Аннотация: Чигисхан как предтеча антиглобализма и борьбы с загрязнением окружающей среды.
Перед изложением своих мыслей, которые могут показаться странными, позволю себе одно замечание - о роли идей в истории, которые овладевают массами и становятся движущей силой многих исторических событий. После событий Нового Времени против этого тезиса возражать никто не будет. Религиозный фанатизм и желание перестроить мир создавали гигантские империи или приводили к гибели могущественные державы, меняли ход истории. В то же время история признаёт влияние идеологии на течение событий только в последние века. В этом сказывается узость истории как науки, которая определяется принятой методологией. Доказательством в истории служит наличие текста или артефакта. Археологические данные совершенно бесполезны для изучения идей прошлого. Что же касается текстов, то до нас дошли считанные доли процента от написанного (если речь идёт хотя бы о письменной культуре) и писались они для современников, а не для нынешних исследователей (то есть о том, что им было интересно и в весьма специфической терминологии ) и понять тексты адекватно весьма затруднительно.
За неимением доказательств история в принципе не рассматривает возможность существования в прошлом общественных идей, сравнимых по своему воздействию, например, с коммунизмом в двадцатом веке. В этом есть некое пренебрежение предками, которые представляются людьми прагматичными, мыслящими в пределах фантастических религиозных верований или же насущных потребностей. О степени воздействия на массовое сознание религии известно многое - но очень трудно выделить из неё социальную составляющую, которая тоже сказывалась на успехе или неудаче нового религиозного опыта. И уж совсем не рассматривается вероятность зарождения и распространения "чистой" идеологии, воздействующей только на социальные отношения, которая не получила религиозную форму и вследствие этого не смогла быть зафиксирована научно-историческими методами.
Между тем история полна необъяснимыми событиями - хотя бы неожиданными масштабными завованиями. Всегда можно отыскать объективные причины, которые смогут объяснить, почему, к примеру, теснимое со всех сторон полудикое племя неожиданно переходило в контрнаступление и захватывало обширные территории без всякой надежды закрепиться там и ассимилировать более развитую культуру. История представляет собой сумму гипотез, которые постепенно и незаметно превращаются в аксиомы, а в дальнейшем рассматриваются как азбучные истины, которые не нужно пересматривать. И историческая наука очень редко занимается пересмотром своих аксиом, поиском новых доказательств. Так и неожиданные расширения многих государств считаются полностью доказанными военно-стратегическими, экономическими и прочими причинами, удачным стечением обстоятельств. А что, если как с коммунистическими идеями, идеология служила мощным импульсом консолидации общества, создавала необходимый потенциал для распространения идей на другие народы, снижала порог сопротивляемости соседних государств и служила в начальный период связующим началом - в то время, пока не будут созданы экономические и администратичные рычаги объединения.
Таким образом, во многих случаях, которые рассматриваются как территориальные захваты, вполне вероятна в первую очередь экспансия идей. Чингисхан не столько покорял земли и народы, сколько экспортировал родившуюся в Монголии социально-экологическую революцию. Как во всех революциях, вдохновляющая идея не пережила своего создателя, пламенные борцы, шедшие в первых рядах, были уничтожены первыми, а потом прагматики - оппортунисты оставили от идеи только жажду власти и обогащения. Удивительно то, что инерции идеи монгольской революции хватило на то, чтобы завоевать половину Евразии, а также образовать весьма достойные и процветающие государства.
Для Чингисхана общество и природа были взаимосвязаны. Он хотел укрепить, навечно сохранить сложившуюся в степи модель цивилизации. А так как представлял её единственно верной, освящённой традицией и природными силами, самим Богом - Тенгри, Синим Небом, то хотел распространить на всю Землю.
Пожалуй, он был последним из великих деятелей истории с таким "архаичным" взглядом на мир. Большинство остальных основатели империй и крупные исторические фигуры последних двух - двух с половиной тысячелетий (и всех, о ком что-либо известно достоверно) были выходцами из развитых земледельческих обществ и городских цивилизаций. Для них были естественными представления о сложности общественного устройства, иерархии и эксплуатации человека человеком, а также о том, что "нельзя ждать милостей от природы", что природа - только источник ресурсов и подавления во имя существования человека.
Чингисхан и его окружение исходили из противоположной точки зрения.
Идея государства Чингисхана родилась не из внутренней потребности к объединению монгольских племён и родов в единое государство со всеми присущими ему атрибутами. Такая тенденция в степных обществах возникала только под давлением внешних обстоятельств - мощных и агрессивных соседей, которые расматривали степь как варварскую периферию, источник (желательно дармовой) продуктов животноводства и рабов. Естественное состояние для степных племён - самостоятельное и изолированное существование малочисленных хозяйственных коллективов, объединённых по родовому признаку, и мигрирующих по степи в зависимости от сезона по строго определённым маршрутам - так, чтобы не пересечься с соседями и не причинить им ущерб. Иначе кочевое скотоводство существовать не может. При этом степная цивилизация давала множество возможностей для культурного и духовного объединения родов в племена и народы на огромных пространствах. Кочевое хозяйство если и допускает угнетение, то в начальной, щадящей форме домашнего рабства и взимания ограниченной дани - бежать от эксплуатации в степи гораздо легче чем в "нормальном" государстве.
