|
|
||
Изгнание духа
Я сказал с арены, что мир изменился. Городскую стену растащили на кирпичи. Кругом мобильные телефоны, девочки в майках и эти - как их - автомобили... Но вновь звучит слово "дух" - слово, пахнущее нафталином. Вы прочитали три строки и уже можете "рассуждать": что нафталин вовсе не стар; что я спрашивал о внутренних изменениях, а дух как раз внутри...
Говорю прямо:
1. Есть тело и есть разум; нет места для духа, и духа нет.
2. Хоть его и нет, дух надо выгнать с пляжа: слова и дела ДОСТОЙНЫ слово и дело (тело и вещи).
О достоинстве речи и достоинстве тела. Тело, лижущее реквизит; на коленях на кафельном полу; голодное; зеленое, грязное; жирное, в халате - это известно. Недорасшифрованные тексты древности, сто раз перепереведенные и процензурованные - в виде священных "озвучиваемые" с амвонов; неграмотный бред совковых ачарьев - несомненно, слово - и тоже почитаемое как священное. Известно и это, но требует выяснения и достойно обсуждения. После слова "достоинство" в нашем разговоре появилось слово "почтение". "Почтение", "уважение", "ублажение" - я с сомнением взвешиваю на ладонях эти слова. Потом отряхиваю и умываю руки, которыми я буду касаться кожи женщин и гривы коня. Но сомнение остается: "почтение"... "Почитание", "прочитание", "прочтение"? То, что я считаю достойным быть в жизни не меньше любви, всякого дела и всякой игры? Предположение о не-достоинстве чтения укрепляет Ницше: "Еще одно поколение читателей - и сам дух начнет смердеть".
Это сказано о читателях - возможно, с писателями дело обстоит по-другому. Но так ли плохи читатели ? Чтение книги мало отличается от слушания песни; слушание - от пения; все это - от танца (который применяется для выбора партнера или для выполнения ритуала). Не-писательство относительно: повседневные словесные выражения и популярные песенки тоже вид литературы. Не перестаю удивляться большому числу "шлягеров". Видно, слова лучше всего подходят как раз для стихов.
Танец, предназначенный для выполнения ритуала. Ритуал, и невразумительное, поэтическое слово, и ритм - то, чем в какое-то время мы "познаем мир", или, вернее, относимся к миру. Всего лишь в какое-то время! Таков наш способ начинать познание. Ритуал и миф не враги, а стадии науки; в науке полно мифов и ритуалов. Мы все еще прочитываем мир так же, как прочитываем танец. И мы так недавно (и по неизвестной причине) начали думать.
Обоснованы ли разделения? "Мир" и его "читатель", "познание", "прочтение"; интерпретация и сочинительство; достоинство речи и достоинство тела. Вместе с Хайдеггером используем помощь самого языка, называющего "вещь" и "речь" одним словом. Для нас не-говорящее нам тело лишь предмет; говорящие вещи освещены светом жизни. Вещи освещаются вестью. Вещество о-существляется словом.
Где здесь смерть и где огонь? Ритуал осуществляет сожжение тех, чья весть опасна. Опасен даже включенный фонарик в пустой квартире; и я не хочу, чтобы для вас эти времена возвращались. Что о-существляется этим ритуалом? Сожжение о-существляет и о-веществляет новую вещь, отличную от бытовых речей и живого тела.
Я называю недостойными всякое евангелие и всякое одухотворение. Мы можем завоевать любовь и страну; придать камням форму собора; решить задачу и раскрыть обман. Вместо этого вы примысливаете к миру (вернее, осуществляете ритуалом) что-нибудь простое и "на шару" покорное: резиновую подругу; мысль, не требующую размышления; счастье, не требующее никаких усилий. Вы с помощью духовных занятий хотите попасть в какой-то другой мир, минуя этот. Ведь в вашем хилом теле содержится могучий дух! Есть другие моря и страны; другое мышление и другая свобода; существа с огнем на лице и среди них женщины, не похожие на маячащих в алкогольном бреду. И вправду "есть миры иные". Но как вы пройдете туда, не овладевшие травой и морем, и кто пустит туда вас, обремененных жиром и оскверненных должностями? Вы не можете прочитать эту книгу - эти лес и народ, но хотите читать те, что лучше - писать их? Или с вас достаточно тех, что легче? Другие миры еще впереди.
Интеллект (который я не отделяю от мира) ничего не может примыслить к миру. Это не противоречие, а скорее определение интеллекта; и он пока слаб. Мы не можем удержать в памяти и нескольких понятий. Мы забыли и не понимаем многое из того, что уже было открыто. Из того, что сказано ясно и вовсе не утеряно, мы помним лишь то, что случайно ухитрились понять (или это нам показалось). Но потом остаются уже только эти неполные мысли, недочитанные фразы. Мое беспокойство - видеть в старинных книгах не открытия, а всего лишь мудрость, или все тот же дух.
Мы пока еще запутываемся в словах. Не отличаем одних вещей от других; слов от вещей; подвластных слов от неподвластных вещей; неподвластности вещей от пока еще неиспытанной подвластности слов. Слово, бумага и членораздельная речь вызывают недоверие и страх (священный трепет).
Слово вызывает знакомую всем народную ненависть. Это подтверждает мое наблюдение: религия уже осознается как насилие. Представлять религию как имманентную человеческой природе общепринято и противоречит "социализму"; раньше это было просто добропорядочно. Думаю, что любая религия (а не только римская и греческая) - вполне осознаваемый официоз.
Хотим мы этого или нет, но среди вещей жизни есть меч. Утрачиваемую силу меча восполняют ложью слов. Слова, уличенные во лжи и бессмыслице, оправдывают скрытым могуществом духа. Недостойным словам уже не верят; их все меньше боятся; только одухотворенные писатель и (громко-)говоритель все еще - иногда - воспринимаются как представители сверх-естественных (тех, кто хочет быть важнее пути и мелочей вашей жизни).
Для кого я написал это эссе и что это за бой с ветряными мельницами? Я не высокомерен: писал для тех, кто еще одержим солитером духа - у меня тоже есть кое-какой дух.
Как изгнать то, чего нет? Речь может идти, очевидно, только о названиях. Я возвращаюсь в прекрасное время антракта, под стены Фромборка. С северной башни видны Балтийское море и пока еще пустой пляж. Так вот, я НАЗЫВАЮ достойными Олимпиаду тел и диспут умов: кто победил, тот вопреки своей слабости силен. Силой предшественников и собственной властью изгоняю с пляжа весь чистый и нечистый дух, и исправляю ошибку формулировки: он смердил не нафталином, а дустом.
_
|