Аннотация: Размышления об отрицательных сторонах культуры эпохи сталинизма и их роли в развале СССР
В моем представлении Сталин один из самых 'резонансных' правителей России: в особом смысле, то есть личные качества характера и способности вождя пришли в резонанс с энергетическим импульсом основной массы населения, отчего образовался особый эффект преобразований, намного превосходящий первоначальные замыслы и вложенные усилия. В этом величие государственного деятеля. Не в личности Иосифа Виссарионовича как таковой, а в его умении интуитивно чувствовать ритм эпохи, а затем претворять его в жизнь невзирая ни на что.
Это дежурная бочка меда, в которую я добавляю ложку дегтя.
Я считаю, что в числе преобразований тов. Сталина были минимум три, который имели самые негативные последствия для его наследия.
Строго говоря, я бы не стали приписывать эти ошибки самому Сталину ивозлаг ать все последствия на него самого. Понятно, что судьбоносные решенияпринимались на уровне представлений того времени, в обстановке форс-мажора, в сфере, где Сталин не был специалистом, а был вынужден доверять мнению других, да и явно предполагалась их последующая корректировка более поздними поколениями управленцев. Но факт есть факт - авторитет Сталина освятил принятые решения, поэтому здравая критика оказалась невозможна и догмы сыграли свою разрушительную роль в ликвидации сталинского наследия.
И нижеследующие рассуждения приводятся не для объявления Сталина исчадьем ада, погубившем Святую Русь, а исключительно для отделения положительных моментов его стратегии, которые безусловно будут положены в дело возрождения России - от неизбежных просчетов, от которых нужно избавляться как можно быстрее.
Не более и не менее.
Часть 2. К - значит 'культура'.
Вместо долгих рассуждений предлагаю несложный эксперимент: взять две аудиозаписи и определить, какая из покажется 'своей', то есть близкой по духу, не требующей дополнительных ментальных и эмоциональных усилия для восприятий.
Первая - романс девятнадцатого века.
Вторая - этнографическая запись (или современная реконструкция) НАСТОЯЩЕЙ народной русской песни.
Прослушать - и с ходу сказать: какая кажется 'родной', понятной, вызывающей наибольшее количество ассоциаций.
Эксперимент можно и не проводить, потому что результат его ясен. Наиболее близким окажется романс. Вполне возможно, что т.н. 'русская' песня вообще не будет определена как русская, потому что будет исполняться на говоре, который по особеностям произношения и лексики звучит примерно, как современный белорусский.
Эксперимент можно продолжить в других областях культуры: визобра зительном искусстве (классическая живопись против народной росписи и вышивки), в литературе (тексты золотого века против записей быличек), в описании предметов быта и окружающего мира.
Везде выбор кажется очевидным.
Но по сути он парадоксален, потому что предки тех, кто проводит эксперимент, пришли бы к совсем другому выбору. И это было бы не такое отдаленное прошлое - всего лишь начало прошлого века, поколение прадедов - прапрадедов, а кое-кого из тех людей мои читатели еще могли застать живыми.
Для 100% русскоговорящих нынешних россиян 'своей', то есть культурой своего народа и своих предков, сейчас оказалась культура незначительной части населения, причем основанная на инородном фундаменте: дворянская культура восемнадцатого-девятнадцатого веков, разночинная интеллигентская и мещанская городская культуры второй половины девятнадцатого века.
Напомню, что вдореволюционной России доля крестьянского населения, то есть мало затронутого вышеперечисленными культурами, составляла 85%. И еще одно важное обстоятельство: для тех пресловутых 85% 'господская' культура воспринималась как враждебная, с ее наступлением связывали крушение привычного мира, выбрасывание крестьян из пусть тяжелого - но привычного образа жизни в чуждый город, на обнищание и лишение корней.
Такое положение сложилось к началу двадцатого века, к периоду революций, в которых ясно проявилось расхождение двух культур, причем на итог к началу 20-х дворянская и интеллигентские культуры казались уничтоженными, а мещанская городская и крестьянская культуры вроде бы восторжествовали.
Буквально спустя поколение, в 40-50-х годах мы видим, что большинство населения считает себя принадлежащим к т.н. советской культуре, которая, в свою очередь, была основана на 'классике', то есть дворянской и интеллигентской культурах 'золотого и серебряного веков' Прошлое принималось как образец, идеал,к которому надо стремиться. Произошел неожиданный реванш вроде бы побежденнойи вроде бы чуждой культуры...
Произошел он за счет советской культурной революции - массового подъема культурного уровня населения, мероприятия тотального и даже агрессивного. К самой идее претензий нет: уровень грамотности в империи был таков, что с ним невозможно было даже догнать среднеевропейский уровень, не говоря уже о том, что надо было еще его и перегнать, превзойти, выйти на передовые рубежи. Времени на обдумывание концепции и возможных осложнений просто не было. Тем более, что культурная революция была сама по себе очень сложным и противоречивым процессом, в котором, по отношению к теме моих рассуждений, можно вьделить два этапа.
Первый из них, уложившийся в двадцатые годы, можно назвать коминтерновским: шла подготовка солдат грядущей мировой революции, способных встать вровень с передовым западным пролетариатом. Двадцатые вообще были межвременьем, когда судьба захваченной власти в России была непонятна самим лидерам Октября, так как шли ожесточенные дискуссии о выборе дальнейшего пути: и наиболее вероятным был путь, описанный Троцким: 'Россия - детонатор мировой революции'. Тогда сверхидеей был отказ от национальной идентичности ради классовой солидарности, растворения национального в интернациональном, умаление местечкового - ради планетарного.
Второй этап культурной революции, оформившийся в конце двадцатых и связанный со сталинской русификацией - патриотичный: отказ от курса на мировую революцию и провозглашение приоритетом строительства красной державы, оплота большевизма - как центра мирового коммунизма в большевистском варианте. Вот тогда оказался востребованным опыт имперского казенного патриотизма, классики девятнадцатого века (с присовокуплением новых гениев типа Горького и Маяковского) во всех областях. Официальная советская культура была переформатирована под опробованные классические образцы имперского периода, на их основе шло воспитание нового поколения - и перевоспитание предшествующих.
