Аннотация: Описание быта и образа жизни сложившегося общества нефтяников в конце 50-х
В предыдущих очерках описывались предыстория и сама история сложения общностинефтяников в заводском поселке на окраине Омска в 1950-х годах.
Произволом автора реконструкция локального процесса в пригороде Омска была привлечена для объяснения особенностей формирования всего советского общества, которая охватывала всю территорию СССР и шла с 30-х по 60-е годы, то есть на несколько порядков превышала происходившее на окраине сибирского города. Тем не менее, с помощью индуктивного метода последовательность и закономерность перехода от мобилизационной экономики к первой ступени настоящего коммунистического общества переносится от одного соцпредприятия на всю страну.
Произвольно применен этот метод или имеет под собой основания - предлагается судить читателю.
Так или иначе, строительство Нефтяников было завершено в конце 50-х и следует набросать хотя бы общие черты уже сложившегося общества: в таком виде они останутся в памяти как своего рода Золотой Век, несмотря на все сложности и трудности неустроенного быта. В таком виде, как своего рода образец, я застал их на рубеже 60-х-70-х.
Пространственные и этнические координаты
Советские города, в том числе и заводские поселки, редко были связаны с окружающим пространством и местным населением.
Часто, как в случае в городком Нефтяников, при их строительстве стиралась память о предшествующем, территория меняла свой статус: из сельской местности в городскую промзону.
Возможно, в квази-религиозном сталинизме это приобретало онтологическое значение - предшествующего темного мира, "идиотизма сельской жизни", потенциального рассадника мелкобуржуазной стихии, совершался рывок в светлое царство коммунизма. Следовательно, люди, творящие сие действо, также приобретали новые качества.
Они изначально были советскими людьми по факту рождения или по проживанию в СССР. Но часть из них доказывала свой статус участием в советском строительстве. Таким образом они входили в настоящую элиту общества, творящую новый мир.
Омские Нефтяники были место сбора множества людей с разными устремлениями: от бывших зеков, которым некуда было ехать и они оставались на привычном месте малин и притонов; от настоящих оргнаборцев и выходцев из сел, стремящихся закрепиться в сытном городе - до энтузиастов, в своих экстатических видениях воочию зрящих, как из бесконечной грязи прорастает новая жизнь.
Первых было большинство - последних ничтожное меньшинство. Но пассионарность энтузиастов сформировала общество нефтяников, так что спустя лет десять в воспоминаниях очень многих жителей пригорода позаимствованный пафос Строительства (с большой буквы) заменил подлинные меркантильные соображения.
Выше я указывал на примере Александра Моисеевича Малунцева люди какого сорта довели весьма проблемную стройку до благополучного завершения. Поверьте, таких было немало, и еще больше увлеклись их примером.
Сообщниками в формировании ложной памяти помимо собственно работников нефтезавода стали энергетики ТЭЦ-З, строители трестов, а такжее другие категории населения.
Благодаря им над разнородными пейзажами реальной Сибири и неблагоустроенного Омска поднялся мираж города будущего; а потом он стал реальностью.
Городок Нефтяников - не Омск.
Городок Нефтяников- зародыш будущего общества, социалистический Омск, который пробивался через грязь и не благоустроенность бараков, остатков зон, одноэтажных домов и коммуналок.
И нефтяники в своем большинстве подверглись трансформации из советских обывателей, занятых борьбой за существование, в строителей коммунизма.
Городок Нефтяников во второй половине 50-х вошел в структуру будущего коммунистического СССР одновременно и как часть производственного цикла, и как часть складывающегося общества.
Как локомотив, омские Нефтяники тащили за собой реакционную округу, выводя окрестности на магистраль в будущее; такие же новые и мощные локомотивы других крупных соцпредприятий, вытягивали за собой огромный отсталый Омск.
Городок Нефтяников был в Омске - и был впереди его, на шаг ближе к будущему; так можно обрисовать пространственное и временное положение анклава коммунизма.
Примерно в таком же ключе можно описать и национальный характер новой общности.
Люди, приехавшие на стройку (добровольно и не совсем по своей воле) в 40-х и 50-х во многом несли наследие прежней разнородности. Это были даже не национальные различия. Нормативные нации СССР с литературными языками и национальными культурами тогда только складывались после пертурбаций 30-х и вынужденного перерыва 40-х. Речь идет о массе более мелких групп населения (по отношению к советским нациям), сохранившихся еще с дореволюционной России, которые отличались диалектами, обычаями, вкусами и привычками в пределах волости или района.
Единое государственное образование отчасти нивелировало эти различия, воспитывало советский патриотизм и давало минимум знаний, с помощью которых они могли общаться и понимать друг друга. Вновь приехавшие с конца 40-х отличались множеством говоров, даже если имели нормативнуо советскую национальность "русские" в паспорте - сейчас эту картину представить трудно, поскольку позднее советская унификация была тотальной и затронула все уголки страны.
Того относительно единообразного городского общества, которое было характерно для эпохи застоя, еще не существовало - оно только формировалось. Если брать историю омских Нефтяников, то общность формировалась с нуля, используя в качестве образца столичные образцы - в том виде, как они представлялись в провинции. Любопытно, что нефтяники не чувствовали особой связи с жителями Омска и с населением заводских поселков омской оборонки, хотя в них шли аналогичные процессы создания единой советской культуры: я не знаю, как это объяснить, разве что повторить прежний тезис о том, что омский нефтезавод изначально никак не был связан с Омском и волевым усилием внедрялся из центра.
Если бы в паспорт можно было бы записать в графе "национальность" - "советский человек", то это было бы справедливо для большинства нефтяников 50-х. Они влились в новую историческую общность "советский народ" (как ее определяла более поздняя пропаганда) и сделали анахронизмом национальные и классовые различия.
Заграница
Нефтяники отлично знали СССР, от провинциального сибирского захолустья с неделями пути к железнодорожной станции - до кремлевских кабинетов, но имели фантастические представления о мире за границами страны.
История, география и биология зарубежья представлялась более-менее адекватно, сказывались добротное советское обучение и научно-популярная литература, в этом отношении образованные люди 50-х были на высоте даже по сравнению с нашим временем.
Вот только благодаря советской пропаганде современность приобретала мифический вид, в котором парадоксальным (но вполне обычным для до-логического принудительного мышления в идеологии) образом совмещались светлый образ процветающего общества и мрачные пучины классовой борьбы. Пожалуй, это был самый яркий пример несовместимости вполне научного и передового образа мысли технократии 50-х с устаревшими догматами марксизма-ленинизма, которые потом привели к кризису в СССР.
Пропаганда была едина в очернительстве Запада, живописуя ужасы угнетения трудящегося большинства: страхи потери работы, неполучения медицинской помощи, вездесущей преступности и беспощадной власти, кошмары расизма и бедности. Если попытаться выделить рациональное зерно из этой действительно низкопробной пропаганды, то она относительно верно отражала европейские реалии гораздо более раннего времени, примерно начала двадцатого века, но никак не его середину, когда положение большинства европейцев капстран стало вполне благополучным. Восстановление после войны, от положения, описанного итальянским неореализмом, к концу 50-х завершилось.
Советская пропаганда вовремя сумела перестроиться, правильно указав на причину ограниченного процветания широких народных масс потенциального противника: возможность дележки с трудящимися за счет ограбления колоний - но не сумела выстроить заново полноценную систему критики загнивающего капитализма в середине века. Который, как оказывается, загнивать отнюдь не собирался, а, наоборот, в кинофильмах и книгах, попадавших из-за железного занавеса, демонстрировал уровень жизни, который заметно превосходил тот, что могли наблюдать вокруг себя простые люди. Новая линия обороны в тех же 50-х была частично выстроена на внушении советским гражданам представления о том, что низкий уровень жизни в СССР на самом деле не так мал и, если к личному потреблению добавить общественное, то так на так и выходит.