При такой модели цивилизации консервируется самая первая и просуществовавшая дольше всех форма человеческого коллектива - община, объединение кровных родичей и примкнувших к ним иноплеменников (добровольно или нет), имеющих в своём распоряжении определённые кормовые угодья. Это оптимальная для человеческой психики модель общежития. Собственно, сама психика формировалась в таких условиях и переход к иным, государственным формам, встраивание в них, всегда требовало глубинных трансформаций сознания. В разных культурах это происходило по-разному, во многих этот процесс не завершён - и всегда сопровождалось психическими надломами, стремлением вернуться в прежнее комфортное состояние..
Община же позволяет наиболее полно и в щадящем режиме использовать местные ресурсы. Люди, из поколения в поколение проживающие на определённой территории, знакомы со всеми особенностями местности, сменой сезонов года и их влиянием на поиски пропитания. Обычно при долговременном проживании община переходит к комплексному хозяйствованию, осваивает все возможные варианты. Размер угодий общины стабилизирует численность коллектива на определённом уровне. Первобытную общину времён неолита можно назвать оптимальной моделью взаимоотношения человека и природы, так как хозяйствование на её основе не приводит к необратимым изменениям в окружающей среде.
Эта цивилизация воспитывает особый тип личности. Самое главное отличие от прочих - особое восприятие "свободы" как неотъемлимого права человека быть равным своим сородичам и добровольное подчинение своих интересов нуждам коллектива - или же персонификации коллектива в виде старейшин рода или вождя племени. Степные рода дольше всех сохраняли общинное мировозрение, которое к тому времени насчитывало без малого сотню тысяч лет развития. Это было восприятие человека как органической части общины-рода и коллективизм, взаимопомощь как обязательное условие выживание.
Хозяйственная деятельность общины-рода основана только на эксплуатации природных ресурсов. Член коллектива трудился во имя своих родичей, он участник своего рода акционерного предприятия или артели, где прибыль каждого зависила от общего состояния дел. Имущественные взаимоотношения между людьми зависели не от формальных законов и контрактов, извлечения прибыли, а от извечного хода вещей, завещанных природой. Круговая порука связывала людей десятки тысяч лет и человечество выжило только за счёт неё. Развитие хозяйства и социальной жизни усложнили данный порядок. В первую очередь - за счёт включения рода в более развитую структуру племени, народа, оригинального степного государства. За счёт дани и полюдья род получал защиту. Нетрудно заметить, что происходило только распространение всё той же общинной традиции взаимопомощи на другие уровни - не более того. Место человека в роду заменяли роды в племени и так далее. За взнос в кассу взаимопомощи род имел гарантию своих прав на территорию, кормовые угодья, судебное разбирательство споров внутри племени, а так же защиту от соседей - соседних племён.
Так как в общине и в природе нельзя было встретить ничего, напоминающего ростовщичество, торговлю как неэквивалентный обмен и накопление денежных средств, то в степи этого не знали или относились резко отрицательно. Непонимание и ненависть распространялась и на осёдлую цивилизацию, построенную на этих основах. Причём настолько, что иной раз ставилось под сомнение само право на существование такого образа жизни, раз он допускал обман в качестве своей основы.
Вопрос об аристократии важен для понимания структуры степного общества. Она была олицетворением порядка. В природе чётко обозначались разные уровни иерархии - значит, они должны присутствовать в обществе. У каждого стада есть вожак - они есть и у рода, хищники питаются копытными - значит, вожди должны собирать дань с простолюдинов.
К тому же степная элита совсем не походила на нынешнюю, аристократию наших дней. Если позволительно такое сравнение, то знатность сегодня воспринимается как наследство, переданное предками, тогда же - как непомерный аванс, который надо отрабатывать всю жизнь. Аристократия наших дней ничем не связана с обществом и не играет никакой роли, это паразирирование на славе и заслугах предков. Знатность происхождения в степи означала только наличие потенциала - а уж реализация его зависела от самого человека. И, разумеется, от того, насколько его деятельность отвечала чаяниям окружающих. Сам Чингисхан знал это на собственном опыте; принадлежность к "золотой семье" никак не влияла на размер его богатства или количество подданных. Он вырос в беспросветной бедности и одиночестве, а в дальнейшем всего добился сам - в первую очередь заботой о подданных. В дальнейшем Чингисхан особо относился к аристократам, старался создать из них своё приближение - но при этом требовал от них больше, чем от простолюдинов, и никогда не стеснялся ставить на посты людей незнатных.