Результатом этого стало нарастание массы образованного таким образом населения до некого предела (он наступил примерно в 50-м году), когда большинство успело пройти обучение по новым образцам, приобщиться к новой культуре; вдобавок демографически в 1961 г. городское население превзошло сельское, следовательно, резко уменьшалась роль традиционного народного воспитания, которое ещепродолжалась в сельской местности.
После этого о настоящей народной культуре как о живой традиции можно было забыть: осталось собирать и музеефицировать ее остатки.
Советский человек был воспитан на лучших образцах российской культуры девятнадцатого века - действительно, одной из вершин мировой цивилизации, но при этом отсечен от подлинно народной культуры и тысячелетнего наследия предков. Кадры для модернизации страны, для фантастического рывка СССР были подготовлены, а утерянную связь с подлинной традицией можно считать издержками этого процесса- осознанными или нет.
Справедливости ради надо сказать, что Россия в этом не была оригинальна, а следовала общеевропейскому стандарту.
Общий ход вытеснения в Европе настоящей народной культуры искусственными представлениями можно предельно кратко изложить в двух этапах.
Первый занял вторую половину восемнадцатого-первую половину девятнадцатого веков, в ходе которого из средневековых народностей начали складываться буржуазные нации. Пестрое население феодальных владений, использующее массу говоров и мало связанное между собой экономическими и культурными связями (разве что религией и смутной лояльностью верховному сюзерену) сводилось в первоначальную аморфную массу в пределах общих границ, а в просвещенных верхах зарождалась 'общая культура', некая реконструкция народности. В таком виде, как ее представляли люди, с народом вплотную не сталкивающиеся, но знавшие, что простолюдинов уже не удержишь на барщине, что они разбрелись по мануфактурам, и, чтобы как-то держать их в повиновении - нужно внушить новую верую в общую историческую судьбу. Высших и низших - вместе.
Для этого энтузиастами-гуманитариями на выжимках из этнографических материалов создавались (и кодифицировались) якобы народные эпосы, сказки, обряды, костюмы - и представлялись образованной части населения как истинная народность.
О доле подлинно народного в таких реконструкциях можно спорить, вот только истории создания народных сказок Перро или Гриммов, или, скажем, Калевалы, заставляют подозревать что там было больше авторского. Тогда же появились нормативные литературные языки с общепринятой лексикой, орфографией, синтаксисом и пунктуацией, а также рекомендованные в воспитательных целях своды исторических источников и литературы, представления о национальном патриотизме.
Нам, русским, более всего известна эта история на примере Германии, происходило везде - и не всегда так благостно как у добродушных бауэров и бюргеров: во Франции, например, запросто отгеноцидили целую историческую область - Вандею, жители которой не захотели становиться просто французами.
Второй этап занял вторую половину девятнадцатого века - начало двадцатого, в ходе которого посредством всеобщего образования все вышеперечисленное доводилось до основной массы населения. Народу после такого образования надлежало применять полученные знания в индустриализации и радоваться принадлежностью к своей великой нации. Традиционное, настоящее народное воспитание при этом оказывалось невостребованным в изменившихся условиях, когда новые поколения жили уже по-другому и более адекватным оказывалась искусственная картина мира.
Россия следовала этому процессу, но с некоторым опозданием, которое было связано с общей архаичностью государства, так что второй этап пришлось проводить форсированными темпами уже Советской властью, начиная с двадцатых годов двадцатого века.
И создавать параллельно псевдонародную культуру колхозного крестьянства с песнями, написанными профессионалами, с танцем 'Березка', поставленным хореографом-еврейкой, с псевдоменталитетом людей от сохи, описанном Шукшиным и 'деревенщиками' 70-х...
Если описанное мною отторжение от традиционной культуры характерно для всех стран, вступивших в модерн - то почему я заявляю о разрушительности данного явления только для СССР?
Ответ прост: начатое на заре капитализма переформатирование народностей в буржуазные нации дало устойчивый положительный эффект для западной цивилизации. Результат ощущается до сих пор, хотя сейчас размывается новыми требованиями глобализма - то есть началом очередного реформирования, на сей раз отказа от наций ради всемирного человейника.
А вот Советский Союз должен был стать государством другого типа, с другой основой для объединения.
Какой? - сейчас можно только гадать, потому что в основу будущей народной культуры были положены далеко не народные представления имперских бюрократов, дворянских литераторов и интеллигентов.
Нетрудно догадаться, что в ней не были предусмотрены постулаты о народном самоуправлении, эволюции традиционного хозяйства, воззрений на государственное строительство и право, трансформации общинной культуры в общенародную и т.д., и т.п.. Созданная верхами российская культура Золотого века вполне отвечала требованиям задачи вхождения России в эпоху модерна, но вот перехода к коммунизму явно не предусматривала; она подчиняла народ искусственной культуре,а не преобразовывала традицию ради достижения совсем другой задачи.
Советская культура в начале своего развития имела фундамент, который не предназначался для возведения новой цивилизации.
И подсказки со стороны теории коммунизма ждать не приходилось: во-первых, марксизм предусматривал революцию в гораздо более развитых европейских странах, где от традиционной культуры не осталось и следа, а во-вторых, победить предстояло мировой революции, то есть более актуальным представлялись слом национальных буржуазных культур с последующим созиданием общепланетарной пролетарской.
Победа малограмотных крестьян в отдельно взятой стране, причем на периферии цивилизации, теорией не предусматривалась, так что приходилось импровизировать на ходу.
Также произошло широко известное и многократно описанное явление: народ- завоеватель, стоящий на более низком культурном уровне, подчинился более высокой культуре аборигенов, стал отождествлять себя с покоренными и чуждаться собственного варварского прошлого.
Народ, завоевавший власть в стране и победивший эксплуататорские классы, принудили восхищаться наследием побежденных.
Отличие событий в середине двадцатого века в СССР от, скажем, латинизации варваров или окитаивания маньчжур, состояло в гораздо более сжатых сроках и в директивности процесса, его осознанности и в приказном характере.
В итоге в критический момент, в середине 80-х, подавляющее большинство советских людей эмоционально отождествляло себя с потомками создателей высокой культуры, из чего было недалеко до вывода о желательности возрождения Золотого века в виде Российской империи и желательности стирания из памяти советского периода, как нашествия грубых варваров в светлое и гармоничное царство.