В целом, заграница была чем-то вроде потустороннего мира, о котором ничего нельзя сказать: с одной стороны это мифологический ад, отверженное пространство со страдающими людьми, с другой - рай, в котором присутствуют нереализованные желания простых людей. И "туда" при "этой" жизни попасть невозможно. Эмигрант в 50-х воспринимался как своего рода умерший, причем общение с ним воспринималось как угрожающее обществу.
В дальнейшем омичи долго не имели возможности получить сведения о зарубежье из первых рук: вначале сказывалась глубокая провинциальность, потом - статус "закрытого города". Пребывание иностранцев в "закрытом городе" без специального разрешения не допускалось.
Правда, по одной из бытовавших среди омичей версий, на Советский район с Нефтяниками эта "закрытость" не распространялась: она касалась в первую очередь районов с оборонными предприятиями, то есть Центрального и Октябрьского. О "закрытости" города ходило много слухов, которые подпитывались полной неясностью в этом вопросе: когда город получил этот статус, что это влекло за собой и как с этим жить. Тема "закрытого города" по-своему интересна, так как вокруг нее сформировалась своя собственная мифология - представление о таинственном сокрытом городе с волшебными кузницами, на которых угрюмые хтонические омичи конвейерным способом выпускают чудо-оружие будущей победы над мировым злом.
Нефтяники были в стороне от этой мифологии, хотя отлично понимали, что они заложники сумрачной славы Омска и что грядущий атомный Армагеддон их не минует: один из крупнейших НПЗ является первоочередной целью ракетного удара.
Так что живописно изображаемый капиталистический ад нависал над светлым и уютным городком постоянной угрозой, не поддающейся рациональному толкованию или возможности избегания опасности. Благодаря этому квази-религиозное мышление нефтяников было близким к милленаристскому, к ощущению близкого и неизбежного конца света - правда, с грядущим торжеством коммунизма после Третьей Мировой.
Отношение к партии и к Советской власти.
(вопрос "к какой именно?" в те времена мог иметь последствия...)
Членство в партии было обязательным для руководителей начиная с уровня начальника цеха или другого коллектива, сопоставимого по численности. Желательно - но не обязательно абсолютно во всех случаях.
Как я писал выше, обкомы активно вмешивались во все виды деятельности - при этом имея на это весьма неопределенные формальные права. Источником информации и проводником влияния были члены КПСС, через них партия проникала во многие сферы жизни. Поэтому, в тех случаях, когда назначение кандидата на ту или иную должность согласовывалось с парторганизацией, то предпочтение отдавалось именно партийным.
Для человека, намеревающегося делать карьеру, членство в партии было одновременно и трамплином, и сдерживающим фактором: да, он получал дополнительный импульс в движении вверх, но, одновременно с этим, серьезные ограничения в обычной жизни. К нему лично и к его семье предъявлялись особые требования, он находился под постоянным надзором, и за мелкие нарушения его судили строже. Да и разрыв с партией означал конец карьеры.
Вне этой иерархической структуры требование к обязательной партийности отсутствовало.
Для конца 40-х - начала 50-х общее восприятие ВКП(б)-КПСС (смена названий произошла в 1952 году) было положительным и весьма почтительным, что не исключало неприятие зажравшихся функционеров и отрицание многочисленных перегибов. Но это воспринималось как частности, блекнущие на фоне общего влияния партии, и как временное явление, с которым можно и нужно бороться.
Все те лозунги, которые в застой вызывали скуку и отторжение, для складывающейся общности нефтяников являлись правдой.
Да, партия считалась коллективным демиургом нового строя.
Да, партия была боевым авангардом строителей коммунизма.
Да, партия была организатором общества и проникала во все сферы жизни.
Скучные истины в те годы имели зримое воплощение и реальных партийцев, которые эти истины олицетворяли. И членство в КПСС в условиях строящегося заводского поселка было не синекурой, а привилегией, за которую надо было платить высокую цену.
В квази-религиозном сталинизме партия занимала место коллективного демиурга. Сам же Иосиф Виссарионович играл роль олицетворения этой активной и светлой силы, которая преобразовывала мир и уничтожала отсталость.
Советский строй в течении жизни строителей Нефтяников продемонстрировал все свои лучшие качества, поэтому не вызывал необходимости в собственном обосновании. Для того времени советский строй на самом деле был самым прогрессивным обществом, что молчаливо признавалось даже его противниками.
Нефтяники не возникли в ходе эволюции Сибири и Омска - если следовать естественному ходу вещей, то нефтезавод появился бы в Западной Сибири спустя десятилетия. Соцпредприятие, общность нефтяников и городок Нефтяников были явлением "сверхъестественным", вторжением в неторопливый ход событий свыше, с другого уровня принятия решений. Этот волевой импульс обрел реальность, невзирая на объективные обстоятельства. Очевидцами этого явления оно было воспринято как чудо, как свидетельство всемогущества Советской власти. Причем, ставшем уже привычным после серии впечатляющих побед в индустриализации, Великой Отечественной, послевоенном Возрождении, гонке в космосе и т.д. Таким же, но со знаком "минус", было восприятие Советской власти со стороны ее противников, каковых было немало, особенно в гулаговском Захламино. Это была сила, с которой в открытую бороться было невозможно, оставалась только внешне смириться и надеяться на поражение с не менее сверхъестественной силой мифического Запада.
Что мог думать человек, ставший свидетелем появления за десять лет на месте скромной деревеньки сверхсовременных заводов и целого благоустроенного города? В любом случае - не о сопротивлении такой силе и не в русле бесплодных рассуждений, какими жертвами было оплачено такое чудо.
Чуду невозможно сопротивляться, невозможно обсуждать его цену.
Люди эпохи застоя, которые уже не были свидетелями таких тектонических сдвигов в истории, воспринимали существующий строй прагматично, как привычную реальность, с положительными и отрицательными чертами, как механизм, требующий ухода и ремонта. Подобное снижение восприятия с сакрального до профанического мало-помалу подпитывало желание серьезных изменений, позже осуществленных в Перестройку - желания, которого в принципе не могло было быть в квази-религиозном сознании 50-х.
Семья
Эталоном для нефтяников была крепкая семья с двумя детьми. Таковы были большинство семей, с которыми я был знаком.
В этих семьях практически не было разводов. Честно говоря, для меня, человека, выросшего в такой обстановке, вплоть до зрелых лет развод воспринимался как возможность выхода союзных республик из СССР - как теоретически возможный, но маловероятный.
Если рассуждать о такой подчеркнутой крепости семейных уз, то стоит выразить недоумение: ведь среди первостроителей 50-х преобладали одиночки, барачный и общаговский быт совершенно не подходил даже образования семейных пар, не то что для воспитания детей.
В определенной мере советская пропаганда продвигала образ строителя коммунизма одиночки, перемещающегося с одним чемоданом вещей по всей необъятной стране с одной стройки на другую, готового буквально десантироваться на пустынный таежный берег, годами жить в палатках и бараках, а потом оставлять только что налаженный быт и снова искать место для трудовых подвигов. Этот образ был популярен: образ вечного путника, странствующего подмастерья, рыцаря или монаха, лишенного привязанностей к материальному и к плодам своего труда.
И этот же бродяга-бессребреник мгновенно трансформировался в заботливого отца, отвечающего за ячейку общества, переродившегося в добытчика, готового жить так до самой смерти. Именно таким видело настоящего мужчину общество, на этот образец подсознательно ориентировалось все население.
