Тимофеева Елена Антоновна : другие произведения.

Раненый Ангел

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  РАНЕНЫЙ АНГЕЛ
  
  Проходит жизнь, проходит жизнь,
  Как ветерок по полю ржи.
  Проходит явь, проходит сон,
  Любовь проходит, проходит всё.
  Любовь пройдёт, мелькнёт мечта,
  Как белый парус вдалеке,
  Лишь пустота, лишь пустота
  В твоём зажатом кулаке...
  ..................................
  И жизнь прошла, и жизнь прошла,
  И ничего нет впереди.
  Лишь пустота, лишь пустота:
  Не уходи... не уходи... не уходи...
  
   Жоэль Ольмес - Б.Полоскин
  
  
  
  1957 год, Калининград
   Густая липкая темнота накрыла парк, обратив голый кустарник в злобных тварей. Прижала острые уши к круглой голове исполинская чёрная кошка - сейчас выпрыгнет из сумрачного сгустка. Нервно вздрагивает пушистый хвост огромного волка, и никак не спрятать ему оскаленную морду за красноватым стволом кривой сосны, даже сквозь шум ветра слышно клацанье стальных зубов.
  Девочка зажмурилась: сейчас прыгнут, набросятся, сейчас сожрут. Она сделала несколько неосторожных шагов с закрытыми глазами, ботинок зацепился о торчащий из земли железный штырь. Ступню повело куда-то в сторону, в ноге странно хрустнуло. Она рухнула плашмя, больно ткнувшись лбом в царапучую, полную стекольных и кирпичных осколков землю. Боль пришла через мгновение. Ногу словно сунули в кипящий котёл и зачем-то стали её там крутить. Шумящие на ветру деревья поглотили её крик и превратили в жалобное мяуканье.
  -Это кто же тут у нас? - мужской голос прозвучал откуда-то сверху, из темноты, - вот это кто: маленькая фрейлейн. Упала? Ушиблась?
  Голос звучал участливо. Мужчина наклонился, и лунный луч высветил серебристый витой шнур на погонах.
  -Ах, вот оно что... - он мгновенно оценил заплаканное, искажённое болью лицо ребёнка, её неестественно вывернутую ножку в коричневом ботиночке, - сейчас всё пройдёт. У меня есть знакомая маленькая змейка. Она тебя станет лечить, и совсем не больно.
  -Змеи кусаются, - всхлипнула девочка, глядя зарёванными глазами из-под густой сметанно-белой чёлки.
  -О, нет. Моя знакомая змейка не кусается, она добрая. Видишь, вот она, - он указал на свой погон: там, среди замысловато перевитого шнура, обвилась кольцами вокруг палки толстенькая золотистая змейка. Мужчина дёрнул и отцепил её, - возьми и держи в руке, боль сразу отпустит. Ну как? Чувствуешь? Уже не больно, правда?
  -Правда, - перевела дыхание девочка. Боль ушла мгновенно, как будто её и не было. Он достал из кармана носовой платок, промокнул ей глаза, вытер нос.
  -Вот и хорошо. Сейчас я немного повожусь с твоей ножкой, и тогда мы сможем отправиться домой.
  -Там, в подвале, Алька, - девочка дёрнула мужчину за рукав шинели, - кирпичи обвалились, он не может вылезти.
  -Да, я знаю.
  -Вытащи его!
  -Не могу. Вот ты вернёшься домой и попросишь папу, чтобы он Альку вытащил из подвала. Посиди тут, я найду ровные палочки и вернусь. И не бойся, змейка не даст тебя в обиду. Можешь даже поговорить с нею, она любит поболтать...
  -А я и не боюсь, - вскинула голову девочка, крепко сжимая ставшую тёплой от её ладошки змейку.
  -Вот и умница...
   Он вернулся через пару минут, притащил две деревяшки. Расстегнул шинель, выпростал из-под кителя рубашку и оторвал от низа полоску ткани. Опустился на колени возле девочки и стал осторожно фиксировать её ногу.
  -И как зовут маленькую фрейлейн? - поинтересовался он, аккуратно привязывая шины к ноге.
  -Лела, - отозвалась девочка.
  -Лела? Какое интересное имя...
  -Да, нет же! Не Лела, а Лела! - возмутился ребёнок: - Лела!
  -Я понял, понял, - улыбнулся мужчина, - тебя зовут Лера. Просто буква "р" сбежала. Но она скоро вернётся, не беспокойся. Эта такая хитрая буква... она часто убегает. Сейчас мы тут привяжем эту ленточку... Вот какая симпатичная ножка получилась!
  -А Володя говорит, что у меня ноги-спички, - пожаловалась Лера.
  -Володя говорит? Сколько ему лет? Двенадцать?! Дуралей он, твой Володя. Вот посмотрим, что он лет через десять скажет... А теперь ты покажешь, где твой дом?
  Он поднял девочку на руки, прикрыл от ветра полой шинели и двинулся к выходу из парка.
  -Тут совсем темно... - пробормотала Лера, - ты не заблудишься?
  -Ну что ты! - засмеялся он, - я отлично вижу в темноте.
  -Там был волк и страшная кошка, - она показала подбородком на тёмные кусты.
  -Кошке я сказал "брысь!", а волк оказался старой облезлой собакой. Они давно уже убежали из парка.
  -И змейка сказала, что это не волк, а глупая собака, - она прижалась щекой к гладкому сукну мундира, от которого пахло почему-то чаем с лимоном, и закрыла глаза. Потом встрепенулась: - Алька смелый, он не боится...
  -Он очень смелый, - согласился мужчина, и добавил серьёзно и настойчиво: - ты должна сказать своему папе, что мальчик в левом крыле бывшего винного погреба. Ни в коем случае нельзя ломать стену снаружи, иначе его совсем завалит. Кирпичи надо разбирать руками от входа, пробиваясь изнутри к несущей стене. Ты запомнишь? Только изнутри и только вручную!
  -Я запомню, - пообещала Лера. Она всмотрелась в тёмные дома с редко освещенными окнами, - вон там наш дом...
  В их доме ярко светились все окна - там не спали. Ребёнок пропал... Какой сон?!
  Мужчина усадил Леру на крыльце. Теперь в желтоватых электрических лучах она смогла разглядеть мышиного цвета длинную шинель, серебряные витки шнура на погонах, тёмно-рыжие завитки волос, прозрачные светлые глаза, серьёзное лицо.
  -Сейчас я постучу и папа с мамой заберут тебя. Лерочка, ты помнишь, что надо помочь Альке? Разбирать вручную изнутри!
  -А почему ты уходишь? - удивлённо спросила она.
  -Я должен вернуться к Альке. Там, в подвале камни сыплются и крысы бегают... - он подошёл к двери и несколько раз ударил кулаком. Потом вернулся к девочке, погладил её по голове: - ты храбрая и умная девочка. У тебя всё будет хорошо...
  Дверь распахнулась, и в ярком луче света возникли родители Леры. Отец подхватил девочку, увидел её перевязанную ногу и побежал внутрь дома:
  -Врача! Срочно врача!
  -Папа, подожди! Дядя перевязал мне ножку, и совсем не болит. А там Алька в подвале! - и она точно повторила то, что просил её запомнить незнакомец: - в левом крыле винного погреба. Нельзя ломать стенку снаружи, только разбирать руками изнутри, пробиваясь к несущей стене. Слышишь, папа? Изнутри, разбирать руками! Скорее, там всё сыплется, Альку совсем завалит...
  
  
  
  Ленинград, 1975 год.
  
  Счастливая - так, во всяком случае, считала Лера - счастливая семейная жизнь кончилась ровно полгода назад. В её сумке лежал невзрачный листок, в котором сообщалось о расторжении брака между гражданкой Валерией Михайловной Гордеевой и Владимиром Романовичем Гордеевым. И теперь она, Лера, вновь стала Федосовой. И ладно. В детстве Лера не очень-то любила свою фамилию. Ну что такое "Федосова"? Ей представлялся какой-то ветхий дед в драном тулупе с красным алкогольным носом - этакий дед Щукарь из "Поднятой целины". Вот если бы не Федосова, а, например, Федосеева... Федосеева - это же лучше, правда? И актриса есть такая: Лидия Федосеева. Звучит? Звучит. Так нет же, она Лера Федосова - и всё.
  Потом в августе шестьдесят девятого она стала Гордеевой и это её радовало, словно ребёнка. Она выписывала ещё и ещё раз свою новую фамилию на листочке: Валерия Гордеева - и любовалась. Это было красиво и звучно. На всех конспектах она аккуратно вывела: Гордеева В.М.
  Лера чуть ли не с рождения знала, что выйдет замуж за Володю Гордеева. Дома его иначе как "твой жених" никто не называл. И у Гордеевых было то же самое. Володька злился, ругался, обижался - он знать не хотел эту белобрысую девчонку шестью годами младше его. Но родителей связывала не просто дружба - это была дружба, прошедшая через войну, блокаду, эвакуацию и такие испытания, что все они чувствовали себя уже не просто друзьями, а самыми настоящими родными людьми. И когда у Федосовых появилась Лера, Володькины родители сразу заявили:
  -Вот, Вовка, тебе невеста-красавица будет!
  Володька угрюмо смотрел на сморщенное личико с красноватыми бровками и чмокающими губами, брезгливо морщился, глядя, как мама с тётей Лидой сюсюкают над испачканными "красавицей" пелёнками и дал себе слово: никогда. Никогда он близко не подойдёт к этой вопящей, писающейся "красавице".
  У полковника Федосова своей квартиры в Ленинграде тогда ещё не было, и они с женой и дочерью всегда останавливались, приезжая в город между гарнизонными сменами, у Гордеевых. Те жили в "семейной квартире" шестиэтажного дома на Васильевском острове - доме, где у входа цветной плиткой строившие его до революции немцы выложили SALVE, что значило "здравствуй". Когда-то вся квартира принадлежала родителям Аллы Максимовны, но потом семейство Стрельцовых "слегка" потеснили, оставив им две комнатки. Незамужние сёстры Аллы отлично ладили с её молодым весёлым мужем, только что закончившим лётную школу при Осоавиахиме, гордились кубиком на его форме. Перед началом войны Алла с мужем и сыном Борей гостили у родителей. Лейтенанта Гордеева вызвали в часть 15 июня, и увиделись они с Аллой только в августе 1944. К тому времени Алла Максимовна оставила в мёрзлой ленинградской земле родителей, сестёр и маленького Бореньку. В конце сорок третьего года её вывезли по Дороге жизни, и она очутилась среди арыков и людей в толстых полосатых халатах на вате. Там её определили на молокозавод лаборанткой под начало такой же эвакуированной Лидочки Федосовой. Та жалостливо посмотрела на бледную тень, бывшую когда-то статной женщиной, и подставила ей целую мензурку сливок.
  Потом выяснилось, что их мужья-лётчики служили в одном полку. Теперь они с выстраданным нетерпением ждали писем с фронта, читали их вслух, плакали над ними и свято верили, что мужья останутся невредимыми и вообще скоро всё закончится. Сюда, в напоённую пылающим солнцем Ферганскую долину, приехал в отпуск по ранению капитан Гордеев. А в мае сорок пятого родился Володька. Как только разрешили вернуться в Ленинград, Алла, прихватив с собой "родственницу" Лидочку Федосову, поспешила домой. В огромной квартире теперь обитали новые жильцы. Но, к счастью, комнаты Гордеевых никто не занял, может, из-за того, что тройные окна были слишком широкими и от них всегда веяло холодом: протопить такие комнаты - дров не напасёшься?
   Маленькая Лера так привыкла и к этой коммуналке, и к строгим порядкам, установленным здесь, и к Пятнадцатой линии, что, когда Герою Советского союза генерал-майору Федосову, получившему не только новое звание, но и новую должность при Главном штабе, предложили квартиру этажом выше, приняла это как закономерную данность. Оба семейства: и Федосовы, и Гордеевы - радовались детской радостью. Они всегда мечтали жить поблизости друг от друга.
  Володя и Лера учились в одной школе, и ему частенько приходилось идти в школу вместе с девочкой, что его раздражало до невозможного. Мама Леры стучала по батарее, это был знак, что пора выходить. Лера спускалась на пятый этаж, здесь они с Володей, злым из-за пигалицы с шестого этажа, вызывали лифт и ехали вниз. Лифт был хорош: бархатная скамейка, зеркала, ажурная решётка - и работал как часы. Поэтому лифтёрша Зина всегда сидела внизу с вязанием и никогда не бегала в контору за рабочими - лифт не ломался.
  Лера перешла в пятый класс, когда Гордеев окончил школу. Родители: и Гордеевы, и Федосовы - были приглашены на выпускной вечер. Молодёжь веселилась, прыгала, скакала, играли в лотерею. Лере доверили вытянуть билетик, и она очень гордилась выигрышем - жёлтым пушистым цыплёнком. Разгорячённый танцами Володя подлетел к Лере, оценил её выигрыш:
  -Цыплёнок! Вот и вырастет из тебя мокрая курица! - тут он поклонился ей с издёвкой и унёсся в круг танцующих.
  Лера не обиделась, она уже привыкла к Володькиным придиркам и подколам и даже втайне радовалась, что наконец "жених" скроется с её глаз.
  Володя исчез из её поля зрения на пять лет. Встречать новый 1967 год "жених" решил дома с родителями. Умный, энергичный, с виду легкомысленный, он вечно был окружён влюблёнными в него дамами самого разного возраста и попадал во всякие нелепые истории, но легко и даже изящно находил из них выход, при этом никого не обижая. Он получил отпуск в своём престижном лётном училище и примчался в Ленинград. До последнего времени он игнорировал семейные праздники, но теперь заканчивал учёбу, ждал назначения и решил повидаться с родителями, а главное, с дядей Мишей Федосовым - к нему у Володи был особый интерес. Но Володя Гордеев не очень-то любил делиться планами.
  -Стойте, стойте, тётя Лида! Это кто же тут у нас? Да это же моя невеста!- курсантская форма очень шла молодому человеку. Он с интересом разглядывал смущённую Леру и улыбался ей той самой улыбкой, какой улыбался всем знакомым женщинам, - а выросла-то как!
  Конечно, выросла. Лере шёл шестнадцатый год, и она училась в девятом классе - совсем взрослая.
  При отъезде Володя строго посмотрел на Леру и, ничуть не сомневаясь в её согласии, заявил:
  -Шутки кончились. Теперь ты моя настоящая невеста. Имей в виду это. Чтобы тут без всяких там глупостей, ясно? С дядей Мишей и тётей Лидой я уже договорился. Закончишь школу, поступишь в университет, годик отучишься, а там и восемнадцать лет тебе набегут. Да и у меня к тому времени добавится звёздочка. Я в лейтенантах не засижусь, не беспокойся. Стажировку отработаю, получу новое назначение, и тогда поженимся. Так что, подруга, жди. Летом после выпуска из училища дадут отпуск, может, вырвусь на недельку.
  -А почему только на недельку? - удивилась Лера. Её совсем не удивила способность Володи решать все вопросы одним махом, причём даже не спрашивая её мнения. Таков он был, её жених.
  -Почему, почему? - с лёгким раздражением отозвался жених, - потому! Я обещал этот месяц провести с друзьями. Ну не сидеть же мне со стариками на даче?!
  -А я?
  -Ты ещё девчонка. Вот подрастёшь, тогда другое дело.
  В 1969 году, сразу после Лериного восемнадцатилетия, они торжественно зарегистрировались и отбыли к новому месту службы старшего лейтенанта Гордеева в ГДР. Лера к тому времени перевелась с очного отделения филфака на заочное. Отец Володи уже несколько лет "отбывал пенсию" - так печально говорил он о своём положении. Володина мама, Алла Максимовна, несколько лет поедом ела мужа, пеняя ему за то, что вся молодость их ушла на войну да на переезды по гарнизонам. Она хотела спокойной жизни себе и мужу. И добилась своего: в 1961 году муж демобилизовался с оглядкой на замечательный Закон о сокращении Вооружённых сил СССР. Они должны были в течение трёх месяцев получить отдельную квартиру, но у государства таких, как подполковник Гордеев к тому времени скопилось многое множество, поэтому ждали не положенные три месяца, а ровно три года. И всё же дождались. Получили двухкомнатную квартирку в новых пятиэтажках, которыми так гордился Никита Сергеевич. Ну и что, что нет лифта, что санузел совмещённый и кухня 5,5 квадратных метров? Зато своя, отдельная, без соседей. А комнаты на Васильевском они решили оставить Володе. Получилось очень даже удачно.
  Два года в Германии для Леры промчались как одно мгновение. Они отлично ладили с Володей, хотя, конечно, бывало всякое. Но, к счастью, Лерин спокойный характер умел выдерживать Володины "заскоки". От жены требовалось быть всегда приветливой, нарядной, дом должен сиять чистотой, а на столе - вкусный обед. После трудных и опасных полётов муж имел право на приятный отдых. И никаких подруг-приятельниц! Ничего, кроме сплетен, они всё равно не принесут. Лера так привыкла, что Володя всегда сам решает все возникающие проблемы, что у неё выработалось что-то вроде приступов нерешительности. Она, например, могла стоять в прихожей перед вешалкой с пальто и не знать, на что решиться - идти в магазин или нет. Только Володино "эй, ты что, всё ещё не ушла?" понукало её к действиям. Или, выбирая в магазине продукты, Лера терялась, не зная, на чём остановиться. И нужен был одобрительный кивок мужа, чтобы принять решение. Всё это выбивало её из колеи, и от этого болела голова.
  Он, ставший капитаном, уже присматривался к другим вариантам своей службы. Володя как-то так ловко всё устраивал, что никогда никаких проблем у него не возникало и его карьера, если и не стремительно взлетала, то уж точно не ползла гусеницей. Но непоседливого Гордеева гусеничная скорость явно не устраивала. Казалось бы, "тёпленькие" условия германской службы - что ещё надо? А надо не повторить путь отца - вечного подполковника. Вот фронтовой друг родителей генерал-майор Федосов - другое дело. Несколько боевых полётов, сбитые немецкие самолёты - и пожалуйста: золотая звёздочка Героя. Конечно, сейчас, как любят говорить старички, чокаясь рюмками с водочкой, "мирное небо". Но армия - она потому и зовётся Вооружёнными силами - такое место, где и для капитана Гордеева найдётся боевое небо в какой-нибудь далёкой от наших границ южной стране. Не так уж и плохо, в конце концов. А потом и в Академию Генерального Штаба поступить...
   Володя увёз жену в очередной отпуск и между оханьем и аханьем обеих мамаш, разглядывающих "гостинцы" из Германии, перебросился парой словечек с тестем. Тот отставил бутылку французского коньяка в сторону и внимательно посмотрел на зятя:
  -Академия? Мысль неплохая. Но ты же понимаешь, что там, куда ты просишься, всякое может случиться. Ты о жене, о Лере, подумал?
  Володя улыбнулся широкой бесшабашной улыбкой:
  -Дядя Миша, да ничего со мной не случится! - потом уже серьёзно добавил: - и вы же не оставите Леру, если... - он не договорил, тесть кивнул, похлопал его по плечу и пошёл к себе в кабинет. Там у него был широкий стол, кресло, блестевшие стёклами книжные шкафы и телефон.
  Когда Лера заглянула, чтобы позвать отца к столу, тот сидел, о чём-то сосредоточенно размышляя.
  Михаил Дмитриевич посоветовался с другом - Романом Кузьмичом. Тот сразу сказал:
  -Нет, из Германии Вовку посылать к чёрту на рога - плохо. А потом что? Куда он вернётся? Не век же куковать там он будет, - и добавил мечтательно: - хорошо бы они рядом с нами жили! За Вовкой присматривать надо, а наша Лерочка уж больно кроткая. Знаешь, Миша, лучше бы ему здесь поработать, хотя бы в Можайке . И уж из неё командироваться с тем, чтобы потом вернуться назад.
  Так и порешили. Можно, конечно, осуждать родителей за то, что хотели пристроить сынулю на тёпленькое блатное местечко. Роман Кузьмич хоть внешне и строго с сыном обращался, но души в нём не чаял. А уж об Алле Максимовне и говорить нечего, ведь Володя был не первым их ребёнком. Был ещё перед войной родившийся Боренька, не переживший блокады малыш. Алла Максимовна не уехала из города, как многие ленинградцы она думала тогда, что ни за что город не сдадут и всё обойдётся. Она служила бухгалтером-счетоводом, дежурила на крыше, тушила "зажигалки". Через весь Васильевский тащилась к детскому саду, где круглосуточно находился трёхлетний Боря. Заглядывала через стеклянную дверь в комнату, где тепло укутанные малыши сидели, привязанные спиной к друг другу - для того, чтобы не падали. Самодельная "буржуйка" мгновенно пожирала топливо, дети, сгорбленными старичками с серыми лицами сидели боком к огню и молчали. Никто не плакал, не звал маму, не просил есть - молча сидели. Воспитательница позволяла Алле Максимовне через дверь глянуть, потому что, если б дети увидели чью-то маму, стали бы волноваться, плакать, - а от этого никаких сил не остаётся в маленьких голодных организмах.
  Примерно за неделю до прорыва блокады, брела Алла к детскому саду. Она несла гостинец: четверть буханки хлеба, который и хлебом-то назвать было сложно. Что туда намешали - это потом начнут учёные изучать рецептуру похожего на глиняный черепок кусочка. Но хлеб выдали в честь праздника, и она решила порадовать ребёнка. Алла шла, оскальзываясь валенками по январскому снегу, укутав лицо по самые глаза в старый мамин пуховой платок. Навстречу тянулись такие же тени, в зимней ночи зеленовато светились приколотые к пальто фосфорные броши: звёздочки, кружочки, кораблики - носили их, чтобы не сталкиваться в темноте. Уже несколько раз Алла отступала в сторону с тропы и, прислонясь к обледеневшему столбу с погашенным фонарём, отщипывала от глинистой корочки крохотный кусочек. Она держала его во рту, как вкуснющую конфету, как карамельный леденец, слёзы катились по щекам и замерзали ледяными дорожками. Алла злилась на себя, проклинала, но не могла удержаться: пальцы сами вгрызались в нутро горбушки.
  Воспитательница впустила её и молча отошла к письменному столу, избегая встречаться глазами. У Аллы задрожали коленки, пальцы в кармане скрючились на заледенелом кусочке хлеба.
  -Боренька... Боренька Гордеев?..
  -Простудился, - воспитательница двинула по столу гильзу-коптилку, зачем-то переставила ближе чернильницу с замёрзшими чернилами, покатилась ручка с заржавевшим пёрышком и зашуршала по полу, - схоронили уже... Вот документ возьми.
  Она всунула в руку Алле исписанный фиолетовыми чернилами листок в клеточку и костяную пуговицу с Боренькиного пальтишка.
  Федосовы знали эту историю и поэтому никогда не осуждали Аллу Максимовну за её безмерную, скорее даже слепую любовь к сыну. Она баловала Володю так, как, наверное, могут баловать ребёнка матери, каждую секунду ожидающие страшного несчастья. Правда, этот материнский "беспредел" уравновешивал Роман Кузьмич своим строгим подходом к воспитанию. Вот и привык Володя крутиться между родителями. Как он сам это называл, "между кнутом и пряником". И у него очень даже неплохо получалось ладить с отцом и матерью. Он вообще был незлопамятным и доброжелательным, с целой кучей друзей и приятелей.
  
  С возвращением в Ленинград у Леры появились новые обязанности. Неугомонный Володя решил, что неправильно "воспитывал" молодую жену. Капитан Гордеев решил, что самое лучшее - это ввести Леру в обширный круг своих коллег-знакомых. Пусть побывает на всяких женских посиделках, поболтает с опытными дамами - может, чему-нибудь у них научится, а то уж слишком она тихая да замкнутая. Вместе они ездили на экскурсии, ходили с новыми приятелями в музеи и театры. Распространители приносили целые билетные книжки в Можайку. Володя всегда забирал шесть билетов, причём лучшие места отдавал "старикам", а сам с женой и молодыми коллегами устраивался на галерее. Они с Лерой весело махали "своим родичам" сверху, в антракте в буфете обязательно выпивали по бокалу шампанского в шумной компании лейтенантов-капитанов-майоров и их жён, шуршали дефицитными шоколадками "Вдохновение", которые нигде, кроме театрального буфета, не продавались. В характере мужа легко уживались противоположные качества: он мог быть иронично-насмешливым, мог бесшабашно веселиться, умел облить презрением и даже нагрубить. Однажды, когда они легкомысленной стайкой окружили столик в театральном буфете, Лера заметила неожиданную грусть в глазах Володи. Она вопросительно взглянула на него, но он не захотел объяснить причину смены настроения, лишь усмехнулся и задумчиво произнёс, любуясь игрой пузырьков в бокале:
  -Если бы можно было вот так - легко и просто - справляться со всеми своими проблемами... - и вроде бы тон его был несерьёзен, но сердце Леры ёкнуло.
  Лера спокойно относилась к "манёврам" мужа. В самом деле, не виноват же он в том, что её отец - генерал. А Володя не обращал внимания на косые многозначительные взгляды коллег, в которых явно читалось не лестное для него: "блатной, генеральский зятёк". Да и Леру новые знакомые рассматривали, изучали, конечно, не открыто, а незаметно, исподтишка. Наверное, она не производила выгодного впечатления. В самом деле, на что смотреть? Чистенькая, хрупкая, в своём тёмном платьице с белым воротничком, под взглядами Володиных сослуживцев и их жён она окончательно терялась. И тут проявилось неожиданное понимание и тонкое чутьё Гордеева-младшего. После очередных таких смотрин, он бесцеремонно развернул Леру за плечи:
  -Не куксись, Лерка! Всё равно ты лучше всех этих тёток вместе взятых. Они завидуют твоей молодости, твоему изяществу, твоей незаурядности. Понимаешь, есть в тебе скрытая прелесть, которую, по-моему, ты и сама за собой не знаешь, - и чмокнул её в щёку.
  Правда, однажды Володя был вынужден признать, что не очень-то хорошо знает свою тихоню-жену. Их пригласили на чей-то день рождения, и вот там непьющая Лера получила в руки бокал дорогущего французского вина. Ей понравилось, как бутылку достали из серебряного ведёрка со льдом, как тонко и звучно стукались друг о друга кубики льда - это было вкусно и приятно. То, что Лера хлебнула лишнего, Володя понял по тому, как она откинулась на спинку стула и сплела руки на затылке, отчего её скромненькое платьице вызывающе обтянуло изящную фигурку. К тому же Лерин сосед по столу, бросив косой взгляд на порозовевшую от вина женщину, одобрительно хмыкнул и как бы невзначай бросил:
  -Да, Лерочка, прав был Горький, когда сказал, что "человек создан для счастья, как птица для полёта..."
  На что Лера кинула на него снисходительный взгляд и ответила тоном до невозможности опытной женщины:
  -Ах, полковник, и совсем не так. Не Горький это сказал, а Короленко. И звучит это так: "Человек создан для счастья, как птица для полёта. Но счастье не всегда создано для человека". Горький только нужную ему часть взял.
  На что сосед-полковник, тоже порядочно захмелевший, придвинулся ближе и попытался отвесить Лере какой-то пошлый комплимент, но встретился глазами с Володей и хорошее настроение у него мгновенно испарилось.
  Дома Володя ничего не сказал Лере, только подержал её в душе под прохладной водичкой, усадил в постели, обложив подушками, и сварил ей и себе кофе. Лера быстро пришла в себя после французского благородного напитка, она виновато смотрела на мужа, пила мелкими глоточками горячий кофе и ждала "выговора". Но Володя усмехнулся, покачал головой и поцеловал смущённую жену. Для него вопреки логике такая Лера стала приятной неожиданностью.
  Гордеевы-старшие обживали свою новую квартиру на Пискарёвском и страшно тосковали по Пятнадцатой линии, по совместным вечерним чаепитиям, по воскресным обедам, по каждодневному общению. И они, посоветовавшись с Федосовыми, уступили квартирку на Пискарёвском молодым, а сами с удовольствием вернулись на Васильевский.
  Год окончания университета для Леры выдался не просто сложным. Он стал для обеих семей мучительным. Володя ждал очередное звание и готовился к длительной командировке в места, куда с жёнами не ездят. В конце января Лера легла на три дня в больницу на Крестовском острове. Докторица, выписывая ей направление, покачала головой:
  -Потом жалеть станете. Может, передумаете?
  Лера смотрела в сторону, блуждая глазами по замазанным белой краской окнам кабинета:
  -Муж говорит, что сейчас не время... - заикаясь сильнее обычного, пробормотала она. Больше всего на свете ей сейчас хотелось сбежать отсюда.
  Лера ничего не сказала родителям, но те каким-то образом догадались и примчались на Пискарёвский в полном составе. Алла Максимовна тихонько плакала на кухне, она давно мечтала о внуках. Лидия Леонидовна шмыгала носом и яростно гремела посудой, заваривая чай. Генерал с подполковником нервно курили, стоя у форточки. Володя, голодный и нетерпеливый, шумно влетел в квартиру и сразу "завял", увидев полное семейное собрание. Он тут же разозлился на жену.
  -Не могла не проболтаться, - прошипел он Лере.
  Та зябко поёжилась, кутаясь в пуховый платок:
  -Я ничего не говорила. Они сами...
  -Так я тебе и поверил! - злился Володя, - хватит на диване валяться! Иди, успокаивай родителей. Кстати, я назначение получил.
  Через месяц Володя улетел в командировку. У Леры начались преддипломные хлопоты. Кроме защиты, нужно было сдать экзамен по научному коммунизму. Для неё это был почти непосильный труд. Ну как можно говорить, причем говорить много, ни о чём? Совсем ни о чём! К счастью, ей достался билет, в котором первым вопросом было что-то из истории КПСС, потом нечто непроизносимое о влиянии коммунистических идей на страны социалистического содружества. Тут уж Лера запела соловьём о жизни у Берлинской стены и до третьего вопроса дело не дошло. Не веря глазам, она смотрела на выставленный список с оценками: ей поставили отлично. Через неделю она успешно защитилась и шесть лет университетской жизни остались позади.
  Володя регулярно писал ей смешные письма. Он уже сто раз попросил прощение "за свою грубость, эгоизм и жестокость". Лера никогда не умела сердиться по-настоящему, никогда не лелеяла свои обиды, поэтому простила мужа, но в душе осталась болезненная зарубка, и сердце горько сжималось при виде чужих смешных сопливых младенцев. Конечно, Володя рассказывал в своих письмах только то, что можно было рассказывать, обещал привезти живого крокодила или, на худой конец, змейку в метра три длиной в качестве домашних питомцев. Он всё ещё находился на учебной базе, но со дня на день ждал отправки, как он говорил, на местность. Получая письма, Лера тут же бежала на Васильевский и там, в окружении всех родителей читала их вслух, опуская немногочисленные места, обращённые лично к ней. Главное в этих посланиях было то, что майор Гордеев здоров, с утра до вечера занят, помнит обо всех и обнимает их. Так было до июля.
  В июле письма перестали приходить. Вначале Лера не придала этому значения, но потом заволновалась и поехала на Пятнадцатую линию, чтобы расспросить мужчин - всё-таки они больше её понимали в военной службе. Обе мамы дружно возились на кухне, закатывая банки с огурцами на зиму. Они поставили перед Лерой тарелку с молодой картошечкой, посыпанной укропом, но она вяло ковыряла вилкой рассыпчатые кусочки. Женщины озадаченно переглянулись.
  -Что-то давно ты нам письма не читала... Пришло что-нибудь?
  Лера помотала головой и, оставив нетронутой картошку, пошла в свою комнату. Родители тут ничего не меняли: диван, прикрытый пледом, платяной шкаф, письменный стол, кукла-младенец уютно устроилась в уголке - всё как раньше. Чтобы как-то себя занять и отвлечься, она открыла ящик стола. Обычный беспорядок: ручки, карандаши, в самом углу - так сразу и не доберёшься - жестяная коробка от халвы. Краски выцвели: когда-то зелёные пальмы стали почему-то малинового цвета, а море из синего превратилось в зелёно-жёлтое. С трудом старая коробка открылась. Когда-то здесь лежали её "сокровища", о которых она почти забыла. Забавная серебряная зажигалка - ангел держал в руках фитилёк. Надо было с силой проводить по волосам ангела, чтобы зажигалка срабатывала. Кому пришла такая бредовая мысль - использовать ангела в качестве зажигалки?! Лера помнила, как откопала фигурку, возясь в песке во дворе дома в Калининграде. Соседский мальчишка прямо-таки обомлел, когда увидел его. Он смотрел на серебряного ангела не отрываясь, потом осторожно дотронулся до кружевного платьица и отдёрнул руку, словно обжёгся.
  Лера хотела отдать ему этого ангела, но родственники увезли мальчика и больше она его не видела. Да, было тогда приключение... Это после него Лера стала заикаться. Теперь серебряный ангел стоял на этажерке, и Лера, бывая у родителей, часто его разглядывала. Нежное тонкое личико, тщательно проработанные волосы в причёске, трогательные ручки протягивали тарелочку, на которой вспыхивал огонёк. Как-то Лера отнесла ангела к себе в музей и показала специалисту по прикладному искусству. Он долго рассматривал фигурку. Потом объяснил, что это сборная работа: ангелу не менее двухсот лет, а вот зажигалку из него сделал какой-то умелец уже в 30-40-х годах. И специалист предложил Лере довольно большие деньги за фигурку, но она категорически отказалась.
  В прежние времена в коробке ещё пряталась толстенькая золотистая змейка, но Лера отдала её ювелиру, тот сделал оправу из царского серебряного полтинника, и змейка перекочевала на Лерино запястье в виде браслета. Она попросила заклепать металл так, чтобы браслет нельзя было расстегнуть и он никогда не снимался. Так что в коробке остался лишь один предмет - носовой платок тонкого мягкого хлопка с затейливо переплетёнными готическими буквами "F" и "E" под какой-то короной. Шёлковая вышивка совсем не осыпалась, и даже можно было сосчитать жемчужинки на зубчиках короны. Этот платок ей дал незнакомец в парке, когда она упала. От платка едва слышно веяло ароматом чая с лимоном, что было никак не возможно, потому что платок мама очень тщательно выстирала и прогладила еще в том, далёком 1957 году. Лера погладила чешуйчатое тельце змейки на браслете, как всегда ощутив идущее от неё тепло. И закрыла коробку. Она не желала вспоминать тот жуткий день.
  Как-то резко хлопнула входная дверь. Лера поморщилась: она не любила резких звуков. Сейчас Алла Максимовна сунется в прихожую и скажет: "Нельзя ли аккуратнее с дверью обращаться!". Интересно, кто это так расшумелся? Лера прислушалась. Что-то пробасил папа, вскрикнула Алла Максимовна - и тишина. Странно. Лера сунула коробку в ящик и выглянула в коридор. Никого. Только в гостиной что-то бубнил папин голос, и ему в ответ гудел что-то сердитое Роман Кузьмич. Крайне заинтригованная, Лера пошла на голоса.
  Обе мамы, обнявшись, сидели на диване, плечи обеих женщин вздрагивали. Роман Кузьмич пытался закурить сигарету, но она всё время выскальзывала из пальцев. Папа сидел за столом, опустив голову на сведенные замком пальцы.
  -Что происходит? - ей с трудом далась буква "п", - что случилось?
  И "с" застряло в горле. Алла Максимовна теперь рыдала в голос. Лера подошла к женщинам, присела на корточки, желая заглянуть им в лицо и пытаясь прогнать ощущение страха. Лидия Леонидовна, смахнула слёзы, потянулась к дочери:
  -Плохо. Всё очень плохо, доченька. Володя пропал.
  -Мама, что ты такое говоришь?! Как в наше время может пропасть человек? У Володи радиосвязь, телефоны какие-нибудь... Да, папа? - она судорожно сглотнула и обернулась к отцу: - что ты молчишь? Ты же военный... Объясни нам!
  -Лерочка, - Михаил Дмитриевич посмотрел на дочь погасшими глазами. Голос его показался странно глухим, а пальцы выбили бесшумную нервную дробь по подлокотнику кресла: - мне сообщили, что Володин самолёт уже четыре дня, как пропал с радаров и на связь не вышел.
  Лера покачала головой:
  -Ну и что? Может, у них этот, как его, трансрепондер сломался...
  -Транспондер, а не трансрепондер, - Михаил Дмитриевич вздохнул, - теоретически всё может быть. Понимаешь, сигналы прервались на небольшой высоте, они с лётчиком-инструктором в тот момент совершали манёвр. Вот сразу после него сигналы прекратились.
  Лера выпрямилась. На что это сейчас намекает отец? На то, что Володя погиб? Это невозможно. Сейчас нет войны, и военные самолёты не могут биться о землю ни с того ни с сего.
  -Вы тут слёзы устроили... И напрасно. Ничего плохого с Володей не случилось. А тебе, папа, стыдно должно быть. Подумаешь, сообщили ему, что связь потеряли! Ну и что?! А завтра сообщат, что есть связь. И нечего... - она хотела сказать, что нечего хоронить Володю, но язык не повернулся выговорить это, и она повторила: - нечего рыдать! Вот увидите, завтра или послезавтра он найдётся живой и здоровый.
  Через неделю мучительной жизни кое-что прояснилось: пришло сообщение о нештатной ситуации с Володиным самолётом. Двигатели отказали из-за того, что машина врезалась в стаю птиц. Инструктор - Михаил Дмитриевич сказал о нём: "Вот уж чёрт везучий!" - инструктор посадил самолёт на воду. По счастью, река оказалась спокойная, без волн, а то бы костей не собрали, ударившись о неровную поверхность, - и тут им повезло. Оба: и Володя, и инструктор живы, но, конечно, есть проблемы. Через пару дней их доставят в Ленинград, тогда уж Володя сам всё расскажет.
  В госпиталь они ехали на машине Гордеевых. То, как вёл своего "жигулёнка" Роман Кузьмич, Лера надолго запомнила. Водитель бросал машину в любую щель, шёл на невозможные обгоны, словно это не обычное дитя Волжского автомобильного завода, а самолёт - боевой истребитель, предназначенный для уничтожения противника.
  Володя, похудевший, загорелый, но главное - живой, пусть и не совсем здоровый, встретил родителей и жену без обычной своей улыбки. В четырёхместной палате все койки были заняты такими же, как Гордеев, мужчинами с переломанными конечностями. У Володи оказались сломанными нога, рука и парочка рёбер. Весь в гипсе и бинтах, выглядел он довольно устрашающе. Алла Максимовна заплакала, попыталась обнять сына, но он здоровой рукой удержал мать, болезненно поморщился:
  -Ма, никаких объятий. Рёбра, будь они неладны, вздохнуть не дают...
  Вокруг сновали медсёстры за надобностью и без таковой, строго поглядывали на посетителей и наконец потребовали освободить палату. Володя изобразил, что его совсем разморило от усталости, но при этом подмигнул Лере, шепнув, чтобы она осталась.
  И началась Лерина "вахта" у постели мужа. Володя болел со вкусом: он капризничал, воротил нос от судочков с паровыми куриными котлетками и нежнейшим воздушным пюре, как бы нехотя выхлёбывал прозрачный ароматный бульончик, заедая его тающими во рту пирожками. Обе мамаши состязались друг с другом, готовя для него самое вкусное, то, что он всегда любил. Лера каждый день притаскивала в госпиталь полную сумку вкусностей, она взяла в музее, где работала, отпуск за свой счёт и дежурила возле Володи. Через месяц южный загар ушёл с округлившегося лица Володи, теперь он уже дышал и поворачивался почти без боли в рёбрах, лихо управлялся с костылём и даже начал сам ходить в туалет. Он бесшабашно веселился, теперь смешным ему казалось буквально всё вокруг: стеклянные утки под кроватями, затянутые гипсом ноги-руки, баночки для анализов на подоконниках. Только однажды, после очередного рассказанного кем-то анекдота, среди взрывов смеха Лера поймала взгляд мужа - холодный, чужой взгляд. А ещё в глазах Володи плескался страх. Самый обычный страх. Сама не понимая почему, но и она испугалась неизвестно чего. Теперь она стала присматриваться к мужу, пытаясь понять, что так изменило Володю. Он чувствовал эти её взгляды, криво усмехался, но ничего не говорил. Пока не говорил. Слишком много народа сейчас окружало их.
  Родители думали, что Володя до полного выздоровления поживёт на Васильевском, но он решительно отказался:
  -Нет, и ещё раз нет. Мы к себе, в свой дом, - заявил он, и отец отвёз его на Пискарёвский.
  Теперь Лере стало немного полегче. С работы домой, по дороге магазины - обычная рутина. Володя выздоравливал, он уже не пользовался костылём, ходил с лёгкой тростью, почти не прихрамывая. Часто заглядывали институтские приятели. Он их поил хорошим коньяком, но сам не пил - не любил ничего крепкого. Потом пришло время выйти на работу, он вернулся на прежнее место. И потекли самые обычные будни.
  Время шло, и Лера решила, что тогда ей показалось это пугающе странное выражение в глазах мужа. Она всеми силами старалась отвлечь его от тяжких раздумий, ей хотелось, чтобы он поделился с нею своими мыслями. Но с момента возвращения из командировки Гордеев не просто отдалился от Леры. Они почти не разговаривали, молча расходились каждое утро по своим делам, а вечерами за чаем, когда Лера пыталась хоть как-то нарушить уже ставшее привычным молчание за столом, она видела, как морщится муж при звуках её голоса. И тогда она замолчала, хотя сердце кровью обливалось, когда муж вскидывал на неё холодные глаза. Нужно было что-то делать. Володе нужна помощь. И она придумала: надо посоветоваться с родителями.
  Лера выбрала день, когда у мужа были вечерние занятия, и помчалась на Васильевский. Тихонько открыла дверь своим ключом - хотела сделать сюрприз. Лучше бы ввалилась с грохотом, как бульдозер. В кухне собрались Гордеевы и Федосовы. Странная привычка: вроде бы площадь позволяла пить чай в столовой, но все собирались на кухне так, как издавна привыкли. Звякали ложечки о стаканы - мужчины любили пить чай из стаканов с обязательными серебряными подстаканниками, их жёны раздобыли себе огромные фарфоровые чашки, больше смахивающие на бульонные. Лера удивилась - не было привычных разговоров, шумных споров - как-то напряженно и тихо.
  -Так что ошиблись мы, Миша, - невесёлый голос Романа Кузьмича насторожил Леру.
  -Не спеши выводы делать, Рома. Мало ли что тебе показалось...
  -Да ладно тебе! А то ты сам не видишь...
  -Ромик, - робко вмешалась Алла Максимовна, - ну что ты, в самом деле! Всё наладится. Лерочка такая заботливая девочка...
  -Вот-вот! Лерочка - заботливая. Согласен. А Вовка?! Он-то что?! Где его забота о жене? Нет, друзья мои, зря мы двадцать лет назад в уши ему пели: невеста, невеста! Плохой он муж. Не пара они! Теперь расхлёбывать надо.
  Лера не хотела подслушивать, метнулась назад и специально звучно хлопнула дверью. На кухне замолчали, потом все четверо родителей вышли в коридор и фальшивыми голосами стали радоваться её появлению. Лера ничего не стала говорить "старикам", сделав вид, что верит в их неуклюжую ложь. Но в голове засело сказанное Романом Кузьмичом - "не пара они". С чего бы такие выводы? Или кризис семейной жизни молодых Гордеевых уже стал так заметен? Лера мысленно взмолилась, чтобы её худшие опасения не подтвердились.
  Но гром грянул, и как всегда неожиданно. Володя вернулся довольно поздно. Равнодушно скользнул по накрытому к ужину столу и застенчиво улыбающейся ему Лере, долго плескался в ванной, вышел, присел к столу. Приказал тоном уставшего султана:
  -Лерка, свари кофе.
  -Володя, ты же не уснёшь... - попыталась возразить Лера, - поешь сначала...
  -Ну и что? Тебе-то что?! Сказано: кофе - значит, вари! - и не спускал с неё раздражённых глаз, пока она возилась у плиты.
  Лера сварила кофе, нагрела сливки, подвинула сахарницу ближе и села рядом на стул. Сейчас она мысленно говорила себе, что муж устал, день выдался длинный и утомительный - лекции, курсанты, заседание кафедры... Маленькое совершенно бесполезное бра над столом высвечивало хмурое лицо Володи, его покрасневшие глаза. Лере стало жаль его. Но сказать об этом никак не возможно. Володя так "взовьётся", что мало не покажется. Он терпеть не мог "телячьи нежности". И муж взорвался обидно и обвинительно:
  -Вот скажи, почему ты молчишь? Смотришь и молчишь! Лерка, что происходит? Я же в последнее время с тобой, как типичный хам... А ты молчишь?! Ну сколько можно терпеть?! Двинула бы по башке поварёшкой, или кофе в морду плеснула! Нет, молчит себе, - и вдруг залился краской, как подросток. Уголок его рта пополз вниз в кривой усмешке: - плохой я муж, да?
  Лера вздрогнула:
  -Ты что, у родителей был? - наугад спросила, случайно вырвалось.
  -У родителей? - недоумение отразилось в его глазах. Но Володя всегда отличался сообразительностью: - вот как... Значит, это уже обсуждают. Ну что ж... Станем говорить прямо. Мы не должны были жениться, Лерка. Старики, конечно, твердили: жених - невеста. С детства только это и слышал: "Вот Лерочка подрастёт... как хорошо, что девочка растёт..." Я смотрел на тебя и, знаешь, какая картина перед глазами всегда была? Тебя только-только из роддома принесли, развернули, а там все пелёнки насквозь мокрые. И ты, такая-никакая, лежишь описанная и орёшь. И так из года в год: они мне - "невеста", а я младенца орущего вижу. Конечно, потом, когда ты выросла, это не приходило в голову. Но, знаешь, как в том анекдоте - "осадок остался". Я даже влюблён был, кажется. Ну какой я тебе муж?! Нам дружить надо было - и только. А мы лирику затеяли. Ты прости меня...
  Лера не обиделась, не запричитала, не заплакала тихими слезами - это давно витало в их семейном воздухе. Она даже почти подготовила себя к чему-то подобному. Но чуткий человек, она догадалась, что Володины слова, - лишь прелюдия к чему-то более серьёзному и важному. И не ошиблась. Она молча слушала его исповедь, и холодок бежал по позвоночнику.
  Володя помолчал, как-то затравленно глянул и вдруг бухнул:
  -Лерка, я не могу летать. Ты сейчас помолчи... Понимаешь, после чёртовой аварии я боюсь к самолёту подойти. Это я-то, Владимир Гордеев! Боюсь! Раньше я шёл к самолёту и он мне улыбался. Да-да, именно улыбался. Ты думаешь, я свихнулся? Нет. Не свихнулся. Просто я всегда машину чувствовал, настроение чувствовал. Смотрю на самолёт и вижу, какое у него настроение: вот он хмурится - значит, механик что-то напортачил. Или сияет, смеётся, зовёт в небо. А теперь что? Иду к машине и вижу, что он отворачивается от меня. Брезгливо так нос воротит. Нормально это? Он же чувствует, что я его боюсь. Вот так, Лерка, - безжизненным голосом обронил он. Потом поднял на неё больные глаза: - а знаешь, когда это началось? Я тебе сейчас расскажу то, что никому, даже отцу не говорил. Ты помнишь, как я мечтал в те джунгли попасть, торопился? Всё у меня было, всё хорошо: звание, должность - и я - вот он такой - удачливый-удачливый. Только, Лерка, ерунда всё это. Мираж.
  Жарко там - ужас. Удобства, как в глухой деревне. Только вдобавок бдительность не теряй - в сортире змеюки лазают, того и гляди, за задницу грызанут. Сколопендры, пауки... А тараканы - по пять сантиметров, и прыгучие, сволочи! Вместо кондиционеров - простыня, натянутая на палках: сиди, наслаждайся природой и ветерком, если повезёт и он подует. А сырость... Забудешь рубашку просушить на солнце, сразу плесень появляется, всё сжирает. Ладно, это всё экзотика. Прибыл я на место, стал осматриваться. Ребята свои, нормальные. Надо было с местностью познакомиться, сели с инструктором - всего-то час лёта. Он ровесник мой, только капитан ещё. Высокий такой, красавец - тебе бы он понравился. Полетели. Не стану тебя грузить ерундой всякой. Короче, на малой высоте врезались в стаю птиц, - он передёрнулся, - гадость какая!.. Он взял управление на себя и посадил самолёт на воду. Хорошо посадил, целы мы остались. Только я немного повредился, потому дальше обрывками помню. То приходил в себя, то опять куда-то проваливался. Помню инструктор, капитан этот, плыл и меня тащил, а у самого голова в крови, и волной смывает её с лица, и жёлтая вода оранжевой становится. А кровь никак не останавливается: всё течёт и течёт. Уже возле берега мужик какой-то стал помогать. Влез в воду и вытянул нас обоих.
  -Мужик? Из местных?
  -А чёрт его знает! Странный такой - в шинели. Там жара под сорок градусов в тени, а он в шинели, - Володя помолчал, - а может, мне привиделось. Плохо мне было: рука-нога - это ещё ладно, хотя больно - не то слово! Но рёбра - это, скажу тебе, то ещё удовольствие. Ни вздохнуть, ни выдохнуть... Да ладно, не это главное. Мужик этот какими-то листьями крепко так перетянул, что дышать я мог только мелкими-мелкими вдохами. И, знаешь, даже легче стало. Ногу сломанную он примотал к целой ноге, и с рукой чего-то сделал. Потом оторвал пуговицу с шинели и говорит, что пока будешь её в руке держать, боли не почувствуешь...
  Лера вдруг забеспокоилась:
  -Пуговицу?! А как он выглядел, этот в шинели?
  -Как? Обычно. Высокий, волосы коротко стрижены, рыжеватый, глаза светлые. Не до разглядываний мне тогда было. Взял я пуговицу - тяжёлая такая, серая в пупырышках - в кулак зажал. И, Лерка, не поверишь: всю мою боль как рукой сняло! Лежу и наблюдаю. А этот в шинели от рубахи своей оторвал кусок и голову капитану перевязал, потом они носилки придумали из палок, связали их лианами, как верёвками. Шинель положили, а уж сверху меня пристроили - и поволокли через заросли. Только недолго волокли. Капитан стал притормаживать. Видимо, он хорошо так головой приложился. Тогда немец...
  -Стой! - подскочила Лера, - какой немец?! Откуда там немец?
  -А я и не сказал тебе? Ну да, немец. Когда они шинель под меня подложили, мужик тот в кителе остался. Лерка, у него мундир был немецкий... не наш, современный. На нём был китель со значком над карманом с той самой имперской птичкой, в лапах которая свастику держит... Тут уж я понял, что это бред у меня и рассказывать об этом никому нельзя - сразу в психушку отправят. А дальше - больше. Он капитана осмотрел, выругался по-немецки. Уж ругательства-то на немецком я хорошо знаю. Взялся он за палки, через плечо бросил, мол, держись крепче, и потащил меня. Один. Капитан сзади брёл. Вышли на просеку, хотя какая там просека в джунглях! В общем, что-то похожее на просеку. Слышим в метрах пятистах автоматные очереди и выскочили из-за деревьев человек девять, наставили на нас стволы. Капитан им крикнул что-то, они нас окружили. Он с ними по-французски говорил, я ничего не понял. Потом перевёл мне: это разведывательный отряд уходил от противника. Там же все воевали. А эти были как раз те, для которых я и приехал чертовым советником. У них база в паре километров, там рация была. Смотрю, а капитан не пошёл с нами, остался, сказал мне:
  -Я останусь, товарищ майор, потому что ребята сейчас быстро побегут, мне за ними не поспеть. Да и людей здесь теперь мало осталось. Нам сейчас надо в другую сторону направиться, чтобы запутать и сбить тех, других, со следа. Вы на базе по рации на связь выйдете, наши знают, что в таких случаях делать. Не беспокойтесь, эти ребята шустрые.
  И тут я ляпнул то, за что до сих пор стыдно:
  -Но вы-то как?! Вы не должны меня бросать!
  Капитан досадливо поморщился:
  -Я не бросаю вас, товарищ майор. Обстоятельства так складываются, что надо провести отвлекающий манёвр. И времени на разговоры у нас уже нет.
  Он махнул рукой, двое носилки подхватили и почти бегом понеслись по просеке. Они неслись так, что, если бы не пуговица эта заговорённая, я бы там сдох от боли. Она выскользнула у меня на миг из ладони - тут я уж белого света не взвидел. Но как только нащупал её - всё прошло. Дальше всё уже просто было. Допёрли они меня на свою базу, там связались с нашими.
  -А капитан? И немец?
  -Капитан остался с теми, и немец с ним тоже. Только тот всё время в стороне стоял, на него никто не обращал внимания. Мне кажется, они этого немца не видели.
  -Как так может быть? Ты его видел, а они - нет?
  -Не знаю. Через неделю капитана эвакуировали с базы. Его тогда слегка зацепило, руку, кажется, задело. В общем, по госпиталям нас разбросало. Потом ко мне стал особист ходить, рапорт-то я давно уже написал. Но особист всё чего-то выспрашивал, вынюхивал. Только что толку-то? Я и сейчас не пойму, где реальность, а где бред у меня был. Но одна штука прямо покоя не даёт. Меня наши забрали, летим, а они всё на шинель, на которой я лежал, поглядывают. Веришь, никому не рассказывал, а тебе вот сейчас говорю... Лерка, шинель эта немецкая была, там на каждой пуговице с обратной стороны год выбит: 1944! Вот потому, наверное, и особист привязался. Хотя сейчас, вроде, не тридцать седьмой год.
  Лера смотрела на мужа, и ей казалось, что голос его то приближается, то отдаляется, всё вокруг стало бледнеть, выцветать, уши, словно ватой, заложило. Она бы, наверное, съехала со стула на пол, если бы Володя не удержал её и не отнес на диван.
  -Эй, ты чего это? - тряханул он её за плечо, - сейчас я воды...
  Он сунул ей стакан с водой, но пить Лера не смогла: зубы клацнули о стакан, а в горле будто ком возник - ни проглотить, ни вздохнуть. Володя брызнул холодными каплями ей в лицо, пошлёпал по щекам. Наконец её взгляд сфокусировался на муже. Распахнутые глаза уставились на обеспокоенное лицо.
  -Тебя спас ангел, - вдруг шевельнула она губами.
  Володя секунду смотрел на неё, потом фыркнул:
  -Ерунда! Вечно ты с какими-то фантазиями. Это был обычный бред, - и расхохотался: - ангел в шинели третьего рейха! Уж если говорить об ангелах, так это, скорее, тот капитан-инструктор, что вытянул меня из воды.
  Володя не желал соглашаться с Лерой, и с жалостью смотрел на жену:
  -Как ты без меня жить-то станешь? Ты же в облаках витаешь, вечно выдумываешь что-то. Прямо, хоть не разводись!
  Лера уставилась в потолок. Смешной Володя! Но прав он: что же теперь будет? Она так привыкла быть с Володей, или лучше - за Володей. Он всегда сам решал их семейные проблемы, она слушалась его, соглашалась, не спорила. Было ли это любовью? Не станет она сейчас обдумывать это. Не до того ей. Потом как-нибудь. Теперь в их жизни всё поменяется. А родители...
  -Володя, а родители? - подскочила она и с испугом посмотрела на пока ещё своего мужа.
  Он с полуслова понял:
  -Родители? Да, это проблема. Вот что, Лерка. Давай пока им ничего не скажем? Жаль стариков. Они так старались, всё нам с тобой - и вот... Потом постепенно сообщим, как-нибудь... Да?
  Было это полгода назад. За шесть месяцев Володя развил бурную деятельность. Развели их без проблем: никаких претензий они друг другу не предъявляли, имущество не делили, детей не было. Теперь шёл ноябрь месяц, и Володя уже сдал на оформление документы об обмене. Лера всё это время жила как под анестезией. Она ела, спала, ходила на работу в музей, каждую неделю они с Володей ездили к родителям. Там она улыбалась, даже смеялась, готовила вместе с обеими мамами вкусненькое для мужчин, накрывала на стол - чувствовала себя словно бы раздвоившейся. Она как будто наблюдала за собой со стороны, жёстко контролируя лицевые мышцы, заставляя себя улыбаться и отвечать на адресованные ей реплики. Иногда ловила встревоженный взгляд отца или Аллы Максимовны, но Володя всегда был начеку. Он тут же подлетал к "жене", чмокал её в щёчку и увлекал в коридор. Там он рассерженно шипел ей в ухо, чтобы она очнулась и взяла себя в руки. И Лера послушно "брала себя в руки".
  Обменный процесс Володя тоже взял в свои крепкие руки. Лера сначала возражала, она не хотела разменивать с таким трудом заработанную квартиру Гордеевых-старших. Но Володя спокойно объяснил ей, что сейчас обе пары родителей всё равно живут в квартире Федосовых, и если они станут разменивать две комнаты в старой коммуналке на пятом этаже, то привыкшие к месту отец с матерью будут чувствовать себя изгнанными из собственного королевства.
  -Ну, ты вспомни, "Короля Лира". Ты этого хочешь? - объяснял ей Володя.
  Лера этого не хотела. Но она помнила, с каким восторгом и энтузиазмом они разглядывали квартиру на Пискарёвском, когда Гордеевы-старшие получили смотровой ордер. Как Алла Максимовна прикидывала, куда что поставить, и как они все по очереди бегали отмечаться в длиннющих списках на покупку сверкающей лаком стенки. Обе мамы умильно наблюдали, как мужчины таскают фрагменты корпусов монстра и выстраивают эту глыбу вдоль стены, любовались ловкостью Леры - она тогда привинтила больше тридцати блестящих латунью ручек. От мебели пахло какой-то дрянью, и надо было целый год выплачивать кредит за эти спрессованные опилки. Но всё меркло в сравнении с радостью новизны. Это были приятные хлопоты.
  В конце концов она согласилась, сразу оговорив условие: Володя переедет в отдельную однокомнатную квартиру, а ей, Лере, подойдёт комната в коммуналке. Конечно, не хотелось скандалистов соседей, но тут уж как повезёт. Гордеев деловито подбирал варианты размена. Как-то в первых числах июля Володя позвонил ей в фонды с новостью, что, кажется, нашёл приличный вариант. Свою квартиру на Ждановской набережной он уже посмотрел и теперь подъедет за Лерой, чтобы посмотреть её комнату. Для Леры этот день был днём дежурства в экскурсионном отделе, она с удовольствием уходила с группой на экспозицию и, если не поджимала идущая следом группа, "пела" в своё удовольствие, почти не заикаясь. Несмотря на разгар лета, сегодня народ шёл вяло, и она легко договорилась сбежать за час до закрытия музея.
  Выскочив из подворотни, Лера увидела бывшего мужа в компании симпатичной молодой женщины. Ветерок, гуляющий вдоль Мойки, разлохматил её короткие волосы, игриво дёргал за подол лёгкого платья. Она смеялась в ответ на Володину шутку. Лере нравилось, когда Володя надевал гражданское. Сейчас в ослепительно белой футболке и джинсах, он отлично выглядел и даже казался выше ростом. Средний мужской рост был предметом вечного недовольства Гордеева, в юности он стеснялся своих метра семидесяти восьми. Но со временем эти комплексы ушли.
  -Лерка! - позвал её Гордеев, - вот, познакомься. Это та дама, которая съезжается. Нашу квартиру она видела, ей подходит. На Ждановке - дом сталинской постройки, там всё в порядке. Теперь смотрим комнату.
  -Виктория, - протянула руку женщина, критически разглядывая Лерин простенький сарафанчик, - только я хочу предупредить...
  -Что, там соседи буянят? - подозрительно глянул на неё Володя.
  -Нет, соседи там тихие: две бабули и инвалид. Там другое... Родственница мужа была со странностями. Она, как это раньше говорили, из бывших. То ли горничной служила у старой фрейлины, то ли сама была фрейлиной или во дворце прислуживала. Не знаю. Но вечно из себя барыню-графиню воображала: спина прямая, всегда волосы уложены и, не дай бог, кто её в халате увидит. Муж, хоть и числился троюродным внучатым племянником, почти не общался с нею, боялся её, чуть ли не ведьмой считал. Констанция Львовна злющая была, никого к себе не подпускала. Только кошек кормила. После неё остался кот. Тот ещё зверюга! Я вначале к себе его забрала. Так он, зараза, шипел, царапался. На мужа кидался: залезал под кровать и караулил его. Только муж мимо идёт, этот гад начинал рычать и прямо завывать по-страшному. Потом выскакивал, обхватывал ноги мужа и зубами впивался. Тогда я с бабками-соседками договорилась, что они пока присмотрят за ним. Давно надо было в лечебницу отнести гадёныша да усыпить, так всё времени нет.
  -Что-то мне подсказывает, что особо в этой квартирке и смотреть-то нечего. Но уж коли мы здесь собрались, пошли смотреть комнату этой вашей Квитанции Львовны, - Володя подмигнул Лере, и та не удержалась - хихикнула.
  -А далеко идти? - Лера уже решила, что согласится на обмен, потому что уж очень удобный вариант для Володи. Набережная Ждановки - это прямо рядом с институтом, где он работал. И, насколько она знала, в сталинских домах всегда была отличная планировка квартир, даже однокомнатных. И ещё кота было ужасно жаль.
  -Никуда идти не надо, - улыбнулась Виктория, - вот он дом, и вон окна Констанции Львовны.
  Такого Лера не ожидала: соседний с музеем дом!
  -Ой, как замечательно! - вырвалось у неё под неодобрительным взглядом Володи. Тот предпочитал не выражать восторгов, походить с кислой миной, оглядывая углы, покапризничать слегка - он называл это "сбить цену продавцу" и сам себе казался таким хитрым-прехитрым, опытным и бывалым. Но Лера проигнорировала выразительный взгляд мужа. Они двинулись через дорогу за Викторией, как утята за мамой-уткой.
  В парадном пахло кошками. "Хорошо, что ни чем-то другим", - хмыкнул про себя Гордеев. Широкая лестница с низкими ступенями, с удобным шагом на мужскую ногу, дубовыми перилами и широким окном во двор на лестничной площадке - это понравилось. Да и то, что на втором этаже всего две квартиры - тоже пошло в плюс в Володиной системе оценок предлагаемых квартир. Они прошли через прихожую с телефоном и обязательным зеркалом над ним, широкий коридор с зеркально натёртым паркетом - и ни одного тазика на стенках, ни одного полуразвалившегося велосипеда. Всё чисто, свободно, и соседей не видно.
  -Здесь живёт Анна Сергеевна, она за котом присматривает. Там такая же древняя старушка, тут - инвалид. Он одинокий, только иногда сына к нему приводят, - Виктория, как опытный экскурсовод, вела своих подопечных, демонстрируя самое выигрышное, - тут туалет, ванная комната - всё чистое, аккуратное. Тут кухня. Хорошая кухня, светлая, хотя окна во двор. И место у нас удобное - возле окна. Здесь и холодильный шкаф есть, ещё до революции сделали. Стены, видите, какие? Больше метра толщиной. А холодильники на кухне никто не запирает - соседи очень порядочные люди. Никто ни у кого не таскает мясо из супа. Ну как, нравится вам?
  -Мне очень нравится, - улыбнулась Лера и получила тычок локтем от Володи.
  -Всё же хотелось бы комнату посмотреть, - сурово сдвинул брови Гордеев и сверкнул глазами в сторону доверчивой и наивной Леры. Он уже догадался, что неспроста Виктория, как Сусанин поляков, водит их мимо своей двери.
  Лицо женщины сразу поскучнело. Она помолчала, потом вздохнула:
  -Сейчас пойдём. Наша Констанция Львовна в последние годы как бы не в себе была... Сейчас увидите, - она двинулась к неокрашенной дубовой двери с почерневшей медной ручкой, - только осторожнее, здесь эта зверюга сидит!
  -Как же его Анна Сергеевна кормит? Её-то он не кусает... - удивилась Лера и рассердилась на Гордеева, который оттер её плечом и прошёл вперёд.
  -Её не кусает, - отозвалась Виктория, - ну, вот, смотрите...
  Володя шагнул внутрь и остановился:
  -Так, понятно. Всё, Лерка, пошли. Тут нам делать нечего! - решительно заявил он.
  Куда пошли?! - возмутилась Лера, - ты мне всё загородил своей спинищей. Я же ничего не вижу.
  -Тут и смотреть не на что! Вы что, Виктория, не могли прибрать здесь? Таскаете сюда людей, от дел их отвлекаете...
  Виктория тут же обозлилась:
  -У меня ребёнку всего три месяца, он ещё, между прочим, грудничок. Вы хотели, чтобы я на позднем сроке, а потом с младенцем в этом всём ковырялась?! Как же! Делать мне больше нечего!
  -А муж? Он всё-таки родственник Квитанции Львовны был...
  -Муж?! Видели бы вы его! Он же худенький, болезненный. А к дому этому уже полгода близко не подходил. Раньше, конечно, всё по-другому было. Жил он здесь, в школу ходил... С Констанцией не ругался, но и дружно они не жили. А потом вдруг Констанция заявила, что племянник убить её хочет, чтобы комнату получить. Каково такое услышать? Она бы выписала его, но Колька всегда был благодарный тётке: он квартиру, свет, газ - всё сам оплачивал. Констанция-то жадюга была, потому и оставила родственника, не выписала. Она крепкая старушка была, но на льду поскользнулась - и вот. А в тот день, как схоронили её, муж ногу сломал. На ровном месте упал, представляете? Только-только нормально ходить начал, у чайника ручка отвалилась - обварился, жуть просто. Вот он и решил, что это Констанция его прокляла, и все вещи эти проклятые. Так что он сюда ни ногой! Конечно, всё здесь выкинуть надо. Но кто ж возьмётся? Я не могу, на мне ребёнок, а он от этого места, как от огня, шарахается.
  -Слушайте, дайте же мне посмотреть, - не выдержала Лера и отпихнула Гордеева, - говорят, говорят, а мне ничего не видно!
  Да, тут было на что смотреть! И светлый солнечный вечер в разгар белых ночей стал предателем, который выдал все самые несимпатичные секреты этой комнаты. Видимо, никогда не мытые стёкла балконной двери всё-таки пропускали достаточно света, чтобы увидеть покрытый толстым земляным налётом пол, где возле полуразвалившегося дивана с торчащими сквозь непонятного цвета драную обивку пружинами росла хилая травка. Самая обычная трава, та, что сеют на газонах. Тут же стояли идеально чистое пустое блюдечко и мисочка с водой. Кошачий горшок, полный свежими обрывками газеты, прибился к двери на балкон. Форточка была закрыта, но котом не пахло. Пахло старыми газетами и землёй.
  Узенький проход к балконной двери - это всё, что можно было рассмотреть в этой комнате с почти чёрными стенами. Всё остальное пространство - от пола до потолка - занимала стена из бумажек, свёртков, свёрточков, пакетов и пакетиков, старые коробки от обуви громоздились одна на другую, сверху на них наваливались и придавливали новые и новые свёртки.
  -Бабуля трёхметрового роста, что ли была? - удивился Володя, задирая голову и разглядывая свалявшиеся залежи, упирающиеся в грязно-серый потолок.
  -Она их подсовывала снизу. Думаете, там сокровища? Смотрите, - Виктория выдернула первый попавшийся под руку свёрток, развернула его, - видите? Корка хлеба. Тут всё такими огрызками завалено. Если бы не кот, всё крысы бы пожрали! Я же говорила: она свихнулась совсем.
  -Констанция Львовна, наверное, и в блокаду здесь жила? - подала голос Лера.
  -Здесь она была. И все соседи тоже, кроме инвалида. Он позже переехал.
  -Тогда понятно, почему она хлеб собирала. Несчастная женщина... А на чём же она спала? В диване такие пружины...
  -На диване её кот спал. А она вот на том столике, - Виктория ткнула рукой в сторону притулившегося к изголовью дивана небольшого столика, - только как она на нём помещалась - не знаю.
  -Ну, это уж слишком! - поразился Володя.
  -Это ломберный столик, он раскладывается, там должно быть сукно... Бедная! Одинокая, несчастная женщина... - Лерин голос дрогнул. Володя покачал головой: опять из неё сантименты полезли.
  -Ну ладно, разглядывать этот кошмар не имеет смысла. Пошли уже, Лерка, - Гордеев потянул жену за руку.
  Но Лера мягко высвободилась, посмотрела на серый потолок, где, вопреки всем законам физики, отражались и дрожали яркие пятна - это плескалась за окном Мойка, которая никак не должна была бликовать: всё-таки расстояние до воды было порядочное, и тихо, но твёрдо заявила:
  -Мне эта комната подходит. Я согласна на обмен.
  -Ты что, с ума сошла?! - чуть не завопил Володя, - здесь грязь грузовиками вывозить надо! Посмотри: стены чёрные от грязи, потолок серый и в трещинах, на полу землю экскаватором скрести надо. Ремонт в бешеные деньги обойдётся. Опомнись!
  -Володя, - она заглянула в сердитые глаза мужа, - квартира на Ждановке тебе подходит? Вот. А мне нравится эта комната. Ясно?
  Виктория не верила своим ушам. Она согласна! Эта маленькая тихая, но такая упрямая женщина, согласилась меняться! Вот так удача!
  -Вот что, - Володя не хотел сдаваться, - мы подумаем и дадим вам знать. Я позвоню.
  -Володя, не выдумывай. Я согласна!
  -Лерка, - чуть не взмолился он, - пусть они хотя бы грязь уберут!
  -Ерунда! Я всё сама вычищу! Оформляйте документы.
  -Да мы в один миг всё оформим, - радостно засуетилась Виктория и кокетливо глянула на Володю: - а вы точно в разводе? Уж как вы о бывшей жене беспокоитесь! Прямо любо-дорого глядеть! А за кота этого гнусного не переживайте. Завтра же его в клинику снесу.
  Лера холодно посмотрела на сияющую женщину:
  -Нет, - как отрезала она, - если здесь кота не будет, именно этого кота, я откажусь от обмена. Ясно?
  Виктория испуганно посмотрела на Гордеева, тот пожал плечами и строго сказал:
  -Если Лера настаивает на обязательности кота, значит, вы должны учесть её требование.
  Володя не был бы самим собой, если бы не потребовал у Виктории расписки, заверенной у нотариуса, о том, что те отказываются от содержимого комнаты и не предъявят претензии за то, что новые владельцы расчистили пространство по своему усмотрению. В скобках добавил: вывоз мусора и вынос мебели на помойку.
  Они перебрались на новые места в начале ноября. Всё это время и Володя, и Лера ухитрялись скрывать от родителей правду, разыгрывая перед ними комедию полного взаимопонимания. То ли родители стали с годами доверчивее, то ли давно уже обо всём догадались, но делали вид, что всё хорошо в их семейном гнезде - так спокойнее всем? Но хитрые дети решили, что раз пока тихо, так и нечего спешить с признаниями.
  Лера перевезла на новую квартиру одежду, кресло-кровать и постельное бельё. Остальное велела Володе забрать к себе, потому что всё равно в замусоренной комнате ничего хранить пока ещё нельзя.
  В первую ночь на новом месте Лере долго не спалось, а потом она внезапно проснулась и лежала, затаившись, прислушиваясь к густой тишине комнаты и ругая себя за непонятный испуг, от которого сердце колотилось где-то возле горла. Она точно знала, что в комнате, кроме неё, кто-то есть. И этот кто-то сейчас молча её разглядывает. Лера приоткрыла правый глаз и чуть не заорала: на неё уставились две сияющие точки. Она с ужасом смотрела, как эти точки погасли на секунду, скрипнули пружины дивана, и опять повернулись к ней два прожектора. Потом точки с глухим тяжёлым звуком переместились с дивана на пол и приблизились.
  -Какая же я дура, - прошептала Лера, - ты - кот! Здравствуй, кот! Хочешь молока? Вот у меня тут осталось...
  Она встала, зажгла настольную лампу, которая стояла прямо на полу с проросшей травкой. Теперь можно было разглядеть кота. Самый обычный сибирский кот, серый в белых носочках, усатый, с толстым пушистым хвостом. Он лениво следил зелёными глазами за Лериными действиями.
  -Вот, попробуй молочка, - кот скептически посмотрел на плошку с белой жидкостью, подошёл, обнюхал и аккуратно зашлёпал шершавым язычком по молоку. Потом он долго умывался, выглаживался и наконец вспрыгнул на диван, где устроился между торчащими пружинами.
  Всё это время Лера рассматривала хитрые полоски на его пушистой шкурке, букву "м" на голове, коричневый кончик носа, кисточки на небольших ушках, толстые лапы:
  -Так ты же настоящий красавец! - восхитилась Лера, - завтра суббота, и мы с тобой получше познакомимся, потому что на работу я не пойду. Я не знаю, как тебя зовут. Спрошу у Анны Сергеевны. А пока спокойной ночи, кот!
  Она погасила свет и мгновенно заснула с мыслью, что теперь у неё есть замечательный кот. Или наоборот? Это она есть у кота?
  Утром Лера попыталась вспомнить, что ей приснилось на новом месте. Но в голове был какой-то сумбур, и ничего не вспомнилось. Кот опять куда-то исчез, но успел навестить свой лоток, и Лера, прихватив его, высунулась в коридор и тут же получила:
  -Мокрую кошачью бумагу в туалет не спускай - забьёшь! - на неё сердито уставилась высокая пожилая дама в шёлковой блузке и вязаной шали, прихваченной у ворота чем-то похожим на камею, - долго спишь, дорогуша! Животное кормить пора! Он, конечно, не скажет, не мяукнет... Но у тебя-то совесть должна быть?!
  И фыркнув по-кошачьи, дама развернулась в сторону кухни. Лера вначале опешила, но потом поспешила за дамой:
  -Простите, вы, наверное, Анна Сергеевна? Я - Лера. Доброе утро.
  -Доброе, - отозвалась дама, - в холодильнике супчик. Вчера варила, так что на три дня хватит, а дальше ты уж сама. Да не забудь подогреть, холодное нельзя кошкам, у них от этого ушки болят.
  -Да, да, хорошо. Спасибо, что вы приглядывали за котиком. А я даже не знаю, как его зовут...
  -Как зовут? Конечно, Офелия! Как же ещё?! Костуся её со льдины на Мойке сняла.
  -Так это кошечка, - обрадовалась Лера.
  Она подогрела в ковшике немного рыбного супа (пах он так, что у неё в животе заурчало), выложила его в мисочку и поразилась: отвернулась на секунду и из ниоткуда материализовалась Офелия. Кошка взглянула на Леру задумчивым взглядом, понюхала суп и начала аккуратно его поглощать. А Лера стала обживаться на новом месте.
  Вскоре выяснилось, что в квартире верховодит строгая Анна Сергеевна. Она сообщила Лере, что никаких вещей выставлять в коридор нельзя, даже на короткое время. Она же ссудила новой соседке ведро и тряпки:
  -Костуся, конечно, оставила после себя беспорядок, - деликатно выразилась она, - но что поделаешь? Так уж получилось...
  И Лера взялась вычищать "беспорядок". После трёх часов беспрерывных разворачиваний бесконечных пакетиков у Леры зарябило в глазах от газетных лоскутков. Она уже несколько раз сбегала к помойке, выбрасывая бумагу, хлеб она выносила плавающим в Мойке уткам. В конце концов птицы так наелись, что уже не кидались за корками, брошенными в воду. Выручали вечно голодные чайки, они серо-белыми поплавками качались на спокойной воде, сидели на перилах ажурной решётки и настороженными бусинами глаз следили за Лерой.
  Кроме хлебных кусков, Лера обнаружила целые залежи рваных чулок, а в обувных коробках, опять-таки завёрнутые в нескончаемые газеты, хранились стоптанные ботинки, туфли, тапочки: сбитые каблуки, оторванные ремешки, разлохмаченные шнурки - "сокровища" преклонного возраста, забывшие свой первоначальный цвет. Лера укладывала эту рвань в пластиковый пакет и шмыгала носом: никто, никто из родных не хотел быть рядом с этой женщиной. Бедная Констанция Львовна! Конечно, к старости её сложный характер, наверное, превратился в невыносимый, брюзгливый, склочный, а природная бережливость перекосилась со временем и стала скаредностью. Терпеть такое сложно. Но пару десятилетий назад она не просто привечала у себя сына дальней родственницы. Виктория рассказывала, что её муж Николай, пока учился в школе и институте, жил у тёти Костуси, она кормила его и покупала одежду, давала возможность учиться, не заботясь ни о чём бытовом. Николай так привык к Костусиным порядкам (всегда свежая рубашка, отглаженные брюки, еда на крахмальной скатерти и строго по часам), что даже отказывался ездить домой в Воронеж, чтобы навестить отца и мать, они казались ему безнадёжно провинциальными, он стеснялся их.
  Этот Николай мог бы в благодарность потерпеть характер тёти и не бросать её в одиночестве. Лера сердито завязала лямки пакета узлом, выставила его в коридор. Сейчас наберёт ещё один громадный пластиковый мешок и вынесет всё на помойку.
  В дверь решительно стукнули, и тут же на пороге появилась Анна Сергеевна:
  -Я тебе что сказала? - свела она седые брови к переносице, - не оставлять никогда и ничего ни на секунду в коридоре! Сейчас же забери свой пакет! - приказала она и вышла, не дав Лере даже слово сказать в ответ.
  Разозлиться? Выставить ещё один мешок назло грозной старухе? Внутри Леры всё кипело от желания поступить вопреки приказам скандальной соседки...
   Она открыла дверь, втащила пакет назад в комнату, села на диван - пружина тут же кольнула её в тощий зад - и уставилась в окно. Бледно-зелёным светилось ноябрьское небо, она вспомнила пушкинское "скука, холод и гранит", перевела взгляд на серый потолок - там играла и плескалась отражённая неизвестно от чего Мойка - и Лера засмеялась. Какие смешные брови у Анны Сергеевны! Такие ровные, словно вычерченные циркулем, дуги совершенно синего цвета, наверное, она наводила их химическим карандашом.
  В два часа Лера поняла, что сейчас свалится от голода и усталости. Она свернулась калачиком в своём кресле, с тоской глядя на нисколько не уменьшающуюся стену из газетных свёртков, поёжилась от холодного воздуха из форточки. Муркнув, подошла Офелия, вспрыгнула на кресло и пристроилась рядом. Лера погладила кошку, и та положила мордочку ей в ладонь. Кажется, они обе задремали. Они поспали всего-то полчаса, но Лера, просыпаясь, поняла, что отлично отдохнула. Она сдвинула толстый плед в сторону, Офелия подняла голову.
  -Откуда плед? - удивилась Лера, - это ты принесла?
  -Конечно, кто ж ещё, кроме Офелии, мог принести плед и укрыть тебя? - ворчливый голос со стороны дивана - Лера подскочила от неожиданности. Анна Сергеевна сидела на краешке пыточного дивана и, высоко подняв свои удивительные брови, смотрела на Леру, - поднимайся, обедать пора. Через пять минут ждём тебя, поторопись!
  Её приглашают на обед! Лера подлетела с кресла, укрыла Офелию кончиком пледа и побежала мыть руки.
  
  "Это столовая", - сразу пришло в голову Лере, едва она вошла к Анне Сергеевне. "Столовая" - не в смысле, что комбинат общественного питания. Столовая - красивая светлая комната в большой квартире, где завтракают, обедают, ужинают. Место, где собирается семья, накрывают стол обеденной скатертью, раскладывают приборы, ставят тарелки (никаких трещин и отбитых кусочков на многострадальной общепитовской посуде!). Спускают, потягивая за цепочку, вниз люстру, чтобы она высветила наваристый свекольно-алый борщ с островком жирненькой сметаны в центре полной по самый рубчик фарфоровой тарелки с нежным ободочком из крохотных васильков под золотой полоской. Здесь пьют чай с испеченным сегодня домашним пирогом с яблоками и брусникой, здесь рассказывают по вечерам, как прошёл день. Здесь обитает семья.
  У Леры загорелись глаза при виде плавного овала стола в центре комнаты, под лепным потолком, где побеги гипсовых роз переплетались трельяжной решёткой и откуда на длинных цепочках повисла двухъярусная люстра потемневшей латуни с множеством матово-перламутровых стеклянных палочек. Лера уставилась на накрытый на три прибора стол, и всё остальное ей уже стало неинтересным. Её словно притянуло к искрящимся хрустальным стаканам для воды, к тяжёлым серебряным приборам, к тонкому японскому фарфору, к свёрнутым трубочкой и вставленным в серебряные кольца салфеткам. Все три стула были заняты. Мальчик лет шести-семи в матроске смеялся и болтал ногами, рыжеусый мужчина снисходительно улыбался, поглядывая на мальчика добрыми глазами, а миниатюрная дама в утреннем платье разливала в чашки чай, и губы её дрожали от еле сдерживаемого смеха.
  -Добрый день, - растерянно пробормотала Лера, но сидящие за столом не обратили на неё внимание. Их фигуры стали словно бы выцветать, исчезать и совсем пропали.
  Лера потрясла головой - на неё опять "накатило". "Накатывало" довольно часто - с самых ранних лет. Как-то вызвали в Москву Михаила Дмитриевича, и мама решила поехать туда всем семейством. Она предоставила мужу отсиживаться в кабинетах военных чинов, а сама, по её выражению, начала образовывать маленькую Леру. Первым делом они отправились в Третьяковскую галерею. И всё потому, что Лидия Леонидовна обожала живопись. Они неторопливо бродили по залам, уворачиваясь от бесчисленных экскурсионных групп с уставшими экскурсоводами, которые почему-то все говорили одно и то же, словно бы тексты им писал один человек. Пока мама исследовала Ивана-царевича с серым волком, Лера побрела в другую сторону и наткнулась на девочку почти её лет, с несчастным видом сидящую на камушке.
  -Ты чего такая? - спросила Лера у девочки. Та посмотрела на неё дикими глазами и вздохнула. Лера села рядом на округлый холодный камень. Теперь она поняла, почему девочка на камушке грустит. Осень же! Тёмные ёлки и осинки стояли за ними, по бархатисто-коричневой воде плыли сухие листья, обсыпавшиеся с берёзы, на поверхности омута слабо-слабо колыхалось отражение Алёнушки , - тебе холодно? Да?
  -А то ты сама не видишь... - сердито ответила девочка и перебросила густые рыжие пряди волос на другое плечо, - думаешь, приятно вот так сидеть целыми днями? Ночью, конечно, я ухожу на сухое место, но утром сажусь и сижу. Видишь, ноги замёрзли, красные стали. И потом тут сыро: у меня уже все суставы ломит...
  -И нельзя ботинки надеть? - сочувственно спросила Лера, взглянув на свои сандалики.
  -Глупости спрашиваешь, - девочка опустила пониже цветастую юбку, пытаясь погреть босые ножки, - он же написал мне ноги босыми. А уж как я просила хотя бы лапти подрисовать. Так нет же! Ему, видишь ли, "тоску, одиночество и чисто русскую печаль" было нужно изобразить. Вот он и изобразил, а мне сиди тут и смотри, как всякие дураки таращатся.
  -Почему дураки? - удивилась Лера и пошлёпала по воде сухой веточкой.
  -Потому дураки, что смотрят на меня некоторые и рожи корчат. Представляешь? То язык покажут, то дразниться начинают: носы показывают всякие. А я смотри на них и молчи. Как же мне хочется иному дуралею пяткой в лоб съездить!
  -Хочешь, возьми мои сандалики, - великодушно предложила Лера, - я бы и курточку тебе отдала, но мама её в гардероб сдала.
  -Спасибо, конечно. Но я же всё равно не смогу их надеть. Ничего, я себе лапти сплела, вечером надену. Ой, смотри, тётенька-смотрительница в обморок упала. Это она тебя увидела рядом со мною. Иди, а то сейчас народ сбежится.
  Взволнованная мама уже бегала по залам, разыскивая дочь, и с облегчением вздохнула, увидев её возле "Алёнушки".
  -Никогда не уходи от меня, - строго сказала мама и повела Леру прочь от столпившихся возле бедной смотрительницы людей.
  Так что для Леры не было ничего удивительного в том, что она увидела в светлой и нарядной столовой квартиры на Мойке. Конечно, нет за столом ни мальчика в матроске, ни статного рыжеволосого мужчины, ни хорошенькой дамы в утреннем платье - всё привиделось. А жаль! Она вздохнула и огляделась. У окна стояла Анна Сергеевна и с любопытством её разглядывала.
  -Вы извините меня, Анна Сергеевна, - смутилась Лера, - я плед не принесла. Там Офелия улеглась, и мне не хотелось сгонять её.
  Анна Сергеевна ещё секунду смотрела молча, а потом вдруг странно себя повела. Смеясь и чуть не подпрыгивая, она захлопала ладошками:
  -Ага, попалась! Попалась! А вот и нет! А вот и нет! Обманулась! Обманулась! - веселилась она.
  -Валя, перестань! Ты пугаешь девочку! - Лера обернулась на голос: у дверей стояла ещё одна Анна Сергеевна и строго качала головой: - прямо как маленькая! Ты, Валерия, не думай, что тут живут какие-то чокнутые старухи. Нет, конечно, то, что старухи, - это понятно. Но не чокнутые. Мы с Валентиной близнецы, и её хлебом не корми - дай разыграть кого-нибудь. Скучно ей, видите ли! Сюда садись, - она указала на стул, - здесь Костуся обычно сидела. Квартира наша хорошая, и у нас тут разные разности происходят - сама увидишь.
  -Да, уже вижу, - пробормотала Лера, устраиваясь на мягком стуле. Со своего места она видела, как отражается свет в дверцах огромного, чуть не в потолок, буфета, как колышутся выцветшие шторы в окнах. В голове всплыли строчки: "Шёлковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах полонил, наполнил смутным ужасом меня всего, и, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало: "Это гость лишь запоздалый у порога моего, гость какой-то запоздалый у порога моего, гость - и больше ничего". Она сама не заметила, как проговорила последние строки вслух.
  Анна Сергеевна переглянулась с сестрой:
  -Эдгара По знаешь? Ну-ну... Так вот, красавица, в квартире этой мы давно живём, чуть не с рожденья. И нам с Валюней аж по шестьдесят лет уже набежало. Как барыня сюда въехала, так мы и живём. Мамаша у нас сначала нянькой-кормилицей при Феденьке состояла, а потом уже кухаркой сделалась. Так что давно мы тут... Ты ешь суп-то, ешь. А то, может, не нравится?
  Лера вскинула удивлённые глаза - как такая вкуснятина может не нравиться?! Цветная капуста, крепенькая, но не сырая - в самый раз; картошка порезана одинаковыми кубиками, такими ровненькими, что можно линейкой мерить - все грани совпадут. И лучок золотистый, и сметана, и укропом посыпано - а аромат...
  -Так вот квартира... - Анна Сергеевна отложила салфетку в сторону, - она у нас чужих не любит...
  -Кто не любит? - не поняла Лера.
  -Говорю же: квартира чужих не любит, гонит их от себя. Но ты не бойся, ты ей понравилась, - и невозмутимо стала намазывать масло на кусочек булочки, - вот Кольку она не любила. Так он здесь так и не прижился. А уж как Костуся выхаживала его! Привезла его - сопливый, золотушный, ноги рогачом от рахита. Но ничего, одолели мы его болячки. В школу пошёл уже совсем гладенький. Пока в школе учился, нормально всё было. А как в институт поступил, тут и началось. То кран с горячей водой кипятком его обварит, то газ так пыхнет, что чуть космы ему не спалит, то полезет лампочку вкручивать, а ступенька у лестницы обломится. А тут ещё появилась эта его Виктория... Совсем плохо стало. Что ни день - новая беда. Тогда Костуся и решила, что надо Кольку спровадить с квартиры - для его же пользы спровадить. И стала она его поедом есть, недовольничать да капризничать. Это Костуся-то!.. Вот он и сбежал. А как съехал он к своей Вике, так всё у него и наладилось. Вот она у нас какая, квартира-то наша, - и она многозначительно посмотрела на Леру.
  -А как фамилия барыни Констанции Львовны? - Лера слушала, как слушают сказки, с волнением и лёгкой дрожью от этого волнения.
  -Фамилия? - почему-то удивилась Анна Сергеевна.
  -Так Констанция Львовна не барыня, - засмеялась Валентина Сергеевна, - она горничной при барыне служила. Ей лет семнадцать было, когда её в дом взяли.
  -Подожди, Валюша, тут надо всё объяснить. Валерия у нас новый человек, ей разобраться надо.
  -Надо, надо, - закивала Валентина Сергеевна строгой причёской с бубликом из волос на затылке, - только, Анюта, пусть девочка поест сначала, - и она подсунула "девочке" тарелку с голубцами.
  Лера так объелась, что и вставать из-за стола совсем не хотелось. Земляничный чай (не магазинный со слоником - якобы индийский) с песочным печеньем в виде фигурок зверюшек "добил" её окончательно. Она откусила голову песочному медвежонку и деликатно положила печенье на край блюдца - остальное уже в неё не влезало. Сёстры синхронно покивали. Анна Сергеевна покашляла и приступила к повествованию:
  -Вот ты спросила, какая фамилия у Костуси. У нас здесь у всех одна фамилия: Энгельгардты мы.
  -Как, из тех, что Малый зал филармонии?! - округлились Лерины карие глаза.
  -А вот и нет, - улыбнулась Валентина Сергеевна. Она, видимо, была по характеру более весёлая, чем её сестрица, - Энгельгардтов этих было как муравьёв в муравейнике. Мы из смоленских, но потом они построили под Лугой имение и перевели туда крестьян.
  -Подожди, Валюша. Ты что, Валерия, думаешь, мы из господ?
  -А разве нет?
  -Конечно, нет. Просто у нас полдеревни Энгельгардты. Когда бумаги выписывали, то спрашивали - чьих будешь. Народ по безграмотности и отвечал, мол, Энгельгардты мы. Из дворян у нас тут только Марфа Аркадьевна была. Барин Карл Иванович женился и сразу отвёз её в имение. Он-то инженером на заводе Сименса служил, а барыня наша из Шуваловых была. Слышала о таких? Графского рода девушка. А барин Карл Иванович из баронов, у него и герб какой-то был с короной. Он квартиру эту присмотрел да прикупил и жил тут, а она, значит, в имении под Лугой. Это Карл Иванович настоял, говорил, что у Марфы здоровье слабое, а там воздух, молоко козье. Вот тогда Марфа Аркадьевна и взяла к себе Костусю в горничные. С тех пор Констанция с барыней не расставалась, никогда. Феденька родился незадолго до войны, и наша мамаша стала кормилицей, потому что мы с Валюшей у неё уже были. Мы и росли с маленьким барином вместе, гуляли с ним, играли. Он такой славный мальчик был! Найдёт сломанный цветок и давай лечить его: стебелёк выправит, травинкой перевяжет, польёт водичкой... И что ты думаешь? Срасталось всё, оживали цветы! Праздников было много в господском доме, именины всякие, дни рождения, ёлки на Рождество. Красиво у них там было: картины, гобелены старинные, ковры, фарфор, серебро. Готовили там не деревенское что-то, а изысканное: суп французский, спаржу, соусы всякие невероятные. Господа обычно звали деревенских детей к себе. В сумерках вспыхивали электрические лампы в люстрах и бра и мы, дети, рты разевали от восторга, смотрели, как играет и переливается феерическим блеском хрусталь на столе и как он отражается в зеркалах. Вот тогда Феденька с Маргаритой - старостиной дочкой и сдружился. Она не из Энгельгардтов была, она из Лужских. Так вот Маргарита Лужская очень к Феденьке привязалась, она-то чуть постарше его была. Они и играли вместе, и читала она ему книжки, и сказки рассказывала. Барин Карл Иванович наезжал из города, а когда война началась, его с фабрики и уволили - фамилия кому-то не понравилась. Он тогда приехал и в имении жил. Неспокойно было, и Карл Иванович велел всем сидеть на месте, а сам вернулся в Петроград. Мы-то с Валюней этого почти не помним, но нам мамаша уже после рассказывала. Так и жили мы до двадцать второго года. И революция прошла, и гражданская кончилась, а мы все в доме старосты, потому что имение национализировали, поворовали из него всё. Приехал Карл Иванович как-то и говорит, мол, собирайтесь, в Петроград поедем, там теперь всё изменилось.
  Так мы и вернулись. Только не к добру это случилось, потому что барыня заболела, в дороге заразу подхватила. А Карл Иванович, оказывается, за это время разрешение на выезд выхлопотал, на всю семью. И надо было срочно ехать, потому что могли в любой момент прикрыть его поездку. А тут Марфа Аркадьевна лежит в беспамятстве с тифом. Он покрутился, покрутился, забрал Феденьку да и уехал в Германию. Так бы, наверное, мальчик позабыл мать в Германии своей. Но наша Констанция зацепочку оставила Феденьке от Марфы.
  -Зацепочку? - не поняла Лера, - это что такое?
  -А вот слушай. Костуся была особенная. Ну, не в смысле что ненормальная, нет. Она многое наперёд знала. Умела так посмотреть, что человек и хотел бы соврать, да не смог бы. Глаза у неё были такие чёрные, жгучие, как у цыганки. Так вот она взяла платок носовой у Марфы Аркадьевны и положила его в пальтишко Феденьке. У Марфы была дюжина платков мягкого полотна, она их сама обшивала да вышивала. Она же рукодельница была. Да ещё какая! Так вот она тонко-тонко белым шёлком Феденькины инициалы вышила, а сверху короной накрыла...
  -Короной... - встрепенулась Лера, - а буквы латинские "F" и "E"? - и закусила губу.
  -Ну да, - удивлённо глянула Анна Сергеевна, - откуда знаешь? А, понятно: догадалась. Так вот она эти платочки в саше держала. Знаешь, что это такое?
  -Мешочек для носовых платков, - слабо улыбнулась Лера. Ей было отчего-то не по себе.
  Анна Сергеевна кивнула:
  -Красивое саше получилось: она его тоже вышивкой покрыла, ленточками всякими обшила. А Констанция придумала насыпать в маленький льняной мешочек сухие лимонные корки и вкладывать в это саше. Все платки чуть-чуть лимоном пахли. Так вот такой платок Констанция и положила Феденьке в карман. Уж что она над ним нашептала, не знаю. Но только это была ниточка, что связала Марфу и Феденьку.
   Уехали они, а мы все при барыне остались. Марфа Аркадьевна велела нам занять комнаты - мы-то до этого возле кухни размещались. Там теперь две кладовки, хорошие такие кладовки, вместительные. Барыня в своей спальне осталась, мы с Валюшей и родителями в бывшей столовой разместились. Тут к нам стали всяких разных подселять, в детскую бывшую. Только ничего не выходило: только въедут - и пошли беды всякие. Кто-то слух пустил, что, мол, дурная это комната и квартира нехорошая - так и простояла почти до Финской войны комната пустая. Но за Валюшей стал ухаживать закадычный дружок Костусиного мужа, вместе они служили. Вот и пошла в дело пустующая комната. Забыла сказать: Костуся к тому времени замуж вышла. Констанция-то наша всегда на себе всю квартиру "тащила". Но, в первую очередь, конечно, Марфу Аркадьевну. Потому, когда для "бывших" совсем трудные времена настали, Костуся быстро сообразила что к чему и выскочила замуж за партийного чиновника. Уж как он из себя барина строил! Всё старорежимность зачем-то подчёркивал. Да где уж ему! Ни воспитания, ни образования - сразу было видно, что из простых он. Но мозги у него работали, он сразу сообразил, какую партию выбрать надо, и пошла карьера. Потом он даже свой кабинет с фамилией на дверях получил.
  Вот только никак у него не получалось сравняться с бывшей хозяйкой квартиры, а уж как старался! Не получилось. Он её с первого взгляда невзлюбил. Даже могу сказать, когда это началось. Сунулся он как-то к Марфе Аркадьевне, и как обычно, без стука в дверь. Она завтракать собралась. Времена были сложные, не такие, как сразу после революции, но не жирные были времена. А тут смотрит он: на скатерти с тонкой ручной вышивкой - Марфа вышивала, умелица она была большая - стоит фарфоровая тарелочка, да не одна, а и для хлеба, и под рюмочку для яйца, и кофейник, и чашка с блюдцем, и серебро блестит, и вода в хрустальном стакане светится.
  -Красиво накрыто! И только для неё одной? - глаза Леры возбуждённо горели, ей ужасно нравилась эта история, похожая на сказку.
  -Ты погоди, слушай дальше, - Анна Сергеевна окинула её взглядом благодарного рассказчика, - партиец этот аж затрясся. Но улыбочку из себя выдавил и спину согнул как слуга в трактире. Холодно было, а Марфа-то в блузке шёлковой, волосы гладко причёсаны, на ногах не шлёпанцы стоптанные, а туфельки, конечно, старенькие, но начищены до блеска. Платок на плечи наброшен, она всегда в платок пуховый оренбургский куталась. А еда - по тому времени: в кофейнике жёлуди сушёные да размолотые - сами собирали в Летнем саду, чтобы кофе заваривать; хлеб - чёрный и твёрдый, как глиняный черепок. Из приличной еды только яйцо, всмятку сваренное, его Костуся из пайка своего партийца Марфе выделила. И вот смотрит на эти господские замашки наш партиец и злобой наливается. А Марфа взглянула на него своими светлыми глазами и мило так говорит:
  -Простите, я не расслышала вашего стука в дверь. Проходите, пожалуйста.
  Он передёрнулся весь, буркнул ей в ответ что-то, дверью хлопнул. Что уж так его взбудоражило, что не понравилось? Может, то, что она старалась жить, как прежде жила, - в чистоте да достоинстве? Возненавидел он её с тех пор, люто возненавидел. И замыслил избавиться от Марфы Аркадьевны. Это же просто было тогда: донос написал - и готово. Но опять Костуся отвела от барыни беду. Она во всём Марфе Аркадьевне подражала: чистенькая да ухоженная ходила. Только барыня тоненькая, хрупкая была, а у Констанции кость крестьянская, руки худые, крупные, с длинными костлявыми пальцами. Перчатки она носила совсем как Марфа, но размер почти мужской, да и туфельки не на Золушку сшиты, блузочки-юбочки аккуратные, даже причёсывалась так же. Никогда ни сварливой, ни склочной не была. Но как заметила, что партиец её затаился и замыслил что-то недоброе против Марфы, так сразу свои меры приняла. Она так на муженька своего умела посмотреть, таким взглядом одаривала, что вгоняла того в ступор. Он даже ночевать в своём кабинете часто оставался. Боялся он её до жути. Жили они в гостиной - там ты теперь обитаешь.
  -А Марфа Аркадьевна? Она-то одна осталась?
  - Одна? А мы как же? - подняла высокие брови Анна Сергеевна, - но замуж она не вышла, даже когда ей письмо пришло, что Карл Иванович там, в Германии, развод оформил. Уж не знаю, как это у него получилось без Марфиного согласия. Так мы и жили до самой войны. Каждое лето Марфа Аркадьевна в своё старое имение ездила под Лугу, только там ничего не сохранилось: пожгли да растащили всё. Она по старой памяти комнату у Маргоши снимала, отец её - староста бывший - уже помер, и они с братом жили в старом доме. Маргоша учительствовала, она немецкий хорошо знала, потому что закончила Ленинградский комбинат иностранных языков. Потом, уж в войну, пригодилось ей это. А пока училась, часто к нам забегала, дружили мы. Дальше война началась, и не хочу вспоминать её проклятую, - Анна Сергеевна выпрямилась, переключаясь на другую тему: - ты сейчас что там разбираешь?
  Лера страшно хотелось узнать всю историю до конца, но сурово сдвинутые брови Анны Сергеевны и взгляд Валентины Сергеевны куда-то в сторону заставили отказаться от дальнейших расспросов.
  -Туфли нашла разные, - вздохнула Лера, - там на целый магазин хватит. Может, вы посмотрите? Вдруг что-то подойдёт.
  -Не, не подойдёт, у нас с Костусей был разный размер. А тебе как? - и они обе с интересом уставились на Леру, - примерила что-нибудь? Неужто совсем ничего не впору?
  Тут Лера залилась краской, потому что, разбирая все эти осенние туфли на тяжёлом каблуке, летние на танкеточке, сандалии и сандалетики, босоножки и тапочки, боты и ботиночки, она наткнулась на особую коробку. Там завёрнутые в белую шёлковую бумагу прятались дивные туфельки, в каждую была вставлена специальная деревянная колодочка, чтобы они не дай бог не помялись: атлас цвета увядшей розы (наверное, атлас - Лера не знала, что это) был спереди и с боков покрыт тонкой вышивкой, атлас обтягивал и каблучок рюмочкой. Тонкая перепонка застегивалась на изящную застёжку в сверкающих стразиках. И Лера не удержалась, она осторожно вытянула за прикреплённое колечко колодку, расстегнула застёжку и сунула ногу в туфельку. Впору! Тогда она надела вторую и потопала ногами по подстеленной газете: мягкие, лёгкие, удобные. Тут же застыдилась. Эти туфельки - нежные, узенькие - должны в музейной витрине стоять! Во всяком случае, их надо отнести Виктории, это их наследство, а она, Лера, не имеет к нему никакого отношения. Одно дело перебирать хлебные корки да старую обувь, но совсем другое дело - ценные вещи, достойные музейного хранения.
  -А-а, видишь, Валюша, девочка-то что-то нашла...
  -Нашла, - и Лера стала объяснять, что хочет позвонить Виктории, чтобы та забрала ценное, - понимаете, там и мебель дорогая открылась в завалах, не только туфельки розовые...
  -Розовые, говоришь? - и вновь пожилые дамы переглянулись, - вышитые, с камешками на застёжке? Мерила? Подошли?
  Лера со вздохом кивнула:
  -Не удержалась. Они такие красивые! Так бы и побежала в них в Зимний дворец!
  -И ты собираешься Кольке с Викторией их отдать? - и обе засмеялись: - не возьмут. Ни за что не возьмут.
  -Это уж их дело, - упрямо повторила Лера, - не возьмут - и ладно. Но я обязана им сказать.
  -Ну-ну, звони, конечно, - покладисто согласились обе дамы.
  -Только имей в виду, зря время потратишь, - улыбнулась Анна Сергеевна, - туфельки эти не Костусины. Они Марфе Аркадьевне принадлежали. Она в них была, когда Феденьку крестить приезжала. Летом 1914 года это было, перед самой войной. Мы-то, конечно, не помним, но мамаша рассказывала. Думаешь, мы их не видели? Видели, и даже мерить пытались. Только никому из наших они не подходили - у всех лапы не дворянского происхождения, все к сороковому стремимся. Ты первая, кому они впору.
  -Ничего, я всё же позвоню. Вот вымою посуду и позвоню, - и Лера отправилась на кухню.
  -А девочка с характером! - усмехнулась Валентина Сергеевна, - уж как ты её, Нюсенька, обойти пыталась! Ан нет, не вышло.
  -Не вышло, - задумчиво согласилась Анна Сергеевна, - посмотрим, что дальше будет.
  
  Вымыв и перетерев антикварный фарфор, Лера позвонила на свою старую квартиру. Номер телефона квартиры на Пискарёвском предусмотрительному Володе удалось перевести себе на Ждановку, и Виктория соответственно получила свой старый номер. Это было кстати, потому что родители время от времени звонили "детям", а тем не хотелось заранее тревожить стариков.
  Едва Лера заговорила о ценных вещах, которые она хотела бы отдать, как Виктория чуть не завопила в трубку:
  -Нам ничего не надо. Выброси всё старухино к чёртовой матери!
  Тогда Лера стала терпеливо объяснять, что в комнате полно дорогой мебели, почти музейных предметов... На это Виктория позвала мужа, и он угрюмо, не задумываясь ни на секунду, выпалил:
  -Послушайте, вам уже сказали, что нам ничего не надо. Мы вам расписку дали, мы без претензий, даже если вы там горы бриллиантов найдёте.
  -Вы, видимо, меня не поняли, - попыталась слабо возразить Лера, - Констанция Львовна очень любила вас, Николай. Она хотела отвести беду...
  -Слушай, отстань от нас! - взорвалась трубка грубым окриком, - мы знать тебя не хотим, и старуху тоже.
  Лера озадаченно уставилась на трубку, из которой неслись короткие сигналы.
  -Ну что? - высунулась Анна Сергеевна, - получила?
  -Получила, - согласилась Лера, у неё осталось ощущение чего-то мучительно неприятного,- глупо-то как! Они ничего не хотят знать.
  -Ну и плюнь на них. У тебя что, своих дел нет?
  -Есть, - отозвалась Лера, но тут телефон разразился пронзительным треньканьем, - вот видите, они передумали, - и схватила трубку.
  Но звонил Володя.
  -Слушай, Лерка, надо встретиться, - мрачно потребовал он и объяснил: - вчера меня твой отец с Кларой застукал у дома.
  -С Кларой? Это кто?
   -Кто-кто? Женщина. Я подъеду часам к двенадцати, надо уже с родителями объясниться. Ты дома, конечно, будешь? Завтра же воскресенье...
  -Хорошо, - покладисто согласилась Лера и подумала: "Клара... надо же!"
  Из-за закрытой двери соседа, которого Лера ещё ни разу не видела, доносилась тихая музыка. Видимо, там работало радио, потому что, Лера это точно знала, сосед ещё не вернулся из санатория. Она присела на краешек стула: эта баллада Шопена ей всегда нравилась. Чистые минорные звуки вились вокруг, успокаивая и умиротворяя.
  -Ты что тут сидишь? Глаза закрыла... плохо, что ли? - Валентина Сергеевна тревожно наклонилась к Лериному лицу.
  -Всё хорошо, - почему-то шёпотом отозвалась она, - слышите, как красиво звучит? Там, наверное, радио не выключили...
  -Ничего не слышу, и радио там нет. Приёмник электрический есть, а радиоточки нет, - удивилась Валентина Сергеевна и неуверенно добавила: - правда, пианино там есть. Но кому играть-то? Хозяин в отъезде. Показалось тебе.
  Лера не стала спорить, она решила, что это очередной её персональный "накат", тем более, что пианино как звучало, так и продолжало звучать. Она пошла к себе разбирать "берлинскую стену". Кстати, стена почти полностью опустилась и рассыпалась сотнями свёрточков по невообразимо замызганному полу. Офелия бродила по развалу, брезгливо переступая лапками и принюхиваясь к шуршащим газетным обёрткам. Лера никак не могла понять логики Констанции Львовны. Ну ладно, то, что человек, с болью переживший блокаду, не станет выкидывать хлеб и отложит его на "чёрный день", понять можно. Но почему пол не мыли уже лет двадцать? Или сто лет?! Трава выросла и чуть ли не заколосилась - этого Лера понять не могла. Но сидя над горкой смятых бумажек и размышляя о том, что рассказали близнецы, ей пришла в голову, на первый взгляд, дикая мысль. А что если Констанция Львовна, зная наперёд, что тут должно случиться, специально довела до такого невозможного состояния свою комнату? Констанция не желала видеть здесь случайного человека. Она понимала, что не каждый решится въехать в такую ужасающую грязь... И ещё Офелия, добрая и ласковая на вид, но с характером, когтями и зубами - настоящий охранник или, скорее, хранитель. И в самом деле, у Николая и Виктории никак не получался обмен. Не получался до тех пор, пока не встретилась им Лера, почти не глядя согласившаяся въехать сюда. Получалось что-то уж совсем мистическое: эта комната сама решала, кому жить здесь, а кому нет? И Констанция об этом знала? Следует сделать вывод: на Леру возлагаются какие-то надежды. Вот бы ещё выяснить, кем возлагаются и зачем это нужно?
  Теперь, когда стена развалилась, открылась вся комната. Даже на первый взгляд было видно, что здесь нет ни одной случайной вещицы. Красное дерево, шёлковая обивка, играющая хрустальными стёклами горка с безделушками, золочёная бронза, фарфор - и над всей этой музейщиной трёхъярусное хрустальное чудо на стержне синего стекла. Правда, в люстре не было лампочек, но даже в свете скромной настольной лампы - кабинетного творения шестидесятых годов с их пластмассовыми предпочтениями - бусинки её переливались синими и оранжевыми огоньками. Всё в идеальном состоянии и, что поразительнее всего, идеально чистое! Лера потрясла головой: что же такое могло случиться, если Николай и Виктория напрочь отказались от этого чуда?! Она села на кухонную скамеечку и стала методически разворачивать газетные свёртки, раскладывая на две стороны бумагу и хлебные корки.
  
  В восемь утра ей стукнула в дверь Валентина Сергеевна:
  -Лерочка, звонит какой-то свирепый мужлан, требует тебя немедленно.
  Мужланом оказался Гордеев:
  -Слушай, что там у тебя за цербер в квартире? Вежливо так прошу её позвать тебя, и получаю в ответ, мол, нечего звонить в такую рань, Валерия ещё спит. Еле упросил.
  -Это Валентина Сергеевна, очень милая и добрая женщина, - засмеялась Лера, - а в самом деле, чего ты так рано в воскресенье?
  -Меня зачем-то в институт вызвали...
  -Так сегодня же нерабочий день.
  -А они вызвали. В общем, я не смогу за тобой заехать, ты приезжай к двенадцати в столовку - ту, что на углу, возле института. Помнишь её? Вот и ладно. До встречи.
  Итак, два варианта: лечь и досмотреть красивый сон (в этой комнате ей постоянно виделось нечто прекрасное) или заняться разбором бумажек. Лера выбрала возню с бумажками, потому что всё равно сон уже прервался и досмотреть его не получится. Собственно, она уже все свёрточки и пакетики развернула, пересмотрела и теперь надо вынести мусор и заняться полом. До десяти она отмывала и скребла, открывая выложенный в шахматном порядке паркетный пол, залезая под мебель, сдвинуть которую у неё не хватило бы сил. Потом полезла в душ, привела себя в порядок и успела вскочить в отходящий троллейбус, который доставил её прямо к нужному месту.
  Гордеев ещё не пришёл, и Лера, взяв себе чай с булочкой, села к окну ждать бывшего мужа. Столовку эту знали все в Можайке и бегали сюда ради вкуснющих ватрушек и очень неплохого какао. Сегодня в воскресное утро в зале с пластиковыми столами и стульями народ ещё не собрался и за Лериной спиной только три девушки сидели за фирменным столовским какао с ватрушками. Девушки веселились, они поджидали подругу, чтобы ехать на острова. Подруга появилась, её громогласно приветствовали и решили выпить ещё по стакану какао.
  -Девочки, слушайте, - слегка понизив голос, сказала одна из них, - смотрите, тут эта, жена нашего майора, сидит. Вон та, кобра очкастая.
  -Ну и что?
  -А то, что у него уже очередной роман, а эта тут...
  -И я бы от такой сбежала - чёрная, пальтецо, наверное, ещё её бабка носила... Мирей Матье очкастая!
  - И правда, причёской похожа. Не, но майор тоже хорош: везде у него боевые подруги, на каждой кафедре.
  -Все они, мужики, такие... Только о самолётах своих и говорят, - и кого-то передразнила: - ..."вот в полёте можешь оценить опасность, определить пространство для манёвра, принять решение..." - девушки дружно расхохотались.
  -Но тётка и впрямь скучная. Даром, что на Мирей смахивает, да ещё эти очки страшные! - под общий смех приговорили они Леру.
  Они весело снялись с места и шумной стайкой унеслись прочь.
  Да, интересные вещи иногда можно услышать о себе в обычной столовке. Лера достала зеркальце из сумочки: да, не красавица. Волосы - прямые и густые - в романах бы написали "цвета воронова крыла", глаза карие. Вроде бы ничего страшного. "Очкастая и скучная", - повторила про себя Лера и вздохнула.
  -Ты чего это себя разглядываешь? - она и не заметила, как он появился, весь ухоженный, вычищенный, отглаженный.
  -Так у вас, майор Гордеев, на каждой кафедре боевая подруга имеется? - процедила она, глядя на бывшего мужа поверх зеркальца. Он хмыкнул, уселся напротив, протянул руку к её чаю, хлебнул, поморщился:
  -Как можно пить вот так, без сахара? - окинул её ленивым взглядом: - и дальше что? Надеюсь, ты не забыла, что мы уже полгода в разводе? С чего бы это такие вопросы?
  -Ну да, и спросить уж нельзя, - в тон ему капризно ответила Лера, потом покивала: - жена у тебя была никудышная, чёрная, очкастая, скучная... Что ж удивительного, что бедный майор развлекался как мог?
  Он глянул на неё исподлобья:
  -Никогда не слышал, чтобы ты жалела себя... тут, наверное, кто-нибудь из наших насплетничал? - и серьёзно продолжил: - отвечаю по пунктам: никогда никого нигде, пока мы были вместе, не было. Далее: разве я не говорил, что у тебя потрясающей красоты волосы? Тётки краситься будут, а такой черноты с сизым отливом не добьются. А тебе природа подарила - радуйся! Насчёт никудышной да очкастой даже говорить не стану. Что там осталось?
  -Скучная, - подсказала Лера.
  -Точно, осталось скучная. Ну, это не им судить. Так что плюнь на дур всяких и перестань страдать. Лучше думай, как мы сейчас к родителям с приятной для них новостью ввалимся.
  Лера кивнула, ей понравился отчёт по пунктам:
  -Всё время думаю, - и усмехнулась, - когда тебя папа с этой Клариссой застукал?
  -Не Кларисса, а Клара. И нечего ехидничать. Дядя Миша, наверное, от Можайки ехал и в окно нас увидел...
  -Прощание славянки... Дан приказ: ему на запад, ей в другую сторону...
  Володя подумал и засмеялся:
  -Примерно, так и было. Кстати, Лерка, ты не присмотришь за моими цветами? Ну там полить, подкормить?
  -А что же ты своей Клариссе не доверяешь такой трепетный процесс?
  -У неё нет ключей от квартиры.
  -Так и у меня их нет, - удивилась Лера.
  -Теперь будут, - Володя достал связку ключей, отстегнул запасные на колечке и протянул ей, - вот, возьми. Я в командировку сегодня уезжаю.
  -Как, опять?! - всполошилась Лера.
  -Нет, это не то. В Москву вызывают, срочно. Мне сегодня шепнули, что это из-за того старого моего рапорта. Тогда особист покоя не давал, служебное расследование провели - всё-таки самолёт утопили. Вот теперь опять...
  -И что же им ещё надо?
  -Не знаю. Но подозреваю, что это из-за инструктора, что со мною был. Особист ещё тогда всё выпытывал, почему инструктор на несколько дней позже вернулся. Почему-то не доверял моим объяснениям. Хотя я правду написал, мол, инструктор попытался сбить со следа противника, принял удар на себя. И если бы не он, так и не ясно, как бы всё обернулось. Я всё-всё описал, кроме того немца. О нём - ни слова, - он задумался, потом встряхнулся, - ну так будешь поливать мои заросли?
  -Ну я же взяла ключи, - улыбнулась Лера.
  -Слушай, - вдруг вырвалось у Гордеева, - как же хорошо, что мы с тобой развелись!
  -Ну вот! - рассердилась Лера.
  -Нет, ты не поняла. Я только сейчас, вот, представь, прямо сейчас осознал: ты мой самый лучший, самый близкий друг. И не нужны были нам все эти сюси-пуси. Говорят, браки совершаются на небесах. Когда нас в ЗАГСе расписывали, явно на небесах выходной был, потому что мы не супругами родились. Мы друзьями должны были стать. А теперь всё выправилось. Неужели ты не чувствуешь этого?
  Лера молча соображала: плохо это или хорошо то, что сейчас Володя сказал. И решила: хорошо. Не часто услышишь, как бывший муж тебе признаётся в подобном. И, надо быть честной с собой, была у неё привязанность, детская привычка считать Володю своим, потому и взбрыкивает в ней привычная собственническая ревность, когда вокруг бывшего мужа вьются всякие Клары-Клариссы. Надо избавляться от дурных привычек!
  Она кивнула, вставая:
  -Пошли, майор, сдаваться.
  -Явка с повинной. Сейчас нам по шеям так поддадут - мало не покажется.
  
  Им хорошо наподдали. Мужчины-отцы сразу затащили Володю в кабинет и там устроили ему такую выволочку, что тот только успевал уворачиваться от их жгучих словечек.
  -Ты что же это, Вовка, - горячился Роман Кузьмич, - совсем уже совесть потерял?! Шашни с какой-то девкой завёл! Прямо на виду у всего народа средь бела дня она у тебя на шее виснет. Хоть бы погон своих постеснялся! Обормот!
  -Нехорошо это, Володя, - сурово припечатал его тесть, - непорядочно по отношению к жене.
  Тут дверь распахнулась и в кабинет влетели обе мамаши, таща за собой смущённую Леру.
  -Нет, вы слышали такое?! - выкрикнула Лидия Леонидовна, - сидите тут, беседуете... А дети развелись!
  Во время немой, прямо по Гоголю, сцены Лера подошла и стала плечом к плечу рядом с Володей - как на картине художника Бориса Иогансона "Допрос". Оба папаши только молча таращили на них глаза, а матери скорбно поджимали губы и шмыгали носом.
  -Вот, значит, как... - первым опомнился Михаил Дмитриевич, - и давно?
  -Уже полгода, - пискнула Лера.
  Отцы обменялись взглядами: мол, тогда всё понятно.
  -Родители, - Володя решил "рубить сплеча", - мы уже разъехались. Квартиру разменяли.
  Тут Алла Максимовна совсем по-бабьи взвыла:
  -Да что же это делается?! Отец, ну ты подумай: они уже и квартиру угробили!
  -Ничего мы не гробили, - угрюмо попытался отбиться Володя, - мы о вас думали. Вы же всё равно отсюда бы никуда не поехали, вам там, на Пискаревском, тошно было. А нам с Леркой новую жизнь начинать. Вот мы и решили, разменяем двухкомнатную - и всё.
  Конечно, родители ещё пошумели, но, делать нечего, смирились: чего уж - дело-то сделано. Обедали мирно, без вскриков и выговоров, расспрашивали о новом жилье своих непутевых детей - признали Володину логику и успокоились. Только потом на кухне обе мамы тихонько поплакали: не сбылась милая мечта понянчить общих внуков.
  
  Володя отвёз Леру на Мойку.
  -Зайдёшь? Я тебя с нашими дамами познакомлю, - предложила Лера.
  -В другой раз. Что-то много впечатлений на сегодня, да и поезд у меня без пяти двенадцать. Ещё собрать кое-что надо, - отказался Володя, чмокая её по привычке в щечку, - не забудь про цветы!
  -Не забуду! Возвращайся скорее, - махнула ему рукой Лера от двери парадного и побежала к себе на второй этаж.
  Она покопалась в сумке, нащупывая ключи, но тут дверь квартиры отворилась, и на площадку вышел высокий мужчина в старомодном кожаном пальто - такие носили в сороковых годах. Лера в кино видела. Мужчина приятно улыбнулся, приветственно коснулся полей фетровой шляпы и, пропустив Леру в квартиру, закрыл дверь. "Надо же, какие импозантные гости бывают здесь! А может, это вернулся сосед-инвалид?" - подумала Лера. Но ничего говорящего об инвалидности у незнакомца Лера не заметила. Её сейчас занимала мысль о необходимости разобраться с неожиданно доставшимся ей наследством. Кроме того, что нужно обследовать шкаф, секретер и ещё массу всяких непривычных предметов, надо подумать, как за всем этим антиквариатом ухаживать. Не станешь же протирать наборный полированный столик мокрой тряпкой! Да и люстра внимания требует! И зеркало в резной раме на туалетном столике - вот уж совсем не для гостиной вещица. Там вообще много всего разного собралось.
  Лера включила настольную лампу и достала из сумки десяток лампочек. Это они с Володей заехали в открытый даже в воскресенье хозяйственный магазин. Она притащила из кладовой складную лестницу и, вооружившись сухой тряпочкой для пыли, полезла наверх. Офелия тут же залезла на верхнюю ступеньку лестницы и с удовольствием следила за действиями новой хозяйки. Странно, но на люстре пыли вообще не было, будто её только что тщательно отмыли. Лера вкрутила лампочки, слезла с лестницы и щёлкнула выключателем. Да, именно так должны сверкать радужной гаммой хрустальные подвески! А комната! Она, словно пробудившаяся от сна спящая красавица, стряхнула с себя серый налёт былых лет, радостно потянулась, расправляя чудесного синего цвета - королевский синий! - шелковистые обои, осветилась белоснежным потолком с ажурным рельефом по центру, и засияла вечно молодой красотой счастливой минувшей жизни. И Лера счастливо засмеялась: ей здесь рады.
  Всю следующую неделю Лера привыкала к своей обновившейся комнате. Она позвала старого музейного мебельщика, и тот забрал диван-развалюху на перетяжку. В Лерином новом жилье явно собралась случайная мебель. Складывалось впечатление, что сюда снесли по предмету из каждой комнаты квартиры. Так массивный гардероб скорее всего "обитал" раньше в спальне, узкий резной буфет "пришёл" из столовой, а хитрый секретер - из кабинета. "Родным" для гостиной скорее всего был гарнитур, состоящий из дивана, двух кресел, стульев и стола. Все мягкие части были обтянуты синим шёлком, который (вот уж чудо!) совсем не выгорел. В простенке расположился столик-консоль с целым каскадом хрустальных бусин на жирандоли, которая отражалась в зеркале с простой бронзовой рамой. С противоположной стороны со столиком переглядывалась изящная горка-витрина с фацетной огранкой стёкол.
  Лера в недоумении долго рассматривала странный пузатенький то ли секретер, то ли комод. Потом догадалась потянуть за латунную ручку, и секретер "разъехался" на две половинки. Внутри оказался откидывающийся столик, и такое количество ящичков, полок и полочек, что туда можно было вместить всю картотеку Публичной библиотеки. Правда, ничего, кроме объёмистой шкатулки с бумагами, там не оказалось. Все ящики и ящички были пустыми. Оказались пустыми и полки массивного гардероба, и буфета. Вот только горка-витрина пестрела статуэтками - ими Лера решила заняться позже.
  Первым делом она пересмотрела бумаги в найденной шкатулке. Кажется, ничего ценного: старые счета за квартиру, газ, свет, какие-то страховочные квитанции - всё пожелтело и выцвело, требовалось лишь одно действие - выкинуть старый бумажный хлам в мусор. Но под бумажной рухлядью оказалась красная пластиковая коробка, полная фотографий, писем в потёртых конвертах. На дне коробки лежало кожаное портмоне, набитое бумагами. На его обложке были вытиснены хитрым готическим немецким шрифтом инициалы под крохотной короной. Лере показались смутно знакомыми эти инициалы и корона. В портмоне нашлись бумаги на немецком и пухлый конверт с письмом на нескольких страницах. Старый немецкий шрифт разбирать было сложно, а читать чужие письма ей сейчас не хотелось.
   Ещё был очаровательный столик на четырёх стройных ножках. Столешницу украшала фарфоровая вставка-крышка, она откидывалась, и там внутри прятались всякие необходимые штучки: ножнички, напёрстки, игольница. Столик целиком представлял собой дамскую рукодельную шкатулку на ножках. И Лера дала себе слово заняться чем-нибудь чисто дамским: вышиванием крестиком или вязанием кружевных воротничков.
  Никаких особо интересных вещиц она больше не обнаружила. Инородным телом среди этой мебельной аристократии смотрелся раскладывающийся диван шестидесятых годов - Лерин современник, родной брат её собственного кресла-кровати. Теперь она старательно изучала по найденным в библиотеке специальным изданиям, как надо ухаживать за всей этой красотой. Вечерами она уже привычно пила чай с близняшками, рассказывала музейные новости. Они заочно познакомились со всеми сотрудниками её отдела. Лера, испросив разрешение у начальства, пригласила сестёр к себе в фонды и долго под то восторженные, то печальные охи да ахи водила их там, где обычно чужие не появляются.
  Обе пары родителей, побывав у Леры, несказанно впечатлились и теперь постоянно обсуждали эту тему у себя на кухне. Лера, конечно, сводила их и к Володе на Ждановку, там им тоже понравилось. Кажется, старшее поколение Федосовых-Гордеевых уже смирилось с переменами у их детей и обсуждало новые варианты их будущего.
  Иногда Лера слушала музыку, доносящуюся из-за двери соседа напротив. Обычно это был Шопен, иногда Моцарт, но всегда очень тихо и как-то трогательно печально. Она открывала дверь своей комнаты, садилась в кресло с Офелией на руках и они обе слушали нежные трепетные звуки. Декабрь перевалил за половину, в витринах магазинов появились ёлки и мишура, у Гостиного Двора выставили огромного Деда Мороза в голубой шубе. Выстояв очередь длиною почти на всю Перинную линию, Лера приобрела две блестящих елки за сумасшедшие деньги: по десять рублей за штуку. Одну она сразу отвезла Володе, оставила на письменном столе. Вернётся и сам её украсит. А свою собрала и поставила на ломберный столик. За игрушками надо было ещё съездить к родителям, но и без всего метровая ёлочка сияла и переливалась отражённым светом. Несколько раз звонил Володя, расспрашивал о родителях, беспокоился о своих цветах. Лера давала подробный отчёт обо всех событиях, бывший муж обещал вернуться до Нового года и вешал трубку. Гордеев сильно преувеличивал, когда говорил о растении у него дома во множественном числе. В симпатичном горшке рос единственный розовый даже не кустик, а всего лишь черенок с крепенькими матово-зелёными листиками. Поливая его отстоявшейся комнатной температуры водичкой, Лера рассказывала ему про холодную зиму, про северный ветер, обещала, что скоро вернётся хозяин и тогда он обязательно расцветет. При этом как-то не задумывалась, кто же всё-таки расцветёт согласно её обещаниям - хозяин или роза.
  Из-за этого цветка у Гордеева прямо-таки начался какой-то психоз. Он требовал, чтобы Лера измеряла градусником температуру воды, прежде чем полить черенок. Спрашивал, нет ли там сквозняка и достаточно ли света бедняжке.
  -Я розу в Германии видел. Только тогда её почти никому не показывали, потому что сорт ещё не доработали. Они до сих пор над этой розой бьются. А тут мне приятель позвонил и говорит, что в Союз возвращается и может черенок привезти. Он помешан на цветах. Вывозить-то её нельзя было. Где уж черенок нашёл - не знаю. Может, стащил обрезки? Это такая красавица, ты даже представить себе не можешь! - восторженно звучал в трубке его голос, - знаешь, как я её вёз? Я череночек за пазуху сунул, чтобы не замёрз. Она, умница, пригрелась и так быстро стала листики выкидывать, Осенька моя!
  -Почему Осенька? - удивилась Лера.
  -Так ей же уже имя дали - Осирия, потому и Осенька.
  -Хочу тебя разочаровать. Уж если речь идёт о древней Ассирии, так она через "а" пишется, а не через "о".
  -Ну и что? Ей ещё имя не дали. Это так - предварительно. Какая разница: "а" или "о"? Ну пусть будет Асенька. Так даже лучше, - Лера лишь вздохнула: совсем помешался на своей розе.
  А потом Володя вдруг попросил, чтобы Лера перевезла Осирию к себе, потому что той скучно и одиноко в пустой квартире.
  -Только пусть батя вас перевезёт на своём "жигуле". А то ты ещё её застудишь, или тебя в автобусе толкнут, и листики повредятся... А я вернусь и заберу её. Постой, у тебя же кошка! Она не обкусает листики?
  -Не знаю, не думаю. У твоей розы колючки растут. С чего бы Офелии грызть их?
  Так кустик поселился в Лериной комнате. Офелия, конечно, обнюхала и осмотрела нового жильца, но никаких враждебных действий не произвела. А розе понравилось на новом месте, она сразу выбросила несколько листиков, и Лере показалось, что на конце длинных побегов появилось что-то похожее на крохотные бутоны, что было никак не возможно - растение ещё только-только начинало свою жизнь.
  
