899 года. Как только Трансвааль и Оранжевая Республика объявили войну Великой Британии, обе южноафриканские республики оказались практически изолированными от цивилизованного мира. Телеграфные кабели и пароходные линии, соединявшие Южную Африку с Европой и Америкой, принадлежали британским компаниям и естественно использовались британским правительством в собственных целях. Ничто, хоть в какой-то степени полезное бурам не могло быть отправлено по данным линиям, и, в меру сил, Британия пыталась лишить республики любых контактов с внешним миром, что для могущественнейшей империи мира не составляло особого труда. Однако небольшая полоска побережья Индийского океана оставалась собственностью нейтральной Португалии и не могла напрямую использоваться для удушения буров. Чтобы сделать эту отдушину, как можно уже, "владычица морей" расположила боевые корабли у входа в Делагоа-Бей, установив блокаду порта Лоренцо Маркес.
Лоренцо Маркес в глазах буров был вампиром, присосавшимся к телу Трансвааля, но как выход к морю и гавань для не британских судов, доставлявших людей, оружие и необходимые товары, он был бесценен. В руках буров порт был бы абсолютно бесполезен, поскольку британские боевые корабли запечатали бы его в первый же день войны, но, как португальское владение, он оставался единственным окном во внешний мир. Без него бюргеры не могли бы поддерживать связь с другими странами, ни один их посланец не смог бы покинуть Африку и ни один волонтер не ступил бы на ее землю. Мир получал бы сведения об их борьбе исключительно из британских рук.
Португальские должностные лица в Делагоа-Бей издавна имели репутацию ловких дельцов, извлекавших выгоду из любого чужака, но война предоставила им такие возможности, какие им и не снились. Служить воротами в сражавшиеся республики, в исполнении португальцев, было своего рода актом гуманизма и одновременно выгодным бизнесом. Казалось, со времен Васко да Гамы, порту не представлялось столько возможностей для увеличения доходов колонии. Закон открывал множество лазеек для установки особых правил в каждом новом случае. Португальцы не отказывались быть посредниками между бурами и остальным миром, но запрашивали за это изрядную мзду.
Когда шахты Йоханнесбурга закрылись и португальцы обнаружили, что не могут больше получать обязательный сбор в четыре шиллинга с каждого туземца, отправлявшегося на заработки, администрация колонии обеспокоилась значительным уменьшением поступлений в казну. Однако она быстро нашла выход, установив налог в восемь шиллингов с каждого негра, возвращавшегося с шахт домой, на португальскую территорию. Почти одновременно Лоренцо Маркеса достигли трансваальские уитлендеры, и чтобы удовлетворить португальские аппетиты, каждый из участников этого исхода расстался с суммой от восьми шиллингов до соверена, в зависимости от настроения чиновника.
Когда порта достиг встречный поток иностранных волонтеров, открылись новые возможности, и португальцы задействовали безотказный принцип: "Сомневаешься - обложи пошлиной". Человек, только что сошедший с парохода и еще в глаза не видевший португальской территории, был обязан предъявить удостоверение, подтверждавшее, что он не гостил в местной тюрьме предыдущие шесть месяцев. Затем требовалось свидетельство от консульства своей страны, что он обладает хорошей репутацией и еще одно от генерал-губернатора, что он не намерен участвовать в боевых действиях в Трансваале. Четвертая бумага требовалась от консула Трансвааля, что тот не возражает против путешествия в республику, после чего оставалось собрать еще пару аналогичных документов, и гость был волен покидать город. Каждая из этих бумаг требовала уплаты определенной суммы и дополнительных трат времени и нервов поскольку ни одно из официальных лиц не желало понимать ни слова на каком-либо языке, кроме португальского. Денежные издержки на получение справок превышали соверен с человека, а поскольку за время войны в Республику прибыло несколько тысяч "путешественников", доходы португальской колонии оставались на высоте. В довершение португальцы ввели такой же сбор для "путешественников" прибывавших из Трансвааля с намерением отплыть в другой порт. Правительство облагало побором любого мужчину, женщину или ребенка, ступившего на португальскую землю. Попасть в страну было не сложно, однако тюрьма ждала любого, отказывавшегося платить за право ее покинуть.
Владельцы отелей и лавочники всех мастей также извлекали максимальную выгоду от присутствия иностранцев и прилагали экстраординарные усилия по извлечению из карманов гостей монет, не попавших в сундуки правительства. В "Кардоза" - единственном заведении, достойном носить звание отеля, за право спать на голом полу взимался соверен. Извозчики презрительно кривились при виде монеты достоинством меньше золотого соверена за доставку одного пассажира к консулу. Лимонад в киоске стоил два шиллинга. Если путешественник оставался в городе несколько дней и успевал подхватить лихорадку, врач требовал за вызов три фунта. На таможне иностранец расставался с десятью шиллингами. При этом, если таможенник пребывал в благодушном настроении, багаж не досматривался.
Блокада британского флота стала страховым полисом для мошенников, подавляющее большинство которых были британскими подданными. Суда, успешно "прорвавшие" блокаду, неизменно принадлежали англичанам, без зазрения совести сбывавшим доставляемые припасы агентам трансваальского правительства, снабжая, таким образом, армии бурских республик всем необходимым. Лоренцо Маркес кишел людьми, извлекавшими выгоду из сложившегося положения довольно сомнительными способами, и почти каждое предприятие подобного рода принадлежало британцам, хотя немало германцев, американцев и французов в свою очередь пытались поймать птицу удачи в этой малярийной дыре.
Железная дорога от Лоренцо Маркес до Рессана Гарсия у трансваальской границы до войны не пользовалась особой популярностью среди путешественников. Когда поезд тащился по пыльной, монотонно-однообразной стране, слишком бедной и нездоровой даже для черных, европеец наверняка задавался вопросом, стоило ли швейцарским судьям целых десять лет заниматься делом касательно банкротства этой линии, или они приняли бы решение в один день, если бы вели его, на месте. Вдоль самой дороги простиралась равнина, покрытая множеством деревьев и изобилующая источниками воды. Огромные участки отличных пастбищ наводили на мысль, что эта территория великолепно подходит фермерам, но, к сожалению, данный район пользовался дурной славой из-за малярии и белые старались его избегать. Наконец миновав несколько пирамидообразных копи, высившихся по обе стороны дороги, поезд вползал в Трансвааль. Преодолев длинный железнодорожный мост, соединявший берега реки, состав останавливался на первой трансваальской станции - Коматипоорт.
Учтивые бурские таможенники требовали от пассажиров выйти из вагонов со всем багажом для досмотра. В отличие от Лоренцо Маркеса здесь не брали взяток, и ничто не укрывалось от бдительного взора бородатых инспекторов. Чемоданы и багаж тщательно досматривались, письма перечитывались от слова до слова, незадекларированные револьверы и боеприпасы конфисковались. Проверялась даже одежда пассажиров. Паспорта тщательно изучались. Если инспектора все удовлетворяло, на ботинках пассажира мелом ставился крестик, и гость был свободен. Фельдкорнет округа, присутствовавший на станции, представлялся определенным пассажирам, которых считал иностранными волонтерами, и предлагал им бесплатный билет до Претории. Буры даже не пытались скрыть факт, что волонтеры приглашались в страну, и делали все, чтобы те чувствовали, что их прибытие приветствуется и оценено по достоинству.
После Коматипоорт поезд медленно вползал в горы, где огромные пики вонзались в облака, а гигантские валуны нависали над дорогой. Узкие дефиле тянулись во всех направлениях и грохот водопадов на Крокодайл-Ривер, бегущей вдоль железной дороги часто заглушал стук вагонных колес. Цветы всевозможных окрасок, огромные кактусы и густая тропическая растительность покрывали берега реки. Время от времени в зарослях мелькала тростниковая крыша негритянской хижины, свидетельствуя, что и здесь обитают люди.
После нескольких часов карабканья к небу по узким скалистым уступам, поезд устремлялся вниз в небольшие длины, напоминавшие гигантские зеленые чаши. В одной из таких долин приютился небольшой городок Махадодорп, лежащий на пересечении с важной линией, ведущей к золотым полям Лиденберга. Несколько домов крытых рифленым железом, опрятная железнодорожная станция и прекрасный пейзаж.
После двадцатичасового путешествия по зараженной малярией стране, поезд достигал западной границы этого пояса и останавливается на ночь в маленькой зеленой чашеобразной долине с красноречивым названием Ватерваль Ондер - "под водопадом". Уставших пассажиров встречали несколько домов и лучший в Южной Африке отель. Хозяин, месье Матис, и его великолепное заведение казались глотком свежего воздуха для задыхавшихся путешественников, выбравшихся из пустыни. После однообразного питания на судне и "своеобразной" пищи в Лоренцо Маркес, жареная оленина, свежее молоко и яйца "от Матиса" очаровывали гостей не меньше чем сладкий дурманящий запах роз, наполнявший долину.
Второй день путешествия начинался подъемом по великолепному ущелью, которым воды Крокодайл-Ривер сбегают с высокогорных плато верхнего вельда к пустынной, пораженной лихорадкой стране, наполняя эту миниатюрную южноафриканскую Швейцарию мириадами радуг. Длинный, петляющий, наклонный туннель, начинавшийся у вершины горы, выходил к волнистым равнинам Трансвааля - удивительно быстрый переход от страны полной самых диких и величественных пейзажей, к территории лишенной даже деревьев и валунов, способных скрасить монотонность ландшафта. По одну сторону этой природной границы лежала громадная территория, изрезанная горами и ущельями, обладая которыми буры, как они надеялись, могли противостоять любой армии вторжения, по другую сторону с трудом можно было разглядеть валун, способный укрыть одиночного стрелка. Здесь от грохота поезда разбегались не антилопы, а стада скота и отары овец, а вместо крытых тростником хижин дикарей виднелись оштукатуренные и окруженные плетнями фермерские дома.
Небольшие группки кирпичных, крытых рифленым железом домов и лавок, возникали из вельда через определенные долгие промежутки времени. Горящая вдали трава выдавала присутствие буров-фермеров с их стадами, а вытянувшиеся длинной бечевой воловьи упряжки, медленно ползущие по равнине, свидетельствовали, что не все мирные занятия заброшены с началом войны.
Первым свидетельством несметных подземных богатств региона были дымящиеся трубы угольных шахт Белфаста. Затем из вельда выплывал Мидделбург - маленький городок с крышами, раскрашенными в государственные цвета, контрастно выделявшиеся на фоне окружавшей их зелени. Здесь иностранец, возможно впервые, видел буров с бандольерами и винтовками, ехавших в свои коммандо на фронт. Их провожали поправлявшиеся от ран друзья и женщины с печальными лицами. Седые буры степенно прощались с женам и детьми, молодые утешали залитых слезами возлюбленных.
После Мидделбурга железная дорога бежала по земле, за которую противники уже сражались раньше. Слева от дороги, в маленькой лесистой лощине, лежал Бронкхорст-Спруйт, где в 1880 году пало полторы сотни британцев. Затем за окнами вагона проплывал едва достойный взгляда поселок - Эрсте Фабрикен, и, наконец, появлялись холмы Претории, где во время Первой войны располагались лагеря буров, стороживших запертый в городе британский гарнизон.
Военная Претория поражала иностранцев тишиной и спокойствием. Столица Трансвааля и до начала боевых действий была степенным и малолюдным городом, особенно на фоне Йоханнесбурга с его беспокойными обитателями. А когда на границах заговорили пушки и большинство бюргеров отправились на войну, улицы города совсем опустели. Лишь женщины и дети собирались у расклеенных бюллетеней, читая новости с фронтов. На верандах домов больше не сидели с кофе и трубкой их бородатые хозяева, а в холлах государственных зданий звучали редкие шаги тех, кто был недостаточно крепок, чтобы носить оружие. Воловьи упряжки, еще недавно столь привычные на улицах города, теперь появлялись редко, и если одна из них катилась к Рыночной Площади, то, зачастую, бичом щелкала женщина. Исчезли облаченные в черное члены Фолксраада, клерки и удалившиеся от дел фермеры, обсуждавшие дела на веранде Дома Правительства или "Трансвааль Отеля". На вопросы, касательно их пребывания, обращенные к женщинам и детям, следовал неизменный ответ "вкоммандо" или "убит".
Оживление в столице наблюдалось редко - большей частью в связи с прибытием иностранных волонтеров или бюргерских отрядов, следовавших через город на фронт. "Гранд Отель" и "Трансвааль Отель" (последний правительство предоставило для временного проживания волонтеров) кишели иностранцами. Солдаты удачи, делегации Красного Креста, корреспонденты европейских и американских газет и подрядчики всех мастей. В коридорах заведений звучал любой язык кроме африкаанс. Время от времени в отелях мелькали бороды буров, покинувших фронт, чтобы отдохнуть от армейского быта или сопровождавших тело погибшего товарища. Через улицу, в Военном Департаменте, куда волонтеры обращались за оружием, то и дело разгорались бурные сцены. Изощренный европейский вкус оскорблялся скромным ассортиментом предлагаемого снаряжения. Волонтеры, требовали клинки, бинокли и всевозможные изыски для себя и лошадей, воспринимая скудное, но рациональное и надежное снаряжение бюргера, как личное оскорбление. Но кричать и дуться было бесполезно и, в конце концов, иностранцы, ворча, брали то, что им предлагалось.
Бывшие офицеры европейских армий, титулованные лица и охотники-профессионалы, прибывшие в Преторию, похоже, считали, что буры просто обязаны принять их в свои ряды в качестве командиров. Наиболее здравомыслящие, с определенной долей самоиронии, быстро избавлялись от этой иллюзии и отправлялись в поле, как рядовые бюргеры. Более амбициозные дулись несколько недель, но, в конечном итоге, также присоединялись к коммандо. Лишь немногие из европейцев вернулись домой, не услышав грохота орудий. Для тех, кто решал остаться в стороне и наслаждаться мирной жизнью, в Претории имелось достаточно новостей и слухов, частично компенсировавших непосредственные впечатления с поля боя.
Присутствие армейских подрядчиков ощущается в любой стране вовлеченной в войну. Претория, не являлась исключением, просто кишела ними. Коммерсанты заполняли вагоны поездов сновавших в Лоренцо Маркес и обратно, толпились в коридорах отелей, рвались в правительственные учреждения, и мельтешили по всему городу. Часть высокопоставленных буров, в мирное время заслуживших репутацию страстных обличителей Британии, и не скупившихся на призывы к оружию, сумели уклониться от отправки на поля сражений и превратились в энергичных поставщиков провизии и боеприпасов для правительства. Подобно всем бизнесменам, жирующим на человеческой крови, эти дельцы желали, чтобы война длилась бесконечно. Европейцы и американцы, в мирное время имевшие "выходы" на правительство, также превратились в цепких и пронырливых подрядчиков. Перед искушением не устояли даже некоторые англичане, снабжая армию противника своей страны и, вдохновляя павших духом буров продолжать сопротивление. Кабинеты Здания Правительства осаждали люди, предлагавшие лошадей, вагоны, муку, фураж и одежду по заоблачным ценам, и в большинстве случаев, находившееся в затруднительном положении правительство платило запрашиваемые суммы. Рука об руку с подрядчиками действовали спекулянты, пытавшиеся получить выгодные концессии, участки под разработку и даже золотые шахты. Перед войной, когда орды спекулянтов и дельцов, желавших получить концессии, наводняли город, им было не так просто добраться до трансваальских денег, но, после того, как наиболее достойные и рассудительные члены Раада отправились на фронт, лишившись возможности защищать финансовые интересы своей страны, деловая жизнь столицы окрасилась в черный цвет.
Со стороны казалось, что Преторию постоянно окутывала некая печальная атмосфера, не важно, радовались ли его обитатели победе на Спион-Копе или переживали катастрофу у Паардеберга. Одна и та же скорбная толпа стариков, женщин и детей смотрела на процессию военнопленных и посещала похороны в церкви. Самая блистательная победа бюргеров не изменяла ни внешнего вида города, ни настроения его обитателей. Не было митингов и ликующих криков, когда объявлялось о победе, но, с таким же стоическим спокойствием, принимались самые горькие вести о поражениях. Победы отмечали пением псалмов, поражения - молитвами о даровании победы.
