Аннотация: Это история одного обречённого путешествия. История о зиме, холоде, смерти - и немного о любви. Опубликовано в сборнике "Легенды магических земель" (Волгоград: Перископ-Волга, 2020).
-- Пора уходить, -- сказал старик.
Он сидел у самого костра, тянул к теплу скрюченные пальцы. За его спиной теснились молодые мужчины племени. Только меня посадили напротив остальных - на место, предназначенное для наследника.
-- У нас мало огня, -- подал голос Вьёрдланд, высокий и крупный мужик, признанный лидер, сидевший по правую руку от старика. -- Мало дров. Едва хватит на дневной переход.
-- Я знаю, -- кивнул старик. -- Но здесь нельзя оставаться. Мораны идут сюда. Я слышу это в пении бури, вижу в танце снегов. Становится холоднее. Если мы не уйдём отсюда -- нам конец.
Старик помолчал, пошевелил веткой хворост в костре. К потолку пещеры взлетел сноп искр.
-- Я дам вам кьяллон. -- Сказал он так тихо, что я едва расслышал.
Эти слова ударили, словно кнут. Я сжал кулак -- сильно, до боли.
Шум в пещере мгновенно стих. Мужчины, женщины -- все смотрели на старика. Даже дети, возившиеся у огня, остановились и подняли головы. Старик сидел, полуприкрыв глаза, и слегка шевелил веткой в костре.
-- Действительно дашь, дед? -- спросил Мьерру, маленький и плюгавый, сидевший с самого краю мужской компании.
Старик открыл глаза и улыбнулся.
-- Конечно, -- сказал он. -- Мой срок пришёл. Я прожил славную жизнь. А вам -- вам надо спасаться.
Кто-то из мужчин бросил взгляд в мою сторону. Взглянул и тут же отвёл глаза. По моей спине прошёл холодок.
-- Может быть, -- я сглотнул, -- может быть, подождём ещё немного. Если мы не будем высовываться из пещер, мораны поймут, что тут никого нет, и уйдут.
Я врал. Я прекрасно знал, что мораны чуют людей по запаху, и не уходят, пока не получат своё. Им некуда спешить -- у них в запасе всё время мира. И холода они не боятся.
Теперь люди смотрели на меня. Кто равнодушно, кто сочувственно, кто презрительно. Они знали -- все до одного знали -- чем вызвано моё предложение. Банальным страхом за собственную шкуру.
Бояться -- недостойно мужчины.
-- Нет, -- сказал Вьёрдланд. -- Старик прав. Мораны здесь, и они не уйдут. У нас мало огня, но, если у нас будет кьяллон -- мы справимся. Горы в двадцати днях пути отсюда, не больше. А за горами...
Он выразительно махнул рукой. Все знали, что за горами.
Голос Вьёрдланда был решающим. Наутро мы отправлялись.
***
Мы вышли в путь, едва наступил рассвет. С погодой повезло -- небо было ясно, ветер -- слаб, изредка проносилась в воздухе снежная крупа. Впрочем, что значит "повезло"? Скорее всего, таково было влияние кьяллона.
Первым шёл Вьёрдланд -- проминал наст, протаптывал дорогу среди сугробов, тащил за собой сани с провизией. Собак у нас оставалось мало, и сани приходилось везти на себе.
Я был в последней группе -- среди разведчиков, вооружённых луками и копьями. Спереди, от центра колонны дул тёплый ветер -- там шёл Кьерри, шаман, несущий пульсирующий кьяллон.
Тело старика лежало возле пещеры -- маленькое, сухое, безжизненное. Руки были раскинуты, а ноги сведены -- и фигура походила на крест. Снег под телом протаял до самой земли.
Старик... Отец. Фолкор.
Когда-то ты отказался дать мне благословение, став отцом всему племени. Я был отдан в услужение Фроуду, и со временем стал считать отцом его. Он был добр и ласков, а ты относился ко мне равнодушно-доброжелательно, так же, как и к прочим детям.
Зачем ты сделал это? Во имя каких-нибудь старых традиций магов огня, хранимых в память о былых временах? Просто потому, что не любил меня, мечтательного парня, плохо приспособленного к этому суровому времени? Или для того, чтобы я не слишком убивался после твоей смерти?
Я оборачивался, пока тело старика не скрылось из виду.
***
Мы заночевали, вырыв пещеру в сугробе. Кьяллон растопил снег до самой земли -- и к ней, мёрзлой, но постепенно оттаивающей, приникли дети и женщины. Племя сгрудилось вокруг кьяллона, а мне досталось место во внешнем круге -- я меньше других страдал от холода.
