Аннотация: Подвизался пожилой монах в обители, и ничем примечателен не был...
ОТЕЦ АЛИПИЙ
Марие Дево чистая, Пресвятая Богородице.
Радуйся Невесто неневестная.
Царице Мати Дево, Руно всепокрывающее.
Радуйся Невесто неневестная.
Превысшая небесных сил, нетварное сияние.
Радуйся Невесто неневестная.
Поёт отец Алипий, пожилой монах с круглым, полным лицом. И всё на лице его пухленькое и кругленькое. Мягкий бульбочкой нос, мячиками щёки. И подбородок, просвечивающий сквозь редкую и узкую, короткую возле ушей и удлинняющуюся к центру, сивую бороду, кругленький и пухленький. Поёт он от души, трогательно и, можно бы сказать, умильно, но сильно фальшивит, сам это слышит и сокрушается:
- Не даровал мне Господь умения петь. А как бы я хотел петь в храме! На службе, кажется, птицей взлетел бы на клирос.
Посетовал, смирился:
- Видно, не во благо мне такое умение, тщеславился бы.
И продолжил:
Покрове ширший облака, и страждущих пристанище.
Радуйся Невесто неневестная.
Немощных Покров и Заступнице, Надеждо ненадежных.
Радуйся Невесто неневестная.
Марие Мати Христа истиннаго Бога.
Радуйся Невесто неневестная.
Ааронов жезле прозябший, Сосуде тихой радости.
Радуйся Невесто неневестная.
Всех сирых и вдов утешение, в бедах и скорбех помоще.
Радуйся Невесто неневестная.
Священная и непорочная, Владычице Всепетая.
Радуйся Невесто неневестная.
Приклони ко мне милосердие Божественнаго Сына.
Радуйся Невесто неневестная.
Ходатаице спасения припадая, взываю ти:
Радуйся Невесто неневестная.
Перекрестился, тихонько попросил:
- Пресвятая Богородица, спаси нас!
Посмотрел на худого, длинноволосого, высокого, под два метра, Глеба и повинился:
- Прости меня, Глебушка, за давешнее.
Позавчера, когда мы приехали в монастырь, отец Алипий, несший послушание на воротах, посмотрел на Глеба, на пышную шапку его длинных волнистых волос, спускающихся до плеч. Сказал, что девушкам в брюках по монастырю ходить не благословлено, и подал монастырскую юбку - прямоугольный кусок тёмной ткани с продёрнутой по одному краю тесёмкой. Которой, обернув свои бёдра полтора, а то и два раза, в зависимости от их объёма, дамы и девицы, приехавшие в брюках или коротких юбочках, прикрывали несвойственное женскому полу одеяние или наготу своих ног.
- Ты уж прости меня, глупого, не разглядел я, что ты юноша, - попросил отец Алипий.
- Я не обиделся...
- Вот и слава Богу, спаси тебя Господь. А как тебе монастырская жизнь? Справляешься?
Вопрос не праздный: Глеб при росте за метр девяносто весит чуть больше пятидесяти килограммов, откуда тут силы. И сейчас сидит, привалившись спиной к стене и запрокинув голову. Отдыхает. Долго тянул с ответом, наконец тихо и медленно проговорил:
- Да... Справляюсь...
- Вот и слава Богу, - отец Алипий перекрестился. - Меня, помню, в первый день моего послушничества благословили на скотный двор, в свинарнике загон делать. Недолгая работа угол отгородить и дверь навесить, к обеду управился. Пришёл в трапезную и только молитву сотворил и первую ложку ко рту понёс, как отец Иосаф мне на окно указал:
- Григорий, - я от родителей Григорием наречён, - Григорий, смотри, твои свиньи по двору бегают.
Ложку до рта я так и не донёс, выбежал во двор, а со двора в свинарник: что за беда, думаю? Смотрю... Ох, глупая моя голова! Доски-то я, когда загон делал, к стойкам снаружи приколотил, а свиньи здоровенные, привалились, надавили изнутри на те доски, гвозди и вылезли. Это милость Божия, что ни одна свинья о гвозди не поранилась. Посокрушался я о своей бестолковости: ведь в деревне рос, а вишь ты, не запомнил ничего полезного. Посокрушался и о том, что без обеда остался. И скорее за молоток, пока отец Иринарх, старший скотник, от трапезы не вернулся. Грозен был отец Иринарх, ох грозен! За нерадивую работу и навильником по рёбрам вразумить мог. Сколько раз отец игумен на него епитимьи накладывал за гневливость, и сколько раз он прощения у братии просил - не счесть. Но совладать с собой не мог: как увидит непорядок на скотном дворе, тотчас прогневается.
Мы - отец Алипий, молодой послушник Игорь и два паломника: мой младший сын, шестнадцатилетний Глеб и я - сидим на скамеечке в тени братского корпуса. Только что вышли из трапезной, от простого, но вкусного и сытного монастырского обеда.