Тысячи британских подданных, все еще остававшихся в Трансваале, оказались менее флегматичными. Узнав о первой победе британской армии, они даже не пытались изображать лояльность. Новости о капитуляции Кронье британцы встретили с таким воодушевлением, будто находились в Лондоне, а не на территории враждебного государства. В Йоханнесбурге в честь этого события состоялся феерический костюмированный бал, а в Претории, за несколько шагов от здания Правительства, дали обед с шампанским. Правда, несколько дней спустя всех участников данных мероприятий выслали из страны.
Трогательной чертой буров, особенно заметной в первые месяцы войны, была их искренняя вера в иностранное заступничество или интервенцию. В то время, как большинство иностранцев считало фантастичным само предположение, что какая-либо европейская держава рискнет угрозой войны с Великой Британией ради буров, едва ли нашелся бы бюргер, не цеплявшийся за надежду закончить войну именно таким образом. В их головах твердо засела уверенность, что Россия извлечет выгоду из увязания Британии в Южной Африке, вторгшись в Герат и Северную Индию. Когда трансваальские газеты начали предаваться подобным прогнозам, трезвые головы посчитали это началом конца. В течение нескольких недель буров вдохновляли сведения, что американские ирландцы вот-вот вторгнуться в Канаду, спутав Великобритании все карты. Когда этот бред оказался газетной уткой их надежды переключились на восстание в Ашанти (современная Гана). Отправляя три делегации в Европу и Америку, буры твердо верили, что смогут побудить Францию, Россию или Америку вмешаться.
Две бурские газеты, преторианская "Volksstem" и йоханнесбургская "StandardandDiggers' News" впадали в экстаз при каждом благосклонном отзыве иностранной прессы и пустых обещаниях второразрядных европейских политиков. Лишь по-прошествии шести месяцев войны буры убедились в тщетности своих надежд на иностранную помощь, осознав, что судьба республик зависит только от них самих.
Жизнь консульских служб в Претории не отличались простотой и в мирное время, но с началом военных действий она усложнились десятикратно. Французский и германский консулы были заняты заботами об обширных горных интересах своих соотечественников, и попечением о сотнях французских и немецких волонтеров, пополнивших ряды бурской армии. Им приходилось уделять внимание, как процветающим бизнесменам, так и банкротам, обадривать раненых и хоронить мертвых, искать родственников и заботиться о вдовах и сиротах. Но труднее всего пришлось американскому консулу, на долю которого выпало больше работы, чем на всех остальных вместе взятых. Кроме заботы об американских интересах, консул опекал шесть тысяч британских военнопленных, находившихся в городе. Каждое из тысяч входящих и исходящих писем пленников изучалось на предмет нарушения нейтралитета. Американцы распределили среди военнопленных почти двадцать тысяч фунтов денежных средств и тоны посылок. Поток писем и телеграмм, касавшихся здоровья и местопребывания пленных британских солдат, поступали в консульство мешками, в сотни раз превышая объем корреспонденции, проходившей через консульство в мирное время.
Одним из самых знаменательных событий произошедших в Претории непосредственно перед занятием города британцами, стало собрание Фолксраада 7-го мая 1900 года. В нем участвовали ветераны, пережившие семь месяцев войны. Места многих членов собрания украшали пальмовые ветви, отмечавшие смерть их владельца. Генералы, комманданты и бюргеры, сменив затасканные на поле боя костюмы на черное одеяние законодателей, заполнили кресла. Бюргеры с бандольерами, консулы и военные атташе в театральной униформе, бизнесмены и женщины с выплаканными от горя глазами заполнили места для зрителей. Свои места заняли главы департаментов и Исполнительного Совета, Государственный Секретарь Рейтц и генерал Схалк Бургер. Председатель Раада генерал Лукас Мейер объявил о прибытии Президента. Рааду требовалось обсудить много неотложных дел, но самой главной его заботой была дальнейшая судьба страны. О прекращении сопротивления и капитуляции не говорилось ни слова. Президент выступал за продолжение боевых действий, до тех пор, пока не будут достигнуты выгодные для буров условия. "Должны ли мы терять мужество?" - обратился он к собравшимся, - "Никогда! Никогда! Никогда!". "Могут ли люди, вдохновляемые и направляемые Высшей Силой, не осознать, что их обязанность, не только перед теми, кто уже пожертвовал своей жизнью ради Отчизны, но и перед потомством, жаждущим свободы для своей страны, продолжать и довести эту войну до победного конца". На следующий день члены Фолксраада сняли черные одежды законодателей и вернулись в свои коммандо, ободряя уставших и вселяя веру в отчаявшихся.
На короткое время Претория вновь обрела вид мирного города, но быстрое приближение противника вскоре повергло столицу в отчаяние и панику.
Небольшие отряды с изможденными, уставшими лицами спешили через город на поле боя, надеясь хоть немного задержать противника. Женщины с детьми на руках заполнили своды церквей стенаниями и молитвами. Дезертиры, спешившие на свои фермы, раздували размеры недавних поражений, сея панику в, и без того возбужденной, толпе. Слезы и страх господствовали повсеместно. Железнодорожную станцию захлестнули толпы людей надеявшихся спастись от грядущей катастрофы.
Наконец настал день, когда, перепачканные грязью и кровью отступавшие коммандос прошли через город, и вскоре раскатистый грохот британских орудий прокатился по холмам и лощинам, окружавшим затаившуюся столицу.
С ФЕРМЫ НА ФРОНТ
Каждый бур знал, что война неминуема, задолго до 11 октября 1899 года, и готовился к ней. Теоретически, система мобилизации была настолько проста, что через час после того, как официальное обращение генерал-комманданта достигало округа, бюргер мог выступать к границе. "Маузер", выданный правительством, тщательно проверялся и смазывался, бандольер заполнялся патронами, в карман клалась Библия. Пока отец семейства готовил оружие, его фрау, собрав в полотняный мешок хлеб, билтонг и кофе, имела время пришить на шляпу супруга небольшой республиканский "фирклер", или, помня обычаи старых войн с дикарями, мохнатый коричневый хвостик суриката. Когда эти несложные приготовления завершались, слуга-кафр приводил лошадь хозяина и крепил к передней луке небольшую скатку - одеяло и плащ. К задней луке приторачивался маленький закопченный котелок для кофе. Вот и все сборы. Бур из вельда не любил униформу. Отправлялся на охоту или войну, он желал чувствовать себя привычно и комфортно, поэтому отправляясь в коммандо, он надевал те же вельветовые или "молескиновые" брюки, темный пиджак, широкополую шляпу и самодельные туфли, какие носил каждый день.
Всадник, принесший приказ о призыве, едва достигал соседней фермы, как бур, одетый, снаряженный и вооруженный уже сидел в седле своего надежного неприхотливого пони.
Покинув дом, бюргер не нуждался в чьей-либо заботе о нем и его лошади. Он давно знал, где должен встретиться с другими бюргерами своего района (варда), и направлялся именно туда. В месте сбора бур заставал своих друзей и соседей, собравшихся группами и обсуждавших сложившееся положение.
Некоторые из них прибывали с большими, крытыми белыми тентами вагонами, запряженными волами, предназначавшимися для транспортировки боеприпасов, интендантских запасов и багажа. Как только фельдкорнет видел, что его люди в сборе, вагоны высылались вперед и отряд отправлялся к оговоренному месту собора коммандо округа. Там коммандос поступали под начало комманданта, избранного на предыдущих выборах.
Это официальное лицо получало приказы непосредственно от генерал-комманданта. До ведома бюргеров приказы доводились через фельдкорнетов, на что почти не требовалось времени. После того как прибывали все вард-коммандо, коммандо округа отправлялось на участок фронта, где требовалась его служба. Двигаясь по грязному, раскисшему от непрерывных дождей вельду, оно представляло собой довольно занятное зрелище. В авангарде тащились огромные, доверху груженые вагоны, сопровождаемые ордой галдящих черных слуг, то и дело подгонявших сыромятными бичами откормленных длиннорогих волов. За вагонами следовали всадники. На марше коммандо не придерживалось полагавшейся военным формированиям дисциплины, и если бы не винтовки и бандольеры, его можно было бы принять за партию бюргеров, едущих в Преторию праздновать Нахтмаал. Молодежь то и дело вырывалась из толпы, устраивая импровизированные скачки и получая по возвращении нагоняй за утомленных лошадей. Время от времени острый глаз бура замечал в отдалении антилопу, и тогда несколько охотников отъезжали в сторону, чтобы немного разнообразить меню.
Если коммандо формировалось в округе, расположенном далеко от границы, оно направлялось к ближайшей станции, откуда поездами перебрасывалось на фронт. Погрузка коммандо проходила быстро и слажено. Каждый боец заводил свою лошадь в скотный вагон. Седло, сбруя и заплечный мешок отправлялись в пассажирский. Затем на грузовые платформы загоняли громоздкие фургоны. Не было отдельных представителей, занимавшихся погрузкой лошадей или фургонов. Не было начальников и служб выделенных для исполнения массы всевозможнейших обязанностей, отвлекающих на себя сотни человек в любой другой армии.
Бюргеры, в большинстве своем непривычные к путешествиям по железной дороге, наслаждались новыми впечатлениями и умудрялись веселиться, не смотря на то, что в одном купе ютились по шесть человек вместе с седлами и багажом. Изрядную долю времени занимало пение псалмов. Когда они уставали петь, то подшучивали друг над другом, или, высунувшись в окно, дразнили охрану железнодорожных мостов и кульверт. На станциях бюргер хватал кофейник и мчался к локомотиву запастись горячей водой для кофе. Редко случалось, чтобы бур, отправляясь на фронт, прихватил с собой спиртное. Несмотря на всевозможные задержки и неприятности, обычные в подобных путешествиях и всегда служивших достойным поводом для солдата любой армии приложиться к бутылке, пьянства и громких ссор практически не было. Иностранным волонтерам казалось, что каждый бюргер старался жить по Божьим Заповедям, которые усердно перечитывал по много раз на дню. Задерживался ли поезд на сайдинге или резко останавливался, так что все слетали с полок, в купе звучали лишь остроты и шутки. Неудобства, которые солдат привык сопровождать тоннами брани, у этих псалмопевцев проходили без замечаний или комментариев, а проблемы, вроде плохого снабжения на маршруте, вызывали лишь легкое ворчание.
Очень немногие из них хвастали доблестью, проявленной на поле боя или снайперскими способностями. Редко кто доказывал превосходство буров, над противником или говорил о трех месяцах, достаточных для разгрома британской армии. Джеймсона вспоминали довольно часто, но большей частью в таком контексте, что человек незнакомый с событиями предвоенных лет, посчитал бы его одним из выдающихся патриотов Трансвааля. Его не проклинали, а скорее благодарили, за своевременное предупреждение о грозившей опасности. Некоторые доходили до того, что предлагали после войны воздвигнуть Джеймсону монумент, поскольку он раскрыл бюргерам глаза на замыслы Британии, дав время должным образом вооружиться. Редкий бур хвастался количеством врагов, павших от его пуль. Чаще, о солдатах Королевы, погибших за дело, о сути которого не имели не малейшего представления, хозяин "маузера" говорил с нотками горечи. По прибытии поезда в пункт назначения, буры вновь занимались лошадьми и транспортными средствами, при этом выгрузка производилась даже быстрее погрузки.
Бур всегда тщательно заботился о своей лошади. После выгрузки коммандос выжидали несколько часов, чтобы животные могли поесть и восстановить силы после утомительного путешествия. Убедившись, что лошади отдохнули, коммандант подавал команду "в седло", и вновь формировалась процессия с караваном воловьих упряжек. Теперь коммандо двигалось в походном порядке присущем любой регулярной армии. Высылались головные и боковые дозоры, а офицеры становились во главе своих людей.
БЮРГЕР- ВОИН
По мнению большинства военных наблюдателей, называть вооруженные силы буров армией, значило давать этому слову слишком широкое толкование. Вооруженные силы Трансвааля и Оранжевой Республики роднило с классическими, в европейском понимании, армиями лишь одно - буры сражались, используя порох, винтовки и пушки. Они не признавали ни дисциплины, ни муштры, ни формы, ни знамени части. Более всего их коммандо походили на гигантские копии охотничьих партий, полстолетия тому рыскавших у Зоутпансберга в поисках дичи.
Когда иностранный корреспондент, посетивший один из лагерей в Натале, обратился к бюргеру "солдат", бур из Ваккерстроомского округа перебил его, заметив, что буры не солдаты. "Если вы хотите, чтобы мы понимали к кому вы обращаетесь, - продолжил он, - называйте нас бюргерами или фермерами. Солдаты только у англичан". Буры использовали термин "солдат" по отношению к врагу, считая подобное обращение для себя оскорбительным, так как оно, по их мнению, подразумевало, что человек сражается за плату. В мирное время гражданин бурских республик именовался бюргером, и, отправившись на войну, желал им оставаться. "Мои бюргеры", - обыкновенно обращался к ним Пауль Крюгер до войны. И на фронте они с удовлетворением слушали, как он говорил: "Мои бюргеры хорошо делают свою работу". Буры гордились своей "гражданскостью", и когда стране угрожала опасность, они защищали ее как граждане, а не как наемные солдаты.
В бурских республиках существовали законы, обязывавшие всех бюргеров в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет, в случае необходимости, вступить в коммандо и отправляться на войну. Однако не существовало закона, запрещавшего буру, моложе или старше указанного возраста, брать в руки оружие. Вследствие подобных обстоятельств, в коммандо находилось почти все мужское население в возрасте от тринадцати до восьмидесяти лет. В благоприятном южно-африканском климате молодежь буров быстро взрослела, и мальчик двенадцати-тринадцати лет по своему физическому развитию соответствовал шестнадцатилетнему юноше-европейцу. Он привык жить в открытом вельде, охотясь со старшими, и когда видел, как его компаньоны собираются на войну, обычно упрашивал их позволить присоединиться к коммандо. Мальчик-бур не носил бриджи, как его сверстники в других странах.
В натальских лагерях жило множество мальчишек не старше двенадцати лет, а в коммандо воевали сотни подростков, не достигших возраста, предписываемого законом. Во время осады Ледисмита, в лагере Стандертонского коммандо, выделялся мальчик одиннадцати лет - с виду совершенный ребенок. Он неотлучно следовал за отцом, куда бы тот не шел: то ли в бой, то ли за водой. "Если отца ранят или убьют, я возьму его ружье", - оправдывал он свое пребывание на фронте.
Когда генерал Де Вет у Саннас-Пост захватил семь британских орудий, двум из вызвавшихся их обслуживать добровольцев, было пятнадцать и четырнадцать лет. Питеру Ханнингу (Потчефстроомское коммандо), раненному в бою у Схолц-Нек не исполнилось и пятнадцати, но его достойное поведение в бою отмечалось всеми бюргерами, принимавшими участие в столкновении. Тойнис Малдер (Преторийское коммандо) отпраздновал свое шестнадцатилетие за два дня до того, как был дважды ранен, а Виллему Жуберу, родственнику генерал-комманданта, было всего пятнадцать, когда его ранило под Ледисмитом. В бою у Кодосранда пятнадцатилетний Питер де Ягер (Бетлехемское команд) получил серьезное ранение, вынося с поля боя раненого отца. В армии Кронье, сдавшейся под Паардебергом было не менее сотни бюргеров, не достигших шестнадцати лет, а в числе тех, кто сумел улизнуть из окруженного лагеря по реке, были двое мальчишек из Блумфонтейна по фамилии Рокс в возрасте двенадцати и четырнадцати лет.
В бою у Магерсфонтейна пятнадцатилетний бур подполз на двадцать метров к трем британским солдатам и приказал им поднять руки. Думая, что поблизости находятся и другие бюргеры, солдаты побросали ружья и сдались мальчику, который отвел их к палатке генерала Де ла Рея. Когда тот спросил парня об обстоятельствах дела, мальчик невозмутимо ответил: "О, я их окружил". Этот юноша был членом коммандо известного как Пенкоп Коммандо - подразделения, состоявшего из школьников. С этим отрядом связана история времен войны 1881 года. Тогда, вместе с отцами, в боях участвовало много юношей младше пятнадцати лет. После боя на Манджубе, когда шли переговоры о мире, сэр Эвелин Вуд, командовавший британскими войсками, попросил генерала Жубера показать ему знаменитое Пенкоп Коммандо. Жубер приказал, отряду выстроится перед палаткой, и когда приказ был исполнен, представил его генералу Вуду. Вначале сэр Эдвин не верил, считая, что генерал Жубер шутит, но когда ему объяснили, что это действительно славный Пенкопский отряд, он сокрушенно покачал головой и посоветовал детям вернуться за парты.
