Аннотация: июль 2015 года. на руинах последней из эфирных башен
июль 2015 года, Нижнеомский район, Михайловы прогалы.
Как всегда, мои приключений опирались на весьма скудные источники, из которых, переходя на высокий стиль, произрастало мощное древо фантазии. Древо уходило в эмпиреи, а мне на бренной земле доставались комары, бездорожье и весьма скромные плоды. Михайловы прогалы - из этой серии. Сибирской Трои я не обнаружил.
Омская тартарология показательно стеснительна при описании собственных достопримечательностей. Поселения тартаров никто не пытался обнаружить, словно Омск действительно начинался с экспедиции Бухгольца, а уж Асгард Ирийский принципиально считается мифом. Таково положение с обнаружением первостепенных артефактов Тартарии, которые как бы имели место быть, но в приличном обществе о них упоминать не рекомендуется. Поэтому на ниве омской тартарологии подвизаются в основном отмороженные любители вроде меня, у которых репутации отродясь не было, да те, кто по каким-то причинам лишился репутационной научной невинности вследствии каких-то конфликтов. Выход за пределы этого круга интересов напоминает выход из светового пятна, освещенного свечкой, в непроглядную темень. Что там - не знает никто, кроме увлекательных поисков черной кошки в черной комнате при отсутствии таковой.
Что творилось на берегах Иртыша, которые были одной из самых процветающих областей Тартарии, неизвестно. От слова совсем. Только упорные чалдоны мало-помалу отвоевывают память о Лукоморье, о до-ермаковских русских поселениях своих предков под эгидой Великой Тартарии; хотя бы с той точки зрения проясняется часть истории о взаимоотношениях сибирской Тартарии и русских княжеств. Видимо, тартарийцы действительно вымерли, не оставив потомства, а заниматься абстрактной историей не так интересно.
Когда-то мне удалось выкачать из интернета полную распечатку "Нотаций" Мюллера, со всеми примечаниями, пояснениями и толкованиями. Изрядно поотрепавшаяся пачка в скоросшивателе испещрена пометками в той части, которая относится в части общих сведений к иртышской топонимике. Ирийской - надо говорить точнее. Иртыш=Ирий. Опрос свидетелей велся под протокол, с немецкой педантичностью, а в записные книжки - нотации заносились сведения, отчего-то возбудившие любопытство у Августа Иоганновича. Одна из записей надежно соотносилась с правым берегом Иртыша севернее Исаковки. Информатор.(безымянный в нотациях) рассказал о падении эфирной башни во времена детства его деда. Запись относилась к 1764 году, следовательно, события происходили на рубеже семнадцатого- восемнадцатого веков.
"Летунавья грянулась оземь и рассеялась врозь, посекла дубраву до травы. А от острова Сребрянного на полночь за две реки, версты шти".
(Эфирные башни - из канцелярита Мюллера. Он так переводил для Комитатума какие-то оригинальные названия. Чернявский реконструировал их как вей-вежи. Был ли это подлинный "высокий" тартарийский, какой-то поздний или сибирский диалект - сказать уже невозможно. Но это точно славянский корень, даже можно не переводить. Даже поэтично, что вообще свойственно тартарийским словам и текстам, которые часто звучат как вирши: веющие вежи. И, тартарийская же многозначность - вежа суть знание, корень ВЕ(Д), сохранилось до сего дня невежа - не-умный, не-знающий.
Башни небесных знаний. Полет знаний.
А вот переселенцы из европейской России именовали эфирные башни "летунавьими" - они были в диковинку старожилам. Чалдоны сибируского Лукоморья осели в наших местах еще в монгольские времена, и все-же для них феномены процветающей Тартарии были чудом, граничащим с чарами и потусторонним миром. Они считали эфирные башни летающими кораблями, что еще более запутывает ситуацию - что за чертовщина все-таки летала над Евразией? И летала ли - не в том смысле, что они перемещались над землей: имели ли они какое- то отношение к земной атмосфере?)
Заметка была сделана не просто так. В другой части нотаций кратко сообщается о командировании перекреста Никифора (Судиславовича) с сержантом и парой солдат в то место, с исчерпывающим итогом: "допрежь вывезено железа з того места до ста возов, а каменья свезены в крепость Тоболесскую мощения ради. Березняк в рост мужеский". Рачительные чалдоны и старожилы шустро растащили по сусекам дефицитное железо - навскидку две-три тонны, оставшееся прибрали к руками строители Тобольского кремля. В правилах Комитатума было в таких случаях производить повальные обыски с целью обнаружения артефактов и, не дай Бог, литературы - что было в этом случае выполнено из инструкции, в нотациях не описывается, а прочие свидетельства утеряны. В руки Мюллера периодически попадали загадочные артефакты, возможно, что-то всплыло и с этого места. Забавный зигзаг истории - где-то в Тобольске лежат камни или щебень из тартарийской летающей башни, а где-нибудь в развалинах прииртышских деревушек торчат гвозди и крюки, перекованные из металлических скреп. Если еще полностью не сточены ржой.
Уже тогда, в середине шестидесятых восемнадцатого века, то есть две с половиной сотни лет назад, на месте падения поднялся кустарник и березовый молодняк. Как и над прочими приметами тартарийской жизни, и без того не склонной утверждать себя на местности грандиозными сооружениями. Вроде бы все, искать больше нечего.
