Ткаченко Константин : другие произведения.

Путешествие из Омска в Омск

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Трип 2012 года: шансон и омские дороги - Тара-правильный Омск - двухэтажная Тара - поход к Чудской горе, ее описание и история - прекрасное прошлое (ракета) - Иртыш и Прииртышский увал - мусульманин. Фото на http://sibariana.livejournal.com/tag/Чудская%20Гора
  
   Дураки (шансон) и дороги
  
  Похоже, в нашей области самые вероятные ассоциации при слове "путешествие" - разбитый вдрызг асфальт и шансон в салоне транспортного средства. И, знаете ли, они как-то удивительно сочетаются при этом...
  
  В июне мне пришлось проделать две с половиной сотни километров до Окунево по правобережью и четыреста до Знаменского - по левобережью Иртыша. Вид западно-сибирской равнины таков, что если человек заснёт и очнётся через тысячу километров, то он не заметит разницу в пейзаже за окном. За окном будут проплывать весёлые березовые колки среди полей, тополёвые лесополосы, придорожные серые деревушки, стада коров, километровые знаки, цифры на которых вроде бы обозначают перемещение в пространстве, но при этом расстояние от исходной точки маршрута до конечной всё равно остаётся как бы за миллионы световых лет.
  Состояние дорожного покрытия дополнительно уверяет сознание в этой иллюзии. Оно одинаково плохо - точнее, плохо разнообразно, но удручающе однообразно препятствует движению. Вдавленные колеи сменяются выбоинами на асфальте, выбоины плавно переходят в окончательно разрушенные участки, стыдливо - как фиговым листком - прикрытые щебенкой. Потом всё повторяется в иной комбинации, снова и снова. Машина непрерывно тормозит, лавирует между ямами, идёт по встречке, выезжает на обочины в тщетной попытке оспорить действительность, найти безопасный и быстрый путь там, где его нет в принципе.
  Унылая плоскость равнины и удручающая неспособность разогнаться. Чтобы преодолеть пространство - согласитесь, в этом есть нечто...
  Музыкальный рефрен такой безнадежности - шансон.
  Поскольку я страдаю модным ныне типом умопомешательства - поиском заговора во всём и вся - то незатейливые песенки под три аккорда кажутся мне совсем не случайными. Их появление и распространение кому-то очень нужно.
  Я уж не рассматриваю блатняк, к которому шансон восходит генетически, как символ веры и "Капитал" воровского образа жизни. По образу и подобию воровского круга с тюрьмами выстроена жизнь в России, где высшая каста является принципиальными ворами, которым работать и что-то создавать "в падлу", но зато они имеют право пользоваться трудом "мужиков" - всего работоспособного населения. Ну, там ещё опущенные для остроты жизни и тому подобное . Несмотря на то, что воровское мурло прикрыто лоском респектабельности, оно всё равно проявляется во всех деталях жизни и чувствуется весьма остро. Поэтому любовь сограждан из "мужиков" к блатняку меня сильно удивляет (как не удивляет любовь к оному среди элиты). Это как бы евреи в нацистских гетто с упоением распевали бы "Хорст Вессель" и коллекционировали грамзаписи фашистских гимнов.
  Речь всё-таки о шансоне (простите, милые моему сердцу подлинные французские шансонье, которые в гробу переворачиваются от такого употребления слова в варварской Тартарии). То есть - об адаптации воровской морали к мировоззрению "мужиков", лайт-версии для быдла. Тут отсутствуют наиболее одиозные черты блатняка, могущие покоробить нежные души идеологически обрабатываемых - например, прямой призыв воровать или сношать всё, что шевелится. Быдляк, оно конечно, делает и то и другое, но в статусе "голубого воришки", которому немного совестно от того, что он прибирает то, что плохо (с его точки зрения) лежит и ходит налево. Совестно совсем немного, как раз в той степени, чтобы считать себя типа порядочным человеком. Самоуважение к себе, любимому, как к настоящему и крутому мужику в шансоне присутствует. Беда только в том, что объективно такого уважения быть не может. Персонаж шансона и его слушатель - типичное быдло по морали, профессии и социальному положению.
  Я не припомню шансон, в котором бы упоминалась хотя бы одна профессия кроме шоферской. Нет ни монтажников-высотников, строителей, моряков, геологов, обычных персонажей песен моей юности. Нет, поймите правильно, я чрезвычайно уважаю людей, способных водить машину, особенно профессионально - поскольку абсолютно лишён реакции, чувства расстояния и умения собрать что-то сложнее мясорубки. Но представление о том, что только шоферская профессия является единственной достойной настоящего мужчины, заставляет задуматься. То есть, восхваляется человек, который только обслуживает? Автомобили сами по себе ничего не производят, они предназначены только для перемещения грузов, для обычного обслуживания. Они необходимы, как необходима человеку кровь, разносящая кислород по органам тела. Функция архиважная, без этого нельзя - а где. Позволительно спросить, где всё остальное - где производство-то? Об уровне понимания шансона свидетельствуют тот факт, что шансон не задаётся такими вопросами - мол, всегда будет то, что будут перевозить мужественные немногословные мужики на своих стальных конях. А если не будет? Переход населения к извозу в любой экономике считается признаком её деградации - это единственный доступный способ обслуживания, где можно заработать хоть что-то. И выходит, что шансон не замечает развал экономики, превращения населения в обслуживающий персонал.
  Шансон даже не понимает, что смысл существования воспеваемой им свободной жизни - дороги - не появляются и ремонтируются сами по себе. Они типа есть изначально и пребудут вечно. А ведь дороги-то становятся всё хуже, можно увидеть, так сказать, в натуральную величину, их конец, когда они превратятся в расплывающиеся насыпи. Тогда вместе с ними уйдут персонажи шансона и его почитатели. Но пока эта зависимость не осознается. Пока будет шансон - дороги ремонтироваться не будут, ибо воспитываемое (а это именно воспитание!)на нём население не в состоянии сделать простейшие логические умозаключения.
  Шансон и дороги - сочетание вроде "стрелы Аримана", описанной Ефремовым в "Часе Быка", то есть цепи обстоятельства, каждая последующая ступень которой только ухудшает положение - из-за того, что в момент выбора отсекаются лучшие и оптимальные возможности.
  Шансон и дорога - две стороны ленты Мёбиуса. Которая на самом деле состит из одной стороны и замкнута на себя самоё.
  Так что всё правильно:
  "Шансон и дороги - близнецы -братья.
  Кто более истории ценен?
  Мы говорим шансон - подразумеваем дороги.
  Говорим дороги - подразумеваем шансон". (почти (с) да прости меня Владимир Владимирович....
  Дорога в России сейчас - это не символ сакрального движения в каком-то направлении, она превратилась в знак примитивного обыденного перемещения из одного пункта в другой. Прорыв в неизвестность сменился суетой муравьиной тропы, по которой гуськом взад-вперед заданным маршрутом бегают безмозглые носильщики. Всё равно в ней нет смысла - нет смысла в перемещении товаров и денег там, где нет настоящей экономики, где нет жизни. Там, где воля и разум материализуют человеческую энергию в предприятия, где создаётся что-то новое - туда дороги притягиваются как орбиты космических объектов попадают в сферу притяжения звезд и больших планет.
  Поэтому нет смысла в хорошей дороге. Она достаточна в таком виде, в котором она есть - разваливающаяся на части, не способствующая, но скорее препятствующая движению. Дорогу обрамляют заросшие сорняками поля, развалины животноводческих комплексов, в которых фермы торчат как ребра скелета динозавров., посеревшие от ветхости деревушки. ..
  Я спасался от шансона старыми записями. Воткнул в уши затычки наушников и перелистывал советские альбомы на электронной книге. Исключение сделал только для Богушевской, последней из могикан хорошего вкуса и настоящей страсти к творчеству.
  Крылатов, Рыбников, Тухманов. Пахмутова, ранние Аквариум, Наутилус. Удивительно, как рядовая советская эстрада мощно звучит на фоне эстрады современной. (я не идеализирую советскую эстраду, 90% в ней составляли номенклатурные подделки - но всё-таки 10% были настоящими: сейчас на настоящее я не дам и одного процента). Вроде бы рядовые песни рядовых исполнителей, стандартные записи, выполненные на стандартном оборудовании - весьма небогатом по сравнению с современными ему западными производителями и совсем уж примитивным по сравнению с днем сегодняшним.
  Поражала сложность внутреннего мира тех, кто пел, и тех, кто это слушал. Песни были о любви, о том почти религиозном чувстве вселенской благодати, которая снисходит на человека и без которой жизнь пуста. (в жизни, оно конечно, всё не так, но на то и песня, чтобы в ней было всё не так как в жизни). Просить о любви может только человек, у которого есть всё остальное - дом, работа, творчество, увлечения, уверенность в завтрашнем дне. Голодный сперва просит о хлебе. Бездомный - об угле. Вот эта уверенность, что всё земное уже доступно телу и это душа взыскует гОрнего - так остро воспринимается сейчас, когда телу доступно не так много, когда жизнь примитизирована до уровня шансона, а любовь опошлена до секса. Пелось для людей, много знавших, причастных настоящему творчеству, что составляет кульминации настоящей работы. Такие люди чувствуют фальшь, как чувствует применение неправильного оборота речи те, кто много читает, и те, кто замечает сбой в ритмичной работе механизма. И такая любовь как благодать воспринималась как дар, и петь о ней имели право те, кто были отмечены этим даром (так хотя бы считалось - что у творца обязательно должен быть талант). В такой системе ценностей представление о том, что песню можно спродюссировать, написать для определенной группы потребителей и получить за счёт этого успех - казалась тогда кощунством: любовь не может быть за деньги, песня о ней может породить только искреннее чувство, а не желание заработать.
  Я заключил себя в капсулу времени. В ней просуществовал до самой Тары. Смотреть на настоящее было неохота.
  