Считается, что человек, достигший шестидесяти лет, изжил себя как солдат. Но у буров не единицы, а сотни стариков, полагали своим долгом защищать страну. Седовласые старцы, которые в других странах занимались бы себя чтением газет с описанием подвигов их внуков, отправлялись в разведку и прочесывали холмы с таким же рвением, что и бюргеры вполовину моложе их. Людей, способных похвастаться внуками, среди коммандос было не счесть. Почти в каждом лагере можно было увидеть отца семейства, его сыновей и внуков, сражавшихся с одинаковой энергией и энтузиазмом. Во время войны Паулю Крюгеру исполнилось семьдесят пять, но несколько его бюргеров, отправившихся на фронт, были еще старше. Прадед, стоявший в общем строю, кажется мифом, но в Натале было несколько таких бойцов. Старый Ян ван дер Вестхайзен, в свои восемьдесят два сохранял активность и энтузиазм, и чрезвычайно гордился четырьмя правнуками. Пит Крюгер, родственник президента, старше его на четыре года, был активным участником каждого боя, который провело Рустенбургское коммандо, ни разу не уклонившись от исполнения долга на том основании, что уже воевал в 1881 году и сражался с людьми доктора Джеймсона. Четверо сыновей Крюгера делили с ним кров и еду, а десять внуков воевали в других коммандо. Яну ванн Тандеру из Бошофа, серьезно раненому в бою у Схолц-Нек, было шестьдесят восемь. Генералу Жуберу исполнилось почти семьдесят, но что касается физической активности, то в его коммандо насчитывалось не менее двух десятков бюргеров, проявивших в одном бою больше азарта и энергии, чем Жубер за всю Натальскую кампанию.
Буры старше шестидесяти лет добровольно охраняли сотни мостов и кульверт на железных дорогах Трансвааля, Оранжевой Республики и Верхнего Наталя, чтобы молодые отправлялись туда, где приносили больше пользы. Старые или увечные бюргеры занимались снабжением армии, сопровождая продовольственные вагоны или заготавливая фураж для лошадей.
Среди буров встречались бюргеры, ранее сражавшиеся под британским флагом. Пожалуй, самым курьезным примером выглядел Игнаций Феррейра, сражавшийся с зулусами под командованием лорда Вулсли, являвшийся кавалером Ордена Бани, пожалованного ему Королевой. В 1899 году Феррейра со своим коммандо осаждал Мафекинг. Пауль Дитц, секретарь генерала Мейера, также воевал под британским флагом в нескольких туземных войнах.
Но молодость и старость, плечом к плечу сражавшиеся с врагом - не единственные крайности, проявившиеся на этой войне. К границам отправилось почти все мужское население республик, и ни богатство, ни социальное положение не являлось оправданием для уклонения от службы. Высококвалифицированные специалисты из Претории и Йоханнесбурга жили в лагере, соседствовавшем с лагерем фермеров из самого дальнего вельда.
Юристы и врачи, фотографы и бакалейщики, спекулянты и церковные сторожа, судьи и бармены запирали свои лавки и офисы и отправлялись на фронт. Даже священники оставляли церкви, чтобы читать молитвы и проповеди в лагерях бюргеров. Члены Фолксраада, составившие ультиматум, послуживший поводом к войне, не только в числе первых оказались на фронте, но и наравне со всеми шли в атаку. Студенты европейских университетов, вернувшиеся домой при первых признаках надвигавшейся грозы, сидели в одной траншее с самыми дремучими провинциалами. У буров не существовало классовых различий, не позволявших фермеру заговорить с миллионером, и дипломированный выпускник Кембриджа в течение нескольких месяцев сиживал у одного костра с фермером, считавшим, что Земля плоская, а Соединенные Штаты - часть Австралии.
Бур, родившийся в городе или городке, называл своего "сельского" кузена takhaar, эпитет, означавший человека с всклокоченной бородой и длинными, нечесаными волосами. Но тотне обижался на подобное обращение. Такхаары воплощали дух буров времен Великого Трека, преодолевших тысячи преград и создавших Республики. Будучи глубоко религиозным, прямодушным человеком, такхаар настороженно относился к чужаку. Но если тот удостаивался его доверия, такхаар мог отправиться в вельд пешком, лишь бы гость ехал на лошади. Если он не мог общаться с гостем на его языке, то, вместо беседы, предлагал кофе, баранину, хлеб и все самое лучшее, что имелось в его запасах. Если он предлагал обменяться табаком, то человек мог считать, что заполучил друга на всю жизнь. Такхаар отправился к границам за несколько недель до объявления ультиматума, чтобы патрулировать вельд. Такхаар остановил Джеймсона, взобрался на Манджубу и сражался с туземцами. Такхааром был бур до того, как золото перетрясло страну, и он гордился своим стилем жизни. Боевые качества такхаара лучше всего иллюстрирует разговор, состоявшийся в самом начале войны, после боя у Данди, где буры взяли в плен отряд британских кавалеристов. Один из гусарских офицеров поинтересовался наименованием полка, с которым он сражался. Отвечавший ему бур пошутил, что у них нет полков, а люди разделены на три бригады - Африканеры, Буры и Такхаары. "Сейчас с вами сражалась Африканерская бригада, - объяснял бур, - когда их убьют в поле выйдут Буры. Они сражаются в два раза лучше Африканеров. А когда убьют всех Буров, тогда в дело вступят Такхаары, а тех вообще, хлебом не корми, дай повоевать". Офицер, немного помолчав, вздохнул: "Ну, если это правда, нам предстоит поработать больше, чем я думал".
Мужчина с бородой и длинными ниспадающими усами с началом войны стал идеалом бюргера, и почти каждый бур вовлекся в процесс отращивания бороды. Молодые люди, в мирное время питавшие отвращение ко всяким лохматостям на лице, принялись интенсивно взращивать роскошные усы и бороды. Через несколько месяцев боев среди коммандос, почти не встречалось бритых бюргеров. Борода стала своего рода свидетельством гражданства бурских республик, и через какое-то время любой бур если не по сути, то по виду был вылитый такхаар. К тому же борода отчасти облегчала идентификацию "свой-чужой" на больших дистанциях.
Несмотря на способность держать оружие в руках, едва ли двадцать процентов бюргеров составлявших коммандо, признали бы годными к службе в любой кадровой армии того времени. Обычные медицинские требования не позволили бы стать солдатами тысячам коммандос. В коммандо встречались люди с одной рукой или одной ногой. У кого-то был один глаз, другой почти ничего не видел, третий был счастлив, сумев расслышать звук выстрела собственной винтовки. Множество бюргеров носили очки или обладали другими физическими недостатками. Но, высокий процент бюргеров, негодных к воинской службе, вовсе не означал общего слабого здоровья буров. В своей массе они были не слабее других фермеров обитавших в любом уголке земного шара. Если вычесть чрезмерно молодых и старых, больных и увечных, то численность вооруженных сил буров сократилась бы не менее чем в половину.
В головах европейцев с трудом укладывалась концепция армии детей, прадедушек, подслеповатых и инвалидов в которой растворялась горстка бойцов, годных к воинской службе, игравших роль закваски. Эта невероятная смесь производила на иностранных офицеров, прибывших добровольцами в Трансвааль настолько тяжелое впечатление, что некоторые из них, потрясенные, поспешили вернуться на родину.
Одежда, в которой бюргер воевал, была столь же неуместной с классической точки зрения, как и физические данные большинства из них, хотя, вряд ли дорогая униформа имела большую практическую ценность. Не существовало каких-либо правил или законов, принуждавших бюргеров носить определенный тип одежды. Люди Преторийского и Йоханнесбургского коммандо получили уникальную возможность отправиться на войну в униформе. Прибыв к границе, эти коммандос щеголяли в "хаки" почти такого же фасона, что и солдаты противника. Данные коммандо состояли преимущественно из горожан, усвоивших или сохранивших много иностранных обычаев и привычек. Возможно, они чувствовали себя воинственнее, нося специальную полевую форму, но буры старшего поколения и такхаары смотрели на молодежь Претории и Йоханнесбурга упакованную в хаки довольно косо, неодобрительно покачивая головами, придерживаясь мнения, что подобные нововведения слишком отдают антиреспубликанским духом.
Отдельного упоминания заслуживает униформа артиллеристов - представителей фактически единственных кадровых подразделений, как армии Трансвааля, так и Оранжевой Республики. Правда, в поле, большинство бойцов Staatsartillerieиз униформыпредпочиталиносить лишь кителя и шляпы
Большинство буров прибывало на поле боя прямо с ферм. В лагерях они носили ту же одежду, в которой стригли овец или пасли скот. Отправляясь на фронт, бывалые коммандос позаботились об относительном комфорте.
Некоторые бюргеры, покинув дом, кроме ружья и бандольера брали лишь дождевик, одеяло и мешок с едой, однако большинство, не желая расставаться с привычным бытом, везли с собой багаж посолиднее. Некоторые прибывали в коммандо на больших вагонах, груженных кухонной утварью, сундуками, ящиками с едой, матрацами и печками. Особую заботу о комфорте проявили рустенбургские фермеры. Эти такхаары прихватили даже семьи.
Обычно бюргер имел две-три лошади, чтобы всегда располагать свежим животным. Как правило, одной лошадью бур пользовался сам, другая везла утварь и запасную одежду, а третья-четвертая предназначалась для туземных слуг.
Без лошади бур, как воин стоил на порядок меньше. Своей репутацией вездесущего и неуловимого противника бюргеры во многом обязаны именно чудесным пони. Небольшие и выносливые животные могли неспешно рысить несколько дней подряд, при дневном переходе в сотню километров. При необходимости, всадник догонял южноафриканский поезд (понятно, что местные поезда не мчались со скоростью света). Южноафриканские пони хорошо переносили любую погоду, были маловосприимчивы к болезням (за исключением одного сезона в году), могли работать два, а то и три дня, довольствуясь пучком травы. Они прекрасно себя чувствовали на подножном корме, а когда зима иссушала вельд, то несколько вязанок сена помогали им сохранять неплохую форму. Маленькие лошадки взбирались на крутые скалистые холмы с проворством диких коз, не теряя тропу в самую глухую темень. Животные без отвращения пили грязную воду из луж и не тяготились отсутствием скребницы и щетки. Большинство из них подчинялись малейшему движению повода, и мгновенно останавливались на легкий свист. Когда бюргер бросал пони и отправлялся в бой, животное оставалось там, где его покинули. Если случайный снаряд или пуля обрывала его жизнь, хозяин немедленно ретировался с поля боя.
На ранней стадии Натальской кампании лагеря были полны вагонов. При отсутствии добротных палаток, абсолютно необходимых в период сильных дождей, вагоны сослужили бюргерам добрую службу. Задняя часть вагона прикрывалась дугообразным тентом, под которым и жил бюргер. Многие буры располагали небольшими, легкими четырехколесными повозками (на местном жаргоне "спидер"), или двухколесными "капскими" экипажами. Последние, в случае оснащения тентом, предоставляли неплохое укрытие ночью, и служили маневренным транспортным средством, при передислокации коммандо. Если ожидался быстрый марш, все тяжелые вагоны оставлялись на попечение туземных слуг, которых имел каждый бюргер. Частью представлений бюргера о персональном комфорте был зонт, защищавший от солнечных лучей, а холодным утром бур не считал ниже собственного достоинства набросить на плечи женскую шаль.
Это была республиканская армия, состоявшая из граждан республики, и все, что имело противоположный привкус, в большинстве своем отвергалось. Здесь не было знамен и штандартов, с которыми шли в бой (хотя коммандос не отказывались позировать для иностранных корреспондентов на фоне национальных флагов). Девизы иногда вышивались на шляпных лентах, иногда вырезались на ружейных прикладах. "За Господа и Свободу", "За Свободу, Землю и Народ" и "За Господа, Страну и Справедливость" - вот слова, с которыми буры отправились на войну. Некоторые украшали шляпу лентой национальных цветов, в то время как другие носили на завернутых вверх полях миниатюрные фотографии Президентов.
Не считая риска столкновения с противником и тоски по дому, фронтовая жизнь не особо тяготила рядового бюргера. Главное - он имел коня и винтовку, а значит, всегда был более-менее счастлив. У него имелись продукты и туземный слуга, способный приготовить обед. Над бюргером не довлела дисциплина, и он был сам себе хозяин. Обычно, в том же лагере находились его сыновья или братья, что весьма скрашивало полевую жизнь. Он мог нести службу в пикете или пойти в бой, если имел к этому склонность, а мог оставаться в лагере, и за все время боевых действий так ни разу и не глянуть в глаза противника. Каждые два месяца бур получал десятидневный отпуск, а первые пять месяцев войны жена и дети имели возможность навещать отца семейства в лагере. Если он воевал на Северном или Западном фронте, то имел отличные возможности для охоты, выслеживая антилоп так часто, как ему того хотелось. Ему не было необходимости просыпаться в какой-то определенный час, и он мог отходить ко сну, когда того желал. Не было ни муштры, ни перекличек, ни десятков мелких условностей, которые изрядно портят жизнь солдату регулярной армии. Согласно закону в воскресенье или в церковные праздники бюргер не работал. Если противник вел себя спокойно, а бур был ярым приверженцем соблюдать Шаббат, в эти дни он и пальцем не шевелил. В общем, бюргер ел, спал или сражался когда того желал, и никто не мог заставить его изменить своим привычкам.
Самой примечательной чертой бурской армии было равенство офицеров и рядовых, при полном отсутствии высокомерия в поведении их лидеров. Бурские генералы и комманданты, находясь на фронте, не носили какой-то особенной формы, поэтому было достаточно сложно отличить офицера от простого бюргера. Все офицеры, начиная с генерал-комманданта, имели ружья и бандольеры, и, в большинстве случаев, носили обычную гражданскую одежду, не подчеркивавшую их статус. Офицеры проводили со своими людьми все время, зная большинство бойцов по имени. За редким исключением, до войны все генералы были фермерами, и, как следствие, не могли отгородиться кастовым превосходством, даже если бы и пожелали того.
Генерал Мейер играл со своими людьми в "кольца", генерал Бота менялся с бюргерами табаком, а генерал Смутс и один из его офицеров были чемпионами своего лагеря по висту. Заговаривая с офицером, редко какой бюргер касался шляпы, предпочитая рукопожатие. Вообще, буры охотно обменивались рукопожатием и с друзьями, и с незнакомцами. Если генерал посещал лагерь, многократные рукопожатия были непременным атрибутом. Когда генерал Жубер шел от кемпа к кемпу, он приветствовал всех встречавшихся ему бюргеров. Так же поступали остальные генералы и офицеры. Когда бы президенты Крюгер и Стейн не появлялись в коммандо, они пожимали руки всем, кто к ним подходил. Со стороны могло показаться, что каждый бур лично знаком с любым другим буром республики. То же наблюдалось и в отношении иностранцев. Боль в запястье лучше всего убеждала волонтеров в республиканском духе бюргерской армии. Многие буры не могли ничего поделать с этой привычкой и пожимали руки даже британским военнопленным, к немалому изумлению последних.
Другой поразительной чертой жизни бурских лагерей, была глубокая религиозность, насквозь пропитавшая их быт. В конце девятнадцатого века человек, шедший сквозь войну с молитвой и пением гимнов, в перерывах между боями читавший Ветхий Завет, казался смешным. Но бур был религиозен по-настоящему и, отправляясь на фронт, полагался на Завет не меньше, чем на оружие.
Он верил в правоту своего дела и считал, что Господь благоволит его борьбе. 11-го октября, перед переходом границы у Леингс-Нек, состоялась религиозная служба. Каждый бюргер в коммандо преклонил колени и молил об успешном и быстром окончании кампании. В течение часа холмы, на которых, около двадцати лет тому, многие из этих же бюргеров благодарили Господа за победу у Манджубы, оглашались религиозными гимнами и песнями людей, отправлявшихся убивать и быть убитыми.
