Тимофеев Сергей Николаевич. Понедельник продолжается во вторник

ПОНЕДЕЛЬНИК ПРОДОЛЖАЕТСЯ ВО ВТОРНИК

СУЕТА ВОКРУГ МОРКОВИ

Я с отвращением захлопнул толстенный том "Некрономикона" и брезгливым движением отодвинул на край стола. Интересно, с чего это Ромуальд считает, будто в этом средневековом сборнике откровенной бредятины содержатся зерна чистейшей первозданной истины?

Для тех, кто не знает, Ромуальд Ромуальдович Светлов - фигура, широко известная в узком кругу посвященных лиц. Заведующий лабораторией Силы Духа, магистр и маг первой величины. Седоволосый, крупного телосложения, с лицом типичного древнего римлянина, плавными уверенными жестами и низким голосом. О возрасте у нас говорить и упоминать не принято, хотя злые языки (причем, естественно, за глаза), утверждают, будто он, еще мальчиком, подменял собой жрицу Дельфийского оракула, когда та, наглотавшись без меры исходивших из трещины в скале газов, на некоторое время теряла способность не только давать более-менее внятные (хотя, при этом, весьма двусмысленные) предсказания, но и вообще адекватно воспринимать окружавшую ее действительность. Наверное, это имело под собой некую основу, поскольку, расписываясь на документах или в бухгалтерской ведомости, он иногда, по рассеянности, выводил Romulus или Lucius. Что же касается его научно-магических заслуг, то они были неоспоримы. Будучи, как я уже упоминал, заведующим лабораторией Силы Духа, он прежде всего предпринял небезуспешную попытку отделить мух от котлет, то бишь ввести строгую классификацию самому понятию "дух". Его диссертация "К вопросу о духе, как основополагающем понятии магической энтомологии" вызвала неоднозначную реакцию по причине тяжеловесного изложения материала, а также многочисленных ошибок машинистки, печатавшей через слово "этимология" и "энтомология", но вскоре заняла подобающее место среди классиков научной магии. К сожалению, из-за огромного объема накопленных историей взглядов и мнений по данному вопросу, диссертант был вынужден значительно ограничить свой научный труд, но, доказав как дважды два четыре на без малого тысяче страниц, что "в здоровом теле - здоровый дух", он, тем самым, открыл путь многим последователям, заложив краеугольный камень в виде всеобъемлющего раскрытия одного из смыслов, вкладываемых в понятие духа.

Впрочем, как это часто случается, триумф скоро обернулся своей полной противоположностью. В дело вмешался доктор наук Амвросий Амбруазович Выбегалло. Оценив перспективы заявленной темы, включая финансирование, он представил на Ученый совет план, согласно которому брался вывести особую породу человека, "исполина духа", в относительно короткие сроки. Этот план был отвергнут единогласно, однако Амвросий Амбруазович не сдавался. Он где-то раздобыл гомункулуса, заключенного в реторту, и на каждом заседании, обсуждение любого вопроса повестки дня начинал с того, что демонстрировал его собравшимся в качестве зародыша, из которого он, благодаря своей методике и познаниям, вырастит этого самого "исполина". В конце концов, его лишили слова на неопределенный срок. Тогда он стал являться на заседания со ртом, заклеенным кусочком изоленты и веревкой на руках, - что должно было служить очевидным намеком на зажим научной инициативы, - и взирать на каждого выступающего с немым упреком. И сердца членов Ученого совета дрогнули. Этому также немало (если не в первую очередь) способствовал звонок из Москвы, куда Выбегалло несколько раз ездил в командировку. Тема была утверждена, Амвросию Амбруазовичу дали зеленый свет, даже невзирая на то, что гомункулуса он где-то потерял.

Правда, ему пришлось несколько потесниться, поскольку свою долю финансирования пожелал получить отдел Оборонной Магии, перед которым одной из первостепенных задач стояло создание идеального солдата. В данном случае Ученый совет даже не пытался протестовать.

Вся тематика, связанная с "духом" в любом его проявлении, получила соответственный гриф секретности, а лаборатория Ромуальда Ромуальдовича оказалась на задворках. Может быть даже, ее и совсем ликвидировали бы, но в институте по ночам творились странные вещи: кто-то завывал по темным углам, звенел цепями по коридорам, гасил свет и оставлял грязные следы на свежевымытом полу, что доводило уборщиц в буквальном смысле до истерик. Разбирательства инцидентов ни к чему не приводили, а посему за лабораторией закрепились исследования, связанные с тем, что обычно именуют мистикой, а во всех прочих отделениях института ее работников иначе как дармоедами, не называли. В какой-то мере это было справедливо, поскольку до настоящего времени результаты ее деятельности оценивались как почти нулевые, и было бесполезно напоминать избитую сентенцию о том, что отрицательный результат - это тоже результат. Народ из лаборатории потихоньку увольнялся или переводился в другие подразделения, пока не осталось всего трое - сам заведующий лабораторией, и два младших научных сотрудника, одним из которых был я.

Поясню, на всякий случай, что я имею в виду под словами почти нулевые. Несомненной заслугой лаборатории была ее библиотека, состоявшая из огромного числа томов, фолиантов, брошюр, рукописей и прочего печатного, рукописного и клинописного материала, а также такие экстравагантные источники как кипу, берестяные грамоты и даже сушеную рыбу, на которой были записаны предания алеутов. Эти материалы содержали всю возможную информацию по поводу явления духов и призраков, начиная от первобытных заклинаний и заканчивая художественными произведениями. К великому сожалению, на все, имевшееся в библиотеке, был наложен гриф "совершенно секретно", включая "Некрономикон", хранившийся в неподвластном любому воздействию сейфе (точнее, семи сейфах, вставленных один в другой подобно матрешке), опечатанном семью печатями и имевшем семь замков (на каждом). Там же хранилась диссертация Ромуальда, к которой он не имел доступа, поскольку в одну из реорганизаций гриф секретности для него был понижен до "секретно". Отдельно располагались словари всех существовавших когда-либо на земле языков, диалектов и наречий, включая мертвые.

Что же касается до экземпляра "Некрономикона", лежавшего сейчас на моем столе, то это была отвратительная ксерокопия, полуслепая, неполная, состоявшая как бы из двух частей. Одна страница представляла собой собственно копию страницы оригинала с некоторыми вымаранными местами; соседняя страница разворота являлась переводом с комментариями, как правило, рукописными, плохо читаемыми, и иногда совершенно неприличными. Рисунки были ужасными, но еще ужаснее - рецепты, по которым необходимо было изготавливать свечи и снадобья, от которых жиденький рыбный суп (я сегодня опоздал в столовую и пришлось довольствоваться тем, что осталось), по мере чтения, неоднократно предпринимал попытки покинуть мое бренное тело. Легко догадаться, что к творению Лавкрафта лежавший передо мной том никакого отношения не имел. У этого были тринадцать авторов, написавших каждый по одному разделу. Закончив писание, каждый из них, считал нужным оставить сей мир наиболее экстравагантным образом, какой только мог придумать. Последний из них привязал себя к двум согнутым пальмам, но поскольку вязал узлы еще хуже, чем писал, когда они распрямились, отвязался и влетел в окно султанского гарема. Пораженный султан осведомился, может ли незадачливый летун предсказать дату собственной смерти. "Сейчас", ответил тот, и был наказан в полном соответствии с действовавшими на тот момент строгими османскими законами. После чего занесен одновременно в два списка: естествоиспытателей, пострадавших за науку, и удачливых предсказателей.

Большего бреда, чем излагавшийся здесь, я не встречал. Стоило начать вчитываться в поисках "рационального зерна", как перед глазами сразу появлялось какое-нибудь заброшенное кладбище или жуткий подвал, где нечто косматое и расхристанное, мало напоминающее человека, завывает и голосит, потрясая костлявыми руками, посреди странных магических фигур, изображенных на земле...

Ромуальд, тем не менее, полагал, что некая субстанция, имеющая неизвестную в настоящий момент природу, отличную от электромагнитной, может быть зафиксирована на некоторое время приведенными в книге приемами. Моя задача заключалась в том, чтобы определить правильную последовательность действий и явить с ее помощью Муция Сцеволу, Джордано Бруно или, скажем, местную легенду, дядю Пашу. Последний работал в ЖЭКе сантехником и обладал всем необходимым данной профессии набором черт. А именно: сквернословил по поводу и без, дымил как паровоз, а в конце рабочего дня еле держался на ногах. Что служило поводом и повесткой дня многочисленных собраний трудового коллектива этого самого ЖЭКа. Каждый раз ставился вопрос о его увольнении, и каждый раз брался на поруки, поскольку, опять же по традиции, обладал золотыми руками. Но, в конце концов, когда его слишком уж допекли на очередном собрании, сам не зная, как, дал слово покончить с инкриминируемыми ему недостатками, что и осуществил, поскольку обладал недюжинной силой воли (Ромуальд полагал - силой духа). Сделал он это совершенно напрасно, поскольку сантехник, являющийся по вызову в рабочем костюме с иголочки, блестящим набором инструментов, трезвый как стеклышко, не выражающийся, не стреляющий трешку на приобретение необходимой прокладки и отказывающийся от "ну, для начала, понемножку", вызывал подозрения. Посему население предпочитало приглашать его сменщика и ждать пару дней с протекающими трубами и кранами, перематывая их изолентой или приспосабливая под них тазики. И пусть качество работы сменщика оставляло желать лучшего, зато мир по-прежнему был понятен и объясним. Дядя Паша был вынужден уйти на пенсию, после чего наблюдался в местном парке, играющим в домино или сидящим с удочкой возле маленького прудика, где водились ротаны. Рядом с ним располагались местные кошки, сидевшие чинно, в ряд. И не смотря на то, что число этих кошек никогда не превышало четырех, эту композицию прозвали Черномором и тридцатью тремя богатырями. Слову своему он остался верен до конца.

Я взглянул на часы. Шесть. Пора было закругляться. Мне еще предстояло заскочить в магазин за белым батоном и пакетом молока для себя и парой морковок и баночкой меда - для Машки. Марии Лесновой. Простудившейся и приговоренной врачами к постельному режиму. Наши общежития располагались по соседству, в двух донельзя обшарпанных домах; мы собирались пожениться, как только представится какой-нибудь благоприятный случай. Одним из таких случаев могло быть завершение строительства жилого дома от института, в котором молодым специалистам предполагалось выделить энное количество квартир, но надежд на это, честно сказать, было немного. Строительство началось, по словам старожилов, уже давно. Ударными темпами был заложен фундамент, после чего финансирование внезапно иссякло, и, предоставленный сам себе, он благополучно пришел в состояние разрухи. Затем, неизвестно какими способами, деньги на продолжение строительства были выбиты, частью переведены, фундамент восстановлен, приступили к возведению первого этажа, - средства закончились. Сколько раз эта история повторялась, - мнения расходились совершенно, но главным было то, что строительство дома на данный момент представляло собой все ту же унылую площадку с полуобвалившимися зачатками стен первого этажа и потрескавшимся фундаментом. Рядом ржавел подъемный кран и догнивали вагончики строителей.

Машка пришла поначалу в отдел Бытовой Магии, где устроилась лаборантом. Потихоньку осваиваясь и набираясь знаний, не без помощи начальника отдела, поставила перед собой весьма важную научную задачу, имеющую самое непосредственное бытовое воплощение. Основываясь на омониме "икра", она положила целью обеспечить праздничные столы населения деликатесной красной и черной икрой, которую собиралась получать молекулярной трансформацией из прозаических баклажанной и кабачковой. Икру минтая как первооснову она с негодованием отвергла, по причине того, что это превращение без всякой магии осуществлялось в привокзальном буфете нашего городка. Свидетельство тому - визит ОБХСС и довольно подробный отчет о способах подобного превращения в местной прессе, внимательно следившей за ходом следствия.

"Во избежание", как она сама говорила, Машка перевелась в столовую, однако место лаборантки за ней осталось закреплено, не смотря на формальную "вакантность". На предлагаемую зарплату идти никто не хотел, особенно если учесть требования к соискателю, в составлении которых Машка приняла самое деятельное участие. Научную работу она продолжала негласно, и все было бы прекрасно, если бы не одно "но"... Дело в том, что помимо меня на ее внимание претендовал Гоша Патрикеев, работавший в отделе Абсолютного Знания и даже там считавшийся сачком. Получив полный афронт, он, вроде бы, внешне не особо переживал, но некоторое время спустя в нашей столовой, накануне некоторых торжеств, одновременно появлялись бутерброды с красной или черной икрой в меню и какая-нибудь комиссия, заказывавшая эти самые бутерброды, тайком уносившая их с собой в коробочках, и требовавшая предоставить полную смету закупок столовой, в особенности, как не трудно догадаться, количество закупленных банок с икрой баклажанной и кабачковой. Никаких доказательств связи Гоши с внезапным появлением комиссий не было, но неприятный осадок, остававшийся при одной мысли о ее возможном наличии, рассасываться не желал.

Я убрал "Некрономикон" в несгораемый сейф, отметился в журнале о времени начала и завершения работы с ним, затем - в журнале об осмотре помещения по окончании работы и наконец - в журнале противопожарной безопасности. Существовало еще несколько журналов, где необходимо было поставить свою визу по окончании рабочего дня, но я, впрочем, как и все прочие работники института, их игнорировал, иногда - по забывчивости, иногда - принципиально. Осмотрев помещение еще раз, выключил свет, вышел в коридор, опечатал заклятием и направился в магазин. Времени оставалось не так много: строгая вахтерша в Машкином общежитии выгоняла посетителей ровно в 19.00 и никакие увещания на нее не действовали.

По дороге к магазину я раздумывал о различных неприятностях, случившихся за день, а заодно о том, что всенепременно убью Корнеева. И любой суд меня оправдает.

Витька Корнеев, магистр отдела Универсальных Превращений, занимал комнату этажом выше, прямо надо мной. Увлеченный наукой, он совершенно не обращал внимания на окружающих, когда их наличие вступало в противоречие с его устремлениями. Меня это затрагивало самым непосредственным образом.

Дело в том, что для работы ему был необходим какой-то транслятор, имевший вид допотопного дивана и хранившийся в музее. Вместо того, чтобы, оформив соответствующим образом заявку и собрав нужное количество подписей, переместить его в свою лабораторию, он самым наглым образом таскал его вручную, чем нарушал все изданные и неизданные инструкции. "Таскал вручную" - это не совсем то, что понимается под этими словами в быту; со стороны это больше напоминает телекинез с прохождением сквозь стены. Конечно, его можно было понять: например, я, оформив все как полагается на получение одного (прописью) стола мадам Ленорман, ждал реакции начальства уже несколько месяцев, поскольку в запасниках того же музея их хранилось целых три, а озаботиться установлением аутентичности у соответствующего подразделения по выявлению подлинников как-то не случилось. Витька таскал диван в три приема, то есть, с промежуточными остановками, поскольку тот был невероятно тяжел. А поскольку ориентировался, подобно птицам, по силовым линиям магнитного поля Земли, в случае вспышек на Солнце частенько попадал не туда. Один раз, к примеру, он заявился с ним в местное отделение милиции, чем привел в ужас молодого участкового, еще не успевшего принять дела и не знакомого с особенностями его должности в нашем районе. Безобразный инцидент разбирали на профсоюзном собрании, Витьку пропесочили, перед милицейским начальством извинились, но молодой участковый уволился, едва начав работать, а затем и вообще уехал в другой город.

Сделав надлежащие выводы, Корнеев стал выбирать кружные маршруты, чтобы не попадаться на глаза, и, казалось, ему это удалось. Однако вскоре по городку поползли слухи, что на местном кладбище по вечерам творится нечто неладное. Смутно догадываясь, что именно послужило причиной слухов, активисты нашего профсоюза устроили засаду, в результате которой и был обнаружен Витька, пролетавший над вышеупомянутым местом на диване, - ни дать, ни взять, старик Хоттабыч на ковре-самолете. Если даже у видавших виды членов профсоюза волосы встали дыбом при виде этого зрелища, то можно только представить, как оно воздействовало на неподготовленных... Трудно сказать, чем бы дело кончилось на этот раз, если бы Жиан Жиакомо, непосредственный Витькин руководитель, не поручился за него головой. Корнееву предписали прочесть лекции о вреде суеверий и пользе астрономии в старших классах близлежащих школ, комбинате бытовых услуг, хлебопекарне, ателье и, почему-то, автобазе. Если на первых трех предприятиях работали, в основном женщины, то на последнем - почти исключительно мужчины, которых напугать появлением Витьки с диваном над кладбищем было сложновато. Вопреки ожиданиям, с поручением Корнеев справился великолепно, показав, помимо владения материалом и лекторского таланта, несколько примитивных магических приемов, внешне неотличимых от цирковых трюков.

С тех пор он больше не попадался, поскольку подобрал несколько безопасных маршрутов с остановками. И одним из таких промежуточных пунктов являлась его комната. Легко догадаться, какие чувства испытывали все Витькины соседи, когда там, всей своей очень немаленькой массой, появлялся диван. Лично у меня в этот момент возникало впечатление, что у меня над головой из всех своих орудий разом выпалил какой-нибудь линкор...

Поэтому я, на всякий случай, выпросил в столярке киянку, которую и вынес за проходную, спрятав под одеждой. Выносить что-либо с территории института было запрещено категорически. С этим я столкнулся почти сразу, как только устроился на работу. У меня сломалась, точнее, я ее нечаянно сжег, разделочная доска, почему я взял со свалки подходящий кусок фанеры-десятки и с чистой совестью понес ее домой, намереваясь сделать из нее необходимый в быту предмет обихода. На проходной меня остановили, заставили вернуть фанеру на место (т.е. свалку), а вслед за тем - писать объяснительную. Учитывая мою молодость, неиспорченность и недостаточную компетентность, дело ограничили разъяснительной беседой, без занесения куда-либо, включая стенную газету. После этого случая я приспособился, и вытаскивал со свалки что-нибудь нужное как все - под одеждой. Киянка же мне была нужно, чтобы треснуть Витьку по лбу, как только он в очередной раз грохнет диваном. В открытой схватке у меня шансов не было, поскольку, во-первых, он обладал разрядом по боксу, а во-вторых, как маг, он стоял на несколько ступенек выше меня. Оставалось рассчитывать на внезапность нападения.

Морковь в магазине оказалась вся покрытой грязевой коркой. Получив три штуки (одну про запас), две бутылки молока, начавший черстветь батон и маленькую банку меда, я чуть не бегом направился к общежитию, поскольку времени оставалось совсем мало. Толстая тетка в очереди передо мной минут десять обсуждала с продавщицей каких-то общих знакомых, и на возмущенные замечания они не реагировали.

Строгая вахтерша, Машкина тезка, дремала у себя в будке. Я, стараясь не шуметь, тихонько прокрался мимо, и уже собирался было облегченно вздохнуть, когда услышал:

- Молодой человек!.. Через пятнадцать минут прошу на выход!..

У нее все посетители мужского пола были молодыми людьми. Красться было бессмысленно, и я поспешил на третий этаж, перепрыгивая по нескольку ступенек.

Я осторожно постучал, дверь немедленно открылась, и Машка повисла у меня на шее. Мысли о том, что она может меня заразить, у нее даже не возникло - подумаешь, простуда. Для нее я был Гераклом и Юрием Власовым в одном лице. Ухватила за рукав и втащила в комнату. Соседка отсутствовала; скорее всего, вняв Машкиным просьбам о том, что пятнадцать минут, - это не время, вышла куда-нибудь по соседству. Отобрав бутылку молока и мед, скептически скривила губы, глянув на морковку, вздохнула, и повлекла меня в конец коридора, где у них находилась кухня, попутно засыпая тысячей вопросов о том, "как у нас там?", и не давая раскрыть рта. Я покорно следовал рядом с ней, держа в руках терку и тарелочку - обычный Машкин ужин составляла тертая морковка с медом.

Единственная дама, находившаяся в кухне, ретировалась с нашим приходом. Машка бросила в раковину три продолговатых комка грязи и принялась регулировать воду. Я взглянул на часы, - администрация повесила их в каждой кухне по настоятельной просьбе обитательниц, - стрелки за мутным выпуклым стеклом показывали без пяти семь. Пора на выход. А завтра надо будет уйти с работы пораньше. Я уже открыл было рот, чтобы попытаться вклиниться в поток Машкиной речи стандартным: "Ну, до завтра", как вдруг она вскрикнула, выпустила из рук морковку, словно та ее укусила, отскочила от раковины и застыла с выпученными глазами.