  Тара - "правильный город"
  
  Тара кажется мне "правильным" городом.
  Я вырос в мегаполисе, связан с ним всеми фибрами души и поэтому теоретически моё подсознательное ощущение "правильности" должно быть связано с широкими проспектами, заполненными машинами и праздничной толпой, силуэтами высоток, закрывающими небо, лихорадочным биением торопливой жизни. Однако я считаю Омск "неправильным". А вот среди
  Наверное, дело в Нефтяниках, том месте, где я на самом деле осознал себя - а настоящие Нефтяники десятилетия назад были скорее тихим пригородом, чем естественной частью мегаполиса. То же самое можно сказать о множестве других мест в Омске, отчего их обитатели вступали в центр города с внутренней робостью - слишком часто я слышу интонацию неприятия Омска как мегаполиса среди реальных и виртуальных знакомых. "Омска" как единого целого никогда не было, а на протяжении моей жизни множество окраинных деревень, старинных мещанских улиц, заводских поселков и масса приезжего населения в панельных новостройках медленно сплавлялись в нечто относительно однородное и действительно "городское". Так что моё представление об Омске. Несмотря на всю парадоксальность, может быть присуще не только мне.
  "Мой" город - тихие неширокие улицы, утопающие в зелени, дворы в обрамлении двухэтажных домов, парки и аллеи, множество потаённых мест в зарослях лопухов, среди сараев и беседок. Дворовые компании, школы, до которой можно добежать за несколько минут, круг знакомых, который включает в себя всех обитателей соседних улиц, явственное представление о репутации собственной семьи и необходимости соответствовать ей - таков был замкнутый мирок Нефтяников, который сохранял внутреннюю структуру маленького городка, хотя внешне был открыт всему миру. Настоящие Нефтяники всегда были как некая структура- крепость с целым рядом концентрических стен: чтобы пробиться на следующий уровень, нужно преодолеть внешние преграды. Между Омском, "городом", как называли его старожилы-нефтяники, и сердцем Нефтяников всегда находилось несколько препятствий, которые мешали чужаку беспрепятственно войти в замкнутую жизнь. Советский район отделялся от собственно Омск остатками рощ в район сельхоза, что давала ощущение совсем другого населенного пункта. Стандартная панельная четырех-пятиэтажная застройка Советского района сильно отличалась от двух-трех этажной застройки самих Нефтяников и разница эта бросалась в глаза. И, наконец, в самих Нефтяниках было несколько кварталов по проспекту Культуры и Малунцева, которые воспринимались как подлинный центр городка, сосредоточие его традиций. Жители этих мест подсознательно ощущали иерархию места, чётко отделяли "центровых" нефтяников от окраинных, а настоящих людей, то есть обитателей городка, от прочих омичей.
  А ведь стоило пересечь квартал от Малунцева до проспекта Мира - и "внутренние" Нефтяники заканчивались, и начиналась настоящая городская жизнь. Стоило закончить школу - как человек окунался в ритм учебы или в работу сверхсовременного производства. Но внутри настоящих обитателей Нефтяников, наверное, всегда сохраняется маленький уютный угол, куда хочется вернуться, ощущение настоящего теплого дома и своего двора. У меня есть такие места в Нефтяниках, хотя бы я не был там десятки лет.
  Моя любовь к старому Омску может произрастать из поиска таких же мест. Я раньше много бродил по Омску, без особой цели и смыла, но в своих похождениях меня угнетали кварталы панельных многоэтажек, которые мне напоминали комфортабельные казармы и фабрики проживания, Зато я любил задерживаться в одноэтажном Омске или в заводских поселках, присаживаться на чужие скамейки, отдыхать в тени разросшихся рябин и сиреней, ходить по пыльным теплым тропинкам среди лопухов, чуять запах дровяного дыма среди прочих ароматов города. Мне было любопытно представлять местную жизнь - совсем не похожую на ту, что мы считаем городской, тесную связь соседств, родства и кумовства, которая опутывала человека от рождения до смерти, чувства людей, проживших целые исторические эпохи на одном месте, в одном доме, под одними покосившимися воротами. Мне кажутся родными старые заводские поселки из двух-треэтажных домиков с эркерами и лепниной, тесные заросшие дворики в окружении тополей и невысоких домов, виды на улицы, над которыми смыкаются кроны деревьев, тихую и размеренную жизнь, раздолье для детворы.
  Такой внутренний уют я нахожу в маленьких городах.
  Несмотря на осёдлую однообразную жизнь, я повидал их немало. И всегда спокойно встраивался в замедленный ритм жизни, вовсе не тяготясь отсутствием острых ощущений, постоянному догляду соседей и просто встречных на улицах, необходимостью соответствовать представлениям местных о том, как я должен выглядеть, какую должен играть роль. Даже к тому, что продавщицы - и вполне молоденькие - бойко стучат костяшками счетов, подсчитывая стоимость обеда, старушки до ужаса любопытны и сканируют чужака почище заморского рентгена, мужское население праздно наливается пивом на улице, коты на удивление деловиты и целеустремленны, а собаки норовят цапнуть мои кроссовки из-под ворот (а я втихомолку играю в игру своей юности - попасть незаметно с носка в собачий нос! Блин, Гринписа на меня нет...).
  Так было и в Таре.
  В Таре сохранились приметы моего прошлого, которые ныне исчезли в Омске. Детвора явно не стеснена ограничением сидеть "во дворе" и спокойно совершает кругосветные путешествия по улицам. Дома на центральных улицах отданы музеям (ну хоть в Омске с этим всё в порядке) и школам искусств. Центральная улица выходит на мемориал павшим в великой Отечественной - надо ли напоминать, как старательно вычищена память об этой войне в Омске. Даже дедушка Ленин привычно поднимает руку в безмолвном призыве к чему-то. Российский триколор над зданием администрации развевается над лепниной с гербом РСФСР - гадай, мол, сам, какая ноне в городе власть...
  Вдобавок, Тара выгодно отличается от Омска господством лиц славянской и татарской национальностей - и практически полным отсутствием прочих. Это снимает чувство потенциальной напряженности, которое держит тебя в мегаполисе. Люди кажутся своими.
  