Служба в лагерях проводилась ежедневно - на рассвете и после захода солнца, вне зависимости от того, был рядом противник или нет. Поначалу, будучи разбужен многоголосым гомоном большого коммандо, иностранный волонтер проклинал религиозное рвение буров. Однако, по мере обвыкания, раздражение сменялось пониманием и восхищением. После заката бюргеры вновь собирались группами у лагерных костров и, глубокими басистыми голосами, воздавали хвалу Господу. Принимал ли бур пищу за уставленным яствами столом или поспешно спрыгивал с седла, чтобы перекусить билтонгом с куском хлеба, он неизменно склонял голову, прося Господнего Благословения. Перед боем бюргеры собирались вокруг своего фельдкорнета, и тот вел их в молитве, так же как затем вел под пули. По завершении сражения, не важно, выигранного или нет, вновь звучали молитвы. В рапортах коммандантов победы и поражения неизменно приписывались Воле Божьей и постоянно встречались фразы подобные: "вся слава принадлежит Господу Всемогущему, что вел нас", "Бог даровал нам победу", или "Проведение направляло наши стопы". Человеку, не знавшему буров и чуждому их вере в Провидение, эти религиозные излияния казались совершенно неуместными. Лишь после внимательного наблюдения за действиями и эмоциями бюргера иностранец убеждался, что бур искренен в своей вере и старается остаться христианином не только на словах, но и на деле.
Армия буров, подобно армии Кромвеля, сражалась не хуже, чем молилась. Бур доказал, что мог, в случае необходимости, отстоять свое мнение с винтовкой в руках, но сама мысль о необходимости убивать людей ему претила. Он предпочитал держать в руке трубку, а не ружье, и с удовольствием занимался бы привычными мирными делами, не считай он эту войну святым, богоугодным делом.
Бур любил свой дом больше чем фронтовой лагерь, и пользовался любой возможностью вернуться к семье. Он не рвался в драку и редко шел в бой, если не был твердо убежден, что исход сражения зависит от его персонального участия. Он сражался не потому, что любил кровопролитие. Более того - ему претила необходимость убивать человека, и часто можно было видеть бура, оплакивавшего убитых британских солдат. После боя на Спион-Копе, где орудия бюргеров отправили на тот свет немало британцев, не один бур, сняв шляпу, сокрушался по поводу войны, и между словами: "бедный Томми" и "какая бессмысленная резня", смахивал слезу, катившуюся по щеке.
Редко можно было видеть буров, праздновавших победу. Они могли сказать "это хорошо", узнав о Спион-Копе или Магерсфонтейне, но никогда не прибегали к стрельбе в воздух, как способу изъявления радости. Иностранцы, воевавшие на стороне буров, часто бывали вне себя от даже после небольшого успеха, но бюргеры спокойно, а чаще неодобрительно, смотрели на эти демонстрации восторга, никогда не принимая в них участия.
ОСОБЕННОСТИ АРМЕЙСКОЙ СИСТЕМЫ БЮРГЕРОВ
Бур, объединяя в себе качества и командира, и рядового солдата, оказался для британца сложным противником. Его успехи объясняются тем, что в бою каждый бюргер был сам себе генерал. Этим же объясняются почти все его поражения. Там, где эта армия "генералов" объединялась и слажено выполняла намеченный план, успех был обеспечен, но если среди "генералов" согласие отсутствовало, с такой же вероятностью гарантировался провал. Если бы благоприятное стечение обстоятельств породило лидера, способного привить жесткую дисциплину рудиментарной армейской системе Трансвааля и Оранжевой Республике - шансы буров на победу возросли бы многократно.
Коммандос выбирали командиров так же, как выбирали президентов и гражданскую администрацию. Выбор голосующего в большей степени определяли не возраст, способности или военный опыт кандидата, а принадлежность к семейному клану, религиозной или политической партии. Как часто бывает в политической жизни любой страны, большинство голосов доставалось отнюдь не самому талантливому и не самому опытному. Именно из-за подобной системы выборов осенью 1899 года во главе армии стоял Пит Жубер, в то время как этот пост требовал более молодого и энергичного командующего. На последних выборах генерал-комманданта Жубера, принадлежавшего к Прогрессивной партии, поддержала и Консервативная партия, члены которой не желали, чтобы спустя два года, этот популярный политик выставил свою кандидатуру на пост Президента, против Пауля Крюгера.
Голосованием же избирались комманданты округов и фельдкорнетывардов (районов). При этом, как правило, во внимание принимались вовсе не их военные способности. Жители варда - наименьшей политико-административной единицы, избирали своего фельдкорнета, скорее, как администратора и гаранта соблюдения законности в мирное время, чем, как командира, способного вести людей в бой. По такому же принципу выбирался коммандант округа, обычно насчитывавшего пять вардов. Возможно, бурская система выборов командиров общим голосованием и имела некоторые преимущества, но она стирала малейшие признаки субординации между офицером и бойцом. Бюргер, отдававший голос за фельдкорнета, считал, что тот обязан ему определенной долей признательности, и соответственно, по собственному усмотрению решал, когда стоит подчиняться, а когда нет, поскольку реальными рычагами воздействия фельдкорнет не обладал. Коммандант формально начальствовал над фельдкорнетами, а генерал над коммандантами, но эта власть была реальной, лишь при условии, что воля командира совпадала с точкой зрения его людей. Столь необычными для любой регулярной армии взаимоотношениями, объясняется характерное распределение ролей в армиях Республик, когда каждый бюргер считал себя ровней генералу.
Во главе армии стоял генерал-коммандант, облеченный полномочиями руководить операциями. В его непосредственном подчинении находились ассистент-генералы. Пятерых из них Фолксраад назначил, незадолго до начала военных действий. На ступень ниже стояли вехт-генералы (боевые генералы), названные так, чтобы отличать их от ассистент-генералов. Затем следовали комманданты округов. Их ранг приблизительно соответствовал рангу полковника. Фельдкорнеты, начальствовавшие над людьми варда, рангом соответствовали майору. Бюргеры варда делились на группы численностью около двадцати пяти человек под командой капрала (аналог лейтенанта).
В армии бюргеров не было корпусов, бригад, полков и рот, требовавших сотни офицеров. Были просто коммандо, не важно, состоявшие из десяти человек или десяти тысяч. Число офицеров абсолютно не сказывалось на боеспособности армии, поскольку каждый офицер от генерал-комманданта до капрала носил винтовку, выполняя в бою те же функции, что и любой другой бюргер.
Перед боем, созывался кригсраад - военный совет, проходивший несколько необычным способом. На подобном собрании голос простого, далекого от понимания вопросов войны бюргера, весил почти столько же, сколько голос генерал-комманданта, а план становился законом, лишь получив одобрение большинства. Решение, принятое кригсраадом, вовсе не предполагало, что согласованный план удовлетворял самых опытных воинов, присутствовавших на совете. Было возможным и законным, когда торжествовало мнение шестнадцати капралов, хотя пятнадцать генералов и коммандантов противились ему изо всех сил. Естественно, не каждый военный совет заканчивался подобным образом, но, известно немало кригсраадов, на которых мнение старших офицеров отклонялось голосами фельдкорнетов и капралов. Несомненно, таким образом, определялась воля большинства, но часто за нее приходилось платить большую цену. На кригсрааде в Натале, решившем оставить позиции вдоль Тугелы и отступить севернее Ледисмита, предложение об отступлении горячо оспаривалось самыми храбрыми и талантливыми генералами, но голоса капралов, фельдкорнетов и коммандантов превалировали, и генералам пришлось снять осаду, приказав бюргерам отступать. У Мафекинга состоялось множество кригсраадов, на которых пытались принять решение о штурме города, но неизменно фельдкорнеты и капралы, имевшие больше голосов, чем комманданты и генералы оказывались рисковать жизнями своих людей в столь опасном, по их мнению, предприятии. Даже настойчивые призывы генерал-комманданта штурмовать Мафекинг, раз за разом отвергались большинством кригсраада, представлявшим высшую военную инстанцию.
Когда голосование заходило в тупик, то, бывали случаи, что, с голосом генерал-комманданта считались меньше, чем с голосом бюргера. На одном из малых кригсраадов в Натале, когда голоса разделились поровну, исход голосования решил старый бюргер, не имевший отношения к военному совету, отозвавший своего капрала в сторону и убедивший его изменить позицию, тем самым определив результаты собрания.
Кригсраад являлся высшей военной властью в стране. Его решения становились законом, а неподчинение им, карались штрафом. Меньшинство кригсраада обязывалось исполнять план большинства, однако можно привести бесчисленные примеры, когда генералы и комманданты, выполняя решения кригсраада, действовали вопреки резолюции, принятой советом. В любой другой армии мира, такие действия квалифицировались бы, как неподчинение приказу, с соответствующим наказанием, но в бурской армии подобные вольности грозили не более чем личной неприязнью. В соответствии с законом, провинившемуся офицеру, следовало предстать перед кригсраадом и привести доводы в оправдание, но подобные случаи были чрезвычайной редкостью.
Один из немногих случаев, когда офицер отчитывался перед кригсраадом за пренебрежение долгом, имел место после подрыва британцами "Лонг Тома" под Ледисмитом. Артиллерийского офицера, командовавшего постом, осудили за пренебрежение обязанностями и разжаловали. После битвы у Белмонта вехт-генерал Якоб Принслоо (Оранжевая Республика) был обвинен кригсраадом в трусости и разжалован до ранга бюргера. Это был первый бой Принслоо, и он изрядно испугался. Когда один из бюргеров поинтересовался, с какого рубежа отражать атаку британцев, Принслоо, растеряно пробормотав "Бог знает, а я не знаю", бежал со всеми своими людьми.
Бывало, что комманданты действовали вопреки решениям кригсраада. Так, вторгшись в Наталь, буры решили атаковать британский отряд, расположившийся у Данди. На кригсрааде постановили, что генерал Лукас Мейер атакует с востока и юга, а генерал Эразмус - с севера. Мейер занял Талана-Хилл, восточнее Данди и копи южнее города, на рассвете открыв огонь по войскам генерала Пенн-Саймона. Генерал Эразмус и Преторийское коммандо, с полевыми орудиями и "большим Крезо", заняли гору Импати на севере, но когда подошло время поддержать соотечественников, сражавшихся в семистах метрах ниже по склону, Эразмус не позволил своим людям сделать ни единого выстрела. В результате Мейер был вынужден отступить с Талана-Хилл, а британские войска смогли уйти на юг в Ледисмит. Если бы генерал Эразмус выполнил решения кригсраада и принял участие в бою, буры имели все шансы разгромить британцев.
Но еще более серьезные последствия имело неподчинение комманданта Буйса (Хейделбергское коммандо), которому 19-го февраля 1900 года поручили занять позицию на Бошранде, называемую Хлангве. Британцы несколько недель пытались сбить буров с Бошранда. Коммандант Буйс получил приказ со своим людьми ночью сменить уставших товарищей. Вместо того, чтобы немедленно, той же ночью пойти на Хлангве, он разбил бивак на небольшом перевале поблизости, намереваясь занять назначенную позицию утром. Ночью британцы обнаружили, что позиция осталась без защитников и перебросили туда своих людей. Таким образом им удалось вбить клин в Бошранд, вынудив буров уйти за Тугелу. Менее серьезные последствия имел отказ генерала Де ла Рея выполнить решение, которое он же помог принять. Это произошло у Брандфорта, в Оранжевой Республике, через несколько недель после оккупации Блумфонтейна. Все генералы, находившиеся поблизости, встретились на кригсрааде и решили предпринять концентрированную атаку на британские силы у Тафелькопа, между Блумфонтейном и Брандфортом. Генералы Смутс и Бота совершили длинный ночной переход, заняв исходные рубежи, что бы на рассвете атаковать противника. Было договорено, что начнет атаку коммандо Де ла Рейя, а сама операция не начнется, пока он не подаст сигнал. Сигнал так и не был подан, и после нескольких часов ожидания коммандо вернулись в Брандфорт, где узнали, что Де ла Рей даже не выступал из своего лагеря.
Когда офицеры нижнего ранга - фельдкорнеты и капралы не подчинялись решениям кригсраадов, проявляли трусость или недостойное поведение, бюргеры, находившиеся под их командованием, могли выдвинуть им обвинения, сместить и избрать новых офицеров. Капралы избирались бюргерами с началом войны, и занимали эти должности до тех пор, пока их поведение соответствовало ожиданиям подчиненных. В ходе первых трех месяцев боев происходили бесчисленные перевыборы подобного рода. Нередко капрал бесцеремонно смещался со своей должности лишь потому, что имел неосторожность вызвать раздражения какого-либо влиятельного бюргера, находившегося у него в подчинении.
Определенно, личная популярность много значила при избрании на должность, но не оставалась незамеченной и личная храбрость. В лагерях вдоль Тугелы несколько капралов отказались от своих должностей, в пользу бюргеров, отличившихся в бою.
Однако, каким бы независимым и безответственным не выглядел бурский офицер, он кажется человеком в оковах, в сравнении с рядовым буром. Бюргер не был связан никаким законом, за исключением собственной совести. Правда, существовал государственный закон, обязывавший его присоединиться к коммандо и отправиться на фронт, или, при отказе, заплатить небольшой штраф. Но, оказавшись в коммандо, он становился сам себе хозяином, и мог от души потешаться над "мистером Аткинсом" и его обязанности нести службу, даже при отсутствии боевых действий. Ни генерал, ни указы Фолксраада не могли принудить бура выполнить приказ, если он не склонен был его выполнять, и не было на земле силы, способной вытащить бюргера из палатки, если он того не желал. Во многих странах человек мог добровольно записаться в армию, но раз уж он стал солдатом, то вынуждено подчинялся дисциплине. У буров же, бюргер был обязан присоединиться к армии, но мог не сражаться, если ему это претило. В натальских лагерях были сотни людей, не участвовавших ни в одном бою, и за первые шесть месяцев войны не сделавших ни одного выстрела. И наоборот, сотни бюргеров добровольно принимали участие в каждой схватке, вне зависимости, было ли задействовано в ней их коммандо.
Когда кригсраад решал вопрос об атаке или обороне, офицеры на встрече определяли, сколько людей понадобится для данной работы. Затем они возвращались к своим коммандос, и после объяснения задачи, спрашивали добровольцев. Офицер не мог вызвать определенного человека и приказать ему принять участие в планируемом деле, он мог лишь попросить бюргера добровольно исполнить задачу. Часто бывало, что выполнить работу соглашалось все коммандо - несколько сотен человек, но не менее часто происходило обратное - лишь десятая или двадцатая часть бюргеров выражала желание присоединиться к экспедиции. Через несколько дней после боя на Спион-Коп генерал Бота искал четыре сотни добровольцев, готовых помочь отразить ожидаемую атаку. В это время в районе Ледисмита находились почти десять тысяч бюргеров, но эти четыре сотни он собрал с большим трудом. Готовность выразили две сотни людей из одного коммандо, сто пятьдесят три из второго, двадцать восемь из третьего, пятнадцать из четвертого и пять из пятого - всего 401 человек.
Когда Генерал-коммандант Жубер в своем лагере у Моддер-Спруйт, получал просьбу прислать подкрепление, он не имел права просто приказать какому-либо коммандо, находившемуся у него под рукой, отправляться на линию огня. Он мог лишь просить коммандантов и фельдкорнетов найти добровольцев. Если люди отказывались идти, подкрепление не высылалось, и бюргеры, ведущие бой, ставились перед выбором: продолжать борьбу в одиночку или уступить позицию противнику. Снятие блокады Ледисмита отчасти объясняется фактом, что генералы буров не смогли добиться помощи от Жубера, стоявшего севернее Ледисмита с десятью тысячами бюргеров. Бота, Мейер и Эразмус почти неделю сражались без передышки, и когда их люди (около двух тысяч) находились на грани изнеможения, обратились к Жуберу с просьбой прислать подкрепление, или смену. Но кригсраад решил, что армия должна отступать к Биггарсбергу и Жубер не смог, или не пожелал, послать на Тугелу ни одного бойца. В результате Бота бросил позиции, которые, при наличии элементарной воинской дисциплины среди коммандос, имел шанс удержать.
С другой стороны офицерам не всегда приходилось упрашивать бюргеров идти в бой. Можно привести немало примеров, когда коммандос, без лишних разговоров, выполняли поставленную задачу.