Я осторожно приблизился и вытянул шею, остановившись на, по моему мнению, безопасном расстоянии. Странная морковка: и цвет странный, и чем-то на осьминога похожа. Ну, может сорт такой, откуда мне знать? Или там жук какой спрятался?..

- Ты... ты где это взял? - напряженным шепотом спросила Машка, ухватив меня под руку и прижимаясь всем телом.

- В магазине... А что случилось?

- Ты... Ты знаешь, что это такое?

- Ну-у-у... Морковь... Только странноватая... Гибрид, может быть, или мутант.

- Никакой это не гибрид и не мутант, - тут я обратил внимание, что в глазах Машки засветился необычный огонь, так, наверное, загораются глаза хищника, перед тем как он бросится на добычу, - это мандрагора.

- Че-е-го? - беспомощно проблеял я.

- Это мандрагора, балда! Ты что, не знаешь, что такое мандрагора?

Что такое мандрагора я знал. И еще я знал, что ее вот так запросто в овощном отделе продуктового магазина не купишь.

- Так, - Машка ориентировалась на местности и принимала решения в неординарных ситуациях гораздо быстрее меня. - Сейчас тебя отсюда выпрут. С ней, или без нее. Сделаем вот что. Поместишь ее в банку с водой, а утром отнесешь к себе в лабораторию. Прочтешь все что надо, и организуешь ей все условия. Отвечаешь за нее головой. Стой! Я ее заговорю, чтоб не потерял и не свистнули.

Машка была знахаркой в ...надцатом поколении. По женской ветви в ее роду передавались знания трав и, попутно, заговоров. Нельзя сказать, чтобы очень обильные и подробные, но зато проверенные временем и потому надежные, как скала. Машка извлекла корень из раковины, поднесла ко рту, что-то прошептала и протянула мне.

- Давай, дуй. Сделаешь все, как я сказала, и завтра ко мне. Вперед.

Я, чисто машинально, дунул на корень, услышал: "Я же говорила - балда!", был развернут спиной и сопровожден легким толчком двумя кулачками одновременно в направлении лестницы.

Мимо вахтерши я проскочил с опозданием на пять минут, но это безобразие, как кажется, укладывалось в допустимую погрешность, а потому осталось безнаказанным.

Придя домой, я первым делом набрал воды в литровую банку, поместил туда мандрагору, поставил посреди стола, положил рядом батон, выставил молоко, уселся на стул и тупо уставился на корень, машинально похлопывая по ладони киянкой. Итак, что я, собственно, о нем (о ней) знаю? Собственно, почти ничего. Как это ни странно. То есть упоминаний в литературе мне попадалось предостаточно, но я честно пропускал их мимо себя, за очевидной ненадобностью. И если поскрести по самым удаленным уголкам памяти, то мандрагора была для меня всего лишь забавным корнем, напоминающим маленького человечка. Или женьшень. А еще, как-то там связанным с любовными делами. То ли помогающим завоевать сердце любимого (любимой), то ли наоборот.

Сколько я так просидел - сказать затруднительно. Но то, что раздумывал и вспоминал я весьма и весьма добросовестно, об этом свидетельствует тот факт, что обычного грохота я почти не услышал, и даже почти не обратил внимания на посыпавшуюся штукатурку.

Через некоторое время дверь (клянусь, я ее закрывал!) заскрипела, и в комнату просунулась голова Витьки.

- Привет, - буркнул он. - У тебя, случаем, клея столярного нету?

От такой наглости у меня захватило дух.

- Ого! Что это у тебя такое? - Витька уже собирался было, по своему обыкновению, бесцеремонно нарушить границы моей комнаты, но застыл на пороге, приметив киянку в моих руках.

- Ты про это? - зловеще, как мне показалось, процедил я, и похлопал себя киянкой по ладони.

- Да нет, - Витькины глаза хищно впились в банку на столе. - Я вон про то.

- Да так... Подарок...

- Понятно... Где взял?..

- В магазине купил. - Что было абсолютной правдой.

- Угу... - Я заметил, как лицо его напряглось, потом расслабилось. Витька вздохнул. - Леснова заговорила?

- А тебе-то что?..

- Сильно нужна?

- Сильно.

Поняв, что общаться я не в настроении, а заговоренный Машкой корень не уволочь, он повернулся и сделал шаг в коридор. Потом вдруг вернулся.

- В каком магазине?

- В продуктовом, рядом с институтом.

В глазах Корнеева совершенно ясно читался мой диагноз. Он хмыкнул и подался к себе. Или на поиски столярного клея. Насколько я понял - чинить диван. Иначе, зачем бы ему понадобился в такое время столярный клей?

Следующий день, как не трудно догадаться, прошел у меня достаточно хлопотно. Демоны, оберегавшие проходную, подраспустились, ввиду отсутствия прецедентов, тайком резались в калах с увеличенным числом ямок и камней, и никак не отреагировали, когда я, предъявив пропуск, проскочил вертушку под коротко взвывшую сирену - свидетельство того, что при мне имеется нечто магическое, недозволенное или то и другое вместе. Честно признаться, этого я не ожидал, а потому вздрогнул, поспешно свернул в первый же коридор и добирался к себе кружным путем, по дороге выбросив пустую коробку из-под торта с надписью "С днем рождения!", в которой проносил корень, и выцветшую красную ленточку, которой эта коробка была перевязана.

Цветочный горшок нужного размера я раздобыл возле бухгалтерии, карауля, когда никого не окажется поблизости и в качестве прикрытия делая вид, что меня ужасно интересует доска с приказами и распоряжениями. Добычу я уволок к себе в сумке, чувствуя себя совершенным идиотом, поскольку всю дорогу старался придать себе отсутствующий вид - ни дать, ни взять шпион в плохом фильме. Кстати сказать, вы обращали внимание, что в плохих шпионских фильмах всегда можно безошибочно определить, кто именно является шпионом, - именно по исключительно им одним присущему дурацкому поведению и отсутствию каких-либо человеческих чувств на лице. Все остальные персонажи выглядят, как правило, более похожими на людей.

Из горшка я изъял все, что осталось от столетника. Кто-то из женщин пустил слух, что это растение (именно, его сок, выжатый из пухленьких, покрытых по краям иглами, листьев) помогает от всех болезней, в результате чего оно было общипано до основания, разумеется, исключительно в медицинских целях. Угрызения совести меня не мучили - там, на окне, оставалось еще штуки четыре недощипанных. Относительно земли в горшке я также не стал заморачиваться; уж если мандрагора каким-то образом выжила на поле с морковью (интересно, как она там очутилась?), в ежедневной борьбе за жизнь с потоками каких-нибудь пестицидов, то пережить здесь короткий период до выздоровления Машки ей будет несравненно легче. Впрочем, на всякий случай, у меня имелся маленький пузырек с живой водой от Витьки Корнеева, которому как-то раз удалось ее получить в некотором количестве, тут же растащенном на сувениры и "на всякий случай".

Залив землю обычной водой, в ожидании, пока она промокнет как следует, я отправился в библиотеку, с целью разжиться необходимой литературой для ликвидации пробелов в самообразовании.

Библиотек у нас было несколько. Одна основная, общего пользования, иначе именуемая книгохранилищем, и своя у каждого отдела, ограниченного доступа, после введения режима секретности. Я решил начать с книгохранилища.

Подобно всем прочим помещениям института, оно было безразмерным и содержало громадное количество информации не только на всех живых и мертвых языках, но также на всевозможных носителях. А именно: камнях, глиняных табличках, пергаменте, бересте, бумаге, различных оказавшихся под рукой предметах, а также зал с кипу, где они свисали на вешалках подобно одежде в магазине соответствующего профиля, и спецхолодильник, в котором хранились записи, сделанные на сушеной рыбе и шкурах. Возможно, - даже наверняка, - там имелось что-то еще, но осмотреть книгохранилище простому (да и не простому) смертному было просто не под силу. И это выходило за рамки моего понимания. Не смотря на окончание мехмата МГУ.

Когда вы заходите в помещение, отведенное для библиотеки (я все-таки буду называть ее так), то оказываетесь в совершенно обычной обстановке: стол выдачи, полочки с новинками, шкафчики со справочниками, каталог и ряды стеллажей за дверью, находящейся сразу позади библиотекарши. Причем, отыскав в каталоге интересующую вас книгу, - будет вернее сказать, интересующий вас носитель информации, - вы можете обратиться к Василисе Ивановне (так зовут библиотекаршу, премилую и очень добрую старушку неопределенного возраста, любимицу всех завсегдатаев библиотеки), или попытаться отыскать его самому. Во втором случае, миновав дверь и оказавшись среди стеллажей, вы сталкиваетесь с таким парадоксом пространства-времени, который не снился даже самому автору теории вероятностей. Дело в том, что, не смотря на продвижение вдоль стеллажей к интересующему вас месту хранения, вы, не взирая на пройденное расстояние, все время оказывались рядом с дверью, через которую вошли. Иными словами, на сколько бы километров в глубь библиотеки вы не продвинулись, обратный путь составлял всего лишь десяток шагов. Сказав километров, я нисколько не погрешил против истины, поскольку все помещения института отличались свойством безразмерности, о чем я уже говорил, и что я никак не мог понять.

Столкнувшись в первый раз с этим самым свойством и оставшись при этом в здравом уме и твердой памяти, я обратился за разъяснением к Мишке Сафронову, окончившему тот же факультет двумя годами раньше меня, и благодаря которому я и стал сотрудником института. Мишка был фанатом пеших путешествий, мечтал сдать норматив на значок "Турист СССР" и обнаружить космический корабль пришельцев на месте падения Тунгусского метеорита. На заимке Кулика и случилась наша встреча, которая имела своим последствием мой переход из некоего НИИ в НИИЧАВО на должность м.н.с.

Пытаясь объяснить мне эффект сворачивания n-мерного пространства последовательно в n-1 мерное, затем n-2 и так далее, он продемонстрировал мне нехитрый на первый взгляд опыт, после которого я не только не стал лучше понимать суть данного явления, но и вообще оставил дальнейшие попытки, просто приняв это самое явление как данность. Мишка взял обычный пластилин (я проверял), коробок спичек (его я тоже на всякий случай проверил), скатал из пластилина шарики и воткнул в них некоторое количество спичек так, что они образовали скульптуру, изображающую кристаллическую решетку металла, как она обычно показана в учебниках по физике и химии. То есть, несколько кубиков, примкнутых друг к другу. После чего начал совершенно тривиальные манипуляции, без всяких там трюков в стиле Гудини, сопровождаемые столь же тривиальными пояснениями.

- Для того, чтобы свернуть одно измерение в другое, берем вот эту спичку и помещаем ее вот сюда...

В результате, на столе оказался куб из спичек и пластилина, внутри которого оказался другой куб, размером поменьше, внутри того еще один, и так они уходили один в другой, становясь все меньше и меньше, хотя размер спичек при этом не менялся. С какой стороны ни посмотри.

- Все просто и ясно, - подытожил свои действия Мишка и воззрился на меня.

Я тупо смотрел на куб и ничего не понимал.

- Хорошо, показываю еще раз, - сказал Мишка, разобрал куб, собрал кристаллическую решетку и повторил все прежним порядком, стараясь двигать руками как можно медленнее.

- Вот и все. Понятно?

Наверное, любой баран перед новыми воротами по сравнению со мной выглядел бы как минимум Аристотелем.

Мишка начал раздражаться. Повторив сборку-разборку в пятый раз, он ухватил себя за голову, попытался проредить шевелюру, взвыл от боли и вознамерился было проделать то же самое со мной, но я удрал.

Как я узнал впоследствии, работая в Отделе Недоступных Проблем, Мишка как раз и занимался тем, что пытался "выйти из сингулярности с той стороны". Попробую пояснить. Всем известны три измерения, нас окружающие: длина, ширина, высота. Эйнштейн ввел еще одно - пространство-время. Английский писатель Пристли добавил еще три: сферу внимания и материального действия, сферу памяти, и сферу воображения. Не исключено, что физики-теоретики добавят еще. Но это если мы идем в сторону увеличения количества измерений. Мишка пошел в другую. Итак, постулировал он, обыкновенный куб имеет три измерения (длину, ширину, высоту); лист бумаги, в определенном приближении, - два (длину и ширину); прямая линию - одно (длину); сингулярность - ноль. Он ставил перед собой задачу "оказаться по ту сторону сингулярности", то есть в "отрицательных измерениях". Вселенная, существующая по ту самую другую сторону, должна была обладать совершенно потрясающими свойствами, но какими именно, это ему еще предстояло обнаружить.

Кстати сказать, в книгохранилище отдельные помещения занимали самые знаменитые библиотеки: Ниппурского храма, Ашшурбанипала, Александрийская, Ивана Грозного и какие-то еще, чьи названия мне ни о чем не говорили, причем места их оригинального местонахождения хранились отдельно. Я имею в виду, в частности, храм предпоследней и подземелье последней. И это также в полной мере относилось к пространственному парадоксу, о котором я только что упоминал.

О нашем музее ИЗНАКУРНОЖ написано преизрядно, он является местной достопримечательностью и большей частью служит удовлетворению любопытства праздных туристов, чем своей изначальной цели - хранению и изучению предметов магического быта. Памятник деревянного зодчества, сработанный, по традиции, одним топором и без единого гвоздя, чудом избежавший участи быть разобранным и перевезенным в Кижи, многовековой дуб с цепью, кот Василий, - что еще нужно, чтобы посетители в весеннее-летне-осенний сезон стекались сюда толпами, особенно если учесть нашу неизбывную любовь к Пушкину?

Но в крепостной стене, окружавшей наш институт, имелась еще одна дверь, пройти через которую мог только сотрудник института, только при наличии пропуска и соответствующего разрешения. Дверь охранялась полудюжиной стрельцов допетровского времени, поэтому наличие всех этих документов вызывало легкое недоумение - стрельцы поголовно были неграмотными и обучению не подлежали, поскольку кто-то когда-то умудрился определить их в неодушевленные памятники старины, в результате чего они охранялись государством в своем первозданном виде, требовавшим иногда небольшой реставрации - и только. Огнестрельное и колюще-рубящее оружие у них было конфисковано и заменено безопасными копиями. Вели они себя вполне пристойно по меркам того времени, - то есть совершенно безобразно по меркам времени нашим. Так вот, предъявив необходимые документы и пройдя вожделенную дверь, сотрудник оказывался в совершенно ином месте и времени: возле (или внутри) пирамид Гизы, храмов Луксора или майя, мог заниматься уточнением размеров всех семи чудес света, гоняться по лабиринту за Минотавром, наблюдать за строительством Стоунхэнджа или Аркаима и многое другое. При всем при том, с внешней стороны института здесь располагался невзрачный пустырь с остатками свалки...

Василисы в библиотеке не оказалось, она взяла пару дней за свой счет, поэтому я, уныло и безрезультатно покопавшись в каталоге, ухватил первые попавшиеся на глаза материалы соответствующего раздела (они, как и большинство материалов, не были разобраны в алфавитно-хронологическом порядке) и потащил их к себе. Грохнув на свой рабочий стол добычу - копии подлинников и их переводы, я плюхнулся на стул и перевел дух. Итак, что мы имеем? Том Большой Советской энциклопедии (копия подлинника без перевода), Папирус Эберса, Пифагор, Колумелла, Плиний Старший, Альберт Великий, Теофраст. Все это нужно было одолеть до вечера, чтобы явиться на встречу с Машкой подготовленным.

Спохватился, что забыл посадить корень. Выкопал рукой яму, поместил корень, засыпал, прихлопал, утрамбовывая. Поместил на тумбочку у окна, выбрав место посветлее. Помыл руки. Посмотрел на часы: минутная стрелка словно бы застыла на одном месте. Вздохнул. Сел за стол. С неохотой раскрыл первый источник знаний.

Где-то к обеду, я уже знал, что мандрагора относится к семейству пасленовых и является многолетником, произрастающим по берегам Средиземного моря (преимущественно в Греции), а также в Гималаях. Приблизительно представлял себе, как она выглядит, хотя и не был на сто процентов уверен, что нашел бы ее в природе. Усвоил применение в медицинских целях, лишний раз помыл руки, узнав, что она является сильнейшим ядом. Получил кое-какие данные об истории взаимоотношений растения и человека. И на этом счел, что на первый раз количество полученных естественнонаучных знаний вполне достаточно.

После обеда принялся изучать магические свойства, приписываемые ей легендами, поверьями и научными трактатами. Убедился, что, помимо "Некрономикона", существует немалое количество иных трудов, читать которые лучше всего на голодный желудок. Пролистав места, относившиеся к любовным снадобьям и воздействиям, - вряд ли Машка пришла в такой восторг именно из-за этих мифических свойств, - я целиком погрузился в практику отыскивания кладов и увеличения наличного богатства. Именно эта его способность казалась мне наиболее вероятной причиной его выращивания где-то неподалеку, хотя и первую нельзя было полностью исключить. Вскоре в голове у меня начала складываться гипотеза, ни на чем твердо не основанная и шитая, с какой стороны ни посмотри, белыми нитками, но меня вполне устраивавшая - надо же было с чего-то начинать. А к тому времени, как нужно было срочно все опечатывать и стрелой мчаться в общежитие, эта гипотеза уже превратилась едва ли не в непреложную истину.

Дело в том, что в нашем институте существует Отдел Заколдованных Сокровищ, занимающий отдельный этаж и требующий особого пропуска. Мне о нем было известно только то, что он существует. Так вот, решил я. Некий сотрудник отдела каким-то образом получил для работы семена мандрагоры. Скорее всего, официально. По рассеянности, несколько семян попали у него, предположим, в карман, а оттуда, во время очередной командировки в подшефный колхоз на уборку овощей, на поле, где была посеяна морковь. Мандрагора прижилась, взошла вместе с прочими корнеплодами, в свое время убрана опять-таки сотрудниками нашего института, оказалась на плодоовощной базе, а оттуда попала в магазин, благодаря неотличимости от морковки по причине налипшей грязи. Все выглядело легко и просто, в полном соответствии с бритвой Оккама. Следовательно, претендовало на истину в последней инстанции.

В общем, когда я оторвался от чтения, стол мой был завален пиратскими (и не только) картами, грамотками на бересте и пергаменте; в комнате валялся шанцевый инструмент, веревки и блоки; стояли и чадили масленые лампы; вдоль стен расположились массивные сундуки, с отверстыми крышками, являвшими глазу несметные сокровища... Разумеется, все это существовало только в моем разыгравшемся воображении. А жаль.

На этот раз, прежде чем уйти, я изобразил на стенах, потолке и полу пентаграммы, а дверь заговорил двойным заклятием. Впервые в жизни отметился во всех журналах. После чего помчался к Машке, поскольку время, опять-таки, поджимало.

Что не помешало на всякий случай заскочить в продмаг и проверить, нет ли там еще чего необычного. Морковь кончилась, я на всякий случай прихватил килограмм картошки, - Машка и ее соседка по комнате обожали жареную картошку, впрочем, как и я, - после чего явился в общежитие, обогнав себя вчерашнего на пять минут.

Картошку я мыл сам, но, как и следовало ожидать, она оказалась самой обыкновенной, без всякой примеси чудесного. Чудо же этого вечера состояло в том, что Машка безмолвствовала, пока я, одновременно с мытьем, давясь словами, выплескивал из себя всю добытую за день информацию, бессистемно и бестолково.

- Ладно, - наконец прервала она меня. - Тебе пора. В понедельник все расскажешь и покажешь непосредственно на месте. Я приду на часик пораньше, тогда все и обсудим. Меня выписали.

- Выписали? - обрадовался я. - Так чего ж ты сразу не сказала?

- Тебя не хотела прерывать, ты же трещал, как... - Машка сделала неопределенный жест рукой, после чего, как и вчера, развернула и шлепнула кулачками. - Топай.

- Погоди-погоди... - попытался сопротивляться я. - Так сегодня что, пятница?

- Пятница, пятница... Топай, говорю, у меня еще дел по горло. В понедельник увидимся.

Интересное кино получается. Я ведь корень хорошенько не полил, думал, завтра все сделаю как надо. Совершенно позабыв, какой сегодня день. С одной стороны, понедельник, как известно, начинается в субботу, а с другой... Ничего с ней, с мандрагорой этой, не случится. Могу я, в конце концов, в кои веки раз позволить себе хоть выходные провести по-человечески?