  Как-то возвращаясь домой со стороны Невского и проходя мимо капеллы, услышала пение. Поразительной красоты баритон - молодой, сочный, гибкий - пел под аккордеон "Серенаду" Шуберта на немецком языке. Пел на улице, на морозе! Народ плотным полукругом окружил певца. Тот стоял спиной к ограде, откинув темноволосую голову и глядя куда-то поверх голов столпившихся перед ним людей. Его пальцы легко касались клавиш очень старого инструмента, пар вырывался изо рта, но, казалось, он не чувствует холода. Лица его Лера не смогла разглядеть из-за своей близорукости, но зато она заметила в толпе знакомого мужчину, того самого, что она встретила как-то на лестничной площадке. Всё в том же кожаном старомодном пальто и шляпе он, грустно улыбаясь, смотрел на певца. Лера начала было пробираться к нему, но тут к рядом стоящему профессорской внешности гражданину подошёл господин в шапке-пирожке:
  -Ну что? Вы видите?! Он опять здесь. Мы же с вами договаривались, Иван Сергеевич, что он больше никогда здесь не появится...
  -Договаривались, - кротко согласился Иван Сергеевич.
  -И что же, прикажете, с ним делать? Милицию позвать? И задержать за попрошайничество?
  Иван Сергеевич нахмурился:
  -А с чего вы взяли, что он попрошайничает?
  -Но люди же кидают ему в футляр рубли!
  -Ну и пусть кидают, если им хочется. Где они ещё такой голос услышат?! Он-то у них ничего не просит. И не беспокойтесь, я сейчас уведу его.
  -Вот вы всё поощряете его... Конечно, он же ваш любимец! Только сами знаете, что такими выходками он голос свой угробит. Многое дано, но и многое уйдёт!
  -Ах, не каркайте, пожалуйста! - отмахнулся Иван Сергеевич и стал пробираться через толпу к певцу. Он подошел к нему, когда тот замолчал, что-то сказал. Певец улыбнулся, кивнул и стал снимать с плеча ремни аккордеона.
  Лера поискала глазами мужчину в кожаном пальто, но тот, видимо, уже ушёл. Толпа стала расходиться, и она двинулась к своему дому. Анна Сергеевна встретила её в коридоре известием:
  -Олег вернулся! - и кивнула подбородком на соседскую дверь, - сегодня все вместе ужинать будем. Не опаздывай!
  Конечно, любопытно было посмотреть на ещё одного Энгельгардта. Сёстры уже кое-что поведали Лере о соседе-инвалиде. Оказалось, Марфа Аркадьевна, когда отдыхала на Рижском взморье, случайно увидела его - детдомовцев вывели к морю и тот был среди них. Мальчику тогда лет тринадцать-четырнадцать было, и он ей напомнил увезённого в Германию сына. Марфа Аркадьевна выхлопотала усыновление. Мальчик оказался умненьким, способным к учению. Всё шло, как обычно должно идти: учился, работал, женился, сын родился, развёлся. Но тут не стало Марфы Аркадьевны. Незадолго до этого она попросила Олега вернуться в эту квартиру, и он вновь здесь поселился. Жил себе, в командировки ездил. С сыном встречался. Его бывшая жена всё время что-то требовала: то алименты маловаты, то у Кирюши пальтишко старенькое. Вечно что-то было нужно: ремонт в детском саду, маечки-чешки-трусики... А как пошёл Кирюша в школу, так и началось: подарок учителю, ботинки новые срочно, форму спортивную срочно - совсем замучила Олега. Но он не жаловался - раз надо, значит, надо, никогда не отказывал. А что он мог после того случая? Но об этом сёстры не стали рассказывать. Уж как Лера расспрашивала!
  -Захочет, сам всё расскажет, - сдвинула брови Анна Сергеевна.
  И вот теперь этот таинственный Олег вернулся из санатория. Ну что ж, познакомимся!
  Для такого события Лера надела белую шёлковую блузку и приколола к вороту чешскую брошку с камешками под гранаты. Посмотрела на себя в зеркало: подкрасить глаза или нет? Решила: нет, обойдётся. Ещё подумают, что она специально наряжается да мажется. И покраснела. Кого это она тут пытается обмануть?! Таинственный сосед - всего лишь очень нездоровый человек, а она, Лера, хвост веером распустила - стыдно. Тут же решила наказать себя за легкомыслие. Сменила нежный шёлк блузки на грубой вязки свитер, протёрла и нацепила очки - всё, готова к парадному выходу.
  
  Стол, как обычно, у сестёр сверкал нарядной посудой. Обе дамы расстарались на славу. Песочное печенье, аппетитно уложенное на блюде, рядом - целая горка хрустиков, посыпанных сахарной пудрой, мандарины (и где это они их добыли?!), конфеты - у Леры заурчало в животе от этого изобилия. Валентина Сергеевна, строгая и торжественная, усадила Леру на уже привычное ей место, сама села и нетерпеливо уставилась на дверь, за которой послышался весёлый голос:
  -Ну, что ты, Нюсенька, меня, как маленького, ведёшь? Что я сам дороги не найду?
  -Найдёшь, найдёшь, - отозвалась Анна Сергеевна, вводя в комнату высокого мужчину, лицо которого Лере показалось смутно знакомым. Он смотрел широко открытыми добрыми серыми глазами. И это был самый обворожительный мужчина из всех, кого она знала.
  -Садись на своё место... Да, совсем забыла! Вот, познакомься: наша новая соседка, на Костусином месте сидит, - пояснила Анна Сергеевна.
  Мужчина застенчиво улыбнулся, кивнул:
  -Олег, - представился он, - подопечный этих замечательных дам.
  -Валерия, можно просто Лера, - отозвалась она, - и меня эти чудные дамы взяли под своё крылышко.
  -Валерия - Лера... Везёт мне на это имя... - он немного отодвинул стул и сел, свободно и непринуждённо.
  -Да ладно вам, развели китайские церемонии... - проворчала Анна Сергеевна, но сразу стало видно, что и ей, и её сестре понравилось, как о них отозвались, - давайте чай пить!
  И началось! Они зорко следили, чтобы пирожковая тарелочка Олега не пустовала, не успевал он руку к блюду протянуть, как ему уже подкладывали печенье. Говорили о приближении Нового года, о ёлках и детских праздниках.
  -Ты добыл для Кирюши пригласительный? - поинтересовалась Валентина Сергеевна, - во Дворец пионеров?
  -Добыл, добыл. Иван Сергеевич добыл. И к пионерам, и в "Юбилейный", и в цирк, и даже на "Щелкунчика" в Кировский.
  -Иван Сергеевич - добрая душа. Балует он тебя, Олег, - строго заявила Анна Сергеевна.
  -Балует, - легко согласился тот, - так и ты, Нюсенька, балуешь, хотя я меньше всего этого заслуживаю.
  -Иван Сергеевич сегодня сказал мне, Олег, что ты опять без перчаток, без шарфа и даже без шапки сегодня. И это при морозе-то! - Валентина Сергеевна коснулась его руки, - вон у тебя до сих пор руки не согрелись. Хорошо это, Олег?
  -Ну что же вы меня совсем прямо замучили! - взмолился он, - и потом, зачем мне шапка, если у меня куртка с капюшоном? Перчатки я постоянно теряю, а вот шарфик, каюсь, забыл намотать на горло.
  -К перчаткам можно пришить бельевую резинку, продеть в рукава - тогда не потеряются. Я видела, так дети носят, - подала голос Лера.
  Олег повернулся к ней, хмыкнул, но ничего не сказал. У него был странный взгляд: вроде бы смотрел на человека, но не в глаза, а как-то поверх головы.
  -Ну до резинок на перчатках да варежках мы ещё не доросли, - усмехнулась Анна Сергеевна, - но горло-то стоило бы поберечь. Легкомысленный ты человек, Олег! Кстати, там тебе материал привезли, всякие заклёпки, ремешки. Так что завтра тебе будет чем заняться. Некогда станет по дворам ходить... - многозначительно добавила она.
  -Иван Сергеевич... Иван Сергеевич... - пробормотала Лера, - а он, случайно, не носит пенсне?
  -Носит, всё он носит, - проворчала Анна Сергеевна, - а ты его знаешь?
  -Не то чтобы знаю, но видела. Я сегодня сказочный голос слышала. Во дворе капеллы кто-то пел Шуберта. Я подошла, там народ стоит, слушает. Какой-то мужчина в шапке пирожком подошёл к тому в пенсне и стал ругаться. При этом он называл его Иван Сергеевичем, грозился милицию вызвать...
  -Ну уж прямо и милицию! - всплеснула руками Валентина Сергеевна, беспокойно глядя на Олега, - вот ведь какой!
  -Он шутил, Валюша, - поморщился Олег, - так вам понравился голос, говорите?
  -Очень. Редкий тембр. Правда, я не очень-то разбираюсь в голосах. У меня слух немузыкальный, но слушать люблю. И как все, кому медведь на ухо наступил, люблю петь. Но только, когда никого рядом нет, - улыбнулась она, - я такого баритона и не слышала никогда. Сильнее, чем у Отса, и мягче, чем у Лисициана. Прямо, бархатный! Он ещё и на аккордеоне себе аккомпанировал.
  Анна Сергеевна строго покашляла:
  -Знаю я этот баритон! Не жалеет он себя, горло не бережёт... - и вдруг предложила: - ну что, принести инструмент?
  -Да я сам могу, - не смутился Олег.
  -Сиди уж, Карузо! - и она вышла.
  -Это были вы, Олег? - догадалась Лера, - то-то мне ваше лицо показалось смутно знакомым. Очки было лень доставать из сумки. Я зимой не люблю их на улице надевать, заходишь в магазин, а стёкла запотевают - совсем слепая делаешься.
  -Да, это неприятно, - согласился Олег и отвёл взгляд.
  -Петь на улице... Разве вам в консерватории не говорили, что вы убьёте голос?
  -А я в консерватории ещё не учился, - усмехнулся Олег.
  -Ты вот что, не прикидывайся, будто не понимаешь, о чём речь идёт.
  -Ну вот, теперь и ты, Валюша, нападаешь на меня, - притворно огорчился Олег, - но все вы правы: на морозе, на ветру и так далее... Знаю я всё, что вы скажете, всё, что скажет Иван Сергеевич. Но у меня была необходимость!
  -Думаешь, мы не догадались? Кирюше, конечно, подарок к Новому году, да? Можешь не отвечать. У тебя на лице всё написано. Нет, ты только, Лерочка, подумай: он уже завалил ребёнка всякой всячиной - а всё ему мало! Правильно это, вот так баловать ребёнка?
  -Не з-знаю, - уставившись в чашку с чаем, отозвалась Лера, - я бы, наверное, тоже баловала.
  -Вот видишь, Валечка!
  -Вы сказали, что ещё не учились в консерватории. Ваше "ещё" означает, что вы собираетесь туда поступать? - Леру беспокоил взгляд его серо-голубых глаз, направленный куда-то в угол поверх её головы. Она даже оглянулась, не понимая, что это можно так пристально разглядывать на потолке.
  -Собираюсь, - подтвердил Олег, не меняя направления взгляда, - Иван Сергеевич, тот профессор, которого вы видели у капеллы, взялся подготовить меня. Конечно, я уже абитуриент не первой свежести, через пару недель тридцать стукнет...
  -Вот он, наш старец! - Анна Сергеевна торжественно внесла серый с перламутровыми клавишами инструмент и определила его Олегу на колени. Он привычно продел в лямки руки, отстегнул пуговицу на мехе и двинул левой рукой. Аккордеон задумчиво вздохнул, выдал мажорный аккорд и зазвучал трогательно и нежно. Олег отрешённо улыбался, склонив голову набок. А потом он запел, вполголоса - так, чтобы не беспокоить соседей в поздний час.
  Слушая Олега, Лера поняла, что для того петь - так же естественно, как дышать или говорить. Он радовался каждому звуку, каждой ноте, музыка звучала в нём и это было его счастьем.
  
  Она долго не могла уснуть, вспоминая импровизированный концерт. Как же щедра оказалась природа к этому человеку! Голос - чудо какое!
  Убегая утром на работу, она привычно глянула на Осирию и замерла. Вот это да! На подросшем и потолстевшем за ночь стебле торчали в разные стороны крепкие побеги, на двух уже тянулись к свету крупные серебристо-белые бутоны с бархатистой тёмно-вишнёвой оторочкой. Если так пойдёт, то к вечеру бутоны станут раскрываться! Она представила, как испереживается Володя из-за того, что пропустил такое волшебство.
  В середине дня - она как раз составляла описание недавно приобретённой музеем трости с набалдашником слоновой кости - к ним в отдел заглянул краснодеревщик и сообщил, что диванчик готов, можно забирать. Лера сразу подумала об Олеге - может, он помог бы дотащить, здесь всего-то пара шагов. И огорчилась, вспомнив, что у него инвалидность. Возможно, ему нельзя тяжести таскать? Или ещё что?
  Пришлось ей вместе с мебельщиком втаскивать диван на второй этаж. Оставив обновлённый диван в коридоре, она проводила чуть ли не с поклонами мебельщика, который радостно хрустел в кармане Лериной зарплатой научного сотрудника и предлагал заняться перетяжкой всего, что её душа пожелает.
  -Лера, - от строгого голоса Анны Сергеевны та чуть не подпрыгнула, - я же говорила тебе, чтобы никаких предметов в коридоре!
  -Да это только на минутку, Анна Сергеевна, - стала оправдываться Лера, - сейчас вдвину его в комнату. Как вы его находите? Правда, хорош?
  -Давай вместе занесём, зачем двигать? Ещё ножки свернёшь!
  Они внесли диванчик и определили его на прежнее место у стены.
  -Хорошая работа, - одобрила Анна Сергеевна мастерство мебельщика и огляделась: - что ж, вижу, что тебя одобрили.
  -Кто меня одобрил, - улыбнулась Лера, - комната?
  -А хоть бы и комната. Зря смеёшься. Вещи тоже память имеют. Они, как люди, что-то помнят, что-то забывают, что-то прощают, а что-то - нет. Ты же сама говорила, что в твоём отделе вещи, прямо, как живые. Там в музее - живые, а здесь - нет? Они везде одинаковые: всё помнят и всё знают, только рассказать не всегда могут. Но некоторые всё же иногда говорят, только надо уметь их слышать. Вот Марфа умела, и Костуся тоже. Потому они и снесли сюда всё это.
  -Ой, смотрите, Анна Сергеевна! Осирия вот-вот расцветёт! - она обернулась к строгой даме, - это вчера она так начала буйно расти. Услышала голос Олега и ожила. Какой у него дивный голос, правда? Так бы целыми днями и слушала!
  -А не пора ли тебе на службу вернуться? - не поддержала её восторгов Анна Сергеевна, - вот, бутерброд возьми. А то опять весь день голодная будешь!
  Она выпроводила Леру за дверь, ворча себе под нос: "Это ж надо! Дивный голос! Так бы и слушала... Ещё чего!"
  
  А вечером Лера ещё кое-что узнала о своём соседе. После работы она сбегала в булочную на Невском, где под огромными, почти театральными, сверкающими люстрами стояла неспокойная очередь таких же, как она, отработавших полный день, усталых и нетерпеливых людей. Женщина в вязаной огромными петлями мохеровой шапке напустилась на стоящего впереди мужчину из-за того, что тот долго не выпускал из рук двузубую хлебную вилку и тыкал ею во все кирпичики хлеба подряд. Мужчина выпустил вилку, и она повисла на захватанном бинтике перед носом дамы в мохере. Та подхватила её и стала точно так же тыкать во все городские булки, выбирая ту, что помягче. Лера взяла "нарезной" батон за двадцать пять копеек, ржаной кирпич за шестнадцать и парочку городских булок по семь копеек. Кассирша долго отсчитывала ей сдачу с рубля, а сзади народ возмущался, что та еле-еле двигает руками. К сожалению, Лера не могла себе позволить купить к столу чего-нибудь вкусненького, потому что только что её зарплата перекочевала к мебельщику и теперь ей надо было надеяться лишь на гостеприимство сестёр-близняшек и родительскую любовь. Она уже всё распланировала: через день-два пообедает у родителей, потом соседи, потом опять родители, а потом и попоститься можно - для фигуры полезно. Так и перекантуется до аванса, вроде новых долгов не намечалось, значит, всё наладится.
  Она выложила хлеб в кухне на стол Анны Сергеевны и пошла к себе. Комнату наполнял нежнейший аромат - Осирия расцвела. Такой красоты Лере ещё не приходилось встречать. Цветок был двухцветным: крепкие серебристо-белые лепестки заворачивались густо-вишнёвыми бархатными отворотами. Цветок величиной с Лерину ладонь казался бездонным этой своей бархатистой красотой. Он гордо смотрелся в оконное стекло и явно любовался своим отражением.
  -Какая же ты красавица, - вырвалось у Леры. Тут зазвонил телефон, и по отрывистым звукам она догадалась, что это междугородний звонок, и, конечно, это Володя.
  -Володя, она расцвела! Твоя Осирия расцвела! Это такая красавица! - закричала она в трубку, заслышав голос бывшего мужа. Володя замер, чуть не застонал от досады, затем обрушил на Леру сотню вопросов: сколько лепестков, какой размер в сантиметрах, какие бутоны и так далее.
   - Меня уже отпустили, завтра буду дома. С вокзала забегу к тебе, - и бросил трубку. Лера только плечами пожала: его поезд приходил к девяти, а она в это время уже сидит на своём месте в фондах.
  -Какой тонкий аромат! - сосед выглянул из своей комнаты, - похоже на розу...
  -Так и есть. Вот посмотрите, какая красавица!
  Он чуть помедлил, потом двинулся за нею. Рука его скользнула по спинке дивана:
  -Кажется, вы обновили Костусин диванчик? - он осторожно приблизился к окну, где на подоконнике красовалась гордая Осирия, потом легко коснулся цветка и склонился, вдыхая его аромат. Тут Лере почудилось, что цветок прямо-таки потянулся к нему всем своим бархатно-вишнёвым существом.
  Олег что-то прошептал красавице и обернулся к Лере:
   -Люблю розы. У меня есть два кустика, и они постоянно цветут, хотя Нюсенька утверждает, что это аномалия. А Валюша ей поддакивает: не может кустик круглый год цвести - и всё. Хотите посмотреть?
  Лера хотела посмотреть, а ещё ей было любопытно, как выглядит комната соседа.
  Это оказалась самая большая комната в квартире, с окнами во двор и почти без мебели. Видимо, поэтому она и казалась такой огромной. Чего не ожидала Лера, так это того, что обитель соседа окажется самой облезлой из комнат, когда-либо виденных ею. Где старинная мебель, прочно поселившаяся в соседних помещениях? Вместо этого она удивлённо разглядывала старый диван, застеленный сиротским рыжим одеялом. Кресло с кирпичом вместо одной ножки стояло возле окна с двумя розовыми кустиками на подоконнике. Жуткой ободранности стол-верстак с непонятным Лере приспособлением, напоминающим пресс, и груда кожаных полос, похожих на ремни, коробки с какой-то блестящей ерундой. Лера догадалась: это то, что ему привозили для надомной работы. На фоне этой нищеты и неприкаянности изысканное пианино с бронзовыми подсвечниками и портрет над ним придавали комнате совсем уж фантастический вид. С портрета на Леру смотрела совсем юная девушка. Она не была красавицей, но очарование молодости, врождённая грация чуть склонённой к левому плечу головки в венке из простых полевых цветов, её широко раскрытые серо-голубые глаза - делали её обворожительной. И этот наполненный солнцем портрет являлся радостным окном в светлый дивный мир, радостный, счастливый, волшебный - мир, полный счастья.
  -Какая прелестная девушка! - вырвалось у Леры.
   Олег кивнул, как обычно скользнув такими же, как на портрете, серо-голубыми глазами поверх Лериной головы:
  -Это Марфа Аркадьевна. Портрет заказали сразу после свадьбы. В блокаду мебель ушла на растопку, но, к счастью, инструмент сохранился и этот портрет.
  -А в моей комнате Констанция Львовна ухитрилась сохранить мебель...
  -Да, Костуся - это особая статья. Она была бережливой и предусмотрительной дамой. Вот мои цветы, - он подошёл к окну, - видите, как буйно цветут? Красные и белые розы.
  -Очень красиво, - согласилась Лера и пожаловалась: - а Осирию завтра заберут. Это не мой цветок, к сожалению.
  -А хотите, я вам один кустик отдам? - вдруг предложил Олег.
  -Ну что вы! - стала отказываться Лера, - они так украшают комнату.
  -Ну да, эту комнату уже вряд ли чем украсишь, - хмыкнул Олег, - нет, правда, хотите вот эти алые? - и он подвинул ей горшочек с белыми розами.
  Лера озадаченно смотрела, как он показывает белые цветы, почему-то называя их алыми. Олег что-то почувствовал, смущённо улыбнулся, подошёл к пианино, открыл крышку. Его сильные пальцы скользнули по клавиатуре:
  -"Я красную просил сорвать... дитя, не надо слёз!" - промурлыкал он, и у него вырвался тихий смешок.
  Лера любила эту оперу. Даже плакала, когда слушала её. "Иоланта" - история о слепой дочери короля.
  Вот оно что! Он слепой... Эти блестящие серо-голубые глаза не видят! Лера молчала, разглядывая привлекательное лицо молодого человека, и молчание её становилось уже неприличным. А он наигрывал мелодию из оперы Чайковского и отрешённо улыбался.
  -Хорошо, я возьму один кустик, - наконец выжала из себя Лера, - завтра, когда уедет Осирия. А кто здесь играл, когда вы были в санатории?
  Руки Олега замерли. Он повернул лицо к Лере, теперь она знала, почему у него такой взгляд - поверх её головы.
  -Вы слышали музыку? - удивился он, - правда?
  -Конечно, слышала. Что тут такого? Мы с Офелией садились в кресло и слушали Шопена, Моцарта. Ещё кого-то, я не очень хорошо разбираюсь в музыке. Так кто это играл?
  - Не знаю. Может, приходил кто-нибудь из консерватории? - пожал он плечами. Что-то было в его спокойном голосе, что заставило её сдержаться и не фыркнуть возмущённо. И всё же она колко отозвалась:
  -Ну да. И ни Анна Сергеевна, ни Валентина Сергеевна - никто их не видел?! Не хотите говорить - не говорите! - и пошла к себе.
  
  Дня через два она, только что вернувшись из музея, пила чай с Валентиной Сергеевной. Её сестра отправилась в жилконтору, чтобы отругать местное начальство за то, что не чистят двор от снега и не посыпают тротуары солью.
  -Ходить стало невозможно, того и гляди шлёпнешься, - сердилась она, надевая пальто и пристраивая на голову вязаную шапочку. Уже уходя, она бросила сестре: - пейте чай, я быстро вернусь - чайник остыть не успеет.
  Валентина Сергеевна послушно вскипятила воду, заварила зелёный чай, и они пристроились прямо на кухне. Тут-то Валентина Сергеевна и поведала ей кое-что о соседе. Может, из-за того, что сестры рядом не было? Во всяком случае, она вдруг задумчиво отложила ложечку:
  -Профессор приходил, - безрадостно сообщила она, - опять жаловался, что Олег мало занимается. Я уж и так и этак придумывала, чтобы выгородить его. Но Ивана Сергеевича не провести. Он всё видит. Иван Сергеевич даже рассердился на Олега за то, что тот всё время в работе и что от усталости скоро падать будет. А мы чем можем помочь? Разве что подкормить его да иногда прибрать в комнате. Он гордый: не от всех помощь принимает. Говорит, что сам справится. Экономит на всём. Представляешь, определил себе сорок копеек в день на еду! А что на эти деньги купишь? Бутылку кефира, булку да пару пирожков с повидлом. Это что, еда для мужика?! Одежду себе вообще не покупает, ходит в том, что ещё Марфа ему покупала, когда он в десятом классе учился. Сам себе бельё стирает, стесняется "кружева" свои доверить посторонним. Мы с Нюсей тайком штопаем да латаем, там и целого-то ничего нет, устали уже чинить его бельё - честное слово, прямо неловко. Пробовали подарить ему мелочи всякие, что-то вроде носков. Так знаешь, как обиделся? А сам по ночам не спит, для артели своей ремни клепает, на еду зарабатывает. А платят-то ему копейки. Конечно, Олегу пенсию начислили по инвалидности, но он её полностью жене отдаёт. А той всё мало, постоянно денег просит. Так Олег стал с бригадой левачить: они по области будто бы от Ленконцерта ездят. Там такой хитрый жук-администратор, настоящий пройдоха. Таскает их по медвежьим углам, куда ни один артист с концертом не сунется. Вот об этом Иван Сергеевич не знает. А как узнает?!
  -Так зачем он ездит с ними?
  -Я же говорю тебе: для сына. Катерина, его бывшая, всё время изобретает: то одежда ребёнку нужна, то врачам показать, да не простым, а платным, то ещё чего - покоя от неё нет. Вот Олег и старается, чтобы у ребёнка было всё необходимое. Раньше-то он хорошо зарабатывал. И тогда о себе никогда не думал. Всё для семьи: сыну да жене. Он в сыне души не чает. Это у них семейное.
  Марфа Аркадьевна ни на минуту с сыночком Федечкой не расставалась, пока Карл не увёз его в Германию. Как она, бедняжка, убивалась! Мамаша рассказывала нам, что болела барыня долго, еле выходили. Так и жила потом: не горела, а тлела. Только во время войны что-то такое случилось, о чём нам ни Костуся, ни сама Марфа никогда не рассказывали. Она в июне сорок первого в Луге была, там войну и встретила. Вернулась в город в сорок третьем, как блокаду прорвали. Худющая, а глаза горят - ожила. Но скрытная была - нам ничего не говорила. Только с Костусей шепталась, та всё знала, но тоже молчала. Она при Марфе вроде охранной собачки была - вернее друга не найти. Потом пришла бандеролька, барыня тогда в больнице лежала. Это уже в пятьдесят восьмом было. Костуся вскрыла пакет. Помню, как она ахнула и заплакала. Там бумаги какие-то были, письмо и ещё что-то. Она нам не показывала и запретила Марфе говорить, потому что, говорит, убьёт это её. Только как Марфу-то выписали из больницы да в санаторий отправили, Костуся с нею поехала. Оставила Кольку на нас с Нюсей. Она же Кольку - родственника по мужу, так - десятая вода на киселе, к тому времени уже привезла в Ленинград. Думала, что отвлечёт Марфу от её тоски по сыну.
  -И как?
  -А никак. Колька этот, шелудивый, такой ледащий мальчонка оказался... Уж как они с барыней бились над ним, всё хотели языкам да музыке учить. А он только ел, спал, да таскал из дому то деньги, то книги, то безделушки разные. Костуся уже хотела было отправить его назад в Воронеж к родичам, но он забоялся и перестал воровать. Но учился плохо, не было способностей никаких. Так вот: оставила Костуся Кольку и с Марфой укатила. Там они будто бы и приглядели мальчика. Олега, значит. Только мы с Нюсенькой думаем, что неспроста Костуся туда следом за барыней поехала. Знала она, где нужный мальчик был. А барыня сразу его заметила, он ей Федечку напомнил. Да и на Марфу он глазами похож. Ты же портрет видела. Вот она и вцепилась в мальчонку, как в спасательный круг. Всю душу в него вложила. И Олег любил её, везде вместе с нею, совсем не расставались. А уж потом, как поступил Олег в училище да уехал из Ленинграда, стала она болеть. Ну и всё... Вот и говорю я тебе, что Олег без сына жить не сможет, потому что Марфа воспитала его так.
  -Это кто тут кого воспитал? - они обе вздрогнули от резкого окрика Анны Сергеевны, - ты что это, Валентина, разболталась?
  -Да я ничего, мы вот чай завариваем. И что ты тихо так ходишь? - засуетилась Валентина Сергеевна, изображая хлопотливую мышку, но при этом она хитро подмигнула Лере и та прыснула, но под строгим взглядом Анны Сергеевны тут же приняла печально-покорный вид.
  После этого разговора Лера стала придумывать, как помочь Олегу. Ну, в самом деле, что это он по ночам работает?! Но ничего не придумывалось. Она виновато поглядывала на цветущие на подоконнике розы. Подарок Олега светился радостными белоснежными цветками. Лера попросила у мамы старинную суповую миску с кобальтовой полосой поверху и определила в неё горшочек с розой. Синяя полоса на миске подходила к цвету стен, и кустик горделиво кивал крупными бутонами, приглашая вдохнуть их аромат. Офелия теперь часто сидела рядом, разглядывая пешеходов через отмытое стекло.
  В дверь стукнули, и на пороге возникли стройная высокая женщина с мальчиком лет семи-восьми:
  -Я - Катерина, - заявила она, поглядывая на Леру сверху вниз, - старухи обо мне уже, небось, наплели. А ты новая соседка? - она огляделась, прошлась по комнате, - а ты прибрала тут... Ничего, что на "ты"?
  Лера помотала головой.
  -Это Кирка - мой сын. Поздоровайся с тётей, - мальчик, вылитая мать, с совершенно серьёзным видом шаркнул ножкой по всем правилам дореволюционных гимназистов, но Лера заметила, как при этом хитро сверкнули его серо-голубые глаза. И тут же получил лёгкий подзатыльник: - не может не выпендриваться. Весь в папочку!
   Лера с интересом разглядывала бывшую жену соседа, вздохнула, отметив завидный рост Катерины и яркие медно-рыжие волосы, колечками обнимающие изящную головку. И вдруг засмеялась:
  -Да ты же вылитая Софи Лорен! Помнишь, там, где она в доме свиданий с Марчелло Мастроянни впервые встречается? Ну, в фильме "Брак по-итальянски". Вспомнила?
  -А-а... Старый фильм. Я уже и в рыжий цвет перекрасилась - всё равно мне этой Лорен в лицо тычут.
  -Извини, не знала, что тебе это не нравится, - расстроилась Лера и от этого стала сильнее заикаться.
  -Ерунда! Не бери в голову. Слушай, можно мы с Киркой у тебя посидим? Не хочу к старухам проситься. Можно, конечно, у Олега побыть, но там на меня дремота нападает из-за облезлых стен. Видишь, пришли к Олегу, а он где-то бродит.
  -Конечно, можно. Сейчас чай поставлю...
  -Нет, не надо чай. Мы так посидим. Правда, в этой комнате мне неуютно как-то, и потому я её терпеть не могу. Старуху Констанцию прямо всю перекашивало, когда я сюда заходила. Она меня не выносила, Констанция Львовна преподобная. Иди, поиграй со змеёй этой, - ткнула она в спину сына и кивнула в сторону распушившей загривок Офелии, стянула с Кирилла пальто и, ничуть не церемонясь, бросила его на диванчик, - она, кошка эта, тоже терпеть меня не может. Того и гляди бросится. У нас с нею это взаимно. Сама видишь, не прижилась я здесь. А уж как старалась!
  Кирилл, больше похожий на мать, чем на отца, не убоялся вздыбленной кошки. Он сел рядом и погладил её по спинке. И тут Лера увидела, как крупная взрослая кошка вдруг превратилась в игривого котёнка. Офелия одним неуловимым движением перевернулась на спину и стала ловить руку мальчика, при этом не выпуская когтей.
  -Красиво, конечно, у тебя тут, - Катерина замолкла, оглядывая стены, - а мне тошно. Прямо холод пробирает, - она передёрнулась, - так, значит, похожа я на Лорен? А ведь мы с Олегом в кинотеатре познакомились, на этом самом чёртовом "Браке...". Смешно, да? Как ему курсантская форма шла! Высокий, стройный... Он и сейчас-то хорош, а тогда - глаз было не оторвать. Лучше всех на курсе. Вот и закрутилось... Думаешь, там, в Волгограде, прямо на каждом углу красивые курсантики стояли и замуж зазывали? Я тогда педучилище заканчивала, долго не раздумывала. Глупая была, думала, что вот самый красивый парень за мной ухаживает. Сейчас бы сто раз подумала, а тогда... - она махнула рукой, уселась на стул, поёрзала, - вот ты знаешь, каково это, когда мотаешься за мужем по всей стране и нет у тебя ни своего дома, ни постоянной работы? Одни чужие углы. Ни друзей, ни подружек. Только завидущие полковые жёны... Так и смотрят, кто с кем по посёлку идёт. А потом шепчутся, кости перемывают, да мужьям капают. Надоело! Но не это главное. Мне всегда было на их взгляды наплевать да растереть. Другое плохо. Сидела в доме, ждала, когда муж со службы вернётся. Да вернётся ли? Никогда не знаешь. И устаёшь от этой неопределённости. Он там со своим самолётом небу радовался, а ты сиди да дрожи, прислушивайся: вдруг грохнет. И грохало. Было такое. Каково это?
  -Это тяжело, - согласилась Лера.
  -Вот, я же говорю: так жить нельзя. Он разобьётся на самолёте своём - ему-то что? - оживилась Катерина, - а ты одна останешься да ещё с ребёнком на руках.
  Лера слушала, и глаза её делались круглыми от потока прагматичного цинизма. Уж она-то хорошо себе представляла, что значит ждать мужа из полётов, но что бы вот так... А Катерина не обращала внимания на Лерино молчание. Жену Олега словно бы прорвало на откровения:
   -Кому охота стать молодой вдовой? И своего ничего нет: ни кола ни двора. Да и богатства мы не нажили никакого. С Олегом и нажить-то ничего никогда не получалось. Вечно он зарплату друзьям раздавал, а те и рады были у него просить, коли он даёт не жалея. Только отдавать всегда забывали. Однажды я сунулась к приятелям его за долгом, так, знаешь, как он обиделся? Он же злопамятный до жути. Неделю не разговаривал, в общежитие к приятелям ушёл жить. Только я тоже не лыком шита. Когда Кирка стал подрастать, я Олегу прямо заявила: хватит, больше никуда не поеду. Вытаскивай нас отсюда. Посуди сама: учиться ребёнку надо в приличной школе? Надо. Что его по лётным городкам таскать? Там и школ-то нормальных не было. А тут как раз бабка его померла, кстати так померла, - вот он нас сюда и привёз. Только не сложилось у меня с местным населением, - усмехнулась она, - всё им не так было. Но они хитрые! При Олеге тю-тю и сю-сю, а как он уезжал в часть, тут они меня "нежной" любовью окружали. Шагу ступить не давали, всё время отчёт требовали - где, куда, с кем... Прямо, заели меня бабки, требовали, чтобы я честь мужнюю блюла. И знаешь, больше всех кто шипел? Констанция преподобная! Спуску не давала, кошёлка старая. Я в театр поступила работать...
  -Актрисой?
  -Да ну тебя! Какой актрисой?! Костюмером. А в театре, знаешь, как? Там и в утро выйти надо, и в вечер. В театре чего только не бывает. А уж как монтировщики лишнего глотнут, так вообще спектакль на час позже может начаться. Монтировщики, они же декорации ставят, от них все зависят. И свет направить на нужную декорацию, и реквизит поставить на место. Или актёры что-нибудь учудят... Помню, как-то наш актёрик ведущий Гамлета изображал. Так, представляешь, он черепушку - там, где Йорик бедный, ну ты, конечно, знаешь... Так вот он эту самую черепушку в руках не удержал, и она у него в партер улетела. Тётке одной так по башке съездила, что врача вызывали. Спектакль даже остановили. Потом, конечно, продолжили, но время-то ушло. Я вернулась поздно, а бабки наши шипеть начали. Шипели, шипели - даже Олегу жаловались.
  -И что же Олег? - заинтересовалась Лера.
  Катерина внимательно посмотрела на Леру, хмыкнула:
  -Ничего. Олег никогда на сплетни не обращал внимания. Он ведь, знаешь, какой? Он до ревности не опускался, слишком гордый для этого. И потом для него небо и самолёты - главное в жизни. А я - я верная жена, боевая подруга. То, что уставала как собака, пока он там со своими самолётами чуть ли не целовался, - это же пустячки! На мне весь дом: сготовить, постирать, погладить, убрать, в магазин сбегать военторговский, где ничего, кроме консервов. И ребёнок ещё! А тут, представь, этот чудик тащит мне букеты, это мне-то - уставшей до отупения. И явно же ждёт, что я ему на шею брошусь со словами: ах, цветочки, ах, мои любимые! По мне так лучше бы колбасы купил, вместо веника этого бесполезного. Нет, он, конечно, старался помогать, тут надо отдать ему должное. Полы мыл, Кирюшкины пелёнки стирал, посуду мыл. Но как вымоет посуду или картошку почистит, потом надо всё искать. Он же чистюля, всё на свои места раскладывать привык. А мне так неудобно, мне лучше, когда всё под рукой. Вот и ищи по ящикам и полкам после него. Или вот ещё было: купил он мне как-то платье. Дорогущее! Тут - по талии, бретельки - плечи голые. Шелковое, юбка вокруг колен шелестит... Так, не поверишь, у меня чуть истерика не случилась. Куда я его надену? В Дом офицеров, в эту избу бревенчатую? К бабам гарнизонным, к этим змеям подколодным? Ничего он не понимал, жил в своём самолётном мире. Вот такие они, лётчики-пилоты, бомбы-пулемёты... - она помолчала, рассеянно глядя на сына, потом кивнула сама себе:
   -Да, лётчики-пилоты, бомбы-пулемёты... Тут подвернулось новое назначение ему. Наконец в командировку уехал, инструктором по полётам. Заграница, платят хорошо. Я уже было обрадовалась, вздохнула облегчённо. Только ничего из этого хорошего не вышло. Невезучий он. Там и случилось всё. По старым связям узнала, лётчика какого-то, неумёху блатного прислали - генеральского зятя.
  -Ну почему же неумёху? - не смогла смолчать Лера, Катерина на секунду озадаченно замолчала, приглядываясь к Лере, скорчила гримаску.
   -Конечно, неумёху, балованного маменькина сынка. Олег его в курс вводил. Авария случилась. Так они несколько дней выбирались, Олег этого генеральского зятя на себе волок - у самого голова разбита, а он этого тащил, о себе не думал. А знаешь, потом какое расследование устроили? В чём только Олега не обвиняли! Но сейчас не тридцать седьмой год: оправдали. Хотя, что там оправдывать? Он всё как надо сделал и даже больше. Он же у нас Энгельгардт! "Ангел-хранитель". Вот он и хранил того блатного, а сам... Лучше бы бросил его. Кто там в джунглях бы проверил? - Лера вздрогнула и уставилась на Катерину, не веря, что можно вот так спокойно и цинично решить чью-либо судьбу. А Катерина как ни в чём не бывало продолжила: - Олег, когда в госпиталь прибыл, ещё зрячий был, а потом хуже и хуже. Там докторица одна не отходила от него. А что мне прикажешь делать? Сидеть с ним в госпитале, за руку в туалет водить? Да и когда? У меня же работа, ребёнок.
  -Но, возможно, у него зрение восстановится? - с надеждой спросила Лера.
  -Не знаю. Врачи говорили, что всё возможно. Но когда это будет?! Жить-то сейчас хочется. Я как представила, что всю жизнь он будет дырки в ремешках клепать, потом пить начнёт с тоски. Они - лётчики - любят к водочке приложиться. Будет у киосков да рюмочных с алкашами стоять, последние копейки пенсионные свои пропивать. Стану я злой, сварливой бабой в хлопковых чулках в резиночку, ребенок скандалы наши слушать будет. Папочку пьяненького с пола поднимать да в грязную постель укладывать. В общем, сбежала я. К тому времени уже было к кому сбежать. Знаю, меня эгоисткой назовут. Ну и пусть. Плевать. Но, видишь, ребёнка-то к папочке привожу. Так что не совсем я эгоистка, правда?
  -Я не судья тебе, - отозвалась Лера задумчиво и посмотрела на Кирилла. Всё это время мальчик играл с кошкой, гладил ей животик, почёсывал за ушком, и Офелия жмурилась от удовольствия, позволяя теребить её лапки в белых носочках, укладывать и перекладывать с животика на спинку и со спинки на животик. В коридоре хлопнула дверь, раздались шаги.
  -Это, кажется, Олег пришёл, - поднялась Катерина, - что-то слишком шумно он сегодня. Ладно, спасибо за приют, - она удивлённо взглянула на Леру, - давно я душу не выворачивала. Прямо, удивительно! Вижу тебя в первый раз - и пожалуйста.
  Лера лишь плечом повела, голову опустила. Знала бы Катерина, чьей жене, пусть и бывшей, она сейчас душу изливала!
   В коридоре зашумели, с размаха хлопнули входной дверью, потом что-то тяжело шлёпнулось, будто мешок с картошкой уронили. Лера выскочила за дверь. Катерина убежала и увела сына, а Олег возился на полу, пытаясь встать с четверенек, но у него это не очень-то получалось. Он елозил руками по стене, но никак не мог удержаться и всё время съезжал на пол. Испуганная Лера кинулась помочь, но на расстоянии метра уловила мерзкий запах водочного перегара и остановилась. Да он пьян! Пьян в дым!
  И всё же сострадание пересилило брезгливость: она помогла ему принять вертикальное положение, протащила в его комнату и сгрузила на диван. Он что-то забормотал заплетающимся языком. Лера постояла, беспомощно глядя на эту развалину, потом решительно стянула с него разбитые, мокрые от снега ботинки, ужаснулась дырявым носкам - их она тоже с него стянула. Дёрнула за край сиротского одеяла, вытянула и прикрыла пьяного. Спохватилась, что не сняла с него кожаную куртку. Долго и упорно вытягивала непокорные руки из рукавов, но и с этим она справилась и оставила его, забывшегося в тяжелом пьяном сне. Покидая комнату, бросила взгляд на розовый куст: он умирал. Поникли алые головки, безжизненно повисли листики. Лера мысленно согласилась с гибнущим растением - Олегу не просто плохо, ему невыносимо тяжело.
  
  
  -Кофе пахнет, - тихий голос от двери кухни заставил Леру вынырнуть из глубины размышлений, в которые она погрузилась.
  Она оглянулась: Олег. Но в каком виде! Взлохмаченные рыжевато-каштановые волосы, несвежая рубашка, лишь частично заправленная в измятые брюки, стоит босиком, держится за дверной косяк - опустившийся тип. Лера уже хотела отозваться какой-нибудь колкостью, но тут Олег склонил голову, прислушиваясь:
  -Нюсенька? - неуверенно спросил он, - это ты?
  И от этого его вопроса, от неуверенного голоса, от широко открытых незрячих глаз у жалостливой Леры болезненно сжалось сердце. Нет у неё права на осуждение. И она, зажав в кулак свои эмоции, деланно спокойным тоном, только заикаясь сильнее, отозвалась:
  -Приведите себя в порядок, через пятнадцать минут получите завтрак.
  Он нахмурился, подумал, кивнул и скрылся в коридоре. Лера дала ему не пятнадцать минут, а почти полчаса. Ничего не изобретая, сделала яичницу, стащила у Анны Сергеевны из холодильника сливочное масло и мёд, сварила целый кофейник крепкого кофе. Всё погрузила на одолженный у сестёр поднос и, еле удерживая его, потащила к Олегу. Он не только принял душ, побрился и переоделся, он ещё и диван свой разбитый застелил рыжим одеялом, и даже комнату проветрил.
  -Можно всё на ваш рабочий стол поставить? - Лера сделала вид, что не заметила его стараний, и не дожидаясь ответа (всё равно другого места, где можно поесть в этой нищенской обстановке не было), расставила тарелки, разложила приборы, - я с вами позавтракаю. Не возражаете?
  Она придвинула к столу единственный облезлый стул, себе взяла изляпанную краской табуретку. Он не возражал, молча сел и как должное принял подсунутую ближе тарелку с яичницей. Лера пригляделась. Кажется, она сильно ошиблась, если думала, что он будет испытывать чувство вины за своё вчерашнее состояние, или хотя бы благодарность за её хлопоты с завтраком. Ничего подобного в Олеге не было. Совсем всё наоборот: он злился! Серо-голубые глаза "смотрели" высокомерно и холодно, ноздри раздражённо раздувались, губы сжались в презрительную линию. Не человек, а прямо арабский скакун какой-то! Только уздечки не хватало. Лера не выдержала и засмеялась, он обиженно засопел:
  -И нечего было тащить меня, - вдруг заявил он, - сам дополз бы... - и строптиво тряхнул головой.
  -Ах вот оно что! А я-то думаю, отчего это наши дамы-близняшки попрятались? И не выскочили в коридор, когда вы, как мешок с картошкой, тут барахтались? Это вы их так своим пьяненьким гневом запугали, бедненьких.
  -И никто их не пугал, - пробурчал Олег, протягивая руку за чашкой кофе. Она незаметно подтолкнула ему под ладонь ручку чашки, - просто они не любят, когда видят меня... ну, таким... - он залпом выпил кофе, явно обжёгся, фыркнул, поморщился.
  -И часто им приходится прятаться? - не сдержалась Лера. Он резко поставил чашку, и исходящие паром остатки жидкости выплеснулись ему на пальцы. Он зашипел:
  -Вы специально дразнитесь?!
  -А нужно держать себя в руках, - невозмутимо ответила Лера и сунула ему салфетку. Она сразу поняла, что он совершенно пришёл в себя: гладко выбритый, с ещё влажными, но уже причёсанными волосами. Разве что тёмные круги вокруг светлых глаз выдавали отвратительно проведённую ночь, - ладно, заканчивайте свой завтрак. А мне пора на работу. Кстати, вчера звонил ваш профессор. На всякий случай он напомнил, что сегодня у вас занятие в одиннадцать.
  -Я не пойду, - пробормотал он, - мне некогда, работы много.
  Тут Лера не выдержала:
  -То есть, как не пойдёте на занятие? Вас человек ждать станет, время для вас выкроил специально в своём расписании. А вы фордыбачитесь! Никуда ваша работа не сбежит. Вы слышите?
  - Слышу, - буркнул он, - и нечего меня воспитывать...
  -И не думала. Больно надо! - она забрала грязные тарелки, оставила ему кофейник с чашкой и гордо удалилась. Это она думала, что гордо. На самом деле ей почему-то в этой облезлой комнате всё время слёзы на глаза наворачивались. Она поглядывала своими близорукими глазами на портрет Марфы Аркадьевны, и ей казалось, что та смотрит строго и неодобрительно.
  
  Новый год Лера всегда встречала с родителями. Володя восторженно рассказывал о своей необыкновенной цветущей Осирии. Несмотря на то что он сейчас был очень занят по работе, Гордеев находил время забегать в очень хорошую библиотеку Дворца культуры Ленсовета и там внимательные дамы-библиотекари подбирали ему нужную литературу по разведению роз. В коридоре за читальным залом в огромных окнах с подсветкой красовались самые разные растения, в основном фиалки всех цветов и пышности, в замысловато устроенных аквариумах плавали рыбки, таращась на проходивших мимо людей и шевеля плавниками, в клетках щебетали канарейки и какие-то пёстрые птички. Володе нравилось тут, и однажды ему пришло в голову, что там в Можайке он занимается не своим делом. Гордеев даже испугался этой своей мысли и прогнал её навсегда прочь.
  Благостно настроенные родители слушали его рассказы о прививках и черенках, о грунте и удобрениях и снисходительно улыбались. Сейчас они были счастливы: все дома, все здоровы - что ещё надо?
  -Мама, - подала голос Лера, - мы будем Рождество праздновать?
  Лидия Леонидовна вопросительно посмотрела на старших мужчин, но те молчали, тогда она ответила, переглянувшись с Аллой Максимовной:
  -А почему бы и нет? Ну и что что Рождество - религиозный праздник? Мы же в церковь не пойдём... А праздничный обед приготовим, друзей позовём, - партийные мужья сделали вид, что из всего сказанного они услышали только "праздничный обед", - да и ёлку мы никогда раньше двадцатого не разбирали... Да, Аллочка?
  -Как хорошо, Лерик, что ты вспомнила об этом, - обрадовалась Алла Максимовна, - это такой светлый день!
  Мужчины по привычке поворчали, ругая женскую дремучесть, а потом махнули рукой: пусть делают что хотят.
  -А можно я соседей своих приведу? - ещё раз удивила всех Лера.
  -Почему нельзя? - немного неуверенно проговорила Алла Максимовна, - они очень милые дамы. Мы уже познакомились с ними.
  -Вот и хорошо, - улыбнулась всем сразу Лера и стала показывать фотографии последнего музейного праздника. Карточки пошли по кругу.
  -Но это же ангел! - вырвалось у Володи, - смотри!
  Он подсел к Лере и взволнованно совал ей под нос фотографию. Лера взглянула и засмеялась:
  -Ну да, здесь Ася Пименова в крыльях и венке. Она Шестикрылого Серафима изображала. Мы тогда устроили шарады, вот ей и выпало...
  -Ерунда, - бесцеремонно перебил её Володя, - ты что, не видишь, что ли?! Это настоящий ангел! И зовут её совсем, как мою Осирию - Ася!
  Лера только головой покачала: эк его разобрало!
  -Володя, это Ася Пименова, - попыталась втолковать она, - Анастасия Петровна Пименова, научный сотрудник из отдела советской пушкинианы.
  Но Володя впился глазами в фото, отказался возвращать его Лере и велел рассказать всё, что она знала об этой ангельской личности.
  Ася Пименова в музее числилась замечательной личностью. Она ходила, опустив в пол глаза в очках с типично мужской оправой, носила несуразные юбки и обувь на толстой подошве, длинные каштановые волосы стягивала в хвост обычной резинкой. Короче, она была странная и дикая, как будто боялась людей. Правда, когда она выходила на экспозицию и увлечённо повествовала, как "из вот этих дверей показалась императрица в роскошном платье...", посетители музея прямо замирали, заворожёнными кроликами глядя в чуть ли не сумасшедшие глаза Аси. Над ней посмеивались, крутили у виска пальцем, но принимали её странности. Когда в музей заглянул художник-иллюстратор детских сказок и побродил по залам, он наткнулся там на одиноко стоящую Пименову. От девушки восхитительно пахло забытым, каким-то детским земляничным мылом и чистотой.
  Художник сначала исподтишка разглядывал старушечью коричневую юбку и белую блузку с бесформенным вязаным жилетом на пригорюнившейся над посмертной маской Пушкина Пименовой. Она почувствовала взгляд, подняла голову, и художник тут же напросился писать её портрет. А так как Пименова жила с бабушкой и мамой в старой коммуналке и никогда никого к себе не приглашала, оставалось писать портрет в студии. Но она наотрез отказалась посещать студию художника. Тому ничего не оставалось, как самому приходить в музей, располагаться в экскурсионном отделе и потихоньку создавать карандашный портрет Аси.
  Но сильно ошибались те, кто считал Пименову синим чулком и тихоней со странностями. Лера предполагала, что той просто плевать на то, как она выглядит: одежда, внешность её не интересовали. Лера и сама была такой. Ася фанатично была увлечена личностью поэта-кормильца, она воспринимала его как существующего рядом. А то, что он сейчас отсутствует, так это из-за того, что он всего лишь только что вышел из комнаты. Сейчас вернётся, тогда и поговорим! Её обычно тихий голос менялся, едва ей стоило начать говорить о поэте, а уж если она выходила к экскурсантам на экспозицию, тут начинался настоящий театр преображения, подслушивать и подглядывать из соседних залов сбегались почти все сотрудники музея. Бледное лицо Аси светилось вдохновением, синие глаза сверкали восторгом или наполнялись слезами - в зависимости от того, о чём шла речь, голос становился звучным и даже её лёгкое грассирование никто не замечал.
  Да, Лере она нравилась. Они подолгу обсуждали киношные новинки, театральные премьеры, обе обожали артиста Андрея Миронова, и, когда тот появился в музее, сбежали из фондов, чтобы хоть одним глазком посмотреть на любимого актёра не на сцене, а вот так - запросто.
  Художник закончил Асин портрет, предъявил его музейщикам. Пименова, распустив длинные волосы по плечам и склонив набок голову, смотрела с листа ватмана куда-то в пространство широко открытыми глазами, обычно скрытыми стёклами безобразных очков. Её поникшие плечи и безвольно брошенные на колени руки напоминали позу несчастной Русалочки на камне в порту Копенгагена. И это была очень хорошая работа, потому что никто до этого не обращал внимания на Асину девчоночью хрупкость, доверчивую беззащитность и на её женское очарование. Поэтому реакция Володи на Асину фотографию Леру особо не удивила. Ангел так ангел! И когда на следующий день бывший муж заявился в музей и попросил Леру познакомить их с Асей, ей пришлось изобретать подходящий повод для визита в отдел советского пушкиноведения.
  Но честно говоря сейчас Лере было не до Володиных интересов. Помогая сёстрам в приготовлении праздничного ужина в первый день нового года, Лера, как ей думалось, хитро и незаметно порасспрашивала близняшек о соседе. Так она выяснила, что комната Олега не всегда была полупустою с ободранной мебелью на выброс. При Марфе Аркадьевне здесь стояла прекрасная мебель орехового дерева: кровать с резным изголовьем, прикроватные столики с изящными лампами, платяной шкаф, комод, туалетный столик...
  -...стулья, само собой. Конечно, кое-что пожгли в блокаду... - перечисляла Валентина Сергеевна.
  -Так тот диванчик, что мы обновили, тоже там был? - вспомнила Лера, как он отличается по цвету от прочего в её комнате.
  -И диванчик тоже, - подтвердила Валентина Сергеевна, - только, когда Олег развёлся, Катька всё забрала себе. Говорила, что для сына старается. Она бы и пианино уволокла, и аккордеон, но тут мы с Нюсей придумали: перетащили инструменты к Костусе. А Катька к ней боялась соваться.
  -А что же Олег?
  -Что Олег? Ничего. Когда речь идёт о сыне, он ничего не жалеет, всё готов отдать. Он же вбил себе в голову, что виноват перед ребёнком. Мол, не получилось у него быть настоящим отцом Кирюше: то на службе с утра до ночи, то командировки. А теперь ещё это... - Валентина Сергеевна вздохнула.
  -Но так же жить нельзя, - осторожно, стараясь быть тактичной, - проговорила Лера, - хорошо ли мальчику видеть отца в трущобах, оборванным и нетрезвым?
  -Всё, больше ни слова! - вдруг рассердилась обычно разговорчивая и добродушная Валентина Сергеевна, - это не наше дело. Вот, неси на стол, - и сунула ей блюдо с выложенным горкой салатом.
  Лера перенесла из своей комнаты к Анне Сергеевне ёлку, сложила под неё немудрёные подарки, а когда все собрались за столом, передала приглашение родителей на Рождественский обед. Дамы переглянулись, заулыбались, хитро посматривая на Олега.
  -А вы? Вы придёте? - спросила Лера у Олега, не совсем понимая хитрых улыбок близнецов.
  Тот подумал, насмешливо усмехнулся:
  -Седьмого? Почему бы и нет? Приду.
  В тот первый день нового года они пили шампанское. Лера удивлённо наблюдала за уверенными движениями рук Олега. Он обернул салфеткой бутылку, освободил от проволоки и ловко, одним движением вынул пробку, потом налил шампанское в подставленные фужеры, не пролив ни капли. Да, чувство координации у него было просто сверхъестественным.
  Потом они весело рассматривали подарки (Валентине Сергеевне - рабочую шкатулку с выдвижными ящичками; Анне Сергеевне - подарочное немецкое издание "Кухня Германии"; Олегу - тёплые шерстяные перчатки с вывязанной снежинкой на тыльной стороне, Лере - симпатичную чашку с кошачьими мордочками) и совсем разомлели от чудесных песен Олега. Перед тем как скрыться за своей дверью Лера остановила Олега и сунула ему в руки объёмистый свёрток, перетянутый бечёвкой.
  -Вам просили передать... Чтобы вы не ломали голову разными предположениями, сразу скажу, что пакет оставили у меня с просьбой отдать вам в первый день нового года. Просили не называть от кого он.
  - Вот ещё! - фыркнул Олег, - как я могу принять подарок от неизвестно кого?
  -Слушайте, разбирайтесь сами с вашими друзьями! Меня просили передать, не называя имя, - вот именно это я делаю. И не допытывайтесь, всё равно не скажу, потому что обещала. Ясно?
  -Ясно, - насупился он и попросил: - помогите развернуть.
  Она вошла в неуютную берлогу соседа, взглянула на розовый куст: он полыхал живыми цветами как ни в чём не бывало. Олег положил пакет на ободранный стол, пошарил рукой:
  -Где-то здесь были ножницы...
  -Не нужно, - остановила его Лера, - говорят, если хочешь получать подарки, нельзя разрезать верёвочки, нужно их распутывать. Вы любите подарки?
  -Меньше всего об этом размышлял. Подарки любят женщины и дети...
  -В детстве вам дарили подарки на день рождения, на Новый год? Всем детям дарят...
  Он промолчал, лишь отрицательно помотал головой, вспомнив, как в детском доме всем выдавали пакетик с печеньем, мандаринкой и ирисками, от которых склеивались челюсти. Лера не стала выспрашивать, вовремя сообразив про детский дом. Но тут же задала себе вопрос: а как же Марфа Аркадьевна? Уж она, наверное, что-то ему дарила?
  Ей всё-таки удалось распутать упрямый шпагат:
  -Вот, разворачивайте, - подтолкнула она пакет к Олегу. Он коснулся упаковки, пробежал по ней пальцами, стал разворачивать. Там оказалось несколько предметов, уложенных в прозрачные мешочки. Он взял верхний, сунул внутрь мешка руку и вытянул стопочку носков.
  -Это ещё что?! - возмутился он и подозрительно "посмотрел" поверх её головы, - это вы, что ли благодетельствовать решили?
  -С чего вы взяли? - удивилась она, - мы с вами не настолько близко знакомы, чтобы я вам дарила предметы нижнего белья! Меня даже муж никогда не допускал до покупки ему белья.
  -Да ну? - не поверил он, - кстати, какого цвета здесь предметы, как вы выразились, нижнего белья?
  Лера разложила пакеты:
  -Носки чёрно-синие, в такую, не знаю, как это сказать, клеточку, что ли? Трусы... - он запыхтел, - трусы вроде чёрные и синие, однотонные. Тут ещё майки: три белых и три чёрных. Две рубашки: одна фланелевая, тёплая - в мелкую бело-красно-чёрную клеточку, другая - обычная, бледно-бледно-голубая. И серый шерстяной джемпер, - перечислила она, перекладывая вещи, и съехидничала: - надеюсь, вы знаете, чем джемпер отличается от пуловера?
  -Я знаю, чем отличается джемпер от пуловера. Я не знаю, от кого это подношение. Но, не думайте, что так всё оставлю...
  -Ух, как страшно-то! Положить это в шкаф? - совсем расхрабрилась она и нервно хихикнула.
  Тут уж он разозлился всерьёз:
  -Это вы инспекцию проводите? Может, вы ещё за руку водить меня начнёте? Не нуждаюсь!
  Лера пошла к себе, перед тем, как закрыть дверь, бросила ему:
  -С Новым годом и спокойной ночи!
  Офелия встретила её загадочным взглядом зелёных глаз.
  -Ну что ты смотришь на меня? - Лера села на диванчик, и кошка вспрыгнула ей на колени, - видишь, какой он? Как с ним разговаривать? Злится, обижается. И кто бы не разозлился? Молодой, сильный... Инвалидная команда! Но он, - Лера погладила пушистую спинку Офелии, - он вытащил Володю, он спас его, и поэтому мы не станем обижаться на гордого сердитого мужчину.
  На следующий день, уже убегая на работу, она столкнулась на лестничной площадке с Олегом. Он начищал чёрным кремом свои старые коричневые ботинки. Вытянутый до невозможности тренировочный костюм явно не украшал его поджарую фигуру.
  Поздоровавшись, Лера хотела пройти мимо, но Олег окликнул её:
  -Слушайте, я хотел извиниться. Вчера я грубо говорил с вами, - он прижал к груди надетый на руку башмак.
  -Грубо, - согласилась Лера и полюбопытствовала: - а вы всегда чёрным кремом чистите коричневые ботинки?
  Он растерянно замер, чертыхнулся и рассмеялся:
  -Ну теперь уже всё равно. Если вы не сердитесь на меня, я хочу предложить: давайте перейдём на "ты"? Как вы?
  -Согласна.
  -Тогда приглашаю на трубку Мира...
  -Я не курю, - удивилась Лера.
  -И я тоже. Приходи сегодня чай пить к четырнадцати часам. Обеденное время в твоём музее для сотрудников есть? Вот и приходи. Ко мне Кирюшу приведут, будем чаи гонять с пирожными. Ты какие пирожные любишь? - и расплылся в бесхитростной улыбке.
  -"Картошку" люблю, - не задумываясь, выпалила Лера и побежала вниз, - приду!
  Без четверти два Лера пробралась через многочисленных желающих увидеть последнюю квартиру поэта. Такой наплыв посетителей объяснялся просто: шли каникулы и очереди стояли возле всех музеев, даже самых "забытых". Экскурсоводов не хватало, и обычно подключали научных сотрудников. Леру из-за её заикания звали на экспозицию очень редко, но, когда случалась запарка, просили и её помочь. Как всегда тротуар возле музея раскатали, она осторожно просеменила между двумя отливающими стеклом длинными льдинами, подумав об Олеге, беспомощном перед этой забавой здоровых людей. Лера прижимала к себе обёрнутое в тонкую бумагу подарочное издание сказок Пушкина с чудесными цветными иллюстрациями Бориса Дехтерёва. Час назад она с увлечением разглядывала замечательные работы художника и в который раз радовалась, что здесь люди выглядят людьми, а не какими-то условными человечками с уродливыми кляксами вместо лиц.
  Олег, в новой клетчатой рубашке, причесанный и гладко выбритый, высунулся в коридор на звук хлопнувшей входной двери.
  -Не опоздала? - обеспокоилась Лера. Появившаяся из кухни Анна Сергеевна только хмыкнула и вновь удалилась в своё царство.
  -Не опоздала, - Олег по-джентельменски забрал у неё пальто и повесил на вешалку, шепнув ей: - Нюсенька не в духе сегодня. Сейчас будем на стол накрывать. Поможешь?
  -Конечно, помогу. Вот, это для Кирилла от нас с Офелией - новогодний подарок, - она вложила в руки Олегу книгу, подумала и спросила: - а мы будем чай за твоим верстаком пить?
  -А что плохого в моём, как ты говоришь, верстаке? - тут же ощетинился Олег.
  -Ничего плохого, но это рабочее место, - и предложила: - давай перетащим от меня ломберный столик. Если его развернуть, то все поместятся...
  -Ну да, а если мы на него чай прольём или кофе? - засомневался Олег.
  -Так мы клеёнкой его укроем, а сверху скатерть. У сестёр, наверное, есть?
  И клеёнка нашлась, и чайная скатерть, вышитая Валентиной Сергеевной. От Леры притащили ещё и обновлённый диванчик, чтобы сесть было на что, а то уж больно убого смотрелись колченогий стул и табуретка.
  В четверть третьего мальчик ещё не появился. Олег забеспокоился: мало ли что, вдруг простудился? Анна Сергеевна скептически хмыкала на его встревоженные вопросы. Она уже выставила на ломберный столик, превратившийся в чайный, крендельки с корицей и маком, пирожные собственного приготовления (с обязательной любимой Кирюшей "картошкой") и дважды грела чайник.
  -Олег, - не выдержала Лера, - вместо того, чтобы зря волноваться, не лучше ли позвонить Катерине?
  Он кивнул и пошёл к телефону. Через две минуты он вернулся, присел к раскрытому пианино и стал надоедливо тренькать на одной и той же клавише.
  -Катерина забыла, что сегодня должна была привести его, - скучным голосом сообщил он, - но сказала, что сейчас быстренько соберётся и "забросит Кирюшу на полчасика" ко мне.
  -Ну вот, видишь, ничего страшного, обычная рассеянность, - тщательно скрывая разочарование, бодро отреагировала Лера, - так что чай с "картошкой" впереди. Если Кирюша захочет поиграть с Офелией, пусть идёт ко мне. Передай ему подарок. Я же сейчас должна вернуться, перерыв закончился. У нас там тьма народа и даже я могу понадобиться на экспозиции.
  -Ты извини, что так вышло, - Олег смущённо улыбнулся, - но мы тебе обязательно оставим "картошку".
  -Буду думать об этом, даже рассказывая о бальных платьях Натальи Николаевны, - засмеялась она.
  Лере досталась последняя в этот день группа. Времени до закрытия музея оставалось всего-то один час, петь соловьём было некогда, да и старушки-смотрительницы выразительно поглядывали, торопясь домой. В кабинете поэта Лера с удивлением заметила среди посетителей уже знакомого мужчину. Странно, что она увидела его только сейчас, а ведь не углядеть его приметную личность, было совершенно невозможно. Он стоял чуть поодаль от других и, слушая её, смотрел в окно. Его по-старомодному элегантный двубортный костюм удачно подчёркивал широкие плечи и стройную фигуру. На миг близорукой Лере показалось, что это Олег стоит у окна. Она продолжила рассказ, время от времени поглядывая в сторону мужчины, даже в группе заметили её взгляды в сторону окна. Тогда она заставила себя больше не смотреть в ту сторону. Прощаясь с людьми, она искала глазами высокого мужчину, но он проскочил незаметно. И это показалось ей странным.
  Пронзительный звонок телефона она услышала ещё на лестничной площадке. Не сбрасывая пальто, Лера подскочила к аппарату. Звонил Иван Сергеевич и срочно требовал Олега. Лера ткнулась к соседу, но в комнате никого не было, на столике как стояли приготовленные для чаепития чашки и блюдо с булочками, так и стояли - ясно, что Кирилла не привели. Лера вернулась в коридор, подошла Валентна Сергеевна:
  -Олега? - спросила она и поморщилась.
  -Иван Сергеевич звонит. Где Олег?
  -Ушёл. До четырёх ждали Кирюшу, потом Катерина отзвонилась, сказала, что холодно, темно, что лень выползать на улицу и тащиться куда-то. Олег вспылил, потом оделся и ушёл. Ничего не сказал.
  Лера взяла трубку:
  -Иван Сергеевич, вы, наверное, слышали, что Валентина Сергеевна говорила?
  -Ах, как это плохо! - сокрушался профессор, - как плохо! Мне удалось включить Олега в прослушивание. Шестого января все мои ученики будут участвовать. И хотя Олег не числится официально за нашим музыкальным заведением, я хотел дать возможность выступить и ему. Понимаете, Лера, его услышала бы наша профессура, это было бы знакомство с ним.
  -Да, Иван Сергеевич, я понимаю, как это важно, - Лера почему-то почувствовала себя виноватой.
  Но профессор не слушал её, голос его звучал огорчённо и взволнованно:
  -Вы даже не представляете, насколько одарён этот молодой человек! У него природная постановка голоса, нужно лишь очень осторожно доработать этот алмаз до состояния бриллианта. А слух какой! Уникальный слух. Несчастье, которое с ним случилось, не убило в нём желания узнавать новое. Другие незрячие годы тратят на то, чтобы систему Брайля освоить, а уж о нотах по Брайлю я и не говорю. А Олег смог, за очень короткое время смог. Он такой умница!
  -Да, Иван Сергеевич, я знаю. Но что же делать?!
  -Для начала сообщите ему, что завтра в семь вечера будет репетиция и, если он не придёт, я буду очень, очень разочарован! Он знает, куда надо подойти.
  -Хорошо, Иван Сергеевич, я передам. А мне можно с ним прийти?
  -Можно, - совсем сник профессор и повесил трубку.
  Вернувшись, Лера открыла секретер и присела писать Олегу записку. Потом стукнула себя по лбу: какая записка слепому человеку?! Раз так, значит, она будет караулить его возвращение. Профессор сказал, что Олег умница. Умница-то умница, но даже самые замечательные люди могут сорваться в тяжёлых обстоятельствах и покатиться. Скоро два года, как Олег вытащил Володю, не дал ему остаться навсегда в чёртовых джунглях. Может, сейчас пришёл её черёд что-то сделать в ответ?
  
  -Опять без завтрака, - констатировала факт Анна Сергеевна, наблюдая, как Лера натягивает в прихожей сапоги.
  -Да вот что-то не спалось, только под самое утро заснула - и проспала, - попыталась оправдаться та.
  Анна Сергеевна скептически покачала головой:
  -Мне-то не рассказывай басни. Будто я не знаю, что ты Олега караулила всю ночь. Думала обрадовать его известием?
  -А вас не беспокоит то, что человек ушёл из дома и не вернулся? - выпрямилась Лера, - там скользко, холодно, а он совсем беспомощен. Может в милицию надо заявить?
  -Какая милиция! - отмахнулась Анна Сергеевна, - скажешь тоже! Если бы мы каждый раз заявляли...
  -Так это уже бывало... - ей стало неловко за то, что она суёт нос не в своё дело.
  -Бывало. Он же не монах, в конце концов. Не бойся, привезут его, на личном авто доставят.
  -А-а, - протянула Лера и покраснела, - ясно...
  -В госпитале он лежал, пришёл в сознание, а там она сидит и смотрит. Докторша она, маленькая, беленькая такая, но решительная - Кавалерия эта.
  -Как?! Кавалерия?! - поразилась Лера и засмеялась.
  -Да нет, это мы с Валюшей её так назвали. Калерия она, капитан медицинской службы
  -Два капитана, значит, - кивнула Лера.
  -Вот-вот, два капитана. Только ей генеральшей надо бы быть. Так вот сидит она возле него и из-под льняной своей чёлочки остренько зыркает. Тут он в себя пришёл - зрячий тогда ещё был, но уже мутилось зрение, да и не только зрение, и в голове у него явно мутилось всё - увидел её, аж загорелся весь, говорит, что, мол, вот мы и опять встретились, мой ангел-спаситель. Я тебя все эти годы, говорит, искал. Теперь всё хорошо будет, потому что я нашёл тебя. Ты же вытащишь меня, говорит он ей, правда, - спрашивает, значит. А она улыбается, головой кивает, мол, вытащу, вытащу. Мы рядом были, всё видели и слышали.
  -Так они знакомы были?
  -Не знаю, не захотел он об этом говорить. Он не всякому свои секреты раскрывает. Но с Лерой этой... ну что ты уставилась? Её же Калерией зовут, а коротко - Лера. Правда, она просит, чтобы её Калей называли. Имя дурацкое - Каля, - фыркнула Анна Сергеевна, - так вот с тех пор дружба у них завязалась.
  -Дружба? - косо глянула Лера. Анна Сергеевна подняла свои высокие брови и строго глянула:
  -Это уже не наше дело. Как хочешь назови: они оба свободные люди. Она, Кавалерия эта, хорошенькая да ласковая, умеет на шее повиснуть да приласкаться. А Олег... молодой он. Да и кто ж от ласки откажется? Потом наш Олег хоть и незрячий, а уж больно красивый парень.
  -Да, это правда... - невнятно пробормотала Лера, наматывая на шею шарф.
  Анна Сергеевна сунула ей бумажный пакет с вчерашними булочками:
  -Хоть чая там выпей.
  -Спасибо. А вы передайте Олегу, пожалуйста, что сегодня в семь у него репетиция...
  -Если вернётся, передам.
  -И ещё. Профессор разрешил мне пойти с ним. Я к шести вернусь.
  -Ну-ну, - Лера не поняла - одобрение это было или совсем даже наоборот, она уже опаздывала в музей, разбираться в интонациях Анны Сергеевны было некогда.
  Она специально отказалась от обеда, чтобы пораньше уйти, хотя её и так бы отпустили без всяких отработок, но Лере не хотелось пользоваться добротой заведующей отделом. Поднималась по своей лестнице и гадала, вернулся Олег или нет. Вернулся. Уже в коридоре услышала, как он распевается, злорадно подумала, что хорошо бы, если бы Иван Сергеевич устроил Олегу взбучку. Тут же застыдилась, тихонько, на цыпочках, чтобы не мешать, Лера проскользнула к себе. Но он всё равно услышал. Можно подумать, что слух у него, как у летучей мыши. Через минуту постучался:
  -Лера, к тебе можно?
  -Можно, - не очень ласково отозвалась она, - тебе передали, что звонил Иван Сергеевич?
  Он проигнорировал её суровость и чётко, по-военному, распорядился временем:
  -Да. Нюсенька сказала, что ты хочешь со мною пойти. На дорогу нам надо минут тридцать - это быстрым шагом, ну и там где что понять. Сейчас, - он тронул циферблат часов. Леру очень интересовали эти часы - без цифр и стрелок, вместо них какие-то шарики, - сейчас семнадцать тридцать. Через двадцать минут надо выйти.
  -Хорошо. Я только переоденусь - и всё.
  -Нет уж, - нахмурился он, - Нюся донесла, что ты ускакала, не позавтракав даже. Так нельзя! Каждый может проспать и даже опоздать на работу, но завтрак - это святое. Меня так Марфа Аркадьевна учила. Не выгнали бы тебя, если бы ты чуть задержалась и спокойно выпила чая. Так что обязательно поешь.
  -Кто бы говорил, - огрызнулась Лера.
  -И ещё, - опять проигнорировал он её замечание, - я сейчас втяну сюда диванчик и столик. Не закрывай дверь.
  -Подожди. Олег, ничего не надо "втягивать". Придёт Кирюша, будет, на что сесть. Чего таскать-то?!
  -Нет, эти вещи всегда тут стояли, - заупрямился он.
  -И вовсе не всегда. Слушай, иди уже, мне переодеться надо, - решила прекратить спор Лера.
  -Так переодевайся, - равнодушно пожал он плечами, - я же не смотрю на тебя.
  -Вот ещё! Мало ли что не смотришь... Иди распевайся, а мне не мешай, - вытолкала она его, - через пятнадцать минут уходим.
  
  Как он только не падал на накатанном тысячью ног тротуаре! Олег стремительно двигался, практически не пользуясь белой тростью. Лера уже несколько раз оскальзывалась, чуть не шлепнулась на Певческом мосту, в конце концов она вцепилась в рукав пальто Олега и от этого почувствовала себя уверенней.
  -Пойдём на автобус, - предложила Лера. Олег поморщился:
  -Не люблю все эти автобусы-троллейбусы-трамваи. Что мы так не дойдём, что ли?
  -Я не знаю, как у тебя это получается: ты идёшь, вообще не попадая на раскатанный лёд. Мы всего-то до середины Дворцовой прошли, а я уже от напряжения вся мокрая, того и гляди на попу сяду. Ну, пожалуйста, поедем на автобусе, - взмолилась она и удивилась тому, как он сник.
  -Ладно, едем, - нехотя согласился Олег.
  Автобус подрулил к остановке, как всегда полный под завязку. Они вошли - Лера, Олег за нею. И началось.
  -Пропустите инвалида, граждане, вы что не видите? - вдруг громко потребовала кондуктор, - уступите место инвалиду!
  Тут до Леры с опозданием дошло, почему Олег плохо относился к общественному транспорту. Он вяло отбивался от женщины в лисьей шапке, а та всё тянула и подталкивала его к освободившемуся месту. Пока они препирались, бабушка в зелёном платочке деловито отодвинула Олега и прочно уселась на сидении. И сразу стало понятно, что сдвинуть её уже никому не удастся. Лисья шапка возмущённо уставилась на бабушку в зелёном платке, но та отвернулась к окну как ни в чём не бывало. Лера фыркнула, и Олег усмехнулся, догадавшись о ситуации с местом.
  Они быстро доехали. И тут он опять удивил Леру. Каким-то неуловимым движением он проскользнул мимо, вышел первым из автобуса и протянул ей руку, помогая спуститься. И в здании консерватории он отлично ориентировался. Лера даже заподозрила, что он хоть чуть-чуть, но всё же видит. Она помахала у него перед лицом рукой. Он на секунду замер, как бы прислушиваясь, но так как движение воздуха не повторилось, он пожал плечами и повёл её на второй этаж. Там в самой большой - концертной - аудитории должна была состояться репетиция. Иван Сергеевич обрадовался, заметив их. Мужчины велели Лере сидеть в уже заполняющейся студентами и разными гостями аудитории и ушли подбирать Олегу концертный костюм.
  Лера сидела как на иголках. Она вертелась, разглядывая стены, возвышение с открытым роялем - сцену, подобие кулис, больше смахивающих на декорации, чем на театральный атрибут. Рядом говорили вроде бы по-русски, но все эти словечки вроде "обертонов, акколад, полифоний, амбушюров" показались ей филькиной грамотой, и она почувствовала себя здесь ненужной и лишней. Теперь она сидела и раздумывала, сбежать или всё-таки остаться. Но тут все зашевелились, вышел какой-то мужчина, видимо преподаватель. Он строго посмотрел в зал и заявил:
  -Товарищи студенты, вы, конечно, помните, что никаких аплодисментов, выкриков, реплик и так далее быть не может? Прекрасно. Начинаем репетицию.
  Потом какая-то толстенькая девушка, по виду девочка-отличница, вышла на авансцену и по бумажке прочла имена первых трёх студентов, их преподавателя и аккомпаниатора. Следующие полчаса со сцены неслось самое разное пение. Потом опять появилась девочка-отличница и перечислила следующих выступающих. Лера уже не просто извелась от нервного напряжения: щёки её пылали, а кончики пальцев подрагивали. Заканчивался второй час репетиции, а Олега всё не вызывали на сцену. Наконец, объявили воспитанников Ивана Сергеевича, но фамилия Энгельгардт не прозвучала. Лера застыла в недоумении. Четверо студентов по очереди выступили, как и все предыдущие. Но потом опять появилась девушка и объявила, что сейчас выступит ещё один воспитанник профессора, который пока не является студентом консерватории. Народ было собрался уже уходить, стал подниматься с мест. Лера зашипела на парня впереди, он удивлённо оглянулся, и под её свирепым взглядом плюхнулся на место.
  Олег, как и все предыдущие выступавшие, был во фраке, который невероятно шёл ему. Он приблизился к роялю, коснулся его холодного чёрного бока. Если бы Лера не знала, что он ничего перед собой не видит, она бы никогда об этом не догадалась. Разве что чуть выше поднят подбородок и от этого складывалось впечатление, что он ищет глазами кого-то знакомого в зале. Его широко открытые глаза не боялись света софита и смотрели спокойно и уверенно. На лице не было ни тени волнения, он был совершенно спокоен. Лера даже разозлилась: ну как так можно? А потом подумала, что это, скорее всего, умение держать себя в руках. Наверное, то самое умение, которое помогало лётчику Энгельгардту в критический момент принять верное решение.
  Лёгкий шёпот прокатился по аудитории, а потом уже никто не елозил, не двигал ногами под стульями - все замерли и слушали, скорее даже внимали дивному голосу. Он, как и все до него, спел два произведения: романс "Гори, гори, моя звезда", а потом из "Демона" "На воздушном океане...". И хотя Лера уже знала, как звучит голос Олега, она, в очередной раз, поразилась красоте его тембра: такой мягкий, обволакивающий, нежный. "К тебе я стану прилетать, гостить я буду до денницы и на шелковые ресницы сны золотые навевать..." - у неё прямо всё перевернулось внутри, и она всхлипнула от избытка чувств.
  Хотя аудиторию предупредили, чтобы никаких аплодисментов не было, едва отзвучали последние звуки, зад разразился овациями. Олег застенчиво улыбнулся, слегка поклонился. Тут подоспел Иван Сергеевич, подхватил его под локоть и увёл в кулису. Лера стала пробираться к сцене, вокруг возбуждённо обсуждали воспитанника Ивана Сергеевича. Она слышала слова, значения которых не очень понимала, это был их, музыкантский язык: "...сильный драматический баритон с заметным металлическим тембральным блеском и ярко выраженной певческой формантой..." - абракадабра какая-то. Иван Сергеевич высунулся из-за кулисы, нашёл глазами Леру и махнул рукою, подзывая её. Несколько человек сунулись к профессору с расспросами. Но он покачал головой:
  -Оставим все вопросы до завтра.
  Иван Сергеевич подвёл Леру к Олегу:
  -Ну вот, вручаю его вам. Забирайте, ведите домой. Пусть отдохнёт как следует, - давал он указания.
  -Слушайте, профессор, - возмутился Олег, - я же не кот и даже не собака... что это вы меня, как бандероль, передаёте?! Я уже старый дядька, мне тридцать стукнуло...
  -Не слушайте его, Лера, делайте то, что я сказал, - отмахнулся профессор, усмехаясь и благожелательно поглядывая на неё, - только такому серьёзному и обязательному человеку, как вы, я могу поручить этого тридцатилетнего шалопая, - в улыбке профессора уже не было прежней иронии.
  -Завтра публика будет? - обижаться не имело смысла, Олег всегда спокойно переносил лёгкие подкалывания профессора и даже подыгрывал ему.
  -Конечно, как обычно, - удивился профессор, - а что?
  -Можно я приглашу Калерию?
  Иван Сергеевич нахмурился, бросил быстрый взгляд на Леру, кивнул:
  -Приглашай. Так, всё, друзья мои. По домам! До завтра.
  -Подожди меня у выхода, - попросил Олег, - я только сменю костюм.
  -Тебе очень к лицу фрак, - отозвалась Лера. Олег был польщён. Он шутливо поклонился и отправился переодеваться.
  
  Они не пошли к автобусу - Лера категорически отказалась. Несмотря на позднее время, народа вокруг было много. Довольно сильно похолодало, воздух искрился морозной пылью, и снег казался сине-голубым.
  -Как красиво! - вырвалось у Леры, и она тут же прикусила язык. Надо же было допустить такую бестактность!
  Олег правильно понял её виноватое молчание:
  -Не бери в голову, я уже привык. Лучше возьмись за меня, а то ещё поскользнёшься.
  Лера тут же просунула руку под его локоть и намертво вцепилась. Не спеша они добрались до Исаакия.
  -И всё же, почему лётчик? - спросила Лера, - почему пение сейчас, а не десять лет назад?
  -Ну, это давняя история... - он верно понял, о чём она спрашивает, - а лётчик - это потому, что жить было весело, мне всегда не ходить, а бегать хотелось. И самолёт - он же живой. Он настроение твоё понимает и встречает как родного. Вот ты думаешь, звук мотора - что там интересного? А он всегда разный: поёт, смеётся, плачет... да-да, представь, плачет. А иногда шепчет что-то такое нежное, ласковое. И мы всегда были одним целым - я и он, самолёт, - Лера усмехнулась: что-то похожее она уже слышала от одного своего очень близкого знакомого. Олег помолчал, потом улыбнулся своей открытой, какой-то детской улыбкой: - я маленьким в лётном городке жил. Представляешь, каждого лётчика там знал. Помню, однажды к соседям случайно попал, а там китель на спинке стула висел, погоны со звёздочками. Стоял, смотрел и мечтал хотя бы пальцем до звёздочки дотронуться, до пропеллера в петлицах. Вот так и получился лётчик.
  -Получился лётчик, - эхом отозвалась Лера. Да, что-то подобное она совсем недавно слышала от Володи. У него тоже любовь к самолёту была взаимной, но что теперь? Боль, разочарование, и, надо признать, частичная потеря своего "я". Бедный Володя! Она вздохнула и покосилась на медальный профиль Олега: - а музыка?
  А музыка... - он помолчал, - музыка всегда была. Водить самолёт учиться и учиться надо было, а петь да играть - чему тут учиться? Это я так тогда рассуждал. У нас все пели. Мамин брат - дядька Вадик - самоучкой на аккордеоне трофейном такие пассажи выдавал... А мама? Как она пела! Она умница у меня, до войны в Ленинграде училась в каком-то заведении, переводчиком стала. Потом война, всем плохо было, а маму немцы угнали. Но она всё пережила и вернулась. Я к тому времени родился, так она со мною на руках сотни километров прошла. Вот она какая.
  -Когда твоя мама умерла?
  -Почему умерла? - удивился он, - жива, наверное. Ушла она от нас с другом своим.
  -Как ушла? Куда ушла? - не поняла Лера.
  -Куда? А кто её знает. Мне тогда пять лет было. Написала записку и ушла. И документы мои зачем-то с собой унесла.
  -А ты?!
  -А я остался. С дядькой Вадиком и его женой. Они потом пару месяцев новые документы на меня собирали. Метрику, справки какие-то - всё для детского сада.
  -Так они тебя усыновили?
  -Нет. Зачем им это? Дядька Вадик всем говорил, что мама на стройку в Сибирь укатила, а мои документы кто-то стащил. Так и жили.
  -И ты всё это помнишь? - усомнилась Лера.
  -Конечно, нет. Дядька Вадик рассказывал под настроение. Он когда до бутылки добирался, так и настроение появлялось, много чего болтал. А я запоминал, я-то себя лет с трёх помню. Так вот, когда дядька Вадик с войны пришёл, я тебе уже говорил, у него аккордеон трофейный был. Роскошный! Огромный - так мне тогда казалось - чёрный, блестящий, и клавиши перламутровые. Я, как заворожённый, не отходил от него, когда он ремень на плечо забрасывал и мех трогал. Помню этот глубокий тяжёлый вздох инструмента: он не желал слушаться рук дядьки Вадика. Но пальцы бежали по клавишам, нажимали кнопки, рука растягивала мех и аккордеон смирялся, он не мог не подчиниться. А я... я прямо физически ощущал его страдания. Это как будто тебе рыдать и выть от боли хочется, а кто-то требует, чтобы ты шутил и смеялся.
  -Господи! - вырвалось у Леры, - ты и об инструменте говоришь так, словно это живое существо и у него душа страдала.
  -Я так чувствую, - просто сказал он, - вот так и началась музыка. Я в интернате учился, на каникулах тех, у кого родственники были, отправляли к ним.
  Лера беспокойно оглянулась. Она давно уже заметила высокую фигуру мужчины, идущую следом. Когда они с Олегом останавливались, тот мужчина тоже замирал. Теперь, уже почти в полночь, людей под аркой Главного штаба совсем не было и Лера почему-то занервничала. Олег почувствовал это.
  -Ты что?
  -Там за нами идёт кто-то, - прошептала она, - давно идёт.
  -Ну и пусть идёт, - беспечно отозвался Олег, - мало ли что человеку нужно.
  -Ты ничего не боишься, да? - иронически усмехнулась она.
  -Хочешь, мы сейчас его спросим, что ему надо?
  -Подожди... Ой, Олег, я знаю его. Он и в квартиру к нам приходил, и в музее у нас был, и раньше я его тоже, кажется, видела, - добавила она не очень уверенно.
  -Да? - удивился Олег, - опиши его.
  -Он высокий - такой, как ты. В кожаном пальто и шляпе. Да, ещё вспомнила: у него глаза светлые, серо-голубые, - и растерянно пробормотала: - как у тебя. Но ты на него не похож, совсем не похож.
  Олег нахмурился, подумал, потом махнул рукой:
  -Ерунда. Не обращай внимания. Он просто живёт где-то рядом. А приходил, наверное, к Нюсеньке или Валюше, может, он в ЖЭКе работает, - и двинулся дальше.
   Мужчина постоял и тоже пошёл за ними. Лера нервно оглянулась, мужчина улыбнулся ей и приподнял, приветствуя, шляпу. Тогда она успокоилась. Вряд ли кто-то станет нападать на них после того, как поздоровается.
  -Рассказывай дальше, - попросила она, - где вы жили?
  -На самой окраине Калининграда, в лётном городке. Конечно, не в самом городке. Но там семьи лётчиков жили, поэтому так называли.
  -Подожди, - остановилась Лера, - на окраине Калининграда?
  -Да, только там всё разбито было, одни развалины кругом. И среди развалин ровное поле расчищенное, чтобы солдаты занимались: бегали, на турнике крутились, по канату лазили. Как-то нас, детдомовских, всех, у кого родственники хоть какие-то были, отправили на ноябрьские каникулы по домам, в детском доме решили клопов потравить - вот и разогнали детей на неделю. Тётка духом воспрянула и взялась, как обычно, воспитывать меня, прямо во дворе. Она никого не стеснялась. Надо сказать, крепко "воспитывала", хорошей палкой.
  -За что такое? - интерес Леры возрастал с каждым его словом.
  -А-а, дурацкая история. Она пирог с капустой испекла, на стол выложила и пошла к соседке. А наша собака Кукла... видела бы ты эту собаку! Смесь таксы и лайки: лапы короткие, кривые, морда с острыми ушками, сама длинная, и хвост пушистый. Но добрая... Мы дружили с нею. Так вот она шмыгнула в дом, а я на крыльце сидел, самолётик выстругивал. Вдруг вижу: Кукла пирог тащит. Целый пирог стянула! Лапами наступает на него, но из зубов не выпускает. Притянула и передо мною положила, мол, угощайся. Что было делать? Я взял этот погрызенный пирог и назад на противень уложил. А тут тётка... Она решила, что это я пирог обгрыз. У нас в соседнем дворе недавно новые жильцы поселились, целая семья. Так вот если бы не тот военный, что мимо шёл, наверное, тётка прибила бы меня. А он к нам вошёл во двор и палку отобрал у неё. "Вы же его убьёте, - говорит, - с ума сошли, что ли!" А она ему кричит, что приблудыш - это она меня так называла - пирог сожрал, который для всех предназначался. "Сейчас муж с работы придёт, чем я его кормить стану? - кричит, - это у вас, со звёздочками, зарплата да паёк. А у нас копейки да слёзы". И знаешь, что сделал этот военный? Он кошелёк достал. Вынул из него несколько бумажек и сунул тётке. "Сходите в магазин, - говорит, - и купите себе продукты". Тётка деньги сцапала, меня выпустила. Правда, потом дядька Вадик мне ещё поддал.
  Они уже вышли к Певческому мосту. Лера хотела дослушать всю историю и предложила:
  -Давай по Дворцовой круг сделаем? Ты интересно рассказываешь.
  Он кивнул:
  -А ты хорошо слушаешь. В общем, я почему-то захотел к тому военному пойти, может, "спасибо" сказать?.. А может, посмотреть, как нормальные люди живут? Там всего-то через боковую изгородь надо было перелезть. Перелез. Смотрю. А там девочка смешная такая, в пальтишке зелёном и шапочке...
  -... оранжевый капор, - прошептала Лера.
  -Вот-вот. И у тебя был такой?
  -Был, - отозвалась задумчиво Лера, - и дальше?
  -Маленькая, волосы, прямо, как сметаной обмазанные, белые, кудряшками вокруг лица.
  -А глаза?
  -Не помню, но, наверное, синие. Конечно, синие. Какие же ещё?
  Они шли по опустевшей площади. Где-то дворники шуршали лопатами, расчищая снег. В золотистом свете фонарей искрились снежинки, они забивались за шиворот, таяли на лице.
  -Синие глаза? - переспросила Лера, - я думала, как у меня - карие.
  -Нет, ты же, как галчонок, чёрненькая. Вот и глаза у тебя карие. А та синеглазка, вся беленькая. Такая маленькая хорошенькая куколка. Она в бочке кораблик пускала, но до верха не доставала. Уж очень маленькая. Так она сообразила кирпичи ставить один на другой, лезла на них, но всё время соскальзывала. Я кирпичи по-другому поставил, и мы щепки-кораблики по воде гоняли. Так и познакомились с Калерией. А потом я сдуру решил ей развалины замка показать. Короче, завалило нас в подвале.
  -Завалило?! Камнями? - она уже в который раз внимательно всмотрелась в его лицо.
  -А чем же ещё? Мы кирпичи стали таскать к слуховому окну. Только натаскаем, а они обрушиваются. Да ещё со сводов сыпалось. А слуховое окошко совсем маленькое. Мне не пролезть, я большой уже был. А она исхитрилась, пальтишко своё скинула, вся ободралась, но пролезла. А тут как повалили камни и меня придавило. Она крикнула, что сейчас помощь приведёт.
  -Привела? - совсем бесцветным голосом спросила Лера.
  -Конечно, привела. И сама с отцом прибежала. Вытянули меня.
  -Ты точно помнишь, что она тоже там была?
  -А где же?! Она никогда не бросила бы человека без помощи. Но она не любит об этом вспоминать, слишком испугалась тогда. Бывают же чудеса на свете: меня после аварии в госпиталь поместили. Открываю глаза и вижу: она. Шестнадцать лет прошло, а она совсем не изменилась! Всё такая же беленькая, синеглазая и маленькая. Только уже под тридцать и капитан медицинской службы.
  -Как тридцать лет? - встрепенулась Лера, - ты сказал, что Калерии под тридцать лет?
  -Тогда, в семьдесят третьем, нам по двадцать восемь уже было. Мы одногодки с нею. Просто она такая миниатюрная, как куколка, вот и кажется, что совсем девочка. Она опять меня вытянула, как тогда в детстве. Вот погоди, я вас завтра познакомлю. Сама увидишь, какое это чудо. Вот такая история.
  -Да, история, достойная сюжета целого романа, - задумчиво согласилась Лера и перевела разговор на другую тему: - ты сегодня чудесно пел. Такой Демон-искуситель... И как это у тебя получается - так в образ войти?
  -Сам не знаю, - он пожал плечами, - я, когда пою, становлюсь персонажем. Это, конечно, банально, так все актёры чувствуют роль. Но я о себе скажу. Печальный Демон, один, всеми отвергнутый - и вдруг женщина. Она ещё сама не знает, насколько прекрасна. Разве кто-то из этих пустых людишек может быть ей парой? Я должен ей объяснить, должен убедить, должен обольстить это чудное создание. И тогда откуда-то из глубины моего сердца рождаются звуки, они, словно коконом, обволакивают бедняжку. Мы вместе с композитором, ты только не смейся, соблазняем, обольщаем, совращаем... Забавно, да?
  -Совсем нет. Но ты опасный человек, Олег Энгельгардт, - поёжилась Лера, чувствуя сейчас себя персонажем оперы, - что-то холодно стало... Ты не замёрз?
  -Нет, даже жарко от воспоминаний. Но домой, конечно, уже пора. Да и сестрички ждут новостей, не спят.
  Сёстры налетели на них с расспросами, засуетились, заваривая чай и выставляя на стол сыр с колбаской, булочки с корицей. Лера оставила Олега отбиваться от пристрастных близнецов, а сама, сославшись на усталость, побрела к себе.
   Её беспокоила в рассказе Олега череда совпадений с её собственной историей. Это были события, которые в семьях Федосовых-Гордеевых старались не вспоминать. И не только потому, что слишком печально для маленькой Леры всё закончилось. Но и потому, что в той истории было так всё запутано, так странно до невозможного, что предпочтительнее было считать испуганным бредом шестилетнего ребёнка, чем состоявшимся фактом. У Леры тогда пытались выяснить, кто же всё-таки принёс её домой, кто так профессионально наложил шины на сломанную ножку и откуда у девочки взялся чистейший платок с вензелями и значок с погона немецкого военного доктора времён рейха? Особенно одного такого любопытного интересовало, как маленький ребёнок, ещё толком не все буквы выговаривающий, мог так профессионально объяснить, где и, главное, каким образом надо достать из подвала заваленного камнями мальчика. Её бессвязный лепет насчёт доброго дяденьки вызывал у взрослых только раздражение. Сыплющиеся на неё вопросы пугали, она начинала тихонько нюниться, потом рыдать в голос до икоты. Как только Михаил Дмитриевич заметил, что после допросов, а это были настоящие допросы, Лера стала заикаться, он потребовал, чтобы прекратили издевательства над ребёнком. За что получил впоследствии выговор по партийной линии. Лидия Леонидовна подхватила дочь и прямо из больницы увезла её в Ленинград. Там ребёнок постепенно успокоился, из её памяти ушло многое, но маленький дефект речи в виде заикания при волнении остался.
  И вот теперь история Олега. Совпал год, когда это произошло, - 1957; место - посёлок возле развалин старого замка на окраине города; событие - это её и соседского мальчишку завалило кирпичами в подвале. И это она исхитрилась пролезть в узкое оконце под самыми сводами, куда и собака бы не пролезла, а она смогла. Они долго таскали обломки кирпичей от заваленного входа, сооружали высокую шаткую горку, по которой можно было бы добраться до оконца. Лера помнила свой чудовищный испуг, когда застряла. Тогда Алька... - вот как звали мальчишку - Алька! Он обхватил её ноги и изо всех сил толкнул. Она пробкой вылетела наружу, а Алька рухнул вместе с кирпичами, и его присыпало острыми тяжёлыми обломками.
  Могут ли быть подобные совпадения? Наверное, могут. Конечно, есть и различия. Хотя бы возраст. Олег говорил, что ему и Калерии было тогда по двенадцать лет. А Лере - всего лишь шесть, сколько лет тогда исполнилось Альке, она не знала. Но он был старше её - это точно. Чего ради они потащились в развалины? Наверное, обычное детское любопытство. И потом там вокруг целых зданий-то почти не было. А развалины замка - это так таинственно, это целое приключение. Сотни детей лазили по разрушенным и ещё не восстановленным постройкам. Так что ничего удивительного, что столько совпадений. Ну что ж, завтра она познакомится с легендарной Калерией. Ах, с каким восторгом говорил о ней Олег! Лера даже немного позавидовала.
  
  -Лера, - в дверь стукнули, - можно к тебе?
  Только что прибежавшая из музея, Лера впустила Олега. Он держал за руку очень хрупкую хорошенькую крашеную блондиночку одного роста с Лерой.
  -Вот, познакомься, Каля, это Лера, - блондинка улыбнулась, отчего её синие глаза засияли таким дружелюбием, что не улыбнуться в ответ было невозможно.
  Лера немного растерянно смотрела на хорошенькую женщину. Эта милая женщина явно не заслуживала от близнецов прозвище Кавалерия. И губы Леры растянулись в ответной улыбке.
  -Я на машине и хочу предложить всем вместе выехать сейчас. Как ты? - Калерия смущенно добавила: - ничего, что на ты?
  Лера отмахнулась: пустяки, мол. Но от совместной поездки отказалась. Олегу надо заранее приехать, а им-то что сидеть целый час? К тому же Анна Сергеевна с сестрой рассчитывают на её помощь в незнакомом месте. Договорились встретиться в Консерватории и добираться обратно уже всем вместе.
  Лера наблюдала из окна, как Калерия помогает Олегу занять место в машине.
  -Ну что, познакомилась с Кавалерией? - Анна Сергеевна вошла без стука и встала рядом.
  -Она очень красивая... и дружелюбная. Но, Анна Сергеевна, Олег уж так расписывал её кукольный рост, что я вообразила Дюймовочку, - Лера усмехнулась, - а ведь мы с нею одного роста. Я, конечно, не гигант, но сто шестьдесят сантиметров - это не рост малютки-крошечки...
  -У них, мужчин, иногда не только глазомер портится. Такого напридумывают себе! Не пора ли нам из дома? Одеваемся и выходим, - и она выплыла из комнаты.
  
  В зале-аудитории набралось достаточно гостей. К счастью, Лера вовремя заметила три свободных места за колонной. Не очень удобно, конечно, но выбирать не пришлось - все места были заняты. Повторились вчерашние события: воспитанники педагогов исполняли уже известные Лере произведения, но она заметила - все чего-то ждали. Вернее, кого-то. И этим кем-то был Олег. Она даже не заметила, как вцепилась в руку Анны Сергеевны и изо всех сил сжала пальцы. Та поморщилась, но руки не отняла, с другой стороны точно так же её держала Валентина. Они затаили дыхание, когда объявили Олега.
  И так-то привлекательный, Олег в концертном костюме был очень хорош. А уж когда зазвучал его голос - мощно и глубоко - по аудитории прокатился вздох. И опять, в нарушение всех правил, ему устроили овации. Анна Сергеевна переглянулась с сестрой - обе плакали от гордости. И не стыдились.
  Они вышли из здания и медленно двинулись к памятнику Глинке, где обычно оставляли машины. Нашли тёмно-вишнёвую "Волгу" Калерии, говорить не хотелось - просто стояли, переполненные впечатлениями.
  -Какой ты талантливый! - донесся до них громкий голос Карелии, - какой умница!
  -Тише, Каля, неудобно же! - смущённо отозвался Олег.
  -Да что неудобно-то? - заливалась смехом Калерия, - вот пусть сами так споют! Я и тому, главному в комиссии, так заявила.
  -С ума сошла! Разве так можно?!
  -Можно. Всё можно, - твёрдо заявила она, - а, вот и наши дорогие соседи. Не замёрзли? Ну, забирайтесь на заднее сидение. Олег, ты рядом со мною.
  Она весело и без церемоний распоряжалась. Потом привычно тронула машину и в одно мгновение доставила всех на Мойку. Лера видела, как она придержала Олега, когда тот хотел выбраться из автомобиля. Тот смущённо улыбнулся в тёмное пространство за лобовым стеклом, а Калерия, по-прежнему сияя победной улыбкой, всем пожелала доброй ночи. С этим и умчалась, увозя повзрослевшего Кая в свои морозные чертоги.
  
  Седьмое января в этом году выпало на вторник - обычный рабочий день. С утра на кухне Валентина Сергеевна шепнула Лере, что с удовольствием идёт в гости, потому что по телевизору вообще нечего смотреть. На одном канале старый фильм "Поезд идёт на Восток", на другом - фильм о Пуччини, третий канал занят учебными программами, а четвёртый решил показать телеспектакль "Музыкальный ребёнок" в цветном изображении.
  -А на что нам цвет, если у нас черно-белый телевизор? - недоумевала Валентина Сергеевна, - и каналов всего четыре?
  -Когда-нибудь у всех будут цветные телевизоры, - отозвалась Лера, прислушиваясь к движению в коридоре, - Олег уходит куда-то?
  Валентина скроила гримаску:
  -Не уходит. Это он вернулся только что.
  Лера кивнула, перелила кофе в чашку и отошла к окну.
  -Что ты пустой кофе хлебаешь? Хоть бутерброд сделай себе, - Валентина полезла в холодильник.
  -Нет-нет, спасибо. Не хочется ничего, - помотала головой Лера, - и пора мне уже.
  -Ну да, пора! - прошелестела ей в спину Валентина и добавила погромче: - скоро от тебя одни глаза останутся.
  -Ну хоть что-то... - рассмеялась Лера.
  По вторникам музей не принимал посетителей. Научные сотрудники проводили лекции, и этот день скорее считался учебным. И, как правило, надо было ехать в Царское Село, там, в здании Лицея, собирали всех. На метро до Купчино, потом в замёрзшей электричке и ещё более замёрзшем автобусе. Эти битком набитые ликинские шедевры автобусного производства у Леры вызывали оторопь, потому что скрипели, кряхтели, а на поворотах грозились перевернуться. Великолепная четырехчасовая беседа с Эйдельманом о декабристах и выдержки из его новой, ещё неизданной, книги пролетела в одно мгновение. Руководство отпустило всех по домам. Званый обед-ужин был назначен на семь, и у Леры появилась возможность немного поваляться на диване, может, даже подремать. Не получилось. Только она прилегла, как её позвал Олег.
  -Там у меня со стенкой какая-то ерунда. Ты не могла бы посмотреть? - попросил он.
   Она пошла за ним, предполагая увидеть протечку на потолке и стене, но это было другое.
  -Понимаешь, провёл рукой за спинкой дивана, а там что-то не так. Как будто обои поменяли, - говорил он, а Лера в недоумении уставилась на кусок стены от двери до заслуженного вида шкафа.
  -Олег, это невероятно, - пробормотала она, - здесь в самом деле другие обои. Серебристо-голубые, с тиснёным рисунком. И знаешь, серый шёлк диванчика очень подходит к ним. Но откуда?.. И выглядит странно, словно часть чёрно-белой фотографии раскрасили ярким цветом. Вся остальная комната чёрно-белая, а тут радостно и празднично.
  -Странно, правда? Интересная у нас квартирка. Здесь всякое бывает...- он задумчиво подошёл к пианино, присел на шаткую табуретку. Потом откинул крышку и стал наигрывать что-то тихое, нежное.
  Лера придвинула стул и села так, чтобы видеть его. Она беззастенчиво сейчас пользовалось его слепотой, с удовольствием разглядывала лицо Олега.
  -Можно, я сегодня у вас не буду петь? - неожиданно спросил он. Лера вздрогнула - ничего себе просьба! И вдруг до неё дошло:
  -Так ты что, решил, что тебя пригласили развлекать публику? - возмутилась она, - как такое тебе в голову могло прийти?!
  -А разве нет? - спокойно продолжая наигрывать свою импровизацию, откликнулся он, - незнакомый дом, незнакомые люди вдруг зовут к себе незнакомого человека, все умения которого выражены одним словом: пение.
  Лера молчала, щёки её налились румянцем стыда, глаза щипали подступившие слёзы обиды. Он замер, прислушался к её сердитому сопению и вдруг быстро коснулся её щеки тыльной стороной ладони.
  -Ну вот, вся пылаешь и горишь... Обиделась?
  -Обиделась, но не за себя. Мне бесконечно жаль, что тебе пришлось сталкиваться с расчётливыми и непорядочными людьми.
  Он беспечно отмахнулся.
  -Слушай, я давно хотела спросить, как ты ноты читаешь? И вообще...
  -Это очень просто. Видишь ноты на пианино? - назвать это нотами мог только знающий человек: на широких листах будто иголочкой выколоты какие-то узоры. Олег тронул один лист: - это правая рука, а вот левая. Я считываю ноты левой рукой, а играю правой. Потом наоборот. Запоминаю и свожу всё воедино. Очень просто. Это придумал Луи Брайль, он был слепым и к тому же музыкантом. И читают незрячие по его же системе.
  -Какие же надо чувствительные пальцы иметь! - она посмотрела на его ладонь с сильными ловкими пальцами, - а память какая должна быть! Меня тоже в детстве решили музыке учить.
  -Ну да?! И получилось?
  -Ничего не вышло. Я одну строчку долбила, долбила, но запомнить не могла. Всего одну песню выучила, родителям она нравится, - вот эту, и напела: - "Мы с тобой не первый год встречаем, много вёсен улыбалось нам,..
   -...Если грустно, вместе мы скучаем, радость тоже делим пополам...", - подыграл ей Олег.
   -Да, именно эту песню, - кивнула Лера, - но пианино у нас всегда расстроенное стояло. Володя говорил, что мне по ушам не только медведь прошёлся, но и весь ленинградский зоопарк.
  -Володя?..
  -Это бывший муж, - пояснила Лера.
  -Ты так много уже узнала обо мне, но никогда ничего не рассказывала о себе. Это несправедливо, - и притворно нахмурился.
  -Так и рассказывать особо нечего. У нас замечательная семья. Замечательные папа и мама... И Володины родители тоже. Мы живём все вместе. Папа и Роман Кузьмич воевали вместе, в одной эскадрилье.
  -Так твой отец - лётчик? - оживился Олег.
  -А наши мамы оказались вместе в эвакуации. Но я тогда ещё не родилась, и Володя тоже. Он на шесть лет старше. Когда я появилась, они сразу стали говорить, что вот растёт невеста для Володи. Так все и считали, мы тоже привыкли. Потом Володю направили служить в Германию...
  -Так он тоже военный?
  -Военный. Мы два года там отслужили. Потом Володя стал преподавателем в Можайке. А потом, - она вымученно замолчала. Олег насторожился, - потом он уехал в командировку и случилась авария...
  -Постой. Твоя фамилия Федосова? Помню, был в штабе генерал-майор Федосов - не твой родственник?
  -Это папа. Почему был? Он и сейчас там служит. Володя постоянно сражался, доказывал, что он не блатной генеральский зять, а сам - классный лётчик.
  -Вот оно что... А по мужу ты была...
  -Гордеева. Майор Гордеев - мой бывший муж. Олег, ты тоже считаешь, что авария случилась из-за него? - она замолчала, глядя на него неподвижными глазами.
  -Что за глупость! Кто мог такое ляпнуть? - озадаченно моргнул он, - а-а, догадываюсь. Катерина наплела? Она вбила себе в голову эту чушь и везде болтает. Комиссия установила, что это была случайность.
  -Значит, у тебя нет к Володе неприязни? - допытывалась Лера.
  -Конечно, нет, - пожал плечами Олег, - тебе небезразлично то, что с ним происходит? Почему же вы разошлись? Или я лезу не в своё дело?
  -Просто однажды мы поняли, что нам лучше быть друзьями. Только Володя это понял раньше. Он вообще очень умный и сообразительный. Вот мы и стали друзьями, настоящими. Сейчас у него сумасшедшая увлечённость Осирией...
  -Какое имя интересное.
  -Это роза с дивными бархатными вишнёво-бордовыми изнутри лепестками, а снаружи они серебристо-белые.
  -А это не она ли была у тебя на подоконнике?
  -Она, она. И, мне кажется, когда она услыхала твой голос, сразу расцвела.
  -Скажешь тоже! - усмехнулся Олег, - так, говоришь, пианино у вас всегда расстроенное? Можно настроить, только ключ не забыть бы.
  
  Старшее поколение дам осталось на кухне обсуждать что-то важное, Лера повела Олега по квартире.
  -Под нами, на пятом этаже, две комнаты Гордеевых. Но здесь так много места, что они вниз и не ходят. Постоянно вместе, привыкли уже. Теперь ты понимаешь, почему Володя был обречён на женитьбу на мне? Когда это, наконец, произошло, их радости не было границ.
  -Представляю, как они разочаровались, когда вы надумали разбежаться, - хмыкнул Олег.
  -Да, тогда нам обоим досталось по полной. Но мы с Володей выступили единым фронтом, и постепенно они успокоились. Во всяком случае, внешне не подают вида, что переживают из-за нас. А сейчас я тебя с отцами познакомлю. Здесь у нас кабинет и они обычно тут играют в шахматы.
  Лера постучала и услышала ворчливое:
  -Ну кто там? Входи, что церемонишься?
  Она вошла и ввела Олега.
  -Вот, познакомьтесь, это Олег, - мужчины подняли головы от шахматной доски и с любопытством уставились на молодого человека, а Лера, по-прежнему придерживая Олега за руку, подвела его к столу, - это Михаил Дмитриевич. Папа, подай голос!
  -Здравствуйте, Олег, - послушно откликнулся Михаил Дмитриевич, внимательно вглядываясь в лицо гостя.
  -А это Роман Кузьмич, - продолжала она знакомить их, - папа Рома, отзовитесь.
  Роман Кузьмич засмеялся:
  -Лерочка у нас такая шутница. Здравствуйте, Олег. Вы играете в шахматы? У меня тут загвоздочка выходит, может, подскажете вариант?
  Олег виновато улыбнулся:
  -Когда-то играл, но теперь...
  Роман Кузьмич быстро взглянул на друга, тот сделал ему знак и помотал головой.
  -Ну тогда буду сам всё расхлёбывать, - мгновенно нашёлся тот.
  -Пойдём, Олег, пусть они тут сидят за своими шахматами. Всё равно у них всегда ничья выходит, - и она вывела его из комнаты, - а тут у нас сразу всё: гостиная и столовая. Чувствуешь, как ёлкой пахнет? Это мы с Володей на Андреевском рынке добыли. Сначала хотели одну взять, но там такие селёдки были вместо ёлок. Пришлось целых три купить. Пока я с ведром за песком бегала, Володя связал их лысыми сторонами друг к другу, и получилась вот такая красавица. Прямо настоящая Кремлёвская ёлка.
  -И наряжали вместе?
  -Конечно. Это у нас традиция. Мы всегда ёлку вместе наряжаем и Новый год только дома встречаем. У нас и игрушки все старенькие, Мама разрешает покупать одну новую игрушку на каждый праздник. Поэтому мы знаем, когда и какую принесли в дом. А снимает игрушки Володя сам. Мне не доверяет. Это потому что я как-то одну выронила, и она разбилась. Мне тогда лет десять было. Ух, и сердился он! Сказал, что мне можно только игрушки из ваты и картона доверять, и то подумать перед этим надо тридцать раз. А вот и многострадальный инструмент.
  Она откинула крышку, тронула клавиши. Пианино отозвалось трактирным дребезжанием. Олег кивнул:
  - Ясно, - он расстегнул манжеты рубашки, подвернул их, - разберёмся. Тебе повезло, что вы росли вместе с Владимиром. Вокруг меня тоже всегда кто-то бегал. В детском доме нас под сотню набралось. А потом, когда Марфа меня к себе забрала, мы с Колькой в одну школу ходили. Это родственник Костусин, тот самый, с кем вы поменялись квартирами.
  -Видела я его, и жену его Викторию.
  -Они ещё при жизни Костуси затеяли всё провернуть. Напористые оказались. И тогда она стала сопротивляться. Знаешь как?
  -Построила стенку из мусора, да? - догадалась Лера, - рассчитывала, что никто не пойдёт в такую берлогу?
  -Вот именно. И ещё она слух пустила, что комната эта заговорённая.
  -А это не так?
  -Кто сейчас в такие вещи верит? - разговаривая с Лерой, он занимался инструментом. Что-то подтягивал, слушал, как звучит, ослаблял и вновь трогал ключом нужное место. Лера следила за его руками и любовалась: сильные, точные движения кисти - и вот исчез расхлябанный звук салунного инструмента.
  - Как ты быстро его настроил, - удивилась она, - у нас обычно настройщики часа по полтора с ним мучились. Потом садились и показательно играли. Мама их чаем поила.
  -А к чаю подавала кое-что покрепче, - усмехнулся Олег, - сейчас я руки вымою и тоже что-нибудь показательно сыграю. Отчитаюсь за выполненную работу. Покажи, где тут у вас руки моют.
  Она отвела его в туалет и ванную.
  -Подождать или сам найдёшь дорогу?
  -Сам, - буркнул он.
  Лера вернулась в гостиную. Уже подсохшая за десять дней ёлка пахла так, как будто её только что привезли из леса. Она присмотрелась. Так и есть: на наливающихся свежей зеленью ветках появились крохотные почки с совсем ещё мягкими иголочками. Неужто и она так на Олега реагирует, совсем как Осирия?! Феномен какой-то!
  -Видишь, не заблудился, - Олег уверенно подошёл к пианино, устроился на круглой табуретке, тронул клавиши. И вновь Лера села так, чтобы видеть его лицо, его широко открытые серо-голубые глаза, прядь рыжевато-каштановых волос на высоком лбу.
  Он наигрывал незнакомую ей мелодию, чистые звуки инструмента рассыпались в воздухе, насыщая его нежностью и лаской.
  -Лерочка, доченька, когда же ты так научилась... - Лидия Леонидовна растерянно замерла, - ой, простите! Я думала, это Лера. Она у нас тоже училась музыке. Только мы много ездили, и в тех местах не всегда находились учителя.
  -Вы так проникновенно играли, - добавила Алла Максимовна, - а мы хотели Володю отдать в музыкальную школу, но он так яростно сопротивлялся... Не получилось, в общем.
  -А где Володя? Уже семь часов, - удивилась Лера.
  -Скоро будет. Звонил, сказал, что за кем-то хочет заехать, - Алла Максимовна стала накрывать стол скатертью, - Лерик, ты покажи Олегу свою комнату... Ой!.. - она осеклась, покраснела, - я хотела сказать...
  -Если наша помощь не нужна, мы уходим, - заявила Лера и повела Олега за собой, - мама ничего не меняла здесь. Она говорит, что эти стены всегда будут меня ждать.
  Небольшая квадратная комнатка с одним окном во двор вмещала необходимое для жизни - никаких излишеств.
  -Здесь ты делала уроки, писала сочинения, читала? - Олег остановился по центру, потом медленно двинулся вдоль стен, добрался до дивана, - а это что у нас? Кукла?
  -Кукла. Это необычная кукла, я привезла её из Германии. Присядь. А теперь возьми её на руки. Чувствуешь?
  -Тяжёлая, килограмма три, наверное. Ребёнку такую и не удержать.
  -И не надо. Она сама ростом с младенца и весит столько же. Знаешь, какие одёжки для неё есть? Распашонки, ползунки, чепчики, комбинезончики разные, вязаная кофточка, а ещё одеяльце, кроватка с матрасиком, подушечка вся в кружевах. А в чемоданчике - соски, бутылочки, чашка, тарелка и ложечки. Полное приданое.
  -А зовут её, конечно, Маша? - улыбнулся он.
  -Почему Маша? - удивилась Лера, - это же мальчик. И зовут его Алькой.
  -Как?! Алька? - и засмеялся.
  -Ну да, Алька. А что смешного?
  -Нет, это так, пустяки, - сиял улыбкой он, - надо же: Алька!
  Она забрала у него Альку и прижала к себе.
  -Значит, кукольный младенец, - кивнул он, - почему не настоящий?
  -Не случилось, - она уставилась в тёмное окно, - а когда случилось, показалось, что не вовремя. А потом врачи сказали, что вряд ли когда-нибудь случится.
  -Мне они тоже сказали, что вряд ли зрение вернётся. Но я-то знаю: вернётся.
  -Знаешь? Чувствуешь, да? - оживилась она, - какой ты умница! - и прислушалась: - Володя приехал. Пойдём, поздороваемся.
  Они вошли в столовую-гостиную, где уже сверкал хрусталём обеденный стол. Там Володя представлял всем пришедшую с ним девушку:
  -Вот, познакомьтесь. Это неземное создание по имени Асенька осчастливило нас своим присутствием.
  -Настя, Пименова! - Лера подбежала к приятельнице, - рада тебя видеть.
  Краем глаза Лера увидела, как вдруг замер Володя. Сейчас он не улыбался, он напряжённо всматривался в Олега:
  -Капитан? - неуверенно спросил он, - капитан Энгельгардт?
  -Майор Гордеев, - взгляд Олега как всегда был направлен чуть выше головы собеседника, лёгкая улыбка скользнула по его губам.
  Володя шагнул к Олегу:
  -Жив, здоров! Слава Богу! - вырвалось у него, он повернулся ко всем в комнате: - родители, Лера, это он! Это он тащил меня на себе! Он! Дядя Миша, где твой дорогущий коньяк? Хочу выпить за удачу, за тебя капитан!
  Он подхватил два бокала, щедро плеснул из протянутой ему Михаилом Дмитриевичем бутылки и протянул один бокал Олегу:
  -Вот, держи. Я давно этого хотел! - и замер, недоумённо глядя, как рука Олега пошарила в воздухе и опустилась. Володя нахмурился, вопросительно глянул на Леру, и тут до него дошло: - капитан... вот, значит, как...
  Он подошёл вплотную к Олегу, взял того за руку и вложил ему в ладонь бокал:
  -За тебя, капитан! - и по-гусарски лихо опрокинул в себя коньяк. Олег улыбнулся:
  -За нас, майор! - и выпил коньяк.
  