Степная личность по другому воспринимала природу. Природные силы показывают свою силу в непосредственной близости от человека, он ничем не защищён от них - как, например, гражданин государства, в котором предусматривается хоть какая-то страховка от стихийных бедствий и прочих неприятностей. У члена одиночной общины, у кочевника-скотовода никогда не могло возникнуть превосходства над природой или хотя бы чувства, что ценой упорного труда можно создать устойчивую искусственную оболочку. В тысячах километрах южнее монгольских степей трудолюбивые как муравьи китайцы полностью изменили пейзаж, почву и течение реки в долине Хуанхэ. Напряженным трудом десятков поколений они создали надёжную базу китайской цивилизации, устойчивую к капризам погоды, стихийным бедствиям и человеческим ошибкам. Монголия никогда не знала такого насилия над природой во имя того, чтобы увеличить плотность населения в десятки и сотни раз. Скотоводы считали природу доброй и заботливой матерью, которая кормит всех своих тварей - и человека, если он ведёт себя хорошо и не нарушает извечной гармонии. Зато при малейших нарушениях, при попытке взять больше чем положено, нарушить правила, природа могла показать свой жестокий карающий лик и в мановенье ока смахнуть человека с лица земли.
Степной мир всегда чувствовал свою отделённость от общего хода истории. Ещё до Рождества Христова рабовладельческие империи, основанные на земледелии, с множеством городов и крепостей, связанные торговыми, финансовыми и культурными связями образовали сплошной пояс цивилизации южнее Великой Степи - от Атлантики до Тихого океана. Степь к тому времени прошла не менее долгий и драматичный путь развития, но сохраняла многие архаичные черты, которые исчезли в земледельческих обществах столетия назад. Степь проигрывала тогдашнему "глобальному миру" по всем параметрам - по численности населения, по богатству и так далее. (Перенос современного понятития "глобальный мир" на те времена - явный анахронизм. Тот "цивилизованный" мир не занимал всю Землю и состоял из нескольких равноценных культур. Но он уже дистанцировал себя от "не-цивилизации"). Зато Степь не теряла главного - мужества и на каждую попытку экспансии отвечала контрударом. Долгая история противостояния в античности закончилась рождённым в недрах степи Великим переселением народов. Средние Века изменили соотношение сил. Цивилизованный мир обновился, окреп, создал свою боеспособную кавалерию за счёт степных выходцев. Степь стала более уязвима. Время предков Чингисхана - это время унижения степных народов, безжалостных рейдов цивилизованных соседей, хаос и разброд среди самих степняков. Объединить степь для отпора до и во время Чингисхана пытались многие - удалось ему одному. За счёт чего?
Собрать воедино степные рода пытались многие. Были традиционные центры притяжение степняков - крупные племена, одновременно с Чингисханом наибольших успехов добился его побратим Джамуха. Лет двадцать ни один из них не мог достичь преимущества. Победа Чингисхана кажется во многом случайном. Тем более невероятными кажутся последующие события: крушение могучих соседейзавоевание огромных пространств. В этом трудно видеть только военно-стратегические мероприятия, к которым обычно сводятся все действия Чингисхана, и удачное стечение обстоятельств.
С той же долей вероятности (и так же недоказуемо) можно предположить, что Чингисхан стал олицетворением какой-то идеи, которая мобилизовала все физические и духовные силы Монголии против цивилизованного мира. Что к Чингисхану влекла соплеменников, друзей и врагов не сама личность, хотя и весьма незаурядная, а идеология, в которой каждой находил что-то своё. Кто-то видел в Чингисхане гаранта вечных обычаев, кто-то - военачальника, который организует отпор Цзинь и Ляо. Они составили ядро сподвижников - его орду. Орда - собрание единомышленников, партия в современной терминологии. И дружина хана - как требовало того время.
На каком этапе произошло оформление идей монгольской революции?
Вряд ли тогда, когда Темуджина травили как дикого зверя все кому не лень. Кстати - за что именно? Не потому ли, что он наследовал не только ни к чему не обязывающий титул хана, но и значил для окружающих нечто большее? Например, его отец публично высказывал и проводил в жизнь политику, которая не нравилась соседям - как ближним, так и дальним. Есугей становился личностью, вокруг которой кристаллизировалась монгольская революция: он выступал за собирание родов и племён для сохраниения древних обычаев и отпора чжурчженям. За это он был отравлен. Согласно представлениям монголов, личные качества передавались по наследству - следовательно, старший сын Есугея тоже подлежал уничтожению.
Темучин мог призвать к монгольской революции (или обратиться к ней как к духовному наследству) в том момент, когда ему потребовалось консолидировать своих первых сторонников. Он не мог ничего предложить им, ещё меньше была надежда на будущее, в котором бы он расплатился бы с ними. Единственное, на что он мог расчитывать - на единомышленников, на людей, которые разделяли витавшие в обществе идеи, и были готовы идти за них до конца. Рядом с будущим Чингисханом встали его братья (у которых выбора не было) и первые сподвижники, которые выбирали не хозяина, а вождя нового порядка. Мессию - если бы речь шла о другой форме религиозности. Когда говорят о том, что Чингисхан умел выбирать сподвижников и никогда не знал предательства среди избранных - не значит ли это, они хранили верность не человеку, а идее и личности, наиболее воплощавшей её?