А потому, махнув рукой, я с чистой совестью отправился к себе, чтобы в понедельник пожалеть о столь необдуманном решении. Потому что когда в понедельник я открыл дверь в лабораторию, цветочный горшок был пуст. Там, где прежде торчал корень, зияла дырка, земля рассыпана вокруг донышка на столе - ничего больше. Я изо всех сил ущипнул себя за нос, дернул за уши и крепко зажмурился. После чего направился к зеркалу и увидел то, что, в общем-то, и следовало ожидать: растяпу с красными ушами и носом, проворонившего мандрагору. Интересно, что скажет по этому поводу Машка?

Как нетрудно догадаться, она вслух произнесла то, что я только подумал. И занималась этим беспрерывно в течение получаса, поскольку свое обещание выполнила и заявилась за час до начала своего рабочего дня. Она нарезала круги по комнате, выплескивая на меня весь запас своего неистощимого остроумия, а я торчал возле стола с опустевшим горшком, опустив очи долу - дуб дубом.

Спустя полчаса Машка подскочила ко мне, ухватила за шиворот и поволокла в угол. "Вот только этого мне еще не хватало", - с тоской подумал я, но мое предположение о ее цели, к счастью, оказалось ошибочным. Она ткнула меня в угол лицом и как-то зловеще осведомилась:

- Это что?

- Угол, - промямлил я, не зная, что сказать и не обнаружив в углу ничего криминального.

- Нет, я тебя вот про это спрашиваю, - и она опять ткнула меня, как маленького котенка в крышку с молоком. - Ты "Фауста" читал?

- Читал, - нехотя ответил я, что было, в общем-то, правдой. Наполовину. Как-то раз (я тогда еще учился в школе), мы с другом, пребывая в хорошем настроении, не помню по поводу чего, решились на отчаянный, ничем не объяснимый поступок. В библиотеке, сданные читателями книги, прежде чем вернуться на полки в соответствующие места, лежали стопочками, причем классика, равно отечественная и зарубежная, лежала отдельно. Мы решили, что каждый из нас наугад достанет из такой стопочки книгу, которую обязуется прочесть и коротко сообщить второму участнику эксперимента ее содержание. Чтение должно было быть совершено по всем правилам - от первой страницы до последней, слово за словом. Тот, кто с заданием не справится, оплачивает билеты в кино по выбору того, кто с заданием справится. Закрыв глаза, я вытащил "Фауста", первую часть. Димке достался второй том "Отверженных". Билеты в кино покупал он.

- Помнишь, как Мефистофель ушел из лаборатории Фауста, хотя она и была запечатана пентаграммами?

Угу. Именно это, и именно лучше всего остального.

- Да ты полюбуйся на свое художество! - не выдержав, возопила Машка. - Тут не то, что Мефистофель, тут слон пролезет!

Это она, конечно, преувеличила, слонов у нас в институте не водится, но в том, что рисунок был мной сделан... м-м-м... не совсем качественно, этого у меня не отнять. На одном из лучей линии не сходились приблизительно пальца на три, что делало мое изображение не просто незавершенным, но и абсолютно бесполезным, поскольку проникнуть внутрь помещения, в общем-то, труда не составляло. Не слону, конечно, но любому, даже начинающему, магу, если бы он этим озаботился. А ведь кто-то озаботился...

Несколько дней мы занимались играми в сыщиков-любителей. Причем, если Машка была Шерлоком Холмсом и комиссаром Мегрэ в одном лице, то я тщетно пытался изображать из себя доктора Ломброзо, пытаясь по лицам встречавшихся сотрудников определить степень их причастности к пропаже мандрагоры. Похоже, я несколько переусердствовал в своем рвении, поскольку вдруг обнаружил, что при моем приближении эти самые сотрудники вдруг резко сворачивают в первый попавшийся коридор, а в очереди в столовой, опять-таки при моем появлении, принимаются дружно вчитываться кто во что горазд: кто в книгу, кто в газету, кто в журнал, а самые непредусмотрительные, не догадавшиеся прихватить с собой ничего из вышеперечисленного, усиленно демонстрировали мне свои затылки.

Потом в очередной раз сгорел "Алдан", и эта катастрофа вселенского масштаба спасла меня от всеобщего бойкота. Я разобрался в самом себе, осудил свое поведение и исправился, в отличие от "Алдана", вставшего на прикол.

А еще через неделю состоялось профсоюзное собрание. Несмотря на угрожающую приписку: "Явка членов профсоюза строго обязательна", на него в лучшем случае явились бы профорги отделов, но это был не тот случай. Я и представить себе не мог, что у нас в институте работает столько народу, сколько в этот вечер набилось в актовый зал. Причина тому была совершенно тривиальна. Наш киномеханик Саня Дрозд проболтался (хотя, возможно, утечка информации была преднамеренной), что по окончании собрания всех пришедших ожидает сюрприз.

На сцене, за столиком, восседали представители ведущих отделов, за исключением единственно Мерлина, занявшего скромное место в уголку первого ряда. От него сильно пахло паленым, причиной чего был случившийся на днях казус. Дело в том, что одному из шустрых молодых специалистов Отдела Социальной Погоды зачем-то понадобилась катушка Теслы для изучения электрических разрядов. В обоснование необходимости ее приобретения на стол Ученого совета легла служебная записка на ста листах, в которой приводились многочисленные цитаты типа "метать громы и молнии", "молния сверкнула в глазах" и т.д. в качестве доказательства если не полной тождественности (что предполагалось установить), то, по крайней мере, сильной схожести, разрядов атмосферного электричества с проявлениями человеческих чувств. Откуда перекидывался мостик к человеку, как представителю социума и, следовательно, непосредственному создателю социального климата, то есть, погоды. Для солидности, а попросту, для увеличения объема, в записку зачем-то были добавлены материалы, к теме совершенно не относящиеся, а именно: "Гром не грянет - мужик не перекрестится", "Зимой грома не бывает", "Не так гроза страшна, как молния" и пр. Сказать честно, я не только что не знаком ни с кем из этого отдела, но, собственно, до этого случая вроде бы даже не знал о его существовании. Тем не менее, вне зависимости от места, занимаемого в иерархии отделов, любой из них, когда речь идет об увеличении своего штата, финансирования или закупке оборудования, бьется как крестоносцы за Святую землю. Победа и в этот раз оказалась не на стороне Ученого совета. Единственное, что он смог выторговать себе в качестве условия почетной капитуляции, - это, в качестве временной замены, приобрести (за отсутствием средств) подержанный миниатюрный генератор Ван дер Ваальса, с клятвенным обещанием купить требуемую катушку в самое ближайшее время.

Будучи членом Ученого совета, Мерлин, естественно, знал об этом приобретении из первых рук. Занимаясь, среди прочих, не вполне внятных дел, предсказанием погоды, - не социальной, а атмосферной, - он решил познакомиться с молнией поближе. Не смотря на свою дремучую пещерность, иногда Мерлин проявлял похвальное стремление ознакомиться с достижениями современной науки, как правило, не заканчивавшееся ничем. На этот раз, запуск генератора стоил ему попаленной бороды. Каковое наказание было сочтено достаточным, поскольку разразился скандал с проникновением в служебное помещение другого отдела ночью, без наличия соответствующего допуска.

Собрание проходило вяло, не смотря на присутствие внушительного Януса Полуэктовича (А), время от времени обводившего присутствовавших в зале тяжелым взглядом. Сидевший по правую руку от него Модест Матвеевич Камноедов, незаметно для самого себя, копировал начальство.

Кстати сказать, Модест Матвеевич Камноедов, замдиректора по АХЧ, был удивительным человеком. Никаким боком не соотносясь с магией, он обладал по отношению к ней абсолютным иммунитетом, поголовно ставившим в тупик всех наших магистров. Даже Роман Ойра-Ойра, решивший Великую Проблему Ауэрса и нашедший глубокую внутреннюю связь между сверлящим свойством взгляда и филологическими характеристиками слова "бетон", благодаря чему ремонты в нашем институте проводились без применения дрелей и перфораторов, был бессилен. Возможно, неуязвимым Модеста Матвеевича делало знание бесчисленных нормативных документов, равно относящихся и не относящихся к его непосредственным обязанностям, и магические волны просто не могли пробиться сквозь хитросплетения окружавших его параграфов бесчисленных инструкций. Эти самые параграфы парировали самые изощренные заклинания. Его трепетали все, включая обитателей вивария, забивавшихся при его появлении в самые дальние углы отведенных им помещений. Злые языки поговаривали, что он осматривает клетки с вурдалаками, к которым подведено десять тысяч вольт, не отключая электричества; но если бы это оказалось правдой, этому вряд ли бы кто удивился.

Поначалу рассматривался вопрос о несвоевременной уплате профсоюзных взносов. По традиции, был зачитан список злостных неплательщиков. По традиции, ими оказались те же самые лица, что и во все предыдущие разы. По традиции, их пропесочили, привычно, без огонька. В который раз было внесено предложение взимать взносы сразу же, по получении зарплаты, для чего выгородить часть комнаты бухгалтерии, проделать еще одно окошечко и посадить туда мытаря. Обычно, после внесения этого предложения начиналась вялая дискуссия, сводившаяся к тому, что большая часть сотрудников посылает за зарплатой своих дублей, не обладающих качеством отдавать, а только получать, пересчитывать и ставить, где надо, закорючку. На этот раз, с целью экономии времени, в ожидании обещанного Саней сюрприза, как обычно, проголосовали "за". Честно занесли в протокол собрания и отложили воплощение в долгий ящик. Все остальные вопросы: относительно разрешения не проживающим в общежитии сотрудникам задерживаться там позже 19.00, о строительстве детского сада и жилищном, об отгулах, поощрениях и прочих вещах, о которых было говорено-переговорено невесть сколько раз, - были решены обычным образом, то есть дружным голосованием "за", без обсуждения, по указанной выше причине.

Все с нетерпением ждали сюрприза, когда, неожиданно, на двери и окна зала с лязгом упало заклятие непроницаемости, электрический свет погас, а вместо него вспыхнули магические светильники.

Зал притих. Янус Полуэктович кивнул, Модест Матвеевич кивнул в ответ.

- Слово для доклада предоставляется Ивану Ивановичу Сундукову (Саблину), заведующему отделом Заколдованных Сокровищ, - строго произнес он.

По залу пробежала волна. Как я уже говорил, данный отдел в нашем институте является одним из самых глубоко засекреченных, и появление его заведующего на людях вот так запросто само по себе свидетельствовало о том, что случилось нечто из ряда вон.

На трибуну солидно прошествовал... Кто-то рядом со мной невольно прошептал: "Земля и Воля". Действительно, Иван Иванович чем-то напоминал народовольца, будучи обликом сильно схож с нашим великим писателем Львом Николевичем, однако одет был, как полагается, в костюм-тройку, что создавало непередаваемый эффект. В общем-то, не только внешним видом, но и манерой поведения, и речью своей, он только еще более усугубил мое первое мнение о нем. Взгромоздившись на трибуну и водрузив на нее крепкие мужицкие кулаки, Иван Иванович, низким голосом, очень убедительно, заявил:

- Буду краток. Это не мы. Спасибо.

После чего покинул трибуну, не дожидаясь аплодисментов.

Которых, к слову, и не было, поскольку основная масса была не в курсе происходящего.

Тогда слово взял сам Модест Матвеевич.

- Я, Янус Полуэктович, с места, - доложил он вышестоящему начальству, после чего обратился к остальным. - Так вот, товарищи ученые. Несмотря на то, что мы всячески заботимся о недостатках путем их полного выявления вплоть до искоренения, говорить о полной победе, как выяснилось, преждевременно. Это во-первых. И в то время, когда основная масса сознательных трудящихся на ниве искоренения добилась значительных успехов, назад ее тянут отдельные представители неизжитой до сих пор когорты несунов. Каковые, сочетая производительный научный труд с пережитками прошлого, тянут нас в это самое прошлое, то есть, назад. На днях, в администрацию поступило заявление от заведующего фотолабораторией товарища Найсморка о пропаже коробки фотопленки, так до сих пор и не найденной. Вскрытие имеющейся сгоревшей вычислительной машины показало, что из нее исчезли несколько деталей, а именно, как указано в акте вскрытия, радиоламп, что и привело к ее сгоранию. Пользуясь случаем, хочу объявить выговор товарищу Привалову, поскольку, несмотря на имеющееся указание, до сих пор не повесил на имеющийся противопожарный стенд в помещении со счетной машиной багор. Кроме того, с противопожарного стенда в виварии исчез мешочек с серебряными пулями...

В нашем виварии имеются клетки с замшелыми вурдалаками, поэтому, согласно какой-то инструкции, на противопожарном стенде помимо обычных предметов имеется кремневый пистолет, кисет с порохом и мешочек с серебряными пулями. Они аккуратно упакованы в подобающий ящичек с пуленепробиваемым стеклом, закрытый висячим замком с наложенным на него заклятием. Рядом с ящичком имеется бумажка с номером телефона дежурного по институту, у которого находится ключ от замка. Щит висит в дальнем конце вивария, телефон - сразу у входа, рядом с будкой смотрителя вивария Альфреда, бывшего вурдалака, но ныне - вегетарианца, сменившего кровь на чай. Также всем в институте известно, что у ящичка нет задней стенки, поэтому для доступа к пистолету и прочему совсем не обязательно тревожить дежурного. Проверку пистолета ежемесячно должна была осуществлять специальная комиссия, в составе каковой был необходим специалист по данного вида оружию, но, поскольку должность такового специалиста остается вакантной, проверка не производится. Это, если можно так выразиться, одна из многочисленных головных болей Модеста Матвеевича, но в данном вопросе ему помочь никто не в состоянии, поскольку специалист должен предъявить соответствующий диплом установленного образца и иметь стаж работы с данным видом оружия не менее тридцати лет.

- ...Это третье, - продолжал тем временем Модест Матвеевич. То есть, отвлекшись, я пропустил два пункта. - Четвертое. Обнаружены несанкционированные попытки проникновения в некоторые сейфы и помещения, находящиеся на особом учете, что является грубейшим нарушением правил внутренней дисциплины и самодисциплины. На что следует обратить внимание и прекратить товарищу заведующему лабораторией Силы Духа. Потому как грязные следы на полу - это одно, а проникновение в запертые помещения - это совсем противоположное. И, наконец, последнее. Бумагу, товарищи, надо беречь, потому как она из леса делается, а лес - наше общее достояние. И не расходовать ее на не пойми чего... Федор Симеонович, ознакомьте, пожалуйста, товарищей...

Федор Симеонович Киврин, заведующий отделом Линейного Счастья (если кто не знает), сидевший в президиуме, слегка встрепенулся, словно бы просыпаясь. У меня перед мысленным взором возник лист бумаги, на котором, по всей видимости, ручкой с заканчивающимися чернилами, было изображено нечто, напоминающее незавершенное поле для игры в крестики-нолики. В одной из клеточек даже был проставлен крестик. Рисовавший отчаянно пытался расписать ручку, результатом чего явились там и сям разбросанные по рисунку каракули.

- Такие, с позволения сказать, безобразия, появились во многих местах, включая личные дела сотрудников в отделе кадров, бухгалтерских ведомостях и прочих, не говоря уже о... - услышал я голос Модеста Матвеевича, продолжая разглядывать "не пойми чего". Честно сказать, в "не говоря уже о..." этой картине было самое место. Тем не менее, факт непорядка был налицо, и его следовало прекратить. Если честно, у меня и в мыслях не было, кто мог послужить причиной этого факта. Выглядело бы каким-то мальчишеством, если бы не грозило крупными неприятностями. Несанкционированных попыток, включая удачные, проникновения в не предназначенные для этого помещения, как сильно выразился Модест Матвеевич, на моей памяти, действительно, не наблюдалось.

Наконец, наступил момент, ради которого, собственно, все и собрались. Поблагодарив работников за добросовестный труд и еще раз призвав к бдительности, Модест Матвеевич в каменных выражениях сообщил, что руководство института решило поощрить его кадровый состав единовременно и всех сразу, для чего совершенно излишне указал не расходиться. Свет в зале погас, и началось настоящее волшебство.

Собравшиеся тихо ахнули, когда застрекотал мотор киноаппарата и на белом экране замелькали первые кадры. Это была "Серенада солнечной долины", в русской озвучке, воплощенной в жизнь силами нашего бюро переводов. Конечно, поскольку переводчики привыкли иметь дело с древними и средневековыми рукописями, их перевод отличался некоторой архаичностью, а пару раз с экрана раздался голос Камноедова, лично осуществлявшего цензуру, но блестящая игра Сони Хени, Линн Барри, Джона Пейна и Милтона Берла, в сочетании с божественной музыкой оркестра Глена Миллера, забавные приключения и комедийные ситуации - это было... это было... ЭТО БЫЛО И В ПРАВДУ НАСТОЯЩЕЕ ВОЛШЕБСТВО.

Неделю только и было разговоров, что о фильме. Обсуждалось все: от нарядов героинь (преимущественно женщинами), до самих героинь (преимущественно мужчинами), а потому, даже если в институте что и случилось, то осталось незамеченным.

После чего в стенгазете появилась очередная статья, посвященная Витьке Корнееву, на этот раз высмеивавшая попытку "очковтирательства", с параллельным выговором. Каковых у него было как песка на морском берегу, а потому одним больше, одним меньше - это уже давно никого не волновало и превратилось в нечто вроде традиции. Но если у других Витькин поступок, - точнее, проступок, - ничего кроме улыбки не вызвал, то меня, равно как и Машку, заставил задуматься.

Дело в том, что в институт поступил внеплановый запрос по поводу необходимости присылки на подшефную плодоовощную базу партии научных работников. Витька отправился туда, поскольку числился в первых рядах кандидатов, но на этот раз отлынивать не стал и почему-то решил отдать базе долг, хотя бы его часть. Компанию Витьке составил Привалов, машина которого простаивала и ожидала прибытия дефицитных деталей из Москвы. Свое прибытие они отметили скандалом, поскольку требовали поставить их на сортировку подгнившей моркови, в то время как их в авральном порядке бросили на не менее, если не более, подгнившую свеклу. Авральном потому, что ожидалась проверка какой-то там важной сельскохозяйственной комиссии. Перебрать такое количество поросшей по бокам белым свеклы было попросту невозможно, комиссия вот-вот должна была нагрянуть, поэтому Витька, - магистр остается магистром даже в полевых условиях - предложил простое решение. Они с Приваловым, метлой, собирали землю с пола хранилища на лопату, а потом разбрасывали по свекле. Земля прилипала к плесени, создавая тем самым вид вполне себе пристойного корнеплода. Закончив свое "черное дело", они легкомысленно бросили метлу прямо на бурт, а сами отправились туда, к чему Витька стремился более всего - к хранилищу моркови. На его беду, прибывшая в момент его отсутствия комиссия обнаружила непорядок, заключавшийся в "разбросанных повсюду метлах". Работница овощехранилища полезла ее доставать, и бурт посыпался, обнажив неприглядное нутро Витькиной работы. Он и Привалов были найдены среди моркови и немедленно с позором выдворены с территории сначала хранилища, а потом и базы, с соответствующей телегой на место работы. На Привалове висел не снятый выговор, поэтому он отделался внушением, Витька же получил очередной.

Прошло еще несколько дней, вечером мы с Машкой уединились в моей комнате, чтобы в очередной раз попытаться понять происходящее, когда дверь распахнулась, и на пороге возник Корнеев.

- Военный совет в Филях, - ухмыльнулся он и сделал покровительственный жест. - Ничего, ничего, сидите, не вставайте.

Тон, которым он произнес эти слова, вполне соответствовал ухмылке. Я попытался вскочить, но пошевелиться не смог. То же самое происходило и с Машкой.

- Вставать не надо, - повторил Витька. - Не на собрании. Отвечать будете только тогда, когда вас спросят. - Он выглянул в коридор и приветливо добавил: - Заходи, Саша.

В комнату с виноватой улыбкой протиснулся Привалов. Он тоже улыбался, но как-то стеснительно, а на лице у него аршинными буквами было написано: "Я, собственно, ни при чем".