  К чаю-кофе все были оживлены, а некоторые даже излишне веселы. Как ни странно, веселилось старшее поколение. Молодёжь почему-то притихла и общалась между собой едва ли не шёпотом. Володя опекал Асю-Настю, подкладывал ей салатик, рыбку, предлагал кусочек курятины, зорко следил, чтобы в бокале была минералка, и не спешил подливать вина в рюмку. Сам он уже после того, гусарского, бокала с коньяком ничего, кроме воды, не пил. Ася-Настя с улыбкой принимала его заботу, благодарила кивком и ни от чего не отказывалась.
  Лера старалась незаметно для Олега производить такие же манипуляции. Она подсовывала ему под руку ломтик хлеба, наполняла водой бокал, рассказывала, какие блюда на столе.
  -Владимир, - очки Аси-Насти отразили свет люстры, - посмотрите, какие аристократические руки у Олега... Как это красиво!
  Володя озадаченно взглянул на крупные кисти с длинными сильными пальцами, потом перевёл взгляд на свои руки, и ему показалось, что они ничуть не хуже.
  -А мои чем нехороши? - обидчиво поинтересовался он.
  -Ваши руки, Владимир, - обычные мужские: большие, сильные. Ваши предки во многих поколениях были крестьянами. Ну, посудите сами, каково им было бы с изящными маленькими ручками пахать землю, держаться за плуг? Лерочка, ты помнишь на портрете Тропинина правую руку Александра Сергеевича? Разве это ладошка изнеженного дворянина? Или у Крамского? Там уже вся кисть видна: удлинённые пальцы прекрасной формы...
  -С жуткими когтями, - не сдавался Володя, - с такими длиннющими ногтями вообще ничего нельзя делать: ни за штурвал самолёта ухватиться, ни за руль машины.
  Ася-Настя секунду смотрела на Володю, хлопая глазами, потом переглянулась с Лерой, и они обе захохотали. Володя снисходительно усмехнулся и громко спросил у отца:
  -Папа, у нас были дворяне в роду?
  До Романа Кузьмича не сразу дошёл смысл вопроса. Он удивился:
  -Какие дворяне, сынок? Твои прадеды землю у помещика пахали, крепостными они были. Скажешь тоже - дворяне! - и покосился на выразительно покашливающую жену. Алла Максимовна, глядя на вышитый узор скатерти, погладила шёлковую гладь рисунка, - что такое, Аллочка?
  -Ты, Ромочка, наверное, забыл, что я из рода Стрельцовых. Это была не просто фамилия. Это фамилия-кличка, ну как Кузнецовы, Мельниковы. И кое-кто был полковником даже...
  -Ну это давно было, при царе Горохе. Потом у тебя все в науку пошли...
  -После революции как-то не вспоминали стольников-полковников. Сами знаете, что об этом говорить, - пожала она плечами, - а почему ты, Володя, спросил?
  -Да вот, говорят, что у меня руки крестьянские, не как у Пушкина, - буркнул он в ответ.
  -Да, у Александра Сергеевича руки аристократа, - согласилась Лидия Леонидовна, - такие, как у Олега. Но и твои, Володя, по-своему, хороши.
  Лера покосилась на соседа, тот мягко улыбался в пространство, опустив на колени предмет обсуждения, она заметила, как сжалась в кулак его правая рука, потом расслабилась. Она поняла: ему неловко и неуютно сейчас под общими взглядами. И тогда она осторожно коснулась его пальцев, он ухватился за её кисть, сжал и сразу отпустил.
  -Ничего, - прошептал он Лере, - ничего, это пустяки.
  Две пары глаз внимательно наблюдали за ними. Сердитые - Анны Сергеевны и сузившиеся, мрачные Володины.
  К чаю традиционно предполагалась перемена посуды. Всех попросили из-за стола. Старшие отошли к ёлке, у них был свой разговор, и младшие в него не вмешивались. Дамы привычно хлопотали у стола.
  -Асенька, вы танцуете? - вдруг спросил Володя.
  -Не знаю, - честно ответила Ася-Настя, - меня никогда никто не приглашал.
  -Вот я вас сейчас приглашу, - заверил её Гордеев, - только притащу из Леркиной комнаты проигрыватель.
  -Не надо, - Олег уже добрался до пианино, - я что-нибудь сыграю.
  -Вот, я же говорила, что у него руки музыканта, - засмеялась Ася-Настя. Володя осторожно принял её руки в свои, она посмотрела в его глаза, и ему показалось происходящее чем-то из области снов и фантазий.
  Олег стал наигрывать, и Лера узнала старую песню про голубку: " О голубка моя, как тебя я люблю...". Пальцы его летали по клавиатуре, он почти неслышно мурлыкал песню для себя. Лера подошла, присела рядом так, чтобы видеть его лицо.
  -Это я, - сказала он ему.
  -Знаю, - рассеянно улыбнулся он, - я тебя сразу узнаю.
  -Интересно, каким образом?
  -Чувствую, - пожал он плечами, - ты и Калерия - у вас одинаковая походка: мягкая, лёгкая. И голоса похожи. Только Каля совсем маленькая, а ты высокая. Вот и вся разница.
  -Нет, не вся, - опять он твердит про свою "Дюймовочку". Неужели не чувствует, что они обе одного роста?! - твоя Калерия блондинка, а я, как галчонок, чёрная. И у меня близорукость. Видишь, какие мы разные?
  -Ерунда, - беспечно отмахнулся он, - даже если бы ты была седой старушкой, мои ощущения остались такими же: вы похожи.
  -Похожи, - эхом отозвалась она, наблюдая, как Володя бережно ведёт в танце порозовевшую от его внимания Асю-Настю, она перевела взгляд на Олега, и ей безумно захотелось вот так же, как Володя с Асей, пройтись в танце с Олегом.
  Конечно, он уловил смену её настроения:
  -Что? - Олег чуть склонил набок голову, словно бы прислушиваясь к тому, что делается в глубинах Лериной души, - ты тоже хочешь танцевать?
  Вот как он догадался?!
  -Да нет, не особенно, - стала выкручиваться Лера, сразу загоревшись румянцем от явного вранья.
  -Ты не думай, - Олег улыбнулся трогательно и нежно, - я когда-то неплохо танцевал, в молодости. Думаю, и сейчас смог бы. Это же как при выключенном свете, правда?
   -Правда, - и заторопилась: - пойду помогу чай налить.
  Смущённая Ася Пименова заметила, что все дамы занялись приготовлением стола к десерту, оставила Володю и устремилась за Лерой. Гордеев с чувством сожаления постоял в одиночестве, потом его взгляд зацепился за Олега и он двинулся к нему. Тот уже наигрывал что-то тихое для себя.
  -Слушай, капитан, - Володя опустился на стул, где только что сидела Лера, - хочу спросить тебя... Тот немец, откуда он взялся?
  -Немец? - ровным голосом переспросил Олег, - о чём ты, майор?
  Володя вспыхнул. Он вообще быстро вскипал, правда, так же быстро и остывал:
  -Ты не прикидывайся! Знаешь ведь, о чём говорю! Его шинель потом долго рассматривали. И погоны эти, не ГДРовские. Я служил в Германии, форму их знаю. А то, что на пуговицах год производства выбит, это что-нибудь значит?
  -Надо же, и год есть?
  -Слушай, ты дурочку-то не валяй! - прошипел Володя. Тут его взгляд упал на сжатые в кулаки пальцы Олега. Сжатые так, что костяшки побелели. И тогда он уже спокойнее проговорил: - меня часто об этом спрашивали в разных местах, но я ссылался на то, что почти всё время был без сознания. Даже в этой командировке в Москве опять требовали объяснений. Ты-то можешь мне сказать, кто это был?
  Олег опустил голову, потом глянул своими светлыми незрячими глазами в сторону Володи:
  -Мы тогда в таком состоянии были... что-то промежуточное между сном и явью, мало ли что может привидеться? Мне нечего тебе сказать, майор. Я не знаю, кто этот человек, - а про себя подумал: да и человек ли это?
  -Лерка говорит, что это мой хранитель... - задумчиво проговорил Володя, - взбрела ей в голову какая-то мистика. Да и не удивительно! С ней в детстве несчастье случилось: чудом спаслась - вот она во всякую ерунду и верит. Но как тут не поверить, если у меня в письменном столе серенькая пуговица лежит с выбитым годом - 1944?! Только, ты уж прости, капитан, скажу тебе с глазу на глаз, пока наших дам тут нет. Немец, конечно, привиделся, а все эти штучки с пуговицей да шинелью - черт знает что. Даже не стану голову себе морочить. А что касаемо хранителя... Скажу красиво: для меня это ты. И никто другой! Ты и есть мой ангел-хранитель, а я... у меня память хорошая, умею добро помнить. Тьфу, не хотел красивостей, да вот невольно получилось, - и совсем смутился, что было уж совсем ему не свойственно.
  
  Потом все пили чай и кофе с домашним тортом. Близнецы со знанием дела оценили "Наполеон" Лидии Леонидовны. Торт удался: тоненькие хрустящие слои - штук восемь, заварной крем, нежный и лёгкий, в меру сладкий - красота! А Валентина Сергеевна поглядывала на платье Аллы Максимовны, украшенное сложной вышивкой стеклярусом. Наконец, не выдержала и высказала свои восторги. Алла Максимовна гордо развернула плечи и созналась, что всю свою сознательную жизнь не покупала себе наряды:
  -Представляете, всё шила для меня и детей Лидочка. Мы же много ездили, наши базы в таких дремучих местах были. Пока мужья в полётах, мы - жёны, чтобы не думать и не переживать, устраивали себе развлечения: кружки всякие. Лидочка даже в театральных постановках участвовала. Вообразите, Оскара Уайльда ставили! Курсы сами себе организовывали: шили, вышивали, потом на выставках хвастались. Так что всему научились.
  -А мы всю жизнь в Ленинграде, - Анна Сергеевна опустила подбородок на согнутую руку, пригорюнилась, - никуда, кроме имения под Лугой, и не ездили. А там уже ничего не осталось - одни развалины. Даже кладбище, где дед с бабкой покоятся, уже срыли и новые дома понастроили. Вот Олег наш по стране помотался, да и не только по нашей.
  Она неодобрительно наблюдала, как Лера и Олег, склонив близко головы, о чём-то перешёптываются. Он почувствовал, что говорят о нём, повернул голову в её сторону:
  -Ты обо мне говоришь, Нюсенька? - усмехнулся он.
  -О тебе. Говорю, что много ты поездил по стране, - и пробурчала почти неслышно: - вот уж слух! Как у летучей мыши!
  
  Вечер подошёл к концу, дольше уже засиживаться было просто неприлично, и гости засобирались по домам.
  -Вы побудьте здесь, не уходите, - Володя уже в пальто и шапке сунулся в гостиную, - я отвезу Асеньку и вернусь за вами.
  -Да мы сами доберёмся, - запротестовали близнецы, но Гордеев не принял никаких отказов:
  -Это быстро. Скоро вернусь, - и повёл Пименову под локоток.
  Восторженная Валентина совсем растрогалась:
  -Какой же замечательный сын у вас, Алла Максимовна! Заботливый, предупредительный.
  -Да, он такой, - горделиво подтвердила та.
   Немного пьяненькая от выпитого, Лидия Леонидовна горестно покачала головой:
  -Мы так надеялись на общих внуков...
  Стоящая у ёлки Лера вспыхнула и вся сжалась. Олег нащупал её руку, сжал:
  -Ничего, ничего...
  
  Володя мигом домчал своих пассажиров, хотя под колёсами чавкала грязная каша из соли, песка и снега, стекло покрывалось мокрым снегом быстрее, чем дворники успевали его очистить. Уже высаживая своих пассажиров на Мойке, Володя придержал Леру за рукав:
  -Когда твои музейные дамы уходят на обед?
  -Они никуда не уходят, просто иногда пьют чай в другом отделе. Около часа дня.
  -Очень хорошо. У меня перерыв между парами, я заеду к тебе. Надо поговорить, - и он многозначительно улыбнулся.
  -Зачем же откладывать? Пойдём сейчас поговорим, - удивилась Лера. Ей не очень понравилась его улыбка.
  -Нет, сейчас уже поздно. И потом твой гвардеец замерзает, тебя дожидаючись, - он кивнул в сторону высокой фигуры Олега, ёжившегося на порывистом ветру, - завтра увидимся, - он чмокнул её в щёку и умчался к себе на Ждановку.
  Завтра так завтра. Наверное, что-нибудь касающееся его Аси-Насти. Дома её ждала голодная Офелия, она с достоинством обнюхала привезённую Лерой рыбку, вытащенную тайком от мамы из заливного, и принялась не спеша за еду. Потом она долго умывалась, покопалась в своём лоточке, мяукнула, сообщив, что можно прибрать. А когда Лера уже в начале второго наконец улеглась на своём диванчике, Офелия пристроилась рядом.
  
  Володя появился в отделе ровно в час дня, деловито глянул на часы:
  -У меня только тридцать минут. Хорошо, что твои коллеги ушли в гости.
  -Меня тоже звали на чай с пирожными, но я из-за тебя отказалась, - гордясь собой, сообщила она, на что он издал смешок, - так что ты хотел? Что за тайны такие?
  Он привычно развернул стул и со скрипом уселся на него верхом:
  -Что у тебя с капитаном? - обрушил он свой вопрос и нахально улыбнулся.
  Лера от неожиданности вскинулась, щёки её зажглись румянцем негодования:
  -Какое тебе дело?! - возмутилась она.
  -Какое дело? Прямое, - невозмутимо глядя на неё, снисходительно ответил Володя, - я отвечаю за тебя. Я твой муж.
  -Ты не можешь отвечать за меня. И ты мой бывший муж!
  Теперь он смотрел на неё серьёзно, продолжая улыбаться тёплой дружеской улыбкой.
  -Ну и что? Пусть бывший, но муж. Лерка, я тебя хорошо знаю. Ты себе уже навоображала чёрт знает чего. И теперь носишься со своими фантазиями, раздуваешь их. Думаешь, я не заметил, какими глазами ты на этого слепого музыканта смотрела? Ты себя уже вообразила его спасительницей, нянькой-мамкой, утешительницей. Ну что молчишь? - и посмотрел на Леру так серьёзно и грустно, что у неё заныло сердце.
  Она хотела ответить, что он всё напридумывал, насочинял. И смотрит она на Олега самыми обычными глазами. Хотела гордо вскинуть голову, но вместо этого её карие глаза налились слезами, она сдёрнула очки и уткнулась в ладони лицом.
  -О-о, как всё, оказывается, запущено! - присвистнул Володя и уставился на памятник Пушкину во дворе музея, - и что делать будем?
  -Ничего не будем делать. Не нужна я ему, - сдавленно отозвалась она, - у него есть Калерия - любовь всей его жизни, с детских лет любовь. Он говорит, она его дважды спасительница.
  -Калерия? Что за имя дурацкое? Кавалерия какая-то... Во квартирка: то Констанция-квитанция, то Калерия-кавалерия!
  -Что ты к имени прицепился? Имя как имя. На моё похоже. И потом она не просто Калерия, она - капитан медицинской службы. И у них роман, - нехотя призналась Лера, - ясно? А ещё у него бывшая жена, как пиявка - всё время деньги требует, и будто бы на ребёнка. У него комната, как сарай, облезлая, потому что жена всю мебель свезла к себе. А он всё отдаёт, ему не жалко, потому что очень любит своего Кирюшу. Он даже ночами работает - ремни дурацкие делает для артели от Общества слепых, а днём ездит к профессору в консерваторию заниматься. И ещё какой-то администратор-жулик возит его по области с концертами. Думаешь, он себе что-то оставляет? Ничего подобного. Он всё Катерине отдаёт.
  -Катерина - это его бывшая? - уточнил Володя, - да, запутался что-то капитан. Ну да ладно, это его дело. Мы - посторонние. А вот при чём здесь ты, хотел бы я знать? Капитан, конечно, красивый мужик, хотя, как по мне, так красивый мужик - это что-то вроде природной аномалии. И, главное, слепота его не портит! Но, как я понял, вокруг него все места уже заняты. И ты, моя дорогая, нужна ему, как собаке пятая нога, - не стал её жалеть бывший муж. Знал, что сейчас Лера начнёт сердиться и перестанет жалеть себя.
  -Какой ты неделикатный! Мог бы и не говорить этого, - насупилась Лера. Она мгновенно успокоилась и только тяжело вздыхала, - будто я сама не знаю, - и на её огромные тёмные глаза опять навернулись крупные слёзы.
  Володя сочувственно поглядел на бывшую жену:
  -Ладно, не раскисай. Чего уж тут... Зажми себя в кулак и сделай радостное лицо. А то он, капитан наш, как радаром улавливает настроение. А может, тебе опять поменять квартиру? - предложил он.
  -Ни за что! - вскочила Лера, - никуда я с этой квартиры не поеду! Ты даже не представляешь, что это за квартира! Она ведь не всех принимает. Близнецы рассказывали, как люди бежали отсюда. А меня она приняла. И не просто так. Она хочет что-то сказать. Я это чувствую. Вот погоди, что-то случится, важное. Я точно знаю...
  -Ладно, ладно, - Володя встал, но опять уселся на скрипучий стул, - тогда терпи. Ты, главное, Лерка, вида ему не подавай. Знаю я мужиков. Такие влюблённые дурочки - на один зуб, только косточки захрустят.
  -Он не такой!
  -Все мы не такие, Лерочка, - он с сожалением кивнул ей, - не нравится мне всё это. Видел я, как ты вокруг капитана своего суетишься. То тарелочку ему подставишь, то чашечку подсунешь. Ты кем себя вообразила? Тайной доброжелательницей, этакой спасительницей-опекуншей? - он почесал бровь, - ты мне одну сказку напомнила. Там вот такая дурочка всё вокруг принца прыгала, спасала его, даже из моря вытащила. А он взял да в своём сумеречном состоянии полубреда-полуяви вообразил себе красавицу принцессу. Другую принцессу! А к той, что на самом деле его спасла, ничего, кроме жалости, не испытывал. А ту красавицу принцессу, случайную и ненужную, любил без памяти.
  -И зачем это ты мне андерсеновскую "Русалочку" пересказываешь? - кисло поинтересовалась она.
  -А затем, Лерочка, что станешь ты плакать. Да страдать станешь от жалости его. А ведь он, капитан-то наш, догадливый, он сразу во всём разберётся. Не сомневайся. Жалеть тебя начнёт. И, как сказал любимый тобой Самойлов, "жалость нежная пронзительней любви... в лад другой душе душа страдает...". Да только это всё выдумки поэтические. Потому как жалеть-то, конечно, нужно, но каково тому, на кого жалость вместо любви обрушится? Такие, как ты, умницы-девочки всё ещё верят в принцев. А где они, принцы-то? За тридцать три моря все умчались никому не нужных принцесс подбирать. И сидят наши умницы-девочки, бедняжечки, старенькие да седенькие, и ждут, ждут...
  -Ну да, - нехотя согласилась Лера, - ..."блестит в руке иголочка. Стоит в окне зима. Стареющая Золушка шьёт туфельку сама..."
  -Вот-вот, и я о том же. Плюнь ты на всё, да живи себе в радость! - он поднялся, - пойду загляну к Асеньке на минутку, и пора уже мне.
  Володя ушёл, а Лера совсем загрустила. Сидела в позе сестрицы Алёнушки, глядела на бронзового Пушкина и чувствовала, как слёзы текут по щекам. Володя сказал то, что она сама себе не решалась сказать. И что с этим делать? Как сказал Гордеев, сделать радостное лицо и по-дурацки улыбаться? Пушкин покачал головой и махнул ей рукой. Лера кивнула в ответ: бронзовый поэт улыбнулся.
  Два дня Лера пряталась от всех. Приходила в музей самой первой и уходила последней, когда заведующая опечатывала дверь. Вместе с Серафимой Ивановной они устроили ревизию старого сейфа. Этот жуткого вида неподъёмный металлический шкаф кто-то выкрасил в защитный цвет, и своим видом он скорее напоминал хранилище партийных документов провинциального райкома времён Отечественной войны. В их отделе была всего одна комнатушка, где монстр цвета хаки скрывал то, что не рисковали выставить в экспозиции: кольца поэта и несколько безделушек Натальи Николаевны. Не рисковали выставлять на обозрение по одной причине - уже кое-что уплыло в неизвестном направлении в давние времена.
  Каждый раз выкладывая колечки и браслеты, Лера с отчаянной грустью разглядывала золотые ободочки, печалясь тому, что эти, в общем-то недорогие вещицы, пережили своих владельцев. Лежат себе в сейфе, как в пирамиде фараона, ждут неизвестно чего. Если бы они могли хоть что-то рассказать! Так нет же, молчат. Браслеты, подаренные любящим мужем жене, - парные, и носить их надо выше локтя. Лера достала карточку из картотеки: браслеты, кораллы, две штуки. Кольца Пушкина... она прикинула на себя. Нет, ей, пожалуй, великоваты, а вот Олегу - в самый раз. И отругала себя: решила же устроить себе "карантин" - не видеть его, не встречаться с ним, короче, успокоиться и жить так, как советовал Володя, с "радостным лицом". Ничего, она сможет. Должна смочь.
  После работы Лера бродила по городу до изнеможения, а когда холод пробирал до костей, забиралась в автобус, и он вёз её длинным маршрутом в аэропорт. Там всегда было тепло и людно. Народ радостно встречал и грустно провожал близких. Лера выбирала какое-нибудь симпатичное лицо и радовалась, когда люди обнимались и целовались, встретив друг друга. Возвращалась она, тихой мышкой проскальзывая к себе, кормила Офелию, умывалась и забиралась под шёлковое стёганое одеяло, подаренное родителями на Новый год. Закрывала глаза и тут же засыпала, и если что-то снилось, то она это совсем не помнила - к раннему подъёму всё стиралось из памяти.
  Тринадцатого января к ней в отдел зашла Ася-Настя Пименова. Она рассеянно походила вдоль составленных торцами двух письменных столов, взглянула на замёрзшего бронзового Пушкина со снежной шапкой на голове. Лера озадаченно наблюдала за девушкой, та явно хотела что-то сообщить.
  -Чай будешь? - наконец не выдержала Лера, - только у меня ничего, кроме чая, нет.
  -У меня есть, - отозвалась Пименова и добыла из кармана скучной юбки пачку печенья "Шахматное". Серафима Ивановна, как обычно, ушла в другой отдел на чай с пирожным - канун старого Нового года всё-таки. Лера старательно заварила грузинский чай, хотя, как его не заваривай, он всё равно отдавал пареными вениками. Налила в щербатые чашки. Пименова меланхолично сжевала несколько печений, глядя на плавающие чаинки.
  -Он предложил выйти за него замуж, - обрушила она новость на Леру. Та уставилась на печальное создание:
  -Ты не рада? - осторожно спросила она.
  -Рада, - кивнула Пименова, но её унылый вид говорил об обратном.
  -Что-то незаметно, - усмехнулась Лера, - что тебя смущает? Может, ты не любишь его?
  - Не знаю, - Ася-Настя подняла на Леру честные глаза, - понимаешь, я никогда никого не любила, кроме Пушкина. А вдруг я обману Володю? Всё перепуталось. Помнишь, как у него: "Без вас мне скучно, - я зеваю; при вас мне грустно, - я терплю..."
  -"И, мочи нет, сказать желаю, мой ангел, как я вас люблю", - закончила Лера, и сочувственно погладила Пименову по распущенным тёмным волосам, - Володя - очень хороший. Он честный и заботливый. Это ему со мною не повезло.
  -Он беспокоится о тебе, и, - Пименова усмехнулась, - говорит, что тебе с ним не повезло. Смешно, правда?
  Ничего смешного Лера в этом утверждении не нашла. Она решила предложить Пименовой своё "лекарство":
  -Попробуй не встречаться с ним какое-то время. Сколько сможешь.
  -И что будет? - оживилась та.
  -Не знаю. Но что-то будет. Либо ты порвёшь с ним, либо...
  -...либо он со мною, - совсем закручинилась Ася-Настя, - он каждый вечер заезжает за мною, катает по улицам, в театр водил, даже в ресторане мы были. Представляешь, это я-то! Мама с бабушкой сердятся. Говорят, что я веду себя, как распущенная, легкомысленная доступная девица.
  Лера фыркнула и деликатно спросила:
  -Володя не позволяет себе ничего лишнего?
  Пименова уставилась на неё круглыми глазами, и Лера с удивлением увидела, как Ася стала медленно заливаться краской: сначала лоб, потом щёки и подбородок.
  -Он поцеловал меня - вчера, - запинаясь, призналась она, - ужас, да?
  -Ужас - это если тебя после этого стошнило, - улыбнулась Лера и строго спросила: - противно было?
  -Нет, - замотала головой Пименова, - совсем наоборот. Я развратная, да?
  -Знаешь, - задумчиво глядя на девушку, вынесла решение Лера: - тебе не надо прятаться от Володи. Не поможет.
  -И я так думаю, - уныло согласилась Ася-Настя, - он предложил отметить старый Новый год в его квартире.
  -Хорошее предложение. Шампанское будет, конечно. Володя всегда смеялся, что я пьянею от одного бокала.
  -Это ты меня так предостерегаешь? - сверкнула глазами Пименова, - Володя - джентльмен, никогда не позволит себе никаких вольностей. Он настоящий мужчина.
  -Вот именно: настоящий мужчина, - согласилась Лера.
  Пименова сначала высокомерно взглянула, потом вздохнула, махнула рукой и отправилась к себе в отдел.
  А Лера, набросив пальто, вышла позвонить. Она удачно попала между парами, майор Гордеев оказался на месте. Лера не стала дипломатничать:
  -Ты пригласил сегодня Пименову к себе? - тоном обвинителя обрушилась она на бывшего мужа.
  -Что в этом ужасного? - тут же ощетинился Володя.
  -Хочешь, я тоже приеду? - вместо ответа спросила Лера.
  -В качестве дуэньи? - совсем разозлился Гордеев, - ты меня что, за сопливого подростка принимаешь?! Считаешь, что мне надо руки связать и к батарее приковать?! Лучше за своим Энгельгардтом присматривай!
  -Он такой же мой, как и твой! - огрызнулась Лера, - имей в виду, девочка совсем потерялась. И она так верит в тебя, прямо как в самого Пушкина.
  Володя помолчал:
  -С Пушкиным меня ещё не сравнивали, - фыркнул он, - надо полагать, что это высшая похвала?
  -Самая высшая, - подтвердила Лера и бросила с вызовом: - значит, дуэнья не нужна? Тогда счастливо встретить старый Новый год, - и рассмеялась, услыхав, как зашипел в трубку Володя.
  Сегодня Лера не пошла гулять по заснеженным студёным улицам, ей хотелось домой, в тепло. Лёгкий озноб подсказывал, что, кажется, она простудилась во время своих блужданий по городу. И хорошо, что завтра вторник и музей не работает, она решила отлежаться, чтобы совсем не раскиснуть. Но едва она вошла в квартиру, из-за Олеговой двери высунулась голова Катерины:
  -Не знаешь, где он? - вместо приветствия спросила та.
  -Не знаю, - устало отозвалась Лера и с раздражением добавила: - я ему не сторож.
  Она поняла, что отдохнуть не придётся, во всяком случае, сейчас. Катерина просочилась к ней и удобно устроилась в кресле.
  -Слушай, - Лера взглянула на пушистый свитер Катерины, и ей захотелось залезть под одеяло и укрыться с головой, - я устала, давай поговорим в другой раз?
  Но отвлечь Катерину не получилось:
  -Устала, так ложись и отдыхай, - махнула она рукой в сторону дивана, - я уже полчаса жду его. Где его носит?
  -А где Кирилл?
  -Оставила дома. Чего его таскать по холоду? Да и Олег-то мне нужен всего на пару минут. Понимаешь, у нас по путёвке в Болгарию начальница ездила. Привезла кое-что. Так, ничего серьёзного. Но курточку для Кирки хочу взять. На весну в самый раз. Синяя, с красными вставочками, с подстёжкой - её можно отстегнуть. Представляешь? И даже капюшон утеплённый. Всего-то сто рублей.
  -Так тебе деньги нужны, - догадалась Лера.
  -Нужны, - не стала та спорить, - вот забежала, хотела у Олега взять. А его где-то носит.
  -Возьми у меня, - предложила Лера. Она представила, как Олег, уже отправивший в крепкие ручки Катерины всю свою пенсию за январь, опять начнёт мотаться в холодном разбитом автобусе по области и петь в халтурных концертах, или отправится играть на аккордеоне во дворе Капеллы за копейки - и всё это для того, чтобы у сына появилась тёплая весенняя курточка... - возьми у меня. Нам премию дали.
  Она соврала. Никакой премии в музее сроду не было, это был аванс и то, что подарили родители на Новый год.
  -У тебя? - прищурилась Катерина, - давай. Только я Олегу говорить не буду, а то он рассердится. Хотя, ну и пусть сердится. Нечего было заводить ребёнка, если не можешь его обеспечить...
  Лера отдала ей деньги. Катерина ушла, кинув на прощанье:
  -Всё же ты ему ничего не говори.
  Наконец Лера осталась в одиночестве и очень надеялась, что никто её не потревожит в ближайшее время, потому что ещё час назад лёгкий озноб перешёл в другую стадию и глаза резало от любого света. Теперь хотелось только одного: укрыться с головой и в полной темноте отлежаться. Цепляясь за стенку, она доползла до кухни и согрела супчик для Офелии. Смотрела на синий венчик над конфоркой и пошатывалась. Ещё пришлось освежить кошачий лоток, да и самой добраться до туалета. А потом она рухнула на свой диван, укрылась с головой пуховым одеялом и замерла, мимолётно пожалев, что не захватила стакан с водой - пить хотелось, но встать не было сил.
  А потом началась непонятная фантасмагория. Среди ночи она пришла в себя от приятного ощущения чьей-то прохладной руки на своём лбу.
  -Пить, - жалобно попросила она.
  Звякнула ложечка, крепкая рука приподняла её голову и поднесла стакан с чуть подкислённой лимоном тёплой водой. Она пыталась разглядеть, кто это, но в полной темноте ничего, кроме размытого серо-чёрного пятна, не увидела.
  -Олег? - попробовала она угадать. Но услыхала то, что никак не могла услыхать, поэтому сразу решила, что, скорее всего, бредит:
  -Бедная маленькая фрейлейн, - мужской голос был полон сочувствия и тепла, и она на миг снова почувствовала себя шестилетней девочкой.
  -Не уходи, - попросила она.
  -Не уйду, - пообещал голос, - я всегда рядом. Засыпай.
  И она заснула. Под утро очнулась и в лунном луче увидела тёмную мужскую фигуру в кресле. Офелия дремала у мужчины на коленях, лунный свет высветил устремлённые на Леру светлые грустные глаза. Она успела подумать, что знает этого человека, но вновь заснула здоровым сном.
  Серое ленинградское утро и утром-то трудно назвать, потому что рассвело лишь к десяти. Лера вытянула руки из-под одеяла, потянулась - восхитительное состояние полного здоровья - она засмеялась. Потом задумалась: надо же, какие занимательные вещи ей привиделись ночью! Привиделось? А кто придвинул Костусино кресло к дивану? Кто принёс стакан с водой и плавающим в нём ломтиком лимона? Кто аккуратно поставил его на блюдечко и туда же положил ложечку? Да, кто?! Ответа не было. Она решила, что разберётся попозже. Вспомнила Катерину с её беззастенчивыми требованиями денежек, похожими на шантаж. Лера бы отдала последнее, только бы та отстала от Олега.
  Олег. В каком-то фильме Лера слышала фразу, что-то похожее на "содрать с себя шкуру, вывернуть наизнанку, снова надеть и улыбаться..." Вот-вот, это в самый раз для неё. Хватит прятаться. Будем считать, что процесс сдирания начался. И сейчас она выйдет на кухню, бодро поздоровается с сестричками-близнецами, потом займётся уборкой. Кстати, неплохо бы и у Олега пыль протереть да полы вымыть. Он, конечно, начнёт гордо сопротивляться, но теперь Лера имеет маленький ключик, с его помощью она постарается обуздать фамильную заносчивость. И ключик этот - Кирилл. Хорошо это - принимать ребёнка в пыльном неприбранном мешке?
  Лера посмотрела на часы и подскочила, сейчас все её планы рухнут. По вторникам у Олега занятия с Иваном Сергеевичем, и через несколько минут он отправится в консерваторию. Она "поймала" Олега в коридоре, уже готовым к выходу. Как она и ожидала, ему не понравилось, что Лера станет вычищать его комнату.
  -Ты не уборщица, - отрезал он, - я сам уберу. Просто мне было некогда.
  -Не уборщица, - согласилась она, - но ты же не хочешь, чтобы наши девушки непреклонного возраста ковырялись в мусоре? А я слышала, что они собираются именно этим заняться. Как тебе такое?
  Он угрюмо молчал. И тогда Лера прибегла к "тяжёлой артиллерии":
  -И какое мнение об отце сложится у Кирилла? - этот аргумент вновь подействовал безотказно. Олег махнул рукой, тоскливо бросив:
  -Делайте, что хотите, - и ушёл.
  Ну и пусть злится. И Лера взялась за уборку. Первым делом она открыла настежь оба окна - пусть выветрится тяжёлый дух пыльного помещения. На шум прибежали обе сестры:
  -Давно пора было этим заняться, - одобрила её действия Анна Сергеевна.
  -А Олег не рассердится? - осторожничала Валентина Сергеевна.
  Лера уверила их, что всё делается с его разрешения. И тут Валентина Сергеевна удивила:
  -Эту развалюху, - она ткнула в покарябанный шкаф, - только ткни, и она развалится. Нюсенька, давай разберём его и выбросим? Здесь у Марфы Аркадьевны стоял другой предмет, и мы его притянем из моей комнаты.
  Пока Лера сметала пыль с потолка, и он предъявлял свой чистый белый цвет, сёстры ретиво разбирали шкаф, вытянув все вещи из него и разложив их на продавленном диване. Они тщательно прикрыли старой клеёнкой беспорядочную гору и уже не отвлекались, пока не превратили примитивную дээспэшную конструкцию в аккуратную стопку панелей. За обшарпанным шкафом открылась чудесная обивка - продолжение недавно обновившейся за диванчиком стенки. Они с изумлением уставились на серебристо-голубое тиснение. Теперь уже вся стена обновилась до дивана-развалюхи. От этих перемен, не поддающихся объяснению, по спине Леры пробежал холодок, и она вновь вспомнила ночное видение. Но сёстры как ни в чём не бывало невозмутимо таскали тяжёлые дээспэшные панели, не обращая внимание на её смущение.
  Когда подсохли полы, они дружно перетянули от Валентины Сергеевны элегантный трёхстворчатый гардероб и вернули на место вещи Олега.
  -Хорошо бы ещё натереть мастикой пол, - размечталась Лера, но сёстры решили, что на сегодня достаточно. Они огляделись: потолок сиял белизной, правда, сиротская лампочка на длинном шнуре портила вид, но дойдут и до неё руки. Со временем, конечно. Серебристая шелковистая стена расцвечивала комнату, да и за пианино стенка стала отливать серебристым шёлком. "Нужны шторы на окна, хороший письменный стол и приличный диван", - взяла на заметку Лера. А верстак? Пусть пока стоит.
  Они пили чай у Анны Сергеевны. Уставшие, но довольные. Лера чувствовала себя совершенно здоровой, будто и не было ночного бреда и странных видений. С ещё невысохшими волосами после душа, она сидела, укутанная в знакомый клетчатый плед и уплетала малиновое варенье, предложенное щедрыми сестрами, при этом чувствовала такое умиротворение, что ни говорить, ни двигаться не хотелось. Тем не менее её уши ловили каждый звук в коридоре. Приметливая Анна Сергеевна покачала головой:
  -Не придёт он сегодня...
  Лера вспыхнула, глотнула чая, обожглась и зашипела.
  -Ты осторожней, осторожней, - многозначительно проговорила Анна Сергеевна, чем совсем ввела в краску Леру.
  
  Дни летели, подходил к концу "бешеный, как электричка" январь. Теперь у Леры наметилось подобие расписания. Каждый понедельник до работы она относила в прачечную огромный узел постельного белья, собирая его со всей квартиры, одежда Олега тоже увязывалась, но в узелок поменьше и сдавалась в другое окно. В пятницу вечером они шли с Олегом получать выстиранное и отглаженное белье, сложенное в стопки, завёрнутое в плотную бумагу и перевязанное бечёвкой. Она нагружала его, и они, беспечно болтая, выходили с Желябова , привычно делали круг по Дворцовой, возвращались домой, где их ждали на пятничный ужин. По вторникам Лера занималась уборкой. Как-то она поинтересовалась, так уж сложно крепить фурнитуру на ремни? И Олег объяснил:
  - Кожу привозят твёрдую, эластичную - это всё-таки мужской ремень, а не дамский ремешок. Видишь, фабричные заготовки нарезаны ровными полосами. Можно сделать ремень с подкладкой из кожи, а можно и без неё. Вот этот агрегат, - он коснулся рукой прикреплённой к столу штуковины с рычагом, - это пробойник с разными насадками. Тут ещё есть заклёпки - их достаточно тюкать молотком. Мне привозят пряжки, заклёпки, говорят, какая нужна модель, то есть одна или две заклёпки - и всё. Не сложнее, чем управлять самолётом, - улыбнулся он.
  -А можно мне попробовать? - спросила Лера.
  -Да зачем тебе это? - удивился он, но всё же показал весь процесс.
  -А теперь я сама, - отодвинула его в сторону Лера. Медленно она проделала все манипуляции, протянула готовый ремень: - проверяй.
  Олег придирчиво ощупал Лерино изделие:
  -Безупречно, - восхитился он.
  -Давай ты позанимаешься, а я тут потюкаю? Мне это очень понравилось, - предложила Лера, - заодно и музыку послушаю.
  -Хитрая такая, да? - разгадал он её уловку. Но взялся за стопку нот на пианино.
  Теперь Лера ввела в обычай приходить вечерами и помогать ему с артельным заданием. Он сердился, говорил, что не нужна ему эта благотворительность, что он здоровый мужик, который может и артельными делами заниматься, и к поступлению в консерваторию готовиться - и нечего его в инвалидную команду записывать. Лера кивала, забывая, что он не видит, сгоняла его со стула у верстака и тащила к пианино. И Олег смирился: ну, не закрываться же от неё на ключ, в самом деле! Он много и сосредоточенно занимался, учил ноты, делал упражнения, распевался, а Лера ловко крепила заклёпки и лихо дырявила ремни.
  Жестокие манипуляции с содранной и вывернутой наизнанку кожей дали Лере пока ещё слабый, но уже заметный результат в виде безмятежного существования рядом с назначенным ею в приятели-соседи Олегом.
  Но 30 января лёгкий характер Олега дал резкий сбой. Лера пригляделась к нему:
  -У тебя неприятности? Ты чем-то расстроен?
  Он стоял поникший, нервно теребил кашне. Весь день его лихорадило, он был болезненно тревожным и беспокойным, не находил себе места, метался по комнате. Наконец, оделся и ушёл, не сказав ни слова. Лера уже решила, что он поехал к своей Калерии, но через несколько минут он вернулся и совсем сбил её с толку, попросив сходить с ним в Преображенский собор. Они прошли мимо Конюшенного ведомства, проскочили мимо Спаса-на-крови, как обычно закутанного в вечные строительные леса, и свернули на Трёхколенный мост, даже в седьмом часу заполненному туристами. Вечный огонь, пылающий костром на Марсовом поле, показался декорацией к фильму о временах революции. И замёрзший Летний сад с забитой в деревянные короба скульптурой, наверное, тоже показался бы фантасмагоричным, если бы не гуляющие там родители с детьми, своим смехом они переводили его в совершенно реальное и даже прозаическое место.
  Как обычно Олег широким шагом, следуя внутреннему чутью, выбирал безопасные тропинки в утрамбованном пешеходами снеге. Лера цеплялась за его рукав, приноравливаясь к его летящей походке. Он ничего не говорил, а она не задавала вопросов, хотя накопилось их множество.
  Да и что мог рассказать Олег, если всю свою сознательную жизнь он, крепкий и здоровый, буквально заболевал в предпоследний день января, и не было этому объяснений. Может, он заразился от матери? Мама - Маргарита, Ритка, Марго - 30 января прятала заплаканные глаза от сердитых взглядов брата и его жены, закутывала маленького Олега в свой огромный шерстяной платок так, что у него только глаза и нос торчали наружу, и уходила с ним в сторону залива. Никогда не замерзающие стальные волны тихо накатывали на песчаный берег, где никого, кроме них с матерью, не было. Маргарита надолго замирала, глядя на серую воду, сливающуюся в цвете с таким же серым небом. Олегу не стоялось на месте, он неуклюже бегал, загребая валенками в галошах замёрзший серый же песок и пугая ленивых чаек. Наконец мать подзывала его, добывала из-за пазухи ветку герани с помятым алым цветком, совала Олегу в руку:
  -Вот, подержи, а потом мы вместе бросим его в воду.
  Зачем бросать в ледяную воду полузадушенный цветок - Олег не знал. А мать ничего не объясняла. Алое пятнышко колыхалось в серой воде, не желая расставаться с берегом. Маргарита всхлипывала, подхватывала Олега на руки и брела домой мимо развалин. По дороге они заходили в магазин, покупали чекушку, чёрный хлеб и двести граммов конфет-подушечек, обсыпанных крупными кристаллами сахара. Дома их встречали неприязненные взгляды дядьки Вадика. Но принесённая чекушка делала его добрее, он вынимал из потрёпанного футляра аккордеон - и начиналось. Толстые пальцы огромных рук легко бегали по клавиатуре. Вначале он только наигрывал разные мелодии, потом начинал подпевать им, а дальше уже присоединялась захмелевшая Маргарита. Они пели на два голоса, очень точно воспроизводя мелодические нюансы. Завороженный звуками, Олег подкатывался под ноги, усаживался на полу, даже забывая о любимых конфетах. Его огромные серо-голубые глаза в длинных густых ресницах не отрывались от красных грубых рук дядьки Вадика, и он тихонько подпевал.
  -Ишь, немчонок-то - туда же! Старается! - вырвалось однажды у жены дядьки Вадика.
  Маргарита замолчала, схватила стоящую на столе полную горячего чая кружку и ни слова не говоря метнула её в злобную тётку. Та заверещала, сунулась было к мужу, но тот презрительно усмехнулся, отвернулся и заиграл популярную "Лили Марлен". А Маргарита стала подпевать сначала по-немецки, а потом на русском:
  -И когда твой милый голос призовёт,
  То даже из могилы он подымет, приведёт.
  И тень моя тогда опять
  Как прежде сможет рядом встать
  С тобой, Лили Марлен.
  Олег помнил себя с трёх лет и помнил то ощущение беспокойства, которое появлялось у него в предпоследний январский день. 30 января 1950 года они в последний раз сходили с матерью к заливу. Она, бледная и суровая, стояла над свинцовой водой, но в глазах её не было слёз. На следующий день мать ушла. Она собрала немудрёные свои вещички в ободранный чемодан, поцеловала спящего сына и ушла в предрассветную пору, оставив письмо. В коротком письме она просила брата позаботиться об Олеге, обещала вернуться за ним, ссылалась на то, что неустроенная жизнь с её новым мужем не позволяла сейчас брать с собой ребёнка.
  Дядька Вадик витиевато выругался под злорадное многозначительное хихиканье жены. Но не догонять же непутёвую сестрицу?! Так начался новый этап в жизни маленького Олега, потом были другие события: интернат, каникулы в доме дядьки Вадика и опять интернат, превратившийся в детский дом. Вначале он ждал возвращения матери - она же обещала. А потом понял: не вернётся, не нужен он ей. Не нужен так же, как не был нужен дядьке Вадику, и уж тем более его злобной и сварливой жене.
  Светлым пятном в череде одинаковых серых лет был ноябрь 1957 года. Месяц назад запустили первый спутник, и теперь все вокруг напряжённо вглядывались в вечернее небо, думая увидеть там пролетающий шарик. Даже тётка Прасковья как-то заорала дурным голосом, тыча в усыпанное звёздами небо, пальцем:
  -Спутник, смотрите, спутник летит, - а там высоко-высоко медленно двигались красный и зелёный огоньки. Тут же примчалась соседка и тоже стала тыкать в небо рукой, заляпанной тестом. Так бы и гордились собой бедняги, но возвращавшийся домой сосед-полковник разочаровал их. Он вскинул голову к черному звёздчатому небу и, улыбаясь, бросил:
  -Не спутник это, тётеньки. Самолёт летит, и горят навигационные огни. Не расстраивайтесь, ещё увидите и спутник, и небо в алмазах.
  Именно этот полковник, недавно вселившийся в соседний домик, отбил Олега от очередной экзекуции, которую устроила ему тётка - горластая Прасковья. Она в обязательном порядке лупила противного мальчишку в среднем через день. Олег настолько привык к тёткиным педагогическим всплескам, что, когда день проходил без очередного "урока", чувствовал себя забытым.
  Олег пробрался в соседский двор и увидел малорослую беленькую девочку, старательно сооружавшую себе ступеньку, чтобы пустить по дождевой воде огромной бочки утлый кораблик. Так он познакомился с Лерой. Они устроили соревнование лодочек, дули на них изо всех сил, так что заболели щёки, подгоняли судёнышки по "бушующим" волнам. И не заметили, как намочили рукава пальтишек. Выглянула мама девочки, увидела вымокших детей и потребовала немедленно идти в дом сохнуть и греться. Олег думал сбежать, но не тут-то было. Не обращая внимания на его ворчание, мама Леры сдёрнула с него старенькое пальтишко и велела мыть руки. Потом они на кухне ели обжигающий наваристый борщ со сметаной, и у Олега в тарелке оказалась мозговая косточка. Он быстро выхлебал жидкость, и теперь смотрел на эту косточку, не зная, как поступить. Дядька Вадик обычно лупил костью по столу и из неё вываливалась серенькая колбаска костного мозга, он посыпал её солью и втягивал губами прямо со стола с таким оглушительным присвистом-всхрапом, что Олег пугался. Только мозговые косточки не часто бывали в доме Лужских.
  -Ты чего? - толкнула его ботинком под столом Лера, - надо постучать по ложке, а потом, когда эта штука вывалится, есть с чёрным хлебом и солью. Показать?
  И не дожидаясь его ответа, вцепилась в косточку крепкими пальчиками, тюкнула по ложке, потом щедро посолила и сунула Олегу:
  -Вот, ешь, - и он впервые попробовал немного приторное содержимое ложки.
  Кроме борща, было ещё второе блюдо - жаркое с картошкой, и на третье - компот из яблок. Никогда он так не наедался. Сытый, даже осоловевший от съеденного, он вылез из-за стола, вежливо поблагодарил Лерину маму и двинулся за девочкой. Семья полковника снимала у хозяев половину дома. Половина крепкого, ещё немцами построенного дома, состояла из двух комнат и кухни. Вся мебель была хозяйская: платяной шкаф, квадратный обеденный стол, этажерка, диван, раскидистый фикус. На спинке стула висел китель. Как магнитом, его притянуло к золотистым погонам с тремя крупными звёздочками, он тронул одну из них кончиком пальца и, словно обжёгшись, отдёрнул руку.
  -Батин, да?
  Девочка солидно кивнула блондинистой, будто облитой сметаной, головой:
  -Папин.
  -А это что? - он подошёл к этажерке. Там стояла обклеенная ракушками шкатулка, собранная из сшитых между собой цветных открыток.
  -Это мама сделала. Видишь, как она пришила открыточки? А я потом ракушки клеила.
  -Да нет! - досадливо отмахнулся он от рукодельной ерунды, - вот это что?
  Рядом стояла небольшая фигурка из белого металла - ангел, в руках которого была тарелочка, а под нею колёсико. Он таращился на головку в кудряшках с изумительно тонким личиком, на крохотные ручки с изящными пальчиками, на вскинутые крылья, где мастер "прописал" каждое пёрышко, на платьице с кружевным подолом.
  -Это я его нашла, - похвасталась девочка, - набирала в ведёрко песок и наткнулась. Папа говорит, что он из серебра. Красивый, правда? Наверное, он из замка...
  -Угу, - кивнул Олег. Он никак не мог оторваться от фигурки, ему хотелось взять его, погреть в ладонях. Может, тогда грустное лицо ангела повеселеет? Вот тогда-то он и брякнул:
  -А у меня тоже есть замок, - и небрежно добавил: - могу показать...
  Как загорелись любопытством её тёмные глаза! Шли последние дни каникул, Олегу скоро возвращаться в детский дом. Решение пришло мгновенно: идти так идти, немедленно. Там у Олега было убежище, куда он сбегал от вечно орущей на него тётки, от её тычков и подзатыльников. Сухой уголок подвала с чудом уцелевшими сводами и крохотным слуховым оконцем под самым потолком - чем не убежище? Из вывалившихся кирпичей он соорудил подобие стола и скамьи, пристроил рядом откопанное здесь же треснувшее зеркало в бронзовой раме. Это был его уголок, его дом, куда никто не забредал, разве что собака Кукла разделяла его одиночество. Да вот теперь ещё маленькая храбрая Лера.
  Поговаривали, что это замок какого-то высокопоставленного немца. То, что осталось от роскошной постройки, назвать замком вряд ли было можно. И бомбили, и обстреливали тут немилосердно в войну, а потом забросили развалины - не до них тогда было. Народ, переселившийся в эти места из разных областей Союза, потихоньку растаскивал целые кирпичи под свои нужды, а больше здесь ничего и не уцелело.
  Мама с сомнением посмотрела на дочь, когда та спросила, можно ли ей погулять в парке. Но всё же разрешила, правда, с условием, что дети вернутся к сумеркам. До парка пройти всего ничего - метров триста. За разбитой оградой с кое-где уцелевшей покорёженной решёткой до самого дома бушевали заросли одичавшего пейзажного парка. Здесь тона осени так перемешались, словно сумасшедший художник вывалил на кустарник и деревья все свои запасы багровой, золотисто-жёлтой, болотисто-зелёной краски. На пламенеющих ягодами ветках рябины во всю пировали свиристели. По подъездной аллее, среди ям и битого кирпича важно бродили вороны, они поглядывали на детей сверкающими чёрными бусинками глаз и нехотя уступали им дорогу.
  От развалин веяло гибелью и тайной. Ни одной целой стены, ни одной башни - ничего не осталось. Только беспорядочные и безобразные груды битого кирпича. Лера вопросительно посмотрела на Олега, тот усмехнулся:
  -Ты что, боишься? - насмешливо скривился он.
  -Ничего я не боюсь, - отозвалась девочка, - но мама не разрешила лезть в развалины.
  Конечно, Лера трусила. Олег обещал показать замок. Какой же это замок? Но мальчик покровительственно глянул, завернул козырьком назад потрёпанную кепку и полез через груды битого кирпича. Лера задумчиво посмотрела на свои новые ботиночки - на них пока ни царапинки.
  -Ну, ты идёшь? - оглянулся он, - давай руку!
  И Лера решилась. Она топала за ним, оскальзываясь на обломках, упрямо протискиваясь в какие-то щели, уже не думая ни о новеньких ботиночках, ни о нарядном пальтишке. Оказалось, что внутри развалин масса всяких ещё не развалившихся арочек, остатков каминных труб, огромных дыр, в неприятно пахнущей глубине которых мерещились змеиные гнёзда. Олег остановился возле груды чёрного мрамора - всё, что осталось от огромного камина. Он огляделся, прислушался - ни звука. Только мелкий дождь шелестел по камням.
  -Смотри, - он шагнул к резным мраморным осколкам - и исчез.
  Лера открыла рот от изумления. Куда он делся? Она сунулась ближе к мокрому мрамору и ничего не увидела. Как чёртик из коробочки, вновь возник Олег возле разбитого камина.
  -Это я нашёл! - похвастался он, - больше никто сюда не лазил.
  Видимо, здесь когда-то был кухонный подъёмник - одна из механических выдумок архитекторов восемнадцатого века. А мраморный камин служил своеобразным занавесом-декорацией для маскировки этого подъёмника. Можно только представить, как веселился хозяин замка, когда вдруг из полыхающего камина появлялись ливрейные слуги с огромными блюдами под сверкающими крышками. Сам подъёмник, конечно, не сохранился, но винтовая каменная лестница оказалась, на удивление, в очень хорошем состоянии и заметить её случайным взглядом было невозможно.
  -Дай фонарь! - попросил Олег, и Лера протянула ему замечательный фонарик, который она взяла из ящика этажерки, куда папа складывал всякие свои мелочи. Плоский фонарик мог подавать разные сигналы: два ползуночка выдвигали внутри чёрного металлического брюшка красное или зелёное стекло, сзади была приделана кожаная петля для того, чтобы пристёгивать его на пуговицу. Олег посветил широким лучом по ступеням, и Лера боязливо полезла вниз. Подвальные помещения неплохо сохранились, особенно те, что следовали за сырой лестницей. Он уверенно шёл по широкому коридору, то и дело сворачивая вправо или влево, они пролезали в неизвестно зачем пробитые в стене дыры, пока не добрались до квадратной комнатушки.
  Тут было чисто, сухо и почти темно. На недосягаемой высоте тускло светилось слуховое окно.
  -Как ты нашёл это? Здесь же темно! - повернулась она к мальчику.
  Тот пожал плечами:
  -А я в темноте всё вижу. Как кошка.
  Лера восхитилась:
  -Вот бы и мне так! Я, когда темно, ничего не вижу. Ой, что это? - она вздрогнула.
  В первый момент они даже не поняли, что произошло. Грохнуло так, что в ушах загудело.
  -Что это? - глаза Леры сделались круглыми.
  -На полигоне, наверное, чем-то грохнули, - по спине пополз холодок, он не отрывал глаз от вывалившихся прямо над входом нескольких камней, и потянул Леру за руку: - надо выбираться.
  Даже устоявший под огнём артиллерии и выживший под налётами авиации подвал тряхануло так, что из высокого свода вывалился кирпич и с глухим стуком шлёпнулся в центре комнаты. А потом камни разом обрушились, словно ждали, чтобы их подтолкнули. Дети едва-едва успели отскочить к стене. Ещё был шанс протиснуться в оставшуюся щель, но тут грохнуло ещё раз, да так, что со сводов посыпалась кирпичная кладка, обнажив бетонное перекрытие. Теперь всё пространство на две трети было завалено горой целого и битого кирпича. Они оказались в ловушке. Больше всего Олег боялся, что Лера начнёт плакать, кричать, но девочка молчала. Только её огромные глаза из-под льняной чёлочки с надеждой смотрели на Олега, и взгляд этот говорил, что ему доверяют и на него надеются.
  -Мы теперь отсюда не выйдем, да? - дрожащим тоненьким голоском спросила Лера.
  -Конечно, выйдем, - как можно уверенней ответил он. Но прозвучало это не очень убедительно. И сразу стало как-то холодно, и захотелось пить. Олег велел погасить фонарик. Пока ещё сверху просачивался тусклый свет, можно поберечь батарейку. Мальчик усадил Леру на кирпичную лавку, а сам, осмотрев груду кирпича, начал разбирать завал. Несколько минут Лера наблюдала за ним, потом тоже стала оттаскивать тяжёлые кирпичи к противоположной стенке. Они молча таскали и таскали тяжеленные изделия немецких гончаров, пока не выбились из сил. Лера посветила на кучу кирпичей, молча отошла к стене и села. Олег решил залезть на самый верх груды и кидать кирпичи вниз. Дело пошло. Потом он слез и перетаскал сброшенное под стену с оконцем. Он проделал эту операцию несколько раз. Руки дрожали и уже не удерживали кирпич. Он дотащился до ящика и свалился без сил. Теперь Лера подбирала и таскала кирпичи. Но и она занималась этим недолго. Всё это время дети не разговаривали, работали молча. Пить хотелось до рези в сухом горле. И писать тоже хотелось. Олег угрюмо посмотрел на девочку:
  -Ты вот что, иди туда, за кучу. Я не буду смотреть, - и отвернулся. Пока Лера журчала за кучей кирпича, он придумывал, как выбраться отсюда. Но ничего не придумал, кроме того, что надо разбирать завал.
   Он тоже навестил тёмный угол за кирпичами и снова полез наверх. Подошла Лера и забралась на кирпичи. Теперь они распределили работу: Олег сбрасывал кирпичи - Лера отдыхала. Потом Лера перетаскивала их, отдыхал Олег.
  -Ты не бойся, - вдруг сказала Лера, - нас найдут. Папа найдёт. И мама тоже.
  Он кивнул, но в подвале уже было настолько темно, что Лера этого не увидела. Через час стало ясно, что через прежний ход им не выбраться. Видимо, что-то нарушилось в каменной кладке. Неожиданно со сводов опять обрушилась груда кирпичей. Олег едва успел увернуться, он скатился вниз с самого верха каменной горки, больно ушибся и чуть не завыл от досады: вся работа насмарку, теперь гора стала ещё больше. И ещё эти сыплющиеся сверху кирпичи так и норовили дать по голове - совсем плохо. Он присел рядом с Лерой, тоскливо оглядывая когда-то такое надёжное убежище. Так ему во всяком случае казалось раньше. Фонарь стал бесполезным, он теперь светился чахоточной точкой, не давая никакого света.
  Олег прикинул высоту стены. Если сделать площадку из кирпичей, можно протолкнуть Леру в слуховое оконце - она маленькая, протиснется. А потом уж и он за нею. Если успеет - вон как кирпичи падают, как бы весь подвальный свод не рухнул!
  Лера спала, свернувшись калачиком на кирпичной лавке. Олег тронул девочку за плечо:
  -Лера, вставай! Надо выбираться.
  Девочка открыла глаза. Она так устала, перетаскивая кирпичи, так изранила свои руки, что хотелось только одного: забраться к маме на колени, прижаться к ней и выплакаться, да так, чтобы мама гладила по голове тёплой ласковой ладонью и ворковала, ворковала над нею
   Ко всему, в отличие от Олега, Лера почти ничего в кромешной темноте не видела. Но раз сказали - выбираться, значит, так надо. Он уже строил площадку для придуманного сооружения.
  -Я тебя не вижу, - всхлипнула Лера.
  -Тут я, - отозвался он.
  -Ты говори со мною, - попросила Лера, - тут, наверное, крысы. А когда ты говоришь, я не боюсь.
  Его задумка удалась. Частично. Ему удалось пропихнуть девочку в оконце только наполовину. Олег похолодел, когда услышал, как она заверещала-завыла, застряв в дыре. И тогда он зажал в ладонях её ступни в исцарапанных ботинках и что было сил толкнул её наружу. Лера пробкой вылетела из подвала, но Олег не удержался на шатком сооружении и с грохотом покатился вниз, больно ударившись плечом, да ещё и кирпичи посыпались и завалили его почти полностью.
  
  -...слушай, - голос девушки вывел его из воспоминаний, вернул в реальность, - ты слышишь меня? Зову, зову, а ты не отвечаешь... Я хотела спросить, когда у тебя день рождения, какое у тебя отчество и как зовут твою маму? Это для церковной записки надо.
  Воспоминания настолько захватили его, что он не сразу понял, что от него требуется:
  -7 января, отчество - Францевич, а мама - Маргарита, - с педантичной последовательностью ответил он.
  -Не может быть! И ты молчал! - возмутилась Лера, - мы Рождество отмечали, а это ещё и твой день рождения был. Тридцать лет! И до чего же ты скрытный, Олег Францевич Энгельгардт, - и обиженно замолчала.
  Олег не стал виниться, ему сейчас и говорить-то совсем не хотелось. Они шли по улице Пестеля, в конце которой уже виднелась громада собора. И его вновь стали затягивать воспоминания.
  
  ...Кто-то сбрасывал с него камни, от их стука Олег пришёл в себя. Пока они с Лерой возились с кирпичами, ему было жарко, и он снял пальто. Но теперь подвал вытягивал из него тепло, по окоченевшему телу пробегала судорожная дрожь, вызывая жгучую боль в ушибленной руке. Олега не беспокоила темень подвала, он видел в темноте так же хорошо, как и днём. Или почти так же. Во всяком случае разглядеть фигуру высокого мужчины для него не составило труда.
  -Ты кто? - его голос - слабый, дрожащий - поглотила темнота.
  Мужчина распрямился, посмотрел на мальчика светлыми глазами:
  -Человек, - он опять занялся камнями.
  Мальчик присматривался к странному мужчине и почему-то чувствовал страх. Глаза Олега следили за серыми рукавами его пальто, за поблёскивающими на плечах серебристыми витыми шнурами погон.
  -Откуда ты взялся? - не отставал Олег, - шинель... У нас нет таких!
  -Это так важно? - мужчина уже откопал его и теперь осторожно ощупывал ноги, живот, голову, добрался до ушибленной руки, и Олег взвыл от боли, - ясно. Я сейчас перенесу тебя под стенку и займусь рукой. Не бойся, я доктор.
  -Ты немец? - догадался по небольшому акценту мужчины Олег, - прячешься здесь в развалинах? Война давно кончилась, а ты прячешься?
  -Ни от кого я не прячусь, - мужчина подхватил мальчика и перенёс его в сравнительно безопасное место - под стенку, усадил на Олегово пальто. Потом сбросил с себя шинель и прикрыл его чуть не до подбородка. Перед носом у Олега оказались те самые серебристые - не наши! - погоны. На одном из них золотая змейка обвивалась вокруг палки. Мужчина невозмутимо отцепил от погона змейку:
  -Вот, держи. Тебе сейчас будет больно, но эта змея возьмёт на себя твою боль.
  -Что это? Зачем змея? - Олег зажал в кулаке змейку.
  -Это посох Асклепия. Был такой древний бог медицины, а змея... она и убить может, и лечить людей её ядом можно, - тут он что-то сделал с рукой Олега, тот заорал благим матом и весь взмок от боли. Странный доктор связал концы своего шарфа и надел Олегу на шею, осторожно просунул в кольцо больную руку, - теперь тебе станет легче. Конечно, рука поболит ещё...
  Олег постарался отодвинуться от немца, сбросил шинель:
  -Ты фриц! Фашист! Все фрицы - фашисты!
  Мужчина пожал плечами:
  -Не все немцы - фашисты. Я всегда лечил людей и никого не убил. И почему Фриц? Меня совсем не так зовут... - тут он задумался, - только я не знаю, как меня зовут. Я вообще о себе ничего не помню.
  -Но ты же помнишь, что лечил людей, - удивился такой избирательности мальчик.
  -Да, это помню. И ещё песню, - и он не пропел, а проговорил на немецком то, что мама Олега всегда пела по-русски:
  -И когда твой милый голос призовёт,
  То даже из могилы он подымет, приведёт.
  И тень моя тогда опять
  Как прежде сможет рядом встать
  С тобой, Лили Марлен.
  -Мама это всегда пела, - отозвался Олег, от усталости, от всего пережитого у него наступила парадоксальная реакция: глаза стали слипаться, сон накатывал на него, и уже не было сил бороться с ним.
  К утру Олега вытащили из подвала. Солдаты расширили слуховое оконце, один из них свесился наполовину внутрь, подхватил мальчишку, и солдаты вытянули своего товарища за ноги наружу, заодно и Олега. Совершенно одуревший от боли и всех событий, он тем не менее поискал глазами странного немца, но не нашёл.
  Уже став взрослым, он задумывался, что это тогда было в развалинах? Но ответа так и не нашёл, хотя золотая змейка никогда не покидала его, она стала его талисманом. Может, это она ему подсказала, что нельзя было тогда летать над джунглями, отложить надо тренировочный полёт? Он сам не знал, как это произошло, но вдруг, внезапно ему стало ясно: лететь не следует ни в коем случае. Что это было? Предчувствие? Интуиция сработала? Он, материалист чёртов, заставил себя проигнорировать сигнал судьбы, по-глупому внушил себе, что нечего обращать внимание на всякие паранормальные намёки, а попросту - дурацкие игры усталого воображения.
  Меньше всего он думал о своих предчувствиях, когда тянул из кабины отяжелевшее тело переломавшего руки-ноги майора Гордеева. Лицо Олега заливала кровь из раны на голове, в глазах то двоилось, то троилось, но он упрямо выгребал к берегу, намертво вцепившись в ремень на комбинезоне майора. Там было глубоко, в этой мутной жёлтой речушке. Если бы не протянутая вовремя рука неизвестно откуда взявшегося немца, они бы потонули прямо в паре метров от берега. И вновь Олег не смог найти ответ на главный вопрос: кто же он, этот странный помощник? Но он был. И теперь Олег знал, что видел его не только он. Его видел майор Гордеев. Или они оба сумасшедшие, и подвержены галлюцинациям. Такая навязчивая долговязая галлюцинация в офицерской шинели времён третьего рейха, обладающая крепкими руками и знаниями полевого врача...
  Правда, несчастный случай привёл его к Калерии. Или это счастливый случай? Его поместили в неврологию. Тогда он ещё всё видел, только время от времени начинало двоиться в глазах, а потом он вдруг проваливался в странное состояние ни сна, ни бодрствования - он отключался. Всё это напоминало каталепсию, но с какими-то стёртыми симптомами. Однажды он открыл глаза и - о чудо! - увидел её - девочку из своего детства, одно из самых светлых и одновременно самых тяжелых воспоминаний.
  -Лера... - прошептал он в милое знакомое лицо.
  Девочка, давно ставшая взрослой женщиной, удивилась:
  -Вы меня знаете? - тихим, тем самым голосом из детства, спросила она, - мы встречались?
  И склонилась к нему, осторожно, почти нежно, обхватила ладонями его голову, вглядываясь в его сияющие детским восторгом прозрачные глаза.
  -Мы встречались, ещё как встречались! - блаженно улыбнулся он, - в Калининграде. Ты тогда ещё букву "р" не выговаривала. Всем говорила, что тебя зовут Лела. А помнишь, как мы в бочке кораблики пускали? А потом так вымокли, что твоя мама нас сушила на кухне и кормила борщом. И мне попалась мозговая косточка, и ты показала, как надо стукнуть её о ложку. В комнате висел китель твоего отца с полковничьими погонами. И я дотронулся до звёздочки... Твой отец отбил меня, когда тётка "воспитывала" палкой. Как он, твой отец? Наверное, уже генерал?
  Лера покачала головой:
  -Уже нет ни папы, ни мамы. Но как ты хорошо всё помнишь, Олег! Замечательная память. Удивительная!
  Олег помолчал, вздохнул, снова заговорил, лихорадочно блестя глазами, и почти бессвязно:
  -Тогда меня все звали не Олегом, а Алькой. Ещё бы мне не помнить моего ангела-спасителя! Если бы ты не сообщила, где нас завалило, я бы там так и остался, в том старом подвале. А помнишь, как ты застряла в окошке? Натерпелись мы тогда страха... Ты спасла меня. Такая маленькая, беленькая. Я даже цвет твоего пальтишки помню: зелёный, а шапочка у тебя была... ты её называла капором, оранжевая. Новые ботинки изодрала вдрызг о кирпичи. Как же я хотел увидеть тебя! Письмо написал. А потом вспомнил, что ни фамилии, ни адреса не знаю. Рыдал как маленький, когда тебя увезли родители, прямо из больницы увезли. Знаешь, я всегда тебя искал, ты стала для меня чем-то вроде мечты, моя маленькая девочка Лерочка.
  Женщина растроганно улыбнулась:
  -Я уже давно не маленькая девочка. И коллеги зовут меня Калерией Яковлевной. Никто не называет меня Лерой. Я - Каля. Но ты - мой старый друг и, если хочешь, зови меня так, как тебе больше нравится. И ещё я капитан медицинской службы и твой лечащий врач. Не испугался?
  -Каля? Это тоже неплохо, - согласился он, только теперь заметив её подогнанный по фигуре белый халат и шапочку, - теперь я должен обращаться к тебе по-другому, товарищ капитан медицинской службы?
  -Для Альки я сделаю исключение и не стану думать о субординации, - она погладила его по горячей руке, - как хорошо, что мы встретились! Теперь ты поможешь мне вылечить тебя, правда?
  
  -Олег, кого мне включить в поминальную записку? - Лера вопросительно посмотрела на Олега. Он опять ушёл в себя и с трудом вернулся в реальность. Подумав, ответил:
   -Марфу, Констанцию, - поколебался и добавил: - Франца.
  В соборе он успокоился, стоял в левом приделе, сосредоточенно размышляя о чём-то своём. А может, молился? Губы беззвучно шевелились - Лера ни слова не разобрала. Выходя, бросил непонятную фразу, говорящую о чём-то подсознательно не дававшем ему покоя:
  -Ненавижу 30 января, плохо мне всегда в этот день.
  И Лера стала гадать, что плохого для него может быть связано с этим ничем не примечательным днём. Но ничего не придумала.
  
  Наступил февраль и покатил к весне. За неделю до двадцать третьего февраля в квартире появился юркий полноватый молодой человек в дымчатых очках. Снимая пальто в передней, Лера заметила чужое кожаное чёрное пальто. И хотя оно по виду было совсем новое, от него почему-то пахло псиной. Она брезгливо перевесила своё пальто на дальний крюк, подальше от чёрной кожанки. Анна Сергеевна, возившаяся на кухне, презрительно поджала губы:
  -Опять явился этот, из концертной бригады. Сейчас Олега уговаривает, а потом на разбитом автобусе потащит по сельским клубам да домам культуры петь.
  -Вы думаете, Олег согласится?
  -А чего думать? Катерина днём залетала. Не просто так - бывшего мужа повидать. Тысячу раз была права Марфа Аркадьевна, когда старалась реже с ней встречаться. Однажды вырвалось у неё, мол, как мог Олег - разумный человек - жениться на этой неуёмной, пустой женщине. Вот уж пиявка ненасытная! Теперь ей, видишь ли, репетитор понадобился, чтобы Кирюшу по школе подтягивать. А какой может быть репетитор, если ребёнок только в первом классе учится? И ведь добьётся своего!
  -Я могла бы с Кирюшей заниматься, - задумчиво сказала Лера, - и денег мне не надо. Только спрошу у Олега, может, он будет против. Где она живёт?
  -Где-то у Пяти углов...
  -Ну вот, это близко. Всего-то Фонтанку перейти, - обрадовалась Лера, - вы скажите ей, что я позанимаюсь с мальчиком.
  -Сказать-то можно. Отчего не сказать? - скептически покачала головой почтенная дама, - только ей удобнее с чужим учителем договориться, не с тобой. И содрать с Олега побольше.
  -И всё же, поговорите с нею, - попросила Лера.
  Всё получилось, с точки зрения Леры, просто замечательно. Катерина, едва услышала от Анны Сергеевны о готовности Леры помочь мальчику, вцепилась в это предложение обеими руками, назначила три дня занятий в неделю, но поставила обязательное условие, чтобы Олегу ни под каким видом не сообщали, кто репетитор. Сёстры-близнецы возмутились было, но Лера уговорила их, напирая на то, что это единственная возможность помочь гордецу-соседу материально.
   И занятия начались. Теперь Лера после работы бежала к Пяти углам. Сначала она предполагала, что надо с Кириллом заниматься серьёзно, но вскоре заметила: мальчик сообразительный, способный и ни в каких понуканиях не нуждался. И репетиторство было лишним. Здесь не репетитор был нужен, а простое человеческое участие, доброта и внимание матери. Тогда она решила взять на себя функции гувернантки. Как только Кирилл доделывал уроки, Лера просматривала прописи и тетради, они собирали портфель на следующий день, а затем читали по очереди вслух разные книжки. Она приучила маленького Энгельгардта записывать в толстую тетрадку впечатления о прочитанной книге и обязательно рисовать какой-нибудь эпизод. Постепенно тетрадь заполнялась записями и иллюстрациями, читать и пересматривать их было одно удовольствие. Они хохотали до слёз, вспоминая любимые места в книжке. Были, конечно, и грустные книги. Такие, как "Рыжик" Свирского, или "Без семьи" Мало. Кирилл подавался немного вперёд и, даже если очень хотел спать, зевал и тёр глаза, выпрямлялся и внимательно слушал. Голос Леры дрожал, когда она читала о гибели Полфунта, а Кирилл сердито кусал губы, упорно глядя в сторону, так, чтобы она не увидела полные слёз глаза.
  Странно, но Лерино репетиторство не помешало Олегу проездить весь март по расхлябанным дорогам области. Разболтанный автобус подвозил его к Капелле к середине ночи. Лера прислушивалась, ждала почти неслышного щелчка замка входной двери, лёгкой возни в коридоре у вешалки. У неё не получалось уснуть, пока он колесил по области. Воображение рисовало неотапливаемые деревенские клубы, колдобины и ледяные торосы на дорогах, пьяных водителей и разбитые машины. К возвращению Олега она успевала прибрать в его комнате, ставила на ломберный столик стакан молока и бутерброды - знала, что в очередном доме культуры не озаботятся ужином артистов, но водочку не забудут поднести. Олег не пил. После того случая, когда Лера тащила его, как мешок с картошкой, он ни разу не позволил себе ничего подобного.
  Валентина Сергеевна не выдержала и устроила Лере выговор, потребовав хоть немного думать и о себе, а не только об Олеговых делах. Это было странно. Обычно смешливая и сентиментальная - этим она отличалась от сестры, - Валентина сердито хмурилась, поджимала губы точно так же, как её близняшка:
  -Ты на себя давно в зеркало смотрела? От тебя скоро одни очки останутся, - качала она головой, - что ты всё вокруг него прыгаешь?! У тебя что, своей жизни нет?!
  -Мне не трудно, - вяло отбивалась Лера, думая про себя: "У меня нет своей жизни. Вся моя жизнь - это он, и другого мне не надо".
  -Вижу я, как тебе легко... С Кирюшей занимаешься, чёртовы ремни клепаешь, комнату ему убираешь, бельё в стирку носишь, а ещё музей, родители и Володя со своим ангелом несравненным. Ты же есть перестала! Чего ты добиваешься? Свалиться от переутомления хочешь?
  "Я хочу не думать о нём", - отчаянно билось в голове Леры, она слабо улыбнулась:
  -Валентина Сергеевна, кто же ему поможет, если не мы?
  -Вот-вот! И некому позаботиться! А Катерина? А о Калерии-кавалерии забыла?
  -Ну... Катерина...
  -То-то, что ну! - она хлопнула крышкой кастрюльки, в которой разогревался суп для Офелии, - Катерина та ещё штучка. С ней нельзя ни о чём договариваться. Вот погоди, она ещё тебя подставит. Задумает интригу какую-нибудь и подставит, эта театральная штучка. А ты знаешь, что она уже на днях прибегала? Примчалась, вся такая лисичка лисичкой. День театра, говорит, неужели ты меня, Олежек, и не поздравишь? Мы бы, говорит, с Кирюшей в мороженицу сходили, - Валентина Сергеевна изобразила сладенький тон Катерины, - и он, Олег, конечно, ей всё, что в артели получил, тут же отдал...
  -Вы что тут шумите? - появилась на кухне Анна Сергеевна, и Лера мысленно застонала, потому что догадалась: сейчас они обе возьмутся за неё. И не ошиблась.
  Анна Сергеевна мгновенно оценила ситуацию:
  -Ты уж прости, Лера, не привыкла я ходить вокруг да около, но нельзя так себя вести...
  Лера с достоинством выпрямилась, сёстры переходили зыбкую границу, когда их дружеское ворчание вторгалось на запретную для всех территорию.
  -Нельзя так себя недооценивать, - как можно мягче выразилась Анна Сергеевна, - думаешь, мы не видим, что для тебя один свет в окне - Олег? Он чудесный человек, и при этом очень привлекательный, но, как бы тебе объяснить, мы все избаловали его... С тринадцати лет вокруг него, как наседки, вьёмся. Как думаешь, привык он? Нет, он, конечно, не эгоистичен, но он мужчина, и женская забота для него - привычное дело. Он и не замечает её, твою заботу-то.
  -И не надо. Мне не нужно, чтобы он замечал, - пробормотала Лера, - и потом он всегда благодарит, когда мы встречаемся.
  -Вот не хочешь ты понять меня! - она с досадой всплеснула руками, - тебя благодарит, словно домработницу, и убегает к этой своей капитанше. Уж она-то не станет полы мыть в его комнате да пыль вытирать, не побежит с Кирюшей уроки делать. Она, видишь ли, не рабочая лошадка, она - декоративная женщина, для красоты.
  -Они с детства знакомы, - не очень уверенно возразила Лера, - она его из завала в подвале вытащила, и потом, после аварии, лечила.
  -Да знаем мы эту историю с подвалом, - отмахнулась Анна Сергеевна, - что-то там Олег не договаривает. Пили мы как-то все вместе чай, и Олег стал вспоминать Калининград, её родителей, соседский двор. Так знаешь, как она на него цыкнула, мол, нечего тут вечер памяти устраивать. Нам даже неловко стало.
  -А что Олег?
  -А что Олег? Ничего. Только улыбнулся своей застенчивой улыбкой и стал наигрывать что-то на аккордеоне. Он ей всё прощает, а она вертит им как хочет.
  -Ты думаешь, почему он так в консерваторию рвётся? - заметила Валентина Сергеевна, - он решил, что Кавалерии стыдно с ним появляться в её докторском кругу.
  -Какая ерунда! - возмутилась Лера.
  -Не ерунда! Он стесняется своей артельной работы. Ты что, не замечала этого? Он же гордый, решил, что инвалид-артельщик - не пара красавице-докторше. А если закончит консерваторию да станет с концертами выступать - он уже не будет артельщик, он станет музыкантом, певцом, а это уже совсем другое дело. Вот и старается для своей Калерии.
  -Ну и пусть, - упрямо тряхнула густыми иссиня-чёрными волосами Лера, - как вы не понимаете?! Да я готова всю жизнь полы в его комнате драить только за то, что он Володю из тонущего самолёта вытащил! И ещё... - она осеклась, посмотрела на ожидающих продолжения фразы сестёр, помотала головой и замолчала.
  -Так я и знала! - стукнула по колену кулаком Анна Сергеевна, - есть что-то ещё. Но ты, конечно, ни за что не скажешь?
  -Нет, - отрезала Лера.
  -Ну и не говори, - поджала губы Анна Сергеевна, - да пойми же ты, дурочка, нельзя так унижать себя! Ладно, ладно, не вскидывайся! Мы же тебя предупреждали. Что же ты? Теперь так и станешь в его тени прятаться?
  -Это никого, кроме меня, не касается. И потом, может мне нравится быть в его тени?! Laisse-moi devenir l'ombre de ton ombre, l'ombre de ta main, l'ombre de ton chien, ne me quitte pas ... - прошептала Лера и пошла к себе. Этот разговор совсем выбил её из колеи, ей хотелось уткнуться носом в спинку дивана и спрятаться за опущенные веки. Но в голове упорно вертелись слова Жака Бреля: "Laisse-moi devenir l'ombre de ton ombre, l'ombre de ta main, l'ombre de ton chien, ne me quitte pas ..." - "позволь мне стать тенью твоей тени, тенью твоей руки, тенью твоей собаки, не покидай меня...".
  
  Апрель принёс новые события в семьи Федосовых-Гордеевых. Генерал-майор Федосов подал рапорт на демобилизацию. Что-то не заладилось у него с новым руководством, и он принял решение, сто раз обговорив его с вечным другом Романом Кузьмичом. И пока мужчины в траурном молчании потягивали в кабинете коньяк, женщины на кухне тяпнули на радостях бутылку красного вина. Лидия Леонидовна мечтала о "свободе", спала и видела мужа не в привычном мундире, а в обычной гражданской одежде. Они тут же обсудили ситуацию и придумали, чем занять праздных мужиков. Их коварный план состоял всего лишь в приобретении дачки где-нибудь на Карельском перешейке. Будет дача, а уж дела там найдутся для всех. И они начали действовать. Подключили Володю и Леру, ездили смотреть участки, перебрали разные варианты. И нашли то, что понравилось всем. В Репино за железной дорогой среди ветеранских государственных однотипных летних дачек затерялся домик с двумя верандами. Это было просто чудо какое-то, что его не успело прибрать к рукам местное руководство. И пошло! Теперь в доме говорили только о строительных проблемах и о ценах на строительные материалы. Скучать от безделья было некогда.
  А тут ещё и Володя сообщил родственникам, что сделал предложение, пока неофициально, Асе Пименовой и та вроде бы благосклонно кивнула в ответ. Для официального предложения был назначен день Космонавтики - суббота 12 апреля. В назначенный день в Асиной коммуналке случился небольшой переполох: три офицера, все статные и красивые, в парадных мундирах, при сиянии золотистых погон со звёздочками окончательно смутили женщин Пименовых. А уж когда Володя - вот уж любитель театра! - в присутствии всех родственников с обеих сторон попросил руки Аси, открыл бархатную коробочку, и вручил её порозовевшей от общего внимания девушке, - все прямо чуть слезами не облились от умиления.
  Леру это привело в восторг, и она простила Володе некоторую театральность. Она с удовольствием смотрела, как Ася осторожно, словно это живая бабочка, и она, вспорхнув, может покинуть её, приняла коробочку с кольцом, оглянулась на мать и бабушку, тряхнула рассыпанными по плечам волосами и, непокорно вскинув подбородок, с вызовом ответила:
  -Я принимаю предложение Володи, - потом она всё-таки подняла лицо к нему и повторила: - я принимаю твоё предложение.
  В этот момент майор Гордеев вдруг почувствовал странное ощущение тепла и нежности, оно поднялось откуда-то из груди к горлу, потом к глазам и они повлажнели. "Только не хватает горючую слезу уронить", - попытался цинично подумать он, но ничего не вышло: глаза его были, что называется, на мокром месте.
  
  Неделю спустя Ася появилась в обеденный перерыв в отделе у Леры. Добыла традиционную пачку печенья из кармана и уселась на стул, уныло глядя в окно. Что-то не больно весёлый вид у счастливой невесты, подумалось Лере, но она как ни в чём не бывало заварила чай, налила в чашки и вопросительно посмотрела на печальное создание.
  -Он меня не любит, - вдруг заявила Ася, - он передумал.
  -Интересно, - протянула Лера, - и с чего бы это?
  -Вот скажи, что бы ты делала, если бы была влюблена и он к тебе пришёл?
  -Не знаю, - Лера была не очень уверена, что правильно поняла Пименову, - пили бы чай? Разговаривали?
  Ася посмотрела на подругу, как на дурочку:
  -А обнять? Поцеловать? Ну и... - она посмотрела в сторону, - мало ли...
  -Ты хочешь сказать, что Володя ведёт себя излишне сдержанно? - догадалась Лера.
  Ася печально вздохнула.
  -Мы вчера пили чай на Ждановке. Володя пригласил. Сначала я ломала голову - идти или нет. Потом подумала, что он же мой жених и нечего о всякой ерунде размышлять. В конце концов, у нас через три недели свадьба. И что это за условности такие, если люди любят друг друга? И пошла. Даже взяла ночную рубашку - сунула её в сумочку. Лера, мы пили чай с пирожными и сидели на "пионерском" расстоянии друг от друга. Потом он, конечно, поцеловал меня, а дальше... - Ася чуть не плакала.
  -Неужели Володя повёл себя грубо и неделикатно? - ужаснулась Лера.
  -Дальше случилось ужасное: он выставил меня вон, - и она заплакала.
  -Что, прямо на лестницу? Совсем?! - испугалась Лера.
  -Совсем. Помог мне надеть пальто и отвёз домой, - она шмыгнула носом, - он не любит меня! Я ему не подхожу. Но долг чести не позволяет забрать данное слово.
  Лера покачала головой: мне бы твои заботы!
  -Асенька, - мягко начала она, - всё у вас с Володей будет хорошо. И он не просто любит тебя - он тебя обожает. Поверь мне, уж я-то немного знаю его характер. И хочешь совет? Не торопи события. Всё у вас образуется.
  -Ты, правда, так думаешь? - заплаканные Асины глаза засветились надеждой.
  Лера обняла её, и они непонятно, почему обе тихонько заплакали.
  Теперь Ася таскала с собой Леру по магазинам в качестве консультанта. Она получила в ЗАГСе талоны в свадебный салон, перемерила там все платья и приняла решение: шить свадебный наряд ей будет Володина мама. Продавщица в отделе пыталась уговорить Асю примерить фату, но та с ужасом отшатнулась, заявив, что это плохая примета и что вместо фаты она уберёт голову цветами. Она купила дефицитные белые туфли-лодочки, смущаясь, выбрала ажурное бельё и парочку симпатичных ночных рубашек.
  Асины хлопоты немного отвлекли Леру от печальных размышлений и заняли всё свободное время. Она почти не виделась с Олегом, он целыми днями пропадал то в консерватории, то у Калерии. И всё же накануне Первого мая она стала невольным свидетелем его разговора с Катериной. Лучше бы она его не слышала. Олег как обычно занимался, Лера уже привычно возилась с артельным заданием.
  Катерина вёрткой змейкой ввинтилась в приоткрытую дверь, огляделась, недобрым образом прищурилась:
  -Миленько тут у вас стало, - кисло оценила она перемены в комнате Олега, её острые любопытные глаза остановились на Лере, и она понимающе ухмыльнулась. Отчего-то это показалось обидным, Лера вспыхнула, тотчас встала с расшатанного стула и двинулась к двери, бросив:
  -Я поставлю чайник.
  На кухне она не торопилась, дождалась, пока вскипит чайник, тщательно заварила чай. Определила на поднос посуду, не забыла вазочку с вареньем, салфетки и потащила к Олегу. Там было шумно. Катерина просила деньги. Не просила, а требовала, громко и настойчиво:
  -... ты же перед праздниками станешь ездить с концертами. Так почему не хочешь выделить на собственного ребёнка часть гонорара? Откуда в тебе вдруг взялась такая жадность?! - возмущалась она.
  -Я больше не езжу с концертами, - устало отвечал ей Олег, - в начале мая у меня важное прослушивание. Мне нельзя рисковать.
  -Да какой там риск! - фыркала Катерина.
  -Эти концерты "левые", и за них можно получить по полной программе. Я уже отказался от них, совсем. Всё, что я могу тебе предложить, это заработанное с помощью Леры в артели в конце месяца. С пенсии ты уже всё забрала.
  -Нужны мне эти копейки! - вспылила Катерина и буквально зашипела, чуть ли не выпустив когти.
  Лера кинула быстрый взгляд в сторону Олега. Он стоял внешне спокойный, но по тому, как напряжённо сжался его рот, как он скрестил руки на груди, Лера поняла: он стыдится происходящего. И ещё Лера поняла, что ему стыдно не за хабалистую красавицу Катерину - её-то он хорошо знал. С угрюмой убеждённостью он стыдился себя, признав правоту бывшей жены. В очередной раз Олег убедился, что он - плохой, недостойный отец, который не может сделать для собственного ребёнка даже такой малости, как всего лишь обеспечить его необходимым.
  -Простите, я случайно слышала ваш разговор, - извинилась Лера, - может, я могу помочь? - и получила недоумённый взгляд Катерины, как бы вопрошающий: "Ты что - идиотка?".
  -Нет, - отрезал Олег, - ты не можешь помочь. Это только моё дело!
  Лера вздрогнула, опустила голову и быстро вышла под насмешливым взглядом Катерины. Та ещё пошумела и убралась, хлопнув дверью. Через минуту в дверь стукнул Олег и позвал на чай.
  -Наверное, всё же придётся съездить пару раз, - хмуро процедил Олег с виноватым видом. Вообще-то он пришёл извиниться: Лера хотела помочь, а он грубо оборвал её.
  -Какая такая необходимость возникла? - Лера сделала вид, будто ничего особенного не произошло, не было с его стороны ясного намёка не лезть в личную жизнь. Сиди молча и знай своё место - вот как надо было это понять. Она поняла. И она смолчала, проглотив обиду и признавая своё очередное поражение, прощая ему то, что ни за что и никогда не простила бы другому человеку. Намазала булку вареньем и сунула ему в руку.
  -Какая необходимость? Ничего нового, просто отец я никудышный. Всё как обычно: надо расплатиться с репетитором, - пожал он плечами, - вот ты скажи, что это за репетитор такой - каждое занятие дороже предыдущего? Интересно бы встретиться и поговорить.
  Лера замерла. Репетитор?! Насколько она знала, кроме неё, с Кириллом никто не занимался. Но она-то денег за занятия никогда не брала!
  -Так это ты на репетитора собираешься заработать? - на всякий случай осторожно уточнила она севшим голосом, сильно заикаясь.
  -На него, - кивнул Олег и участливо спросил: - ты что, простудилась?
  -Вроде, нет.
  -Пойду звонить администратору...
  -Нет, не надо! Не делай этого! Это плохо! Вдруг ты простудишься, или ещё что-нибудь? А Иван Сергеевич? Он рассердится, твоё прослушивание много значит не только для тебя, но и для него.
  -Ничего со мной не случится. Не в первый раз уже катаюсь. Сама подумай: ребёнок занимался, вроде результат хороший. Стал книжки читать, рисовать. Катерина мне рассказывала, хвалила репетитора. Говорила, что опытный педагог, знает, как с детьми разговаривать. Кирилл слушает её, не капризничает. Только уроки стоят дороговато. Ничего удивительного, коли это хороший учитель и она нарасхват. За работу надо платить, даже если эта учёная личность требует неподъёмную сумму.
  И тут Лера выпалила:
  -Олег, эта учёная личность - я, - она умолкла, давая ему время осознать услышанное, - это я занималась с Кириллом всё это время, - и с ужасом увидела, как меняется лицо Олега.
  Он не сразу понял, но когда сообразил, о чём идёт речь, гримаса брезгливости исказила его красивое лицо, глаза презрительно сузились.
  Лера заторопилась, но выбрала не те слова:
  -Ты неправильно понял... мне не нужны деньги...
  Он резким жестом остановил её:
  -Я всё правильно понял. Ты всего лишь подрабатывала, тебе, как и всем, нужны деньги, - почему она слышала в его тоне обвинение? Вроде бы он ничего особо обидного пока не сказал? Олег продолжил: - деньги ты заработала честно. Договорилась с Катериной и занималась. В этом ничего плохого нет. Только я бы хотел, чтобы впредь, - голос его обрёл неприятную металлическую жесткость, - впредь меня ставили в известность о подобных действиях. И считались с моим мнением. Я всё-таки имею какое-то касательство к своему ребёнку, и должен знать, чем он занимается и с кем. А ты... ты решила, что, если мы в дружеских отношениях, то можно не считаться со мною. Ты почему-то решила, что можешь вмешиваться в мою жизнь. Но позволь тебе напомнить: мы не настолько в коротких отношениях, чтобы ты позволяла себе подобные действия.
  Щёки Леры пылали, словно ошпаренные. Она искала и не находила нужные слова, чтобы оправдаться. И нужны ли оправдания? Ошеломлённая, она вскинула ресницы:
  -Зачем так сердиться... в конце концов я всего лишь уроки делала с мальчиком, а не учила его воровать! - попыталась отбиться она. Но лишь подлила масла в огонь.
  -Не делай вид, что не понимаешь, о чём идёт речь, - взвился он, - на всякий случай объясняю. Я был глуп и доверчив. Рассказывал тебе то, что никому, даже Калерии, не говорил. И что же? Ты воспользовалась моей доверчивостью. Почему-то решила, что тебе разрешено больше, чем другим. Тайком сговорилась с Катериной... Гадость какая! Обман, опять обман. Ненавижу ложь и обман! Я верил тебе, а ты оказалась такой же, как Катерина. Только её особенности я уже хорошо изучил. А вот от тебя - тихой, смирной - такого не ожидал. Или ты всё это время только притворялась милой, кроткой и добросердечной? Конечно, меня легко обмануть. О корысти я говорить не стану. Тут скорее всё идёт от Катерины. Дело в другом. Есть кое-что непростительное, во всяком случае я такое не прощаю, кое-что похуже...
   -Есть ещё что-то похуже? - пролепетала Лера. Руки, лежащие на подлокотниках, задрожали. Она опустила их на колени и сплела пальцы.
  -Да. Предательство! - он сказал это с такой силой, что Лера отшатнулась, - ты решила, что если узнала кое-что обо мне, то получила исключительное право вмешиваться в мою жизнь! Так вот запомни: нет у тебя такого права!
  -Господи, ты так выговариваешь мне, будто я раззвонила по всему свету какие-то твои тайны! Ты сам себя слышишь? Ложь, обман, предательство! И только из-за того, что позанималась с твоим сыном!
  -Довольно, - он выпрямился во весь свой немалый рост, - можешь оправдываться сколько хочешь. Но доверять тебе я больше никогда не смогу. Никогда. Уходи. И, пожалуйста, без моего разрешения не заходи сюда. Иначе мне придётся запирать дверь на ключ. Да, ещё. Можешь не беспокоиться, деньги я добуду. Труд должен вознаграждаться. А сейчас, извини, я устал и хочу отдохнуть.
  -Кто это у нас так дверью хлопает? - на пороге появились обе сестры, - кто шумел?
  Они мгновенно оценили ситуацию: взъерошенная Лера и застывший в позе обиженного Ленского Олег.
  -Ясно, догадываюсь, что здесь недавно побывала Катерина, - Анна Сергеевна усмехнулась, - опять на пропитание не хватило? Пчела за данью полевой летит из кельи восковой... И как дань? Что-нибудь перепало хищным лапкам?
  -Нюсенька, - поморщился Олег, - не смешно. И не до шуток сейчас.
  -Да уж, как-то не до шуток... Ничего особенного не произошло. Всего лишь понадобились средства, чтобы расплатиться с репетитором Кирилла, - скучным голосом, сильно заикаясь, объяснила Лера, - Олег только что узнал, что это я занималась с его сыном. Представляете, какое коварство! Он крайне возмущён, потому что я тайком от него вступила в преступный сговор с его бывшей женой, - ехидно процитировала она какую-то газетную заметку, - воспользовалась его доверчивостью и обманула его. И теперь он горит праведным гневом, ведь я предала его, вмешалась в его личную жизнь. Он доверял мне всякие тайны и секреты, а я решила, что теперь имею право на особое положение в его личной жизни. Какая же я дрянь! Теперь он лелеет свою гордость и придумывает, где добыть нужные средства, чтобы рассчитаться с корыстным репетитором и Катериной.
  -А-а... - разом протянули обе сестры, - и это всё?
  -А что, мало? - опять вскинулся Олег, - Лера решила, что может управлять моей жизнью. Нет, не может! Она там, за двумя дверями, и не имеет ко мне никакого отношения. Надеюсь, это всем ясно? Я не настолько наивен, чтобы не догадываться, на какие хитрости идёт Катерина, лишь бы вытянуть из меня лишнюю копейку. Ну и пусть. Если это для Кирилла, мне не жаль. Я всегда просил только одного: честности. Один раз солгал, обманул - для меня сигнал: этому человеку нельзя доверять. И ничего с этим не могу поделать: так я устроен. Ложь - это предательство. Лживый для меня перестаёт существовать.
  -Ложь тоже бывает разная, - пробормотала Валентина Сергеевна, - нельзя так бескомпромиссно рассуждать. Ты не подросток, чтобы видеть всё только в двух цветах: черном и белом.
  -А ты сказала ему, что занималась с Кирюшей три раза в неделю, бегала туда сразу после работы, голодная, уставшая.? И Катеринина свекровь да и сама Катерина ни разу даже чая не предложили? Конечно, не сказала, - Анна Сергеевна начала сердиться, - а ты сообщила ему, что никогда не брала никаких денег за свои уроки? Что это ты предложила заниматься с мальчиком, потому что Катерина пришла два с лишним месяца назад с желанием вытянуть из тебя, Олег, очередную сумму якобы на дополнительные занятия? Потому Лера и стала бесплатно заниматься, чтобы снять с тебя лишние заботы. Всего лишь хотела помочь тебе. Как это, по-твоему, Олег, бессовестная ложь, "сговор"? Ты ничего не хочешь замечать, Олег? Да Лера же готова с тебя пылинки сдувать... - этого ей не следовало говорить.
  Лера обречённо уставилась на рассерженную женщину, но та уже сообразила, что сболтнула лишнее.
  -Ты не прав, Олег, - вмешалась Валентина Сергеевна, пытаясь исправить оплошность сестры, - мы все избаловали тебя: холим, лелеем, бегаем вокруг на задних лапках...
  Она выбрала правильные слова, потому что Олег насупился:
  -Получается, что я неблагодарная тварь... Становится всё интереснее! Вы не хотите понять: ложь, предательство - это то, что невозможно в жизни нормального человека. Мне с Лерой было так спокойно, безмятежно даже. Она сидела тут в комнате, и на душе становилось покойно. А теперь что? Она - такая, как Катерина?! - обиженно проговорил он, потом как-то сник, отошёл к окну и прижался лбом к холодному стеклу - так внезапная головная боль казалась меньше, - я... я должен подумать.
  Голос его прозвучал глухо и бесцветно. Он вспомнил, как смеялись и даже издевались в детском доме над его бескомпромиссной верой в честь, достоинство. Эти старомодные понятия не давали ему смириться с тем, что в человеке может отсутствовать благородство. И он никак не мог настроить себя так, чтобы разочаровываться как можно меньше.
  -Полезное дело - думать. Подумай, конечно, - разрешила Анна Сергеевна и сделала знак, чтобы все вышли и оставили его одного. Уже в коридоре она прошипела Лере в ухо: - ничего, ничего. Он добрый и неглупый. А Катерину гнать надо, и хорошо бы Кирилла сюда переселить! Ничему хорошему она не научит ребёнка.
  
  Как он сказал? "...доверять тебе я больше никогда не смогу. Уходи. И, пожалуйста, без моего разрешения не заходи сюда. Иначе мне придётся запирать дверь на ключ". Да за что же он так взъярился?! За помощь. Какая-то неадекватная реакция. Ну сказал бы, что обижен, что не нужны ему её заботы. Но так резко-то почему? Когда она убирала его комнату, он считал это обычным делом. Он как должное принимал её помощь. Она клепала артельные ремни, и это не вызывало у него протеста, а тут вон как взвился. "Предательство... не могу доверять..." Такие громкие слова по пустяковому случаю! Лера не чувствовала за собой никакой вины. Можно ли назвать вмешательством в личную жизнь желание снять с человека часть забот? "Она там, за двумя дверями, и не имеет ко мне никакого отношения", - очень понятно выразился. Вот это и есть главное в его отношении к ней. Лера взглянула в зеркало. Щёки горят, но глаза сухие - плакать не станет, ни за что! Она огляделась: нарядная комната показалась ей чужой и неуютной. Офелия с дивана внимательно наблюдала за нею.
  -Знаешь что, - сказала ей Лера, - завтра короткий день, а потом четыре дня праздников. А не пожить ли это время нам с тобой у родителей? Как ты считаешь? - опустилась на стул и закрыла лицо ладонями.
  Офелия потянулась, и опять улеглась в угол дивана. Кажется, она не была против.
  На следующий день Лера сообщила близнецам, что забирает кошку и едет на четыре дня к родителям. Сёстры приняли известие молча и без одобрения. Но Лере было всё равно. Она сложила вещи Офелии в сумку, сунула кошку за пазуху, застегнулась на все пуговицы и туго затянула пояс, чтобы та не выскочила. Села в такси и отбыла на Васильевский остров. Внутри у неё образовалась какая-то ледяная пустота, она словно бы заморозилась изнутри: снаружи обычная тёплая кожа, а внутри - лёд, твёрдый, колючий, и от него больно и холодно сердцу. Офелия не вырывалась, не пыталась выставить голову наружу - она прижалась своим пушистым горячим тельцем к замерзающей изнутри Лере, словно бы пытаясь её отогреть. Только пока ничего не получалось.
  
  Писатель Булгаков считал самым тяжелым пороком трусость. Олег не спорил с великим писателем, но у него была своя шкала ценностей.
   Олега, ещё когда он был Алькой, обманули и предали несколько раз. Это мама называла его Аликом, потому что цвет волос у него был чуть рыжеватый.
  -Мой алый Алик-Алька, - смеялась она, причёсывая его густые кудряшки. Она любила смеяться, подхватывала его под мышки и кружила, кружила. И вдруг мама ушла, оставила Альку и ушла. Вот только что была рядом, а теперь ушла. Чего она испугалась, почему бросила его? Дядька Вадик придумал говорить всем, что сестра уехала на Север на заработки и вернётся за сыном, как только обустроится, при этом он игриво подмигивал, на что-то намекая. Это была ложь, и грязными намёками дядька Вадик предавал свою сестру. Но Алька ещё мало что тогда понимал. Он знал, раз мама обещала, значит, она вернётся.
  Года через четыре сильно подвыпивший дядька Вадик "просветил" его. Дядька Вадик где-то раздобыл огромную трёхлитровую бутыль самогона. Мутноватая жидкость отвратительно пахла, но дядька Вадик с удовольствием подливал себе из неподъёмной бутыли в гранёный стакан, закусывая, хрустел солёным огурцом тёткиного засола. Он поставил перед собой на столе две миски, в одной были солёные огурцы, а в другой кислая капуста. Если бы сейчас вошла в дом тётка, скандал услыхала бы вся улица. Но тётки Прасковьи дома не было, она в тот день работала во вторую смену. Крупный, дородный, дядька Вадик терпеть не мог пить наедине, ему нужен был хоть кто-то рядом. Соседа звать он не захотел - пожалел самогонку тратить на кого попало. Подвернулся племянник. Альку "прислали" из интерната на очередные каникулы, он слонялся по двору, возился с собакой Куклой, выстругивал ножичком с отломанным наполовину лезвием самолётики. Уходить со двора ему категорически запрещалось, вот он и развлекался как умел. Он сидел на крыльце, когда дядька Вадик высунулся из дома и позвал его.
  -Видишь, какая красавица по случаю досталась? - он ткнул рукой в сторону бутыли с самогонкой, язык его уже слегка заплетался, - хороша! А знаешь, почему её четвертью называют? - Алька не знал, он покосился на сильно початую бутыль с чуть опалесцирующей жидкостью и помотал головой, - четверть - это потому что аккурат четверть ведра, а в ведре двенадцать литров. Так ещё наш батя до революции мерил, Ритка рассказывала, как он чистенький гнал, прозрачный. А ведь мог и пострадать за то. Но мы, Лужские, везучие. А это, Алька, отрава. Запомни, отрава!
  -Так чего ж ты пьёшь её? - спросил Алька, усаживаясь напротив дядьки.
  -Привык уже, скучно мне без неё, - пьяно вздохнул дядька Вадик, - на фронте привык. Тяжело там было... Но били мы гансов-фрицев по самой макушечке! - он стукнул кулаком по столу и стакан звякнул о четверть. Он уставился на пустой стакан, ухватил четверть, налил до краёв и осторожно опустил бутыль на стол. Дядька был уже пьян, но, когда подхватил стакан, рука его не дрожала. Он влил в себя полстакана самогонки, передёрнул плечами, цапнул горсть капусты, захрустел, кинул на Альку недобрый взгляд: - чего морщишься? Чего нос воротишь? Ты кто здесь? Ты никто! Тебя Ритка-шалава бросила. Нагуляла и бросила... - он допил самогонку и сразу налил ещё, в этот раз рука дрогнула и жидкость перелилась через край. Дядька Вадик выругался, но ухватил стакан и опрокинул в глотку.
  -Мой батя - моряк, - обиделся Алька. Хотя ему и было всего девять лет, он уже многое знал о человеческих отношениях, в интернате просветили, - моряк-балтиец, на войне убили его.
   - Чёрта с два! - теперь язык дядьки Вадика сильно заплетался, а взгляд сделался злобным, - ты думаешь, почему мы дом свой под Лугой бросили да сюда подались? Мы до войны хорошо жили. Да и до революции не бедствовали. Война проклятая всё замутила. В июле сорок пятого я домой пришёл. Всё мечтал, что ворочусь и заживём мы не хуже прежнего. Пришёл. От дома три с половиной стены остались, крыша с дырой. Никого родных... Соседи, кто выжил, смотрели косо. В чём дело - не пойму никак. И стали до меня слухи разные доходить. Мол, жила тут какая-то тётка у Ритки, вроде бы она немцев сюда приводила. Не очень-то я всему этому поверил. А тут и Ритка вернулась с младенцем на руках - с тобой, значит, осенью вернулась. Я уже и стену в доме заделал, и крышу залатал кое-как. Но соседи совсем обозлились. Стали нам ворота дёгтем мазать, камнями пулять. Вот тогда и узнал, что накуролесила твоя мамаша при немцах, в управе она у них работала, документы переводила. Там немец какой-то и забрал её к себе. Она ж красивая, стерва! А как наши стали подходить, они и рванули отсюда. И Ритка с ними. Потом, вишь, бросил он её, немец тот, а она домой потащилась. Вот так-то!
  Понял я, что выживают нас соседушки. А ещё понял, что скоро придут за нами. Я ещё удивлялся, что заявление в органы никто не написал. Но, не боись, написали бы, это как пить дать. И сидели бы мы уже далеко за Уралом. И всё из-за шалавы этой, твоей мамашки. Вот мы и двинулись подальше от греха. Ритка предложила сюда добираться, говорила, что здесь дома пустые стоят. Вот мы и подались на бывшие немецкие земли. Так что не было никакого моряка Балтийского флота. Не зря немчурой тебя дразнят! Немчура ты и есть! Ясно? Хоть бы отчество тебе в метрике поменяла, гадюка! Так нет же! Всему миру назло Францевича оставила.
  -Нет! - вскочил Алька, почти срываясь на визг, - неправда, ты врёшь!
  -Я-а вру-у?! - попытался встать дядька, но ноги подкосились, он тяжело бухнулся на табурет, - спроси у неё... сам спроси. Только она не скажет. И документы уволокла, стерва.
  Он потянулся к бутыли, но руки не послушались его.
  -Эй, ты, налей дядьке, - он взглядом указал на бутылку, мутные глаза вдруг зло сузились, он замахнулся: - у, немчура рыжая!
  Алька отскочил, его трясло:
  -Врёшь, гад, всё врёшь! - и вылетел из дома.
  Он слышал, как дядька Вадик попытался в очередной раз встать, но ноги уже совсем не держали. Алька помотал головой: не может это быть правдой. А с другой стороны, опять же - отчество. Все вокруг были Ивановичами, Петровичами, Степановичами, много было Иосифовичей - оно и понятно: приятно хоть чуть-чуть быть тёзкой с вождём, хоть наполовину. Что говорить о детдомовской мелюзге, сочинявшей себе биографии, если взрослые дяди с немалыми звёздочками на погонах, меняли имя на Иосифа и отчество на Виссарионовича. Так какой-нибудь майор рекомендовался Иосифом Виссарионовичем, чем вызывал восторг и даже зависть товарищей. Но при заполнении похоронных бумаг да аттестата вдове вдруг выяснялось, что никакой он был не Иосиф, а совсем даже Александр. Сколько недоразумений из-за этого возникало потом, до судов дело доходило.
  До этого пьяного разговора с дядькой Вадиком Алька не обращал внимания на своё "иностранное" отчество. Ну Францевич, и что? Правда, из-за отчества была у него драка в интернате. Подрался чудовищно, не помня себя, до яростной белой пелены в глазах. Тогда кто-то из старших детдомовцев спросил:
  -Эй, ты, чего это у тебя батя такой? - и противно ухмыльнулся: - Франц? Немчура, что ли?
  Алька сразу набычился, опустил голову, кулаки сами сжались. Но Оська-одессит вступился за мальчишку, и не только из-за того, что тот отдавал ему половину каши за завтраком. Оська не любил, как он говорил, собачьей свары.
  -Ну и что что немчура? Они тоже разные бывают. Вот был такой Франц Меринг, - глубокомысленно заявил Оська, - немецкий антифашист. Мы с маманей жили на улице Франца Меринга в Одессе. Я тогда только ещё родился.
  Разумеется, никаким антифашистом марксист Франц Меринг быть не мог, хотя бы потому, что умер в 1919 году. Но Оська, как и все остальные, понятия об этом не имел. Здоровенный детдомовец небрежно сплюнул Альке под ноги и, нехорошо скалясь, ругнулся, помянув при этом Алькину мать. Тогда и случилась драка, неистовая, бешеная. Потом был карцер, но, главное, что в тот раз от Альки отстали.
   Они всегда играли в интернате в войну, и, конечно, никто не хотел быть "немцем". Тогда говорили дурацкую считалку про эники-беники, которые ели вареники, и уж если кому-то выпадало стать "немцем", то только держись: "немца" не жалели, гоняли, лупили без жалости. А теперь, выходит, настоящая немчура - это он, Алька.
  Мама всегда говорила, что его отец - моряк. Она врала. Всё время врала: обещала вернуться за ним - не вернулась; рассказывала о моряке-балтийце - и опять врала. Дядька Вадик не обманывал, он всё знал. Да и зачем ему придумывать? А мать сбежала, бросила его, потому что он не нужен ей. И никому не нужен.
  Альку скрутила внезапная боль, она шла откуда-то из желудка. Он чуть не взвыл, обхватил себя руками, плюхнулся на ступеньки крыльца. В голове стучало: никому не нужен, немчура рыжая. Он через силу поднялся, поплёлся в дом. Дядька Вадик храпел под столом. Наполовину опорожненная четверть мутно мерцала на столе. "Отрава", - вспомнил он слова дядьки. Вот и хорошо, что отрава. Сейчас он сразу решит все свои проблемы. Ухватив двумя руками четверть, он налил жидкость в стакан. Понюхал - противно-то как пахнет! Ничего, он должен, он сможет. Он смог. Пил мерзкое питьё, стараясь не дышать, желудок ответил уже не просто резью, а сгустком кипящей смолы. Алька упрямо наливал ещё и ещё, пока не потемнело в глазах, и он свалился рядом с дядькой Вадиком, провалившись во что-то чёрное и грязное.
  Что было потом, он плохо помнил. Была больница, угрюмое молчание дядьки Вадика, когда того пустили к племяннику. Правда, он навестил его всего один раз, просидел рядом несколько минут, облегчённо вздохнул и ушёл.
  До 1957 года Олег не ездил домой. Оставался в интернате и на 7 Ноября, и на Новый год. Но в ту осень его чуть ли не насильно отправили на каникулы к дядьке Вадику только потому, что в интернате, который теперь стал детским домом, проводили санитарную обработку помещений. Та мокрая осень запомнилась ему не только запуском первого в мире спутника, она врезалась в память из-за встречи с настоящей семьёй - о такой семье он всегда мечтал. В таком доме, среди таких людей он хотел бы жить. А ещё девчонка - храбрая белобрысая девчонка - бесхитростная и славная, маленькая и смелая - смогла вытянуть их обоих из заваленного подвала. Как он мечтал найти её! Он даже написал дядьке Вадику письмо с просьбой узнать адрес девочки. Дядька Вадик не ответил. Годы прошли, но детская мечта о беленькой девочке-куколке не ушла. Наоборот, стала ещё более желанной. Олег нежно лелеял свою мечту, прятал от всех, даже самых близких друзей. Воображение разукрасило давно прошедшие события радужными заманчивыми красками, превратив их в восхитительное Несбывшееся , которое, как известно, зовёт нас.
  Олег прошёлся по комнате. Сегодня он почему-то натыкался на предметы, хотя всегда хорошо здесь ориентировался. Ему тяжко было дышать, хотелось воздуха. В системе ценностей Олега всегда на первом месте стояли честность, преданность, благородство, соответственно противоположные качества: ложь, предательство, подлость - он категорически не принимал. Они мешали ему жить, потому что лишали душевного покоя. Олег не был первооткрывателем в философии, считая, что у каждого человека есть возможность выбора. От того, что этот гипотетический человек предпочтёт, он определит свою судьбу. Чью сторону примет - сторону добра или сторону зла? Предательство, ложь, трусость мешают, не дают сделать правильный выбор. А потом последует расплата, тяжёлая, но справедливая. Жизнь заставила его вести своеобразный счёт лжи и предательствам. Был период, когда он мысленно предъявил счёт матери. Тогда это была самая большая боль в его ещё маленькой жизни. Но, становясь старше, учился прощать. Олег простил матери её обман и предательство, но забыть ужас, когда он узнал от дядьки Вадика свою историю, не мог, не получалось. Марфа Аркадьевна пеняла ему за некоторую прямолинейность характера.
  -Олег, ты умный мальчик, - говорила она ему, - ну как можно быть таким бескомпромиссным? Это только носороги бегают всегда по прямой. Но ты же не носорог. У тебя светлая голова, не спеши рубить с плеча, подумай, взвесь "за" и "против". Нельзя же, извини меня, быть прямым, как ручка кочерги.
  Он слушал бабушку - так она велела называть себя - учился думать, размышлять, анализировать, и постепенно горячность, вспыльчивость, несдержанность стали уходить. Но время от времени взрывной характер мамы Маргариты накрывал его с головой. С генами не поспоришь. И тогда он прибегал к бабушке, подробнейшим образом выкладывал ей свою историю. Они вместе обсуждали все его приключения и провинности. Она внимательно выслушивала, никогда не изрекала омерзительное "я же говорила тебе, я же предупреждала тебя", она умела говорить так, что никогда не страдало его легкоуязвимое самолюбие подростка. Детство прошло, уроки Марфы Аркадьевны остались с ним навсегда.
  Потом случилась история с Катериной. Да, памятная для него история. Если до сих пор он ещё не чувствовал подвоха в её поведении, то теперь уж точно должен был догадаться.
   Он мечтал увидеть сына и сумел вырваться из части в Ленинград на несколько дней. Не стал ждать троллейбус, помчался домой. Всю дорогу от вокзала бегом пронесся. На Зелёном мосту с разбегу налетел на Констанцию Львовну, которая показывала Кириллу уток на Мойке. Кирюшка радостно завопил, когда Олег подхватил его на руки.
  -А Катерина где? - он поискал жену глазами.
  -Дома она, - глядя в сторону, сообщила Констанция.
  -Домой, бежим скорее к маме! Устроим сюрприз, - смеялся Олег и тормошил мальчика.
  -Олег, я не поспеваю за тобой, - ворчала Констанция и вдруг вспомнила: - я же обещала подруге позвонить! Олег, подожди, это всего одна минута. А то неудобно: обещала и не позвонила - она обидится.
  -Да зачем сейчас-то звонить? - удивился Олег, - до дома пять минут идти...
  -Нет, я потом забуду. Знаешь, какая дырявая голова у меня стала? Ну что ты надулся? Одну минуту подождать не можешь? - строго посмотрела на него Костуся. И Олег смирился. Он всегда немного побаивался этой маленькой энергичной женщины.
  Они остались на набережной, а Костуся, перебежав дорогу, бросила в автомат две копейки и уже набирала номер. Олегу с его орлиным зрением показалось, что она набрала их номер. Но тут его отвлёк сын, и он выбросил чепуху из головы. Костуся говорила недолго, через минуту, как и обещала, она вернулась, взяла Кирилла за руку и они спокойно и даже чинно двинулись домой, хотя Олегу хотелось не идти, а лететь.
  Катерина встретила их совсем по-домашнему, в халатике, короткие волосы торчали во все стороны, словно она только что проснулась. Олег посчитал, что так она выглядит даже привлекательнее. Но любимая жена сердилась, ловко увернулась из его раскинутых для объятий рук, поморщилась, когда холодные, с мороза, губы Олега скользнули по её тёплой щеке. Она строго отчитала мужа за то, что тот не сообщил о своём приезде.
  В ванной комнате слесарь заканчивал чинить нагреватель. Олег предложил ему деньги за работу, тот помотал головой и так заторопился на вызовы, что забыл пыжиковую шапку в передней, исчез, оставив после себя стойкий аромат одеколона "Саша". Олег фыркнул, он считал, что так должен бы пахнуть Буратино, и сам не понимал, почему у него возникли такие ассоциации. На следующий день Олег занёс в домоуправление пыжиковую ушанку и попросил передать её вчерашнему слесарю.
  -Какому слесарю? - поразился домоуправ, - не поступало вызова в десятый номер. Никого мы не посылали. И где это ты видел слесаря в пыжиковой шапке?! Ты что, лётчик, не видишь, какой мех тут? Это же пыжик. Такие только в Смольном носят.
  Олег в растерянности вышел из домоуправления. И в самом деле, где это видано, чтобы слесари такие шапки носили?! Дома он рассказал Анне Сергеевне эту историю, показавшуюся ему забавной. Но она не посмеялась, лишь сердито зыркнула и занялась пельменями. Катерина сказала, что зря он ходил в домоуправление, потому что этого слесаря ей рекомендовали её знакомые по театру, им она и передаст дорогое меховое изделие и убежала в театр, сегодня был её спектакль.
  Олег весь вечер возился с сыном, уложил его и решил встретить Катерину у проходной театра. По молодости лет он ещё любил делать сюрпризы. Как всегда на длинной аллее возле памятника Грибоедову сидели актёрские поклонницы, их даже мороз не пугал. Он прошёл к проходной, спектакль только что закончился, потянулись артисты, потом те, кто обслуживал спектакль. Олег знал, что костюмеры, как и реквизиторы обычно задерживаются, потому что надо собрать костюмы и определить их на свои места, да и в стирку всегда находилось что отобрать. Он стоял за деревом и видел, как из освещённого полуподвального служебного хода вышла Катерина. Он уже было рванулся к ней, но тут увидел, что рядом с нею возник слесарь в пыжике. Олег удивлённо замер, а потом незаметно двинулся за любезничающей парочкой. Они прошли к стоящим машинам у проезда к театру, сели в одну из них и умчались. Олег решил, что Катерину сейчас подвезут и в свою очередь поспешил домой, ругая себя за то, что не окликнул жену. Когда он пришёл на Мойку, Катерина ещё не вернулась. Он забеспокоился: гололедица, дорога скользкая - мало ли? Она пришла в начале первого, весёлая, с розовыми от мороза щеками. И сразу стала объяснять, что с началом спектакля задержались - обычное для ТЮЗа явление, монтировщики выпили лишнего и не успели поставить декорации. И потом режиссёр устроил долгий разбор, продлившийся вместо пяти минут почти час. А уж костюмы пришлось собирать по всем гримёркам - такие актёры безалаберные. Олег молча слушал её болтовню, потом остановил:
  -Я был у проходной, когда спектакль закончился. Видел тебя с этой пыжиковой шапкой. Так что не утруждайся, не придумывай - всё и так ясно.
   Катерина замолчала, потом пожала плечами, усмехаясь его непроходимой глупости:
  -Ну и что? Тебя никогда нет дома, а я тут одна среди этих противных старух пропадать должна?
  Он, прищурившись, смотрел на даже не покрасневшую жену:
  -И давно ты так пропадаешь? - с издёвкой спросил он.
  -Какая разница? - передёрнулась она, - зная твой характер, сразу скажу, разводиться не стану.
  Он кивнул. Характер Маргариты вскинулся было в нём, и в какой-то момент чуть не сдали нервы. Ему неудержимо захотелось шваркнуть об пол что-нибудь, вскочить с места, заорать дурным голосом. Его взгляд встретился с глазами Марфы Аркадьевны на портрете, и он молча вышел, сохраняя полное достоинство. Только паркет жалобно скрипнул под его ногами. На следующий день вернулся в часть. Когда ему предложили длительную командировку в тёплые края, с радостью согласился.
   Но его жена никогда не отличалась ни верностью, ни преданностью, ни бескорыстием. Даже элементарное чувство стыда было ей незнакомо. Когда он попал в аварию, все дивные качества Катерины проявились разом. Она крупно отличилась ещё раз, когда беззастенчиво заявила, что не собирается посвящать свою молодую жизнь несчастному инвалиду. Так что Олег в свою копилку с человеческими гадостями добавил ещё одну личность.
  Сейчас ему вспомнились эти уже давние события, и как всегда желудок ответил резкой болью. На воздух, надо выйти на воздух! Он тронул часы - второй час, поздновато. Но он не мог усидеть на месте, оделся и вышел на улицу, захватив складную белую трость. Апрельский ветер взъерошил его вьющиеся волосы, он закрутил шарфом горло, набросил капюшон. Как обычно, возле разведённого Дворцового моста было людно. Он двинулся по набережной в сторону моста Лейтенанта Шмидта.
  -Эй, ты, - резкий окрик явно предназначался ему, - что тут шляешься?! Не видишь, люди отдыхают?
  Олег, не желая вступать в беседу с бузотёрами, повернул в противоположную сторону.
  -Нет, ты смотри, каков гусь! Слышь ты, куда пошёл? - загоготали сзади. Им было скучно, а тут подвернулся объект для веселья.
  -Жорик, не тронь его, - вмешался другой голос, - он же слепой. Видишь, палка у него белая?
  -Так ты ещё и слеподыра! - захохотал Жорик. Их было несколько, и они стаей волков окружили Олега. Он попытался прижаться к гранитному парапету, но вдруг получил мощный тычок ногой по пояснице и растянулся в полный рост на мостовой. Трость отлетела в сторону, он попытался встать на четвереньки, но получил тяжёлым ботинком по рёбрам, потом ещё и ещё. От подлых ударов по рёбрам у него перехватило дыхание. А им нравилось смотреть, как он барахтается, пытаясь встать на ноги. Он упрямо поднимался, они же под дружный гогот сбивали его с ног.
  Чем бы всё это кончилось - трудно сказать. Но женский визг:
  -Милиция! Скорее, здесь человека убивают! Милиция! - и трель милицейского свистка разогнала гадёнышей. Олегу помогли подняться, нашли его трость. Мужчина помог ему добраться до скамейки у Медного всадника:
  -Как ты, парень? Что ж ты один-то по ночам гуляешь? Хорошо, что у меня всегда свисток с собою, на милицейский похож. Уже сколько раз выручал и не сосчитать, - он посмотрел на истерзанный вид Олега, - может скорую вызвать?
  -Ничего, сейчас отдышусь, - отказался Олег, - спасибо.
  -Ну смотри. Мы бы побыли с тобой, но пора нам. Так что ты осторожней тут.
  
  Олег сидел, стараясь не шевелиться: уж больно крепко приложились они по его рёбрам. Больно было чудовищно. Но ещё больнее горело внутри от унизительности положения, в которое он попал. "Слеподыра"! Его можно ударить, можно оскорбить, можно унизить - и ответа им не будет. Зачем ему руки, если он не может защищаться? Зачем он вообще нужен такой? Кряхтя от боли, он встал и, шатаясь, побрёл к спуску у Невы. Он спустился на площадку у воды, волны плескались у самых его ног. Он помнил эти маслянистые гребешки волн, мощное течение, живое дыхание реки...
  -Пойдём домой? - раздался знакомый голос.
   -Почему ты ходишь за мной? - спросил Олег, тяжело ворочая языком.
  -Не знаю, - привычно отозвался мужчина, и повторил: - пойдём домой!
  -Зачем? - отозвался Олег.
  -Ну, это не вопрос, - крепкая рука потянула его наверх на набережную, - кстати, завтра Кирилл должен прийти. Или ты забыл?
  -Кирилл, - прошептал Олег, с трудом переставляя ноги, - конечно, Кирилл. Ты всё обо мне знаешь, да?
  Мужчина задумался:
  -Иногда мне кажется, что ты - это я. Или, если хочешь, я - это ты, - обронил он, поддерживая Олега, и тот почувствовал, как боль медленно уходит, - я остро чувствую, что с тобою происходит. Сейчас тебя унизили, оскорбили. Тебе тошно так, что жить не хочется. Ложь, предательство - мерзость. А ты посмотри на всё это по-другому.
  -На предательство? По-другому?! Как это?
  -Это моя теория. Вот смотри. Будем рассуждать чисто гипотетически. Кому лгали? Тебе. Кого предавали? Тебя. Видишь, ты был, как бы сказать, страдающий объект. А сам, что ли, никогда не лгал? Не по мелочам-пустякам: есть хотел, а сказал, что не голоден - это и разговора не стоит. Нет, по-крупному врать приходилось? Ну-ка, вспомни.
  -Кажется, нет, - неуверенно ответил Олег, - подожди, было! Соседский Колька попросил, чтобы я взял из Костусиного шкафа фигурку бегемотика из нефрита.
  -Зачем? И почему он сам не взял?
  -Ему было запрещено даже близко подходить к шкафчику, а мне можно. Он хотел в отряд космонавтов поступить, а денег на билет до Москвы не было. Так он мне тогда говорил - врал, конечно. Вот мы и решили, что Костуся не заметит, если взять одну статуэтку и снести её в комиссионку.
  -Значит, ты стащил фигурку?
  -Стащил, украл. Колька сразу забрал у меня бегемота, сказал, что дальше сам всё устроит. Короче, в магазине его задержали и свели в милицию. Фигурка оказалась ценная...
  -Ещё бы! Тонкая работа, да и глазки у бегемотика из бриллиантов...
  -Ты-то откуда знаешь? - изумился Олег, и услышал привычное:
  -Не знаю.
  -Колька в милиции показал на меня, сказал, что это я стащил и попросил его продать фигурку, что я и раньше воровал - ведь я бывший детдомовский. Было недолгое разбирательство, и я "сознался": воровал и раньше, и вот теперь тоже украл. Такой неисправимый ворюга.
  -И зачем тебе это понадобилось?
  -Я дал слово Кольке, что всё возьму на себя, иначе Костуся его отослала бы назад в деревню. Или его отправили бы в колонию для малолеток. Он знал, что ни Марфа, ни Костуся не станут писать заявление на меня. Он оказался прав. Дело замяли. А я остался с ног до головы вымазанный... ну, ты знаешь чем. Мерзко было.
  -Нет, эта твоя история не совсем то. А вернее, совсем не то. Этот Колька манипулировал тобой, подло подставил, а ты его выгородил, принял на себя его подлость. И опять ты чистенький, белый да пушистый. И сам о себе это знаешь, а что другие о тебе подумают - плевать.
  -Кажется, ты осуждаешь меня? За что же это?
  -Вот скажи, какой мотив у тебя был в той истории с Колькой? Я назову: ты хотел помочь, но не учёл, что придётся украсть - переступить через свою природу. А природа твоя, или назови это натурой... так вот натура твоя такова, что ты органически не приемлешь ложь, она унижает тебя. А теперь переверни всё с ног на голову: не тебя унизили, оболгали, предали. Себя он, этот Колька, унизил, когда врал. И так всегда: себя они, твари эти, унижают своим предательством. И сегодня: себя они, животные эти, унизили, когда измывались над незрячим, - он помолчал, - легче, конечно, от этого тебе не станет, но чисто психологически ты от этого выиграешь.
  -Ты предлагаешь мне попытаться самого себя уговорить, что я никакой не униженный-обиженный-несчастный-оскорблённый, а вот они - уроды, сами себя морально уничтожили. И гореть им в аду за это. Так, по этой твоей теории? Да?
  -Примерно, так, - согласился мужчина.
  -Не так-то просто меня уговорить. Пусть они подонки, но мне от этого не легче. Это ты правильно заметил. Что я такое, если даже себя не в состоянии защитить?! Каково это жить, понимая, что любой, понимаешь, любой может тебя толкнуть, ударить, напасть? Каково это находиться в состоянии полной зависимости и незащищённости?
   - Тяжело. Очень тяжело жить постоянно думая, что тебя могут обидеть. Сейчас всё против тебя. Но ты не опускай рук. Ты приспосабливайся к своим обстоятельствам. Ты же не один такой. Думаешь, другие незрячие ходят с чёрными от ужаса лицами? Изводят себя страхами? Конечно, нет. Иначе это была бы прямая дорога в психушку.
  -Ты не понял. Я не о себе говорил. Ну, да, избили, в грязи вываляли, унизили... Но я в тот момент был один. Не понимаешь? А если бы со мною был Кирюша? Или кто-нибудь из наших женщин: близнецы или Калерия, например? И я ничего не смог бы сделать. Ничего. Я никого не смог бы защитить.
  - И всё же надо приспособить свою жизнь к новым условиям. Если уж на то пошло, научись не подставляться. Да-да, не подставлять себя и своих близких. Не провоцировать обстоятельства, - он помолчал, - перечисляя своих дам, ты не упомянул Леру.
  -Не будем о ней. Она такая же, как Катерина, коли смогла сговориться с нею, - засопел Олег.
  -Лера? Такая же, как Катерина? Сговорилась? - усмехнулся мужчина, - ты сам-то в это веришь? Но скажу только: умолчание - не всегда ложь.
  -Это ты к чему? - озадачился Олег.
  -К тому, что думать надо учиться. К тому, что Лера всего лишь не сообщила тебе о своих уроках с Кириллом. И уж кто кто, а она не способна на интриги и никогда тобой не манипулировала...
  Они медленно приближались к дому. Олег молчал.
  