В действиях Чингисхана есть ещё один нюанс, к которому следует обратиться. Победы Чингисхана во многом определялись железной дисциплиной его армии, сам же порядок насаждался такими мерами, по сравнению с которыми меркнут перегибы многих диктаторов. Например, смертью каралось не только дезертирство во время боя, что было понятно, хотя и чрезмерно жестоко даже для того времени. Смертная казнь назначалась за любое нарушение воинского долга - даже такая мелочь, если бы воин увидел бы по пути лежащий вьюк впередиедущего, не поднял его и не возвратил владельцу. При этом армия Чингисхана по форме комплектования ничем не походила, к примеру, на армию Фридриха Великого, в которой насаждалась дисциплина теми же способами. Прусские рекруты попадали в рабское состояние, не имели возможности дезертировать или как-то изменить свою судьбу. Из них выковывали "железные батальоны" крайней степенью жестокости наказания за любой проступок. "Из десяти рекрутов забить девять - воспитать одного солдата" - вот прусская максима военного воспитания. В армию Чингисхана первоначально, первые лет десять шли одни добровольцы и только после формирования её структуры в неё начали вливать части по принудительному набору - "данью крови". Только относительно последних можно говорить об аналогии с прусской военной машиной. Ядро армии составляли добровольцы или люди, реально имеющие возможность бежать куда угодно или же взбунтоваться и заставить начальство изменить порядки. Но армия Чингисхана не знала и бунтов.
Почему?
Это возможно только при одном состоянии психики - когда существует цель, которая оправдывает любые жертвы, и благословляет любые жестокости ради достижения этой цели. Цель - выше личности, сильнее инстинкта самосохранения, значимее человеческих ценностей.
Если бы речь шла о представителях иных культур и времён, то можно было бы указать на религиозный аффект. В подобном градусе находились древние иудеи, идущие на гибель ради своего Храма, религиозные фанатики, преследуемые сектанты всех времён и народов. Их невозможно было победить - только уничтожить, что обычно и происходило. Но монголы до сего дня не имеют такого типа мышления, который бы отрицал земную жизнь ради вечного бытия. Для них реальность и вечность неразделимы, земная жизнь не является наброском жизни вечной, небесной. Бог - Вечное Синее Небо, Тенгри, но он отражается и присутствует в каждой твари и былинке.
Видимо, в какой-то момент состояние Монголии было таково, что она почувствовала себя на грани уничтожения.
Это была некая точка падения, самое дно, ниже которой - только распад и тлен. И пустота. Многие народы проходят в своей истории точку невозврата, после которой исчезают без следа. В монголах нашёлся человек, который оттолкнулся от самого дна и устремился вверх. А вместе с ним и остальные почувствовали толчок к освобождению. Вот этот порыв, который не мог быть зафиксирован никакими документами и историческими методами, был даже непонятен самим участникам и очевидцам, составил суть феномена Чингисхана.
Те, кто пережили ужас падения, были готовы на всё, лишь бы снова не приблизиться к нему: были готовы жертвовать собственной жизнью, если бы их преступление снова подводило общество к краю падения, были готовы убивать без сожаления и раскаяния тех, кто увлекал других к той же грани. Чингисхан стал для них смыслом жизнью, осью, вокруг которой вращались их действия. Мир разделился для них на две части: мир с Чингисханом - единственный правильный, и мир без Чингисхана, из которого они чудом (по имени Чингисхан) спаслись. Это было чёрно-белоё, контрастное, без всяких полутонов видение мира - как в пору революции и войн. Мы и они.
То, что я описываю, не может быть воспринято сознанием. Возможно, это даже не эмоции. Речь идёт о крайнем, пограничном психологическом состоянии, которое не может быть проанализировано или как-то объяснено. Лишь иногда в исторических событиях, в самых трагических переломах, можно обнаружить слабые следы психического надлома общества. И, безусловно, самого лидера, духовного вождя. Такое состояние невозможно иммитировать. Если бы Чингисхан был бы религиозен в европейском понимании этого смысла, то было гораздо проще заметить проявления религиозного фанатизма. Но он был другим, он мыслил иными категориями и по другому расставлял акценты в своей деятельности.
В какой-то мере понять его можно через слова и дела индейцев прерий, благо об их последних днях сохранилось много свидетельств. Масштаб катастрофы был таким же, примерно так же вели себя люди - гибли, не изменяя обычаям, или гибко приспособливались, спивались, превращаясь в ничтожества, или становились героями, бросающими вызов превосходящему противнику. Но индейцы проиграли - а такие же кочевники несколькими столетиями до этого и в другом регионе выиграли свою войну.