Остров Серебрянский на Иртыше существует по сей день - название само по себе интересное, отсылающее к каким-то событиям до-русский истории. Серебро у татар и угров считалось сакральным, ценилось выше золото, тут виден намек какое-то святилище. Напротив острова примерно в тоже время, в середине восемнадцатого века появилась деревня Серебряное
на реке Серебряной. Это и есть первая река, а деревня информатору была неизвестна, чалдонам привычнее ориентироваться по речным приметам. Под второй рекой можно понимать Исаковский лог - за нынешней деревней Искаковкой есть мощный каньон глубиной в несколько десятков метров, проточенный в плоскости Прииртышского увала древней рекой. Лог прослеживается на расстоянии пяти-шести километров от своего устья на берегу Иртыша. Правда, вторая река может быть нынешним пересохшим руслом Красной реки еще дальше на север, но в этом случае расстояние уже не "шти" - шесть верст, а в полтора раза поболее.
Указания опрошенного свидетеля выводят на местность севернее Искаковского лога, в так называемое Искаковское урочище - густой смешанный (преимущественно березовый) лес на обрывистом берегу Иртыша
Но в примерно в тех местах отмечены Михайловы прогалы. Они видны даже на спутниковых снимках как клин, врезающийся с востока в чащу урочища. Какая-то аномалия, мешающая подняться настоящему лесу.
Данной информации вполне довольно для розыска, учиняемого в имперских интересах. Достаточно и для современных археологов, обученных по приметам на местности определять следы человеческого воздействия. И безнадежно мало для профанов вроде меня.
И вот тут возник Юрич.
Точнее, Юрьич возник давно, так что даже я воспринимаю его как неприменный атрибут омской тартарийской тусовки. Незатейливый промысел Юрича заключается в черной археологии со специализацией на тартарийских древностях. (При том, что наука до сих пор точно не смогла идентифицировать ни один артефакт как подлинно тартарийский... А вот рынок тартарийских древностей есть. И, как я подозреваю из глубокого омского захолустья, бабки крутятся там нехилые). Юрич - низшее звено этой индустрии, окопный рядовой. От слова - копать. Искать и копать. Это официальная версия. Неофициальная, как мне кажется - более правдивая - в появлении тартарийских артефактов путем ханд маде, то есть смастеренными в гаражах или в заброшенных цехах. Я этой темы деликатно не касаюсь, равно как и особых отношений копателей типа Юрича с экспертами в штатском. У государства особое отношение к теме Тартарии, любое телодвижение в этой области попадает под надзор, поэтому я сильно сомневаюсь, что Юрич действительно выкопал что-то стоящее, особенно в эпоху Андропова, когда он начинал свою карьеру. Тогда, да и сейчас, умели популярно объяснять, как интерес к запретной истории подрывает мощь любимой родины. И если Юрич копает, да еще подвизается на сайтах с многоуровненеными паролями, то это значит, что... А хрен его знает, что это значит.
Юрич презентовал мне кусок скобы - согнутый буквой Г кусок корродированного железа, заостренный с одного конца. Если Юрич сказал, что вытащил из норы суслика в Михайловых прогалах - значит, оттуда. Как мне хотелось верить, во мне он видел не покупателя, а человека с аналогичным диагнозом, поэтому из солидарной этики тартароповернутых старался говорить правду. Разумеется, не всю и не всегда. Об остальных находках он туманно протянул: "Ну, все такое..." и стал демонстрировать фото на планшете.
(Его интерес к моей скромной персоне объяснялся начитанностью и строительным образованием собеседника; иначе говоря, при виде какого-то артефакта у меня могли возникнуть какие-то предположения, каким образом эта хрень захреначивается в мироздание и что по этому поводу думают маститые историки. Главное - не найти кусок непонятно чего, важно доказать, что эта штука ценнее Ковчега Завета. Я льщу себя надеждой, что повышение товарной стоимости плодов праведных трудов Юрича оправдывала мелкие презенты и время на посиделки.)
Итак... Юрич показывал мне детали, имевшие сугубое отношение к строительным конструкциям: массивные кованные гвозди, скобы - были фото целых, длиной в полметра, изогнутых пластин с отверстиями. Плюс пара килограмм неопознаваемого лома - бесформенных комков ржавого железа. Была еще стертая монета с арабской вязью (я не нумизмат) и несколько расплющенных трубочек разного диаметра. В принципе, такой набор можно обнаружить на любом старом поселении - да что далеко ходить, я на своем картофельном поле нашел пару угорских глинянных черепков и три кованных гвоздя; там, где пахали и перепахивали лет двести.
Там точно не было деревни? - Кто знает...
У меня были разрозненные листы карт 1953 года, которые я стащил в своем пятом тресте: они предназначались для эвакуации работников во время ядерной войны и носили гриф "секретно". От нынешних карт они отличались обилием деревень на тех местах, где сейчас сиротливо виднеется одна или вообще изображены прямоугольники с эпитафией "разв". Район Серебряного на нем был. Деревень в полосе между Иртышом и грунтовым профилем - будущим Муромцевским трактом - не было. В нашем распоряжении еще были статистические сборники 20- х годов двадцатого века и чертежи Ремезова. Деревень в том районе не было.
Правда, это ничего не значило, если принимать во внимание чалдонов. Чалдоны жили полуоседло, то есть выжигали деляны, ставили землянки, рыбачили на Иртыше, а через несколько лет со скарбом и домочадцами перебирались в другое место. От греха подальше, потому что за это время они умудрялись опустошить чей-то охотничий участок с пушниной, татары или ханты успевали это обнаружить, после чего накляузничать по всем инстанциям - от Кучума до Белого царя . Власти наперегонки бросались на защиту киштымов, и обычно обнаруживали на месте преступления только руины землянок. Михайловы прогалы могли быть местом стоянки чалдонов. Но чалдоны селились на берегах Иртыша, а не в нескольких километрах от него, и при перекочевках забирали с собой все до последнего гвоздя.
Все как-то сходилось на то, что Юрич прошелся с детектором и щупом по месту падения "летунавьи". Разумеется, ловить там после лукоморцев, строителей Тобольского кремля и мюллеровских ищеек было нечего.