  Первый день маленьких каникул Лера отсыпалась. Она валялась на диване в обнимку с Офелией под любимым мохнатым пледом. Алька таращил на них свои серые глаза, но ничего не говорил. Его кукольное сердце страдало от Лериной измены. Как могла она променять его, такого упитанного, славного малыша, на нечто хвостатое с усами и лапами? Конечно, Лера не оставила прозябать в одиночестве своего сероглазого друга, она переодела его в новые ползунки и распашонку, даже чепчик другой надела на лохматую голову. И всё же не Альку сейчас обнимала она, а урчащее создание с хвостом.
  -Лерик, ты не спишь? - шёпотом позвал Михаил Дмитриевич, заглядывая к дочери.
  -Нет, папа, не сплю. Хорошо, что ты зашёл. Вот скажи, что ты можешь сказать плохого о тридцатом января? - удивила его дочь вопросом.
  -Как странно ты спрашиваешь - что плохого, - озадачился он. Обычно говорят, что хорошего. А тебе плохое подавай! Зачем?
  -Это из-за Олега, папа. Он говорил, что всегда именно в этот день плохо себя чувствует. Да я и сама видела: он места себе не находил, так ему нехорошо было.
  -А-а, ну, так я и знал, что из-за Олега. Ладно, ладно, не сердись. Так что же плохого-то было? И не вспомнить сразу. Может, вспомнить самураев в Эдо? Там их аж сорок семь штук за господина своего отомстили, - усмехнулся Михаил Дмитриевич.
  -Папа, ну какое дело Олегу до каких-то самураев?!
  -Да, согласен, - кивнул Михаил Дмитриевич, - чихал он на самураев... А как с английским королём Карлом Первым? Его вроде бы казнили в этот день. Тоже не подходит?
  -Ну зачем ему король? Папа, вспомни что-нибудь из военной истории.
  -Из военной? В первую мировую немцы атаковали подводными лодками Гавр - это они впервые тогда применили. "Лузитания" с 1200 погибших позже будет. И это не в январе. Даже не знаю, чем тебе помочь. Ничего плохого не припомню. Вот хорошее знаю: Глеб Котельников родился - он ранцевый парашют придумал, наш человек. Ты вот что, слезай с лежанки, пошли чай пить. Там Володька Асю на примерку привёл. Ты бы пошла да взглянула. Может, совет нужен?
  -Сейчас пойду, папа, - Лера вылезла из уютного кокона, в который завернулась, погладила Офелию - та и ухом не повела.
  Алла Максимовна сшила для Аси подвенечное платье, и теперь дорабатывались мелкие детали. Это даже было не совсем платье, скорее костюм, состоящий из двух частей: жакета и юбки. Из модного и дефицитного кримплена нежно-кремового цвета Алла Максимовна соорудила жакетик с рукавами, не достающими до локтя, и таким соблазнительным декольте, что Ася краснея прикрывала ложбинку на груди.
  -Асенька, как же тебе идёт! - восхитилась Лера, оглядывая Володину невесту.
  -Очень красиво, - согласилась Ася, - но только вот...
  -Что "вот"? - Алла Максимовна пожала плечами, - твоё "вот" - ерунда. Подумаешь, чуть-чуть шею открыли...
  -Асенька, а мы сюда розу приколем, и ты не будешь смущаться. И юбка нужной длины. А то ты всегда в длинных таких ходишь, как монашка. Разве можно такие стройные ножки прятать? - засмеялась Лера.
  -Асенька очень хорошенькая, - кивнула Алла Максимовна, - прямо, как куколка. Ещё цветы в причёску - на обложку в модный журнал!
  -Лерка, - раздался голос Володи, - ты где?
  -Нельзя, нельзя, не входи! - завопили разом женщины, - плохая примета. Сейчас Ася переоденется, тогда войдёшь.
  -Глупости, - проворчал Володя, - и не собирался я подглядывать. Мне Лерка нужна. Я пачку старых газет привёз для дачной печки, хотел в Леркиной комнате оставить, а бечёвка порвалась. Теперь надо их собрать.
  -Вот всегда ты мусоришь, - Лера вышла из "примерочной", - сейчас Офелия покажет, для чего годятся твои газеты.
  -А вот у немцев был такой специальный песок для кошек, он жидкость поглощал и запаха не было. Помнишь?
  -Помню. И ещё помню, что мы не в Германии, - она замерла: груда газет расползлась по центру комнаты, - ты что же, целый год газеты копил? Ничего себе!
  Они стали собирать и складывать газеты стопкой.
  -Володя, да это же немецкие газеты, - удивилась Лера, - неужели ты их выписывал?
  -Что-то выписывал, что-то в газетном киоске для меня оставляли.
  -Кстати, что плохого ты помнишь о 30 января? - задала свой дежурный вопрос Лера и сразу объяснила: - это для Олега, он всегда болеет в этот день. Вот я хочу выяснить, что такого могло произойти в этот день.
  -Плохо ему только 30, а в остальные дни нормально? Ерунда какая-то. Ладно, ладно, не кипятись. А потом, может, это для всех хорошо, а для него плохо?
  -Как это? - не поняла Лера.
  -Очень просто. Например, немцы капитулировали под Сталинградом как раз 30 января. Для наших это хорошо, а для немцев?
  -Ну и пример ты привёл! - возмутилась Лера. Она даже шлёпнула пачкой газет по полу. Одна отлетела далеко в сторону, и Володя потянулся за нею.
  -Вот, кстати, ещё такой же факт. Смотри, здесь статья о "Вильгельме Густлоффе". Знаешь такой корабль?
  -Нет, не знаю. И чем же он прославился? - Лера продолжала укладывать в стопку газеты.
  -А вот послушай. Тебе по-немецки или перевести?
  -Переведи, нечего тут иностранца изображать, - усмехнулась она.
  -И не думал даже, - отмахнулся Володя, - ну, слушай. Десятипалубное судно - тут характеристики корабля, это скучно. Главное, одно из крупнейших пассажирских судов в мире. Дальше идёт история названия - это нам не надо. Плавучая казарма с сорокового года, стоял в Готенхафене, это польская Гдыня. 30 января 1945 года, имея на борту более 11.000 человек, вышел в море. В девять вечера был торпедирован советской подводной лодкой под командованием Александра Маринеско и затонул.
  -Ну что тут необычного? - удивилась Лера, - шла война. Они наши суда топили. Вон на "Армении" в ноябре 1941 года больше пяти тысяч погибло.
  -Вот и я тебе о том же говорю. Для нас атака Маринеско - это удача, умелый манёвр. А для немцев? На "Густлоффе" погибли почти десять тысяч человек.
  -Всё это ужасно, - содрогнулась Лера, - но, Володя, тем и страшна война, что не щадит никого.
  -Тут ещё написано, что "Густлофф" вёз беженцев: женщин, стариков. И более 5.000 детей...
  -Господи!
  -Теперь понимаешь, о чём я?
  -Не дай Бог! Страшно-то как!
  -Страшно. Но, Лерка, не мы всё это начали.
  -Не мы, - эхом отозвалась Лера и повторила: - не дай Бог!
  -30 января этого года исполнилось тридцать лет атаке Маринеско. Но здесь в статье никто не высказывает радости по этому поводу.
  -Какое отношение этот злосчастный корабль может иметь к Олегу? - и сама себе ответила: - никакого. Нет, надо что-то другое искать. А что - я не знаю. И он не знает.
  -Ладно, с этим мы потом разберёмся. Ты лучше скажи, почему сбежала с Мойки? - Володя внимательно посмотрел на Леру.
  Лера отвернулась:
  -Не сбежала. Просто соскучилась по нашим.
  -Ага, это ты Асеньке расскажи. А мне-то не втюхивай. Как-нибудь не первый год тебя знаю. Рассказывай, - приказал он.
  -Нечего рассказывать, Володенька. Выгнал он меня и запретил приходить, сказал, что иначе на ключ станет дверь запирать. Это, значит, чтобы я в его комнату не лезла.
  Володя присвистнул:
  -Ничего себе - отношения у вас! И с чего бы такие перемены?
  Лера рассказала. Володя слушал, не перебивал, потом помолчал:
  -Да, довели вы, бабоньки, капитана до ручки! - наконец выдал он.
  -Это я-то довела?! - возмутилась Лера и надулась, губы у неё задрожали.
  -Да ты, никак, рыдать собралась? Не вздумай! Только этого мне тут не хватало. И ты, Лерик, свои ручки приложила, да-да. Гордость вы его задели, девочки. Ну, подумай сама, что у него осталось в жизни? Сын Кирюшка да голос его потрясающий - всё. Он барахтается, пытается жизнь свою выправить, чтобы не зависеть ни от кого. А тут кто-то вмешивается, на свой лад что-то переделывает. То Катерина эта зловредная, то сестрички-близняшки, то ты из лучших побуждений. Кто угодно взвоет...
  - Володя, я же ничего плохого не сделала, - дрожащим голосом пролепетала Лера.
  -Вроде ничего, - согласился Володя, - но, понимаешь, он думает иначе. Это как с тем кораблём, с "Густлоффом": для нас - победа, для немцев - трагедия.
  -Да ну тебя! Дурацкое сравнение! - вскочила Лера, - можешь не объяснять. Я уже поняла: его просто надо оставить в покое, перестать опекать, заботиться. Короче, предоставить самому себе.
  -Вот именно. Ты всегда была умненькой девочкой, - Володя поднялся, приобнял Леру за плечи: - пошли чай пить, мы с Асенькой пирожные из "Севера" принесли. Твою любимую "картошку" тоже.
  
  На следующий день, ближе к вечеру, Леру позвали к телефону. Звонил Володя.
  -Я тут решил к тебе на Мойку заехать...
  -Зачем? - удивилась Лера.
  -Так у тебя там роза, не политая, стоит. Вот я и заехал.
  -Володя, её Валентина Сергеевна поливает. Говори прямо, что тебе понадобилось?
  -Ну, хорошо, скажу. Хотел с капитаном встретиться, поговорить.
  -Ты с ума сошёл! - чуть не завопила Лера, - кто тебя просил?!
  -Подожди, не злись. Успокойся, не видел я его. Калерия-Кавалерия увезла его на обследование к себе в отделение. Анна Сергеевна сказала, что Олег вышел ночью прогуляться, и какие-то гопники напали на него. Он еле домой дотащился. Всю среду отлёживался, сына Катерина приводила, он ничего не сказал, скрывал, что плохо ему. А вчера сёстры выпытали у него всю историю. Тут же позвонили Калерии, та мгновенно примчалась, осмотрела его и повезла рентген делать и хирургу показывать. Так что вот такая история... Ты чего молчишь? - забеспокоился Володя и догадался: - плачешь...
  -Володя, отвези меня на Мойку, - всхлипывая, попросила Лера.
  -Уже еду, - буркнул он, кладя трубку.
  Она кое-как объяснила родителям причину поспешного возвращения на Мойку, собрала Офелию, а тут и Володя подъехал. Всю дорогу Лера молчала, только вздыхала судорожно, со всхлипом. Уже у входа в дом выговорила, сильно заикаясь:
  -Я обиды свои холила, а его в это время сволочи какие-то избивали... Володя, они же видели, что он слепой! Он защитить себя не может... Если бы я была рядом...
  -Вот, что и требовалось доказать! Если бы ты была рядом, то набила бы мерзкие морды всем гопникам Ленинграда. Именно об этом я тебе говорил. Оставьте его в покое. Он сам разберётся со своими возможностями. Что ты лезешь к нему со своей жалостью?! И, уж если честно говорить, нечего ему было по ночам шляться неизвестно, где. Так что, на мой взгляд, сам он виноват, - подумал и добавил: - хотя жаль, конечно, капитана.
  Лера напряжённо прислушивалась, не вернётся ли Олег. Но позвонила Калерия и сообщила, что оставила Олега в госпитале до понедельника. Ничего серьёзного врачи не нашли - даже рёбра целы, просто сильные ушибы, но понаблюдать надо. Лера сообщила близнецам, те заохали-заахали, тут же решили завтра ехать в клинику и везти всякие вкусности. Предложили Лере сопровождать их, но она отказалась, сославшись на неотложные дела. Дамы неодобрительно поджали губы, ничего не сказали и удалились к себе.
  Это решение тяжело далось Лере. Но она подумала, что там вокруг Олега будет виться белая горлица Калерия и ворковать, ворковать. Лишние сочувствующие им только мешать станут, довольно уже того, что близнецы там будут.
  
  Рабочая неделя началась с приятного события. Пименовой предложили возглавить отдел. Она прибежала к Лере с горящими щеками, взволнованная:
  -Соглашаться или нет? - сквозь стёкла очков её глаза казались огромными, - это такая ответственность. И я так мало знаю...
  -Ася, - теперь все называли её только Асей, - Ася, это ты-то мало знаешь?!
  -Позвоню Володе. Что он скажет, то я и сделаю, - и вылетела из отдела.
  Володя порадовался за невесту. Они оба ходили в состоянии ожидания, до свадьбы оставалось всего десять дней и оба дружно отбивались от родителей, которые составляли списки гостей с двух сторон. Наконец Володя не выдержал:
  -Во-первых, мы не хотим никаких дурацких машин с облезлыми куклами на капоте. Во-вторых, мы с двумя свидетелями пешком дойдём до ЗАГСа - тут идти-то двести метров, а вы будете ждать нас дома. В-третьих, мы не хотим никаких гостей, кроме родных, и если, тётя Лида разрешит, то мы отпразднуем это событие здесь, в этой квартире, - таким образом Володя прервал поток замечательных предложений о достойном проведении свадебной церемонии, лившийся на них с Асей последние две недели.
   Недовольные родственники было начали возмущаться такой суровостью, но тут вмешалась Ася. Глядя на всех счастливыми глазами, она заявила:
  - Мы бы совсем от всего отказались, но Володя сказал, что родители обидятся. Как вы не понимаете, нам никто не нужен в этот день?! Мы хотим быть вдвоём - и всё, - и от них отстали.
  Ася предложила Лере быть свидетельницей, а Володя позвонил Олегу, уже выписавшемуся домой, и попросил его о том же.
  Всю неделю Лера не заглядывала к Олегу, она твёрдо решила не навязывать ему своё общество. Они встречались в коридоре, здоровались. Один раз Лера спросила, как его самочувствие. Олег отделался шуткой. Но по тому, как он осторожно поворачивался и наклонялся, Лера догадалась, что рёбра ещё как болят. Иван Сергеевич вернулся из поездки в Москву и занятия возобновились, хотя, Лера это точно знала, глубоко дышать Олегу было больно. Иван Сергеевич выхлопотал льготное разрешение для него на поступление в консерваторию. Теперь всё зависело от самого Олега и от того, как он выступит на экзамене в конце мая.
  9 Мая Лера, как обычно, провела с родителями. Это был их семейный праздник, как и Новый год. Она возвращалась пешком среди прибывающей толпы - народ собирался на Стрелку смотреть салют. Факелы над Ростральными колоннами пылали, но в белые ночи языки пламени были мало заметны на фоне светлого неба. Возле Александровской колонны она заметила Олега и Калерию. Он обнимал хрупкую женщину, защищая её своим телом от случайных толчков. Его незрячие глаза были устремлены в небо, где взлетали разноцветные огни, и они отражались в его светлых глазах, на губах блуждала мягкая улыбка. С каждым залпом Калерия вздрагивала, зажимала уши, а он легонько касался губами её белокурых кудрей.
  Лера соляным столбом застыла, глядя на них. На глазах у неё выступили две большие слезинки, и площадь заплясала перед нею в тумане. Так бы она и стояла, но почувствовала на себе чей-то взгляд. Знакомый мужчина в элегантном костюме-тройке и лихо сдвинутой набок шляпе смотрел на неё, и она читала в его глазах печаль и сочувствие. Это было уже слишком! Она решительно двинулась к нему, но толпа завертела её, и она потеряла его из виду.
  
  Регистрация была назначена на шестнадцатое мая на десять утра. Лера с Олегом добрались на десятом троллейбусе до ЗАГСа, там, возле памятника Ленину они встретились с Володей. Лера оставила мужчин в садике, а сама поспешила в квартиру родителей, где переодевалась Ася. Передать словами выражение лица Володи, когда он увидел невесту с веточкой мелких кремовых роз в причёске и того же оттенка костюмчике, невозможно. Он потерял дар речи, стоял и восторженно хлопал глазами. Девушки переглянулись и засмеялись: нужный эффект был достигнут.
  В небольшой приёмной никого не было, кроме секретаря. Она проверила по журналу запись, добыла из картотеки документы и велела подождать. Через минуту позвала их в кабинет заведующей. Полная женщина, уже уставшая с самого утра, пригласила Володю и Асю присесть к столу, свидетели остались стоять. Дама произнесла какие-то дежурные слова казённым тоном, и вдруг прервала себя:
  -Свидетель, - посмотрела она на Олега, - поищите хоть какую-нибудь музыку. А то как-то уж совсем...
  -Я что-нибудь найду, - тут же откликнулась Лера.
  Она нажала на кнопку огромной радиолы, зажёгся зелёный огонёк, но ни одна станция не передавала ничего музыкального, дикторы бодрыми голосами рассказывали о том, что сегодня международный день мирного сосуществования. Заведующая поморщилась, быстренько свернула процедуру, свидетели расписались в журнале, Володе выдали книжечку брачного свидетельства - и всё, появилась новая семья Гордеевых. Событие заняло не более пятнадцати минут.
  -Неплохо бы шампанского сейчас, - Володя оглянулся в поисках кафе, но ни одного поблизости не было.
  -Дома выпьем, - улыбнулась Лера, - там родители ждут. Представляешь, в каком они состоянии?!
  -Правда, Володя, пошли домой, - поддержала её Ася.
  Они нырнули под дворовую арку и пошли дубовой аллей. Володя с Асей шли сзади, по их обнимающимся теням на асфальте Лера видела, что они через каждые несколько шагов целуются.
  -Я здесь всегда жёлуди собирала, - вдруг вспомнила Лера, - разгребала листья ногой и там были такие толстые, со шляпками...
  Олег улыбнулся:
  -Человечков делала? Мы в детдоме тоже спички вставляли и получались смешные такие фигурки.
  -Этот двор - любимое Леркино место. Сколько раз тётя Лида говорила, чтобы она шла в садик играть. Так нет же! То на кучу угля влезет, то вся в листьях домой придёт. Ты ещё расскажи, как секретики девчоночьи делала...
  -И я тоже их делала. Обычное дело: ямку выкопаешь, положишь туда фантик, осколок от разбитой тарелки - чтобы обязательно был с рисунком! - потом сверху прозрачное стёклышко и землей присыплешь. Красиво получалось. В земле вдруг глазок открывался, - мечтательно вспомнила Ася и тут же получила очередной поцелуй от мужа.
  -А на угольные кучи лазила потому, что искала серо-голубой уголь, он не блестел как антрацит. Цветом напоминал оперение голубя - очень красиво.
  -Ты, Лерик, всегда любила одна гулять, ходила, мечтала тут среди дубов. Искала что-то. А помнишь, как ты зажигалку немецкую нашла? - рассмеялся Володя.
  -Зажигалку? - усмехнулся Олег. Лера вела его по незнакомому двору за руку, и он с удивлением почувствовал, как внезапно напряглась её рука.
  -Ой, смотрите! - воскликнула Лера, - наши в окно смотрят! Гордеевы, немедленно помашите им! И стойте, мы же не сфотографировали вас. А вы сегодня такие красивые! - она отщёлкнула кнопки папиного "Зенита": - становитесь и смотрите в объектив, сейчас вылетит птичка.
  -Ты крышку-то с объектива сними, фотограф! - смеялся Володя, - капитан, а ты что в стороне стоишь? Иди сюда.
  Лера отщёлкала чуть ли не всю плёнку: счастливых молодожёнов, отдельно Олега - он даже не узнал об этом, всех троих вместе, даже попросили прохожего снять их вчетвером. Дома их встретили радостными криками, хлопаньем пробки от шампанского и традиционным "горько!".
  Асина бабушка, которой было хорошо за восемьдесят, торжественно восседала в кресле с каким-то свёртком на коленях. Она потребовала, чтобы молодые приблизились, развернула свёрток. Это оказалась икона с ликом Николая Чудотворца, потемневшая, старинная, в серебряном окладе за прозрачным стеклом. Володя вопросительно оглянулся на родителей. Отец опустил глаза, а мать одобрительно кивала. Он посмотрел на Асю: его молодая жена с трепетным волнением и глубокой серьёзностью смотрела на бабушку. И он смирился. Они подошли к старушке и опустились на колени. Бабушка трижды перекрестила их иконой, шепча благословение. Эта трогательная церемония вызвала новый взрыв эмоций у всех дам.
  -Приглашаем всех на лёгкий завтрак, - Лидия Леонидовна даже слегка поклонилась при этом, - торжественный ужин, как вы понимаете, ждет нас вечером.
  После завтрака, совсем не лёгкого, Гордеевы отправили бабушку и маму Аси отдыхать в квартиру этажом ниже, женщины занялись уборкой и посудой.
  Лера отвела Олега в свою комнату:
  -Если хочешь, можешь прилечь, - она знала, как ещё болезненны его ушибы, - близняшки приедут вечером. И ты можешь здесь позаниматься - пианино к твоим услугам. Вот папин спортивный костюм, переоденься, а то будешь весь измятый.
  -А ты? Ты где будешь? - он не стал сопротивляться, разыгрывать супергероя, которому всё нипочём, послушно принял из её рук одежду. Между ними установились странные отношения. Никто из них не вспоминал сцену, разыгравшуюся две недели назад. Только однажды Олег остановил на кухне Леру и, явно волнуясь, сказал, как обычно глядя поверх её головы:
  -Я был груб и несправедлив. Прости, пожалуйста.
  Лера вспыхнула:
  -Да ты был груб. Но и я виновата. Мне не надо было договариваться с Катериной, надо было всё рассказать тебе.
  Больше они к этому не возвращались, но и прежних простых и лёгких отношений уже не было, кажется, вся доверительность сошла на нет. Им было почему-то немного неловко в присутствии друг друга. Не стало вечерних чаепитий в комнате Леры или у Олега. Он её не приглашал посидеть рядом, пока работает с партитурой. Лера переживала, страдала, мучилась. В голове застряла надоедливая фраза из где-то услышанной песни: "...ну, а я... я люблю всё сильнее..." И что с этим делать, она не знала. От всех волнений её заикание усилилось, она страшно этого стеснялась и старалась говорить поменьше.
  
  Новых Гордеевых выпроводили из квартиры, отправив их гулять по городу.
  Олег переоделся в тренировочный костюм Михаила Дмитриевича. Подошёл к пианино, тронул клавиши, хотел присесть позаниматься, тронул спинку стула и отдёрнул руку. Там висел китель, пальцы Олега пробежали по погонам - китель Лериного отца. Они появились одновременно - Лера и Михаил Дмитриевич:
  -Я китель тут оставил, - Михаил Дмитриевич с жалостью посмотрел в красивое лицо молодого человека.
  -Давай, папа, я отнесу. Не волнуйся, аккуратно повешу его в шкаф, - шутливо бросила Лера, забирая китель со спинки стула и унося его.
  Олег повернулся и случайно задел рукой подобие этажерки, её переставили сюда, чтобы освободить больше места для свадебного стола. На этажерке что-то опрокинулось.
  -Не волнуйся, - успокоил его Михаил Дмитриевич, - эта штуковина не разобьётся, даже если на пол упадёт, - и пояснил: - когда-то, лет двадцать назад, увлекались такими коробочками. Лида собирала открытки, они с Лериком сшивали их хитрым способом, ну и соответственно украшали. Я тогда в Калининграде служил, вот она с Лидой и ходила к заливу за ракушками. Много насобирала, мыла их в дождевой бочке во дворе, мокрая была вся - бочка-то высокая, а она у нас маленькая. Потом она ракушки эти сушила и приклеивала, аккуратно - так и взрослый не сделает, а у неё получалось. К старости люди сентиментальными становятся, вот мы и храним всякую всячину - свои воспоминания о молодости, о детстве детей...
  -Я тоже жил в Калининграде в детстве, и Калерия тоже, - задумчиво отозвался Олег, - хорошо помню, что у Калерии тоже была такая шкатулочка с ракушками. Она мне её показывала, крышку с красивым видом открывала. Я даже ту картинку помню: жаркая улица южного города и весь фасад дома заплетён фиолетовыми цветами, там ещё художник блёстки поставил на листики и они сверкали и переливались...
  -Так ведь... - начал Михаил Дмитриевич и осёкся под взглядом возникшей в дверях Леры. Она делала ему яростные знаки, чтобы он ничего не говорил. Он покашлял, изобразив, что поперхнулся, - да, у многих были такие картинки.
  -Но меня коробочка с ракушками совсем не интересовала, - улыбнулся воспоминаниям Олег, - подумаешь, какое-то девчоночье рукоделие! Там рядом стояла фигурка ангела. Маленькая, серебристая, он протягивал крошечные ручки и улыбался такой грустной улыбкой, что хотелось взять его в руки и отогреть.
  -Ангел серебряный? - растерянно глядя на дочь, переспросил Михаил Дмитриевич, но она вновь сделала знак ему ничего не говорить. Отец нахмурился, перевёл взгляд на стоящую рядом с коробочкой фигурку ангела, пожал плечами: - да, бывает... Ладно, пойду отдохну, пока женщины там хлопочут, им лучше не мешать, - бросил сердитый взгляд на дочь и вышел.
  -Я что-то не то сказал? - Олег почувствовал напряжение и недосказанность в голосе Лериного отца.
  -Всё нормально. Это папа так стесняется своей сентиментальности, - и спросила: - ты позаниматься хочешь?
  Олег подумал, помотал головой, смущённо улыбнулся:
  -Нет, я, пожалуй, прилягу. Что-то рёбра разболелись.
  -Вот и правильно, - одобрила Лера, - пересади Альку на стул, а то вам вдвоём там будет тесно.
  Через час она заглянула в комнату: Олег спал, накрывшись пледом. Рядом, заботливо укрытый, притулился к нему Алька. По безмятежному лицу Олега блуждала ласковая улыбка. Лера не знала причину его радости, она смотрела на спящего и чувствовала, как в её душе становится светло и уходят прочь сомнения.
  
  Олегу снилась мама. Она была молодой и изумительно красивой - такой он запомнил её пятилетним малышом. Мама, загадочно улыбаясь, присела рядом на диван. Тронула вьющуюся прядь рыжевато-каштановых волос:
  -Алька аленький, глупенький маленький, - засмеялась она.
  -Мама, я не маленький, мне уже тридцать лет, - улыбался ей в ответ Олег.
  -Тридцать... - эхом отозвалась мать и повторила: - глупенький, маленький... Какой же ты невнимательный, сынок! Живёшь в своём мире, не оглядываешься вокруг, ничего не замечаешь...
  -Что я не замечаю? Ты говоришь загадками. Объясни!
  Но она покачала головой:
  -Сам, ты должен разобраться сам. Присматривайся!
  -Мама, я не могу присматриваться. Я - слепой, - тоскливо отозвался он.
  -Вот ещё! Ничего подобного! Кто тебе сказал такую глупость?! Открой глаза и смотри! - она легко коснулась тёплыми губами его лба, - Алька аленький - мой сыночек маленький...
  
  День города в этом году выпал на вторник и музейное начальство отменило обычный выходной день, предполагая, что толпы любознательных горожан бросятся штурмовать городские музеи. Лера грустила в отделе. Забегала Ася и с восторженным блеском в глазах рассказала о предстоящей большой выставке в Лицее. Дирекция поддержала её идею открыть постоянную экспозицию советской пушкинианы, и теперь Ася сочиняла выставку. Одно её огорчало: музейные заботы отвлекали от дома, где поселилось безмятежное счастье. Она боялась, что теперь станет меньше внимания уделять мужу и он начнёт от этого тосковать.
  Они с Лерой выпили невкусного растворимого кофе с обычной порцией печенья, поболтали ещё несколько минут, и Ася умчалась к себе в отдел. Лера опять осталась одна, она методично разбирала карточки, выстраивая их по строгому алфавиту. Теперь её не звали к группам на экспозицию. Она понимала, что сильно заикающийся экскурсовод производит жалкое впечатление, и не обижалась. Если раньше она "не дружила" с глухими согласными, то теперь ей покоя не давали даже гласные звуки. Она краснела, терялась, нервничала, и от этого говорить становилось совсем трудно, поэтому она предпочитала больше молчать.
  Теперь Катерина часто приводила Кирилла на Мойку, оставляла его на ночь, и Лера занималась с мальчиком, гуляла с ним. Но учебный год закончился, а с ним и занятия. Правда, близнецы развили бурную деятельность по убеждению Катерины, что ребёнку лучше учиться в школе при Русском музее и что Лера отлично подготовила его. Они даже отвели мальчика на собеседование - там набирался всего один класс. Кирилл показал педагогам свой читательский дневник с рисунками, те настолько впечатлились, что занесли его фамилию в список потенциальных учеников. А уж если мальчика примут, то где ж ему ещё жить? Конечно, здесь, под присмотром бабушек (ну и что что они не родные?), и Леры, выполняющей обязанности гувернантки. Об Олеге и говорить нечего. Родной отец, всё-таки! Катерина уже всё просчитала, и у неё не возникло сомнений в правильности выбора в пользу Мойки, но она кочевряжилась, изображала глубокое раздумье и тоску по ребёнку. Дело решило предложение Олега по-прежнему выплачивать ей некую сумму, которую она потратит на Кирилла.
  -Иного и быть не может! - пожала плечами Катерина, - кто лучше матери знает и понимает нужды ребёнка? Кто ему подберёт одежду? Форму? Не ты же!
  Олег поморщился, но не стал спорить. Катерина обещала подумать, хотя уже всё для себя решила. А тут подоспело решение администрации школы о зачислении Кирилла, и все "сомнения" заботливой мамочки отпали. Олег устроил у себя с помощью старой китайской ширмы выгородку для Кирилла. Когда-то именно такая была при Марфе Аркадьевне и у него. Там поставили раскладушку, притащили от Валентины Сергеевны небольшой письменный стол и низенький стеллаж для книг и учебников. Теперь у Кирилла получилось подобие своей комнатки. Мальчишка был не просто рад - он был счастлив. Только переехав к отцу, он понял, как тяжко ему приходилось в квартире отчима. Бабушка - мать отчима - острым взглядом присматривала, чтобы он ненароком не стащил кусок колбасы их холодильника, неодобрительно наблюдала за его занятиями с Лерой, ворчала, что Катерина избаловала мальчишку. В последнее время злая старушка вообразила, что Кирилла перекармливают, что он толстый и неуклюжий. Она стала строго отмерять ему порцию хлеба на день, наливала в тарелку супа на донышке, а котлету делила пополам. Как-то Кирилл пожаловался матери, что он всё время есть хочет. Катерина усмехнулась:
  -Ты есть хочешь, потому что растёшь. Ты же не хочешь стать толстым? Чтобы над тобою девочки смеялись - не хочешь? А мальчишки начнут дразнить "жир-трест-сарделькой" - ведь не хочешь? Ну вот... И не жалуйся!
  Здесь, на Мойке, бабуля Нюся и бабуля Валя кормили, что называется, до отвала. И спал он теперь не на кухне, а в комнате с отцом. И теперь у Кирилла был даже свой уголок, где он мог спрятаться от всех и читать любимые книжки. Одно его огорчало, что с началом июня он едет в пионерский лагерь на две смены подряд. Но август заставлял его жмуриться от удовольствия: его с папой пригласили провести остаток лета на даче у Гордеевых-Федосовых. А там и ягоды, и грибы пойдут, и купаться есть где. Так что в лагерь он уехал в счастливом ожидании, к тому же папа обещал навестить его в родительский день.
  В день рождения Пушкина в музее было не протолкнуться. Ко всему ещё нагрянуло телевидение. Шустрые телевизионщики потребовали перекрыть экспозицию на час, хвост очереди, вытянувшийся по набережной, заволновался - народ почуял, что, возможно, зря простоит и так и не попадёт в музей. Как только телевизионная саранча улетела, администрация сократила интервалы между группами и мобилизовала всех научных сотрудников в помощь экскурсоводам. Но вся эта суета не касалась Леры, она меланхолично наблюдала из окна, как восторженные тётеньки несут к постаменту памятника Пушкину цветы и уже выросла внушительная пёстрая горка. Примчалась на чашку кофе Ася и устроилась на подоконнике. Сегодня у неё уже было три выхода на экспозицию, предстоял четвёртый, и поэтому она с удовольствием молчала, давая отдохнуть связкам.
  С шумом распахнулась дверь. Вошёл Олег, сияющий и смеющийся, ведя за руку Калерию, одарившую всех обычной насмешливой полуулыбкой.
  -Лера! - как он определял, что она здесь, уму непостижимо. Видимо, и в самом деле, чувствовал её, - Лера! Меня приняли!
  -Ой! - взвизгнула Ася, - в консерваторию?!
  Он тут же повернулся на её голос:
  -В консерваторию! И это ещё не всё: Иван Сергеевич добился специального решения по моему зачислению. Не зря он требовал, чтобы я участвовал в прослушиваниях, ходил на общие занятия. Меня приняли на второй курс!
  Тут Ася сорвалась с подоконника и бросилась ему на шею:
  -Поздравляю, поздравляю!
  Лера тоже подошла, коснулась его руки:
  -Я так рада за тебя, Олег!
  Он сжал её пальцы:
  -Это не только моя заслуга. Если бы не твоя забота и настойчивость, вряд ли я одолел бы эту громаду.
  -Ну что ты, Олег, - смутилась Лера, - это сестрички-близняшки не давали тебе покоя.
  -Ну прямо, кукушка и петух, - пробормотала в сторону Калерия, но Ася услышала и нахмурилась. Она вопросительно взглянула на Леру, но та, видимо, не расслышала реплику Калерии.
  -Мне пора. Не хочется сейчас от вас уходить, но там уже ждут, - Ася собралась выйти, оглянулась на Калерию, - хотите пройти по квартире сегодня, в день рождения поэта?
  -Нет, не хочу, - отмахнулась Калерия, сопровождая свои слова сердечной улыбкой, которая никак не вязалась с их смыслом, - надоел мне ваш гений, не люблю Пушкина за его вредности по отношению к женщинам... Вы вот что, Ася, возьмите с собою Олега - он его восторженный почитатель.
  Ася непонимающе уставилась на Калерию: это она шутит так насчёт Пушкина и женщин? Серьёзно же воспринимать такое нельзя? Она кинула короткий взгляд на Леру, но та в ответ лишь пожала плечами.
  -Пошли, Олег, - Ася ухватила его за руку и бережно повела за собою.
  -Вот и хорошо, что они ушли. Сколько эта фанатичная пушкинистка будет таскать бедный народ по квартире? Час-полтора? - Калерия прошлась по комнатушке, брезгливо тронула стальной бок сейфа, уселась напротив Леры, стараясь не касаться спинки стула, - мне надо с тобой поговорить.
  У Леры сжалось под ложечкой от неприятных предчувствий. Она взяла чистую чашку, насыпала хорошую порцию растворимого кофе, залила кипятком:
  -Сахар, печенье, - подвинула всё к Калерии.
  Та скептически посмотрела на жидкость в чашке, поболтала ложечкой и отставила:
  -Это не кофе, это язва желудка, - пробормотала она, - и потом, знаешь ли, я очень брезгливый человек, - и презрительно скосила рот в улыбку, заметив, как вздрогнула Лера.
  -У нас чистая посуда, - Лера не хотела, но обида всё равно прозвучала в её голосе.
  Калерия коротко усмехнулась и обвела взглядом комнатушку. Тем самым поразительным взглядом, который давал понять человеку, что она безмерно удивлена - оказывается, в этой комнате был ещё кто-то живой. Надо же!
  И вдруг обрушила на Леру новость:
   -Вообще-то я хотела тебе сообщить, что мой длительный эксперимент закончился. Теперь я свободна и выхожу замуж.
  На миг солнечный день для Леры погас, она сцепила под столом пальцы так крепко, что разжать их, наверное, можно было бы, лишь применив силу. Но Калерия с интересом разглядывала не растворившуюся пыль на поверхности "кофе" и не смотрела в её сторону.
  -Помню, как впервые увидела Олега. Мне сказали, что привезли интересный случай, как раз по теме моей диссертации. Упустить такое нельзя. Взяла историю болезни, захожу. И что же вижу? Спящего ангела. Ты же знаешь, какие бывают в большинстве у нас лица - словно бы их топором сработали. А тут совершенно не наше. Нечто акварельное - как на старинных портретах. Тонкое лицо, кожа чистая, упрямый рот. Он спал, и солнечный луч бродил по его лицу, вызолотил рыжевато-каштановые вьющиеся волосы. Мне стало любопытно, какие у этого спящего красавца глаза. Я решила, что раз он рыжеватый, то глаза у него должны быть обязательно ярко-зелёные. И тут он открыл их. С цветом я, конечно, не угадала. У голубей такой оттенок перьев бывает - сизо-голубой, серо-голубой. Вот он глянул на меня этими своими огромными блестящими глазами и говорит: "Лера, ты нашла меня... Ты совсем не изменилась, маленькая храбрая Лера". И ещё какую-то чушь. Понимаешь, Лерой меня только мама называла, когда мне лет 5 было. Я слушала его бред и понимала, что может получиться потрясающий эксперимент, и если я немедленно не отвечу ему, то упущу редкий случай. И я включилась в игру. Много усилий для этого и не требовалось, нужно было лишь чуть подыгрывать ему. Он же доверчивый, как ребёнок.
  -Но в чём заключался твой эксперимент? - не выдержала Лера.
  -Это чисто медицинская ерунда. Тебе она ни к чему, - Калерия не скрывала высокомерия, - ну ладно, попытаюсь чуть-чуть объяснить. Испытав смертельную опасность, человек может стать психически нестабильным и даже жить в собственном мире. Разумеется, если не было серьёзных травм, это проходит. Травматические неврозы часто вытаскивают из подсознания детские страхи. Тут надо поймать момент, когда такой психически неустойчивый больной начинает испытывать отвращение к жизни, к самому себе и не дать ему скатиться в восприятие действительности лишь как череды угроз, опасностей, травм. Нужны яркие положительные эмоции. Это, скажу тебе, всегда полезно. Но для таких больных - просто необходимость.
  Мне пришло в голову, что вот этот больной с блаженной ангельской улыбкой чудесным образом может стать целой главой диссертации, и я тут же включилась в игру. Стала поддакивать ему в его детских воспоминаниях. Он что-то плёл про какие-то развалины, подвалы, спасение. Я улыбалась, кивала. Это пока он ещё видел. Но, к сожалению, слепота накрыла его буквально в считанные часы. Теперь моей задачей стало внушить ему, что зрение непременно восстановится. Были у меня такие иллюзии тогда.
  Он всё расспрашивал о моём папе-полковнике авиации да о маме-домохозяйке. Пришлось много чего насочинять. Даже у больных из Балтийска и Калининграда консультировалась, они и о службе своей рассказали, и о городе. Я же сроду там не бывала. Отец у меня всю войну писарем при штабе прослужил, а мама в блокаду поварихой в детском саду на Петроградской работала. Так что никакого Калининграда мне не приходилось никогда видеть, - Калерия криво усмехнулась: - тут надо было роль свою мастерски вести. Скажу тебе без лишней скромности, мне это удалось. Правда, нервов стоило! Как же мне надоел этот бред про смелую беленькую девочку, которая спасла его, привела толпу солдат и своими маленькими хилыми ручонками расчищала завал в подвале! Но этого требовали условия игры, - она коротко и зло рассмеялась, - а ещё эта его хамка-жена... И как его угораздило связаться с такой халдой?! Забежала в отделение пару раз на пять минут, накрашенная, как индеец на тропе войны. А духи! Вот скажи, где эти тётки добывают такие вонючие духи?! Белый халат так ловко набрасывала, что блузочка её люрексовая прозрачная никаких прелестей не скрывала. А впрочем, на такую хоть от Шанель платье надень, результат всегда один: что-нибудь у них будет не так. Зацепились мы как-то с нею языками. Конечно, я бы ей задала по первое число. Но тут лицо Олега увидела. У него такое выражение было - не передать словами! Словно бы он был в ужасе от женских передряг, а наша грубость оскорбляла его. И я поняла, что сейчас затеянный мною эксперимент с треском провалится. Нужно было срочно выкручиваться и возвращаться к образу девочки-куколки, иначе смертельно пострадает его прирождённое стремление к изящному, - и она с нарочитой скромностью опустила ресницы, спрятав хитрый взгляд, - да, пришлось поработать! Знаешь, иллюзии затягивают. Но теперь их нет. Эксперимент закончен. Олегу не повезло, к сожалению. Так бывает. Два года жизни я отдала этому эксперименту, устала смертельно... В кино сказали бы, что "я выхожу из игры". Выхожу.
  -Он навсегда останется незрячим? - голос Леры задрожал.
  -Навсегда, - мрачно кивнула Калерия, - ему ничем не помочь. А ты-то что так всполошилась? - и глаза её сузились, - тебя-то это не касается. Или касается?..
  Лера молчала. Внутри у неё нарастала звенящая пустота. В голове крутилась фраза - обрывок случайно услышанного стихотворения: "Я соскучилась, родной,.. познакомь меня с женой".
  Калерия притворно вздохнула и посмотрела милым взглядом - смесью заботы и жалости. Только Лера знала, что не было у Калерии к ней ни жалости, ни сочувствия. И всё же в синих глазах блондинки мелькнуло беспокойство. Она вздёрнула голову:
  -Я зачем к тебе пришла: хочу увезти Олега на Валаам. "Прощальная гастроль", так сказать. Он, хоть и незрячий, но умеет проявить себя в определённые моменты. Ну, ты понимаешь, о чём это я... - и в голосе её прозвучало что-то похожее на сожаление.
  -Пожалуйста, избавь от подробностей, - остановила её Лера, - так зачем же ты пришла? Тебе моё разрешение на поездку нужно?
  Калерия хмыкнула:
  -Вовсе нет. Ты вот что, присмотри за Кириллом.
  -Как я могу присмотреть за Кириллом, если он в пионерском лагере? - удивилась Лера.
  -Вот чёрт! Надо же, я совсем забыла. Олег же говорил. Тогда, дорогая, никаких сложностей. Съездим на туманный остров, отдохнём, воздухом подышим - и всё. Конец. Попрощаюсь.
  -Подожди, - уставилась на неё Лера, - ничего не понимаю. Так ты не за Олега замуж выходишь?
  -Конечно, нет. Как тебе такое в голову могло прийти?! - изумилась Калерия, - я замуж за Олега! Нет, он, конечно, чудесный, весь из девятнадцатого века со своим кодексом чести. Но замуж... Я ещё в своём уме. Профессор Петров-Замойский - вот мой будущий муж. Ясно? И стану я, Лерочка, генеральшей от медицины.
  -А как же Олег?! - никак не могла уяснить ситуацию Лера.
  -А что - Олег? Останемся друзьями, надеюсь. А хочешь, возьми его себе. Мне он больше не нужен. Возможно, будем иногда встречаться, чтобы вспомнить... Как там у твоего любимого Пушкина? "Бойцы вспоминают минувшие дни..."
  -Но он же никогда не простит тебе обмана!
  -И пусть. Я уже тебе сказала: эксперимент закончился. Ну всё, пойду встречу своего бедного кролика...
  -Не может быть, чтобы ты была такой циничной. Ты же врач!
  -Ах, перестань. Ничего плохого я не сделала, - она хмыкнула, - знаешь, как в старом анекдоте? Бабка принесла кролика к ветеринару. Он пощупал, в ушки заглянул и выписал лекарство. А бабка и говорит, мол, хорошее лекарство-то? Ветеринар ей - хорошее, бабка, хорошее. А та опять: а если не поможет? Он ей: а если не поможет, тогда прирежьте его.
  -Уходи! - Лера открыла дверь, - ты говоришь о человеке, а не о кролике! О человеке, с которым у тебя... Он верит тебе, он любит тебя! А ты... Уходи!
  Калерия пожала плечами и пошла к двери. Но Лера вдруг ухватила её за руку:
  -Подожди! Так нельзя. Сядь! - Калерия села и выжидательно посмотрела. У Леры стучало в висках, она с отчаянием взглянула в спокойное лицо блондинки: - послушай, разве ты не понимаешь, как тяжело ранишь его? Пожалуйста, Калерия, не делай этого, не оставляй его!
  -К чему эти уговоры? Тебе-то что до его переживаний? Или у тебя свой интерес к нашему ангелочку? Но тогда это какое-то извращение, просить меня остаться...
  -Ты не хочешь понять... - Лера постаралась взять себя в руки и говорить спокойнее, - вот смотри, выйдешь ты замуж за генерала - и что? Это твой предел мечтаний? Стать генеральшей? Но ты же не примитивная личность, Калерия. Да, ты циничная, жестокая, но ты же умная. Что впереди ждёт тебя? Генерал поможет защитить докторскую, и станешь ты украшением его дорогой квартиры? Не слишком ли высокая плата за успешную карьеру? Разве ты не любила Олега? Я же видела вас вместе... ты не играла и это не было обычным увлечением.
  -К чему это? - поморщилась Калерия, - вот уж глупость: любит - не любит... плюнет - поцелует... Романтические бредни. Вчера любила, сегодня разлюбила - болтовня всё это! Говори, толком, чего ты хочешь, тебе-то какая выгода? Но имей в виду, уговаривать меня бесполезно. Дело решённое.
  -Хорошо. Я поняла, что ты не романтик, ты мыслишь рационально, и сердце для тебя всего лишь мышечный мешок, который гоняет кровь по организму. Тогда я хочу тебе кое-что предложить. Помнишь, тебе понравились у меня фигурки из резного камня?
  -И что? - Калерия с любопытством уставилась на Леру, - что с того? При чём здесь они?
  -Это не просто красивые вещицы - там драгоценные камни и это работы придворного ювелира. Они очень дорого стоят. Возьми любую из них. Или нет. Возьми все, - уговаривала её Лера, - только не оставляй его!
  -Так-так-так... Ты что же, купить меня хочешь? - не поверила своим ушам Калерия. Теперь в её лице проступило профессиональное любопытство.
  -Рассуди сама. Ты ничего не потеряешь, если останешься с ним, Калерия! Ну что тебе тот старый генерал?! Зная тебя, могу предположить, что ты не станешь как Татьяна "другому отдана и буду век ему верна".
  -Много ты знаешь... - хмыкнула Калерия, разглядывая Леру.
  -Соглашайся, Калерия! А хочешь, забирай всё, что есть у меня. Мне ничуть не жаль.
  -Да, ты, я вижу, совсем до ручки дошла. Интересный случай. Ну-ка, ну-ка, понаблюдаем за больной... Это прямо клиника в чистом виде - для психиатра история, - и вдруг хихикнула: - а может, согласиться? Заманчивое предложение всё-таки. У тебя есть ещё что предложить? Или список ценностей исчерпан? Молчишь. Значит, это всё. Да, жаль. Осталось самое последнее...
  -Что? Что осталось? Что ты хочешь? Я на всё согласна!
  -Осталось тебе, дорогая, последнее: стать на колени, - усмехнулась Калерия.
  Лера, не задумываясь ни на секунду, бухнулась на колени перед улыбающейся Калерией. У той медленно сползла улыбка с лица:
  -Истеричка! Это уже не клиника, это диагноз! - фыркнула она и выскочила из комнатушки.
  Лера секунду-другую тупо пялилась на закрывшуюся дверь, потом уткнулась лицом в сложенные ладони.
  
  В воскресенье, когда ещё все спали, Леру разбудил звонок в дверь. На пороге стоял Володя:
  -Собирайся, мы едем на дачу, - он критически её оглядел, - от тебя, Лерка, скоро только пучок волос останется. Будет кисточка для пыли.
  Она молча поглядела на него и пошла, еле передвигая ноги, в комнату, залезла под одеяло и накрылась с головой. Лера в эти дни не жила, она находилась как бы за пределами сознания, в ужасе ожидая возвращения Олега и представляя, как на него подействует разрыв с Калерией. Ни есть, ни пить она не могла - нервный спазм сжимал горло и протолкнуть туда хоть кусочек чего-либо не получалось.
  Володя, не обращая на неё внимания, вытянул сумку из шкафа и стал сбрасывать в неё то, что, по его представлениям, могло бы понадобиться Лере. Заглянула вся в папильотках Анна Сергеевна.
  -Ах, это вы, Володя, - она, деликатно прикрывая рот ладошкой, зевнула,- а я решила, что Олег вернулся. Но ему ещё рановато.
  -И где на этот раз гуляет наш капитан? - Володя задумчиво огляделся, соображая, что бы ещё сунуть в сумку.
  -Кавалерия увезла его на Валаам. Часам к десяти вернётся, - она подошла к накрывшейся с головой Лере, отогнула край одеяла, - лежишь? А он твои вещи собирает...
  -Оставьте меня в покое, - Лера потянула одеяло к себе, но Анна Сергеевна не выпустила, - что вы все пристали?
  -Володя, тут нужна ваша помощь, - решила Анна Сергеевна.
  -Лера, иди в туалет. Я не буду на дороге под кустами останавливаться. Вставай. Или я сейчас тебя прямо в таком виде запихаю в машину - вот уж родителям понравится!
  -Я никуда не поеду! Вы что, не понимаете? Мне надо его дождаться...
  -Так мы же с Валюшей здесь. Встретим, накормим. Чего тебе-то сидеть дома, езжай на дачу, отдохни, продышись воздухом чистым.
  - Я должна видеть, каким он вернётся, - твердила Лера.
  -Вернётся, как всегда возвращался, - пожала плечами Анна Сергеевна.
  -Нет, подождите. Тут что-то не так, - Володя сел рядом на диван, - что случилось ещё такого с капитаном, что ты уже вся на себя не похожа? Рассказывай!
  -Она бросила его, - мрачно глядя в сторону, ответила Лера, - сказала, что выходит замуж за какого-то медицинского генерала Замойского-с-чем-то...
  -Петрова-Замойского?! - изумилась Анна Сергеевна, - так это же светило медицинское, его все знают. Сильна Кавалерия!
  -И ты боишься, что капитан тяжело воспримет эту радостную новость? - Володя потёр подбородок, - конечно, он не обрадуется. Это точно. Но и суетиться вокруг него не стоит. Переживёт.
  -Ты ничего не понимаешь, - чуть не расплакалась Лера, - она его никогда не любила. Он для неё был только экспериментом. Неудачным экспериментом, и теперь она бросает его, как ненужную вещь. Она предала его!
  -Лера, - Володя встряхнул её за плечи, - он мужчина, он сильный мужчина, он справится. Твои сочувственные вздохи только навредят. Понимаешь? Он сам должен во всём разобраться.
  -Да и разбираться-то не в чем! Она врала ему с первой встречи, потому что такой больной был для неё по теме диссертации - всего-то! Два года врала...
  -Стерва... - Володя подозрительно всмотрелся в Леру, - а ты-то откуда всё это знаешь?
  -Она сама мне сказала, - тут Лера всё же заплакала: - я ей - возьми фигурки, они с бриллиантами, возьми всё, только не уходи от него.
  -О! Даже так! А она что?
  -Смеялась, говорит, тебе только одно осталось...
  -Что же именно? - глаза Володи сузились, он догадался, что Лера сейчас скажет очень неприятное.
  -Она сказала, что мне осталось только на колени стать...
  -Ой, - всплеснула руками Анна Сергеевна.
  -Так, можешь не продолжать, - Володя притянул к себе Леру, нашарил в кармане носовой платок, вытер ей глаза, нос, - всё, нечего тут сидеть! Поехали, будем дышать воздухом. Асенька уже заждалась.
  
  И хорошо, что Володя увёз её! Только выйдя из машины возле дачки и оказавшись среди родных людей, она поняла, как соскучилась по маминым ласковым рукам, по папиному понимающему взгляду. И родители Володи обрадовались ей, словно сын привёз не дочь друзей - бывшую невестку, а самого родного и дорогого человека. Возле посыпанной щебёнкой дорожки Ася игрушечной лопаткой копала землю. Завидев Леру, она распрямилась, сдула прядь каштановых волос, упавшую на лицо, бросила огородное приспособление, которым ковырялась в земле, и кинулась обнимать её, будто сто лет не видела.
  -Смотри, - она с гордостью показала на два холмика, - это я решила редиску и морковку посадить. Володя, конечно, смеётся, что из меня ещё тот огородник. Ну и пусть! Вот вырастет морковь, так он же её ещё и лопать станет.
  -Может, это весной надо было делать? - засомневалась Лера, разглядывая печальные холмики.
  -Ничего, - беспечно махнула рукой Ася, она теперь стала как-то раскованней, свободней, не стеснялась, не опускала каждую минуту глаза в землю, - конечно, сейчас это похоже на овощное кладбище. Но подожди, вот вылезут хвостики зелёные, тогда уже не так уныло будет. Сейчас польём грядки и пойдём к заливу.
  Они вышли к заливу по еловой аллее, где деревья доросли уже до такого состояния, что ветви смыкались высоко над головой, а вся дорожка была усыпана плотным слоем высохших иголок и мягко пружинила под ногами. Рыжие белки скакали рядом, то взбираясь на ёлки, то прыгая по земле, беззастенчиво попрошайничали у всех, кто здесь проходил. Девушки отошли подальше от санаторных корпусов, устроились на прогревшемся песке. Ася делилась планами:
  -Хочу научиться готовить. Может, на курсы какие-нибудь записаться? - она расчистила дорогу деловитому муравьишке и тот понесся по своим муравьиным делам.
  -Зачем тебе курсы? Ты лучше договорись с Володей и поживите у наших или внизу - там же пустуют две комнаты. Наши мамы тебя всему научат, они и меня учили когда-то.
  -И в самом деле! Какая ты умница! - сегодня же скажу Володе, - она прилегла щекой на руки, закрыла глаза и уже сонным голосом добавила: - на наш юбилей испеку пирог с яблоками. Володя любит, когда мама печёт его.
  Лера посмотрела на эту "спящую красавицу": мгновенно уснула, и муравьи её не беспокоят. Здесь, на заливе, чувствовалась оторванность от городской суеты. Молочно-серебристая поверхность воды, в паре метров от берега выступающий наполовину валун подставлял свою тёмную макушку солнцу и печальная фигура сидящего на песке мужчины - всё просилось на полотно художника. Настроением грусти, печали, одиночеством веяло от этого "полотна". Особенно пронзительной тоской была наполнена фигура сидящего мужчины. Лера надела очки и присмотрелась. Так и есть. Она знала этого мужчину! Почему он здесь? Она встала и решительным шагом двинулась в его сторону.
  -Теперь вы не сбежите от меня, - заявила она, подходя к нему и усаживаясь рядом на песок, - кто вы?
  Он улыбнулся без радости и опять устремил взгляд на спокойную поверхность воды.
  -Наверное, это неправильный вопрос. Правильнее сказать не "кто", а "что". Какое ласковое море... - голос мягкий, тихий, - и не скажешь, что там, в его глубине, остались навсегда тысячи тысяч когда-то бывших живыми людей.
  -О чём вы? - Лера всматривалась в его бледное молодое лицо, золотисто-каштановые волосы вились, касаясь воротника белоснежной рубашки, серо-голубые глаза не боялись солнца, и оно ослепительной точкой зажигалось в его зрачках. Глаза казались огромными и хрустально-прозрачными, из них на Леру глядело нечто непостижимое.
  -Странно быть ровесником своего сына, правда, маленькая фрейлейн? - он улыбнулся. Лера вздрогнула, и сердце её забилось быстро-быстро, как тогда в заброшенном парке среди созданных её воображением злобных тварей, - мы с женой мечтали сбежать, спрятаться. Но разве от войны спрячешься? И всё же мы решили рискнуть. Хотя это казалось безумием, потому что вот-вот должен был родиться наш сын. Да-да, маленькая фрейлейн, шла самая страшная из войн, а люди оставались людьми. Они хотели жить, радоваться, влюблялись, рожали детей. Разве можно остановить жизнь? Глупый вопрос, да? - он усмехнулся одними губами, при этом глаза оставались серьёзными, ветер шевелил его волосы, - кем я был до войны и чем занимался? Просто жил. Получил отличное университетское образование, у меня были твёрдо усвоенные от родителей принципы: честь, достоинство, благородство, великодушие и прочее. Слово "совесть" никогда не было пустым звуком в нашей семье. Чувствовать чужую боль, чужую болезнь - было просто и естественно. Может, это и звучит несколько высокопарно, даже нескромно, но именно это качество сделало меня неплохим врачом. А потом и война поспособствовала повышению врачебной квалификации. Шесть лет пронеслись среди госпиталей, лазаретов, операционных... Всё было бы тяжко до невозможного, если бы не Маргарита. Но об этом я расскажу вам как-нибудь в другой раз. Наступал 1945 год. Уже ясно просматривалось незавидное будущее "непобедимого" Рейха. Новое назначение вполне устраивало нас с женой. Я был назначен врачом на один из самых больших кораблей мира.
  Помню, как доктор Рихтер - главный корабельный врач - посмотрел на нас с женой и сказал:
  -Вот и хорошо, доктор, что обстоятельства складываются именно так. Займитесь родильным отделением. Рядом - в бывшей оранжерее - мы устроим отделение для тяжелораненых.
  -Я поместил жену в каюте, а сам окунулся в суету подготовки к отходу корабля. Этот корабль - его знали не только в Германии, это и не корабль даже, это такая громадина - целый морской город. Ещё четыре роженицы разместились в родильном отделении и родили мальчиков. Но первым на корабле родился наш сын. Жена чувствовала себя отлично, ребёнок был здоров и с отменным аппетитом. Очень спокойный: ел, спал, спал и ел. Жизнь на судне подчинялась строгому режиму, и наш сын вполне вписался в этот распорядок. Здесь очень неплохо для того времени кормили женщин в родильном отделении. Доктор Рихтер потребовал варить для них рисовую кашу на настоящем молоке, вместо сахарина туда добавляли сахар - тоже настоящий, да ещё и корицей посыпали. Пахло это изумительно, женщины ели и даже улыбались. Конечно, им было страшно, но мы с доктором Рихтером решили включать в отделении тихую спокойную музыку - так бедняжки не чувствовали себя одинокими и покинутыми, - он взглянул на Леру, и та поёжилась. Глаза смотрели прямо в душу - грустно и безнадёжно, он знал, что ничего исправить уже нельзя. - Жена - смелая и решительная в жизни, вдруг забеспокоилась. Она стала почему-то бояться корабля и так нервничала, что я испугался: могло пропасть молоко. Поэтому когда она потребовала, чтобы мы немедленно перебрались на берег, я сразу согласился.
   В Готенхафен стекались беженцы, с жильём было довольно сложно. Но мы нашли комнату поблизости от порта. Корабль перевели на казарменное положение, никого не отпускали на берег, но я добыл себе разрешение и каждый вечер возвращался к семье. Безумное время! Советская армия наступала, самолёты постоянно появлялись в небе, грохот артканонады, казалось, не умолкал ни на минуту. Мы зарегистрировали ребёнка в магистрате, но жена затеяла крестить сына. Она твердила, что только после крещения ребёнка взойдёт на корабль. Договорились с пастором. Нам велели прийти через два дня.
  В порту творилось нечто невообразимое: беженцы, лошади, телеги, собаки - всё вперемешку. Если на корабль вначале пускали по документам, то потом люди стали прорываться уже без всякой регистрации. Людей размещали везде, даже в пустом бассейне. Там очень красиво разноцветным кафелем дно было выложено, и девушки из вспомогательной службы - такие чистенькие, в серовато-голубых жакетиках и кокетливых пилотках - радовались, словно попали на солнечный берег. На самом деле в конце января при температуре воды минус восемнадцать и сильном ветре этим трёмстам беднягам было не жарко. Но молодость, бывает, согревает лучше отопительных приборов. Лайнер был переполнен, а раненые всё поступали и поступали. Мне вздохнуть было некогда, и уйти на берег я уже не мог. Удалось лишь передать записку, где я просил жену немедленно возвратиться на лайнер. Она нацарапала ответ, что придёт завтра сразу после крещения сына.
  А завтра начался ад. Над портом стоял непрерывный человеческий крик, отчаявшиеся матери совали своих малышей тем, кому посчастливилось добраться до трапа. Бедные женщины думали, что они таким образом спасают своих детей. Жуткое зрелище! Мне казалось, что лайнер заметно осел, - такое количество людей собралось на борту. Старики, женщины, дети, раненые. Когда их ещё регистрировали, насчитали почти девять тысяч гражданских лиц, а ещё раненые, ещё моряки, медперсонал... Целый плавучий город из одиннадцати тысяч жизней. Доктор Рихтер с серым от усталости лицом, пробегая мимо, бросил:
  -Ваша жена, доктор, на борту? В двенадцать тридцать отходим...
  Я взглянул на часы: она могла успеть, оставалось ещё два часа. Только мне надо встретить её, я бросился на палубу. Люди там уже даже не сидели, они стояли, прижавшись друг к другу, и успокаивали плачущих детей тем, что надо всего лишь потерпеть до Киля, там кто-то сойдёт и станет посвободнее. Матросы раздали спасательные жилеты, и матери надевали их на ребятишек. Я метался, пытаясь пробиться к трапу - пустое. Мучительная тоска охватила меня, и тогда я понял, что больше мы не увидимся. Никогда. Мальчик лет четырёх, которого держала на руках мать, показал на меня и громко спросил:
  -Мама, почему дядя плачет? - мать шикнула на него и отвернулась.
  Я вернулся к раненым - там была своя боль, свои страдания, зацикливаться на моих несчастьях я не имел права. Мы отошли точно в двенадцать тридцать, два корабля охранения сопровождали нас, но потом почему-то остался лишь один. Лайнер медленно и тяжело шёл в штормовом море. Пронесся слух, что ждут группу тральщиков, и капитан Петерсен велел включить все огни. Наверное, что-то мистическое было в этом зрелище: огромный корабль, сияя всеми огнями, шёл в темноте, среди бушующих волн. Так прошли два часа, но никакие тральщики не появились. И тогда капитан приказал погасить огни. Но было поздно. За нами уже два часа шла советская подлодка, и её умелый и удачливый командир уже знал, как он станет атаковать.
  Три торпеды. Одна из них попала в пустой бассейн, где были девушки из вспомогательной службы. То, что сделали осколки кафеля с находящимися там, лучше не знать. Началась паника. Люди выбрасывали за борт детей в надежде, что спасательные жилеты не дадут им утонуть. Дети не тонули, в воде их тут же переворачивало вверх ногами, головой в воду, перевернуться сами они не могли. Тысячи этих чудовищных поплавков покрыли поверхность. Мой приятель - преподаватель офицерской школы, увидев этот ужас, вернулся в свою каюту и застрелил своих троих детей, жену и себя.
  Крен усиливался с каждой минутой, мы метались по лазарету, пытаясь удержать койки и носилки. Счёт пошёл на минуты. В двадцать два часа всё было кончено.
  Он замолчал, всё так же глядя сухими глазами в пространство залива. Лера сжалась от охватившего её ужаса и сострадания, но слёз не было в её глазах.
  -Вы не плачете, маленькая фрейлейн? Вы хотите рассудить по справедливости? Сейчас вы скажете, что была война и люди гибли, да? - он склонил золотоволосую голову к плечу.
  -Скажу. И мне бесконечно жаль всех невинных людей, погибших тогда. На войне должны воевать военные с военными, а не военные с гражданскими. Иначе, это убийство, преступление. И последнее дело считаться, у кого погибло больше. Да в одном Ленинграде в блокаду умерло полтора миллиона... Немцы, - она испуганно взглянула на него, но он лишь дёрнул плечом, - немцы бомбили и обстреливали город. И здесь тоже жили дети, женщины и старики. И все они хотели жить!
  -Я не о том... Да, мы все хотели жить. Но вам не кажется странным, маленькая фрейлейн, что один человек - я о том удачливом командире советской подлодки - один человек смог распорядиться судьбами одиннадцати тысяч? Вам не кажется, что это не случайное совпадение? Что во всей этой истории есть нечто инфернальное?
  -Вы намекаете на мистическое? Но что мистического в действиях командира подлодки? Кстати, больших наград за свою атаку он не получил.
  -Вот-вот, это тоже вписывается в действие неких надмирных сил, здесь нет случайных совпадений.
  -Возможно. Но вы, вы сами? - она искоса глянула на него, - для чего вы...
  -Для чего я здесь? У меня нет ответа. Сегодня мне вдруг пришло в голову, что мы теперь ровесники с моим сыном. И он скоро станет старше меня.
  -Это ваше? - она сдвинула рукав и показала ему золотистую змейку, которую всегда носила.
  -Посох Асклепия... Змейка с моего погона. Она помогла вам, маленькая фрейлейн?
  -Мне кажется, что, когда она со мною, мне легче... - она помолчала, - Олегу будет очень тяжело. Помогите ему!
  Он кивнул:
  -Он справится. А я... я всегда поблизости.
  Ася заворочалась, села:
  -Эй, ты чего там сидишь? Иди сюда!
  Асины глаза не видели, как усмехнулся мужчина и помахал Лере рукой, уходя в сторону леса. Лера проводила глазами его высокую фигуру и подумала, что Олег, видимо, больше похож на мать, чем на отца. Но несомненным было и общее: когда они были счастливы, сердились, или в минуту опасности, у обоих на лице появлялась широкая улыбка. Они оба: и отец, и сын - были сильными людьми.
  
  Володя вырулил на Дворцовую набережную. Народ и не собирался расходиться по домам. Все наслаждались белыми ночами, ждали разводки мостов, прислушивались к плеску воды о гранит. В зеркале Володе были видны две склонённые друг к другу головки: иссиня-чёрная и каштановая. Девушки, надышавшись кислородом, совсем опьянели от загородного воздуха и проспали всю дорогу от дачи до города. Гордеев поздравил себя с правильным решением: вытащить из депрессивного состояния Леру и дать возможность ей продышаться среди близких людей. Её состояние изменилось к вечеру, это заметили все. Она немного успокоилась и даже заикаться стала меньше. Теперь они обе спали, и Володя прикидывал, как вытащить из машины Леру, чтобы не разбудить Асеньку. Он остановил машину, исхитрился вытянуть спящую Леру, перехватил её поудобнее и понёс на второй этаж. Нажал кнопку звонка и вскоре услышал голос Олега:
  -Кто там?
  -Это мы, капитан. Домой вернулись, - приглушённо ответил Володя.
  Олег открыл дверь, посторонился:
  -Лера у тебя на руках? - встревожился он, - что случилось? Ей плохо?
  -Тихо. Ей хорошо. Спит она, устала от дачной жизни. Они с Асенькой огородом занимались. Давай уложим её и будить не станем. Пусть отдыхает.
  Он опустил Леру на диван, стянул с неё босоножки, прикрыл пледом. Офелия тут же взгромоздилась рядом.
  -Всё, - прошептал он Олегу, - пусть спит.
  Они вышли в коридор. Володя присмотрелся к Олегу: вроде всё в порядке, следов от общения с разрушительной Калерией не видно.
  -Ты как, капитан? - на всякий случай осторожно спросил он, - как съездил?
  -Отлично, - расцвёл улыбкой Олег, - там такая ширь, такой простор, как в небе!
  -Мы с Асенькой тоже туда обязательно съездим. Побегу, она у меня в машине спит, - он пожал руку Олегу и пошёл вниз, понимая, что Калерия ещё не преподнесла свой сюрприз капитану и того вскорости ждёт неприятная новость.
  Но Володя ошибся. Вся неделя прошла совершенно обычно, без досадных событий. Лера, встречая Олега, первым делом присматривалась, не раздражён ли он, не взвинчен ли до предела? Ничего подобного. Он пребывал в каком-то радужном состоянии совершенно счастливого человека, с нетерпением ждал родительского дня в пионерском лагере и с удовольствием строил планы на сентябрь, когда Кирилл уже окончательно вернётся к нему. Для Леры это были мучительные дни, потому что она чувствовала, нить, на которой был подвешен Дамоклов меч Калерии, вот-вот оборвётся. И тогда конец выражению безоблачного счастья на лице Олега.
  Лера много размышляла о том, что услышала на берегу залива. Теперь она знала, кто этот высокий светлоглазый мужчина, пришедший из её далёкого детства и время от времени появляющийся в её нынешней жизни. Ей было бесконечно жаль его. Нечеловеческая тоска светилась в его глазах. Нечеловеческая. Но как помочь ему, она не знала. Да и в людских ли это силах - помочь ему?
  
  На свой первый юбилей - месяц со дня свадьбы - Ася испекла шарлотку. Половину она скормила Володе, и, даже не попробовав ни кусочка, оставшееся притащила в музей, чтобы торжественно попить чая с Лерой и Серафимой Ивановной. Она так радостно "накрывала" стол в их крохотной комнатёнке, так весело щебетала, вспоминая, как выпекалось это кулинарное чудо и как восторгался Володя её произведением:
  -Представляете, - сияя глазами, рассказывала она, - Володя съел половину пирога! Он бы всё съел, но я вовремя оттащила его от стола. Ты же знаешь, Лерик, какой он привередливый в еде, привык к маминой стряпне, да и ты его избаловала, а я ничего не умею. Пеку первый раз в жизни - и вдруг такая удача: с первого раза всё получилось! Ну давайте уже сядем, и я наконец попробую своё произведение.
  -Выглядит очень красиво, - одобрила Серафима Ивановна, придвигая к себе блюдечко с шарлоткой. Она аккуратно отломила кусочек вилочкой и отправила в рот. Ася, затаив дыхание, следила за выражением её лица. Серафима Ивановна невозмутимо пожевала, глотнула чая, щёки её раскраснелись, наверное, от горячего:
  -Да, Асенька, такого я ещё не пробовала... Молодец! Ну, вы, девочки, пейте чай, а я обещала навестить подруг в экскурсионном отделе. А шарлотку я потом доем, - и вылетела за дверь.
  Лера тоже откусила от куска и сразу запила чаем:
  -И ты всё сама сделала? - у неё вдруг потекли слёзы, она промокнула их салфеткой, покашляла, - я бы так не смогла. Мне вообще плохо выпечка удаётся.
  -Володя целый чайник чая выпил с пирогом, - похвалилась Ася, накладывая себе остатки шарлотки, - наконец, я её попробую...
  Она деликатным движением отщипнула вилкой кусочек, сунула в рот и стала жевать. Потом уставилась на Леру огромными круглыми глазами:
  -Какой ужас! Это же нельзя есть! Лерик, бедная, как только ты это сжевала?! Гадость, ух, какая гадость получилась! Что я такого туда накидала, что так противно?!
  -Ну, ты, Асенька, не преувеличивай. Ничего страшного. Просто соды переложила, и соли тоже... А вот что это такое едкое там - не пойму? Я бы сказала, что это мускатный орех?
  -Ну да, я решила, что корицы мало, и добавила мускатный орех. У нас в баночке его много... Лерик, есть же вино мускат - оно сладкое. Вот я и подумала, что надо мускатного ореха положить побольше. Орехи в торт и Володина мама кладёт... - она чуть не плакала: - бедный Володя! Как он это мог есть и ещё и нахваливать?! Лерик, а вдруг он заболеет? Может, ему уже "скорую" вызвали?! Пойдём ему звонить! Как же мне стыдно!
  Они помчались звонить Володе на кафедру. Там ответили, что майор Гордеев на лекции. Ася стала осторожно выспрашивать о его самочувствии. На том конце провода ответили, что майор всегда здоров, и посмеялись. Ася немного успокоилась и поплелась к себе в отдел. Лера только головой покачала: это как же строптивый Володя обожает свою Асеньку, если с блаженным видом слопал несъедобную чудовищную гадость.
  
  Ранним утром в воскресенье обе сестрицы и Олег уже были готовы отправиться в лагерь к Кириллу. Им надо было добраться до Политехнической, а там автобусы, предоставленные лагерным начальством, уже отвезли бы родителей на встречу с детьми. Всё просто и удобно. Но звонок в дверь удивил и насторожил Анну Сергеевну:
  -Нет, только не сейчас! - пробормотала она. У Леры была открыта дверь, и она всё хорошо слышала.
  -Олег, конечно, дома? - от радостного голоса Калерии сердце Леры забилось чаще.
  -Нам сейчас не до гостей. Мы уезжаем в лагерь к Кириллу, на родительский день, - попыталась не пропустить её в квартиру Анна Сергеевна, но с этой женщиной не просто было сладить.
  -Вот и хорошо! - засмеялась та, протискиваясь в коридор, - не бойтесь, не съем я Олега, он и нужен-то мне всего на пару минут.
  Олег вышел в коридор, у него тоже из-за жаркой погоды двери были нараспашку:
  -Калечка, - обрадовался он, - как здорово! Сейчас вместе поедем!
  Калерия сдвинула в сторону хмурую Анну Сергеевну:
  -В другой раз, Олег. Да и не думаю, что твой Кирилл будет счастлив видеть меня. Мне нужно кое-что сообщить тебе, это быстро, - она вошла в комнату Олега и прикрыла дверь, выразительно глянув на сдвинувшую брови Анну Сергеевну.
  Лера прислушалась, но ничего, кроме журчащего голоска Калерии, не расслышала. Голос был слышен, а слов никак не разобрать. Калерия говорила, Олег молчал. Это насторожило и испугало Леру. Она успела прикрыть свою дверь, когда услышала, что дёрнулась дверная ручка в комнате напротив. Не хватало, чтобы её застали за позорным подслушиванием! Дверь распахнулась, и Олег пропустил мимо себя чуть раздосадованную Калерию. Та обернулась:
  -Мы же друзья, правда?
  -Я благодарен тебе за заботу, Калерия, - спокойно прозвучал голос Олега.
  Дверь хлопнула. Олег постоял, сжимая пуговку дверного замка так, словно бы собираясь её раздавить, потом ушёл к себе и закрыл дверь. Лера помчалась к близнецам:
  -Она сказала ему! - шёпотом " выкрикнула" она, - сказала!
  -Тихо! - шикнула на неё Анна Сергеевна, а Валентина Сергеевна плюхнулась в кресло и с испугом уставилась на сестру, - ясно, что сказала. Ишь, нашла момент!
  -Нюсенька, а может, это и к лучшему: он поедет к Кирюше, не будет замыкаться в себе.
  -И я поеду! - решила Лера.
  -Нет, это лишнее. Он сразу догадается и обозлится. Ничего не меняем, делаем вид, что ничего не знаем. Всем понятно? - она грозно оглядела своих "подчинённых", - он сам должен сказать. Ах, да знаю я его! Олег ничего не скажет, пока не притерпится к тому, что у него сейчас внутри творится. Будем ждать. Ясно?
   Анна Сергеевна оказалась права. Чисто выбритый, аккуратно одетый Олег напомнил о себе, нетерпеливо стукнув в дверь:
  -Дамы, нам пора, - сказал он спокойно, но голос его прозвучал глухо и невыразительно.
  
  В Олеге ничего не изменилось, разве что пролегла складочка между бровями. Он по-прежнему много занимался, часто бывал в консерватории и за всё прошедшее время ни словом не обмолвился о Калерии.
  Да, короткий, но примечательный разговор состоялся между ним и этой решительной женщиной в тот замечательный июньский день.
  -Олег, - начала она, и тот сразу насторожился - в её тоне прозвучало несвойственное Калерии смущение, - Олег, я сейчас вспомнила, как ты небрежно сбрасывал на пол куртку, стягивал одним движением джемпер, подхватывал меня и валился на кровать... - она остановилась на полуслове, услышав какой-то шум в коридоре.
  -Но ты же не из-за приятных воспоминаний приехала? Есть что-то ещё? Я прав?
  -Прав. Скажу прямо: наши отношения закончились. Совсем, - и уставилась на него, ожидая взрыва.
  Он не дрогнул, но бледность залила лицо и выдала его. Калерия удовлетворённо кивнула сама себе.
  -Ты хорошо держишься, - похвалила она его не без издёвки и продолжила: - видишь ли, у нас нет будущего...
  -Всего четыре года - и я окончу консерваторию, - пробормотал он.
  -Ах, оставь! Честное слово, я не хотела тебе говорить то, что скажу сейчас. Но ты же сильный мужчина, ты - бывший лётчик, умеешь держать себя в руках и оценивать должным образом ситуацию. Поэтому поступлю с тобою честно. Вот скажи, как ты представлял наше будущее? Зрение к тебе не вернётся, это я тебе как профессионал говорю, - его лицо застыло безжизненной маской, но Калерия не обратила внимания, - ты закончишь свою учёбу. Кстати, четыре года ждать - немалый срок! А дальше? В опере ты выступать не сможешь, потому что водить тебя по сцене за руку никто не станет. Значит, концерты от филармонии или Ленконцерта? Какие концертные ставки у певцов, знаешь? Ты всего лишь начинающий певец, значит, за выступление получишь рублей десять. Вряд ли тебе светят сольные концерты, да и не дадут они много. Вся эта бухгалтерия выльется в итоге в рублей 200-300. Да, забыла, ещё налоги! Что там останется? Копейки. Олег, мне это не подходит.
  -Ты никогда не была меркантильной, - протянул он глухо, - ты изменилась...
  -Брось! Это всего лишь быт. И потом твой голос. Да, это твой кормилец. Но это капризный кормилец. Он может пропасть. Ты же знаешь сотни историй, когда певец ни с того ни с сего терял голос. И что тогда? На что бы мы стали жить? Ты думал об этом? Конечно, нет. Ты, как все мужчины, эгоистичен и зациклен на своей персоне и обо мне не подумал. Но я буду предельно честной с тобой. Я подарила тебе два года своей жизни. Два года я вела борьбу с твоей болезнью. О тебе в моей докторской диссертации написана целая глава. Интересный случай - большие перспективы. Но... не получилось. Теперь признаю: мы проиграли. Ну что ж, отрицательный результат - тоже результат. Тут я не переживаю...
  -Правда? - его охватила странная апатия и безразличие, словно её слова касались кого-то другого.
  -Правда, - совершенно серьёзно подтвердила она, - ты должен быть мне благодарен за потраченное время. Ни с одним больным я не возилась так долго. Правда, ни с одним больным я не проводила так приятно время, и тут уж мне следует благодарить тебя. То есть мы квиты. Видишь, я откровенна и ничего не скрываю?
  -Я оценил это, - он прислонился плечом к шкафу, руки сцепил за спиной. Она не могла видеть, как побелели от напряжения костяшки его пальцев.
  -Вот и хорошо, - кивнула она, - Олег, я выхожу замуж. Это очень достойный человек...
  -И обеспеченный...
  -Да, и обеспеченный, - усмехнулась она, - вот и всё. Я всё тебе сказала. Конечно, мы иногда сможем видеться... ну, ты понимаешь...
  -О, не думаю, что у меня найдётся время, - брезгливо поморщился он.
  -Ну, это ты сейчас так говоришь. Я понимаю, ты обижен, рассержен, ты, возможно, даже ревнуешь. Это пройдёт, уверяю тебя, - она двинулась к выходу, - думаю, мы всё же останемся друзьями.
  Волшебные чары развеялись, возвращение в реальность было для него слишком внезапным и оттого болезненным. С того дня он жил, сцепив зубы, загнал внутрь боль и обиду от очередного предательства. Так и жил.
  
  А лето летело на всех парах. В августе Кирилл наконец дождался обещанной поездки на дачу к Федосовым-Гордеевым. Они отправились туда вместе с отцом. Мальчишка носился по посёлку в компании таких же угорелых детей и внуков дачников. Олег уходил на залив и часами валялся на песке, превратившись в золотисто-бронзовое подобие самого себя. И так-то не отличающийся полнотой, он сильно похудел, усмехаясь, проделал на брючном ремне несколько дополнительных дырочек. Алла Максимовна не выдержала и забрала у него брюки:
  -Идите с Кирюшей на "огород", там ваш вид никого не шокирует. А я пока ушью брюки, они уже просто неприлично болтаются на вас.
  Потом подогнала ему по фигуре пиджак, радуясь, что это то немногое, чем может отплатить за его помощь Володе. Она в Олеге и его сыне души не чаяла, кормила их, стараясь подсунуть что-нибудь вкусненькое, либо сказать ласковое словечко. Он впитывал эту нежную заботу, сердце его постепенно оттаивало. Даже обычная бессонница покинула его, теперь он засыпал, едва голова касалась подушки.
  Всё время, пока Олег гостил на даче родителей, Лера там не показывалась. И, кажется, наконец случилось то, что она так желала для себя: утихомирить пламя, которое жгло её изнутри. Вывернуть себя наизнанку и пытаться жить без внутренней боли - это не всегда получалось. Но теперь она не вскидывалась при звуке его голоса, не заливалась румянцем при взгляде на него. Девчоночья увлечённость романтической личностью уступила место ровному и глубокому чувству, которое Лера сумела настолько тщательно запрятать внутрь своей сути, что все, знавшие её историю, с облегчением вздохнули, ошибочно решив, что она "выздоровела". Только Володя иногда с тревогой вглядывался в огромные чёрные глубины её глаз, где, казалось, клубится сама безысходность.
  Асе удалось уговорить Леру перейти в её отдел, и теперь они с увлечением готовили передвижную выставку для Эстонии. Предстояло развернуть экспозицию в трёх городах по очереди: две недели в Пярну, месяц в Тарту и месяц в Таллине. А если учесть, что каждый раз нужно не менее недели на упаковку и распаковку экспонатов, стало ясно: выставка вернётся домой только к Новому году. А ещё в августе стало ясно, что Гордеевых ждёт пополнение в семье, и теперь Володя ревностно следил за распорядком дня жены, не позволяя ей поздно ложиться и, не дай бог, поднимать тяжести. Поэтому хлопоты по упаковке и отправке выставки в Пярну в основном легли на Леру, правда Ася съездила с нею на открытие. Но потом Володя напомнил, что по трудовому кодексу никто не имеет права отправлять беременную женщину в командировку. Ася возмутилась, даже обиделась на мужа, но, зная его твёрдый характер, вскоре смирилась.
  Пярну Лере понравился. Стояла совершенно курортная погода, и городок был полон отдыхающими. Конечно, отлёживаться на пляже у Леры времени не было, да и не любила она валяться на жарком солнце. Ей больше по душе приходились спокойные дни без пылающего светила. А северное солнце тоже может так ужалить, что южане позавидуют. Она усердно консультировала на диво многочисленных посетителей выставки. После работы шла широким бульваром к себе в гостиницу и каждый раз, подходя к двухэтажному деревянному домику, любовалась его башенками. Администрация города поместила куратора выставки из Ленинграда на втором этаже в одноместном номере с полукруглым балконом. И Лера полюбила пить чай или кофе - это уж как захочется - на воздухе, поглядывая на спешащих по своим делам жителей. В десять часов она выходила из гостиницы и шла в музей, где им предоставили обширный выставочный зал для размещения экспозиции. Они с Асей устроили выгородки, наполнили их предметами пушкинского времени и получился поразительный эффект: работы советских мастеров органично слились с деталями из века восемнадцатого и девятнадцатого.
  Уже несколько раз на выставку приходил седеющий мужчина в очках. Он внимательно осматривал каждую выгородку, потом уходил в крохотный буфетик на первом этаже, в зависимости от настроения брал либо кофе, либо рюмку коньяка, сидел, задумчиво глядя в окно на краснеющую рябину. Потом этот странный посетитель ещё раз обходил выставку и уходил. Изредка Лера ловила на себе иронический взгляд его близоруких глаз. В силу известных причин Лера не водила экскурсии, но с удовольствием отвечала на вопросы. Она постоянно находилась в зале, и к её столу консультанта всё время подходили люди. Она объясняла, показывала и вновь ловила на себе ехидный взгляд постоянного посетителя. Лера терялась в догадках. Если всё, что она говорит, вызывает у него иронию, то чего ради он сюда ходит? Не ради же полотна художника Ульянова "Пушкин и Наталья Николаевна перед зеркалом"? Лера не любила это полотно, на котором художник изобразил гномиком Пушкина и дебёлой купчихой его жену, да ещё и скопировал ей причёску из послепушкинского времени. Но народ всегда здесь толпился, выясняя у консультанта рост супругов. Полотно "одолжил" для выставки Пушкинский дом , о чём напоминала аккуратная этикетка сбоку.
  Занятный посетитель как-то встретился ей на бульваре, он приветственно приподнял забавную кепочку с пуговкой, и Лера улыбнулась в ответ. Потом она в выходной день увидела его на побережье, он расположился на скамейке, которую облюбовала для себя Лера: песок с кустиками непонятной травы, стальное море с лёгкими барашками, высокое дерево, не известной ей породы, скамейка под его раскидистой кроной. Немного похолодало, поэтому пляжники предпочли бродить по многочисленным кафешкам и ресторанчикам, ожидая прихода "бабьего" лета.
  Лера в замешательстве замедлила шаги, не решаясь сесть рядом на скамейку. В самом деле, человек думает свои мысли, а она станет мешать. Но мужчина оглянулся на неё, приветливо помахал рукой, привычно приподнял кепочку с конфузной пуговкой:
  -Валерия Михайловна, идите сюда! Места хватит...
  Лера подошла, села и не удержалась:
  -Простите, вы меня знаете, а я...
  Мужчина улыбнулся, его глаза смотрели дружелюбно, и никакого намёка на привычную иронию:
  -Меня зовут Давид Самуилович, я живу в этом городке, - и замолчал.
  Лера тоже молчала. Она любила просто так смотреть на холодное море, туда, где сливается линия горизонта с небом. Здесь сильно пахло морем, и ей никогда не надоедал шум волн. Так они промолчали почти полчаса, потом Давид Самуилович поднялся, попрощался и ушёл. Лера, немного озадаченная, посмотрела ему вслед. Всё-таки странный он человек.
  Шла последняя неделя пребывания в Пярну, для посетителей остался всего один день, а там рутинная упаковка выставки и переезд в Таллин. Солнечная погода сменилась моросящим дождиком - самое любимое Лерино состояние природы. В семье над нею посмеивались, говорили, что, когда начинались осенние дождики, ей осталось как лягушке залезть под лист лопуха и квакать от удовольствия. А Леру приводили в восторг и хмурое небо, и типично осенние - золотистые с красноватым - листья деревьев, стекающие капли дождя по отмытым веткам, опрокинутые отражения домов в блестящих лужах - всё ей нравилось, и дышалось легко и свободно. Она выходила из дома и шла без цели по улицам, не боясь ни порывов ветра, ни холодных капель, попадавших на лицо.
  Уже несколько дней странный Давид Самуилович не заходил к ним, и Лера мысленно попрощалась с завсегдатаем выставки. День, начавшийся с блёклого, слякотного утра, стал холодным и серым. После работы она вышла к знакомой скамейке, уверенная, что уж сегодня под лёгкой моросью там никого не окажется. Ошиблась. Эти двое сидели на её любимой скамейке и мило беседовали, забыв о зонтиках. Во всяком случае, одному из них, по представлениям Леры, зонт не был нужен. Пораженная, она таращилась на них и не знала, то ли сбежать, то ли подойти. Её, конечно, заметили:
  -Валерия Михайловна, идите к нам, - обнаружил её присутствие Давид Самуилович, - мы как раз говорим о музеях.
  Лера, как во сне, двинулась к ним, глядя на собеседника Давида Самуиловича. Тот встал, поклонился. На нём опять было надето кожаное пальто образца 40-х годов и тёмная шляпа, на которой бриллиантами сверкали капли.
  -Вот познакомьтесь с ещё одним ценителем осенних пейзажей. Это Франц Карлович... - улыбнулся Давид Самуилович.
  -А мы знакомы, - отозвалась Лера и с беспокойством заглянула в лицо под шляпой: - Олег?.. Всё хорошо?
  -Не волнуйтесь, маленькая фрейлейн. Олег занят как никогда. Разрывается между консерваторией и Кириллом.
  Лера облегчённо вздохнула, посмотрела на Давида Самуиловича:
  -Так что же хорошего вы говорили о музеях?
  -А с чего это вы взяли, что говорили хорошее? - усмехнулся Давид Самуилович, - вовсе нет. Правда, мы говорили лишь о мемориальных музеях. Садитесь между нами, так на вас меньше капель попадёт и теплее будет. Мы на фронте всегда по трое укладывались, и в середине спали по очереди. Так вот говорили мы о том, что материальное преобладает над духовным. Ну, посудите сами, народ бежит в какой-нибудь дом-музей, чтобы чуть ли не пощупать вещи, принадлежавшие известному лицу. И меньше всего думает о внутреннем мире этого самого лица. Главное, вот ложка - ею он щи хлебал, а вот кровать - на ней он спал, - он иронично прищурил близорукие глаза, - разве не так?
  -Так что плохого в том, чтобы увидеть это? - удивилась Лера.
  -Давид Самуилович, маленькая фрейлейн, намекает на то, что вещественный мир одерживает верх над духовным, что духовность в обществе отходит даже не на второй план, а много дальше.
  -Так и вижу, как забегавшаяся по дежурным достопримечательностям группа переминается перед экскурсоводом. А тому уже и языком-то ворочать не хочется. Прямо слышу их:
  -Станьте сюда! Нет, это трогать нельзя, это же кресло папы нашего героя. А здесь сидела его мама, любила старушка вышивать крестиком. Пойдёмте дальше. Видите фото? Хорошенький, правда, малыш? Только, когда наш герой был маленьким, ещё не было фотографии. Это я вам по секрету говорю. А тут на картине он уже лысый и злой - всё надоело. Вот художник и подсмотрел выражение лица. Пожалуйста, не заходите за эту линию, вы в музее всё-таки! Устали? Скоро заканчиваем. Вот зал освободится, и мы туда перейдём. Ну, вот и последний зал. Это портреты его врагов, некоторые даже вполне симпатичные. Это пёрышко наш герой изгрыз, когда писал письмо, а вот чернильница - в неё он макал пёрышко и писал. Это умывальник. Обычно его прятали за ширмой. Там ещё стоит ночная посудина. И последняя фотография: старичок, лысенький, без зубов - не узнать, правда? Ну и всё, дальше уже посмертная маска и речи известных людей на его похоронах. Не сильно я вас утомил? Вот и хорошо. Всем до свидания.
  Давид Самуилович саркастически усмехнулся:
  -Что, не понравилось?
  -Нет, - откликнулась Лера, - не понравилось, хотя вы очень похоже изобразили.
  -Разве вы не понимаете, что музеефикация стирает уникальность личности?
  -В том виде, в каком вы это представили, да, стирает, и не только уникальность. Стирается сама личность. Тут я с вами соглашусь. Но не везде же так. У нас на Мойке нет этого. И формалистов-экскурсоводов тоже нет.
  Давид Самуилович скучающе уставился на серое море, ему явно неинтересны были простенькие рассуждения Леры. Она беспомощно посмотрела на Франца, тот улыбнулся:
  -Речь не о формалистах-экскурсоводах, конечно. Просто в любом мемориальном музее есть такой обязательный набор предметов - скучный и образцовый - именно он заменяет саму неповторимость личности поэта, тем самым убивая её навсегда. Я правильно вас понял, уважаемый Давид Самуилович?
  -Правильно, - буркнул тот, - я думаю, должен создаваться особый вид пространства, возможно, через порыв к свободе. Вот вы привезли выставку о Пушкине. И наверняка подразумевали, что посетители проникнутся благоговейным ощущением причастности к поэту. И что же? Я несколько раз бывал на выставке и что слышал? Стоят уставшие люди возле огромной картины, смотрят на жуткого оскаленного поэта и его лебёдушку-жену в перьях и задают всегда один вопрос: на сколько сантиметров Наталья была выше мужа.
  -Я тоже не люблю эту картину, - пробормотала Лера, - но что же делать, если люди идут, чтобы посмотреть, чем этот великий человек отличается от них. Вот он такой же: руки, ноги, голова... Но почему он гений, а они самые обычные, ничем не примечательные? Вот же спал на старом диване и умер на нём, писал стихи не перьями, а огрызками перьев. И лицом не красавец - разве что глаза удивительной голубизны и прозрачности. А сам-то маленький - во-о-о-н Наталья на голову выше. И спрашивают у себя: "А я? Почему я не могу взять и пару строчек срифмовать? Могу!" И рифмуют - графоманов-то полно! А не выходит ни второй, ни третий, ни четвёртый Пушкин. По-прежнему он остаётся одним-единственным и, уверяю вас, навсегда останется. Это как?
  -Никак. Пришли на выставку - уже хорошо. Терпеть не могу пьедесталов, на которые возносят... Я не о том. Тот вид пространства - это касается не только любимого всеми поэта - тот вид пространства, о котором я говорю, не имеет времени. Оно вбирает в себя разные времена, и они сосуществуют там все вместе. Это особый вид бытия - надвременной. Понимаете? Вот, послушайте, - он начал читать глухим, почти бесцветным голосом, потом увлёкся, оживился:
  Возле разбитого вокзала нещадно радио орало вороньим голосом. Но вдруг,
  К нему прислушавшись, я понял, что все его слова я помнил. Читали Пушкина.
  Вокруг сновали бабы и солдаты, шёл торг военный, небогатый,
  И вшивый клокотал майдан. Гремели на путях составы.
  "Любви, надежды, тихой славы недолго тешил нас обман".
  Мы это изучали в школе. И строки позабыли вскоре - во времена боёв и ран.
  Броски, атаки, переправы... "Исчезли юные забавы, как сон,
  Как утренний туман".
  С двумя девчонками шальными я познакомился. И с ними готов был
  Завести роман. Смеялись юные шалавы. "Любви, надежды, тихой славы
  Недолго тешил нас обман".
  Вдали сиял пейзаж вечерний. На вётлах гнёзда в виде терний.
  Я обнимал девичий стан. Её слова были лукавы.
  "Исчезли юные забавы, как сон, как утренний туман".
  И вдруг бомбёжка. "Мессершмитты". Мы бросились в кювет.
  Убиты был рядом грязный мальчуган и старец, грозный, величавый.
  "Любви, надежды, тихой славы недолго тешил нас обман".
  Я был живой. Девчонки тоже. Туманно было, но погоже.
  Вокзал взрывался, как вулкан. И дымы поднялись курчавы.
  "Исчезли юные забавы, как сон, как утренний туман".
  
  Давид Самуилович замолчал. Молчали Лера с Францем. Наконец, Лера шевельнулась:
  -Жизнь - трагическое и обыденное... - она повернулась к Давиду Самуиловичу, - и нет из этого выхода?
  Тот хмыкнул:
  -В жизни всегда всё перемешано...
  -Да, это правда, - задумчиво проговорил Франц, - всегда всё перемешано. Жена во что бы то ни стало хотела на крестины сына крестик. Совсем не обязательная деталь, но она просила. Где его добыть? Кругом развалины дымятся, то самолёты налетают, то артобстрел. А я бегал себя не помня, искал лавку ювелира. Бред! Фантасмагория! Нашёл по вывеске - закрыто, жалюзи опущены. Стучу, стучу, кулаком в дверь барабаню. Вышла совсем пожилая фрау, голова трясётся, но чистенькая, в фартуке... говорит, мол, хозяин уехал, никого нет. Я в полном отчаянии. И, не поверите, вдруг эта пожилая дама говорит: "Господин офицер, хотите кофе? У меня от хозяев остался чудесный эрзац-кофе. Тут так шумно, посидите со мною хоть чуть-чуть".
  -И вы, конечно, посидели с нею, - кивнула Лера.
  -А что делать? Крестик я всё равно бы не нашёл, а она старенькая, и ей было страшно и одиноко, - он поднялся, его улыбка была доброй, но немного странной, - вот и дождик кончился. Мне пора. Приятно было с вами познакомиться, Давид Самуилович...
   Тот растерянно смотрел вслед уходящему Францу, потом повернулся к Лере:
  - Какие глаза у этого человека! Смотреть больно. Вы давно его знаете?
  -С шести лет.
  -"Господин офицер, пожилая фрау, маленькая фрейлейн" - что это? Такая шутка? Зачем?
  -Он не шутил. "Неверие тому, что даже очевидно..."
  -"...мир полон призраков, как Лысая гора", - закончил он, кивнув, - и всё-таки ваш намёк мне не совсем понятен.
  -Странно, Давид Самуилович, вы же сами только что говорили о смешении времён и о том, что все времена могут существовать одновременно. Или это лишь ваша поэтическая метафора, товарищ Самойлов? А не вы ли писали: "И не надо думать о чуде. Ведь напрасно делятся люди на усопших и на живых"?!
  -Вот уж не думал, что вы так хорошо знаете мои стихи, - разыграл он лёгкое смущение, - автору приятно...
  -Про Пушкина по радио - это новое?
  -Да, ещё не опубликованное. И всё-таки какой взгляд у вашего старого знакомого! На фронте видел такое: человек как бы внутрь себя смотрит, а потом - раз и его уже нет, убит, и словно бы предчувствовал это. Франц ваш именно так смотрит. А ведь совсем молодой ещё. Сколько ему? Лет тридцать - тридцать пять, не больше?
  -Ошибаетесь. Больше, много больше. У меня нет объяснений. Да и он сам не сможет ничего сказать. Я знаю только, что тридцатого января для него время остановилось, - она помолчала, - а скажите, как вы считаете, мёртвые знают, что они умерли?
  -Ничего себе вопрос! - он задумался, - а хорошо бы, если бы жизненная энергия существовала всегда... Представьте, цикличность покоя и активности...
  -Что-то похожее на реинкарнацию?
  -Нет, мне не хотелось бы стать комариком, потом коровой и так далее. Это нечто другое: то сон, то явь. И так бесконечно.
  -"Но не тем холодным сном могилы... Я б желал навеки так заснуть, чтоб в груди дремали жизни силы, чтоб дыша вздымалась тихо грудь..."
  -Вот-вот, почти как у Лермонтова. Чтобы сон чередовался с явью.
  -Но как жить, если ты не в силах разобраться в том, кто ты такой?
  -Да, с таким грузом жить тяжело. Но почему именно вы встретили его?
  -Так судьба распорядилась. Вот, что у меня осталось от той встречи, - она отодвинула манжет блузки, тускло блеснула золочёная змейка на браслете, - когда-то он отцепил её со своего погона.
  Давид Самуилович взглянул и покачал головой:
  -Никогда не видел таких знаков. Может, военные медики носили что-то подобное? Не наши, конечно. Немецкие? Да, история... Если бы сам с ним не говорил, в жизни бы не поверил. Хотя многого всего навидался на фронте.
  Они ещё посидели в сумерках и, когда сырость совсем уже затянула дорожки, медленно двинулись домой. Больше они не встречались. Лера благополучно отправила выставку в Таллин и отправилась следом. Контейнер со специальным грузом шёл медленной скоростью, и у неё выпала парочка свободных дней. Октябрь вызолотил всё, что можно было перекрасить. Дожди и морось остались в Пярну, здесь сияло солнце, и градусник показывал около пятнадцати градусов. Гулять и гулять по старому городу - вот чего хотелось Лере. И она бродила по узким улочкам, заходила в миниатюрные кафешки на 3 - 4 столика, отдыхала за крохотной чашечкой кофе и вновь выходила на мощённые булыжником кривые улочки, чувствуя себя частью этого игрушечного города.
  А потом пришёл контейнер и пришлось закончить дивные прогулки по осеннему городу. Два раза в неделю она звонила домой родителям, узнавала все семейные новости. Воскресные звонки предназначались близняшкам. Те подробно отчитывались об аппетите Офелии и о цветущем розовом кустике. Они много рассказывали об успехах Кирилла, вскользь бросали пару слов об Олеге, замолкая на полуслове и ожидая Лериных вопросов, но она молчала, и тогда дамы переходили на описание ленинградской погоды. На том разговор заканчивался.
  Публики на выставке почти не было. После активности туристов в Пярну, здесь, в Таллине, царило затишье. Лера никак не могла понять причину такого небрежения, а потом нашла, как ей показалось, объяснение. Город наводняли приезжие в основном из Ленинграда и Финляндии. То, что ленинградцы не рвутся на выставку, - ничего удивительного. Всё это они у себя в городе видели и не один раз. Вырвавшись в Таллин, люди гоняли как одержимые по магазинам - им не до выставок. А финнам безразличен не только Пушкин, но и любой другой писатель, они выбирались в Союз совсем с другой целью и, как правило, сутками сидели в номере гостиницы с дешевой, по сравнению с Финляндией, выпивкой.
  Приятным событием стал неожиданный приезд Гордеевых. Ася, располневшая и хорошенькая, важно проинспектировала выставку, похвалила Леру и велела Володе вкусно накормить всех в интересном месте. Володя, забавно опекавший жену, стал придумывать разные варианты: ресторанчик на рынке - там вкусная рыбка, ещё можно сходить в Башню - там салатики, а в нижнем этаже есть хороший бар и красивый вид. Ася выбрала Башню. Они вышли на смотровую площадку с открыточным видом на город, в основном на его черепичные крыши, а потом полезли в Башню. Забрались высоко, устроились у окна и начали пробовать салатики. Их забавно разложили в большие коньячные бокалы и, честно говоря, добывать из их нутра тонко наструганную капусту с яблочком, было не очень удобно, но смотрелось всё красиво и аппетитно. Потом они сунулись было в бар, но там дым стоял густыми клубами, и Володя запротестовал. Они сбежали пить кофе в старинное кафе над кондитерским магазином и просидели под сводчатым потолком почти до закрытия. Потом Лера проводила их на вокзал, и самый поздний поезд на Ленинград увёз их домой. Возвращаясь к себе в гостиницу, Лера вспоминала забавные моменты сегодняшнего дня, оживлённое лицо Аси, озабоченного Володю - он всё время спрашивал у жены, не дует ли из окна, удобно ли ей на стуле. В конце концов Ася рассердилась, обозвала его кудахчущей наседкой, поцеловала в кончик обиженного носа и рассмеялась. Они говорили о родителях, о том, как те тайком собирают приданое для будущего ребёнка. Причём Лидия Леонидовна состязается с Аллой Максимовной в вязании кофточек, чепчиков, пинеточек и прочей детской ерунды.
  -И совсем это не ерунда! - дёрнула мужа за рукав Ася, - мои тоже шьют, украшают бельё - не хотят отставать от Федосовых-Гордеевых. Кстати, они предложили нам пожить у них после родов, да и роддом напротив. Ты как думаешь, удобно это?
  -Конечно, удобно, Асенька. Они опытные женщины, помогут. А потом, скажу по секрету, они давно об этом мечтали.
  Они переговорили, кажется, обо всём. Обо всём, кроме Олега. Хотя Володя сказал, что забегал на Мойку проведать Офелию и близнецов. Лера кивнула, сердце ёкнуло и успокоилось. Она создала вокруг себя подобие кокона, забралась внутрь и не желала разрушать своей безмятежности. Конечно, Лера заметила, как понимающе переглянулись Ася с Володей, сделала большой глоток кофе со сливками и стала увлечённо рассказывать о встрече с Самойловым.
  
  Запаковав в очередной раз выставку и отправив её в Тарту, Лера заглянула в музей, чтобы попрощаться. Выставочный зал уже наполняли рабочие в аккуратных синих комбинезонах: там разворачивали небольшую выставку, посвящённую дню независимости Финляндии. Несколько рисунков и картин, вазы из стекла, ещё что-то совсем уж не определяющееся, но тем не менее пластичное и привлекательное - всё вполне традиционное для Суоми. Она уже собиралась выйти, но тут рабочие стали подвешивать новое полотно, и Лера встала как вкопанная. Прямоугольник, почти квадрат, чуть больше полутора метров с условным пейзажем на заднем плане и совершенно невозможными фигурами на переднем плане. Странные мрачные дети - или не дети? - тащат носилки, на которых хрупкая фигурка белокурого ангела. Ангел страдает - у него кровь стекает по оперенью крыла и завязаны глаза. Раненый слепой ангел?! Куда несут его мрачные погребальные фигуры с недетскими лицами и в чудовищных башмаках? Почему он доверился им? Или они воспользовались тем, что он слепой и не может видеть их хмурые одутловатые физиономии? Трогательно босые ножки ангела, беззащитная фигурка, вцепившаяся тонкими руками в неудобные перекладины носилок и нежные подснежники в правой руке - что это? Конечно, можно нафантазировать, что это дети подобрали раненого ангела и хотят спасти его, несут в спокойное место, где никто не навредит бедняге. Но кто ранил его? У кого поднялась рука на беззащитное создание? Почему никто не защитил Божьего посланника? Или эти мрачные страшноватые дети и есть защита? И ангел доверяет им? Он не видит их глазами - они слепы, но его сердце, его душа видят всё.
  Лера стояла напротив картины и не могла оторваться от неё. В какой-то момент она почувствовала себя четвёртым действующим лицом полотна. Она очутилась на охристо-жёлтой дороге, перед нею разбросал хилые ветки какой-то куст, и небо отражалось в серо-голубой воде. Мальчик в траурной одежде и с чёрным отцовским котелком на голове сосредоточенно тащил носилки, второй подросток сердито сдвинул брови, оглянувшись на застывшую столбом Леру. Она уже открыла рот, чтобы спросить, куда они несут раненого и чем она может помочь, но сердитый и даже злой взгляд мальчишки остановил её. Тогда она молча пошла рядом. Песок и камешки хрустели под ногами, ветер трепал волосы. Бедный ангел сгорбился на неудобных носилках, но не издавал ни звука, он не хотел жаловаться, он принимал свою судьбу безропотно. Всё громче хрустел песок под огромными башмаками подростков, они сосредоточенно, с неумолимостью судьбы, шли по дороге. Но вот ангел шевельнулся и мальчики замерли. Тонкая рука протянула Лере один подснежник, она приняла цветок - и вновь захрустел песок под башмаками...
  -Эй, что с вами? - озабоченное лицо рабочего склонилось над нею, - вы не ушиблись?
  Лера тряхнула головой, приходя в себя. Как это её угораздило плюхнуться на пол? Вот неудобно-то! Она с помощью рабочего поднялась на ноги и уставилась на цветок у себя в руке.
  -Подснежник в конце ноября? - улыбнулся рабочий её очумелому виду, - и где это вы его раздобыли? Не иначе у Хуго Симберга с полотна сняли. Надо посчитать, все ли цветы на месте...
  
  Тарту встретил Леру декабрьским снегопадом и неожиданно тёплым ветром. Вот уж невозможное сочетание! Ещё один игрушечный город мгновенно завалило снегом, и скользкие протоптанные и расчищенные дорожки своими подъёмами и спусками превратили путешествие по нему в затейливое приключение. Леру определили в гостиницу в самом центре города, на ратушной площади, сообщив, что скоро здесь не будет никаких номеров с приезжими, здание перепрофилируют под что-то партийное. Выставку развернули прямо в главном университетском здании, выделив для неё непонятного предназначения зал. В главном здании университета был свой музей. Как полагали в далёкие-далёкие годы устроители учебного заведения, студенты должны учиться не только наукам, они должны вдохновляться лучшими произведениями древних мастеров. Так появилось бесконечное количество всевозможных копий с античных слепков, заполнившее несколько залов. Тартуский университет вообще отличался отсутствием казённого, это было, с точки зрения Леры, уютное учебное заведение. А мелькающие повсюду студенческие фуражки - голубые и тёмно-малиновые - внушали чувство некоего братства. Девушки-студентки с особым удовольствием носили эти фуражки, то строго надвигая козырёк на лоб, то лихо сдвигая их набок.
  Лера быстро освоилась в городе. Гуляла после работы в парке, где чуть ли не под самым куполом неба шумели разросшиеся деревья. В сумерках она останавливалась возле развалин собора - никогда не могла небрежно пройти мимо. Разрушенные кирпичные стены приманивали её, как сирены манили Одиссея своим пением. Она с трудом удерживалась, чтобы, вопреки здравому смыслу, не поддаться на этот зов. Что там такого привлекательного? Обычные развалины, каких осталось и по сей день достаточно. В уцелевшей части работала библиотека, в темноте ярко светились её окна, отбрасывая на нетронутый снег золотистые отсветы. Здесь хранились замечательные книги - настоящие произведения искусства. Кожаные переплёты, золотые обрезы - дивная работа старых мастеров: художников, печатников, переписчиков. И Лера невольно завидовала студентам, которые когда-нибудь смогут изучать эти труды по истории, медицине, биологии, астрономии, прикасаться к хранящим тончайший аромат времени трактатам.
  Она выходила на крутой спуск, начинающийся под мостом и ведущий на Ратушную площадь, - по этой скользкой горке она уже несколько раз скатывалась на попе, но всё равно каждый день забиралась наверх - развалины в парке притягивали её к себе магнитом.
  Рядом с её гостиницей, возле аптеки с огромными цветными стеклянными шарами в окнах, находился небольшой кондитерский магазин. В узеньких витринах красовалось такое количество конфетных коробок и всевозможных марципановых фигурок, что отойти от них не было никаких сил. Тут же хотелось перепробовать каждую. Особенно Леру привлекал хорошенький сахарный самолётик, привязанный за нитку, он парил над конфетным царством. Она дала себе слово, что обязательно накупит таких самолётиков и привезёт всем своим знакомым лётчикам в Ленинград. А ещё в магазине белья был отдел с товарами для новорожденных. Тут она надолго зависла, разглядывая очаровательные вязаные кофточки, комбинезончики и чепчики. Сердце печально сжалось при виде прелестных вещиц, но она в очередной раз загнала свою вечную боль в самый дальний угол сознания и, решительно тряхнув смоляными волосами, купила три комплекта нежно-розового, бледно-голубого и белого цвета.
  В Доме офицеров шли разные фильмы, и Лера пару раз соблазнилась названиями: "В клешнях чёрного рака" - что-то из жизни Лифляндии 17 века, и "Нападение на тайную полицию" - о латышских революционерах. Ни тот, ни другой фильм ей не понравился, хотя актёры были заняты очень неплохие, и она решила не тратить время на душный кинотеатр, а лучше погулять в любимом парке.
  Ела она в студенческой столовой. Там кормили недорого и удивительно вкусно. Каждый раз она ломала голову, ставя себе на поднос очередное незнакомое, на вид очень соблазнительное блюдо, чем окажется, например, этот белый кубик? Смеялась сама над собой, распробовав густо сваренную манную кашу, разрезанную на прямоугольники и политую брусничным вареньем. Казалось бы, в студенческой столовой должно быть шумно от молодых голосов, но только не в эстонском университете. Здесь набирался полный зал студентов, но переговаривались они между собою чуть ли не шёпотом, по радио всегда звучала тихая музыка, и никто никого не выталкивал с места, даже если ты давным-давно уже выпил свой кофе или чай. Ребята назначали здесь встречи, обсуждали свои дела, а у кого-то, возможно, даже проходило здесь самое настоящее свидание.
  Неожиданно громкий женский смех заставил Леру поднять голову от порции вкуснейшей сметаны, красиво выложенной в стеклянную креманку. По залу шла симпатичная пара: высокий мужчина, которого вела за руку полненькая блондинка. Это она смеялась, лавируя между столиками и таща за собой Олега, как буксир корабль. Лера порывисто схватила очки, чуть не опрокинув креманку со сметаной. Девушка в голубой фуражке за её столиком опасливо отодвинулась, но Лера не обратила на это внимание. Олег с блондинкой сели за свободный столик в двух шагах от Леры, и она могла слышать их разговор.
  -Сиди, я сейчас принесу что-нибудь, - приказала блондинка весело и звонко, Олег кивнул. На нём была его потёртая кожаная куртка с капюшоном, грозились вывалиться на пол небрежно сунутые в карман перчатки. В столовой было жарко, он стянул куртку и повесил её на спинку стула.
  Сколько она не видела его? Лера подсчитала: почти три месяца. Он не изменился. Всё те же тонкие черты персонажа из девятнадцатого века, золотисто-каштановые вьющиеся волосы - раньше он стриг их короче. Серо-голубые глаза в пушистых ресницах широко открыты и по-прежнему не боятся света, джемпер цвета мяты делал его взгляд ярче и выразительнее. На него поглядывали, тактично, деликатно, но поглядывали, всматриваясь в спокойное красивое лицо. А-а, вот что новое в нём: слишком спокойное лицо! Так не бывает. И Лера догадалась: он всё время в диком напряжении. Тут же ей захотелось подойти, сесть рядом, расспросить, погладить по руке, успокоить, но вернулась весёлая блондинка с подносом. Она расставляла на столике тарелочки и блюдца и щебетала, щебетала...
  -Вот, набрала всего самого вкусного. Надо поесть быстренько - и на репетицию. Суп я тебе не взяла, там что-то рыбное. И потом ты же не любишь рыбу. А пюре с котлетой - самое то. Как, нравится? Нравится, я вижу. Ты ешь, ешь. Хлеба дать? Вот возьми, - она сунула ему в руку горбушку.
  Олег не пытался отвечать, блондинка задавала вопросы и сама на них отвечала. Он ел, склонив голову и прислушиваясь к щебету подружки. Вдруг отложил вилку и нож, поднял голову и, если бы его глаза были зрячими, Лера сказала бы, что он оглядывается, ищет взглядом кого-то.
  -Галочка, посмотри, пожалуйста, нет ли в зале высокой брюнетки? - он коснулся руки блондинки, останавливая поток её слов.
  Этого Лера уже не могла вынести. Она встала и прошла к выходу, стараясь подальше обойти их столик. Галочка проводила её рассеянным взглядом:
  -Здесь полно брюнеток, Олег, - улыбнулась она, - но я не вижу ни одной высокой девушки.
  -Ты хорошо посмотрела? - тревожно переспросил он, - неужели я ошибся?
  Та пожала плечами: бывает.
  
  Лера шла к себе на выставку и никак не могла успокоиться. Вот уж неожиданность так неожиданность! Блондинка Галочка что-то говорила о репетиции. Лера спустилась в вестибюль. Так и есть: афиша. Как это она проглядела? Сегодня вечером концерт мужского хора студентов университета - это второе отделение, а в первом - выступление хора студентов ленинградской консерватории. В программе известные композиторы без инструментального сопровождения, то есть а капелла. Лера беспомощно огляделась: где можно купить билет? Нашла окошечко, дрожащим голосом спросила, есть ли билеты. Чуть не расплакалась от радости, когда получила синий кусочек бумаги. Ни ряд, ни место указаны не были, значит, можно сесть куда хочешь. Начало в семь часов. Ещё целых три часа ждать! Вот и хорошо, сейчас она сядет за свой стол и вспомнит каждое мгновение сегодняшней встречи с Олегом. Хотя, конечно, встречей это назвать нельзя. Вот почему, почему она не подошла к нему? Испугалась этой весёлой блондинки? И что они все липнут к нему, эти блондинки?!
   Она вернулась на выставку. И вовремя. Откуда-то нахлынула масса народа, все хотели посмотреть, как "отразили советские мастера образ Пушкина в искусстве". Посидеть и помечтать не получилось, любознательные посетители съели всё оставшееся время. Лера едва успела сбегать в гостиницу, в очередной раз поскользнувшись и приземлившись на попу, благодарно кивнула юноше, вытянувшему её из сугроба, отряхнулась и осторожно ступая добрела до здания традиционного солнечного цвета. Вытянутый зал с колоннами уже наполнился жаждущими услышать хоровое пение. Для Эстонии с её культурой хоровых праздников сегодняшний концерт не был чем-то необычным, но мужской хор университета слыл одним из лучших не только в республике. Да и ленинградская консерватория занимала не последнее место в хоровом пении.
  На входе в зал Лера купила программу вечера, пробежала её глазами. В одном из двенадцати номеров будет солировать "ст. второго курса О.Энгельгардт". Остаётся дождаться. Место для неё нашлось и очень неплохое - у прохода в седьмом ряду. Прожекторы вполсилы светили на сцену, высвечивая крутое ступенчатое сооружение, и Лера испугалась, как взберётся на эту лестницу Олег. Напрасно она волновалась. Ребята - все в чём-то, напоминающем смокинги, спокойно поднялись на ступени и заняли свои места. И Олег тоже. Лера всегда знала, что смокинг идёт всем мужчинам: маленьким, высоким, худым, толстым - всем. На Олеге этот незамысловатый костюм сидел привычно и элегантно, словно он в нём родился и никогда ничего другого не носил. Уже знакомая блондинка Галочка звучным, хорошо поставленным голосом объявила первый номер. Студенческий хор начал своё выступление с Молитвы Иисусовой Шнитке, потом прозвучали Шебалин, Даргомыжский, Мусоргский. И наконец пришёл черёд Павла Чеснокова "От юности моея..." Лера даже не заметила, когда Олег успел спуститься, у неё от волнения белело в глазах. Звучал фоном хор, голос Олега - сильный, гибкий, страстный - солировал, сливался с хором и вновь выступал на первый план, оказывая привычное завораживающее действие на слушателей. Аплодировали стоя. Не просили бисировать лишь потому, что повторить это волшебство казалось невозможным.
  Ребята исполнили ещё несколько произведений, закончили песней "Ой, то не вечер", но публика по традиции не отпускала исполнителей, и тогда они грянули из "Демона" "Ноченьку". Публика была в полном восторге. На том и закончили. В антракте Лера ушла - слушать кого-либо после триумфального звучания голоса Олега она не могла. У дамы в гардеробе она спросила, когда будет следующее выступление студентов консерватории. Дама улыбнулась:
  -Вы уже не первая спрашиваете об этом. Нет, не будет выступлений. Они ведь только на один день приехали, сегодня уезжают. Их уже автобус ждёт, чтобы на вокзал везти.
  Лера выскочила на улицу. Ребята выходили из здания университета и собирались возле автобуса. Она поискала высокую фигуру Олега. Вот он, и опять с этой блондинкой. Лера прижалась к чугунному фонарю возле пандуса, на неё не обращали внимания: стоит себе какая-то женщина, ну и пусть стоит. Олег смеялся, отвечая кому-то, но вдруг замолчал, обеспокоенно прислушался. Его незрячие глаза смотрели в упор на Леру, она съёжилась под этим взглядом и стала пятиться.
  -Лера! - позвал он. Блондинка Галочка с удивлением смотрела, как Олег движется в сторону фонаря, под которым стояла одетая в чёрное скучное пальто маленькая женщина, - Лера! Это же ты. Почему ты прячешься?
  Он подходил всё ближе, а Лера продолжала пятиться, пока не зацепилась за каменный выступ и не плюхнулась в сугроб. Сильной рукой он ухватил её за капюшон пальто и выдернул из снега.
  -Что же ты прячешься? - засмеялся Олег, - и в столовой ты была, правда?
  -Правда, - шмыгнула носом Лера, но тут же взяла себя в руки, - поздравляю, ты великолепно пел.
  -Жаль, что мы сейчас уезжаем. Я с удовольствием побродил бы по городу. Ты скоро домой вернёшься? Там Офелия грустит. И розы хотят тебя видеть. О Кирилле и близняшках я и не говорю. Мы скучаем.
  -Конечно, вернусь. Вот закроется выставка и вернусь. У тебя теперь новые друзья... ты увлечён занятиями, а "мы... ничем мы не блестим, хоть вам и рады простодушно..."
  Когда она заговорила, он подался вперёд, чтобы не упустить ни одного нюанса в её голосе, по лицу его блуждала беспечная улыбка:
  -"Зачем вы посетили нас в глуши забытого селенья?.." - разве ты похожа на пушкинскую Татьяну? На бедную влюблённую девочку? И что-то Онегина поблизости не наблюдается.
  -Конечно, здесь ничто не напоминает пушкинский роман, - через силу улыбнулась Лера. Она видела, как ребята забираются в автобус, Галочка в нетерпении поглядывает в их сторону, - тебе пора, все уже в машине, - Лера подтолкнула его к автобусу.
  Олег улыбнулся:
  -Возвращайся, мы ждём тебя, - и поднялся по ступенькам. Мотор заурчал активнее, мигнул всеми огоньками, и автобус тронулся.
  