  
  Двухэтажная Тара
  
  Но Тара, разумеется, не старый Омск. Это совсем другой город со своим лицом.
  То, что бросилось в глаза лично мне - обилие двухэтажных деревянных старинных домов в центре города.
  В моем представлении двухэтажный дореволюционный дом в Омске - скорее исключение, чем правило. Я не могу настаивать на моей точке зрения, так как мои воспоминания относятся к восьмидесятым годам, когда новое строительство изрядно подчистило центр города от старой застройки. В прошлом могли быть (не отрицаю) целые улицы, застроенные двухэтажными домами - но я лично этого не застал и потому всегда представлял старый Омск одноэтажным: двухэтажные кирпичные дома сосредотачивались на центральных улицах, а в омских форштадтах лишь кое-где возвышались двухэтажки над железными крышами одноэтажного города.
  На старинных улицах Тары кварталы двухэтажных домов. Ну, кварталы - это я для красного словца, но три дома подряд - явление обычное.
  Тара кажется оплотом другой строительной традиции, которая никогда не была свойственна Омску, а затем была окончательно утерян в нём.
  Тара - оплот древодельства, умения строить из дерева. А Омск - нет.
  Это не кажется удивительным, зная историю Омска. Да, его поселение пополнялось за счёт тарчан и крестьян Прииртышья - но какова была их доля и на самом ли деле они обосновывались в самом городе, в его форштадтах? Статус Омска как города долго был неопределен, он был слободой при крепости, в первые годы его существования переселенцев из Прииртышья садили на землю - а из формального поселения "Омск" они расселялись по окрестным деревням.
  Население слободы, а потом и города, формировалось не из старожилов, которым древодельство было привычным, а из приезжих "расейски" - отставных солдат, чиновников, вольных переселенцев, позже возник поток жителей других сибирских городов, перебиравшихся в административный центр Западной Сибири. Большинство из них могли срубить избу, но вот тяга сделать из неё шедевр, удачно спланировать и украсить - явно отсутствовала. Они не были мастерами, которым хочется делать всё лучше и лучше, они были потребителями - в чем, разумеется, не виноваты. Омск, как город "присутственный", чиновничий тяготел к имперским стандартам в строительстве, которые отнюдь не жаловали народные приемы в строительстве. В итоге в Омске не сложилось представление о деревянном строительстве как зодчестве, как ремесле на грани искусства - как, например, в Томске или в таре.
  Омск был вынужденно деревянным, он даже имел достаточное снабжение лесом с верховьем Оми. Но большинство сохранившихся омских старинных домов просты по форме - они утилитарны. добротны, в меру украшены резьбой и могли бы казаться образцами своего стиля, если бы не знать о строительстве в других местах. Деревянное зодчество Омска словно застыло на достаточно низкой стадии, не испытывая тяги к совершенствованию. Статус Омска к тому же требовал совсем иного строительства - каменного и кирпичного, только в таком виде русские воспринимают понятие монументальность и обозначают государственное присутствие. И это обстоятельство тоже тормозило развитие деревянного зодчества.
  Правда, эпохальная и драматичная борьба Омска за кирпич, за производство качественного кирпича в достаточном количестве, насчитывает без малого триста лет - и почти всегда Омск проигрывал. Город, стоящий на глине, кирпич делать не умел. Качественное кирпичное строительство относится к рубежу девятнадцатого и двадцатого веков.
  При Советский власти частное деревянное строительство угасло - дефицитный лес был нужен для строительства предприятий, на долю населения приходились остатки, а те расходовались на унифицированные бараки и тому подобные строения. Домов строили не меньше, но применялись уже совсем иные технологии - вроде "засыпушек", в которых стены создавались двумя рядами досок, а пространство между ними засыпалось шлаком с опилками. Так понимание дерева как конструктивного и эстетического элемента было утеряно окончательно.
  А когда в городе появился рынок древесины, свободные деньги и возможность строить беспрепятственно - общественный вкус продолжал городить примитивные дома барачного типа,, только большие.
  Тара, наоборот, всю историю своего существования имела население, связанное общностью происхождения, преемственностью и единой культурной традицией. Вдобавок - достаточно богатое и образованное, хотя бы в числе своих купцов. В этой среде поддерживались и развивались технологии деревянного строительства - весьма сложные, требующие долгого обучения и многолетней практики. Можно сложить сруб так, что он окажется необитаемым из-за сквозняков и рассыплется через десяток лет - а можно и так. что он простоит столетия, а его бревна будут звенеть от крепости. Сие есть великое умение, переходящее в искусство, не меньшее чем программирование на компьютере. Утилитарная технология не может останавливаться на пользе и целесообразности. Она неизбежно стремится к пониманию себя как к факту искусства.
  Деревянное зодчество имеет все возможности для проявления вкуса и приложения таланта, пусть даже это не бросается в глаза. Включенность в городской ансамбль, пропорции зданий, архитектоника проемов, украшения ставен и наличников, включение резьбы на плоскость стен - тут есть масса способов сделать здание "красивым". Такая городская среда формирует определенный эстетический уровень, который подсознательно ощущают коллеги и следующие поколения строителей. Ниже такой планки опускаться зазорно, под неё подстраиваются инстинктивно.
  В Таре сохранился вид города начала двадцатого века, в меру просторного, очень уютного и по своему гармоничного.
  Статус районного центра в тени мегаполиса не дал шанса развиться Таре, что, без сомнения плохо, но позволил сохранить бОльшую часть старинной застройки. Я не восхищаюсь тем, что местные жители живут в домах, построенных во временах их прадедов - в этом мало что найдешь приятного. Разумеется, такие дома должны быть радикально реконструированы - в том случае, если они предназначаются под жилье, а не под музеи и гостиницы для интуристов, жаждущих вкусить наваристой сибирской экзотики. И все же, и все же...
  От такого города становится теплее на душе.
  Тара продолжала строиться из "настоящего" дерева в советское время. Да и сейчас всюду видны новые дома. Значит, жизнь в городе есть. Старые традиции продолжают существовать. Я видел много домов, наличники которых украшает резьба - в Омске такого уже не встретишь. Когда-то резьбы над проемами имела магическое значение. Потом превратилась в элемент украшения - таковы старинная застройка в Омске. Для того времени дом без резьбы казался голым и некрасивым. В советское время резьба с домов исчезла вовсе вместе с представлением о том, что дом должен быть не только удобен, но и красив. И уже вряд ли возродится...
  
  Поход к Чудской горе
  
  О Знаменском мне сказать нечего. Такова беда всех праздных путешественников, которые минуют населенные пункты по пути к другой цели. Хотя местный житель может много чего поведать о своих родных местах. ..
  Тем более, что собирался наутро я покидать Знаменское по Иртышу. А пристань находилась за несколько километров от самого села. Туда я прямо и направился - сперва вниз по склону террасы, на которой лежит Знаменское, а потом по пойме.
  Карта уверяла меня, что от пристани есть дорога в сторону Богочаново. На этом строился мой расчет - сперва точно определить место, с которого я завтра буду уезжать в половине одиннадцатого, а уж потом заняться увлекательным распутыванием грунтовок и троп, которые должны были (хотя бы в теории) привести меня к Чудской Горе.
  Трип обещал быть увлекательным. Потому что я пока был уверен только в двух фактах.
  Первое - Чудская Гора находилась где-то в районе села Богочаново Знаменского района Омской области, по каковой причине обнаруженная во время раскопок археологическая культура получила название богочановской.
  Второе - Чудская гора располагается вблизи какого-то дома отдыха "Дружба", двести метров на северо-восток.
  И то, и другое могло быть не совсем верным, то есть завести меня в сторону от правильного пути, а в условиях цейтнота это могло иметь последствия в виде ночёвки где-то в лесу в гостеприимном обществе изголодавшихся комаров. Поиски Чудской Горы для меня имели не только познавательный. Но и насущный интерес: раз гора, то это место возвышенное, следовательно обдуваемое, следовательно, относительно избавленное от комаров. Сим силлогизмом я надеялся справиться с природой.
  Впрочем, пока комары не досаждали, их обязанности исполняли оводы и мухи. В таком окружении я прошлепал километра три до дебаркадера, убедился, что он на месте, полюбовался на работу парома и начал оглядываться в поисках дальнейшего пути. На севере располагалась миленькая горка - надпойменная терраса, по гребню которой высились крыши домов Солдатки. Асфальтированная (в лучшее время своей жизни) дорога вела туда.
  Хмельной воздух свободы сыграл с профессором Плейшнером злую шутку, пардон, долго подмывал меня покинуть цивилизацию и пойти прямо по пойме вдоль русла на север. Чудская Гора по топографическим описаниям выходила как раз на пойму - зная её, так сказать в лицо, я бы так и сделал, изрядно сократив путь - и заодно получив бонус в виде переправ через топи, сквозь заросли и прочее, что вполне бы удовлетворило мою страсть к приключениям. . Благоразумие победило тягу к мазохизму, тем более, что встреченный паренек дал чёткие указания - идти по дороге, подняться на гору, пройти кладбище и далее выйти на "дорогу" к Богочаново. Я не уточнил, что мой чичероне подразумевает под дорогой, и доверчиво продолжал идти по асфальту, пока не узрел впереди телевышку над Знаменским. Пришлось возвращаться.
  Дорога на Богочаново оказалась колеёй в траве. По карте эта дорога (?) должна была упереться в берег подковообразного озера Ныр, после чего обогнуть подкову в замкнутой части и привести к Богочаново на другой стороне подковы. В качестве дополнительной приметы можно ещё упомянуть свалки по обе стороны. Несмотря на это, дорога была на удивление оживленной, меня обгоняли машины, а навстречу шли уставшие рыбаки. Под их подбадривание: "Туточки недалече" я пересек поле и обнаружил впереди ленту из берез на обрыве над Ныром. Вниз уходил крутой обрыв к узкому длинному озеру. Рыбаки плотно обложили немногие съезды машинами и палатками. От воды доносились шлепанье весел и бубнение голосов. Ныр в определенном отношении пользовался популярностью.
  Я обогнул закругление Ныра и вышел к Богочаново. Деревушка явно имела некогда бОльшие размеры и пару улиц, тянувшихся вдоль Ныра. Сейчас обитаемыми в ней казались полтора десятков домов в окружении заброшенных срубов и участков, заросших травой в рост человека. Сохранившиеся дома носили следы заботы: были ярко раскрашены, подновлены, смотрели на улицу бодро и уверенно. У крайнего домика я получил указания - идти прямо по дороге, а после лагеря Дружба поворачивать налево. Тут я начал успокаиваться - всё таки выбранный мой маршрут оказался правильным. Правда, было уже девять вечера и я начинал напоминать самому себе муравьишку из сказки Толстого - того самого, что спешил домой до захода солнца. Ну, вроде бы финишная прямая, последний рывок.
  Полевая дорога торжественно превратилась в грунтовый профиль рыжего цвета. ..Не хотел бы я оказаться в этой глине в распутицу... Дорога и две линии электропередачи по бокам вывели меня к лагерю. Бывший пионерский лагерь выглядел как в годы моего октябрятско-пионерского детства: деревянные корпуса, удобства на улице - и всё за крепким забором. Его обитатели зажигали на дискотеке.
  Я вышел к углу ограждения и принялся рассматривать скат террасы, по которому мне предстояло обогнуть лагерь. Какой-то мужик поинтересовался, куда это я на ночь глядя. Потом он подтвердил, что Чудская Гора рядом . Предложил провести по лагерю и попутно дал ценное указание, которому я, каюсь, не придал должного значения : "ну, там внизу, неприятный участок. Сам поймёшь".
  От ограды лагеря вдоль Ныра шёл длинный узкий мыс, постепенно снижавшийся до прибрежного уровня. Еле заметная тропка вела по густому земляничнику, зарослям малины и шиповника. Я бодро бежал по траве, пока в самом низу спуска не ощутил под ногами чавканье. Я пытался рваться как лось в трясине, пока по колено не очутился в какой-то яме, заполненной водой. Откомментировав происшествие должным образом, и выбравшись обратно, я понял, что джинсы мокры по колено, а заляпаны грязью - по пояс. Матометр зашкалил в очередной раз....Пришлось раздеться до трусов, переобуться в сланцы и в таком виде форсировать водную преграду. Местные комары обрадовались этому обстоятельству. В их облаке я прибился через рогоз, прочую болотную растительность в заросли кустарников, а оттуда - на луг. Горы перед собой не увидел, она осталась правее - куда мне и надо было брать при переправе, чтобы не вымазаться как свинье. Так что я подобрался к Чудской горе чуть сбоку, со стороны склона и по инерции взлетел наверх.
  Все, добрался. Это плюс.
  Минус - полдесятого вечера, усталость, мокрая и грязная одежда, комары.
  Поскольку обустройство ночлега и путь обратно не представляют интереса для широкой публики, то я упускаю эту часть и перехожу от затянувшегося предисловия непосредственно к рассказу о Чудской Горе, точнее - о своих личных впечатлениях.
  