Паломникам и трудникам сегодня братия предложила крупяной суп, варёную молодую картошку, растительное масло, гречневую кашу, рыбу, тушёную с луком и морковкой, квас и огородную зелень. Сколько был в монастырях, и всегда воля Божия приводила меня в обители во время поста. Ещё ни разу не удалось отведать монастырского творога и монастырской сметаны, хотя много наслышан о том, какие они вкусные. Впрочем, не сметаны ради в монастыри ездят.
Прослушали пение отца Алипия, слушаем его воспоминания, ждём, когда придёт иеромонах отец Феофил и благословит на послеобеденное послушание, кому какое.
- А электричество в первый раз я в восьмилетнем возрасте увидел, - обратился отец Алипий в более глубокий слой своей жизни. - Были мы в райцентре у тётушки, у родной сестры родительницы моей, в гостях. Но и у них не постоянно ещё горело, а утром с семи до девяти да вечером с шести до одиннадцати движок запускали. И очень меня заняло: какое оно, электричество, в своей натуре есть. Остался когда один в комнате, выкрутил лампочку и решил выковырять хоть немножко, посмотреть, или хотя бы попробовать, каково оно на ощупь. Крепенько меня тогда стукнуло, даже присел. А себе думаю: по пальцам бьёт, надо чем-то другим. Взялся гвоздём ковырять. Из патрона треск, искры - и во всём доме свет погас. Пробки пожёг. Крепко меня родитель мой ремнём вразумил. И дело. Не маленький ведь, восемь годков к той поре исполнилось, в школу полный год отходил, а, вишь, какой глупый, - сокрушённо вздохнул отец Алипий и замолчал.
- Отец Алипий, я забыл: это ты архиепископа из монастыря не выпускал? - Спросил Игорь.
Послушники да и из молодых монахов иные развлекались порой рассказами отца Алипия и тогда подбадривали его на воспоминания.
- Я, Егорушка, я. В ту пору ещё послушником был, не монахом. Послушание на воротах нёс монах, имени его уже не помню, и не важно оно. Я от трапезы шёл, монах тот и попросил меня:
- Брат Григорий, побудь на воротах, пока я в трапезную схожу пообедаю.
Я согласился. Прошло минут десять, а может, четверть часа, как он ушёл... А на ту пору правящий архиерей у нас в монастыре был и уезжать собрался. Подъезжает владыка к воротам, я ворота отпереть, ан ключа-то нет, монах с собой унёс. Я у владыки прощения испросил и бегом в трапезную, к монаху за ключом. А он уже отобедал и ушёл, а куда, никто не ведает. Пока нашли второй ключ да ворота отперли, минут сорок прошло. Крепко осерчал владыка и перстом на меня указал:
- Чтоб этого разгильдяя в монастыре больше не было!
Куда же от архиерейского благословения денешься?
С той поры до самого пострига, шесть лет, нёс я послушание на подворье, а в монастырь только на службы церковные приходил.
И поделом, истинно разгильдяй: надо было ключ-то спросить, когда на послушание при воротах заступал. У владыки забот много, и время его дорого. И не чин ему по сорок минут стоять, ждать, когда ворота отопрут.
Пришёл отец Феофил, благословил нас на послушания. Трудники, прожившие в монастыре достаточно долго, продолжили то дело, которое и раньше делали, у них постоянное послушание. Глеба отец Феофил благословил подмести святую дорогу, от святых врат до собора. Отца Алипия - чистить конюшню, а Игоря и меня - возить сено.
Я усомнился: справлюсь ли? По силам ли мне будет после недавно перенесённого гипертонического криза закидывать вилами сено на чердак коровника, где устроен сеновал? И высказал то опасение вслух.
Отец Алипий взял меня за руку и тихо улыбнулся.
- Помолись и по милости Божией трудись посильно. Господь управит, потихонечку всё сделаешь. Только от работы не уклоняйся и непосильных трудов на себя не возлагай. Я, помню, уже пострижен был в рясофор, жил тогда у нас на подворье архимандрит, отец Пантелеимон. Пребывал он по немощи телесной на покое, но дел не сторонился.
Призывает меня как-то батюшка архимандрит на подворье, даёт ключ и говорит:
- Отец Алипий, пойди в гараж, там машина стоит, добрые люди списанную монастырю пожертвовали. Но что-то в ней неисправно, ты осмотри её и что нужно отремонтируй.
- Батюшка, - говорю, - я не сумею, я же в машинах ничегошеньки не понимаю.
А отец архимандрит будто не слышит моих слов.
- Описание в кабине на сиденье лежит, кой-какие запчасти в кузове, а молитвослов, если своего мало, пройди ко мне, келейник тебе самый большой из моих даст. По описанию да с молитвой, Господь даст, управишься.
И молился я о даровании успеха в деле, мною начинаемом, и описание читал, и вспоминал что-то из разговоров деревенских шоферов, и в гараж, и на автобазу ходил, расспрашивал шоферов и ремонтников. Одни подсказывали, другие... Прости их, Господи, - отец Алипий перекрестился, - не по разумению своему, но по наущению врага рода человеческого насмехались и гнали меня.
Запчастей не хватало, я к отцу игумену обратился: благословите, батюшка, где брать? А отец игумен мне ответил:
- Тебя благословили на это послушание, ты и думай, где что брать.