Любопытно припомнить эффект от фильма 'Собачье сердце' Бортко 1988 года.
В фильме было заложено много смыслов, не предусмотренных первоисточником Булгакова 1920-х годов, но самым главным было создание эмоционального фона, при котором произошло бы окончательное размежевание сторонников высокой дореволюционной культуры (которую олицетворял профессор Преображенский) и гротескного Шарикова - представителя мутной советской стихии, захлестнувшей прекрасную страну высокой науки и культуры.
Сторонники условного 'Преображенского' и противники условного 'Шарикова' не оценили юмор ситуации: в подавляющем большинстве они были потомками именно таких 'Шариковых', заявившихся к 'бывшим' за своими 'законными шестнадцатью аршинами'. А условный 'Швондер', показанный откровенно отрицательно и комично - факт из биографии поколения дедов большинства столичной интеллигенции 1980-х, которым советская власть после революции дала возможность выбраться из-за черты оседлости и стать вот такими 'начальниками' на всех уровнях.
ЧастьЗ. И - значит 'мировая история'
То, что мы считаем историей как наукой, является весьма специфической отраслью знания, носящей родовое проклятие своего происхождения и острой политической направленности.
Матрица истории базируется на тексте: собственно, современная история появилась в Ренессанс как разновидность филологии, науки о текстах. Одни знатоки изучали античных классиков и отцов Церкви в поисках правильного значения устаревших выражений, другие пытались решить ту же задачу через познание исторического контекста той эпохи, когда были написаны нетленные слова.
Последние и создали нынешнюю историю. от Геродота, писавшего нравоучения в виде хроник событий и биографий деятелей, их отличал разве что интерес к древним руинам: понятно, что Геродота руины мало интересовали, так как они еще были вполне целыми сооружениями.
Спустя пару тысяч лет текстов поубавилось, зато прибавилось развалин, назначение которых пытались понять через папирусные и пергаментные обрывки.
Европейцы (впрочем, равно и все остальные цивилизации) трепетно относились к прошлому, так как там маячил Золотой Век, а целью жизни изнеженных и греховных потомков было максимальное приближение к своему великому прошлому (точнее, подобное представление утвердилось с приходом Возрождения с обожествлением античности, для христианства же настоящий Золотой Век был светом впереди).
История в европейском понимании существует исключительно в тексте; факт признается историческим, если о нем существует письменное свидетельство. И обратное - без текста нет истории, а событие, которое реконструируется на основании косвенных фактов и умозаключений, признается несуществующим, возможным, но не обладающей всей совокупностью гипотетическим доказательств.
Тут слились воедино две традиции: гебраистика, основанная на авраамическом культе книги и слова, который является общим для иудаизма, христианства и ислама, а также ренессансное восприятие античности через эллинских и римских классиков.
Вера была догматом, кодифицированным в виде теста, не подлежащего изменениям - допускалось только толкование.
Тексты априори признавались абсолютно верными, предельно точно описывающими произошедшее: хотя выражение 'врет как очевидец' сопровождало всю историю человечества. Да и пропаганда была придумана отнюдь не доктором Геббельсом...
Европоцентричная история создала иерархию текстов, на основании которых выстраивалась история.
Без критики воспринимались священные тексты Писания и античных классиков, далее, уже ниже по степени достоверности, следовали западно- европейские, византийские и арабские хроники. Тексты (если они вообще были) всяких славян и окраинных народов считались сборниками мифов, которые принимались в научный оборот только если не противоречили высшим категориям достоверности.
Так еще в девятнадцатом веке создалась схема истории как существование некого центра, в котором исторический процесс признавался образцовым и достоверно известным, а далее располагались своего рода концентрические круги развития прочих территорий - и чем дальше от центра, тем меньше там было достоверности, и тем больше расхождений с европейским образцом.
Этот образец состоял из каменного века с четкими фазами палеолит-мезолит неолит, затем переход от присваивающего хозяйства к земледелию и скотоводству (и овладение обработкой металла: медь-бронза-железо), далее античное рабовладение- феодализм - капитализм Нового времени.
По мере знакомства европейцев с окружающим миром неожиданно оказалось что Земля огромна во всех ее измерениях, а святые тексты описывают лишь крохотную его часть пространства и времени: даже если притянуть к гебраистике античной классике иероглифику египтян, клинопись шумер, китайские хронику поздних арабских и иранских историков - то все равно за пределами освещенного круга оставалась тьма безвестности на тысячелетия и континенты. И там фазы исторического процесса были перепутаны, пропущены, продолжались до новейшего времен, что в итоге создавало картину, что как раз европейская история - это исключение из множества 'не-правил'.
Выходом из этого тупика стал цивилизационный подход, то есть признание равноправия нескольких цивилизация, каждая из которых проходит свои этапы развития и в свое время; и что, например, Индия - это не искаженная Европа, а самостоятельный центр культуры и истории со своим предназначением и ходом исторического процесса.
Если эта точка зрения мало-помалу утвердилась в мировой науке в конце двадцатого века, то дискуссионным является положение России: считать ли ее по традиции частью Европы - или это самостоятельная цивилизация, Евразия, то есть 'не-Европа', также как 'не-Китай', 'не-Индия', 'не-Иран' и 'не-Передний Восток'.
Впрочем, полу-признание цивилизационного подхода в истории никак не сказалось на массовом мышлении Запада и, тем более, его политике.
Научная теория не может мешать глобальной эксплуатации и опровергать идеологическое обоснование превосходства достижений Запада.
Любопытнее всего, что в СССР подобные идеи Данилевского и евразийцев, а позднее Гумилева, были запрещены и не оказали особого влияния на восприятие истории в широких массах. Обращение к ним произошло только в 90-е, да и то не затронуло официальную науку, а ограничилось научпопом и любомудрием непрофессионалов.
Остальные исторические дисциплины встраивались в структуру истории текста и должны были подтверждать ее: археология давала немые свидетельства того, что что-то происходило, но что, когда и зачем - а главное как это соотносилось к схеме, которая стала догмой. Каркас был уже создан - оставалось его заполнить; и если факты противоречили схеме - тем хуже было для фактов, они просто игнорировались.