Скобы и гвозди, на мой взгляд, свидетельствовали о том, что башня была из дерева. Как- то логично представить ее именно в таком виде, учитывая доступность материала и развитые технологии строительства. Второй вывод из наличия скоб - конструкция испытывала какие-то нагрузки, для чего деревяные соединения, номенклатура которых была разнообразна и отвечала всем требованиям, усиливали металлом. Тогда зачем был нужен камень, причем в промышленных масштабах, раз сам Ремезов из Тобольска присылал за ним суда за несколько сотен верст? (с камнем в Западной Сибири напряженка, ближайшие местрождения в Казахстане и на Урале, мимо такого подарка судьбы пройти было трудно - а династия Ремезовых за семнадцатый век по государевым надобностям обошла и обшарила всю Сибирь). Балласт?
Покрытие камнем участков, подверженных истиранию, например, полов или плацев? Брандмауэры? Облицовка помещений, опасных в пожароопасном положении?
На прощание Юрич начертил схему, как добраться до прогалов. Во мне он конкурента не видел ввиду отсутствия автомобиля, детектора и привычки копаться в земле, так что мог позволить себе широкий жест.
Два с небольшим часа езды от Омскаеплюс с десяток километров от свертка на Искаковку. Или от самой Исаковки. Для меня вполне доступно. Я мог позволить себе потратить на осмотр Михайловых прогалов один или два дня в выходные.
Для тех, кто к своему счастью, не знаком с дорожной сетью Омской области, для прояснения маршрута поясню на пальцах. С юга на север течет Иртыш. Параллельно ему от Омска идут две дороги: на правом, высоком берегу - Муромцевский тракт, на левом, поодаль от низкой поймы - дорога на Тару. Дороги спрямляют извивы Иртыша и то приближаются к нему на несколько километров, то удаляются на десяток-другой. Вот эта полоса между двумя дорогами с рекой в центре легко достижима даже безлошадным вроде меня. Свертки к деревням лежат через десяток километров, главное, не пропустить нужный.
Поздним утром я сошел у перекрестка на Исаковку. Схема Юрича была составлена автомобилистом, согласно ей следовало проехать три километра на запад, почти до деревни, и далее повернуть на север, в обход леса. Пешеход мог спокойно спрямить через огромное поле, заросшее сурепкой. Я видел дальше по Муромцевскому тракту белое строение, которое являлосьвторой насосной станцией Омь-Иртышского оросительного канала, ныне заброшенного: этот канал был северной границей района поиска. Когда я вижу первую насосную, стоящую на берегу Иртыша - могу считать, что я почти у цели. И, также вдалеке, виднелась кромка леса. Я шел по направлению в стык между лесом и каналом, куда другим путем вел пунктир на кронах Юрича.
Поле, испещренное колеями, которые вели из ниоткуда в никуда - там трава была пониже и я старался идти по следам машин; пересвист перепелок в траве, иногда вспархиващих из-под ног; коршун, висящий на неподвижных крыльях; ленивый дрейф облаков в раскаленных потоках воздуха. Тень бежала впереди меня.
Я снова был один и снова шел по своей дороге. Это то состояние, в котором я становился самим собой: путь, который надо пройти, разгадка, к которой надо отыскать отгадку - а за тем, что я наметил, всегда неожиданный поворот сюжета.
Шум машин на тракте становился все глуше, пока не сошел на нет, полоса леса возрастала и дробилась на рощицы - кОлки. Признаков человеческого пребывания не наблюдалось - жизнь в Прииртышье всегда теснится к деревням и дорогам, промежутки между ними выглядят как и во времена Тартарии - обширные луга, перемежаемые березовыми кОлками и болотцами. В советские времена все открытые пространства были заняты полями, сейчас бы на них изумрудно зеленел овес или выше колен стояла пшеница. Здесь хоть кто-то потрудился выращивать корма, а так во многих своих вылазках я привык к заросшим бурьянам полям, заброшенным скирдам, через которые прорастают березки, заросшим травой грунтовым дорогам, стропилам заброшенных ферм, что торчат как ребра издохших чудовищ.
Как знать, может вот такое обозлюживание после крушения СССР - всего лишь повторение катастрофы после исчезновения Великой Тартарии? Исход людей и признаков цивилизованной жизни из процветающей области, этап за этапом, сперва столетия назад, потом - на моей памяти? А я иду по руинам бывшего великолепия, даже не подозревая об этом, потому что подсознательно ищу что-то грандиозное, оставляющие вечные следы вроде пирамид и римских цирков. А если усилия людей - свободных людей! - были направлены на нечто иное, и вместо памятников угнетению они просто обустраивали свою землю, делали ее удобной для себя и потомков.
Тысячу лет назад здесь были полноводные реки и озера, пристанище перелетных птиц и водопой бесчисленных стад;
Мне всегда казалось, что я интуитивно ощущаю тартарийский образ жизни - внешне скромный, лишенный примет роскоши, насилия над себе подобными и над природой, вписывающий в окружающую среду. Нечто вроде японской эстетики, которая заполнена скрытым смыслом точно найденного соотношения красоты и целесообразности. Но это только видимая часть айсберга - на самом деле от нас сокрыто гораздо больше, и то, что мы не можем воспринять, содержит в себе крайне насыщенную и сложную жизнь.
Потом эта земля, этот благоустроенный мир, опустел, причем непонятно, отчего? Деградация культуры, естественная для всех цивилизаций? Природные катаклизмы? Приход варваров, которые не могли эксплутировать слишком сложные для них "технологии" поддержания природной и человеческой гармонии?
Простор и покой Тартарии. Многие пытаются убежать к ним от кошмара нынешней жизни.