Такая кардинальная смена образов в то время не вызывала вопросов, хотя с психологической точки зрения кажется маловероятной.
В качестве гипотезы могу предложить, что имело место представление об освященной традицией смене состояния индивида, нечто вроде ведической варнаашрамадхармы из состояния ученика-брахмачарьи в состояние домохозяина-грихастхи. В русской традиции этот обряд выражен не так ярко, хотя переход от холостого парня к женатому ощущался четко и со стороны общества налагал разные обязательства. Советское мировоззрение формально порвало с устаревшими представлениями, но подсознательно все равно строилось на них, модернизируя в угоду изменившимся обстоятельствам. Роль домохозяина осталась прежней, а роль молодого человека, все еще свободного от брачных уз, получила иное толкование: его энергия, пока свободная от заботы о близких, направлялась в русло государственного строительства.
Для женщины эта перемена социальных ролей была выражена слабее, хотя молодая незамужняя девушка, до вступления в брак, тоже рассматривалась как деятельный участник государственного строительства, наравне с мужчиной. И все же подразумевалось, что этот период должен быть короче, и как можно скорее должен завершиться образованием семьи. С этого момента семейная и общественная жизнь для женщины признавались равноценными, для мужчины определяющей оставалась общественная, производственная.
Можно ли было назвать этот мир патриархальным?
Формально - да. Роль мужчины как главы семьи и главного добытчика благ, ведущего в распределении социальных ролей, никем не оспаривалась. Семья без мужчины воспринималась как ущербная. И все же роль жен - и женщин вообще - фактически была равной.
Тогда, в 50-е, создавалась новая, более привычная нам модель семьи, с обоими работающими родителями. В 30-е для горожан привычнее было видеть мужа основным добытчиком, а жена растила детей в многодетных семьях, занималась бытом и подсобным хозяйством. В 50-е создавались рабочие места, которые могли занимать женщины (не так как в годы войны, которые требовали работы на грани надрыва), а улучшение быта позволяло совмещать работу и домашние дела.
Требовалось ли это по финансовым соображениям? В 40-е и 50-е, по воспоминаниям моего окружения, действительно было трудно, так что вклад второго работающего супруга значил многое.
Но с 60-х резко выросли зарплаты, их рост - а таюке насыщенность не денежными вливаниями - продолжался постоянно, так что специалисты на нефтезаводе получали примерно по две средние зарплаты по стране. Иначе говоря - пребывание женщин на работе было уже не столь необходимым, многие отцы семейств из моего окружения вполне обеспечивали свои семьи. Тем не менее жены не переходили в домохозяйки, а продолжали работать на прежних местах.
Наверное, к этому времени у нефтяников уже сформировался устойчивый образ женщины, которая должна была отдавать время и силы обществу, одновременно успевая разрешать домашние дела, а отход от этого штампа воспринимался негативно в тесном мирке нефтяников, где все знали всех. Манкировать общественным мнением могли себе позволить только многодетные мамаши или женщины с серьёзными заболеваниями.
Увы - в ущерб воспитанию детей, которым уделялось гораздо меньше внимания от родителей и которые оказались лишены метода подражания примеру родителей, как это происходило в традиционном обществе, функцию воспитания брало на себя государство. Дети с ясельного возраста попадали под контроль общественности и государственных органов и уже не выходили из-под него.
Создавалось положение, при котором ребенок 60льшую часть времени находился в яслях, детском садике, школе, ПТУ или ВУЗе, армии, на предприятии. Если не в поле воспитательного процессе - то в компании таких же как он, не представляющих другой жизни, имевших выбор только между поддержанием существующего порядка или отрицанием его.
Я постоянно обращаюсь к теме стремительности и полноте формирования общности нефтяников из совершенно разных элементов в экстремальных условиях стройки - она заняла лет десять-пятнадцать; одним из объяснений является то, что новое поколение сразу же оказывалось в однородной среде.
С одной стороны, такой подход формировал личность с высокой степенью социализации, идеально подготовленной к строительству нового строя и к работе на советском конвейере всеобщих благ - с другой, личность с неразвитыми внутренними ориентирами, пониманием того, что от него требует семья или его собственная индивидуальность. Иначе говоря, человека, который понимает "надо", но не понимает "зачем?". Впрочем, примерно таким было традиционное общество с общинной психологией. И только в Европе эпохи модерна личность стала эмансипироваться от интересов семьи, общины, сословия.
Скрытая трагедия советского общества позже в полной мере позже проявилась в появлении массы потерянных людей, которые были механистично и насильственно приучены к работе на общество, но не имели к этому личных устремлений или же не проделали определенную внутреннюю работу, чтобы воспринимать это как осознанную потребность. И это обстоятельство выразилось не только в лишних людях, опустившихся до равнодушия и самоуничтожении в алкоголизме, но и в желании уничтожить сам строй, принуждавший их к труду неизвестно ради чего.
Это было потом. А пока, в 50-е, пафос стройки увлекал всех...
О религии
Разумеется, нефтяники были атеистами.
Полу-искоренённое в советское время православие обитателей Захламино было уничтожено вместе с изгнанием его обитателей. В лагерях было много верующих, сознательных и не очень, но проявлять открыто свои чувства они не могли - не то что организовываться в конфессии.
Среди нефтяников верующих быть не могло, они были уже готовым продуктом советского воспитания. Общее отношение к религии было скорее безразличным. Жестокая антирелигиозная борьба "Союза безбожников" и погром всех религиозных объединений в годы репрессий давно уже позабылись. В годы войны советская власть и уцелевшие духовные лидеры вынужденно объединились во имя отражения внешней опасности: этот нейтралитет в полной мере сохранялся в 50-е. Хрущевские гонения на церковь пришлись на период становления общности нефтяников, но не оставили в коллективной памяти никаких следов - за неимением объекта преследований.
Церковь в представлении передовой части советского общества заняла место культурного раритета, давно канувшей в прошлое фазы патриотизма.
За церковью признавались весомые заслуги в истории России, то есть предыстории Советского Союза. Точнее было бы сказать - предтечи первого коммунистического государства. Советским идеологам приходилось решать сложную задачу: с одной стороны, представлять Россию крайне отсталой и реакционной (в соответствии с мнением Карла Маркса), с другой находить "объективные причины" того, что онтологический прорыв к коммунизму произошел именно у нас, а не в Европе.
Одним из проявлений замысловатых зигзагов пропаганды было представление, что православие когда-то играло роль некой партии, вдохновлявшей и организовывавшей на сохранение национальной самобытности, но с появлением прогрессивных представлений (Просвещения, науки и, наконец, коммунизма) ставшей уже тормозом развития общества. Отсюда вытекало характерное для позднего советского общества отношение к верующим. Они уже не были представителями чуждой и враждебной силы, они считались отсталыми. Роль общества сводилась к тому, чтобы познакомить со всеми достижениями прогресса и привлечь к построению светлого будущего.
Поэтому реакция на проявление веры была не отрицательная, сразу же переходящая в желание искоренить и уничтожить. К верующему относились как к ущербному, "тёмному", не способному воспринять богатство советской культуры и добровольно остающемуся в потёмках религии. В тех случаях, если верующий не переходил к открытой пропаганде своих взглядов (в этом случае его уже преследовали по уголовному кодексу), никаких попыток к перевоспитанию не предпринималось. О каких-то ограничениях и стеснениях из-за посещения единственной уцелевшей в Омске церкви "на Тарской" я не слышал.
Более жестким отношение было к баптистам, в которых подозревали западную агентуру, их общины (именно как организации) целенаправленно преследовались.
Запрет на публичное проявление религиозности возлагался только на членов партии и на тех, кто имел отношение к воспитанию и обучению. Тут реакция могла быть жесткой и мгновенной: исключение из рядов КПСС, отстранение от работы с волчьим билетом.