Дверь за Витькой с шумом захлопнулась. Он сделал пару шагов, скрестил руки на груди, окинул меня оценивающим взглядом, после чего заявил:

- Сейчас я набью тебе глаз. Сначала правый, потом левый. Для симметрии. Впрочем, я не жадный, а справедливый. И одним глазом могу поделиться с присутствующим здесь товарищем Приваловым. Но прежде, в силу своей прирожденной справедливости, даю тебе шанс. Я хочу услышать все вот об этом, - он кивнул в сторону пустого цветочного горшка. - Все, без утайки. И без "в магазине купил". Адреса, явки, пароли и так далее.

Позади него материализовалось кресло, в которое он и плюхнулся. Сейчас он чем-то напоминал мне Великого Инквизитора, по крайней мере, как я себе того представлял.

Витька спохватился и щелкнул пальцами.

- Приступай.

- Ты что, дурак? - вместо ответа по существу, возопил я.

В лоб мне тут же влип гнилой помидор, и неприятно потек за воротник.

- Я не только справедливый, но и добрый, - сказал Корнеев. - Но за неимением времени доброта моя может иссякнуть очень быстро. Саша, будь добр, глянь, пожалуйста, нет ли тут поблизости "Молота ведьм"?

Я почему-то нисколько не сомневался, что если указанная книга будет найдена, Витька ни секунды не задумается воспользоваться приведенными в ней рекомендациями, и заорал во все горло:

- Витька, ты с ума сошел?

В лоб мне, чавкнув, влип второй гнилой помидор.

Я было завопил: "помогите", но тут же захлопнул рот. По вполне понятной причине. Глаза мне тоже пришлось закрыть, поэтому я услышал звук открывающейся двери и шаги, но не увидел, кто вошел. Не производственное помещение, а проходной двор, почему-то подумалось мне. Останусь жив - нужно будет непременно сменить замки и заклятия.

- Добрый вечер, - раздался мягкий голос Амперяна. - Простите, я не помешал? Андрей, я могу с тобой поговорить?

Кстати, я, кажется, забыл представиться. Андрей Андреевич Мельников, собственной персоной, прошу любить и жаловать.

- Привет, - буркнул Корнеев, а я воспрянул духом. В присутствии Эдика Корнеев вряд ли решится на допрос с пристрастием.

- Эдик! - простонал я. - Выручай! Этот кретин...

Третий помидор не заставил себя долго ждать.

- Саша, ты нашел книгу? - ласково спросил Корнеев. Было похоже, что он намерен получить интересовавшую его информацию любым способом.

- Вить, подожди, - миролюбиво сказал Амперян. - Насколько я понимаю, ты здесь по тому же самому делу, что и я. Давай разберемся спокойно.

- А я разве не спокойно? - пожал плечами Корнеев. - Сейчас Сашка отыщет книгу, и через пять минут пойдем ужинать.

- Какую? - поинтересовался Эдик. - Судя по тому, что здесь происходит, Шпренгера?

Витька многозначительно кивнул.

- А тебе не кажется, что разумнее было бы начать с Ахима?

- Он что, тоже?.. - Витька заинтересованно взглянул на Амперяна и сделал выразительное движение, будто выхватывает щипцами из горна раскаленный кусок металла.

- Почти, - Эдик создал себе обычный стул Нижегородской мебельной фабрики и присел. - Может, все-таки предоставишь мне?

- Ну, валяй... - неохотно пробурчал Витька. - Только я оставляю за собой полное право... Как потерпевшая сторона.

Амперян вежливо улыбнулся. В то же самое мгновение я почувствовал себя свободным, как если бы с меня спали стягивавшие путы. По лицу Машки я увидел, что она не только освободилась от заклятия, но и собирается ответить тем же. Корнеев хмыкнул, и перед Лесновой на столе появился бумажный пакет, из которого высыпалось несколько "Мишек на Севере".

- Перемирие, - объявил Эдик. И повторил вопрос, с которым появился: - Андрей, я могу с тобой поговорить?

- Валяй, - ответил я.

- Видишь ли, - начал Амперян, - я тут немного подумал, кое-что сопоставил и пришел к некоторым выводам. Происшествие на овощной базе, имевшее место с присутствующим здесь Виктором Павловичем Корнеевым, само по себе ничего не значит, если бы не одно но... Дело в том, что с некоторых пор в нашем продмаге наблюдается явный дефицит моркови, о чем даже имеются соответствующие записи в книге жалоб и предложений, а это, в совокупности с предыдущим, заставляет задуматься. Конечно, можно предположить, что Виктор Павлович подпольно разводит кроликов, или у него очень сильно ухудшилось зрение, но таковая гипотеза совершенно не соотносится с его характером.

Витька начал потихоньку наливаться кровью.

- Ответить на вопрос, какое отношение магистр магии имеет к моркови, оказалось чрезвычайно сложно, и предположение, которое я сделал, - не сразу, правда, а только после профсоюзного собрания, - поначалу показалось мне совершенно фантастическим, но чем дольше я над ним раздумывал, тем более вероятным оно представлялось. Сейчас я задам тебе вопрос, от ответа на который зависит очень и очень многое. В поисках моркови я отправился на колхозный рынок, совершенно случайно увидел вот это, и все встало на свои места. Я уверен, что я прав. От этого не легче, но, тем не менее, надо же с чего-то начинать.

Эдик сунул руку в карман, достал сочный ветвистый корень и положил на стол.

- Она?

Я вздрогнул.

- Нет, - сказала Машка, после чего тоже вздрогнула, поняв, что проговорилась.

Потому что на столе лежала морковь.

- Рассказывай, - вздохнул Эдик.

Я рассказал то немногое, в чем принимал непосредственное участие. От момента покупки, до исчезновения. Меня слушали внимательно и недолго.

- Скрывает, - уверенно заявил Витька. - Давай твоего... этого... Ахима.

- Погоди, - остановил его Эдик. - Мы сейчас оказались все в одной лодке. И действовать предстоит сообща. Ты же видишь, они ничего не понимают, хотя и следовало бы. Дело в том, Андрей, что исчезновение мандрагоры само по себе еще ничего не означает. А в свете случившихся впоследствии похищений, может показаться, что оно стало одним в череде событий. Но в данном случае мы столкнулись с... Post hoc, ergo propter hoc. После этого - значит вследствие этого. Обрати внимание на то, какие предметы пропали. Итак: фотопленка, радиолампы, серебряные пули и... Впрочем, об этом потом. Повторяю: фотопленка, радиолампы, серебряные пули. Можешь что-нибудь сказать по этому поводу?

- Я этого не брал, - честно признался я.

Витька хмыкнул и выразительно покрутил пальцем у виска.

- Не сомневаюсь, - спокойно сказал Эдик. - И не буду тебя мучить. У всех пропавших вещей имеется нечто общее, а именно, они содержат серебро. Теперь, надеюсь, моя мысль тебе ясна? Проследим цепочку: пропавшая мандрагора, потом вещи, содержащие серебро...

Машка ойкнула и тут же захлопнула рот ладошками. Я тупо хлопал глазами.

Раздался шлепок. На моем столе появилась какая-то книга, судя по виду, не очень древняя.

- Ахим фон Арним. "Изабелла Египетская, первая любовь Карла V".

Витька был разочарован, узнав, что Ахим никакого отношения к истории и практике инквизиции не имеет. Я - нет.

- Если ты, Андрей, не читаешь по-немецки, можешь отдать ее переводчикам. Тогда будешь иметь хоть какое-то представление о том, с чем мы столкнулись. В этой повести, - Эдик кивнул на книгу, - альраун - это дух, который ищет клады. Вообще же, согласно некоторым средневековым поверьям, они не только их ищут, но и оберегают. Как лепреконы, гномы и прочие. Для нас важно то, что альрауны получаются из корней мандрагоры путем совершения неких действий. Конечно, не от того, что ты его просто полил водой. Но вся атмосфера нашего института настолько пропитана магией, что мне, например, очень трудно сказать, какое воздействие или катализатор вызвало его к жизни. После чего он, в соответствии со своей природой, занялся тем, к чему и призван. Пока что сила его невелика, и он отыскал только серебро, но можешь быть уверен, одним серебром дело не ограничится. То есть любая вещь в институте, содержащая драгметаллы, попадает в сферу его интересов.

- А я ведь предупреждал, - наставительно заметил Витька.

- Ничего ты не предупреждал! - взорвался я. - Ты просто хотел уволочь корень.

Но Корнеев пропустил мое замечание мимо ушей.

- Дело ясное, что дело темное, - заявил он. - И как нам теперь его изловить, этого альрауна?

- Дело серьезнее, чем ты думаешь, - сказал Эдик. - Во-первых, у Кристобаля пропала его шпага...

В комнате замигал свет, обычная лампочка в сто свечей теперь горела едва в треть накала. Стояла необыкновенная тишина.

- ...а во-вторых, как мне удалось узнать, в отделе Заколдованных Сокровищ объявилась новая сотрудница, причем, весьма симпатичная.

- Ну и что? - угрюмо осведомился Витька.

- А то, что альрауны совсем не обязательно маленькие зеленые человечки. Они могут быть кем угодно. И в частности - молодыми симпатичными девушками.

- И ты думаешь...

- Это может быть всего лишь случайное совпадение.

Корнеев вздохнул.

- У меня нет допуска к их помещениям, у тебя тоже... Да и вообще, они там за семью печатями...

- А вот и нет, - сказал Эдик. - В связи с начавшимся ремонтом и отсутствием неопровержимых доказательств наличия в работах отдела государственной тайны, на время ремонта режим ослаблен.

- Нам с тобой туда соваться пока не стоит, - тут же сориентировался Витька. - А глаза и уши нам нужны. Пускай Андрюха исправляет допущенную оплошность...

Гнилой помидор, описав параболу, миновал оказавшегося начеку Корнеева и достался мне. Машка сказала: "Ой!"

- Ну, или там, Сашка... Я не против. Задача ясна? - повернулся он к Привалову. - Познакомиться с молодой красивой сотрудницей отдела Заколдованных Сокровищ. Об исполнении доложить. Вопросов есть? Вопросов нет, как говорит наш уважаемый Модест Матвеевич. Приступайте.

- Вить, - тут же заныл Привалов. - А может, ты в отделе кадров спросишь?

Остальные присутствовавшие в комнате хмыкнули в унисон. Личные дела сотрудников разглашению не подлежали. Но если бы даже и подлежали, то содержавшиеся в них сведения могли в равной степени содержать правду и выдумку. Поскольку некоторые сотрудники, если судить по косвенным признакам, были ровесниками пирамид, а может быть даже и старше. А жизнь их была наполнена такими событиями, что изредка случавшиеся пропесочивания на профсоюзных собраниях обходились без традиционного в таких случаях вопроса, как пропесочиваемый дошел до жизни такой.

- Ты сам-то понял, что сказал? - отреагировал Витька. - В общем, в связи с дефицитом времени, даем тебе два дня сроку. Один день - на рекогносцировку, второй - на знакомство. Сегодня у нас что? Среда. В субботу доложишь. Если к девяти вечера результатов не будет, можешь саморасстреляться.

- Ты не волнуйся, Саша, - успокаивающе заметил Эдик. - Все фэйри, существа, как правило, незлобивые, доброжелательные. Ну не съест же она тебя, в самом деле. К тому же, не забывай, это всего лишь рабочая гипотеза, которая может не подтвердиться и развеяться как дым. В отличие от симпатичной девушки, имей в виду.

- Да как же я с ней познакомлюсь? - жалобно осведомился Привалов.

- Ну, например, Андрей с Эдиком, в виде двух хулиганов, пристанут к ней, когда она будет возвращаться с работы в общежитие, - сам понимаешь, я, как интеллигентный человек, в этом принять участие не могу, - и тут появишься ты, с повязкой дружинника наперевес. Задерживаешь антиобщественные элементы и спасаешь девушку. Идет? - предложил Витька.

- Видишь ли, Витя, - мягко возразил Эдик. - У меня, к сожалению, полно работы, и посещение пункта охраны общественного порядка не входит в мои планы, поскольку сильно отвлекло бы от ее выполнения.

- И в мои тоже, - на всякий случай добавил я.

- Тогда пусть тебе Андрюха дух Казановы вызовет, - великодушно согласился Витька. - Это как раз по их части.

Я пропустил его замечание мимо ушей, после чего и разошлись. Расходились по одному, как в плохих фильмах о заговорщиках. Даже по улице к общежитию двигались гуськом, на некотором расстоянии друг от друга, что со стороны должно было выглядеть просто смешно.

На следующий день, стоило только мне миновать проходную, как волосы на моей голове встали дыбом. Дышалось также необыкновенно легко, воздух просто пьянил. При попытке открыть любую дверь, между рукой и дверной ручкой с оглушительным треском проскакивали разряды. Под потолком приветливо парили шаровые молнии.

Данная атмосфера явилась результатом беседы Кристобаля Хозевича Хунты с начальником охраны, по всей видимости, имевшей своим предметом пропавшую шпагу. По окончании разговора, заведующий отделом Смысла Жизни проследовал в технический архив, забрал там чертежи дома Ашеров, после чего заперся в своем кабинете. Тревожить его никто не решался. С возникшей электрической проблемой каждый старался справиться в меру своих знаний и умений.

Услышав, - совершенно непреднамеренно, - о том, что часть народа отправляется вместо своих рабочих мест в коридор, где расположен Отдел Заколдованных Сокровищ, я, едва появившись у себя и убедившись, что со вчерашнего вечера ничего не изменилось, отправился туда же.

Прежде коридор был перекрыт кирпичной стеной старинной кладки, проход через которую был разрешен только сотрудникам отдела. Рядом с ней висела соответствующая табличка. Было интересно наблюдать за сотрудниками-новичками, которые, услышав о существовании Отдела, отправлялись сюда "на экскурсию". Видя, как работники отдела совершенно спокойно проходят сквозь стену и считая ее иллюзорной, они пытались повторить их действия, что, как правило, заканчивалось разбитым носом. Табличка присутствовала на прежнем месте, стена - отсутствовала. В коридоре - приблизительно в центре и в дальнем конце - толпился народ. Прошествовав в этот самый дальний конец, я обнаружил там довольно неказистую копию пушкинского дуба, выполненную из раскрашенного воска в масштабе (как указывала надпись на полу) 1:50. Металлическая цепь и сокровища в сундуках Кощея - его пещера находилась в корнях дерева - были изготовлены из меди, потускневшей со временем, почему и не привлекли внимания альрауна, если он сюда добирался. Модель дуба, согласно все той же надписи на полу, была действующая. Я в этом усомнился. Дуб, стоявший на территории музея, тот да, действовал, а этот... Не похоже.

В центре коридора на стене висел противопожарный щит с традиционным набором, добавку к которому составляли моток веревки, фонарь со свечкой внутри, мешочек с кремнями, компас без стрелки и астролябия. В нескольких шагах от него располагался деревянный информационный щит. Вверху щита было написано крупными буквами: "Копать - не перекопать", а ниже, чуть менее крупными: "Бороться и искать, найти и перепрятать". Последнее слово было написано, по всей видимости, углем, поверх потемневшей от времени когда-то белой краски, так что восстановить первоначальный смысл фразы не представлялось возможным. Про себя я отметил, что злопыхатели имеются у каждого отдела. Причем выражают они свое злопыхательство на удивление однообразным способом.

Примерно четверть щита занимал совершенно выцветший, так, что невозможно было разобрать содержание, устав местной артели "Красная лопата" (с 1919 по 1923 гг. - "Красный кладоискатель"). Помимо него были наляпаны различные объявления и заметки, одно на другое, так что их напластования занимали несколько сантиметров. Имелась также статья из "Русского вестника" за 1878 год о злоключениях местного крестьянина Абросимова. Который мыкался по властям, поскольку отыскал в местном овраге потайную поклажу, предположительно заложенную разбойником-аборигеном Козолупом и состоявшую из нескольких бочонков золотых монет. За вознаграждение, размером в один бочонок, крестьянин предлагал провести команду к кладу. Несмотря на порку, каковой он удостаивался от всех инстанций, куда обращался, настырный крестьянин добрался до Санкт-Петербурга, где был выпорот уже дважды - в Министерстве государственных имуществ и Министерстве путей сообщения (!), где был куда-то послан, после чего следы его затерялись. Был ли найден клад - осталось неизвестным.

В коридоре мною был замечен несчастный Привалов, выделявшийся тут как бакен посреди реки. А когда собрался уходить, нос к носу столкнулся с Корнеевым, наверняка пришедшим удостовериться, исполняются ли принятые накануне договоренности.

- Вон она, - хмыкнул он. - Или он.

Я проследил направление его взгляда, но заметил лишь мельком скрывшийся в двери одной из комнат отдела девичий силуэт.

- Между прочим, - добавил Витька, - если она окажется просто девчонкой, то Сашке исключительно повезло. И знаешь, как ее зовут? Татьяна. По фамилии Ларина. Татьяна Дмитриевна Ларина, прошу любить и жаловать. Впрочем, тебе - только жаловать.

- Тезка?.. - пробормотал я.

- Полная. Что наводит на определенные мысли.

Витька ухмыльнулся и направился прочь из коридора, фальшиво напевая: "Ужель та самая Татьяна..."

Привалову, который во всем, что не относилось к вычислительной технике, оказался лопухом и мямлей, пришлось бы саморасстреливаться с последующим докладом, если бы не моя золотая Машка. Поняв, что к решительным действиям тот не готов, - поскольку занимала выгодное месторасположение на кухне и видела если не все, то многое, в частности, метания Сашки по столовой и его безнадежный вид, - она сама, с подносом в руках, присела за столик Татьяны, опередив значительную часть заинтересованного мужского коллектива и, взяв инициативу в свои руки, завела ни к чему не обязывающий, но очень оживленный, разговор ни о чем. Ко времени окончания обеда они уже были почти лучшими подругами, и Машка, как "старый" сотрудник, пообещала взять над Татьяной шефство и помочь освоиться в институте, что, в общем-то, всегда только приветствовалось.

Ближе к вечеру состоялся очередной военный совет, на котором сначала был съеден безынициативный Привалов, и только затем выработан дальнейший план действий. Поскольку молодого сотрудника Татьяну требовалось сразу же припрячь к общественной работе, самым простым способом было привлечь ее к выпуску стенгазеты, редактором каковой являлся Роман Ойра-Ойра, а его заместителем - Володя Почкин. Оба они до настоящего момента задействованы в нашей авантюре не были, и было решено пока что их не привлекать. В помещении месткома, где мы обычно занимались газетой, было решено положить на видные места книги Ахима фон Арнима и Ганса Эверса, а также повесить на стены плакаты с мандрагорой и альраунами. Машка должна была привести Таню. Я должен был занять место напротив двери и внимательно наблюдать за реакцией Лариной, как только она войдет. Привалов должен был создавать массовку вместе со Стеллочкой, молоденькой ведьмочкой, сотрудницей Выбегаллы, и Дроздом. Посвященным в тайну следовало так вести себя и заводить такие разговоры, чтобы альраун, если только это он, выдал себя с головой. Ожидалось также появление Корнеева, поведение которого будет определяться сложившимися к моменту этого самого появления обстоятельствами. Эдик будет наблюдать дистанционно, и явится только в случае крайней необходимости.

Дрозд расположился на полу - ему, видите ли, так было удобнее. Расстелив лист ватмана, он, по традиции, рисовал заголовок: "За передовую магию". Во избежание ошибок, но при этом стараясь внести некоторое разнообразие, Саня сделал несколько шаблонов каждой буквы. Кроме того, имелся трафарет рисунка, который следовало поместить рядом с заголовком в правом верхнем углу. Являя собой компиляцию сразу трех рисунков, он изображал мчавшийся чуть в сторону от читателя паровоз, из кабины которого наполовину высовывался то ли маг, то ли алхимик, вытянувший вперед руку с волшебной палочкой. Из палочки, как будто из волшебного фонаря, вырывался луч света, освещавший заголовок, помещенный на фоне звездной ночи. При своем первом появлении рисунок вызвал легкую оторопь, однако потом к нему настолько привыкли, что стенгазета без него уже не мыслилась. Равно как и без того, что в изображении звезд, служивших фоном заголовку, легко угадываемые Большая Медведица и Орион оказались соседями.

Дрозд священнодействовал посреди листа ватмана, расставив перед собой тушь, баночки гуаши, стаканы с водой, из которых торчали кисточки, разложив перья, линейки и массу какого-то барахла. Привалов и Стеллочка, опасно склонившись друг к другу, разбирали печатный материал, отбирая заметки, коим следовало "пойти в набор". Я откровенно бездельничал, наблюдая за их работой со скептическим видом.