Я опять в гараж, на автобазу и так, иной раз, на улице или на дороге встретивши, кого мог, о помощи просил. Увижу, машина идёт, помолюсь, испрошу помощи у Господа и у Пресвятой Богородицы, проголосую и попрошу:
- Добрый человек, вот такая и такая незадача с машиной. Помоги, чем сможешь: советом, ли, умением или запчастями, а я, грешный инок, о тебе и о сродниках твоих помолюсь. Ты только в записочки имена их впиши, отдельно о здравии, отдельно за упокой.
Почти год, от середины лета до весны, когда снег сошёл, с ней возился. И по благословению батюшки архимандрита, по молитвам Пречистой и угодников Божиих, которых я каждый день просил о вразумлении и о помощи мне скудоумному, да по милости Господней, отремонтировал. Сначала мотор затарахтел, а после и машина побежала. Как отремонтировал, отец архимандрит меня благословляет:
- Садись за руль и поезжай.
- Батюшка, я не умею, я же машину разобью!
- Разобьёшь - отремонтируешь, - отвечает.
Помолился я, призвал на помощь Господа, Пресвятую Богородицу да ангела-хранителя моего и поехал. Все канавы и столбы на подворье пересчитал, и не по одному разу, забор повалил, но машину, таким образом, водить выучился.
А отец игумен, он тогда ещё иеромонахом был, как увидел, что я на машине езжу, сильно обрадовался.
- Путного монаха из тебя всё равно, - говорит, - не выйдет, хоть шофёр свой в монастыре будет и то слава Богу.
По благословению отца игумена сдал я экзамены в ГАИ и более десяти годков, по благословению отца архимандрита и отца игумена да по Божией милости, нёс шофёрское послушание, пока машина та совсем не развалилась.
Так что не терзайся сомнениями, брате Александре, по пастырскому благословению да по милости Божией всё одолеешь. Молись только да радей об исполнении послушания, и Господь управит.
Помолчал немного, вздохнул и продолжил:
- А без молитвы и радения всякое может быть.
О Великом посте вёз я продукты в монастырь к разговлению на Светлое Христово Воскресение и ящик яиц потерял - положил в кузов на самый верх и не привязал хорошенько. А Пасха ранняя в том году была, метель мела, дорога в буграх да рытвинах: ящик в канаву соскочил, в глубину, и тотчас его сверху задуло. Проехал обратно и снова к монастырю - не нашёл, тогда отец игумен благословляет:
- Ищи пока не найдёшь, не оставлять же братию без яичка ко Христову дню.
Помолился я Господу нашему Иисусу Христу, Пречистой Его Матери, ангелу-хранителю да Иоанну Воину с Феодором Тироном, им надлежит об отыскании потерянной вещи молиться, взял посох подлиннее и пошёл дорогу и сугробы да канавы возле дороги ощупывать. Лишь поздно вечером, когда стемнело совсем, в шести километрах от обители нащупал. И обратно понёс на себе, по пурге и сугробам. А в ящике три с половиной сотни яиц, да сам ящик тоже что-то весил, вкупе без малого тридцать килограмм. Вот такое мне вразумление от Господа за нерадивое исполнение послушания вышло.
- Отец Алипий! - От скотного двора призвал голос отца Августина, монаха, ныне исполняющего послушание старшего скотника.
- Иду, отче!
Отозвался отец Алипий, трудно сполз со скамейки, опершись ладонями о неё, попереступал, разминая ноги и причитая:
- Ох, ноги мои, ноженьки, ноженьки нерадивые. Смолоду всё мимо церковки Божией, на танцульки, на гулянки да на иные увеселения бегали, вот и просыпалась на беготне той вся их силушка. А в молодости ноги мои сильные были. В деревне водку у нас быстро разбирали, в тот же день как привозили - так мужики по субботам, чтобы после бани выпить, меня с обеда в райцентр за ней посылали. В восемнадцати километрах наша деревня от райцентра отстояла. Три с половиной часа туда да столько же обратно. Там ещё очередь отстою, час, не менее. Рюкзачок бутылками набью, присяду передохнуть на четверть часика, более нельзя, поспешать надо, а то мужики серчать будут. Огурчиком с хлебушком перекушу и в возвратный путь.
Размялся и медленно, вразвалку, глубоко припадая то на одну, то на другую ногу зашагал к скотному двору.
- Отец Алипий! - Уже строже потребовал Сергей, послушник, подручный кузнеца: надо ему скобы да закрепы для конюшни выковать, а замеры сделать надлежит вместе отцом Алипием.
- Спешу, брате, спешу, - отозвался отец Алипий и как мог скоренько заковылял к конюшне.
И по мере того как удалялся, спина его прямилась, а походка становилась не такой жёсткой и валкой. Расхаживался.
Отец Алипий роста чуть ниже среднего, телосложения полного, но не тучен, а скорее брюхаст. Со спины его можно было видеть даже статным, но в профиль живот тугим полушарием выпирался вперёд, удваивая, если не утраивая его толщину. Что, однако, не мешает ему ни на работе, ни в церкви. Он свободно, не напрягаясь, клал поясные поклоны, касаясь пальцами рук пола, и почти не сгибал при этом колени.