Ночью я проснулся. Вьёрдланд постарался закидать нас снегом, чтобы не слишком выделяться, но получилось плохо. Ветер развеял снег, и я обнаружил, что сплю на спине Мьерры, а надо мной -- чистое фиолетовое небо, сверкающее искрами звёзд.
Я встал и потянулся. Ветра не было, и холод почти не чувствовался.
Вокруг на многие километры лежала заснеженная степь. Она серебристо блестела в свете луны.
Это было фантастически красиво.
Я понял, что уже много недель не выходил наружу ночью. Ночь -- опасное время, время господства моран и других ледяных тварей. Ночью человеку положено спать -- спать в тепле и уюте, в хорошем бревенчатом доме, возле нагретой печи, с плотно закрытыми ставнями.
Так было раньше, до начала Великой Зимы. Теперь люди спят в пещерах, постоянно поддерживая огонь и отгоняя тех, кто решит поживиться их жалким теплом.
Или как мы -- посреди чистого поля.
Раскидав ногами снег, я отошёл в сторону. Спать больше не хотелось. Хотелось пройтись и размяться. Холодно почему-то не было -- то ли из-за действия кьяллона, то ли просто потому, что стоял полный штиль.
Я обогнул наш сугроб кругом. И замер, поражённый.
В небе плясали всполохи зелёного огня.
Северное сияние. Последний раз я его видел, кажется, в детстве.
Заворожённо наблюдая за этим чудом природы, я не смог поймать момент, когда зелёные линии начали складываться совершенно неестественно -- в красивое женское лицо, искажённое зловещей усмешкой. Лицо вдруг упало с небес на землю, выросло над снежной равниной, и поплыло мне навстречу, ускоряясь и становясь всё реальнее, чётче, приобретая телесный цвет. Я бросился назад, к своему месту в сугробе, к кьяллону, и, уже подбежав к безмятежно дрыхнувшему Мьерре, обернулся и увидел, что никакого лица нет.
Забравшись поглубже в сугроб, я до утра пролежал без сна, думая о том, что видел. Это была, несомненно, морана, почему-то -- почему? -- не напавшая на меня.
На следующий день опять было ясно и спокойно. Мы продолжили свой путь без происшествий, а на ночь я выторговал себе место возле кьяллона, сказав, что замёрз предыдущей ночью.
***
К вечеру седьмого дня пути мороз усилился. Кьяллон терял свои силы. На привале Вьёрдланд, растопив снег и обнажив землю, приказал развести на ночь костёр. Это мы сделали с удовольствием -- благо на нашем пути попалось несколько сухих деревьев, и запасы древесины у нас были. Холджер убил пару снежных волков и зажарил их на вертеле. Пир завершил вкуснейший мёд из личных запасов Вьёрдланда.
В ту ночь мы спали как убитые.
Но к концу восьмого дня стало ясно, что дела наши становятся хуже. Одна из женщин, Исгерд, заболела. Она кашляла, отхаркиваясь кровью, и едва плелась. Тепла от кьяллона шло всё меньше, и замыкающие отряда стали чувствовать первые ледяные уколы.
Ночью я опять оказался во внешнем круге. Сквозь полуприкрытые веки была видна женская фигура на горизонте. Она монотонно, как маятник, ходила взад-вперёд по снежному полю и страшно этим раздражала.
Под утро я заснул. Мне приснилась старая Башня Хельги, маятник в ней, люди в мантиях, летний сад за окном. Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Казалось, я всё ещё ученик мастера Эйрика, и совсем скоро мне придётся сдавать ему экзамен по магии артефактов.
Весь день я брёл замыкающим, утопая в снегу, чувствуя чей-то недобрый взгляд у себя между лопаток. Оборачивался -- и никого не видел. Только белая равнина простиралась до самого горизонта, плавно переходя в столь же белое небо.
Ночью я увидел во сне Фриту. Мы гуляли с ней по старому саду мастера Эйрика, я рассказывал что-то забавное о волшебных существах, а она счастливо смеялась -- словно колокольчик звенел. Золотые локоны рассыпались по её плечам. Порой она быстро взглядывала на меня, поправляя волосы -- и щёки её краснели.
Днём я был сам не свой. Белая равнина опостылела и казалась ненатуральной. Всё это было сном -- а реальностью была учёба у мастера Эйрика, предстоящий экзамен по артефактам и Фрита. И лето, и тяжёлые ветви яблонь, клонящиеся к земле.