Ровно в шесть, с последним ударов часов... Как только часы начинали бить - открывалась дверца, и из нее выезжала маленькая кузня, в которой мужик и медведь стучали по наковальне молотами. В механизме что-то сломалось, в результате чего мужик продолжал работать, в полном соответствии с инструкцией, зато медведь теперь лупил молотом мужика, - однако никто чинить часы не спешил. ...открылась дверь, и вошла Машка. Отойдя на шаг в сторону, она сделала театральный жест, служивший знаком всем, посвященным в тайну, и громко, высокопарно, произнесла:

- Татьяна Дмитриевна Ларина, прошу любить и жаловать.

Высунулась обратно, ухватила кого-то за рукав и потащила:

- Да заходи же, Таня, чего ты...

- Здравствуйте...

В комнату... Нет, не так. "Передо мной явилась ты..." Именно явилась, о чем гений Пушкина сообщил нам еще в 1825 году. И это почувствовали, судя по реакции, сразу все присутствовавшие. Я бы не сказал, что она слишком симпатичная. С моей точки зрения, это слово к ней не подходило. На ум сразу пришло другое: милая. Вздернутый носик, светлые волосы, большие голубые глаза, чуть смущенная улыбка... Когда она как-то робко вошла в комнату, мне показалось, что помещение наполнилось весной. И еще показалось, что Машка мысленно погрозила мне кулачком. Все замерли, очарованные.

Положение спас Дрозд, который, вдруг осознав, что в присутствии дамы (Стеллочка была своей и в счет не шла) совершенно неприличным образом растянулся на полу, попытался подняться, ватман поехал, сбил краски и тушь, в результате чего вся выполненная им до сих пор работа пропала. Меня, кстати, всегда забавляло, что маги, даже магистры, бессильны удалить с бумаги пролитые чернила и тушь. Кто-то считал, что это и послужило в какой-то мере причиной возникновения пословицы: "что написано пером, не вырубишь топором", и все равно, на фоне решения гораздо более серьезных задач, выглядело как-то... Ну, смешно, что ли...

- Это Саша Дрозд, - начала Машка церемонию знакомства. - Наш киномеханик и художник.

Поднявшийся Дрозд, не зная, как лучше поступить, протянул руку, измазанную пролитой тушью, засмущался и спрятал ее за спину, испачкав брюки.

- Это Саша Привалов, программист и начальник над "Алданом".

- Привет, - ответил тот и спрятался за Стеллу.

- Это Стелла, лаборантка отдела разнообразных приложений... А это Андрей, я про него тебе уже рассказывала. ("Ничего себе", - подумал я.) Располагайся, будь как дома. Ну, чего вы тут уже успели сделать?

И она повела Таню по комнате с таким расчетом, чтобы та увидела разложенные книги и рисунки на стенах. Но та, казалось, не обратила на них никакого внимания - ее больше заинтересовал примитивный пантограф, который Саня соорудил из нескольких плоских реек, булавок, карандаша и остро заточенной палочки. Польщенный фотограф-киномеханик сразу же принялся объяснять его устройство, а мы с Машкой обменялись быстрыми взглядами: вообще-то, Таню сюда пригласили не за этим. И если она "по доброй воле" не обратила внимание на нашу "артподготовку", следовало привлечь к этой самой "артподготовке" это самое внимание ненавязчиво принудительным образом.

- Тань, а ты какой язык в школе изучала? - как бы между прочим спросила Машка, а я тихонько пнул Дрозда в ногу, сделав вид, что это произошло совершенно случайно.

- У нас в школе только одна учительница была, - ответила Таня, - по немецкому. Старенькая такая бабушка, она еще до войны переселилась. У нее еще такой смешной пучок на голове был... И сердилась она тоже смешно. Становилась похожа на какую-нибудь чопорную дореволюционную классную даму. Говорила, что кто не знает иностранного языка, никогда не будет хорошо знать своего собственного. Это Гёте. Она вообще очень любила Гёте. Особенно "Фауста". И все время читала нам его на немецком...

Я поймал многозначительный Машкин взгляд, однако не смог понять его значение. Подумаешь, Гёте!.. Мало ли кому что нравится? Ну, Фауст, ну, Мефистофель... Ученый-алхимик, или там, чернокнижник, и бес... К нам-то это каким боком?.. Что теперь, за каждое слово к этому, как его, Шпренгеру, прибегать?

- Ой, надо же, - натурально удивилась Машка, так, что даже я в это поверил. - А тут какие-то книги немецкие лежат... Наверное, кто-то из ребят забыл.

И она протянула наши "мины" Тане.

- А это про что? - простодушно спросила та.

"Один - один", - понял я, увидев выражение Машкиного лица.

- Не знаю, - ответила Машка. - Я английский проходила. Про любовь, наверное.

- Мне больше нравятся приключения.

- Правда? Мне тоже... А какая книга тебе больше всего нравится?..

- Ну, не знаю... Мне, например, очень понравился "Остров сокровищ"...

Машка опять бросила на меня многозначительный взгляд. Я мысленно пожал плечами. Если всех, кому понравился Стивенсон, записывать в фэйри... А таковых, если судить по состоянию книги издания 1935 года, имевшейся в нашей библиотеке, было о-го-го сколько. Некоторые страницы были в буквальном смысле зачитаны до дыр, а карта острова испещрена карандашными пометками.

- Ой, а это что такое? Карикатуры? - спросила Таня, только сейчас обратившая внимание на наши рисунки. - А почему они похожи на какие-то корешки?

Я впился глазами в ее лицо, и тут вмешался Саня, сыграв для наших планов ту же роль, что айсберг для "Титаника". Распушив хвост, он принялся взахлеб рассказывать о приключении на овощной базе, утопив не только план, но, заодно, и Привалова, незаслуженно выставив того сачком. Машка делала страшное лицо, что осталось Дроздом незамеченным или сознательно проигнорированным.

- А я вот чего не пойму, - неожиданно заступилась за Привалова Таня. - Ну, предположим, ребята схалтурили. Их за это наказали. А тот, кто довел эту самую свеклу до такого состояния, он что? Остался в стороне? Помню, у бабушки в погребе, ничего не пропадало. Даже мыши не грызли...

Привалов просиял. Дрозд пожал плечами, всем своим видом давая понять, что ему решительно все равно.

- И потом, - Таня повнимательнее вгляделась в рисунки. - Ты говорил про свеклу и морковь, а это что-то другое... И человечки какие-то странные...

Если она (или он?) играла (играл?) роль, то делала (делал?) это безукоризненно. Наша затея трещала по всем швам.

- Не обращай внимания, - нашлась Машка. - Наверное, просто кто-то дурачился. Знаешь, у некоторых с юмором плоховато...

Я, тем временем, разбирал заметки, сортируя их по стопкам по восходящей от "полного бреда" до "сойдет", и одна из них привлекла мое внимание. Нет, не сама заметка, написанная, на мой взгляд, достаточно халтурно, к тому же - подписанная псевдонимом - а проблемой, которую она в очередной раз поднимала. Собственно, проблема эта была обозначена в названии - "Еще раз о морально-этической стороне магии", и имела приблизительно такие же шансы быть решенной, как и задача о квадратуре круга.

Попробую объяснить ее, как понимаю сам.

Каждый из нас время от времени сталкивается с такой неприятностью, как скачок напряжения в сети и теми осложнениями, которые эти неприятность влечет за собой. Наша городская сеть в этом плане ничем от прочих сетей не отличается, разве что такие скачки происходили довольно часто и превратились в источник постоянного раздражения не только горадминистрации, но и тех, кто в нашем институте занимается экспериментальными исследованиями. Легко представить себе, какие чувства должен испытывать настоящий ученый, когда многодневная изнурительная подготовка, требующая исключительной точности, после слов: "ну что, поехали!", - вылетает в трубу из-за очередного скачка.

Попытки исправить ситуацию силами городских ремонтных бригад ни к чему не привели, поскольку очевидных неисправностей найдено так и не было. Привлечение к решению проблемы лучших умов нашего института также не помогло, поскольку кривая возникновения скачков не носила гауссовского распределения, а имела ярко выраженные максимумы, носившие очевидно случайный характер.

Тайна феномена, отличавшегося непредсказуемостью своего проявления, оказалась не по зубам маститым зубрам и опытным специалистам-ремонтникам, а следовательно, как это обычно и бывает, была раскрыта молодым специалистом Гошкой Выдриным из отдела Недоступных Проблем. Будучи человеком свежим, неопытным, он получил от Романа Ойры-Ойры задание разобраться с задачей, уже давно набившей всем оскомину. Тем самым убивался целый ряд зайцев. С одной стороны, проблема была на постоянном контроле и ею занимались; с другой - трудно было ожидать каких-либо быстрых результатов от молодого специалиста.

Тот, однако, оказался дотошным, а также везучим, что сыграло не последнюю роль.

Наш институт относится к академическим, тем не менее, нас, время от времени, с последствиями цунами, посещают различные комиссии из Москвы. Как правило, они озабочены задачей повышения вклада наших разработок в промышленность, сельское хозяйство, медицину и так далее, но, на мой взгляд, их визиты не в последнюю очередь обусловлены окружающей наш городок замечательной природой, рыбалкой, а также, в сезон, обилием грибов и ягод. Торжественная часть приема комиссии сопровождается традиционным чаепитием, с пирогами, блинами и прочими чудесами выпечки, и, как это подметил Гошка, скачками напряжения.

Следующим звеном в цепочке его логических умопостроений была конфискация электрической плитки, строжайше запрещенной пожарной охраной к использованию в институте, и, тем не менее, имевшейся в каждой комнате. На них добросовестные сотрудники готовили себе чай.

Что же касается отдельных недобросовестных, а вернее сказать - бессовестных, то они особенно не заморачивались и прибегали к трансформации. Для сведущих - "Задачник по практической магии", раздел XIX, весь, и "Курс теоретической магии", том XXIII, раздел "Теоретические основы взаимопревращений". Для несведущих - взмах волшебной палочкой, наспех произнесенное "абракадабра" - и настольная лампа соседа чудесным образом превращается в чашку горячего чая и бутерброды с колбасой. При этом, разумеется, требуются значительные затраты какого-либо вида энергии, и если корифеи, довольно редко прибегающие к подобным фокусам, черпают ее, скажем, из поля Дирака или замедления нейтрино, то большинство, если можно так выразиться, "запускает лапу" в нечто более доступное. Как нетрудно догадаться - в городскую электросеть. Были товарищи, довольствовавшиеся энергией теплотрассы и котлов в местной бане, но после инцидента с кем-то из городской администрации, отправившегося в парную и едва там не замерзшего, баню и отопление оставили в покое.

Так вот, Гошке удалось то, на что до него не обратил внимания никто. А именно: скачки напряжения чаще всего случались в конце квартала, когда сотрудники в авральном порядке готовили отчеты о проделанной работе, засиживались допоздна и потребляли неимоверное количество чая и бутербродов. Причем, чем больше побед одерживала пожарная охрана в сражении с электроплитками, тем более мощными были скачки.

Когда Выдрин представил результаты своему непосредственному начальнику, Ойра-Ойра поначалу не поверил своим глазам, а затем схватился за голову. Не поверил глазам, потому что решение проблемы оказалось тривиальным; схватился за голову, потому что вина за большую часть скачков лежала на сотрудниках его отдела.

Скандал удалось замять. С работниками была проведена (под расписку) разъяснительно-воспитательная работа; в институте организован буфет, работающий до 23.00, откуда чай, кофе, бутерброды и прочее любой желающий может доставить себе посредством левитации; Игорь Владимирович Выдрин уволен из института в связи с переходом на другую работу и теперь занимает не последнюю должность в области, имея, несмотря на возраст, квартиру и машину с персональным шофером.

...Пока я самым преступным образом предавался воспоминаниям, Саня окончательно пустил операцию "Альраун" под откос. Убрав испачканный ватман и наспех помыв пол, он расстелил на нем новый лист, подался к столу, на котором лежали все его принадлежности, засмотрелся на Таню и смачно наступил прямо в центр расстеленного листа. Судя по короткому стону, прозвучавшему откуда-то из угла, в иной ситуации от Дрозда полетели бы пух и перья, но сейчас Витька не мог обнаружить своего наблюдательного присутствия, а потому обошлось без кровопролития. Собственно говоря, из-за отсутствия третьего ватмана, выпуск стенгазеты на сегодня подошел к концу.

Оставалось одно - устроить небольшое чаепитие и, создав подходящую атмосферу, попытаться перестроиться на ходу и экспромтом спасти остаток вечера. Но мстительный Витька, по всей видимости, строго следовал закону, что если работа проваливается, то любая попытка спасти ситуацию только ухудшит ее. А потому дал волю своему дурному настроению.

Нетрудно догадаться, что обеспечить присутствующих чаем и бутербродами надлежало кому-то из представителей сильного пола. И именно тому, кто вытянет длинную спичку. Дрозду, естественно, досталась спичка длиной с македонскую фалангу. Удивлены были все, но первым нашелся я, неубедительно промямлив что-то о локальном спонтанном искривлении пространства-времени на территории института.

- Эффект профессора Дроздова, - добавил кто-то моим голосом, стоило мне только замолчать.

- Да, - совершенно не к месту согласился я.

Кто-то хмыкнул.

Пока Дрозд отсутствовал, Машка и Привалов о чем-то разговаривали с Таней, стараясь отвлечь ее внимание. Моей же задачей стало любым образом заглушить шум, возникший из-за разборки, затеянной Витькой с Эдиком. Корнеев, по всей видимости, хотел заставить бедного Дрозда испить чашу страданий до дна, а мягкий и исключительно интеллигентный Амперян ему в этом препятствовал. Витька пытался выключить свет, подставить Сане подножку, что-то еще. Эдик включал свет, убирал Витькину ногу и терпеливо пытался образумить мелкого хулигана. При этом их разговор и звуки аннигиляции заклинание-контрзаклинание проникали временами к нам в комнату, так что мне пришлось, сняв со стены радио, с виноватой улыбкой пожимать плечами и разводить руками, когда в мою сторону оборачивались, - сломалось, мол, делаю, что могу. Радио висело у нас в каждой комнате, и в обязательном порядке должно было оставаться включенным, на случай передачи важных объявлений или оповещений.

Чай и все, к нему причитающееся, Дрозд доставил без приключений, но на этом его везение закончилось. В споре с Эдиком победителем оказался Витька, поскольку первого, скорее всего, отвлекло что-то очень важное, иначе он ни за что не оставил бы несчастного Саню на произвол последнего. Правда, последний тоже на что-то постоянно отвлекался, поскольку его приемчики выглядели какими-то уж слишком пионерскими. Сахар, который все брали из одной сахарницы, в чашке Дрозда, естественно, превратился в соль. Дно его чашечки непостижимым образом прилипло к блюдечку, и Саня выглядел очень глупо, приподняв эту конструкцию. Таня тактично отвела взгляд, мы с Приваловым глупо хихикнули, Машка посмотрела на нас обоих взглядом Зевса. Потом блюдечко отсоединилось, и Саня выплеснул чай на себя. Дамы ойкнули, но прежде, чем успели помочь, Дрозд выронил бутерброд, который держал в другой руке, и тот, в полном соответствии с известным законом, шлепнулся ему на брюки.

Женская половина заохала и заахала вокруг несчастного Дрозда, просиявшего от доставшегося ему внимания, как медный пятак, - наперебой предлагая средства избавления от пятен. Машка настаивала, что брюки нужно посыпать солью, а уж потом стирать, Таня предлагала сделать настой из каких-то трав, Стелла, до сих пор державшаяся в сторонке, - замочить брюки в ведьминой воде. Нам с Приваловым ничего не оставалось, как собрав чайные принадлежности на поднос, вдвоем унести его обратно в столовую.

В общежитие возвращались парами. Уже стемнело, и, воспользовавшись случаем, Привалов со Стеллочкой куда-то делись. Дрозд, сиявший так, что затмевал собой свет ранних фонарей, павлином вышагивал рядом с Таней, а позади них, выдерживая подходящую дистанцию, плелись мы с Машкой. Наш хорошо продуманный план провалился, и теперь нужно было изобретать другой.

- Не верю я все-таки, чтобы она... - промямлил я. - Ну... того... не человеком была. А с другой стороны, зачем отделу Заколдованных Сокровищ потомственная травница?

- Эх, ты, - Машка зябко поежилась и поплотнее прижалась ко мне. - Зачем, зачем... Ты, вообще, в школе учился?

- У нас в школе, между прочим, кладоведение не преподавали, - ответил я, немного задетый за живое. Что у нее за дурацкая привычка такая, все время пенять мне на мою непонятливость?

- У нас, между прочим, тоже. Только я не о кладоведении, а о Гоголе. Ты Гоголя читал?

- Ну, читал... "Мертвые души"... "Ревизора"...

- Понятно... - протянула Машка и сжалилась. - Ты про волшебный папоротник, с помощью которого клады открывают, слышал? Или про разрыв-траву, любой, даже самый заговоренный, замок отпирающую? Теперь-то тебе ясно, зачем отделу Заколдованных Сокровищ потомственная травница?

- Ясно. А еще мандрагора, - глубокомысленно заметил я.

- С мандрагорой вопрос пока остается открытым. Она ее сюда принесла, или она сама - мандрагора, или вообще не имеет к ней никакого отношения - дело темное.

На следующий день, отправляясь к себе, я едва не был сбит с ног Витькой. Он, растрепанный, мчался в свою лабораторию, с головы до ног охваченный энтузиазмом, не извинился, бросил на ходу: "Извини, старик, спешу! Держи!", и исчез, оставив после себя висящий в воздухе клочок бумаги. Подозревая какой-то подвох, я осторожно подхватил листок и всмотрелся в него, держа, на всякий случай, в вытянутой руке.

Ничего страшного не произошло. На листке было обычным карандашом нацарапан код какой-то книги, хранившейся в библиотеке общего пользования. Пожав плечами, я убрал листок и потопал было дальше, но чем ближе я подходил к своей комнате, тем сильнее любопытство разворачивало меня в противоположном направлении. Поняв, что служебный долг потерпит сейчас сокрушительное поражение, я, стараясь сохранить лицо, развернулся и, убеждая себя в том, что мне "все равно туда надо", направился в библиотеку.

Добрейшая Василиса Ивановна сидела за своей конторкой со стаканом утреннего чая. Народу с утра в библиотеке не было, и она, мельком глянув на протянутый мной листок, спросила:

- Сам сходишь, милай, али как?

- Конечно, сам, Василиса Ивановна, - бодро ответил я, слабо представляя, что буду делать посреди скопища стеллажей.

- Вот и хорошо, вот и чудненько, - сказала Василиса Ивановна и, искоса взглянув на меня, с ласковой улыбкой открыла ящичек конторки и достала клубочек. - Ты, милай, куда тебя клубочек поведет, туда и следуй. Книжечку найдешь, обратно тоже за ним ступай. Чай, не заблудишься. Принесешь, я тебе ее и выдам. Справишься, свет мой ясный?

Я кивнул, улыбнулся в ответ и подался за клубочком. Который то ли забыл дорогу, то ли после длительного лежания в ящике радовался возможности порезвиться, и вел меня словно наугад, иногда мимо тех же самых стеллажей, которые я видел несколько минут назад.

В общем, до искомой полки я добрался, отшагав, как мне показалось, километра три.

На полках, перед которыми я остановился, размещались дореволюционные издания, что внушало определенную надежду. К тому же, они были посвящены природе, что до некоторой степени превращало надежду в уверенность. Пробежав глазами по корешкам, я, наконец, отыскал нужный мне том и, дрожа от нетерпения, снял с полки.

Это оказался труд Л.П. Сабанеева "Жизнь и ловля пресноводных рыб". Прекрасное издание, с многочисленными иллюстрациями, казалось, только-только вышедшее из-под печатного пресса.

Сердце у меня оборвалось, я отказывался верить своим глазам. Ожидая подвоха, я быстро пролистал книгу, - возможно, в ней спрятано какое-то письмо или записка? Ни-че-го. Я стоял, тупо разглядывая рисунок леща, и во мне начала медленно закипать злость. Сколько же времени я потерял напрасно, став жертвой очередной Витькиной шуточки?