- Я не жирный, я вспученный, - иногда пояснял он, защемляя пальцами складку на животе и показывая незначительный слой жира. - Видно, в кишках что-то неправильно работает, оттого и раздувает меня.
Но вот ноги его не держали. На службе, недолго простояв, он виновато улыбался и смиренно опускался на колени, опирался локтями о принесённую с собой из келии складную скамеечку и в таком положении пребывал до возгласа "Святая святым".
С возгласом клал земной поклон. После чего опирался обеими руками на скамеечку и, подтягивая, ставил на ступню сначала одну ногу, потом переносил вес тела на руки, поднимался с пола, подтягивал другую ногу и, оттолкнувшись ладонями от скамеечки, медленно, поддерживая руками поясницу, выпрямлялся. И пока на клиросе пели "Причастны", вперевалку ходил по храму, прикладывался к иконам, смущая братию и вызывая неудовольствие священства своим хождением во время службы.
Прав оказался отец Алипий, с молитвой да по Божией милости управились мы с перевозкой сена. И после вечерней службы благополучно возвратились в наше жилище.
Жили мы не в самом монастыре, а на подворье, на том самом, где много лет назад отец Алипий ремонтировал и учился водить машину.
Уже сели за вечернюю трапезу, пришёл отец Алипий передать благословение отца Феофила на завтрашнее и послезавтрашнее послушание: мужчинам на сенокос, а женщинам на огороды, на прополку овощей. Чтобы мы сегодня подготовили соответствующую одежду и обувь и на послушание вышли пораньше - на покос и на огороды добираться далеко.
Пригласили его к столу, разделить с нами трапезу. Он не отказался и, помолясь, сел за стол. И хотя на столе было немало иной снеди: жареная картошка, салат, приправленный ароматным, пахнущим жареными семечками, домашним растительным маслом, привезённым паломницей из Воронежа, обжаренные макароны, компот, печенье и домашние оладьи из кабачков, которые испекли матушка Иулия, супруга священника нашего прихода отца Григория и моя жена Ирина, отец Алипий очистил две картофелины сваренные в мундире, припорошил мелкой солью, взял ломоть мягкого и душистого монастырского хлеба, вытащил из банки маленький пупырчатый малосольный огурчик, что солили наши матушки Ирина да Иулия, съел его, потянулся за другим и посетовал:
- Чревоугодник я, вкусное люблю. Особенно стряпанное. Блины, пирожки разные, а больше всего ватрушки с творогом. О молитве бы мне так радеть, как об утробе радею, - вздохнул, перекрестился. - Господи милостивый, да не вниди в суд с рабом Твоим, но прости и помилуй мя грешного, изведи из темницы грехов душу мою!
Недоумение вызвали у меня его слова: картошка в мундире с огурцом да с серым хлебом - какое ж это чревоугодие? Но после сообразил: не за продукты корил себя отец Алипий, а за вожделение к ним.
Более половины зубов у него выпало. Оставшиеся располагались несимметрично - на нижней челюсти не было задних зубов, а на верхней передних. И потому, когда он жевал, стараясь совместить для перемалывания пищи хоть по одному верхнему и нижнему зубу, от усердия сутулился, щёки его надувались, и он, в вытертом, буроватого цвета подряснике, в эти минуты сильно смахивал на старого бобра.
- Позубоскальничать я большой любитель. Над людьми посмеяться, поддеть кого, - объяснял он причину выпадения зубов.
Я усомнился - ни разу ни о ком ни одного не только дурного, но и неласкового слова от него не слышал. В ответ отец Алипий вздохнул:
- Это сейчас я немного сдерживаюсь. А прежде, в молодости, был зело ехиден и злоязык ...
Поведением он мало соответствовал классическому представлению о монахе: был улыбчив и словоохотлив. Нет, не болтлив, но на разговор откликался охотно. Что знал за собой, за что корил себя и о чём нередко сокрушался:
- Гореть мне в геенне огненной: несть покаяния во мне, несть сокрушения. Зато радости о земном и празднословия и многоглаголания... О, душе моя окаянная, восстани, что спиши... Быть мне за язык подвешанну в геенне огненной, если Господь не помилует...
Попили чаю с оладышками, обмакивая их в варенье из ревеня, и после трапезы вышли во двор посидеть на свежем воздухе, побеседовать.
- Отец Алипий, ты ведь молодым в монастырь пришёл?
- Да, двадцати пяти годов ещё не исполнилось. Жизнь моя в миру шла порухой. В армию не взяли, выдали белый билет из-за врождённого порока сердца. Это нынешняя молодёжь к армии неуважительно относится, а в наше время девицы иначе смотрели: если парня в армию служить не взяли, значит, ущербный.
Есть в таком отношении своя мудрость. Раз Отчизну охранять не стал, то и мать, и жену, и семью ни оберечь, ни защищать не захочет или не сумеет.