  Она вернулась в Ленинград за три недели до Нового года. После игрушечных прибалтийских городков ленинградский размах ошеломил Леру, но она быстро вошла в прежний ритм жизни. Ася красавицей павой переплывала из комнаты в комнату, грудным голосом повествовала о жизни поэта. Экскурсанты, очарованные будущей мамой, млели, слушая её. Теперь Асенька кофе и чай не пила - только морсики и компотики, но с удовольствием принюхивалась к аромату, исходящему из Лериной чашки. Успешно проведённая передвижная выставка вызвала такое количество похвальных отзывов, что начальство расщедрилось и поощрило Леру премией. Она обрадовалась: будет на что купить подарки. Володя натаскал из институтской библиотеки всё, что нашёл о воспитании детей. Теперь он штудировал самую популярную книгу Бенджамина Спока "Ребёнок и уход за ним", делал даже выписки из неё. Читал вслух Асе, но она тут же засыпала под его чтение.
  Родители: и Пименовы, и Гордеевы-Федосовы - уже всё приготовили для новорожденного, тщательно это прятали от Володи и его жены, а если тем случайно что-то попадалось на глаза, они отворачивались и делали вид, что ничего не заметили. Лера улыбалась, видя эту мышиную возню, и старалась не заглядывать в дальние уголки своей памяти. Она давно поняла, что близкие уже потеряли надежду на подобное счастливое событие в её жизни.
  В квартире на Мойке жизнь катилась своим чередом. Обе сестрицы ревностно опекали Кирилла. Мальчик не был избалован маминым вниманием и поэтому с удовольствием принимал их заботу. Лера по-прежнему занималась с ним, гуляла, читала книги. Короче, воспринимала его как собственного ребёнка. К счастью, Катерина не обременяла своим присутствием. Но мать остаётся матерью, Лера это понимала и время от времени звонила Катерине, приглашала её посидеть вместе с Кириллом в мороженице на Невском. Само собой, что оплату угощения Лера брала на себя. Катерина не возражала. Она рассказывала театральные новости, больше похожие на сплетни, изредка гладила сына по голове - он обычно непокорно стряхивал её руку, и, посидев с полчаса, убегала в театр готовить костюмы для очередного спектакля. Если в будничные дни с Кириллом возились женщины, то выходные дни предназначались Олегу, и дамы не совали носы в их мужские дела. Ещё Олег занимался с сыном музыкой, учил его играть на фортепьяно и аккордеоне. Кирилл охотно возился с инструментами, не скучал, разыгрывая и отрабатывая один и тот же пассаж, чем очень радовал отца. В общем, все были счастливы и спокойны.
   Эта почти семейная идиллия смешила Леру и почему-то настораживала. Слишком всё тихо, мило и покойно. Она почти физически чувствовала, как натягиваются невидимые нити - какие нити? Должно что-то произойти? Это смутное ощущение приближающейся опасности стало усиливаться накануне Нового года. Особенно после того, как она столкнулась возле дома с Николаем Беляковым, тем самым, который, по словам его жены Виктории, близко боялся подойти к дому на Мойке. Его бегающие глазки тут же скосились в сторону, он шмыгнул носом, кивнул Лере и пошёл куда-то в сторону Конюшенного ведомства. А Лера застыла, в недоумении глядя ему вслед. Потом решила, что могут же быть у него свои дела поблизости и ничего особенного в этом нет. Но помнила характеристику, данную этому типу Анной Сергеевной и рассказы Олега, и ей стало неприятно.
  Сейчас Лера была занята подготовкой к Новому году. По традиции она устроила генеральную уборку у себя, потом они вместе с Кириллом навели глянец в комнате Олега. У того началось напряжённое предсессионное время, он с утра до ночи пропадал в консерватории. Ко всему Иван Сергеевич хотел, чтобы его любимый студент не только не вылезал из театрального зала, прослушивая все оперные спектакли и давая о них подробнейшие отчёты, но и принял участие в этих самых спектаклях в хоре. И теперь Олег появлялся в "Трубадуре". Лера радовалась, что этот спектакль шёл не часто. Иначе у бедного студента совсем времени не осталось бы на сына. Они с Кириллом уже были на одном спектакле и, сидя под самым плафоном, смотрели в бинокль на красавца-цыгана. Потом они мёрзли возле служебного входа, ожидая Олега. Он вышёл радостный, возбуждённый спектаклем, подхватил сына, покружил его, хотел то же проделать и с Лерой, но она чопорно отступила, протестуя против такой фамильярности. Олег посмеялся и всю дорогу до дома поддразнивал, называя добродетельной недотрогой.
  Наконец у Леры дошли руки до её уникального секретера. Она открыла его невообразимое нутро и достала шкатулку, больше похожую на объёмистый ящик. Битком набитая всякой ерундой в виде никому не нужных старых квитанций, писем, конвертов, она всё-таки требовала тщательного изучения. Офелия вспрыгнула на откинутый столик и удобно устроилась, поглядывая на ворох бумаг. Лера разложила всё на кучки. Прежде всего надо было выбросить старые квитанции. Зачем хранить бумажки по оплате за десяток лет? Но Констанция Львовна хранила их почему-то. Значит, их надо рассмотреть, решила Лера. Жена Николая уверяла, что Констанция была прижимистой, злой, недоверчивой и требовала от своего воспитанника, чтобы он оплачивал счета за квартиру. Правда, не сильно-то вписывалась её болтовня в то, что рассказывали о Костусе близнецы. Видимо, поэтому Констанция Львовна и хранила эти пожелтевшие бумажки. Констанция была до мозга костей предана своей хозяйке Марфе Аркадьевне, знала о ней что-то такое, что было никому не известно, кроме неё. Возможно, в этой шкатулке найдётся разгадка.
   Квитанции за семь лет были аккуратно разложены по месяцам и годам, перетянуты аптечной резинкой. Чёткий почерк, немного старомодный, с удлинёнными хвостиками у "д, у, з", каллиграфически выписанными стройными буквами и длинной подписью, выведенной твёрдой рукой. Конечно, их заполняла сама Констанция, а Николай ходил в сберкассу или куда там нужно и платил. Ненужный хлам. Лера уже хотела сбросить весь пожелтевший мусор в корзинку для бумаг, но тут Офелия вытянула свои мохнатые лапы прямо на бумажки и улеглась на них головой.
  -Ну что ж, если тебе так удобно, можешь пока спать на них, - погладила её по лобастой голове Лера.
  Толстый коричневый почтовый конверт (таких конвертов имелось несколько) был заклеен, но клапан уже почти отошёл от бумаги. Лера вытряхнула распечатанное письмо, несколько фотографий. Пожелтевшие снимки явно дореволюционного времени с улыбчивой совсем юной девушкой в светлой блузке с воротником-стоечкой - это Марфа Аркадьевна, тут и гадать нечего, сразу можно узнать. На обороте написано, что это графиня Марфа Шувалова в год выпуска из Смольного института. Ещё снимок: Марфа и мужчина, одетый по моде тех лет, и с щегольскими усами на молодом привлекательном лице. Надпись на обороте напоминала, что это господин и госпожа фон Энгельгардт. Новый снимок, где они уже с маленьким сыном. На малыша надели беленькое платьице, может, поэтому он куксился - не хотел носить девчоночью одёжку? И последняя фотография, относящаяся уже к 1920 году. На ней всё те же трое: мать, отец, сын. Только сыну уже, примерно, лет шесть. Лера всмотрелась в лицо мальчика. Что с ним сталось? Насколько она знала, отец увёз его и связь была потеряна. Бедная Марфа Аркадьевна! Каково ей было разом лишиться самых близких, самых дорогих людей!
  Вскрытый конверт хранил коротенькое письмо. Лера посмотрела на дату и ахнула: апрель 1924 года. Острым почерком с обращением на "вы" было лаконично написано сообщение о том, что отныне Марфа Аркадьевна может считать себя свободной от всех обязательств по отношению к теперь уже бывшему супругу Карлу Ивановичу Энгельгардту. Постскриптум содержал одну фразу: "Наш сын здоров, учится и шлёт вам поклон". Ничего себе письмецо! Итак, этот период в жизни Марфы Аркадьевны закончился.
  Следующий конверт содержал документы, относящиеся к довоенному периоду. Ничего особенного: свидетельство о браке Констанции Львовны. Здесь же была фотография, видимо, сделанная в день бракосочетания: в тёмном платье и строгой причёске на светлых волосах Констанция и темноволосый мужчина с простым лицом. Тут было несколько справок - выписок из трудовой книжки, всё заполненное от руки поплывшими синими чернилами. Среди этих бумажек затерялась любительская засвеченная фотография. Но всё же можно был разглядеть пару - мужчину и женщину. К сожалению, лица были совершенно не различимы. На обороте значилось: 1932 год, Ленинград. Кто были эти двое - неизвестно.
  Ещё один конверт содержал целую пачку исписанных каллиграфическим почерком листков. Тот же почерк, что и на квитанциях за квартиру. Лера отложила в сторону эти бумаги - почитает их позже.
  Новый конверт был полон бумагами на немецком языке с печатями и витиеватой шапкой в виде имперского орла. В лапах орёл держал свастику. Готический шрифт - трудный для чтения, к нему надо привыкнуть. Лера начала разбирать слова. Оказалось, что это свидетельство о браке - тут глаза Леры расширились - свидетельство о браке Маргариты Лужской и Франца фон Энгельгардта, состоявшемся в городе Луга в декабре 1941 года! Свидетельство было выдано городской управой и снабжено всеми печатями и подписями. Там ещё что-то значилось по-немецки, но Лера не разобрала. Она уставилась в пространство: такую новость надо обдумать. Знает ли Олег об этом? Он никогда не говорил о своём отце, только однажды обмолвился, что там тёмная история - и всё. И совсем не тёмная, а очень даже светлая, в смысле, что понятная. Немецкий офицер был настолько увлечён русской девушкой, что женился на ней?! Да, что-то не сходится. Скорее всего, разгадка в тех листках, исписанных рукой Констанции Львовны.
  Следующая бумага была точно такая же: имперский орёл с проклятой свастикой и дата записи внизу - 8 января 1945 года. Даже небольших Лериных познаний в немецком языке хватило, чтобы разобраться в документе. Это было зарегистрированное в магистратуре города Готенхафен свидетельство о рождении 7 января 1945 года Ольгерта-Франца фон Энгельгардта. В графе мать значилась Маргарита фон Энгельгардт, а в графе отец - Франц фон Энгельгардт. Надо же, Ольгерт-Франц фон Энгельгардт! Лера хмыкнула.
  Тут ещё был тоненький листок - выписка из церковной книги о крещении младенца, датированная 30 января 1945 года. Значит, сейчас в руках Леры документы Олега, но почему они здесь? Вывод напрашивался простой: Олег об этих бумагах ничего не знает. Наверное, это хорошо. Если бы они попали в начале пятидесятых в чужие руки, трудно сказать, как бы это отразилось на судьбе самого Олега. Но, с другой стороны, он же был совсем ребёнком, в чём его вина? А его мать? У Леры мелькнул намёк на догадку, но она отвлеклась на пухлый сильно потёртый почтовый конверт. Незнакомым почерком письмо было адресовано Марфе Аркадьевне Энгельгардт, без обратного адреса, без имени отправителя и без единого почтового штампа. Видимо, оно было вложено вместе с другими бумагами в общий конверт. Лера осторожно вытащила листки, сложенные пополам и загнутые сбоку. Бумага явно из школьной тетради в клеточку, чернила фиолетовые, почерк чёткий, легко читать, и написано по-русски. В верхнем левом углу полустёртая дата - 1958 год.
  "Дорогая моя Марфа Аркадьевна! Милая моя, добрая мамочка моего Феденьки! Простите меня, ради Бога, простите! Потому что то, что я сейчас Вам скажу, ранит Вас бесконечно.
  Феденька ушёл от нас навсегда. Это случилось 30 января 1945 года... Простите, что сообщаю Вам это спустя столько лет. Все эти годы Вы жили надеждой, что случится встреча, как она случилась в том горестном для всех году в горящей Луге...
   Вы стали для меня добрым ангелом-хранителем, Вы спасли меня. Это Вы привели ко мне Феденьку. И это Вас мы оставили в полуразрушенном городке. Как же нам тяжело было оставлять Вас! Но Вы всегда были благородны и решительны. Вы приказали, и мы с Феденькой послушными детишками не посмели возразить.
  А ведь я всегда знала, что Феденька - моя судьба. С того самого весёлого дня, как впервые в усадьбе на Рождество увидела хорошенького рыженького мальчика в бархатном костюмчике и белом кружевном воротничке. Вы тогда пригласили нас, деревенских детишек, чтобы Вашему сыну было с кем играть. Помните, как Вы смеялись, спрашивая фамилию каждого ребёнка? Да, это было смешно: половина Энгельгардтов, а половина Лужских. Мы с братом Вадиком были Лужские, мне шесть лет, брату четыре года, он был ровесник Феденьке. Я знала и умела играть с малышами, и Ваш маленький сын не отходил от меня, держался за мою руку и угощал конфетами. Потом ещё были праздники, и не только. Мы с братом часто бывали у Вас, играли с Феденькой. А потом Вы уехали в Петроград. Как я тогда плакала и скучала по нашим играм! Тогда я ещё не знала, что Карл Иванович увёз Феденьку из России.
  Но нам суждено было встретиться в Ленинграде в 1930 году. Я тогда уже училась в институте, и нас часто водили на встречи со специалистами из Германии, хотели, чтобы мы практиковались в языке. Дети спецов тоже бывали на этих встречах. Нас знакомили, мы болтали на немецком, ходили в музеи, гуляли. Однажды там появился сын инженера Энгельгардта. Это был какой-то глупый вечер-концерт, я читала что-то из Гёте. И Феденька узнал меня! Какой он тогда был смешной: долговязый худой юноша-подросток, с широко открытыми восторженными глазами - вашими серо-голубыми глазами, он оканчивал школу, с упоением говорил о медицине. А потом вмешалась политика, и его отца с семьёй в двадцать четыре часа выслали из страны.
  Новая наша история началась в оккупированной Луге. Вы, конечно, всё помните, поэтому расскажу о том, что Вы не можете знать. Помните, я служила в управе, переводила там всякую чепуху, которую немцы печатали килограммами. Помните, как воспалилась моя раненная осколком нога? Вы тогда уже два месяца мыли полы в их главном лазарете. Не заметить высокого обер-фельдарцта Франца фон Энгельгардта вы не могли. Ваш сын пробегал мимо Вас в свой хирургический блок, и Вы каждый раз ждали этого момента.
  Когда мне стало совсем плохо, поднялась температура и началось нагноение, Вы поймали за рукав молодого подполковника медицинской службы. Он с изумлением уставился на замотанную в невообразимый платок женщину, так смело решившуюся обратиться к немецкому офицеру. Конечно, он не узнал Вас просто потому, что не помнил Вашего лица. А Вы умоляли о помощи, сказали, что умирает племянница. Феденька всегда был очень добрым и отзывчивым человеком. Он пришёл в нашу хибарку после дежурства в лазарете, принёс лекарства. Так благодаря Вам случилась ещё одна чудесная встреча с Феденькой.
  Несколько банок тушёнки, шоколад и Ваше золотое обручальное кольцо, "подаренные" господину голове управы, сделали возможным оформить наши с Феденькой отношения. Мы получили настоящую бумагу о регистрации, хотя, честно скажу Вам, ни мне, ни Феденьке эта бумага не была нужна. Мы всегда знали, что будем вместе, и даже война этому не могла помешать. В 1943 году Феденьку перевели сначала на юг, а потом в Восточную Пруссию. Мы так хотели, чтобы Вы уехали с нами. Но вы решили, что русская мать помешает Феденьке, и наотрез отказались.
  Только не плачьте, милая моя Марфа Аркадьевна! Хотя, что это я? Сама сижу и обливаюсь слезами, а Вас прошу слушать спокойно. Вот уж глупая! Видите, не хотела всё это вспоминать, но вдруг нахлынуло.
  Мы поселились в Готенхафене, никто не догадывался, что я не немка, в документы не заглядывали. Да и что бы они там увидели? Свидетельство, выданное по всей форме и подписанное городскими властями. Феденька служил на учебной базе. Это был огромный корабль - самый известный в Германии - "Вильгельм Густлофф". Фронт приближался. В конце декабря 1944 года стало известно, что и это судно станут использовать для вывоза раненых и беженцев. Феденька переселил меня на корабль, где ему поручили оборудовать родильное отделение. Там 7 января 1945 года родился Ваш внук Ольгерт-Франц - Олег. Но меня почему-то пугал корабль, и я упросила Феденьку вернуться в наш дом. На 30 января назначили крещение Олега, но Феденьку не отпустили: готовились к отплытию. Он прислал мне записку, в которой умолял немедленно вернуться на корабль. Я написала ему, что вернусь сразу после процедуры крещения.
  Когда мне удалось пробиться сквозь кричащую и рыдающую толпу к пирсу, "Вильгельм Густлофф" уже отошёл от причала. Они уходили, забрав всех, кому удалось пробиться на борт, почти одиннадцать тысяч человек. Женщины отдавали своих детей тем, кто смог подняться на борт, боялись, что если дети останутся, то погибнут: сотни и сотни маленьких ребятишек оказались на борту. Но для меня имел значение лишь один-единственный человек - мой муж. Я смотрела на уходящий вдаль корабль и понимала, что больше мы не увидимся. Завозился у меня на руках Алька, он не желал спать в мокрых пелёнках и хотел есть. И тогда я вернулась в наш пустой дом.
  Вот теперь я скажу Вам, бедная моя Марфа Аркадьевна, то, что Вы не знаете. В тот же день "Вильгельм Густлофф" был торпедирован и затонул. Простите меня за то, что причиняю Вам горе. Да, наш Феденька остался там, в районе Штольпебанк, навсегда. Когда пришло известие о гибели "Густлоффа", толпы женщин устремились в порт. Вначале женщины стояли молча, а потом над их головами возник вой - вой смертельно раненых волчиц, потерявших своих волчат, они выли, безнадёжно уставясь туда, где серая студёная вода сливалась с таким же безнадёжным небом. Я слышала этот жуткий плач, я была там, среди них.
  
   Наши самолёты бомбили городок, артиллерия грохотала не переставая. И я поняла, что надо спасать ребёнка. Найти рваную одежду в развалинах не сложно. Я переоделась, превратившись из хорошенькой фрау в несчастную беженку. Документы спрятала в пелёнках и пошла пешком домой в Лугу. Как я добралась до дома - это длинная история. Добралась, когда уже вовсю праздновали окончание войны. Брат уже вернулся и чинил наш разваленный старый дом. Я думала, что никто и не вспомнит, где я служила при немцах. К тому же я ничего никому плохого не сделала, всего лишь переводила документы. Но... вспомнили.
  Мой сообразительный брат мгновенно собрался, и мы двинулись на новые земли, короче, сбежали в Кёнигсберг, ставший Калининградом. Здесь Вадик перемудрил, он женился на местной, совершенно ничтожной тётке. К тому же у него нашёлся в нужном месте бывший однополчанин, поэтому никого не удивила просьба выдать новые документы взамен украденных в поезде. Так я опять стала Лужской, и Алька тоже. Только отчество я не захотела менять, оставила сына Францевичем. Глупая была! Пять лет мы жили спокойно, а потом я заметила, что ко мне начали присматриваться, вопросы стали задавать разные. И я поняла, чем это может кончиться для Альки. Я должна была спасти своего ребёнка. И поступила, как Вы тогда в Луге, чтобы не навлечь подозрения на Феденьку: я ушла. Оставила ребёнка на брата и его жену, написала дурную записку, что, мол, с любовником уезжаю на Север. И сбежала.
  Говорят, от судьбы не сбежишь. Не буду описывать то, как я оказалась в заключении, а потом на поселении. И сейчас моё положение очень шаткое. Забрать к себе ребёнка - значит, обречь его не на жизнь, а на выживание. Все эти годы через верных людей я узнавала о сыне. Тяжело ему приходилось. Жена Вадика - мелочная, жадная тварь - превратила в сплошной ужас Алькину жизнь. К счастью, её жадность сыграла положительную роль, она настояла на отправке Альки в детский дом. Там он сейчас и находится.
  Теперь моя просьба. Милая моя Марфа Аркадьевна, умоляю Вас забрать его к себе! Достаточно он уже настрадался в этой жизни! Должно же быть у него хоть что-то хорошее? А Вы с Вашей нежностью, лаской и любовью сможете это дать.
  Вкладываю в конверт то, что обычно не доверяют почте. Но выхода нет. Здесь все документы: и немецкие, и русские. Они хранились у того самого верного человека, о котором я уже писала. Я специально увезла их с собой, чтобы кто-нибудь не сунул в них свой нос и не причинил вред ребёнку.
  Как же я мечтаю обнять сына, заглянуть в глаза, так похожие на глаза его отца! Но мечты мои разбиваются о стену трагических ошибок, их чёрный шлейф тянется за мною. А я слишком люблю своего сына, чтобы рисковать его будущим, не хочу портить ему жизнь. Пусть уж он считает, что беспутная мамашка бросила его...
  Прощайте, моя дорогая Марфа Аркадьевна. Обнимаю Вас от всей души и молю Бога за Вас и Олега.
  Ваша Маргарита Лужская-Энгельгардт"
  
  Лера подняла мокрые глаза от исписанных листков, она и не заметила, что слёзы текли по щекам. Какая женщина! Она всю свою жизнь, словно мать-олениха, отводила охотников от оленёнка, приманивая их на себя и отводя удар от малыша. Если бы найти Маргариту! Может быть, она жива? Сколько ей лет сейчас? Лера быстро подсчитала: всего-то шестьдесят три. И решила, что, если Маргарита жива, обязательно найдёт её. В прах разобьётся, но найдёт.
   Но почему Олег не знает об этих документах? Это неправильно. Трагическая история его родителей - его история, и он должен её знать.
  Из бумаг выпала пожелтевшая фотография. Очередной любительский снимок: высокий немецкий офицер с уже знакомым ей лицом бережно и немного неловко держит завёрнутого в одеяльце ребёнка, хорошенькая смеющаяся молоденькая женщина прислонила головку в смешной шляпке с пёрышком к плечу офицера. За ними возвышается всеми своими десятью палубами громадина-корабль с надписью на носу. Лера присмотрелась. Да, это тот самый корабль. За такую фотографию в послевоенные годы по головке не погладили бы.
  Оставалось прочесть несколько листков, написанных Констанцией Львовной. Но у Леры было так тяжело на сердце, что она решила спрятать все бумаги в секретер, а Костусино письмо прочесть позже. Печальная и зарёванная, она проскользнула в ванную, умылась там холодной водой, и только тогда появилась перед близнецами. Обе сестры подозрительно посмотрели в её раскрасневшееся после умывания лицо, но ничего не сказали. Налили ей чая, определили на тарелочку горку хрустиков. Тут подошли Олег с Кириллом, и семейное чаепитие началось.
  Когда Лера вернулась из Эстонии, она всех одарила сувенирчиками: сахарные самолётики, вкуснейшие конфеты и марципановые фигурки - всё раздала, кроме спрятанного до времени подснежника. Он, вопреки всем законам природы, в совершенно здоровом состоянии хранился в её футляре для очков. Что-то подсказывало Лере, что этот цветок предназначался не ей. Она лишь должна была передать нежное растение - кому? Конечно, Олегу. Кому же ещё?! Она думала отдать его на Новый год, но теперь, после всех прочтённых бумаг, переменила своё решение.
  Кирилл рассказывал что-то смешное из школьной жизни, все смеялись. Все, кроме Леры. Олег всегда чутко улавливал настроение людей. И сейчас он коснулся её руки:
  -Что? У тебя что-то случилось?
  Она посмотрела в его глаза, вспомнила, как трогательно Маргарита писала о сыне, вздохнула:
  -Олег, я кое-что привезла тебе. Думала отдать на Новый год, но лучше сейчас, - Лера достала футляр.
  -Так это же футляр для очков! - фыркнул Кирилл.
  Анна Сергеевна строго посмотрела на него, а Валентина Сергеевна сделала ему "страшные" глаза.
  Лера открыла футляр. Подснежник - хрупкий и нежный - удобно устроился на бархатной внутренности.
  -Цветок... - разочарованно пробормотал Кирилл, - а я-то думал...
  -Подснежник?! - поразились близнецы, - но откуда зимой?
  Олег осторожно принял футляр, кончиком пальца прикоснулся к бледной головке цветка, потом извлёк его из футляра и уложил на ладонь:
  -Спасибо, Лера, - очень серьёзно, без тени улыбки, сказал он, - для меня это очень дорогой подарок. Спасибо.
  
  До Нового года оставались считанные дни. Уже как всегда под присмотром Володи нарядили ёлку на Васильевском, причём Асенька придирчиво оглядывала каждую веточку, заставляя перевешивать игрушки, если они не вписывались в её картину невообразимой красоты. Молодые Гордеевы перебрались на пятый этаж в "историческую" коммуналку родителей, но все время проводили на шестом этаже среди старшего поколения.
  Лера отвлеклась от чтения бумаг на предпраздничные хлопоты. Она собрала свою блестящую ёлку, и они вместе с Кириллом нарядили её. Успокоиться на этом они не захотели, отстояли огромную очередь на Кузнечном рынке за живым деревцем и притащили его на Мойку. У Кирилла почти каждый день каникул был расписан: утренник в школе, праздник для детей в консерватории, спектакль в Кировском театре и самая главная ёлка Ленинграда во Дворце пионеров. Конечно, в дело воспитания сына вмешалась и Катерина, она потащила мальчика на спектакль в ТЮЗ. А ещё близнецы раздобыли абонемент на диснеевские мультфильмы в кинотеатре. Так что скучать Кириллу было некогда. Но вот странное дело: живой и активный мальчик, он предпочитал посидеть возле Леры с Офелией на руках и послушать, как она читает вслух Диккенса. Они недавно начали "Оливера Твиста", этот трудный для современного ребёнка роман Лера умела объяснять так, что ничего не понятного не оставалось. А ещё Кирилл любил играть каменными фигурками. Лера доставала их из стеклянного плена, и они разыгрывали на столе целые сказочные сценки. Свинка, собачка, голубь или петушок становились персонажами на ходу сочиняемой истории, трогательная мышка с золотыми колосками в лапках была сказочной принцессой, принц-лягушонок спасал её от злого филина со сверкающими глазами. Все двенадцать фигурок, очаровательных в своём изысканном исполнении, конечно же, представляли собой бесценные произведения, но мальчик так бережно и осторожно обращался с ними и никогда не брал без спроса, что Лера не могла отказать ему в удовольствии поиграть прелестными вещицами. Когда у Олега выпадали редкие моменты свободного времени, он устраивался в уголке дивана и слушал, как Кирилл играет с Лерой. Он никогда не вмешивался в их игры, просто сидел тихонько, и на его лице появлялась мечтательная улыбка.
  Тридцатого декабря Лера всё-таки добралась до отложенных бумаг. И тут начались неожиданности. Стопка пронумерованных листов была прошита толстой нитью и заштампована сургучной печатью на последней странице. Там же стоял огромный, на пол-листа фиолетовый штамп нотариальной конторы, заверенный по всем правилам. Это были не просто листы, это были документы, собранные вместе и снабжённые пояснениями, сделанными рукой Констанции Львовны. Тут Леру ждало очередное потрясение.
  На первой странице Констанция Львовна написала что-то вроде обращения к наследнику. Она писала, что все годы тщательно хранила то, что перешло к ней от Марфы Аркадьевны, и сообщала о ценности этих предметов. Она составила опись предметов - мебели и безделушек с примерной оценкой этих изделий. Здесь же была приложена справка от государственного оценщика. Лера взглянула на стоимость фигурок животных и присвистнула: целое состояние. Потом Констанция Львовна приложила копию заявления в милицию, в котором она сообщала, что взятый ею на воспитание дальний родственник её мужа Николай Беляков регулярно забирал часть её пенсии ещё будучи школьником, а теперь всем рассказывает, что это он оплачивает квартиру. На самом же деле никто, кроме самой Констанции Львовны, никогда не вносил эту плату. Все квитанции прилагаются. На заявлении стояла косая надпись, сделанная милицейскими чинами: "Оставить без последствий за отсутствием состава преступления". Лера так и представила, как посмеялись над старушкой в отделении и с удовольствием сказали, что, мол, вот, когда он обворует вас, тогда и приходите.
  Далее Констанция Львовна приложила копию ордера на комнату и справку по форме номер девять, в которой на второе января 1974 года, кроме самой Констанции, прописанным в квартире был Кирилл Олегович Энгельгардт. Тут Лера не просто удивилась, она занервничала. Получается, что Николай Беляков не только не был прописан и, следовательно, не имел никаких прав на эту комнату, но ещё и все права на неё были лишь у сына Олега. Тогда что здесь делает Лера?! Конечно, справка действительна совсем короткое время, кажется около месяца. Но сути дела это не меняет: Николай не имел права менять эту комнату.
  Лера полистала документы: может, там есть дополнительная справка с изменениями? Нет, ничего подобного не нашлось. Зато нашлась выписка и справка, в которой значилось, что Беляков Николай Семёнович выписан с этого адреса ещё в 1973 году, там же значился прописанным по этому адресу Кирилл. Что-то не сходилось.
  Тогда она достала все свои бумаги и тупо уставилась на копию ордера, приложенного к документам по обмену. Там чётко обозначено было имя Белякова, а в форме номер девять никого, кроме Николая, не значилось, никаких выписанных, никаких прописанных, только убывшая Констанция. Таким образом, получалось, что у Николая были все права на эту комнату. Но когда же он их заполучил?! Лера решила, что завтра же зайдёт в жилконтору к паспортистке. Ну и что что завтра 31 декабря? Обычный рабочий день.
  
  К паспортистке следовало, кроме паспорта, нести квитанции об оплате квартиры как доказательство, что ты не имеешь задолженностей. Девушка-паспортистка оказалась на месте в своей клетушке с решёткой из толстых металлических прутьев на окошке. Очереди не было: таких странных людей, как Лера, сегодня здесь не предвиделось. В мрачном помещении без окон витала странная смесь запахов, затхлое, без свежего воздуха помещение, почему-то пахло салатом "оливье", выпечкой и даже свежим огурцом. Правда, всю эту красоту прибивал к земле неистребимый аромат старых слежавшихся бумаг, напоминая "ароматы" пункта приёма макулатуры.
  Паспортистка, явно уже начавшая праздновать Новый год, встретила Леру пунцовыми щеками и блестящими глазами, чуть "плывущими" мимо собеседника. Против ожидания, она охотно выдала Лере нужную справку, при этом хихикала, когда печать никак не хотела ставиться вверх головой. Уже получив справку и взглянув на неё, Лера задала вопрос, ради которого пришла:
  -Скажите, это ваша подпись на ордере? - она сунула в окошко свой ордер. Девушка с любопытством покосилась на бумагу, покачала головой. Ей, видимо, хотелось поболтать:
  -Нет, это не я подписывала. Я здесь всего полтора года. А эту копию выдавала наша Зантри - это фамилия у неё была такая. А через неделю её не стало, - туманно объяснила она, почёсывая кончик носа.
  -Как это? - не поняла Лера.
  -А вот так, - хмыкнула словоохотливая девица, - сначала муж поехал на рыбалку с друзьями, выпили они там что-то, они-то вернулись, а он замёрз возле лунки, где рыбу удил. Месяца не прошло, а тут и её не стало: ушла с работы, а домой не пришла. Так и не нашли. Сынок остался, теперь бабушка с дедушкой воспитывают.
  -Какой ужас! - вырвалось у Леры.
  -Да, страшное дело. Вот меня на это место взяли, хотя мне не нравится. Надоели, лезут все... Ой, простите, - спохватилась она, - разболталась я...
  -Спасибо за помощь, - поблагодарила Лера, - с наступающим Новым годом!
  -И вам того же! - отозвалась сильно протрезвевшая паспортистка, и явно недовольная своей болтливостью.
  Лера получила новую порцию информации к размышлению. Все документы были в порядке, соответствовали прописке. И никаких намёков на Кирилла. Тогда что из себя представлял тот заверенный у нотариуса ордер со справками? Лера понимала, что упускает что-то очевидное. Не хотелось ломать голову накануне любимого праздника, но мысль о том, что произошли махинации с документами, не давала покоя. Прошнурованные записки Констанции Лера положила в сумочку, надеясь ещё раз просмотреть их на работе, тем более, что сегодня все музейщики меньше всего думали о своих рабочих местах. Она посидела с коллегами за общим столом в конференц-зале в цокольном этаже, шампанское с конфетами - и все разбежались по своим кабинетам, чтобы незаметно слинять по домам. Кажется, одна Лера да ещё хранитель квартиры оставались на работе.
  Она ещё и ещё раз просмотрела записки Констанции и поразилась, когда из них выпал не подшитый к документам листок, исписанный рукой Костуси. Видимо, это был черновик очередной записки, без начала и конца и начинался он с полуслова: "... гадалась давно (видимо, на предыдущем листе было начало слова - догадалась), обо всех его делишках. Он в документах моих рылся, я же заметила. Марфа Аркадьевна - святая женщина - ничего не должна была знать о Феденьке. Куда ей с таким-то больным сердцем! И он, мерзавец, знал это. Я на кухне была, но заметила, как он метнулся в комнату к Марфе, выскочил оттуда и, насвистывая, ко мне на кухню пришёл. У меня тогда сердце так и ёкнуло. Спрашиваю его, мол, ты что? Он плечами пожал и усмехнулся. Уже после я увидела, что бумаги в секретере не так сложены, а тогда побежала к Марфе, словно в спину кто толкнул. Она лежала на кровати, бледная, глаза огромные в потолок уставились. Посмотрела на меня. "Ты знала, - говорит, - давно знала..." И я поняла, что это она о Феденьке спрашивает. Заплакала я. А Марфа отвернулась к стенке. С тех пор она есть перестала и слабела быстро, всё хотела Олега видеть, спрашивала его. Мы телеграмму ему дали, чтобы немедленно приехал. Но не получил он её. У его Катьки тогда роман был с кем-то, и она не захотела ехать в Ленинград, потому и спрятала телеграмму. Потом уж сама мне призналась - от злости накричала правду.
   Как же я жалела, что приютила этого волчонка Кольку! Теперь он кругами вокруг ходит, всё присматривается, как удобнее в глотку вцепиться. Потому я бумаги эти у нотариуса заверила. А поганцу мерзкому сказала, что, если он, хоть на шаг к Олегу подойдёт..." - здесь запись обрывалась. Лера вздохнула: Констанция пыталась защитить сына Франца. Но что она, старенькая, маленькая и такая хрупкая, могла сделать против здорового молодого мерзавца? Лера никогда не спрашивала у сестёр о том, как не стало Констанции Львовны. Кажется, пришло время узнать всё подробнее. И Лера решила сразу после Нового года этим заняться. В задумчивости она сложила бумаги и машинально сунула их в сейф. Уже заперев отдел и сдав его охране, спохватилась, что зачем-то с музейными документами отправила под защиту стального ящика и записки Констанции Львовны. Переделывать ничего не стала - слишком хлопотно. И вышла в зимнюю темноту на Мойке. Всего-то пять вечера, но народ уже разбежался по домам. Она проводила глазами торопливого мужчину с ёлкой в руках, он гордо тащил худосочное деревце, оскальзываясь на ледяных накатах. Скоро за нею заедет Володя и они отправятся на Васильевский, где их уже ждут родители. А завтра она вместе со всеми обитателями квартиры отпразднует наступивший Новый год. Для Олега она приготовила очередной джемпер, купленный в Тарту, на этот раз тёмно-синий, для сестёр традиционный комплект ручной вязки: варежки-шарф-носки с национальным узором, а Кириллу, кроме сладостей, толстую книгу волшебных сказок. Конечно, маловато выдумки, но так уж получилось.
  Какой-то идиот разбил у входа в подъезд лампочку. Она открыла дверь, вошла - и тут темно. Сразу подумала об Олеге: вот так он всегда и везде в темноте. Нащупала в сумочке ключи, но тут на неё что-то налетело, толкнуло в спину. Лера сильно ударилась лицом о дверной косяк и не удержалась на ногах. Это что-то или кто-то поддало ей по рёбрам, дёрнуло сумку из рук и прогрохотало вниз. Больно и унизительно, и ещё очки отлетели в сторону: попробуй найди их в такой темени! И сумку выхватили! Щёлкнул замок.
  -Лера? - встревожено прозвучал голос Олега, - это же ты! Почему не входишь? Где твои ключи?
  Лера завозилась на полу, кряхтя и постанывая, поднялась. Ключи оказались зажаты у неё в кулаке.
  -Есть ключи, - буркнула она.
  -Ты что, упала? - подозрительно склонил он голову.
  -Дай мне войти, - она протиснулась мимо.
  Он помог ей снять пальто.
  -Володя уже ждёт тебя, - сообщил он.
  Гордеев выглянул в коридор и протяжно присвистнул:
  -Это ещё что за явление? У тебя же лицо разбито! Ты что, совсем на ногах уже держаться не можешь? - обрушился он на Леру, - вы там у себя в музее, кажется, слишком уж рьяно праздник отметили.
  -Подожди, Владимир, - Олег осторожно дотронулся до Лериного лба, и она зашипела, - шишка! И нос разбит! Что случилось?
  -Ничего не случилось, - огрызнулась Лера, - просто в подъезде темень. Кто-то толкнул меня об дверь и сумку выхватил.
  -Так, - совсем другим тоном проговорил Володя, - сейчас пойдём в милицию, напишем заявление. Что-то ценное было в сумке?
  -Ничего. Я все документы в сейфе оставила на работе. И никуда я не пойду. Дайте мне умыться, у меня голова от всего этого болит.
  -Кружится? - Володя внимательно наблюдал, как она неуверенно идёт к своей двери.
  -Немного. И очки я уронила, - пожаловалась она.
  -Вот что. Сейчас мы поедем в травму, пусть тебя врач посмотрит, - решил Володя, - сотрясение мозга - не шуточное дело.
  -Гордеев, отстань от меня, - в её голосе прозвучал намёк на слёзы, - дай мне чуть-чуть отлежаться. Никакого сотрясения у меня нет. Просто я сильно испугалась. Уйдите оба, дайте человеку переодеться спокойно!
  -Переодевайся, - фыркнул Володя, - можно подумать, я тебя не видел...
  -Вот я Асеньке всё скажу, - мстительно пообещала Лера, и Гордеев тут же выскочил из комнаты.
  Олег протянул ему Лерины очки:
  -Лежали под дверью. Какая же сволочь могла напасть на неё? У нас никогда ничего подобного не было. Даже в самые трудные времена.
  -Да, хотелось бы разобраться с этим, - согласился Володя, взглянул на часы: - 18.00. Поеду. Ладно, ты вот что, капитан, побудь с нею. Это она при нас храбрится, сама вся белая, но марку держит. Очки сам ей отдай.
  
  И в самом деле, Лера свернулась калачиком на своём диване, обхватила себя руками, пытаясь согреться. Олег подтянул к дивану кресло, удобно расположился в нём. Лера завозилась:
  -Не надо возле меня сидеть, - проворчала она, - ты не сиделка, а я не больная.
  -А кто тут о больных говорит? - удивился Олег, он потянулся к ней, нащупал тонкий плед, оценил скрюченность позы, вынес решение: - ты замёрзла. У тебя шерстяные носки есть? Вот и хорошо.
  Он позвал Кирилла, а когда тот появился, весь измазанный остатками заварного крема, попросил его найти в шкафу тёплые носки и достать одеяло. Они укутали Леру до самого подбородка. Потом Олег поймал её ногу:
  -Не брыкайся! Иначе я не смогу надеть на тебя носки, - он ловко нацепил на неё колючую шерсть, задумчиво повторяя: - странно, такая высокая женщина, а ступни, как у ребёнка.
  Лере в очередной раз захотелось треснуть его чем-нибудь, чтобы он уже наконец оставил этот свой бред про её высокий рост. Но она лишь смиренно пробормотала:
  -У Петра Первого тоже размер ноги был небольшой, а рост больше двух метров. Ну и что?
  Он опять уселся в кресло, помолчал и вдруг обронил в пространство:
  -Калерия замуж вышла...
  Лера тут же перестала сердиться на него. Надо же, полгода он молчал, носил в себе развалившуюся надежду на счастливую жизнь! А сегодня заговорил. Она крутанулась на диване так, чтобы дотянуться до его руки - в голове сразу в обратную сторону завертелись мозги. Погладила его по руке - и промолчала.
  -Мы тогда к Кириллу в пионерский лагерь собирались. Ты уже и не помнишь тот день, конечно, - Лера помнила тот день, как и все последующие, - Калерия забежала на пять минут. Сказала, что всего лишь хочет маленькую новость сообщить. Сообщила. Оказывается, на неё давно уже виды имел какой-то академик или профессор - неважно, кто. Она так мило и буднично рассказала, что очень хорошо ко мне относится, но общего будущего не видит, - он помолчал, - а сама такая весёлая, лёгкая, будто тяжкий груз наконец сбросила. И этот груз - я. Представляешь, я ей возьми и скажи, что не верю и что та маленькая храбрая девочка из нашего общего детства никогда так не поступила бы. А она мне так холодно ответила, что маленькие девочки вырастают и имеют право на своё представление о личной жизни. И предложила в память о детстве остаться друзьями на особых условиях...
  -В память о детстве?! На особых условиях? - удивилась Лера, - это как?
  -Извини, я, кажется, сболтнул лишнее, - он отвернулся.
  Но Лера не захотела проявлять обычную деликатность:
  -Если я правильно поняла, - медленно проговорила она, - Калерия предложила тебе изредка встречаться не совсем по-дружески? И что же ты ей ответил? С радостью согласился?
  -Цинизм тебе не идёт, - пробормотал он, сжав её холодные пальцы.
  Лера молчала. Она услышала главное: Калерия не сказала правду о происшествии в детстве. И теперь Леру очень занимало, почему она так поступила. Зачем она оставила за собой "свою" роль в спасении мальчика Альки из-под завала? Не трудно разобраться в этой чисто женской интриге. Память Олега всегда будет возвращать его в далёкое детство, где храбрая девчонка привела за собой чуть ли не полк спасателей и своими слабыми ручками ворочала камни, вытягивая его из подвала. Калерия не хотела порывать окончательно с Олегом - вот в чём интрига. Она его оставила так, на всякий случай, может, как НЗ - неприкосновенный запас, на случай аварии, например. "И что самое печальное, - с горечью подумала Лера, - стоит Калерии лишь свистнуть или щёлкнуть пальцами, как Олег забудет все свои мужские обиды и верным пёсиком побежит к хозяйке, лишь бы та его погладила по голове".
  Входная дверь разразилась невообразимыми трелями звонков. Олег прислушался и рассмеялся:
  -Это же Морзе: "Открыть немедленно! Открыть немедленно!" Твой Владимир дурачится, - подколол он её в отместку.
  -Он давно не мой, - не подхватила она его шутку.
  -Лера, в последние часы уходящего года я хочу сказать, - вдруг очень серьёзно сказал Олег, - пожалуйста, прости меня, если я обидел тебя чем-то. Понимаешь, этот год многое расставил на свои места. Кое-какие выводы я сделал. Не люблю высокопарных слов, но моя семья - это Кирилл, близнецы и ты - самые дорогие мне люди. А всё остальное - пена, всего лишь пена.
  Лера растроганно шмыгнула носом. Тут-то и влетела в комнату целая орава встревоженных Федосовых-Гордеевых. Они оттёрли в сторону Олега, затормошили Леру, забросали вопросами и не успокоились, пока все по очереди не обняли и не расцеловали её.
  -Лерочка, доченька, не беспокойся, шишка пройдёт. Это пустяк. А нос разбить любой может. Главное, ты сейчас с нами, - мама незаметно вытерла глаза.
  -Как только Вовка сообщил нам, мы тут же решили ехать. Как же мы без тебя Новый год станем встречать? - Роман Кузьмич оглянулся на сына, требуя его поддержки.
  -А мы не будем встречать Новый год без Лерки, - тут же подал голос Володя.
  Анна Сергеевна с Валентиной Сергеевной переглянулись:
  -Почему бы всем вам этот Новый год не встретить здесь, у нас?
  -Замечательная мысль! - Михаил Дмитриевич подмигнул жене, та залилась румянцем:
  -Мы так и думали, что вы нас пригласите, - бесхитростно отозвалась она, - и поэтому мы привезли всё, что наготовили. Сейчас мужчины принесут...
  
  Такого весёлого Нового года не знала квартира на Мойке. По телевизору показывали новый фильм Рязанова - что-то про иронию судьбы, но никто не смотрел в экран. Шутили, играли, разыгрывали друг друга, пели, танцевали и даже встретили деда Мороза, и чудесный стол, сверкающий хрусталём и полный самых замечательных вкусностей, - всё получилось настолько замечательно, что, когда взглянули на часы, искренне удивились: уже начало шестого. Ночь прошла. Лера уложила родителей на свой диван, а себе постелила на антикварном, мысленно попросив прощение за такую бесцеремонность у Марфы Аркадьевны. Олег уступил свою доисторическую широченную кровать молодым Гордеевым, отгородив их ширмой, сам устроился на раскладушке, а Кирилла уложил на диванчик - мальчик пока ещё помещался на этом коротеньком изделии прошлого века. Ему был обещан новый фильм про Буратино с условием, что он немедленно заснёт. Валентина постелила Гордеевым-старшим у себя, а сама перебралась к сестре. Все разместились очень даже удачно. Асенька в Лерином халатике, не сходящемся у неё на сильно пополневшей талии, подошла к окну и заметила на подоконнике в скромном горшке потрясающее растение:
  -Володя, ты только посмотри на это чудо! Иди скорее сюда!
  Полусонный муж уже утвердился на жёстком ложе, но послушно встал и прошлёпал босыми ногами к восторженной жене.
  -Подснежники?! В январе? - он потёр подбородок, - не может быть!
  -Может, может, - улыбнулся с раскладушки Олег, - это Лера цветок привезла из Прибалтики, я в землю определил, а он прижился. Даже несколько новых цветков появилось.
  -Ну, у Лерки всякие чудеса случаются. Дядя Миша рассказывал, как её однажды на улице подобрал незнакомый мужчина и домой принёс.
  -И что в этом необычного? - удивился Олег.
  -Володя, ты не забыл, что Лера просила никогда, - Ася выделила голосом это "никогда", - никогда и никому не рассказывать эту историю?
  -Да, правда, - виновато потупился Володя, - ты прости, капитан. Она сама тебе расскажет, если захочет.
  Он сел на край кровати:
  -Как ты спишь на этом? Это же не кровать, это пыточные нары какие-то. Асенька, ты не сможешь - очень жёстко.
  -Ерунда, мне полезно для позвоночника, - отрезала его жена и приказала: - ложись и спи!
   Олегу не спалось. Видимо, сказывалось нервное перевозбуждение после праздничной ночи. Он осторожно, стараясь не скрипеть старыми пружинами раскладушки, встал, натянул брюки и свитер, раздумывая, стоит ли выйти прогуляться на воздух или выпить чашку чая на кухне. Лучше, чай - решил он и неслышно двинулся в сторону кухни. Там уже кто-то возился. Он прислушался:
  -Лера?
  -Вот скажи, что ты всегда подкрадываешься? - рассердилась она, - я чуть чашку не уронила...
  -И не думал подкрадываться, - смутился он, - я всегда так хожу. Ты чай пьёшь?
  -Чай. Налить тебе? - Лера налила ему чая и поставила под руку, - все спят, даже Офелия забралась папе на живот и головы не подняла, когда я вышла.
  Она задумчиво глотнула из чашки и вдруг сообщила:
  -Он сегодня был здесь. Я видела его.
  Олег слегка напрягся:
  -Видела? - он уже догадался, о ком идёт речь, потому что тоже почувствовал его присутствие, - ничего не хочешь сказать?
  -Но ведь ты тоже не хочешь, - медленно проговорила она, - ты упорно не желаешь признать то, что он есть.
  Олег промолчал. Протянул руку, поймал Леру за плечо и подтянул ближе к себе. Едва касаясь кончиками пальцев, пробежался по её ушибу. Убрал в сторону пряди волос со лба, легонько дунул на ссадину:
  -Теперь не больно? Когда я падал, мама всегда целовала меня и дула на ушиб... Поцеловать? - улыбнулся он и коснулся губами её лба.
  -Эх ты, Алька-аленький, глупенький да маленький, - прошептала Лера.
  Олег вздрогнул, потряс головой, словно бы отгоняя наваждение. Его руки обняли Леру, он притянул её к себе и удивлённо пробормотал:
  -Ты какая-то маленькая... А ведь была высокая?
  -Съёжилась в твоих руках от испуга, - неожиданно обиделась она и отступила.
  -Я, конечно, Серый волк, - в тон ей насмешливо ответил Олег, - но я не ем маленьких девочек.
  -Ну вот сиди тут и жди охотников с ружьями, - и гордо удалилась, сделав вид, что не расслышала, как он рассмеялся.
  
  Лера решила посоветоваться с Володей, когда в очередной раз заметила на противоположной стороне Мойки Николая Белякова. То, что он её увидел, Лера не сомневалась. Она поймала его взгляд, но Николай отвернулся, засуетился, стал рыться в портфеле, всем своим видом показывая полное к ней равнодушие. Первым порывом было подойти и спросить, что ему нужно. Но потом она рассудила, что, возможно, это случайные встречи. Может же человек работать в этом районе?
  Володя примчался к пяти часам, забился в угол между сейфом и письменным столом - любимое место Аси. Лера сунула запрещённый кипятильник в стакан с водой, согрела ему чая, поставила надоевшее печенье. Он брезгливо покосился на печенье, но от чая не отказался - всё-таки на улице стоял январь и ленинградские минус восемнадцать были очень ощутимы.
  -Так что у тебя случилось? - отставил он в сторону чай.
  Лера достала из сейфа прошитые листки - теперь она перенесла сюда все документы, не хотела держать их дома в секретере.
  -Мы с тобой, Володя, не имели права обмениваться с Беляковыми, - заявила она, - вот документы, которые собрала и заверила везде, где положено, Констанция Львовна.
  Володя внимательно просмотрел каждый листок, хмыкнул, увидев опись со стоимостью предметов, подробнейшим образом рассмотрел ордер и справки. Отложил документы в сторону, опустил подбородок на согнутую руку, нахмурился:
  -Мутная история, - он постучал пальцами по столу, выбивая непонятный мотив, - что-то мне подсказывает, что мы с тобой влипли в какую-то гадость, Лерка. Но для начала надо пойти в жилконтору и запросить там копии наших документов, заодно узнать, кто их выписывал, заверял и так далее.
  -Уже была, - отозвалась Лера, - там весёленькая паспортистка много чего рассказала. Её взяли на эту должность вместо пропавшей прежней. Она мне даже лист в книге учёта показала, весь залитый чернилами. Сказала, что эту часть восстанавливать пришлось с большими сложностями.
  -Интересная деталь! И паспортистка, конечно, пропала именно после этой процедуры?
  -А хочешь ещё одну страшилку? Констанция Львовна впрямую обвинила Белякова, что это именно из-за него умерла Марфа Аркадьевна. Это он сообщил той, что её сын погиб. Специально, понимаешь, специально это сделал, потому что знал, какое больное сердце у неё. Вот она и не выдержала.
  -Зачем это ему? - не поверил Володя.
  -Не знаю. Может, от злости, может, к Олегу подбирался.
  -Да нет. При чём тут Олег?
  -Володя, я скажу тебе сейчас то, что Олег не знает. Только ты пока ему ничего не говори, хорошо? - он кивнул, - понимаешь, Олег думает, что Марфа Аркадьевна его усыновила случайно. А на самом деле это не так. У Марфы был сын. Он погиб в 1945 году, но остались жена и ребёнок. Это Олег. Олег - родной внук Марфы Аркадьевны. Теперь ты понимаешь, на какого наследника намекала Констанция Львовна. Она была предана своей барыне всю жизнь и хранила для её внука всё то, что в моей комнате. И Анна Сергеевна с Валентиной Сергеевной делали это всю жизнь. Они посвятили себя семье Энгельгардт, это служение похоже на поклонение, обожание - назови, как хочешь. Но этот выстроенный ими мирок они оберегают и хранят. И квартира эта принимает в себя только тех, кто готов так же оберегать покой и нерушимость этого мирка.
  -Мистика какая-то, - пробормотал Володя.
  -Уж не тебе удивляться мистике! - усмехнулась Лера, касаясь браслета со змейкой.
  -И всё же, не может быть!
  -А оно есть! А ещё, Володя, мне кажется, что в кончине Констанции что-то было страшное и Беляков имел к ней отношение.
  -Ладно, - он поднялся, - документы держи в сейфе. Не носи их с собой. Пойдём, провожу тебя. Не вешай нос! Разберёмся.
  Завтра была суббота. Володя позвонил Олегу, выяснил, что Лера с Кириллом ушли смотреть старый фильм про индейцев, и предложил встретиться. Олег сел в машину, и они отъехали к Конюшенному ведомству, он понятия не имел, о чём хочет с ним говорить Гордеев.
  -Слушай, капитан, - Володя взглянул в спокойное лицо Энгельгардта, - не нравится мне это нападение на Лерку.
  -Что тут может нравиться? Поймать бы гада, да врезать как следует!
  -Вот-вот. Поймать бы... Надо бы Лерку постеречь. Знаю я её: ей море по колено. Она у нас всегда ничего не боялась. Маленькая была вечно по развалинам всяким гоняла. Думаешь, почему она заикается? Испугалась, когда ей шесть лет было. Да так, что заикаться стала. И что? Наоборот, стала доказывать всем, что ничего не боится. Понимаешь, о чём я?
  -Если я правильно тебя понимаю, - медленно проговорил Олег, - ты хочешь сказать, что это было не случайное нападение?
  -Правильно понял, - мрачно кивнул Владимир, - прости, капитан, сейчас ничего не могу добавить. А сказать есть что.
  -Так в чём дело? Скажи.
  -Не могу. Слово дал Лерке. Одно могу заметить, что гнусное что-то вокруг неё крутится. Потому и встретился с тобою. Да, ещё: надо вам на дверях замки сменить. И ключи направо и налево не раздавать кому попало. Завтра займусь этим. Подъеду часам к двенадцати. Асенька, конечно, за мною увяжется. Так что, ждите!
   Он подвёз Олега к дому и не успел отъехать, как увидел возвращающихся из кинотеатра Леру с Кириллом. Мальчик со всех ног рванул к отцу и повис на нём. Володя с лёгкой завистью вздохнул: скорее бы уже Асенька родила.
  
  -Может, пройдёмся? - спросила Лера.
  -Да! Пошли на Лизину канавку, - подпрыгнул Кирилл.
  -Пошли, - согласилась Лера, - но это не Лизина канавка, а Зимняя.
  Ей хотелось немного развеселить совсем загрустившего Олега. Даже болтовня Кирилла о киношных индейцах не отвлекла его от раздумий. Чем это он так озабочен?
  Олег был не просто озабочен, он был озадачен и мучительно пытался придумать, как найти выход. Но куда ни поверни, везде всё упиралось в его, Олега, бесполезность. Чем он может помочь Лере, если слеп, как крот?! Он вспомнил, как извозили его на набережной какие-то отморозки. Было больно, но сильнее всего болела обиженная душа. Он толком даже себя защитить не может. Лера такая смелая, она сама готова кинуться на защиту любого обиженного. Но Олег знал, что её независимость, решительность и храбрость - это то, что она сама себе придумала, это сияющие хрустальные доспехи, в которые она нарядилась. Вроде бы блестит и сверкает, но чуть задень - и всё рассыплется морозной пылью. С нею нельзя, как со всеми, потому что она нежная и трогательная. И не делал чести Олегу дурацкий флирт, который он ни с того ни с сего затеял в новогоднюю ночь. После той ночи Лера избегала его.
  Олег давно уже понял, что относится к редкой категории мужчин-однолюбов. В его жизни была лишь одна-единственная любовь, хотя дамы никогда не обделяли его вниманием. Но всё это было лишь легкомысленными увлечениями. Даже безумная страсть молоденького курсантика к красавице Катерине бесследно улетучилась, едва он узнал о её тайных похождениях. Нечистоплотность во всех видах вызывала у него чувство острой брезгливости, прямо-таки до тошноты.
   Но в его жизни всегда оставалось восхитительное детское воспоминание: хрупкая, изящная, похожая на куколку в своём оранжевом капоре и зелёном пальтишке, девочка с яркими тёмными глазами под льняными густыми волосами, девочка-мечта. Как она там, в подвале, изо всех сил таскала неподъёмные камни, как доверчиво смотрела своими огромными глазами! Он помнил неожиданно возникшее тогда чувство: её надо защищать. Эта потребность - защищать и оберегать - не прошла, когда спустя десяток лет они вновь встретились. Калерия - всё такая же хрупкая, но решительная и очень взрослая. К сожалению, он не мог видеть её глаз, но был уверен, что в них по-прежнему плещется трогательная доверчивость. Почти два года он был совершенно счастливым человеком, а потом... потом Калерия сделала выбор не в его пользу. Обидно? Да. Разочарован ли он? Да. Переменилось ли у него к ней отношение? Не могло не перемениться после её поразительной исповеди. Но по-прежнему душу переворачивали детские воспоминания и по-прежнему в сердце горело желание оберегать и защищать это трепетное создание. Её предательство было следствием действий взрослой женщины и не имело отношения к далёкой девочке-куколке.
  И вот теперь рядом с ним Лера. Он сам не понимал, что так тревожит его, почему он всегда остро чувствует её присутствие, из сотен звуков он мог выделить её лёгкие шаги. И что скрывать? Его тянуло к Лере, он любил звук её запинающегося голоса, с удовольствием слушал, как они с Кириллом читают книги, а потом говорят о них; как они замечательно играют с каменными фигурками, придумывают свои забавные истории. Ей нужна защита. А что он может дать?! От этих мыслей у Олега разболелась голова, и даже тёплые лучи скупого зимнего солнца не снимали ломоты в висках.
  Они давно уже стояли у Зимней канавки. Даже Кирилл притих, недоумённо поглядывая на отца, а у Леры так и чесались руки погладить Олега по голове, чтобы разгладились нахмуренные брови и глаза взглянули светло и беззаботно. Она протянула руку, чтобы поправить ему шарф, лучик солнечным зайчиком отразился от стекла её часов.
  -Стой! Что это?! - мучительное сомнение звучало в его голосе, - что это сейчас было?
  -Где? - не поняла Лера, она так и замерла с поднятой рукой.
  -Здесь сейчас что-то сверкнуло... - на его губах появилась растерянная улыбка, - я видел...
  -Олег! Смотри, вот... - она вела рукой, стараясь поймать солнечный луч, и зайчик плясал на его лице.
  -Это... это часы. Да? - он вцепился в её запястье, поворачивая и так и этак, бормоча: - часы, да часы... Я почти вижу их!
  Тут Лера не выдержала и заревела, она уткнулась носом ему в грудь и всхлипывала, шмыгая носом. Кирилл - большой уже мальчик - видя Лерины рыдания, обхватил сразу обоих руками и тоже заплакал. Лера тут же отстранилась от Олега и присела на корточки перед Кириллом:
  -А ты-то что плачешь? Радоваться надо! Папа видит! - сказала она, вытирая ему нос.
  -Сама плачет, а мне нельзя? - он оттолкнул её руку, - папа, ты, правда, видишь?
  -Очень смутно. Еле-еле, как ёжик в тумане, - засмеялся Олег. Он сгрёб сына и Леру в охапку и закружил их. И Лера впервые увидела, как смотрят его серо-голубые глаза: не поверх головы в пространство, нет. Его взгляд был направлен на сына, и он видел его.
  Счастливые и возбуждённые, они вернулись домой. По дороге показывали Олегу на разные предметы и просили назвать их. Выяснили, что он различает туманные очертания вещей при ярком свете, но, к сожалению, не видит деталей.
  Сёстры-близнецы весь вечер подозрительно шмыгали носами, отворачивались, чтобы промокнуть платочком глаза. Субботний обед плавно перетёк в ужин, все были радостны, шутили, смеялись. Олег играл на аккордеоне, пел им и вдруг замолчал. Женщины вопросительно уставились на него. А он, глядя подозрительно блестящими глазами, вдруг обронил:
  -Господи, да за что же вы все так любите меня?! - и опустил голову к инструменту.
  
  Лера твёрдо решила всё рассказать Олегу. В самом деле, чего ради скрывать от него историю его родителей? Его отец не служил в концлагере, он лечил раненых. Да, это были раненые немцы и они воевали против нас. Но Франц Энгельгардт видел в этих измученных болью людях лишь больных и поступал так, как велел ему его долг врача. А для матери Олега он даже Францем не был, он был Феденькой - сыном Марфы Аркадьевны, мальчиком, с которым Маргарита играла в детстве. Так чего тут стыдиться? Ненавидеть немца только за то, что он немец? Тогда давайте изничтожим всю немецкую культуру. Начнём с литературы, с Ремарка и его "Трёх товарищей", с Гёте и "Фауста", с Шиллера и его "Разбойников", с братьев Гримм и их сказок. Потом доберёмся до музыкантов, и не станет в мировой культуре Баха, Бетховена, Шуберта, Шумана. И философа Канта надо вычеркнуть? Как он там писал: "Удивляют две вещи - звёздное небо над головой и нравственный закон во мне"? Этого надо лишить человечество?!
  Все документы вместе со шкатулкой теперь хранились в музейном сейфе. Значит, она позовёт Олега к себе в отдел и всё ему расскажет, и обязательно до его дня рождения. Родители уже сообщили близнецам, что ждут их со всеми обитателями квартиры на Рождественский вечер, заодно и день рождения Олега отметят. Вот только её беспокоило то, что она постоянно наталкивается на Николая Белякова. Он издали наблюдал за нею, крысиным взглядом смотрел исподлобья, но не подходил.
  В воскресенье нагрянули молодые Гордеевы. Володя сразу организовал себе помощников: Олега и Кирилла, жену отправил валяться на диване в Лериной комнате, а у Анны Сергеевны выпросил пару пирожков с картошкой. Володя споро и умело снял верхний замок, заменил его на новый - более замысловатый, приладил цепочку на дверь и амбарную задвижку. Заодно проверил все шурупы и крепления.
  Пока мужчины возились с дверью, Асенька расположившись на диване, делилась с Лерой впечатлениями о своём состоянии:
  -Ты знаешь, Лерик, я сама себе напоминаю большой аквариум. Ну что ты смеёшься? Правда, правда. Там, во мне, знаешь, сколько воды? Целое море. И он или она плавает внутри, как рыбка, - она погладила живот, - моя маленькая золотая рыбка.
  -Что-то мне не очень нравится слово "аквариум". Лучше большая хрустальная чаша...- Лера забралась в кресло с ногами, гладила Офелию, а та урчала как мотор самолёта.
  -Пусть чаша, - согласилась Асенька, потом подумала и смущённо спросила: - Лерик, мы никогда с тобой об этом не говорили... Прости, если я лезу не в своё дело...
  -Говори уже, - кивнула ей Лера, - а хочешь, угадаю, о чём ты спросишь?
  -Ни за что не угадаешь. Даже не пытайся. Я хотела спросить, почему вы с Володей не завели детей?
  -Да, пожалуй, я не угадала бы, - пробормотала Лера, потом глянула в окно, но ничего нового там для себя не увидела, вздохнула: - у нас была такая возможность, но Володя тогда ещё не был к этому готов и настоял на операции. А потом врачи сказали, что у меня какое-то осложнение и больше ничего не будет.
  -Ужас! Какой ужас! - Асины глаза сделались совсем круглыми, - Володя мог быть настолько жестоким!
  -Да нет же, Асенька, - Лера уже ругала себя за то, что рассказала подруге эту историю, - он не был жестоким! Просто Володя тогда ещё был слишком молод. И самое главное, Асенька, у него не было ко мне того чувства, которое он сейчас испытывает к тебе.
  -Нет, нет! Не успокаивай меня! - рыдала Ася.
  Лера беспомощно смотрела на заливающуюся слезами подругу, соскочила с кресла и бросилась в коридор, где мужчины возились с дверью.
  -Володя! - крикнула она, - там Ася плачет, и я не могу её успокоить!
  Гордеева мгновенно сдуло с места.
  -Что случилось? - встревожился Олег.
  -Это я виновата, - совсем расстроилась Лера, - понимаешь, она спросила, а я ответила...И зачем только я это сделала?!
  Из бессвязной Лериной речи трудно было что-то понять, но тут распахнулась дверь, и в коридор выскочил Володя. Он подлетел к Лере:
  -Вот зачем, зачем тебе надо было ей это говорить?! - прошипел ей в лицо, она даже отшатнулась. Но тут вмешался Олег. Он поймал Леру за плечо и отодвинул за себя:
  -Полегче, полегче, - он не повысил голос, но тон его не сулил приятностей, - что ты на неё орёшь?
  Тут из комнаты выплыла совершенно спокойная Асенька, она окинула взъерошенных мужчин презрительным взглядом:
  -Что вы тут шёпотом орёте? Поплакать уже нельзя? - капризно спросила она.
  Володя разинул рот от удивления, а губы Олега растянулись в понимающей усмешке.
  -Ну долго вы ещё ковыряться тут будете? - как ни в чём не бывало продолжила Асенька, - мы есть хотим!
  И тут все не выдержали и захохотали. Володя подхватил жену на руки и понёс на кухню, где хозяйничала Анна Сергеевна:
  -Анна Сергеевна, помогите! Они есть хотят!
  
  В понедельник Лера опаздывала на работу, потому что закапризничал Кирилл. Он, обычно с удовольствием уминавший овсянку с тёртым яблоком, вдруг отказался от неё. Валентина Сергеевна тут же схватилась за термометр, а Анна Сергеевна застыла на десять минут в трагическом ожидании страшной температуры. Но столбик ртути остановился на классической отметке в 36 и 6 градусов. Тогда сёстры решили добыть из холодильника оставшееся после вчерашнего ужина пирожное, и вредный мальчишка тут же слопал его, запивая чаем. На все манипуляции ушло дополнительное время, и Лера, подхватив Кирилла за руку в варежке, бегом понеслась к площади Искусств. А затем уже таким же аллюром к себе в музей. Она, как всегда, бежала, опустив голову, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не наступить на раскатанный снег и не грохнуться со всего разбега, и поэтому налетела на заступившего ей дорогу мужчину.
  Он поймал её за руку и больно сжал:
  -Куда это вы так торопитесь? - Николай Беляков нехорошо ухмыльнулся.
  -Пустите, - дёрнулась Лера, но он ещё крепче сжал пальцы.
  -Конечно, отпущу, - его бесцветные глаза противно прищурились, - не станем играть в прятки. Отдайте мне документы!
  -Какие документы? - не поняла Лера, - о чём вы?
  -Ты дурочку-то из себя не строй! - ощерился он, - Костусины документы - вот какие!
  -С какой это стати я должна вам что-то отдавать? - вырвалась из его лапы Лера, - эти документы составлены Констанцией Львовной, они заверены у нотариуса и не предназначены вам. Они адресованы другому человеку. А на вашем месте я бы вела себя поскромнее, - добавила Лера и тут же пожалела об этом.
  -Ну вот что: сейчас же неси их! Ты тут мальчонку провожала? Дети сейчас шустрые, мало ли что...
  -Вы угрожаете?! - поразилась Лера, - наверное, фильмов дурацких насмотрелись...
  -А вот когда будешь бегать да искать своего Кирилла, тогда узнаешь, каких фильмов мы насмотрелись. И не вздумай своему лётчику сказать. У него есть о ком беспокоиться: вдруг толкнёт кто-нибудь жену... беременные женщины - они такие неуклюжие.
  -Да я сейчас милицию позову! - слабым голосом отозвалась Лера.
  -И что ты им скажешь? Ах, как напугала... Думай, прежде чем языком болтать! Неси документы!
  -У меня их нет! - она лихорадочно соображала, придумывала, что сказать.
  -И где же они? Мыши съели? - издевался он.
  -Нет, не мыши. Я их отдала на хранение в сейф директору музея. А она в командировке, должна вернуться к 12 января.
  -И что, ключ от сейфа только у неё? - подозрительно прищурился он.
  -Конечно, только у неё, - кивнула Лера.
  -Я тебе не верю. Пошли в музей, - и он потащил её за собой.
  На входе девушка-милиционер, скучающая за кроссвордом в "Пионерской правде", подтвердила, что Марина Николаевна вернётся только к двенадцатому числу.
  Беляков хмуро посмотрел на Леру:
  -Значит, двенадцатого документы должны быть у меня. И помни: никому ни слова!
  Лера прибежала к себе в отдел сама не своя. Её била дрожь, и ей было страшно за всех своих близких. Отдать документы - и дело с концом? Но она чувствовала, что мерзавец на этом не успокоится. И что ещё он придумает? В конце дня к ней должен был зайти Олег, она наконец собралась поведать ему историю его семьи. Сказать ему? Но что он может, он - человек, едва различающий свет и тень?
  
  Смотрительница проводила Олега в фонды, где Лера его встретила.
  -Ну что такое интересное ты хотела мне сообщить? - он улыбался. Сдал очередной зачёт: всё казалось простым и понятным.
  -Олег, сначала я тебе почитаю документы, которые собрала и составила Констанция Львовна, - Лера начала читать, стараясь, чтобы голос её не дрожал. Улыбка сползла с лица Олега, он нахмурился и молча слушал. Она перевернула последнюю страницу, - Олег, ты понимаешь, что Николай Беляков - преступник? Надо написать заявление в милицию, там начнут расследование. Нельзя ему прощать такое. Ты понимаешь это, Олег?
  -Понимаю, - кивнул он, - я всё понимаю. Только никуда ничего не надо нести и писать. Паспортистка сгинула и муж её тоже? А почему? Да потому, что они были свидетелями. Представь на минуту, могла она рассказать всё мужу: как подделывала ордер, как уродовала книгу регистрации, как меняла в ней данные? Могла - жёны обычно делятся такими историями с мужьями. И вот результат. Колька, конечно, мерзавец, со школы знаю его. Но чтобы такое придумать!.. Не верю я, что он убийца. Это слишком... слишком страшно, что ли. Мы же с Колькой в одном классе учились. Он всегда еле-еле на "тройках" ехал, а Марфа и немецким, и французским, и музыкой занималась с нами. Да как занималась! Ни времени, ни сил не жалела. Ничего у него не получалось. И не потому, что ленивый был, нет. Просто не давались ему ни языки, ни музыка. Он занятия эти ненавидел. Даже Костуся просила Марфу оставить Кольку в покое, а той взбрело в голову, что можно лирой "чувства добрые" пробудить. Вот все и маялись. Нет, не мог Колька такой ужас сотворить!
  -Тут есть ещё один листок, всего часть письма. Вот, послушай, - она начала читать, запнулась там, где речь шла о Катерине, быстро глянула на Олега, но лицо его оставалось спокойным. А что там делалось у него внутри, Лера могла только предположить. Закончила, посмотрела на Олега: - что теперь скажешь? Изменилось мнение об однокласснике?
  -Просто не верится. Вот он как отблагодарил Марфу Аркадьевну. Подонок! Феденька - это, конечно, сын Марфы Аркадьевны. Бедная! Она ведь никогда не говорила о нём. Никогда. Близнецы - молочные сёстры Фёдора, они часто его вспоминали. Хотя, что они могли помнить? Ведь совсем детьми были. Другое дело Констанция, она сына Марфы и знала, и помнила, - Олег помолчал, думая о своём, - но откуда Колька узнал, что Фёдор погиб? И ещё. Лера, посмотри на дату регистрации документов у нотариуса. Видишь, начало января. А книга регистраций у паспортистки пострадала в середине февраля, тогда же не стало Констанции Львовны. Странные совпадения.
  -Я никогда не спрашивала у близнецов, от чего умерла Констанция. Ты знаешь?
  -Очень даже знаю. Следствие же было. Понимаешь, она всегда голубей кормила и уток на Мойке. Февраль в тот год был странный: то мороз за двадцать градусов, то оттепель. У парапетов такие наледи образовались, почти вровень с ними. Ты же знаешь, как у нас дворники "по-ударному" работают? Поэтому вдоль решётки никто и не ходил, все по другой стороне топали. Чтобы уток покормить, надо было найти такое место, где наледи меньше. Костусю нашли на следующий день. Следователь решил, что она хотела ближе к решётке подойти, на наледь эту проклятую влезла - ну, и не удержалась. Упала вниз, на лёд, а высота там приличная - несколько метров. Она сразу умерла, шейные позвонки сломала. Она же маленькая да старенькая была, много ли ей надо?
  -И Беляков вступил в права, - мрачно сказала Лера.
  -Да, вступил, - он подумал, - странно, что только сейчас он вдруг потребовал документы. Как будто до этого ничего о них не знал. Посуди сама: когда Костуся была жива, она активно возводила ту страшенную стену из всякого мусора. Зачем? А затем, чтобы Колька не мог добраться до секретера, где она всё хранила, да и не знал он, что та собрала целое досье на него. Она подозревала, на что тот способен, вот и придумала такой нелепый способ. Ты въехала в квартиру, разобрала весь хлам и открыла доступ к секретеру. И вот возникает Беляков, который требует отдать ему это досье. Вопрос: от кого он узнал о нём? Кто ему рассказал о компрометирующих его документах?
  Лера растерянно молчала. Комната никогда не запиралась, в квартире всегда кто-то был. Холодок пополз у неё по спине.
  -Олег, ключи! - она заволновалась, - дубликаты ключей были у Белякова. Он мог пробраться в квартиру!
  -Нет, - покачал он головой, - с какой стати? Он же ничего не знал о документах. Он бы не полез ни с того ни с сего. Видимо, кто-то обследовал секретер, добрался до документов, но красть их не стал. А сообщил Белякову и, возможно, что-то потребовал взамен. И тот захотел заполучить: документы и ещё... что это может быть?
  -Может, какие-нибудь вещи? - предположила Лера, - там же вся комната в антиквариате.
  -Вряд ли. Это громоздкие предметы, с ними возни - хлопот не оберёшься. Тут что-то маленькое, но очень ценное.
  -Ты говоришь о фигурках животных?
  -Да. Я, конечно, не специалист в этой области, но слышал, что на аукционах их очень ценят.
  -Ну что ты, Олег! Какие у нас аукционы?! Мы же не на Западе!
  -Не на Западе, - согласился он, - но, возможно, у кого-нибудь есть связи, друзья. Да мало ли...
  -Кто мог лазить по моей комнате? - Лера поморщилась: - гадость какая! Надо составить список всех, у кого были ключи от входной двери. Как хорошо, что Гордеев сменил замок! В какое гнусное дело мы вляпались!
  Ещё минут пятнадцать ушли на составление списка всех, у кого были ключи от входной двери. Нынешних обитателей квартиры сразу исключили. Осталось всего три имени: Беляков, Катерина и Калерия - и всё. Белякова тоже исключили, потому что он ничего не знал о существующих документах.
  -Нет, только не Калерия, - запротестовал Олег, - она на подлость не способна.
  -Но тогда остаётся только Катерина, - Лера вспомнила, как алчно та разглядывала обстановку в её комнате, - Олег, это невозможно. Она, конечно, не невинная маргаритка, но решиться на такое!
  Олег молчал. Уж он-то хорошо знал свою бывшую жену. Вид денежных купюр её прямо-таки завораживал.
  -Нам надо посоветоваться с Владимиром, - предложил он.
  -Нет, нет! - взвилась Лера, - не надо вмешивать в это Володю!
  Олег помолчал:
  -Поправь меня, если я ошибаюсь, - наконец сказал он, - Беляков не просто так потребовал у тебя документы. Он пригрозил, что, если ты скажешь Гордееву, то это может как-то плохо отразиться на его жене? Да? Молчишь... Значит, я прав. И Кириллом он, наверное, тебя шантажировал? Ясно. А уж обо мне и говорить нечего. Дело плохо.
  -Я хочу отдать ему бумаги, - призналась Лера, - только, боюсь, он не отвяжется.
  -Не отвяжется, - согласился Олег, - и потом есть кое-что, что нельзя ему простить. Он стал косвенной причиной смерти Марфы Аркадьевны. Да и с Констанцией Львовной не всё ясно. А паспортистка и её муж? Если он виноват, то должен ответить. Нельзя прощать.
  -Нельзя, согласна. Вот и надо идти в милицию. Я понимаю, что с Марфой и Констанцией всё глухо. Но о паспортистке-то они должны поинтересоваться. Разве нет?
  Олег упрямо покачал головой:
  -Сами разберёмся.
  -Олег, но нужно же трезво оценивать свои возможности, - вырвалось у Леры. Она понимала, что сейчас напоминает ему о его ущербности, но что же делать, если он хочет поступить как неразумный подросток?!
  Он дёрнулся и опустил голову:
  -Ты права. Я и себя-то толком защитить не могу...
  -Пожалуйста, прости. Я не должна была так говорить, - расстроилась Лера.
  -Говори не говори - какая разница? Ты сказала правду.
  Лера поняла, что они так ни до чего не договорятся. Значит, надо ещё и ещё раз всё обдумать и обговорить. Колька думает, что до двенадцатого января документы недоступны, получается, что ещё есть немного времени на раздумья. Она вздохнула:
  -Олег, есть ещё кое-что важное...
  -Куда уж важнее, - невесело усмехнулся он.
  Она молча достала шкатулку.
  -Шкатулка стояла в секретере у Констанции Львовны. Здесь спрятана история твоих родителей, Олег, - начала Лера, она покашляла, прочищая горло, пытаясь справиться с волнением, - тут несколько фотографий и письма. Я прочту их тебе.
  Она глубоко вздохнула и стала читать, поглядывая на него. В его лице менялась гамма чувств. Сначала недоумение и лёгкая заинтересованность, потом, по мере чтения, удивление и горечь, и наконец боль и скорбь. Он поник головой и слушал с закрытыми глазами, уголки его рта подёргивались.
  Опершись плечом на книжный стеллаж и грустно глядя на Олега, стоял Франц. Теперь на нём были тёмно-серые свободные брюки, белая рубашка с подвёрнутыми к локтю манжетами и вязаный жилет. Он выглядел по-домашнему уютно, и сейчас бросалось в глаза их сходство с Олегом.
  Лера закончила чтение. Всё так же, не поднимая головы, Олег прошептал:
  -Я должен найти её...
  -Мы обязательно найдём Маргариту, обязательно! - кивнула Лера, посмотрела на Франца: - теперь вы всё вспомнили?
  Олег поднял голову, прислушался:
  -Он здесь?
  -Здесь, Олег.
  Франц сделал несколько шагов к сыну и положил руку ему на плечо. Олег вздрогнул и прижался щекой к его руке.
  
  Шестого января Олег и Лера встретились с Катериной. Накануне Олег созвонился с нею и очень жестко потребовал немедленно встретиться. Это был вторник - музейный выходной день, но из-за каникул и наплыва желающих видеть квартиру Пушкина директор распорядилась отменить выходной день всем, кроме научных сотрудников. Поэтому Лера была свободна, а у Олега занятия длились только до двенадцати. Они встретились в "лягушатнике" на Невском. Это кафе с зелёными диванчиками и стенами всегда славилось своим мороженым. Но на улице настолько похолодало, что у Леры очки примерзали к носу. А желающих лакомиться мороженым вообще не оказалось. Они расположились в углу возле огромного окна, от которого сразу потянуло холодом, хотя в небольшом зале батареи работали исправно.
  -Что это вдруг от меня понадобилось? - скривилась Катерина в издевательски-любезном тоне. Она не стала снимать дублёнку, только расстегнула её, а сумку и перчатки положила на соседний стул, - ну что вам надо? Говорите быстрее, у меня не так уж много времени.
  -Верни ключи от квартиры, - спокойно сказал Олег.
  Необходимости в возврате ключей не было, но надо же как-то начать разговор! Они договорились с Лерой, что та станет внимательно наблюдать за реакцией Катерины во время беседы. Услышав о ключах, Катерина усмехнулась:
  -Ты хочешь, чтобы я, как подзаборная кошка, стояла под дверью и ждала, откроют мне или нет? - развязно-вульгарные интонации соответствовали позе: отъехала далеко от стола, нога на ногу, носок узкого сапога описывает круги.
  -Я не хочу, чтобы ты рылась в чужой комнате в не принадлежащих тебе вещах, - отчеканил Олег.
  Катерина захлопала глазами, обиженно поджала губы:
  -Ты что? Это ты о чём?
  -Это мы у тебя хотели спросить: зачем тебе понадобилось копаться в Лерином секретере? И не вздумай отнекиваться. У нас есть доказательства.
  Теперь на лице Катерины появились красные пятна, она стянула меховую шапку - ей явно стало жарко.
  -Ерунда, - она вскинула голову, - никаких доказательств у тебя нет и быть не может!
  -Тебе показать справку от следователя? Они зафиксировали твои отпечатки пальцев, - Олег блефовал, но на Катерину это произвело впечатление. Она занервничала и даже как-то посерела:
  -Ну и что? Я бывала в этой комнате, могла и до секретера дотронуться. Скажи ему, - потребовала она от Леры.
  -Да, могла, - согласилась та, - но твои отпечатки внутри секретера, а я его при тебе не открывала. Но не это главное. Главное то, что ты нашла документы, оставленные Констанцией Львовной, - досье на Николая Белякова и сообщила ему о них. Это главное. Зачем? Зачем ты это сделала?
  -Ничего я не делала. Вы ничего не докажете, - бросила Катерина.
  -Беляков требует отдать ему эти бумаги. Угрожает, - Лера смотрела в сузившиеся зрачки Катерины, - а знаешь, как он угрожает? Он намекает, что с Кириллом может что-то случиться, если он не получит документы. Вот, что ты натворила, Катерина.
  -То есть как это с Кириллом? - она уставилась на Леру, и лицо её исказила мучительная гримаса, - ты что такое болтаешь? Ты специально меня пугаешь, да?
  -Ты ведь не просто так наболтала о документах? Да, Катерина? - вкрадчивый голос Олега не сулил ничего хорошего, - что ты потребовала от Белякова? Не выкручивайся! Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы верить в твоё бескорыстие.
  -Что ты пристал ко мне? - она попыталась вскочить, но Олег поймал её за руку и дёрнул на место. Она резко выдернула пальцы и плюхнулась на стул, зло глядя на него.
  -Мы сейчас же пойдём в милицию, Катерина. Нам есть что там рассказать, - пообещал ей Олег.
  -Никуда я не пойду, - не очень уверенно огрызнулась она, - ну и что, что я посмотрела в секретере? Ничего преступного в том нет. Да, я видела документы. Там вообще много всякого барахла было, а они лежали сверху. А с Колькой я случайно столкнулась, когда вышла из дома. Он стоял на набережной. Ну, я ему и рассказала, что его дорогая крёстная Констанция на него компромат собирала и что никаких у него прав на эту комнату никогда не было. И менять Колька эту комнату не мог, и ордер у него липовый. Беляков аж позеленел весь. Тогда я ему сказала, чтобы он успокоился, потому что я никому не скажу. Конечно, не просто так. Пусть заплатит тысячу рублей за это. Он обрадовался, тут же согласился, сказал, что даже даст две тысячи, если я принесу эти документы ему.
  -С ума сойти! Я знал, что ты не сильна умом, но чтобы такое нагородить! - поразился Олег.
  -Олег, пожалуйста, держи себя в руках, - попросила Лера, повернулась к Катерине: - и ты согласилась?
  -Согласилась. Ну и что? Кирилл всё равно у Олега прописан... Кому эта правда нужна? Бабки обе померли - в милицию не пойдут, - она воинственно тряхнула рыжими кудрями, - да и ты, Лерик, отсюда ни за что не захочешь съехать - вон как приросла! Так что и тебе эта правда не нужна. И бумажки, получается, только Белякову нужны. Забрала бы я их у тебя, ты бы и не заметила. А две тысячи на дороге не валяются.
  -Дура, жадная дура! - зло бросил ей в лицо Олег, от ярости и гнева он прикусил губу до крови, - а то, что он из-за этих нескольких метров жилья, возможно, человека убил, то, что он сына твоего грозился покалечить, - это, по-твоему, пустяк! Да он и тебя бы где-нибудь возле театра подкараулил, дал бы по твоей глупой башке кирпичом и в снег закопал.
  -Не ори на меня! Кто ты такой, чтобы на меня орать?! Никогда от тебя помощи не было. Что ты, кроме своих дурацких самолётов, любил? И жена тебе не нужна была, да и сын тоже. Только самолёты! - уже со слезами в голосе отозвалась Катерина, ей сейчас стало ужасно жаль себя. Она почувствовала себя невинной жертвой жестокого, равнодушного мужа. Катерина покосилась на Олега и на всякий случай опасливо отодвинулась: тот с трудом сдерживал ярость.
  Олег вскочил, громко лязгнув металлическими ножками стула по плиточному полу, и подошёл к прилавку. Там давно уже с нетерпеливой злостью поглядывала на них продавщица: пришли, расселись, столик заняли, ничего не купили - только языками молотят! Олег попросил два кофе и порцию мороженого. Тётка неприязненно посмотрела на него, но ничего не сказала. Пока Олег ожидал заказ, он немного успокоился. В голове не укладывалось, что Катерина может опуститься до кражи, может сговариваться с возможным убийцей. Но вот же, оказалось, может. Жадная, глупая и жестокая женщина. Он стиснул зубы.
  В два приёма принёс кофе себе и Лере и мороженое для Катерины. Женщины сидели, молча разглядывая морозный узор на стекле. Катерина скривилась при виде целой горки разноцветных шариков в креманке - не до мороженого в такой собачий холод, но ничего не сказала, только носом шмыгнула.
  -Вот что, Катерина, - голос Олега был напряжен, он сунул руки в карманы куртки, - запомни, это важно: с нами ты не встречалась. От того, как ты себя поведёшь, может зависеть жизнь Кирилла. Пусть это дойдёт, наконец, до твоего куцего умишки. Мы обсудим ситуацию, и я тебе позвоню через пару дней. Лера, пошли отсюда.
  Они шли по Желябова среди массы народа. У витрины, где машина непрерывно выпекала золотистую пухлую вкуснятину, как всегда толпились дети и взрослые, азартно обсуждали повара в высоком белом колпаке и целую ленту посыпанных сахарной пудрой пышек. На морозе вкусно пахло жареным тестом, солидная очередь медленно продвигалась к входу в столовую, откуда выходили с большими промасленными пакетами счастливые обладатели пышек. У входа в ДЛТ Олег взял Леру за руку, иначе людской поток разделил бы их. На Мойке стало спокойнее.
  -Надо отдать ему эти бумаги, - вздохнула Лера, - Катерина права: Марфу Аркадьевну и Констанцию Львовну уже не вернёшь...
  -Видимо, придётся отдать, - угрюмо подтвердил Олег, и разозлился: - как можно оставить его безнаказанным?! Во мне всё переворачивается, когда я думаю о том, что из-за него не стало бабушки, что он может быть виноват в гибели Костуси... А та несчастная паспортистка? Столько несчастий только из-за человеческой низости и жадности!
  -Эта паспортистка тоже пострадала из-за жадности. Если мы отдадим документы в милицию и они проведут следствие, скорее всего, станет известна её роль в этой истории. Ну, распутают они клубок, поймают Белякова, но женщину-то уже не вернёшь. Представляешь, сколько горя будет её близким, её сыну, когда всё откроется?
  -Ясно, ты уже решила, что милицию мы к этому делу не подключаем, - усмехнулся Олег.
  -Мы отдадим ему документы. Пусть подавится! Я верю в справедливость, счастья это ему не принесёт.
  -Уже голова раскалывается от всей этой гадости, - поморщился Олег, - вот что, пошли в кино?
  -Куда?! - поразилась Лера.
  -Что в "Баррикаде" идёт? Неважно. Пошли.
  Они прошли мимо своего дома в сторону Невского. Несмотря на каникулы, в длинном скучном зале с неудобными рядами кресел, приделанных друг к другу, набралось немного народа.
  -Что мы будем смотреть? - шепнул Олег Лере.
  -Фильм называется "Раба любви", - как всегда впереди восседала тучная дама, рядом с нею высокий мужчина и Лере было неудобно смотреть. Но лазить по рядам в темноте, тащить за собой Олега, чтобы пересесть на более удобные места, ей было неловко. И она крутилась, пытаясь устроиться получше.
  -Тебе что, плохо видно? Ты же высокая девушка, тебе не должны мешать впереди сидящие, - удивился Олег, а Лере захотелось ткнуть его в бок локтем, чтобы он уже наконец запомнил, какой у неё рост.
  Действие на экране развивалось своим чередом, Олег внимательно слушал, по его лицу бежали свет и тени от экрана. Лера порадовалась, что он сейчас не видит, с каким удовольствием она разглядывает его. Но он догадался:
  -Ты что? - благодушно-заботливо наклонился он к ней, - руки замёрзли? Давай, погрею.
  Он взял её холодные ладошки в свои тёплые руки, подышал ей на пальцы и не выпускал до конца фильма, перебирал и грел их. Ничего удивительного, что для Леры этот фильм стал самым лучшим фильмом в мире.
  
  В свой день рождения Олег встал пораньше. Так уж получилось, что профессор вызвал его на урок вне расписания. Бесшумно передвигаясь по комнате из-за спящего Кирилла, Олег собрал необходимые ноты. Поёжился от холодных капель, скатившихся за шиворот с кончиков вьющихся волос, - в душе он сделал воду еле тёплой специально, чтобы окончательно проснуться. Переоделся в приготовленный костюм и отправился на кухню, где улыбающаяся Валентина Сергеевна уже приготовила завтрак и ждала своего любимца. Неделей ранее они поставили круглый стол посреди кухни и теперь, если надо было поесть на скорую руку, пользовались им. Лера пила чай, когда Олег появился на кухне. Они уже поздравили его и надарили всякой всячины. Анна Сергеевна связала очень симпатичный жилет, а её сестра сшила домашнюю куртку, в которой Олег выглядел настоящим барином из дореволюционных времён. Лера через знакомых знакомых добыла французскую туалетную воду с таким притягательным ароматом, что хотелось идти за шлейфом от него и нюхать, нюхать...
  В начале девятого телефон в коридоре разразился требовательной трелью.
  -Кому-то не терпится, - проворчала Валентина Сергеевна, - Лерик, пойди послушай, пожалуйста.
  Этот голос - лёгкий, с придыханием - не узнать было невозможно.
  -Как поживаешь, Лера? - вместо приветствия услышала она от Калерии, - как там наш именинник?
  -У него не именины, а день рождения, - машинально поправила Лера, - сейчас позову, - и пошла на кухню, еле переставляя ноги.
  Олег в одно мгновение очутился возле телефона:
  -Калечка, как я рад слышать тебя! - его голос прямо-таки переливался нотками радости, словно и не было между ними тяжёлого объяснения.
  Лера ушла переодеваться, стараясь не прислушиваться к его голосу. В прихожей быстро надела пальто и, закрыв дверь, побежала вниз по лестнице, она старалась не думать, о чём сейчас говорят в коридоре их квартиры.
  Калерии взбрело в голову сегодня увидеть Олега, она немного скучала по ушедшему времени, по их встречам:
  -Давай сегодня встретимся и отметим твой день рождения, - беспечно предложила она и страшно удивилась, услышав отказ.
  -Сегодня вечером мы все приглашены к Федосовым, а днём у меня занятия, - с ощутимым равнодушием объяснил он.
  -Ну, можно в другой день, - настаивала Калерия. Она не привыкла сдаваться.
  -Да, можно как-нибудь встретиться, - неопределённо ответил Олег. И Калерия уловила эту неопределённость.
  -Олег, ты что, избегаешь меня? - попробовала она сыграть на его самолюбии, идя напролом сквозь правила приличия.
  -Не знаю, - честно ответил Олег, - возможно, избегаю. Но, всё равно, я очень рад тебя слышать. Только твой голос в трубке, а у меня перед глазами хорошенькая беленькая девочка в зелёном пальтишке и оранжевом капоре. Моя девочка-мечта, девочка-сказка...
  -Олег, ну, сколько можно?! Какая-то навязчивая идея! Мы выросли. Какие сказки?! Мы стали взрослыми. Как ты не поймёшь, что давно уже нет той девочки! - с досадой бросила она, - есть усталая опытная женщина, которая хочет видеть тебя. А ты твердишь про ушедшую девочку.
  - Вот видишь, как по-разному мы воспринимаем наше детство. Ты для меня как бы состоишь из двух частей. Глупо звучит, да? И всё же из двух частей: девочка-мечта и нынешняя, как ты справедливо сказала, усталая опытная женщина. Я, Калерия, слишком люблю ту девочку-мечту и не хочу жертвовать ею ради взрослой усталой женщины. Кажется, это Лев Толстой сказал, что "когда тебя предали, - это всё равно что руки сломали: простить можно, но вот обнять уже не получится". Извини, я должен идти, иначе опоздаю на урок.
  
  В этот вечер у Федосовых было как обычно весело, щедро и хлебосольно. Олега завалили подарками, и он был чуть не до слёз тронут таким вниманием. Лера сбежала в свою детскую комнату, достала носовой платок с баронским гербом и вышитыми вензелями. Мягкая ткань нежно пахла лимоном и льнула к руке.
  -Лерка, это какое-то умопомрачение! - совершенно растерянный Володя запустил обе руки себе в волосы и дёрнул.
  -Ты что?! - испугалась Лера, - что случилось?
  -Пойдём, сейчас увидишь, - и потянул её за собою на кухню.
  На уютной кухне Федосовых, ещё не прибранной после праздничного обеда, в полумраке, едва освещённом мерцающим пламенем толстой ароматической свечи, беседовали двое: Асенька Гордеева и Франц Энгельгардт. Они были так заняты разговором, что не обратили внимание на застывших в дверях Леру и Володю.
  -...а потом вдруг упало давление, представляете? Ну, не пить же кофе, в самом деле? - спрашивала Асенька.
  -Нет-нет, вам сейчас лучше отказаться от кофе. Но на завтрак я бы рекомендовал чашку хорошего чая с булочкой...
  -Да что вы! Я же стану толстая, как шкаф, - испугалась Асенька.
  -А вы погуляйте после завтрака, только я бы посоветовал не ходить одной. На улице скользко, да и давление иногда любит шутки всякие шутить. Ещё можно женьшень попробовать... У моей жены тоже давление на позднем сроке гуляло. Мы делали компрессы из яблочного уксуса к пяткам на ночь, сверху тёплые носочки - и спать.
  -Яблочный уксус к пяткам? - удивилась Асенька, - можно попробовать, конечно.
  Тут она наконец заметила стоящих в дверях мужа и Леру:
  -А что вы там стоите? Заходите. Мы тут с Францем кое-что обсудили. Теперь тебе, Володя, надо будет гулять со мною каждый вечер, а утром я буду пить чай с булочками. И компрессы станем ставить. Правильно, Франц?
  -Правильно, Асенька. Вы всё правильно запомнили, - подтвердил Франц, улыбаясь хорошенькой жене Володи.
  -Лерка, ущипни меня, - шёпотом попросил Володя, но та лишь покачала головой.
  -Прекрати, Владимир, - строго посмотрела на мужа Ася, - чего ради Лерик должна щипать тебя? Что за ребячество? Сидим, беседуем - ничего особенного. И вдруг надо кого-то щипать!
  -У меня есть ваш платок, - Лера протянула Францу пахнущий лимоном кусочек ткани.
  -Да, это мой. Мне платок в пальто Констанция положила, - он подержал его в руках и вернул Лере, - но теперь он мне ни к чему. Пожалуй, я пойду.
  Он улыбнулся Асе, кивнул Лере, посмотрел на Володю:
  -У вас, Володя, чудная жена. Берегите её, - и вышел.
  Володя проводил его ошалелым взглядом и плюхнулся на стул:
  -С ума можно сойти! - пробормотал он.
  -Вот вы где! - Алла Максимовна заглянула на кухню, - Володя, там все собираются танцевать. Пригласи меня! Могу я в кои-то веки потанцевать с собственным сыном?
  -Конечно, мама Алла, можете! Володя, что ты замер? Ну-ка, быстренько! - Асенька бесцеремонно ткнула мужа под столом носком туфли.
  Тот встал, окинул женщин безнадёжным взглядом, помотал головой, стряхивая наваждение, вздохнул:
  -Пошли, мать, будем танцевать. Сейчас это для меня в самый раз.
  Лера подошла к Асе и обняла её:
  -Асенька, ты знаешь, кто такой Франц?
  -Конечно, знаю, - улыбнулась та, - он воспитанный человек и сразу представился.
  -Нет, Асенька, я не об этом... Ты знаешь, кто он?
  Ася отодвинула от себя Леру, взглянула на неё огромными за стёклами очков глазами:
  -Лерик, я всё, слышишь, всё знаю, - она погладила Леру по руке, - и про то, как вас в подвале завалило. И про то, как он помог тебе; и про Володю в джунглях, и про Олега - всё знаю.
  -Но кто тебе рассказал? - изумилась Лера.
  -Никто. Просто я знаю - и всё, - она улыбнулась, и от улыбки её глаза сделались совсем прозрачными и светлыми, - не спрашивай, как и почему - просто знаю.
  -Но, Асенька, ты же понимаешь, что Франц, как бы помягче выразиться, это странное явление?
  -Не более странное, чем наш Александр Сергеевич. Ты же сама мне рассказывала, что видела его несколько раз в квартире. Что ж тут странного? И, Лерик, если бы ты только знала, как я тебе благодарна!
  -Да за что же?!
  -За то, что однажды ты показала ту дурацкую фотографию Володе, а он вообразил невесть что и прибежал знакомиться. За то, что теперь у меня есть все вы... Признаюсь тебе: я тут немного струсила. Ты только Володе не говори. Так вот я почему-то стала бояться, помнишь, как маленькая княгиня Лиза у Толстого в "Войне и мире"? А Франц сказал, что всё у меня получится и будет хорошо. И я перестала бояться.
  -Асенька, ты просто чудо! Володя должен всю жизнь тебя на руках носить.
  -Конечно, должен, - согласилась Ася, - только такую бегемотину разве кто сможет поднять?! Пошли, посмотрим, как там народ танцует.
  Танцевало под магнитофон старшее поколение, красиво, по-старомодному. Мужчины бережно и элегантно поддерживали своих дам, словно в сияющем огнями зале Дворянского собрания. Володя тут же подлетел к жене и повёл её в ритме чего-то медленного и тягучего. Даже Кирилл изображал кавалера в паре с Валентной Сергеевной. Олег стоял возле окна, он почувствовал взгляд Леры и улыбнулся. Она подошла:
  -Пригласи меня, пожалуйста, - попросила Лера.
  -С удовольствием, - его руки легли ей на талию, и тут же прозвучало привычное: - ты всё время меняешься. То выше становишься, то ниже...
  -Ну да, я прямо вся из резины: то растягиваюсь, то сжимаюсь, - фыркнула Лера, - всё зависит от настроения.
  -Тогда понятно, - серьёзно кивнул он, пряча улыбку, - хорошее настроение - ты колобок, а плохое - батон за 22 копейки.
  -Ах, ты! - Лера ткнула его кулачком в грудь, - сам ты батон за 22 копейки, а лучше - французская булка за 7 копеек. Вот!
  Он засмеялся и чуть ближе придвинул её к себе.
  -Эй, без донжуанства! - одёрнула его Лера.
  -Уж и пофлиртовать нельзя, - притворно обиделся он, - Лера, я всё хотел сказать тебе. Ты только не обижайся... Слушай, давай вместе сходим к окулисту. У Калерии есть первоклассные знакомые врачи.
  -Конечно, давай сходим, - тут же согласилась Лера, - а ты заметил ещё какие-то изменения со зрением?
  -Нет, ты не поняла. Я хотел тебя показать доктору. Пусть посмотрит. Может, можно прооперировать и тогда ты не будешь стесняться?
  -Ты о чём это? - не совсем поняла его Лера, - у меня небольшой минус, то есть близорукость маленькая. Врачи говорят, что и очки-то не обязательно носить, пусть глаза сами адаптируются. Зачем меня оперировать? И я никогда не стеснялась своих глаз.
  -И правильно. Вон у жены Пушкина тоже глазки были с лёгкой косинкой, а ему это даже нравилось.
  -Постой, - Лера даже остановилась, - ты считаешь меня косоглазой?!
  -Ну что ты, - смутился Олег, - конечно, нет. Я даже Кирилла как-то попросил посмотреть, сильно ли косят твои глаза.
  -Это уже интересно, - пробормотала Лера, - и что же сказал Кирилл?
  -Сказал, что глаза у тебя самые обычные. Но он ребёнок. А вот Калерия сразу заметила, она же врач - всё сразу видит.
  -А-а, вот оно как, - протянула Лера, - так это Калерия тебе сказала, что у меня глаза косят?
  -Она помочь хотела, - он тут же стал оправдывать Калерию.
  -Да-да, я поняла, - вздохнула Лера, - что уж тут поделаешь, не всем быть красавицами... ну мы будем танцевать, или как?
  Ах, Калерия, ах, умница! Её изобретательность не знает границ, Лера представила, как та её описала Олегу: неуклюжая худая дылда на кривых ножках с косящими глазами в очках и всклоченными чёрными волосами. Миленько, даже очень! Вот откуда на его лице при общении вдруг возникает выражение жалостливого сочувствия. А потом, поразмыслив, Лера усмехнулась: коли Калерия так её описала, значит, она видит в ней соперницу? Очень глупо, с её стороны. Для Олега Калерия - совершенное существо и никто никогда не составит ей конкуренции. Придя к такому выводу, Лера совсем загрустила.
  
  Кирилла оставили у Федосовых. Олег сам отнёс уснувшего в кресле ребёнка в детскую комнату Леры, раздел его и уложил. Володя порывался отвезти гостей на Мойку, но Лера не разрешила, потому что тот немного выпил вина и за руль садиться ему не следовало. Вызвали такси и очень быстро добрались до дома. Уже переступая порог комнаты, Лера почувствовала, как счастливая беззаботность покидает её. Где-то там, в темноте, притаился мерзкий Беляков и, как паук, ждёт, когда они попадут к нему в сеть. Она взглянула на Олега и поняла, что он испытывает такое же чувство - чувство опасности.
  
  Наступило двенадцатое января - день возвращения директора, когда можно "забрать" документы из сейфа. Документы, которые так нетерпеливо дожидался Беляков. Олег потребовал, прямо-таки клятву взял, что Лера ни в коем случае не пойдёт на встречу с Беляковым одна.
  -Я понимаю, что помощь от меня та ещё... но, Лера, всё же нас будет двое против него, - убеждал он.
  Лера пообещала, что не станет рисковать. Она пыталась успокоить Олега да и себя тоже. Ей никак не верилось, что тщедушный, с бегающими глазками Николай Беляков мог натворить столько зла. Да, были документы Констанции Львовны. Но, даже внимательно изучив их, она не видела прямых доказательств его вины. Она так и заявила Олегу, что нечего демонизировать Кольку. На что Олег ещё раз потребовал от неё ничего не предпринимать, не посоветовавшись с ним.
  Но вышло всё по-другому. Беляков неожиданно заявился к Лере на час раньше назначенного срока и потребовал немедленно принести бумаги. Колька следовал за нею по пятам молча, поджав губы в неприветливой гримасе. Он с шутовски услужливым видом открывал перед нею двери, пропускал Леру вперёд, при этом лицо его ходило ходуном. Он не отходил от неё ни на секунду, и Лера не смогла позвонить Олегу. Получив документы, он не оставил Леру, наоборот, потребовал, чтобы она спустилась с ним в машину, где он сможет бегло просмотреть бумаги.
  -Ты что, думаешь, такие бумаги можно одним глазом просмотреть? - фальшиво возмутился он, усаживаясь за руль разбитого "москвичонка" и показывая ей на место рядом. И тут Лера наконец оценила коварство этого мерзавца. Во всяком случае, она решила, что оценила, ещё не догадываясь, как далеко он может зайти.
   Едва она села в машину, он запер двери и тронулся с места.
  -Ты что?! - запротестовала она, - мы так не договаривались! Выпусти меня немедленно!
  -Сиди! - прикрикнул он, вцепившись правой рукой ей в плечо, а левой удерживая руль. Лера попыталась вырваться, но он только казался хлипким, пальцы у него были стальные, - сиди! Сказал же: надо их внимательно просмотреть. Чего трепыхаешься? Сейчас приедем, я всё просмотрю, чаю попьём и чао, бамбино. Так что не дёргайся!
  -Я должна позвонить Олегу, он будет ждать...
  -Позвонишь...
  Лера замолчала, наблюдая за дорогой. Вскоре она поняла, они едут на Пискарёвский проспект, на их старую квартиру. Поднимаясь на четвёртый этаж, Лера заметила, как за прошедший год обветшал подъезд и лестница. Раньше на площадках стояли горшки с цветами, не пахло кошками и окурками - теперь их было набросано по всей лестнице несметное количество.
  -Вы что, не убираете в подъезде? - вырвалось у неё. Она брезгливо переступала через кучки мусора.
  -ЖЭКу всегда не хватает уборщиц и дворников.
  -Так сами бы вычистили свои площадки. Не трудно же...
  -Щас! Они зарплату за это получают, - буркнул Беляков.
  Лера ожидала, что и в квартире будет такая же грязь, как на лестнице. Она ошиблась. Их старая квартира, конечно, изменилась, но Виктория - Колькина жена - содержала её в чистоте.
  -А где Виктория? - поинтересовалась Лера. Ей было не по себе, и Колька это чувствовал. Он покосился на неё, глаза его нехорошо блеснули:
  -В деревню к бабке поехала. Ты завари чай, пока я тут с документами разберусь. Не забыла ещё, где кухня? - криво усмехнулся он.
  Лера прошла на кухню, занялась чаем, мысленно успокаивая себя и уговаривая, что это в кино людей насильно куда-то увозят. Но она не в кино, она в жизни. С нею ничего плохого не случится, только надо позвонить Олегу.
  Беляков вышел на кухню, его маленькие глазки так и бегали, стремясь ничего не упустить, примостился напротив.
  -Мне надо позвонить, - напомнила ему Лера.
  -Звони, - пожал тот плечами, но блеск его глаз ей не понравился.
  Лера подняла трубку - молчание, что-то в этом роде она и предполагала. Лера подёргала рычаг - ничего.
  -Телефон не работает, - невольно занервничала она.
  -Отключили всё-таки! Вот гады! Жмоты несчастные! - и засмеялся нервным, захлёбывающимся смехом, - мы всего-то пару месяцев не платили. Да ладно, я половину бумаг уже посмотрел. Щас чай попью и дальше смотреть стану. Это быстро, - и добавил почти заботливо: - а ты чего же варенье не достала? Ну-ка, посмотри там, в буфете.
  Но его фальшивая забота не могла обмануть. Он не просто нервничал, тут было что-то ещё. Что? Взгляд у него сделался затравленным, а зубы так и стучали о край чашки. Казалось, что он сейчас сорвётся в истерике. Лера поняла, что он принял решение и что он смертельно боится этого решения. "Сумасшедший, совершенно сумасшедший", - подумала она. Чтобы не дразнить безумца, она молча достала вазочку с вишневым вареньем, кстати, своим любимым. Положила себе в розетку:
  -А ты? - удивилась она, - тебе положить?
  -Я его терпеть не могу, с детства ещё. Констанция покупала вишню на варенье, а меня заставляла косточки из ягод вынимать. Сидишь, весь измазанный в соке этом, по рукам течёт, на рубашке брызги - фу, гадость! - он передёрнулся, в голосе послышалась ненависть, - ненавижу её...
  -Что? Вишню? - не поняла Лера.
  -Констанцию! - он уставился в пространство пугающе бессмысленными глазами, - она - ведьма была. Не веришь? Ну да, ты же её не знала... Глаза чёрные, смотрит - насквозь видит. А ещё она всякую дрянь в карманы мне совала - траву какую-то. Думала, я не догадаюсь, что она ворожит против меня. А я сразу понял и меры принял...
  -Какие меры? - голос Леры дрогнул.
  -Какие? - глаза Белякова налились кровью, лицо опять задёргалось, - какие меры? Какие надо. Ладно, пойду дальше читать.
  Лера вымыла чашки и почувствовала, как она устала. Плечи, спина налились тяжестью, ноги стали ватными. Она пошла к перебирающему бумаги Белякову.
  -Вот уж старая карга, Констанция эта! Насобирала компромат. Ей бы в КГБ работать, - он внимательно посмотрел на Леру: - ты чего такая квёлая?
  -Устала, наверное, - пожала та плечами, - дочитывай уже и отвези меня домой.
  Ей хотелось прилечь, свернуться калачиком и поспать. Мысли в голове вяло текли и путались.
  -Ну-ка иди сюда, - Беляков взял её за руку, и она безвольно пошла за ним, - будешь здесь сидеть, - он толкнул её к стене, что-то щёлкнуло у неё на запястье и лязгнуло по батарее.
  -Что это, - еле ворочая языком, спросила она.
  -Браслеты, - хихикнул Колька, - сиди тут. Не смей пикнуть! А то твой Олег не только глаз лишится, но и головы! Я уеду сейчас, скоро вернусь. Не вздумай орать! Ясно?
  
  Олег, как и договаривались с Лерой, ждал её у выхода из музея. Она запаздывала, и Беляков ещё не подъехал, поэтому Олег не волновался.
   Хлопнула дверца машины.
  -Вот ты где, - голос Белякова был встревоженный, - Лера тебе звонила, звонила, а ты уже ушёл. Поехали скорее.
  -Куда? Где Лера? - Олег шагнул ему навстречу, - что с нею?
  -Дома у меня. Ногу подвернула, а может, сломала - неуклюжая ужасно. Полезла за вареньем в буфет, встала на стул и свалилась. Хотел в больницу везти - нет, кричит, привези Олега. Вот я за тобой и поехал. Садись в машину, - он подтолкнул Олега к открытой дверце.
  -Но почему она к тебе поехала? - удивился Олег - мы должны были здесь на Мойке встретиться.
  -Так она звонила тебе, сказать хотела, что на час раньше всё перенесли. Что ж ты к телефону не подошёл?
  -Меня дома не было. Что с ногой у неё? Неужели перелом?! - всё больше беспокоился Олег. Как она могла так по-глупому упасть? Если бы речь шла о нём, Олеге, - тогда другое дело. Сколько раз он оступался на ступенях и катился кубарем, пока не научился чувствовать пространство и предметы в нём, - так что с ногой у неё?
  -Не знаю. Она не даёт посмотреть. Требовала, чтобы ты пришёл. Можно подумать, что ты врач! - хмыкнул Беляков и зло расхохотался.
  -Ну, смотри, Николай, если из-за тебя... - Колька не дал ему договорить, он ошарашено глянул на Олега и захихикал:
  -Ой, не могу! - и ткнулся лицом в руль, - ой, сейчас лопну от смеха! Страшно-то как! Да что ты можешь, бывший лётчик?! Сиди уже спокойно, слеподыра несчастная! - и захохотал.
  
  Олег, перешагивая через две ступеньки, взлетел на четвёртый этаж. Колька едва поспевал за ним:
  -Несёшься так, словно бы и не слепой, - процедил он сквозь зубы, открывая замок.
  -Лера, - позвал Олег, - Лера, где ты?
  -Тут она, - Колька взял Олега за рукав и повёл за собой, - вот она, у окна.
  Дурман в голове у Леры уже рассеялся, она с ужасом смотрела, как Беляков заводит в комнату Олега.
  -Олег, - прошептала она в ужасе, - уходи! Уходи!
  Он не понял, двинулся на её голос.
  -Почему ты на полу? Ты не можешь встать? Что с ногою? - он присел на корточки рядом, сейчас он чувствовал к ней острую бессильную нежность, - очень больно?
  Она не успела ответить. Словно кошачьей лапой, мягко и неуклюже, Колька взмахнул рукой, и Олег упал к её ногам. По лицу поползла струйка крови.
  -Олег! - рванулась к нему Лера, но в запястье больно врезался металл наручников. Она посмотрела на Белякова: - ты что?! Гадина!
  -Спокойно! - он защёлкнул наручники на руках Олега, - вот так-то лучше. Не дёргайся. Жив он. Я его только погладил, - и он показал надетый на руку кастет, губы его стянулись в узенькую, недобрую линию, - отлежится. Скоро сам ножками пойдёт, куда скажу, туда и пойдёт. Ишь, развалился.
  Он пнул Олега ботинком под рёбра.
  -Не смей! - Лера попыталась прикрыть собою Олега, на что Колька зло ухмыльнулся и ещё пару раз поддал ему ботинком, а заодно и Лере, - что ты его жалеешь?! Нашла кого жалеть! Выродка немецкого! У меня батя на фронте их бил, а тут эта немчура полудохлая валяется. Думаешь, я не знаю, чей он сынок? Всё я знаю. Стерва Констанция с барыней своей, Марфой, в тайные делишки играли, шептались. Думали, я не слышу и не вижу ничего. Курицы старые! Ещё когда Марфа жива была, уже тогда я всё знал. Трудно, что ли, в секретер залезть? Нашёл я письмишко шалавы этой, его маменьки, - он опять пнул Олега ботинком, - уж как Констанция правду от барыни скрывала... Вот я взял да письмецо то Марфе-то и пересказал. Слушала как миленькая. Белела вся, но слушала. Ручонки свои сцепила и слушала про сынка своего - фашиста недобитого, да как потопили корабль и сдох он, любимый её Феденька...
  Во дворе истерично заверещал автомобиль. Колька замер, прислушался, быстро подошёл к окну, открыл его, высунулся наружу: внизу стояла его машина, мигала фарами и орала сигнализацией.
  -Чёрт, кто это машину трогает? - пробурчал он. Сигнал смолк. Он хотел закрыть окно, но какое-то движение сзади заставило его резко обернуться. В паре метров от него стоял человек и в упор его разглядывал. В ледяных глазах его вспыхивали опасные огоньки.
  -Ты к-кто? Откуда... - запинаясь, пробормотал Колька, часто и встревоженно моргая.
  В незнакомце всё было не так: мышиного оттенка китель, идеально подогнанный по стройной фигуре, галифе и зеркально начищенные сапоги, - и всё это не наше - от погон до кончиков сапог. Колькин взгляд пугливо задержался на чёрной кобуре на левом боку мужчины. Беляков тряхнул головой, отгоняя видение. Таких типов он видел в кино про войну. Там лощёные немцы в мундирах брезгливо допрашивали наших партизан. Но то кино! Откуда здесь, на четвёртом этаже хрущёвской пятиэтажки, взялся типичный фриц?!
   И он ещё раз пискнул фальцетом:
   -Ты кто?!
  -Кто? - делано скучным тоном удивился незнакомец и с гадливостью посмотрел на Кольку, при этом железный крест качнулся на нагрудном кармане, - я тот самый фашист недобитый, о котором ты говорил. Разве не видишь? - и подошёл на шаг ближе.
  Колька попятился, взгляд его сделался совсем безумным.
  -Не подходи! Тебя нет! Нет! - завопил он, отступая к окну и упираясь задом в подоконник, - не подходи! - он сдавленно всхлипнул, обхватил виски руками.
  -А то что? - насмешливо поинтересовался Франц, - столкнуть меня, как Костусю столкнул в Мойку, ты не можешь. Может, хочешь дать кастетом в висок да в канализационный люк спустить, как паспортистку? Не получится. Ты тут про отца своего вспомнил, как он воевал... Он-то воевал, честно с фашистами воевал. А у себя дома фашиста вырастил, убийцу. Интересно, да? Вот как в жизни бывает. И что ты можешь? Издеваться над больными да слабыми? Бить слепого, приковывать к батарее женщину? Да, это твоё. Это ты можешь. Ты знаешь, что зло должно быть наказано? Знаешь?
  Франц надвигался и лицо его - привлекательное молодое лицо - менялось, из его холодных глаз на Белякова смотрело неминуемое. Колька уже не вопил, он как-то обречённо захрипел, пытаясь заслониться рукой от приговора ледяных глаз.
  -Не подходи! - заорал он, вскакивая на подоконник и скользя ногами по обледеневшему откосу. Секунду-другую он ещё удерживался, балансируя руками, потом рухнул вниз. Негромкий стук о землю - и тишина.
  -Скорее, ему надо помочь! - со своего места Лера не могла видеть, как из глаз Франца уходит больное жёсткое выражение и лицо становится привычно приветливым.
  -Франц, вы слышите меня? Да что с вами такое? Что вы стоите?! Надо помочь же... - сражалась с наручником Лера, не желая замечать видимого равнодушия Франца. Он явно не хотел помогать Белякову. И всё же кивнул, учтиво и немного снисходительно:
  -Да, конечно, сейчас спущусь. Но сначала Олег.
  Он взял со стола ключ от наручников, отстегнул Леру, освободил руки Олега.
  -Поищите бинт и перекись, - бросил он, осматривая сына.
  Коробка из-под обуви, полная всяких пузырьков, нашлась на холодильнике. Лера принесла её и показала Францу. Он уже перенёс Олега на диван.
  -Ничего, удар по касательной, но крови много - с головой всегда так. Сейчас мы его перевяжем, потом нашатырь...
  -Его надо везти к врачу, чтобы рентген сделали, - Лера наблюдала, как привычно ловко Франц обрабатывает рану, потом бинтует.
  -Да, это, возможно, не помешало бы. Не волнуйтесь, маленькая фрейлейн. Я знаю, что с ним всё в порядке. Вот, дайте ему понюхать, - он протянул ей пузырёк с нашатырём, - а я пойду посмотрю, что там с этим мерзавцем. Не думаю, что ему нужна помощь... И я не хочу помогать ему, потому что...
  Но Лера перебила его:
  -Вы не можете так говорить. Кто угодно, только не вы!
  На лице Франца появилось отчаянное выражение - смесь тоски и боли:
  -Вы не понимаете, о чём просите, маленькая фрейлейн, даже не представляете! Его нельзя спасать... это... это как лечить гремучую змею или кобру - она обязательно ужалит. Поймите...
  Лера зажмурилась, помотала головой и ласково, словно перед нею больной ребёнок, мягко произнесла:
  -Конечно, вы поможете ему. Он - дрянь, да, - Франц развернулся уже, но Лера остановила его: - Франц, Беляков заслужил наказание, и пусть им займутся те, кому положено. Но вы, вы - не Беляков, вы - другой. Вы - Франц Энгельгардт, вы - ангел-хранитель, и вы поможете ему. Пожалуйста...
  В ответ он беспомощно улыбнулся, не разжимая губ. Но Лера даже не заметила, как Франц вышел. Она не сводила глаз с бледного лица Олега. "Раненый ангел", - вспомнила она, глядя на забинтованную голову, склонилась и легонько коснулась губами его щеки:
  -Олег, очнись! - позвала она, открыла пахучий пузырёк и поднесла ему к носу. Он смешно сморщился, попытался отодвинуться и открыл глаза.
  -Ух, что это у меня с головой? - дёрнулся он, ещё не совсем придя в себя, и позвал: - Лера? Ты тут? Что это было?
  Она взяла его холодные руки в свои:
  -Ничего хорошего не было, Олег. Тебя Беляков стукнул кастетом...
  -Он... он не тронул тебя? - Олег попытался сесть, - Лера, говори правду! - и уткнулся лбом в её плечо.
  -Ничего он не сделал. Только пара ушибов, когда ногами пинал.
  -Сволочь! Где он?
  -Внизу. Ты не хочешь спросить, кто вызволил нас?
  Олег помолчал:
  -Отец, да?
  -Да. Колька так его напугался, что выпрыгнул в окно. Франц сейчас его осматривает. Только, Олег, здесь же четвёртый этаж...
  -Ясно. Лера, забери Костусины документы. Мы сейчас уйдём отсюда...
  -Нет, Олег. Так нельзя. Мы должны сообщить в милицию. Документы я спрячу. А потом, может, Беляков всё-таки жив?
   Франц появился в дверях. Он изменился, теперь на нём было его кожаное пальто и шляпа:
  -Жить будет, - с явным сожалением сообщил он, - но надо вызвать карету скорой помощи. Он там полежит пока.
  Лера кивнула, потянулась, разминая затёкшие руки и спину:
  -Олег считает, что нам нужно уйти немедленно.
  -Я тоже так считаю, - согласился Франц, - внизу есть телефонная будка, можно вызвать и скорую, и такси. Олега неплохо бы отвезти в больницу. Пусть посмотрят.
  -Нет, лучше я позвоню Володе, - она всё же пребывала в сомнении - нужно сообщать в милицию или нет?
  Они вышли из квартиры, не забыв прибрать следы своего присутствия. Франц поддерживал Олега за талию. Тот, конечно, протестовал, доказывая, что вполне здоров, но гипсовая бледность лица и явная слабость говорили об обратном.
  К счастью, в телефонной кабине местная шпана ещё не успела срезать трубку и аппарат работал. Лера вызвала скорую помощь, объяснив, что под окнами дома лежит человек и ему явно очень плохо. От неё потребовали назваться, и она сказала первое пришедшее ей в голову: Екатерина Дмитриевна Булавина . На том конце провода исправно записали, не обратив внимания на литературную вычурность имени.
  Потом Лера позвонила Володе и попросила его немедленно приехать. Он не стал задавать вопросы, коротко, по-военному, бросил:
  -Сейчас прибуду.
  Карета скорой помощи высветила фарами утрамбованный снег на тротуаре, и всей троице пришлось отпрянуть в сгустившуюся темноту на обочине. По тому, как Олег тяжело опирался на её плечо, Лера догадалась, что тому плохо, но он, как обычно, изо всех сил старался скрыть своё состояние. На секунду его горячая щека прижалась к её щеке, он тут же виновато выпрямился, не успев ощутить её нервный трепет.
  Они издали наблюдали, как врачи осматривали Белякова, как они недоумённо задирали головы вверх, к распахнутому ярко освещённому окну на четвёртом этаже. Лера видела, как на лице Франца проявилась гримаса отвращения. Сейчас это лицо не было привлекательным, оно сделалось жёстким, даже жестоким, он явно пытался преодолеть чувство острой неприязни. Но пока безуспешно.
  С дороги мигнула фарами машина, и они двинулись ей навстречу. Завидев Франца, Володя только хмыкнул. Кажется, он стал привыкать к его появлениям. Пока он рулил в травму на Петроградской, Лера всё рассказала. На что её бывший муж покачал головой:
  -Ну, с тобой мы позже объяснимся. Нам сейчас с капитаном разобраться надо. Наделали вы, ребята, глупостей...
  В травме, куда их отвёз Володя, предложили госпитализацию, и Лера уговорила Олега лечь в больницу на обследование. Пока они добрались до приёмного покоя, пока Олега оформляли, уже наступила глубокая ночь. Неврология находилась на первом этаже, где все окна были забраны густой решёткой. Лера провела Олега в палату, там надышали тяжёлый воздух десять человек. Из одежды, подходящей для больницы, у них ничего с собою не было, Лера пообещала завтра привезти всё необходимое, заодно и документы. Потом она проводила его в туалет, из которого тянуло табачарой - там больные "тайком" от персонала курили.
  -Лерик, ты уже на ногах не держишься. Иди домой, - беспокоился Олег. Она ему подоткнула одеяло и собралась уходить. Он поймал её руку, поцеловал ладошку: - спасибо, я не заслужил этого.
  
  В пятницу Олега выписали. Как и предполагал Франц, сын его отделался лишь рассечённой кожей и сильным ушибом. Наложили несколько швов, провели необходимые обследования - и до свидания. Володя с Лерой забрали Олега из отделения и отвезли на Мойку. Там он, первым делом, полез в душ. Кирилл прыгал вокруг отца, счастливый и беззаботный, как козлёнок. Сёстры-близняшки наготовили всего самого вкусного и притащили к его постели полный поднос тушёного и запечённого. Олег запротестовал:
  -Я пока ещё в состоянии дойти до стола!
  Но его не стали слушать, велели отдыхать и поправляться.
  Лера решила позвонить Колькиной жене, чтобы осторожно выведать его состояние. Под предлогом, что хочет отдать несколько найденных в шкафу фотографий, на которых Николай вместе с Констанцией, она завела беседу и тут же получила ответ от Виктории. Колькина жена сообщила, что муж лежит в "психическом отделении", что посещать его сейчас нельзя, что там всё закрыто на замки и кого попало не пускают. У Белякова было совсем плохо с головой. Он не буйствовал, спокойно сидел на кровати, не обращая внимания на соседей по палате. Врачам отвечал вполне разумно, хорошо помнил, как завизжала сигнализация его машины и как он открыл окно, чтобы посмотреть. А дальше, с точки зрения докторов, начинался полный бред. Николай твердил что-то о немецком офицере с железным крестом на кителе и кобурой на ремне, пугливо вспоминал начищенные до зеркального блеска сапоги. Говорил, постепенно входя в раж и становясь всё более беспокойным. Фашист, говорил он, подходил всё ближе и ближе, и свет играл на его чёртовых сапогах, а пахло от него лимонами. Колька твердил, что хотел убежать от немца, потому и сиганул в окно. Врачи пожимали плечами: никаких травм, говорящих об его полёте с четвёртого этажа, они не обнаружили. А так как больной всё более и более возбуждался, они звали санитаров, медсестра вкалывала какое-то лекарство. Обмякшего Кольку укладывали на кровать, пристёгивали ремнями и оставляли спать в чёрном подобии сна.
  -Так что совсем свихнулся мой муженёк, - горестно пожаловалась Виктория и добавила: - а фотки эти ты порви да выбрось. Не нужна нам её физиономия. Все беды наши от Констанции этой, недаром Колька всегда ненавидел её.
  