Книга была не нужна совершенно очевидным образом, однако, вместо того, чтобы вернуть ее на место, я решительно зашагал обратно вслед за клубочком, сунув "Жизнь" под мышку, решив, по причине ее увесистости, прихлопнуть ей бестолкового Витьку словно муху.

Глянув на меня поверх чашки, Василиса Ивановна сказала:

- На рыбалку, значит, касатик, собрался?.. Дело хорошее. Ты только уж поосторожнее будь. Коли тебе рыбка золотая, али там щука, али еще что говорящее попадется, хоть бы и лягушка, ты ее не слушай, а сразу обратно выпускай, от греха подальше. Не то, помню вот, случай был...

- Спасибо, Василиса Ивановна, обязательно выпущу, - пообещал я, немного невежливо перебив библиотекаршу, поскольку слушать какую-нибудь из всем известных сказок, пусть и красиво сказанную, в мои планы не входило. - Вы мне книжечку-то запишите, тороплюсь я. Начальство ругается...

- Ох уж это мне начальство, - вздохнула Василиса Ивановна. - Кто ни придет, у каждого начальник, ровно Кощей Бессмертный...

Ей, очевидно, очень не хотелось отпускать меня без сказки, но, на мое счастье, в библиотеку заглянула хорошая подруга Василисы Ивановны, - Марья Ивановна, с кулечком пряников, и мне, воспользовавшись случаем, удалось удрать.

Идти на рабочее место, оставив разборку с Витькой до обеда, значило попусту потерять половину дня, и я, пылая жаждой мести, отправился к нему в лабораторию, еще толком не решив, что собираюсь сделать. То есть, помимо того, что огрею его пару раз "Рыбами", обзову неандертальцем и потребую немедленного возвращения рубля, перехваченного им до получки пару месяцев назад.

Свернув в нужный коридор, в самом его начале я обнаружил у стены швабру и ведро, с водой и тряпкой. Будь я менее зол, я, конечно, никогда бы так не сделал, но, увы, злость - плохой советчик. Произведя трансформацию швабры в удочку, а тряпки - в какую-то рыбину, я прихватил их с собой.

У двери Витькиной лаборатории меня ожидал неприятный сюрприз: на ней висела табличка "Ушла на базу". У нормальных людей на табличке написано "Не входить. Идет эксперимент", но кто и когда считал Витьку нормальным человеком? Помимо таблички, дверь, естественно, была запечатана заклятьем семи замков, так что проникнуть внутрь не было никакой возможности. Я тупо, уже, наверное, в двадцать седьмой раз перечитывал надпись, оказавшись совершенно не готов к такому повороту событий и не зная, что предпринять, когда почувствовал, что швабра и тряпка претерпели обратную трансформацию. Кто-то очевидным образом вмешался в результат магического действия, обернув его вспять, и тот, кто это сделал, оказался для меня еще более неприятным сюрпризом, чем "Ушла на базу".

Ко мне, неторопливой походкой, как это и подобает значительному лицу, точнее, лицам, приближались Модест Матвеевич Камнеедов и уборщица тетя Зина.

Встреча с каждым по отдельности не сулила, как правило, ничего хорошего. С обоими сразу - обещала стать катастрофой. Поскольку я был застигнут в рабочее время не на рабочем месте, да еще с очевидными уликами в руках.

Тетя Зина, если кто не знает, была из тех уборщиц, перед которыми вытягивается в струнку руководство любого уровня, даже самого высшего. Домовые, обитавшие в институте за батареями центрального отопления, послушно выскакивали и жались вдоль стены, пока она мыла их место обитания, чего никогда не делали в отношении других уборщиц. С ними они либо враждовали, либо игнорировали.

К чести тети Зины, после уборки порученного ей объекта, он блестел, как после майского дождика. Злые языки поговаривали, что она моет между рамами, не открывая их. Насколько правдоподобным было это утверждение, я не знаю, но фактом оставалось то, что между рамами невозможно было отыскать даже самой позапрошлогодней мухи. Слухи, скорее всего, распускали те, кто на спор пытался найти после нее хоть одну пылинку; насколько мне известно, выиграть этот спор до сих пор не удалось никому.

Монстры приближались. Я смотрел на них, как кролик на удавов, не смея пошевелиться. Инстинкт самосохранения затаился где-то в глубине моего существа и не давал о себе знать. В голове тоскливо билась одна-единственная мысль: "Скорей бы уж!"

Они не торопясь взяли меня в клещи, и я почувствовал на себе два пронзающих насквозь взгляда, едва смягченные стеклами очков.

- В древней Японии,- вдруг, совершенно неожиданно даже для самого себя, забормотал я, - считалось, что дух самурая, после его смерти, переходит в карпа. А поскольку товарищ Корнеев экспериментирует с рыбой, я, значит, к нему на консультацию...

На самом деле, связь между карпами, самураями и Витькой вовсе не была такой очевидной. Что касается первой, она возникла из посещения мной, в качестве общественной нагрузки, выступления какого-то заезжего лектора из общества "Знание". Я оказался в числе "счастливчиков", отловленных и отправленных создавать видимость интересующейся аудитории. Лектор, по всей видимости, также нес общественную нагрузку, и двигал знания в массы без малейшего энтузиазма. Уткнувшись в свои бумаги, он нудно познакомил присутствовавших с отдельными аспектами культуры стран Востока, был вознагражден жидкими аплодисментами и убыл, отметив путевку. В своей лекции он что-то упоминал о карпах и самураях, но, возможно, речь шла всего лишь о том, что последние любили первых в жареном или вяленом виде.

Что касается Витьки, то он и в самом деле экспериментировал с рыбой, правда, выловленной в местной речушке, в которой ни один уважающий себя карп водиться бы не стал. Так что Витькиным уделом были верхоплавки, плотвички, реже - окушки.

И тут меня осенило. Модест Матвеевич, конечно, был в своей сфере заведывания хозяйством царь и Бог, но дело в том, что в настоящий момент я никоим образом границ этой сферы не нарушил. С вверенной мне книгой обращался бережно, держал ее под мышкой и разбазаривать не собирался, а где я нахожусь в рабочее время и что собираюсь делать, к компетенции Модеста Матвеевича не относилось.

- Это мы все понимаем, - размеренно, нравоучительным тоном, заговорил завхоз. - Япония там, самураи... Но товарищу Светлову было бы полезно, невзирая на отдельные достижения зарубежных рыбоводов, бросить, так сказать, ретроспективный взгляд и на отечественную продукцию. К примеру, совсем недавно, в газете "Вестник рыбовода", сообщалось, что в рыбхозе "Красная сельдь" тамошними мичуринцами был выведен сорт зеркального карпа, превзошедший по своим показателям все зарубежные аналоги. Вот на кого нужно равняться, товарищи. И искать этих самых самураев среди отечественных, так сказать, полей и рощ...

- А еще они швабру с ведром стащили, - вредным голосом напомнила тетя Зина.

О Господи, я совершенно забыл о предметах, к помощи которых собирался прибегнуть во время разборки с Витькой, наверняка числившихся на учете и имевших соответствующие инвентарные номера. А потому подлежавшие строгому надзору со стороны как тети Зины, так и Модеста Матвеевича.

Спасти меня могло только чудо. А чудес, как известно, в природе не наблюдается.

Но чудо случилось.

За дверью раздался мощный звук, похожий на треск лопнувших брюк, только усиленный в несколько раз, и какие-то невнятные возгласы. Затем из-под двери небольшим ручейком потекла вода, скапливаясь вокруг наших ног в небольшой пруд.

- Я... это... - тут же нашелся я. - Помочь хотел. Иду, вижу, лужа... А тут ведро со шваброй неподалеку стоят, и никого нету. Хотел как лучше...

Если бы не чрезвычайное обстоятельство, моя довольно-таки наглая попытка извернуться тут же была бы разоблачена, но налицо имелось гораздо более серьезное нарушение, грозившее порчей пола здания. Кроме того, за дверью случилась какая-то катастрофа, возможно, вышел из строя ценный прибор, и Модест Матвеевич, постучав, распахнул ее и вошел, как обычно, невзирая на заклятие. Тетя Зина, выхватив у меня из рук швабру и ведро, проследовала за ним. Я малодушно ретировался.

Вернувшись к себе и грохнув "Рыб" поверх стопки лежавших на моем столе книг, я вдруг обнаружил отсутствие в ней "Некрономикона". Иначе и быть не могло: ввиду особой ценности, он хранился в сейфе, но это означало также, что с момента появления и исчезновения мандрагоры, я, в отношении основной работы, не ударил палец о палец. И вместо того, чтобы отыскивать достоверный обряд вызывания духов, занимался ловлей альрауна, невольным виновником появления которого стал. Впрочем, результат ловли был точно такой же, что и поисков обряда. Возможно, это частично происходило из-за того, что мои закоренелые материализм и скептицизм, несмотря на несколько лет работы в институте, решительно отказывались поверить в реальность многого, происходившего в его стенах.

Хотя, если быть полностью откровенным, материалист я с утра до вечера, но не с вечера до утра. И за примером далеко ходить не надо. Один мой родной дядя живет в деревне, и я иногда провожу у него отпуск, если он выпадает на лето, - приезжаю на покос. О прелестях подобного отдыха можно рассказывать до бесконечности, но дело не в них. Дело в том, что посреди деревни расположен большущий пруд, в котором замечательно ловится рыба. Каждый из жителей мужского пола имеет на пруду пару-тройку мостиков, с которых и ловит. За мостиками тщательно следят, и даже передают по наследству. И надо же такому случиться, что мостики дяди Гриши оказались...

В общем, когда я сказал, что пруд расположен посреди деревни, то немного погрешил против истины. Он образовался в результате запруды, перегородившей две небольших, слившихся в одну, речушки, и имеет, таким образом, три берега. На двух стоит деревня, а на третьем устроено кладбище, отделенное от воды небольшим пастбищем. Как нетрудно догадаться, мостики дяди Гриши оборудованы на третьем берегу.

Перед кладбищем проходит шоссе, от ворот погоста тянется широкий проход до калитки в ограде на противоположной стороне, а дальше - тропинка. То есть, добраться от дома дяди Гриши до его мостиков на велосипеде - дело пятнадцати-двадцати минут.

С утренней зорькой все понятно: светает, природа пробуждается, поют птички, обнадеживающе перекликаются петухи. Сама мысль о каких-то суевериях кажется смешной.

Иное дело - зорька вечерняя. И если сравнивать мой скептицизм с одеялом, скрывающим меня с головы до пят, то по мере захождения солнца одеяло это начинает сползать, и стоит только дневному светилу скрыться за недалеким лесом, я оказываюсь лишенным своей брони и остаюсь лицом к лицу с теми самыми суевериями, над которыми смеялся утром.

Конечно, я стараюсь не допустить подобной ситуации и ретироваться вовремя. Но однажды, увлекшись, прозевал подходящий момент и оказался перед неприятной дилеммой. Впрочем, поскольку я обещал быть совершенно откровенным, дилемма отсутствовала. Путь через кладбище на велосипеде в сумерках, - разве это путь здорового скептика, в котором древние инстинкты, подкрепленные суевериями, взяли верх над материализмом "до обеда"? В общем, выпустив улов, чтобы не мешался, я взвалил велосипед на плечо и поперся по берегу одной из речек. Упал в нее с мостка, представлявшего из себя три бревна, собрал всю паутину в перелеске и с налипшей на сапоги глиной с картофельного поля явился домой.

К чему такое длинное вступление? А вот к чему.

Каждый из нас наверняка читал какой-нибудь святочный рассказ, или историю с привидением, на худой конец - слышал ее от знакомого, друга, родственника или кого другого. И, следовательно, имеет представление о том, что любой уважающий себя призрак придерживается строгих правил, определяющих его появление. Ему необходимы, как минимум, соответствующие погода, место, обстановка и время. Обряд вызова несколько облегчает процедуру относительно метеоусловий и обстановки, но зато навязывает ритуал, следовать которому надлежит неукоснительно. Место и время играют прежнюю, очень важную, роль. Так вот, представьте себе, что вы, находясь в рабочем помещении совершенно один, в полночь, совершаете некоторые действия, в результате которых ожидаете появления в центре изображенной вами магической фигуры некоего вызываемого вами персонажа из другого мира. Не знаю, у кого как, а у меня с моими материализмом и скептицизмом наверняка случится то же, что и во время той самой памятной рыбалки на пруду. Причем, в данном случае, по причине исполнения служебных обязанностей, я должен буду верить в действенность своих манипуляций, хотя появление вызываемого, вне зависимости от изначальной крепости моих внутренних убеждений, развеет их как дым.

Размышляя подобным образом, я окончательно загнал себя в тупик, как это всегда случалось и прежде. В споре с самим собой я непременно оказываюсь одновременно победителем и побежденным. Победителем - потом что мне, как я уже сказал, удается загнать противника (самого себя) в угол. Проигравшим же - потому что где вы видели победителя, загнанного в угол?

Тяжело вздохнув, я достал из ящика стола свои записи, положил перед собой и принялся перекладывать, создавая видимость научной деятельности. Каждый лист в отдельности, тем более все вместе, попадись они на глаза непосвященному человеку, послужили бы мне надежным пропуском в известное лечебное заведение.

Прежде всего, заметки содержали мои попытки разобраться в том, что именно представляет собой сила духа; что именно следовало - прививать? пробуждать? воспитывать? - в человеке будущего, чтобы этим своим качеством он полностью соответствовал идеальному обществу? Конечно, поскольку все в теле человека определяют химические и электрические процессы, можно было бы проводить исследования, приводя членов добровольной экспериментальной группы поочередно в состояние "подъема духа" и "упадка духа", но, во-первых, эксперименты на людях строжайшим образом запрещены, а во-вторых... Впрочем, достаточно во-первых.

Я положил перед собой почти чистый лист бумаги, поверх него - карандаш, уперся локтями в поверхность стола и подпер ладонями голову. На мой взгляд, начинать нужно было с азов - с базовых понятий, определений, терминологии. Затем, когда все будет разложено по полочкам, можно выдвигать гипотезы и строить объясняющие их теории. И только потом - практика. То бишь, эксперименты. В соответствии с разработанными и утвержденными правилами безопасности. В нашей лаборатории телега, естественно, располагалась впереди лошади.

Я опустил глаза и взглянул на написанное. Это была дурацкая шутка одного из сотрудников института, считавшего себя непревзойденным острословом. Применительно к нашему случаю, он сформулировал закон Ньютона следующим образом: "Сила духа равна произведению массы духа на ускорение духа". Этот же самый товарищ был известен многими подобными перлами, последний из которых он выдал в Ленинграде. Когда он стоял на площади Восстания, к нему обратился иностранец, с просьбой помочь найти площадь Восстания. Несчастному туристу, приехавшему в Ленинград в первый раз, это было простительно. Представьте себе его недоумение, когда он услышал, что для того, "чтобы найти площадь восстания, нужно длину восстания умножить на его ширину". Сотрудник после этого разъяснения позорно бежал, заметив приближающегося милиционера. К слову сказать, этого самого любителя физики и математики на городском рынке постоянно обвешивали, чего-нибудь не досыпали или не доливали.

Ниже определения силы духа по Ньютону стояло мое собственное, заставлявшее меня испытывать неловкость каждый раз по его прочтении. "Сила духа есть морально-волевое качество человека, позволяющее ему стойко переносить трудности и определяемое местом рождения, воспитанием, жизненным укладом и пр." Это мое определение, помимо отсутствия математической строгости, торпедировалось простым вопросом, приписанным сразу после него: "Обладал ли силой духа Маугли?" Конечно, данный случай мог являть собой исключение, подтверждающее правило, но... Правилу еще только предстояло быть сформулированным и подтвержденным путем анализа и обобщения, помимо исключения, уже имевшегося во всей своей красе.

Кстати сказать, вопрос был не единственным. Вот, скажем, обладали ли "морально-волевым качеством" такие категории человечества как пираты, разбойники, конкистадоры? Разумеется, у каждого из них на флаге крупными буквами была написана жажда наживы, но можно ли было на этом основании лишать их "силы духа", тем более, что испытаний на их долю выпадало предостаточно?

Ответ, пусть и субъективный на первом этапе, следовало искать в личном общении, для чего и был необходим ритуал вызывания духов. Или, нет; во избежание путаницы, лучше будет употреблять термин "призрак". Звучит не вполне научно, зато появляется хоть какая-то тень определенности. Если "дух", значит, - "сила духа"; если "призрак", то... в общем, понятно.

С последним ситуация казалась более ясной и даже многообещающей. Если нам удастся вызвать настоящего призрака, представители многих ветвей науки носили бы нас на руках. Историкам это позволило бы уточнить или даже переписать исторические события, хотя объективность свидетелей и непосредственных участников, естественно, вызывала бы сомнения. Физиков, безусловно, интересовала возможность пограничного перехода, а также перемещения со скоростями, превосходящими скорость света. В литературу вернулись бы утраченные на настоящий момент художественные произведения, а также, возможно, она пополнилась бы новыми, тех писателей, которые продолжали свои занятия невзирая на потерю телесной оболочки. Военные могли бы использовать призраков... в том числе, и для ночной разведки. Сложнее прочих пришлось бы философам. Помимо очевидной пользы от встреч лицом к лицу с выдающимися мыслителями прошлого, возникла бы с новой остротой проблема разделения материалистов и идеалистов. Но, в конце концов, точку в этом известном споре, могли бы поставить химики. Резко возросла бы раскрываемость преступлений.

Понятно, что чем дольше я размышлял на эту тему, тем шире становились сияющие горизонты. Зачарованный их видением, я с головой, точно в Марианскую впадину, погрузился в работу. Я забыл обо всем, кроме работы. Все иное потеряло какое-либо значение. Я не видел, не слышал и не сознавал происходящее вокруг. Я сидел и писал так, что начинал дымиться карандаш или вспыхивала бумага, - опасаясь утратить ход мысли. Я мотался между лабораторией и библиотекой, едва не сбивая с ног сотрудников института, начавших жаться к стенам, при моем появлении в коридоре. Я не расставался с логарифмической линейкой, постоянно что-то подсчитывая и составляя задания для "Алдана", несмотря на то, что он не работал. Я постоянно звонил (просто забыв, что делал это пять минут назад) и интересовался судьбой своей заявки на получение столика мадам Ленорман. Я сражался с уборщицей, не допуская ее в лабораторию для помывки пола, потому что переносил на него результаты своих расчетов магических фигур. Должно быть, заходил Ромуальд, скорее всего, забегала Машка, но мне было не до кого. Я работал. Нет, даже не работал; я - творил, и этот процесс продолжался, где бы я ни находился, независимо от того, спал я или бодрствовал. Понедельник не только начинался в субботу, но и продолжался во вторник.

И именно во вторник я очнулся. Ощущение было такое, будто внезапно прекратился ливень, скрывавший от меня окружающий мир сплошным потоком воды. Я даже не сразу понял, где нахожусь. Водяная пелена потихоньку рассасывалась, я начал узнавать знакомые предметы и возвращаться к действительности, пока не осознал, что сижу за столом в своей лаборатории, а напротив меня сидит Машка, уткнув подбородок в сложенные ладони.

Я машинально провел рукой по лицу.

- Угу, - кивнула Машка. - В зеркало лучше не смотреть.

Я обвел глазами комнату. Создавалось впечатление, что какая-то группа детского сада устроила в ней праздник непослушания. Стены сплошь были покрыты формулами, расчетами, письменами и рисунками, в основной своей массе - фрагментарными. То же самое, скорее всего, можно было бы сказать и про пол, если бы он не был завален бумагой, исписанной или смятой. Валялись огарки свечей; не помню, чтобы я ими пользовался, но если так, то просто чудо, что я не устроил пожар. Стояли примитивные глиняные чашки с какой-то жидкостью (как оказалось, обычной водой), какими я никогда не пользовался. Откуда-то взялись несколько высоких барабанов, ритуальные маски, плащ, украшенный перьями, астролябия, хронометр, корабельный компас, новенький огнетушитель, что-то еще. Потолок выглядел неприлично чистым. Я даже удивился.

- Потолок я уже отчистила, - со вздохом сказала Машка, перехватив мой удивленный взгляд. - Ты попытался изобразить на нем Дендерский зодиак... С остальным сам справишься, или помочь?

- А... зачем... зодиак? - прохрипел я, поражаясь собственному голосу.

- Ты что, совсем ничего не помнишь? - жалостливо спросила Машка.

- Ну, почему же... - пробормотал я.