И несчастия всяческие постоянно с нашей семьёй происходили: то баня сгорит, то куры передохнут, то корова в кротовину провалится и ногу сломает, то овца из стада пропадёт, то свиньи в огород забегут, грядки перероют, и мы, я да родители мои, на всю зиму без лука и морковки остаёмся, то ёщё какая-нибудь напасть случится. Потому девушки замуж за меня не шли, боялись, что жизнь им со мной горькая да нищая будет. Одна согласилась было, сговорились уже и время свадьбы назначили поближе к майским праздникам, но тут нарядили меня брёвна из лесу вывозить на коровник, хлыстами на подсанках. Один день отвозил, другой, третий. А на четвёртый лукавый вмешался: мост разрушен был, а починить у колхозного правления руки не доходили, пока зима стояла, ездили рядом с мостом, по льду. А тут подогрело солнышко, снег стал таять, лёд водой покрылся, высоко вода надо льдом стояла, сантиметров пятнадцать-двадцать глубиной. А конь у меня некованый был, поскользнулся и упал. И никак встать не может: не зацепиться ему некованым копытом за мокрый лёд. Пока нашли другую лошадь, подогнали, обвязали вожжами моего бедолагу да вытащили на сухое - он простудиться успел. Ветеринар с ним неделю возился, но сделать ничего не смог, прирезали, когда подыхать стал. На меня начёт наложили, нетель пришлось продать и кабанчика, чтобы рассчитаться. И это милость Божия, случись такое на несколько лет раньше - ехать бы мне этапом на Колыму.
Свадьба расстроилась, невестина родня от меня отказалась. Вскоре родителей похоронил, так и не дождались они ни снохи, ни внуков. А когда похоронил, написал заявление, чтобы отпустили меня из колхоза. Держать не стали. Помыкался я годик-другой по городам и весям, но устроиться надолго нигде не мог: кому нужен бестолковый неумека, да ещё больной.
И как-то так вышло, что на ночь главу преклонить негде было, а оказался на тот час вблизи сей обители. Попросился переночевать и вот уже более тридцати годков здесь, по милости Божией да по пастырскому благословению, душу спасаю.
На дворе ещё светло. Белых ночей в том краю не бывает, но сумерки, из-за близости к северу, поздние и долгие, и прохладный полумрак да осознание того, что заботы сего дня уже завершились, можно ни о чём не беспокоиться, располагали к продолжению беседы. Но монастырские порядки строги: всем нам завтра рано вставать - кому на молитву, кому на послушание - и беседу завершили.
На вечернее молитвенное правило стали соборно, тут же во дворе, оборотясь лицами на видневшиеся за деревьями монастырские купола: так на летнюю пору и на хорошую погоду благословил, ещё при жизни своей на подворье, архимандрит Пантелеимон. Молитвы читали по очереди. Отец Алипий, внешне, молился обыденно, ни собранности особой, ни усердия сверхобычного у него по сравнению с нами, мирянами. Во время своей череды вдруг остановился чуть не на полуслове и пошёл к столу, вызволять свалившегося в стеклянный кувшин паука. Вытряхнул насекомого на землю, посмотрел, как тот шустро побежал под стол, проговорил:
- Всякое дыхание да хвалит Господа, - и посоветовал ему. - Беги и больше в кувшин не попадай.
И сокрушённо вздохнул:
- Ой-ё-ёй, нерадивый я нерадивый, молитву оставил... Разве Господь не спас бы свою тварь и без меня недостойного? Господи! Прости и помилуй мя грешного! Изведи из погибели душу мою!
Молился отец Алипий, как впрочем и всё остальное делал, медленно, однако, молясь, не только произносил, но как бы, одновременно, переживал каждое слово молитвы, но без чувственности и экстаза, а словно видел Того, к кому обращался. Так человек говорит, когда не только уверен, но имеет неоспоримые подтверждения того, что тот, к кому он обращается здесь, рядом, слышит его и внимает ему. Он не читал текст молитвы, но словно вживую разговаривал с Тем, к Кому молитвенно обращался. Попробовал и я, по возвращении домой, перенять его манеру, но получились у меня не молитвы, а какое-то актёрство, и тотчас оставил эту затею. Выходит, не манера то у отца Алипия, но состояние души.
По совершении вечернего правила отец Алипий попрощался с нами и заспешил обратно в монастырь, пока не заперли ворота.
Через два дня, когда мы уже возвратились с сенокоса и с огородов, во время всенощной у отца Алипия, несшего послушание свещника в Варваринской церкви, опять совершилась незадача. Опрокинул он открытую канистру с лампадным маслом и заметил только тогда, когда масло под его сапогами стало уже хлюпать и булькать. Отец игумен за ущерб и нерадивость наложил епитимью: вымыть пол во всём храме. А полы в храмах традиционно моют поздно вечером и по ночам, и потому, когда завершились храмовые службы, отец Алипий, совершив вечернее правило, пошёл в храм мыть пол.
Уже за полночь отец игумен из своей келии увидел, что в Варваринской церкви горит свет. Недовольство проскользнуло по его лицу - храм невелик, сколько же времени можно в нём пол мыть и понапрасну жечь электричество.