  Описание Чудской Горы
  
  Сперва о самом месте. Чудская гора - останец, то есть возвышенность на берегу Иртыша, остаток древнего крутого берега. В современном состоянии это длинная (метров двести-триста метров) и узкая (от десяти до тридцати метров) гряда, вытянутая примерно на восток. Высота её от десяти до пятнадцати метров, склоны очень круты, от сорока пяти до шестидесяти градусов. Гора может считаться продолжением надпойменной террасы над Ныром, длинным мысом, выступающим далеко за пределы существующей возвышенности в сторону нынешнего русла Иртыша. Но пуповина между высоким берегом, на котором стоит лагерь "Дружба", и Горой давно размыта - между ними заболоченная низменность шириной метров пятьдесят и участки низкого берега с обеих сторон. С юга вплотную к Горе подступают воды Ныра - не чистой воды, а зарослей кувшинок. Я завяз по щиколотки и не смог подобраться к урезу. С остальных сторон Гору окружает низкая пойма Иртыша: луга, полосы кустарника, одиночные деревья.
  В незапамятные времена Ныр был руслом Иртыша - или ответвлением от него. Иртыш в современном виде сформировался 12 тысяч лет назад, после отступления ледника и осушения Западно-сибирской равнины. Современные формы рельефа относятся к более позднему времени. Потом Иртыш покинул русло в Ныре и проточил более короткий путь, параллельный существующему. Во время прокладки нового русла Иртыш обтесал высокий берег с восточной и северной стороны до такой степени, что от него осталась только узкая гряда. Тогда же была размыта перемычка между материком, где стоит лагерь Дружба и Горой. Осталась гряда, возвышающаяся над поймой Иртыша, прикрытая со всех сторон топями и озером. В дальнейшем Иртыш буйствовал в пределах свой низкой левобережной поймы, сохраняя связь с Ныром через протоки. По карте от Горы до нынешнего русла километр с небольшим, с Горы Иртыш не видно - его заслоняют кроны деревьев.
  Строение самой горы достаточно интересно: она расчленена широкими ложбинами (промоинами?) на три части. Первая. Считая от тропы - своего рода пандус, естественный подъем треугольной в плане формы. Пандус не достигает полной высоты Горы и обрывается на широкой ложбине. Далее идёт более возвышенный прямоугольный участок длиной метров тридцать и - снова после ложбины - начинается сама плоскость горы. Я не рискну предположить, являются ли ложбины естественными или искусственными, но они весьма уместны и придают Горе трехчастное строение со смыслом. Каким - другой вопрос....
  
  Пандус совсем лишен деревьев, на следующей возвышенности деревья растут только на северном склоне - со стороны Иртыша, открывая прекрасный вид на излучину Ныра. А вот центральная часть заросла мощными березами. Недавно по Горе прошёл пал, прикорневые участки стволов обгорели, хотя деревья зеленеют, но чувствуется, что пожар подорвал их крепость. Несколько стволов рухнуло, часть стоит без листьев.
  На самой Горе, центральной и самой возвышенной части, видны следы искусственных сооружения. По обеим сторонам рвы и оплывшие валы отсекают от Горы предполье шириной метров в десять-пятнадцать. Валы и рвы идут поперек вытянутой оси Горы. За валом со стороны пандуса видны ямы - следы раскопов землянок. Ямы разного размера и назначения попадаются часто, вдобавок по самому краю центральной части со стороны Ныра идет неглубокая траншея. Большинство ям давно заросло и оплыло. Чудскую Гору посещало несколько археологических экспедиций плюс неучтенное число черных археологов. Были ли последние здесь - не знаю, похоже, что в данном случае это просто страшилки. Сомневаюсь, что группа товарищей с лопатами и металлоискателями незамеченными обогнёт по периметру лагерь Дружба, в котором, кстати, полицейский пост, а потом беспрепятственно будет копаться на виду у нырской рыболовной братии. Зная деревенские нравы, я не сомневался, что проход даже скромного и тихого пешехода вроде меня, будет занесен в коллективную базу данных местных сплетен, и я буду пребывать в ней до смерти последних носителей информации - еще четверть века минимум.
  Я встретил несколько кострищ, свежих, не заросших, в трогательном окружении стеклотары. То ли рыбаки, то ли краеведы-экстремалы типа меня, хорошо подготовившиеся для расширения сознания в процессе общения с Хозяйкой Чудской Горы.
  