Я пытался представить, как выглядят вей-вежи, как они плывут в пене кучевых облаков. Отчего-то именно эфирные башни вызывают жгучий интерес из весьма разнообразной тартарийской тематики. Наверное, парадоксальностью сочетания строения, предназначенного к неподвижному стоянию на месте, с предназначением полета. Можно еще представить летающий корабль - тут мысленное усилие не так велико: корабль движется, раз он движется в воде, значит, может двигаться в воздухе, птица ведь может и плыть, и лететь. А башня...Взмывающая вверх, скользящая между груд кучевых облаков, застилающая полную луну, бросающая на землю скользящую тень от полета... В этом сочетании несочетаемого мозг вдруг обнаруживает твердь правды: чем невероятнее предположение, тем оно реальнее. Мироздание как-то не подстраивается под человеческие предрассудки, оно часто взламывает скорлупу наших уютных мирков, чтобы показать огромную и невероятную Вселенную, о которой мы ничего не знаем. То, что нам привычно и понятно, скорее относится к измышлениям мозга, а не к реальным феноменам.
Я шел и ожидал, не желая себе признаться, что мой путь пересечет тень от вей-вежи, а когда я обернусь, то увижу, как огромный контур заслоняет жгучий диск солнца.
Часа через полтора я пересек поле и вышел к грунтовке, петляющей вдоль леса. Дальше шла череда примет Юрича - овражек, транспарант из досок "Урочище Исаковское - памятник природы", станина от трактора у березы. Сложность была в том, что с дороги Михайловы прогалы были не видны, их заслоняла стена деревьев, так что обнаружить их мог только знающий человек кто-то из местных или снабженный приметами. А если грибники выходили на прогалы, то не обращали на них внимание - ну, мало ли отчего почти на краю леса полоса кустарника, пожарище там или болото...
Я досчитал шаги и повернул влево, через высоченную траву к плотному строю берез. Издали они выглядели как белый частокол, при приближении стали расступаться. Приходилось проламываться через валежник и непрерывно махать посохом перед собой, обрывая плотную паутину. Обещанные двадцать метров дались мне тяжело. Да и открывшиеся прогалы в смысле передвижения ничем не уступали чаще, разве что деревья были выглядели как поросль. Зато густая. Я выбрал приметное место, сбросил рюкзак и растянулся на траве. Юрич как-то смог загнать сюда машину....интересно, как? Следов колеи я не видел.Или есть подъезд из глубины урочища - там на карте пунктир, означающий грунтовую дорогу. Но больше сомнений в том, что я вышел на место, у меня не было, (позже я обнаружил и кострище Юрича, и следы от машины)
Чтобы не описывать подробно мои блуждания по прогалу в приятном обществе комаров и в коконе из паутины, я сразу перейду к описанию.
Прогалы имеют треугольную форму-так на спутниковых снимках, так и на местности видно, как под углом сходятся высокие деревья основного леса. И все же, форма пятна скорее ромбическая, причем низ ромба несоразмерно мал по сравнению с другой половиной. Размер (по гуглу-ерту, прикидкам Юрича, моим наблюдения) в длину до ста метров, а наибольшая ширина - до 60 метров. В начале прогала локальное углубление-болотце, в форме треугольника, шагов в тридцать в основании. Юрич пытался влезть в заросли рогоза, его порыва хватило на несколько шагов, после чего он провалился по пояс и сразу потерял интерес. Я глубомысленно бросил пару коряг, полюбовался как они булькают в тине, и решил оставить изыскания потомкам. За катетами треугольного болотца расплывшийся навал грунта высотой в рост человека.
Общее впечатление такое, что что-то сперва врезалось углом в землю, а потом легло на землю, вытянувшись в юго-западном направлении. Причем конструкция была скорее вертикального строения, потому что горизонтальная бы не дала такой выброс материала на сотню метров - все было бы скромнее. И место удара о землю скорее выглядело бы как борозда, окаймленная рассыпавшимися конструкциями. Значит, это была башня...Скорость падения была невелика, иначе бы сотни тонн дерева и камня выбили в земле солидный кратер. Башня потеряла устойчивость, накренилась, углом (или сегментом круглого основания - последнее не так вероятно) задела о землю, углубилась на пару метров, далее ее опрокинуло через этот шарнир инерцией движения.
Конструкция была достаточно рыхлой - это я к дискуссиям о том, что вей-вежи напоминали настоящие космические корабли из металла, предназначавшиеся для перегрузок при взлете и посадке, к сопротивлению при входе в плотные слои атмосферы. В этом случае чалдоны выковыривали бы целиком сохранившийся корпус корабля из глубокой воронки. Но и не настолько хрупкой как баллон воздушного шара или дирижабля (такие версии тоже были), иначе следов падения не было вообще.
Я все больше утверждался в мысли, что вей-вежи строились по земным расчетам, то есть воспринимали строительные нагрузки от вышележащих конструкций плюс ветровой напор - чем выше, тем ветер сильнее, у высотных зданий это серьезная проблема. Какие-то специфические требования пока не определялись - вроде необходимости держать массивный и компактный двигатель типа ракетного, иначе бы он тоже оставил след на земле.
Я наудачу поковырялся в земле, выбирая кочки побольше. Лезвие ножа натыкалось на корни и труху от сгнивших стволов. Юричу за день его пребывания здесь вполне хватило времени прочесать вдоль и поперек весь участок, на находки металла я не надеялся, а вот камешки могли остаться. Увы, если они и остались, то в виде песка, затянутого густыми корнями трав в дерн. Поневоле вспомнился партизанский комдив Ковпак из старого советского фильма: "Народ - что море, все унесет". Тобольчане три века назад разве что не подмели за собой.
(кстати, вывозили камень на телегах, видимо, по окраине леса, а потом по пологому спуску лога Красной речки к берегу Иртыша - примерно там торчит сейчас насосная канала).