Почти сорок лет тому назад, тридцатилетним иеромонахом был он поставлен на управление обителью. За эти годы сросся с монастырём, воспринимал всякое благо для монастыря как милость Божию и для себя лично, а любую монастырскую неурядицу, как свою боль.
Прочитал акафист и вновь взглянул в окно. Свет в храме горел по-прежнему. Значит, отец Алипий уже ушёл, а уходя забыл выключить электричество. Монастырь небогатый, скудные доходы от своего хозяйства да нечастые и небогатые пожертвования мирян принуждали беречь каждую копейку. Придётся самому идти выключать.
Отец игумен спустился из келии и направился к храму. Своим ключом отпер дверь со стороны алтаря и вышел через южные, диаконские, врата на солею. Смазанные петли не скрипнули и ковёр скрадывал шаги.
В храме смиренно и чисто пахло свечами, ладаном и влажными досками, свеженамытым полом.
Тускло светила одна лампочка над свечным ящиком. Отец Алипий стоял на коленях перед Смоленской иконой Божией Матери, пол же не был домыт, оставался изрядный прямоугольник невымытого в северной половине храма, от свечного ящика до кануна. Отец игумен направился вразумить нерадивца, но донёсшиеся слова молитвы его остановили.
- ...Пресвятая владычица наша Богородица, матушка Одигитрия-Путеводительница! Прости и помилуй меня многогрешнаго и снизойди на меня Твоим милосердием. Изжени из меня, недостойного раба Твоего, вся моя грехи и беззакония. Извергни меня с пути неправого, утверди меня на пути истинном. И даруй мне видение путей праведных, а тако же и путей злокозненных, дабы мог я, праведный путь принимая, а неправые пути отрицая, творити волю Господню и жити по заповедям Его святым. Аминь.
Тяжело, кряхтя и охая, отец Алипий поднялся с колен, приложился устами к иконе, к самому краешку в нижнем углу, припал лбом, и плечи его затряслись в плаче.
Выплакавши своё сокрушение, ещё раз приложился к углу иконы, сошёл со ступеньки, совершил земной поклон, вздохнул и перешёл к образу Спаса Вседержителя.
Земно поклонился и, не вставая с колен, взмолился:
- Господи Иисусе Христе, Боже наш, прости беззакония наша! Молитвами Пречистыя Твоея Матери, всех святых в земле Российской просиявших и всех святых спаси веру Православную и державу Российскую. Не попусти раскола в Русской Православной Церкви и не дай победы еретикам. Не допусти развала страны нашей и развращения народа нашего. Но даруй нам, Господи, Страх Божий и память смертную, даруй нам смирение и покаяние в грехах наших богоотступничества и цареубийства. Прости и помилуй нас, Господи! Утверди Державу Православную Российскую на вечные времена и даруй нам благочестивого Государя Православного по сердцу Твоему и разумению Твоему. Аминь.
Закончив молитву, опять земно поклонился, встал, приложился к иконе, к благословляющей деснице Спасителя.
"Что за молитва? Откуда она у отца Алипия? Завтра же спрошу".
Отец игумен повернулся было, чтобы потихоньку уйти и не мешать иноку исполнять епитимью и молиться. Но по неведомой для него причине осознал, что так поступать не следует, и повиновался тому осознанию, остался на месте.
Приложившись, отец Алипий снова опустился на колени и, не отрывая взгляда от иконы, обратился к Спасителю.
- Господи, Иисусе Христе, Боже наш, Слава Тебе. Слава Тебе Сущему, слава Тебе сотворившему мир, слава Тебе взявшему на Себя грехи рода человеческого и искупившему их Честною Твоею Кровию и Твоими безгрешными Крестными муками.
Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты даровал мне жизнь. Благодарю Тебя за то, что Ты даровал мне прожить дни и лета мои. Благодарю Тебя за то, что Ты не погубил меня со грехами и беззакониями моими, но терпишь меня нечистого и многогрешного, даже притом, что грехи и беззакония мои давно превзошли главу мою, и даруешь мне время для покаяния. Благодарю Тебя, Господи, за то, что я, великий грешник и неоплатный должник пред Тобою, смог сделать во славу Твою и прости меня за то, что я не смог или не успел сделать. Господи! благодарю Тебя за те благие дела, которые Ты мною совершаешь: я негодное орудие в руках Твоих, но Ты, по неиссякаемому милосердию Твоему, исправляешь мой путь, очищаешь меня от скверны и спасаешь душу мою окаянную. Слава Тебе, Господи!
Иисусе Христе, Боже наш, услыши убогое моление мое! Прости мои прегрешения и беззакония! Отверзи мне очи духовныя: несть грешника более мене, но тако погряз я в грехах и беззакониях моих, что не вижу сего; помилуй меня, Господи, и не отрини меня, но даруй мне видение грехов моих, раскаяние в грехах моих, избавление от них и отреши меня от пути велиарова.
Господи! Утверди, укрепи и сохрани меня в вере Православной, даруй мне силу и стойкость не возроптать, не усомниться и не отойти от веры Православной во дни скорбей и искушений; даруй мне бдение и разум молитися, прославлять Всеблагое Имя Пресвятой Троицы, почитать Пречистую Богородицу и Святых угодников Божиих; даруй мне силы и способности радеть о вере Православной и о Державе нашей Российской.