Вечером ко мне подошёл Вьёрдланд.
-- Что с тобой? -- спросил он. -- Ты как будто сам не свой, парень. Ты это... ты держись. Ты нам нужен.
Меня вдруг обожгло острой ненавистью. Нужен я вам, конечно. Как корова, которую ведут на убой. Мясом целой коровы можно накормить всё племя.
-- Нужен? -- спросил я зло. -- Кьяллон вам нужен, а не я.
Вьёрдланд отвёл взгляд. Он знал, что я прав.
-- Если тебе чего нужно, ты говори. -- Сказал он в сторону. -- Мяса там... тёплое место возле кьяллона. Я дам, ты ж меня знаешь.
-- Спасибо, -- я постарался ответить зло, хотя злость уже отступала. -- Спасибо, что помните. Чтобы я без вас делал, хлад вас забери!
Ночью я спал без сновидений.
***
После десятого дня я стал видеть во сне морану.
Она шла ко мне по белой равнине, и её красивое точёное лицо искажалось злобной ухмылкой. Она танцевала передо мной на снегу, сбрасывая полушубок, за ним рубаху, оставаясь голой по пояс -- маленькие груди её стояли торчком, соски твердели, призывно тряслись в танце. Она тянула ко мне губы -- синие, мёртвые, покрытые инеем.
Я просыпался с криком.
На двенадцатый день Исгерд умерла. Просто упала в снег и не встала.
Заболели ещё две женщины и трое детей.
Идущий в арьергарде Хрут к вечеру заметил на горизонте женскую фигуру, следующую за нами.
После тринадцатой ночи не проснулась Эидис -- девочка тринадцати лет. Её мать, Хильд, оплакав дочь, сказала, что нам нужен новый кьяллон -- и взглянула на меня. Во взгляде её мешалась мольба и ясная, холодная ненависть.
Вечером пятнадцатого дня мы разожгли последний костёр -- больше у нас не было дров. Кьерри бросил кьяллон -- пульсирующий глиняный горшочек -- в самый центр костра. Костёр вспыхнул и разгорелся. Блаженное тепло разлилось по суставам. Это было не просто тепло костра -- в воздухе как будто плыл тёплый летний ветер. Мне даже почудился запах нагретой солнцем скошенной травы.
На небе проступило красивое женское лицо со злой усмешкой.
Вьёрдланд отозвал меня и Кьерри в сторону.
-- За нами идёт морана. -- Сказал он. -- Возможно, не одна, но одна -- ближе всех. Надо что-то делать, иначе мы не доберёмся до гор.
Мы с Кьерри переглянулись.
-- Нужно убить морану. -- Сказал Вьёрдланд, внимательно глядя на нас. -- Кто возьмётся?
Кьерри стоял, потупившись. Шансов выстоять против мораны у него не было.
У меня -- были.
***
На шестнадцатый день я остался один. Племя уходило вперёд, уныло волоча сани. Казалось, люди уже смирились со скорой гибелью и шли вперёд автоматически, не думая. Я сидел в снегу и курил трубку, которую мне любезно предоставил Кьерри. Ждал.
Поднялся ветер, пошёл снег. Горизонт мгновенно заволокло, и скоро стало ничего не видно на расстоянии вытянутой руки.
Я встал и начал разминаться. Холод щипал лицо, резал лёгкие -- было трудно дышать. Хотелось сесть в сугроб и не двигаться, ждать, пока настанет блаженная дремота -- и всё наконец-то кончится. Не нужно будет куда-то идти, кого-то спасать, о чём-то тревожиться... Смерть от холода милосердна.
Из снежной завесы вынырнула женщина в полушубке. Встала передо мной.
Под белым капюшоном я видел её лицо. Она была красива, даже слишком красива. Северной, холодной, ледяной красотой. Узкое точёное лицо, светлые волосы, раскиданные по плечам. Плотно сжатые, бескровные, сухие губы. Небольшие груди, едва заметные под полушубком. Стройные ноги, обтянутые меховыми штанами.
Она усмехнулась, глядя на меня:
-- Сдавайся, маг огня. -- Сказала она. -- Ты же знаешь, вы проиграли. Обещаю, больно не будет. Даже холодно не будет.
Маг огня? Это она мне польстила. Какой же из меня маг? Так, недоучка. Я ведь так и не сдал тогда экзамены мастеру Эйрику. Так и не поцеловал тогда Фриту -- не говоря о чём-то большем. Наступила Великая Зима -- и всё кончилось. И теперь нормальная жизнь кажется странным сном. Кажется, что только и было в моей жизни -- бесплодные скитания по заснеженным равнинам в компании с примитивным племенем, с редкими передышками в тесных пещерах.