  История Чудской горы
  
  Когда здесь появились люди - никто не скажет с уверенностью.
  Старейшая в Омской области палеолитическая стоянка Черноозерье расположена в паре сотен верст южнее - в нынешнем Саргатском районе. Её обитатели застали таяние ледника. Более ранних следов пребывания человека поблизости нет, что объясняется вовсе не тем, что человеку тут нечего было делать, а тем, поиск следов бродячих охотников за ледниковой фауной в безлюдной Сибири является занятием бесперспективным. К тому же лесная кислая почва уничтожает костные остатки, археологические памятники каменного века сохраняются только по берегам рек, в местах, свободных от леса и тайги.
  Места вдоль Иртыша всегда привлекали к себе животных. По пойме шли миграции мамонтов, сайгаков и северных оленей, прочей аппетитно-копытной фауны; за стадами следили хищники, стаями и в индивидуальном порядке. В поток буйной жизни вписывались охотничьи отряды. Чудская Гора могла служить для них наблюдательным пунктом, с которого тогдашняя тундростепь обозревалась на десятки километров, благо в то время она могла быть выше и иметь бОльшие размеры. Сомнительно ожидать от Горы, чтобы она имела следы жилищ - люди предпочитали выбирать для землянок и яранг места в укрытии, в ложбинах, на южных склонах, мало-мальски защищённых от зимних ветров.
  Потом великий ледник рухнул, тем самым открыв на север путь рекам и лесам. К сожаленью - и болотам, отчего фантастически богатые травой и животными тундростепи - как африканские саванны нашего времени - обратились в трясины, которые казались аборигенам обиталищем злых духов. Из топей исторгались тьмы и тьмы кровососов, они были пусты и необитаемы дичью, вдобавок непроходимы. Болота в Западной Сибири превратились в настоящие моря, простирающиеся на сотни километров. Поле жизнедеятельности человека сузилось в тайге до речных долин и приозерных низменностей, местностей с естественным дренажом, к которым тяготели копытные. Тогда же сибиряки освоили рыбный промысел, тем самым обеспечив себе гарантированный источник питания.
  Урманная Сибирь пространна - но весьма ограничена в местах, где можно жить. Урманы и болота занимают её почти всю, но если оценивать их с точки зрения обеспечения существования человека они имеют такую ценность как каменистая или песчаная пустыня. Жизнь возможна только в долинах рек или вблизи озер, где воды дают рыбу, пойма кормит диких копытных или стада скота, в старицах живым облаком множатся перелетные птицы, а прилегающие леса дают всё необходимое для строительства и обогрева. Реки - естественные пути как летом - по воде, так и зимой - по льду. История урманной Сибири - это история речного населения.
  При таком взгляде становится понятна значимость Чудской Горы для тех, кто стал осваивать новые ландшафты, шёл вместе с лесами на север и оседал в долинах Тобола. Ишима Иртыша и Оби, когда они успокаивались в своих руслах. Чудская Гора - кормилица кочевых охотников на мамонтов, превращалась в крепость оседлых охотников и рыбаков. Пост-ледниковая эпоха пролегла в истории Сибири контрастной границей - сменилось население, изменились промыслы, начала складываться новая цивилизация северных лесов. Это и дом, у порога которого, в старице, рыба сама запрыгивает в челны рыбарей; это и естественная крепость, господствующая над Иртышом, устьем Оши, иртышской поймой.
  Если оторваться от Чудской Горы и взглянуть на происходившее тогда в масштабе двух континентов - Евразии, то она окажется в обширном ареале сложения общности людей, которых можно назвать уралькой расой (по антропологическим особенностям), финно-угорской языковой семьей (в лингвистическом отношении) и культурой оседлых охотников и рыболовов. Эта культура складывалась одновременно с формированием ландшафта северных лесов, она максимально адаптирована к освоению ресурсов лесов и рек. Эта общность занимала огромные просторы двух континентов - от Балтики на западе до восточных притоков Оби на востоке, от тундры вдоль Северного Ледовитого океана до Великой Степи на юге. Урал - хребет этой цивилизации, Восточно-европейская и Западносибирская равнины - две симметричные половины. В истории человечества эта общность может быть отмечена как одна из оказавшихся в экстремальных условиях в царстве лютой зимы. Этот массив родственных племен тысячелетия стоял непоколебимой цитаделью, обороняясь от вторжений и иноземных влияний, и только в последние полторы тысячи лет был размыт и раздроблен на отдельные последние оплоты и ассимилирован пришельцами. Впрочем, взаимодействие культур, коренной и пришлой, обычно приводило к тому, что пришельцы часто перенимали облик и образ жизни финно-угров.
  Я не получил настоящего исторического образования, которое позволяло бы мне оперировать категориями археологических культур. Я недостаточно чётко ощущаю различия между ними, основываясь на формальных признаках. "Богочановцы" (следы которых отмечены на Горе) значит для меня не так много. Для меня это этапы развития одной традиции, основной характер которой не менялся тысячелетиями. Неизменными оставались основные источники жизни - оседлый образ жизни, строительство крепостей, комплексное хозяйствование на основании рыболовства и охоты, к которому потом прибавилось скотоводство и примитивное земледелие, шаманизм и родовые культы, освоение привозного металла, который обменивался на пушнину. Могли меняться племена - из за гибели в распрях или вымирания в результате голода или эпидемий, могли звучать новые наречия, появляться новые боги, стили украшения и виды оружия, но любая инновация обкатывалась в суровых условиях, и от неё оставалось только самое ценное, что обогощало следующую культуру.
  В моём таком представлении Чудская Гора не могла не стать одним из ориентиров местной жизни - и оставаться такой тысячелетиями, кто бы ни пребывал подле неё.
  Гора, овеянная легендами о старых временах, памятью о прежних поколениях предшественниках, пусть даже не связанных с рассказчиком узами родства. Пусть кочевые охотники ушли за стадами мамонтов и северных оленей, но их кострища были видны первым уграм, осваивавшим пост-ледниковый мир. Обрывки реальных знаний и фантазия превращала прежних людей в духов. Когда угры прочно обосновались в Прииртышье, первое их поколение превратилось в богов, осваивавших новый мир, наделявший именами, то есть вдыхавшими душу, в окрестные места и реки, боровшихся с древним злом и пролагавшим светлый путь потомкам. Следующие поколения приходили на Гору и спрашивали своих предков - как им жить по правде? Шаманы камлали, древние духи и молодые боги приходили отведать горячей жертвенной крови и вместе с душой шамана отправлялись в дальние мистические путешествия. С Горы, возвышавшейся над окружающим простором, казалось, было достаточно сделать шаг - и вступить в дом бога-творца, чтобы дерзнуть спросить, что же делать им, неразумным тварям. Сюда приходили другие боги, чтобы наставить людей на истинный путь, наказать виновных или прельститься красавицей из земнорожденных.
  Гора оставалась незыблемой в хаосе ежегодных разливов, когда Иртыш вспухал массой холодной воды и растекался на десятки километров, затапливая низменности, покрывая леса, круша льдинами береговые утесы. Словно возвращались времена творения мира, когда воды первичного океана покрывали весь мир и отважная гагара (или утка) ныряла за комочком земли со дна, чтобы вложить в ладонь бога - творца зародыш будущей земной тверди. Гора оставалась незатопленной, как первая земля и, по мере отступления половодья, словно творила вокруг себя землю. Каждый год повторялась великая мистерия природы - как завет между богами и людьми, что жизнь никогда не прервется.
  Гора как твердь мистическая была твердыней в другом измерении - в мире людей. Она действительно была практически неприступна при наличии гарнизона, готового обороняться. Сюда, под защиту рукотворных валов и естественных стен, уходили местные жители, а навстречу врагам спускались богатыри, разряженные так, словно они шли на праздник. Битва была для них празднеством, они лили кровь как густую хмельную медовуху, упиваясь до смерти сами и угощая врагов каленым горячим железом - тоже до смерти. Отсюда уходили в далёкие набеги, к далёким морям и горам, буйные богатыри, которым хотелось, чтобы на ось Горы был надет весь окружающий мир, чтобы вся земля крутилась вокруг неё. Они привозили из набегов золотоблещущую добычу и чернооких красавиц, взятых на меч - в знак того, что дальние земли склонились перед Горой.
  Гора как последний оплот, как сосредоточие материальной силы царила над окружающими поселками. Она могла восприниматься как мистическая жена владык Прииртышья, гордых угорских князей, которые обручались с символом власти и клялись в этом своей кровью - они и проливали её в боях за родную землю. Лоно Горы впитывало кровь героев, чтобы через их жен явить в мир новое поколение князей и богатырей.
  Могли меняться племена - но такое восприятие Чудской Горы тянулось тысячелетиями, столько времени, сколько стоял древний угорский мир по Иртышу.
  Для современного человека отношение человека традиционной культуры к своей земле, к особо отмечаемым деталям пейзажа, кажется странным и примитивным. Нам непонятна неразрывная связь человека со своей землей.
  Я не могу назвать какой-то почитаемый ныне памятник или артефакт, который бы по своему влиянию мог хотя бы приблизиться к восприятию Горы у почитавших её угров. В нашем дифференцированном и ранжированном мире есть великие полотна, архитектурные творения, исторические персонажи, поля сражений, почитаемые книги, религиозные святыни, родные кресты на погостах - но нет ничего, чтобы объединяло в себе всё вместе. Есть слова "Родина", "Россия", которые соединяют в себе это всё - но это только слово, хотя бы и значимое. Древние были неизмеримо богаче нас - они видели свою Родину воочию, могли коснуться её. Гряда на берегу Иртыша в их настоящем видЕнии облекалась во множество смысловых слоев. В какой-то момент на передний план выступала сакральность Горы, потом её могла сменить историческая память - и тут же вступали в свои права личные воспоминания, связанные, например, с посвящением в воины. Гора была всем - святилищем, крепостью. Жилищем, Матерью, ступенью в Небо, местом в боевом строю, эпизодом космогонического мифа. Всё сразу - и раздельно.
  Гора была живой, она была не "чем", а "кем", имела свой характер, не обязательно добрый и расположенный к людям. Гора имела волю, которая проявлялась во множестве случаев, и человек, вступая в отношение с мыслящим ландшафтом, искал не законы, управляющие им, а выстраивал диалог с высшими силами: он мог просить, требовать, склоняться, дерзать бросать вызов. И Гора отвечала на призыв того, кто говорил с нею - точно так же она молчит с нами, которым не приходит в голову обратиться к ней.
  Там, где мы видим какие-то урочища, горы, берега, отмеченные в людской памяти, считая их обычными топографическими пунктами, только чем-то отложившиеся в памяти народа - на самом деле скрыт целый мир: история, мифология, личные воспоминания. Современному человеку это в корне чуждо, его сознание сосредоточено на себе самом и, в лучшем случае простирается на несколько поколений вглубь истории рода. Он может любить свою малую родину, почитать Родину большую, готов даже умереть за этот комплекс представлений - но такая память обрезана и лишена многих черт. Человек традиционной культуры связан не только со своей семьей, своим домом и предками - его соседи, предшественники и потомки - весь окружающий его мир, реки и звери, урочища и облака. Вне этого мира он не мыслит себя, как человек современный не может представить себя совершенно одного, лишенного родичей, друзей, дома, средств существования и смысла жизни.
  Я пытаюсь весьма поверхностно и неточно объяснить то, чем была Гора для древних угров. Можно написать так - смыслом их жизни. Неточно, но всеобъемлюще.
  Вернемся снова к истории. Угорский мир существовал долго, но не в изоляции. Ишимо-Иртышское междуречье степным клином вонзается в массив лесов Западной Сибири. Исторически волны степняков пробивались в зону расселения лесовиков по левобережью Иртыша. Район Тары, Знаменского - это зона контакта прииртышской цивилизации угров и культур Великой Степи. Сюда доходили сибирские скифы и сарматы, чье самоназвание мы не знаем и вынуждены пользоваться именами их европейских родичей. На Горе нет следов пребывания степняков - что дополнительно подчеркивает сакральность Горы, чью чистоту не могло касаться ни одно чужеземное влияние.
  Потом наступила эпоха тюркской экспансии. Полторы тысячи лет назад из Алтая волна за волной шли новые племена, поклонявшиеся Тенгри - синему небу и Матери - бурой земле. Угры отчаянно бились на своих лесостепных рубежах, на берегах родных рек - Оми, Тары: там, на естественных преградах они задержались дольше. А на левобережье тюрки зашли гораздо севернее. Гора оказалась далеко в тылу их продвижения. Вряд ли все угры были перебиты и бежали в урманы, многие из них остались и в смешении с пришельцами положили начало сибирским татарам.
  Их следы сохранились на Горе - несколько землянок, утварь.
  