Господи, Боже наш! Прости меня многогрешного и беззаконного и спаси мою душу окаянную! Даруй мне Страх Божий и память смертную; даруй мне смирение, покаяние, пост и молитву; даруй мне возлюбити Пресвятую Троицу, Господа Бога нашего, всею душою, всем сердцем, всею мыслию и всем существом моим и возлюбити ближнего яко я люблю себя, многогрешного и беззаконного. Господи! Сотвори со мною все, что поволишь для спасения души моей окаянной; если сочтешь нужным, пошли мне лишения, скорби и болезни, только не отвержи меня от Тебя, но вразуми и помилуй мя грешного.
А буде Твоя Пресвятая Воля претерпеть мне мученичество за Имя Твое Святое, не попусти слабости и немощи моей, но помоги мне выстоять и не отречься от Тебя, Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, не принять печати богомерзкого антихриста и не поклониться ему, проклятому антихристу.
Не остави меня, Господи! Я слеп и не вижу, где мое спасение, а что в погибель души моей. Я немощен и не в силах одолеть похоти плоти моей и козней врага человеческого. Помоги мне, Владыко мой и Человеколюбче! Руководи мною в каждом мгновении моей жизни, в каждом деле и в каждом дыхании моем. Изми из мя волю мою злую, лукавую и похотливую, всели в меня Волю Твою Благую, и даруй ми творити волю Твою и жити по Заповедям Твоим, и помилуй мя.
Да святится Имя Твое со Безначальным Твоим Отцем и Всесвятым и Благим и Животворящим Его Духом ныне и присно и в безконечные веки.
Аминь.
Отец Алипий склонился челом до пола, на несколько секунд замер и вдруг распластался по полу крестом, раскинув руки в стороны, плечи его затряслись в рыдании. Он поднял лицо и взгляд к своду купола и во весь голос возопил:
- Господи! Зачем ты оставил меня?! Зачем ты попускаешь мне грешить?! Я не хочу грешить! Избави меня от грехов, Господи! Даруй мне силы и разумение творить волю Твою, даруй мне жить по заповедям Твоим! Тебе же это совсем не трудно, Господи! Только пожелать...
И снова упал лицом на пол, сотрясаясь в рыданиях. Полминуты спустя рыдания прекратились, он полежал ещё немного, успокоился, встал на колени, поклонился и тихим голосом попросил:
- Прости меня, Господи, прости мою дерзость. И не остави мене, изведи из тьмы грехов моих к Свету Твоему.
Поднялся на ноги, отёр ладонями слёзы с лица и, придерживаясь обеими руками за скобу у кивота, приложился к иконе. Отошёл и сел на рундук, склонив голову.
Отец игумен сошёл с солеи и намеренно слышно ступил на пол. Отец Алипий встал ему навстречу, смиренно склонил голову.
- Откуда ты знаешь эти молитвы? - Спросил отец игумен, подойдя к отцу Алипию.
- Ты слышал, отче?
- Слышал.
- Последняя не молитва, батюшка, а воздыхание ко всемилостивому Господу нашему Иисусу Христу о спасении души моей окаянной.
- Сам составил?
- Спаси меня Господь от такой дерзости! Разве ж я, многогрешный, смею? - И замолчал.
- Откуда же знаешь?
- Простите, батюшка... По милости Божией слова сами легли мне на сердце. А я, недостойный, лишь запомнил.
- Разве ты медиум, чтобы послания принимать...
- Упаси Господь от такого греха! - Отец Алипий перекрестился и руками замахал, отбиваясь от такого обвинения. - Слова просились, бились внутри меня, и в голове, и возле сердца. И день, и два, и неделю, и месяц и более. Как птицы небесные в тёмной клетке, а выхода им не было, не складывалась молитва. А потом, словно птицы из тёмной клетки, вырвались и на солнечной полянке по веточкам и по жёрдочкам расселись, так слова о Державе нашей Российской сложились. А воздыхание о душе моей многогрешной более полугода... год почти... по словечку, по предложеньицу прибавлялось.
- А пред иконой Богородицы что читал?
- Не знаю, отче, недавно пришло. Ещё складывается.
- Но ведь есть же молитва Смоленской иконе Божией Матери, - подивился отец игумен.
- Не волен я, батюшка. Слова сами идут, требуют, чтобы запоминал их и произносил.
- Наверное так надо, - отец игумен покорно опустил взор. - Дух Святый обитает где хочет и как хочет. Если Бог даст, возможно, будет твоя, личная молитва к Путеводительнице. А предыдущие две давно сложились?
- Давно, батюшка. Ещё отец Пантелеимон жив был, значит, годков пять или шесть уже прошло.
- И столько времени молчал? - И укорил, и удивился отец игумен.
- Келейно молился. В келии своими словами можно молиться, - уклонился от прямого ответа отец Алипий.
- Можно, - подтвердил его слова отец игумен и своё мнение сказал: - Пережитые, выстраданные молитвы. - И в раздумье вопросил: - Хорошо их запомнил? Ничего не перепутаешь?