Я наудачу побродил по окрестностям прогалов в попытке понять, почему на расстоянии одного метра одна береза имеет нормальные размеры, а соседняя - чахлая и в середине лета стоит с облетающей листвой. Можно предположить, что нынешняя растительность не может корнями пробиться через слой сгнившего дерева и раздробленного камня, но я не видел следов этого слоя разрушенных конструкций. То, что гнило и лежало в густой поросли, было местными искривленными деревцами. Аномалия так и осталась непонятой.
Комары тем временем облепили меня плотной массой, от них спасал только накомарник и перчатки. Я даже перестал делать фотографии, чтобы не снимать перчатки для манипуляций с установками. Фото и так получались неудачными - стволы, листва, трава.
Надо было выбираться куда-то на ветерок. Что я и сделал, все равно масштабные исследования были мне недоступны.
"Летали" ли летающие башни?
Иначе говоря - передвигались ли они в атмосфере, пусть даже не используя принципы парения (как планеры), используя газы легче воздуха (как воздушные шары) или используя подъемную силу, возникающую при наборе скорости аппаратами тяжелее воздуха? Мюллер не зря употребил слово "эфирные". Он был последним человеком, кто имел хоть какое-то представление об этом феномене, и уверенно вычеркнул идею полета в воздухе из перечня возможных. В натурфилософии восемнадцатого века, воздух относился к четырем основным, физически ощутимым, стихиям. А эфир - к таинственному принципу, который то ли объединял четыре стихии, то ли являлся метафическим принципом, то ли являлся субстанцией за пределами планеты и доступного мира. Обо всех типах вей-веж я не берусь судить - если исчислять их историю с Асгарда, то она насчитывает десятки тысячелетий, наверняка было перепробовано все, что было достижимо при тогдашнем техническом уровне. То, что видел я, позволяет сказать три "нет"- принцип движения был совершенно другой. Тогда какой - антигравитация? Хорошая выдумка эпохи ранней НФ, объясняющая все, при этом ничего не объясняя. Я смутно представляю физический характер такого явления, поэтому не берусь рассуждать о его возможности.
Почему-то в голову упорно лез летающий остров Лапута из приключений Гулливера. Там как раз в первый раз встречается пример такой антигравитации в рамках модного тогда магнетизма - отталкивания одноименных полюсов магнитов. И как-то много мыслей вызывала академия тамошних мудрецов, в которой, как принято считать, прогрессивный автор высмеял реакционную лже-науку. Ну, преподобный Свифт прогрессивным не был, скорее он был просто мизантропом, а вот во многих трудах того времени, не только Джанатана нашего Свифта, сохранились странные представления о науке, которые считают просто фантазиями до-научного общества. И мне трудно отделаться от впечатления, что поток бреда, переполняющий приключения мистера Гулливера, только кажется таковым внешне, а на самом деле там описано вполне реальное состояние науки и жизни того времени. Свифт гипертрофировал, довел до абсурда современный ему уровень специфичных знаний (можно ли их назвать наукой в нашем понимании?), и все равно современники могли видеть вполне рациональное зерно. И Лапута - пример такого описания, подозрительно напоминающая вей-вежу, который сделан на основании слухов и который становится фоном сатиры на совсем другое общество. .
Все же, как мне кажется, антигравитация тут не при чем. Если бы она была известна, то эта цивилизация приобрела бы черты, совершенно отличные от земных. А вей-вежи являются всего лишь одной их деталей тартарийской жизни, примерно как авиация наших дней. Да, возможность преодолеть по воздуху за пять часов тот путь, что занимает месяцы и годы, меняет многое в мировоззрении, но мало влияет на остальные стороны жизни. Все равно подавляющая часть грузов доставляется другими видами транспорта, возможность полетов доступна (по крайней мере в РФ) незначительному проценту населению, сами же самолеты регулярно вижу я, житель Омска, к тому же работающий в центре. Скажем, среднестатистический житель Исаковки в лучшем случае летал всего пару раз в жизни или вообще видел самолет по телевизору. Примерно так обстояло дело с вей-вежами. Они были - да, несомненно, но в доступные нам по описаниям времена имели малое влияние на жизнь всего общества. Народы Тартарии воспринимали возможность таких полетов как пример тривиальной магии - мол, летает, и пусть его. Эмоциональный оттенок восприятия вей-веж был связан с тем, что там размещались власть предержащие и ударные части армии. Вот, в Западной Европе этому служили зАмки и соборы, а в Сибири - летающие башни, они же зАмки и соборы. У нас позамысловатее, только и всего.
Технологии, используемые для перемещения вей-веж, при таких рассуждениях кажутся малодоступными и сложными в эксплуатация. Башен было немного (оговорюсь - в последние века Тартарии), они явно находились исключительно под контролем высшей власти. И возможность их строительства и использования становились со временем'все меньше и меньше, так, что в какой-то момент оставшиеся специалисты просто не смогли поднять вверх очередную башню - и оставалось ждать, когда исчезнут последние. Не исключено, что на Михайловых прогалах видны следы катастрофы последней башни. Розыск Мюллера имел дело только с описаниями и свидетельствами о вей-вежах, даже с проектной документацией на них - но живьем, воочию их уже никто не видел.
Мда... Вот так выглядит место исторического события: укромный уголок с неясными следами крушения целой эпохи.
Что стало с вей-вежами? Упали на землю, потеряв управление, а следы этого совершенно изгладились с поверхности?Или они еще дрейфуют как воздушные Летучие голландцы с вымершими обитателями в неизвестных нам закоулках мироздания?
Легко представить, что человечество откажется от космической мечты, и спустя несколько поколений циклопические руины космодромов будут вызывать лишь вялое любопытство, да еще станут источником металла и всяких ништяков для деградировавшего населения, для идейных потомков Юрича, а выше атмосферы будут кружится на орбитах тысячи аппаратов, превращаясь в космический мусор и мало-помалу сваливаясь на поверхность планеты метеоритами. История склонна повторяться - истина банальная, но когда видишь подтверждение этому, становится жутко от бесполезности усилий.