Тем более, что выяснились неприятные 'преткновения': например, то, что важнейший раздел гебраистики как блистательная история израильских царств 'от моря до моря' ничем не был подтвержден и, скорее всего, был легендой ничем ни примечательного народа, который впитывал культурные веяния и мифы о величии от более сильных соседей. Что вызывало вполне обоснованные сомнения в прочих великих деяниях европейцев, которые не имели независимого и материального подтверждения - а таковых было много. И также допускало еретические идеи со стороны 'неисторических' народов - а что, если их приниженное положение таковым не было и что и у них были свои славные страницы из прошлого?
Как в этой схеме исторического процесса могла выглядеть Россия? Если учесть, что сведения о происходящем в которой на протяжении двух тысячелетий до и от нашей эры уместятся в десяток страниц, летописание известно только с конца первого тысячелетия - да и то в гораздо более поздних списках, об обширных территориях вроде Урала и Сибири вообще не существует достоверных свидетельств очевидцев.. .Россия оказалась в промежутке между европейским образцом, и какой-то там Южной Америкой.
Вроде есть тексты, что позволяет причислить к относительно цивилизованным странам; вроде, несмотря на раннюю 'неправильную' историю, видно стремление поздних властителей и ученых приблизиться к западному канону.
Россия была признана 'неправильной', но не безнадежной.
Россия выступала в данной парадигме как 'условно историческая', то есть понятие географическое и этнографическое - но при определенных условиях, при полной интеграции в Запад, переходе на западную культуру и отказе от своей собственной, могущей быть допущенной на вторых ролях.
Все усилия дореволюционных историков были направлены на то, чтобы преодолеть расхождение с образцом и как можно ближе притянуть прошлое страны к прошлому Западной Европы, найти как можно больше соответствий.
История СССР, как продолжение истории Российской империи, сложилась как слепок с европоцентричной схемы. Образцом признавалась история русского народа, как наиболее 'письменного' и близкого к Европе. Далее шли 'менее письменные' народы вроде татар, кое-как освещенных светом культуры. На заднем фоне, почти сливаясь с ландшафтом, маячили прочие аборигены. Нетрудно увидеть, что в таком положении, в лакейском желании одновременно угодить приличным европейцам и, одновременно, возвыситься над инородцами, закладывались многочисленные конфликты.
Русские с такой историей оказались чужими для всех: для тех, кому подражали, и для тех, кого они в свою очередь считали неисторическими и пытались довести до европейских стандартов.
Отвратительную роль в советской истории сыграл догматический марксизм.
Карл Генрихович, мало того, что был русофобом (вообще-то славянофобом, что не так обидно) и считал Российскую империю примером реакционности (тут не поспоришь), так еще и не особо интересовался миром вне любезной его сердцу Европы. В остальном мире царили дикость, которую предстояло просвещать победившему пролетариату, и какой-то азиатский способ производства, о котором ничего не было известно, кроме того, что он не вписывался в теорию смены формаций.
В конце жизни взгляды его немного поменялись, но оформить их он не успел, так что совершать пролетарскую революцию в России (а потом в азиатских странах) пришлось поперек марксизма.
Ленин во многом модернизировал марксизм, причем так, что в практической части от теории мало что осталось; но до исторических воззрений своего гуру (и Фридриха Фридриховича заодно) он не добрался, ограничился ревизией современного положения и ближайшей историей. А жаль, потому что с энергией и гибкой логикой Владимира Ильича нас бы ожидало много интересного.
С Владимиром Ильичом связана весьма странная история, которую можно рассматривать как случайность (предсовнаркома был человеком увлекающимся ипадким на прожекты), а возможно - подступом к весьма глубокому реформированию истории. Речь идет о прямой причастности Ленина к изданию в 1924-1932 гг. семитомного труда Н.А. Морозова 'Христос: история человеческой культуры вестественно-научном освещении'. Для справки: Морозов формально обосновалновую, укороченную хронологию мировой истории, а также иной взгляд наисторические события. Спустя полвека на тех же принципах была основана 'новая хронология' Фоменко и носовского. вряд ли в состоянии тогдашней разрухи были актуальны штудии Николая Александровича в области сопоставления астрономических явлений и исторической хронологии, но вот посыл переформатирования истории для нового общества был соблазнителен: фантастическое чутье Владимира Ильича могло подсказать, что коммунизм на фундаменте буржуазной истории основать не получится, требуются оригинальные и революционные подходы к изучению прошлого.
Увы, дальнейшего развития эта тема в те годы не получила, зато приобрела вторую молодость в застой и в перестройку -что выглядит неслучайным...
Советский народ оказался в роли народа 'неисторического', развивающегося (?)- если вообще о развитии идет речь - вне магистрального направления развития цивилизации. Единственное, что ставило Россию вровень с 'цивилизацией', так это признание того, что история страны создала объективные условия создания СССР, первого коммунистического государства. Надо особо подчеркнуть: победа коммунизма представлялось не просто сменой правящей династии или создание очередной империи, а имело характера слома исторического процесса, перехода человечества из одного состояния в другое. Аналогией этому было разве что появление Христа в христианстве или проповедь Мухаммада в исламе.
Эта ситуация описывался ленинской формулой: 'Россия - слабое звено испериализма": ряд объективных социально-экономических факторов и особый менталитет народа способствовали победе Великой Октябрьской социалистической Революции, в то время как несомненно более развитые страны оказались аутсайдерами на этом пути.
В такой трактовке в СССР низводились до приемлемого уровня все издержки принятия Сталиным западной концепции истории: да, у нас все не так, но в итоге мыоказались 'впереди планеты всей'.
Но в рамках такой логической конструкции потенциально опасным было изъятие тезиса о ценности коммунизма и ведущей роли СССР: стоило толькодопустить мысль о том, что коммунизм - это неправильный путь развития,уступающий более 'прогрессивному' капитализму, а СССР - банальная азиатская диктатура, как Россия опять оказалась в роли 'неисторической' территории. Настолько 'неправильной', что единственным спасением было бы скорейший сломвсех советских атрибутов государственности и возвращение в единственноправильный поток истории европейского образца.