  У Олега полным ходом шла сессия, а Лера готовила новую небольшую выставку. На этот раз везти экспонаты надо было в феврале в Пушкинские Горы, предстояло обустроить всё на месте и вернуться в Ленинград. Накануне в музее журналистка записывала материал к пушкинским траурным дням. И Лера предложила ей послушать романс на стихи Пушкина, у неё уже много собралось магнитофонных записей, где звучал голос Олега. Журналистка пришла в полный восторг и потребовала встречи с исполнителем. Историю Олега она тут же окрестила неоригинальным названием "Слепой музыкант", записала интервью с ним, три романса и песню "Степь да степь кругом" и пообещала сообщить о дате выхода передачи.
  Тридцатое января выпало на пятницу. Лера немного нервничала, зная, как эта дата влияет на Олега. Прежде он был беспокоен, места себе не находил, нервничал, но не в этот раз. Лера вглядывалась в его задумчивое лицо, печальные глаза, но ничего не говорила, ждала, когда он сам заговорит. Они сходили в Спас-Преображенский собор, потом долго сидели на кухне вдвоём, цедили сухое красное вино и молчали. Сёстры сунулись было к ним, но быстро оценили обстановку и ушли к себе. Франц - такой милый и домашний - откинулся на спинку стула, грустно глядя на кроваво-красные блики в бокалах.
  -Беляков не должен был выжить. Это вы спасли его, - Лера заглянула в молодое лицо.
  -Он достаточно наказан, - отозвался Франц и тихо добавил: - "Не дай мне Бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума... посадят на цепь дурака и сквозь решётку как зверка дразнить тебя придут..." Всё закончилось, - и с непонятной тоской повторил: - как бы мне хотелось, чтобы всё закончилось.
  
  
  Високосный февраль 1976 года пролетел в сплошной суете: отвезти выставку, собрать, потом разобрать и привезти назад. Хлопот хватало. Отдушинами были обеды-ужины то у Гордеевых-Федосовых, то у Энгельгардтов на Мойке. Женщины проявляли чудеса изобретательности, сочиняя новые вкусности и соревнуясь друг с другом. Мужчины тихонько, шёпотом, так, чтобы не слышали женщины, обсуждали падение Ил-18 под Фрунзе, случившееся 30 января. Потом новая катастрофа Ту-104 в Иркутске и через месяц Ил-18 под Воронежем. Невольно время от времени всплывала тема високосного года и прочих суеверий. Конечно, все их секреты тут же становились известны дамам. Они переглядывались, и каждая мысленно благодарила Бога за то, что их мужчины уже далеки от полётов. Правда, Володя всё никак не мог простить себе неизвестно откуда взявшуюся боязнь высоты и рвался при каждом удобном случае на аэродром. Он таким образом хотел доказать самому себе, что никакая высота ему нипочём. Обычно Володя ничего не говорил жене, но Ася всегда чувствовала настроение и внутреннее состояние мужа. Она делала вид, что не догадывается о его хитростях, понимая, как ему необходимо выйти из состояния, которое он называл элементарной трусостью.
  Франц Энгельгардт почти не показывался. Лера предполагала, что он забился куда-то в норку и остро переживал всё случившееся. Она старалась не задумываться, что для Франца было убежищем, этой самой норкой.
  У Олега каникулярная неделя пролетела незамеченной, потом опять начались занятия. Пережитое приключение в квартире Белякова наложило особый отпечаток на их с Лерой отношения. Оба скучали, когда не виделись хотя бы несколько часов. Однажды за чаем на кухне Олег затеял странный разговор. Вся квартира уже давно спала, ходики на стене тикали и им в такт взлетал и падал лёгкий снег за окном.
  -Вот если бы ты не злилась и не сопротивлялась, - вдруг заявил Олег, - мы бы пошли к окулисту и стоматологу...
  -Ты опять? - было возмутилась Лера, но замолкла на полуслове, соображая, что раньше он ей предлагал показаться только окулисту, а теперь, значит, ещё и стоматологу. Интересно. Если так пойдёт, то через пару месяцев он предложит ей проконсультироваться у дерматолога, хирурга-ортопеда и у отоларинголога.
  -Ну, вот, я же говорил, что ты сразу злиться начнёшь, - сказал Олег, при этом щёки его залил румянец, как у стыдливой барышни, - ты же знаешь нас, мужиков. Мы глазами знакомимся. А если девушка не красавица, то, может, и смотреть не станем. Понимаешь, не всякий сразу разберёт, какая она - дура или умница.
  -Так-так-так, очень интересно, - протянула Лера, - продолжай.
  Тут уж не только лицо Олега, но даже уши запылали огненным цветом.
  -В самом деле, Лера, не все же знают, какая ты чудесная, замечательная, милая девушка. Вот я, например, знаю, и мне всё равно, красавица ты или нет. Но вокруг полно мужчин... я даже допускаю - приличных мужчин, которые бегут мимо тебя... Они пробегают мимо, потому что им зацепиться глазом не за что. Хочется-то, чтобы рядом длинноногая блондинка шла лёгкой походкой... Чтобы другие оглядывались и завидовали.
  -Так ты что, сейчас в роли потенциальной свахи выступаешь? Хочешь неказистый просроченный товар с рук сбыть? - усмехнулась Лера.
  -Ты всё неправильно поняла, - обиделся Олег.
  -Правильно, правильно, - и прижала руку ко рту, чтобы не наорать на него, - ну, да, я не длинноногая пышногрудая блондинка. Это правда. И, если я верно поняла, вернись сейчас зрение, ты стал бы стесняться моей... моей некрасивости...
  -Чушь, что за чушь! - разозлился уже по-настоящему Олег, - что ты меня каким-то идиотом выставляешь. По мне, так пусть ты вся в шерсти будешь, с бородой и усами - мне всё равно. Я-то знаю, какая ты... Я всего лишь хотел, чтобы ты перестала себя стесняться. Ведь есть же всякие врачи-косметологи, они легко могут помочь. А остальное: тушь, пудру, паричок - ты сама бы сообразила.
  -И паричок? - тряхнула густыми волосами Лера.
  -Ну да, - неуверенно проговорил он и усмехнулся: - у Катерины целый чемодан всякой ерунды был...
  -Не смей сравнивать меня со своими дамами, - внезапно прошипела Лера и сбежала к себе, оставив Олега в замешательстве одного.
  Лера сердито укладывалась спать, вспоминая его неуклюжие попытки уговорить её улучшить свою внешность. Хорошее же мнение у него сложилось. Дальше некуда! Ему ещё взбредёт в голову выдать её замуж. Себя-то в этом качестве он не рассматривает. Обхватив подушку, Лера присела на диван. А вдруг бы он сейчас сказал, что, мол, выходи-ка за меня. Что бы она ответила? Тут и сомневаться нечего. Полетела бы суматошным мотыльком на обжигающий огонь.
  Она уже почти заснула, но лёгкий стук в дверь заставил её сесть. Олег просунул голову в дверную щель:
  -Лера, ты не спишь? - шепнул он.
  -Уже не сплю, - отозвалась она, с интересом глядя на его обеспокоенное лицо.
  -Слушай, я понял: ты обиделась.
  -Вот ещё! - тут же взбрыкнула Лера, - на что мне обижаться? Ты, как все настоящие подружки, хочешь пристроить знакомую старую деву и приискиваешь ей достойного кавалера.
  Олег сел на стул и молча "переваривал" это её обидное "подружка". Потом он повёл своими широкими плечами и с раздражением хмыкнул:
  -Ну да, можешь считать меня подружкой, если хочешь, - по тону было заметно, что он устал объяснять ей очевидное, - я всего лишь хотел помочь. Мне же обидно, что вокруг полно тупых идиотов-мужиков, которые не замечают очевидных достоинств исключительного человека. Честное слово, - вырвалось у него, - я бы сам... ну, знаешь, как в романах говорили, просил твоей руки...
  -Ой! - пискнула Лера, - неужели решился бы? А вдруг я согласилась бы?
  На лице его появилась неуверенность:
  -Нет, это было бы нечестно по отношению к тебе, - и заторопился объяснить: - что хорошего - быть замужем за слепым инвалидом? Жена-нянька, жена-сиделка...
  -Но ты же хотел быть вместе с Калерией...- напомнила Лера.
  -Это другое, - покачал он головой, но не стал объяснять, в чём состояло другое, - и потом тогда мы ещё верили, что зрение вернётся ко мне.
  -Конечно, вернётся, - убеждённо кивнула Лера, - но ты отвлёкся. Ты объяснял, почему не желаешь, чтобы я вышла за тебя замуж. Много слов, Олег. А всё очень просто: любить надо. Дружба, даже самая замечательная, не может заменить любовь.
  Она молчала, рассматривая в лунном свете его печальное лицо. Олег вздохнул:
  -Да, ты права: любить надо, - эхом отозвался он, и на его лице проявилась горечь обвинения самому себе, - ты прости, наверное, я нравственный урод. В двенадцать лет, глупым мальчишкой, влюбился в девочку. Скорее, в придуманный образ влюбился, чем в реальное создание. И ничего не могу с собой поделать. Спасибо, что так тонко понимаешь меня.
  
  Воскресным вечером седьмого марта на Мойку примчался всклоченный, почти невменяемый от беспокойства Володя.
  -Лерка, Асеньку забрали в больницу, - сообщил он и рухнул на стул. Анна Сергеевна помчалась за валерьянкой, бухнула в рюмочку чуть ли не весь пузырёк и сунула будущему отцу. Тот глотнул не глядя, сморщился, опустил голову на согнутую руку и запечалился: - мы тут сидим, а она, бедная, там.
  -Так чего ты тут сидишь? - удивился Олег, - поехали в роддом. И успокойся. Психовать нечего, этим ты не поможешь. Лучше думай, какая она у тебя славная, какая умница и она услышит твои мысли.
  -Ничего ты не понимаешь, - вскочил Володя, - если бы я мог, я бы вместо неё родил...
  Лера засмеялась:
  -В следующий раз попробуй. То-то будет весело.
  -Нет, Владимир, это их, женская работа. Она справится. Всё будет хорошо! Поехали туда, - рассудительно заметил опытный Олег.
  Они примчались к приёмному покою, куда их, конечно, никто не пустил, побродили по Четырнадцатой линии и решили подняться к себе - благо светящиеся окна роддома были видны из окон квартиры как пятого, так и шестого этажей. Володя, не обращая внимания на бегающих вокруг Федосовых и Гордеевых, сидел возле телефона, крутя его диск, пытаясь дозвониться до справочной службы. В восемь утра ему ответили: родила мальчика - 3,200, 51 сантиметр. Он обнял Леру, хлюпая носом и пряча глаза, но быстро взял себя в руки, выпрямился, гордо глянул на родителей:
  -Теперь у нас есть Максимка. Максим Владимирович Гордеев!
  
  Забирать Асеньку из роддома пришли все. Володя, как полагалось по традиции, рассовал медперсоналу по карманам бумажки разного достоинства, цветы и шампанское. Получил в обмен кулёк в голубом одеяльце и гордо вынес его на ступени больницы. Дедушки-бабушки оценили новоявленного отца, запечатлели на плёнку торжественный момент, и немалая группа Пименовых-Гордеевых-Федосовых-Энгельгардтов двинулась домой, для этого всего-то надо было перейти дорогу. Маму с младенцем отправили отдыхать, Володя строгим стражем стал в дверях, пресекая попытки родственников хоть одним глазком взглянуть на Максима Владимировича.
  Тогда все собрались в гостиной за накрытым столом и, стараясь не очень шуметь, отметили появление нового члена семьи.
  И начались будни, хлопотные и беспокойные с бессонными ночами, с кормлениями каждые три часа, но полные счастья и радости.
  Лера теперь почти каждый вечер проводила у родителей. Вместе с Асей они возились с малышом, гуляли во дворе и в садике, поджидая Володю. Он выскакивал из машины и мчался к жене и сыну. Они ещё прогуливались полчаса, в которые Володя рассказывал всякие новости. Так однажды он сообщил, что теперь для всей страны будет один день в неделю рыбный.
  -Что это значит? - не поняла Ася.
  -Это значит, что во всех столовых будут готовить только рыбу. На первое - уха, на второе биточки из рыбы, закуска - шпроты или килька.
  -И компот из рыбы? - прыснула Лера, - и кофе?
  -Ну, кофе в столовке давно уже не из кофе, а из каких-то злаков с желудями в огромном ведре, - улыбнулся Володя, - в общем, четверг - теперь рыбный день. Привыкайте. А вообще, девочки, знали бы вы, как мне тошно через каждую фразу говорить: "согласно решениям 25 съезда партии" или "как справедливо заметил товарищ Брежнев"! Представляете, говорю: одновременно отклонив элероны на создание правого крена, как обозначено в основных направлениях развития народного хозяйства, самолёт потерпел катастрофу?
  -Володя, ты не можешь говорить такую чушь! - смеялись девушки, - не придумывай!
  Олег обижался, что Лера совсем перестала с ним пить чай вечерами и всё своё свободное время посвящала Гордеевым или гуляла с Кириллом:
  -Ты что, избегаешь меня? - спросил он как-то напрямик, застав её на кухне, - я обидел тебя?
  -Олег, никто тебя не избегает, - она попыталась проскользнуть под его рукой, но он так расположился в дверях, что полностью перекрыл ей дорогу к отступлению, - просто мне некогда. Да и у тебя сплошные конкурсы и смотры. Когда нам чаи распивать? Я слышала, на конкурс имени Чайковского уже прослушивают?
  -Ещё рано, следующий будет только в 1978 году. Я в любом случае не подхожу по возрасту. Всё-таки я престарелый студент.
  -Дурацкие ограничения, - рассердилась Лера, - где они ещё такой голос найдут?!
  -Ты давно не читала мне вслух. Что ты сейчас читаешь?
  -"Где-то во времени" Ричарда Матесона. О том, что, если очень захочешь, можно пройти через время и встретиться с тем, кого любишь.
  -Фантастика? - немного разочарованно спросил он, - это несерьёзно. Путешествие во времени, маленькие человечки, говорящие зеркала... Светлое будущее, каким его представляет автор, полное нелепостей в виде телепортации или ещё какой-нибудь ерунды, натужно придуманной писателем.
  -Фантастика у Матесона? Возможно. Но это, скорее, авторское допущение и там не это главное. И потом, Олег, не бывает плохих жанров в литературе. Ты знаешь это не хуже меня. Так и вижу, как всякие великие критики, наши новые белинские и добролюбовы, нос воротят от фантастики да детективов. Ну и глупо. В январе не стало Агаты Кристи. Королева детектива - вот как её всегда называли. Дураки ругали лёгкий жанр, а сами тайком читали запоем. Ну, давай выкинем всех: Грина, Беляева, Жюль Верна, Эдгара По, Уэллса, Толстого... Почему-то тянет писателей на фантастику. Толстой и "Петра Первого" написала и "Аэлиту" с "Гиперболоидом..." Ну, нет плохих, лёгких и, как их там ещё называют, низких жанров. Есть бездарные авторы. Согласна, их много, очень много. Но это же не значит, что из-за кучки графоманов надо наплевать на толковых авторов?
  -Хорошо, хорошо. Убедила, - застенчиво улыбался Олег, - и когда же ты почитаешь мне этого Матесона?
  -Как-нибудь почитаю... - неопределённо отозвалась Лера, всё-таки исхитрившись проскользнуть мимо него и спрятаться за своей дверью. Легко за дверью спрятаться, но от себя-то не спрячешься. На подоконнике благоухал разросшийся розовый куст, рядом, как обычно, восседала Офелия, разглядывая дождливый апрельский день за окном.
  -Тяжело мне что-то, - вырвалось у Леры, - надо уехать...
  Эта мысль - уехать - всё чаще приходила ей в голову. Но как можно решиться и бросить тех, к кому уже прирос всеми своими корнями? Бросить Кирилла? Её нерождённый ребёнок был бы сейчас почти такого возраста, и она считала сына Олега своим сыном. Оставить родителей, всех многочисленных Федосовых-Гордеевых-Энгельгардтов? И главное - Олега?! Бросить тех, кто ей близок и дорог? Невыносимо.
  Но невыносимо больно было находиться рядом с Олегом и делать вид, что ничего, кроме по-соседски дружеских чувств, она к нему не испытывает. Он же в своём фанатичном восторге от Калерии ничего и никого не хотел замечать. Сколько раз уже Лера слышала душераздирающую историю героического поведения этой крошки Дюймовочки! Лицо Олега при этом делалось влюблено-мечтательным, яркие глаза возбуждённо блестели. Как-то она, разозлившись после его очередного повествования, бросила ему:
  -Так и представляю героического ребёнка, крошечку-хаврошечку, которая и в подвале не плакала, кирпичи таскала, и в дыру пролезла, и до дома добралась, и помощь привела - впереди всех бежала, дорогу показывала. А потом ещё и своими крошечными ручками завал разбирала. Это не она, случайно, тебя на руках своих хиленьких вынесла из подвала?
  И тут она увидела, как погасли его глаза, каким скучным стало красивое лицо и на нём появилось выражение досадного непонимания. И это непонимание относилось не только к её словам, а, скорее, именно к ней, к Лере. Словно бы его хотели обмануть или дали пустышку-конфетку, завёрнутую в яркий фантик.
  -Прости, - устало уронила Лера, - я не хотела тебя обидеть. Просто мне показалось, что ты уж слишком идеализируешь девочку из своего детства.
  -Нисколько не идеализирую, - насупился он, и, сухо пожелав спокойной ночи, ушёл к себе.
  
  Майские праздники выдались тёплыми и дождливыми. Как только район Дворцовой очистился от демонстрантов, Лера вышла с Кириллом прогуляться. Звали с собой Олега, но он готовился к очередному конкурсу, поэтому остался дома. Эти конкурсы уже замучили его. Везде, где только можно было блеснуть студентами, администрация и художественный совет консерватории включал в список участников Олега. Ребята за год проехали уже чуть ли не по всем союзным республикам: Украина, Молдавия, Белоруссия, Прибалтика и даже Армения. Для обычного человека, лёгкого на подъём, ничего сложного не было в этих путешествиях. Но незрячему надо было каждый раз приспосабливаться к новой обстановке и условиям. И Олег устал, у него стали появляться головные боли, чем-то напоминающее мигрень, но он не жаловался, всегда безропотно соглашался на все поездки. Наконец, профессор Иван Сергеевич заметил его состояние и выступил на заседании кафедры, потребовав перестать эксплуатировать уникальные данные своего студента. Ему клятвенно обещали подумать, а пока " ещё один небольшой конкурс, Иван Сергеевич. Вы же должны думать о престиже родного учебного заведения..."
  В Летнем саду уже почти распустились деревья, зелёная дымка витала над каждым кустиком, и по пруду, гордо выгнув шеи, рассекали белоснежной грудью воду немыслимо красивые лебеди.
  -А это правда, что их едят? - вдруг спросил Кирилл, - я на картинке видел. Разве их можно есть?!
  -Раньше ели. А теперь, посмотри сам, кому в голову может прийти такая дурь? Это же чудо. Разве можно есть чудо?
  А через два дня стало известно, что какие-то сволочи подманили и убили лебедей. Они всего лишь хотели узнать, насколько вкусная птица лебедь. И Кирилл заболел. Он, большой уже мальчик, тихонько плакал в подушку, поднялась температура. Лера забрала его к себе в комнату, уложила на диван Марфы Аркадьевны, поила с ложечки клюквенным морсом, приготовленным Анной Сергеевной, рассказывала сказки. Офелия тут же устроилась рядом с мальчиком и ласково урчала, когда он касался её пушистой спинки. Олег сел на пол рядом с сыном и не отходил от него, пока не спала температура. Тогда Лера выпроводила его и попыталась прилечь, чтобы хоть чуть-чуть отдохнуть. Среди ночи она почувствовала, как Кирилл забрался к ней и свернулся клубочком, привалившись к её боку. Она перенесла его подушку и одеяло и устроила ребёнка рядом с собою. Под утро в комнату сунулся Олег и не нашёл сына на месте. Он догадался, где тот может быть, осторожно провёл рукой по закутанному до самой макушки Кириллу, наткнулся на руку Леры, обнимающую его сына. Тогда он опустился рядом на пол и, пристроив голову на диван, заснул.
  Иван Сергеевич добился, чтобы Олегу дали отдых от второстепенных смотров и конкурсов, но с консерваторским хором всё же пришлось уехать в Москву на четыре дня. Кирилл чувствовал себя нормально, ходил в школу, как всегда с удовольствием. В июне ему предстояла поездка в специальный школьный летний лагерь, потом пионерский лагерь на Карельском перешейке и самое любимое на десерт - дача Федосовых-Гордеевых в августе. Олег уехал, нисколько не беспокоясь о сыне, он знал, что Лера и близнецы не дадут ребёнку скучать.
  Москва встретила ярким солнцем, после тёплого, но дождливого Ленинграда, всем ребятам показалось, что их по ошибке высадили в Сочи. Никаких следов праздника на улицах не осталось, деловито и резво бежал народ на работу, огибая медлительных ленинградцев, только что сошедших с поезда. Их разместили в царских условиях в громадине под названием "Москва". Сопрано Галочка, которая всегда во всех поездках опекала Олега, шептала ему восхищённо, улыбаясь во весь рот:
  -Тут такие просторы! Везде мрамор, колонны. А потолки... надо специальную технику ввозить, чтобы до люстр добраться.
  Всех определили в двухместные номера с полными едой маленькими холодильниками - правда, ребятам сказали, чтобы они там ничего не трогали. В номерах стояли хрустальные вазы, электрические самоварчики на подносах, заварочные чайники и чашки с блюдцами. И телевизор! Шаги глушил ковёр, а бархатные кресла звали отдохнуть.
  Но отдыхать было некогда. Репетиции, спевки и выступления каждый день, только в последний день им полагался отдых. В первый же день девочки захватили Олега, объяснив ему, что "среди наших мальчиков он единственный взрослый мужчина", и храбро отправились в ресторан. Длинный зал с колоннами, похожий на фойе кинотеатра, и столики "на семи ветрах" никому не понравились. Они заняли столик, мимо которого пробегали вальяжные официантки в кружевных наколках и крохотных фартучках, и стали ждать. Появившаяся официантка протянула Олегу меню, но Галочка перехватила массивную книжицу и стала читать вслух. Официантка стояла рядом и скептически разглядывала приезжих. Взглянув на цены, девочки единодушно выбрали салат "Столичный" и чай с лимоном. Осталось дождаться заказа. А время поджимало, и все загрустили.
  -Может, они сейчас овощи чистят и ставят их варить? - предположила одна из девочек, потому что уже прошло сорок минут ожидания.
  -Нет, они в магазин за ними пошли, - усмехнулся Олег и признался: - честно говоря, есть хочется.
  Когда до начала репетиции осталось уже полчаса, а ещё надо было добраться до места сбора, им подали квадратные порционные салатнички, где горкой с листиком петрушки наверху был выложен знаменитый салат "Столичный". Они мгновенно проглотили его, запили чаем, выложили астрономическую сумму - двенадцать рублей и полетели на репетицию. Девчонки небрежно объяснили, почему едва не опоздали:
  -Олег пригласил на завтрак в ресторан. Так себе ресторанчик, но салатик неплохой...
  -Ты их совсем избаловал. К ним теперь и не сунешься, - смеялись ребята, догадываясь, что девчонки их просто дразнят.
  Их хор выступил с обычным успехом, и, конечно, Олег получил свою традиционную долю оваций. Поезд в Ленинград уходил в десять вечера, а из гостиницы их выписали уже в полдень. Ребята погуляли по Красной площади и по Арбату, нашли поленовский дворик и даже переулочек, где мог быть дом Мастера . Потом кто-то предложил:
  -А пошли обедать в гостиницу? Я слышал, там есть "шведский стол"...
  Не все знали, что это такое, а когда узнали, загорелись идеей наесться до отвала так, чтобы и завтра есть не хотелось.
  У входа за кассой восседала тучная дама в форменном костюме. Она всем пробила чеки на стандартные пять рублей. Для студенческого кармана это было многовато, но все решили, что, пока не попробуют каждого блюда из судков и подносов на длинной раздаче, отсюда не уйдут. Галочка притащила Олегу грибной суп, а сама, углядев полные подносы разной вкуснейшей выпечки и пирожных, алчно набросала себе в огромную тарелку разных вкусностей, жалея, что нельзя их забрать с собой. Тут кому-то пришло в голову, что можно незаметно накидать в пакет этих пирожков, и теперь девчонки стали сновать между раздачей и своим столиком, нагружая полные тарелки и перекладывая их содержимое в сумки. Конечно, их беготня привлекла внимание искушенных официанток и те встали поблизости от их столика. Пришлось остановить набеги на подносы и доесть то, что было на столе. Олег посмеивался этой возне. Он понимал, что девочки - вечно голодные студентки - таскают несчастные пирожки, чтобы накормить в поезде таких же вечно голодных ребят. И в самом деле, как только проводница предложила чай, все с удовольствием мигом слопали ресторанные трофеи.
  Но перед самым отходом поезда, когда студенты ещё стояли на перроне, подошла немолодая женщина и попросила позвать Олега. Галочка поспешила за ним внутрь вагона, подвела к женщине и остановилась как вкопанная, услышав, как та сказала:
  -Ольгерт?
  Олег отшатнулся.
  -Кто вы? - разом охрипшим голосом спросил он.
  Женщина ласково отвела с его лба кудрявую рыжевато-каштановую прядь:
  -Здравствуй, Олег, здравствуй, мой мальчик!
  Он поймал её руку, легко пробежал пальцами по платку, надвинутому на самые глаза, коснулся впалой щеки, подбородка. Женщина не вырывалась, она дала возможность ему "увидеть" себя.
  -Вы... вы Маргарита? - срывающимся голосом спросил он, - вы моя мама?
  -Скоро я тебе всё-всё расскажу. Ты подожди, мой Алька аленький. Сейчас поезд тронется, а я ещё не успела сказать тебе...
  -Мама... - непослушные губы дрожали, - мама...
  -Слушай меня внимательно. Я принесла тебе кое-что, - она вложила ему в руку кожаный кошелёк с шариками застёжки, - там внутри медальон. Это для Феденьки. Отдай его отцу. Я знаю, ты можешь.
  -Я никуда не поеду!
  -Ты поедешь, - она погладила его руку, - поедешь. Так надо. Сейчас ещё не время, Алька аленький. Слушай же! Ещё в кошельке лежит обручальное колечко. Феденька надел мне его во время венчания. Кольцо тебе.
  -Мама, о чём ты?! Я ничего не понимаю. Мама, позволь мне остаться, - умолял он.
  Но она сжала крепче его ладонь:
  -Не сейчас. Ты всё узнаешь, со временем. Я обет дала... Ещё не пришёл срок.
  Из вагона высунулась Галочка:
  -Олег, сейчас поезд тронется. Иди скорее!
  Он отмахнулся.
  -Иди, тебе пора, - она взяла его голову в ладони, наклонила к себе и нежно поцеловала в лоб: - всё плохое забираю с собою, всё хорошее отдаю тебе, Алька аленький, мой сыночек маленький.
  Она подтолкнула его к входу в вагон и отступила назад. Олег, бледный, с блестящими огромными глазами, обернулся, но проводница уже заслонила собой дверь, сердито выговаривая:
  -Безобразие! Так же и под поезд угодить можно! - с шумом захлопнула дверь и щёлкнула замком.
  Олег не пошёл в купе. Он остался в тамбуре. Прислонившись лбом к холодному стеклу, силился сдержать слёзы, но никак не получалось. Он плотно-плотно зажмурился, но они жгли глаза и бежали, бежали по щекам.
   Галочка сквозь стеклянную дверь в тамбур видела вздрагивающую спину Олега и не решалась подойти. Кем была та женщина, на которую так поразительно был похож Олег? Какое странное имя она назвала? Почему встреча с ней довела взрослого сильного мужчину до слёз?
   Он для всего курса был загадкой. О нём всего-то знали, что у него есть сын и он разведён. Олег, избегая разговоров о личной жизни, обычно отшучивался или начинал говорить на другую тему, и ребята не приставали к нему. Он был лет на десять старше каждого из них, над ним витал ореол тайны. Олег определил границы, за которые никому не позволял заходить. Мягкий, улыбчивый, общительный и доброжелательный, он становился холодным и даже высокомерным, если кто-то пытался нарушить его личное пространство.
  Галочка вернулась в купе, куда набились чуть ли не все хористы. Они встретили её вопросом:
  -А где Олег? Сейчас чай принесут, будем ваши ресторанные трофеи пробовать.
  -Олег? Скоро придёт. Ему соринка в глаз попала, он ждёт, когда туалет откроют, чтобы глаза промыть.
  Олег появился в купе как раз, когда проводница принесла чай. Как она держала по три подстаканника с полными стаканами кипятка в каждой руке - непостижимо. Галочка усадила Олега рядом. От еды он отказался, в общем веселье не участвовал, мелкими глотками тянул чай и молчал. Его бледность прямо-таки бросалась в глаза, и ребята решили перейти в другое купе, чтобы дать ему возможность отдохнуть.
  Но заснуть после пережитого потрясения Олег не мог. Он вышел в коридор и, вцепившись в оконные поручни, стоял, уставившись незрячими глазами в тёмный провал окна. Галочка выскользнула из купе и встала рядом, поглядывая на его чётко очерченный профиль и крепко сжатые губы.
  -Ольгерт - что это? - не выдержала она.
  Он грустно усмехнулся:
  -Это моё имя, данное при рождении, - и замолчал.
  -Эта женщина...
  -Расскажи, как она выглядела, - попросил он.
  -Она небольшого роста, - Галочка закрыла глаза, вспоминая внешность незнакомки, - её макушка только-только тебе до плеча достаёт. Очень худенькая, уже немолодая, вся в чёрном. Юбка до земли, а платок до бровей. Глаза очень выразительные, тёмные. И, Олег, видно, что она была очень красивой. Она и сейчас красивая, но в молодости, наверное, глаз было не оторвать. Ты на неё очень похож, - вырвалось у Галочки, и она прикусила губу - надо же так проговориться!
  Но Олег не обратил внимания на её оговорку.
  -Значит, вся в чёрном? Как монахиня?
  -Наверное, - неуверенно выговорила Галочка, и оживилась: - точно, я видела картину, только художника не помню, там женщины в таких платках и длинных платьях, а вокруг берёзы. Кто она тебе? - опять не удержалась Галочка.
  -Это моя мама, - просто ответил Олег, стараясь, чтобы голос не дрогнул, и повторил: - моя мама. Мы не виделись больше двадцати пяти лет.
  
  За четыре дня отсутствия Олега Лера придумала, куда уедет из Ленинграда. Для начала в отпуск, но отпуск научного сотрудника музея всего один месяц. А дальше что? Возвращаться сюда, и каждый раз сжимать ноющее сердце в кулаке, когда он рядом? Можно снять комнату в Пушкинских горах у какой-нибудь одинокой старушки, оформиться экскурсоводом в заповеднике и жить спокойно. Правда, зимой экскурсиями не прокормишься, там и для своих-то туристов не хватает. Ничего, как-нибудь выкрутится. Чем больше она об этом думала, тем больше эта идея ей нравилась. Здесь, на Мойке об Офелии и кустике розы позаботятся Энгельгардты, а родителям она будет писать письма. Вот по Кириллу она точно станет скучать...
   Всё наладится, и она, наконец, "увидит небо в алмазах", потому что слышать радостное Олегово "Калечка", с восторгом выдохнутое в телефонную трубку, уже никаких сил не было. Лера ругала себя страшными словами за нелепую и глупую ревность к хорошенькой докторице, но ничего не могла с собой поделать. Итак, она приняла решение.
  Но увидев, в каком разбитом состоянии вернулся из Москвы Олег, Лера засомневалась в правильности принятого решения. На Олега было больно смотреть: глаза лихорадочно блестели, нервный, бледный.
  Вечером Кирилл попросил Леру почитать ему на ночь.
  -Ты уже сам можешь на ночь мне читать, - засмеялась она, - выбирай книгу.
  Выбором мальчика стала "Русалочка" Андерсена.
  -Мы же читали эту сказку, - попробовала было возразить Лера, - она такая грустная...
  -Давай "Русалочку", - не согласился Кирилл.
  И она стала читать, поглядывая на Олега, расположившегося на своём "королевском" ложе. Он закрыл глаза, вслушиваясь в тихое журчание Лериного голоса. Ему стало интересно, понимает ли его сын смысл этой трогательной истории. Любовь и всепрощение - наверное, такое только в сказках бывает. Разве есть справедливость в мире людей, куда так неосторожно стремилась Русалочка? Бедняжка, её любовь - истинная, потому что бескорыстная и безответная, и ей достаточно всего лишь быть рядом со своим принцем. Олег усмехнулся. Самовлюблённый болван - этот принц! Стоило ли ради такого жертвовать собой? Да, нет в мире справедливости, иначе это равнодушное высочество заметило бы воплощение истинной любви рядом с собою и не искало бы воображаемый идеал у чёрта на рогах.
   Тяжелейшее нервное напряжение свернувшейся пружиной давило изнутри, бессонная ночь и бесконечно тянувшийся день совсем разбили его. Но сейчас, под звук Лериного чтения, его немного отпустило, и Олег задремал.
  Лера укрыла уснувшего Кирилла, подошла к Олегу и улыбнулась: и отец, и сын уснули в одной позе - свернувшись калачиком. Лера сходила к себе за одеялом и укрыла Олега, тот завозился, подтягивая край одеяла повыше, но не проснулся.
  Олегу снилось море, тихое и спокойное, оно ласково накатывало волны на песчаный берег. Чайки бродили рядом, они не пугались Олега. Он вспомнил, что, по легенде, чайки - это души погибших моряков и поэтому нельзя причинять им зло. Тут он почувствовал под ногами палубу корабля. Огромного, словно гора. Они были в открытом море, ветер свистел и вздымал серые волны. Но корабль, сияя всеми огнями, шёл по бушующим волнам, бросая вызов людям. Он спустился в лазарет, там стонали раненые - надо было заниматься привычной работой. В следующее мгновение ледяная волна захлестнула его, тяжёлая одежда потянула на дно. Рядом из последних сил барахтался мужчина с бинтами на глазах. Ухватив его за шиворот больничной рубашки, он потянул раненого к болтающейся на волнах лодке. Он плыл, стараясь не смотреть на торчащие повсюду чудовищные "поплавки", - из-за проклятых спасательных жилетов малыши 4-7 лет плавали книзу головой, их ноги болтались над водой. В лодке их заметили и подхватили раненого, но шинель, превратившаяся в многопудовый груз, потянула в глубину. В глазах всё поплыло, стало зыбким, и он успел удивиться тишине и покою, накрывшим его. Успел почувствовать огромную ладонь, бережно подхватившую его. Лёгкие вновь наполнились чудесным свежим морским воздухом, и его вынесло на тёплый песок берега. Слабый, как младенец, он инстинктивно подставлял лицо с ещё закрытыми глазами солнечным лучам, и те согревали его замёрзшее тело, отогревали оледеневшую душу.
  -Эй, ты живой? - детский голос рядом, милый и знакомый.
  -Живой, - улыбнулся он, всё ещё с закрытыми глазами, - не бойся!
  -А я и не боюсь. Только ты открой глаза, тогда я точно узнаю, что живой.
  Он приоткрыл один глаз, потом второй: над ним маячило расплывчатое пятно. Льняные волосы под чем-то оранжевым. Он постарался сфокусировать зрение: ребенок. Девочка с жалостью смотрела на него огромными тёмными глазами. Полуулыбка светилась на её трогательной мордашке.
  -Полежи здесь, я приведу маму, - девочка умчалась, только мелькнуло зелёное пальтишко.
  Белокурая красавица в докторском халате и шапочке улыбнулась ему знакомой улыбкой той самой чудной девочки в зелёном пальтишке:
  -Ну, вот и я, - сказала красавица и потянула его за собой. Он двинулся за нею, оглянувшись на крохотную фигурку в зелёном пальтишке, почти незаметную вдали.
  -Подожди, там девочка... - он хотел остановить красавицу в докторском халате, но она покачала головой:
  -Нет-нет, это всего лишь видение, мечта. Не думай о ней...
  Олег проснулся. Надо же, в какой сон развернулась сказка Андерсена! А он-то хорош! Уснул, даже не раздевшись. Спасибо Лере, что укрыла его одеялом. Олег коснулся часов: шесть, пора вставать. Его глаза отметили солнечный свет, отражённый окнами напротив. Теперь он чётко различал световые пятна и все блестящие поверхности, хотя всё ещё не было чёткости изображения. Но Олег и за это благодарил судьбу и надеялся, что зрение вернётся. Пусть не такое, как было раньше, пусть ему придётся носить очки с толстыми стёклами, - но только бы оно было, чтобы никогда не слышать жалостливое: "Уступите место инвалидику".
  У Кирилла сегодня праздник - торжественный сбор и линейка, потому что наступило 25 мая, а это значит - последний день занятий. Сегодня им выдадут табели и, счастливых, отправят домой. Правда, Кирилла ждут две недели жизни в художественном лагере от школы, и он мечтал туда отправиться. Вчера они договорились, что все пойдут на праздник: и обе бабушки-близняшки, и Лера, и Олег. Потом Лера, отпросившаяся с работы в честь такого события, поведёт мальчика в кино, а после они встретятся в "лягушатнике", чтобы слопать горку разноцветных шариков мороженого. И, конечно, вечером бабушки-близняшки устроят праздничный ужин. Чудесный день у ребёнка, и Олег загнал как можно дальше все свои переживания, затянув ещё туже внутреннюю пружину.
  Прохладный душ привёл его в более терпимое состояние. Лера уже крутилась на кухне, варила манную кашу и заваривала чай.
  -Лера, - Олег достал из кармана кожаный кошелёк, - смотри, что тут у меня.
  -Какой забавный кошелёк, - она с любопытством разглядывала потрёпанное изделие, явно пришедшее из довоенных времён, - такая застёжка - шариками - называется "поцелуйчики". Теперь похожие кошельки только у стареньких бабушек увидишь. Откуда он у тебя?
  -Лера, она нашла меня. Маргарита. Мама, - он порывисто вздохнул, - пришла на вокзал и перед отходом поезда дала это мне...
  -Ты должен был остаться с нею! - теперь Лера поняла, почему так встревожен был всё это время Олег, - где она живёт?
  -Она не захотела, чтобы я остался. Сказала, что ещё рано. Добавила, что обязательно найдёт меня. Там внутри медальон и кольцо. Посмотри.
  Лера открыла кошелёк и высыпала на стол овальный медальон на цепочке и тонкое обручальное кольцо.
  -Расскажи, что там, - попросил Олег.
  -Медальон, крупный и тяжелый, на толстой цепочке. Металл жёлтого цвета. Может, золото? Не знаю. Форма овальная. И... да, он открывается. Сейчас, подожди... Вот. Ой!
  -Что, что там? - заволновался Олег.
  -Тут две фотографии. Марфа Аркадьевна, молодая, с малышом на руках. Я думаю, это она сына Федю держит. А на другой фотографии Маргарита, и тоже с ребёнком, тебя держит совсем маленького. Олег, она такая красавица! Просто чудо, как хороша! Замечательный медальон - теперь у тебя всегда рядом будут и бабушка с твоим отцом, и мама.
  -Нет, это не для меня. Мама велела отдать медальон отцу. Она так и сказала: "Отдай медальон Феденьке".
  -Значит, ты отдашь его Францу, - кивнула Лера, - тут ещё колечко, простое, обручальное, на совсем маленькую руку.
  -Это мамино, - он осторожно погладил тонкий ободок, хотел надеть себе, но дальше второй фаланги мизинца оно не пошло, восхитился: - и в самом деле, на очень тонкие пальчики...
  -И по фотографиям видно, что твоя мама очень хрупкого сложения, - Лера повертела кольцо в пальцах, надела.
  -Почему она отдала мне своё кольцо? - он задумался и вдруг улыбнулся: - вот возьму и женюсь на той, которой оно подойдёт. Буду всем знакомым девушкам примерять его.
  -Кем это ты себя вообразил?! - возмутилась Лера, - сказочным принцем? Хочешь отыскать свою Золушку? Башмачок фабрики "Скороход" предложи... - она сдёрнула кольцо с безымянного пальца и опустила его в кошелёк.
  -Фабрика "Скороход"? Уж лучше тогда испанский сапог.
  Лера фыркнула и пошла созывать всех к столу.
  
  После торжественных речей и праздничной линейки всем захотелось чего-нибудь менее официального. Взрослые проводили Леру с Кириллом к кинотеатру смотреть сказку про Финиста, близнецы отправились домой готовиться к вечернему торжеству, а Олег решил пройтись. Ему так нравилось различать светлое и тёмное, что он счастливо улыбался, подставляя солнцу лицо.
  -Олег, - рядом прозвучал голос Калерии, - давно тебя не видела. Ты всё ещё обижаешься на меня?
  Он остановился. Стоило ей появиться возле него, и сердце его начинало биться учащённо.
  -Обижаюсь? Калечка, я рад тебе!
  -Я не отвлекаю тебя? Может, ты спешишь?
  -Сегодня у Кирилла был праздник, - он гордился сыном, - мы перешли в третий класс. Сейчас они с Лерой в кино. А потом встретимся в мороженице. Хочешь, пойдём, посидим там, - предложил он.
  -Пойдём, - согласилась она, всматриваясь в его лицо, - только там, наверное, народа полно.
  Безусловно, он рад видеть её, решила Калерия, мысленно поздравив себя с этим. Взгляд незрячих глаз чист и ясен. Что за человек! Калерия даже обозлилась: мог бы обидеться, мог бы сказать ей какую-нибудь гадость. Всё ж таки она бросила его! Так нет же, радуется как ребёнок, никакой интриги. Ей вдруг стало скучно, захотелось закрутить чего-нибудь этакого. Так, чтобы затуманился взгляд его прозрачных глаз, чтобы разозлился, наконец.
  Женщины с детьми заняли все столики, кроме одного. Солнце било прямо в него и делало это место похожим на горячую сковородку. Калерия постаралась задвинуть свой стул так, чтобы хоть чуть попасть в тень, а Олег с удовольствием купался в лучах света.
  -Как поживаешь, Олег? - всё же он изменился. Калерия разглядывала бывшего пациента и невольно любовалась им. Его лицо стало строже, возможно, даже значительнее. Видимо, этот год не просто дался ему. Но по-прежнему доброжелательно лучатся его глаза. Блестят на солнце отливающие медью завитки отросших волос. Она с сожалением вздохнула: - всё так же устраиваешь благотворительные концерты? Учишься?
  -Учусь, - он уловил этот её вздох и насторожился. Она сожалеет? Она несчастлива? - у меня всё хорошо. А ты? Как ты живёшь? Почему тяжело вздыхаешь?
  -Я? Прекрасно. И с чего это ты взял, что я тяжело вздыхаю? - выпрямилась она. Но тут же тронула его руку: - чуть-чуть подвираю. У меня, Олег, всё хорошо: работа, квартира, муж, - она именно в такой последовательности определила свои ценности, - но иногда вспоминаю наши с тобой беззаботные дни... Не поверишь, хочется вернуться в то время. А ты? Ты ещё помнишь, как мы жили тогда?
  -Я и не забывал. Моя память всегда со мною. Как можно забыть то лучшее, что у меня было в детстве?
   -Ну вот, ты опять о своих фантазиях, - она досадливо наморщила носик, - сколько тебе говорить, что твоя воображаемая девочка в красном пальтишке давно выросла.
  -В зелёном, - машинально поправил он, - в зелёном пальтишке.
  -Какая разница! Зелёном, красном, синем... Выросла она! Нельзя жить воспоминаниями, надо вперёд смотреть. Это я тебе как психиатр говорю.
  -Теперь ты стала психиатром? - удивился Олег, - ты же невролог...
  -Я всегда была прежде всего психиатром, и диссертацию писала по психиатрии. А неврология... она понадобилась, когда я тобою занималась. И потом в медицине всё связано, неврология и психиатрия - одна без другой не могут.
  -И всё же... Послушай...
  Но Калерия перебила его:
  -Это ты послушай. Далась тебе эта девочка! Да и не помнишь ты её, потому что был тогда всего лишь ребёнком. Ты всё придумал. Что могла сохранить твоя память? Некий образ: дунь - и улетит.
  -Ты думаешь?
  -Тут и думать нечего. Вспомни себя двенадцатилетнего. Всё вспомни: как жил, какая одежда была. Потом прибавь двадцать лет. И теперь скажи, ты изменился? Или по-прежнему для тебя деревянный самолётик в витрине магазина - предел мечтаний?
  -Я и сейчас не отказался бы от хорошей модели самолёта, - усмехнулся он.
  Она помолчала:
  -Вот видишь: тебе уже не нужен дешёвенький самолётик. Теперь тебе хочется иметь хорошую модель. Насколько я знаю, это дорогое удовольствие. Олег, ты хоть понял, что изменился? Запросы стали другими. Думаешь, твоя девочка из детства всё такая же? Бегает в жёлтом пальто и сандаликах?
  -Зелёное пальто и ботиночки, - спокойно поправил он, - не пойму, зачем ты мне всё это говоришь?
  -Да хоть босиком! - отмахнулась она, - носишься с этим своим воспоминанием, как с писаной торбой.
  - Не верится, что это ты говоришь. Не просто воспоминание, - терпеливо попытался уже в который раз объяснить он, - малыш, которого обожали, вдруг в пять лет попадает в мир холодный и равнодушный. А потом тумаки и подзатыльники, ставшие привычными, и толпа вечно голодных, драчливых брошенных детей. Единственный родственник - родной дядька и ему плевать, есть ли ты на свете или сгинул в своём детском доме. А его жена норовит ткнуть побольнее чем попало, да куском попрекает. И вдруг явление: дом, полный счастья и любви. Твой дом, Калерия. Твои родители, их привязанность друг к другу. И главное: бесконечная любовь к своему ребёнку. Несколько дней с ними стали спасением для меня. Я понял, что можно жить по-другому. А беленькая девочка - их дочь - стала мечтой. На всю жизнь мечтой. Она не только спасла меня из заваленного подвала, она вытащила меня в другую жизнь. И всегда была где-то там, в радужном далёко, всегда улыбалась мне оттуда.
  -Фантазёр! Никто тебе не улыбается, всё придумал. Ладно, оставим это. Скажи честно: тебе не хватает нашей совместной жизни, тех двух лет, Олег?
  -Ты хочешь что-то предложить? - он взял её руку в свою и сжал.
  -Хочу. Мы можем встречаться на моей прежней квартире. И всё станет прежним...
  -Нет, - твёрдо ответил он, - для такой роли я не гожусь. Образовывать из наших отношений некую фигуру в виде треугольника я не желаю. Строить жизнь на обмане я не могу.
  -Треугольник! Обман! - фыркнула она, - что ты в этом понимаешь? Муж даёт мне положение и очень неплохое существование. Да, он почти на сорок лет старше... Какой же тут обман? У каждого из нас свои потребности, и он это отлично понимает. И закрывает глаза на мои мелкие шалости.
  -Мелкие шалости? Вот и для меня название нашлось: мелкая шалость, - теперь на его лице не было и намёка на улыбку. Калерии удалось его уколоть достаточно ощутимо. Олег повторил: - мелкая шалость!
  И Калерия разозлилась:
  -А чего ты хотел? Ты предлагал мне выйти за тебя. Вспомни. А на что бы мы жили? Ты всегда был оторванный от жизни романтик. Думал, что сможешь обеспечить мне привычный образ жизни? Каким образом? Петь в подворотнях? Может, ты хотел, чтобы и я, как ручная обезьянка, бродила с тобою по дворам и танцевала на коврике? Потом собирала бы брошенные монетки и мы бы шли в ближайший гастроном за четвертушкой ржаного и бутылкой кефира?
  -Калерия! Ты уже когда-то всё это говорила...
  -Ах, помолчи. Ты думаешь, мне достаточно старенького чёрного пальтишки, чтобы таскать его в хвост и в гриву? Прикрыть тощие конечности, напялить вязанный бабками беретик - и радоваться жизни? Нет, дорогой. Мне этого мало.
  -Достаточно. Я уже понял, Калерия, - он отпустил её руку и теперь сидел выпрямившись, строго глядя перед собой, помолчал, недоумённо спросил: - а на кого это ты намекаешь - беретик, чёрное пальтишко?
  -На кого? На твою гувернантку, конечно, - зло усмехнулась Калерия, - знаешь, где-то было хорошо так написано: "Каждому своё". Вот она и получает своё. Глазки косенькие, ножки кривенькие, очочки допотопные, волосёнки жиденькие - что ей, бедняжке, остаётся? Раствориться в чужом ребёнке. Кстати, знал бы ты, как она упрашивала меня не уходить от тебя. В ногах валялась...
  - Jedem das Seine - каждому своё. Это на воротах Бухенвальда было написано, - он закусил губу, - так значит, гувернантка? Раствориться в чужом ребёнке? Никогда не думал, что ты можешь быть такой жестокой.
  -А при чём тут жестокость?
  -Может, Лера и не красавица, - Калерия презрительно хмыкнула, - да, не красавица. Ну, и что? Ты даже представления не имеешь, какой она человек. Такой чистой, доброй, щедрой души мне никогда не встречалось...
  -Ах-ах-ах! Как трогательно. Кстати, вот и она, твоя немыслимо прекраснодушная мадам. Легка на помине. Всё, поговорили. Теперь уж долго не увидимся, - она поднялась, он вежливо встал следом. Калерия оглянулась на остановившихся в дверях кафе Леру и Кирилла, - прощальный поцелуй, Олег.
  Никого не стесняясь, она обняла и прильнула к его губам. Вокруг возмущённо зашипели мамаши. А Калерия победно оглянулась и, кивнув Лере, вышла из кафе.
  -Папа, сядь, - потянул отца на стул Кирилл, а Лера достала платок и сунула его в руку Олега. Тот догадался и стёр алую помаду с губ.
  -Понравился фильм? - как ни в чем не бывало спросил он.
  -Понравился! - Кирилл стал рассказывать о смешном писаре Яшке, о сварливой тётке, и злом Картаусе, и богатыре Финисте, - папа, там такая песня! Лера говорит, что ты бы спел её. Только она не запомнила мелодию, а я запомнил. Я тебе дома напою. А мы мороженое будем есть?
  Лера спохватилась, что совсем забыла, зачем они здесь. Небольшая очередь у стойки прошла быстро. Но за это время Лера твёрдо решила, что завтра же пойдёт к директору и попросит дополнительный месяц отпуска за свой счёт к тому, что ей положен в июле. Уехать, немедленно уехать в Пушкинские Горы, только бы не видеть и не знать ничего о Калерии и Олеге.
  -Кофе тебе, - она поставила чашку перед Олегом, - мороженое нам с Кириллом. Во что это вы играете?
  -Понимаешь, папа говорит, что я плохо рассказал ему о Картаусе. Говорит, что мало слов знаю. И ему непонятно, какой он, этот Картаус. Вот он и хочет, чтобы я описывал всех, кого вижу.
  -Вот смотри, - Олег коснулся кончиком пальца чашки, провёл по тонкой ручке, по ободку блюдца: - кофейная чашечка - не чайная, а именно кофейная, маленькая, похожа на кувшинчик. Ручка у неё свёрнута колечком, как поросячий хвостик, блюдце совсем плоское, похоже на сковородку. Не очень удобное, потому что с него чашка может легко соскользнуть. Мог бы ты, Кирилл, нарисовать всё это по моему рассказу?
  -Не знаю, наверное, мог бы. Только ты про цвет ничего не сказал...
  -Да, вот об этом я ничего не могу сказать. Но предположить могу. Чашка белая, с золотой каёмкой на ручке и ободке блюдца.
  -Как ты догадался? - восхитился Кирилл.
  -В белых чашках кофе красиво выглядит. Не так, как в цветных, - он усмехнулся, - и потом давным-давно во всех буфетах были именно такие чашки. Теперь попробуй о себе рассказать.
  Кирилл слизнул мороженое с ложечки и задумался:
  -Я высокий - выше всех в классе. У меня коричневые волосы...
  -Может, лучше сказать, каштановые? - улыбнулась Лера.
  -Ладно, каштановые, - согласился мальчик, - как у барана.
  -Вот новости: у моего сына волосы, как у барана? К глазам у тебя претензий нет, надеюсь?
  -Ну, кудрявые же, - с досадой поправил себя Кирилл, - глаза нормальные, на твои похожи. Так Лера говорит. Она вообще говорит, что я - твоя копия. Не хочу про себя... Давай мы Леру обсудим!
  -Кирилл, дамы не любят, когда обсуждают их внешность, - Олег иронизировал, и Леру это немного задело.
  -Почему же? Можете обсуждать сколько угодно. А лучше я сама скажу... - она тряхнула головой, и гладкие волосы блеснули цветом воронова крыла, - для женщины я довольно высокая, и, к сожалению, очень худая. О таких говорят: "за шваброй спрячется"...
  -Лера... - попробовал остановить её Олег, но она упрямо вздёрнула подбородок и при этом подмигнула Кириллу. Тот фыркнул так, что мороженое разлетелось капельками по столу. Лера сунула ему салфетку и продолжила:
  -Так, фигуру мы обсудили. Теперь лицо. Щёки круглые. Странно, да? Сама тощая, а щёки нос задавили. Глазки, как Кирилл сказал, коричневые, косят немного. Но за очками не видно. Ушки. Почему у тебя такие большие ушки? Чтобы лучше слышать. Волосы чёрные, скучные, реденькие. Скоро лысинка появится. Что-то мы забыли... Кирилл, посмотри, что я не назвала.
  -Ноги? - неуверенно ответил мальчик. Он потешался, видя, как от Лериных слов вытягивается лицо отца.
  -Точно, ноги. Спасибо, Кирилл. Ты - настоящий мужчина, сразу заметил самое главное. Да, вот тут мне повезло. Ноги вроде бы как ноги, очень хорошо приспособлены для езды верхом на лошади, как у кавалериста в армии маршала Буденного.
  Кирилл не выдержал и зашёлся смехом. Олег мрачно попросил его:
  -Пожалуйста, возьми мне ещё кофе, - протянул сыну кошелёк. Когда Кирилл ушёл, Олег секунду помолчал, потом нашёл Лерину руку: - извини, глупо вышло. Лера, это глупые комплексы. Ты считаешь себя непривлекательной и стесняешься этого. Но это же глупо! Хочешь, скажу то, что все знают: красота - это не только внешность. В тебе столько доброты, самоотверженности, ласки - это лучше, чем внешняя броскость. Поверь, я знаю, о чём говорю.
  -Олег, ты ошибаешься. Никаких комплексов. И мы с Кириллом всего лишь разыграли тебя. И вообще, это ты прости меня, всё, что я тут наболтала, - всего лишь шутка. Давай больше не будем обсуждать присутствующих. Хорошо?
  
   Директор, умная, многое повидавшая в своей жизни женщина, выслушала сбивчивые Лерины объяснения и подписала её заявление. Теперь осталось лишь собраться и умчаться в новые края за новыми впечатлениями, - так всем говорила Лера, объясняя свой внезапный отъезд. Родители и соседи покивали, соглашаясь с нею, только Асенька с Володей переглянулись, но ничего не сказали. И Олег промолчал, узнав о Лерином отъезде. Июнь для него был экзаменационным месяцем. Сессия захватывала даже часть июля, потом вместе с хором он уезжал в Крым и Одессу до начала августа. Последний месяц лета он собирался вместе с сыном провести на даче у Федосовых-Гордеевых.
  Вечер перед отправкой Кирилла в лагерь прошёл как обычно мило. Бабушки-близнецы наготовили всякого вкусного, Лера уже написала фломастером на Кирилловых вещах его инициалы, сто раз попросила назвать свой адрес, номер домашнего телефона, фамилию, имя и отчество. Мальчишка терпеливо отвечал на все вопросы и уминал за обе щеки куриную котлетку. Его рано уложили спать, потому что вставать тоже придётся очень рано. Утром все вместе проводили мальчика к школе, где уже стоял новенький "икарус" с гостеприимно распахнутой дверью. Гордые своей самостоятельностью новоиспечённые третьеклассники загрузились в машину, учителя в тысячный раз заверили взволнованных родителей, что за их детьми будет достойный присмотр. Автобус выпустил вонючее облако выхлопных газов и тронулся с места. Оставшиеся на площади родители сразу почувствовали себя осиротевшими и грустно побрели по домам.
  Лера договорилась со знакомой экскурсоводкой из Городского бюро и уезжала в Пушкинские Горы на следующий день на автобусе. Дома у неё уже всё необходимое было сложено в сумку, близнецы обещали холить и лелеять розовый кустик и кормить до отвала Офелию. Лера положила свою старую кофту кошке вместо коврика - может, та станет меньше скучать? Олег взялся проводить её к автобусу. Он легко нёс увесистую сумку и "пилил" Леру:
  -Пушкинские Горы! Едешь на пустое место. Разве так делают? Где жить будешь?
  -Не ворчи! - отбивалась Лера, - у меня там музейные знакомые. Приютят.
  -Вот то-то что приютят! Ты же не собачонка, не щеночек. Тебе определённые условия нужны. Нормальная жизнь.
  -Всё там будет: крыша над головой, магазин есть, работа тоже найдётся. Мне некогда будет скучать. Какие ещё условия нужны? Тёплый туалет и ванная комната?
  -И туалет, и ванная комната - это тоже надо.
  -Живут же там люди. Привыкну. Не волнуйся за меня. Мне двадцать пять лет, я уже многое повидавшая женщина.
  -Двадцать пять! Вот это меня и беспокоит, - хмыкнул он, - не влюбись там в какого-нибудь местного директора музея...
  -Вот назло тебе влюблюсь, - хихикнула Лера, - и потом, что это ты мне мораль читаешь? А сам с разными красавицами на юг собираешься! Да и здесь кое-кого безутешной оставляешь.
  -О ком это ты? - не понял Олег. Или притворился, что не понял - Лера не разобралась.
  ГЭБовская экскурсоводка окинула восхищённым взглядом стройную фигуру Олега, попробовала пококетничать с ним, но быстро сообразила, что не так с молодым человеком и отстала от него.
  Проводив Леру, Олег почувствовал себя вдвойне сироткой: сын уехал, Лера уехала - он тяжело вздохнул и побрёл в консерваторию, где добрая приятельница Галочка обязательно расскажет очередную невероятную историю из жизни своего семейства. У Галочки было девять братьев и сестёр, а она - старшая, материнский инстинкт в ней бушевал ко всем однокурсникам, но к Олегу - особенно. Его она опекала, встречала в вестибюле, провожала в класс, и во всех поездках отбивала от поклонниц.
  
   Две недели пронеслись незаметно. Сначала хлопоты по устройству затянули Леру по самую макушку, но вскоре она почувствовала себя типичной жительницей этих мест. Вставала с рассветом и бежала на Сороть умываться. Потом свежее молоко с покупным хлебом - и в заповедник. Ей пока что доверили только Михайловское, но и Тригорское, и монастырь, она была в этом уверена, будут освоены достаточно быстро. Главное, что здесь она разговаривала совершенно свободно, практически не заикаясь. Обедала она, если получалось, на базе в столовой вместе с туристами. Солнечная ясная погода мгновенно стёрла её ленинградскую бледность, подчеркнула янтарный цвет глаз, позолотила кожу. Кто-то из коллег-экскурсоводов окрестил её "маленькой француженкой" после того, как она провела по дому Пушкина несколько французов и те, прощаясь, назвали её "bébé Mireille " - малышка Мирей.
  Когда выпадала возможность позвонить домой, она с радостью названивала родителям. Те сообщали последние новости из жизни Максима Владимировича - юного королевича и всей свиты придворных, неутомимо толкущихся возле наследника престола. Конечно, она вела переговоры и с обитателями Мойки. Вначале там всё было хорошо, но потом она стала улавливать нотки беспокойства в голосе Анны Сергеевны, её сестра не стала таиться. Валентина Сергеевна, понизив голос, сообщила, что Катерина затеяла войну против Олега, но Лере не удалось узнать подробности: связь разъединили. Теперь она ломала голову, строила догадки, в чём ещё перед бывшей женой провинился Олег. Скорее всего Катерина пыталась отыграться за зимнюю историю с Беляковым, когда Олег лишил её наметившегося дохода в две тысячи рублей. И бить старалась по самому больному месту бывшего мужа: по его любви к сыну.
   События стали развиваться со скоростью летящей снежной лавины. Телеграмму от Анны Сергеевны доставили прямо в дом-музей на следующий день после сорвавшегося звонка на Мойку. Вернее, текст телеграммы продиктовали по телефону.
  В недоумении Лера прочла нечто невразумительное: "Забирают Кирилла тчк Олег отчаянии зпт приезжай зпт можешь тчк Анна". Смотрительница музея просмотрела текст и перевела его:
  -"Забирают Кирилла. Олег в отчаянии, приезжай, если можешь. Анна", - всё ясно. Это для тебя важно? Значит, надо ехать. Иди на базу. Там сейчас все на обед соберутся, автобусов много. С кем-нибудь доберёшься до Ленинграда. Деньги-документы при тебе? Вот и хорошо. Иди, давай.
  К одиннадцати вечера её высадили из автобуса на Думской, и она побежала домой. Неслышно проскользнула в квартиру. Из-под двери Олега свет не пробивался. Может, Кирилл уже спит? Мальчик несколько дней назад вернулся из школьного лагеря. Теперь его ждала июльская смена в пионерском лагере.
  Анна Сергеевна перехватила Леру, когда та пробралась на кухню, и затащила к себе.
  -Видишь, как оно плохо-то у нас! - пожаловалась она, - Катерина забрала Кирилла у Олега. Хочет насовсем его забрать, говорит, что Олег - плохой отец. В суд подала на лишение родительских прав. Как тебе это?!
  -У нас уже была районная административная комиссия, - подала голос Валентина Сергеевна, - вызвали туда Олега. Мы тоже пошли, но нас не впустили. Мы в коридоре ждали.
  -Где Олег сейчас? - спросила Лера. Она представила, как ему тяжело - он же души в сыне не чает, - он дома?
  -Дома. Сидит в темноте, не занимается, не читает - просто сидит. И есть не хочет. Одни глаза остались.
  -И что эта комиссия?
  -Глупость полная - эта комиссия, - зло бросила Анна Сергеевна, - Олег ничего не рассказывал, а вот Катька с удовольствием всё в лицах представила. Она упирает на то, что Олег инвалид, слепой. Как он может ухаживать за ребёнком? Никак. За ним самим нужен особый уход. Значит, за его сыном присматривают чужие люди. А ещё она ляпнула, что Олег специально взял к себе сына, чтобы тот обеспечивал уход за ним. Представляешь?! Потом она обвинила Олега в том, что у него беспорядочные связи с женщинами и что это плохо отражается на воспитании ребёнка.
  -У Олега беспорядочные связи? - поразилась Лера, - да у него один свет в окне - Калерия. Какие связи?! И потом, если он и встречается с кем-то, то не при сыне же!
  -Вот Калерию она ему в вину и поставила. Сказала, что у него моральный облик не соответствует образу родителя, потому что он живёт с замужней женщиной и все эти их тайные встречи - настоящий позор.
  -Ой! Кошмар! Гадость. Чем-то таким заскорузлым повеяло...
  -Кошмар, - согласились близнецы, - но это ещё не всё. Она упирает на то, что у неё полная семья - муж законный, для ребёнка это важно, чтобы были мама и папа.
  -С этим никто не станет спорить, - кивнула Лера и закусила губу: - вот она на что намекает...
  -Именно. Она при муже, а Олег - один.
  -И поэтому у него надо отнять ребёнка? Чего она добивается? Чтобы Кирилла ей вернули? А мальчика спрашивали, с кем из родителей ему хочется остаться?
  -Спрашивали. Хитро так спросили: кого ты любишь? А он возьми и скажи: папу, бабушек и Леру. Катька аж позеленела вся, когда это рассказывала. Тогда инспектор и говорит Кириллу, мол, что ж ты маму-то забыл? А тот ему, что не забыл, он маму любит, как и папу, только с папой ему интересней. А Катька взвилась и стала кричать, что ребёнка против неё настраивают. Комиссия до суда, решила оставить мальчика с матерью. Суд назначен на понедельник.
  -Как-то всё очень скоро решилось, - не поверила Лера, - впечатление, что кто-то ускоряет процесс. У нас же обычно дела месяцами рассматривают. Не пойму, зачем это всё Катерине? Она же жила и радовалась, что никаких хлопот из-за Кирилла у неё теперь нет.
  -Вот и мы о чём. С чего бы этой кукушке сын понадобился? Неужели только, чтобы Олегу досадить?
  -И это возможно, - кивнула Лера, - но Олег защищался? Он объяснил, что всё не так, как его бывшая жена представила?
  -Ничего он не объяснил. Ты можешь себе представить Олега, который в присутствии сына начнёт рассказывать о своём романе с Калерией? О своих "беспорядочных связях"? Но, посуди сама, он инвалид? Да, и нуждается в помощи. За ребёнком соседки присматривают? Да. Живёт одиноким холостяком? Да. Итог: с матерью мальчику будет лучше.
  -Меня обсуждаете? - он застыл в дверном проёме. На сером от бессонницы лице Олега выделялись покрасневшие усталые глаза, - мне показалось, или в самом деле Лера приехала?
  -Приехала, - она подошла к нему, взяла за руку, подвела к дивану: - садись.
  -У меня Кирилла отбирают, - пожаловался он, и глаза его заблестели.
  -Ну, это мы ещё посмотрим, - хмуро отозвалась Лера, - суд в понедельник? За неделю мы что-нибудь придумаем. И не из таких подвалов выбирались...
  -Каких подвалов? - не поняла Валентина Сергеевна, - я вот что скажу: это Катька не просто так по Олегу бьёт. Алименты ей нужны, она из-за денег удавится. Ведь если Кирилл живёт с отцом, то это она должна на мальчика деньги давать. И всё мужа своего - народного артиста - судье в нос суёт. Мол, у нас дружная семья, даже бабушка имеется. А у Олега...
  -А у меня никого, кроме вас - самых близких и самых родных, нет, - грустно усмехнулся Олег, - у неё муж хочет отчимом сыну стать, а у меня даже жены нет, чтобы кашку варила сыночку да в школу на собрания ходила.
  -Так возьми и женись! - буркнула Анна Сергеевна.
  -Да кому я такой нужен?! Обуза, ярмо на шею, - отмахнулся он и отвернулся.
  -Болтает, сам не знает что, - проворчала Анна Сергеевна, - да за тебя любая с радостью пойдёт.
  -Не пошла же, и не любая, а та, которая была нужна... - он опустил голову, - любить надо...
  -Это всё сейчас ненужные сантименты, - неожиданно заявила Валентина Сергеевна, - неужели у тебя нет ни одной знакомой женщины, которая мало-мальски тебе симпатична?
  -Мне многие, как ты говоришь, симпатичны. Но жениться...
  -Ты хочешь сына отвоевать или нет?! И нечего жеманиться. У тебя же полно друзей. Подумай, может, кто помог бы?
  Они все сидели, сиротливо понурясь, горестно переживая ситуацию.
  -Нюсенька, вдруг оживилась Валентина Сергеевна, - как это называется, когда женятся не по-настоящему?
  -Фикция? Фальшивка? - тщетно пыталась вспомнить нужное слово Анна Сергеевна.
  -Господи! Да что же это такое?! - возмутилась её сестра, - "склероз" это называется - вот как!
  -Фиктивный, - подала голос Лера. В ней всё бушевало, но она приказала себе держать эмоции в руках: с трудом, но пока получалось. И задумчиво добавила: - это, конечно, безумное решение, может, даже нелепое, но оно нам даст шанс. Можно же договориться об условиях, наверное?
  -Ты это серьёзно? - не поверил Олег, - фиктивный брак? И какая дурочка на такое согласится?
  -А ты хочешь, чтобы Катерина через неделю лишила тебя родительских прав?
  -Меня не за что лишать родительских прав. Я не пьяница и не валяюсь под забором, не сижу в тюрьме пожизненно. Я получаю пенсию и стипендию, учусь. Через три года буду работать в музыкальной школе, может быть, даже в концертах выступать. Я здоров, - тут голос его сорвался и он прошептал: - почти здоров...
  Лера смотрела в его осунувшееся лицо и безумно жалела себя. Ах, Олег, Олег! Тебе даже в голову не пришло, что можно именно её, Леру, попросить о помощи.
  -Ну ладно, - нехотя согласился Олег, - завтра поговорю с Галочкой. Может, она выручит? Только не очень-то верю я в эту затею. Глупая она какая-то, затея эта.
  Сёстры горестно переглянулись, дружно уставились на побледневшую Леру. Она вздохнула:
  -Ну, вот и хорошо. У Ивана Сергеевича, кажется, родственница в ЗАГСе работала? Он, конечно, поможет. Понимаешь, Олег, это твой козырь и он сразу выбьет Катерину из колеи. У Кирилла будет полная семья - не хуже, чем у Катерины с её народным артистом. Она не сможет обвинить тебя, что сын тебе нужен в качестве няньки. Извини, что говорю это. Ну, и всё остальное... Мы ещё поборемся, Олег!
  -Я понял, - он встал и побрёл к двери - плечи опущены, глаза потухшие, повернулся в сторону Леры: - поедешь со мной завтра?
  -Конечно, - тут же откликнулась она, - позвоним твоему профессору и поедем к Галочке. Иди, ложись. И выспись, наконец!
  Он ушёл. Сёстры молчали и смотрели вопросительно на Леру.
  -Что? Что вы так на меня смотрите? - она безумно устала и боялась разрыдаться.
  -Зачем ему какая-то Галочка? - не выдержала Анна Сергеевна, - а ты?
  -Я?! Вы что же, ничего не видите? Ему даже в голову не пришло мне предложить.
  -Так сама бы и сказала...
  -Оставьте меня! Дайте же покоя, наконец! - и зарылась лицом в подушку.
  
  Иван Сергеевич - добрейшая душа - выслушал Олега, возмутился шумно, бурно и тут же сам предложил позвонить своей сестре. Пока он разговаривал с Марией Сергеевной, Олег отправился в класс, где должен был быть урок у Галочки. До начала урока оставалось несколько минут. Галочка обрадовалась, завидев Олега. Он стал ей излагать свою историю, и лицо Галочки вытянулось. Ей не понравилась сложившаяся ситуация. Олега было жаль, и она хлюпнула носом.
  -Так что же ты хочешь от меня? - спросила она, когда Олег закончил рассказ.
  -Мне нужен штамп в паспорте, - прямо ответил он.
  -И ты предлагаешь...
  -Да, я прошу тебя помочь.
  -Олег, ты хотя бы понимаешь, на какой серьёзный шаг я должна решиться?
  -Это ты не понимаешь. Брак всего лишь на бумаге. Он тебя ни к чему не обязывает...
  Галочка молча разглядывала исхудавшее лицо приятеля. Покачала головой:
  -Ты сейчас думаешь только о себе. А обо мне подумал? Фиктивный брак! Что за ерунда?! Представь, мы зарегистрировались. Они же не дураки, потребуют, чтобы мы жили вместе. А как ты себе это представляешь? И потом, Олег, я всегда относилась к тебе, как к брату. Твоя мужская неотразимость меня никогда не привлекала. Ну, почти не привлекала.
  -И прекрасно...
  -Ты дослушай. Представь на секунду моих родителей, когда они узнают про эту авантюру. Новость разлетится мгновенно по деревне, им же нигде появиться нельзя будет. А потом ты не всё обо мне знаешь. Есть человек, которому твоя история совсем не понравится, и мнением этого человека я очень дорожу. Так-то, Олег. Ты уж извини, но помочь я не смогу.
  Олег понурился:
  -Это ты меня извини. Ты права: я эгоист. Только о себе думаю.
  Она сочувственно коснулась его руки:
  -Как же ты теперь?
  -Не знаю, - пожал он плечами, - да и не очень-то я верил в эту затею... Ладно, пойду. Там меня у профессора Лера ждёт.
  -Лера? - удивилась Галочка, и даже хихикнула в кулачок, - она, насколько я знаю, не замужем? У неё есть жених, как у меня?
  -Я не знаю. Мы об этом никогда не говорили.
  -Олег, я что-то совсем тебя не понимаю. Почему ты с нею не поговорил? Вы же друзья.
  -Мне как-то и в голову не пришло, что Лера может помочь в этой ситуации, - растерялся Олег.
  -Вот пойди и спроси! - Галочка вытолкала его из класса, где уже появилась педагог.
  Лера в нетерпении ждала его у двери кабинета Ивана Сергеевича. В руках она держала бумажку с адресом и именем заведующей ЗАГСом.
  -Ну, где же ты? Сестра Ивана Сергеевича специально приедет на час раньше. Олег, твой профессор - просто чудо. Слышал бы ты, как сестра отбивалась от него! Я даже выйти хотела, но профессор велел сидеть смирно. Она назвала его авантюристом, сказала, что он толкает её на должностное преступление. И ещё. Олег, она сказала, что вся эта затея, скорее всего, ничего не принесёт. Для суда штамп в паспорте - не аргумент. Во всяком случае, не такой серьёзный, на который надо рассчитывать. Но профессор её убедил. Она согласилась только потому, что много раз слушала, как ты поёшь. А где Галочка? Ты не встретил её? - забеспокоилась Лера.
  -Встретил, - он нахмурился, - она отказалась. Лера, я страшный эгоист, думал только о себе и совсем не вспомнил, что у неё могут быть свои заморочки и липовый штамп в паспорте в её планы никак не входит.
  -Как же быть? - она взглянула на часики, - у нас времени в обрез...
  -Лера, прости, если я сейчас скажу для тебя обидную гадость. Понимаешь, мне и в голову не приходило... Ты всегда так щедро помогала нам с Кириллом. С моей стороны, просто свинство постоянно пользоваться твоей добротой.
  -Олег, время поджимает. Ты можешь покороче? - поторопила его Лера, - что ты хочешь сказать?
  -Что? - переспросил он и мучительно покраснел, - только не сердись, хорошо? Галочка сказала, чтобы я попросил помощи у тебя. Ты согласна поставить этот клятый штамп в паспорт?
  -Господи, не мог просто сказать: Лера, давай оформим все документы с тобой. Да? Олег, время идёт, а ты тут стоишь, краснеешь, словно бы по-настоящему меня замуж зовёшь. Поехали уже. Конечно, я помогу.
  -Ну, вот. Ты опять выручаешь меня.
  Они поймали такси и едва-едва успели ко времени. Мария Сергеевна, сестра профессора, оказалась очень симпатичной женщиной лет на десять помладше брата. Она пригласила Леру и Олега к себе в кабинет, дала им анкеты и велела их заполнить.
  -То, что я делаю, совершенно незаконно, - сурово отчитала она молодых людей, - но брат умолял помочь вам. Вы, Олег, его самый любимый студент, ваша история тронула и его, и меня. Не думаю, что на суде примут к сведению этот ваш скоропалительный брак. Там опытные люди, и всякого повидали. Но чем чёрт не шутит? Вдруг эта авантюра пойдёт вам на пользу?
  Через сорок минут они вышли из ЗАГСа с нужными штампами в паспортах и со всеми необходимыми свидетельствами.
  -Ну вот, теперь и ты Энгельгардт, - грустно улыбнулся Олег.
  -Да, и я Энгельгардт - "ангел-хранитель", - кивнула Лера.
  -Не заслужил я такого ангела-хранителя.
  Они медленно шли по мосту через Неву. Огромные металлические конструкции, покрытые неимоверным количеством заклёпок, вздымались над водой.
  -Говорят, здесь одна заклёпка из чистого золота, - усмехнулась Лера.
  -Золото, бриллианты... Какая ерунда! Разве это ценности? Будь у меня все богатства мира - всё бы отдал, только бы сына оставили, - в его голосе прозвучала горечь и отчаяние, - ты думаешь, Катерине Кирилл нужен? Нет, конечно, он ей нужен, всё-таки она мать. Но не так, чтобы уж позарез. Это она злится, что тогда с Николаем их афёра не удалась. Вот и отыгрывается на мне. Через Кирилла отыгрывается.
  Лера взяла его под руку:
  -Будем надеяться, Олег. Надеяться на лучшее.
  
  В небольшой комнате со скучными зелёными стенами два не первой молодости канцелярских стола поставили так, чтобы люди, участвующие в процессе, видели противную сторону, но не могли дотянуться, чтобы вцепиться друг другу в физиономию. У стенки за столом помассивнее и стулом с высокой спинкой разместилась судья в строгом костюме и белой блузке. Человек десять зрителей в зале с интересом слушали, как опрашивали свидетелей. У Леры сразу возник вопрос: свидетелей чего? Дама из административной комиссии, чиновница из какой-то службы, связанной с опекунством, завуч по воспитательной работе из школы, где учился Кирилл, даже председателя родительского комитета вытащили из отпуска - все должны были объяснить суду, что это за семья такая - Энгельгардты. И люди, краснея и сбиваясь, пытались рассказать всё, что знали, а так как знали они не очень-то много, судья задавала вопросы. С грехом пополам свидетели отвечали и уходили в зал, вытирая взмокшие лбы платками.
  О мальчике говорили только хорошее: воспитанный, любит читать и рисовать, учится с интересом, с одноклассниками дружит. Лера приободрилась. Но тут пошли разговоры о том, что всё это заслуга матери, у которой мальчик жил всё это время. Суду предоставили справку, что мальчик меньше года живёт с отцом. И настроение Леры тут же упало. Катерина обрушила на бывшего мужа целый ушат грязи и такой мелочной гадости, что у Леры запылали щёки. Она взглянула на Олега - тот сидел с каменным лицом. А Катерина живописно рассказывала, как её бывший муж, вместо того, чтобы встречаться с сыном, напивался по-чёрному и валялся пьяный в коридоре коммуналки. Как он превратил свою комнату в свинарник, куда и заходить-то не хотелось. А уж его разъезды с разными шабашниками на заработки - дело, достойное специального расследования.
  Судья уже не скрывала неодобрительного взгляда в сторону Олега, и Лера с ужасом поняла, что сейчас она спросит у него, подтверждает ли он всё сказанное Катериной. Но вместо этого судья задала вопрос Катерине:
  -Объясните, как так получилось, что вы почти на год доверили ребёнка столь ненадёжному человеку?
  Катерина прикусила язык, помолчала, а потом придумала ответ:
  -Во-первых, я постоянно приходила туда и контролировала ситуацию. А во-вторых, мой бывший муж со слезами умолял, чтобы сын пожил с ним, потому что мальчик может ухаживать за отцом-инвалидом.
  -Ясно. Вы действовали из благих побуждений, желая помочь бывшему мужу, - кивнула судья, - тогда почему вы внезапно изменили свои намерения и требуете не просто сменить место проживания сына, но хотите лишить бывшего мужа родительских прав?
  Тут Катерина оживилась:
  -Это же понятно. Какой матери понравится, если её сына станут вовлекать чуть ли не в оргии? Энгельгардт нисколько не стеснялся Кирилла. Вино, разгульный образ жизни, случайные связи с женщинами - много всякого, о чём в приличном обществе и не скажешь.
  -Да вы уже всё сказали, - усмехнулась судья, - куда уж больше! Прямо собрание "добродетелей".
  Потом выслушали сестёр-близняшек и Ивана Сергеевича. Профессор взволнованно и горячо заявил, что это лучший студент за все годы его преподавания в консерватории. И добавил, что нельзя так безбожно взрывать нервную систему артиста, потому что всё сказанное здесь некоторыми личностями не имеет к действительности никакого отношения и это всего лишь грязные измышления. Лера недоумевала, почему судья не задаёт вопросы Олегу. Лишь однажды она спросила, может, всё-таки мальчику лучше жить с матерью. Олег встал, бледный, как полотно, вцепившись пальцами в край стола, направив взгляд огромных глаз в сторону судьи, глухо проговорил:
  -Пожалуйста, спросите у сына. Я не стану оспаривать его решение.
  -Он ещё слишком мал для таких действий. Но суд примет во внимание желание ребёнка.
  Тут судья обратилась к Катерине с просьбой рассказать, как обычно проходил день в их семье, когда мальчик жил с нею. Катерина улыбнулась:
  -Разве сейчас вспомнишь всё? Обычный день: завтрак, школа, уроки. Пришлось взять репетитора, потому что были проблемы с математикой. Да она здесь, в зале, спросите у неё.
  Судья посчитала возможным опросить учителя-репетитора. У Леры тут же взмокли ладони, она зажала в кулачке носовой платок, вышла к свидетельскому месту. От волнения она стала заикаться больше обычного, тогда она сжала кулак так, что ногти больно впились в ладонь, и заикание почти прошло. Она объяснила, что знает мальчика около двух лет, рассказала, какой это талантливый и умный ребёнок.
  -Не было у него никаких проблем с математикой. У него вообще проблем не было с учёбой. Мы делали вместе уроки, читали книжки, обсуждали их, ходили гулять. Это очень талантливый ребёнок с богатым воображением. Он из тех умных детей, с которыми можно и нужно говорить обо всём...
  -Постойте, - прервала её судья, она перелистала несколько страниц дела, - вы - соседка ответчика?
  -Да, - подтвердила Лера, - до того, как мальчик переехал на Мойку, я ходила на квартиру Екатерины и её нового мужа, чтобы заниматься с Кириллом. Потом мальчика перевели в новую школу, связанную с изучением истории и культуры. Это близко от нас - от Мойки - так было удобнее. Олег всё свободное время всегда отдавал сыну. Он с ним занимался музыкой - у мальчика это наследственное: способности к музыке. Ещё у него великолепная память, и Олег учил его немецкому и французскому. Кирилл всё схватывает на лету.
  -Прямо образцово-показательный ребёнок, - усмехнулась судья, - и когда же он всё успевал: и музыка, и школа, и иностранные языки, и погулять?
  -Это очень просто. Утром Олег будил его, пока наши мужчины приводили себя в порядок, завтрак готовили Анна Сергеевна либо Валентина Сергеевна. Кирилл зовёт их бабушками, у них взаимная любовь. Олег убегал в консерваторию, а мы с Кириллом шли в школу. После уроков - там всегда были ещё разные очень интересные занятия-факультативы даже для таких малышей. Так вот после уроков его встречал кто-либо из бабушек, они немного гуляли, потом кормили мальчика и он делал уроки. Музыка, немецкий, французский - это через день с Олегом. А вечером мы выходили погулять, читали на ночь. Воскресенье принадлежало всегда только им двоим: Олегу и его сыну. Как видите, ничего особенного.
  -Да уж, ничего особенного, - проворчала судья, - ну что ж, тут всё понятно.
  И она попросила привести Кирилла. Он вошёл, высокий для своих девяти лет, худенький, с тщательно приглаженными волосами, поразительно похожий на мать. Разве что кудрявые рыжеватые волосы и серо-голубые глаза в длинных ресницах напоминали об отце. Тут всё пошло наперекосяк. Завидев отца, он бросился к нему. Олег беспомощно улыбнулся, обнял сына и шёпотом стал ему что-то говорить. Кирилл отрицательно мотал головой, не желая отпускать отца.
  -Позвольте мне, - подала голос Катерина. Судья кивнула. Катерина подошла, попыталась взять сына за руку и оттащить от Олега, но мальчик вырвал руку и ещё крепче вцепился в отца.
  -Кирилл, прекрати сейчас же! Что ты тут устроил представление! - в голосе Катерины послышалось раздражение, - можно подумать, ты его не видел целый год.
  Сердце Леры разрывалось от жалости и к Кириллу, и к его отцу. Смотреть на них было тяжело, она привстала и тихонько позвала:
  -Кирюша!
  Он услыхал её:
  -Папа, там Лера! - радостно сообщил он отцу, обернулся, нашёл глазами Леру и бросился к ней в объятия, - Лера, я не хочу к маме! Забери меня!
  Она обняла мальчика, гладила его по мягким волосам:
  -Мой хороший, мой храбрый, мой славный мальчик! Успокойся, милый. Сейчас судья у тебя что-то спросит, ты отвечай, не бойся. Мы с папой тебя очень любим, - она расцеловала его, пригладила взлохмаченные кудряшки и подвела ближе к судье. Та, подперев голову рукой, терпеливо наблюдала за этой семейной сценой.
  -Тебя Кириллом зовут? - начала судья, - в каком классе ты учишься?
  Кирилл оглянулся на Леру, та с улыбкой кивнула ему. Мальчик успокоился и стал отвечать. Он много чего рассказал, как учится, как занимается с папой, как Лера читает сказки ему на ночь, какие вкусные пирожки пекут его бабушки, какие длинные усы у кошки Офелии и как она любит, когда ей чешут за ушком. Судья слушала, кивала. А потом как бы невзначай спросила:
  -А с мамой ты любишь гулять?
  Кирилл удивлённо уставился на неё:
  -Маме некогда, она же работает. Я ходил к маме в театр. Там можно сидеть на такой длинной-длинной скамеечке и смотреть спектакль. Только одна тётенька прогнала меня, сказала, чтобы я шёл к маме за кулисы. Мама рассердилась и назвала её стервой. Только я не знаю, что это значит. В театре интересно, но я хочу домой, на Мойку. Там папа, Лера и бабушки. Можно мне вернуться к папе? - он подошёл к Олегу и прижался к нему.
  Лера подошла к ним, взяла Кирилла за руку:
  -Пойдём подождём в коридоре. Хорошо? - она взглядом попросила разрешения у судьи вывести ребёнка из зала. Та кивнула, но, заглянула в бумаги и брови её поднялись: - подождите, свидетель. Так вы тоже Энгельгардт? Кем вы приходитесь ответчику? Супруга? И совсем недавно. Ясно.
  В коридоре они сели на облезлые стулья, Лера обняла Кирилла, и они стали ждать решения. Вскоре объявили перерыв, все Энгельгардты собрались возле Кирилла. К ним присоединился Иван Сергеевич, он твёрдо решил не уходить, пока не услышит решения судьи. Катерина сунулась было к ним, но встретила холодное молчание и отошла к чиновнице из администрации.
  Через час заседание суда закончилось. Ни о каком лишении Олега родительских прав даже речи не зашло. Судья определила "место постоянного пребывания ребёнка, руководствуясь его интересами и целесообразностью" у отца. Но с условием, что мать может забирать сына к себе, чтобы проводить совместные выходные дни два раза в месяц.
  Олег выслушал решение судьи. Какое-то мгновение до него доходило сказанное. Потом он опустился на стул и закрыл лицо ладонями. Минуту просидел так, вскочил с такой счастливой улыбкой и сияющими глазами, что Иван Сергеевич засмеялся, радуясь за него.
  Они все вместе вернулись на Мойку. Близнецы занялись приготовлением праздничных блюд. Олег с Кириллом в обнимку устроились на диване, в блаженном ожидании вкусного ужина. А Лера у себя забралась в кресло с ногами, смотрела на умывающуюся у неё на коленях Офелию и размышляла. Их с Олегом брачное свидетельство не произвело на судью никакого действия. Значит, напрасно они затеяли эту историю с браком. Она ещё раз вспомнила ход процесса. И как это им могло прийти в голову, что у Олега могут отобрать ребёнка?! Глупость какая!
  Франц присел рядом на стул.
  -Ну что, вы довольны своим сыном? - покосилась на него Лера.
  -Кажется, вы сердитесь, маленькая фрейлейн? - он отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
  -Конечно, сержусь. На себя, прежде всего. Нагородили нелепостей! Разве можно было бы отобрать сына у Олега? Что за несуразица?! Хоть чуть бы логику подключили... Носились как угорелые кошки. А всего-то надо было пошевелить мозгами. И этот наш дурацкий никому не нужный брак... Честное слово, мне стыдно.
  -Вы очень строги к себе, - он ласково накрыл её руку своей.
  -Ладно. Дело сделано. Через пару месяцев разведёмся. Нельзя же держать Олега "в плену". Он должен быть свободен.
  -Ну, это ещё надо у него спросить, может, он не захочет бежать из "плена"?
  -Не надо так шутить, - Лера мрачно глянула на Франца, - вы лучше поговорите с ним. Он привёз из Москвы кое-что для вас.
  -Я знаю, - он отвернулся к окну, - знаю. Иногда мне кажется, что я пытаюсь вырваться к свету, к воздуху, рвусь сквозь бесконечные слои воды. Вроде бы вот она радость, ничто не давит, простор и солнце. Но потом опять медленное погружение в темноту, на дно... Чья-то ласковая рука подхватывает меня и поднимает, несёт вверх, к жизни...
  Он молчал какое-то время, потом опустил голову на сложенные в замок руки:
  -Маму я помнил очень смутно, но отец много и хорошо о ней рассказывал. Он был старше мамы, опытнее и взрослее, но она каким-то поразительным чутьём угадала, как ему не хватало с детства родительского тепла. Энгельгардты - обрусевшие немцы, но присущие нации черты превалировали в семье. Порядок, порядок и ещё раз порядок. Отец говорил, что буквально из кожи лез, чтобы привлечь к себе внимание матери и отца: посуду бил, фрукты из буфета таскал. И счастлив был, когда маменька или отец строго выговаривали ему за шалости. Они никогда не наказывали его физически - только лишали прогулки или сладкого. Но сам факт строгого общения родителей с ним уже приводил его в восторг. Потом он вырос, получил прекрасное образование. Пришло время определиться с семейным положением. Тут-то он и заметил изящную, как статуэтка, юную графиню Шувалову. Отец был по-своему привлекателен: высокий, с ранней сединой в рыжеватых волосах, с очень славной мягкой улыбкой. Я-то больше помню его в твидовом пиджаке и джемпере, он был похож на строгого учителя. Но, судя по фотографиям, в те годы они с мамой были красивой парой. Она понимала его, знала, что внутри всегда владеющего собой невозмутимого мужчины прячется трогательный разобиженный мальчик. Она умела терпеливо и ласково утешить. Семнадцатилетняя девочка находила нужные слова, чтобы поддержать своего взрослого мужа. Отец всегда помнил Марфу Аркадьевну. Он поставил её портрет на письменный стол в своём кабинете - это уже когда мы жили в Берлине. Портрет маленький - любительская акварель. Он пил чай - никогда не пил кофе, только чай. Говорил, что это так по-русски. Так вот чай приносили ему в кабинет, он смотрел на мамин портрет, рассказывал ей о моих успехах, о своих делах, советовался с нею. А однажды сказал мне, что чувствует запах её волос - солнечный, лёгкий...
  -Но он женился на другой женщине...
  -Женился, - пожал плечами Франц, - с чисто немецкой практичностью женился. Он рассудил, что в доме кто-то должен заниматься хозяйством, следить за одеждой, проверять счета от кухарки, вовремя проводить уборку, короче, дешевле жениться, чем нанимать экономку. Так вот, в тридцатых годах отец на короткое время приехал в СССР. Тогда нужны были иностранные специалисты. Я успел даже год отучиться в обычной школе в Ленинграде.
  -Почему вы не повидались с Марфой Аркадьевной в те годы?
  -Почему не повидались? Хороший вопрос. Ответ парадоксальный: отец запретил. Он твердил: "Ты - немец. Помни об этом!" Но, мне кажется, он не хотел укреплять наши отношения с мамой просто из ревности. Да-да, элементарная ревность. Он знал обаяние Марфы Аркадьевны, её умение расположить к себе, её бесконечную любовь к потерянному сыну. Отец предполагал, что она "перетянет" меня на свою сторону, и я не захочу возвращаться в Германию. Так и могло случиться. Я бы точно остался из-за Марго. А против двоих: Марфы Аркадьевны и Марго - отец бы не выстоял. С Марго мы встретились случайно. Но вы знаете эту историю, маленькая фрейлейн. Не стану повторяться. К сожалению, пришлось срочно уехать. Уезжать, даже не попрощавшись с нею, было тяжело. Я тогда не знал, что это не последний мой внезапный отъезд, не знал, что мне ещё предстоит нечто подобное через десяток лет...
  Немецкие войска вошли в захолустную Лугу летом сорок первого года. Наш лазарет разместили в бывшей больнице. Всю грязную работу: отмывание сортиров, стирка и дезинфекция завшивленного белья и бинтов, мытьё полов и многое другое - всё это делали женщины из местных. Их и женщинами-то назвать трудно было - так, существа без возраста, всегда голодные и оборванные. Но тут ничего удивительного. Это был их способ защиты от пристального мужского глаза. Правда, не всегда он помогал им, этот способ. Но мы, офицеры, не очень-то обращали на этих несчастных внимание, для нас они были тенями.
  В хирургии должна быть особая чистота, там убирали особенно тщательно. Видел, как одна несчастная ползала на коленях, чтобы оттереть пол. Она это делала с особым тщанием, но, видимо, безумно устала, каштановые пряди выбились из-под платка, на лице то ли улыбка, то ли злой оскал - не поймёшь. Она встала с колен, тяжело распрямилась и рухнула на стоящий рядом стул, несколько раз тяжело вздохнула, желая продышаться. Я неосторожно задел шкафчик с инструментами, там звякнуло. Женщина вздрогнула, тут же сползла со стула. На её лице проявилась защитная приветливая улыбка, но в блеснувших светлых глазах стояло одно: " Скоты, тупые мерзавцы..." Она понимала немецкий, впрочем, как и многие в СССР, этот язык тогда учили в школах. Они же хотели дружить с нами, а не воевать.
  Как-то мы с коллегами стояли у входа в операционный блок, что-то вспоминали, смеялись. Заполошный санитар почти бегом влетел на этаж, на ходу вопя:
  -Господин доктор, господин Энгельгардт! - и чуть не растянулся во весь рост из-за той старухи-уборщицы. Она несла ведро с водой, но, видимо, испугалась крика санитара, и ведро покатилось, расплёскивая грязную воду на вымытый пол. Санитар поскользнулся, выругался, пинком отбросил в сторону женщину, и та покатилась прямо в лужу. Наверное, он бы ещё поддал ей сапогом, но я окрикнул его, и он оставил уборщицу в покое.
  Потом я ещё несколько раз видел её. Всегда с опущенной головой, лицо почти полностью скрыто под чёрным платком, хрупкая до невесомости. Я знал, что у местного населения конфисковывали продукты, скот. Знал, что люди голодали, что местные шли на биржу труда, чтобы заработать хоть немного оккупационных марок, и иногда им выдавали паёк. Наши офицеры подбирали на бирже себе хорошеньких чистеньких девушек для работы горничными, квартировали в лучших домах в заречной части города, там всё хорошо охранялось. Говорили, что для местных была больница, но я там не бывал. Мне хватало работы в нашем лазарете.
  Проходил как-то мимо той старухи-уборщицы, она отмывала стену у входа в мой блок и мешала войти. Положил руки ей на плечи, сдвинул в сторону. Она вздрогнула всем своим хрупким телом, задрожала, голову вскинула, но тут же опять глаза ресницами прикрыла - только блеснули из-под низко надвинутого платка. Руки красные, сморщенные от воды, к груди прижала. Мне стало жаль её. Взял грелку и велел горячей водой наполнить. Подумал, что пусть хоть чуть руки отогреет. Вообще-то это была не её работа, но меня отчего-то тронули её узкие, гибкие ладошки и жест, которым она прижала их к себе. На столе стояла тарелка с надкусанным бутербродом и я, покраснев до ушей, попросил выбросить остатки еды в отходы и вымыть тарелку. Она бросила голодный взгляд на хлеб с маргарином, взяла тарелку. Если бы кто-то из санитаров увидел, как она прячет этот бутерброд или ест его, её ждало бы суровое наказание. Я вышел в коридор, оставил её одну на пару минут, когда вернулся тарелка была вымыта, грелка наполнена горячей водой, и она грела об неё руки. Бросила на меня быстрый взгляд, и вновь голова книзу - лишь глаза сверкнули - огромные, светлые, такие, как на иконах рисуют, полные горести и сострадания. Я даже замер. Сострадание? Ко мне? И от кого же? От этой бывшей женщины? Какое-то тягостное чувство, и определить-то его было нельзя, просочилось в душу, - Франц судорожно вздохнул.
  Лерина рука потянулась к его склонённой голове, но он тряхнул вьющимися волосами, не разрешая себя утешать.
  -Она подошла ко мне, всё так же глядя в пол и судорожно подбирая слова, явно страшась подумать, что может услышать в ответ, попросила уделить пять минут. Это был смелый поступок - добиваться беседы с немецким офицером. Оказалось, что её племянница ещё летом попала под бомбёжку. Осколки повредили ей ногу, они пытались лечить и вроде рана затянулась. Девушка даже устроилась работать в Городскую управу, но, видимо, от постоянного недоедания рана опять воспалилась, гноилась. Несчастную знобило, она не могла ходить на службу из-за сильных болей. Короче, я понял, что дело плохо. Я подумал, что сейчас у меня попросят лекарство для больной. Ошибся. Эта старая женщина вдруг перешла с немецкого на русский:
  -Прошу вас, господин Энгельгардт, помогите. Мы живём недалеко, я провожу.
  Идти неизвестно куда? Город, конечно, охраняли патрули, но партизаны тоже не дремали и постоянно давали о себе знать. Она догадалась о моих мыслях.
  -Мы с племянницей живём вдвоём, больше нам не к кому обратиться. Неужели вы боитесь, господин Энгельгардт? - вкрадчиво спросила она, выделив интонацией "господина Энгельгардта" так, что я вдруг устыдился. Устыдился и поймал себя на мысли, что вот стоим мы сейчас в коридоре лазарета и беседуем мирно, на равных, словно бы двое хороших знакомых, а совсем не офицер оккупационной армии и жалкая старуха-уборщица. Я не стал делать вид, будто не понял её слов. Я согласился.
  Мы шли по разбитому городу, редкие фонари едва освещали небольшое пространство вокруг себя. Нам встречались местные жители, мужчины уже привычно снимали шапки при приближении к немецкому офицеру. Это было требованием комендатуры с августа месяца, таким образом становилось ясно, не переодетый ли перед тобою военный. Конечно, спустя почти два месяца это требование уже было ненужным, но люди предъявляли на всякий случай свои обросшие, давно не стриженные головы. Моя спутница молчала. В сумерках нельзя было разглядеть её, только всё тот же чёрный платок да светлый овал лица. Я уже сто раз обругал себя за безрассудство, но гордость, проклятая гордость Энгельгардтов не давала развернуться и сбежать. К тому же там была больная женщина...
  Она привела меня к пострадавшему от обстрела домику - половина его превратилась в развалины. Через холодные сени мы прошли в единственную комнату, которая служила и кухней, и гостиной, и спальней. Чисто, бедно, холодно и явно очень голодно. Больная находилась за занавеской. Старуха отдёрнула её:
  -Вот, - и отошла в сторону.
  Керосиновая лампа еле-еле подсвечивала женщину, закутанную во всё тёплое, что можно было найти в этом разбитом доме.
  Я осмотрел рану. Это была нехорошая рана, она требовала немедленного хирургического вмешательства. Не стану пугать вас, маленькая фрейлейн, медицинскими подробностями. Скажу только, что провозился около часа, вычищая нагноения. Всё это время старуха светила мне лампой, раненой женщине я сделал местную анестезию, но ей, конечно, было очень больно. Она терпела, только время от времени кряхтела и всхлипывала.
  Уже отмывая руки, я взглянул на стоящую рядом с кувшином старуху. Она не была старухой! Роскошные каштановые волосы она скрутила в низкий пучок на затылке, сосредоточенное тонкое лицо, светлый взгляд серо-голубых глаз - таких знакомых мне глаз. Она протянула ко мне руку, и я узнал эту руку - узкую, гибкую, нежную - и сам не заметил, как поцеловал её усталые тонкие пальцы и рухнул на колени.
  -Феденька, - прошептала она мне в макушку, - мой мальчик...
  И я заплакал. Я - взрослый мужчина, армейский офицер в немалом звании - обливался слезами, как маленький ребёнок. Стоял этаким блудным сыном и рыдал в мамины колени. Мне тогда стало невыносимо жаль всех-всех. Я плакал о своём бедном отце, который всю жизнь обожал одну женщину, но упорно твердил мне: "Франц, помни, ты - немец!", а когда умирал, шепнул мне на ухо дрожащими губами: "Феденька". Я плакал о том, что не было рядом со мною маминой нежной заботы, когда я в двенадцать лет страшно расшиб коленку, играя в теннис, а врач, обрабатывая рану, сурово брякнул: "Стыдно, юноша, слёзы не украшают мужчину!". Я плакал о том, что не было мамы рядом, когда после аппендэктомии отходил наркоз и я корчился от боли. Я плакал о том, что меня не было рядом с нею, когда она болела, когда была здорова, когда печалилась или смеялась. Я плакал о том, что бросил здесь дорогую мою Маргариту, сбежал, даже не попрощавшись. Я плакал о том, что на мне ненавистная форма и мы пришли в эту страну, где ничего, кроме ненависти, не встречали, даже от детей-несмышлёнышей. Я плакал о том, что не состоялась наша жизнь. А ведь она могла быть так прекрасна!
  Потом мы сидели за столом и молчали. Мама держала мои холодные руки, грела их своими, а моё сердце сжималось от вида её потрескавшейся, в цыпках кожи. У них был морковный чай и кусочек глинистого хлеба, который надо было совать в кружку с кипятком и размачивать, иначе не разгрызть. Я пилил себя за то, что не захватил ничего съестного. Ведь знал же, куда иду! Мама грела пальцы о жестяную кружку с кипятком и рассказывала, как они тут жили.
  Так я узнал, что за два или три дня до 22 июня она приехала, как каждое лето приезжала, в свою бывшую усадьбу, жила в семье кого-то из деревенских. Война началась, она собралась сразу вернуться в Ленинград, но простудилась и свалилась с воспалением лёгких. Риточка - та самая, что сейчас лежала за занавеской, - ухаживала за нею. О возвращении в город не могло быть и речи. В небе всё время гудели самолёты, бомбёжки, обстрелы. Часть дома разнесло снарядом, жить здесь уже было нельзя. К тому же вся деревня снялась с места и подалась, как они говорили, в лес. Мама и Риточка решили податься в Лугу, там по улицам толпами тянулись беженцы с узлами и мешками, ночевать никто не пустил - всё забито людьми. Они еле дотащились до полуразбитого кривого домишки. Удивительно, но там никого не было. Может, от того, что от всего дома осталась одна комнатёнка с огромной дырой от снаряда. Потом они заделали дыру, собирали с Ритточкой конский навоз на улицах, ломали руками солому, примешивали глину - делали кирпичики из кизяков. Этим заложили дыру, обмазали снаружи глиной - всё быстро высохло, дожди пошли позже. Мама гордо показала мне уродливую кривую заплату на стене. А у меня холод бежал по позвоночнику. Мне было страшно!
  Риточка устроилась в Городскую управу, она перед войной в школе немецкий язык преподавала. Ей велели переводить документы, накладные и прочую бузу. Но тут новая беда случилась. Ещё в начале августа, когда они с мамой прятались от обстрелов на огороде, осколок зацепил Риточкину ногу. И рана-то вроде небольшая, но глубокая, болезненная. Они, конечно, промыли ногу, забинтовали, думали, что обошлось. Оказалось, не обошлось. Затянувшаяся уже, она вдруг опять открылась, кожа вокруг покраснела, что-то сочилось из неё, и очень болело. Теперь Риточка брела на службу, как старуха, опираясь на палку. Нога горела, рану дёргало, а тело било ознобом. И мама решилась подойти ко мне. Она сказала, что чуть сознание не потеряла, когда санитар проорал моё имя. До этого она исподтишка всё присматривалась, присматривалась - и вдруг дурак-санитар со своим воплем. Она смеялась, и слёзы катились по её щекам.
  Помню, я попросил у неё прощение за то, что в тридцатых годах был таким послушным сыном и не нарушил запрет отца искать мать.
  -Отец даже не знал, о наших встречах с Марго, - улыбнулся я, - помнишь, маленькую девочку, с которой мы играли в усадьбе? У неё ещё братик младший был... Мы с нею случайно в Ленинграде встретились.
  -Вадик. Мальчика звали Вадиком. Мы проводили его в армию в июне. Конечно, помню.
  -А Марго? - заволновался я, - это очень важно для меня. Где она может быть? Я смогу её найти?
  Мама смотрела на меня своими огромными светлыми глазами с неописуемым выражением. Я похолодел.
  -Нет, только не говори мне, что она погибла...
  -Нет, нет. Она не погибла!
  -Слава Богу! Где же её искать?
  -Феденька, её не надо искать, - мама беспомощно прижала руки к груди, - Феденька, ты не узнал её. Она там, за занавеской. Это её ты лечил только что.
  Так я нашёл сразу двух самых дорогих мне женщин.
  -Вы улыбаетесь, маленькая фрейлейн? Вам это кажется сентиментально-мелодраматичным? Как в индийском кино?
  -Ничуть, - помотала головой Лера, - в жизни всякое бывает. Вам ли этого не знать?
  -Вот именно: всякое бывает. Весь сорок второй год мы прожили в Луге. Я был настолько счастлив, что, видимо, это отражалось на операциях, которые я делал. Ни одного осложнения за всё это время! И меня повысили в звании и перевели в Одессу. Мама категорически отказалась ехать с нами. Объяснила, что, если фокус с женой - липовой немкой, ещё может пройти, то русская с такой же фамилией, как у немца-офицера, вызовет много вопросов. Здесь-то, в этих краях, Энгельгардтами никого не удивишь, полдеревни носили эту фамилию, но вдали от этих мест - другое дело. Там может возникнуть ненужное пристальное внимание, и повлечёт оно за собою массу проблем. Да, забыл сказать. Мы же к тому времени с Маргошей поженились. У нас даже было два свидетельства: одно - это то, что вы, маленькая фрейлейн, видели, - настоящее. А другое - придуманное. Там уже Марго числилась девицей Маргаритой фон Лужских, из прибалтийских немцев. Любое въедливое немецкое ведомство по проверке документов запороло бы эту липовую бумажку. Но нам везло, никто ничего не требовал.
  Мы уехали. Прощались, зная, что вряд ли увидимся. Переписываться мы не смогли бы, потому что почту проверяли, просматривали. Мы расставались навсегда. Как это было тяжело, не стану говорить. Тринадцать месяцев в Одессе, затем новый перевод - в Кёнигсберг. Фронт подходил ближе, работы было очень много. Но мы были счастливы, мы жили в радостном ожидании начала января. Меня в очередной раз перевели, теперь уже в Готенхафен и повысили в звании. Теперь я был обер-фельдарцтем - что-то вроде подполковника и отвечал за хирургический блок на "Вильгельме Густлоффе". 7 января сорок пятого года родился Ольгерт - Олег. А 30 января кончилось то, что называлось жизнью, и началось... Сами знаете, что именно началось... - и он улыбнулся блаженной, кроткой улыбкой.
  -Вы спросите, зачем такой долгий рассказ? К чему он? - Франц откинулся на спинку стула, взглянул в окно на серовато-синее небо, где всё ещё никак не могли высветиться звезды, - всё к тому, маленькая фрейлейн, что жизнь так коротка, так скоротечна. И каждое мгновение настоящего уже стало прошлым. Ваше отношение к Олегу... Зачем его скрывать?
  -А вы хотели бы, чтобы я пошла к нему и сказала: "Олег, ты что, ничего не понимаешь?" И ещё много всякой всячины?
  -А почему бы и нет? - изумился Франц, - если вы любите моего сына...
  -Да вы с ума сошли! Чтобы я пошла и сказала такое!
  -Ничего-то вы не поняли из всего, что я вам рассказал, - он, кажется, рассердился, - мужчины бывают поразительно глухи и невосприимчивы, они сами не отдают отчёта своим чувствам.
  -Франц, ваш сын всю жизнь несёт в себе воображаемый образ далёкой детской мечты. Эта мечта воплотилась во вполне осязаемую женщину...
  -Вы же знаете, что она лжёт ему, - перебил Франц.
  -Лжёт, - согласилась Лера, - и вы хотите, чтобы я своими руками разрушила придуманный им воздушный замок? Ну, скажу я ему, что твоя Калерия всегда врала и лишь использовала тебя как подопытного кролика. Дальше что? Он забудет о ней? Хорошо, забудет. А я? Мне-то он никогда не простит, что я так долго и упорно скрывала от него правду. Это вы можете понять?
  -Могу, - угрюмо кивнул Франц, - я могу понять. Но вы не понимаете: ваше время уходит.
  -У всех время уходит... - отмахнулась Лера и вдруг замерла: - наше время уходит... Вы так это сказали... Почему вы так сказали? Вы на что-то намекаете? Вы что-то знаете?
   Но Франц ответил ей улыбкой, правда, довольно холодной, и покачал головой.
  
  
  Кирилл уехал в пионерский лагерь, провожали его Лера и Олег. Накануне она помогла мальчику собрать рюкзачок, они уложили выглаженное бельё, мыло, зубную щётку и пасту, тёплый свитер. Бабушки-близняшки напекли обязательных пирожков, двадцать раз обняли Кирилла, тайком перекрестили и махали вслед из окна, пока он не скрылся за углом. На месте сбора суетились родители, разыскивая автобус с приклеенной к стеклу бумажкой с номером отряда, приставали к воспитателям с разными просьбами и напоминаниями. Кирилл хмуро разглядывал этот муравейник:
  -Я не хочу туда,- вдруг заявил он и поставил на землю рюкзак.
  Лера сжала руку Олега, тот приобнял сына за плечи:
  -Почему? Что тебе не нравится?
  -Папа, здесь все бегают, орут...
  -Это же родители, они волнуются, - терпеливо объяснил он.
  -Ты не бегаешь, и Лера тоже, - буркнул Кирилл, ковыряя носком сандалии трещину в асфальте.
  -Я очень волнуюсь, - призналась Лера, - и если б можно, поехала с тобой.
  -Не хочу туда, - упрямо повторил мальчик, - хочу остаться с Лерой.
  -Кирилл, - Олег погладил сына по голове, - пожалуйста, не капризничай. Что тебе делать в городе? Пыльно, душно, все одноклассники разъехались по лагерям и дачам. А там воздух, озеро, с ребятами подружишься. И потом это же всего четыре недели - пустяк. Бабушкам тоже от хлопот надо отдохнуть. Лера в Пушкинские Горы вернётся - у неё работа, у меня маленькие гастроли с нашим хором. В августе все съедемся и поедем на дачу к Лериным родителям. А сейчас, пожалуйста, будь умницей! Представляешь, каково нам знать, что тебе там, в лагере, всё не по душе?
  Лера просто прижала к себе Кирилла и держала так, пока не велели садиться в автобус. Понурившись, он занял место у окна и, закусив губу, смотрел на них сквозь стекло: маленький, нахохлившийся воробей. Автобусы медленно выруливали на дорогу, впереди ехала милицейская машина с мигалкой, и время от времени из динамиков раздавалось хриплое требование пропустить колонну с детьми.
  -Не нравится мне его настроение, - задумчиво проговорил Олег, - ох, чувствую, что придумает мой сынок что-то интересное...
  -Он столько всего пережил за последний месяц. Может, не надо было его в этот лагерь отправлять? - засомневалась Лера, - я могла бы увезти его с собою в заповедник. Там, конечно, не курортные условия, но воздух даже лучше, чем на Карельском перешейке.
  -Не знаю. Может, ты и права. Но, с другой стороны, в лагере его сверстники. Он у нас всё время среди взрослых - это не совсем хорошо. Ладно. Чего уж теперь...
  
  Спустя два дня Лера стояла в аэропорту и смотрела, как Галочка ведёт Олега к самолёту. Едва они вышли из автобуса возле аэровокзала, лицо Олега оживилось. Он с удовольствием прислушивался к вою двигателей. Лере даже показалось, что он принюхивается к лёгкому ветерку, веющему с поля.
  -Знакомые звуки? - спросила она.
  -Почти. Наши самолёты говорят по-другому. Но всё равно мне здесь нравится, - отрешённо улыбнулся он. Его голова была сейчас занята явно чем-то другим.
  -Тебя что-то беспокоит?
  -Беспокоит. Кирюша, во-первых. Что-то настроение у него не то... Зная своего сообразительного сына, могу предположить, что впереди у нас неожиданности. Я буду звонить сестрицам из каждого города, чтобы узнавать новости.
  -Олег, твой сын - умный мальчик. Езжай спокойно. Не накручивай себя. И я стану звонить. У нас всё будет хорошо.
  -Будет хорошо, - согласился он, - но всё равно на сердце тревожно. Ещё я хотел тебя кое о чём попросить. Мамин медальон я отдал отцу. Но кольцо... оно у меня, а я не хочу его брать с собой. Не могла бы ты его надеть... всё-таки мы женаты, - и тут же заторопился: - это я так неудачно пошутил. Просто я боюсь его потерять, забыл оставить дома.
  -Конечно, не беспокойся. Где оно?
  Олег достал кошелёк с застёжками-шариками, нащупал кольцо и на раскрытой ладони протянул его Лере:
  -Оно очень тоненькое. Прямо, как на ребёнка. Но, может, хотя бы на мизинец сможешь его натянуть?
  -Попробую на мизинец, - согласилась Лера усмехнувшись, - помнишь, ты как-то пошутил, что женишься на той, кому подойдёт это колечко?
  -Вряд ли оно может кому-то подойти из моих незамужних подруг. А та, которой оно подошло бы, я не нужен, да и разошлись мы с ней в оценке ценностей. Разве что осталась память о детстве.
  Он обнял её:
  -Спасибо тебе. За всё спасибо. Если бы не ты, представить трудно, как бы всё сложилось, - глаза его заблестели.
  -Ах, перестань. Ничего особенного я не делала. И потом, для чего ещё нужны друзья? - и, привстав на цыпочки, погладила его по рыжеватым волосам.
  ...От самолёта отъехал трап, двигатель стал издавать невозможные децибелы. Лера достала кольцо из кошелька, погладила его ободок и надела на безымянный палец правой руки:
  -Ну что, Золушка, улетает твой принц? - грустно сказала она себе, - и снова он не узнал тебя. До чего непонятливые принцы бывают... "...мне ненавидеть тебя надо, а я, безумная, люблю...", - фальшиво напела она, глядя на серебристый самолёт.
  
  Две недели относительно спокойной жизни закончились в четверг пятнадцатого июля. Отработав два круга: Михайловское - Тригорское - монастырь, Лера смогла позвонить на Мойку лишь в начале восьмого. У неё были всего лишь две монетки по пятнадцать копеек, поэтому пришлось говорить предельно кратко. Но первое, что она услышала, ввергло её в шок. Анна Сергеевна сообщила, что звонили из пионерского лагеря - Кирилл исчез и его ищет милиция.
  Собственно, ушёл он из лагеря ещё четырнадцатого утром. Сначала воспитатели подумали, что он остался на поляне у озера, но кто-то из детей сказал, что Кирилл на озеро с ними не ходил. Получилось, что мальчик ушёл из лагеря ещё до завтрака, причем, он унёс все свои вещи. Директор, знакомый с такими штучками, сразу решил: он отправился домой. Вслед за Кириллом послали воспитателя и на всякий случай сообщили в милицию о беглеце. На Мойку мальчик не пришёл. Сёстры-близнецы не спали всю ночь, прислушиваясь, не зазвонит ли дверной звонок, выглядывали в окна - белые ночи давали возможность видеть пустынную набережную.
  Лера заметалась: автобусы на Ленинград уже ушли как экскурсионные, так и рейсовые, но можно попробовать на попутных машинах. Только кто сейчас, на ночь глядя, поедет? Администратор на базе сочувственно следила за её метаниями. Советовать тут что-либо бесполезно. Лера уже поплелась к выходу, но звонок из монастыря остановил её. Сторож сообщил, что пришёл какой-то мальчик и спрашивает Валерию Федосову, экскурсовода из Ленинграда. Мальчик приехал один и не знает, куда идти. Администратор сунула трубку Лере, и та сквозь скрипы и хрипы услышала срывающийся голос Кирилла:
  -Лера, я приехал...
  На что Лера завопила в трубку:
  -Ты здоров? С тобою всё в порядке? Я сейчас приду за тобой, никуда не уходи!
  Положив трубку, она выпросила у администратора несколько монеток и позвонила в Ленинград. Там бедные женщины уже были чуть ли не в предынфарктном состоянии. У них собрались все Федосовы-Гордеевы, маленького Максима Владимировича Асенька, глядя на серьёзные и мрачные лица мужчин, испуганно прижимала к себе. Лерин звонок позволил им свободно выдохнуть, и на лицах появились улыбки облегчения.
  История, которую рассказал Кирилл, была самая обычная: побег из лагеря, где мальчику всё - всё-всё - не нравилось. Но то, как он добрался до Пушкинских Гор, - особая история. Девятилетний мальчик самостоятельно проделал путь, на который мог решиться только взрослый человек, и то сто раз подумав.
  Сбежать он решил, как только приехал в лагерь. Причём именно к Лере в Пушкинские Горы. В библиотеке валялась забытая кем-то и никому не нужная драная книжонка "Атлас автомобильных и железных дорог". Кирилл стал её изучать и составил себе план. У него были с собой деньги - Лера сунула ему двадцать рублей на всякий случай. Такой случай наступил. Кирилл честно отбыл в лагере две недели. Может, он даже пробыл бы там всю смену, но в воскресенье показали старый детский фильм "Отряд Трубачёва сражается". Мальчишки тут же стали играть, изображая из себя бойцов отряда. Но кто-то же должен был изображать немцев? Желающих не нашлось. В Кирилла ткнули пальцем:
  -Типичный Фриц. Рыжий Фриц.
  Он подрался с двумя обидчиками, но кличка уже прилипла. Теперь все, даже девочки, дразнили его рыжим Фрицем. И тогда он решил уйти. Незаметно выбрался из лагеря, и лесом пошёл к станции, но вскоре заблудился. По его расчетам лес должен был давно кончиться, а он всё не кончался. Наоборот, становился гуще и гуще. Ели с лысыми снизу лапами, высохшие и колючие, кривоватые осинки с зелёно-бурыми стволами, какой-то облезлый кустарник - всё обступило его и норовило зацепиться за футболку, влезть в карманы коротких штанов. Приходилось перелезать через упавшие деревья, переходить через ручьи. Запахло сыростью и болотом. Что-то зашуршало, заёрзало вверху. Кирилл решил, что это белка тащит гриб в дупло. Но оказалось, что это не рыжая симпатичная белка, а вовсе толстая серо-чёрная ворона. Она смотрела на Кирилла сверху, и её чёрный глаз сверкал холодной бриллиантовой искрой. Тогда он сел на сломанное дерево и стал вспоминать, как папа рассказывал, как они с Володей шли по джунглям. А там и твари всякие кусачие были, и змеи. Змею Кирилл недавно видел - она грелась на солнышке. Кирилл остановился и постучал палкой по пеньку. Змея уползла. А комары - злые да кусачие - тучами вились над ним. Он сидел, не зная, что дальше делать и куда идти. Встал и сунулся к яркой зелёной кочке, тут же холодная вода залила его сандалии. Хрустнула ветка. Высокий мужчина в серой шинели стоял неподалёку. Кирилл не испугался, он уже видел этого мужчину. Только одет он тогда был иначе.
  -Я бы туда не ходил, - задумчиво глядя на мальчика, сказал мужчина. Он протянул Кириллу руку и вытянул на сухое место, - заблудился?
  -Заблудился, - кивнул Кирилл и выпалил: - а я вас знаю. Вы часто к папе приходите. Вы кто?
  -Зови меня Францем. Если ты отдохнул, то давай выбираться из болота, - тихо рассмеялся мужчина и потрепал мальчика по плечу.
  Они довольно долго шли, пока не выбрались в сухой ельник. Кирилл совсем выбился из сил, но крепился, старался не показывать, насколько он устал. Франц присел на корточки:
  -Забирайся мне на спину. Тут уже недалеко. Мы почти пришли.
  Кирилл усталым крабиком распластался на колючей шинели, а Франц двинул дальше.
  Избушка стояла на поляне. Совсем сказочный домик бабы Яги. Только здесь давно никто не жил. Франц сгрузил почти заснувшего Кирилла на пол - никакой мебели всё равно не было. Расстелил свою шинель, перекантовал туда мальчика, закутал его уже спящего и присел рядом. Никто их не побеспокоил: ни звери, ни люди. С рассветом он разбудил Кирилла, они умылись в ручейке рядом с избушкой. Кирилл съел пару печений, оставшихся от его запасов. Он было предложил печенье Францу, но тот отказался. Мальчик не стал настаивать, он внутренним чутьём догадывался, что Франц не простой человек, но в силу возраста разобраться в том, в чём и взрослые учёные люди не смогли бы разобраться, он не мог. Довольно быстро они добрались до станции, здесь Франц посадил мальчика на первую электричку в сторону Ленинграда и остался на платформе, помахав ему на прощание.
  Кирилл зайцем доехал до Финляндского вокзала, потом добрался до автовокзала и на рейсовом автобусе поехал в Пушкинские Горы. Ехали с приключениями. Под Лугой народ запросился в туалет. Шофёр рассердился, но остановился возле монумента Партизанская слава. Там уборная была маленькая, и люди разбрелись по кустам. Не надо было этого делать, потому что итак вся территория была загажена, так ещё и мужчину укусила гадюка в ногу. Наступил он на неё, что ли? Погрузили беднягу и помчали в Лугу. Вызвали "скорую" и сдали его врачам. А у Пскова им опять не сильно повезло: спустило колесо. И они застряли почти на час, безнадёжно нарушая график. Но всё-таки доехали. Здесь Кирилл выбрался из автобуса и пошатываясь, как после корабельной палубы, растерянно стал оглядываться, не зная, куда идти. К счастью, его приметил музейный сторож и отвёл к себе.
  Всё это он рассказал Лере по дороге в деревеньку, где она снимала комнату.
  -И что же мне с тобой делать? - смеясь сквозь слёзы, спросила Лера, мысленно благословляя Франца. Она даже не предполагала, что можно испытать такую радость, когда увидела в сторожке Кирилла на табуретке, болтающего ногами и со стаканом чая в руках.
  -Можно я останусь с тобой? - он прижался головой к её плечу, умильно заглядывая в лицо.
  -Ах, ты хитрец! - рассмеялась Лера, - а вдруг тебе и здесь не понравится? И ты опять сбежишь?
  -От тебя?! - изумился он, - ни за что!
  С хозяйкой Лера договорилась, и Кирилл поселился рядом с Лерой в комнатушке, куда поставили старую драную раскладушку. В первые два дня Лера таскала его с собою, она боялась выпустить его из виду, ей всё мерещилось, что он опять сбежит. Послушав то, что она рассказывает туристам, он мгновенно всё запомнил. Тогда Лера стала придумывать новые истории, чтобы не давать ему скучать. Кто-то из местных работников подслушал её и доложил начальству, что "эта дамочка из Ленинграда говорит не то, что положено по методичке". Ей даже не стали делать никаких внушений. Просто сообщили, что работы для неё больше нет. Это было обидно, но с начальством не поспоришь.
  Лере очень не хотелось уезжать, да и Кирилл успел обжиться среди кур, поросят и усталых туристов. Но тут им пришла в голову шальная идея: сделать сюрприз Олегу.
  -Поехать в Одессу? - недоверчиво спросил Кирилл, - правда?!
  -А почему бы и нет? Там тёплое море, солнце. Представляешь, как папа обрадуется?
  -А где мы будем жить? - вернул её на землю практичный Кирилл.
  -Где жить? - она задумалась, - не знаю. В конце концов, ляжем на полу рядом с папиной кроватью. Ничего, устроимся!
  