Для примера могу привести пример из истории собственной семьи: мой брат и я были окрещены малолетними детьми в другом городе бабушкой, тайну из этого не делали, хотя и не особо распространялись, на карьеру моего отца, члена КПСС с начала 50-х и начальника установки, это никак не повлияло. Более того, не вызвало это возражение и со стороны сестры отца, на тот момент секретаря райкома КПСС.
У меня есть предположение, что крещение детей в то время не воспринималось как таинство, религиозный акт. Это могло быть демонстрацией приверженности традиции, приобщения к "русскости", умаление которой ощущалось в самый активный период сложения интернациональной общности "советский народ". Нечто вроде слабой и вялой реакции на процесс, остановить который было невозможно, но который некоторыми ощущался как чрезмерно ускоренный и интенсивный.
Нефтяники не знали даже скрытой советской около-религиозности, которую разделяло большинство населения. Равнодушие к религии во многом объяснялось отсутствием необходимости в совершении обрядов.
Дореволюционное православие было во многом обрядоверием, необходимостью совершения традиционных действий. Обряды совершались на протяжении всей жизни человека (крещение, венчание, отпевание) и формировали своеобразный календарь с праздниками, определёнными для каких-то целей датами и привязкой к ним сельскохозяйственным работам. Воспитанный в такой среде человек подсознательно впитывал в себя образ жизни, при этом весьма смутно представляя себе истинный смысл обрядов. Мне трудно судить о дореволюционной религиозности, но из отрывочных данных представляется, что подавляющее большинство населения имели поверхностное представление о катехизисе. Массированная советская пропаганда достаточно легко и полно справилась с ликвидацией катехизиальной религиозности, но не смогла искоренить обряды, пусть даже в самых примитивных и выродившихся формах. Это была та часть жизни, в которую путь государству был заказан: большинство населения машинально продолжало отмечать родительские дни, приурочивала к Пасхе наступление весны, стремилась придать похоронам религиозный опенок - втихомолку, на всякий случай, заказывало панихиды и по ночам у гробов выставляло зажженные свечки. Наиболее прочно такие настроения держались в деревнях и в городах, где сохранялось коренное население.
Нефтяники к ним не относились - в подавляющем большинстве это были молодые, здоровые и одинокие люди, которые были избавлены от печальной обязанности упокоения усопших и связанных с этих мыслей о судьбе души. Следовательно, у них не было необходимости в совершении обрядов. Такая специфическая форма советской религиозности была им непонятна и недоступна.
Необходимо отметить ещё одну особенность - при полном равнодушии к религии нефтяники имели о ней вполне верное, хотя и упрощённое, отрицательное представление. Такова была двойственная роль методичной атеистической пропаганды: перед тем как что-то отрицать, надо ознакомиться с отвергаемым явлением и тщательно опровергнуть все аргументы оппонента. На лекциях, в атеистической литературе (весьма обширной и разнообразной), в аллюзиях на религиозные темы в советском искусстве приходилось подробно объяснять обстоятельства возникновения верований, становления христианства, его роль в истории страны, разбирать догматы и обряды. Иногда уровень такой критики был высок и приобретал характер настоящих научных трудов, из которых можно было извлечь всестороннее представление о религии.
Мне представляется, что сумма сведений о религии у нефтяников была ничуть не меньше чем у жителей дореволюционной России (да и сегодняшней РФ), только она имела односторонний, специально подобранный характер, который воспитывал отрицательное восприятие.
В 90-е годы, в период возрождения Церкви, происходило не развёртывание миссионерской деятельности в девственной атеистической пустыне, как это иногда представляется, а смещение акцентов, смещение восприятия религии из отрицательного спектра в положительный, в принятие веры как основы жизни.
И еще одно замечание: для первой волны нефтяников были свойственны квази-религиозные воззрения сталинизма - видимо, они вполне успешно вытеснили "устаревшие" верования вроде традиционных православия и мусульманства.
Вещи
Наверное, для всего послевоенного СССР было характерно деление вещей на обыденные и статусные. Вряд ли это было характерно для Запада, да и для европейского соцлагеря, где с самого начала жизненный уровень был выше советского.
Обыденные вещи легкодоступные, постоянно находящиеся в продаже, потому что государство старательно обеспечивало их наличие. Жить без них было просто невозможно. Это базовый ассортимент магазинов низшего уровня, всегда доступный и легко возобновляемый - по крайней мере в городе.
В 50-е к ним относилась рабочие одежда и обувь, практичные, но однообразные вещи "на выход", минимальный набор кухонной посуды, мелочи примитивного быта, большую часть из которых современный читатель не сможет представить.
Их берегли, многократно чинили, но в целом не берегли, легко отдавали или разменивали.
Совсем другое отношение было к вещам, которые отсутствовали в магазинах рабочего поселка или в самом Омске, те, которые попадали в Нефтяники окольными путями, запутанными комбинациями, вывозились из столиц или с прежних мест проживания.
Для примера могу назвать то, что составляло ценность нашей семьи: настоящий шерстяной ковер, несколько матрасов, по осетинскому обычаю набитых промытой овечьей шерстью, машинк "Зингер", купленная еще в конце 20-х, несколько книг по домоводству и лечебников, суповой сервиз - привезено от родителей и родственников с Кавказа. Можете представить, каких трудов стоило доставить это на поезде, с пересадкой в Москве, да еще с малолетними детьми в качестве дополнительного груза.
Когда отец пошел на повышение, уже в 60-х, из Москвы привозились модные болоньевые плащи, духи "Красная Москва", костюмы и предметы женского туалета, поскольку мужчины обходились одеждой попроще.
Каким-то образом в квартире собиралась приличная библиотека и разнородная мебель - это удавалось доставать в "самом" Омске, в Нефтяниках торговля этим не велась до начала 60-х.
Примерно такое-же положение было в других семьях нашего круга в 50-х-60-х, в основном руководящих ИТР - немудренный быт, в котором присутствовал случайный набор вещей высшего класса, о которых говорили окружающие, история приобретения которых была известна всей округе, и которые придавали дополнительный шарм семье-владельцу.
А то, что не входило в число статусных вещей, легко меняло хозяев и возвращалось на прежнее место, потом снова отдавалось нуждающимся; так что одна из этажерок, в конце концов осевшая у нас на даче, умудрилась сменить четырех владельцев.
Примечательно, что вещи не выбрасывались - их всегда предпочитали отдавать нуждающимся, к числу которых относились молодые семьи или менее обеспеченные, а когда появились дачи - стали перевозить туда; у нас уже в начале двадцать первого века стояли раритетные кровати с панцирной сеткой от соседей и комоды из бывшей квартиры. Вещи отдавались безвозмездно, продавать считалось неправильным, если не считать пятачка, который полагалось вручать хозяину - даже не знаю, с чем был связан этот обычай и насколько он был распространен.
То, что попадало в то время на помойку, переживало несколько починок, и было уже совсем ни на что не пригодно - даже на тряпки для мытья пола, на запчасти для чего-то или прямо в печку.
Обстановка квартир
Основная обстановка типичной квартиры 50-х состояла из железной кровати с панцирной сеткой, матрасом и пирамидой подушек, простого стола в окружении пары стульев или табуретов, этажерки, которая предназначалась под всякую мелочь и книги. Реже попадались шкафы и диваны - во-первых, не было лишнего места для них, во-вторых, их было труднее достать, они относились к дефициту. Да и излишков одежды и постельного белья в семьях не наблюдалось, так что вполне обходились встроенными кладовками и настенными вешалками.