В Натальской кампании у буров было достаточно бойцов, и работа казалась настолько легкой, что большинство бюргеров, ни разу не выходило на огневой рубеж. Когда же успехи британцев в Оранжевой Республике вынудили буров обороняться, отлеживать бока в палатке стало не так просто. Генерал Кронье смог вывести на поле боя гораздо больший процент людей, чем генерал-коммандант Жубер. Он чаще перемещался с места на место и обходился со своими бюргерами гораздо строже. К концу кампании Кронье, все его люди добровольно участвовали в боях. Они понимали, что должны сражаться. Именно этого понимания не хватало Натальской армии. Когда бур видел, что вынужден или сражаться, или умереть, то воевал не хуже других, но когда считал, что его присутствие на огневом рубеже не критично - предпочитал оставаться в лагере.
На натальском фронте сотни бюргеров, принимали участие почти в каждом бою. Среди лучших бойцов можно упомянуть Йоханнесбургских Полицейских (столь поносимых и презираемых в мирное время), Преторийское коммандо и молодежь других коммандо.
Было немало и старых буров, оставлявших свой лагерь при первых звуках орудийной канонады, но в большинстве случаев возраст погибших в бою составлял от семнадцати до тридцати лет.
После захвата британцами Блумфонтейна, когда кригсраад в собравшийся в Кроонстаде, решил продолжать партизанскую войну, большинство вагонов и прочих "лагерных атрибутов" отправились домой, и лагерная жизнь стала не столь комфортна. Коммандос очень мало оставались на одном месте, а возможность встретиться с противником выпадала почти ежедневно. К этому времени война длилась почти шесть месяцев, но многие из бюргеров едва успели распробовать ее вкус. Когда генерал Христиан Де Вет начал свою кампанию в восточной части Оранжевой Республики, людей, остававшихся в лагере во время боя, едва хватало для надежной охраны. В боях у Саннас-Пост, Мустерс-Хук и Вепенера в акциях принимали участие около девяносто пяти процентов его бюргеров. В Натале боевой запал у большинства бюргеров отсутствовал напрочь, иначе Жубер смог бы дойти до Дурбана. Но несколько месяцев спустя, когда бюргеры осознали, что их винтовки действительно нужны, и что, не сражаясь, они вскоре окажутся на острове Святой Елены, буры вычистили свои "Маузеры" и принялся воевать упорно и умело.
Беззаботность и безразличие, проявившиеся на ранней стадии Натальской кампании в отношении к непосредственному участию в боях, распространялись и на такую важную сторону армейской жизни, как охрана лагеря. Буры не имели часовых и аванпостов в обычном понимании. У них существовала брандвахта, когда сотня или более бюргеров, занимали позицию на определенном расстоянии от лагеря, и оставались на ней до рассвета. Как правило, эти добровольцы находились под командованием капрала, который отвечал перед фельдкорнетом за наличие определенного количества людей на каждую ночь. Нести брандвахту никого не принуждали, к тому же эта служба считалась легкой, поэтому всегда находилось достаточное количество добровольцев.
Отправляясь на брандвахту, бюргер брал с собой одеяло, трубку и котелок. Прибыв на намеченное место, он привязывал лошадь и устраивался поудобнее с трубкой и кофе. Когда было известно, что враг находится поблизости, в целях личной безопасности брандвахта не спала, но, когда казалось, что опасности нападения нет, бур покрепче закутывался в одеяло и, подложив под голову седло, храпел до рассвета. К уснувшим при несении брандвахты применялось очень снисходительное наказание. Иногда, поутру бюргер мог не найти затвора от своей винтовки. Когда же капрал, предъявив затвор, в виде наказания поручал ему носить камни или коробки с продовольствием, бюргер безо всякой опаски мог проигнорировать приказ.
В ходе войны буры завоевали репутацию прирожденных разведчиков. Их спионам, в частности, отдавал должное командующий ледисмитским гарнизоном британский генерал Джордж Уайт. По его словам: "В ходе всей кампании, с первых дней, как только буры пересекли границу и до снятия блокады с Ледисмита, и я, и другие командиры испытывали неудобства от великолепной системы разведки противника, достойной всяческой похвалы. Я молил Господа, чтобы они ею пренебрегали, поскольку, стоило мне после полудня отдать приказ на передислокацию орудий, как к утру, противник уже знал об этом. У них повсюду были агенты, которые, несмотря ни на какие трудности, передавали нужную информацию. Я садил под замок каждого кто, по моему мнению, мог им что-то передать, но тем или иным способом их разведка все равно действовала".
Бур уверенно ориентировался на местности, имея зоркие и внимательные глаза. Полевая оптика имелась в крайне ограниченных количествах, в основном у старших офицеров. Чрезвычайно прозрачный южноафриканский воздух создавал великолепные условия для наблюдателя, но буры изумляли иностранных волонтеров способностью отличить бюргера от британца там, где иностранец едва видел движущийся объект.
Изначально в бурской армии не было специальных подразделений для ведения разведки, из-за чего, несмотря на великолепные личные качества бюргеров, в деле сбора информации о противнике постоянно чувствовался недостаток организации. Когда генералу или комманданту требовалась точная информация о британцах, он просил добровольцев выполнить нужную работу. Во время Натальской кампании были случаи, что разведку не вели по несколько дней, и генералы не имели достоверных сведений о противнике.
Не существовало правил, запрещавших бюргеру покидать лагерь, когда ему вздумается, или перемещаться в любых направлениях, и большое количество информации генералы получали именно от этих людей, бродивших по вельду. В прифронтовой зоне человек, не выглядевший как бюргер, едва мог проехать пару километров, не будучи остановлен буром, возникшим, словно из-под земли. "Куда вы направляетесь?", или "Откуда вы направляетесь?" - таким было неизменное приветствие, и если незнакомец не мог дать вразумительный ответ или показать соответствующий документ, следовала команда "Руки вверх". В вельде, бур всегда были настороже, слонялся ли он по округе, направлялся ли домой или возвращался в лагерь. Как только он получал информацию, которую считал ценной, тут же мчался на ближайшую телеграфную или гелиографную станцию, чтобы передать ее своему комманданту или генералу. К тому же, обычно, бур имел много белых и черных друзей, помогавших ему получить данные о противнике. Совокупность этих факторов и заставляла генерала Уайта давать высокую оценку бурской службе разведки, которая, несмотря на эффективность работы, была скорее химерой, чем реальной службой.
Относительная воинская дисциплина присутствовала лишь в двух небольших подразделениях, известных как Государственная Артиллерия Трансвааля (Transvaalse Staatsartillerie) и Государственная Артиллерия Оранжевой Республики (OranjeVrijstaatArtilleryCorps). Эти подразделения, созданные задолго до войны, проводили регулярные учения и тренировки, продолжавшиеся даже на фронте. Йоханнесбургская Полиция также практиковала подобие дисциплины, которая, однако, не смогла удержать ее бойцов от бунта, когда те решили, что в одиночку вынесли все тяготы войны и потребовали отпуска. Крупицы настоящей воинской дисциплины можно было обнаружить в Кроонстадском коммандо у одного из фельдкорнетов (Тринга), который каждое утро проводил перекличку и проверял состояние оружия. Эта необычная процедура пришлась бюргерам настолько не по вкусу, что они направили возмущенный протест генералу де Вету. Однако генерал поддержал своего фельдкорнета, заявив, что действуй подобным образом все офицеры, дела на фронте пойдут гораздо лучше.
Тем не менее, не смотря ни на что, каждый бюргер подчинялся определенному нравственному закону. И когда он нарушал этот закон, самым страшным судьей выступала его совесть. В армии существовали правила подчинения и рудиментарная система наказаний, но применялась она чрезвычайно редко. Если бюргер соблюдал дисциплину, то делал это по внутреннему убеждению, а не из-за страха перед офицерами. Бур был глубоко религиозен, и считал, что подчиняясь, обретает определенную благосклонность в глазах Господа. Именно эта религиозность, а не только умение метко стрелять, и умело маскироваться, превращала бура в отличного бойца. Если бы не искренняя вера, армии Трансвааля и Оранжевой Республики представляли бы собой пеструю неуправляемую толпу, но несокрушимая вера в Бога и Промысел Божий сцементировала это своеобразное сообщество южноафриканцев, превратив его в грозного противника одной из сильнейших армий мира.
ОСОБЕННОСТИ ТАКТИКИ БУРОВ
Несоразмерность численности и мощи, противостоявших друг другу армий, выглядит просто кричащей, и трудно винить имперских ура-патриотов, утверждавших, что военные действия продляться не более месяца. На одной чаше весов расположилась армия, каждый батальон которой был обучен, подготовлен и имел многолетнюю практику стычек и войн, то и дело вспыхивавших в различных уголках империи. Эту армию поддерживала многомиллионная нация, обладавшая поистине безграничными финансовыми и материальными ресурсами. Во главе армии стоял человек, получивший великолепную теоретическую и практическую подготовку. На другой чаше оказалось тридцать тысяч фермеров, не имевших традиционной армейской выучки и дисциплины. Ни один выбывший из строя бюргер не мог быть заменен, а запасы снаряжения не могли быть пополнены. Армию возглавляли фермеры, часть которых даже не подозревала, о существовании теории военного дела и понятия не имела, как протекали и выигрывались современные войны. Успехи, более полугода сопутствовавшие бурской армии, и последующие неудачи, несомненно, обусловлены их, как тогда выражались, "системой" ведения боевых действий.
Самим бурам, похоже, было безразлично, обладают ли они какой-либо военной системой. По меньшей мере, подавляющей части генералов и простых бюргеров о таковой, скорее всего, известно не было. Конечно, буры имели свой подход к ведению войны, зародившийся на основе многолетнего опыта стычек с туземными племенами и в ходе предыдущей войны за независимость, но его трудно назвать "системой". Это был, скорее, инстинкт, опиравшийся на здравый смысл. К несчастью для буров его не дополняли дисциплина и должная армейская подготовка, способные довести боевые качества бюргеров до совершенства.
Большинство буров уверенно обращались с оружьем, прекрасно ориентировались на местности и грамотно выбирали укрытия. Бур с первого взгляда определял, насколько удобна та или иная высота, можно ли ее защитить или атаковать, имеются ли удобные пути отступления. Будучи сам себе командир, бюргер держал в голове собственный план боя - в этом и заключалась основа его "военной системы".
В британской армии, как и в других регулярных армиях того времени, предполагалось, что солдат ничего не понимает, ничего не знает и ничего не предпринимает самостоятельно, подчиняясь лишь командам своего офицера. Изначально полагалось, что он глуп, и, похоже, существовала предустановка удерживать его в подобном состоянии, идеальном для исполнения роли маленькой шестеренки в гигантской армейской машине. Иногда создается впечатление, что солдата регулярной армии считали животным, стоящим на наинизшей ступени развития, задача которого подчиняться офицеру - человеку, обладающему разумом. Результат подобного подхода закономерен - когда офицер, попав под огонь, погибал, терял самообладание, или не мог проявить должных командирских качеств - солдаты, шедшие за ним, превращались в стадо. Их паника, словно чума, поражала соседние подразделения, и небольшая локальная неудача грозила обратиться катастрофой. В регулярной армии, ценность солдата определялась ценностью командовавшего им офицера, а ценность армии способностями ее генералов. У буров достоинства генералов и коммандантов имели гораздо меньшее значение, поскольку бюргер почти всегда действовал по собственной инициативе. Генералы и офицеры были важны, в первую очередь, для "доставки" бюргеров к планируемому месту столкновения с противником, после чего их роль, как командиров заканчивалась, ибо каждый бюргер сам решал, как ему вести бой. Можно сказать, что наибольшее различие между армией буров и регулярной британской армией заключался в распределении интеллекта.
Если интеллект регулярной армии концентрировался в офицерах, то у буров большая часть практического воинского чутья и инициативы распределялась в основной массе бойцов.
Британский Премьер-министр Дизраэли однажды сказал: "Бесспорно, размышлять энергично, ясно и глубоко в тиши кабинета - достойное проявление интеллектуальности, но думать столь же энергично, ясно и глубоко под пулями - высочайшее проявление и ярчайший триумф человеческих способностей". Не пытаясь данной цитатой доказать, что каждый бюргер являлся человеком высочайших душевных качеств и умственных способностей, трудно не признать, что сражавшийся бур был более чем серьезным противником.
Подметив удобное стечение обстоятельств, бюргер, никогда не ждал приказа, чтобы им воспользоваться. Когда он видел, что может безопасно подобраться к противнику, он делал это на свое усмотрение. Когда полагал, что следует занять другую позицию, опять же, действовал по собственной инициативе. Он оставался на позиции до тех пор, пока считал себя в безопасности. Если условия складывались благоприятно - шел вперед, если неблагоприятно - отступал, не важно, был на это приказ или нет. Когда бур видел, что бюргеры на другом участке боя попадали в переделку, он отправлялся на выручку, а когда собственная позиция, по его мнению, становилась непригодной для обороны, просто бросал ее и отправлялся на другую, где, по его мнению, снаряды и пули сыпались не так густо.
Никто никого не донимали приказами, скорее бросалась в глаза их нехватка. Это всех устраивало, поскольку бюргер не любил, когда ему приказывали. Он выполнял работу с большим энтузиазмом, когда действовал по собственному побуждению. Так, во время боя на Моддер-Спруйт, два молодых бюргера заметили отряд британцев, скрытно двигавшийся к копи, занимаемом Крюгерсдорпским коммандо. Понимая, что, бюргеры, если их не предупредить, будут отрезаны, юноши, под градом пуль, галопом пересекли открытое пространство в пятистах метрах от противника, и успели сообщить комманданту крюгерсдорпцев информацию, спасшую его людей. Подобное поведение бюргеров не было исключением.
Второй отличительной чертой бурской армии являлась ее мобильность. Каждый бюргер сидел на проворной лошади или пони, и, соответственно, его перемещение, не важно, наступление или отход, было во много раз динамичнее подобных маневров пехоты противника - преимущество, поистине бесценное в бою и при смене позиции. В ходе боя буры могли на время бросить рубеж обороны, сесть на лошадей и отступить на следующую позицию, сосредоточив силы на ее удержании. Иногда они совершали столь внезапные броски, что британские пехотинцы бывали окружены и отрезаны от главных сил, до того как понимали, что поблизости вообще находились буры. Именно благодаря фактору мобильности буры смогли захватить столь большое количество пленных на ранних стадиях кампании.
В ходе боев вдоль Тугелы бюргеры были вынуждены постоянно менять позиции, поскольку британцы, обладавшие значительным перевесом в силах, держали буров в состоянии вечного брожения. На одном берегу реки, от южной оконечности Спион-Копа на западе до Хелпмакаара на востоке, тридцать тысяч британских солдат выискивали слабое место для прорыва линии обороны. Другой берег защищали две-три тысячи буров, метавшихся от одного холма к другому вдоль всего прикрываемого участка и отбивавших атаки противника. Несомненно, местность им благоприятствовала, но, все же, не до такой степени, чтобы горстка людей могла сдержать тысячи. Осада Ледисмита продлилась несколько месяцев во многом благодаря легкости и быстроте перемещений коммандос.
Мобильность буров хорошо демонстрирует и их отступление от Ледисмита. После того как кригсраад решил отвести войска к Биггарсбергу, потребовалось всего несколько часов чтобы коммандос оставили позиции, загрузили свое имущество в вагоны и отправились на север. Отход был осуществлен так быстро, что стал сюрпризом даже для осажденного гарнизона Ледисмита. Еще вчера буры, как обычно, обстреливали город и все коммандо занимали привычные позиции, а на следующий день на окрестных холмах не осталось ни единого бура. Ночью они тихо оседлали своих лошадей и еще до восхода солнца были за Моддер-Спруйт и Эландслаагте, на пути к Гленко. Отступление генерала Кронье от Магерсфонтейна осуществлялось быстро и организованно. Но, возможно, наилучшим примером мобильности буров стал великолепный отход шести тысяч бюргеров генералов Гроблера, Оливера и Леммера вдоль басутской границы.
После капитуляции Кронье под Паардебергом бюргеры, воевавшие в восточной провинции Капской Колонии, оказались в очень опасном положении, имея значительные силы британцев по фронту, в тылу, на левом фланге и нейтральную территорию племен басуто справа. Свободной оставалась лишь узкая полоска земли вдоль западной границы Басутоленда. Британцы стояли в Блумфонтейне и его окрестностях. Только чудо могло помочь шести тысячам коммандос выпутаться из подобной ловушки и соединиться с соотечественниками на севере. Шесть тысяч всадников могли относительно легко совершить марш, но генералы были обязаны спасти множество огромных транспортных вагонов с боеприпасами и продовольствием. Трек на север начался 12-го марта у Колесберга. Когда все коммандо слились в одну колонну из шести тысяч всадников, семисот пятидесяти транспортных вагонов, двух тысяч туземцев и двенадцати тысяч голов скота - она растянулась на сорок километров.
