Я не умею писать отзывы, потому что анализировать можно только по формальным критериям. Этому я не обучен и мне это неинтересно. Текст создан, он обретает жизнь. Как-то влиять на это бессмысленно.
Мне более интересны собственные мысли, которые навевает текст, а также разгадка того, что не было написано - но подразумевалось.
Разумеется, то, чём молчит автор, и то, о чём пишу я - две очень большие разницы. Друг за друга мы не отвечаем.
Сибирь - земля избранных
Я бы определил жанр романа как антиутопия с элементами эскапизма.
Утопия подразумевает описание передового (по мнению автора) общества - в романе, наоборот, подчёркнутый регресс. Общественный и технологический, но возвращающий избранное общество в патриархальный Золотой Век. Бегство от нынешнего состояния, которое ни с какой точки зрения не может быть названо нормальным.
Произошла катастрофа (излюбленный deus ex machina фантастов) - то ли рукотворная (проделки злых учёных), то ли космическая. Первый вариант предпочтительнее исходя из сверх-идеи романа, впрочем, внимание акцентируется не на самой катастрофе, после которой прошло несколько десятилетий, а все персонажи принадлежат ко второму-третьему поколению сибиряков, адаптировавшихся к последствиям. Эпицентром катастрофы - так называемого падения Звезды, стала Сибирь. Она обезлюдела из-за вымирания населения, масштабной эвакуации в Евроссию и сложившихся обычаев, препятствующих естественному воспроизводству. История замкнула круг и вернулось состояние начала русской экспансии в Сибирь
По одну сторону Урала - переполненные неприкаянными людьми и пустопорожней суетой города, по другую - полузабытое, обретающее мифические черты огромное пространство с разреженным населением. Сообщения между обоими частями страны практически нет - кроме формальной внутренней границы существует разница мировозрений, которая делает невозможным контакты между частями некогда единой страны. Персонажи романа путешествуют в обе стороны от границы, но из текста следует, то это исключение из правил. Для каждого из них это не просто перемещение в пространстве - это попытка понять своё предназначение через подчинение подсознательным импульсам. Им приходится быть заложниками невыполнимой миссии - соединения уже несоединимого, России без Сибири и Сибири без России. Приобретённый по другую сторону Урала опыт оказывается бесполезен. Подспудная трагичность выделяет эти персонажи из сложившейся и обретающей черты патриархальной гармонии общности сибиряков. Адаптироваться в после-звёздной Сибири могут только избранные, люди с особым складом характера.
Точнее, в сибирском романе нет явных следов привычных почвеннических утопий.
Она резко отличается от приземлённых, выстраданных мечтой о куске хлеба и воле крестьянско-кооперативных представлений Чаянова и Страны Муравии Твардовского. Романная Сибирь ближе к Беловодью староверов и искателей непонятно чего неизвестно где. Она имеет мистический оттенок общины приближённых к Богу. Уединившихся от мира, предоставивших миру идти своей дорогой - чтобы двинуться своим Путём. Пещеры терапевтов и ессеев в палестинских горах, православно-египетская пустыня, русская пустынь - вот откуда происходит эта Сибирь. Из представления, что за кругом городских стен, царства Князя Тьмы, есть ещё где-то нетронутая им страна, живущая по законам, данным ещё до грехопадения. И человек, очутившийся там, очищается от наносной скверны и уподобляется первым чистым людям.
Сибирь становится местом встречи Избранных, особой, чистой категории людей. Сибирская антиутопия приобретает манихейский характер. Если представить историю человечества как погружение во мрак материальных страстей некой изначально светлой субстанции, спуск по спирали Дантова ада всё глубже и глубже во тьму, к заточённому Люциферу как апофеозу Зла - то Сибирь являет собой обратный путь, наверх, к начальному свету. Если продолжать аналогию с "Человеческой Комедией", то Сибирь ещё не Рай, но уже Чистилище. Правда, в отличие от ревностного католика Данте, персонажи романа не уверены, что рай есть и они его достойны. Но они видели Ад - Россию, хотя бы первые его круги, хотя бы не воспринимая в силу привычки обыденность как метафизическую трагедию. Им есть с чем сравнивать. И в сибирской странной жизни они улавливают нечто принципиально иное, имеющее совсем другую природу.