  Лерины родители с кислым видом выслушали её восторженное описание предстоящей поездки, скептически качали головой, поглядывая на лопающего борщ со сметаной Кирилла.
  -Ну, хорошо бы ты одна задумала эту авантюру, - попыталась вразумить дочь Лидия Леонидовна, - но ты тащишь в неизведанные места ребёнка!
  -Я не ребёнок, - тут же отозвался тот, - я уже большой.
  -Если ты такой "уже большой", - вмешался Михаил Дмитриевич, - и такой разумный, взял бы да объяснил Лере, что поступает она легкомысленно. И надо послать телеграмму Олегу.
  -Дедушка Миша, как ты не понимаешь, что это будет для папы сюрприз?! - возмутился Кирилл, - мы приедем, найдём его, и он ахнет от радости.
  -Вот то-то же, что ахнет, - проворчал Михаил Дмитриевич.
  Ася с Володей тоже были на стороне Федосовых-старших, а вот Гордеевы одобрили Лерину решительность.
  -И правильно. Чего тут сидеть? - поддержала Леру Алла Максимовна и добавила мечтательно: - море Чёрное увидишь. Одесса - чудный город.
  -Ты всегда была смелой девочкой. И никакие подвалы нам не страшны! Правда? - улыбнулся Роман Кузьмич.
  -Какие подвалы? - тут же заинтересовался Кирилл.
  -О, это потрясающая история, - начал было Роман Кузьмич, но Лера остановила его:
  -Потом. Как-нибудь потом вы расскажете эту историю. А сейчас нам собираться пора. У нас самолёт утром.
  -Я отвезу вас в аэропорт, - вызвался Володя, - только не набирай много вещей. А то всегда насуешь в сумку лишнее, потом таскайся с неподъёмным грузом...
  
  Они оба поехали провожать Леру и Кирилла - Ася и Володя. Одобрительно взглянули на мальчика, уложившего все свои вещички в рюкзачок и не позволяющего Лере помогать ему.
  -Всё-таки набила сумку кирпичами, - проворчал Володя, запихивая Лерину поклажу в багажник.
  -Это Анна Сергеевна с Валентиной Сергеевной насовали провизии в дорогу, - стала оправдываться она.
  -Да не обращай ты на него внимание, - рассмеялась Ася, - это он тебе завидует. Сам о море мечтает! Всё время поёт: "Самое синее в мире - Чёрное море моё, Чёрное море моё..."
  Уже прощаясь с Лерой, Володя сунул ей в карман несколько бумажек:
  -Лишними не будут, - и строго посмотрел на Леру, - ты не одна туда летишь.
  Лера вспыхнула:
  -Вот я Асе сейчас скажу, - привычно начала она, но Володя прервал её:
  -Я ничего тайком от жены не делаю. Всё. Летите, голуби!
  
  И они полетели. План у них был простой. Из Олеговых рассказов они знали, что хор выступает в Оперном театре, а живут студенты в консерваторском общежитии. Поэтому найти Олега будет проще простого: либо там, либо там. Что сложного?
  Город встретил их зноем и ослепительным солнцем. Они даже немного ошалели от буйства южных красок, припылённых отсутствием дождей. Немилосердно тарахтящий автобус доставил их к железнодорожному вокзалу. Настало обеденное время, а они всё ещё никак не могли сообразить, в какую сторону им двигаться: искать общежитие или сразу к театру. Решили пообедать. Никаких столовых и кафе поблизости не виднелось, и тогда Лера решила поесть в вокзальном буфете. Провизия у них была своя, а чай там обязательно найдётся. Сначала они поискали туалет. Естественно Кирилл отправился в мужской и вскоре вылетел из него с круглыми глазами:
  -Там нет воды! - сообщил он, - и насыпано что-то белое на пол - глаза дерёт жутко.
  -В туалете нет воды? - усомнилась Лера, - не может быть.
  Оказалось, может. В женском туалете тоже не было воды и глаза слезились от хлорки, а уж смесь "ароматов", похоже, несдуваемым облаком окутывала каждого, побывавшего в этом потребном заведении.
  Для начала они купили в буфете бутылку минеральной воды "Куяльник" и, выйдя наружу, помыли из неё руки. Потом уже ещё раз встали в очередь и добыли себе два стакана чая.
  -А почему он такого цвета? - удивилась Лера, разглядывая почти непрозрачную жидкость бурого цвета.
  -Нормальный цвет, - скривила губы буфетчица, - брать будете?
  -Будем, - не очень уверенно ответила Лера.
  Они отошли к высокому неудобному столу и съели по паре пирожков, запивая их бурой жидкостью.
  -Что, непривычно? - полная женщина устроилась рядом за их столом. У неё был такой же чай в гранёном стакане и бутерброд с сыром, - у нас вода жёсткая, поэтому чай такого цвета. А вы приезжие - сразу видно. Жить-то есть где?
  -Нас обещали в общежитии устроить, - туманно объяснила Лера.
  -В общежитии? - удивилась женщина, - что-то сомнительно. Тут в вокзале бюро работает для приезжих. Можно комнату снять, если что. На третий и выше этажи не соглашайтесь, хотя там дешевле будет.
  -Почему?
  -У нас с водой сложности. Либо слабый напор будет - так, что еле-еле из крана течёт, либо совсем воды не будет. Лучше выше второго этажа не забираться.
  -Спасибо. Мы будем это иметь в виду.
  -Приходите. Я как раз в бюро работаю. Присмотрим для вас что-нибудь.
  Лера с Кириллом отправились на остановку троллейбуса, в жарком нутре громкоголосые люди им подробно объяснили, как найти Оперный театр и где надо выйти. Театр они сразу узнали - видели на открытках это похожее на праздничный торт здание.
  Они сначала пошли в сторону фонтанчика с детьми и лягушкой и огромным зелёным газоном, полого спускающемуся к какому-то зданию. Но прохожие им подсказали, что удобнее к служебному входу зайти с другой стороны. Они сунулись в открытые двери и оказались в кассе театра.
  -Смотри, - Кирилл показал на сероватую афишу, где значилось, что идёт фестиваль хорового пения и выступают лауреаты конкурсов прошлых лет. Там были указаны даты и перечислены хоровые коллективы. Студенты из Ленинграда уже выступили, но афиша сообщала, что через пять дней предстоит заключительный концерт с выступлением хора.
  Они переглянулись.
  -Кажется, наш сюрприз становится сюрпризом, прежде всего, для нас с тобой, - пошутила Лера и, видя встревоженные глаза мальчика, встряхнула головой, - ничего, и не из таких подвалов выбирались...
  -Да каких подвалов-то? - тут же вцепился в неё Кирилл.
  -Как-нибудь расскажу, - в очередной раз пообещала она, - пошли к служебному ходу.
  Они прошли через скверик и спустились по лестнице. За старинной застеклённой дверью было восхитительно прохладно, настолько, что вахтёр сидел в стёганом жилете и валенках без голенищ. Его столик с лампой и телефоном стоял на площадке, к которой вела небольшая лестница и он сверху, как апостол Пётр, взирал на идущих к воротам Рая. Лера поднялась и робко спросила, можно ли видеть кого-нибудь из хора ленинградской консерватории. На что вахтёр окинул её взглядом и пробурчал:
  -Откуда я знаю, из какого они хора. Их тут сейчас понаехало...
  -Видите ли, - начала было объяснять Лера, - мы с сыном приехали... - но звякнул телефон, и вахтёр махнул ей рукой, чтобы замолчала.
  Он долго слушал, потом сказал:
  -Хорошо. Пускать по списку и документам, - и повесил трубку. Посмотрел на Леру и привычно, с удовольствием, соврал: - вот сказали, что ленинградцев отправили в другой город петь. Вернутся к концу фестиваля.
  -Ой, - сжала руки Лера и посмотрела на Кирилла, - ну и влипли мы с тобою!
  Они вышли наружу, где на них сразу обрушилась тридцатиградусная жара, и побрели по лестнице вверх.
  -Ничего, сейчас посидим в тени, подумаем, - вздохнула Лера.
  Симпатичный садик внутри обширного двора принял их в тень старых каштанов. Деревьев было так много, и они настолько разрослись, что солнце с трудом проникало сюда и ложилось на газон яркими пятнами. По сложенной из замшелого дикого камня горке журчала вода, и в воздух поднималось облачко сверкающих брызг.
  -Говорят, воды не хватает, а фонтанчик работает, - удивилась Лера.
  Они прошли чуть вперёд и остановились. На небольшой лужайке, среди чего-то похожего на камыши, сияла мраморной белизной парочка влюблённых. С задумчивой улыбкой кудрявый Амур нежно обнимал пухленькую Психею, и она в ответ застенчиво улыбалась. Парочка выглядела трогательно и настолько беззащитно, что невольно становилось боязно за их доверчивую расположенность к здешним обитателям. Мало ли кому стукнет в голову и захочется узнать крепость мрамора?
  -Какие хорошенькие, - оценил скульптуру Кирилл, - а скамейки тут нет. Пошли к фонтану, там есть.
  Они вернулись к фонтанчику, сели на чугунную ажурную скамеечку.
  -Устал? - Лера видела, с каким удовольствием он опустился на холодный металл.
  -Нет, - сразу выпалил он, но тут же сконфузился и честно ответил: - немножко.
  -Мы сейчас вернёмся на вокзал, найдём квартирное бюро и снимем комнату, - Лера постаралась говорить бодро, - и тогда уже отдохнём. Слушай, какой всё-таки странный этот дворик! Здесь и фонтан, и скульптура, и деревья - всё очень живописно. А дальше? Смотри, узенький лысый газончик с дурацкой погнутой ржавой трубой вместо ограждения. Как будто кто-то специально придумал границу провести между одной жизнью - с фонтаном и скульптурой - и другой - с побитыми табуретками, тазиками, обшарпанными дверями. Странно тут: по периметру жилые дома с отбитой штукатуркой, словно бы за газоном начинается другая жизнь и другое время. Вон, видишь, поставили табуретку прямо возле двери в свою квартиру и жарят картошку на керосинке - запах аж сюда доносится. На двери мелом написали: "кв.2" и вход прямо со двора. А тут женщина бельё стирает в тазике - мыльная пена вокруг, и даже верёвку протянула поперёк дорожки. Сушить его, что ли, будет? Люди ходят, дети гоняют на велосипедах...
  -Сейчас они ей бельё уронят, - Кирилл с интересом следил за действиями женщины: она развесила простыни и подсунула под верёвку длинную палку с загнутым гвоздём, получилась подпорка, которая подняла болтающиеся простыни высоко над дорожкой. Но двое мальчишек крутились на своих велосипедах рядом. Один, лет четырёх, ловко рулил трёхколёсным поцарапанным агрегатом, норовя обогнать товарища лет шести на аппарате посложнее - уже на двух колёсах. Они мчались наперегонки, не обращая внимания на развешенное бельё.
  "Авария" должна была случиться, и она случилась. Трёхколёсный гонщик не справился с управлением, его повело на трубы-ограждения. Мгновение - и он кубарем полетел через руль. Лера рванулась и, как вратарь на воротах, в броске поймала визжащего мальчишку. Стоя на коленях, она ощупывала вырывающегося гонщика:
  -Не ушибся? Где болит? - спрашивала она, но мальчишка, завидев надвигающуюся в гневе мать, вывернулся из рук Леры и отбежал подальше.
  -Ой, да что это такое! - заголосила женщина, - вот же шпана! Вы ж вся поцарапанная! Стойте, сейчас принесу! - и скрылась за дверью с надписью: "кв. 9".
  Вокруг собрались соседки, все рассматривали разодранные Лерины колени, качали головами и давали советы. Вернулась хозяйка девятой квартиры с коробкой из-под обуви и чайником в руках. В коробке навалены были пузырьки и баночки.
  -Вот, держу для своего обормота, - она усадила Леру на скамейку и сунула коробку ей в руки, - надо сначала помыть...
  Она слила из чайника воду на Лерино колено, потом бинтиком просушила и полила зашипевшей перекисью.
  -Сейчас подсохнет и зелёнкой намажем. Надо бы укол от столбняка сделать.
  -Нет, это лишнее. Мне недавно делали, - поморщилась Лера и подула на горящее колено.
  -Меня Ларисой зовут, - представилась женщина, - а вы тут давно сидите. Я уж и постирать успела. Приезжие?
  -Да, из Ленинграда.
  -Красивый город. Не такой, конечно, как наша Одесса. Но тоже красивый. В гости приехали?
  -Почти. Мы хотели сюрприз сделать нашему папе, вот с сыном и приехали. Он у нас в хоре поёт. А их хор куда-то отправили, вернутся только через несколько дней.
  -А-а, так это у нас фестиваль сейчас идёт. Я уборщицей в театре работаю. Всех слышала: и из Свердловска, и из Харькова, и ваших - из Ленинграда - тоже. Хорошо поют! Так тебе что, остановиться негде?
  -Негде.
  -Так давай у меня. Кровати лишней у нас нет. Но я тебе на толстом одеяле на полу постелю, на полу так даже прохладнее будет. У меня муж матросом на земснаряде, вернётся только через неделю. Так что место есть - хоть в футбол играй.
  -Спасибо. Это очень кстати, - обрадовалась Лера, - ты не беспокойся, мы заплатим...
  -И не думала беспокоиться, - засмеялась Лариса, - и не нужно нам ничего платить. Кто ж это станет деньги брать с людей, которых на полу спать положили? Давай свою сумку. Болит колено-то?
  -Ничего, пройдёт, - похромала за нею Лера.
  Они прошли через коридор, он же кухня, с двумя керосинками на столике, мимо двери в туалет и попали в небольшую комнату, два окна которой располагались почти вровень с тротуаром. Широкая хозяйская кровать с покрывалом в котятах и горкой подушек занимала порядочную часть комнаты. Детская кроватка с отломанной стенкой, обеденный стол, шкаф, буфет - всё выстроилось вдоль стен. Лера с недоверием уставилась на заставленное пространство: это тут в футбол можно играть? Где же они поместятся?
  -Ничего, - поняла её колебания Лариса, - стол сдвинем - вот и будет место. А сынок-то твой совсем засыпает.
  И правда, Кирилл устал, его разморило от жары и от неопределённости. Теперь, когда они вроде бы нашли место для жилья, ему сразу смертельно захотелось спать. Он героически боролся со сном, но глаза прямо слипались.
  -У нас в кухне моются. Вы идите, а я сейчас постелю.
  Лера достала зубную щётку, пасту и повела Кирилла на кухню, а Лариса быстро постелила им на полу, успев шугануть от чужих вещей любопытствующего сына.
  Кирилл уснул мгновенно, едва успев улечься. А Лера размышляла о своей очередной авантюре.
  -Слушай, я тебе ключ оставлю на столе. Мне к восьми уже на работе надо быть. Вовку я в садик отведу и побегу в театр. А вы чайку попейте да на пляж идите. Погрейтесь, а то в своём Ленинграде, поди, замёрзли. Можно в Аркадию или в парк Шевченко, или хотя бы в Лузановку съездить. Куда хотите. На пятом троллейбусе прямо в Аркадию приедете. Только не пережарьтесь, а то кожа облезать начнёт. Сынок-то у тебя рыжеватенький, такие быстро сгорают на солнце.
  -А ты нас в театр можешь провести?
  -Попробовать можно. Когда Семёныч на вахте, там никто не пройдёт без пропуска. Он бы, если мог, так и у директора пропуск требовал. Такой зануда! А когда Васильевна, тогда можно договориться. Скажем, что ты в отдел кадров идёшь, на работу билетёром устраиваться.
  
  Едва самолёт оторвался от взлётной полосы, и так не очень весёлое настроение Олега сползло чуть ли не до глубокого уныния. Он сидел с закрытыми глазами, чтобы товарищи думали, будто он спит. Но Галочку обмануть было трудно.
  -Ты чего такой смурной? - бесцеремонно толкнула его в бок, - и не притворяйся, что спишь. Меня не обманешь. Ну, так в чём дело?
  Олег вздохнул:
  -Не хочу уезжать. Потому и настроение такое. Сына в лагерь отправил, Лера в деревню сбежала. Думаешь, не знаю почему? Она устала от моих проблем - вот и сбежала подальше. Мы эгоисты, только о себе думали. А она с нами возилась как с малыми детьми.
  -Да, Лерка твоя умница, - согласилась Галочка, - но, скажу тебе по правде, если бы она не хотела с вами возиться, так и не стала бы. Ей это в радость.
  -В радость? - скептически усмехнулся Олег, - стирать, убирать, готовить, водить в школу ребёнка, заниматься с ним уроками, гулять... А суд? Да за одно только её выступление на суде я обязан ей в пояс кланяться.
  -Ладно, не терзайся. Сейчас прилетим в Симферополь, потом на троллейбусе до Ялты - и в море. Все печали смоешь. Ты плавать умеешь?
  -Когда-то умел, - рассеянно ответил Олег, - а сейчас не знаю. Наверное, разучился?
  -Нет, это на всю жизнь, как езда на велосипеде. Если в детстве катался, то и взрослым не свалишься.
  Сухой и жаркий Симферополь мало чем отличался от такой же знойной Ялты, разве что иногда ветерок приносил запах моря. Пока они добрались, пока их разместили в общежитии, город погрузился в плотные южные сумерки и о походе на пляж речи уже не было. Утром и днём тоже нашлись дела: столовая, найти дом культуры, где предстояли выступления, репетиция, обед, а в шесть уже опять общий сбор для выступления. Когда тут идти к морю? Ужином их почему-то не кормили, видимо, решили, что студенты молодые, фигуры портить не захотят. Галочка придумала бегать купаться на рассвете, её дружно поддержали. Они выспросили дорогу к морю. Оказалось, совсем близко: под горку, потом направо вверх и опять под горку.
  Ялтинский галечный пляж Олегу не понравился. Камешки так и норовили стать ребром под стопу, да и сидеть на них тоже не очень-то приятно. Разве что лежать на животе, расстелив полотенце. Ребята устроили Олега возле воды и ринулись с воплями и брызгами в море. Воздух ещё не успел достаточно прогреться, но галька отдавала вчерашнее тепло, и лежать на ней было даже приятно. Вообще-то они думали расположиться на топчанах, но, к их удивлению, они уже все были заняты. И это в такую рань!
  -Вот, видите, надо было раньше встать, - огорчилась Галочка, усаживаясь на полотенце рядом с Олегом и встряхивая мокрыми волосами. Она оглядела его: широкоплечий, очень стройный и на ярком солнце почти рыжий, - слушай, а ведь тебе, наверное, нельзя на солнце сидеть?
  -Это ещё почему? - удивился он.
  -Ты же рыжий, - засмеялась Галочка, - знаешь, как рыжие загорают? Они становятся как поросята розовые. Хочешь быть розовым поросёнком?
  -Думаешь, мне не приходилось на юге бывать? - грустно улыбнулся он, вспомнив свои приключения в джунглях, - никогда поросёнком не становился.
  Она заметила шрамы у него на руке.
  -Это что у тебя? - Галочка ткнула его чуть выше локтя.
  -Так, с мальчишками подрался, - отмахнулся он.
  -А-а, с мальчишками, значит... - протянула она. За дуру он её принимает, что ли? Будто она не видела следы ранения у отца. Так то от войны осталось, а у послевоенного Олега оттуда пулевое ранение? И головой покачала: вот же скрытный, ничего о себе не говорит.
  В это утро Олег испытал настоящее чувство ужаса. Галочка потащила его в воду, уверяя, что ни на минуту не отойдёт. Он чётко определил для себя, где берег и был уверен, что не потеряет его. Как же он ошибся! Предательская галька ушла из-под ног, волна его опрокинула и потащила за собой. Он тут же ушёл с головой под воду, забился, пытаясь удержаться, и совсем потерял чувство берега.
  -Олег! Ты что?! - смеялась Галочка, вылавливая его из воды, - здесь же по колено!
  Но когда увидела бледное, как мел, лицо Олега, молча потянула его за собой на сушу. Усадила и набросила полотенце на покрывшиеся гусиной кожей плечи. Он сжался в комок, обхватив колени руками и спрятав лицо. Сердце билось как бешеное, ему всё ещё казалось, что волны утянули его и он барахтается где-то у берегов Турции.
  Постепенно он пришёл в себя, Галочка молча сидела рядом. Она примерно догадывалась, что с ним только что произошло, и винила себя. Потом рассердилась на Олега: сам виноват. А зачем он приучил всех к своей потрясающей координации и умению ориентироваться, чувствовать обстановку, даже на новом месте?! Но тут ей стало его жаль: вон какой сидит, скрючился под полотенцем, переживает.
  -Олег, прости. Я не думала, что так выйдет, - она погладила его по мокрым волосам, закрутившимся рыжеватыми колечками.
  Он сбросил полотенце, растянулся на животе, уложив голову на руки.
  -Сам виноват, - и закрыл глаза, не желая больше говорить об этом.
  Сейчас он мысленно переживал тот ужас, что охватил его в воде, и Олег дал себе слово никогда больше не соваться в ласковые тёплые волны. Его место на берегу.
  Каждое утро они сбегали на пляж. Ребята купались, быстро обсыхали на разгорающемся солнце и опять лезли в воду. Олег грелся на солнце, подставляя ему то спину, то живот. Вопреки Галочкиному прогнозу, он не стал похож на розового поросёнка, а покрылся ровным золотистым загаром, который очень шёл к его светлым глазам.
  Выступления хора пользовались успехом. И как всегда поклонницы стали досаждать Олегу, но тут Галочка ловко пресекала все приставания курортных дам. Она брала Олега под руку и, строго глядя перед собой, вела его через коридор восторженных девиц. Декада хорового пения в Ялте наконец закончилась, впереди была Одесса с фестивалем хоров. По предварительному расписанию дни делились на конкурсные и внеконкурсные. И внеконкурсных выступлений было даже больше, чем конкурсных. Их разместили на Комсомольской улице в общежитии и поздравили с тем, что комнаты на первом этаже, потому что проблема с водой, к сожалению, летом была особо серьёзной. А то, что на окнах толстенные решётки, так на это не стоит обращать внимания - первый этаж, он везде первый этаж, мало ли кто влезет. Осматриваться особо было некогда, пешочком двинулись в театр на репетицию. Сначала все испугались, что далеко идти. Оказалось, всего-то полчаса черепашьим шагом по самому центру известного всему миру города.
  Через служебный ход они прошли к сцене. Дежурный свет в зале не позволял рассмотреть подробности декора, но то, что попадало в освещённое пространство, впечатляло. Да и сцена оказалась не маленькой, и звук не падал в вату, а разносился по зрительному залу, наполняя его доверху. Местные оркестранты оказались отличными профессионалами, работали с энтузиазмом в предвкушении дополнительной премиальной оплаты за фестивальные дни. Хор выступил на открытии, потом были конкурсные дни. Честно говоря, этот фестиваль предполагал раздать всем сёстрам по серьгам, то есть никто не уедет обиженным, все получат какой-нибудь утешительный приз, на худой конец, почётную грамоту. И всё же ленинградцы стали фаворитами, на их выступления прорывались с боем. Неделя пролетела в одно мгновение, все ждали нескольких свободных дней, чтобы наконец сходить на пляж и просто выспаться.
  Олег, как и все, мечтал о трёх днях без репетиций и выступлений. Они с Галочкой наметили побродить по городу и пожариться на пляже с чудесным названием Аркадия. Не получилось. К хормейстеру пристал неизвестно откуда взявшийся администратор какой-то международной профсоюзной конференции, проходившей в Киеве. Он стал выпрашивать для заключительного концерта Галочку и Олега, наобещал кучу всего: проезд, проживание, командировочные за три дня и всего-то (!) одно выступление.
  -Но они могут опоздать на финальное выступление, - вяло отбивался хормейстер.
  -Ни в коем случае! - яростно замотал головой администратор, - вернём их за сутки до финала.
  Галочка с энтузиазмом захлопала в ладоши:
  -Поедем, Олег! Я в Киеве никогда не была. А тут целых три дня, и заплатят!
  -А что ты хочешь предложить им? - всё ещё сомневался Олег, - надо же репетировать.
  -Ах, брось. Мы столько с тобою всего уже напели. Неужели испугаемся профсоюзной конференции?! - легкомысленно засмеялась она, - ты Жермон, я - Виолетта. Или ты ди Луна, я - Леонора. Или ты Скарпиа, я - Тоска. Да мало ли! Мы же с тобой эти дуэты пели сто раз, и Иван Сергеевич нас слышал, и, заметь, не ругал. Поехали! Чего тут думать?!
  И они поехали. Конференция проходила в здании русского драматического театра, сцена и зал которого были предназначены для драмы, а не для оперы. Но они с Галочкой походили по сцене, нашли "звуковой коридор", отрепетировали с оркестром фрагмент из "Онегина" и с блеском выступили на следующий день. За сценой к ним подлетел бойкий гражданин и вцепился в Олега:
  -Мы готовы пойти навстречу любым вашим условиям, - начал он, - у вас уникальные голосовые данные. Харьков - крупный город, вы будете солистом оперы. Нам нужен солист, а вы соответствуете всем требованиям. Знаете, часто оперные певцы плюгавенькие толстячки, а у вас всё как надо: внешность, голос...
  -Вы в этом уверены? Галочка, ты здесь? - Олег протянул руку, и та поймала его ладонь.
  -А-а... - растерялся шустрый гражданин, - так вы... вы...
  -Да, - кивнул Олег, - и что теперь?
  -Теперь, - мгновенно обрёл уверенность администратор, - теперь я снимаю своё предложение. Извините, но нам нужен нормальный солист.
  -Слушайте, вы! - взвилась Галочка.
  -Не связывайся с ним, Галочка, - Олег потянул её за руку, - пошли отсюда.
  В самолёте Олег был молчалив. Галочка попыталась отвлечь его, но он покачал головой и закрыл глаза, не желая болтать о пустяках. Он сам не ожидал, что глупая бестактная фраза может так его обидеть. Олег давно уже решил для себя, что оперная сцена для него - запретный плод, что его будущее связано с преподаванием и, возможно, с концертами. И всё же пакостное чувство, словно бы тебе плюнули на одежду, не оставляло. У него даже возникло чисто физическое желание немедленно принять душ и смыть с себя вчерашний день и присутствие в нём идиота-администратора. В очередной раз он пожалел, что рядом нет Леры. Она бы нашла подходящие выражения, чтобы снять с него словесную грязь. И как только ей удаётся быть такой деликатной и тонко понимающей?! И как это несправедливо, что внешность не соответствует красоте её души! Такие, как Лера, должны быть и внешне красавицами. "Ишь чего захотел - справедливости, - горько подумал он, - существует ли она на свете?"
  Галочка не могла долго сидеть молча и смотреть, как хмурится Олег. Она подсунула ему под локоть пухлую ладошку:
  -Ну что ты кривишься? Подумаешь, какой-то дурак ляпнул глупость...
  -Это не глупость, - перебил её Олег, но перебить Галочку могла только артиллерия залповым огнём. Она слегка стукнула кулачком по его кисти:
  -Не перебивай! Ты слушай. Чем плохи концерты? Вот скажи, - и сама ответила: - да ничем. Это же замечательно - ездить по всей стране и петь, петь... Кстати, ты же знаешь Артура Айдиняна. Ну что ты делаешь вид, будто не помнишь его. Лирико-драматический тенор. А он, между прочим, во время войны ослеп. Они тогда в Греции жили, и он в подполье участвовал. Айдиняна арестовали и так избили на допросе, что он почти ослеп. Потом его семья переехала в СССР, но это уже после войны. Так вот: он закончил консерваторию и выступает с концертами. Публика его на руках носит. Неужели не вспомнил? У него ещё есть такая красивая песня, - и она напела: - "Надо мной тихо звёзды мерцают, и листвой шелестит ветерок. В тёмном небе луна проплывает, словно лилии белый цветок..."
  -Да знаю я и Айдиняна, и эту песню, - и он тихонько продолжил: - "Наполнил душу мне голубой свет луны, я в ночной тишине вижу дивные сны: расцвёл цветок любви в сердце верном моём..." Ты не беспокойся обо мне, Галочка, я уже почти ко всему привык. А концертировать - это совсем не плохо, а очень даже замечательно, - и закрыл глаза, сделав вид, что хочет спать.
  Галочка посмотрела на его невесёлое лицо, на плотно сжатый рот, вздохнула и удобно пристроила свою голову на плечо Олега.
  
  Едва они успели вернуться, как за Олегом пришёл вахтёр. Он сообщил, что у входа его дожидаются. Олег удивился и поспешил к вахте. Он остановился в нерешительности, но тут кто-то тронул его руку и сердце ёкнуло.
  -Олег, - он узнал тихий голос.
  -Мама? - и вцепился в её ладонь, испугавшись, что она сейчас опять уйдёт.
  -Не бойся, Алька-аленький, - улыбнулась она, глаза замутились, стали печальными, - я немного побуду с тобой.
  -Пойдём к нам. Там можно сесть и поговорить нормально.
  -Пойдём, - кротко согласилась она.
   Соседи по комнате ещё не вернулись, и Олег обрадовался, что им не помещают.
  -Сейчас я чайник согрею. Там на кухне есть, - засуетился он, но Маргарита остановила его:
  -Не нужно. Не трать время. Присядь рядом.
  -Почему ты не останешься со мною? Куда ты торопишься? - он не хотел, но прорвалась детская обида.
  -Не обижайся, сынок. Я пока не принадлежу себе. Но скоро мой послух закончится. Тогда я вернусь, совсем вернусь, - она взглянула на своего такого взрослого сына сквозь пелену слёз.
  -Послух? Ты... ты монахиня?
  -Нет. Я всего лишь послушница. Не заслужила я быть монахиней. Грешила больно много - вот и пытаюсь замолить грехи. Ты прости меня, сынок, что оставила на чужих людей...
  -Ничего не говори, - прервал он её, однако чувствуя себя одиноким и до боли уязвимым, - кто я такой, чтобы прощать или не прощать? Ты хотела, как лучше сделать. Ты и отец... Вы храните меня.
  -Конечно, мы же твои родители. Я потому и пришла...
  Он ткнулся лицом в её ладони. Маргарита прижалась щекой к рыжеватым завиткам на его затылке и закрыла глаза. Сердце сжималось от боли, её знобило от нехорошего предчувствия, но искорки непокорности зажглись в глазах:
  -Всё плохое - мне, всё хорошее - тебе, - прошептала она, высвободила руку и перекрестила его, - мне пора, Алька-аленький.
  -Я провожу тебя.
  -Нет. Я сама.
   Олег отступил: его мать только казалась хрупкой, но сила воли у неё была железной.
  Обнимая его на прощанье, она ещё раз перекрестила его:
  -Будь осторожен, сынок.
  -О чём ты? - не понял он.
  -Даже не знаю, как объяснить... чувствую я, кто-то чёрный возле крутится. Ненавидит тебя. Поберегись, Алька-аленький, мой сыночек маленький.
  
  В последний фестивальный день организаторы устроили для участников экскурсионную вылазку по Одессе, завершить которую должны были детальным знакомством с оперным театром. Ребята изощрялись в шутках по поводу организаторских изысков администрации фестиваля: нормальные люди предложили бы эту программу в первый, а не в последний день. Но с удовольствием забрались в автобусы и покатили по городу. Галочка тихонько привычно рассказывала Олегу, как выглядит то или иное место, он внимательно слушал. Город ему нравился, и экскурсовод попался с отличной литературной речью, не говоря уж о фактических знаниях. Кто-то из ребят с удивлением сказал:
  -Вас очень приятно слушать. Мы ждали, что в Одессе будут "шокать, гхэкать" и вообще...
  Экскурсовод рассмеялся:
  -Это вы старых фильмов об Одессе насмотрелись. Всякие шаланды, Гаврики, Жорики... Конечно, в прошлом существовал особый колорит в языке. Но ведь это характерно для любой местности. И Одесса не исключение. Здесь такое количество национальностей перемешалось, что выработались особые интонации и речевые обороты. А киношники обожают подчёркивать их и часто используют.
  Хористы прошлись под перезвон курантов "...ты всюду со мной, ты в сердце моём..." по Приморскому бульвару до Потёмкинской лестницы и вернулись к театру. Галочка обратила внимание на то, что Олег время от времени трёт глаза.
  -Ты что? - дёрнула она его за рукав рубашки, - глаза болят?
  -Нет, не болят. У меня какое-то странное чувство... Мне иногда кажется, что перед глазами мелькают какие-то изображения. То дом, то дерево, то люди.
  -Да что ты! - обрадовалась Галочка, - ты видишь!
  -Нет, сказать, что вижу, я не могу. Но что-то мелькает, и очень чёткое. Вот сейчас мелькнуло, - он показал рукой, - скульптура, кажется...
  -Точно, есть скульптура. Олег, это же замечательно. Скоро зрение вернётся к тебе! Сейчас скажу ребятам, пусть порадуются.
  -Нет-нет, подожди. Пока не надо. Я сам должен ещё разобраться и привыкнуть, - попросил Олег.
  Студентов провели по роскошному фойе и вывели в зал с креслами, укрытыми холстиной от пыли. Даже в таком не парадном виде красный бархат на барьерах лож, затейливая скульптура, таинственно сверкающая под потолком люстра с одной-единственной лампой дежурного света - создавали ощущения погружения в иную реальность, ничего общего не имеющую с сегодняшним днём. Потом всех увели через фойе бельэтажа по дивной лестнице. Мимо огромного зеркала, ребята спустились к бронзовым танцорам-светильникам и через служебный выход вернулись за сцену.
  Олег отстал от группы. Он задержался в зале. Сейчас, кроме него, здесь никого не было: ни монтировщиков, ни артистов - никого. Но тем не менее пространство было наполнено звуками и шевелением. Все эти фонари и фонарики, изящные нимфы и музы, изгибы барьеров, ажурные галереи, шекспировские персонажи в плафоне - всё это пело, смеялось, переговаривалось и шепталось, искоса поглядывая на него. И Олег слышал их. Но самое невероятное: он видел их!
  В полутёмном зале таинственно мерцали хрустальные незажжённые люстры. Бездонное гулкое пространство сцены широко распахнулось навстречу красным рядам бархатных кресел. Мужественные купидоны и нежные нимфы поддерживали хрупкими мраморными руками бронзовые абажуры с искрящимися подвесками. Гулкую тишину разбудил тягучий скрип металлической двери и в полумрак зала неслышно вступили женщины, одетые в лиловые крепдешиновые платья с ажурными белыми пелеринками. Они резво прошли в бельэтаж и партер. С юным азартом стали снимать с кресел льняные чехлы и аккуратно укладывать их в огромные кожаные саквояжи. Это были дежурные на вечернем спектакле дамы-капельдинерши. Они разбирали выложенные стопками розовато-кремовые листочки программок, куда следовало вписать имена дебютантов. До начала спектакля ещё оставалось время припудрить носики, капнуть на себя капельку экзотических духов, глянуть в сверкающую гладь старинного зеркала и оценить полученный шедевр. Секунда... другая... - и зазвучит чарующая увертюра. Прощай, тоскливая повседневность! Здравствуй, томительная грусть!
  Сверкающие эполеты офицеров перемигивались сиянием огоньков с хрусталиками люстры. На обнажённых плечах дам играл разными оттенками тонкий мех, ожерелья и серьги подсвечивали лица другой эпохи. Плавно, в такт звучащей музыке, колыхались страусовые веера.
  На ярко освещённой сцене разворачивались трагические события. Ревнивая Амнерис строила козни несчастной Аиде. Стайка хорошеньких рабынь-негритяночек усердно изображала хлопотливое внимание к персоне дочери фараона. Одна из девушек - маленькая и хрупкая - подавала вуаль. На её черномазенькой мордашке светились огромные зелёные глаза - глаза русалки или ведьмы, из-под сбившегося паричка выбились серебристые волосы. "А ручки-то ты и не намазала жжёнкой. Теперь попадёт от помощника режиссёра", - сочувственно подумал Олег.
  Он перевёл взгляд на ложи бельэтажа и замер. Женщина необыкновенной красоты в элегантном открытом платье с мерцающим жемчугом на высокой шее наклонила голову к своему спутнику, совсем молодому человеку, возможно, сыну - сходство их было поразительным. Лёгкая улыбка играла на её губах. Она почувствовала на себе настойчивый взгляд, повернула голову, и её золотисто-карие глаза встретилась с глазами Олега. Брови на идеальном лице удивлённо поползли вверх, она что-то шепнула юноше. Тот взглянул в сторону Олега и до смешного повторил мимику матери.
  Но зал уже заполнили совсем другие личности. Публика разместилась в партере и амфитеатре, галереи оставались пустыми. Зеленовато-мышастые мундиры, чёрные - с молниями на воротнике, темные кители офицеров флота, ещё какие-то непонятные - румыны, что ли? - между ними маячили головки дам с тщательно уложенными причёсками. В той ложе бельэтажа, где только что Олег видел необыкновенную красавицу, теперь находился статный офицер с дамой. Олег присмотрелся к ложе и оторопел: на погонах сероватого мундира золотилась змейка. Немецкий доктор улыбался своей спутнице, склоняя к ней кудрявую рыжеватую голову. Вот он чуть отодвинулся, и стал виден нежный боттичеллиевский профиль очаровательной женщины, она одарила офицера сияющей ласковой улыбкой. Он положил руку на бархатный барьер ложи рядом с рукой женщины. Секунда - и их пальцы переплелись. Родители! Сияющие молодостью, в этом сказочном зале, среди пронзительно нежных звуков "Травиаты"...
  У Олега голова пошла кругом, почудилось, будто тело потеряло вес. Он прикрыл глаза всего лишь на секунду. А когда открыл их, зал вновь был пуст и таинственно мерцал дежурной лампой под потолком. Олег испугался, что сейчас выйдет из зала и мир вновь погаснет для него.
  Он медленно двинулся к фойе. Пока ничего не менялось. Кажется, он заблудился в роскошных фойе, переходах и коридорах этого феерического здания. Олег пошёл наугад и вышел к лестничной площадке, рядом мелькнула чья-то фигура. Он резко обернулся и уставился на своё отражение в огромном зеркале. Этот возмужалый тридцатилетний мужчина - это он? Черты лица утратили юношескую красивость, которая была так противна ему, стали более определёнными. Но по-прежнему чуть застенчиво смотрели с худощавого загорелого лица серо-голубые глаза с пушистыми тёмными ресницами, выгоревшие на солнце рыжеватые волосы крутыми кольцами вились у воротника белой рубашки. "Локоны, как у барышни", - мелькнуло у него в голове. Он улыбнулся, представив, как надевает лётный шлем и из-под него торчат эти бабские волосёнки. И вздохнул: шлемофоны, самолёты, погоны с синими просветами - всё в прошлом. Это как на картине художника, он забыл его имя, где побитая молью старушка доживает свой век, вспоминая о балах и кавалерах, а рядом древняя служанка вяжет бесконечный носок. Да, всё в прошлом.
   Бронзовые танцовщики со светильниками захихикали, подслушав его мысли. Олег дико глянул на них и сунулся к выходу, но двойная стеклянная дверь была заперта. А за нею шумел зеленью деревьев садик с фонтанчиком и скульптурой в отдалении. Мраморный Амур весело помахал ему рукой и вновь обвил стан Психеи. Олег видел каждый листик на каштанах, каждую капельку воды в фонтане. И вновь испугался: вдруг это всего лишь наваждение? Как то, что он видел в зрительном зале? Вспыхнули и погасли канделябры в бронзовых руках.
  -Олег, - тревожный голос Галочки эхом отразился от стен, - Олег, отзовись!
  Он с изумлением смотрел на полненькую белобрысую девушку с белёсыми ресницами маленьких глазок.
  -Ты что тут? Стоишь один... - она присмотрелась: - бледный какой-то. Думал, тебя все бросили? Завели, как Белоснежку, в лес и бросили одного. Мы уже на улицу вышли, когда я заметила, что тебя нет. Сначала подумала, что ты в туалет пошёл, потом поняла, что ты просто отстал и заблудился.
  Он сглотнул несколько раз, стараясь скрыть улыбку, откашлялся:
  -Галочка... - пробормотал, потрясённо разглядывал её, - Галочка...
  -Да что с тобой?! - и тут до неё стало доходить: - Олег! Ты... видишь? Да?!
  -Вижу, - кивнул он и попытался улыбнуться.
  -Ой! - взвизгнула Галочка и бросилась ему на шею, - как здорово!
  Олег засмеялся, но тут же стал серьёзным:
  -А вдруг это только здесь, в театре? Я выйду на улицу и снова темнота?
  -Да ну, ерунда. При чём тут театр?
  -Ты не понимаешь, - он покосился на бронзовых танцоров, - они смеются, шепчутся...
  -Так, по-моему, ты переутомился, - она потрогала его лоб, - вроде не горячий... Пошли отсюда.
  Взяла по привычке за руку и повела за собой. Они прошли через выход из зрительского фойе за кулисы, спустились по каменной винтовой лестнице, прошествовали мимо вахтёра и вышли в переулок Чайковского, где их обласкало вечернее солнце и освежил лёгкий ветерок.
  -Ну что же ты? - засмеялась Галочка, - открой глаза!
  Олег осторожно приоткрыл сначала правый, потом левый глаз и счастливо выдохнул:
  - Вижу. Всё вижу.
  
  У Леры и Кирилла выработалась привычка. Они вставали чуть ли не с рассветом и ехали в Аркадию, там на тёплом песочке подставляли бока ещё незлому солнцу, купались и в полупустом троллейбусе возвращались в центр. Исходили центральную часть города вдоль и поперёк. Дерибасовская, Советской Армии, Пастера, Приморский бульвар - все эти известные, наверное, всему миру улицы теперь и для них стали близкими и знакомыми. К пяти вечера они совершали ещё одно путешествие к морю, но уже не валялись на песке. Море к вечеру прогревалось, а воздух становился прохладнее, они с удовольствием купались в молочно-тёплой воде и бодро возвращались домой в ночной звёздной темноте.
  Случайно открыли для себя маленький книжный базарчик в Городском саду. Продавцы книг расположились на скамейках, устроив рядом свои сокровища. Кирилл прямо-таки оттаскивал Леру от каждой скамейки, она со стоном отрывалась от толстых изданий, выпущенных в Кишинёве. Этих книг в Ленинграде не было. Хотелось схватить и увезти всё-всё: Базен, Во, Боккаччо, Брэдбери, Азимов, Даррелл, Голсуорси, Эриа, Булгаков, Волков, Ремарк... А ещё альбомы по искусству, энциклопедии, справочники, даже кинословари... Толстые книги крупного формата приятно оттягивали руки, пахли свежей печатью и огорчали недоступностью, потому что средства были ограничены, и Лера печально отходила, оплакивая в душе очередной книжный "кирпичик".
  Да, Одесса произвела на них впечатление. Возможно, это было чисто южное наваждение, но Лере всё время казалось, что она уже бывала в этом городе, только забыла когда. Например, завидев кирпичный дом с башней и шпилем на улице Пастера, она могла дать слово, что знает его, хотя видела впервые.
   Хозяйка квартиры Лариса посмеивалась над одуревшими от юга ленинградцами. Она, как и обещала, провела их в театр. И тут Лера прямо-таки заболела этим восхитительным сооружением. Она отпустила Кирилла пройтись с Ларисой по всем зрительским местам, а сама застряла в пустом зале. Сидела одна в амфитеатре и впитывала атмосферу театра с его неясными звуками, шорохами и поскрипываниями, жадно принюхивалась к специфическим запахам старых духов и грима. Это был её театр. Она знала его жизнь, как свою собственную. Уходить отсюда не хотелось. И даже, если бы она ушла, Лера это точно знала, какая-то её микроскопическая частица осталась бы здесь, в этом сказочном зале.
  -Мы с Маргаритой здесь слушали "Травиату", - Франц задумчиво разглядывал ложу в бельэтаже, - зал был полон всякими чинами: и немцы, и итальянцы, и румыны. А мы с Марго их не замечали. Для нас звучала лишь музыка Верди, и моя смешливая жена вдруг расплакалась...
  Лера окинула взглядом его фигуру в мышастом кителе.
  -У вас пуговица скоро оторвётся на мундире. Надо пришить.
  Он скользнул равнодушно взглядом по застёжке, поморщился:
  -Пустяки. Сегодня у Олега здесь выступление.
  -Да, у нас с Кириллом уже есть билеты, и даже места указаны: пятый ряд, в центре. Мы хотим после подойти к служебному входу и встретить его, а завтра вместе улетим в Ленинград.
  -Не выйдет.
  -Это почему? - удивилась Лера.
  -Они сразу после концерта всей группой возвращаются в Ленинград. Так что у вас, маленькая фрейлейн, будет всего несколько минут на встречу с ним.
  -Ой, как жаль! Поменять билет на их рейс, наверное, не получится. Ну и ладно, - Лера попыталась не сильно расстраиваться, - увидимся в Ленинграде. Может, так даже и лучше.
  -Возможно, и лучше, время покажет, - согласился Франц. Он как-то очень серьёзно и значительно посмотрел на неё: - Лера, он изменился.
  Удивительно, Франц никогда не называл её по имени. Она уже открыла рот, чтобы спросить, почему это он изменил своему правилу, но тут до неё дошло, что именно он сказал.
  -То есть как изменился? - вопрос упал в пустоту: рядом никого не было. Она повертела головой, но Франц ушёл. "Он изменился"... Что это значит? И разозлилась. Вместо того, чтобы толком всё объяснить, одни загадки. "Изменился"? В каком смысле?
  
  Они с Кириллом уложили все вещи, ещё раз сходили к морю - прощаться.
  -Ты чего такая? - спросил Кирилл, глядя на её задумчивое лицо.
  -Правильно ли мы делаем, - призналась она в своих сомнениях, - что не попытались увидеть Олега? Мы могли весь день провести вместе.
  -Конечно, правильно, - уверенно ответил мальчик, - мы же хотели сделать сюрприз.
  -А что нельзя было его сделать не в последнюю минуту? - не согласилась Лера, - они сегодня уезжают. Ты знаешь об этом? Нет. А я знаю. Мы успеем только подбежать к нему на одну секунду после концерта. Ясно?
  -Ясно. Кто ж знал, что он в Киев уедет, - пробурчал Кирилл.
  Сияющая всеми огнями громада здания царила в пространстве и казалась парящей между бархатно-синим небом и зеленью деревьев. По-летнему яркая загорелая публика постепенно заполняла зал. Они нашли свои места в сверкающем праздничном зале. Слева от Кирилла оставалось свободным одно место, но вот подлетела запыхавшаяся молодая женщина и с облегчением уселась в красное бархатное кресло. Она посмотрела на Кирилла:
  -Любишь хоровое пение? - её очки отразили яркие огни, и на длинном лице засияла улыбка.
  -Люблю пение, - неопределённо ответил мальчик, разглядывая показавшуюся ему смешной женщину. Она так забавно трясла тёмными волосами, когда говорила - как лошадка. Только у лошадки грива уж точно погуще будет, чем причёска этой тётеньки. Он сидел и соображал, кого она ему напоминает: длинная, худая, в очках, головой трясёт и руками размахивает. И вспомнил. Был такой мультфильм про варежку. Там девочка мечтала о собачке, а мама не разрешала. Так вот на эту маму с длиннющим носом похожа тётенька. И фыркнул. Лера подозрительно покосилась на него. Он потянул её к себе и шепнул на ухо:
  -"Варежка", - и скосил глаза в сторону соседки. Сначала до Леры не дошло, а потом она прыснула, но тут же строго покачала головой.
  А дама возбуждённо оглядывалась, её улыбка обнажала десны:
  -Красивый зал. Правда? - ответы ей не были нужны, - но наш Кировский мне больше нравится. У нас там всё в голубых тонах, приглушённых. А тут прямо буйство какое-то. Немного вульгарно, не правда ли? Хотя, с другой стороны, Одесса - южный город. Здесь всё должно быть ярче, чем у нас на севере. Вы бывали в Ленинграде? Бывали. Значит, понимаете, о чём я говорю. Представляете, я специально на этот концерт из Киева прилетела. У нас там профсоюзная конференция была. Все устали, а меня так вообще из отпуска вызвали. Злилась я ужасно. В последний день, как обычно, концерт. Ничего особенного, всё привычное: стихи, балет, народные танцы ансамбля Вирского. И вдруг. Не поверите, это что-то волшебное. Незнакомые фамилии. Выходит полненькая девушка - совсем никакая, моль бледная. Ведёт за собой молодого человека, - тут Лера переглянулась с Кириллом, - высокий загорелый красавец: вьющиеся волосы золотятся, лицо тонкое, аристократичное, а глаза... Глаза огромные, светлые. Хорош, как юный Адонис. Я близко сидела, так что смогла его рассмотреть. А потом они пели. Из "Онегина", финал. Я многих певцов слушала. И Лисициана, и Отса, и Гуляева, и Магомаева... Но такой баритон - никогда. Это чудо! Вот сегодня сами услышите. Я всё разузнала об этой паре и полетела за ними сюда. Совсем как шальная поклонница. Смешно, правда? Но за таким голосом - на край света.
  -И зовут вашего гения?...
  -Энгельгардт. Олег Энгельгардт. Немного сложная фамилия.
  Тут Кирилл не выдержал:
  -Это мой папа, - гордо заявил он.
  Женщина уставилась на него круглым глазами, её остренький носик ещё больше заострился:
  -Твой папа? Но он же ещё так молод, а ты такой большой, - она перевела потемневшие глаза на Леру, - а вы, значит, мама этого мальчика?
  -Да, это моя мама, - подтвердил Кирилл, и Лера обняла его, но вредный мальчишка гордо отстранился: - что ты со мною, как с маленьким... Слышала же: тётенька сказала, что я уже большой.
  -Вот как, - задумчиво проговорила женщина, в очередной раз тряхнув головой, и её глаза вспыхнули недобрым огнём.
  Свет в зале померк, осветилась рампа, взмыл яркий занавес. На подсвеченной сцене уже занял место хор, и Лера сразу увидела Олега. Да, он был именно таким, каким его описывала профсоюзная дама. Как она назвала его? Юный Адонис? Лера хмыкнула. Только Адониса нам и не хватает. Тут она вспомнила слова Франца и стала пристально разглядывать Олега, ища доказательство того, что он изменился. Внешних изменений она не заметила. Разве что весь золотится от загара. Может, Энгельгардт имел в виду то, что за прошедший месяц изменился характер его сына? Он стал грубым, мелочным и жестоким? Да никогда в жизни! Олег и хамство - это что-то из другой жизни. Так о чём же предупреждал её Франц?
  Уже прозвучало несколько религиозных мелодий. Зал с воодушевлением аплодировал. И тут они грянули "Ноченьку" из "Демона". И видно было, что ребятам самим нравятся эти плавные переходы от пиано к фортиссимо. Их лица оживились, глаза заблестели. Лера любовалась Олегом. Как обычно. И откуда взялось у него в лице это лихое разбойничье выражение? А глаза-то так и сверкают... Вон, как он на Галочку в группе сопрано поглядывает! Вот оно! Лера закусила губу, чтобы не вскочить и не заорать во весь голос. Вот о чём говорил Франц: Олег видит! Это произошло всё-таки. И у неё потекли слёзы. Кирилл дёрнул её за руку:
  -Ты что? - но Лера лишь помотала головой, достала носовой платок и вытерла глаза.
  -Так ты говоришь, это твой папа? - прошептала профсоюзная дама и склонилась к мальчику, - вы похожи, но не очень.
  -Ну и что? - не очень-то вежливо ответил Кирилл.
  Потом был антракт. Лера предложила пройтись по фойе, но мальчик отказался. Он вопросительно поглядывал на Леру, ждал, когда она ему объяснит, почему плакала.
  -Ты ничего не заметил? - улыбаясь, ответила она, - тогда не стану говорить. Сам смотри!
  И Кирилл надулся: вот ещё новости. "Сам смотри". На что смотреть?
  Началось второе отделение. Профсоюзная дама притащила из буфета конфеты и усердно угощала ими Кирилла. Тот не сильно сопротивлялся, цапнул сразу две. Одну отдал Лере, но она отказалась. Профсоюзная дама смеялась, глядя, как он лопает шоколад. Она даже попыталась погладить его по голове, но Кирилл дёрнулся в сторону, и дама отстала.
  
  Олег, как и все на сцене, видел чёрный провал зала. Но несколько первых рядов партера всё же подсвечивались. И он с новым для себя чувством удовольствия жадно разглядывал публику. В самом центре пятого ряда у прохода блестела очками высокая худощавая женщина, рядом с нею жевал конфету рыжеватый мальчик. Женщина улыбалась и что-то говорила мальчику, тот кивал и таращился на сцену. Если бы он не знал, что его сын сейчас ловит кузнечиков в пионерском лагере, а Лера бродит с туристами по Пушкинским Горам, он бы решил, что это они пожаловали сюрпризом в Одессу. И всё же он не мог отвести взгляда от высокой женщины и мальчика. И так сосредоточился на разглядывании этой парочки, что чуть не пропустил свой выход. Его уже объявили, а он всё ещё стоял в рядах хористов. И стоял бы так, потому что до него дошло: это действительно Кирилл, а рядом с ним суёт ему очередную конфету Лера. Сосед справа ткнул его локтем, и Олег очнулся. Он быстро вышел вперёд и, не сводя глаз с сына и Леры, начал свою партию. И от того, что сейчас творилось в его душе, от пронзительного чувства любви родилась музыка, и расставаться с нею было больно. Его выступление было финальным, шквал аплодисментов накрыл зал, оба полотнища занавеса поползли с боков. Хормейстер сделал знак всем оставаться на местах. И как только занавес вновь разъехался, особо энергичные поклонницы рванулись к сцене. Они бы и на сцену влезли, если бы не оркестровая яма. К самому барьеру, растолкав девиц, протиснулся Кирилл и совершенно неприлично завопил:
  -Папа! Папа!
  Олег улыбнулся ему, беспомощно оглянулся, желая приблизиться к сыну, но проклятая оркестровая яма встала нерушимой стеной между ними. Тогда Олег, преступая все правила, громко и отчётливо сказал:
  -Иди к служебному входу. Понял?
  Кирилл кивнул и стал пробираться через восторженных поклонниц назад к Лере.
  Профсоюзная дама схватила Кирилла за руку:
  -Ты познакомишь меня с папой?
  Он вырвался из её цепких наманикюренных пальцев:
  -Лера, папа сказал, чтобы мы шли к служебному входу. И... папа видит! Это ты поэтому плакала, да? От радости? - у него наливались глаза слезами.
  -От радости. Да и у тебя, кажется, глаза на мокром месте? Но мы не станем плакать. Мы будем смеяться и праздновать, потому что мы с тобой сейчас самые счастливые в мире люди.
  -Лера? Вас так, кажется, зовут? - профсоюзная дама нетерпеливо переступала длинными ногами, - я не представилась. Я - Дора Иосифовна. Можно просто Дора. Олег сказал, чтобы мальчик шёл к служебному входу. Ваш сын обещал познакомить нас. Вы же не будете против?
  Лера взглянула на назойливую даму, такую ненужную сейчас:
  -Я не буду против. Знакомьтесь, - вежливо ответила она.
  Они обошли здание через Пале-Рояль, спустились к переулку Чайковского. Там у входа теснилась целая толпа почитателей хорового пения. Напротив входа стоял ярко-красный "икарус", и водитель нетерпеливо поглядывал на снующих по тротуару людей. То и дело открывалась застеклённая дверь, выходили по одному хористы и шли к автобусу. Лера увидела знакомого хормейстера и подошла к нему.
  -Добрый вечер, Александр Николаевич, - поздоровалась она, поглядывая на дверь служебного входа.
  -Здравствуйте, Валерия. Какой успех, да?!
  -Чудесный концерт! - искренне воскликнула она.
  -Олег, конечно, умница, но и все ребята и девочки не подкачали.
  -Вы сейчас в общежитие?
  -Нет, мы в аэропорт. У нас через полтора часа рейс домой. Вы с нами?
  -В аэропорт? - растерянно переспросила Лера, - мы с Кириллом думали, что вы только завтра летите... И у нас билеты на завтра.
  -Ну ничего, завтра встретитесь. Да, вы уже знаете? К нему зрение вернулось! Чудо какое-то!
  -И правда, чудо! - согласилась она.
  Тут поклонницы зашумели, устремились к входу.
  -Сейчас увидите, - усмехнулся хормейстер, - каждое выступление так. Если бы не Галочка, они бы не дали ему пройти.
  И правда, Галочка, как кругленький буксирчик шла впереди, раздвигая собой нетерпеливых девушек, за нею, уже привычно держась за её руку, уворачивался от назойливых почитательниц Олег. На голову выше всех бесцеремонных дам, он нетерпеливо всматривался в толпу, выискивая глазами сына и Леру. Наконец он их заметил и ринулся к ним.
  -Папа! - Кирилл повис у него на шее, - мы хотели сделать сюрприз и приехали. Я из лагеря сбежал. Сам к Лере в Пушкинские Горы приехал. А потом её уволили, и мы поехали к тебе. Ты рад, да? Ты теперь видишь! И Лера плакала из-за этого! Мы завтра летим домой. Ты нас встретишь?
  Он вывалил сразу всё и беспорядочно, но, кажется, Олег понял его. Он прижимал к себе сына и искал глазами Леру.
  -Конечно, встречу. Завтра мы опять будем все вместе, - он смотрел на Леру и улыбался ей. Она как обычно скромно стояла поодаль, не желая мешать им, её губы сложились в умильную улыбку. Олег спустил сына на землю и шагнул к ней: - как же замечательно ты придумала - приехать сюда! Я так тебе благодарен за Кирилла... - он обнял и расцеловал её в обе щеки.
  Она сначала испуганно дёрнулась, но потом закинула ему руки на шею и так страстно прильнула, что ему на какой-то миг стало неловко. Олег тут же застыдился своих мыслей и ещё раз поцеловал её.
  -Папа... папа! - дёргал его за полу пиджака Кирилл, - это же...
  Но тут "икарус" взревел мотором и выбросил густую фиолетово-чёрную струю, из двери высунулась Галочка и совсем как когда-то в Тарту крикнула ему:
  -Олег, мы опаздываем! Немедленно иди в автобус. Из-за тебя все опоздают на самолёт!
  Он оглянулся, отпустил Леру:
  -Это всего на несколько часов. Завтра я вас встречу. Мне надо тебе очень-очень многое сказать. До завтра! - взлохматил рыжие кудряшки растерянного Кирилла и впрыгнул в автобус. Тот мигнул красными огнями и тут же рванул с места.
  Лера взяла Кирилла за руку, он молча исподлобья косился на неё. Дора Иосифовна кривила губы в лукавой улыбке:
  -Однако... Как странно он вёл себя! Вам не кажется? Разве может человек забыть, как выглядит его жена?
  Лера спокойно посмотрела на неё:
  -Олег потерял зрение в результате аварии. Вы не знали этого? Но, как видите, теперь оно восстановилось. И он знакомится со всеми заново. Ничего удивительного, что он ошибся и принял вас за меня, - и добавила с горькой иронией: - мы же с вами так похожи...
  Дора пропустила колкий намёк мимо ушей:
  -Так вы завтра летите? Я тоже. Возможно, даже одним рейсом. Я хотела познакомиться с вашим мужем, но на такие жаркие объятия, конечно, не рассчитывала, - её улыбка не гармонировала с ехидным взглядом карих глаз.
  -Всего доброго, - Лере хотелось отделаться от этой дамы и пройтись по ночному городу, чтобы хоть чуть снять то дикое напряжение, которое прямо-таки свело её внутренности при виде страстного поцелуя Доры и Олега.
  
  Галочка устало поглядывала в окно автобуса на пробегающие мимо скучные пятиэтажки, в большинстве окон уже не горел свет. Вроде всего лишь одиннадцать, а люди уже спят? Или смотрят телевизор, а свет не включают из экономии? Она повернулась к Олегу. Тот сидел с полуприкрытыми глазами и блаженной улыбкой.
  -Да-а, ну ты и фрукт, - выдала вдруг Галочка, - такие страсти-мордасти, такие поцелуи. Прямо индийское кино!
  -Имею право, - засмеялся он, - всё-таки она моя жена. Во всяком случае, по документам.
  -Она?! Твоя жена?! - не поверила Галочка, - вот новость!
  -Знаешь, я её именно такой и представлял. Мы же познакомились уже после того... ну, после той аварии. Никто толком мне её не мог описать. Все по-разному говорили. И я навоображал себе... А теперь вижу, она такая, как я и думал. Завтра они прилетят, и начнётся новая жизнь. Завтра!
  Галочка лишь озадаченно покачала головой.
  
  Последнюю одесскую ночь перед отъездом Лера не спала. Едва закрывала глаза, видела слившуюся в страстном объятии пару. И дивилась сама себе: почему стояла, смотрела и молчала? И вообще, что за жгучая мелодрама тут разыгрывалась на улице перед входом в театр? Она вспомнила, как долго-долго молчал Кирилл. Они уже прошли всю Дерибасовскую, а он молчал. И вдруг выпалил:
  -Ничего, и не из таких подвалов выбирались.
  Лера уставилась на него, потом подхватила под мышки и закружила, хохоча во всё горло так, что идущая навстречу пожилая пара шарахнулась от них в сторону. Они свернули вправо и через пару шагов оказались возле симпатичного краснокирпичного здания с башенкой и шпилем. Лера задумчиво разглядывала высокие окна с дубовыми рамами, открытые настежь ворота, неожиданный вход в квартиру прямо посреди гулкой подворотни. Десяток каменных ступеней вёл к выкрашенной мерзкой коричневой краской крепкой старой двери.
  -Вот скажи, откуда я знаю этот дом, эту подворотню и эту дверь? Никогда тут не была, а кажется, что прожила здесь часть жизни? - посмотрела Лера на Кирилла, - нет, погоди. Я знаю это без коричневой краски. Какому идиоту пришло в голову так изуродовать дубовую дверь? Что же здесь раньше было?
  -Наверное, церковь, - Кирилл двинулся в подворотню, - пойдем, двор посмотрим! Смотри, здесь нет асфальта. Одни камни.
  -И как они по таким камням ходили, ума не приложу. Представляешь, у барышень была обувь на тоненькой кожаной подошве, а здесь такие неровности, у камней рёбра острые - больно же. Я бы и двух шагов не сделала.
  -Колодец! А вода там есть? - он уже хотел сдвинуть чугунную крышку, но Лера не дала:
  -Не трогай. Видишь, закрыли. Значит, так надо.
  -А то кто-нибудь вылезет, да? Как в "Ундине"?
  -Никто не вылезет. Начитался романтиков на мою голову. Пора тебе к реализму переходить. "Каштанку" и "Муму" читай.
  -Да, прочёл я уже давно, - отмахнулся он и дёрнул носом: - откуда так противно пахнет? Даже глаза ест.
  -Откуда? - Лера принюхалась, - отсюда. Здесь уличный туалет. Глаза ест потому, что они хлорки тут насыпали не жалея. Пошли отсюда.
  Кирилл вдруг замер, уставившись в глубину двора, как сеттер на дичь.
  -Ты чего? - почему-то шепотом спросила Лера, тоже вглядываясь в темноту.
  -Там, в окне... - он двинул подбородком в сторону окна первого этажа, - видишь?
  Из окна на них смотрела девочка-подросток, луна высветила необыкновенной зелени глаза и серебряные распущенные по плечам волосы. Кирилл медленно двинулся к ней. Он протянул руку и коснулся стекла на уровне её лица. Девочка не отскочила от окна, она всё так же молча и серьёзно смотрела на Кирилла огромными сияющими глазами. Потом улыбнулась и прижала к стеклу ладошку там, где была рука мальчика. И он почувствовал, как сквозь стекло от её ладони передаются ему тепло и покой.
  Лера тоже разглядывала девочку и внезапно поняла, что это не подросток. Это маленькая изящная, как фарфоровая статуэтка, женщина с умудренным опытом взглядом. Потом что-то мелькнуло за её спиной, и в окне появился мужчина, обворожительно улыбнулся миниатюрной блондинке и взглянул на Леру. Его правая бровь вопросительно выгнулась. Он жестом пригласил их к себе, но Лера помотала головой. Она никак не могла оторвать взгляда от лица мужчины. Другой цвет глаз - даже при неверном свете луны виден их необычный янтарный цвет; другой цвет волос - каштановые, волнистые. Но лицо! Это было лицо Олега! Она судорожно вздохнула, схватила Кирилла за руку:
  -Пойдём. Мне что-то не по себе здесь, - непослушными губами она улыбнулась паре за стеклом и повела Кирилла прочь, спиной чувствуя их взгляд.
  -Одеты они как-то не так, правда? - уже на улице спросил мальчик, он с интересом наблюдал, как довольно крупный ёжик перебегал улицу, - и как было тихо во дворе?
  -Так одевались в начале века.
  -Этот дяденька, он на папу похож, правда?
  -Ты тоже заметил? Одно лицо. Даже жутко. Знаешь, хватит нам впечатлений. Пойдём домой.
  -А я ещё что-то заметил, - похвастался Кирилл, - дяденька на папу похож, а девочка...
  -Она не девочка. Это взрослая женщина. Просто она очень миниатюрная, - поправила его Лера.
  -Ладно, пусть будет тётенька. Так вот: она на тебя похожа.
  -Ну-у, сказал тоже! Она маленькая, беленькая с зелёными глазами. А я...
  -А ты чуть-чуть выше, чёрненькая с коричневыми глазами...
  -Не коричневые, а карие, - поправила его Лера, - в чём же сходство? И потом мне всегда говорили, что я на Мирей Матье похожа.
  -Не-а, не похожа. Только причёской. А вот если тебя перекрасить, и глаза сделать зелёными...
  -И в росте на сантиметров десять укоротить, - засмеялась Лера.
  -Всё равно похожа, - обиженно пробурчал Кирилл.
  
  Олег выбирал розу для Леры. Тётки с цветами в вёдрах стояли возле выхода из метро и зазывали его, соблазняя низкими ценами. Он уже дважды прошёл вдоль рядов, придирчиво разглядывая пёстрый товар. Розы всегда были самыми дорогими у торговок, но Олега это не смущало. Ему хотелось подарить Лере достойный её цветок. И тут его взгляд наткнулся на нечто невообразимое: серебристо-снежная с бархатистыми вишнёвыми воротничками на лепестках, она гордо несла свою королевскую головку. Такая, она была одна-единственная в целом ведре своих плебейских сестёр.
  -Какая красавица! - он восхищённо замер перед цветком.
  -Да, гордая и нежная, - продавщица высокомерно окинула взглядом Олега, - единственная!
  - Да, точно: гордая, нежная - единственная.
  Автобус подкатил к зданию с пятью световыми "стаканами", выгрузил пассажиров и отправился за новой партией приезжих. Олег коснулся циферблата часов и покачал головой: как быстро он привык к особенностям незрячего человека, всё ещё определяет время на ощупь. Вроде бы время ещё было. Он проверил на табло время прибытия рейса из Одессы и подошёл к панорамному окну. Серебрились на солнце огромные машины. Он любовался ими и поймал себя на том, что, кажется, впервые без тоски и боли смотрит на самолёты. И отправился в нужный зал встречать сына и чудесную женщину.
  Он сразу увидел их: Леру и Кирилла. Она что-то говорила мальчику, а тот отрицательно мотал головой и, кажется, даже сердился.
  -Кирилл! - позвал он, - Лера!
  Сын замер, увидел отца и со всех ног рванулся к нему.
  -Папа! Мы прилетели!
  Олег расцеловал сына и повернулся к Лере, с улыбкой наблюдавшей за ними.
  -Лерик! - он потянулся к ней, и она сделала движение в его сторону, но Кирилл дёрнул отца за руку:
  -Куда ты смотришь?! - чуть не завопил он возмущённо, - это же чужая тётя!
  -Как чужая? - растерялся Олег и встревоженно-вопросительно посмотрел на сына, - в Одессе...
  -В Одессе вы ошиблись, - сверкнула женщина очками, - но мне приятна была ваша ошибка. Я - Дора, - она протянула руку, и Олег машинально пожал её влажную мягкую кисть, - а ваша Лера вон стоит, - и отошла в сторону, издали наблюдая за развитием событий.
  Олег совсем растерялся и смутился. Эта чужая женщина с густыми волосами цвета воронова крыла и потрясающими прозрачными глазами - это Лера? Их взгляды встретились. Она рассмеялась:
  -Ну да, не длинная и кривоногая, не косенькая и лысенькая, - сказала она таким знакомым родным голосом, что он чуть не взвыл. Так ошибиться!
  На лице Олега появилось странное выражение, и Лера перестала улыбаться. Ей было знакомо это выражение жгучей обиды, на красивом лице смесь недоумения и разочарования. Олег оскорбленно молчал. Он вскинул брови и слегка поклонился, потом в замешательстве взглянул на прекрасный цветок в своей руке, перевёл взгляд на Леру. Она уже было сделала движение, чтобы принять розу, но он одарил её деланно-безмятежным взглядом и повернулся к стоящей поодаль профсоюзной даме:
  -Дора! Вчера вышло нелепое недоразумение. Примите, пожалуйста, этот цветок в знак прощения.
  -О, с удовольствием, - расцвела улыбкой её длинная физиономия, а стёкла очков прямо-таки выдали сноп отражённых огоньков, - я готова вас простить, но с условием, что вы как-нибудь пригласите меня на чашечку кофе. Вот мой телефон, - и она сунула ему в нагрудный карман пиджака сложенный листок бумаги.
  Олег выдал дежурную любезную улыбку, кивнул и направился к Лере и Кириллу. Неприступное выражения лица выдавало его настроение.
  -Хорошо было веселиться за счёт незрячего? - процедил он сквозь зубы, - как там сказано? "Оно не то, чем кажется"? Опять обман. Зачем?
  -Может, ты возьмёшь наконец у меня сумку? Или теперь ничего, кроме цветов для поклонниц, ты не носишь? Никаких тяжестей? - съязвила она в ответ.
  Всё с тем же неприязненным выражением лица он подхватил сумку, взял Кирилла за руку и двинулся в сторону автобусной остановки. Лера едва поспевала за его широким шагом и даже запыхалась.
  -Чего ты злишься? - не выдержала она. Наученная предыдущим опытом, она решила не отмалчиваться, а сразу расставить все точки над i, - вспомни, одна твоя близкая знакомая постоянно твердила какая я: волосы редкие, длинная и тощая, ножки кривые... Ты постоянно намекал мне, что не в красоте счастье, что главное - красота души. Знаем, читали Заболоцкого: "...сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?" Ты так бурно жалел меня! И что мне оставалось? Доказывать, кричать: "Я не такая! Не верь ей!" - да? Тебе - человеку, ослеплённому своим чувством? Тебе - человеку, для которого единственным идеалом всегда была одна-единственная девочка, случайно встреченная тобой в далёком детстве! И я должна была заявить, что она врёт?
  И тут её взгляд упал на Кирилла. Он отошёл в сторону и, прижавшись лбом к бетонному столбу, плакал.
  -Господи! - вырвалось у Леры, - что же мы делаем! Не прощу себе этого!
  Она рванулась к мальчику, обняла его, шепча что-то ласковое. Он, как котёнок, уткнулся носом ей в грудь, плечи его вздрагивали. Люди на остановке поглядывали в их сторону, деликатно отворачивались. Подошёл автобус, они сели с Кириллом, оставив Олегу место за ними. "Да, не получилось радостной встречи", - мелькнуло у неё в голове. Она обнимала мальчика, прижимала его к себе, стараясь успокоить, и не обращала внимания на сидящего сзади Олега. Он молчал, упрямо глядя в окно. Лера видела его отражение в стекле. Задумчивое лицо всё ещё разобиженного человека. Задумчивое? Вот и хорошо. Пусть подумает. Ей тоже есть о чём подумать. И, кажется, она чудовищно устала...
  
  Близнецы устроили им торжественную встречу с накрытым праздничным столом и даже с вином. А когда они поняли, что Олег их видит, разрыдались чуть не в голос. И всё же они чутко уловили, хоть и тщательно скрываемое, смурное настроение всех троих. Положение спасла Офелия. Она вспрыгнула на колени к Олегу, обнюхала его лицо, заглядывая в глаза, потёрлась о его щёку, мяукнула и перебралась к Кириллу. Тот зарылся носом в её серую шёрстку и тут же чихнул.
  -Простыл? В дороге простудился? - загоношились близнецы.
  -Никакой простуды! Шерсть в нос попала, - засмеялся мальчик и добавил: - пустяки, и не из таких подвалов выбирались...
  -Каких подвалов? - удивился Олег, - вы что, там по подвалам лазили?
  -Нигде мы не лазили. Мы только один раз во двор зашли, а там была девочка...
  -Кирилл, - вмешалась Лера, - я же тебе говорила, это не девочка, это женщина, молодая, небольшого роста.
  -Ну да, только она похожа на девочку. У неё волосы длинные-длинные, как из серебра, и глаза зелёные-зелёные. Она мне улыбнулась! А потом дяденька пришёл...
  -И тоже красивый-красивый? - усмехнулся Олег.
  -Угу, тоже, - подтвердил мальчик, - Лера сказала, что он на тебя похож. Только у него глаза тёмные. Они смотрели на нас и звали к себе. Но Лера вдруг испугалась, и мы ушли. А по дороге бежал ёжик.
  -Ёжик? Днём, на улице? - не поверила Анна Сергеевна.
  -Да нет же, бабушка Нюся. Это же было ночью, и вокруг никто не ходил и не ездил. Мы там были одни.
  -Нельзя было вас отпускать одних туда, - проворчала Валентина Сергеевна.
  -Я ничего не боюсь, - похвастался Кирилл, отчаянно зевая, - и Франц похвалил меня, когда я в болото зашёл, но не испугался.
   -Кто? Какой Франц? - всполошились сёстры.
  Но уставший после дороги и всплеска эмоций и объевшийся домашней вкуснятиной Кирилл уже засыпал на ходу и чуть ли не валился со стула. Олег подхватил сына и отнёс его в кровать. Потом постоял над спящим ребёнком. Всё так странно и непонятно, он чувствовал это, понимал, что должен во всём разобраться. Розовый куст благоухал на подоконнике, рядом скромно жили своей таинственной жизнью невозможные подснежники - подарок Леры. Лера! Сколько неприятных слов она сегодня наговорила ему. Она так смешно сердилась: прозрачные карие глаза становились светлее, брови вздёргивались трагическим изломом, а густые чёрные волосы шёлковыми прядями взлетали, когда она резко поворачивала голову. Такая сердитая и такая милая. Ну да, он в очередной раз обиделся. И всё потому, что ненавидел обман во всех его проявлениях.
  И тут ему пришло в голову, что не было никакого обмана с её стороны. Наоборот, она не хотела его расстраивать, щадила его чувства к Калерии. Она всегда, всегда прежде всего думала о том, чтобы не обидеть, не задеть случайно что-то в его душе неловким словом. И меньше всего она заботилась о себе - только о других, даже себе в ущерб. Так чего же ради он, Олег, вдруг так разобиделся, по привычке приписал самой бескорыстной из знакомых ему женщин кучу недостатков? Когда же он начнёт думать? Не рубить с плеча, как последний дурак?! А потом он подумал, что надо сейчас же пойти к Лере и попросить прощение. И опять обозлился на себя за свою непроходимую тупость и прямолинейность. "Носорог, настоящий носорог! Бежит по прямой и не умеет сворачивать. Так и нос расплющит об очередную стену", - обругал он себя.
  Олег постучался к Лере, но она не ответила, и свет у неё не горел. Он решил, что придёт вымаливать прощение на следующий день.
  Но увидеть Леру утром не получилось. Когда они с Кириллом проснулись, она уже убежала на работу. Он хотел зайти в музей, но подошло время везти Кирилла к родителям Леры на дачу. Там их с сыном как обычно окружили восторгом и обожанием, сообщили, что ждут на днях Леру и тогда закатят такой банкет, что все соседи обзавидуются. Олег решил не суетиться, хорошенько обдумать всё, что он скажет Лере, не стал возвращаться в Ленинград и остался у Федосовых-Гордеевых на несколько дней.
  
  -Теперь вернёшься в авиацию? - спросил его Володя и слегка качнул коляску, в которой завозился спящий Максим Владимирович, наследник.
   Они сидели на песке у залива. Ветерок гнал лёгкие волны, и Кирилл отскакивал от них, не желая намокнуть. Всё-таки это Балтика, а не Чёрное море, здесь очень даже прохладно.
  -Вряд ли, - Олег жадно вглядывался в серо-голубую даль глазами такого же цвета. Он никак не мог ещё привыкнуть к тому, что теперь всё видит, - кто же меня возьмёт? А если у меня в мозгах опять что-то замкнёт? И всё вернётся? Нет, теперь я не летающее, а ползающее насекомое, - грустно пошутил он и пропел: "Мы летим, ковыляя во мгле, мы ползём на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит, и машина летит на честном слове и на одном крыле...".
  -Да, круто жизнь у тебя повернулась. На 180 градусов. Летал, теперь поёшь. Может, даже знаменитым станешь, - усмехнулся Володя, - и будем мы гордиться знакомством со знаменитостью.
  Олег косо посмотрел на Гордеева, подошёл к коляске, сунул руку под ворочающегося ребёнка:
  - А наследник-то обделался, папаша, - он ловко "распаковал" малыша и занялся его туалетом. Потом взял Максима Владимировича на руки, дал ему водички, покачал и, уже уснувшего и спокойного, уложил в коляску.
  -Да, у меня так не получается, - восхищённо отметил Володя, - тебя надо в ясли отправить на работу. Асенька говорит, что у меня руки не из того места растут. Но ничего, я научусь. Вот родим девочку - и научусь.
  -Учись, учись, - Олег лениво развалился на песке и уставился в небо.
  -Папа! - завопил Кирилл, - там рыбка! Поймать её?
  -Зачем? Она пришла в гости к тебе, а ты её ловить хочешь...
  -Рыбы в гости не ходят, - резонно заметил Кирилл, но перестал гоняться за рыбкой.
  -Лерку бы сюда, - заметил Володя, - отдохнула бы хоть чуть-чуть. Ну и год у неё выдался! Мы думали, вернётся с юга и хоть недельку на даче посидит. Знаешь, как родители вокруг прыгали бы?! Так нет же! Гордая она. И опять же - Пушкин ждёт. Пушкин - это у них с Асенькой особая история. Они совсем ненормальные делаются, когда о нём говорят. Советуются с ним, спорят - будто он живой.
  -Лера многое видит не так, как мы. В Одессе - мне Кирилл рассказывал - они в какой-то двор забрели. Ночью. Представляешь? В пустом мощёном дворе с забитым колодцем увидели в окне мужчину и женщину. Те их к себе звали...
  -И что тут странного?
  -Вроде ничего, кроме разве что одежды. На них была одежда из десятых годов, то есть из начала века. Кирилл говорил, что мужчина - вылитый я, а женщина - Лера. Как тебе такое?
  -Да-а... Я всегда говорил, что Лерку нельзя одну без присмотра оставлять. Она и маленькая в такие переделки влипала... А теперь вот опять уедет в Тарту. Там местным приспичило выставку книжных иллюстраций советских художников ставить.
  -Как в Тарту? Она же хотела на дачу приехать... Когда Лера уезжает, не знаешь? - забеспокоился Олег.
  -Дней через десять вроде бы. Кстати, я тут встретил жену твоего "друга" Кольки Белякова. Помнишь такого? - он лукаво глянул на ставшего мрачным Олега, - вижу, что помнишь. Так вот Виктория говорила, что житья от него не стало. Везде ему мерещится человек в старой немецкой форме. Догадываешься, о ком это она? Колька стал кухонный нож под подушку класть.
  -Подожди, - озадачился Олег, - он же вроде в больнице?
  -Выписали. Он, рассказывала Виктория, такой ласковый с докторами, поддакивал им, ругал себя последними словами. А как выписали, так клял их фашистами, менгелями обзывал. А теперь всё грозится кому-то, говорит, что они ещё узнают, как его из окна выкидывать, что ещё кровавыми слезами кое-кто умоется.
  -Болтает! - отмахнулся Олег, - он всегда болтлив был.
  -Твоя беспечность просто восхищает, - разозлился Володя, - а не этот ли Колька двух женщин убил? И не он ли Лерку к батарее наручниками пристёгивал, а тебя ботинками по голове охаживал? Он преступник, бандит. Его судить надо, а он в психушке отсиделся - сукин сын.
  -Ну не можем же мы постоянно бояться этого ненормального?! Что за жизнь получится? И потом он уже наказан. Когда разум отнимают - это самое страшное наказание.
  -Вот если бы вместо оказания помощи твой старый знакомый в известной тебе форме третьего рейха придавил гада, было бы гораздо веселее и спокойнее всем нам.
  -Он врач, а не убийца, - мрачно посмотрел он на Володю, и глаза его сердито блеснули.
  -Ладно, ладно, успокойся. Не стану я тебе бубнить, что всё в мире ерунда. Да и не утешит это тебя.
  -Папа! Обедать пора! Вы чего сидите? - подлетел к ним Кирилл, - и Ася сердиться будет.
  Володя глянул на часы, мгновенно подскочил:
  -Что ж ты молчал?! Ух, и попадёт нам от Асеньки!
  
  Лера активно готовила выставку к отправке. Предполагалось, что это будет очень небольшая экспозиция - всего на один зальчик. Да и по времени займёт не больше двух недель. Она так радовалась будущей поездке, так ждала её, что прямо вся светилась.
  -И что ты радуешься? - недоумевали близнецы, - опять дорога, гостиница, неустроенность...
  Лера смеялась в ответ. Ну как им объяснить, что это для неё очередная передышка в запутанных и непонятных отношениях с Олегом? Да и не хотела она никому ничего объяснять. Она приходила после работы, открывала настежь окна и в комнату врывались все шумы центра города. Иногда пила чай на балконе, Офелия довольно урчала, пристроившись у неё на коленях. Наглые чайки норовили присесть на перила, но, взглянув на хищный прищур кошачьих глаз, перемещались вниз на парапет Мойки. Розовый куст полыхал изящными розетками и благоухал, перекрывая все бензинные ароматы. Мимо шли люди, некоторые приветливо махали ей. Она улыбалась и отвечала взмахом руки. Довольно часто проходил странный человек в элегантной крылатке и цилиндре. Он всегда поднимал голову и приветственно касался затянутой в перчатку рукой полей цилиндра. Лера в ответ изображала что-то вроде реверанса и улыбалась чудаку, который не только одевался по пушкинской моде, но и бакенбарды себе отпустил такие же, как у поэта.
  После достопамятного возвращения из Одессы Лера не виделась с Олегом. Он пропадал на даче у её родителей, которые души в нём не чаяли, а Кирилла считали собственным внуком. Лера даже подозревала, что родители недовольны ею, поскольку считали, что именно она должна чисто по-женски втолковать непонятливому в некоторых вопросах мужчине невозможность их зависших в пространстве отношений. Во всяком случае, именно так туманно с полунамёками однажды выразилась мама Лидия Леонидовна. Лера попыталась перевести эту мысль на доступный язык, и получилось, что она - женщина и должна уметь хотя бы изредка пускать в ход то, что ей дала природа, чтобы "подтолкнуть" в нужном направлении прикидывающегося туповатым в некоторых вопросах мужчину. Объяснять, что между нею и Олегом нет никаких отношений, кроме дружеских, было напрасно. А говорить, что любая интрига противна её характеру, - было даже обидно. Они тогда почти поссорились, мама настолько расстроилась, что расплакалась. Лера тут же раскисла, и вошедший папа увидел обнявшихся жену и дочь, рыдающими в три ручья.
  С тех пор эта тема не затрагивалась, но Лера время от времени ловила на себе вопросительные взгляды родителей и понимала, что они всего лишь беспокоятся о ней.
  Как объяснить то, что почти необъяснимо? У неё и слов-то нужных не находилось. Где-то в глубине души зрела тягостная усталость. Их с Олегом отношения не принесли ей ни радости, ни счастья. Кирилла в эти сложности она не включала. Лера считала его своим ребёнком, которому простила бы что угодно. А вот Олег - совсем другое дело. Она знала, что он ей ничего не должен отдавать взамен, жертвовать даже самым малым. Ей стало предельно ясно: такие отношения становятся невыносимыми именно для неё. Что может быть нелепей, чем просить о взаимности или понимании?! Надо признать, что она для него значит меньше, чем он для неё. И Лера решила уйти. Эта командировка в Эстонию оказалась очень даже кстати.
  
  
  Неожиданно задул такой холодный северный ветер, полили дожди, а небо приобрело серый цвет, что казалось, август переродился в октябрь. Есть в Ленинграде забавная особенность - такой нет ни в одном городе мира, только в Ленинграде, - всегда, даже среди самого шумного разговора, вдруг все замолкали и наступала пауза: по радио передавался прогноз погоды. Потом все судачили о странностях нашего климата и продолжали свои беседы.
  Итак, задул холодный ветер, атмосферное давление завалило стрелки барометров куда-то невозможно влево. Все облачились в тёплые куртки, вооружились зонтами, дружно ругали климат и Петра Первого, так "удачно" нашедшего место для своей столицы, слушали прогноз погоды и смеялись над москвичами. Бедные жители столицы, в который уже раз, сетовали на свою неустойчивую погоду этим летом. Результатом таких погодных издевательств стал массовый исход дачников из пригородов назад в Ленинград. К тому же учебный год начинался через несколько дней, и уже было не до дачных удовольствий. Правда, ещё все лелеяли надежду на то, что грибной сезон продлится в сентябре.
  Володя и Олег помогали готовить дачу к осени, перекрывали воду, газ, запечатывали окна и отвозили в город летние вещи. Асенька сопротивлялась до последнего, но тут Максим Владимирович слегка затемпературил, и она немедленно потребовала отвезти её на Васильевский остров, поближе к детской поликлинике и участковому врачу. Маленький кортеж машин Гордеевых-Федосовых доставил всех на Пятнадцатую линию. Олега с Кириллом на ночь глядя, конечно же, не отпустили на Мойку, велели им устраиваться в Лериной комнате и идти на кухню ужинать по-семейному.
  Олег заново знакомился с квартирой, тронул клавиши пианино, пробежав пару гамм и арпеджио. Он вспомнил, как в первый раз появился в этой квартире и как настраивал пианино. Лера тогда стояла рядом и восхищалась его умелыми действиями. Олег усмехнулся: она всегда переоценивала его таланты и умения.
  В кабинете Михаила Дмитриевича Кирилл бродил среди моделей самолётов. Он осторожно трогал их пальцем и отдёргивал руку, боясь что-нибудь сломать. Все эти яки, миги, туполевы, поликарповы и ещё Бог весть какие машины магнитом притягивали его. Олег улыбнулся сыну и стал рассматривать фотографии в аккуратных рамочках, в обилии украшавших стены. На спинке стула висел китель Михаила Дмитриевича. Олег провёл рукой по золотистому погону и вздохнул: опять эта картинка из детства, навсегда отпечатавшаяся в голове. На чёрно-белом любительском фото полковник Федосов строго смотрел в объектив, за его спиной громоздились кирпичные развалины собора. Этот разрушенный и сгоревший собор Олегу был хорошо знаком. Кёнигсберг-Килиниград. Сколько раз они с мамой проходили мимо!
  -Смотри, папа! - Кирилл потянул его к старенькой тумбочке, на которой уютно устроился миниатюрный самолётик, похожий на этажерку, - хорошенький. Правда?
  -Это биплан, - улыбнулся Олег и замер. Рядом с самолётиком стояла коробочка такого простецкого вида, что держать такое и не выкидывать могли лишь из-за приятных воспоминаний. Открытки, сшитые особым способом толстой выгоревшей ниткой, образовывали стенки шкатулки, а для крышки подобрали вид южного города с цветущей глицинией, покрытой блёстками. Маленькие ракушки рамочкой обрамляли каждую сторону и крышку. Олега словно бы вырвали из семьдесят шестого года и швырнули в далёкий пятьдесят седьмой, потому что за знакомой шкатулочкой стоял ещё более знакомый предмет. Размером с детскую ладошку, ангел в кружевном платьице держал в тоненьких ручках тарелочку, его серебряные глазки вопросительно смотрели на Олега. Рядом о чём-то болтал Кирилл, но Олег не слушал - мешал неизвестно откуда взявшийся звон в ушах.
  -Вот вы где, - как сквозь вату донесся до него голос Володи, - пошли ужинать. Там дамы уже подсуетились, ждут нас.
  -Что это? Откуда это? - чужим неверным голосом спросил Олег.
  Володя удивлённо взглянул на него: что-то с ним не так.
  -Это тётя Лида с Леркой ракушек насобирали и сделали шкатулку. А зажигалку эту немецкую в песке Лерка отрыла, прямо во дворе. Ерунда, конечно, но дядя Миша хранит как память о Калининграде. Он там недолго служил. Из-за Лерки пришлось писать рапорты с просьбой о переводе. Она же у нас отчаянная всегда была. Ничего не боялась. Раз с местным мальчишкой в развалины сунулась. Завалило их там кирпичами. Пропали бы, наверное, если бы не этот мальчишка. Такой упорный оказался... - исхитрился натаскать под слуховое оконце горку камней и просунул туда Лерку. Ночь уже глубокая была, парк тёмный, ноябрь месяц, а ей всего шесть лет...
  -Стой! Почему шесть лет? - остановил его Олег дрогнувшим голосом.
  -А сколько? В 1957 году ей и было шесть всего. Так вот она летела домой, чтобы помощь мальчишке привести и сломала ногу. Её какой-то мужчина подобрал и домой отнёс. Только она не любит говорить об этом. Дядя Миша тогда всех на ноги поднял, мальчишку достали. И очень вовремя, там своды совсем обрушились. Лерку в больницу отправили, и мальчишку этого тоже. Она после этого заикаться начала.
  -Здесь есть фото того времени? - совсем севшим голосом спросил Олег.
  -Ты чего это вдруг охрип? - Володя не мог понять волнения Олега, - фото? Вон, на той стене смотри. Это мы с нею первого сентября.
  -Но она же брюнетка! А здесь... - Олег уставился на девочку, которая широко открытыми тёмными глазами смотрела прямо на него из-под льняной густой чёлки.
  -Была белобрысая, а стала чёрная. Говорят, так у детей бывает... - пожал плечами Володя.
  Олег беспомощно смотрел на фото, потом привычно ощупал циферблат часов:
  -Мне... я... надо... уйти, немедленно... Я должен её увидеть!
  -Кого? Лерку? - засмеялся Володя, - далеко идти придётся. Она уже в Тарту с выставкой. Через пару дней вернётся, так что скоро увидишь.
  Олег непонимающе смотрел на улыбающегося приятеля:
  -Мне надо срочно увидеть Калерию, - ровным пустым голосом произнёс он, - присмотри, пожалуйста, за Кириллом. Я завтра заберу его.
  -Калерию? - недобро прищурился Володя, - а... ну да... Калерию так Калерию... Завтра так завтра...
  Олегу не понравился его тон, но он не стал ничего объяснять, просто кивнул и выскочил из квартиры. Сейчас он сам себе казался мушкой, запутавшейся в липкой паутине. Он, физически не выносивший лжи, опять оказался впутанным в неё по горло. Обе: Калерия и Лера лгали. Калерия зачем-то присвоила себе и имя, и события, и заслуги другого человека. А та, другая, лгала из лучших побуждений, не желая ранить его чувства. Как это она выразилась однажды? "И что мне оставалось? Доказывать, кричать: "Я не такая! Не верь ей!" - да? Тебе - человеку, ослеплённому своим чувством? Тебе - человеку, для которого единственным идеалом всегда была одна-единственная девочка, случайно встреченная тобой в далёком детстве! И я должна была заявить, что Калерия врёт?"
  Он примчался к новому дому Калерии уже в начале двенадцатого. Вдавил кнопку звонка и не отпускал, пока не услышал возню возле двери.
  -Кто там? Это прямо хулиганство какое-то! - мужской недовольный голос.
  -Извините, пожалуйста! Это Олег Энгельгардт. Пожалуйста, мне срочно надо видеть Калерию Яковлевну.
  -Энгельгардт? Вы на часы давно смотрели?! Какая может быть срочность? Она только что прилегла, - но звякнула цепочка, щёлкнул замок, и дверь отворилась, - постойте, Энгельгардт... Энгельгардт... А-а, вы тот больной, о котором она написала целую главу в своей диссертации. "Ошибка исследователя" - она так хотела назвать эту главу. Понятно.
  Очень пожилой представительный мужчина в тёплом халате, надетом на пижаму, отодвинулся в сторону, пропуская Олега в квартиру, и повёл его в гостиную. У мужа Калерии был колючий взгляд. Олег его понимал: кому понравится, когда ночью в квартиру врывается неизвестно кто?
  -Так зачем вам понадобилась Калерочка? - нахмурился мужчина в халате, разглядывая молодого человека, - или это тайна? - и губы его сложились в безрадостную улыбку.
  -Никакой тайны. Вы позволите всё-таки увидеть вашу супругу?
  -Позволю, - фыркнул академик, - вот она сама уже здесь.
  Калерия в простеньком ситцевом халатике, не прикрывающем длинную ночную рубашку, без туши на ресницах и помады на губах, выглядела моложе. Она щурилась от яркого света люстры, разглядывала Олега, и сначала догадка, потом изумление проступили у неё на лице.
  -Ну вот, академик, а главу-то в диссертации надо переписывать, - улыбнулась она мужу, - теперь название должно быть другим: "Победа исследователя". Поздравляю, Олег! Какая же срочность привела тебя?
  -Мы можем поговорить? - он явно нервничал, и это понравилось Калерии. Ей всегда нравилось, если кто-то проявлял нервозность в её присутствии.
  Она вольготно расположилась в кресле, нисколько не смущаясь своего простецкого домашнего вида. Кинула быстрый взгляд на мужа:
  -Академик, ты устал. Ложись спать. А я поговорю со своим бывшим больным. Не беспокойся, этот больной не буйный - она усмехнулась уголком рта и жестко добавила: - я справлюсь.
  Муж Калерии покосился на неё, повернулся и вышел из комнаты.
  Олег прошёлся по мягкому ковру вдоль сверкающих старинным хрусталём шкафов - в этом доме, видимо, собирали коллекцию баккара и богемского хрусталя. И подделок не терпели.
  -Может, ты всё-таки присядешь? И перестанешь метаться?
  Олег послушно сел напротив неё в такое же мягкое кресло.
  -Калерия, скажи, в каком звании был твой отец в 1957 году? - неожиданно спросил он.
  -У него были погоны с двумя просветами и тремя звёздочками, то есть он был полковником, - она озадачилась лишь на мгновение.
  -И вы жили в Калининграде? Как выглядело место, где вы жили? Ты свой дом помнишь? - ей не нравились его странные вопросы.
  -Ну да, мы жили в Калининграде. Не могу сказать, что город произвёл на меня впечатление. Город как город. Старый, со старыми домами. Ничего особенного. А наш дом стоял среди деревьев, там ещё была бочка с водой во дворе. Зачем она нужна, не знаю. Но я гуляла во дворе.
  -Наверное, копала лопаткой, куличи делала, как все девчонки?
  -Терпеть не могла в земле ковыряться. Там вечно всякая живность ползала: то дождевой червяк вылезет, то жук какой-нибудь. Фу, гадость! - она передёрнулась, - и потом это только мелюзга всякая куличики из песка лепит.
  -И никогда ничего в земле не находила?
  -В земле? - она с интересом взглянула на него, - что там можно найти, кроме битого стекла и черепков? Никогда не питала любви к археологии.
  -А помнишь, у вас на этажерке стояла фигурка ангела? Мне этот ангел очень нравился. Он сохранился?
  -Что-то смутно припоминаю. Был ангел. Наверное, из старых немецких игрушек. Только мы часто переезжали, вот он и затерялся или разбился.
  -Разбился?! Но он же был из серебра.
  -Говорю тебе: не помню, - рассердилась она: - это ты для этого примчался ночью? Устроил тут вечер воспоминаний...
  -Для этого, - она даже и не предполагала, что взгляд его светлых глаз может быть таким мрачным, - и ты никогда не была в Калининграде. На нашей улице было всего пять целых домов, город ещё не успели восстановить. А того самого серебряного ангела я совсем недавно видел в другом доме, и к тебе он не имеет никакого отношения. Так в каком звании был тогда твой отец?
  Она нахмурилась, посмотрела на Олега долгим взглядом:
  -Хорошо. Я скажу тебе правду. Мой отец был бухгалтером на заводе "Вулкан", а во время войны - рядовым. И в Калининграде мы никогда не жили. И ангела найти мне не посчастливилось. Теперь ты спросишь, зачем я врала тебе?
  -Спрошу. Так скажи, Калерия, зачем ты лгала? Впрочем, догадываюсь. Это была часть твоего медицинского опыта: внушить больному доверие, расположить к себе и воздействовать на его психику. Я угадал?
  -Примерно. В основных чертах, - прищурилась она, - дальше что?
  -Итак, я для тебя был всего лишь материалом для главы в диссертации, - кивнул он.
  -Ну, не только, - она ухмыльнулась и сладко потянулась как большая холёная кошка, с удовольствием глядя на его вспыхнувшее смущением лицо.
  Олег тут же рассердился на себя:
  -Оставим ложь в медицинских целях. Это уже не столь важно. Но я никак не пойму, зачем ты про Леру врала? Уж это к медицине не имело отношения...
  -А вот тут ты ошибаешься, - Калерия откинулась в кресле, закинув ногу на ногу, - это была типичная психотерапия. Вот посуди сам. Скажи я тебе, что эта девица имеет довольно привлекательную внешность, ты бы вообразил себе невесть что. Она отвлекала бы тебя от моей работы, мешала мне. А так ты всего лишь думал о ней, как о скромненькой дурнушке.
  -Её внешность меня не интересовала... - пробормотал он.
  -Вот-вот, - на красивом лице Калерии появилась издевательская усмешка, - знаю я таких: бескорыстная барышня, прямо символ истинной любви и всепрощения. Готова на всё, даже жизнь положить, чтобы доказать, какая она преданная. Вечно ждущая от своего господина бесконечной благодарности. А благодарности-то и не было, потому что господин находился в устойчивом состоянии помраченного сознания, в котором смешались все образы. Но наступил бы момент просветления и, допускаю, что ты бы всё-таки женился на ней из благодарности. И к чему это привело бы? Она не дурочка, быстро бы сообразила, что к чему. А ты бы надел на себя хомут вечного долга и тащил неподъёмный воз в гору. Так бы и было. Поверь мне. Я всё-таки психиатр. Постепенно лямки этой упряжи превращались бы в чугунные цепи. Нельзя себя заставить любить кого-то. И трогательная барышня погибла бы из-за твоего равнодушия, из-за того, что она приняла твою признательность за проявления любви, и за то, что ты прикидываешься любящим. Ты взрослый человек и должен понимать, что в нашем мире нет справедливости, зато много лжи и обмана, это они играют главную роль в жизни людей. Хороша картина?
  -Нет, не хороша. То, что ты тут нарисовала, не случилось бы никогда, - уверенно сказал он.
  -Почему же?
  -У тебя неправильное представление о Лерином характере. Она не такая...
  -"Не такая", - передразнила она его, - возможно, и не такая. Она никакая. Влюблённая дура - вот она какая! Её идеал - быть счастливой рядом со своим господином, даже если её любовь безответная. Как она упрашивала меня, когда я сказала, что ухожу от тебя, что наша история закончилась! Молила не бросать тебя...
  -Лера? - недоверчиво посмотрел он на Калерию.
  -Да, я же тебе это рассказывала. Не просто упрашивала - молила, просила, заклинала. Ну и память у мужчин! Мы тогда собрались на Валаам. Вспомнил? Я решила: пусть это будет "прощальная гастроль". А дальше - всё, хватит, эксперимент закончился. Мы тогда к ней на работу пришли, а ты на экскурсию к чокнутой Асеньке потащился. Меня звали с собою. Но я не люблю Пушкина ни в каком виде: ни в стихах, ни в прозе, ни в жизни. Терпеть не могу его гнусного отношения к женщинам. Вы ушли, а мы с твоей красавицей остались. Вот тут-то я ей и сказала новость про нас. Что тут началось! Она чуть не зарыдала, всё объясняла мне, втолковывала, что ты меня любишь, что я для тебя - светлое воспоминание, мечта о прекрасном. Прямо руки ломала, умоляя не бросать тебя. Смешно! Я тогда подумала, может, она прикидывается такой самоотречённой? И решила пошутить. Ты же знаешь, я человек с хорошим чувством юмора. Я ей сказала, что никакие мольбы не помогут, а вот если она на коленях меня попросит, тогда...
  -На коленях?! - не поверил Олег, и сердце его сжалось.
  -На коленях, - с улыбкой кивнула Калерия, - так вот эта дурочка сразу бухнулась на колени. Представляешь? Сидела на стуле, а тут сразу бух - и на коленях уже стоит. Наивная до глупости!
  -Подожди, я что-то плохо соображаю. Она просила не бросать меня, стоя перед тобой на коленях? - всё ещё не веря, переспросил Олег.
  - Ну, да. Вот такая она, твоя Лера, - усмехнулась та.
  Олег встал, подошёл ближе к Калерии. Он разглядывал её очень внимательно и брезгливо, и той стало не по себе.
  -Олег, нам пора вернуться домой, - прозвучал спокойный мужской голос.
  Калерия подскочила от неожиданности:
  -Кто это? Кого ты привёл? Почему я его раньше не заметила? - она уставилась на высокого офицера в идеально сидящем мундире, свет люстры отражался на лакированном козырьке фуражки и в начищенных сапогах. На высокой тулье серой фуражки распростёр крылья имперский орёл. По мере того, как до Калерии доходили детали костюма незнакомца, она съёживалась и вжималась в кресло, повторяя: - кто вы? Почему в такой форме?! Что за маскарад?!
  -Это мой отец, - ровным тоном ответил Олег, - и мы уходим. Теперь я знаю всё. Нет, пожалуй, одного понять не могу. Зачем ты стала лечить людей?
  -Это интересный вопрос, Олег, - Франц встал рядом с сыном. Они, глядя сверху вниз, рассматривали Калерию, как занятное насекомое. И на лицах обоих появилось одинаковое гадливое выражение, - вы, мадам, ошиблись, став врачом. Это я вам как профессионал говорю. Знаете, есть такая категория лекарей, которые любят причинять боль больному. Такие эскулапы будут с удовольствием долго ковыряться в ране, приговаривая: "И что вы стонете? Потерпеть не можете? Ах, какой нетерпеливый!" Поняли, о чём я? Вместо быстрой и деликатной работы с минимумом страданий для больного - приятный для садиста процесс. Боюсь, вы уже на пути к этому состоянию.
  -У... убирайтесь вон! - взвизгнула Калерия, и нотки истерики зазвенели в её голосе.
  Офицер щёлкнул каблуками, холодно взглянул:
  -Не провожайте нас, фрау. Мы знаем дорогу, - Франц послал сыну предостерегающий взгляд, но Олег и не думал возражать. Здесь ему делать было нечего.
  Дверь захлопнулась. Олег неприязненно покосился на Франца:
  -А ведь ты не всегда появляешься в этом мундире.
  -Неприятная дама, эта Калерия. Я тоже не люблю эту форму. Не знаю, как получается, она сама меня выбирает. Может, чувствует настроение?
  -Одежда? Чувствует настроение? Разве такое бывает?
  -А то, что я рядом с тобой - это как? Ладно, я не с этим сейчас пришёл. Олег, что-то нехорошее витает вокруг. Не знаю, как объяснить. Предчувствие?
  -И мама что-то подобное говорила, - нахмурился Олег, - знать бы, откуда подлетит... И Лера уехала! А мне так надо с нею поговорить. Я же теперь всё знаю. И зачем она скрывала это от меня?!
  -Лера всегда старалась щадить твои чувства. Она удивительная. Сколько самоотверженности! Я знал двух таких женщин: мою мать и Маргариту. Не каждому повезёт столкнуться в жизни с таким трепетным, нежным, преданным человеком. Она не скажет тебе ничего, никогда не упрекнёт. Олег, она внезапно уйдёт, уйдёт тихо и молча. И она может не вернуться, ... потому что такие люди, Олег, обычно не возвращаются.
  Франц оказался прав: Лера не вернулась.
  
  
  Тартуские "гастроли" подошли к концу, отправка выставки не заняла много времени - Лера блестяще справилась, осталось лишь пройтись по городу и попрощаться со всеми. Поразительно, но впервые в жизни Лере не хотелось возвращаться домой. Когда она внезапно осознала это, ей стало страшно. Там, в Ленинграде, её с радостью ждали любимые люди: родители, друзья, даже Офелия всегда выражала восторг при встрече с нею. Но там был и Олег - самый дорогой человек. И, надо признать, именно ему она не нужна. Так зачем туда возвращаться? Если бы можно, Лера осталась насовсем в этом изумительном игрушечном городке. Она дала себе слово подумать о такой возможности.
  Лера заглянула в библиотеку и засиделась там за прощальным чаем-кофеем с сотрудниками так, что чуть не забыла о поезде и торопливо вышла в парк. В гостиницу возвращаться не было нужды: сумка с личными вещами, утяжелённая засчёт подарков, была с нею. В последние дни стало заметно прохладнее - нехарактерное явление для августа в этих местах. Лера порадовалась, что по ленинградской привычке захватила с собой курточку. Теперь она пригодилась.
  Деревья - старые, высоченные - шумели кронами под довольно сильными порывами ветра. Этот парк всегда приводил Леру в тихий восторг, особенно рано утром или в сумерках. Широкая аллея кривой рекой бежала через парк и пропадала возле моста. Ни души, от этого возникало ощущение сказочной потерянности. И если бы из-за вон того толстого дерева вышел волк и заговорил с нею, Лера бы не удивилась. И ничуть не испугалась, потому что это сказка, а в сказке, как известно, всегда побеждает добро.
  И всё-таки у природы на сегодняшний вечер были свои таинственные планы. Лера поёжилась и открыла рот от изумления: в воздухе серебрились снежинки! Вот это новости! Снег в августе. У неё появилось необычное ощущение, что природа предупреждала её о чём-то. Вот только о чём? Но стоять и глазеть на природную аномалию было некогда, и Лера помчалась на вокзал.
  
  В Ленинграде тоже как-то потемнело из-за хмурого совершенно осеннего неба. Сыпал мелкий холодный дождик. Дождём испугать ленинградцев нельзя, Лера сразу поняла: дело не в дожде. Всё было не так, как обычно. Фонарные столбы у вокзала показались ей кривыми и ржавыми; поезд метро грохотал так, словно бы собирался развалиться на очередном перегоне, а Мойка вполне оправдывала своё название - вода мутная, с мыльными разводами. Не город, а сплошная обманка. Смурная неопределённость оставила её без привычного ощущения уютного родного города. Одна радость - уже добралась до дома, где её ждёт большая чашка горячего чая.
  В квартире было тихо и неприбранно. Возле своей двери она чуть не стукнулась головой о жестяной банный тазик - кто его сюда определил? Почему-то пахло застоявшимся табачным дымом и ещё чем-то кислым. Лера пожала плечами: никто не курит, а дымом воняет. Она повесила куртку на вешалку и вошла к себе. И тут же выскочила в коридор. Испуганное сердце билось часто-часто. Там, за дверью, всё было не так. Вспыхнувшая слабым светом одинокая лампочка высветила угольно-чёрные стены, хрустальную горку-витрину с дешёвыми пластмассовыми зайчиками, мишками, собачками. Тускло мерцающее треснувшее зеркало отразило её искажённую гримасой ужаса физиономию. Она перевела взгляд на подоконник. Там вместо пушистого розового куста одиноко пылился скособоченный глиняный горшок с давно засохшим стеблем неизвестного растения. Лера распахнула дверцы шкафа. Все её вещи были на месте: чёрное пальтишко, осенняя курточка, платья, бельё. Вещи принадлежали ей, а комната - нет. Может, у неё что-то с головой не так? Лера слышала, так бывает: человек ходит, разговаривает, а на самом деле его мозг зачем-то затеял свою игру и "показывает" нужную ему, мозгу, картинку. Она зажмурилась, крепко-крепко. Сейчас откроет глаза, и всё вернётся назад: её нарядная комната и Офелия. Лера резко распахнула веки: Офелия! В беспросветно чёрной комнате не было даже намёка на присутствие кошки.
  -Офелия, - дрогнувшим голосом позвала она.
  Но та не вышла поздороваться, да и мисочек её нигде не было.
   Лера побежала на кухню и вздохнула с облегчением. Там вроде бы ничего не изменилось, всё на своих местах. Только ещё сильнее пахло табаком.
  -Ну, наконец-то! - Анна Сергеевна с папиросой в уголке рта подпёрла бок рукой, неодобрительно глядя на Леру, - дома тебя не видно, всё мотаешься по командировкам...
  -Анна Сергеевна, вы курите? - поразилась Лера, - давно ли?
  -Ну да, курю, - пожала та плечами, - всю жизнь курю. Что странного-то? Будто ты не знала!
  -Я ничего не понимаю. Что-то случилось с моей комнатой. Там всё чёрное, битое...
  -Можно подумать, ты в Зимний дворец вернулась! Там всегда так было. Не доведут до добра тебя эти командировки!
  Тон Анны Сергеевны - брюзгливый и презрительный - не понравился Лере. Она уже хотела уйти к себе, но были ещё вопросы:
  -А где Кирилл?
  -Где ему быть? В лагере, естественно. Смена-то ещё не кончилась. Ты что же это, месяц дома не была и уже всё перезабыла?
  -Почему месяц? Как месяц? - не поняла Лера, - и когда это успели Кирилла отправить в лагерь? Где Олег?
  -Как где? На работе, естественно. Они с Колькой нанялись кому-то ремонт делать. На его стипендию да инвалидную пенсию не больно шиковать приходится. Вот он и старается. Только ты ничего не замечаешь, всё витаешь где-то в облаках со своим Пушкиным.
  У Леры голова кругом пошла, сплошные загадки. Но она ухватилась за знакомое имя:
  -С Колькой? Каким? Кто это?
  -Да-а, что-то с тобой не то. С Колькой Беляковым - дружком своим закадычным они шабашат с утра до поздней ночи. А бывает, и на ночь остаются, чтобы вовремя ремонт закончить.
  Лера ушам не поверила: Колька - закадычный друг Олега?! И тогда она решила всё начать с самого начала. Она налила себе кипятка в чашку, добавила заварки. Полезла в холодильник: думала бутерброд соорудить, но резкий окрик остановил её:
  -Ты что же это по чужим холодильникам шаришь? - кончик папиросы вспыхнул огненной лампочкой.
  Лера в испуге замерла. Анна Сергеевна вразвалку подошла к Лере и, глядя сверху вниз, жёстко отчитала:
  -В своём смотри! А то не успела приехать, а уж по чужим полкам лазит... То-то, думаю, у нас масло кто-то подъедает, да колбасу с сыром тащит... Думала, что это Олег - он же вечно голодный. А это, оказывается, ты. Я тебе сколько раз говорила: ходи на рынок, заведи знакомства с мясником, скажи, что для собачки обрезки нужны. Он тебе станет хорошие мясные обрезки оставлять. Ты дома-то хрящики да плёночки срежешь, бульончик сваришь. А остальное в мясорубке прокрутишь и котлет налепишь, или фрикадельки свернёшь, а то и голубцы получатся. Это ж какая экономия для дома! Да только ты ленивая да больно гордая. Вот потому у тебя Олег по чужим домам-то и бегает.
  У Леры затряслись руки, но она несколько раз глубоко вздохнула, взяла свою чашку и молча села к столу. Анна Сергеевна разошлась не на шутку.
  -Да, теперь всем всё можно. Давеча мы с Валькой в театре были. В ЖЭКе нам по старой памяти отвалили контрамарки. Ну, вымылись мы хорошенько, оделись, пошли. Там балет давали. А у нас контрамарки аж в первый ряд. Сели, жарко, душно в зале. Сидим, обмахиваемся платочками. И вдруг бабёнка, что рядом с Валькой сидела, и говорит:
  -Вы что это здесь делаете?
  Валька вытаращилась на неё:
  -В чём дело-то? Чё цепляетесь, товарищ?
  А та ей:
  -Уйдите, от вас воняет!
  И билетёршу зовёт. Та прибежала, наши контрамарки проверила и хвостом заюлила перед бабёнкой той:
  -У них всё в порядке, контрамарка в первый ряд. А давайте я вас в директорскую ложу посажу...
  Валька как пришла после этого, так с обиды и напилась. Вон уже пятый день в моче валяется.
  Лера слушала и не верила ушам. Фантасмагория какая-то! Но она попробовала зайти с другой стороны:
  -Я Офелии привезла сливок эстонских, очень вкусных. Только она почему-то не встретила меня. Она у вас гостит, наверное?
  Анна Сергеевна так и плюхнулась на крякнувший от её веса стул.
  -Да, что-то ты нездорова... Олег же снёс её в ветеринарку и усыпил.
  -Нет! Когда? Почему?!
  -Ты что, ничего не помнишь? Она, стерва, его так покусала, что пришлось уколы делать. Рычала, рычала, бросалась из-под кровати - все ноги обгрызла. Нормально это? Вот он и отнёс её. А там чего? Укол сделали - и всё. Да, с головой у тебя что-то... - и она поджала губы, - слушай, я вот хотела пельмени лепить, ты-то всё яичницей Олега кормишь. Куда тебе готовить да мужа радовать?! Ты же вся в музейных делах по уши. Как же с тестом возиться, если там очередной лоботряс притащится с лекцией о "дорогом и единственном"?! Не до семьи тебе. А какому мужику такое понравится? Вот он и бегает от дома к дому. Может, хоть сегодня ночевать придёт? Нормально это? - Анна Сергеевна с силой шмякнула ком теста о поверхность стола, - ты нос-то не вороти, не вороти! Слушай, когда тебя уму-разуму учат! Олег-то наш невезучий. Уж как он вокруг Катерины вился! И цветочки, и духи, и тряпки разные. И что? Бросила его шлёндра эта. Она, вишь, молодость свою распрекрасную на уход за инвалидом тратить не хотела. Потом ты появилась. Вот скажи, за каким чёртом тебе понадобилось подбивать его на суд да отнимать сына у матери? Плохо, что ли, Кириллу с ней жилось? Намутила воду, а сама по командировкам мотаешься. И нечего жаловаться, что мужика подхватили да пригрели. Уж как я Олегу говорила: не делай этого, не женись, нет у вас ничего общего. И знаешь, что этот дуралей ответил? Ну и что, что я, говорит, не люблю Лерку, зато она меня любит... - она горестно повторила: - она его, видишь ли, любит! Не будет толку от этого, вот сама увидишь. Теперь его Галина приваживает. Уж сколько она вокруг него крутилась, вот и добилась своего. Так что дура ты, Лерка, дурная дура!
  Лера застыла, сжала разом заледеневшие пальцы в кулачки, подняла мокрые глаза на Анну Сергеевну и, кажется, даже дышать перестала. Потом покорно кивнула и, уже ничего не соображая, поползла к себе. Олег... Олег... Как много всего! Надо вспомнить, что говорила Анна Сергеевна. Он усыпил кошку, которая его обожала. Это раз. Колька Беляков, избивавший беспомощного слепого, - закадычный друг. Это два. Кирилла загнали в лагерь, из которого он уже убегал. Это три. У Олега есть подруга... нет, зачем красивыми словами бросаться? Не подруга, а любовница. Это четыре. Она что-то упустила. Было ещё что-то. Вспомнила: он всем рассказывает, что никогда не любил Леру и никогда её не полюбит. Вот как!
   Она опустилась на пол, уронила голову на руки и заплакала. В комнате сгустились сумерки. В окне повисла полная замёрзшая луна. Мистика! Чудно, ведь всего-то полдень. Вот и пушка на Петропавловской крепости бабахнула.
  
  На Васильевском её не ждали. Родители, уставшие и постаревшие, пили чай на кухне. Она полезла обниматься, но мама неприязненно отстранилась:
  -Ты же знаешь, я терпеть не могу эти слюнявые нежности.
  Тогда она двинулась к отцу, но поймала его недовольную гримасу. Лера сразу почувствовала себя виноватой, только пока не поняла, в чём её вина.
  -А где Гордеевы? - удивилась Лера. Пить чай без Гордеевых - такого быть не могло.
  -То есть, как это где? - отец поставил щербатую чашку на стол, нахмурился и стал разом неприятен, - у себя, конечно. Что они тут забыли?
  -А почему ты пьёшь чай из чашки? Стакан с подстаканником надоел? - Лера попыталась за улыбкой скрыть недоумение.
  -Ты, Лерка, редко у нас бываешь, и совсем забыла, что отец никогда не пьёт чай из стакана. Стаканы - это для других напитков, покрепче чая. А подстаканники в доме держать - только место в буфете занимать. Мы же не в поезде едем. Это там чай хлещут из стаканов с подстаканниками, - мама налила дочери чая в плохо отмытую чашку, капнула молока, - а любимые твои Гордеевы у себя на дачке парники понастроили. Огород развели, Ромка с Алкой на Андреевском рынке теперь зеленью приторговывают по сорок копеек за пучок зеленушки-петрушки.
  -Это же общая дача... - Лера попробовала чай и незаметно отодвинула чашку. Пить из неё было неприятно, и мама раньше не экономила заварку, не заваривала чай раз в день. Перекипевший несколько раз чайный лист напоминал и по запаху, и по вкусу перепаренный веник.
  -Ты что-то путаешь, дочка, - Лидия Леонидовна машинально подвинула ближе к себе вазочку с печеньем, захрустела, - это дачка гордеевская. Мы тут ни при чём. Правда, сейчас им не до дачных дел, конечно.
  -Ой, я же вкусненькое привезла, - вспомнила Лера и сбегала в прихожую за сумкой, - вот, папа, это тебе: зернёный творог и сливки - ты любишь. Маме - её обожаемая рыбка в бочоночке. А это Гордеевым. Тут творог, сливки, рыба. Для Володи и Асеньки конфеты и мармелад в тюбиках - они сладкоежки.
  -Лера! - она вздрогнула от резкого окрика матери, - ты что такое говоришь! Совесть поимей! Ну да, мы давно раздружились с Гордеевыми, но нельзя же быть такой жестокой! У людей несчастье всё-таки. Какая же ты бессердечная выросла у нас!
  Лера уставилась на сердитое лицо мамы, по спине побежал холодок, руки покрылись противными мурашками.
  -Какое несчастье? - просипела она, - что случилось?
  -Господи, да что же это такое?! - возмутилась, запричитала мать, - что такое опять?! Ну ты слышишь, отец? Опять её заклинило! Да за что же нам такое наказание?!
  -Погоди, мать, - остановил причитания жены Михаил Дмитриевич, - ты же знаешь, у Лерки бывает такое... Не в первый раз ведь. Плохо с головой у неё всегда было. Значит, опять "накатило" на тебя, Лерка. Забыла, значит? Вспомни, разбились они с Аськой. На машине с дачи ехали, дорога мокрая была. Володька дал Асе порулить. Ну и вот. Сорок дней скоро будет. Хорошо, хоть Максимку с собой не взяли. Теперь старики с внуком остались...
  -Как же такое не помнишь?! - поразилась в очередной раз мать, - ох, Лерка! Или ты притворяешься? Да нет, вроде... Мы с отцом надеялись, что всё кончилось, прошло у тебя, а оно вон как!
  -Что кончилось? - Лера никак не могла прийти в себя от новостей, - что со мной не так?
  -Бывало с тобой такое много раз, - отец задумчиво посмотрел на дочь, - ты с дороги устала, переутомилась - вот и "накатило" на тебя.
  -Папа, толком скажи!
  -Да чего уж, - махнул рукой отец, - ты и заикаться начала тогда же. После подвала того проклятущего, где завалило тебя и мальчишку соседского. Будь он неладен! И память у тебя уходит с того самого времени. Вот так вдруг ничего не помнишь, совсем как сейчас. Потом, правда, отходит в голове у тебя, и всё нормальным становится.
  -И часто так со мной? - упавшим голосом спросила Лера.
  -Часто. Особенно в последнее время, - кивнул отец, - мы в больничку хотели определить тебя, но ты уж так просила не делать этого, так просила... А теперь сама видишь, плохо дело-то! А вдруг у тебя эта, как её, шизофрения? На людей кидаться станешь... Надо бы полечиться!
  У неё пересохло во рту, руки похолодели. Лера проскользнула мимо матери и спряталась в своей комнате. У неё шизофрения? Когда галлюцинации и всякий бред? Или раздвоение личности? Она толком не знала значения терминов, но слышала, что всё это душевные болезни. "Посадят на цепь дурака..." - вспомнила она Пушкина.
  Дождь барабанил по стеклу, открытая форточка скрипела от порывов ветра. Когда же, наконец, дождь кончится?! Лера стояла у окна, смотрела во двор, но ничего не видела сквозь пелену дождя. По дороге на Васильевский она внушила себе, что вся эта мистерия ей снится. Она старалась, хотела, чтобы мерзкий сон оставил её, но никак не получалось вырваться из него. Наоборот, она вязла в нём, как муха в варенье: уже и лапки не вытянуть, и крылышки отваливаются. Но теперь, когда папа напомнил ей о болезни, Лера засомневалась. Надежда на то, что она спит и видит тягучий кошмар, постепенно испарилась. Неужели её мозг сыграл злую шутку?
  И не означает ли это, что нынешняя жизнь и есть настоящая. А та, что была до сегодняшнего дня - всего лишь призрачное надуманное видение? Больное воображение больного мозга?!
  Там у неё были нежные деликатные родители, Асенька с Володей живы-здоровы, семьи преданно дружили долгие годы, комната без траурных обоев и живая ласковая Офелия, смешной Кирилл, заботливые близнецы. И Олег. Обидчивый, гордый, благородный - бесконечно дорогой.
  Если это болезненные измышления её несчастного мозга, то она хочет вернуться туда, в ту конструкцию, которую создало её воображение. А ещё ей стало бесконечно жаль всех этих людей, у которых не было радостного ощущения счастливой жизни. Мелькнула парадоксальная мысль: они все такие угрюмые, потому что их мало любили в детстве, и потом, когда они стали взрослыми тоже. И усмехнулась своей наивности. Но поразмыслила и дала себе слово хотя бы попытаться изменить жизнь родителей. Для начала отправилась на кухню. Папа с мамой ушли в гостиную смотреть телевизор, там шёл концерт, выступали Тарапунька и Штепсель, и родители от души хохотали. Лера отмыла потемневшие от чая чашки, выплеснула в туалет спитую заварку, отчистила газовую плиту и раковину, протёрла пол. Потом заварила свежий чай и понесла родителям.
  Папа недоумённо уставился на неё:
  -Чай со сливками? С чего бы это? - он понюхал дымящуюся жидкость, осторожно попробовал, - вкусно!
  Мама обиженно поджала губы:
  -Свежую заварку сделала? Так на тебя чая не напасёшься! - но не стала сопротивляться, выпила.
  -Я, пожалуй, пойду, - у Леры вдруг защипало в носу, и слёзы накатили на глаза - так ей стало жаль родителей: сидят, пьют чай. А оба уже такие старенькие и, по сути, одинокие.
  