'Либерализация' и 'демократизации' не появились как чертик из коробочки во второй половине 80-х годов: они были заложены в советскую матрицу само собой разумеющимся тайным признанием, что есть только одна 'настоящая' история, есть только одни верный как шаблон как процесс развития Запада. А если на Западе как в ориентире нет коммунизма, то путь в коммунизм неправилен; и если Россия шла своей неправильной дорогой, то ее надо вернуть на путь истинный.
Что и было сделано в 'святых' 1990-х, действительно святых для части населения, истово верующих в западный образ мышления.
Часть 4. О - значит 'отечественная история'
Наиболее четко роль Сталина в политике русификации, то есть в объявлении- а русских цементирующим ядром России ядром социалистической Родины общности 'советский народ' - прослеживается в реформе школьного курса истории, в окончательной версии учебника под редакцией А.В..Шестакова 'Краткий курс по истории СССР'. Проект учебника был принят лично Иосифом Виссарионовичем и дорабатывался по его указаниям.
Для прояснения ситуации следует указать, что до начала 30-х школьного учебника истории не было, учителям приходилось импровизировать в меру своих знаний предмета и ориентации в новейших веяниях партлинии. 'Русская история самом сжатом очерке' М.Н. Покровского начала 30-х продержалась считанные годы.
В первой половине 30-х Сталин, наконец, четко поставил задачу: отредактировать старую историю государства Российского с учетом марксистского метода. В итоге получилось то, что стало фундаментом представлений о прошлом своей страны какминимум до середины 90-х, а во многом и до сего дня.
Да, тов. Сталин безусловно решил первоочередную задачу патриотической пропаганды, поэтому, когда в начале Великой Отечественной он взывал к деятелям прошлого, то для советских людей это не было набором малознакомых имен: великие предки вели своих потомков в победоносный поход. Советский народ знал, что он защищает страну с тысячелетней историей, и ее великие достижения; знал он и то, что произойдет в случае поражения.
Но вот какие скрытые смыслы были зашифрованы в учебнике, основанном на некритической версии дореволюционного курса? Того самого, что восходил чуть ли не к 'Истории государства Российского', преподнесенного архивистом-татариномимператору - немцу.
Это была история именно государства, то есть правящего класса: кто с кем воевал, кто кому наследовал и кого свергал, возглавлял походы и основывал города.
Ничего другого в истории, скомпилированной из летописей, не могло быть. Русская история, по образу и подобию истории европейской, основывалась только на письменных источниках, подлому люду там находилось место только как олицетворению верноподданности - вроде сусального Сусанина и гимна 'Славься'из 'Жизни за царя'.
Прошлое страны была персонифицировано правящим классом, с представителями которого связывались все вехи истории. Таким образом создавалосьвпечатление, что сильные мира всего являются двигателем истории, от них зависит выбор пути и успех в предприятии. Правда, советские учебники неизменно вставляли ремарки о роли народа в историческом процессе или сообщали о тяжкой доле эксплуатируемого населения, но эти вставки лишь оттеняли общую картину, в которой властвовали полу-боги и герои.
Из курса истории, преподнесенной в таком виде, выпадало главное: понимание государства как единого организма, управляемого особыми социально- экономическими законами и объективными условиями существования, роли населения в поддержании и развитии России. Далеко за кругом знаний, очерченном учебником, оставались главные достижения народа: освоение северной Евразии, малопригодной не то что для создания одной из ведущих держав мира, но и просто для существования.
Как это произошло? Особенности России невозможно понять через описание правления царственных персон и их сподвижников. Невозможно - потому что вне письменных источников прошла титаническая работа по хозяйственному освоению двух континентов усилиями десятков миллионов из множества коренных народов, адаптация к местным условиям достижений других цивилизаций, выработка особой модели государственности, оптимальной для разреженного населения, вдобавок вырабатывающего скудный прибавочный продукт, приобретение навыка свет мобилизации при угрозе извне, привычки к мирному сожительству разных народов
Иначе говоря - каждодневной, упорной и незаметной работы на протяжении столетий которую не осознавали даже сами производящие ее, действую методом проб ошибок, подчиняясь традиции и интуиции.
Но учебники умалчивали об этом, создавая иллюзию волевого импульса сверху, которому подчинялись темные и косные низы.
Можно сказать и так: европейский шаблон 'истории текста' просто не давал возможности втиснуть в жизнеописание великих людей подлинное течение жизни, складывающееся из незаметных и, зачастую неосознаваемых, не оставляющих зримых следов, усилий простых людей.
Этот же шаблон, опробованный на создании относительно работоспособной гипотезы исторического процесса в Европе, не давал возможности понять подлинные законы развития Евразии - и России как ее лидера в последние полтысячелетия.
Россию тщетно пытались втиснуть в европейский канон, то отыскивая рабовладение, которое должно было прогрессивно сменяться феодализмом, то натягивая едва заметные тенденции на попытки найти Предвозрождение, то удивляясь, что централизованное государство Московия в разорённой и слабой стране появилось намного раньше, чем в процветающих Англии и Франции. Российскую историю два столетия пытаются запихать в прокрустово ложе европейской истории,постоянно что-то отсекая и что-то прибавляя.
Подобная история не могла объяснить странности: как, например, Московия с примитивным и слабым госаппаратом смогла противостоять нескольким куда более сильным противникам, развивать экспансию на юг и восток, выйти из Смуты и восстановить разрушенное было государство. Принятые схемы не допускали еретической мысли о ведущей роли народа (точнее -множества народов), способность низов к самоорганизации, поддержке снизу тех инициатив власти, которые отвечали коренным интересам основной массы населения.
Дореволюционным историкам было проще: они ссылались на волю Божию и покровительство свыше уделу Богородицы. Советские историки, вынужденные забыть о Провидении, старались обходить эти скользкие темы стороной.
Отдельнуо потенциальную опасность создавала сверх идея история СССР, которой предстояло обосновывать мессианскую роль России как первого коммунистического государства, место онтологического прорыва из тысячелетней эпохи угнетения и страданий в царствие вечного благого коммунизма.