"Жизнь есть страдание" - в романе эта индуистско-буддийская формула приобретает локальный специфический смысл. "Жизнь в России есть неосознаваемое страдание из-за бессмысленности существования, несовпадения высокого предназначения человека мелочному бытию"
"Есть Освобождение от страдания" - метафизика неожиданно обретает географические ориентиры, поскольку есть на несчастной Земле место, где человек может обрести самого себя. Это Сибирь. Но это особая география, поскольку передвижение в географических координатах означает одновременно перемещение души среди мистического ландшафта, который трансформируется в символы. И не все достойны войти в чистилище Сибири и выйти из него преображёнными. Иных она не пускает, от других требует непомерную плату. Но другого пути нет.
Сибирь - это место, где история человечества ещё не обрела необратимого гибельного характера, где человеческая цивилизация не успела укорениться, прорасти во все поры некогда существоващей идилии, окончательно разрушить её. Слишком мал был период тотального воздействия человечества и слишком слаб человек перед нетронутым природным массивом.
И истинное возрождение человечества начинается с Сибири. Со Звезды начинается евангельские "новое небо и новая земля", где после светопредставления будет жить освобождённый человек.
Два университета
Если сам по себе образ "после-звёздной" Сибири в целом не выделяется из пост-катастрофического набора фантастических реалий (опустошённая страна, люди в ней, живущие странным образом), то указание на некоторые явления вымышленного мира не относится к шаблонам.
Например - существование университета в городе Т. Очень странного университета в очень странном городе.
Согласно тексту, университет сохранился в городе с "до-звёздных" времён. Преподавательский состав отказался от эвакуации в европейскую часть России, надеясь, что их знания пригодятся оставшимся и выжившим. За прошедшие десятилетия деятельность университета претерпела серьёзные изменения. То, что появилось в итоге, ничем не напоминало ни одну из форм высших учебных заведений.
Вряд ли "после-звёздной" Сибири могли понадобиться академическая наука, отрасли знаний, относящиеся к управлению сложным современным обществом или нынешней техникой. Для Сибири в "Сибири", живущей патриархальными общинами, это оказалось невостребованным и исчезло. Сохранилась скорее традиция ознакомления с фундаментальными дисциплинами как с основой научного восприятия мира - от этого Сибирь не отказалась. В "после-звёздной" Сибири остался очаг современной науки - космостанция с непонятными функциями, скорее всего нечто вроде НИИ по изучению последствий излучения звезды. Она описывается изолированной от сибирской жизни - почти как орбитальная станция, висящая над мыслящим океаном Соляриса. Упор изменившегося университетского образования был сделан на прикладные знания, которые не требовали долгого изучения, давали быстрый практический результат и больше соответствовали прагматичному настрою мыслей нового населения. Одна из целей такого образования - воспитание и обучение необходимым навыкам выживания, то есть такого человека, который бы мог самостоятельно выполнить всю необходимую работу по обеспечению себя самого. Как можно понять из текста, в городе Т, самом сложноорганизованном поселении в Сибири, не существовало узкой профессиональной специализации. Практически каждый мог быть строителем, плотником, учителем, дворником и так далее, меняя род деятельности по своему желанию. Значит, школа и последующее обучение в университете успешно справлялись с такой задачей.