  Русских Чудская Гора не интересовала. Первая волна завоевателей установила контроль над реками, единственными путями в Сибири, и основала опорные точки в местах сбора ясака. Чудская Гора располагалась слишком далеко от Иртыша, а местные татары были достаточно лояльны, чтобы вбивать острог среди их юртовий. Разведчики не прошли мимо Горы, в русских преданиях сохранились сведения о сказочных обитателях этих мест - они были приняты следующим поколением русских. В топонимике осталась Чудская Гора, а ближайшее селение получило название Богочаново, отмечающее сакральность места слогом "бог". Поселенцам-крестьянам приглянулась не сама Гора, а её окрестности - пойма для выпаса скота, старица для ловли рыбы, близость к Иртышу - главной транспортной артерии. Всё это было неплохим подспорьем для тех, кто вырубал тайгу под свои наделы и осваивался в непривычной обстановке.
  
  Лично мне Гора показалась хмурой и неприветливой - возможно, в этом стоит винить поздний час моего прибытия и хмарь, окутавшую окрестности. В тот вечер я не подозревал, что до Знаменского докатилась гарь от горящей тюменщины и что яркий солнечный день в Муромцево сменится завтрашним, мглистым и серым. Гарь я счел сумерками, только удивлялся, отчего солнце выглядело мутным кроваво-красным пятном.
  Утром, когда я уже собирался уйти и бросил случайный взгляд через плечо, я заметил косулю. Оленек мелькнул между деревьями и исчез на северном скате. Что ж, будем считать, что это Хозяйка Горы приобрела зримый облик и вышла понаблюдать за тем, кто нарушил её покой. Гора так и осталась для меня загадкой.
  
  Прекрасное прошлое (о ракетах)
  
  Каюсь, обожаю ракеты. Это судно на подводных крыльях, если что...
  Должен уточнить - "моё" судно на самом деле называется Восход 2, но их запросто по-прежнему называют ракетами, даже отлично осознавая разницу между первенцами этого класса и более поздними модификациями. Наверное, не случайно.
  "Ракеты" кажутся мне пришельцами из далекого прекрасного прошлого. В моей юности "прекрасным" полагалось быть будущему - и мы все верили в это.
  "Ракеты" были зримым воплощением этой уверенности. Они знаменовали собой прорыв в эпоху торжества науки и техники. Речное судно, которому полагалось плыть, опираясь днищем и вытесняя трюмом воду, внезапно вырвалось из плена природной стихии и взлетело в воздух. Оно могло мчаться со скоростью автомобиля по реке, едва касаясь инертной стихии кончиками крыльев. "Ракеты" появились в 1957-м, когда такие же инженеры и ученые запустили первый спутник, взорвали термоядерный заряд... Будущее ломало преграды, выходило за рамки привычного и возможного, ломало скорлупу обыденного, чтобы увлечь человечество в "прекрасное далёко" - как пелось в щемящей душу песне. Ракеты были символом той эпохи.
  Я ещё застал то настроение. Моя юность в 70- х прошла в уверенности, что меня подхватила волна прогресса и увлекла с собой, что люди могут всё и нет никаких преград - есть только время на их преодоление, затрат ума и усилий, сфера приложения своих способностей.
  "Ракеты" взорвали привычное настоящее, они сжали дни неторопливого пути теплоходов (а на Иртыше того времени - и колесных пароходов!!!) до нескольких часов полёта, проткнули пространство - совсем как звездолетам двадцать первого века предстояло преодолевать скорость света через тоннели в пространстве. Они влекли за собой ломку всей жизни, мы верили в то, что сами собой появятся новые виды транспорта, достойные коммунизма, лучшей части человечества. Нам грезились скоростные лайнеры на воздушных подушках, проносящиеся надо льдом - тем самым делая навигацию круглогодичной; речные многопалубные гиганты, прожигающие перед собой лёд и запросто способные от Омска достичь Мурманска даже среди лютой зимы; а уж кому неохота было затратить неделю на такой круиз, могли воспользоваться стратосферными ракетопланами, которые вертикально взлетали в Москве и спустя час планировали во Владивостоке. Описаниями и чертежами таких машин были заполнены журналы, о них спорили и их включали в планы. "Ракеты" были порукой того, что мечты станут явью.
  
  Страшно, когда прекрасным становится прошлое, а будущее - совсем наоборот. Волна прогресса ударилась о людской эгоизм и спала, оставив человечество среди разбитых надежд и раритетов прошедшего, вроде тех самых "ракет". Я понимаю, что то время, те самые удивительные 50-70-е, время научного оптимизма уже не вернётся при моей жизни (а может - и никогда), что миллионы людей уже не будут верить и трудиться ради того, чтобы наука и техника изменили жизнь человечества. Эпоха НТР угасла, а вместе с ней и надежда на то, что наука может изменить жизнь к лучшему. Нынешние властители умов просто не понимают, зачем нужна наука и зачем нужно облагодетельствовать других людей. И человечество опустилось настолько, что не в состоянии поддерживать даже уровень технологий тридцатилетней давности. Появление нового вида транспорта вроде ракет уже невозможно. Сейчас будут совершенствоваться только автомобили, чтобы лучшими своими образцами показывать, насколько элита отстоит от быдла. Но это уже не прогресс, а совсем наоборот.
  Я не слишком идеализирую "прогресс", тем более, что достигался он насилием над людьми и природой, тем паче, что он был утилитарен: "быстрее, выше, сильнее" и совершенно лишен духовного измерения, то есть не вел к изменению самого человека. Крушение НТР было закономерным - но, Бог ты мой, как остро чувствуется сейчас, как перед нами были распахнуты двери в космос, а мы отказались от вселенной ради рекламных пива и прокладок.
  Не случайно "ракета" как массовый вид транспорта пролетела над советскими реками - точно так же как форд "тип А" появился в США. Оба вида транспорта по своему означают вершину развития технической мысли - но в разных направлениях. Они не могли появиться в другом месте, они порождены самой сутью цивилизаций, весьма отличных друг от друга. Массовый автомобиль и принципиально новое судно означают подсознательный выбор приоритетов в развитии общества.
  Массовый дешевый автомобиль, доступный большинству населения - олицетворение индивидуальной свободы, открытие новых горизонтов на новом "Диком Западе, продолжение экспансии, только уже не территориальной, а экономической и социальной. Авто придает человеку возможность делать что он хочет в любое время в любом месте, наделяет максимумом комфорта. Массовый автомобиль сотворил современную Америку и по этому образцу перестроился весь мир. Перестроился в социальном и техническом смысле - континенты покрыты дорогами, перекрыты мостами и пробуравлены тоннелями, заполнены хранилищами ГСМ, а человек уже не представляет себе жизнь без любимого орудия воплощения своего эгоизма и крутизны. В мире победившего автомобиля нет ни зимы, ни лета, ни расстояний, ни времени - все доступно и возможно. Но цена этого - деградация окружающей среды и разделение человечества на тех, кому эти блага доступны, и на тех, кто умирает от голода на выжженной земле.
  "Ракета" - детище совсем другого взгляда на общество. Это общество видит перед собой необузданную природу Евразии, совсем не тепличный климат Европы и Америки - и не дерзает преодолеть смену сезонов. Это общество вынуждено приспосабливаться к немерянным расстояниям, принципиальному бездорожью, к тому, что человечество принуждено тесниться в немногих местах, удобных для проживания, и что выжить в таких условиях может только само общество в целом - но никак не одиночка. Это общество делает ставку на общественный транспорт, на обслуживание интересов общества, а не индивида. Личный катер на подводных крыльях, разумеется, существует, глиссеры появились в начале двадцатого века, но по конструктивным решениям они не годятся на роль вида транспорта: неэкономичны, сложны технически, доступны одиночкам и никак не могут служить массовым видом транспорта. "Ракеты" изначально мобилизованы к служению обществу, они представляют собой общественный и массовый вид транспорта. "Ракеты" используют естественные пути сообщения, известные тысячелетиями, они не меняют их, а за счет технических решений увеличивают скорость.
  "Ракеты" уникальны по внешнему виду. Они появлялись в то время, когда "дизайн" считался "продажной девкой империализма", а инженеры заботились об эргономике, аэродинамике и экономичности. Но эти же инженеры свято верили в то, что некрасивая конструкция просто не сможет выполнить своё назначение. Благодаря такому парадоксальному взгляду "ракеты" удивительно красивы, исполнены мощи и элегантности. Красота всё таки в целесообразности, максимальной подчиненности конструкции своему предназначению.
  Пока они ещё летают. Не знаю, когда сойдут с линии и пойдут в утиль последние. Восход-2, на котором я путешествовал из Знаменского в Омск, построен в 1991 году. Тоже знаменательная дата - агония мощной технологической державы, которая разгоняла историю к звездам.
  