Под эту идеюподверстывались исторические факты: Русь-Россия представлялась государством, которая столетиями осознанно шла к кульминации общепланетарного развития цивилизации - первой и окончательной победе коммунизма. Получалось, например, что даже первые московские князья, преодолевая феодальную раздробленность, действовали во имя победы в будущем самого прогрессивного строя - разумеется в меру своего понимания и классовой сущности.
Так создавалась весьма опасная иллюзия прогресса, который победит только потому, что он должен победить, что все действия исторических персонажей предопределены общим замыслом и неизбежно приведут к положительному результату.
Частично вышеописанная проблема решалась научно-популярными изданиями и исторической беллетристикой, а также фильмами на эту тематику. В них авторы имели возможность отойти от освященного образца и развить тему влияния народа на исторический процесс - искренне или по дополнительным директивам.
Например,если брать классику этого жанра (наверное, даже - идеал, одобренный Сталиным как шаблон для последующих поколений писателей) как 'Петр Первый' Алексея Толстого, то тема 'народа' там раскрыта достаточно полно и кажется сбалансированной с сюжетными линиями прочих исторических деятелей.
В рамкахподжанра исторических биографий сложился устойчивый штамп самородка из народа, продвигающего (науку, искусство, военное дело, технику) вопреки косному правящему классу. Если брать во внимание, как искусство воздействует на эмоции, что является более сильным чем сухое перечисление фактов в учебнике, то появляется мысль, что идеологи сталинизма осознавали проблему и по-своему, с достаточным успехом, решали ее: создавали параллельный школьному курс дополнительного'обучения' художественными средствами с верно расставленными акцентами.
Но в целом, история России, внушаемая народу как базовое знание, приучало основную массу населения к социальной пассивности, к безусловной вере в мудрость начальства, которое знает высшую истину и в силу догмата 'прогресса' не может свернуть с выбранного пути в светлое будущее.
Сформированное на таких базовых принципах мировоззрение советского человека в годы позднего застоя вступило в противоречие с наблюдаемым кризисом.
Кризис объективно не имел фатального характера, из него был реальный выход в ходе реальной перестройки, но мышление подавляющей части населения не было способно на анализ и принятие кардинальных решений.
Выход из кризиса представлялся в виде комфортной революции сверху, в виде решений, принятых мудрым и энергичным новым лидером, которое просто предстояло выполнить ...
Все как описано в учебниках по истории средней школы и в вузовской 'Истории Коммунистической партии Советского Союза'. ..
Часть 5. Альтернатива сталинским ударам по России
Кратко на итог о скрытых изъянах сталинской модели государственности:
1. Создание и внедрение в массы советской культуры по шаблону
дореволюционной классики оформило разрыв с настоящими народными
традициями предков, создало ложную картину причастности всего
населения к дворянской и интеллигентской культуре большинства населения
СССР, вызвало сочувствие к уничтоженной империи и желание ее возродить,
вычеркнуть из истории советский период.
2. Следование западным (европейским) шаблонам построения истории
представляло Россию чисто географическим и этнографическим явлением,
расположенным вне магистрального пути развития человечества: при таком
порядке единственным правильным путем являлся отказ от так называемой
самобытности, в которой нет никакой ценности, после чего должна была
следовать полная и безоговорочная интеграция в западную цивилизацию.
Как только ослаб идеологический импульс крушения старого мира с его
историей и построения принципиально нового коммунистического общества
с совершенно новой историей, то появились сомнения в необходимости
сохранения СССР как государства.
З. Отечественная история, некритически перенесенная с дореволюционных
образцов, создала ложное представление о пассивности народа,
необходимости его управления правящим классом, а также делегирования
права на принятие решений наверх.
О мере ответственности тов. Сталина за принятые решения:
1. И.В. Сталин не имел систематического полного образования ни в одной из
указанных областей, поэтому наверняка доверял мнению тех, кого
причислял к авторитетам. Что это были за люди, организации, и какова
степень их участия в ускоренной модернизации советской культуры
неизвестно, но они несут свою долю ответственности.
2. Несмотря на самохарактеристику 'я русский грузинской национальности'
тов. Сталин как грузин (осетин) не вполне понимал глубинное
мировоззрение русского народа, мог некритично воспринимать его как
темную массу (это общее мнение бюрократов империи и большевиков),
подлежащую окультуриванию внешним воздействием. Искать творческое
начало в массах он не пытался, он больше доверял уже
переформатированной части населения - советскому народу (в этом случае
контакт лидера и народа был полным).
З. Тов. Сталин не мог предвидеть результатов своих реформ, которые были
растянуты на десятилетия и последствия которых явно выходили за пределы
его жизни. В том период, когда принимались решения - в годы
форсированной индустриализации и Великой Отечественной - принятые
решения имели ярко выраженный положительный эффект.
4. Тов. Сталин регулярно мониторил ситуацию с принятыми решениями,
регулярно лично вмешивался для корректировки в ручном режиме.
Описанные выше неверные решения переплетались с другими, куда более важными для эпохи сталинизма: например, догматичностью мышления, которое определялось исключительно государством, а также бюрократизацией всех областей жизни, которая исключала народную инициативу в стратегических решениях.
Не будь этих факторов - 'три сталинских удара' были бы распознаны по мере накопления негативных последствий, после чего исправлены в ходе широкой дискуссии. Вполне возможно, что это произошло бы в ходе полного и коренного пересмотра всего сталинизма, который исчерпывал свой прогрессивный мобилизационный задел к середине 50-х (и что явно ощущал сам Сталин), а мы бы жили в совсем другом социализме, чем в варианте, предложенном ревизионистом Хрущевым.
А как мог выглядеть другой, альтернативный, путь развития общества, в котором бы не существовало таких вредоносных уклонов?
Он должен был исходить из русской народной традиции, настоящей народной и настоящей русской, потому что, как видно, дворянские и интеллигентские интерпретации мало совпадали с реальностью.
И также он должен был обеспечивать коренную модернизацию общества, причем исходить из самой российской матрицы, из коренных традиций - и давать импульс преобразований такой силы, что он был бы способен превзойти во многом насильственный характер форсированной сталинской индустриализации.
Мы видим сочетание несочетаемого, соединение разнонаправленного, своего рода социально-экономический оксиморон.
Революционная консервативность...
Модернизация традиционности ...