На самом деле, она была права. Фонтан идей, извергавшийся из меня последние дни, иссяк, и должен был лечь на бумагу необыкновенно красивой последовательной теорией, подкрепленной примерами и расчетами. Передо мной на столе должна была лежать аккуратная стопка пронумерованных листов, с текстом, рисунками, формулами и обрамленной рамочкой выводами. Ничего подобного на столе не наблюдалось, а в комнате царило то, что ни в коем случае нельзя было назвать благородным словом хаос. Это был тривиальный бардак.

Машка опять вздохнула, сунула руку куда-то под стол, достала мою логарифмическую линейку и положила передо мной.

- Ты оставил ее в столовой, - в ответ на мой недоуменный взгляд, пояснила она. - Использовал ее вместо ложки, пытаясь есть борщ, затем окунул в чай, что-то написал на столе, бросил, схватил салфетку и убежал, размахивая ею. Кстати, - она опять сунула руку под стол и достала пакет с бутербродами и бутылку молока. - Помимо всего прочего, ты наверняка забыл, когда ел в последний раз.

Как и в предыдущем случае, она оказалась права до безобразия. Это я понял, проглотив первый бутерброд почти не разжевывая, едва не подавившись и только чудом не откусив собственные пальцы. Поперхнувшись, долго и натужно кашлял, вытирая слезы.

- Могла бы и помочь, - буркнул, наконец, я, осторожно взяв, минут через пятнадцать, второй бутерброд.

- Могла бы, - согласилась Машка, - но пусть это послужит тебе уроком. Все нужно делать "с чувством, с толком, с расстановкой". А главное - вовремя. Потому что иначе от твоей работы будет толку - ноль. Вот лично я, например, сильно сомневаюсь, чтобы от всего этого, - она сделала широкий жест рукой, - был толк. Ты даже не помнишь, что и зачем делал.

- Да все я прекрасно помню! - с досадой воскликнул я, заглотив второй бутерброд. - Вот это, например...

Я подхватил первый попавшийся лист и тупо воззрился на него. Лист был покрыт какими-то совершенно загадочными символами и имел лишь одно неоспоримое достоинство - он в равной степени продолжал оставаться непонятным, каким образом его ни поверни. Никаких пометок, что это такое, или хотя бы где верх, а где низ, я не оставил, а потому некоторое время вертел его в руках, надеясь на озарение. Чуда не случилось. Скосив глаза, я заметил, что Машка смотрит не на лист, а на меня, напустил на себя глубокомысленный вид, значительно пробормотал: "Это нужно будет отдать переводчикам", отложил лист в сторону и начал краснеть. Потерпев поражение, я возжаждал реванша, взял второй лист и потерпел поражение вторично. После тринадцатой неудачи отрицать очевидное было глупо, но я предпринял еще одну попытку спасти лицо.

- Кажется, ты хотела сказать что-то по поводу зодиака? - небрежно спросил я.

За этот вопрос Машка имела право меня преспокойно съесть. Но она кровожадностью не отличалась, предпочитая солянку с сосисками, а потому только повторила свой вопрос-утверждение:

- Ты совсем-совсем ничего не помнишь?

Это было произнесено с таким безграничным участием, что я почувствовал себя неблагодарным ослом и тяжело вздохнул.

- Совсем-совсем...

- Видишь ли... Боюсь, я не смогу тебе толком помочь. Все твои идеи... Они относились к правильной ориентации и точности размеров магических фигур. Что касается размеров - ты пытался восстановить истинные пропорции по рисункам в старинных фолиантах, исходя из обычных для средневековых помещений. И, кстати, просто затерроризировал Василису Ивановну просьбами, чтобы она отыскала тебе пособия для начинающих строителей замков. А вот с зодиаком - сложнее. Насколько я могла понять, ты хотел учесть то ли прецессию, то ли дрейф материков, то ли изменение положения магнитного полюса Земли, - и для этого составить карту изменений звездного неба, начиная с времен Древнего Вавилона. Этой своей идеей, кстати, ты замучил уже Привалова, который стал от тебя прятаться, потому что устал объяснять - "Алдан" еще не починили.

Судя по всему, в порыве вдохновения, я проделал гигантскую работу, от которой, без надлежащего оформления последовательности действий и результатов, толку не было никакого. Выбросить записи было жалко. Попытаться разобрать и как-то систематизировать... Наверное, дешевле было начать все сначала и без всякого вдохновения, мучительными гусиными шажками, попытаться реализовать бережно сохраненные Машкой идеи, тщательно фиксируя каждый шажок.

Интересно, вдруг подумалось мне, что же, в таком случае, представляет собой талант в науке? Кто из ученых более достоин называться гением? Тот ли, который, в порыве минутного вдохновения, разбрасывает вокруг себя искры идей, позволяющих совершить прорыв, если они будут услышаны, сохранены, подхвачены и реализованы? Или же тот, кто, подобно пчеле, трудолюбиво выстраивает, день за днем, сот за сотом, великолепное здание какой-нибудь умопомрачительной теории, чтобы явить ее миру лет через сто в качестве мавзолея самому себе? В последнем случае, гений очевиден: вот вам Хеопс, а вот- выстроенная по кирпичику пирамида. Причем, последней вполне достаточно даже при отсутствии первого. Или взять, к примеру, гений Сальери, проявившийся в том, что он создавал свои произведения медленно, по нотке, на века, и как дважды два доказавшего с помощью килограмма мышьяка Моцарту, разбрасывавшемуся гениальными творениями легко, как бы походя, что талант последнего хоть и является талантом, но каким-то очень несерьезным. Стоп. При чем тут наука? Я начал размышлять о своих дальнейших действиях, а добрался до проблемы "гений и злодейство". Аналогии цеплялись одна за другую не по сути, а по внешнему сходству. То же самое, скорее всего, наличествовало и в моих записях. А значит, как это ни скорбно сознавать, их место было на свалке.

- О чем думаешь? - спросила Машка. Не для того, чтобы это узнать,- скорее всего, ход моих мыслей был очевидным образом написан у меня на лице, а я для того, чтобы вывести из состояния бесплодных размышлений.

- О Хеопсе, - честно ответил я.

- Понятно, - вздохнула она, чисто механически перебирая книги на моем столе. - А это тебе зачем? Отдохнуть решил?

В руках она держала том Сабанеева. Это-то откуда взялось?

- Да нет, - промямлил я. - Случайно, наверное, в библиотеке прихватил и не заметил. Сама видишь - у меня тут черт ногу сломит. Завтра же пойду и большую часть книг сдам обратно. Заодно и перед Василисой Ивановной извинюсь...

Но Машка странно смотрела на меня, держа "Рыб" в руках.

- На нее, между прочим, заклятье наложено. Чтобы открылась на определенной странице, если будут произнесены определенные слова.

- Это еще что за чушь? - вяло удивился я.

- И вовсе это не чушь, а очень удобная вещь. Ей часто робкие влюбленные пользуются. Стесняются, или, там, нужных слов не могут подобрать, вот книгу и заговаривают. Она от этого не портится, - это раз; два - это совершенно безвредно; три - любой ее может читать спокойно, не подозревая о заклятии; четыре... Знаешь, мне даже представить себе страшно, что люди, из-за несказанного или не так сказанного слова всю оставшуюся жизнь могут страдать. Ну, не повезло кому-то родиться Шекспиром или Петраркой, и что тут такого? Так нет же - и сам будет несчастный бродить, и девушку несчастной сделает, потому как кроме своих страданий ничего вокруг себя не замечает. В то время как неразрешимая проблема решается просто: всего только и нужно, что книгу заговорить.

- Можно, вообще-то, еще письмо написать, - пожал плечами я.

Машка всплеснула руками.

- Какой же ты все-таки бестолковый! Неужели не понимаешь - для робкого влюбленного что заговорить с девушкой, что написать ей, одно и то же. К тому же, он как огня боится, что его письмо кто-нибудь другой прочитает, о его чувствах известно станет, подшучивать начнут. Письмо, оно ведь с головой его выдает. А книга - она в этом смысле безопасна, никто его на чувствах не поймает. Влюбленный - он же одновременно и величайший герой, и величайший трус. Впрочем, чего я тебе рассказываю? Ты ведь и сам таким был, помнишь?

Вопрос, надо полагать, был чисто риторическим: если я не мог вспомнить, что было вчера, мог ли я помнить то, что было целую вечность назад?

- Какой же ты у меня все-таки иногда бываешь лопух, - объявила Машка. - И не смей со мной спорить! Просто повторяй: я - лопух.

Спорить было себе дороже, и я покорно повторил:

- Я - лопух.

Совершенно неожиданно книга в Машкиных руках дернулась. Машка ойкнула и замерла. Мне удалось сохранить видимое спокойствие, поскольку я еще до конца не пришел в себя и реагировал тупо. Том скользнул по столу и замер передо мной. Зашелестели страницы, перекидываясь веером. Наконец, шелест смолк. Воцарилась тишина. Я с опаской смотрел на книгу.

- Ну, что там? - шепотом спросила Машка.

Я протянул руки, тут же машинально отдернул их, устыдился собственной боязливости, взял таки книгу и быстро пробежал глазами открывшиеся страницы. На них описывалась ловля щуки. Подумав, что, возможно, упустил нечто важное, перечитал заново, взвешивая каждое слово. Ясности это не прибавило. Я прочитал снова, на этот раз - через слово, затем - только начальные буквы слов. Но если здесь и содержалось какое-то зашифрованное послание, шифр явно не был таким примитивным.

- Ну, что там? - нетерпеливо повторила свой вопрос Машка.

- На любовное послание совсем не похоже, - глубокомысленно ответил я.

У Машки широко раскрылись глаза. С полминуты она молчала, затем прыснула.

- А на что похоже?

- На инструкцию: как ловить щук. Не веришь? Взгляни сама.

Я развернул книгу и подтолкнул к ней. Не прикасаясь, она также несколько раз прочитала открывшийся разворот, подумала, и сказала:

- Ничего не понимаю... Что за странный способ передавать совершенно безобидную информацию, не имеющую отношение ни к чему, кроме рыбалки? Ты, кстати, собирался с кем-нибудь на рыбалку?

Я отрицательно помотал головой.

Мы сидели, молча смотря на книгу, друг на друга, и снова на книгу. В наших головах шла напряженная работа мысли. Случившееся казалось необъяснимым. Конечно, можно было объяснить все чередой случайных совпадений, никак не связанных одно с другим, но полагаться на случай мы не могли. Точнее, не имели права. Необходимо было придумать правдоподобную и внутренне непротиворечивую гипотезу, которая объясняла бы следующие моменты.

Во-первых, книга оказалась на моем столе, и открылась, когда что-то произнес именно я. Следовательно, содержавшаяся в ней информация предназначалась исключительно для меня.

Во-вторых, заговорил ее и принес мне кто-то из сотрудников института. Этот момент был очевидным.

В-третьих, раскрывшиеся страницы содержали намек на проблему, которую я был в состоянии не только понять, но и решить.

В-четвертых, проблема носила такой характер, что сообщить о ней можно было только выбранным для этого способом.

Эти четыре пункта мы, совместными усилиями, обозначили довольно быстро, но дальше них дело не пошло. Можно было добавить новые, развить и конкретизировать уже написанные, но это значило, собственно, расписаться в собственном бессилии, поскольку разбиение проблемы на кучу подпроблем, всего лишь умножало без необходимости число сущностей и уводило в сторону.

В виду отсутствия продуктивных идей и полной бесперспективности выдать на-гора что-нибудь разумное, оставалось только одно: признать на сегодня свое поражение и топать домой. Так мы и сделали, утешаясь тем, что утро вечера мудренее, и уж завтра-то, на свежую голову...

Но завтра был вторник, а поскольку, как известно, понедельник продолжается во вторник, он и продолжился, с чистой совестью. Придя в лабораторию и обнаружив в ней вчерашний бардак, я как-то скис. Беспорядок требовалось устранить, но ценой этому было уничтожение всех моих впустую затраченных трудов. И эта цена казалась мне непомерно высокой.

Я подобрал несколько исписанных листков и проглядел их, с тайной надеждой. Но, увы!.. Они содержали какие-то отрывочные соображения, без начала или конца, записанные, к тому же, с сокращениями. Числа были более понятны в том отношении, что я занимался переводом из шестидесятеричной системы, какой пользовались в Древнем Вавилоне, в нашу десятичную, и обратно. И ни одного пояснения! Что это: склонение? Прямое восхождение? Координаты с учетом поправки на географическое положение? Или же - сколько мне можно тратить в день, чтобы протянуть до зарплаты?..

Я начал собирать разбросанные листки и складывать аккуратной стопочкой. В конце концов, можно сразу и не выбрасывать, а положить в шкаф. Поспрашивать у народа, не знает ли кто надежных способов восстановления утраченной информации. Наведаться в библиотеку...

В библиотеку... Я ведь сегодня хотел наведаться в библиотеку... Что-то там мне было нужно... Какая-то книга...

Пытаясь вспомнить, я продолжал механически собирать и складывать листочки, действуя отвлеченно, а потому неудивительно, что в один ужасный момент неловким движением столкнул со стола себе на ногу астролябию. Согласно закона избирательного тяготения любая вещь падает таким образом, чтобы причинить максимальный ущерб. Согласно одному из следствий этого закона, упавшая со стола вещь, прежде чем закатиться в такое место, откуда ее будет труднее всего достать, ударит вас по ноге. Мне оставалось только в очередной раз признать незыблемость законов Природы и следствий из них.

Чертыхнувшись так, что половина моей кучки листочков снова разлетелась, я нагнулся, поднял инструмент и повертел его в руках. Массивный, очень красивый, сделанный, по всей видимости, из бронзы, без... Я не поверил своим глазам и принялся бешено крутить астролябию в руках, потому что такого не могло быть, просто потому, что не могло быть никогда. На инструменте отсутствовал инвентарный номер.

Я осторожно положил астролябию на стол, взял и осмотрел секстант, затем - огнетушитель, а потом, не выбирая, все предметы, которых прежде в лаборатории не видел. Ни на одном из них не было инвентарного номера.

К уже имевшимся тайнам, таким образом, добавилась еще одна. Стоп. Я сказал - тайнам? Насколько мне помнилось, тайна имелась в единственном числе. Почему же на ум мне пришло число множественное?

Чтобы хоть немного отвлечься от атмосферы, царившей в лаборатории, я достал швабру, тряпку и принес ведро воды. Сколько бы тайн ни было, а стены и пол требовали возвращения им чистоты. Собрав, наконец, все свои бумаги и положив неизвестно откуда взявшиеся предметы в угол, чтобы не мешались, я только было намочил тряпку, как раздался ненавязчивый стук в дверь.

- Войдите! - крикнул я, подумав, что пришла помощь в лице Машки.

Но это оказался Ромуальд.

Войдя и оглядевшись, он пробормотал какое-то приветствие на латыни, после чего сказал:

- Насколько я могу судить, уважаемый Андрей Андреевич, работа вами была проделана колоссальная. Удалось ли вам сколько-нибудь продвинуться вперед, или, может быть, вам даже сопутствовал определенный успех?

Я почувствовал, как запылали мои уши. Ни о каких подвижках, тем более - успехах, не могло быть и речи. Но признаться в отсутствии результата после устроенного мной столпотворения тоже выглядело как-то не очень. В общем, мне ничего не оставалось, кроме как в двух словах (точно так, как поведала Машка), доложить о проделанной работе, результаты каковой, возможно, появятся в самом ближайшем будущем. Или не появятся, если сделанные мною предположения окажутся в корне неверны, тут же подстраховался я.

Вместо того, чтобы удовлетвориться моим докладом, пожелать успехов и удалиться, как это бывало в большинстве случаев, Ромуальд с задумчивым видом принялся расхаживать по комнате. Постоял возле каждой из разукрашенных стен, наморщив лоб и теребя пальцами правой руки подбородок. Расположился по очереди в центре каждой из незавершенных магических фигур на полу, словно что-то прикидывая. Поднял, повертел в руках и аккуратно положил на стол огарки свечей. Строгим оценивающим взглядом окинул лежавшие в углу предметы. После чего, вернувшись к столу, внушительно припечатал могучей дланью мои заметки и разразился речью, суть которой сводилась к следующему.

Он не ошибался, прозрев во мне зачатки того, что, будучи должным образом ухожено и взлелеяно, должно, в конечном итоге, принести свой плод в виде выдающегося ученого-мага. Конечно, чрезмерное увлечение частностями, свойственное молодым, мешает мне охватить проблему целиком, но эти частности, per aspera ad astra, проникая их, я способен решить в будущем многие вопросы, остающиеся без ответа с древнейших времен по настоящий день. Возможно даже, стоящая перед лабораторией задача может быть решена путем последовательного решения частных, ее составляющих. Лично ему мои задумки кажутся интересными, хотя, конечно, требующими времени на осмысление. И в том, что я очень аккуратно высказался относительно результатов, он также видит черты будущей моей научной зрелости. Никогда нельзя упускать из виду, что научное предположение может оказаться неверным, но, как известно, отрицательный результат - это тоже результат. В любом случае, мой труд не должен пропасть даром, а потому вот из этого, - он похлопал по моим записям, - было бы неплохо выкроить пару-тройку статей для "Вопросов научной магии", что мне, безусловно, пригодится, когда я, наконец, соберусь заняться диссертацией. Было бы также замечательно, если бы я подготовил научный доклад на конференцию, посвященную вечным и пока что нерешенным проблемам теоретической и практической магии, долженствующей состояться через полгода в Трансильвании. Наброски статей и доклада хорошо бы иметь уже через месяц, чтобы он мог просмотреть их, отредактировать и, если нужно, придать необходимую заостренность. Публикации и выступления вещи, конечно, трудные, желающих много, но он, в случае крайней необходимости, не постесняется надавить своим авторитетом и использовать кое-какие связи. Для благого дела - деяние вполне допустимое и оправданное.

Обозначив план моих дальнейших действий, Ромуальд направился к двери, но по дороге остановился и спросил, сохранил ли я все это, - рисунки на полу и стенах, - для работы. Я ответил утвердительно.

В дверях он опять остановился, на этот раз, чтобы отметить мое похвальное внимание к частностям, имея в виду подлинные средневековые свечи и инструменты, а не их современные аналоги.

Убив меня наповал этим последним замечанием, он ушел. Наметанным взглядом увидев то, что осталось вне моего внимания. Проверять не имело смысла, но я все-таки сделал это и убедился - он прав. Более того, инструментами явно пользовались, хотя их сохранность была превосходна. Таким вещам самое место в музее, но они были явно не из музея, иначе на них имелись бы инвентарные номера. Или в какой-нибудь частной коллекции...

Меня прошиб холодный пот, ноги предательски задрожали, и я опустился на стул, чтобы не упасть. Частная коллекция... Только этого мне и не хватало. Перед моим мысленным взором тут же начали возникать необыкновенно яркие видения: старинный особняк, окутанный ночью, окруженный садом и высокой оградой с острыми навершиями. Полная луна и абсолютная тишина, нарушаемая только визгом ножовки в руках кого-то в маске, перепиливающего засов массивных ворот с гербами. И, в довершение картины, стая догов, штук двадцать, неподвижно сидящая полукругом по другую их сторону и чего-то ждущая...

То, что наступило время обеда, я обнаружил по присутствию Машки.

- Привет, - бодрым голосом произнесла она и тут же добавила, заметив мой унылый вид: - Что-то случилось?

Я махнул рукой: мол, и не спрашивай, а потом вдруг, сам того не ожидая, принялся рассказывать о случившемся утром. Машка не перебивала, понимая, что мне нужно выговориться. И, действительно, иссякнув, я почувствовал некоторое облегчение. Мы помолчали, затем она предложила:

- Давай сделаем так. Ты собирался сдать часть книг в библиотеку, вот и сдавай. А я пока тут у тебя приберусь. Не забудь узнать, за кем записан этот твой Сабанеев. - Мне показалось неудобным привлекать Машку к уборке в лаборатории, тем более, что ей предстояла еще уборка в столовой, и я было собрался запротестовать, но она уже ловко окунула тряпку в ведро, выжала и нацепила на швабру. - Топай отсюда, и не путайся под ногами. Ты вместо уборки еще большую грязь разведешь, все равно мне потом за тобой перемывать придется.