- Бог милостив, не перепутаю.
- Тогда запиши на бумагу, да почётче, без помарок, и завтра за трапезой мне подашь. После трапезы я в Епархию, если будет на то воля Божия, поеду. Покажу молитвы владыке и старцу, испрошу, какое будет их благословение: тебе одному келейно их читать, в храме ли, ещё кому из братии предложить, или пока в тайне сохранить.
- Батюшка! - Отец Алипий пал пред отцом игуменом на колени. - Зачем искушаешь? Я недостоин... Я же горделив и тщеславен.
- Я тоже грешен, - вздохнул отец игумен, - и более твоего. Един Господь без греха, а все мы люди, грешные. А молитвы... Ниже вжигают светильника и поставляют его под спудом, но на свещнице, и светит всем иже в храмине1 . Прости меня, отец Алипий, прости мою несправедливость к тебе и, видно, к другим из братии тоже: за заботами о земном благополучии вверенной мне обители забывал небесное её предназначение, и потому промахи твои и неумение твоё на послушании я видел, а покаяния и иного в тебе не разглядел. Прости. И спаси тебя Господь за вразумление.
Отец игумен опустился на колени пред отцом Алипием и склонился челом до пола.
- Не искушай, отче! Чем же ты меня, непутёвого и нерадивого монаха, прогневить или обидеть мог? Ни в чём ты предо мной, грешником, неповинен. А если и покажется тебе, что когда что-то не так сказал, так и поделом мне, лучшего я недостоин. Прости меня, отче.
И отец Алипий склонился, да так поспешно, что звучно стукнулся лбом об пол.
- Сходи, отец Алипий, в алтарь, - попросил отец игумен, - принеси три свечи и молитвослов. Преклоним колена да смиренно помолимся Господу о прощении грехов наших.
Отец Алипий направился к алтарю, а отец игумен, осенив себя крестным знамением, приложился к иконе и принялся читать предначинательные молитвы. Окончив молитвы, возжёг принесённые отцом Алипием свечи, одну поставил на подсвечник пред иконою, другую подал отцу Алипию, третью, возжегши ею лампаду, оставил у себя для света, чтобы светить на строки молитвослова.
- О, горе мне грешному! паче всех человек окаянен есмь, покаяния несть во мне: даждь ми, Господи, слезы, да плачуся дел моих горько...
Мати Божия Пречистая, воззри на мя грешнаго, и от сети диаволи избави мя, и на путь покаяния настави мя, да плачуся дел моих горько.
Окончив первую песнь покаянного канона, отец игумен передал молитвослов отцу Алипию, и тот продолжил:
- Внегда поставлени будут престоли на судище страшнем, тогда всех человек дела обличатся, горе тамо будет грешным в муку отсылаемым: и то ведущи, душе моя, покайся от злых дел твоих.
И так, после каждой песни передавая один другому молитвослов, продолжили читать канон.
Отзвучали последние слова канона и молитвы, отец игумен встал с колен. Неуклюже, кряхтя и переваливаясь, поднялся отец Алипий.
- Ну, вот, слава Богу, помолились. Господь милостив, и по милости Своей, аще восхощет, спасет нас грешных. А теперь, отец Алипий, с Богом, в келию.
- Так, батюшка... - отец Алипий указал на недомытый ещё четвероугольник пола. - Пол ещё...
- Не заботься о том. Другие домоют. А тебя в келию благословляю, - отец игумен осенил отца Алипия благословляющим знамением. - Аминь.
Проводив отца Алипия, отец игумен запер за ним дверь на задвижку, подоткнул полы мантии за пояс и, опустившись на колени, домыл пол.
Наутро, ещё до ранней Литургии, которая в монастыре начиналась в шесть часов утра, разбудил меня отец Алипий. Повинился за беспокойство и попросил распечатать на пишущей машинке две написанные от руки молитвы - почерк у него очень некрасивый и, главное, неразборчивый, а их нужно передать отцу игумену. Я, прочитав тексты тех молитв, испросил его разрешения сделать копии для себя. Перекрестившись, прошептав молитву и ненадолго задумавшись, отец Алипий согласился, разрешил читать их, пока он жив, - келейно, а по его кончине, как будет Богу угодно.
После ранней мы уехали домой, и каков был ответ отцу игумену о тех молитвах из Епархии и от старца, мне неизвестно. Если будет Божия воля когда-нибудь мне снова съездить на молитву и на поклонение в ту обитель, возможно, что-то узнаю. Не было бы это праздным любопытством.
На следующий год паломники, возвратившиеся из того монастыря, рассказали, что отец Алипий зимой жестоко простудился, долго болел и отошёл ко Господу в Великом посту, в воскресный день, на Вход Господень в Иерусалим. И многие в день его кончины вспомнили, что накануне, в Лазареву Субботу, после соборования и причащения Святых Христовых Таин, тех из братии, кто приходил навестить его в келии, отец Алипий просил:
- Простите, братия, и помолитесь за меня грешного. По милости Божией завтра домой пойду.
При этих словах ласково смотрел на всех и улыбался тихой радостью.