Та задача, которую большевики решали через сознательный слом прежних форм жизни, подавления мелкособственнической психологии большинства населения, истребления всего противостоящего и даже нейтрального - должна была получить решение в рамках самосознания того самого косного населения, об инертности которого не писал разве что ленивый из партийных функционеров и из идеологического обеспечения.
На этом содержательную часть моего опуса можно было считать оконченной, а далее, в силу специфики жанра, можно было бы приступить к описанию исторической альтернативной фантастики ...
Например, вспомнить повесть 1920 г. Александра Васильевича Чаянова
'Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии', в которой описывается столетнее развитие социализма с крестьянским общинно-артельным лицом вкупе с ограниченной индустриализацией, а также народной культуры до высот общемирового стандарта. Правда, в условиях победившей мировой революции (в 1920-м это еще казалось не слишком фантастичным) и успевшими отделиться друг от друга коммунистическими республиками со своими путями развития.
Автор не был только фантастом (хотя известен как прекрасный писатель мистического жанра в духе старой доброй гофманиады). Более он известен как агроном с мировым именем, практик и теоретик крестьяноведения, обосновавший особую 'моральную экономику': в отличие от буржуазной, нацеленной на получение прибыли, традиционное хозяйство служило для поддержания 'правильного' образа жизни.
У Александра Васильевича было много последователей, так что набралось на целую 'трудовую крестьянскую партию', раскрытую ОГПУ; как советскийуправленец он обладал достаточным влиянием, раз 'чаяновщину' критиковал лично Сталин как проявление правого уклона и защиту интересов кулаков.
В это время шла коллективизация, в строгом марксистском духе в виде организации промпредприятий на земле, так что представления бывшего тов. Чаянова о плавной трансформации моральной экономики в коммунизм были немного неуместны.
Разгром группы Кондратьева-Чаянова в 1930 году являлся одним из свидетельств выбора пути СССР в пользу форсированных индустриализации и коллективизации сельского хозяйства. Речь шла о выживании страны, о необходимости создать материальную базу в будущей мировой войне, так что было не до сантиментов и долгого плавного перехода, предлагаемого неонародниками.
Такой путь включал бы в себя: кооперацию индивидуальных хозяйств, создание на базе кооперативов и артелей более крупных объединений, способных субсидировать легкую промышленность, а там и проводить индустриализацию за счет внутренних ресурсов. По этому пути пошел Китай в 1980-х, так что это сейчас не выглядит утопией. Все двадцатые годы данный путь казался вполне вероятным, его активно обсуждали - но его не дала реализовать международная обстановка, в которой пребывала одинокая Республика Советов во враждебном окружении.
Гипотетически при таком развитии социализма в России должны были быть
востребованы совсем иные подходы к культуре и истории, ориентированные на русские народные представления - это мог быть тот самый альтернативный путь, который исключал возврат к старорежимным формам формирования патриотизма.
За таким политическим выбором стояли серьезные политические силы: все еще легальные (в 1920-х) эсеры, анархисты, народники, кооператоры и не окончательно вырезанные земцы, регионалисты, а также многочисленные уклоны в самой ВКП(б).
Они были широко представлены во всех властных структурах, раз борьба с ними (и выбор пути развития) продлилась до конца двадцатых. До революции, в начале века эти силы были еще могущественнее - гораздо сильнее чем большевики с их странной идеей пролетарской революции в крестьянской стране.
Следующий вопрос - были ли теоретические разработки в использовании и модернизации традиции?
В последние годы появилось много данных, опровергающих господствующие исторические догмы о косности русского народа, о его неспособности к самостоятельным преобразованиям
В частности, по-иному видится роль старообрядчества в истории страны и в приходе капитализма в России согласно исследованиям А.В. Пыжикова. Согласно его теориям, основная масса населения Великороссии была лишь формально затронута церковными польско-малороссийским реформами, исповедовала нечто, весьма отличное от официального православия, выработала в своей среде особую идеологию - старообрядческую деловую этику, средства коммуникации и представления о своем пути. Из этой среды вышла значительная часть национального купечества и промышленников, причем, в начале своей деятельности это были скорее распорядители своего рода акционерных капиталов старообрядческих средств, и лишь потом спустя несколько поколений отошедшие от этой роли.
То, что Чаянов описал как 'моральную экономику' для семейных крестьянских хозяйств, отчасти было движущей силой развития промышленности в России.
А значение московского старообрядческого купечества в русских революциях как составной части борьбы спетербургскими бюрократами и олигархами особо никогда не скрывалось.
Еще одна тема, относящаяся к моим рассуждениям, прорабатывается движением 'Новые скифы'. В самом названии есть отсылка к событиям 1916-1920 гг, к идейному течению 'Скифов', которое объединяло как ведущих политических лидеров из эсеров (например, Спиридонову), так и признанных духовных вождей вроде Блока и Клюева.
По их версии это была вполне осознанная смычка политики и идеологии в пользу русского крестьянства, подготовившая революции 1917 года и, несмотря на разгром прочих левых движений большевиками в 1918-м, до середины 1920-х боровшихся за влияние в СССР.
Есть некая перекличка в разработках Пыжикова и 'Новых скифов' - в дореволюционное время были вскрыты древнейшие пласты народного самосознания, даже не русские, а общие, единые для коренных народов Евразии. Описание революции, Гражданской войны, сталинизма как Красной Державы, возможно адекватнее вести в категориях того глубинного менталитета, намеченного трудами В.В. Стасова конца девятнадцатого века и 'скифами' конца десятых двадцатого века- чем прибегать к классовому подходу марксизма или к прочим экономическим теориям.
На мой взгляд, отнюдь не специалиста, начало двадцатого и начало двадцать первого века характеризуются пробуждением интереса к поиску подлинный корней России и выбору пути, опираясь именно на народные традиции. создается впечатление, что сто лет назад история подвела страну к развилке, в ходе которой альтернативный путь не был реализован - и сто лет спустя, через приобретение негативного опыта от сделанного выбора и преумножения знаний, на новом виткесоциальной эволюции, мы стоим перед тем же выбором.
В других условиях.
Еще вопрос: каков был потенциал самих народных масс к преобразованиям?