Я улыбнулся. Она мне нравилась. Действительно нравилась.
-- Как тебя зовут? -- Спросил я.
-- Фрита. -- Ответила она.
Меня бросило в жар. Ложь -- или совпадение?
-- Врёшь! -- Крикнул я.
Она улыбнулась.
И прыгнула на меня.
Я не почувствовал удара тела. Только холод, невероятный холод, будто тебя замораживают живьём. Я чувствовал, что тело моё цепенеет, что я проиграл -- но последним усилием, совершенно нечеловеческим, выдохнул -- даже не формулу, не заклинание -- чистую волю, чистое желание.
Холод исчез.
Фриту -- нет, не могу я её так звать! -- швырнуло в снег. Она упала и неуклюже, словно жук, забарахталась.
Я поднялся и вытащил нож.
Когда наши глаза встретились, меня охватила жалость. Морана смотрела испуганно и недоуменно -- почти как настоящая женщина, как человек. На мгновение рука у меня дрогнула -- но только на мгновение. Не давая себе возможности задуматься, я вонзил нож ей в грудь и выдохнул заклинание.
Морана вздрогнула и замерла. Глаза, зрачки которых стремительно выцветали, уставились в белое небо.
-- Прости. -- Прошептал я.
На мгновение мне показалось, что подо мной с раной в груди лежит та самая Фрита, моя златоволосая возлюбленная -- и сердце захолонуло ужасом -- но нет, уже через секунду я отчётливо видел на снегу совершенно чужую, незнакомую женщину. Она даже не казалась теперь красивой -- так, обычная.
Снег под телом растаял.
От мораны повалил пар.
Я поднялся и вытащил клинок. Это была победа, победа над мораной -- самой страшной тварью Великой Зимы. Отчего же вместо радости я чувствовал только печаль и опустошённость?
Тело растекалось на глазах, таяло, как снег весной, уходило в землю. Через несколько секунд осталась только чёрная дымящаяся земля, повторявшая контуры человеческого тела.
Буран кончился, развиднелось. В вышине засияло голубое небо. Холод отступил.
Чувствуя невероятную усталость, я повернулся и побрёл к своему племени.
***
Меня встречали как героя. Вьёрдланд обнял и троекратно расцеловал. Женщины подходили и благодарили, опуская глаза. Мы устроили пир, доев последние запасы мёда и мяса.
Ночью мне не спалось. Стоило прикрыть глаза -- и я видел Фриту, мою настоящую Фриту в летней высокой траве. Из её груди торчал нож, кровь текла по небесно-голубой ткани платья, и глаза Фриты были полны неизбывного страдания.
Я просыпался с криком.
***
Скоро стало ясно, что морана была не одна. На горизонте появились две женские фигуры. Вьёрдланд сдавал. Он стал угрюмым и неразговорчивым, упорно тащил на себе изрядно полегчавшие сани с провизией, стараясь останавливаться как можно позже и подниматься как можно раньше.
Умерло ещё двое детей и одна женщина. Заболел Кьерри. Я потерял его трубку в битве с мораной, а без неё ему было совсем плохо.
Кьяллон почти не грел. На пути мы встретили только одно дерево, и в очередном ночном костре оно быстро сгорело.
Кончалась провизия.
В полдень восемнадцатого дня на горизонте появились горы.
Люди воспряли духом. Но один только дух -- без нормальной пищи и без тепла -- не даст сил на великие свершения. Люди устали, мёрзли, голодали. Даже я чувствовал злую резь мороза.
Кьерри умер к вечеру восемнадцатого дня. Заболели ещё двое мужчин.
Мораны шли за нами уже не скрываясь, на расстоянии прямой видимости.
Ночью Вьёрдланд посвятил меня в шаманы. Он одел мне на шею костяное ожерелье Кьерри, его же волчью шкуру, разрезанную в нескольких местах и оттого плохо греющую, и вручил свою собственную трубку -- потому что как же шаману без трубки? Курить, правда, было нечего.
Всю ночь мы сидели с ним рядом, прижавшись к кьяллону, и шёпотом совещались о будущем племени. Я чувствовал себя как никогда усталым и равнодушным. Меня не радовало даже то, что меня наконец-то признали своим человеком и внимательно выслушивали.
На девятнадцатый день мы оставили в снегах женщину и мужчину. Поднялась вьюга, и стал трудно идти. В вой ветра вплетался женский смех -- и я не стал утешать себя тем, что мне послышалось.