Часто попадалась самодельная мебель - скамейки, лавки, которые использовали как подмости, полки и стеллажи; грубая, но прочная, она удерживалась в прихожих и балконах до 80-х.
Спальные и гостиные гарнитуры, диваны, кресла массово появились в конце 60-х, только тогда начали оформляться привычные нам интерьеры, вошедшие в застой и сейчас попадающиеся разве что в последних "бабушатниках".
Но кухнях, если они были в индивидуальных квартирах, центром композиции был прочный стол - в этом случае стол отсутствовал в жилых комнатах, так экономилась площадь. Такая миграция мебели означала разрыв с городскими традициями, их упрощение. Для 20-х-40-х обычным было размещение обеденного стола в центре жилой комнаты, за ним семья собиралась во время приема пищи, хозяйке полагалось его сервировать, приносить блюда с кухни, а потом убирать посуду. В другое время за столом младшее поколение делало уроки, старшие чинно читали прессу или рукодельничали. Этот патриархальный обычай не прижился в Нефтяниках, женщины работали наравне с мужчинами, часто в разных сменах, так что стол целесообразнее было размещать на кухне и экономить время на старинных ритуалах. Но в праздники стол возвращался на прежнее место - в центр комнаты, и все собирались вокруг него.
Первые жилые дома в Нефтяниках имели печи для приготовления пищи, в конструкции домов закладывались полноценные дымоходы, а в планировку дворов - дровяные и угольные сараи.
Кухонная посуда была под стать такому способу приготовления, то есть массивной, чаще чугунной.
Переход на газ произошел в 60-е, когда на нефтезаводе появилось специализированное производство отбора газа как отхода, после чего стала возможна масштабная газификация всего города. Наверняка интерьер кухни дополняли старые добрые керосинки, надежные спутницы первых десятилетий жизни СССР - жизненный опыт подсказывал необходимость иметь запасные варианты на все жизненные ситуации.
В советском жилье тех лет массово использовались для украшения разнообразные ажурные салфетки. В Нефтяниках с ними произошла любопытная история: в 50-е они почти не встречались, зато потом умудрились сохраниться даже тогда, когда вышли из моды в других городах.
Объяснение достаточно простое - в первые годы было не до рукодельничания, а потом к молодым семьям стали подселяться бабушки, которые в перерывах между уходом за подрастающим поколением стали массово вязать носки для пользы и салфетки "для красоты". Вот тогда стало правилом покрывать "от пыли" все поверхности, а когда появилась бытовая техника - и ее тоже.
Молодые нефтяники немного настороженно относились к такому проявлению дизайна, воспринимая его как дань порицаемому мещанству, но то ли бабушки были авторитетнее, то ли со временем менялись вкусы и всем хотелось уюта как в детстве - и Нефтяники были оккупированы ажурным "хэнд мэдом".
Жилье нефтяников того времени показалось бы нам пустыми и аскетичными, тем более что приемы отделки были простейшими - крашенные краской (обычно коричневой, так называемой "половой") деревянные полы, побелка оштукатуренных стен. Изобретательные советские граждане добавляли в побелку пигменты и использовали набойные штампы, имитируя разноцветные рисунки. Обои были редки, тем более что качество их было ужасным: толстая рыхлая бумага, расплывчатый крупный рисунок с невероятными сочетаниями цветов; да и наклейка их на самодельный мучной клейстер была ненадежной, обои постоянно отвисали и трещали. В ходу были простейшие гардины и плафоны, часто самодельные. К примеру, голые лампочки, свисающие с потолка, и газеты на оконных стеклах все-таки считались признаком временности или только что произошедшего заселения. Какой-то минимум "красивости" все-же должен был присутствовать...
Эта пустота и простота никогда не воспринималась как бедность - скорее, она считалась признаком свободы: здесь можно было творить что угодно, не боясь что-то испортить или не соответствовать какому-то стилю. Особенно этому радовались дети, имея простор для игр, несмотря на объективно стесненные условия. Да и взрослые легко превращали кухни в места ночлега друзей, коридоры - места хранения техники или продовольственных запасов, жилые комнаты были то мастерскими, то общежитиями на десяток человек, то местом для вечеринок.
По большому счету нефтяники попали в провал между двумя стилями в оформлении жилых интерьеров: действующий сталинский ампир был им недоступен, а до лаконического стиля 60-х было еще далеко - так что 60-е в обстановке квартир пришли практически на девственную почву, заменили вынужденную скудость на модную утилитарность.
Продовольственные товары
В магазинах уже в середине 50-х сложился устойчивый ассортимент основных продуктов питания: молоко, сметана, хлеб, мучные изделия, крупы, растительное масло, жиры, дешевые продукты из мяса, консервы, овощи. Фрукты в Сибири были редкостью, в Омск попадали разве что арбузы и дыни на баржах по Иртышу. Что касается мяса, колбасы, картошки, местных овощей, то с50-х и по самый конец СССР их обеспечивала частная и кооперативная торговля - цена была выше государственной в несколько раз, но качество и ассортимент были заметно лучше. Советский рынок в центре Нефтяников исправно работал на снабжении обитателей городка.
Условно можно сказать, что расходный ассортимент продуктовых магазинов относился к разряду продуктов, которыми легко делились с соседями и друзьями, не заботились о создании запасов, и вообще, с установлением устойчивой торговли с середины 50-х, не проявляли особенной заботы о его приобретении.
Совсем другое отношение было к пресловутому "дефициту" - слову более позднему, чем обозреваемый мною период, но уже внедрявшемуся в жизнь. Посторонние на него обычно не претендовали, в том случае если он предназначался для потребления в семье: если дефицит в виде, например, икры или импортного шоколада появлялся на праздничном столе, то его требовалось торжественно вкушать маленькими порциями и рассыпаться в благодарностях. Значимость торжества обычно подчеркивалось наличием дефицита на столе, его доставали все доступными и недоступными способами.
Все же обычным блюдом на столе были картошка во всех видах, каши и макароны - то, что было доступно и отличалось легкостью приготовления. Обязательным дополнением был меб и чай - в те времена только черный, очень крепкий и сладкий. Домашняя еда во многом копировала ассортимент рабочих столовых, которые подходили к приготовлению продукции исходя из аналогичных соображений - доступно, дешево, быстро.
Серьёзное отличие общепита от домашней еды - наличие мяса, которое в первую очередь шло на предприятия общественного питания, и уж по остаточному принципу - населению, да и требовало много времени для приготовления. Обычно мясо в домашней еде присутствовало в борще и других наваристых супах, наличие его отдельным блюдом выглядело признаком зажиточности и умения доставать. В это же время в столовой несколько разновидностей мясных блюд были обязательны в меню.
Такое меню для нас выглядит скудным и однообразным - только надо учесть, что только в начале 50-х практически все население СССР наконец-то стало питаться регулярно и в достаточном объеме, а страх постоянного недоедания ушел в прошлое. Так что нефтяники считали себя вполне процветающими: для тех, кто пережил войну и послевоенное восстановление, а еще раньше голодные пайки первых пятилеток и разрухи, налаживающееся снабжение продуктами питания было удовлетворительно.
Выше я уже писал, что принадлежность к крупному передовому соцпредприятию делала положение работника элитарным, потому что он получал дополнительное снабжение. В строящемся заводском поселке квалифицированные строители, работники нефтезавода и ТЭЦ-З имели весомые прибавки по сравнению с прочими обитателями городка Нефтяников. Но при этом дополнительные блага потом постоянно улучшалось, так что до отчетливого антагонизма дело не доходило.
В дальнейшем снабжение городка, который стал частью Омска, его Советским районом, считалось заметно лучшим, чем в среднем по стране: срабатывал фактор насыщенности крупными предприятиями с дополнительными фондами и подсобными хозяйствами.