Бесполезно - точное слово. Я часто предпочитаю писать по правилам родноверческой орфографии приставку БЕЗ, а не вставлять БЕСа куда ни попадя, но в данном случае это уместно: бесполезно=БЕСу полезно.
Но два человека точно знали о вей-вежах и где окончен высокий путь одной из них. Пусть это я, любитель бесполезных древностей, и шустряк Юрич, не продавший Родину только потому, что не нашелся покупатель. Может, от нас узнает кто-то другой, от другого - еще кто-то, и цепочка передачи знаний выведет на того, кто разгадает полет вей-веж и снова поднимет их в воздух. Я буду рад сохранить и описать то, чему был самовидцем.
Возможность альтернативного способа полета вей-веж я не берусь решить. Все же он явно никак не связан с известными сейчас способами полета, и, более того, в фантастическими предсказаниями.
Попробую изложить свои соображения.
Мюллер (известно по нотациям) попросил проконсультироваться у "греков" о "возбуждении эфира мусикийным ладом". Комитатум через посланника в Высокой Порте аккуратно наводил справки о знающих людях, знакомых с византийской премудростью, но таковые в Стамбуле не сыскались. На этом розыскания свернули, отметив только в протоколе очередного заседания Комитатума об их "несчастливом скончании".
Направление поиска выглядит странным на первый взгляд. Стамбул таки Константинополь, чтобы там себе не думали турки, а Византия - хранительница античных знаний. Продолжим цепочку: а античные знания, особенно эллинские, многое почерпнули из тартарийской традиции. Хотя бы в качестве скифской экзотики, до которой древние греки были падки, несмотря на свой ярый великогреческий шовинизм. Мюллер, как немец, как немецкий студент, как адъюнкт немецкоязычной Санкт-Петербургской академии имел отчетливое представление об ограниченности европейской науки. Она в принципе не знала и не хотела знать Тартарию, и, заодно, пренебрегала связанным с северной державой комплексом полумагических знаний.
Как бы там ни было - шпионы Комитатума опоздали. Лет на пятьсот, как минимум. А то и на тысячу.
Я не берусь точно изложить суть оригинального эллинского взгляда на теологию- математику-музыку, поскольку все составляющие этой связки для меня малопонятны, как из-за сложности самих предметов, так и природной невоспримчивости к тонкой философии, высшей матемике и теории музыки. Для меня это совершенно непознаваемые вещи. Скорее всего, я что- то упускаю или искажаю.
Но все же...
Греческая мифология достаточно быстро превратилась в философию. Высокая классика, это примерно середина первого тысячелетия до нашей эры, уже умела отделять материальные вещи от идеального мира идей. У Платона были предшественники, вполне разработавшие идеалистические взгляды на мир. (ну, у Платона все не так однозначно, но речь не об этом). Условно говоря, вокруг Платона, до и после его было достаточно людей, которые верили в трансцендентный мир идей, неощутимый и непознаваемый существами из тварного мира, приблизиться к пониманию которого можно только усилиями разума, по законам логики. Подобный идеализм - редкость для человеческого мышления, к тому времени также полно он был проработан разве что в индийской философии, все остальное человечество рассуждало о мире людей и богов в категориях разной степени материальности. Поэтому только в Элладе и в Индии началось построение логических систем, как способа познания законов идеального мира.
Примерно к тому же времени в Греции и Индии возникает жгучий интерес к высшей математике, который не мог быть вызван объективными обстоятельствами - например, потребностями в измерении площадей или подсчета товаров. Для этого вполне годились многоходовые, неточные, но вполне отвечающие тогдашнему времени наработки еще шумерских времен. Кстати, они благополучно обслуживали весь мир до семнадцатого века и особых потребностей менять что-то в геометрии и арифметике не возникало. А греки в поздней античности достигли уровня, который был в теории превзойден европейской математикой разве что в восемнадцатом веке, а для практических инженерных расчетов понадобился разве что в конце девятнадцатого. Зачем? К чему такие затраты умственных усилий на продвижение, обучение и сохранение знаний, которые никоим образом не могут пригодиться в жизни и непонятны абсолютному большинству сограждан? Ответ - греков интересовали не результаты, не нахождение точных математических формул в прагматических целях, их интересовал сам процесс доказательств. Математика стала опытным полигоном, на котором оттачивалась философская логика, на котором выстраивались последовательность доказательств, отыскивались лучшие решения. То, что было можно наглядно продемонстрировать в науке о числах и фигурах, должно было сработать в невидимом мире идей. Шумер опытным путем узнавал, сколько квадратных шагов в наделе определенной формы и размеров, заносил эти данные в таблицу, и отдавал в школу писцов, где эти таблицы вызубривали наизусть. Грек учился доказывать теорему о нахождении площади сложной фигуры. Результат мог быть одинаков - а подход разный. Разумеется, землемеры - практики скорее шли по шумерскому пути, работать с расчетными таблицами куда проще, чем осваивать науку логических доказательств.