И монголы, и индейцы не просили Бога о помощи - они лишь аппелировали к нему, указывали, что они верно блюдут обычаи и поэтому надеялись на сохранение своих сил. Они не могли покинуть свою землю, не представляли жизнь без неё - только на своей земле обретали они свои силы. Они не хотели уничтожить противника только потому, что он другой и он напал на них - война и смерть были для них привычным состоянием. Но если противник нарушал обычаи, на которых стоял их мир - он сам вычёркивал себя из разряда мыслящих и живых существ, переходил в разряд демонов и духов, которым нет места на земле. Они не искали Царства Божия где-то в небесах, недоступных в этой жизни - они хотели восстановить мифический золотой век, который есть у каждого народа. А эта благословенная эпоха, в сущности, проста и незамысловата. Это мир, где люди и звери братья друг другу, где все сыты, нет холода и жажды, нет разделённости на своих и чужих - и все правильно, как назначено в первый день творения. Как мало на самом деле нужно человеку!
В моём представлении без этого фактора (в числе множества других), понять масштаб Чингисхана и его восприятие современниками невозможно.
Современный исследователь может быть уверенным только в одном - в том, что Чингисхан хотел сохранить свой мир, в который включались род и племя, монгольская система родства, окружающий ландшафт, домашние и дикие звери, одушевлённая природа под высшим начало - Синим Небом. Он обладал достаточной волей, чтобы вступить за них в борьбу. Учёному доступно также и то, что в итоге получилось из этого замысла. Сам же характер событий неизвестен. Ещё большей загадкой является то, в чём же состоял замысел Чингисхана, как он хотел примирить святую старину, горькую современность и какой благодатью он хотел наполнить будущее.
Чингисхан был утопистом.
К сожалению для многих его современников - ещё и реалистом, способным воплотить свои мечты хотя бы до определённого предела. Он мечтал о том, что все люди на Бурой Земле под Синим Небом будут жить "правильно" - так как в его любимой Монголии. Как всякий человек, познавший истину, он торопился поделиться ею с остальными. И внедрял её всеми способами.
Он мечтал жить в мире свободных людей. Правда, не так как это понимается, исходя из принципов демократии. Разделение людей на высших и низших естественно и оно должно сохраниться. Но избавиться от элементов эксплуатации, а обратиться в семейные отношения, перейти в естественный родовой вид. Люди низшего сорта, не способные в силу наследственности быть свободными и самостоятельными, будут прислуживать высшим членам общества. Они будут младшими членами человеческой семьи, с ограниченной дееспособностью, о которых обязаны заботиться старшие. Понимание свободы для монголов не исключало добровольного, освящённого обычаем подчинения тем, кого само Небо выбрало в человеческие пастыри. Не-свобода начиналась там, где старшие и высшие своекорыстно использовали древний порядок вещей, маскировали под обычай свои жадность, похоть и властолюбие.
И Чингисхан впервые в Монголии вводил фиксированный закон - Ясу, в котором чётко обозначались обязанности членов общества, фиксировалась их сословная предрасположенность к социальному положению и роду деятельности. Параллельно с Ясой, от которой не отступал никогда сам её создатель, Чингисхан позволял себе в конкретных случаях давать свои толкования. Так создавался Билик, сборник изречений Чингисхана, который исполнял роль негласного и неписанного закона - зачастую более мягкого, чем Яса.
Человек должен быть тем, что ему предназначено, что ему надлежит. Воину - воевать, шаману - общаться с духами и быть посредником между мирами, вождю - править, ойрату - ухаживать за стадом, мужу - опекать близких, жене - рожать детей и быть опорой мужу, матери - расти детей, детям - помогать старшим. Каждый должен быть сыт, обут, одет, защищён. Все прочие так же должны иметь свои права и обязанности. Зверям - плодиться и размножаться, а людям беречь домашних и в случае необходимости брать необходимое от диких. Стихиям - покровительствовать всем и давать пропитание, не умертвлять своим буйством - а всем прочим ничем не оскорблять их.
Так проявлялся мир статичной гармонии, в котором преступление - отход от раз и навсегда заведённого порядка. Роль Чингисхана в том, что он снова возвращал свой народ и землю обратно в Золотой Век. Среди людей царит его Яса, во всём мире - воля Тенгри. Последняя не записана, но явно читается шаманами и прорицателями.
Люди будут жить в гармонии с природой, в ритме смены её сезонов и незапланированных перемен. Желание изменить что-то в прирожде идёт вразрез с волей Неба, а чтобы Небо не разгневалось - Яса принимает превентивные меры. Люди должны приспосабливаться к природе - а не изменять природу по своему произволу. Чингисхан желал законсервировать степное кочевое скотоводство и примитивное земледелие, так считал их оптимальными. Да, природа несла бы определённые жертвы, но в этом была её обязанность по отношению к "младшему" человечеству. А человечеству надлежало чтить и благодарить мать-природу.
Но Чингисхан был против того, что он считал насилием над природой и над свободой человека. Для него это были неразделимые понятия. И они фокусировались в слове "город".