А когда были удовлетворены базовые потребности - можно было работать в полную силу и задумываться о чем-то еще.
Увлечения
Слово "хобби" тогда было не в ходу, лично я не могу привести примеры его употребления среди окружающих.
Значительная часть увлечений входила в так называемое приобщение к культуре, то есть имело рекомендованный характер участия в общественной жизни.
Иначе это называлось самодеятельность, хотя буквально с первых годов советской власти самостоятельностью там и не пахло - это было государственное комплексное воздействие на гражданина СССР с целью его перевоспитания через навязывание определенных стереотипов.
Подлинная народная самодеятельность вне госконтроля никак не поощрялась и не приветствовалась, в лучшем случае терпелось как неизбежное и неискореняемое зло: настоящие народные песни на посиделках старух, прибаутки и байки стариков, дворовые песни и т.д.
Но зато государство не жалело сил и средств на организованную самодеятельность. В идеале каждый советский человек "охватывался" участием в культурной жизни, должен был участвовать в каком-то кружке самодеятельности или в технической секции. На моей памяти особого принуждения гражданина к своему счастью не наблюдалось, неучастие не влекло каких-то санкций со стороны дирекции предприятия или профсоюза: но вот предлагали очень настойчиво... А если человек втягивался в самодеятельность, то мог рассчитывать на послабления в режиме работы, например, дополнительные отгулы. И добавления в характеристике вроде "активно участвует в художественной самодеятельности", "...спортивной жизни", "...техническом творчестве" могли существенно помочь в выделении путевки в санаторий или улучшении жилищных условий.
При описании Дворцов Культуры Нефтяников я вкратце описывал основной перечень кружков, он был стандартным для всего Советского Союза.
Обязательный минимум: изостудия, театральная студия, ансамбли народной песни и пляски, хорового пения, оркестр, эстрадные коллективы (для описываемого периода - как понимался "легкий жанр" в духе песен об организованном отдыхе трудящихся). Реже цирковой и акробатической направленности. Все это существовало в разных возрастных категориях, от дошкольников до пенсионеров.
За счет предприятия, владельца ДК, оплачивались затраты на содержание помещений, техническое обслуживание, зарплату педагогов, часто - на создание костюмов и реквизита. Занятия, разумеется, были бесплатными, а выступления не оплачивались, но иногда за ними следовали подарки или скромные премии от профсоюза предприятия.
Творческие коллективы ДК были обязаны участвовать в пропагандистских мероприятиях: на торжественных собраниях, выезжать на свои предприятия или в туры по сельским подшефным колхозам.
Когда такой коллектив действительно добивался определенных успехов, то он выходил на городские или областные конкурсы, а далее мог вполне попасть во внимание общесоюзных средств информации, начать полноценные гастроли. Для нашего времени профессионального "шоу-биза" это выглядит странным, но в 30-60-е это был вполне работоспособный вариант сделать карьеру в творчестве, более того, происхождение из "трудящихся" и "народной самодеятельности" на худсоветах воспринималось как преимущество. До времени полноценного застоя 70-80-х, когда искусство оказалось полностью оккупировано творческими кланами и династиями, было еще далеко ... Многие артисты времен СССР начинали в самодеятельности и через самодеятельность получали признание, достаточное для начала профессиональной жизни.
Примерно так же выглядело привлечение советских людей к спорту и техническому творчества, только работа шла через спортклубы, дома юных техников и технические кружки.
Другая категория увлечений носила индивидуальный характер, была менее заметна на фоне бурлящей художественной и технической самодеятельности.
По мере устроения быта развивались разные формы собирательства вроде филателии, фалеристики, филокартии. Этому были подвержены и взрослые, и дети. В Нефтяниках места сбора людей с подобными хобби назначались в ДК, там стихийно организовывались кружки, которые вел какой-нибудь энтузиаст на общественных началах.
Могу поделиться воспоминаниями о собственном приобщении к "правильной" филателии после пары лет собирания марок со "зверями". Это случилось в школе N84, где парень, старше нас лет на пять, тогда уже студент, принялся вести кружок филателистов. Мы собирались раз в неделю по вечерам, в пустующих кабинетах, обменивались марками и выслушивали от руководителя какие- то рассказы и байки. Я, как самый усидчивый, вел "протокол". Наши предшественники, лет за пять до нас, оформили несколько плакатов с интересными фактами из истории марок: помню статью о самодельных марках, которые выпускали экипажи судов, застрявших в Суэцком канале, во время арабско-израильских войн.
Примерно по такому алгоритму организовывалась работа кружков разных детских и взрослых "-истов", которые ежегодно возникали десятками, но таюке быстро исчезали, чтобы возродиться снова.
Если находился опытный и инициативный любитель, то он мог обратиться в любое общественное учреждение с просьбой выделить место для периодических встреч собратьев по увлечению. Место, как правило, выделялось, в ответ организатор выполнял минимальные формальности (как в описанном случае - отчетность о происходящем администрации в виде протоколов и планов занятий). Позже, если опыт оказывался удачным, то дополнительно выполнялись наглядные пособия и извещения, проводились выставки а при стечении благоприятных обстоятельств организатор и кружковцы претендовали на поездки в другие города на мероприятия своего профиля.
Организатор работал "на общественных началах, то есть бесплатно и в свободное от работы время, зато администрация ДК и райком в меру сил финансировали деятельность любителей: в их распоряжении были резервы на такие цели.
Домашние питомцы
Домашних животных заводили охотно, как только позволяли квартирные условия.
Кошки были почти обязательны в семьях, собаки попадались реже. О какой-то породистости речь не шла, интерес к этому проявляли особо продвинутые любители. Из собственных воспоминаний помню болонок и овчарок, причем, если относительно последних можно было с уверенностью определить породу: западно-или восточно-европейская, то болонки скорее были неопределенными помесями и укладывались в обобщенный экстерьер: маленькие, на коротеньких лапках, кудлатые, белые или серые. Псы, как правило, были добродушны и вовсю возились с ребятней в дворовых играх.
Мода на голубей в Нефтяниках не прижилась, могу припомнить только пару голубятен, стоявших отдельно, во дворах, на высоких опорах. В самом Омске голубятники были, могу судить об этом по активной торговле и обмену голубями на рынках даже в 70-е. Также мимо Нефтяников прошла мещанская мода на канареек и прочих певчих пичуг, обычная для первых десятилетий Советской власти.
Аквариумы пришли в лучшем случае в 60-е, когда быт большинства нефтяников устоялся. Экзотических рыбок привозили из столиц, а аквариумы местные умельцы изготовляли сами из оконного стекла, малоразмерных уголков из нержавейки и по возможности неядовитого герметика.
Книги
Важнейшая характеристика тогдашней культуры - это была книжная культура, почти безраздельное царство текста, который подсознательно воспринимался истиной в последней инстанции.
Другие способы пропаганды и донесения информации - такие как кинематограф, радиовещание, театр, эстрада - были дополнением, не более, к литературе прессе и всех жанров.
Сейчас до конца не осознана принципиальная разница между цивилизациями текста и культурами устного донесения информации (как было в Европе и России до наступления всеобщей грамотности), или различие с феноменом уже двадцать первого века - массового внедрения сетевой виртуальной реальности. Изучение этих отличий требует особого усилий, поэтому в моих силах только остановиться на особом характере культуры 50-х.
50-е годы - значимый рубеж в овладении всеобщей грамотностью. Строители, и уж тем более эксплуатационники предприятий северного промузла Омска, были все практически грамотными.