  
  Как провожают пароходы
  ...Совсем не так как поезда
  
  В путешествии по воде есть заметные отличия от путешествия по сухопутью. Как бы коротким оно бы ни было, это всегда переход в иной мир, со своими законами и непреодолимыми опасностями.
  Автодорога сейчас представляется продолжением городской улицы: тот же асфальт, те же автомобили, только ехать дальше и дольше. Путешествие на автомобиле потеряло свой сакральный смысл преодоления окружающего мира и самого себя ради какой-то цели, стало чисто механическим перемещением в пространстве и времени.
  Водная стихия недостаточно освоена человеком, чтобы даже комфортабельная "ракета" воспринималась подобием автобуса.
  Есть еще одно обстоятельство. Это все-таки путешествие по Иртышу.
  Сейчас Иртыш в общественном сознании отодвинут на задний план, он не играет никакой роли, даже экономической - судоходство по нему сведено к минимуму. Омичи знают его как грязный поток воды, протекающий по городу, в котором не особо брезгливым можно даже купаться. Популярны часовые прогулки на прогулочных судах в пределах города, они позволяют увидеть город с неожиданного ракурса.
  Такое униженное положение батюшки-Иртыша и матушки-Оби для современного человека есть весьма ощутимый признак разрыва традиций.
  Русские немыслимы без рек. В лесах Восточной Европы это единственные пути сообщения. Они же - источник жизни, верного рыболовного промысла, весенних паводков, заливающих пастбища. На генетическом уровне в русских заложена "красота" - вид на просторную пойму реки с высокого обрыва; в таком месте надлежало селиться, чтобы жить в ладу с миром. Одна из этимологий слова "русские" - "русловые", живущие по руслам рек. Вся жизнь Древней Руси была сосредоточена вдоль рек, в то время как междуречья были пустыней.
  Для сибиряков это справедливо вдвойне. Старожильческое освоение Западной Сибири повторяло, с опозданием на тысячелетие, славянское продвижение по Восточной Европе, по руслам рек-матерей, с неторопливым исследованием притоков, оседанием на крутоярах ввиду строевого леса на горе и заливных лугов понизу. Великоросы за последние два-три века могли утерять свою кровную связь с реками, поскольку империя властно преобразовывала пространство новыми координатами - стратегическими сухопутными дорогами. Имперские дороги и города могли значить для населения много больше, чем реки, терявшие свое первостепенное значение. А вот сибирским старожилам громадность и недоступность Сибири не давало оторваться от рек, в их представлениях сама жизнь, их укорененность на этой суровой земле, были неразрывно связаны с рекой.
  Мне бы тоже, как "понаехавшему" в Сибирь, полагается взирать на мутную воду с праздным интересом туриста. А не получается. Без всякого усилия мне удается видеть настоящий Иртыш, на который, как на ось, была нанизана старожильческая цивилизация Сибири.
  Река - это пуповина, связывающая старожильческий мир с полупозабытой "Расеей - прародиной, то проклинаемой за гнёт и рабство, то вызывающей умиление как место исхода сильных свободолюбивых людей. Раз такие люди-богатыри вышли из сермяжной Расеи и прошли целый континент, то, значит, был и есть в ней прочный корень подлинной "русскости".
  Река - это олицетворение, почти одушевление, природной мощи, неукротимой и безжалостной к человеку в бешеные половодья, в стылую пору ледостава, Но, одновременно с этим, по-родительски доброй и ласковой к тому, кто с почтением подходит в берегу и смиренно просит реку помочь: дать рыбы на пропитание, отвести товар, очистить одежду. Тогда стихия оборачивается покорной слугой, бережно несет на своих плечах лодки, отворяет подводные кладовые перед сетями, избавляет от грязи.
  Река - символ свободы и познания, потока, который не знает границ, пути, который надо пройти от истока до устья, чтобы понять, зачем человеку родиться на земле, пахать землю, строить дома, растить детей. Река как жизнь: она постоянна в своих границах и меняется каждый миг. Недаром запорожцы, олицетворение магической Руси, медитировали на Днепр, часами глядя на ток воды сквозь ядреные клубы из люльки. В нас тоже живет завороженность течением воды, словно вода готова открыть нам тайну бытия... Но - то ли мы не запорожцы, то ли курим не то, и река молчит с нами....
  Другой пласт представлений об Иртыше, как о любой сибирской большой реке, более понятен нам - это основа экономической жизни старожильческого мира.
  И если требуется усилие, чтобы разбудить в себе память поколений и взглянуть на окружающий мир глазами предков, то становится тревожно - за себя и за реку.
  Иртыш уже убивают, беззлобно, без эмоций, во имя благих целей, обескровливают ирригацией, перетягивают живой организм плотинами, отравляют ядом. Как механизм, которому надо выработать ресурс, оправдать затраты, а потом его можно отправить на свалку. Здесь, на севере области он могуч и полноводен, но долго ли быть ему таким.... Метастазы человеческого крысятничества пронизали весь окружающий мир, от опухоли стяжательства и равнодушия природа исходит беззвучным криком. Цивилизация, в которой Иртышу нет места, не имеет ничего общего ни с Россией, ни с Сибирью. Да и человеческой она называться не может.
  
  Прииртышский увал
  
  В ту поездку я впервые смог увидеть Прииртышский увал по настоящему.
  Какое-то представление о нём я имел. Родители жены жили в Малиновке, в середине самой значительной части увала, так что мне приходилось видеть береговые утёсы снизу, с узкой прибрежной полосы, бродить по "осыпям" - так местные называют скаты увала, поросшие лесом. Продолжение увала выше по течению Иртыша - в районе Чернолучья, да и в самом Омске, знают многие. Это высокие обрывы правого берега.
  Происхождение увала, кстати, до сих пор полностью не разгадано. Одно дело - высокие береговые террасы правого берега, одна или несколько. Другое - высокое, на полсотни метров, плоскогорье, нависающее над руслом реки. И это на плоской как блин Западно-Сибирской равнине, где даже бугорок высотой в пару метров кажется горой. Предположить, что это Иртыш прорыл себе каньон - невозможно, так как противоположный левый берег вполне себе низменный, лежащий в общих отметках равнины. Прииртышский увал, скорее всего, обязан происхождением поднятию части платформы, на которой покоится Западно-Сибирская равнина. Катаклизм вздыбил на десятки метров слои грунта, вынеся на поверхность отложения третичного периода - совсем уж чудо для нашей местности, где под ногами мощный панцирь четвертичных глин. Да и землетрясения для нас нехарактерны. Иртыш в этом случае протекает у подножия поднятия, регулярно подмывая отвесный утёс. Но эта гипотеза не объясняет, отчего такое поднятие идёт не сплошной полосой, а локализуется в нескольких местах - ярах.
  Мне приходилось читать о земляных цунами в Скандинавии - валах вздыбленной на десятки метров земли, тянущихся на многие километры. Силу землетрясения, вызвавшего их, невозможно впихнуть в современную шкалу Риттера. Они появились во время отступления ледников, судорог земли, освобождаемой от тяжести километрового слоя льда, прорыву вод, заключенных в самом леднике. Которые половодьем в сотни метров высотой проносились по прилегающих местностях и затапливали земли, которые потом становились морями и заливами. Может, спокойная Западно-Сибирская равнина сохранила таким образом память о своём далеко не спокойном прошлом.
  Кроме Чернолученского широко известен Карташовский яр - в районе Артына и напротив Большеречья. Самый протяженный участок высокого Прииртышского увала длиной в сорок километров своего названия не имеет, хотя трудно представить, что самое грандиозное явление природы в Прииртышье осталось незамеченным. Оно тянется от Качесово на севере до Искаковки на юге почти непрерывной отвесной стеной. Более низкие участки возвышенностями над низкими террасами прослеживаются как ниже по течению- это и есть Карташовский яр, так и выше по течению
  Но самая полная и живописная часть увала находится именно здесь.
  С поверхности воды увал видется настоящей горой - то отвесной стеной, рыжей от пластов глины, то заросшим крутым склоном. Лес обычно щетиной торчит по самому гребню, но иногда спускается до середины склона, до вертикального обрыва, сохраняется живописными группами на естественных балконах. Когда увал уходит от берега, то он виден горой вдалеке: сама гора и пойма перед нею прячется под березами и соснами.
  Иногда верх увала виден пустынным, словно к самому краю обрыва подступают поля и луга. Представляю, какое впечатление производит такой вид увала, когда подходишь к обрыву и за его чертой поднимается окоём низкой левобережной поймы, распахнутый на десятки километров - разные оттенки зелени, окаймлённые полосами жёлтой и синей воды проток, сливающиеся с дымкой силуэты деревень, блеск Иртыша далеко под ногами. А на самом краю обрыва охватывает чувство полёта над манящим простором.
  