Город - это территория, вырванная из извечного порядка вещей, использующаяся для осуществления человеческих прихотей. Здесь природа уничтожается, а вместо неё появляется то, чего не было в Золотом Веке и не должно быть - цивилизация. Цивилизация основывается на двух принципах - на обмане человека и на уничтожении природы. В представлении Чингисхана оба преступления равнозначны и составляют высшую ступень шкалы преступлений. Обман человека заключается в том, что государство отбирает у него плоды его труда, не предоставляя взамен того, что должны давать семья или род, то есть естественные формы общежития. Государство допускает и поощряет (поскольку само наживается на этом) другие формы обмана - отбирает последнее в ходе торговли и ростовщичества. Человек должен сам производить и потреблять то, что ему нужно. Иначе он неизбежно становится или жертвой - или инициатором обмана. Но в городе, как ему представлялось, это невозможно. В городе разрушена связь человека с природой, человеку остаётся только жить обманом.
Нет ничего, чтобы в представлении Чингисхана оправдало бы существование города. Города должны уничтожаться, а их население - истребляться как пропитанное всеми пороками цивилизации и не подлежащее перевоспитанию. Чингисхан не желал идти по пути оформлению своего мира, где бы осью, центром притяжения, был бы город, его столица. Это казалось ему святотатством - человек должен смотреть на Синее Небо, а не на дворцы земных владык. Высшая форма проявления анархистского амфорного государства Чингисхана как объединения родственных родов и племён - ставка хана. Она должна быть временной, чтобы напоминать людям о том, что они только гости на Бурой Земле. И она должна перемещаться по Монголии вместе со стадами, а так же ритмом сезонов года.
Чингисхан был гумманистом - но не в нащем "цивилизованном" понимании этого слова. Его гуманность кажется нам жестокой, но как раз она реалистична и оправданна. Это особая гуманность скотовода, который не отделён от природы искусственной оболочкой цивилизации и не имеет многих её иллюзий. Он каждый день видит смерть, он точно знает что живёт только за счёт смерти других существ и не стремится изменить вечный круговорот смертей и рождений. Его человечность в том, чтобы не увеличивать понапрасну, без нужды неизбежные страдания живых существ, за счёт которых существуют другие. И только.
Чингисхан относился к человечеству как к стаду - это не в негативном смысле. В его мировозрении не было качественного отличия людей от животных: все были созданы Синим Небом, все имели право на существование, у каждого была своя цель бытия и никто не смел посягнуть на этот порядок. Человек отличался от них бОльшей степнью разумности - и, следовательно, бОльшей ответственности за младших братьев в огромной семье. Чингисхан считал разумной и необходимой селекцию в человечестве - как искусственную, вроде той, что в животноводстве, так и нечто вроде естественного отбора, который он наблюдал в природе. Себя он считал умелым пастухом, который законом-Ясой отбраковывает негодных особей: воров, лгунов, обманщиков, слабых духом - всех тех, кто мешает счастливой жизни остальных, не должен понапрасну переводить пищу и должен исчезнуть, не дав потомство. Чингисхан запрещал баранту, излюбленное занятие кочевников, и прочие невинные развлечения вроде набегов и стычек - в его мире равных и сытых в этом не было необходимости. Но он же натравливал свою свору на соседей - с тем, чтобы настоящие люди не теряли необходимых бойцовских навыков, чтобы война уничтожала слабых физически и психически, трусливых, не способных жить в боевом строю, оставляя только полноценных людей. Гибли и люди высшего сорта - но они успевали оставить потомство и следующее поколение приобретало общественный настрой, столь любимый Великим Пастырем. Жестоко и что-то от евгеники в одном флаконе с фашизмом? Но нужно чётко представлять, во что превратился биологический вид homo sapiens sapiens в ходе развития цивилизации, когда физиологически и психически здоровая особь уже является исключением, а без поддержки современной фармацевтики и особых условий жизни сотни миллионов человек только среди "золотого миллиарда" обречены на скорую смерть. Вряд ли Чингисхан представлял себе размеры надвигающейся катастрофы, но интуитивно предчувствовал её и желал сохранить человека в первональном состоянии.
Думал ли он о том времени, когда весь мир будет жить по Ясе и как тогда будет происходить естественный отбор? Вряд ли он считал такую ситуацию реальной. Он осознавал разделённость мира на цивилизации, которым не суждено слиться воедино и не мечтал, чтобы на их стыках исчезли конфликты.
Таков был его патриархальный общинный коммунизм, несбыточная мечта всех, по кому прокатилась безжалостным катком цивилизация.
И сам Чингисхан в последний период своей деятельности отошёл от своей революционной программы, оказался под влиянием оппортунистов - китаефилов. Во взаимоотношениях с соседними цивилизованными соседями монголы могли выбирать из двух стратегий. Первая - следование первоначальным идеям, дальнейшее разрушение городской цивилизации и обращения избранного "качественного" населения в свободных общинников под монгольским протекторатом ( по аналогии - продолжение мировой революции большевиками). Вторая - трансформация чингисхановой орды в очередное степное варварское государство, закрепившееся на территории цивилизованного осёдого народа и создающего могучую державу (по аналогии - ленинская прагматичная политика мирного сосуществования со странами капитализма и строительства сильного социалистического государства).