Это важнейшее отличие от ситуации первых пятилеток, первой половины 30-х, когда развертывалась индустриализация СССР. Тогда грамотной была половина рабочих, причем в самом базовом варианте, с умением разбирать печатный текст и производить четыре арифметических действия. Объем знания инженеров, даже советских выпусков, казался заоблачным. Это приводило к естественному разделению трудового коллектива, и вообще к типичному для раннего сталинизма отделению низших слоев от высших в уровне жизни и в социальной роли, что противоречило коммунистической доприне. В 50-х эти границы были размыты снизу всеобщим семилетним образованием и построенной системой последующих ступеней обучения. Неквалифицированный труд малограмотных рабочих в 50-е еще существовал, но не был определяющим в производственном процессе, и воспринимался как временный. А все остальные сообщались в единой системе знаний, доступных и выпускникам ВУЗов, и выпускникам школ.
Общество стало однородным - благодаря книге, благодаря внедренному в массы умению понимать сложные тексты.
Исчезла столетиями существовавшая разница между "благородными", то есть имеющими доступ к культуре, и остальными 90% населения, живущими традициями, то есть передачей информации словом и примером. Умения извлекать информацию из текста и применять их на практике уравняли граждан СССР.
Это было одной из составляющих успеха построения промутопии тех лет.
Еще одна особенность приобщения к книге состояла в воспитании умения мыслить. Книжное мышление на самом деле весьма отлично от традиционного, то есть дописьменного и мифологичного, а также от внедряемого сейчас - эмоционально-клипового, Я не рискну сказать, что этот образ мышления является единственно правильным или намного превосходит прочие, но для индустриальной западной культуры он является единственно возможным. Следовательно, для
успеха преобразований в СССР культура через текст должна была быть внедрена в массы, стать единственно возможной. Как можно понять, такое мышление не является естественным для человека, его надо воспитывать, переформатировать сознание под восприятие и анализ текста.
Текст дает универсальный алгоритм общения с внешним миром: постановка задачи, подбор исходных данных, изложение путей решения, сравнение полученного ответа с результатами прочих решений.
В этом отношении технический текст, о котором преимущественно шла речь выше, ничем не отличается от художественного - в последнем вместо формул используются эмоции, но общее направление познания мира через текст ничем не отличается.
Западная цивилизация основана на мировоззрении, рассматривающем мир как механизм, систему с четкими и познаваемыми связями между составными частями, так что текст идеален для описания такого мироздания, а также для написания инструкции к агрегату-Вселенной. Книга как микрокосм отражает в себе макрокосм-вселенную.
Обучение в школе и в ВУЗе были посвящены прививке книжного мышления, приобщению к минимальной сумме знаний в определенной системе координат, умению мыслить в заданной парадигме. Процесс книжного мышления состоял в усвоении определенного набора фактов вместе с теорией, связывающей их в определенную систему - и так ступень за ступенью, от простого к сложному и от дисциплины к дисциплине.
Поэтому книга идеально соответствовала новому социальному строю. Разрыв между неквалифицированным грузчиком и высококлассным инженером имел не качественный характер, а количественный. Преодоление разницы в положении между низшими и высшими слоями заключался в обучении, то есть зависел в первую очередь от намерений и усердия человека - а государство всячески ему помогало подниматься со ступени на ступени выше и выше. Для советского человека такое положение было предпочтительнее, чем зарабатывание капитала при буржуазном строе или невозможности пробиться наверх в жестко иерархическом сословном обществе.
Так что роль текста и книги вполне осознавалась всеми, кого она вытащила из низов и вручила ключ к достойному положению в обществе. Отсюда проистекала слепая вера советского человека в истинность советского текста, которая сыграла свою деструктивную роль в Перестройку - когда текст стал ложью.
Пресса и пропаганда
Если научные и технические знания, а также художественная классика были истиной в последней инстанции, то к прессе отношение было иным - более настороженным.
Нефтяники верили газетам, не могли не верить, потому что советская пропаганда была составной частью коллективного демиурга, создавшего их самих. Но все советские люди пережили несколько крутых зигзагов внутренней политики, ниспровержения кумиров,
Во-первых, газеты создавали немного утопический образ идеального СССР, который несомненно существует и в котором все хорошо, а вот в том месте, где проживает читатель газеты, по каким-то причинам немного хуже. И причина эта известна: "плохо работаете, товарищи!"
Примерно с таким ощущением в разоренном войной и недородом СССР конца 40-х смотрели фильм "Кубанские казаки": да, у нас плохо, но где-то в полусказочной, теплой и веселой Кубани царит изобилие, красивые и певучие люди живут в добре и достатке. И следующей эмоцией была не зависть, а стремление самому построить этот чудесный мир. Газеты лгали, но лгали с изрядной долей правды и это была ложь во спасение - вполне простительная для того времени.
Во-вторых, советский человек вырабатывал особое умение чтения между строк или занимался дешифровкой тайных кодов, которые, по общему мнению, обязательно имелись в текстах. В таком подходе нет ничего странного: если сейчас пытаться читать партийные или общественные выступления, то единственным чувством будет удивление от, казалось бы, случайного и мало осмысленного набора штампов. Какая-та конкретика по законам жанра содержалась в конце выступлений и занимала совсем мало места. Тем не менее партийные и советские функционеры поколениями общались подобным образом, приходили к общим решениям и следили за их выполнением - то есть обеспечивали вполне сносную работоспособность системы. Их язык, малопонятный остальным, видимо имел свои толкования, транслируемые передовицами центральных и областных газет. Так что советский читатель вычитывал из статей гораздо больше, чем нам представляется сейчас.
Эта ситуация схожа с недоумением советских посланников в окружении Мао Цзэдуна, наблюдавших за регулярными компаниями и чистками в КПК, причем названия и смысл этих компаний полностью ускользали от них - и оставалось только наблюдать за результатами: уничтожением старых или восхождением новых лидеров, группировок, течений. Настоящая жизнь Китая и его коммунистов оставалась тайной, несмотря на все усилия понять истинные движущие мотивы.
К советской прессе нужно относиться примерно также - и большинство населения верно понимала смысл статей, странных на наш взгляд, но которые неожиданно имели значительный резонанс.
Радиовещание
Радио тогда заменяло телевидение. Точнее - значило куда больше чем телевидение застоя.
В качестве справки: первая экспериментальная телепередача в Омске была проведена в 1957 году, кстати, первой за Уралом, так что феномен телевидения полностью оказывается за хронологическими рамками данного повествования. О телевидении, как явлении, нефтяники 50-х знали, но относили его внедрение в жизнь к недалекому блестящему будущему.
А радиоточки еще с 30-х стали привычной и одной из самых необходимых составляющих быта всех слоев населения. По моим ощущениям в каждой квартире они работали постоянно, менялась только громкость звука: максимальная - когда семья занималась своими делами под привычное бурчание, и минимальная - когда кому-то требовалось сосредоточение. Радио молчало только по ночам, во время перерывов в передачах. Поскольку будильники первое время были в дефиците, то некоторые использовали исполнение гимна СССР в 6.00 как сигнал к пробуждению.
Радиопередачи с их четким временем выхода каждый день зачастую определяли режим дня, по ним сверялись и подсознательно ориентировались в каждодневной суете.
Я вырос гораздо позднее описываемого времени, но четко знал, что должен закончить завтрак перед школой не позднее окончания "Пионерской зорьки" в 7.59, что в конце "Рабочего полдня", выходившего в 15.00, можно послушать что-то модное и эстрадное, что омские новости можно прослушать в 19.00, а в конце их будет совершаться обязательный ритуал прослушивания прогноза погоды с обязательным шиканьем на тех, кто не воспринимал его всерьез. День подстраивался под этот график, равно как и под выпуски новостей, театральных постановок, прекрасных детских передач в будни и выходные. А на рабочих местах, где условия не заглушали голоса из динамика, радиоточки работали постоянно. Повторюсь - даже в 70-е, с двумя-тремя каналами цветного телевидения, привычка к прослушиванию радиопередач успешно конкурировала с технически более развитыми технологиями.