В таком непривычном для нас понимании научных дисциплин особое место занимала музыка - точнее, теория музыка, которая никак не была связана с сочинением и исполнением мелодий. Все-таки цифры тоже достаточно абстрактны, теорию требовалось проверить на практике. В европейском своде наук математика служит теорией для физики и астрономии, их законы переводятся на язык математических формул, с помощью которых проверяется верность или неверность выдвинутых гипотез. В античном мире точные (то есть основанные на математике) точными не были, они носили исключительно описательный характер, как у Аристотеля. А вот музыку пытались математизировать. Расхожая цитата " алгеброй проверить гармонию" точно отражает не усилия пушкинского Сальери, а эллинский подход к миру звуков. Грекам надо было убедиться в верности математических методов, чтобы поверить в верность логических. Для проверки путем физических экспериментов или накапливания астрономических сведений у них не было возможностей. Экспериментировать с музыкой было проще. Поэтому она и заняла в античности место современной физики - музыкальные законы считались проявлением физических. Достаточно вспомнить широко известную теорию музыки небесных сфер - при вращении с разной скоростью яруса небесных сводов с закрепленными на них планетами и звездами издают звуки разной тональности. Если бы их удалось услышать - то это бы подтвердило на практике теорию о небесных сферах. Но не подтвердило...Не было устройств для восприятия небесных звуков, да и самых небесных сфер, как оказалось, не существует. Но сам способ познания в принципе был верен - звук (вибрация) является такой же характеристикой тела, как его масса и вызываемые им силы тяготения. Понять законы звука - значит, через них познать свойства тела. Музыка и физика в таком понимании - разные входы в одно помещение.
Античный интеллектуал (а потом византийский интеллигент в ходе классического образование и студиоз в европейском средневековом университете) получал в ходе обучения такой взгляд на ступени познания Непознаваемого: высшую - философскую логику, абстрактную - математику и низшую - теоретическую музыку. Эти дисциплины были обязательны для изучения, хотя им уделяли куда меньше внимания чем гораздо более востребованрым риторике и начетничеству в классиках. Переход к христианству мало что поменял в подобных взглядах, особенно если говорить о восточных провинциях, избегнувших депопуляции и смены населения. Только место платоновских идей занял Бог; кстати, именно греческая мысль способствовала восприятию Господа как трансцендентного явления, в чем иудеи колебались. А способы познания непознаваемого Бога остались все те же. Византийцы до самого падения Константинополя штудировали высшие науки, уже во многом не понимая их и не делая попытки продвинуться дальше.
Большая часть этих знаний была импортирована в Западную Европу и добросовестно изучалась в Средние века в университетах. Они были отправлены в отставку в семнадцатом веке, когда физика, как наука о материалом мире, стала находить подверждение в механике и в астрономии. А Бога стали потихоньку задвигать в пыльный чулан.
Что натолкнуло Мюллера обратиться к "грекам"?
Могли он уловить в опросах последних высокоученных тартаров представления, знакомые ему до полу-забытой в Европе классике античности? К сожалению, мы мало что знаем о Мюллере - студенте и гимназисте, о том, к какому кругу знаний он прикоснулся до двадцати пяти лет жизни в Германии. Латынью он владел достаточно, чтобы читать и составлять "обсервации", когда это требовали соображения секретности. Древнегреческий не знал точно. Ссылок на античных классиков у него встретить невозможно. В первой половине восемнадцатого века в университете Альтдорфа он мог получить общее представление о прежней премудрости, но не мог в нее углубиться.
Пойдем с другой стороны. А знали ли тартары об эллинских математике-музыке и могли ли они найти какие-то соответствия со своими науками, которые, безусловно, разительно отличались от европейских? В последние века Угасания - маловероятно, да и раньше - сомнительно.
Если бы протоколы опросов уцелели - не было бы и этих предположений. Увы...
Разрыв в рассуждениях, который ничем невозможно заполнить из-за отсутствия данных, из-за того, что сейчас приходится судить о великой цивилизации по записям, составленным через пару поколений после ее падения и которые в объеме составляют обычную брошюру.
Все же я рискну продолжить свои рассуждения.
Вей-вежи управлялись "музыкой".
Можно сказать - звуком.
Кому больше понравится - вибрациями.
Три разных слова, которые описывают одно и тоже явление, в разных культурных координатах.
Тартарам бы понравилось признание мелодии действующей физической силой "что движет солнца и светила". В их представлениях хаос - какофония звуков гармонизировался бы усилиями Бога и человека, чтобы превратиться в мелодию. Можно припомнить акт творения мира у Толкина: рождение мира как симфонии мелодий, как хор согласных с замыслом Творца и импровизирующих в рамках заданной темы (многоуважаемый Профессор изрядно знал средневековую культуру, для которой вот такое описание было вполне органичным). Сфера Земли как материк находится в океане мелодий, по течениям которого плывут вей-вежи. Рукотворные башни рождают в себе мелодию, которая входит в унисон с мелодией определенного направления (ветра или течения в нашем понимании) и позволяет достичь цели.
Звук=слово." В начале было слово". Величественный гимн-стихотворение "Слово" Николая Гумилева. Необоримая магия структурированного звука, которой подчиняется все и вся. Человечество выросло на этой идее и только пара последних столетий в Европе немного изменило подобные взгляды: магическая математика сменила магическое слово. Назвать вещь ее истинным именем, произнести правильно - значит, подчинить ее себе. Правильный напев заклинания поднимет в воздух целый город и отправит его в полет как осеннюю паутинку. Полет "летунавий" совершается под пение заклинаний, бесконечных как Махабхарата: певец перебирает названия проплывающие внизу местности с особыми отталкивающими прибавлениями, и огромная башня не может упасть на землю, как два одинаковых полюса магнита отталкивают друг друга.
Нам, с наукообразным (не научным!!!) образованием более понятна вибрация.
Извечные колебания воздуха, вакуума, молекул и атомов, которые внешне воспринимаются как незыблемые предметы вроде планет или физических тел, а на самом деле связаны лишь тем, что движутся в резонансе в данный момент времени и в данном месте. Впрочем, буддисты давно поговаривали о таком зыбком иллюзорном мире временно слипшихся дхамм, а современная наука только подбирается к такому миропониманию. Вибрация соединяет - она же и уничтожает, все в мире колышется, звенит как натянутые струны разной длины. Знать законы таких колебаний, значит владеть силами творения и разрушения, движением между мгновенно раздвигающимися и тут же смыкающимися внутренностями планет, мгновенно преодолевать миллионы парсеков и попадать точно в центр распустившейся ромашки.