Индикатором может служить история Пролеткульта, созданного в 1917 и окончательно распущенного только в 1932 году. Следует уточнить - и еще нескольких объединений во всех областях культуры, связанных с Пролеткультом идейно.
О численности его членов сведения расходятся. Встречаются цифры в 80 тысяч, а иногда 400 или 600 тысяч: первая может относиться к числу официальных или зарегистрированных членов, а вторые - к общему числу участников деятельности.
Для сравнения: в 1918 году членами ВКП(б) были 300 тысяч человек. Иначе - это была массовая, поистине народная организация; ее значение понимали ведущие политические лидеры, изыскивали средства для поддержания деятельности, хотя часто критиковали по разным поводам - начиная с Ленина и заканчивая Сталиным.
Пролеткульт ставил своей задачей создание новой пролетарской культуры, лишенной тлетворного влияния предшествующих классово чуждых культур - дворянской, например. Из прошлого предстояло взять немного - технику воздействия на массы, но не идеи, вдохновлявшие творцов безвозвратно ушедшего.
Пролеткультовцы в меру своего таланта и понимания эпохи пытались отразить тектонический социальный сдвиг, произошедший с их участием, выразить классовую эсхатологию, создать поистине новое искусство в литературе, театре, живописи, архитектуре. Попытки эти сейчас считаются неуклюжими и не заслуживающими внимания, кроме отдельных авангардистских прорывов, что особенно заметно на фоне рафинированного Серебряного века и классики сталинской эпохи. Так оно и было, учитывая разницу между малограмотными рабочими, имеющими возможность творить в краткие часы отдыха, и потомственными интеллигентами, всю жизнь впитывающими все виды культуры и творившими профессионально.
Нас не должно смущать несоответствие двух тезисов: необходимость сохранения и творческого переосмысления традиционной (читай-крестьянской) культуры с одной стороны - и с другой создание пролетарской культуры.
Классическое определение пролетариата дает нам образ индивидуального намного работника, имеющего для продажи только свой личный труд и оторванного от земли. То есть человека, уже никак с традиционной культурой не связанного. Но то, что верно в марксизме, не совсем соответствовало российской реальности начала двадцатого века. Среднестатистический рабочий той эпохи был выходцем из деревни в первом или втором поколении, не порывавшего связи с деревенской родней, зачастую в летнее время отправляющегося на сельхозработы на своем наделе.
Как человек, находящийся на грани двух миров, одновременно по происхождению связанного с традицией - но и по своему положению ощущающего необходимость их модернизации - именно русский рабочий был наиболее восприимчив к выработке своего нового и особого мировоззрения, в том числе и переведенного на язык искусства.
Мне кажется, что краткая история Пролеткульта не дает оснований для категоричного вывода о том, что даже масса непрофессионалов не способна в сумме выдать продукт искусства, превосходящий творение одного гения. Сопоставляться должны результаты деятельности в течении сопоставимых отрезков времени и вливания денежных средств: по сравнению с русской и советской классикой Пролеткульт был только началом эксперимента.
Среди постулатов Пролеткульта особого внимания заслуживают два: четкое понимание, что старой искусство не годится для новой цивилизации и попытка создания новой культуры преимущественно непрофессионалами, той самой пробужденной массой, которая по декларациям большевиков пришла к власти и строила новое общество.
Первый напрямую относится к теме моего опуса: опасность подчинения более высокой культуре ясно осознавалась в первые годы Советской власти, с этим велась борьба в меру сил и понимания, сдача позиций произошла не в ходе свободного противостояния двух тенденций, а по-бюрократически, прямым запретом власти на сопротивление.
Тут уместно добавить реплику о масштабе и характере репрессий против деятелей культуры, которая ставится в вину Сталину. В 1937/38 году действительно в товарных количествах репрессировали 'инженеров человеческих душ', но это были уже деятели сталинской культуры, советской классики. Они, в свою очередь, успели поучаствовать в разгроме революционных массовых организщий типа Пролеткульта, зачистить настоящую народную культуру, выхолостить официальные религиозные культы и полностью уничтожить мистические направления в верованиях - в тесной координации с репрессивными органами государства - а потом попасть самим под каток раскрученных (с их же помощью) репрессий.
Второй постулат о любителях, которым самим предстоит создавать искусство для себя, сейчас кажется особенно спорным.
Вспоминается остро сатирическая сцена из фильма 'Берегись автомобиля', в которой свежеиспеченный руководитель укрупненного самодеятельного театра вещает со сцены: '...неправильно, если он (актер) целый день, понимаете, болтается в театре. Ведь насколько Ермолова играла бы лучше вечером, если бы она днем, понимаете... работала у шлифовального станка'.
Если бы советские люди знали о роли творческой интеллигенции в перестройку, ради 'свободы творчества' развалившей СССР, то они бы хохотали не так заливисто; а если бы узнали продолжение истории - как условные 'Еромоловы' РФ поглощали огромные гранты, но так и не создали ничего ценного - то сцену бы рассматривали с иной точки зрения. Да, Ермолова великая актриса, достойна звезд в небе... и условной квартиры в сталинской высотке, но это не дает права остальным актерам на аналогичные блага от общества.
Как мне кажется, Пролеткульт нащупывал путь к искусству, в котором бы соблюдался некий динамический баланс между двумя его областями: профессиональной, узкой, и любительской, массовой. В профессиональной отрабатывались бы новаторские приемы и творчески перерабатывалось старое наследие, а увлеченные творчеством массы проверяли бы на практике данные разработки.
И так мог быть претворена в жизнь самая несбыточная мечта деятелей искусства: организации жизни как мистерии, в которую были бы вовлечены абсолютно все и в которой бы низменный быт уступил место абсолютному творчеству.
Каким мог быть этот мир, нам напоминает еще один фильм: 'Карнавальная ночь', в котором как раз любители, в свободное время, в условиях, которое предоставляет им государство, радостно творят ради своего самовыражения и ради других членов общества. Этот фильм, в котором радость труда всех ради всех, а также гордость бескорыстного служения обществу, выражены наиболее полно. Это делает фильм гениальным, в полной мере отражающем настроение пред-коммунистического общества - хотя и снимал его будущий скрытый антисоветчик-шестидесятник.