Радио настолько плотно входило в жизнь обычного человека, что по силе своего воздействия намного превосходило прессу. Все-таки пресса заполняла другую нишу пропаганды и окультуривания, в которой требовался навык быстрочтения, усвоения больших объемов информации и распознавания печатных кодов - то есть грамотности никак не ниже средней, а лучше всего высшей. Радио было проще и доходчивее, поэтому доходило буквально до каждого.
Сейчас подобные воспоминания вызывают некоторую оторопь: они выглядят как живая иллюстрация к успешному зомбированию населения, воплощенная в реальность антиутопия "1984" с тотальным принудительным охватом пропагандой.
Не берусь судить о 50-х, но мои воспоминания о радиопередачах последующих десятилетий опровергают это клише. Пропаганда велась, но обычно умещалась в хронометраже новостей: там находилось время для восхваления советской действительности и умаления капиталистической.
Даже в тематических политических передачах стиль изложения был вполне корректен и склонялся к научному анализу. А 60льшую часть времени занимали программы, направленные на повышение культурного уровня, в которых осуждение загнивающего Запада на фоне блестящего положения СССР умещалось в пару ритуальных фраз. "Пятиминутка ненависти" в духе фантазий Оруэлла на советском радио была бы не то что не предусмотрена, но настолько противоречила общему стилю, что вызвала бы недоумение и отторжение.
Кинематограф
Кино в те годы носило ощущение особого действа, противостоящего обыденности.
Опять приходится обращаться к религиозной атрибутике: кино можно сравнить с иконами.
Икона не есть просто изображение, хотя и это его роль велика в преимущественно неграмотных обществах. Икона является документальным свидетельством событий в ином мире, хотя бы сниженным, упрощенным и искаженным. Икона изображает то, что невозможно изобразить и переводит на доступный язык то, что нельзя объяснить в принципе, например, изображение Иисуса Христа или усопших святых.
Икона - окно в иной мир.
И кино - окно в идеальный мир грядущего коммунизма. Оно показывало, как прорастают первые ростки идеала в нашей обыденности, и какие новые люди живут сейчас. Герои фильмов задавали планку идеалов, которые должны были стать нормальным поведением советского человека. Кино способно увлечь зрителя по другую сторону экрана и дать ему почувствовать - именно почувствовать - а не логически осознать - поток иной коммунистической реальности.
Планы создания Нефтяников были доступны немногим - требовалась инженерная подготовка, чтобы разобраться в документации, опыт, чтобы связать воедино разрозненные части, высокое положение, чтобы иметь доступ ко всем материалам. И все же, строители Нефтяников и его первые обитатели знали, что они строят - разумеется, не детали планировки проспектов или конструкций домов - а общий образ своего будущего, неясный, но влекущий. Они знали его по кино. Будущее жило на экранах, сшитых из простыней в холодных бараках, значит, оно было уже определено.
И когда распахивались двери в огромные кинозалы построенных Дворцов Культуры - будущее сбывалось полностью, становилось настоящим.
В 30-50-е существовал почти непреодолимый разрыв между центрами столиц (Москвы и Ленинграда) и всей остальной страной. Если столицы жили комфортной высокоинтеллектуальной жизнью, в тесном контакте с зарубежным культурном миром, то где-то с московских окраин начиналась совсем иная земля с другим населением, погруженным в свои насущные проблемы элементарного выживания. Работа и быт отнимали все время, не оставляя хотя бы часа на развитие человека. Практически единственным средством приобщения к искусству были книги и радио. Надо отдать должное государству, которое в тех условиях не жалело средств на развитие библиотек и радиофикации. Иначе было нельзя - это были единственные каналы, по которым культурные импульсы из столиц проникали в провинцию и, благодаря им, начинало формироваться единое культурное пространство. Власть преследовала свой интерес: люди, воспитанные в рамках одной культуры, одинаково реагируют на средства управления с помощью пропаганды. Поэтому однородное население - новая культурная общность "советский народ" - создавалась, невзирая на все трудности и затраты.
Отличие 50-х от нашего времени состояло в том, что нынешние СМИ и масс-медиа преднамеренно опускают культурную планку, чтобы охватить наибольшее число электората - и сделать его управляемым. В 50-е задача стояла друга - подтянуть до уровня столиц всю страну, а это означало активное внедрение знаний и традиций советской культуры в массы (к сожалению - и попутно уничтожение всех других культур, которые мешали добиться должной однородности).
Культура
Выше я много писал о культуре, потому что гипотетический эксперимент с промутопией имел "культуру" (в самом широком смысле) своим основанием и главной движущей силой.
Но вот в чем это выражалось конкретно, следует наконец пояснить,
То время для провинциального жителя имело некоторые особенности, которые требуют дополнительных пояснений.
С одной стороны - существовал явный дефицит культурной "продукции" во всех видах, то есть того, что могло быть предоставлено государством - к тому времени единственным производителем культуры. Дефицит был временным, вызванным техническими причинами. Он стремительно сокращался усилиями государства, так что к 60-м обеспеченность Нефтяников культурными объектами даже превосходила среднюю по Омску.
А пока, в 50-х, до относительно глухих уголков, которой была окраина Омска, без перебоев доставлялась лишь пресса, книги централизованно завозились только в библиотеки, случайные фильмы крутили кинопередвижки в неприспособленных помещениях, то есть с малых количеством зрителей.
В самом Омске культурная жизнь была на высоте: блистали знаменитости на гастролях, играли прекрасные омские актеры и исполнители, проходили выставки. Прямого сообщения с центром не было до середины 50-х, так что любителям прикоснуться к прекрасному приходилось преодолевать с десяток километров в один конец; позже, даже когда появились трамваи и автобусы, с вечерних мероприятий приходилось идти пешком.
С другой стороны, именно это обстоятельство провоцировало желание творить самому, восполнять дефицит своими усилиями - кстати, типичное поведение для советского общества с его всевластием дефицита.
Отсюда широчайшее распространение самодеятельности, стремление овладеть каким-то жанром и выступить в нем, проявить хотя бы минимальные способности.
Рассмотрим это на примере песен.
Если сейчас, к примеру, в компании практически невозможно услышать песню в живом исполнении, и поют только при наличии особых данных, то тогда пели практически все, нимало не смущаясь отсутствием слуха, и пели всегда, когда было желание. Разумеется, простые и народные "народные" песни, с простыми мелодиями.
На 50-е пришелся расцвет советской песенной "народной" культуры.
Слово "народной" осознанно взято в кавычки, потому что это было авторская песня, созданная профессионалами, и в соответствии с их, профессионалов точки зрения, представлений о народности. Если в те годы в деревнях, где сохранялось устойчивое коренное население, еще можно было услышать подлинную песню с историей в сотни лет, восходящую к обрядам или к историческим событиям, с оригинальным напевом и с текстом на местном говоре, то в городах уже два века пели совсем другое. Там уже не было народного коллективного творчества, песни имели авторов, хотя бы никто их не знал и считал их творения подлинной народными. Дворянские романсы и мещанские городские песни девятнадцатого века задали тот путь развития, в котором трудились советские песенники.
Советская "народность" в искусстве в 30-60-е была тщательно и планомерно создана государством, имея в виду формирование вместо массы разрозненных традиций единую культуру - основу для единого советского народа. Допускались только национальные варианты, в которых по русскому образцы, на основе основного диалекта и основной субкультуры создавалась усредненная, единая - и в дальнейшем представлялась как настоящая.