Горы были всё ближе.
Ночью мы устроили краткий привал. Кьяллон старика уже почти не бился. Его тепла не хватило даже на то, чтобы растопить снег.
На утро не встали ещё одна женщина, один мужчина и двое детей. Мораны -- сразу две -- выглянули из вьюги и тут же скрылись обратно. Мы услышали нежный, как колокольчик, девичий смех -- он резко перешёл в зловещий хохот и оборвался. Наступила тишина.
Небо развиднелось, и стало легче идти.
К вечеру двадцатого дня мы достигли гор.
Они вставали перед нами -- огромные, могучие, уходящие в небеса. Серые, безжизненные, испещренные звериными тропами. Ветер выл и плясал по-над равниной. Спускалась ночь.
Для преодоления гор нам нужно было ещё несколько дней. Мы знали, что там, за горами -- солнечные тёплые долины. Они надёжно защищены от ветра и холода Великой Зимы. Говорят, там текут прозрачные реки и шелестят листвой деревья, там мелят мельницы и ловят рыбу рыбаки. Там спасение, там -- рай.
В степи опять поднимался ветер. Колол лицо жёсткой ледяной крупой.
Я чувствовал, как холодает. Чувствовал, что силы покидают меня. Ещё немного -- и я буду чувствовать холод, как обычный человек, а потом просто замёрзну.
Это было обидно. Не для того мы сражались, не для того шли, чтобы так бездарно погибнуть.
Нет, я имел в виду не только наше жалкое племя. Морана ведь назвала меня магом огня? Назвала. Значит, я маг огня. Глупо не признавать титул, которым тебя наделил враг.
Мы, маги огня, проиграли. Проиграли однажды и навсегда, глупо и бесповоротно. И. проиграв, впустили в мир Великую Зиму -- время моран, злобных богинь холода, сошедших с ума волшебниц.
Когда вечером двадцатого дня похода Вьёрдланд отозвал меня в сторону -- я знал, что он скажет. И знал, что отвечу.
Я думал о том, чтобы удрать от них. Я не был обязан племени -- только старику. Конечно, эти люди кормили меня и защищали, но никогда не любили. Зачем любить корову, которую ведут на убой?
Я бы мог перейти через горы и один. В конце концов, я мог очень долго сопротивляться холоду. Правда, в племени оставалось немало крепких мужчин, они могли бы меня догнать и... переубедить, скажем так. Но дело было не в этом. Дело было в моранах.
Против одной мораны я бы мог испытать свои силы -- хотя стал слабее с последней битвы. Но против двух сразу -- а их определённо было двое -- это верная смерть.
Лучше уж я помогу своему -- да, своему, хоть меня тут не слишком любили! -- племени.
С кьяллоном у племени были шансы. Он, кьяллон, был бы сильнее меня. Его сила -- это сила смерти, сила жертвы.
Прежняя жизнь всё больше казалась сном. Я даже не мог сказать уже, хорошей она была или плохой. Воспоминания стирались, размывались, исчезали. Я чувствовал себя опустошённым и уже не боялся смерти. Из всех человеческих ощущений у меня остались только усталость и голод.
В конце концов, говорил я себе, дело магов огня -- помогать людям.
Огонь -- помощник. Огонь вывел людей из тёмного рабства у природы. Да, огонь может убивать, сжигать, пожирать -- пока его не приручили. Но меня -- приручили. Мастер Эйрик, Фрита, мой отец Фолкор, даже Вьёрдланд. Поэтому я дам им кьяллон -- своё сердце, сердце мага огня.
Оно поможет вам перейти через горы. Даст свет и тепло.
Наутро я предстал перед племенем. Женщины подходили и целовали меня. Мужчины обнимали и хлопали по спине. В их взглядах я видел искреннюю признательность и едва заметную опаску. Мне было уже всё равно.
Я повторял про себя вчерашние благородные слова, понимая, что они всё-таки лживы. Или -- как минимум -- правдивы не до конца. Я просто устал, очень устал. Принять решение отдать кьяллон -- было всё равно что лечь в сугроб и заснуть. Лечь, понимая, что замёрзнешь и не проснёшься.
Принять такое решение означало сдаться. И я сдался.
Стоя спиной к белой равнине, где бушевала вьюга, я чувствовал два недобрых взгляда на своей спине. Два взгляда моран.
Вьёрдланд вонзил нож в мою грудь.
Я упал. И надо мной разлилось синее, бесконечно глубокое небо -- небо Великой Зимы.