Дозоры, шедшие западнее колонны, доложили, что британская кавалерия находится в ста километрах, но, к счастью, британцы упустили возможность перехватить бюргеров, и 28-го марта, преодолев около семисот километров за шестнадцать дней, они достигли Кроонстада. Этот великолепный переход, достоин упоминания наряду с Паардебергом, Спион-Копом и Магерсфонтейном. Бюргеров преследовал враг, вдохновленный первыми победами, в то время как путь лежал по сильно пересеченной, раскисшей от дождей местности. Если бы британцы, после капитуляции Кронье под Паардебергом и снятия осад с Кимберли и Ледисмита, сумели захватить эту колону, возможно, война закончилась бы гораздо раньше.
Армия буров двигалась быстро почти при любых условиях. По общепризнанному мнению, на первом году войны британская колонна, отягощенная вагонами и лагерным имуществом, не могла передвигаться быстрее полутора-двух километров в час, а если марш затягивался, то не выдерживала даже такого темпа. Бурское коммандо передвигалось со скоростью восемь-девять километров в час, а нередко, когда требовался быстрый переход, скорость достигала двенадцати километров в час. Когда, в самом начале войны, генерал Лукас Мейер узнал, что британский генерал Пенн-Саймон стоит у Данди, он совершил переход почти в шестьдесят километров за шесть часов и занял Талана-Хилл, располагавшийся в полутора километрах от противника. Англичане узнали о присутствии буров лишь на рассвете, когда те обстреляли их бивак. Когда генерал Де Вет 30-го марта получил сведения, что полковник Бродвуд движется на запад от Таба-Нчу, он находился в нескольких километрах восточнее Брандфорта. Бюргерам потребовалось несколько минут, чтобы сесть на коней и отправиться навстречу противнику. Переход в сорок километров к Саннас-Пост (блумфонтейнской насосной станции) занял всего пять часов, в то время как колонна Бродвуда потратила семь часов на пятнадцать километров, отделявшие Саннас-Пост от Таба-Нчу. Британская колонна не могла двигаться быстрее из-за большого количества вагонов, но и в этом случае ее скорость перемещения нельзя сравнить со скорость колонны Гроблера, Оливера и Леммера, находившихся в аналогичном положении.
Буры всегда старались держать громоздкие и неповоротливые воловьи упряжки в тылу, особенно если противник мог находиться поблизости. В рейды с собой бралось минимально необходимое количество вагонов с боеприпасами и провизией, запряженных мулами, поскольку эти животные могли передвигаться с гораздо большей скоростью, чем волы. Часто бюргеры вступали на опасную территорию, имея провизии всего на несколько дней, предпочитая остаться без продовольствия и боеприпасов, но не связывать себя неуклюжим транспортом, способным в критической ситуации замедлить движение коммандо.
После боя у Моестерс-Нек, коммандо генерала Де Вета имело пищи едва на три дня и очень мало боеприпасов, однако, вместо того, чтобы отложить поход и послать за дополнительными вагонами, генерал продолжил движение на Вепенер, где, после боя, у бюргеров закончились и пища и боеприпасы. Де Вет был вынужден просто кружить вокруг противника, ожидая прибытия вагонов, которые мог взять с собой в начале марша, если бы рискнул обременить себя подобной обузой, принеся скорость движения в жертву относительному комфорту.
Одна из главных причин, почему буры перемещались быстрее британцев, заключалась в различии веса, перевозимого их лошадьми. Бур, отправляясь в рейд, вез с собой самое необходимое. Его седло весило вполовину меньше британского. Бурский всадник и снаряжение, включая седло, винтовку, одеяла и запас еды, редко весили более ста двадцати килограмм, которые лошадь могла нести относительной легко. Британский кавалерист и его снаряжение на начальном этапе войны (тяжелое седло, клинок, карабин и седельные мешки) зачастую дотягивали до ста шестидесяти-двухсот пятидесяти килограмм, быстро утомлявших лошадь. Опять же, почти каждый бур имел две лошади, так что, когда одна проходила под седлом более часа, он мог ее сменить и пересесть на другую, дав первому животному отдохнуть. Благодаря этому, в случае необходимости, бур имел возможность проводить в седле от двенадцати до четырнадцати часов в день. Лошади в нормальном состоянии двигались со скоростью десять километров в час. При форсированном марше буры проходили более ста километров в день, и на следующее утро были способны совершить еще один подобный переход. В ходе боев за Тугелу небольшие коммандо не раз покрывали более ста километров в день, а после боя у Поплар-Грув, Абрахамс-Крааля и захвата Блумфонтейна, казалось, вся армия Оранжевой Республики мчится на север со скоростью поезда-экспресса. Скорость движения армии буров во время этой паники сравнима со скоростью британцев, в свое время отступавших от Данди, и трудно решить, который из двух противников заслужил пальму первенства в номинации "бегство".
Наиболее характерной чертой тактики буров, являлась забота каждого бюргера о собственной безопасности. Мирный фермер, высоко ценил жизнь вообще и собственную жизнь в частности, не горя желанием подвергаться чрезмерному риску, даже ради обретения славы. Бур быстро определял, когда приходит время отступать, и старался не мешкать. Отступление при ощущении опасности - одна из характерных особенностей тактики буров, которую нельзя назвать однозначно выигрышной. Зачастую бюргеры, перестраховавшись, оставляли поле боя, за мгновенье до того, как удача сама шла им в руки. У Поплар-Грув буры могли выиграть день, если бы продержались на позиции пару лишних часов, а не отступили, решив, что бежать безопаснее. С другой стороны, у Эландслаагте иностранцы под командованием генерала Кока, прозевали подходящий момент для отхода, продолжив бой, и были почти полностью уничтожены.
Во время любого боя можно было видеть немало всадников, рысивших по вельду в противоположном от места схватки направлении. Отсутствие дисциплины и ответственности за оставление позиции делало подобную практику, чуть ли не правилом. На деле не существовало какого-либо закона, согласно которому бюргера можно было удержать от бегства если он не желал участвовать в бою. После оккупации Блумфонтейна произошла небольшая стычка в восьми милях к северу от города (у места называемого Тафелькоп), после которой бюргеры Оранжевой Республики разбежались по всему вельду. Страна наполнилась дезертирами, и на каждой ферме оказалось от двух до шести боеспособных мужчин, бросивших свои коммандо.
Не стоит приписывать всю храбрость мира одной нации. Природа мудро распределила этот дар: не все буры были героями, и не все трусами. Генералы буров с несколькими сотнями людей не раз противостояли тысячам британских солдат и умудрялись побеждать. Две с половиной тысячи бюргеров генерала Боты неделю сдерживали войска Буллера, обладавшего более чем десятикратным превосходством. Генерал Кронье с четырьмя тысячами бойцов стал жертвой не менее чем сорока тысяч солдат и ста пятидесяти орудий под командованием фельдмаршала Робертса.
Бюргеры не всегда лежали за укрытием, дожидаясь пока противник подойдет на несколько сотен ярдов. 6-го января в бою у Платранда (близ Ледисмита) буры атаковали и выбили британцев с позиции, при этом потеряв убитыми всего несколько человек. Бой на Спион-Копе, стал ярчайшим проявлений доблести и воинского мастерства бюргеров - небольшой сборный отряд вверх по крутому склону атаковал противника, обладавшего троекратным превосходством в людях. Когда три тысячи кавалеристов лорда Робертса вступили в Якобсдаль, в городе находилось менее сотни вооруженных буров, но они завязали уличную перестрелку, сознательно пойдя на большие потери.
За всю кампанию было совсем немного столкновений, когда силы буров и британцев были равны. При этом, как правило, англичане имели многократное превосходство по орудийным стволам. Буры редко атаковали и никогда не держали оборону на равнине, не потому что им недоставало храбрости. Просто они видели тщетность подобных действий. После того как британцы выбили буров с копи восточнее и северо-восточнее Блумфонтейна, бюргеры, не имея подходящей позиции, отступили до Вааля без особых попыток остановить наступление врага. Бурские генералы, знали, что британские орудия расчистят открытый вельд на несколько километров перед собой и бюргеры не смогут удержать позиции.
Но на подходящей позиции буры настолько хорошо окапывались, что огонь британских орудий не производил на них особого впечатления. У Коленсо и Магерсфонтейна бюргеры оставались в траншеях, в то время как вокруг рвались тысячи шрапнелей и гранат.
Пока пехота противника наступала под прикрытием артиллерии, буры спокойно отсиживались в траншеях, не отвечая на огонь британцев, каким бы ожесточенным тот ни был, поскольку траншеи прекрасно укрывали от шрапнели. Как только пехота достигала зоны поражения (обычно метров семьсот-восемьсот), бюргеры встречали ее прицельным огнем "маузеров", находившим тем больше целей, чем доблестней была атака. Сотни британских солдат расстались с жизнью, выполняя приказ занять покинутые, по мнению их генералов, позиции.
ГЕНЕРАЛЫ
Лидеры буров не являлись генералами в обычном смысле этого слова. За редким исключением, они не изучали стратегию и тактику, не прошли классическую армейскую подготовку, и ни в одной из европейских армий не стали бы даже капралами. Из всх генералов, сражавшихся в армиях республик, максимум трое держали в руках какую-либо книгу по военному делу. Лишь Кронье интересовался теорией и практикой современной войны и пытался использовать прочитанное. Большинство бурских генералы были фермерами. В мирное время их интересовали, главным образом, поля и животные, а не планы будущей кампании. Почти всех избрали генералами перед самым началом боевых действий. Жубер, Кронье, Феррейра и Мейер были, чуть ли не единственными людьми в обеих Республиках, знавшими, что будут призваны на командные должности, поскольку обладали опытом предыдущих войн. Бота, Де Вет, Де ла Рей и Сниман, как и многие другие бюргеры, занявшие ответственные посты позднее, уделяли мало внимания, если вообще заботились о пополнении багажа военных знаний.
Когда трансваальский Фолксраад одобрял ультиматум Великой Британии, он понимал, что подобный акт спровоцирует войну, и соответственно, готовился к ней. Одной из первоочередных задач стало назначение пяти помощников генерал-комманданта: Пита Кронье, Схалка Бургера, Лукаса Мейера, Даниела Эразмуса и Яна Кока. Все они занимали высокие посты в правительстве и пользовались уважением буров. В дальнейшем возникла необходимость в большем количестве генералов и к списку помощников генерал-комманданта Жубера добавилось еще несколько имен: Сарел Ду Тойт, Хендрик Схоеман, Йохан Де ла Рей, Хендрик Сниман и Херман Леммер.
Выбор оказался довольно мудрым, поскольку почти все эти люди выросли в чрезвычайно способных генералов. На начальной стадии кампании генералы буров совершили ряд дорогостоящих ошибок и приняли немало неверных решений, что не удивительно, учитывая опыт и подготовку противостоявшего им противника. Но уже через несколько месяцев кампании, приспособившись к тактике британцев, предводители бюргеров вполне освоились на поле боя.
Одна из причин успешных действий бюргеров во время войны, заключалась в том, что их генералы сражались в хорошо знакомых, по мирному времени, районах. Генерал Кронье воевал вдоль западной границы Оранжевой Республики, которые знал не хуже окрестностей собственной фермы. Генерал Мейер провел большую часть жизни у Биггарсберга и в Северном Натале, где ему был знаком каждый куст. Генерал Бота сдерживал армию Буллера у Тугелы там, где в юности охотился на антилоп. Генерал Христиан Де Вет родился в Деветсдорпе, в районе которого, едва ли существовал овраг или брод, не пересеченный им десяток раз до войны. Генерал Де ла Рей провел большую часть жизни в Западном Грикваленде, а значит, командуя у Кимберли и в юго-западной части Оранжевой Республики, действовал на хорошо знакомой территории. Генерал Сниман, осаждавший Мафекинг, был жителем округа Марико и, следовательно, хорошо знал западную часть Трансвааля. В большинстве случаев генералы буров нуждались в услугах разведки лишь для установления контакта с противником, поскольку патрули могли рассказать им мало нового о характере местности. В большинстве случае генералы буров действовали не опасаясь угодить в ловушку, расставленную противником, и имея прекрасные возможности нанести врагу внезапный удар.
У бурских генералов было еще одно важное преимущество -великолепные карты, благодаря которым они могли объяснить предполагаемые маневры тем из коммандантов и фельдкорнетов, кто не слишком хорошо знал местность. Эти карты за два года до войны изготовили эксперты, нанятые трансваальским правительством. На них небольшой пригорок возле Дурбана, и спруйт у Кейп-Тауна были отмечены столь же точно, как и копи на окраинах Претории. На картах можно было видеть все британские форты и дороги, ведущие к ним. Бурские карты окрестностей Ледисмита были гораздо точнее карт, выполненных британским Военным Министерством, хотя Ледисмит многие годы служил базой британской армии в Натале.
Значительная часть заслуг по подготовке Трансвааля к войне принадлежала генерал-комманданту Питеру Жуберу, много лет возглавлявшему Военный Департамент.
Генерал Жубер, или "Старый Пит", как его называли буры, в молодые годы, несомненно, был настоящим воином и вождем, но к началу войны ему исполнилось почти семьдесят лет, а в таком возрасте очень немногие способны переносить значительное умственное или физическое напряжение, требующееся от военачальника. Жубер был истинным патриотом Трансвааля, горячо желавшим добиться для своей страны полной независимости, однако его сердце не лежало к войне. Подобно Крюгеру он предпочитал мир, и до самой смерти верил, что столкновения можно было избежать. В отличие от Крюгера, он полагал, что войну, если она начнется, следует закончить как можно быстрее, даже в ущерб национальным интересам. Жубер ценил жизни бюргеров выше какого-нибудь пункта договора, и предпочитал пойти на уступки Британии, а не смотреть, как его соотечественники расстаются с жизнью на поле боя.
Жубер был одним из немногих трансваальских политиков веривших, что споры между двумя странами можно урегулировать миром, и он последовательно выступал против чрезмерной, на его взгляд, милитаризации страны. Правда, большинство вооружения было закуплено именно им, но он просто выполнял решения Фолксраада. Если бы Жубер являлся сторонником ястребов, у него была возможность запасти в три раза больше вооружения и боеприпасов, чем их оказалось в Трансваале. В вопросах войны и мира генерал-коммандант позволил своим чувствам взять вверх над доводами разума и именно он ответственен за ситуацию, когда к началу британской блокады большая часть заказанного оружия находилось в Европе и океане, а не в Трансваале.
Генерал Жубер был добродетельным и честным бюргером. Он долго и верно служил соотечественникам, стараясь проводить в жизнь политику, по его мнению, наиболее полезную для страны. Но он уже не мог вести дела с требуемой энергией. По мнению некоторых соотечественников, Жубер начал впадать в старческое слабоумие но, пока не грянул кризис, это никого не заботило. Когда в 1881 году генерал вел буров к Манджубе и Леингс-Нек, он был на пике жизненных сил - энергичный, находчивый, неустрашимый. В 1899, следуя за коммандос в Наталь, Жубер представлял собственную противоположность - медлительный, колеблющийся, и слишком робкий. Он постоянно оставался в тылу и лишь однажды въехал в опасную зону, поведя небольшое коммандо южнее Тугелы.
При первых признаках опасности он поспешно отступил, обосновавшись на Моддер-Спруйте, в дневном переходе от передовых коммандо, и в течение трех месяцев держал при себе почти десять тысяч людей.
Жубер пытался вести бескровную войну. После доклада генерала Мейера, что в бою у Данди погибли или получили ранение почти тридцать бюргеров, генерал-коммандант решительно осудил его за столь большие жертвы и запретил преследовать бегущего врага, поскольку это могло привести к еще большим потерям.
Когда войска Джорджа Уайта заперлись в Ледисмите, оставив дорогу на Дурбан открытой, Жубер отошел назад, не желая рисковать жизнями нескольких сотен бюргеров, хотя его люди рвались в бой. Потери, понесенные при первой попытке захватить Ледисмит, настолько потрясли командующего, что Жубер не согласился на повторную атаку, хотя имел все шансы взять город.