  Над одним из таких взлобьев в районе Пустынного взметнулся знак Богородицы- Лады: восьмиконечная свастика на высокой мачте. Точнее, я могу ошибаться, потому что видел знак издали, с реки, и родноверческую символику я знаю недостаточно твердо.
  Увал у Иртыша прорезают логи - многие из них имеют собственные названия и живописны как горные ущелья. Это русла пересохших рек и древние овраги, ныне сплошь заросшие непролазным лесом. Если где-то есть спуск к берегу - то только по лесным тропам и дорогам в логам. Это единственный путь сообщения берега с верхней равниной.
  Увал по сути необитаем: деревни располагаются возле логов или в самих логах, если они достаточно широкие. Внизу лишь кое-где попадаются вытащенные на берег лодки местных браконьеров - стерляделовов. Краем уха я слышал старые байки о разбойниках, которые некогда прятались в этих пустынных и труднодоступных местах: действительно, отлавливать их здесь было бы затруднительно.
  Сфотографировать увал не получилось. Я специально решил прокатиться на "ракете", чтобы заснять эти живописные виды. Но погода была отвратительной. Точнее - дымка от пожаров на севере области, которая застилала всё вокруг. Фотография, как известно, переводится как светопись - а как фотографировать, если света нет? Солнце висело в небе как жёлтое бельмо, едва пробиваясь сквозь муть. Часто на реке "ракета" мчалась сквозь туман: сплошные стены белой пелены стояли сзади и спереди движения. Дымка гасила цвета, сводя их к однообразному серому. Виды вокруг, когда они были видны в разрывах туман, напоминали китайскую живопись тушью. На переднем плане очертания предметов были чёткими, а цвета насыщенными. Следующий план становился размытым и приобретал серый оттенок - словно кисть отжали от туши и наносили мазки влажной кисточкой, в которй сохранялось немного краски. А далее оставался белый фон бумаги - белизна ограничивали видимый горизонт на километр, не более, вокруг.
  Так что мои снимки дают контуры видов. Но не сами пейзажи, какие они могли получиться на самом деле.
  
  Мусульманин.
  
  Я не помню, где они сели на "Восход". После посадки я задремал, провел в полусне час-другой, а когда стал осмысленно смотреть на мир и отделять реальных людей от персонажей моих снов - они уже заняли ряд кресел напротив меня через проход.
  Они появились где-то выше Знаменского - там много старинных татарских селений. Две молодые семейные пары, едва за двадцать: две сестры (или близкие родственницы - погодки) с мужьями и с малолетними детишками по штуке на ячейку общества. Поначалу я не мог разобраться в их матримониальных отношениях, тем более, что наблюдал их сквозь полудрёму. Чувствовался уклад жизни, при котором молодые пары настолько сближены патриархальным общежитием, что дети не вполне отчетливо ощущают разницу между родителями и тетями-дядями, привыкли к ласке от всех. А взрослые связаны какими- то общими интересами и привычкой быть вместе так, что у них формируются схожие манеры.
  Как я уже сообщил, соединяли два пары женщины - татарки. Обе были молоды и стройны по-девичьи, если счастливая беременность и оставила след, то разве что немного округлила формы. Многие татарки в юности тонки и порывисты, с рождением детей фигуры и характеры начинают сглаживаться, округляться и остепениваться.
  Не думаю, что уделил бы им много внимания, если бы встреча произошла в суматошном городе, в котором, чтобы тебя выделили из толпы, необходимы кричащие детали. Обе молодицы, напротив, были одеты подчеркнуто скромно, даже волосы были убраны под платок. Когда тебе предстоит целый день находиться на одном месте, то поневоле начинаешь примечать окружающих, они выпукло и отчетливо выступают из людской массы.
  Я не сразу понял, что одна из женщин необычайно красива. Она действительно напоминала свою родственницу чертами лица, фигурой, характерными движениями - но одна из них была просто мила, а для второй незначительные поправки облика создавали совсем иное впечатление - утонченности, изящества, грациозности и достоинства. Я не рискну проанализировать, почему происходит так, потому что я - мужчина, которому не следует разбираться в деталях, а во-вторых, в таких вещах всегда чувствуется какая-то тайна, касаться коей пошлым разумом не должно.
  А еще ее тонкие черты поражали одухотворенностью. Если бы речь шла о славянке, то я бы употребил бы такой штамп как иконописный лик. Но у пророка Мухаммеда - мир ему! - были сомнения в необходимости изображения людей, которые могли бы телесной красотой заслонить для скорбных умов нетленное блистание Аллаха. Слава Аллаху, не все правоверные так ригористично относились к заповедям: еретики-шииты видели в чарующей женской красоте отблеск Божественного. На персидских и могольских миниатюрах можно встретить такой же тюркский тонкий тип лица, который словно светится изнутри (в противовес иранскому типу красоты, величественному , чувственному и земному).
  Ее мужем был русский парень. В его облике тоже не замечалось ничего такого, чтобы остановило на нем взгляд в толпе. Среднего роста, среднего сложения, обычное лицо, ухватистые повадки сельчанина, привыкшему тащить всё на себе. Свояк его был тонкокостным татарином, выглядевшим весьма интеллигентно в круглых очках. Поскольку я посматривал на эту компанию вскользь, меж других дел, не слишком вдаваясь в разгадывание мозаики, то многие детали ускользали от меня. Например то, что оба мужчины бритоголовы. Сейчас ведь это не такая редкость...
  Компания вела себя шумно, шустрые детишки прыгали с кресло на кресло, требовали развлечений и еды, родители уходили за кипятком в буфет, беседовали о чем-то, раскладывали сумки, собирали их вновь, укладывались спать, просыпались вновь. В переднем салоне "Восхода" пассажиров почти не было, кроме меня - еще несколько человек в разных фазах дремы, так что сутолока никому беспокойства не доставляла. Наоборот, вносила хоть какое-то развлечение в монотонное путешествие длиною в световой день.
  Время от времени родители укладывали утомившихся чад спать, женщины убаюкивали детей беззвучными колыбельными, а мужчины важно доставали какие-то брошюрки карманного формата. Они углублялись в их изучение, часто переспрашивали друг друга и искали ответ в тексте. Женщины присоединялись к дискуссиям, предлагая свои версии толкования. Компания оказалось из ревностных мусульман. Говорили они по-русски, насколько до меня доносилось из-за рева двигателей, но то, что они обсуждали, звучало по-арабски. Потом дети просыпались, начиналась возня и хождение, заочное изучение богословия откладывалось на потом. И возобновлялось при первой же возможности.
  Мало-помалу салон заполнялся пассажирами. Не знаю, по какой причине, на "Восходе" люди не слишком держались занятых мест, особенно если не были обременены тяжелым багажом - как я, к примеру. Оставленные на сиденье вещи обозначали некое пространство, куда вернется хозяин - но где он сядет не так важно. Большинство пассажиров, особенно дети, находились в состоянии хаотичного перемещения по судну.
  Когда приходил час молитвы, мужчины покидали суматошные семьи ради свободных мест в других рядах, а женщины незаметно утихомиривали детей. Окружающие вежливо и равнодушно уступали проход, старались вести себя потише, если их занятия могли помешать. Беззвучно помолившись, мужчины тщательно дули себе на левые плечи, отгоняя Иблиса, и улыбками благодарили соседей.
  Я не чувствовал ни малейшего напряжения ни от самих мусульман, ни от других пассажиров. Все считали это в порядке вещей - одни обращаются к Богу в стремительно летящем "Восходе", другие уверены в их правоте - как в самой вере, так и в демонстрации ее.
  Я не знаю, какая история связывала этих людей, через что им пришлось пройти и как закончится их трудный путь.
  Я не люблю сочинять.
  Я не люблю беллетристику. Я читаю жизнь и понимаю, что мне никогда не стать столь же изобретательным как действительность.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"