В итоге была реализована вторая. Начало поворота положил пленный уйгур Тататунга, через которого монголы познакомились с многими достижениями цивилизациями и совсем иными, чем у них, способами управления. Монгольская экспансия к тому времени пересекла незримый, но явный рубеж. Собственно Монголия была замирена, покорена и Южная Сибирь, служившая верным идеологическим союзником монголов. Война шла на землях, где проживали совсем иные народы. Среди них степняки, далеко шагнувшие по пути приобщения к цивилизации, и даже создавшие свои империи с оседлым населением, наконец, сами оседлые народы. Прежние способы войны и покорения побеждённых, опробованные в монгольских степях, уже не могли иметь прежнего воздействия. Чингисхан, как всегда гибкий, не мог не искать новых приёмов и добрых советов. Он привлёк к себе много представителей других народов: военачальников, чиновников, учёных, священослужителей. Все они верой и правдой служили ему - но по-своему, согласно своим представлениям что должно и нужно. И они изменили монгольскую революцию - возможно, из лучших побуждений.
Олицетворением их политики стал афоризм Елюй Чуцая: "На коне можно завоевать мир, но править миром с коня невозможно".
При всем моём искреннем уважении и восхищении Елюй Чуцаем киданин не понял самого главного. Действительно, "нельзя управлять империей с коня", но всё дело в том, что Чингисхан и не собирался никем УПРАВЛЯТЬ. Он считал своей миссией разрушение надстройки цивилизации, после чего в дело должен был вступить естественный механизм самоорганизации населения, освободившегося от диктата государства, в свободные общины. Елюй Чуцай исходил из совсем других соображений. Он был правоверным и фанатичным гумманистом - конфуцианцем, из той когорты гениальных бюрократов, на которых стоял, стоит и вечно будет стоять Китай. Благодаря ему из кровавого хаоса завований и столкновений культур, всегда чрезвычайно болезненных, он выстроил государственную иерархию, Там, где Чингисхан предполагал анархию, Елюй Чуцай сконструировал дикатуру, правда, прекрасно организованную и оптимальную по соотношению прав и обязанностей всех сословий и наций. На этом фундаменте была позже воздвигнута монголо-китайская династия Юань - один из немногих просветов в весьма мрачной истории человечества: гуманное и просвещённое государство с разумной эксплуатацией своих подданных.
Не случайно в самом конце жизни Чингисхана возникает ещё одна фигура из Китая, но несущая как бы противоположный заряд. Это даос Чан Чунь. Официальная версия интереса Чингисхана к человеку, который всеми силами сопротивлялся участию в исторических событиях - познания даоса в обретении бессмертия. Сомнительно, что весьма здравый во всех остальных сферах Чингисхан действительно хотел выведать рецепт вечной жизни. Он был пантеистом, он знал, что однажды рождённое должно обязательно умереть,то есть трансформироваться, перейти в иное качество. Но выбор собеседника в то время, когда силы были на исходе и смерть становилась реальностью, был не случаен.
Как раз даосизм, по крайне мере - первоначальный, был духовно близок идеям монгольской революции. Он родился как форма протеста, возврата к прежней святой старине поры мифических императоров. Об этом грезили Лао Цзы и Чжуан Цзы, на чьих глазах претворялась в жизнь идея удушающей китайской государственности. До Цинь Ши-хуанди было еще далеко, но у этого олицетворения китайского деспотизма были достойные предшественники. Даосизм впоследстви развился в множество толков и течений, в которых нашла отражение неистощимая народная фантазия Поднебесной - алхимия, демоноборчество, поиски бессмертия, раскрытие тайных способностей человека, особая эстетика и синтез с буддизмом, который потом прератился в чань-буддизм. Но, главное - даосы всегда были в духовной и политической оппозиции существующей конфуцианской идеологии, то есть самому государственному духу Поднебесной. Не было ханьского тайного братства или антиправительственного общества, которое бы не имело в своей программе базовых даоских представлений. Это всё та же жизнь изолированных сельских общин без гнёта государства или при добровольном подчинении человеку, олицетворяющему связь общества со стихиями и с высшим арбитром - Небом. За эти утопии простой люд Китая сражался до двадцатого века в нескончаемых бунтах и крестьянских войнах - а после знакомства с классиками макрсизма-ленинизма модернизировал архаичные представления в новой терминологии.
Культура Китая необычайно архаична, она восходит своими корнями к неолиту, только здесь была и есть преемственность на протяжении нескольких тысячелетий. При этом она постоянно модернизировалась и откликалась на новые веяния. Все остальные цивилизации на Земле гораздо моложе. Даже общие для Запада индоевропейские представления более поздние по сравнению с базовыми китайскими - а впоследствии пережили несколько мировозренческих переворотов, которые окончательно отсекли от западной культуры её древнейший пласт. В Средние Века ещё существовали резерваты архаичных культур, ненамного уступавших китайской в древности. Цивилизация Великой Степи законсервировала идеи эпохи своего зарождения, бронзового или раннего железного века. Идеи Чингисхана не совпадали с китайскими идеологемами в поверхностном слое: слишком разными были образы жизни кочевых животноводов и оседлых земледельцев. Контакт произошёл на глубинном подсознательном уровне - на общинной психологии и пантеистическом мировозрении.