Сидя с огромной армией у Моддер-Спруйта, он не принял ни одного плана разгрома голодающего гарнизона. Пока генералы Бота, Мейер и Эразмус менее чем с тремя тысячами людей сдерживали противника на берегах Тугелы, Жубер, имея в три раза большую армию, караулил затаившийся Ледисмит. Узнав о вторжении британцев в Оранжевую Республику, он настоял на немедленном отступлении и побежал на север, бросив сражавшихся бюргеров, взрывая мосты и железную дорогу, не захватив даже собственные палатки и снаряжение.
Обстоятельствами, смягчавшими вину Жубера в проигрыше Натальской кампании, могут выступать его возраст, болезненность и несчастный случай, произошедший с ним в лагере. Но при всей снисходительности, следует признать, что именно на нем лежит ответственность за неудачные действия бюргеров в Натале. Его армия насчитывала от двадцати до тридцати тысяч человек. По своим боевым качествам она была эквивалентна семидесятитысячной армии британцев. Ей недоставало лишь человека, способного упорно преследовать бегущего врага. Если бы генерал-коммандант осмелился "додавить" британцев и силой собственного примера вытащил бы бюргеров из лагерей, судьба Натальской кампании решалась бы не на берегах Тугелы, а на побережье Индийского Океана. Буры в Натале нуждались в командире, который бы призывал "Идем!" вместо "Идите!".
Смерть Жубера (26 марта в Претории), вызвала искреннее сожаление большинства южноафриканцев, по праву считавших его одним из самых достойных граждан республики.
По мере того, как над Трансваалем сгущались тучи, Пит Кронье все чаще задумывался о ходе неизбежной грядущей войны. Он знал, что ему вновь предстоит вести коммандос в бой, как уже приходилось в многочисленных туземных конфликтах, в войне 1881 года, и во время набега Джеймсона. Кронье слыл человеком, предпочитавшим тишину своей фермы полевой жизни, но он хорошо знал Йоханнесбург и искренне считал войну единственным способом решения конфликта между уитлендерами и бурами. Имея природную тягу к военному делу, Кронье изучал зарубежные военные труды, пытаясь примерять их к южноафриканским реалиям.
В первые же дни войны, Кронье атаковал противника у Мафекинга. Затем, во главе своих людей отправился к Кимберли и, после нескольких стычек, осадил "Бриллиантовый Город". Удача подстегивала его, и Кронье продолжил путь на юг. Вскоре в его лавровый венок добавились Магерсфонтейн, Белмонт и Граспан.
Но несколько месяцев спустя армия лорда Робертса повернула колесо Фортуны, и бурскому генералу пришлось отступать по собственным следам. Но, даже пятясь, он при не упускал возможности наказывать чересчур самоуверенного противника. Отброшенный от Кимберли превосходящими силами британцев Кронье был вынужден постоянно маневрировать, уворачиваясь от ударов британцев, пытавшихся взять его в клещи. Враг расставлял сети - Кронье неизменно из них выскальзывал. Генерал Френч наседал на него с одной стороны, лорд Робертс с другой, лорд Китченер с третьей. Опытным кадровым офицерам, стоявшим во главе британских батальонов, противостоял фермер из Потчефстроома. Бой с Конницей Робертса в четверг 15 февраля, марш в 15 километров и успешный арьергардный бой с лордом Китченером в пятницу, сдерживание авангардов Робертса и Китченера в субботу... Воскресное утро 18 февраля 1900 года его бюргеры встретили в обрывистом русле Моддер-Ривер у Паардеберга, окруженные сорока тысячами солдат противника.
Подходя к реке, генерал Кронье не сомневался, что на следующий день сумеет пробиться на противоположный берег. Бюргеры умоляли его уйти ночью на восток, а коммандант Феррейра, просил разрешения увести своих людей на северо-восток, чтобы воссоединиться позднее, но Кронье решил удерживать позицию, пока не переправит за реку все свои транспортные вагоны. Вечером комманданты Де Биир и Гроблер убеждали генерала бросить обоз, доказывая, что на следующий день они будут полностью окружены. Кронье решительно отклонил предложение, ответив, что сумеет пробиться сквозь любую преграду. Когда британские войска уже замыкали кольцо, часть бюргеров, убедившись в непреклонности генерала, самостоятельно ушла на восток.
Лишь утром, увидев британцев на южном берегу, Кронье понял свою ошибку, но не пал духом. Объявив своим людям, что ожидает помощи, он посоветовал сохранять спокойствие и вести огонь по своему усмотрению. Днем противник со всех сторон атаковал лагерь, но маленькая армия буров отразила штурм, выведя из строя более тысячи британских солдат.
Когда солнце опускалось за горизонт и четыре тысячи буров пели псалмы, из них, возможно, лишь один человек верил, что сможет прорвать вражеское кольцо, и этим человеком был генерал Кронье. Он понимал тяжесть сложившейся ситуации, но был спокоен, словно только что выиграл битву. Он говорил - "пусть англичане приходят", и бюргеры, ободренные уверенностью своего старого командира, решили сражаться, пока тот лично не объявит о победе или поражении.
В понедельник утром казалось, что каждая травинка вокруг бурского лагеря, изрыгала гранаты и шрапнель на донга и траншеи, в которых укрылись бюргеры. Повсюду рвались лиддитные снаряды, и выла шрапнель. Над головами буров носились несметные рои пуль, а за спиной гремели тяжелые взрывы - это рвались вагоны с боеприпасами, подожженные вражескими снарядами. Лошади и скот пал под ураганом свинца и железа. Раненые стонали в траншеях, незахороненные мертвецы лежали снаружи. Канонада была настолько ужасной, что никто не мог покинуть траншею или овраг, чтобы принести глоток воды раненому товарищу. В лагере не было медиков, всех врачей противник задержал в Якобсдале. Вскоре Кронье запросил перемирия, но лорд Китченер ответил "сражайся или сдавайся", и Кронье, решил продолжать сопротивление. Бомбардировку лагеря возобновили с еще большей силой. Лишь ночью бюргеры сумели покинуть траншеи и норы, чтобы размять конечности и приготовить пищу.
Орудия бюргеров замолчали утром во вторник, и с этого момента они могли отвечать на бомбардировку лишь огнем "маузеров". Днем окруженные получил гелиографом сообщение от комманданта Фронемана: "Я здесь с коммандантами Де Ветом и Кронье. Не падайте духом, я жду подкреплений. Пусть XXVII псалом вдохнет в бюргеров храбрость". Близость помощи, придала бурам уверенность в благополучном исходе дела, и когда вечером последовала еще одна концентрическая атака, она встретила достойный отпор.
В среду на осажденных вновь обрушился шквал снарядов. Незадолго до полудня огонь внезапно затих, и люди Кронье услышали отголоски боя. Но звуки становились все слабее. Бомбардировка лагеря возобновилась и бюргеры поняли, что Фронеман не смог их деблокировать. Разочарование было столь велико, что полторы сотни буров сказали "прощай" своему генералу и сложили оружие. Следующий день стал повторением предыдущего, с той лишь разницей, что состояние людей и лагеря с каждым часом становилось все более жалким. Мольбы раненных причиняли страдания тем, кто был вынужден их слушать. Оставлять мертвых без погребения мучительно само по себе, но ежедневное зрелище разлагавшихся трупов походило на пытку. Мысль, что противник в десять раз сильнее, приведет в уныние любого бойца, но отсутствие надежды способно загасить самую яркую доблесть, особенно у трепетно относившихся к человеческой жизни бюргеров.
Пятница и суббота не принесли ничего, кроме послания от Фронемана, убеждавшего Кронье продолжать сопротивление, пока из Блумфонтейна не прибудут подкрепления. Вечером в субботу Ян Терон из Крюгерсдорпа, сумел прорваться сквозь кольцо окружения с депешей от генерала Де Вета и коммандантов Кронье и Фронемана, предлагавших Кронье с боем прорвать кольцо окружения, в то время как они нанесут вспомогательный удар по врагу. Кригсраад решил предпринять попытку вырваться, и утром в воскресенье бюргеры начали строительство подвесного моста, чтобы с его помощью перебраться через вздувшуюся от дождей Моддер-Ривер. К счастью для буров британские батареи в тот день выпустили по лагерю лишь один снаряд, и бюргеры сумели завершить мост к вечеру, используя канаты и цепи от вагонов. Но в понедельник британские орудия принялись за мост и обстреливали его столь ожесточенно, что никто не мог к нему даже приблизиться, не говоря о том, чтобы попытаться перейти на другой берег. В ходе дня бомбардировка усилилась, а когда два снаряда угодили в группу из девяти бюргеров, оставив от них лишь оторванные конечности, кригсраад решил поднять белый флаг. Генерал Кронье и коммандант Схутте были единственными офицерами, голосовавшими против капитуляции. Они умоляли других членов совета пересмотреть решение и с боем прорвать окружение, но два голоса были слишком слабы, чтобы заставить остальных изменить свое мнение. На позиции, площадью около трех квадратных километров, окруженный со всех сторон, под жесточайшим огнем, страдая от недостатка провианта и задыхаясь в тесноте вырытых нор, генерал Кронье не желал уступать сорокатысячной армии.
Но воля большинства взяла свое, и после десяти дней сопротивления 27 февраля (в годовщину победы на Манджубе), над изрытым воронками лагерем взвился белый флаг. Тела девяносто семи буров остались лежать на поле боя, двести сорок пять раненых ждали своей участи на брошенных позициях, когда генерал Кронье и три тысячи шестьсот семьдесят девять бюргеров вышли из русла Моддера и сдались фельдмаршалу Робертсу.
Будучи одним из наиболее ярких военных лидеров буров, генерал Кронье, тем не менее, ответственен за много серьезных и дорогостоящих неудач. После Магерсфонтейна, нанеся сокрушительное поражение противнику, он не пожелал воспользоваться плодами победы, позволив своей армии бездействовать два месяца, в то время как британцы создавали базу для будущих операций у самой Моддер-Ривер. Марш Френча на Кимберли вполне мог быть предотвращен или отсрочен, если бы Кронье расположил несколько тысяч бюргеров на невысоком гребне, доминировавшим над маршрутом Френча, но в течение двух дней, столь судьбоносных для него самого и его армии, генерал Кронье даже не шевельнулся в своем лагере.
У Магерсфонтейна Кронье позволил тридцати шести орудиям, брошеных британцами, оставаться на позициях всю ночь, до десяти часов следующего утра, когда они были уведены врагом. На вопрос, почему он не послал людей захватить орудия, последовал ответ: "Господь был так добр к нам, что у меня не хватило совести послать моих уставших людей их забрать ".
Кронье не щадил собственной жизни и в бою всегда находился на самом опасном участке. Он редко пользовался винтовкой, поскольку один глаз у него был поврежден, но приземистого, сутуловатого, седобородого генерала, с длинным хлыстом в руках, всегда видели в гуще битвы. В бою он был фаталистом. Рассказывают, что когда у Моддер-Ривер один из бюргеров предложил Кронье перейти на менее открытое место, старый воин мрачно ответил: "Если Господь уготовил мне погибнуть сегодня, я буду застрелен, даже если спрячусь на дне колодца".
Кронье был одним из наиболее требовательных лидеров бурской армии, и эта черта не добавляла ему популярности в среде бюргеров, пытавшихся отлучиться домой. Он не возбуждал в своих людях чувства привязанности как Бота, Мейер, Де Вет или Де ла Рей. Буры сражались в траншеях Паардеберга не потому, что любили его, а потому что уважали его, как лидера.
В быту Кронье был горожанином по манерам и приятным собеседником. Подобно большинству буров он отличался глубокой религиозностью и пытался соблюдать религиозные заповеди в повседневной жизни. Хотя ему было шестьдесят пять, когда началась война, он обладал энергией и духом молодого мужчины. Ужас и тяготы десятидневной осады у Паардеберга почти не оставили следов на его лице, которое очевидцы описывали как "Христоподобное". Его патриотизм не подвергался сомнению, а его жизненным кредо были слова: "Независимость мирным путем, если возможно, но независимость любой ценой".
Когда Фрайхейдские коммандос пересекли западную границу своего округа и вторглись в Наталь, один из членов Фолксраада - Луис Бота, имел ранг рядового бюргера.
Отличившись в бою у Данди, Бота стал заместителем (ассистент-генералом) своего друга и соседа генерала Лукаса Мейера. Несколько недель спустя, заболев, Мейер передал командование Боте, а когда из-за травмы и болезни, вышел из строя генерал-коммандант Жубер, Бота принял на себя обязанности главнокомандующего. На смертном ложе Жубер потребовал назначить Луиса Боту своим приемником и, таким образом, простой бюргер менее чем за шесть месяцев стал генерал-коммандантомТрансвааля. Но это была не просто полоса везения. Бота своим умом и волевыми качествами заслужил каждую ступень карьеры, хотя редко в истории можно встретить рядового, за одну кампанию достигшего ранга главнокомандующего. Мейер заболел, когда дела на фронте начали принимать серьезный оборот, но, к счастью буров у Коленсо и на Спион-Копе у них был Бота, командовавший с такой прозорливостью и доблестью, какую можно было ожидать лишь от умудренного опытом генерала.
За тридцать пять лет до того, как стать генерал-коммандантом, он родился почти там же, где был избран на этот пост - на земле империи, борьбе с которой отдавал все свои силы и способности. В детстве он слушал рассказы о битвах, в которых его отец и дед плечом к плечу сражались с ордами туземцев. В юности Бота воевал против зулусов и помогал Лукасу Мейеру строить новую страну, впоследствии ставшую его домом. Неординарные личные качества и протекция Мейера сделали его членом Первого Фолксраада. Когда общественные дела не требовали присутствия в Претории, Бота жил на своей ферме во Фрайхейде с семьей, находя в кругу близких счастье, которое считал единственно достойным этого слова. Без сомнения Бота был воином, но в первую очередь он был человеком, любившим свою ферму, прелести домашней жизни и смех своих четырех детей.
Иногда встречаются люди, обладающие определенным магнетизмом, привлекающим и удерживающим привязанность других. По свидетельствам современников Луис Бота был именно таким человеком. Незнакомец, видевший его впервые, тут же проникался к нему доверием. В Боте было что-то, заставлявшее едва знакомых людей дарить его своей дружбой. Свет голубых глаз, казалось, гипнотизировал человека, вольно или невольно притягивая к себе. Бота не отличался ярко выраженными традиционными для бура чертами характера, которыми приобретали друзей Крюгер или Жубер. Взамен от него исходило таинственное влияние, которое он распространял на каждого, с кем контактировал. Приятные черты лица, глаза, голос, манера общения - все соединилось в таинственное обаяние, дававшее ему власть над собеседником.
Начало генеральской карьеры Боты, сопровождалось определенными трудностями, большинство из которых объяснялось его молодостью. Бюргеры никак не могли смириться, что тридцатипятилетний "выскочка" стал генералом, и долгое время относились к молодому командиру с определенной долей негатива. Старые буры смеялись, когда он просил их исполнить какое-либо поручение, в глаза называя мальчишкой, упорно не желая принимать совет или приказ от человека намного моложе, чем они сами. Сотни бюргеров отказались подчиняться его командам, и даже направили правительству протест, требуя убрать Боту с занимаемого поста. Так продолжалось, до тех пор, пока молодой генерал не проявил себя у Коленсо и Спион-Копа. Лишь тогда до бюргеров начало доходить, что военные способности не всегда связаны с убеленной сединами бородой. В отличие от старшего поколения, молодежь приняла Боту быстрее, в трудный момент, без колебаний, подставив ему свое плечо.
Для поддержания авторитета офицерам бюргеров, иногда приходилось прибегать к не характерным для буров приемам. Так во время боя на Понт-Дрифт, когда генерал Бота был целиком занят боем и не имел времени аргументировать свои действия, он попросил двух молодых бюргеров отнести боеприпасы на вершину копи, находившегося под сильным огнем противника. Один из буров согласился выполнить приказ, но другой отказался, ссылаясь на риск. Бота, сохраняя доброжелательный тон, признал, что подниматься на холм опасно, но настаивал на исполнении приказа. Бюргер продолжал отказываться, неосмотрительно добавив, что Бота слишком молод, чтобы отдавать приказы. После этих слов генерал-коммандант решил прибегнуть к определенного рода внушению, свалив оппонента на землю мощным ударом кулака. С минуту бур не двигался, а придя в себя, сообщил, что готов нести боеприпасы на вершину. Стоит добавить, что в скором времени этот юноша стал одним из близких соратников Боты.