  Она не поехала домой на троллейбусе. Дом ли это?! Лера побрела к себе на Мойку пешком сквозь дождь и ветер. Перебралась на ту сторону Невы по мосту лейтенанта Шмидта и вздохнула с облегчением: успела до разводки моста, милиция уже выставляла ограждения. Теперь можно не торопиться. Да и, честно говоря, не больно-то хотелось торопиться в тот дом.
  Окна в квартире не светились - там давно уже спали. Лера никак не могла опомниться от страшных новостей, преподнесённых ей родителями. Асеньки и Володи нет! В голове не укладывалось. Она присела на поребрик. Рядом плескалась Мойка, стало совсем темно. Через один робко светились фонари.
  Такси прошуршало колёсами и остановилось в двух шагах. Из машины вышел высокий мужчина. Олег! Следом выпрыгнула полненькая женщина в светлом платье. Она что-то сказала шофёру, и тот не стал прикрывать дверцу. Женщина догнала Олега и повисла у него на шее. Лера узнала Галочку. Пара не стеснялась в выражении чувств. Но, видимо, шофёру надоело наблюдать их страстные поцелуи, и он коротко просигналил. Галочка вернулась в машину, и та рванула с места, оставив Олега на дороге. Он не поторопился домой. Напротив, подошёл к решётке и уставился на воду странно затравленным взглядом. Потом вытянул из кармана пачку сигарет, прикурил, мрачно наблюдая, как дым расходится в воздухе. Олег курит!
  Лера сидела, вжавшись в каменное ограждение, не в силах пошевелиться, потом встала и двинулась к нему. Олег повернул голову и насупившись ждал, пока она подойдёт.
  -Вернулась... - непривычным, глухим голосом встретил он её.
  -Вернулась, - кивнула Лера, - ты куришь?
  -А то ты не знала... - помолчал, - видела?
  -Видела, - подтвердила она, - Галочка...
  -Да, Галочка, - он страдальчески поморщился, - ты прости. Веду себя, как свинья...
  Лера пожала плечами:
  -Не извиняйся. Мы же договаривались, что брак наш - всего лишь бумажный брак. Так что ты свободен...- она смотрела в сторону, не желая встречаться с ним глазами.
  -Что-то сыро, - равнодушно бросил он, - прохладно. Пошли домой!
  И двинулся, прихрамывая, вперёд.
  -Олег, зачем ты Офелию...
  Он резко остановился:
  -Не знаю, что на неё нашло. Стала кидаться, обгрызла мою ногу - ту самую несчастную ногу. Швы накладывали. Представляешь?
  -Ужас. Ты обидел её? Плохо кормил?
  -Не городи ерунды, - резко бросил он, - и потом... это я близнецам сказал, что усыпил её. Там в клинике женщина сидела и у всех спрашивала, нет ли у кого котика. Ну вот я ей и отдал Офелию. Она прямо на руки к ней прыгнула и заурчала. Так что жива твоя злодейка.
  -Ох, Олег! - выдохнула Лера.
  Она знала: не смог бы Олег усыпить кошку. Только не Олег.
  Они добрались до квартиры. Лера привычно свернула к себе. У неё в голове теснилась сотня вопросов. Но ей стало жаль Олега, он хромал и морщился от боли.
  -Может тебя перевязать надо? Покажи, куда она грызанула? - Лера вошла в его комнату и уже не удивилась облезлому виду стен.
  -Ерунда, почти прошло, - отмахнулся он.
  -Как же ерунда? Ты хромаешь...
  -Да что с тобой такое?! - возмутился он, меряя её колючим взглядом, - издеваешься?
  -С чего ты взял? - отступила она, - что такого я спросила?
  -Ты вдруг забыла об этом? - он поддёрнул левую брючину, и она с ужасом уставилась на протез, пристёгнутый у колена, - об этом "подарке", полученном в подвале, где нас с тобой завалило?
  Тут Лера не выдержала. Она просто сползла по стенке на пол и, крепко-крепко зажмурившись, прижалась спиной к двери.
  Олег постоял над нею, дёрнул плечом и устало присел на стул. Сидел в мрачной задумчивости, подперев небритый подбородок рукой.
  -Что ещё тебе рассказать? - неожиданно усмехнулся он.
  Она осторожно открыла глаза. У неё были вопросы.
  -Ты опять с Беляковым сдружился?
  -Почему опять? Всегда дружил, ещё со школы. С тех самых пор, как мы мечтали стать космонавтами. Глупые детские мечты...
  -Тут был портрет Марфы Аркадьевны...
  -Ну, вспомнила! Давно уже выкинули, - равнодушно отозвался он, - чего это всякий хлам хранить? - он придвинул грязную пепельницу к себе, чиркнул спичкой. По комнате поплыл сизый дым.
  Олег облокотился о стол и уставился на Леру пристальным взглядом. Сегодня она была какая-то не такая. Сидит как птичка на жёрдочке - вот-вот вспорхнёт. Руки сложила на коленях - примерная ученица! Блузку надела с воротничком-стойкой - прямо школьница, которая слишком быстро выросла.
  У Леры был ещё один важный вопрос, на который она, кажется, знала ответ:
  -Олег, ты давно с Францем виделся? - решилась она.
  -С каким Францем? Кто это? - он не понимал, смотрел выжидательно, - слушай, что ты всё вопросы задаёшь? Давай уже спать ложиться... Мы с Колькой завтра должны ремонт закончить. Иди, устал я.
  -Хорошо, ложись, - она молча прошагала к двери, тронула ручку, но обернулась: - вы с Галочкой теперь всегда дуэтом петь будете?
  -Да что ж это такое сегодня?! - разозлился он, - какие дуэты? Где?! В электротехническом институте?!
  -Почему в институте? Ты же в консерватории учился. У тебя прекрасный голос, - и осеклась.
  Он поднял голову:
  -Консерватория? Голос? Лерка, ты что-то не в себе. Ну-ка, расскажи!
  -Может, не стоит, Олег? Ты устал, вон какие тени под глазами...
  -Устал. Это правда. Так что там с моим голосом? Я, конечно, догадываюсь: на тебя опять "накатило". Но сегодня уж больно необычно. Рассказывай! - потребовал он.
  Она вздохнула, вернулась к расшатанному стулу:
  -Не знаю, как тебе объяснить. Ты был лётчиком, - Олег недоверчиво хмыкнул, - хорошим лётчиком, потом была авария и ты ослеп. С детства любил музыку, пел. Какой у тебя голос! Чудо! Тебя приняли в консерваторию. А потом зрение вернулось. Как все были счастливы: и близнецы, и мои родители, и Гордеевы!
  -Вот прямо-таки все-все, - скептически скривился он.
  -Конечно, все, - убеждённо кивнула Лера, - и как не радоваться за самого доброго, честного, благородного, великодушного человека? Понимаешь, тебя нельзя не любить - вот ты какой!
  -Да, сегодня на тебя что-то сильно "накатило", - и неожиданно мягко добавил: - иди, отдыхай...
  Лера посмотрела на него. Другой. Это другой человек: грубоватый, прямолинейный, по-своему, очень несчастный. И всё-таки это Олег, вон как он произнёс это "иди, отдыхай" - совсем как тот, настоящий Олег. Где-то она слышала, что невзгоды иногда способствуют пробуждению благородства в душе. Может, ещё не всё потеряно?
  Там, где-то в непонятном далёком пространстве, созданном больным воображением её мозга, остался светлый, милый, ранимый, великодушный, щедрый её Олег. Тот, для которого чувство правды было необходимо, как воздух, и любая ложь вызывала болезненное состояние. Тот, который обладал врождённым чувством сострадания, жалости, сочувствия на подсознательном уровне.
  Здесь рядом стоял всего лишь сосед по квартире, с которым у неё общее детское воспоминание - и всё. У Леры мелькнула мысль, что это не Олег, это, скорее, Анти-Олег.
   Она окинула взглядом напрочь лишённую уюта комнатушку. В простенке между окон ржавой кнопкой к стене прилепили открытку. Лера вздрогнула: знакомый сюжет!
  -Олег, откуда у тебя это? - она показала на открытку.
  -Так ты же притащила. Ездила куда-то, а там была выставка. Только кто смотреть на уродов этих станет? - пожал он плечами.
  -Тебе не нравится? Можно я заберу её?
  -Бери, - он возился с застёжками протеза, и ему было не до неё.
  Лера откнопила открытку и прошмыгнула к себе. Да, она помнила ту поездку и выставку финского художника. Куда смурные мальчики несут несчастного ангела? Может, они уже решили, что можно его похоронить, ведь ангел ранен: из его крылышка течёт кровь? Покорный их воле ангел с завязанными глазами, возможно, даже и не догадывается, что за него уже всё решили злые мальчишки. Лера вглядывалась в изображение. Нет, ничего подобного! Они хотят спасти его, они уносят его от злобных тварей, которые посмели нанести ему рану. Ветер пошевелил пёрышки на крыльях, откинул назад прядь белокурых волос, тонкие пальцы крепче сжали носилки. Из-под белой повязки сверкнул взгляд, пальцы правой руки шевельнулись и уронили нежный крохотный подснежник.
  Лера поймала цветок в подставленную ладонь и засмеялась. Засмеялась впервые за эти бесконечные сутки. Она поискала конверт, вложила в него открытку и цветок, потом сунула это в свою сумочку.
  В открытое окно вливался стук молотков, на Дворцовой площади готовились к какому-то празднику. Лера раздумывала под звонкий перестук: лечь спать или выйти прогуляться? И решила двинуть туда, к людям, потому что всё равно в таком грохоте не заснуть.
  На площади в свете прожекторов кипела работа. Сотня "дятлов" тарабанила молотками, сооружая помост и пересыпая речь непечатными выражениями. На двух креплениях уже растянули полотнище с надписью "Старинные автомобили". Вот что здесь будет: сюда съедутся старинные машины и можно ходить рядом с ними, фотографироваться, а самое главное - любоваться ими. Эти машинки - просто чудо! Совсем игрушечные, они всегда блестели лакированными бортами, сверкали медными и латунными деталями, а гордые владельцы важно прохаживались рядом, деловито поправляя похожие на консервные банки автомобильные очки. Лера обожала такие выставки, и разглядывала забавные автомобильчики с энтузиазмом романтической особы, представляющей себя среди персонажей начала века. Правда, сегодня погода не соответствовала надеждам владельцев машинок: небо хмурое и на солнце рассчитывать не приходилось. А без солнечных лучей разве кто-то заметит блеск начищенных латунных деталек, и в дождливом воздухе с повисшей навсегда мокрой туманной взвесью погаснут замысловатые звуки клаксонов. Но ещё слишком рано. Может, ещё распогодится?
  Лера обошла оставшуюся от майских праздников трибуну и села на влажную скамейку в садике. Уже свели Дворцовый мост, и по нему бодро побежал транспорт. Она задумалась. Надо признать, что больной мозг выкидывал с нею такие штучки, что и врагу не пожелаешь.
  Язык не поворачивался назвать папой опустившегося мужчину в вытянутых на коленях тренировочных штанах и несвежей майке. А мама? В застиранном халате с оторванными пуговицами и английскими булавками на их месте. Как небрежно и холодно её встретили... И не в неопрятности дело. Лера судорожно вздохнула. Дело в том, что они были не только ей не рады, они её стеснялись. Сколько Лера себя помнила, она всегда со всех ног бежала на Васильевский к родителям, потому что знала: там её обожают, ждут не дождутся и готовы обласкать, там её любили в любом виде. Никто не стал бы ей ставить в вину болезнь. Никогда.
  Теперь Олег. Лера припомнила равнодушный взгляд серых глаз. Ему уж точно она не нужна. Бедный, бедный! Какое страшное увечье получил он под завалом в подвале! И как хочется помочь ему - прямо сердце сжимается. Лере пришло в голову, что, если бы она смогла изобрести что-нибудь и изменить скучную безрадостную жизнь Олега, то и весь мир вокруг поменялся бы. Родители перестали бы брюзжать, скаредничать и ворчать, помирились бы с Гордеевыми и, может, даже любили бы свою не совсем нормальную дочь? Она слабо улыбнулась, и закрыла глаза.
  -Эй, вы что тут лежите? - жёсткая рука ухватила её за плечо и крепко тряхнула, - вам плохо?
  Лера открыла глаза. Над ней стоял молоденький лейтенантик-милиционер, на его озабоченном лице солнце щедро рассыпало веснушки.
  -Вам плохо? - повторил милиционер.
  -Мне хорошо, - пролепетала Лера, - просто я устала.
  -Здесь, гражданка, не место для спанья. Это вам не комната отдыха. Вы сумочку-то проверьте, всё там цело? Я-то гляжу, вы спите, сумка рядом валяется. Народ у нас, знаете, какой...
  Лера послушно заглянула в сумку - всё на месте. Мимо катил троллейбус с картинкой у двери: смешной медвежонок в цветном поясочке на объёмистом пузике.
  -Ой, смотрите, какой забавный! - вырвалось у Леры.
  Милиционер пожал плечами и отошёл. Солнце высветило такого же медвежонка на будке, где продавали билеты на экскурсии. На плакате красовалась надпись: "Олимпийские объекты Ленинграда". Она встала и побрела на Дворцовую, радуясь выглянувшему солнцу. Категорически не хотелось возвращаться в траурную комнату. Она прямо-таки физически чувствовала, что задыхается в чёрных стенах под равнодушным взглядом серых глаз Олега и сплетнями соседей. И тут её осенило: ремонт. Она всё переделает. Для начала нужно переклеить обои, убрать к чёрту со стен траур по неудавшейся жизни. И начать всё сначала. В конце концов, вернётся из лагеря Кирилл, продолжится музейная работа - и всё будет хорошо. Вот прямо сейчас пойдёт в ДЛТ и присмотрит себе светлые обои. Пусть начнётся новая жизнь!
   На Дворцовой площади никаких старинных автомобилей не наблюдалось. Вместо этого собирались велосипедисты. На многих были майки с номерами на спине, а спереди мелькал всё тот же медведь с пояском на животике. Мода, что ли, такая? Группа девочек-подростков крутилась возле рослого мальчишки на велосипеде, они щебетали ему что-то, заглядывали в лицо под козырёк кепки.
   Лера шла мимо, не глядя по сторонам, разгулявшееся воображение уже создавало новый облик её комнаты. Мальчик в кепке провожал её пристальным взглядом, и лицо его менялось. Оно стало растерянным и даже немного испуганным. Он соскочил с велосипеда, сунул руль одной из девочек и пошёл за Лерой. Возле арки Главного штаба мальчик окликнул её:
  -Лера! Лера!
  Она недоумённо оглянулась и встретилась глазами с мальчиком. Знакомое лицо, вот только...
  -Кирилл? - это не мог быть Кирилл, потому что подросток почти на голову был выше Леры.
  Он шагнул к ней с радостной улыбкой, но остановился, внимательно всматриваясь в неё:
  -Это, правда, ты? Или... - он медлил, - или ты теперь, как Франц?
  -Не понимаю, о чём ты. Кирилл... Ты здесь? А мне сказали, что ты в пионерском лагере. Как ты вырос! Это же просто невозможно так вымахать за десять дней! И у тебя медведь на футболке. Это мода такая, да?
  -Где ты была? - он недоверчиво разглядывал её.
  -Что ты спрашиваешь - "где была, где была"? Возила выставку в Тарту. Ты же знаешь. Как же ты вырос - просто не верится! Две недели не виделись, а ты уже перерос меня на целую голову. А девочки... Это твои одноклассницы? Куда вы растёте?! И это всего лишь третий класс, дальше-то что будет?
   -Третий? Мы в седьмом, - он крепко взял её за руку, - вот что: пойдём домой.
  -Почему седьмой? - не поняла Лера, но Кирилл не ответил, - конечно, пойдём домой. Только, знаешь, я шла в ДЛТ, чтобы посмотреть обои для своей комнаты. Понимаешь, мне не нравятся чёрные стены. А теперь, когда ещё и Офелии нет, совсем тошно от них.
  -Офелии нет?! - поразился мальчик, - а где она?
  -Папа тебе не говорил, да? Она покусала его и очень сильно. Расцарапала ему ту ногу, на которой протез. Он из-за этого еле ходит. И он отдал Офелию какой-то доброй женщине. Но всем говорит, что отнёс её в клинику и усыпил.
  Кирилл замер, глядя на Леру вытаращенными глазами:
  -Протез?! Покусала? Офелия? Папу?!
  -Ну да. Чего ты стал? Пошли. Ты не знаешь, Анна Сергеевна давно курить начала?
  -Она не курит, - мрачно ответил он, - у тебя ключи есть?
  -Конечно, есть. А твои где? - она не стала дожидаться ответа, покопалась в сумочке, выудила ключи и позвенела ими перед носом Кирилла. Сунула ключ в замок, но он не подошёл, - вы что, замки поменяли, пока меня не было? Странно, но вчера всё было нормально.
  Кирилл достал свои ключи и открыл дверь. На неё пахнуло замечательной смесью ароматов корицы, кофе и лимонного воска. Ничего подобного накануне не было, вместо чистоты и свежести тогда здесь стоял затхлый табачный дух.
  -Когда успели прибрать в коридоре? - улыбнулась Лера, - теперь так уютно.
  -Это мы с папой полы лимонным воском мазали, а потом он учил меня натирать паркет. Надо вдоль дощечек щёткой водить. Это как на коньках кататься, у меня получилось! - похвастался он.
  -Молодец! Но как папа с его-то ногой смог орудовать щёткой? Чудеса прямо. Но пахнет чудесно...
  -Асенька говорит, что в квартире всегда должно пахнуть не борщом, а хорошим кофе... Правда, Володя сказал, что борщ ему тоже нравится. Они вчера тут нам с папой помогали.
  - Асенька... Нам её будет не хватать. Постой, ты сказал "вчера"?.. Как вчера?! Ты что-то путаешь. Они же с Володей месяц назад разбились в автомобиле. Какая нелепая гибель!
  -Гибель?! - он хотел что-то сказать, но сдержался, опять испытующе всматриваясь в неё.
  Лера в недоумении остановилась возле своей двери:
  -Почему заперто? Я не закрывала дверь на ключ, когда уходила сегодня.
  -Сегодня? - хмыкнул Кирилл, - но ключ-то у тебя есть?
  -Есть, только я никогда им не пользовалась, - она нашла на кольце нужный ключ - длинный, тяжёлый, с фигурной головкой - и вставила в скважину. Распахнула дверь и замерла: в глаза брызнул цвет дивной синевы. Солнце освещало нарядную, сияющую комнату. Её любимую, такую приветливую, такую узнаваемую, такую родную! Лучи света дробились в фасете стёкол, играли искрами в драгоценных камешках-глазках каменного зоопарка, перемигивались с чистой глубиной зеркала, взлетали под потолок к хрустальным подвескам люстры и возвращались радужной россыпью на натёртый паркет.
  -Кирилл! - задохнувшись от счастья, Лера обернулась к мальчику, - что это?!
  Он не успел ответить. В неприкрытую дверь, важно задрав пушистый хвост, просочилась Офелия. Она вопросительно глянула на Леру, тоненько мяукнула. Тут Лера не выдержала. Она подхватила Офелию, прижала к себе и заплакала.
  -Не реви! - шмыгнул носом Кирилл, - слышишь, не реви!
  -Кирилл, я ничего не понимаю! Я вернулась вчера. Тут всё было чёрным, зеркало треснутое с содранной амальгамой, в горке дешёвые пластмассовые игрушки, на окне - засохший стебель. Анна Сергеевна - крикливая, неопрятная, дымила папиросой, а Валентина Сергеевна валялась в запое. Я хотела отвезти родителям эстонский творог, поехала, а там всё не так. Они рассорились с Гордеевыми. А у тех страшное несчастье: Володя и Асенька разбились в автомобиле. Я не выдержала и побрела домой, на Мойку. Встретила возле дома Олега. Кирилл, он стал таким чужим!.. Родители сказали, что после той давней детской травмы у меня что-то с головой. Я всё забываю и путаю. И ещё: наверное, у меня галлюцинации? Твой отец сказал, что отправил тебя в пионерский лагерь. Но самое главное - он учится в электротехническом институте! Понимаешь? Не в консерватории, а в этом институте. И Галочка с ним. Что это? Я больна? Да? Сумасшедшая? А потом я встретила тебя... - она говорила быстро-быстро, захлёбываясь словами, обрушивая на мальчика свои страдания. Он морщился и отступал назад, шаг за шагом пятился к двери.
  Лера замолчала. Она поняла, что не имеет права включать в своё нездоровье ребёнка. А то, что она душевно больна и, возможно, тяжело и навсегда, - Лера уже знала.
  -Поставь, пожалуйста, чайник, - попросила она и устало опустилась на диван.
  Он выскочил за дверь и умчался на кухню.
  -Ты думаешь, у меня шизофрения? - спросила она у Офелии. Та выгнула спинку и потёрлась щёчкой о Лерины руки, - да-да, вижу. Ты меня будешь любить, даже если я начну бегать на четвереньках и кричать кукушкой.
  Лера вышла на балкон. Воскресный день разгорелся вовсю. Народ толпился у входа в музей, по Мойке прошлёпала прогулочная лодка с любознательными туристами и громогласным экскурсоводом. Знакомый чудак в сюртуке и цилиндре остановился напротив, коснулся рукой в перчатке полей и поклонился. Лера радостно помахала ему и изобразила книксен. Он рассмеялся и пошёл вдоль Мойки.
  Ничего не изменилось! Какое счастье! Нет траура на стенах, нет дешёвой пластмассы в зеркальном шкафчике, нет засохшего черенка в разбитом горшке... А кстати, где её любимая роза? Наверное, Олег перетащил кустик к себе на время её командировки. Лера заглянула к Олегу. Так и есть: оба кустика - розовый и белый - теперь "сидели" в одном большом горшке, похожем на квадратную бочку. Ветки переплелись, и растение скорее напоминало одно целое с разноцветными цветками. А рядом, Лера умильно улыбнулась, рядом улыбалось нежными головками целое семейство подснежников. С портрета над пианино всматривалась в неё Марфа Аркадьевна, всматривалась серо-голубыми глазами Олега.
  -Эй, ты где? - просунул голову в дверь Кирилл, - чай готов. Пошли на кухню.
  Там тоже ничего не изменилось, разве что её столик одиноко блестел стерильно-чистой поверхностью.
  -Баба Нюся булочек напекла с корицей, а баба Валя сказала, что все булочки уже надоели, и накрутила целую гору хрустиков. Ты что будешь?
  -Хрустики... или булочки. А можно, и то и другое? - она засмеялась, откусила тающий во рту кусочек хрустика, - и чай ты заварил вкусный. А помнишь, как две недели назад в Одессе мы пили не чай, а какой-то ржавый кошмар?
  -Две недели назад, - повторил Кирилл и перевёл взгляд на календарь на стене. Там опять красовался вездесущий мишка, - август заканчивается. Баба Валя брюки шьёт для школы. А пиджак мы с папой собирались посмотреть в Гостином или в ДЛТ.
  -Просто не верится, что можно так вырасти за две недели, - Лера окинула его взглядом и улыбнулась, - ты скоро с папой сравняешься, будешь его свитера и рубашки таскать...
  -Лера, - он мрачно глянул на календарь, - посмотри календарь.
  -Зачем? - удивилась она. - ну ладно, могу и посмотреть. Вот смотрю. И что?
  -На год посмотри...
  -Вот, смотрю... Шестьдесят третий год Великой Октябрьской социалистической революции... Что не так? - и уставилась на Кирилла: - почему шестьдесят третий год? Был же пятьдесят девятый...
  -Вот ты сказала, что я для третьеклассника слишком рослый. Лера, я в седьмом классе, а не в третьем.
  Она смотрела на него, слабая недоверчивая улыбка скользнула по её губам:
  -В седьмом? - и замолчала, - ты хочешь сказать, что сейчас восьмидесятый год?
  -Ты не вернулась к нам. Поехала в эту свою Эстонию - и пропала. Папа ездил туда, тебя искали. Следователь сказал, что так бывает: был человек и исчез. Он говорил, что надеяться не на что. Только бабушка Марго не верила. Сказала папе, чтобы ждал. И ты пришла. Когда я тебя увидел, подумал, что ты теперь такая, как Франц. Потом понял: нет, не такая. Тогда я решил, что ты от нас сбежала и пряталась. Четыре года пряталась. А теперь вижу, ты где-то была, но где? Ты говорила, что этой ночью говорила с папой, что у него что-то там с ногой, что Офелию отдали... и комната вся чёрная. И ещё Ася с Володей погибли... Где ты была, Лера? Откуда вернулась? - он так по-взрослому спрашивал и смотрел на неё, что у Леры мурашки побежали.
  -Я не знаю, - совсем растерялась она, - я ничего не понимаю.
  -Да, и я не понимаю. Пусть папа разбирается, - вздохнул он.
  -Где он?
  -Он с бабушками-близнецами поехал на кладбище к бабушке Марго.
  -Как? Почему?.. Маргарита?..
  -Бабушки Марго не стало через год после того, как ты пропала. На неё Беляков напал. Он хотел папу ударить, но попал в бабушку.
  -Боже мой! Какой ужас! А Франц?! Как же он допустил такое?
  Кирилл промолчал.
  -Бедный Олег! Сколько же на него навалилось...
  -Навалилось, - кивнул Кирилл, и Лера вздрогнула от его тона, - он теперь в музыкальной школе хормейстером работает.
  -Почему хормейстером? Почему не в театре?
  -А что ему в театре делать? Когда ты пропала, у него что-то с голосом случилось...
  -Что случилось?! - испугалась она.
  -Не знаю, как это называется. Что-то со связками. Потом прошло. А когда бабушка Марго... В общем, он не поёт теперь. Теперь он хором дирижирует в музыкальной школе.
  Лера помотала головой, не желая верить. Но Кирилл явно не врал. Она встала и побитой собакой побрела к себе. Свернулась калачиком на диване, укрывшись с головой пледом, несмотря на жару.
  Кирилл остался сидеть в кухне. Он смотрел на две чашки на столе, и его детское сердце сжималось от ужаса, потому что он никак не мог найти объяснение тому, что произошло. Тогда он тихонько подобрался к телефону и набрал номер.
  -Кирилл! Хорошо, что позвонил, я тут...
  -Володя, - прошипел он в трубку, - Володя, она вернулась...
  -Кто? - не понял Володя, - кто вернулся? И чего ты шепчешь?
  -Она вернулась. Лера.
  -Что-о?! Сейчас приеду.
  Через пятнадцать минут Володя влетел в квартиру.
  -Где она?
  Кирилл кивнул на дверь комнаты:
  -Там.
  -Рассказывай, - велел Володя, и Кирилл пересказал то, что ему говорила Лера.
  Володя слушал, качал головой, потом решительно открыл дверь, вошёл. И замер. Под пледом угадывалась её скрюченная фигура. Володя присел на краешек дивана и осторожно потянул на себя плед.
  -Лера, - позвал он.
  Она повернулась и уставилась на него огромными блестящими глазами:
  -Володя, ты жив! - и кинулась ему на грудь.
  -Конечно, жив. И кто же это у нас плачет? - погладил её по голове и шумно втянул в себя воздух, пытаясь скрыть повлажневшие глаза, - всё, всё. Никакой сырости!
  -Не могу без сырости, - улыбаясь сквозь слёзы, Лера разглядывала его, - какой ты стал солидный. Асенька тебя хорошо кормит, майор.
  -Подполковник, - поправил её Володя и взглянул на Кирилла: - слушай, будь другом, свари кофе, - и как только мальчик вышел, строго, без намёка на улыбку, требовательно посмотрел на Леру: - где ты была? Ты сбежала и четыре года не подавала о себе никаких вестей. Этот бред про чёрную комнату можешь не повторять. Оставь его для Кирилла. Как ты могла вот так, внезапно, взять и исчезнуть?! Это жестоко! Можно же было оставить хотя бы записку, письмо прислать... Тебя искали по всему Союзу. И в Казахстане, и в Туркмении, и на Дальнем Востоке - везде. Родители, бедные, извелись совсем.
  -Володя, я уехала из этого дома две недели назад, вернулась вчера... - отчаяние плескалось в её прозрачных карих глазах, - привезла полную сумку всякой всячины и поехала на Васильевский. Папа и мама отругали меня, когда я достала из сумки мармелад для тебя. Они сказали, что я жестокая, бессердечная и что, хотя они "уже давно с Гордеевыми не поддерживают отношений, но сейчас, когда такое горе..." И рассказали мне, как Асенька вела машину, не справилась и под Лахтой вы разбились. И Максимка теперь у твоих родителей.
  -Чушь! - скривился Володя, - как они могли такое сказать, если ничего подобного не было?
  -Я шла домой пешком, у дома встретила Олега. У него жаркий роман с Галочкой, они так страстно прощались! А потом он рассказал, что отдал Офелию кому-то, и показал мне исцарапанную ногу. Володя, у него протез! Тогда в подвале под завалом его сильно поранило. И он учится в ЛЭТИ, а не в консерватории! И Галочка тоже с ним. И он вместе с Беляковым ремонтирует квартиры. Я не могла сидеть в чёрных стенах. Тут всё такое было чужое, запущенное, разбитое. Я пошла на Дворцовую, села на скамейку, может, даже задремала. Понимаешь, я решила всё изменить, не жить в вечном трауре. Пошла к дому, и встретила Кирилла. Он сказал, что прошло уже четыре года! Как такое может быть?! Если я всего две недели назад уехала отсюда?!
  Он выслушал бессвязный лепет, задумался.
  -Когда мы "разбились"?
  -Месяц назад. Родители сказали, что у меня после подвала проблемы с головой, вроде бы я то забываю всё, то вспоминаю.
  -Месяц назад? - он потёр подбородок, - месяц назад у нас была маленькая авария. Только не под Лахтой, а в Солнечном. На стоянке нас задел какой-то козёл, бампер помял. Так Олег с Беляковым ремонтами занимаются? Этого уж совсем не может быть. Белякова три года в живых нет, застрелился он.
  -Володя, а если у меня раздвоение сознания, или как там это называется?
  -Это называется шизофренией, - жестко выговорил он, - если ты не врёшь, чтобы выгородить себя и не пытаешься симулировать болезнь, тогда у меня нет объяснения.
  Она молча отодвинулась, опять свернулась калачиком и потянула на себя плед.
  -Ты хоть понимаешь, что тебя уже хотели признать умершей? - он стянул с неё плед, - и нечего прятаться. Поехали к родителям. Кирилл, хватит за дверью стоять! Оставь записку, что ты уехал со мною, но про Леру пока не пиши. А то у них тут инфаркты будут.
  
  -Родители! Вы где? - этот Володин клич относился ко всем обитателям квартиры.
  Из кухни высунулись обе мамы, и из кабинета вышли оба отца.
  -Ты что кричишь?! - зашипели все четверо разом, - дети спят, Асенька только-только прилегла. У тебя совесть есть?!
  -Есть у меня совесть, есть. Я тут кое-кого привёз. Входите, - и он посторонился.
  -Кирилл, - все обрадовались мальчику, но он отодвинулся в сторону, и из-за его спины боязливо переступила порог родного дома Лера.
  -А-а, - и Володя, вовремя подобравшийся поближе, подхватил Лидию Леонидовну.
  -Лера! - Михаил Дмитриевич схватил дочь за руки и чуть ли не поволок в гостиную, к свету, - доченька...
  Некоторое время спустя, когда все немного успокоились и перешли на любимое место - на кухню, где тут же устроили семейный чай, начались вопросы. Лера в очередной раз пересказала свою странную историю. Её слушали, переглядывались, ужасались, а Лера всматривалась в родные лица, и её глаза опять подозрительно заблестели:
  -Мамочка, какая же ты красивая! - вырвалось у неё. Она вспомнила вчерашний день, угрюмые лица "вчерашних" родителей, их брюзгливость, неприязненное выражение лиц.
  -Вот видите, как хорошо иметь дочь, - засмеялась Алла Максимовна, - наш Вовка никогда такого матери не скажет!
  -А что говорить-то? - удивился Володя, хотел что-то сказать насмешливое, но остановился, - ты всегда красивая, и сама это знаешь!
  -Ах, ты, подлиза! Вот сейчас Асенька проснётся, уж она тебе задаст по первое число, чтобы не убегал тайком из дома.
  -Лерочка, - Лидия Леонидовна всё никак не могла насмотреться на дочь, - как же так могло случиться, что ты вчера тут была? И мы тебя не видели... В голове не укладывается.
  -Я, мамочка, целую сумку всякой ерунды привезла. Творожки, сливки, мармелад...
  -Лида, - Алла Максимовна побледнела, - вспомни, Асенька сегодня чай пила с мармеладом в тюбиках... Володя уже уехал, и она сердилась, что он ушёл и ничего не сказал.
  Володя открыл холодильник. На полке стояли высокие картонные стаканы с творогом. Он схватил один и стал разглядывать коробку.
  -Что? Что там? - не выдержал Михаил Дмитриевич.
  -Двадцатое августа, - отозвался Володя, - совсем свежий. Эстонский.
  -Володя, прочти всю дату, - потребовал Роман Кузьмич, - что ты молчишь?!
  -Здесь цифры: 20.08 - 76, - двадцатое августа семьдесят шестого года. Этому творожку ровно четыре года, - он осторожно поставил коробку на стол и уставился на Леру.
  Она кивнула:
  -Видишь, а ты не верил мне...
  -Ничего не пойму, - Михаил Дмитриевич яростно потёр лоб, - ты вчера принесла сумку сюда и здесь были, как бы сказать точнее, не совсем мы. Сегодня здесь уже мы - настоящие. Тех, других, нет. А продукты остались?! Как такое может быть? Дай-ка сумочку, может, и там что найдём?
  Лера открыла сумку и высыпала её содержимое на стол.
  -Та-ак... Ну, пудреница, карандаш, ручка, открытка какая-то - это всё ерунда. Вот билет на поезд! 20 августа 1976 года, - он посмотрел на Леру, - в какой день недели ты приехала?
  -В субботу утром. Пришла на Мойку, потом поехала на Васильевский. И уже совсем поздно опять пошла на Мойку. А сегодня воскресенье...
  -Да, по поводу воскресенья... Ты приехала 21 августа в субботу, на следующий день - воскресенье 22 августа. Так?
  -Ну, да. Именно так. На Мойке я тоже оставила продукты...
  -Погоди с продуктами... Разберёмся с числами. В 1976 году 22 августа было воскресеньем. А в 1980 году - это пятница. Сегодня, доченька, пятница!
  -Пятница... - эхом отозвалась Лера, - получается, что я за одну ночь "проскочила" четыре года жизни? Так не бывает.
  -Не бывает, - согласились все, - но случилось. Или...
  -Или что? - с вызовом откликнулась Лера, - что?!
  -Или ты врёшь, - внимательно глядя на неё, спокойно ответил Володя.
  -Вру?! - задохнулась от несправедливого обвинения Лера, - я вру?! Зачем?!
  Он сухо покашлял и спросил чужим голосом:
  -Что - зачем? Зачем тебя обвинили или зачем ты врёшь?
  Инквизиторский тон сына возмутил Романа Кузьмича:
  -Вовка, ты давай полегче! Что ты нападаешь на неё? Даже если она придумала всю эту историю,.. подожди, Лерик, не возмущайся! Мы хотим разобраться. Так вот, даже если она всё придумала, это не даёт тебе права кидаться на неё. Она вернулась - это главное. Слышишь ты, подполковник?
  -Прекратите! - Лидия Леонидовна обняла дочь, - Лерочка, ничего не говори, если не хочешь.
  -Мама, я не вру! - отчаянно выкрикнула Лера, отстранилась от матери, сделала несколько шагов, но ноги не держали, и она опустилась на пол возле буфета, обвела всех покрасневшими глазами и заплакала.
  Володя накапал в рюмочку корвалола, плеснул воды и сунул Лере. Та помотала головой, но он сел рядом на пол и влил лекарство ей в рот.
  -Кто тут кричит? - раздался сонный голос из коридора.
   Володя зашипел от досады:
  -Ну вот, разбудила всё-таки. Говорил же, не ори!
  -Володя, это ты с кем так некрасиво говоришь? - Асенька, кругленькая и уютная, вплыла в кухню и замерла: - Лерочка! Вернулась!
  И плюхнулась между Лерой и мужем.
  -Кажется, у Максима Владимировича совсем скоро будет братик или сестричка, - обнимала и разглядывала дорогую ей Асеньку, улыбаясь и не замечая текущих по щекам слёз, сказала Лера.
  -Это будет девочка. Франц сказал, что по всем приметам - девочка. Он никогда не ошибается. Лерочка, представляешь, среди засилья мужиков, наконец, появится нежное создание? Ах, да ты же ничего не знаешь! У нас уже трое мальчишек! Как тебе такое?! Но теперь мы им всем зададим! Уж он у нас попляшет, сильный пол! - она повернулась к мужу: - так в чём дело? Почему ты нагрубил?
  -Я...
  -Нет-нет, - тут же прервала его Асенька, - во-первых, извинись. Я жду.
  Володя криво усмехнулся, но наклонился к Лере:
  -Извини, я не должен был так с тобой разговаривать, - но заметив, что жена смотрит в другую сторону, тут же скорчил Лере "страшную" гримасу.
  -Я всё вижу, - одёрнула его Асенька, - из-за чего тут спор? Лерик, я знала, что ты вернёшься. И всё время им говорила: значит, так нужно, подождите. И Франц сказал, что однажды, совсем неожиданно, ты появишься. Пойдём, я тебе наследников покажу. Пусть они тут строят догадки. Кстати, Кирилл, где твой отец? И близнецы? Я так понимаю, что они ещё не видели Лерика?
  -Не видели. Они поехали к бабушке Марго...
  -Да-да, конечно. Сегодня же 22 августа. А ты почему не поехал? - тут же строго спросила она.
  -У меня велопробег должен был быть. А тут Лера идёт...
  -И ты её не оставил. Молодец! Пошли, Лерик!
  
  -Вот, смотри! Какие ребята, - Асенька гордо предъявила Лере спящих детей. Подросший Максим Владимирович - вылитый Володя и ещё двое: тёмненький - копия Аси, а самый маленький - яркая помесь обоих родителей, - с Максимкой ты знакома, а это Кузьма. Ему два года и девять месяцев. Володя говорит, что я специально его таким родила, чтобы все сразу сказали: мамин сынок. Зато Митенька получился похожим и на меня, и на Володю. Ему уже годик исполнился.
  -Вот теперь я вижу, что прошло не четырнадцать дней, а четыре года, - грустно кивнула Лера.
  -Да, время... Ты на самом деле не могла сообщить о себе? - Ася быстро взглянула на подругу.
  -Перед отъездом из Тарту я звонила тебе. Мы говорили о выставке, о Максимке...
  -А потом?
  -А потом я приехала. Ася, ты мне не веришь? - Лера поникла, - если уж ты мне не веришь...
  -А они не верят?
  -Они проверяют. Достали из холодильника продукты и на даты смотрят. Там везде 1976 год проставлен.
  -А, так это я эстонский мармелад сегодня слопала? - усмехнулась Асенька, - вкусный. И совсем свежий, не скажешь, что четыре года где-то пролежал. Доктор мне ещё устроит головомойку за лишние граммы. И так она мною недовольна, говорит, что организм ещё не восстановился после Митеньки, а я уже опять... как крольчиха.
  -Ты хорошо выглядишь.
  -Стараюсь. А то вокруг Володи вечно девушки в погонах крутятся. Но ничего, вот мы родим девочку и паузу сделаем. А дальше - время покажет, - она помолчала, - ты ничего не хочешь спросить?
  -Хочу, - Лера посмотрела на подругу испуганными глазами, - хочу спросить. Как он?
  Ася присела на диван рядом с Лерой:
  -Я иногда задаю вопрос, который никто не имеет права задавать: за что ему такое, Господи? Чем провинился он перед Тобой?
  Лера прижала ладони к лицу, всхлипнула:
  -Всё так плохо? - прошептала она.
  -Когда ты не приехала из Эстонии, семья начала тебя искать. Всякие заявления в милицию писали, а Олег с Володей поехали в Тарту. Они встретились с работниками библиотеки. Те рассказали, как ты собралась и двинулась на вокзал, чтобы ехать в Ленинград. Вечер был какой-то ветреный, дождь пошёл - совсем осенняя погода, они забеспокоились о тебе, хотели такси вызвать, но ты уже ушла. Домой ты не приехала. Не буду описывать, как тут все жили в эти дни. В сентябре у Олега был концерт, но он не смог выступить: перехватило горло. Консерваторские фониатры смотрели, советовались, качали головами, но ничем не помогли. Тогда обратились на Бронницкую, в институт уха, горла и носа. Там Олега даже Райкин смотрел.
  -Райкин? Какой Райкин?
  -Это светило, фониатр, родственник артиста. И этот авторитет сказал, что никаких операций не нужно, а надо подождать и понаблюдать. Но тут вернулась Маргарита Родионовна - мама Олега. Оказывается, у неё был какой-то очень строгий послух в монастыре. Знаешь, если бы я не знала твоих родителей и не видела, как они любят тебя, то сказала бы, что вот именно такой должна быть настоящая мать. Какая поразительная женщина! В ней столько нежности, преданности, любви к сыну! Честное слово, я каждый раз любовалась ею и рыдала тайком от умиления. А какая она красавица! Олег очень похож на неё, только, конечно, по-особому, по-мужски.
  И вот, представь, голос стал возвращаться к Олегу, он уже опять пел в хоре. Маргариту поселили в твою комнату. У неё что-то с коленями было и руками. Артрит, кажется. Иногда она совсем не могла ходить. Так Олег на руках выносил её в Летний или Александровский сад. Он руки ей разминал, массировал, а она обожала слушать, как он готовится к занятиям. И с Кириллом немецким языком занималась, очень много ему рассказывала об отце Олега. Она вообще много чего рассказала и о Марфе Аркадьевне, и обо всех Энгельгардтах и Лужских. Она-то урождённая Лужская была. Ты знаешь, у неё необыкновенная интуиция. Она рассказывала, как в Калининграде вдруг почувствовала, надо бежать отсюда, и чем скорее, тем лучше, иначе она может навредить сыну. А до этого в Готенхафене, когда смотрела на уходящий корабль, в душе ворочалось безмерное отчаяние и она чувствовала "невыразимо страшную пустоту". Это она так говорила. Она уже тогда всё знала. В конце июля Маргариту положили в больницу. Отделение было на первом этаже, и Олег выносил мать в больничный парк, там они немного гуляли, потом отдыхали на скамеечке, а уж затем он приносил её в палату. И так каждый день. Видела бы ты его! Он весь светился, когда был с матерью, - Асенька замолчала.
  -И что было дальше? - с замиранием сердца прошептала Лера.
  -А дальше было вот что. 22 августа Олег как всегда вынес мать в парк. Они немного прошлись по аллее, но Маргарите, хоть и стало легче, всё ещё тяжело было долго гулять. Олег потом говорил, что мать почему-то нервничала, оглядывалась. Он даже заметил, как её руки покрылись гусиной кожей. Он пульс у неё посчитал - до ста двадцати зачастил! - и провёл её к скамейке. Там кусты и лужайка - симпатичный тихий уголок. Она немного успокоилась. Народ разный по парку гулял, но Олег с Марго не обращали на них внимания, разглядывали птиц. Целая стая копошилась в траве чёрненьких в крапинку птичек: то ли дрозды, то ли скворцы - я в этом не разбираюсь. Вот тогда всё и случилось. Олег привстал, чтобы лучше рассмотреть дроздов этих. Маргарита оглянулась и увидела, что к Олегу бежит мужчина в больничном халате, а в руке у него что-то блестит. У неё сердце с болью повернулось в груди, и это был сигнал: опасность для Олега. Она вскочила в тот момент, когда мужчина замахнулся, чтобы ткнуть Олега. Тот резко обернулся и, ещё ничего не понимая, успел подхватить мать. Она смотрела на него широко открытыми глазами, но Олег понял: она уже его не видит. Это всё потом люди следователю рассказали. Они видели, как несколько раз сзади к скамье приближался мужчина в больничном халате, но не придали значения: мало ли кто там ходит. Мужика того задержали. Он так и держал в руке острое длинное шило. Я как раз в это время пришла навестить Маргариту и увидела Олега, сидящим на скамейке. Он ничего не соображал, просто сидел, не реагируя на окружающих. В тот день он потерял голос. Совсем. Даже говорить не мог.
  -Но почему Франц не смог помочь?
  -Да, я спросила его. Он ответил, что не всесилен. И что должно было случиться, то и случилось. А Маргарита... она до самого конца защищала сына.
  -Но за что тот мужчина напал на них?
  -А я не назвала его? Это, Лерочка, был ваш старый знакомый - Николай Беляков. Он совсем свихнулся на мысли, что во всех его бедах и неприятностях виноват Олег.
  -Гадина! Надеюсь, теперь-то его судили?
  -Нет, не судили. Его застрелили в камере. Причем сокамерники говорили, будто видели что-то совершенно невозможное. Их разбудил вопль Белякова, тот кричал: "Уйди, уйди!" - махал руками, потом выстрел и Колька упал. В руке он сжимал немецкий "вальтер", как позже выяснили, выпуска 1942 года. Он застрелился из оружия, которое неизвестно каким образом попало в камеру, и был там всего один патрон.
  -Вот оно что... О Франц! Вы всё-таки привели в исполнение приговор... Только Маргарите и Олегу это вряд ли помогло.
  -Мы не отходили от Олега, Володя переехал на Мойку, чтобы тот один не оставался. Конечно, Кирилл был рядом, и близнецы. Тяжёлое было время. А потом, знаешь, как в книгах пишут? "Шло время..." Он потихоньку стал оживать, даже говорить стал, но петь уже не мог. Закончил консерваторию уже не вокалистом, теперь работает в музыкальной школе хормейстером. Стал замкнутым, почти не улыбается. А помнишь, какая у него чудесная была улыбка? Да, ещё одно. Тебе не понравится.
  -Только не говори, что опять появилась Калерия, - грустно улыбнулась Лера, но видя выражение лица Асеньки, испуганно спросила: - нет, правда? Калерия?!
  -Калерия. Она овдовела, и у неё большие неприятности с диссертацией. Комиссия признала её работу несамостоятельной. Уж как получилось, что она встретилась с Олегом, поплакалась ему на плече, - не знаю. Она же, как плющ, обовьётся вокруг и выпьет все соки. А он как был доверчивым, честным и благородным, так и остался. Как же оставить бедняжку, всеми брошенную, оскорблённую и униженную? Вот и помогает ей по старой памяти. Только, мне кажется, у Калерии что-то с психикой. Такое бывает у профессиональных психиатров.
  -Неужели зелёных чёртиков ловит? - съехидничала Лера и застыдилась: у человека, возможно, болезнь, а она...
  Асенька покачала головой:
  -Чёртиков не ловит, но в заговор вокруг неё верит. И ещё у неё что-то вроде припадков. Это Олег так сказал. Калерии вдруг становится страшно, она от всех прячется. В общем, сама увидишь.
  -Вряд ли. Мне что-то совсем не хочется с нею общаться, - Лере вдруг стало как-то неловко. Она смутно догадывалась, что теперь это не совсем её дом и что здесь многое изменилось за четыре года, - знаешь, я, наверное, поеду к себе на Мойку.
  Но Ася поняла:
  -Это ты из-за того, что у нас тут многое поменялось? Ты прости, так уж получилось...
  -Не знаю, Асенька, - честно ответила Лера, - но, кажется, пора определиться и разобраться, где всё-таки у меня дом. Там, в том чёрном мире, я приняла решение уехать, сменить всё вокруг себя и уехать. Даже место себе определила - Тарту или Пярну.
  -Ты с ума сошла! Только-только все пришли в себя, а ты опять!..
  -Да, знаю, вы все меня любите и ждали вопреки всему. Но, Асенька, не знаю, как сказать... Мне кажется, вы стали привыкать, что меня нет рядом с вами.
  Ася молчала. Сейчас она вспоминала, как они каждый день ждали хоть какое-нибудь известие о пропавшей Лере. Как после визитов в больницы и другие жуткие места, куда их водил следователь, у Володи появилась проседь, а у Михаила Дмитриевича стала подёргиваться щека. И они с Романом Кузьмичом часами сидели молча в кабинете, уставясь в стену, где в рамочке были детские портреты детей. О мамах и говорить нечего: у обеих тряслись руки и глаза всегда были на мокром месте.
  -Нет, ты ошибаешься, Лерочка. Я не стану переубеждать тебя. Ты сама должна присмотреться, и всё-всё поймёшь, - она улыбнулась, - если бы не наши с Володей подвиги по повышению рождаемости в любимой стране, им совсем пришлось бы туго. А так беготня вокруг троих малышей и вечно беременной невестки хоть чуть-чуть, хоть самую малость отвлекала их от кошмара.
  -И всё же я пойду к себе на Мойку, - стояла на своём Лера.
  -Так кто ж тебя отпустит?! А вдруг ты опять попадёшь в очередное приключение?
   -Ну, знаешь! Вы что, меня за руку водить станете? Так я ведь могу пойти в туалет и провалиться в очередную чёрную комнату... - рассердилась Лера.
  -Можешь, - согласилась Асенька, - конечно, можешь. Но дай нам возможность просто побыть рядом с тобой!
  
  
  Они вернулись с кладбища к обеду. Неутомимые близнецы занялись обедом. Его всего-то надо было разогреть. Олег вышел на кухню, полагая, что может понадобиться его помощь, но был тут же изгнан с требованием не крутиться под ногами.
  Возвращаясь к себе, он заметил приоткрытую дверь Лериной комнаты.
  -Нюсенька, - позвал он, - это не вы с Валюшей заходили?
  Анна Сергеевна в недоумении уставилась на широкую щель.
  -Может, Кирилл? Только зачем ему? - пожала она плечами и заглянула в комнату, - никого. Вон Офелия на диване - и всё.
  Олег зашёл внутрь. Через год после исчезновения Леры здесь поселилась Маргарита. Она сразу объявила, что это временно, только до того момента, как вернётся хозяйка. А то, что Лера вернётся, у неё никогда сомнений не вызывало.
  При мысли о Лере у него привычно защемило сердце. Он вспомнил, как торопился встретить её на вокзале, как почти бежал - даже в боку закололо. Поезд пришёл, но Лера не приехала. Тогда он подумал, что разминулся с нею. Олег метнулся на стоянку такси, проскочив без очереди, впрыгнул в машину. У дома как безумный взлетел на свой этаж, но и там Леры не было. На спинке стула, собираясь в поездку, Лера забыла жакетик, он него веяло её любимыми духами. Олег зажмурился и почувствовал, как её губы скользнули по щеке. В горле сразу запершило, он отчего-то внезапно замёрз. И тут пришло скверное чувство: она не вернётся. У него леденели губы, кровь отлила от лица: счастье потеряно, и никто, никогда не сможет его вернуть. Чувство вины - ужасное, чудовищное - обрушилось на него, и никак не облегчить его. Ничем и никогда.
  Бреясь, он как-то посмотрел на себя: вот этот хмурый, измотанный человек с вечно траурным взглядом и есть Олег Энгельгардт? И равнодушно отвернулся. Потом в его жизнь вернулась Маргарита. Она смогла в затягивающуюся пеплом душу вдохнуть желание жить и даже радоваться жизни. А потом... Он не хотел вспоминать, что случилось потом.
  Офелия посмотрела зелёными глазами, вопросительно мяукнула, но с дивана не слезла. Олег улыбнулся: вот уж теплолюбивое животное! Август, жарко, а она исхитрилась замотаться в шерстяной плед и нежится там, как в коконе.
  -Спи, спи! - разрешил он, - я не стану мешать тебе.
  На полированной поверхности стола лежала записка от Кирилла, в ней он сообщал, что Володя забрал его на Васильевский. Странно. У Кирилла сегодня велопробег, поэтому он и не смог поехать с ними на кладбище. Олег забеспокоился: может он упал, ушибся, или ещё что? Надо позвонить Гордееву и всё узнать. Он бросил взгляд на цветок в стакане. Подснежник! Зачем Кирилл срезал его?! Олег не любил, когда срезали цветы, он остро чувствовал, как они медленно умирают. Когда ещё он выступал в концертах, бывало, ему дарили букеты. Он всегда отдавал их Галочке, не желая наблюдать их медленную гибель. Когда Лера привезла цветок, он сразу оценил его тонкую хрупкость и высадил его в землю. И случилось чудо, подснежник прижился, и даже появилась целая россыпь его белоголовых братцев. С тех пор они цветут, не умирают, что уж никак не возможно, и тем не менее они живут.
  Так зачем же Кирилл срезал цветок?! Олег вернулся к себе, внимательно осмотрел квадратный ящичек, где "колосились" подснежники. Все были на месте. Он вновь вернулся в комнату Леры и уставился на цветок. Нежный, хрупкий, с бледными лепестками, он горестно повесил свою головку. Олег взял стакан в руки, тронул лепесток. Там сверкнула крохотным бриллиантиком капелька слезинки-росы. Плачет бедняжка! Олег поймал росинку указательным пальцем, и она тут же впиталась в кожу. Словно бы острая длинная иголка кольнула его, боль прокатилась по всей правой руке, стало горячо где-то у горла, потом иголки прошлись по левой руке, вернулись назад к шее и скользнули к сердцу. Миг - и всё прошло. Он поставил стаканчик с подснежником на стол и выдохнул:
  -Так вот ты какой, цветочек аленький! - подснежник уже выпрямился и смотрел на него всеми своими обманчиво хрупкими лепестками. И даже, кажется, улыбался! Во всяком случае, так показалось Олегу, - вот подожди, посажу тебя в горшочек, всё равно не дам увянуть, - пообещал он цветку и оставил его на столе.
  Олег позвонил на Васильевский. Трубку взяла Алла Максимовна. Она подтвердила, что мальчик у них, что он совершенно здоров, но голос у неё при этом был немного странный. Олег ещё раз спросил, всё ли в порядке, получил утвердительный ответ всё тем же странно восторженным голосом и сказал, что подъедет за сыном часам к шести. Он повесил трубку и задумчиво уставился на старенький аппарат. Что там с ними такое? Может, Асенька родила? Так нет, вроде бы ещё рано. Ладно, скоро всё узнает.
  
  В троллейбусе номер десять было непривычно малолюдно. Олег удобно сел у окна, ветерок из форточек бродил по салону, и жара почти не вызывала неприятных ощущений. Дымчатые очки давали приятный свет глазам, но сегодня Олег устал и сидел, смежив веки. Тяжёлый день. День памяти Маргариты. Все бросают его. Ушла Лера. Куда? Почему? Мама твердила, что она вернётся. Не вернулась. И мамы больше нет. Олег злился на отца: почему он помогал ему и не захотел помочь Маргарите? И хотя Франц на его упрёки лишь скорбно опускал голову, ничего не отвечал и не пытался оправдаться, Олег чувствовал, что тот не просто скорбит, он терзает себя за то, что не смог помочь. Но тем не менее переделать себя не мог, отворачивался, когда Франц появлялся, не желал с ним общаться. И Франц перестал приходить. Олег знал, что он видится с Асенькой, та обычно пересказывала их беседы, но сам никогда о нём не спрашивал. Он подсчитал потери: мама, Лера, голос. И это всего за четыре года. И до этого ушли бабушка Марфа и добрейшая Констанция, которую он почему-то в детстве побаивался. Скоро подрастёт Кирилл и улетит из гнезда. И останется он один-одинёшенек, разве что близнецы рядом в старой квартире. Он горько усмехнулся: опять себя жалеет. Лучше считать то, что есть: замечательный сын, близняшки, которых он обожал всегда, чудные друзья - почти родственники Федосовы-Гордеевы. И даже работа у него не такая уж неинтересная. Так что причин для нытья нет. С тем он и прикатил к своей Пятнадцатой линии.
  Прохладный подъезд встретил его ковровой дорожкой и лифтёршей Зиной, которая знала не только всех жильцов, но и приходящих к ним гостей. С Олегом у неё установились приятельские отношения, и она даже как-то подарила ему пару вязаных носков, которые вязала на пяти спицах со страшной скоростью.
  -Там уж все твои собрались. Тебя ждут! - сообщила она непонятное известие.
  Олег совсем разволновался и вместо того, чтобы чинно и красиво воспользоваться зеркальным лифтом с бархатной скамеечкой, понёсся на шестой этаж, перепрыгивая через несколько мраморных ступеней сразу. На площадке он замер, чтобы чуть отдышаться, нашарил в кармане ключи, которые ему в своё время дали Федосовы, но не стал ими пользоваться, а коротко нажал на круглую кнопку звонка. С той стороны послышался голос Володи:
  -Открой, это, наверное, Олег.
  Голос был обычный и относительно спокойный. "И чего это я всполошился?" - подумал Олег, прислушиваясь к возне за дверью. Там щёлкнул замок, и тёмная фигура отступила в сторону, впуская его в квартиру. Он прищурился, после яркого света в тёмной прихожей можно было двигаться разве что на ощупь. Вдали высунулась из кабинета Михаила Дмитриевича голова Володи:
  -Пришёл, наконец, - кинул он вместо приветствия с обычным своим выражением, в котором смешались ирония и серьёзность, и опять скрылся за дверью.
  Олег закрыл глаза, чтобы приспособить зрение к полумраку:
  -Кто же тут стоит? Не Кирилл - это уж точно. И не одна из мам. Асенька? - неуверенно спросил он. И потянул носом воздух: - знакомые духи. Модные пару лет назад... - он отступил и широко открытыми глазами уставился на Леру. Стоял и молча смотрел на неё. Она тоже молчала, её насторожил взгляд Олега - такими глазами на неё смотрел недавно Кирилл, когда пытался понять, не из мира ли Франца пришла она.
  -Вот как, - наконец уронил он, - ты всё-таки вернулась.
  Потом с судорожным всхлипом притянул её к себе, Лера что-то невнятно бормотала, уткнувшись носом ему в рубашку. Но Олег неожиданно отодвинул её от себя и медленно, не оборачиваясь, побрёл в сторону кухни.
  Обе мамы и Кирилл там пили чай с эстонскими конфетами.
  -Олег! - обрадовались они и замолчали при виде его лица. Лера маячила за его широкой спиной. И они быстро-быстро сбежали из кухни, оставив Леру и Олега.
  -Ты совсем не изменилась, - нарочито спокойным тоном бросил он, всматриваясь в её лицо, и напел вполголоса: - "...видно ты, жена, хорошо жила, хорошо жила, не состарилась..."
  -Да, не изменилась, - сказать ему, что не могла она разительно перемениться за две недели своего отсутствия? Так не поверит. Вон как смотрит - прямо прокурорский взгляд. Светлые глаза строгие до невозможности, и губы, видимо, совсем забыли, что умеют улыбаться. И виски серебрятся. Да, не такой встречи она ожидала. Он сердится. Неужели всё ещё не может простить маленький розыгрыш? Лера совсем упустила из виду, что это для неё прошло меньше трёх недель с момента их последней встречи.
  -Могу я узнать, где ты пропадала и почему ничего о себе не сообщала? - всё тем же унылым, нудным тоном процедил он.
  - Я была в Тарту. Олег, случилась невероятная история...
  -В Тарту? Там тебя не было, - нахмурился он, - вся милиция города занималась твоими поисками.
  -И всё-таки Тарту.
  -Значит, пока мы бывали в таких местах, куда и зайти-то страшно, когда нам с Володей предъявляли... предъявляли всякое, ты преспокойно отсиживалась в укромном уголке. Тут родители места себе не находили, скорые одна за другой приезжали, у Володи обморок прямо в кабинете следователя случился, когда он фотографии увидел. А ты там блаженствовала... - его глаза побелели от ярости, в прямом, открытом взгляде не было жалости, - вы тут хоть умрите, я на всех обиделась, буду вас наказывать, мне никого не жаль. Ну, ладно, я в чём-то виноват - так меня и наказывай! Остальных-то за что?!
  -Ты не знаешь... - она выставила ладошку, будто защищаясь от его гнева, но язык перестал её слушаться. Никак не получалось выговорить простые слова, в горле застревали все буквы и все слоги.
  В кухню влетел Володя. Он окинул взглядом взъерошенную Леру, оценил гневно сжатые губы Олега, посмотрел на стол:
  -О, мои любимые конфеты! Не все ещё съели. Молодец, Лерка, не забыла родственников, - он сгрёб всё из вазочки, - Олег, там тебя родители хотят видеть. Срочно!
  -Сейчас буду, - откликнулся он.
  -Володя, - дёргая головой и судорожно двигая руками, попыталась выговорить Лера, - отвези меня на Мойку. Сейчас!
  -Лерка, ты что?! - он схватил её за руки, пытаясь заглянуть в лицо, но она отворачивалась. Тогда он яростно уставился на Олега: - что ты ей наговорил? Ты же ничего не знаешь!
  -А что мне надобно знать? - упрямо вскинул голову Олег, кинул на Леру безразличный взгляд и отвернулся, - и так всё ясно.
  -Отвези меня на Мойку, - с трудом выговорила Лера.
  Володя нахмурился, хотел возразить, но потом кивнул:
  -Пошли, - взял её за руку и, как несмышлёныша, повёл за собой, резко бросив Олегу: - иди к родителям.
  
  В машине Лера молчала. Она несколько раз пыталась что-то сказать, но ничего не получалось. Володя искоса поглядывал на неё в зеркало, наконец не выдержал:
  -Он же ничего не знает. А история твоя совершенно невероятная. Думаешь, легко вот так сразу взять да поверить? Ты хоть что-то успела ему сказать? - Лера помотала головой, - вот видишь! Ему тяжелее всех пришлось: сначала ты пропала, потом с голосом начались проблемы, потом мать погибла... Ты же видела, у него виски белые. Плохо ему было. Мы оставлять его одного боялись...
  Она молча глотала слёзы.
  В квартире царила тишина. На столе в стакане с водой, раскинув пропеллер лепестков, поник молочно-белый цветок.
  -Надо же, подснежник! - восхитился Володя, - в августе! Ты, конечно, притащила...
  Лера кивнула. Она поискала листок чистой бумаги и карандаш.
  -Буду писать, чтобы не дёргаться, - нацарапала она на листке и сунула ему. Володя прочёл.
  -Не выдумывай, - забрал листок, - говори. У тебя всё пройдёт. И на него не обижайся. Родители всё-всё ему объяснят, - он с удивлением следил за зеркалом: оно почему-то подёрнулось туманной пылью, покрылось трещинами, частично сползла амальгама, - что за чёрт, - пробормотал он.
  Стены медленно тускнели, наливаясь траурным цветом. Из открытой в коридор двери потянуло застоявшимся табаком. Они стояли посреди запущенной комнаты, атмосфера которой становилась всё тягостней. Тусклая лампочка под потолком почти не высвечивала углы, словно бы затянутые паутиной. Чувствовалось присутствие чего-то чужого и омерзительного. Лера поняла, что происходит, шагнула к Володе:
  -Не смотри туда! - она обхватила его шею, поворачивая его голову в сторону от двери. Тяжёлые неровные шаги приблизились. Володя боковым зрением видел высокую фигуру. Недовольный резкий голос, не имеющий ничего общего с мягким тембром Олега, угрюмо буркнул:
  -Явилась! - Володя дёрнулся, пытаясь освободиться из Лериных рук. Но она не выпустила его, ещё крепче вцепилась, - шляешься где попало... А теперь ещё и мужика привела! Совсем совесть потеряла! Чтобы ноги его тут не было! Слышишь?! - и похромал на кухню.
  -Это же Олег... - растерялся Володя, - но какой-то...
  -Это не Олег, - прошептала Лера и оглянулась по сторонам: её дорожная сумка стояла возле двери, там, где она её оставила, когда приехала из Тарту, - Володя, это не Олег! Это не мой дом! Надо вернуться, немедленно! Ты меня слышишь?
  -Да, слышу я! Слышу!
  -Закрой глаза и вспоминай Асеньку, детей, родителей. Изо всех сил вспоминай!
  Она тоже зажмурилась, повторяя про себя: домой, я хочу домой!
  - ...кофе пахнет! И корицей... - Володя осторожно открыл один глаз, потом другой: - Лерка, синее, опять синее!
  Она с удовольствием всматривалась в победную синеву стен, сверкающее ровным чистейшим блеском зеркальное стекло и непокорный подснежник на столе.
  -Да, мы вернулись, - чисто, без труда выговорила она и засмеялась.
  -Вот что: свари-ка мне кофе. Там на кухне кто-то из близняшек хозяйничает. Представляешь, сколько сейчас будет вопросов?
  -А ты?
  -У меня тут дело... - и подтолкнул её в сторону кухни.
  Там хозяйничала Анна Сергеевна. Завидев Леру, она всплеснула руками:
  -Лерочка, как хорошо, что ты вернулась! Представляешь, как мы ждали тебя? Все четыре года! И вдруг Олег вчера прибежал, говорит, Лера нашлась. Лерик, ты не сердись на него. Он так ждал тебя, весь извёлся. Сама же видела, виски у него седые. Это от переживаний. А ещё Маргарита... В общем, прости его, не держи зла. А то, что вы с Володей вчера на дачу уехали, - это даже хорошо. Все немного упокоились. И знаешь, опять стали ждать тебя, даже волноваться начали. Сидели и ждали. Цистерну кофе выпили, спать не ложились. Наконец, ты дома. Дай я хоть рассмотрю тебя... Нисколько не изменилась. А мы, наверное, совсем старухами стали? Сейчас Валюша прибежит, разохается до слёз...
  -Вы нисколько не изменились, - искренне сказала Лера. Она удивилась, как легко, без запинки, вылетают слова, никаких заиканий, - Володя просил кофе сварить. Можно, я похозяйничаю?
  -Ну конечно, можно. Что ты спрашиваешь? Ты же у себя дома.
  Пока Лера возилась с кофе, Володя сунулся к Олегу. Он стукнул в дверь и, не дожидаясь ответа, вошёл. Олег, полностью одетый, лежал на диване, глядя в потолок покрасневшими от усталости глазами.
  -Володя! - он вскочил, - где Лера?
  -Здесь, кофе на кухне варит. Сиди, сиди. Успеешь ещё явиться с повинной. Есть дело.
  -Да какое дело?! Мне надо её увидеть, немедленно, - возмутился Олег.
  -Говорю тебе: подожди, - тон Володи насторожил Олега. Он внимательно посмотрел на него:
  -Что ещё случилось со вчерашнего дня? Что ещё произошло за эти сутки?
  -Хороший вопрос... Тебе родители объяснили ситуацию? Вижу, что объяснили. Теперь ты веришь Лерке?
  -К чему этот вопрос? - хмуро посмотрел на него Олег, - у тебя есть сомнения?
  -Не буду скрывать: сомнения были. Заметь, были. Так ведь и у тебя они есть. Или я не прав? - он не сводил серьёзного взгляда с Олега.
  -Есть, - не стал кривить душой Олег, - слишком фантастично выглядит её рассказ.
  -Слишком фантастично! - фыркнул Володя. И неожиданно спросил: - сколько нас не было?
  -Почти сутки. А что?
  -А то. Никуда мы не ездили. Здесь мы были. Как тебе такое?
  -Не понял. О чём ты?
  -О том, что вошли мы с Леркой в квартиру, - он посмотрел на часы, - вошли мы сюда ровно двадцать минут назад. Не понимаешь? Ни на какой даче мы не были. Мы приехали сюда прямо с Васильевского ровно двадцать минут назад. Лерке плохо было, очень. Её, бедную, трясло, она слова выговорить не могла, заикалась так, что голова, руки ходуном ходили...
  Олег вскочил, прошагал по комнате из угла в угол, потом ещё и ещё раз.
  -Ты вот что, сядь, - попросил Володя, - а то мотаешься у меня перед носом, как маятник. Лучше ей сейчас, слышишь? Так вот. Пришли мы. Вроде всё обычное. Только вдруг вижу, зеркало тусклое, в трещинах, а потом пыль на мебели проявилась. А мебель вся облезлая, ломаная. Стены потемнели, а из коридора табачищем кислым потянуло. Лерка схватила меня за голову и шепчет: "Не смотри, не смотри". А как не смотреть? А тут шаги тяжёлые и из коридора твой голос, только дребезжащий какой-то. По-хозяйски потребовал, чтобы Лерка немедленно меня прогнала. Говорит: "Явилась! Мужиков водить сюда стала..." И похромал по коридору. Лерка вцепилась в меня. "Не отвечай ему, это не Олег! Думай о доме, думай об Асеньке, о детях", - а сама аж зашлась вся. "Домой! Домой!" - мне в ухо прямо кричит. Я глаза открыл, смотрю: стены опять синие и всё на месте по-прежнему. И было это, Олег, теперь уже полчаса назад. Вот так-то! Ничего Лерка не придумала, правду нам рассказывала. И возникает вопрос: что это было?
  -Что это было... - повторил Олег и задумался, - не комната, а какая-то чёрная дыра.
  -Точно! - Володя хлопнул ладонью по столику, - а если это что-то вроде склада всего самого плохого? Вот смотри: там ты никогда не был лётчиком, ты брюзгливый хам с мерзким характером. Анюта и Валюша - прокуренные алкоголички, Кирилл - тупой, ленивый двоечник. Федосовы и Гордеевы терпеть друг друга не могут, Леркины родители скучные обыватели, сварливые и жадные. А нас с Асенькой и вовсе нет, мы разбились в машине. Вот кошмар-то!
  -Да, похоже на правду. Если б не одно "но". Может, эта комната - "склад" неудач и разбитых желаний. Но Гордеевы и Федосовы здесь никогда не жили, тем не менее их жизнь тоже изменилась.
  -Да, это задача. А если это идёт от Лерки? Мы же все связаны с нею и через неё. Вдруг Лерка, как антенна-передатчик или просто проводник, и через неё "транслируется" на всех?
  -Скажешь тоже! "Антенна"! "Проводник"! - рассердился Олег, - ты прямо, как прозектор рассуждаешь. Не понял ещё, что по-научному это не объяснить? Но в одном ты прав: это имеет отношение к Лере. Констанция Львовна всегда говорила, что с этой комнатой не всё просто. Мы тогда смеялись, а она утверждала, что комната подбирает себе жильцов. Выгоняет тех, кто ей не нравится, и радуется тем, кто ей пришёлся по душе.
  -Олег, - остановил его Володя, - ты сам себя слышишь? Это же настоящий бред, мистика.
  -Возможно, - согласился Олег, - но связь есть. Это точно. Давай вспомним, как мы в Тарту были и что нам сказали тогда. Помнишь, они говорили, что там снег пошёл? Это в августе-то! И Лера именно в это время вышла из библиотеки. Природная аномалия могла вызвать неизвестное физическое явление? Могла.
  -Но попала в эту аномалию только Лерка. Кажется, мы с тобой пытаемся через материальное объяснить инфернальное, - покачал головой Володя, он помолчал, подумал: - слушай, вы, кажется, тогда сильно рассорились? Вряд ли у Лерки было радужное настроение. Ехала она сюда не с очень весёлыми мыслями. Вошла - и началось. О чём она тогда думала? Надо её спросить...
  -Что ты хочешь спросить? - Лера с подносом в руках протиснулась в дверь, - кофе я сварила, ждала, ждала, но никто не пришёл. Вот я принесла... - она говорила совершенно чисто, нисколько не заикаясь, только избегала взгляда Олега.
  Он замер, потом решительно забрал у неё тяжёлый поднос, определил его на столик. Взял обе её руки в свои, заглянул в лицо:
  -Я виноват. Прости! Всё, что я наговорил, к тебе никакого отношения не имело, - и повторил: - прости!
  Она подняла голову, взглянула чистыми прозрачными глазами, в которых застыло горькое сожаление, высвободилась и занялась кофе: налила из кофейника в чашки, добавила сахар и сливки в Володину чашку, себе и Олегу чёрного. Мужчины молча наблюдали, как она аккуратно возится с посудой. Володя забрал свою чашку, попробовал, кивнул:
  -Лерка, ты можешь вспомнить, о чём думала, когда ехала домой из Тарту?
  -Наверное, могу, - не очень-то уверенно ответила Лера, по-прежнему избегая смотреть на Олега, - но не хочу.
  -Ну вот! Ты что?! - возмутился Володя, - мы же не из простого любопытства спрашиваем. Что ты жеманничаешь? Ну-ка быстро рассказывай, о чём думала, когда ехала домой!
  -Погоди, - Олег устало потёр висок, голова начала болеть ещё утром, а сейчас прямо иглой кололо, - ты, Лера, не хочешь об этом говорить, потому что для тебя всего лишь три недели прошли, не то что для нас тут - целых четыре года. И ты помнишь, как я тебя обидел. В очередной раз. Но, Лера, поверь, за прошедшие годы мы все тут столько вспоминали разного: и хорошего и плохого. Мы тут источили себя за все ошибки, за все грубости, за все неловкости. Каждый из нас мечтал об одном: вернуть всё назад и изменить. Сколько замечательных слов мы хотели сказать тебе! Да каждый из нас готов был отдать годы жизни, только бы ты была жива и вернулась. Ты прости меня, вольно или невольно, но я столько натворил глупостей... Оказалось всё совершенно банальным: что имеем не ценим, а потерявши, плачем. И надо было потерять тебя, чтобы понять, как ты нужна нам всем и как нам без тебя плохо.
  -Лерка, он правду говорит, - хмурился Володя, - плохо нам без тебя было. Ты знаешь, я вдруг обнаружил, что настолько привык к тебе, что места себе не находил, а в первое время так вообще... - он махнул рукой и отвернулся.
  -А ты, наверное, думала, когда возвращалась домой, что тут одни эгоисты, привыкшие носиться со своими амбициями и бесцеремонно использующие твою безотказность и доброту. Правда? Можешь не отвечать. Конечно, правда. Мы и были такими. Я себе нагородил воздушных замков из обломков детских воспоминаний и всё настоящее подгонял под давно прошедшее время.
  -Да, - Лера вскинула голову, - я решила, что теперь ты прекрасно обойдёшься без моей помощи. Мне не хотелось видеть тебя, и возвращаться мне не хотелось, и я придумала уехать из этого дома. Вот что я решила.
  -Ага! Вот оно! - Володя постучал пальцем по столу, - вот оно!
  -Что "оно"? - не поняла Лера.
  -Володя считает, что в чёрной комнате концентрируются все тяжёлые мысли, эмоции, и они, как чёрная дыра, затягивают туда.
  -Не бывает так, чтобы всегда всё сияло радужным счастливым светом. Вы тут, товарищи лётчики, целую гипотезу соорудили, - возразила Лера, - "чёрная дыра", "концентрируются тяжёлые мысли"... Тоже мне физики-лирики! Это другой мир. Там папа и мама считают меня безнадёжно больной, они даже стесняются меня. Я почувствовала это! И потом, Олег, ты не видел себя там. Это человек с другой жизнью, другой судьбой. И он очень несчастен!
  -Несчастен?! - Володя покачал головой, - этот брюзгливый хам?
  -Не говори так! - Лера сжала руки, - конечно, это не наш Олег. Но, пойми, он тоже Олег! Я не знаю, как объяснить... И знаете, я хотела бы туда вернуться, чтобы помочь ему.
  -Ни за что! - выкрикнули оба разом.
  -Да-да, я знаю, что, наверное, нельзя этого делать, - согласилась Лера, - но мне так жаль его. Там у них всё мрачное, безрадостное. Пыль везде... У него на стенке ржавой кнопкой картинка была приделана. Он сказал, что видеть её не хочет. Вот я и забрала. Сейчас принесу... - она выскочила и тут же вернулась с открыткой.
  Олег взял её:
  -О, да это ангел с подснежниками, - улыбнулся он, - уж не отсюда ли эти волшебные цветочки?
  -Ух, какие мрачные ребята... - пробормотал Володя.
  -Нет, что ты! Видишь, они сосредоточены и целеустремлённы. Они спасатели, и им больно, что нашлись злодеи, посмевшие ранить такое нежное и хрупкое создание. Ангел - это же бессмертное творение. Сейчас он ранен, но они спасут его. Понимаешь, Володя, - Олег вглядывался в открытку, - это надежда. Да-да, та самая, которая умирает последней. И подснежники - это тоже надежда. У тебя на столе в стаканчике стоит один непокорный. У него росинка была на лепестке, как слезинка. Я тронул, и, знаете, он попытался защищаться. Этот цветок не для нас предназначен - вот что я думаю.
  -А если он для того Олега? - задумалась Лера, - и там моя сумка осталась...
  -Не вздумай! - сурово приказал Володя, - я тебя знаю! Ты уже придумываешь, как смотаться туда-обратно по-быстрому. А ты, Олег, глупости не говори: "цветок не для нас" - придумаешь тоже! В горшок его посади да поливай, и меньше всего думай, для кого он тут.
  -Олег, можно я возьму твои подснежники?
  -Конечно, можно. У тебя там сейчас вообще цветов нет.
  -Так, минуту, - осадил его Володя и подозрительно уставился на Леру, - это зачем тебе, Лерка, нужна поляна подснежников? Можешь не отвечать. Вот видишь, Олег? Я же сказал тебе, что ей нельзя даже намёк давать на визит к тому монстру.
  -Он не монстр! - возмутилась Лера, - как ты не понимаешь? Он живёт...как... как в паутине - вот! Там всё пыльное, забытое, ненужное... Будто паутиной затянутое. А он её не замечает. Если бы можно было вычистить там всё, передать частичку нашего уюта, нашей любви, наконец!
  -Кажется, мы пошли по десятому кругу,- проворчал Володя, - меня не хочешь послушать, так о родителях вспомни. А если тебя туда опять на годы затянет? Ты хоть понимаешь, что им не пережить такое ещё раз?! Об Олеге тоже подумай. Ему-то это за что?
  -А по-моему, ты сейчас суешься не в своё дело, - упрямо вздёрнула нос Лера, - всё, пейте кофе. Хотя он, конечно, уже остыл.
  Она подхватила объёмистое кашпо с подснежниками и вышла, независимо выпрямив спину. Олег проводил её тоскливым взглядом, вздохнул, посмотрел на Володю:
  -Она ничего не поняла. Я для неё всё тот же дуралей, с которым она выясняла отношения три недели назад.
  -Ну, да. И нечего смотреть взглядом больной коровы! Пойди да скажи ей!
  Олег покачал головой. Он взял открытку с раненым ангелом, подошёл к окну. Ему показалось, что плечики белокурого ангела совсем поникли. Что-то они не так делают!
  -Смотри, он совсем сник, бедняжка! - но Володя ничего особенного не заметил: ангел как ангел, и дети несимпатичные, - я его сейчас в рамочку вставлю. У меня есть тут...
  Олег открыл ящик письменного стола, поднял несколько нотных листов и извлёк из-под них старинную рамку. Дальнозоркий Володя углядел, что там вставлена фотография Калерии. Олег вынул карточку, посмотрел на победно улыбающуюся женщину и бросил фото в ящик. Потом аккуратно заправил под стекло ангела с мальчишками.
  -Вы ещё тут? - сунулась к ним Лера. Она осторожно держала стакан с подснежником, - вот, я принесла его взамен тех. О, как красиво получилось, - она заметила картинку в рамочке, повертела её в руках и добавила: - это как раз то, что нужно.
  -Что? Что нужно? - обеспокоился Володя, но она только дёрнула плечом и вышла, - Олег, её нельзя оставлять одну. Ты же видишь, эта упрямая девица задумала очередную диверсию.
  -Но не привязывать же её верёвками!
  -Просто диву даюсь! Такая нерешительность... Да я бы её не только верёвками, я бы ремнями её к себе пристегнул!
  Олег усмехнулся:
  -Я попробую.
  
  А Лера вышла на балкон и села на пострадавшую от дождей, снега и солнца низенькую скамеечку. Она рассеянно следила за прохожими и думала о своём. Думала, думала и придумала. Если быть собранной, быстрой, действовать чётко и по плану, то за десять минут она справится. Страшно, конечно, вдруг тот мир не отпустит её? Но оставить всё как есть нельзя. Надо попытаться.
  Володя вышел из парадного, взглянул на балкон и, конечно, заметил её. Он перешёл дорогу, стал спиной к Мойке.
  -Лерка, - донеслось до неё, - не делай глупости!
  Она махнула ему, Володя погрозил ей пальцем и пошёл к машине. Теперь надо улучить момент и забрать открытку из комнаты Олега. А попросту - стащить. Лера вернулась в комнату и занялась приготовлениями, одновременно прислушиваясь к звукам из коридора. Наконец, дверь Олега едва слышно хлопнула. Значит, он вышел из комнаты. Лера выглянула в коридор: точно, он понёс грязные чашки на кухню. Она воровато оглянулась и скользнула в его комнату. Схватила рамочку с картинкой и заметила полуоткрытый ящик стола. Сверху лежала фотография. Лера достала её: Калерия. Всегда, всегда Калерия! Она с горечью отбросила снимок и выскочила из комнаты.
  
  Олег вымыл посуду, заглянул к близнецам. Они смотрели по телевизору отчёт о чемпионате мира по академической гребле. Картинка из Бельгии была яркой и красивой: вода плескалась и радовала синевой отраженного неба, вёсла дружно взлетали и опускались.
  -Прямо сердце радуется, - повернула к Олегу седую голову Валентина Сергеевна, - как только купили цветной телевизор, так прямо окно в другой мир открылось!
  -Посиди с нами, - пригласила его Анна Сергеевна, - посмотри!
  -В другой раз, сестрицы, - отказался Олег, - мне надо с Лерой поговорить.
  -Поговори, поговори, - закивали близнецы, - давно пора. А то она вдруг ещё на четыре года сбежит...
  Он не улыбнулся шутке, наоборот, вдруг забеспокоился и поспешил к своей строптивой соседке. В комнате Леры не оказалось. Сердце Олега ёкнуло, когда он заметил на столе записку. Он прочёл, и у него всё поплыло перед глазами. "Я засекла время, мне надо десять минут. Если я правильно рассчитала, вернусь завтра. Не беспокойтесь! Целую. Лера". Он тяжело опустился на стул, и Офелия вспрыгнула ему на колени. Олег погладил кошку, та потёрлась о его руку усатой мордочкой.
  -Как там у Дюма? "Вся мудрость человеческая заключается в словах "ждать и надеяться"? - и горько выдохнул: - Господи, дай мне мудрости! Пожалуйста!
  
  Лера зажмурилась и до мельчайших подробностей представила себя в траурном пространстве. Не успев открыть глаза, она почувствовала прокислый запах дешёвых папирос. Через десять минут зазвонит будильник - её время кончится. Лера поставила на стол кашпо с подснежниками и открытку в рамочке. Вихрем пронеслась по комнате, стирая тряпкой пыль с мебели. Ей показалось или нет, что стены комнаты стали менее чёрными и что в них появился намёк на синий оттенок? Наверное, показалось. Некогда разглядывать! Теперь родители. Она крутила диск, набирая их номер.
  -Слушаю! - раздался недовольный мамин голос.
  -Мамочка! Это я, Лера.
  -Что тебе нужно? - мама сердилась, - всегда ты не вовремя. Мы с папой футбол смотрим.
  -Я на секундочку... Мамочка, я только хотела сказать, что очень вас с папой люблю. Очень, очень!
  -Какая же ты дурочка у нас, Калерия! - голос матери потеплел.
  Лера растерялась. Как Калерия? Почему Калерия?!
  -Мамочка, но я же Валерия, а не Калерия, - пискнула она в трубку.
  -Ну вот, опять! Ты всегда была Калерией. И то, что тебе это имя не нравится, ещё ничего не значит, - и мать сердито повесила трубку.
  Лера помотала головой: не может быть! Нет, сейчас некогда думать об этом. Она сунула руку в карман, взглянула на часы: ещё четыре минуты. Скрипнула дверь и в коридор, прихрамывая, вышел Олег.
  -Вот ты где! - он улыбнулся, и голос его не был противно дребезжащим, - а я к тебе иду. Мы послезавтра с Галочкой расписываемся...
  -Олег, но ведь нас ещё не развели, - удивилась Лера.
  -Опять ты всё путаешь, - огорчился он, - нас развели два месяца назад. Ты забыла, да? В общем, Галочка хочет, чтобы ты была свидетелем у нас на регистрации. Она так и сказала: "Скажи Калерии, что я очень хочу её видеть в ЗАГСе".
  -И ты тоже зовёшь меня Калерией! Почему? Я же Валерия!
  -Слушай, не надоело тебе? Ну, не нравится имя - и что? Калерия-Валерия - это же почти одно и то же. И везде - Лера. Так ты придёшь?
  -Да-да, приду. И вот тебе подарок, - она вынесла кашпо с подснежниками и открытку в рамочке, - это тебе на счастье, и ангел будет хранить тебя.
  Олег с лёгким недоумением взял подарок:
  -Спасибо. Красивая рамка. Серебро?
  Она кивнула. В кармане звякнул будильник. Надо немедленно вернуться!
  -Ты что это: будильник с собой таскаешь? Ты, Калерия, всегда оригинальничаешь!
  -Не забывай поливать цветы. Их надо любить, и у тебя всё будет хорошо.
  -Ну да! Всего лишь поливай цветочки - и счастье обеспечено, - хмыкнул Олег.
  -Мне пора, - она шмыгнула в комнату и закрыла дверь перед носом опешившего Олега.
   Нет, она не ошиблась: стены комнаты налились ясно различимым синим цветом, а зеркало светилось окном в чистый, новый мир. Но это не её мир. Это мир Калерии. Занимать чужое место - ни за что. Пусть у здешней Калерии всё наладится, пусть и ей перепадёт частичка счастья и любви, которыми мир щедро одарил её, Валерию.
  Лера подхватила сумку. Никогда больше чёрные стены не поймают её в свои траурные сети, она оставила здесь крохотную частичку надежды на то, что всё изменится к лучшему в этом лучшем из миров. Домой, туда, где её никто и никогда не назовёт Калерией! Туда, где родители любят её и никогда не станут раздражаться из-за того, что она помешала им смотреть футбол. Туда, где ждёт её возвращения самый лучший из Олегов. Домой!
  
  Офелия потёрлась о её ногу и вопросительно мяукнула.
  -Я дома, Офелия. Здесь мой дом, слышишь?
  На диване кто-то завозился. Лера заглянула под марселевое покрывало: Кирилл. Днём? Здесь? Мальчик открыл глаза и сел:
  -Пришла, - сказал он чудовищно хриплым голосом и закашлялся.
  -Пришла, - согласилась Лера, - а ты простыл. На даче, конечно? Купался в заливе? И простыл перед самой школой. Молодец.
  -Ну что ты сразу пилишь?! - возмутился Кирилл, - папа пилит, бабули-близнецы пилят, даже Асенька пилит. А теперь ещё и ты.
  -И не думала даже... - фыркнула Лера, - месяц назад ты купался после шторма в Одессе. Там вода тогда была шестнадцать градусов - и ничего. А тут всего лишь в Маркизовой луже ноги намочил и уже охрип, кашляешь. Хорошо это? Ладно, будешь горло полоскать, морсики всякие близняшки сотворят, и от сквозняков подальше. Пару дней посидишь дома - и всё пройдёт. Температура высокая была?
  -Не было совсем, - проворчал Кирилл, - не буду я, как привязанный, дома сидеть...
  -Ещё как будешь! - отрезала Лера и поняла, что взяла не тот тон. Она всё ещё видит перед собой девятилетнего мальчонку, упрямого, очень доброго, ласкового мальчика. Но всё изменилось за четыре года, он вырос и отвык от неё. И Лера растерялась: она не очень представляла, как надо обращаться с подростками, догадываясь, что сейчас мальчишка ей выдаст по полной. И не ошиблась.
  -Нечего командовать! - немедленно взбунтовался Кирилл, - мне не девять лет, а тринадцать.
  -Ну и что? - не очень искренне удивилась Лера, - подумаешь, тринадцать. Так хоть сто тринадцать! Для матери дети всегда маленькими остаются, даже если они уже сами внуков имеют.
  -Так то для матери... А ты... ты мне не мать, - угрюмо просипел Кирилл.
  -Не мать? А кто же я тебе?
  -Ну, ты приёмная мать. Ты просто папина жена - вот кто.
  Лера так и села на диван:
  -Не мать? - повторила она удивлённо, - приёмная не-мать? А ты мне приёмный не-сын?
  -А что, неправда, что ли?
  -Стой, стой! Дай переварить. Я - не-мать, значит, я - мачеха. Правильно? - Кирилл кивнул, - а ты, получается, не-сын. Тогда кто? Падчерица? - Кирилл тут же обиженно засопел, - нет, падчерица - это для девочки. Ты, получаешься, пасынок. (Всё равно, какой-то "сынок"!) Теперь, когда мы разобрались, и я знаю, кто я для тебя, позволь уточнить? Я - злая мачеха, та, которая с отравленным яблоком и говорящим зеркалом - "кто на свете всех милее...". Значит, мне надо тебя тиранить, потом увести в лес и там бросить?
  -Ну что ты дурачишься? - не выдержал Кирилл и против воли улыбнулся, - прицепилась к словам: мачеха-пасынок. Глупо!
  -И совсем нет! Мы сейчас с тобою договор составим. Вот тебе бумага, карандаш. Можешь книгу подложить, чтобы удобнее было. Пиши: "Договор, - теперь ниже: - права Кирилла. Леру не слушаюсь, потому что она мачеха. Когда она просит помочь, не обращаю внимания, потому что она мачеха..."
  -Не буду я это писать! Что ты со мною, как с маленьким?! - возмутился Кирилл и отбросил карандаш.
  -Напрасно. А я хотела ещё свои обязанности вписать в договор: стирать бельё, убирать комнату, ласково улыбаться, когда Кирилл мне грубит... - она без улыбки посмотрела ему в лицо: - значит, тебе понравилось жить без меня, - кивнула своим мыслям Лера и встала, - извини...
  Кирилл молчал, глядя исподлобья. Он не хотел грубить ей, но в горле першило от съеденного на спор с ребятами мороженого, глаза слезились, и хотелось спать, потому что они с отцом просидели две ночи без сна, ожидая Лериного возвращения. Он сопротивлялся чисто из дурацкого духа противоречия, а совсем не потому, что чувствовал себя правым. И про не-мать ляпнул сдуру. Четыре года они жили ожиданием, что вот она появится и их разваливающаяся жизнь восстановится.
  -Лера... - шёпотом позвал он, - нам плохо без тебя было... Очень.
  -Что-то не верится, - сглотнула комок в горле Лера.
  -Я вырос. Был маленьким, а теперь вырос. Баба Нюся говорит, что раньше со мною было так легко. А теперь "возражает на каждое слово", - очень похоже передразнил он Анну Сергеевну, - а папа считает, что это переходный возраст и ничего страшного. У всех подростков так бывает.
  -И что мне с того? - посмотрела на него Лера и опять села на диван, - что я теперь должна любую твою грубость прощать? Ты мне станешь в лицо тыкать, что у меня никаких прав нет делать тебе замечания, разрешать что-либо или нет. Будешь городить любую чушь, а я должна заглядывать тебе в лицо, смотреть на твоё настроение и говорить себе: он подросток, он хамит, потому что у него переходный возраст. Так?
  Кирилл пожал плечами:
  -У меня слова иногда вылетают раньше мыслей...
  -Так учись себя контролировать, - не очень уверенно возразила Лера, подумала и предложила: - слушай, давай мы оба станем... станем сдержаннее? Не сразу выпаливать первое, что на язык пришло. Мне и в самом деле надо к тебе привыкнуть, всё-таки месяц назад тебе всего лишь девять лет было. И - раз: уже тринадцать. Как ты, согласен?
  И протянула ему руку. Кирилл по-взрослому крепко пожал её:
  -Согласен. А про не-мать ты не думай. Это я по глупости ляпнул. Забудь!
  -Ладно, уже забыла. Да ты совсем засыпаешь! Спи и выздоравливай.
  Она решила заглянуть к Олегу, но сначала позвонить родителям. Уже у двери до неё донёсся сонный хриплый голос:
  -А к папе голос вернулся. Вчера. Теперь он петь может. Правда, здорово?
  -Да что ты?! - Лера подскочила к мальчику, расцеловала его в обе щеки и выскочила в коридор.
  Она заглянула в приоткрытую дверь к Олегу. Он сидел за столом, уронив голову на руки и, кажется, спал. Тогда Лера закрыла дверь и стала набирать номер родителей. Там подняли трубку на втором гудке.
  -Мамочка! Я вернулась, - тут же сообщила Лера.
  -Мы так ждали тебя! Только не уходи больше никуда, доченька, - мама яростно боролась со слезами, но ничего не вышло, и она заплакала: - как же мы тебя ждали!
  -Мамочка, я так люблю вас с папой! - тут же потекли слёзы и у Леры, - где папа? Футбол смотрит?
  -Ну что ты, доченька! Какой футбол, когда мы места себе не находили, ждали тебя. И Гордеевы тоже, и Володя с Асенькой. Пойду, обрадую их. Теперь все смогут выспаться. Мы же тут, как сычи, сидели и таращились друг на друга - никто спать не мог. Только Володя говорил, что ты вот-вот вернёшься. Но время тянулось... А Олега ты видела?
  -Нет ещё. По-моему, он спит. Сидит за столом и спит.
  -Он, бедный, совсем измотался. И Кирилл простудился... Когда же ты нас навестишь?
  -Сейчас всех отправлю отдыхать, Кирилла полечу самую малость - и мы все у вас. Целую тебя, мамочка! - она повесила трубку, повернулась и чуть не вскрикнула: Олег стоял в дверях и молча наблюдал за нею.
  -Проснулся? Я тебя разбудила? - залепетала она. Он всё так же молча поймал её руку и втянул в свою комнату.
  -Смотри, - он подвёл её к окну.
  Там розовый куст полыхал алыми цветами, беззастенчиво обвиваясь вокруг белых полураскрывшихся бутонов. Теперь эти два розовых куста стали одним целым, и распутать их, отделить белые цветы от красных никто бы не смог. Да и кто бы захотел разлучать бутоны?
  -Как красиво! - вырвалось у Леры. Тут она заметила рядом целую полянку подснежников, причём в центре возвышался крупный цветок, а вокруг наливались цветом пока ещё небольшие растения, - да это же мой подснежник!
  Лера восхищенно повернула голову к Олегу и вздрогнула: так близко он подошёл. Она смутилась, начала покрываться румянцем. А он обнял её и прижал к себе.
  -Ты всё время куда-то сбегаешь от меня, - пробормотал он ей в макушку, - я толком и не разглядел тебя...
  -Особо-то и нечего разглядывать, - она откинула голову ему на грудь.
  В вечереющем окне отразились их фигуры: высокая стройная Олега и маленькая Лерина. Он смотрел на их отражение:
  -Конечно, есть что, - уверенно ответил он, потом прижался щекой к иссиня-чёрной Лериной голове, - у тебя милое лицо, нежное и славное. Не в красоте дело. Ты знаешь, что от тебя словно бы свет идёт, и твоё лицо светится изнутри. Подожди, не вырывайся! - он усмехнулся, но в тоне появились умоляющие нотки: - я ведь всё равно не выпущу... Мне надо высказать тебе всё, что накопилось в душе, всё ласковое и нежное. Но разве это выскажешь? Вчера в голову пришла жуткая мысль: если отнимут тебя, то на меня обрушится чудовищное горе. Мне стало так страшно, как никогда не было, потому что я понял: ты в любой момент можешь исчезнуть. Как мне удержать тебя? Я готов умолять, в ногах валяться: только не уходи! Как я мечтал о твоём возвращении! Вот она вернётся, говорил я себе, и тогда я смогу, наконец, объяснить ей, что никто мне, кроме неё, не нужен. И тут же пугался: вдруг ты разлюбила. А может, никогда и не любила? Или, что ещё хуже, уже разлюбила? Ты не солжешь. Твой взгляд не солжёт, он честно скажет, что любовь ушла. И я не вправе удерживать тебя. Но, Лера, я не хочу прощального вздоха на своём лице. В мире не так уж много людей, за которых ты готов как награду принять любую боль. Стоит шепнуть твоё имя, и ты уже рядом, мы вдвоём... - он заглянул ей в лицо: глаза закрыты, лёгкая улыбка, спокойное дыхание... Он изумился: - Лера, ты что, спишь?
  -Я же не лошадь, чтобы стоя спать, - отозвалась она.
  -Ты меня не слушала? - растерялся он, - ты слышала, что я только что сказал?
  -Нет, не слышала, - она поудобнее пристроила голову у него под подбородком, - я слушала твой голос. А что ты говорил?
  -Нет, ты поразительная женщина! Я тут тебе уже полчаса в любви объясняюсь, а она, видите ли, ничего не слышит. Она, видите ли, мой голос слушает!
  -Ой, правда?! Ты мне в любви объяснялся? Мне?! - обрадовалась Лера.
  -Тебе, конечно, тебе. А почему тебя это так удивляет? Тебе никто никогда не объяснялся? - заинтересовался Олег, - странно...
  -Почему это мне не объяснялись? - обиженно протянула она, - сто раз, тысячу раз объяснялись... А один африканский принц так вообще предлагал руку и большущий вигвам под пальмой.
  -Вигвам? Ты с индейским принцем не путаешь? - засомневался Олег, пряча улыбку.
  -Не путаю. И звали его...
  -Звали его Чунгачанга - дохлый змей, да?
  -Совсем нет. Ой, Олег, смотри. Наш подснежник плачет! Бедненький, кто тебя обидел? - и прежде чем Олег успел перехватить её руку, она поймала капельку росинки на палец.
  Огненный шарик проник ей в ладонь, потом пополз через правую руку к груди, затем запылала левая рука, и вновь он сжигал её где-то изнутри. В глазах у неё потемнело, она не почувствовала, как Олег подхватил её и осторожно опустил на диван.
  -Что же ты делаешь, цветочек аленький?! Вот возьму ножницы да оттяпаю твою вредную головешку! - сквозь зубы пообещал Олег подснежнику. Но тот в ответ только кокетливо покачал головкой.
  Боль прошла почти мгновенно, но Лера не открыла глаза, делала вид, что обморок продолжается. Олег гладил её по голове, дышал на руки, чтобы согреть, его тёплое дыхание щекотало ладошки, и она не выдержала, засмеялась. Он замер, вглядываясь в неё, строго и серьёзно. Лера почувствовала его ласковые губы на своей щеке. Тут уж она открыла глаза и встретилась с его сияющим взглядом, полным такой страдающей нежности, что руки её невольно обвились вокруг его шеи и она потянула его к себе.
  
  В комнату просочился мрачный Кирилл. Он подошёл к отцу. Тот всё ещё никак не мог проснуться, хотя часы сдвинули стрелки к девяти. Кирилл постоял над Олегом, потом безжалостно пихнул его в плечо и сел рядом:
  -Вот ты спишь, а она ушла, - сообщил он звенящим от отчаяния голосом. Олег промычал что-то нечленораздельное, но отделаться от Кирилла всегда было непросто. Он дёрнул отца за руку: - ты что, совсем меня не слушаешь? Она ушла!..
  Кажется, до Олега стало доходить, о чём это толкует его сын:
  -Ушла... Ушла? - он резко сел, помотал головой, - Лера ушла?! Не может быть! С чего ты взял?
  -А с того... Она вчера возле меня сидела. Я же болею. Нет, теперь я уже здоров. А вчера ещё болел. И она сидела возле меня. А сегодня я проснулся - её нет. На кухню пошёл, думал, она чай греет. А там никого: ни бабы Нюси, ни бабы Вали, ни Леры - никого. Только чайник на плите кипел. Я его выключил и к бабушкам-близнецам сунулся. Думал, она у них. Они на меня, как на ненормального уставились. Говорят, мол, садись завтракать. Я им: Лера ушла. А они переглянулись и засмеялись. Совсем что-то не в себе! А ты всё спишь и спишь... Говорю тебе: ушла она!
  -Это кто ушёл? - Лера внесла поднос с чаем, - Кирилл, помоги. Тяжёло же!
  Кирилл подставил табурет, и Лера опустила на него поднос.
  -Надо сервировочный столик на колёсиках купить, тогда таскать тяжести не придётся, - пробурчала Лера, наливая в чашки чай. Протянула Кириллу: - вот, возьми, и печенье возьми. Хотя это неправильный завтрак. Надо с каши утро начинать, так полезнее. Мама всегда мне геркулесовую кашу делала или манную на молоке... Так кто и куда ушёл?
  Она подсунула под спину Олегу подушку, чтобы ему было удобно сидеть, и подала ему чашку.
  -Я думал, что ты опять ушла, - вздохнул Кирилл, - проснулся, а тебя нигде нет.
  -Я в ванной была, а ты не догадался посмотреть, есть там свет или нет. И никуда я не уйду. Можешь не беспокоиться.
  Она посмотрела на Олега: лёгкие тени под глазами то ли от усталости, то ли от длинных ресниц. И Кирилл нервный, беспокойный. Лера жалостливо покачала головой:
  -Совсем я вас измучила... - потом оживилась: - Кирилл, ты не станешь возражать, если я заберу твоего отца в свою комнату? И пианино тоже?
  Мальчик чуть не поперхнулся. Он вытаращил глаза, переводя взгляд с Леры на отца, потом уши его вспыхнули, он сделал гигантский глоток чая и закашлялся.
  -Так как? Не возражаешь? - лукаво глянула на мужа и постучала Кирилла по спине.
  -Нет, не возражаю, - просипел мальчишка, он как-то вдруг съёжился на стуле, потом встал, бросил исподлобья взгляд на отца, на Леру и поплёлся к двери. Олег вопросительно взглянул на Леру, та пожала плечами:
  -Ничего, ты с ним позже посекретничаешь, я тоже потом пошепчусь.
  В ближайшие два часа они всей квартирой обустраивали комнату для Кирилла. Сложили надоевшую раскладушку и торжественно утвердили её в кладовой. Потом передвинули пианино к Лере, беспорядочные стопки нот рассортировали и поставили в секретер. Олег, немного смущаясь, повесил свою одежду в шкаф рядом с платьями жены. Осталось определить на место портрет Марфы Аркадьевны. В самый ответственный момент появился Володя, решительно отобрал у Олега молоток, взгромоздился на лестницу и стал прилаживать деревянную пробку в дырку в стене, вкрутил крючок и повесил портрет. Под тяжёлую картину полагалась опора в виде двух гвоздиков, и требовалось точно определить горизонталь, чтобы не перекосить портрет. Раз пять Володя спускался с лестницы и вновь взбирался на неё, примериваясь и не доверяя глазомеру Энгельгардтов. Наконец он тяпнул молотком себе по пальцам, взвыл и побежал отмачивать ушиб в холодной воде. Олег закончил начатую работу, и все отправились пить чай. Тут Володя сообщил, что приехал забрать всех на Васильевский. Там родители готовят праздничный ужин в честь Лериного возвращения. Близнецы тут же засуетились: не ехать же с пустыми руками! Они загрузили в багажник банки с маринованным и солёным, прихватили домашнюю наливку из черноплодной рябины, и Володя покатил на Васильевский остров.
  
  Когда чуть поутих счастливый родительский хор, Лера проскользнула в детскую, где Ася, как примерная наседка, "пасла" своих отпрысков. Старший сооружал из порядком ободранных кубиков нечто гениальное, средний, сидя рядом на полу, сбивал их и заливался смехом, а младший самозабвенно грыз резинового попугая, при этом не прекращая попыток выбраться из манежа. Ася, стоя у открытого окна, гладила пелёнки. Не переставая водить утюгом, она подставила Лере для поцелуя розовую щёку:
  -Ну, вот и слава Богу! Теперь все собрались, все на месте, - кивнула она подруге, - он мне так и сказал, что теперь всё наладится.
  -Кто? Кто сказал?
  -Франц, конечно. Кто же ещё?
  -А-а, Франц... Хорошо бы! Слушай, дай я поглажу. Ты пойди присядь, отдохни.
  -С ними отдохнёшь! Как же! - проворчала Ася, но отошла от утюга, устроилась прямо на полу, рядом с детьми, блаженно откинулась назад, - спину тянет... Ничего, ещё три месяца - и оп! Наша девочка приструнит всю эту мужскую банду.
  -Это, конечно, Франц тебе напророчил про девочку? - улыбнулась Лера, тщательно разглаживая очередные ползунки.
  -Он самый. Он никогда не ошибается, - подтвердила Ася, - Володя ждёт не дождётся, когда уже наша девочка появится. И крестить её будем обязательно. Правда, у Володи на службе за это по головке не погладят. Но мы будто бы тайно, он и знать не будет. Пойдёшь в крёстные?
  -С радостью! - обрадовалась Лера, уже представляя, как она станет баловать свою крестницу.
  Ася взглянула на мечтательное выражение её лица и засмеялась:
  -Уже придумываешь, какие подарки будешь дарить? Забалуешь мне ребёнка!
  Приоткрылась дверь, и в комнату просочился Кирилл. Он подошёл к манежу, где годовалый Митя жевал попугая. Малыш тут же протянул к Кириллу ручки, тот привычно подхватил его. Они уселись рядом с Асей, Митька всё норовил сунуть Кириллу обслюнявленную игрушку, а тот делал вид, что сейчас её съест. Ася ревниво поглядывала в их сторону, наконец не выдержала, выдернула сына из рук Кирилла и, победно глянув на него, сунула малышу бутылочку с водой.
  Кирилл встал, прошёлся вдоль стены. Потом опять сел, сгорбился, свесил руки между колен. Он явно был озабочен. Лера искоса взглянула на пасынка, но не стала ничего спрашивать, ожидая, что тот сам заявит о своих сомнениях. И он заявил:
  -Вы теперь ребёнка родите? - бухнул он и густо покраснел.
  Ася поперхнулась и, открыв рот, уставилась на мальчика, а Лера аккуратно сложила ползунки в весёленький горошек:
  -Хотелось бы, - отозвалась она, - но это не у всех получается.
  -А как же я? - прикусил губу от обиды Кирилл, - что со мною будет? Ты подумала?
  -А что должно быть? - удивилась Лера, - ты будешь, как это обычно бывает, старшим братом.
  -Это ты сейчас так говоришь, - всё ещё обижаясь и отчаянно смущаясь, буркнул Кирилл, - вы будете с ним тетёшкаться, а я... я стану лишним...
  -Фу! Какая глупость! - возмутилась Лера, - как это собственный ребёнок может стать лишним? Ася, у тебя есть лишние дети? Ну вот, видишь?
  -Ты опять со мной, как с маленьким! Я не твой ребёнок, - упрямо тряхнул головой мальчик, - я, как это... пасынок - вот кто.
  -Ну, снова здорово... - поморщилась Лера, - Это уже недавно обсуждалось. Правда, Кирилл? А глупые вещи я дважды обсуждать не хочу. Что тебя пугает? То, что маленьким детям надо больше внимания уделять? Так это же недолго, дети быстро растут. Оглянуться не успеешь, а ребёнок уже в школу пойдёт. Знаешь, я ведь всегда мечтала о брате или сестре. Тут напротив мальчишка жил, он прохода мне не давал. Только из парадного выйдешь, он тут как тут. То водой из клизмы обдаст, то листьями обсыплет. А уж за волосы дёрнуть - любимое дело. Так вот. Володя поймал его за шкирятник да так тряханул, что тот только заверещал. А потом Володя стал провожать меня в школу и отводить домой. Тот мальчишка и отвязался. Знаешь, как я гордилась, что у меня такой взрослый и сильный защитник? Вот скажи, как бы поступил твой папа, если бы у него была младшая сестрёнка? - она помолчала, ожидая ответа Кирилла, но тот упрямо молчал. Лера вздохнула: - только ты зря заранее беспокоишься...
  Митька сполз с рук матери и подобрался к Кириллу. Мальчик поднял ребёнка:
  -Вообще-то я к столу звать пришёл, - буркнул он, - пошли уже...
  -У него сейчас возраст такой, - попыталась утешить подругу Ася, - и потом он привык быть одним-единственным, главным и любимым. Просто нужно терпение...
  -Нужно, - легко согласилась Лера, беря за руку Кузьму, - пойдём, ждут нас.
  Но Ася придержала её:
  -А вот скажи, почему это вдруг у Кирилла возникли такие неожиданные вопросы?
  -А потому, что это давно ожиданные вопросы. И нечего меня вгонять в краску и смущать, - усмехнулась Лера, но ничуть не смутилась.
  Столовая сияла всеми лампами. Стол, по изобилию почти новогодний, радовал глаза.
  Но Лера чувствовала себя более чем странно. Словно бы она не то чтобы лишняя, нет. Крохотный мирок этих нескольких человек не просто сложился, он успел за четыре года прочно устояться, стать привычным, и каждый знал в нём своё место, дорожил им и гордился. А ей ещё надо найти своё место в этом мирке.
  Олег, кажется, догадался о её состоянии. Он сжал её ладонь, потом поднёс к губам. Кирилл тут же демонстративно фыркнул, подняв глаза к потолку и проигнорировав строгий взгляд отца.
  
  
  Время летело. Начался учебный год. Кирилл с негодованием отверг предложение Леры провожать его в школу и встречать после уроков.
  -Ты совсем меня за ребёнка принимаешь? - обидчиво скривил он губы и похвастался: - если хочешь знать, я уже с девчонками целовался. Только мне не понравилось - мокрые и слюнявые.
  -Прости, - тут же повинилась Лера, - просто ты так быстро вырос... И я тебе совсем не нужна.
  -Нужна, нужна, - великодушно заверил её Кирилл, запихивая апельсин в сумку, - я пошёл. У меня шесть уроков, потом мы с ребятами договорились... Приду к шести.
  Лера с балкона проводила его взглядом, робко махнула рукой, на что строптивый мальчишка ответил насмешливым поклоном. Лера вздохнула и пошла варить кофе себе и Олегу. Сегодня вторник, в музее выходной. Заикание её прошло, и Лера с удовольствием водила экскурсии, совсем забывая о времени. Коллеги на неё обижались, считали не от мира сего. Она виновато смотрела, клялась себе помнить о времени, но как только выходила на экспозицию, все клятвы вылетали из головы.
  Звякнул телефон. На Лерино "слушаю" в трубке затрещало, потом знакомый голос произнёс:
  -Значит, это правда: ты всё-таки вернулась.
  -Вернулась. Что тебе надо, Калерия? - Лере неприятно было слышать её хихиканье. Раньше она проще относилась к таким вещам, а теперь стала невероятно уязвимой.
  -Что мне нужно? - усмехнулись в трубке, - а как ты думаешь? Мне нужен Олег. Позови его. Хочу с ним увидеться. Представляешь, оказывается, добиться встречи с ним много сложнее, чем раньше. Ну, так чего ты ждёшь? Позови его!
  Лера аккуратно положила трубку на полочку рядом с телефоном. Но звать Олега не пришлось, он уже стоял рядом.
  -Слушаю, - сказал он и замолчал. В трубке заверещал голос Калерии, она в чём-то убеждала, говорила быстро, но Олег перебил её: - вы ошиблись номером.
  И повесил трубку. Потом взял Леру за плечи и развернул к себе, увидел, как кривятся и дрожат её губы. Одним движением привлёк к себе, скользнул поцелуем по щеке:
  -Пустой звонок, - шепнул он, - всего лишь ошиблись номером.
  
  Седьмого ноября все собрались на Васильевском. Здесь любили гостей, тщательно готовились к их приходу, готовили самое вкусное. Стол уже был накрыт, мужчины расположились в привычных для себя местах: старшие - на удобных стульях, похожих на кресла, близнецы рядом с Володей и Олегом, Кирилл пристроился возле отца. Лидия Леонидовна попросила ещё парочку минут и привычно пожаловалась на духовку, хотя та стараниями мужского населения квартиры работала как часы.
  Лера воспользовалась тем, что в гостиной обсуждают новые модели самолётов, а так как их лётные качества её не сильно привлекали, улизнула к Асе в детскую. Та, сосредоточенно глядя в листок с написанным в длинный столбик списком вещей, аккуратно складывала их в сумку и отмечала галочками.
  -Что это ты делаешь? - заинтересовалась Лера, вытягивая из манежа Митьку.
  -В роддом собираюсь, - коротко ответила Ася. Она устало потёрла поясницу, глянула в список, кивнула сама себе и поставила очередную галочку, - завтра рожу...
  -Так прямо и завтра, - усомнилась Лера, но тут же догадалась: - Франц сказал?
  -А кто же? Конечно, он. Всё будет хорошо. Когда он рядом, я вообще ни о чём не волнуюсь.
  -Имя придумали?
  -Понимаешь, мы разошлись во мнениях. Володя твердит, что его дочь будет Марфой. И звучит это красиво: Марфа Владимировна.
  -Марфа? Очень красиво! А ты что хочешь?
  -Сама догадайся! Конечно, Маргарита. Марго, Риточка... Как тебе?
  -Нет, - отозвалась Лера, подбрасывая на коленях Митьку, и карие глаза её сверкнули, - не пойдёт. Это имя зарезервировано.
  -То есть как это не пойдёт?! - изумилась Ася и даже присела на диванчик. Потом внимательно присмотрелась к подруге, у которой порозовели щёки, - ах, вот оно что... - протянула она и засмеялась, - Олег знает?
  -Знает... Франц сказал, что у нас всё будет очень хорошо, - она вспомнила, как Франц трогательно улыбнулся ей и добавил, что всегда будет рядом с новой Маргаритой Энгельгардт.
  Ася обняла Леру, шмыгнула носом:
  -Какие же мы с тобой счастливые, Лерочка!
  -Эй, вы что тут обнимаетесь? - сунул голову в комнату Кирилл, - пошли в гостиную!
  Уже в коридоре они услышали мужские голоса.
  -Вот увидишь, все разговоры будут крутиться вокруг самолётов. Четыре лётчика в семье - это целая эскадрилья, - шепнула Ася.
  Мужчины, завидев вошедших, замолчали на мгновение, потом дружно встали и привычно разобрали детей: Максимка устроился на коленях Михаила Дмитриевича, Кузеньку забрал Роман Кузьмич, а Володя подхватил Митю. При этом разговор продолжился.
  -Я тот день хорошо помню. Ещё бы не помнить! Тогда детей в подвале завалило. И всё из-за дурака одного. Может, тот подвал ещё бы лет сто простоял, так нет же боец-дуралей на спор из танка пальнул инертным снарядом в сторону развалин, вот своды и осыпались. Этим снарядом убить можно, если только прямым попаданием в человека садануть. Но он же, идиот этот, залепил по развалинам - камни и посыпались, - Михаил Дмитриевич посмотрел на Олега.
  -И что, списали бойца в дисбат? - заинтересовался тот.
  -Как же! На губе посидел - и всё.
  -Это как раз понятно, - кивнул Роман Кузьмич, подсовывая внуку кусочек яблока, - если бы его захотели в дисциплинарный батальон отправить, пришлось бы и кого-то из офицеров наказать. А так посадили дурака на губу и все довольны.
  -Что такое инертный снаряд? - тихонько спросила Лера.
  -Инертный - это приготовленный для тренировочных стрельб, - шепнул в ответ Олег, но Лера всё равно не очень-то поняла, о чём ей толкуют.
  А воспоминания продолжались.
  -На губе посидеть - это цветочки. Служил со мной парень один. Чудик такой был: мимо зеркал не мог пройти, обязательно подойдёт и на себя полюбуется. Дамы, по его словам, прямо от его вида в обморок падали. А те, кто не падал, так грозились утопиться-застрелиться. А он гордый такой, независимый - ноль внимания на них. Так вот, на взлёте у него один двигатель отключился. Он, чудик наш, взлёт прекратил, самолёт сошёл на грунт, тряска началась, и бедолага хватался руками за всё, что держит, чтобы в кресле удержаться. Ухватил рукоятки катапульты и случайно выжал одну из них. Помощник увидел, что командир улетел, - тоже за ним следом. Штурман с оператором остались в самолёте до его остановки, никто не пострадал, все целы. А чудик наш вдруг возьми да в рапорте напиши, что надо зеркало в кабину подвесить, чтобы себя видеть и не хвататься за что попало, - хмыкнул Володя.
  -Списали чудика этого? Ясно. Нервы железные нужны. Вон у американцев расстройство психики после Вьетнама. Сколько у них контузионных неврозов! Да если б у каждого нашего после бомбёжки расстройство психики было, кто б тогда воевал?! - Михаил Дмитриевич налил себе минералки, но не стал пить, отставил стакан.
  -Не, с нашими сравнивать нельзя, - покачал головой Роман Кузьмич, - но согласен с тобой: всё меняется, и не к лучшему. И нечего, Вовка, хихикать. Ты думаешь, мы тут с Мишей по-стариковски ворчим? Ничего подобного. Сам посуди: мы в школу как ходили? Нас папы-мамы провожали? Да никогда. Им не до этого было. А мы верёвкой подвяжемся, чтоб ветром не задувало, да за десять километров пешедралом, да в любую погоду: хоть в мороз, хоть в оттепель. На уроки, не дай Бог, опоздать... А ты свою дочь, когда она подрастёт, отпустишь одну? Вот то-то и оно!
  -Да и к друг другу всегда ходили без всяких звонков. А вы теперь как? Сто раз надо позвонить да уточнить, можно ли прийти чашку чая выпить, - вмешался Михаил Дмитриевич.
  -Точно-точно, - закивали близнецы, - а помните семейные альбомы? Как их берегли, пылинке не давали упасть. У Марфы Аркадьевны до войны был: огромный, в бархате, в бронзе... Как мы любили фото в нём разглядывать. А уж какие это были карточки! Залюбуешься. Любую вставь в рамочку да на стенку вешай. А сейчас? Где твои фотографии, Олег? Где память, которая радость приносила?
  -Есть у меня память, есть, Нюсенька, - отозвался Олег, сверкнув глазами в сторону Леры.
  -Ну, не всё же так плохо, Рома, - вступилась за новое время Лидия Максимовна, - возьми нашего Володю...
  -Не надо! Не надо меня брать! - запротестовал Володя, но Лидия Максимовна улыбнулась ему:
  -Сколько молодых людей ни о чём, кроме барахла разного, думать не хотят, только о тряпках и мечтают? Я это несчастное слово "мода" уже и слышать не могу. А наш Володя - современный молодой человек, одевается модно - опять это слово!- но, я уверена, для него пиджак или брюки - не главное.
  -Особенно, если вспомнить, что у меня одёжка казённая: китель да штаны с лампасами, - захохотал Володя, потом посмотрел на Леру: - вот Лерка вечно в очередях на Литейном в книжном магазине торчала. А по мне, так лучше бы себе что-нибудь этакое, в кружавчиках, купила, - тут он получил ощутимый тычок от Аси и завопил: - ой, я же не барабан, чтобы в меня так стучать!
  -В Бога перестали верить, - вдруг обронила Валентина Сергеевна, - молитвы позабыли. Вот скажите, - она повернулась к молодым людям, почему вы с Асей не венчаетесь? Уже троих детей прижили, четвёртый вот-вот появится, а вы не венчаетесь?! Неужто не понимаете, что это не только на всю жизнь, это же навсегда...
  -Я бы обвенчалась. Прямо завтра. Только, Валентина Сергеевна, он же партийный. Его, знаете, как на партбюро пропесочат?! - удрученно заступилась за мужа Асенька.
  -Ну и пусть песочат, - не согласилась Валентина Сергеевна, - какое-то партбюро и венчание... Даже сравнивать нельзя. Вон Олег взял да обвенчался с Лерой.
  -Да ну! - восхитился Володя и тут же обиделся: - а нам ничего не сказали!
  -Это неожиданно получилось. Мы за город ездили, гуляли. Кирилл со своим велосипедом носился и наткнулся на церквушечку - маленькую, низенькую. Там батюшка был. И мы просто так спросили, мол, можно? А он вдруг говорит, что можно, прямо сейчас можно. Вот мы и обвенчались, - смущенно улыбнулся Олег. Он не стал рассказывать, как Франц, в белоснежной рубашке и галстуке-бабочке, стройный и молодой, протянул на раскрытой ладони сыну своё обручальное кольцо. Не стал рассказывать, как косился батюшка на стоявшего поодаль подтянутого высокого молодого мужчину, только несколько раз махнул кадилом в его сторону. А тот улыбался задумчивой и отрешённой улыбкой, с нежностью глядя на Олега и Леру.
  -Ой, Володя, я тоже так хочу! - захлопала в ладоши Асенька, - давай поедем в ту же церковь...
  -Поедем, - пообещал Володя, спустил ребёнка на пол и тот тут же полез к Кириллу, - вы вот тут всё свои молодые годы вспоминали... Мол, теперь и совести поубавилось, и достоинство как-то не так звучит, а уж о чести и говорить нечего... Только не согласен я. Что, в вашей, родители, молодости предателей не было? Были. И подлые были, и бессовестные - всякие были. Во все времена есть такие. Просто есть у некоторых врождённые качества. Как можно научить сострадать кому-то? А честь? Она либо есть, либо её нет. Это же от рождения дано человеку. Конечно, кое-что можно воспитать. Не буду спорить. Но вы меня не переубедите: благородство - это даётся от рождения, это как порода у собаки. Вон у Олега этой самой породы... хоть лопатой греби, а от него не убудет.
  -А можно не обсуждать присутствующих? - поинтересовался Олег и ехидно усмехнулся: - а то ведь и о породе забыть можно...
  Он подошёл к пианино, открыл крышку и тронул клавиши. Прислушался - вроде настроено. Володя вопросительно взглянул на Асеньку. Та улыбнулась мужу, уютно устраиваясь в кресле-качалке, специально поставленном для неё, чтобы удобнее было кормить ребёнка. Лера заволновалась: Олег впервые решился спеть перед публикой. Месяца полтора назад она уловила момент, когда Олег распевался, и позвонила Ивану Сергеевичу. Как только он услышал сильный гибкий баритон, звучащий даже лучше прежнего, сразу примчался к Олегу на службу. Там они долго говорили, спорили. Иван Сергеевич настаивал, чтобы Олег подал заявку на прослушивание в театр, но тот категорически отказался. У Олега были свои резоны, он сразу заявил, что самое большее - это камерные концерты, причём никаких выездов за пределы города. Иван Сергеевич озадаченно выслушал своего любимца, посчитал все его отговорки причудами. Но так как хорошо знал характер Олега, не стал спорить и затеял новый проект. Он задумал забрать Олега на свою кафедру в качестве ассистента преподавателя, а там - видно будет. Олег долго размышлял, советовался с Лерой и близняшками, даже Кирилл высказал своё мнение. И решился. После Нового года он должен был приступить к новым обязанностям.
  Олег подвинул удобнее вращающуюся табуреточку, сел немного боком так, чтобы видеть Леру. Его сильные пальцы осторожно пробежались по клавиатуре, он встретился глазами с Францем, возникшем рядом с Лерой, кивнул ему и - нет, скорее, не запел, а со щемящей грустью, как бы разговаривая с самим собой, обронил первую фразу песни, которую пела в его детстве Маргарита: "Bei der Kaserne Vor dem grossen Tor steht 'ne Laterne und steht sie noch davor da wollen wir uns wiedersehen Bei der Laterne wollen wir stehen Wie einst Lili Marlen Wie einst Lili Marlen ". А потом по-русски: "И когда твой милый голос призовёт, то даже из могилы он подымет, приведёт. И тень моя тогда опять как прежде сможет рядом встать с тобой, Лили Марлен".
  Все переглянулись и притихли. Глубокий бархатный голос дрогнул на последних словах, но он справился с собой, тихонько наигрывая мелодию. Пауза - и зазвучала новая мелодия, тягучая, полная сдержанной страсти, нежнейшее признание в любви:
  - "Как соловей о розе поёт в ночном саду, я говорил вам в прозе, на песню перейду. Вам песня посвящается, и вы смелей ответьте, ведь песнею кончается всё лучшее на свете. Звезда моя, краса моя, с которой я обвенчан, ты лучшая, ты самая любимая из женщин".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"