Обучение в университете стало добровольным и бесплатным - как и всё остальное в общине города Т. Профессиональные преподаватели составляли костяк университетской системы обуения. Одновременно с ними было сильно влияние непрофессионалов - интелектуальной элиты города Т., которые занимались собственными исследованиями или дополняли изыскания профессуры. Под эгидой университета был организовано непрерывное добровольное образование. Если школа была первой ступенью, то в дальнейшем человек сам выбирал - примкнуть ли множеству направлений-изысканий в университете города Т. или же заняться другой деятельностью. Создаётся впечатление, что социальный статус в городе Т. определялся в первую очередь вовлечённостью в своего рода "проект университет", а уж потом неразвитыми имущественными отношениями или властными амбициями. Учёные составляли высшее общество города Т. - как те, для кого это было работой, так и те, кто работал вместе с ними.
При всём этом роль университета не свелась к профессиональному обучению и клубу по интересам. Формы обучения и воспитания не прояснялись, они не более чем фон, но создаётся впечатление что университет послужил главным образующим элементом, вокруг которого постепенно сформировалась новая жизнь. Как многое другое, "за кадром" текста остался механизм, который позволил науке организовать общество, хотя бы в необычной форме. Если что-то когда-то выделило город Т. из опустошённой Сибири, сохранило ему жизнь и стало толчком к развитию в новом направлении - то это "университет".
Тут нужно хотя бы в общих чертах затронуть историю первого сибирского университета в Томске, потому что без реальной подоплёки не понять фантасмагорию романа.
Мне неизвестен другой пример из истории государства Российского, в коем бы учебное заведение такого ранга так решительно дистанцировалось бы от административных центров, власти вообще и сопутствующих им идеологических надстроек. Все российские университеты обязаны свои зарождением и существованием нуждам государства, как-то: поддержание имиджа России как просвещённой монархии в глазах Европы и обеспечению госаппарата европейски образованными кадрами чиновников, врачей и инженеров. Такими были Московский и Санкт-Петербургский университеты, а также все последующие в европейской части России.
Факт пребывания университета в российском городе имел не столько прагматическое значение, сколько символическое - высочайшее дозволенное право считаться культурным местом. Ибо спецификой российской культуры было то, что она насаждалась сверху - как агрономическая культура на девственной чужеродной почве. Просвещение на своей родине, в Европе шло в основном от третьего сословия, нарождающейся буржуазии, а уж потом использовалось как оружие монархии - во многом в интересах самого третьего сословия, так как только абсолютистская власть монархов смиряла гордыню дворян и держала в узде клириков. В России иноземное веяние имело своей опорой только монархию и европейски ориентированную аристократию. Просвещение казалось прекрасным средством мягкого преобразования дикой по-азиатски страны в цивилизованную европейскую державу. Русских к тому времени пороли так интенсивно, что жёсткие варианты европеизации эффекта не давали. Смысл университета заключался в слиянии импульса дозволенного просвещения сверху и, одновременно, стремления внизу быть благонамеренными в самом широком смысле - в том числе и в согласии "просвещаться".
Заигрывания с инородными ценностями и средствами их воплощения в долгосрочной перспективе редко заканчиваются успешно. Когда Российская империя начала импорт провсещения, по Европе уже бродил если не призрак коммунизма, то не менее опасное приведение вольнодумства. Новомодная зараза беспрепятственно проникала на Святую Русь, несмотря на все ухищрения матушек-государыней, их царских величеств и рвение полицейских исправников. А образованным русским не свойственен пиетет перед властью и желание пресмыкаться перед ней, иногда даже вопреки здравому смыслу. Казённый проект локального просвещения в каждом случае неизбежно превращался в рассадник вольнодумства и активной борьбы против споносоров этого же просвещения. История университетов Государства Российского - это амплитуда маятника от верноподданичества до борьбы с самодержавием и обратно, причём не один раз.
Почему для местопребывания первого за Уралом университета стал именно Томск?