После Коленсо и Спион-Копа, продемонстрировав свои способности командира, генерал Бота стал идолом буров, уступая в популярности лишь президенту Крюгеру. Его приверженцы хотели сделать Боту президентом, а его день рожденья объявить национальным праздником. В честь генерал-комманданта намеревались воздвигнуть памятник. Теперь буры были готовы вознести на вершину славы человека, которого еще несколько месяцев тому считали зарвавшимся выскочкой.
В Натальской кампании генерал Бота заслужил репутацию смелого и талантливого командира, но по-настоящему сложная работа ждала его после снятия осады Ледисмита. Когда армия лорда Робертса начала финальный марш из Блумфонтейна на Преторию, на плечи генерал-комманданта легло множество новых забот. С этого момента, действуя в труднейшей обстановке, он проявлял незаурядные мастерство и изобретательность. С горсткой разочарованных, впавших в уныние бюргеров он противостоял многочисленной победоносной армии. Ситуация была бы непростой, даже имей он под своим командованием обученную и дисциплинированную армию. Но ему приходилось сдерживать натиск врага, одновременно пытаясь удержать расползавшихся во все стороны бюргеров Оранжевой Республики.
Вскоре Бота осознал, что не сумеет вести оборонительные бои в Оранжевой без своих людей. Но как он мог их заполучить? Конечно, из Оранжевой Республики в Наталь тянулись телеграфные провода, но отданный таким способом приказ, не сдвинул бюргеров ни на шаг. Генерал-коммандант был вынужден отправиться к Биггарсбергу лично, рассчитывая найти бюргеров-добровольцев, желающих помочь соотечественникам, сражавшимся южнее Кроонстада. Когда в первых числах мая Бота прибыл в Наталь, он попросил Стандертонское коммандо пойти с ним в Оранжевую Республику. Бюргеры решительно отказались, требуя вначале провести неделю дома. После многочисленных уговоров, умасливаний и угроз Бота уговорил бюргеров оправиться на Западный фронт. Генерал-коммандант проследил, как люди грузились в вагоны, а затем специальным поездом, в хорошем расположении духа, поспешил в Преторию. Там он узнал, что коммандо доехало лишь до Стандертона, где разбрелось по домам. Но он не пал духом, и через несколько часов был в Стандертоне. За два дня, объезжая ферму за фермой, он собрал своих людей и все-таки доставил их на фронт.
Отступление буров на север вдоль железной дороги и уход за Вааль, многочисленные арьергардные бои и перестрелки, которыми Бота сдерживал стремительное продвижение противника - на плечи молодого генерал-комманданта легло немало забот. Кроме того он лично возглавлял Стандертонское коммандо, пытаясь не дать британцам отрезать его отряд от других коммандо, действовавших в западной части Трансвааля, а также сил Мейера, сражавшегося на юго-востоке. Даже после того, как британцы заняли столицу Трансвааля, Бота и его люди сохраняли уверенность в конечном успехе своего дела. Не смотря на то, что война перешла в партизанскую фазу, генерал-коммандант заявлял: "Мы будем сражаться, пока на земле Южной Африки не останется ни одного британского солдата".
Крестным отцом генерал-комманданта Боты безо всяких натяжек можно считать генерала Лукаса Мейера - одного из талантливейших лидеров бурской армии. Большую часть кампании Бота и Мейер действовали рука об руку, при этом значительную часть бремени генерал-комманданта брал на себя его учитель и сосед по Фрайхейдскому округу. Бота редко начинал новое предприятие, не проконсультировавшись с Мейером. Луис Бота получил пост генерал-комманданта вследствие болезни Мейера, который, несомненно, стал бы наследником Жубера, если бы не слег в этот важный период кампании. Но факт, что ученик обошел учителя никогда не омрачал дружбу этих людей.
Генерал Мейер получил основы военного образования у знаменитого вождя зулусов Динизулу, в 1884 году, когда вместе с восемью сотнями буров помогал ему в войне с другим племенем. В бою у гор Лабомбо Мейер и Динизулу победили. В качестве платы за службу каждый бур получил большую ферму в районе, позднее известном как Фрайхейд. Буры создали собственное государство, назвав его Новой Республикой и избрав Мейера президентом. Мейер занимал этот пост четыре года, пока республика не вошла в состав Трансвааля.
Мейер принимал участие в войне 1881 года. У Ингого он получил ранение в голову осколком снаряда, сорок два дня пролежав без сознания. В последующие годы генерал занимал различные военные и гражданские должности во Фрайхейдском округе, где располагалась его большая ферма "Анхоувен", и председательствовал в Фолксрааде, направившем ультиматум Великой Британии.
К моменту объявления войны, генерал Мейер, со своим коммандо находился на трансваальской границе. Он открыл военные действия, войдя в Наталь и атаковав британцев, расположившихся у Данди. Бой был тщательно спланирован Мейером и, несомненно, закончился бы разгромом всего британского отряда, если бы генерал Эразмус, действовавший совместно с Мейером, выполнил свою часть работы. Хотя изрядное количество британцев погибло и попало в плен, а в качестве трофеев бурам достались значительные запасы снаряжения, основной отряд противника под командованием генерала Юла сумел уйти. Мейер преследовал отступавшего противника и настиг его у Моддер-Спруйт. Несмотря на болезнь, Мейер настоял на личном руководстве своим коммандо, и сражался, пока британцы не заперлись в Ледисмите. Лишь после этого он слег, и месяц серьезно проболел. 24 декабря, вопреки советам врача, Мейер вернулся на фронт, и принял участие в бою у Понт-Дрифт и в тринадцатидневной битве за Питерс-Хил. У Понт-Дрифт пуля, попав в полевой бинокль генерала, расплющилась и упала в один из карманов его куртки. Из этой пули Мейер заказал брошку для жены, часто навещавшей его во время затишья на фронте.
Когда генерал Жубер и его кригсраад решили отступить от Тугелы, сняв блокаду Ледисмита, генерал Мейер был одним из немногих, выступивших против. Обвинив кригсраад в малодушии, Мейер вернулся на берега Тугелы, где вместе с Луисом Ботой продолжал сдерживать колонну Буллера. Мейер и Бота в числе последних оставили позиции, которые столь долго и доблестно защищали, решив возобновить борьбу, как только достигнут Моддер-Спруйта и обеспечат пищей людей и лошадей. Но по-прибытии на Моддер-Спруйт, выяснилось, что Жубер с армией бежал на север, прихватив с собой весь провиант. В сложившихся обстоятельствах коммандос оставалось лишь идти на запах пищи, и этот запах привел удрученных, разочарованных, изголодавшихся бюргеров на Биггарсберг.
В марте и апреле на Натальском фронте было спокойно, и генерал Мейер, воспользовавшись передышкой, создал на Биггарсберге внушительную линию обороны. Иностранные военные эксперты находили его план очень добротным и выражали удивление, узнав, что Мейер распланировал траншеи, не прочитав ни одной книги по данному вопросу и не имея никаких наставлений. Траншеи, начинаясь в нескольких километрах восточнее британских аванпостов, ряд за рядом тянулись северо-восточнее и северо-западнее, до самой верхней точки Биггарсберга. Спруйты и реки соединили траншеями таким образом, что отряды буров могли скрытно перемещаться на много километров или отступать до самых вершин, оставаясь надежно укрытыми от вражеского огня. У подножья гребня возвели длинные шанцы, обеспечивавшие бюргерам прикрытие, в то время как на самом гребне построили ложные укрепления, чтобы запутать противника и заманить его под прицельный огонь. Позиция была великолепна, но, к сожалению для буров, британцы, утратив веру в эффективность лобовых атак, обошли Биггарсберг, так и не окропив кровью его склоны.
Когда буры не сумели остановить наступление лорда Робертса в Оранжевой Республике, генерал Мейер был вынужден уйти на север, выполнив отход столь неспешно и основательно, что потерял очень мало людей.
В лице Христиана Де Вета Оранжевая Республика обрела одного из способнейших и храбрейших своих командиров. До войны, Де Вет был фермером. Боевое крещение будущий генерал прошел в 1881 году, в числе других добровольцев взбираясь по склонам Манджубы. В его внешности не было ничего воинственного. Христиан Де Вет - генерал-коммандант Оранжевой Республики 1900 года ни на йоту не отличался от Христиана Де Вета - бюргера из Барбертона 1879 года. Люди, знавшие его в дни золотой лихорадки, утверждали, что он имел более воинственную наружность в старые времена, будучи профессиональным забойщиком быков, чем на фронте, став профессиональным забойщиком людей. Гордясь своим штатским внешним видом, Де Вет не раз с удовольствием подчеркивал, что мундиром ему служил тот же пиджак, который он носил на ферме.
До войны Де Вет приобрел сомнительную славу, пытаясь скупить весь урожай южноафриканского картофеля для монопольного захвата рынка этого продукта в Йоханнесбурге. Но просчитавшись, он не сумел продать купленный картофель до нового урожая, вследствие чего стал банкротом. Позже Де Вет стал известен как фермер, выращивавший картофель у Кроонстада. Когда у Николсонс-Нек в Натале, он захватил тысячу двести британских солдат, в качестве бонуса ему достались большие запасы картофеля, который, похоже, доставил ему не меньше удовольствия, чем пленники. Но, несмотря на пристрастие к сельскому хозяйству, Де Вет не спешил вернуться к мирной жизни, до конца войны оставаясь одним из самых непримиримых и решительных бурских командиров.
Генерал Де Вет возглавлял большое коммандо Оранжевой Республики, отправившееся в Наталь. Он принимал участие в нескольких боях у Ледисмита, но вскоре его служба потребовалась в Оранжевой Республике. Там он предпринял героическую попытку спасти угодившего в ловушку Кронье. Но только после занятия Блумфонтейна, Де Вет начал свою блестящую карьеру партизанского командира. За одну неделю он провел три серьезных боя, с общим призом в тысячу пленных, семь орудий и почти на полмиллиона фунтов запасов.
Начав у Саннас-Пост, 31 марта, он атаковал колону полковника Бродвуда, захватив четверть конвоя до того как британские офицеры обнаружили присутствие врага. Едва затихло эхо этого боя, как Де Вет обрушился на другую британскую колонну у Моестерс-Нек, а двумя днями позже атаковал третью у Вепенера. Британцы высылали в погоню за ним отряд за отрядом, но Де Вет, почти две недели терзая коммуникации противника, увернулся от гнавшегося за ним врага и ушел на север, где принял активное участие в попытках остановить рвавшегося вперед лорда Робертса.
Под давлением британцев он увел свое коммандо почти к северной границе Оранжевой Республики, а затем повернул на восток, сопровождая президента Стейна и правительство Республики в более безопасные места. При первой возможности Де Вет посылал небольшие отряды атаковать британские линии коммуникаций, доставляя противнику постоянное беспокойство. Почти во всех операциях генерал-комманданту помогал его брат, генерал Питер Де Вет, отличавшийся не меньшей отвагой (позже, на партизанской стадии войны, Пит Де Вет пошел на сотрудничество с британцами). В ходе боевых действий Христиан Де Вет нанес британцам больше потерь, чем любой другой бурский генерал. В Натале и Оранжевой Республике он захватил более трех тысяч пленных, тысячи голов скота и лошадей, уничтожив запасы снаряжения и боеприпасов стоимостью в миллион фунтов. Численность британских солдат, убитых и раненых в боях с людьми Де Вета, является спорным вопросом, но по грубым подсчетам превышает тысячу человек.
Трансваальский генерал Якобус Де ла Рей, действовавший в Оранжевой Республике, честно заслужил свою репутацию умного и храброго командира. Он искренне верил в высокую боеспособность бюргеров и в окончательную победу их дела. Будучи невысокого мнения о британском кадровом пехотинце, Де ла Рей не раз утверждал, что один бур способен взять вверх над десятью солдатами в любое время и в любом месте.
Подобно большинству буров, Де ла Рей не получил в детстве особого образования. Когда в Кимберли вспыхнула алмазная лихорадка, будущий генерал зарабатывал на жизнь доставкой грузов. В девятнадцать лет он принимал участие в войне с басуто, а в тридцать, уже в должности фельдкорнета вел людей против Секукуне. В войне 1881 года ему пришлось принять участие в осаде британского гарнизона Потчефстроома, и уже тогда он убедился, что пассивная осада является пустой тратой времени и сил.
Будучи сторонником политической линии Пита Жубера, он не одобрял жесткой позиции Крюгера в отношении уитлендеров и выступал против вооруженного конфликта с Великой Британией. Когда в Фолксрааде увлеченные ораторы пламенно призывали к войне, Де ла Рей считал подобные речи бессмысленными, глупыми и вредными, а на обвинение в трусости, брошенное ему в лицо президентом Крюгером, Де ла Рей отвечал сравнением ресурсов Британской Империи и бурских республик.
За долгие годы, водя вагоны по вельду, навещая удаленные фермы как Правительственный инспектор, или забредая в самые удаленные уголки Западного Трансвааля в качестве Комиссара по делам туземцев, Де ла Рей споткнулся в окрестностях Кимберли и Мафекинга о каждую кочку. В 1899 году, топографические карты ему были не нужны.
В начале войны, получив должность одного из полевых генералов Кронье, Де ла Рей сумел отличиться уже на второй день конфликта, атаковав британский гарнизон у Краипаана, а затем, после пятичасового боя, захватив бронепоезд, везший боеприпасы и два семифунтовых орудия в Мафекинг.
Его отношения с Кронье незаладились с самого начала. Де ла Рей считал своего начальника человеком неглупым, но догматичным, лишенным воображения и медлительным. Очень быстро проявились их разногласия относительно тактики действия. Де ла Рей критиковал тягу Кронье к решающим сражениям и осадам, считая, что тот обчитался европейских книг.
Де ла Рей принимал участие в отражении первого наступления колонны лорда Метуэна на Кимберли. У Белмонта его люди прикрывали отход генерала Принслоо к Граспану, а затем отошли к Моддер-Ривер. После первых серьезных боев Де ла Рей пришел к мнению, что традиционно располагая оборонительные рубежи на гребнях холмов, буры становятся ясноразличимой целью для британской артиллерии, а их огонь, ведущийся сверху вниз менее эффективен. Он настаивал, что у пуль, выпущенных стрелками, укрывшимися у подножий копи, больше шансов найти цель. Настояв на своем, генерал заставил три тысячи своих бюргеров рыть траншеи на берегах Моддера и Рит-Ривер восточнее и западнее моста через реку, а 28 ноября 1889 года войска Метуэна угодили в приготовленную ловушку.
Во время боя Де ла Рей, подбадривая бюргеров, постоянно находился на огневом рубеже пока его сын, Адриан, не был смертельно ранен шрапнелью, а он сам не получил пулю в плечо. Несмотря на ранение и постигшее его горе, Де ла Рей оказался единственным бурским командиром, оставшимся в траншеях на ночь. Его коллеги, беря пример с Кронье, посчитали потери бюргеров слишком серьезными (75 человек убитыми и ранеными) и поспешили уйти на юг к Кимберли.
После боя у Де ла Рея с Кронье состоялся нелицеприятный разговор. Генерал бросил в лицо начальнику резкие обвинения в слабой поддержке и небрежении долгом. В ответ Кронье заявил, что никто не принуждал Де ла Рея держать своих людей на равнине, и что его тактика порочна по своей сути. Заодно Кронье отверг план Де ла Рея отрыть траншеи у подножья магерсфонтейнских холмов. Настаивая на своем, Де ла Рей телеграфировал президенту Стейну о сложившейся ситуации и тот, посоветовавшись с Крюгером, прибыл на фронт, улаживать разгоревшийся конфликт. В результате план Де ла Рея был принят. Вырыв траншеи у подножья высот, бюргеры тщательно замаскировали свои позиции, дополнительно прикрыв их проволочным заграждением.
Ночью 11 декабря генерал-майор Эндрю Ваухоп пытался внезапно атаковать позиции бюргеров. Ожидая, что буры, как обычно, засели на холмах, он не успел своевременно развернуть своих Хайлендеров и на британский отряд, двигавшийся в плотной походной колонне, обрушился ураган свинца. Большая часть из девяти сотен убитых и раненых шотландцев, в том числе и сам Ваухоп, полегла в первые минуты. После девятичасового боя британцы отступили к Моддер-Ривер.