Выбирайте любое пояснение, которое больше вам по душе. Все равно они описывают одно и тоже.
Как мне представляется, античный (средиземноморский) мир имел отчетливое понятие о практических применения мелодии - звука-вибрации, и что эти сведения являлись общими для всех древних цивилизаций. Наши предки не имели желания развивать знакомую и такую привычную нам цивилизацию машин, основанную на механизмах и физических законах, потому что имели ей надежную альтернативу. Многое, что выходило за рамки мускульной силы человека и домашних животных, совершалось "вибрацией" - перемещались грузы, например. Тартарийцы в русле этой традиции, возможно, были наиболее продвинутыми. Малопонятные нам подвижки в общественном сознании и в материальной культуре привели к прекращению практического применения "вибрационных технологий" - навскидку, это рубеж первого и второго тысячелетий до Р.Х, деградация древних цивилизаций бронзового века, смена населения, для которых такие вещи были чересчур сложны, а потому остались в рамках легенд. В таком состоянии классические эллины спустя полтысячелетия принялись реконструировать полузабытые основы древнего мира, но искали в них уже не реальную магию, а пути познания мира метафизики.
Мюллер точно наметил наиболее перспективный путь разгадки полета вей-веж, не его вина что в середине восемнадцатого века интересующая его литература лежала мертвым грузом в архивах и стала публиковаться много позднее - а процесс этот идет до сих пор.
Когда я пытаюсь представить себе вей-вежу, я слышу ровный низкий звук.
Он словно исходит из огромного "органа", смонтированного в сердце башни. "Орган" наполняется воздухом от огромных стационарных мехов, которые попеременно опадают и наполняются от усилия нескольких человек. Каскад труб разного диаметра уходит вверх, в темноту, светильниками освещен крохотный балкончик: там стоит человек и, склонив голову, вслушивается в ровный звук. "Орган" лишен клавиш, как его собратья в европейских соборах, потоки воздуха в трубах пресекаются чем-то вроде печных заслонок. Часть труб перфорирована, их роль для более тонких манипуляций с воздухом. Помещение рассмотреть трудно, оно в темноте, свет попадает через несколько отверстий в разных ярусах, такое впечатление, что оно в глубине башни, отгорожено от внешних стен несколькими рядами перегородок и комнат. Но оно точно вытянуто в высоту на несколько этажей, которые выходят на "сердце" вежи многоярусными баллюстрадами.
Сверху свешивается струна или нить, она колеблется. Видимо, цель "органиста" - попасть в резонанс или в унисон со звуком, издаваемым струной: она играет роль своеобразного компаса, отмечает особое направление или течение, которому должна следовать башня - а "орган" выступает как штурвал парусного корабля, идущего под парусами.
На баллюстрадах идет своя жизнь. Там появляются люди, осматривают "орган", делают замечания. Иногда приносят фонари и из темноты появляются очертания странных приборов в виде сфер, сегментов кругов, маятников, раскачивающихся над расчерченными основаниями, рулонов карт, каркасов с провещенными струнами и нанизанными на них придметами - схемами перемещения в ином измерении, расчетными устройствами вроде счетов.
Другая, картина - совершается маневр или переход из одного измерения в другое.
Освещения заметно прибавилось, потоки света льются сверху, из проемов по этажам. Суета заметно усилилась - нечто вроде "свистать всех наверх". Центральная струна дергается в неритмичных конвульсиях, ее положение и исторгаемое гудение вызывает явное опасение судя по быстрым действиям тех, кто обслуживает "орган". "Орган" выводит определенную мелодию несколькими трубами, в которых открыты заслонки, но часто воздух из мехов пропускают через другие трубы или начинают дуть в трубы с отверстиями. Тогда звучит целый оркестр. Рев заполняет "сердце" башни, все присутствующие обмениваются жестами и постоянно оглядываются на человека на балконе чуть в стороне от "органа". Пока он изучает сферу, с пронизающими ее стержнями. Вдоль ряда гонгов выстраиваются дюжие полуголые молодцы с огромными колотушками.
Суета стихает. Кроме команды "органа" - те постоянно в движении. Все ждут приказа. Башня словно на что-то налетает, люди с трудом удерживаются на ногах. Струна- камертон и "орган" звучат не в унисон. Человек на балконе делает жест. По башне прокатывается звон - синхронно гонги отзываются на удар колотушек. Ритм ударов нарастает, становится почти непрерывным, какая-то мелодия прослеживается, но скорее это выглядит как барабанный бой. Шум ужасный - рев "органа" тоже нарастает. Иногда гонги стихают, ведущую партию исполняет "орган", иногда слышны только одни гонги. Гонговая дробь меняется, повинуясь жестам главного. Движение бащни становиттся другим: в первом видении она плыла без.толчков и покачиваний, словно как влитая стояла на поверхности земли, а сейчас она то раскачивается, то рыскает из стороны в сторону, то начинает вертеться вокруг оси.
Внезапно все обрывается. Полуоглохшие люди переводят взгляды с успокоившейся струны на главного человека. Он жестом отпускает команду у гонгов, дирижирует только органом, вновь подбирая требуемую мелодию полета. Иногда вместе с вей-вежами упоминается странный персонаж - хоровничий. Его функции не совсем понятны. Многие склоняются к отгадке в замене хоро/коло, то есть к "кругу-солнцу" в славянских языках. Тогда подразумевается, что это центральная фигура, которой принадлежит вся полнота власти, вокруг которого вертится вся жизнь на вей-веже. Так и переводят - капитан. Не опровергая эту версию, рискну предложить дополнение в духе тартарийского многозначия слов. Хоровничий - управитель хора, дирижер, направляющий работу сложного оркестра, благодаря которым движется вей-вежа и совершаются маневры