Первоначально, в 1803 году местопребыванием был выбран Тобольск - тогдашняя столица Сибири. Примечательно, что с самого начала спонсором сибирского университета выступало частное лицо, правда весьма приближённое к дворцу - со скромной фамилией Демидов. Во второй половине девятнадцатого века, когда идея реанимировалась, Томск на пару с Омском лидировали по численности населения среди сибирских городов. При этом Томск успел уступить Омску и Иркутску в борьбе за чин региональной столицы, сдать свои позиции торгового центра. Комиссия по выбору места основания университета и сбору пожертвований в 1876 году рассматривала четыре города-кандидатуры: Иркутск, Красноярск, Томск, Омск. Исходя из стандартной логики насаждения просвещения в России, университет должен был принять Омск - эталон лояльности, крупнейший административный центр за Уралом, распространявший свю юрисдикцию на Западную Сибирь и Казахстан, требовавший множества образованных чиновников для решения сложной задачи окончательной интеграции этих территорий в российский геополитический массив. Неожиданно (или наоборот, весьма закономерно) против оказался омский генерал-губернатор. Он считал невозможным смешивать рассадник образования с цитаделью бюрократии. Похоже, в данном случае устами официального лица глаголила истина - государственность и просвещение в России, действительно, "вещи несовместные". В итоге идея университета воплощается в городе, который уже тогда оказывался вне главного процесса в Сибири - крестьянской колонизации юга и продвижения в Среднюю и Центральную Азию, воспринимался как реликт легендарных времён покорения Сибири. А после прокладки Трансиба в обход Томска спустя двадцать лет - действительно оказавшимся на обочине большой истории.
То, что казалось нелепым для России, на самом деле гораздо полнее и вернее отражало истинный первоначальный дух университетства. Во многом случайно Томский университет, как его средневековые собратья в Европе, расположился вне стольных градов и монастырей, вне давящего влияния государственного механизма и государственной идеологии. Первые университеты были порождением городов, очагами вольностей и антиклерикализма, и всю свою историю верой и правдой служили третьему сословию. Университеты в маленьких городках, в которых ничего более примечательного не было, создавали необходимый интелектуальный противовес огромным столицам с армиями служащих. Из них исходила разумная оппозиция и в поисках компромисса с профессурой и студентами власти были вынуждены корректировать свой курс. Таким образом благословенная Европа достигала своей излюбленной золотой середины, так срабатывала создаваемая столетиями система сдержек и противовесов во имя всего общества. Даже в Новой Англии были тщательно воссоздана схема противопоставления столицы как сосредоточения власти и университетских городков как сосредоточения учёности. Столь привлекательная для европейского мышления конструктивная оппозиция, которая превращается в сотрудничество - как аристотелевы тезис и антитезис преобразуются в синтез. И эта суть географической разделённости власти и университетов, которая так и не была понята Россией. Обычай обезьяничания без понимания тупо впихивал университеты в столицы и крупные города. В результате российские университеты теряли присущую им сверхидею и роль в обществе. Им оставался небогатый выбор - или служить кузницей кадров для государственного аппарата, или же воспитывать разрушителей этого аппарата - разумеется с тем, чтобы потом воссоздавать его заново. Они оказались заложниками политики, а не науки.
Томский университет имел шанс нарушить сложившуюся традицию. Он мог создать сибирскую интелектуальную оппозицию столичным веяниям. Грамотную, научно вывереную, основанную не на эмоциях и инстинктах, а на правильно понятой истории. Представить обширный восток страны не как поле битвы между столичными группировками, а как иную силу, способную аргументировать свой взгляд на мир и отстоять его. Но не создал. То ли такая задача была непосильна изначально, то ли не хватило времени - спустя сорок лет история всей страны повернулась таким образом, что устаревшими оказались не только средневековые представления о роли университетов, но и прежнее государственное устройство. Большевикам потребовалось не так много времени, чтобы все учебные заведения независимо от статуса и места расположения были вмонтированы в единообразный идеологический конвейер.
Спустя без малого 130 лет со дня основания Императорского Томского Университета в томской беллетристике неожиданно возрождается первоначальное представление о предназначении университета. Похоже, подспудно такие мысли никогда не умирали в Томске. Появляется фантастический облик университета, в котором учат не тому, чему во всей остальной стране. Учат тому, что нужно местным жителям. И к чему, может, стоит прислушаться остальной стране.