Чингисхан и Чан Чунь умерли почти одновременно, унеся в могилу тайну своих бесед. Сожалели ли они об упущенных возможностей или искали компромисс своих идей с реальностью? В любом случае в идейном противостоянии Елюй Чуцай - Чан Чунь победа была за последним. И это придавало трагизм положению великого канцлера, во многом диктовавшему политику от Тихого океана до Урала. Елюй Чуцай относился к даосу как к наставнику, человеку высшего порядка, но проводил совсем другую политику.
Чигисхан был последним, кто пытался остановить (или изменить) ход истории "извне", ударом по цивилизованным обществам с варварской периферии. Там существовало удачное сочетание стойких общинных традиций с близким соседством и неприятием "цивилизации",
Можно только гадать, какие революции были до него и что они пытались совершить, какую правду укрепить на своей земле и какую весть принести соседям. Непосредственных цитат от Чингисхана, Потрясателя Вселенной, сохранилось не более нескольких страниц текста, плюс биография в несколько десятков страниц; утеряна его Яса, деяния известны в самых общих чертах - то что можно сказать уверенно о его идеях: к чему стремился, за что сражался? Что тогда говорить о тюрках, о парфянах, о кушанах, о венграх, гуннах и хунну, которые в непроницаемых пластах истории воспринимаются даже не отдельными личностями, не коллективами, воодушевлёнными идеями, а какой-то разновидностью стихийного бедствия.
"Что ж, затея не удалась.
За попытку - спасибо"
(Андрей Вознесенский, "Юнона и Авось")
Любопытное примечание: в публицистике эпохи гражданской войны в России частенько всплывали отождествления разгулявшейся народной стихии с чиигисхановскими ордами - как в положительном, так и в отрицательном смысле. Сравнение появлялось не только при совпадении внешних обстоятельств: огромных масс конницы армий Миронова - Будённого, махновских отрядов, стекавшихся под знамя вожака как Темуджиновские нукеры, бесконечных обозов побеждённых в степях, средневековой жестокости всех сторон. Да и будёновки вкупе с кавалерийскими шинелями чем-то напоминали одеяния средневековых монголов. Вполне возможно, что такие зрительные образы совпадали с более глубокими подсознательными ассоциациями.
Стихийный анархизм "зелёных" гражданской войны, которые воевали за самих себя, за свои сёла и волости против властей любого цвета, за своё право жить так, как им хочется, без помещиков и комиссаров, истинно народными советами, "помочью" и круговой порукой - это было выражение того же духа, что семьсот лет до этого заставлял нукеров Чингисхана воевать против всего мира. Русское крестьянство - одно из самых отсталых в Европе, сохранившее общинный дух, тоже сделало попытку изменить историю - не врастать в капитализм, а вовсе уничтожить его. Но выбрало уж очень неудачного союзника - пролетариат, который как раз не хотел возврата в прошлое, а видел Золотой Век в будущем, в машинной цивилизации. Там не было места ни крестьянам, ни природе - а только фабрикам по экплуатации почвы и природных ресурсов.
А потом наступила эпоха великих крестьянских войн в Азии - в Китае, Вьетнаме, странах Юго-Восточной Азии. Их трудно назвать "коммунистическими", что в западной системе координат является общепринятым и не требующим пересмотра. Хотя от деяний коммунистов времён "Великого Похода" или членов кампучийской ангки единодушно отреклись все европейские коммунисты. С пролетариатом в Азии в середине прошлого века было туго, равно как и с европейски образованной интеллигенцией, которой следовало этот класс воодушевлять и направлять в нужном направлении. Это массовое движение, захватившее сотни миллионов человек, следует назвать скорее протестом уничтожаемой крестьянской общины против глобальной цивилизации и собственных компрадоров, против мирового колониального порядка. Мимикрия под коммунизм была вызвана тактическими соображениями: по логике "враг моего врага - мой друг" и тем, что в СССР ещё не выветрились до конца идеи собственной гражанско-крестьянской войны.
Но, повторюсь, как и в Средние века после Чигисхана, как и в России с Восточной Азией в двадцатом веке разрушение цивилизации "изнутри" не могло иметь положительного результата. Дело было не в темноте и научной отсталости крестьянства - как раз крестьяне не имели иллюзий, присущих горожанам. Они здраво сообразили, что если ликвидировать огромную, излишне усложнённую надстройку цивилизации над реальными производителями продукции, то можно построить вполне благополучное и самодостаточное общество. Борцы против глобальной цивилизации были заражены всеми её пороками, они не могли мыслить иначе, они могли только исходить от противного, разрушать - но не имели положительного образа своего будущего, моральных качеств Чингисхана и его бойцов. После краткого всплеска борьбы всё возвращалось "на круги своя".
Но мечта Чингисхана продолжает жить. Вечно Синее Небо и вечна Бурая Земля под ним, а те, кто живут между ними - животные и люди, должны жить по вечным природным законам, а не придуманными людьми.