Я положил часть книг в авоську, чтобы удобнее было нести, и потащился в библиотеку. Сотрудники, попадавшиеся мне навстречу, привычно делали движение в сторону, освобождая дорогу, но затем, облегченно вздохнув, продолжали путь в первоначальном направлении. Некоторые даже здоровались. Жизнь возвращалась в привычную колею.

В библиотеке, на мое счастье, никого не оказалось. Василиса Ивановна мирно дремала за столиком. Где-то пыхтел самовар. Пахло свежими пирогами и еще чем-то очень домашним. Здесь было так уютно, царила такая умиротворяющая, патриархальная атмосфера, что было жалко ее тревожить. Тем не менее, я все-таки это сделал, невольно, сам того не желая, грохнув свою авоську на стол.

- Что?.. Кто это?.. - сразу же встрепенулась библиотекарша.

- Это Андрей, - виновато пробормотал я. - Здравствуйте, Василиса Ивановна.

- Какой Андрей?.. - донеслось из-за моей стопки книг. Затем библиотекарша встала, увидела меня и вздрогнула.

- Я... это... книжки вот сдать принес, - торопливо заговорил я, видя ее очевидный испуг. - А еще извиниться...

Я никак не мог подобрать нужного слова, за что именно пришел извиниться. А Василиса Ивановна смотрела на меня, явно не понимая, что происходит.

- Не нашла я тебе, касатик, как замки чинить, - вдруг запричитала она. - Это тебе лучше к домовым обратиться, или сразу в мастерскую...

Я не сразу понял, о каких замках идет речь, потому что чинить ничего не собирался, а когда понял, поспешил заверить библиотекаршу: все уже починено, ничего искать не нужно. Что мне очень стыдно за устроенную мною суету и беспокойство, я глубоко раскаиваюсь в содеянном и готов вымаливать прощение хоть на коленях. В конце концов, я был прощен, хотя, подозреваю, Василиса Ивановна так и не поняла из моего изложения, в чем именно заключался мой проступок.

"Рыб" я приберег напоследок, и когда остальные книги были с меня списаны, аккуратно поинтересовался:

- Василиса Ивановна, а вот эту, кажется, я у кого-то взял полистать, а у кого именно - забыл. Неловко как-то получается. Вы не посмотрите, за кем она записана?

- Да как же, касатик? За тобой и записана. Ты сам за ней и к полкам ходил. Вот он, формулярчик. Никак, позабыл?

Я взглянул на формуляр - на нем и в самом деле красовалась моя подпись. Судя по числу, я взял книгу как раз накануне посетившего меня вдохновения.

Вид у меня, по всей видимости, был настолько ошарашенный, что Василиса Ивановна сочувственно вздохнула.

- Совсем ты, милай, заработался. В отпуск тебе нужно, вот, хотя бы и рыбку половить. Замки ломаешь, бегаешь, как оглашенный. Поговорил бы, с начальством-то, глядишь, и отпустит... Ну, сдаешь, что ли?

- Нет-нет, - пробормотал я и прижал книгу к груди, словно кто-то хотел у меня ее отобрать. - Я и в самом деле... это... в отпуск.

После чего попятился и выскочил за дверь. Представляю, какими глазами смотрела мне вслед Василиса Ивановна!..

Я вернулся к себе еще более унылым, чем когда уходил. Даже вид сверкавшей чистотой лаборатории не прибавил мне настроения. Ниточка, потянув за которую, мы рассчитывали размотать клубок, оборвалась. Число вопросов только увеличилось. Заговорить книгу на самого себя я не мог. Даже если предположить, что я узнал нечто, требовавшее сохранения, подобным способом я воспользовался бы в последнюю очередь, поскольку, хоть и слышал о нем когда-то, никогда не относился к нему всерьез. С другой стороны, книгу взял я сам, более того - сам ходил за ней к стеллажу. Возможно ли, чтобы кто-то, заговорив книгу, потом заговорил или загипнотизировал меня самого? Случись это во время моего творческого подъема, такая гипотеза могла бы иметь право на существование, но - до него?

Чем дольше мы размышляли, тем очевиднее становилось: нам двоим, без посторонней помощи, эту загадку не одолеть. Каждый из нас это понимал все очевиднее, но никому не хотелось признавать поражение. В конце концов, на правах представителя сильного пола, это сделал я, со вздохом предложив призвать на помощь Витьку. Машка с благодарностью взглянула на меня, но предложение забраковала.

- Ничего не выйдет, - заявила она. - Вы с ним - два сапога пара. В тот же, или почти в тот же, день, что и ты, он тоже, - Машка выразительно покрутила пальцем у виска, - и с тем же результатом...

Если коротко, Витька что-то начудил с диваном, и у него в комнате полопалось все стеклянное, включая окна и аквариум с подопытными рыбами. Естественно, возникло затопление коридора и помещений внизу. На его беду, рядом случайно оказался Модест Матвеевич, поучаствовавший в происшествии промокшими ботинками и брюками. Разбирательство было долгим, серьезным и скучным. Витька в очередной раз получил разнос и был лишен дивана. У него также состоялся неприятный разговор с Романом, после чего, вернувшись к себе, - лаборатория к тому времени уже была полностью восстановлена авральной командой домовых, - он, совершенно механически, хватанул стакан воды, сохранившийся чудом, поскольку графин разлетелся на мелкие кусочки. А через некоторое время случилось второе чудо: его охватило состояние "безграничного и бездонного оптимизма". Это были его собственные слова. Пребывая в нем, он вел себя точно так же, как и я, и наваял столько же, с аналогичным результатом. К счастью, состояние продлилось недолго, от сорока минут до часа. И сейчас Витька, за неимением лучшего, взяв два современных транслятора, пытается восстановить полученный прежде результат, включая их то последовательно, то параллельно, и используя еще какие-то приборы.

Неожиданная аналогия случившегося навела меня на мысль о ее не случайности, о чем я тут же сообщил Машке. Она ответила, что мое предположение притянуто за уши, но я видел - она задумалась.

- Послушай, совпадение или нет, раз Корнеева добыть не удастся, нужно звать ребят.

С этим Машка не спорила, и даже пообещала сама поговорить со Стеллой и Приваловым. Договорившись встретиться у меня в половине шестого, мы расстались. Машка убежала, а я, немного посидев, полез в шкаф. Вид комнаты до уборки был тщательно сохранен и лежал на нижней полке. На остальных были разложены предметы и приборы, на самой верхней лежали мои записи. К записям и виду комнаты у меня претензий не было, остальное сулило головную боль. Для комиссии по инвентаризации, когда она случится, несоответствие было налицо; а в чем оно заключается, - в недостаче или избытке, значения не имело.

Я захлопнул шкаф и принялся расхаживать по лаборатории, выдвигая предположения, одно несуразнее другого. Если бы с Витькой не случился припадок творчества, такая шуточка была бы вполне в его духе, и с объяснением можно было бы не заморачиваться. При отсутствии Витьки, на такое были способны разве что злонамеренные инопланетяне. В конце концов, почему бы и нет? Инопланетная логика, совершенно отличная от нашей, земной, могла бы сразу расставить все по своим местам, объяснив сразу все, при этом не объяснив ничего. Почему верблюд плюнул в служителя зоопарка? Потому что он - верблюд. И попробуй с этим поспорить. Кстати сказать, простое объяснение оказывается в данном случае самым верным. Потому что, скажем, если рассматривать предположение: "служитель зоопарка плюнул первым", это уже может вызвать саркастическую ухмылку. Хотя бы из-за того, что репутацией верблюда служитель не обладает. А раз так, вполне мог совершить этот неприглядный поступок, и его никто бы не заподозрил...

Проблема верблюда и служителя зоопарка грозила превратиться в морально-логический парадокс вселенского масштаба, если бы не наступило условленное время.

Раздался стук в дверь, затем она распахнулась, и в комнату был впихнут Привалов.

- Говорю тебе, он уже вполне нормальный, - донеслось при этом из коридора.

Судя по Сашкиному виду, он очень хотел в это верить, но боялся выдать желаемое за действительное.

- Привет, - как-то несмело произнес он и заметно вздрогнул, когда я широко улыбнулся и широким жестом выбросил вперед правую руку.

- Привет! Заходи, дорогой!

Сам не знаю, почему я произнес эти слова с характерным акцентом представителя солнечного Юга.

Привалов инстинктивно отступил и, наверное, удрал бы, но его спина встретила препятствие в виде показавшихся в двери Машки и Стеллочки. Его снова втолкнули в комнату. Одна из девчонок, - я не заметил, кто именно, - захлопнула и заговорила дверь.

- А... Корнеев? - заикаясь, спросил Привалов, как будто тот был его единственной надеждой на спасение в случае чего.

- Он занят, - коротко ответила Машка. - Садись.

Они со Стеллой подхватили слабо упиравшегося Сашку под руки, подвели к моему столу, усадили напротив меня и сели по бокам. Со стороны, сцена, наверное, напоминала подготовку к допросу с пристрастием. Машка деловито телепортировала все предметы со стола на подоконник, оставив только "Рыб". После чего скомандовала:

- Излагай!

К этому я оказался совершенно не готов, почему-то решив, что она уже все ребятам рассказала. А потому принялся мямлить, перескакивая с пятого на десятое, по мере возможности помогая себе руками. Не знаю, сколько продолжалось это позорище, но когда оно окончилось, выяснилось, что Сашка со Стеллой ничего не поняли. Оказывается, они оба, словно сговорившись, следили за моими руками, подозревая, что я хочу продемонстрировать им какой-то фокус или действие заклинания, и по этой причине совершенно не вслушивались в мое невнятное бормотание.

Эта неудача подорвала мою веру в способность что-либо толково объяснить, и Машке пришлось взяться за дело самой. Она изложила суть быстро, четко и ясно. А пока она это делала, я размышлял о том, что если мне когда-либо повезет выловить в нашей речке бутылку с джинном, я первым делом попрошу у него разбудить во мне дремлющую способность связного изложения мыслей. Как вслух, так и на бумаге.

Когда я, страшным усилием воли, расстался с джинном и желаниями, которые он должен был исполнить, в комнате царила тишина. Саша и Стелла как-то опасливо переводили взгляды с меня на книгу и обратно. Понятно, что от них невозможно было требовать мгновенного объяснения случившегося, но молчание затягивалось, и я спросил:

- Слушай, а нельзя ли эту задачу как-нибудь впихнуть в твой "Алдан"?

Привалов странно взглянул на меня, на Машку, и ответил:

- Во-первых, лампы обещали прислать только на следующей неделе. А во-вторых, прежде чем впихивать задачу в "Алдан", ее нужно... как бы это попроще объяснить... ну... в общем, решить самому.

- Зачем же тогда нужна машина? - искренне удивился я. - Если самому.

- А затем, что если ты научишь ее методу, с помощью которого решаются однотипные задачи, она может решить такую задачу любой сложности быстро и точно. Скажем, если метод одинаков, ей все равно, сколько уравнений в системе: три или три тысячи.

- Но мне не нужно решать уравнения, - возразил я. - Моя задача, она, скорее, на логику...

- Логические задачи она тоже может решать, если задать ей набор логических правил, в соответствии с которыми ей следует искать решение. Когда-нибудь, возможно, машины смогут думать сами, а пока что их учат этому люди - операторы и программисты.

- Такие, как ты?

- Ну да. Я объясняю ей, что и как нужно делать.

- Почему же сейчас не можешь объяснить?

- Потому что сам ни черта не понимаю. Бессмыслица какая-то. Ты требуешь от меня, чтобы я связал события, обладающие своей внутренней логикой, некой цепочкой логики, общей для всех, а я ее, честно признаться, не вижу. Как если бы мне дали детали из разных конструкторов и попросили собрать из них что-то осмысленное.

- Саш, а может, там шифр какой? - спросила Машка. - Используют ведь книги для шифров. С такой задачей "Алдан" справится?

Привалов протянул руку к книге. Я тихонько гавкнул. Он тут же отдернул руку. Машка взглянула на меня с укоризной. В глазах Привалова я прочел отчетливое желание меня стукнуть.

- Не думаю, чтобы это был шифр, - стараясь казаться спокойным, сказал он. - Какой смысл посылать с помощью книги шифрованное сообщение, если для того, чтобы его прочитать, нужна ЭВМ? О чем, ты говоришь, в ней написано?

- О ловле щук, - ответила Машка.

- Честно сказать, я рыбалку не очень... Так, в походах, иногда... Мне лыжи нравятся. Нужно кого-нибудь из рыболовов спросить, не написано ли там чего-нибудь необычного. Может, место какое указано... Скажем: деревня такая-то, губерния такая-то. Газеты местные поднять, за тот период. Ну, когда книга писалась. Не случилось ли там какого происшествия...

- Какие тебе местные газеты в деревне? - ухмыльнулся я.

- А я и не говорил, что в деревне, - возразил Привалов. - Открываешь, скажем, "Энские губернские ведомости", и читаешь: "Такого-то числа, нынешнего месяца, в деревне такой-то, посадил колдун Брандспойтов у себя в огороде репку. Выросла репка большая-пребольшая..." Или еще что-нибудь...

- Не бывает у деревенских колдунов таких фамилий, - буркнул я, крайне раздосадованный тем, что такая простая мысль не пришла в голову мне самому.

У Машки и Стеллы вспыхнули глаза. Открыв книгу, они впились в нее глазами. Конкретного места указано не было, зато упоминались Московская, Смоленская, Вологодская, Воронежская и Архангельская губернии. Речь шла о реках, озерах, заводях и старицах. Упоминалось две фамилии, никому ни о чем не говорившие.

Географический масштаб оказался слишком велик, чтобы приваловское предположение могло обрести контуры рабочей гипотезы. Он на нем и не настаивал, отодвинув от себя книгу, после того как прочитал раскрытые страницы добрый десяток раз. Напустив на себя вид "ну, я сделал все, что мог", Саша пожал плечами и принялся бесцельно блуждать взглядом по комнате.

Машка и Стелла продолжали изучать текст, когда первая вдруг задумчиво произнесла:

- Корде...

- Что? - в один голос спросили мы с Приваловым.

- Корде... Это ведь, кажется, французская фамилия?

- Угу, и Брандспойтов - тоже, - глупо заметил я.

- Французская, - подтвердил Привалов. - Некая Шарлотта Корде заколола кинжалом выдающегося деятеля Великой Французской революции Марата. А почему ты спрашиваешь?

- Понимаешь, - медленно, даже очень медленно, ответила Машка. - Тут сказано, что некий господин Корде утверждает, будто в Смоленской губернии нельзя ловить щуку на что-то там такое.

- На что именно?

- Это не имеет значения. Кажется, у меня начинает складываться что-то разумное. Француз Корде... Смоленская губерния... Понимаешь? - снова спросила она, обращаясь к Саше.

- Нет, - честно признался тот.

- Ой! - вдруг сказала Машка и захлопнула себе рот ладошкой. Посидев так некоторое время под нашими недоуменными взглядами, она добавила: - Кажется, получилось...

- Да что получилось-то? - ничего не понимая, спросил я.

- Французы... Смоленская губерния... Неужели тебе это ни о чем не говорит?

- Нет, - честно признался я вслед за Приваловым.

- Может быть, конечно, это выглядит несколько надуманно, но... - Машка пожевала губами, а затем решилась. - Давайте представим себе, хотя бы на минутку, что кто-то очень интересуется кладами. Золото, серебро, драгоценности...

Саша и Стелла вздрогнули и переглянулись. Я по-прежнему честно ничего не понимал.

- Так вот, на территории нашей страны знаменитых кладов не так много. Я имею в виду, известных всем. И один из них - клад Наполеона. Слышали? Если мне не изменяет память, я где-то читала, что обоз с награбленными ценностями, когда французы бежали из России, тянулся на несколько верст. До Франции обоз не добрался, и ни в одной коллекции, ни в одном музее ничего из награбленного обнаружено не было. Куда, в таком случае, все делось? Самой правдоподобной гипотезой является та, что ценности были спрятаны где-то возле старой Смоленской дороги, может быть - в тогдашней Смоленской губернии. Ну, теперь-то понимаете?

- Нет, - хором сказали мы.

- Этот самый, как его, Корде... Он ведь - француз. Может быть, он сам или кто-то из его родственников участвовал в походе, остался жив и рассказал своим потомкам о том, где именно были спрятаны ценности. А спрятаны они были, как предполагается, то ли в озере, то ли в затоне, то ли в речке...

- И что из этого?

- А то! Представьте теперь, хотя бы на минуту, что кому-то стало известно о нахождении этого места. Потому что автор "Рыб", сам того не зная, приводит мнение этого самого Корде, который, для памяти, указал в своих записках или еще где название этого самого озера в Смоленской губернии!.. Да еще пишет открытым текстом, я имею в виду - француз, что, мол, щука здесь не ловится... Sapienti sat!

- Подожди, Маш, не все сразу. Француз, клад... Я-то здесь причем? - взмолился я.

- Притом... Теперь представьте, что в институте появляется некто, мало того, интересующийся кладами, но еще и знакомый с тайной клада Наполеона. Предположим, сам он, по каким-то причинам, проверить информацию о кладе не может, но зато знает, во-первых, что она упомянута в "Рыбах", а во-вторых, кто ему может помочь. Остается пустяк, заговорить нужную книгу, а потом встретить кого надо в коридоре и тоже заговорить. Или в столовой что-нибудь подсунуть. И при этом, чтобы нужный человек потом ничего не вспомнил.

- У меня в столовой никого знакомых, кроме тебя, нет. А этому знатоку кладов не ко мне обращаться нужно, а в Отдел Заколдованных Сокровищ...

Саша и Стелла вздрогнули так, что вместе с ними вздрогнул стол. У первого загорелись глаза, вторая ойкнула, как прежде Машка, и точно так же захлопнула себе рот ладошкой. Очевидно, они знали что-то такое, чего не знал я. Или забыл.

- Ой, какая же ты умная!.. - вдруг воскликнула Стеллочка и чмокнула Машку в щеку.

Привалов, очевидно, был того же мнения.

Машка благодарно кивнула обоим и тут же распорядилась:

- Андрей, завтра сходи в библиотеку и попытайся что-нибудь отыскать. Попроси Василису Ивановну тебе помочь...

- Между прочим, - как-то сварливо перебил ее я, по всей видимости, несколько задетый тем, что они от меня что-то скрывали. - У меня полно работы. Пусть Сашка идет. Его машина все равно не работает. Он там у себя, один черт, без дела сидит. Шерсть на ушах выращивает...

В глазах Привалова опять возникло желание меня стукнуть.

- Пойдете оба. Для начала нужно отыскать подробную карту Смоленской губернии того времени, взять современную и сравнить те места, по которым проходила старая дорога. Найти статьи, в которых говорится о кладе Наполеона, и постараться отыскать хоть какие-нибудь следы этого самого Корде из твоей книги.

- Что может быть проще? - буркнул я. - Заказать по межбиблиотечному абонементу из Парижской библиотеки список армии Наполеона, - только и всего.

- Андрей, - Машка была совершенно серьезна. - Ты совсем не понимаешь, что нас ожидает в том случае, если моя догадка окажется верной?

Спорить я не стал, больше потому, что не хотел ссориться, а потому, посвятив первую половину дня напряженной работе над составлением тезисов будущей статьи, после обеда потащился в библиотеку. Привалов сидел там, обложившись какими-то пыльными томами, и что-то старательно перерисовывал в тетрадь. Взглянув друг на друга, мы почему-то сделали вид, что незнакомы, - совсем как в плохом шпионском фильме...

Из библиотеки мы точно таким же шпионским образом отправились ко мне. Что интересно, изнывавшие от любопытства девчонки были уже здесь, в коридоре. Как это ни смешно, но они вели себя точно так же, как мы с Сашкой: Стелла стояла возле двери, прислонившись к стенке, и рассеянно поглядывая по сторонам. Машка дефилировала по коридору, в той его части, которая была максимально отдалена от двери и Стеллы.

Демонстративно не заметив обеих, я проследовал к себе. Но не успел положить исписанные листочки на стол, дверь распахнулась, и оставшиеся члены клуба любителей кладов и детективов попытались одновременно пройти в образовавшееся пространство, оказавшееся для троих слишком маленьким.

Мы сели вокруг моего стола, и девчонки с нетерпеливым любопытством принялись сверлить нас глазами. Нам же, как выяснилось, похвастать было нечем. Из-за дурацкой конспирации, затеянной непонятно почему и отчего, мы с Приваловым проштудировали, в основном, одни и те же источники, добыв минимум информации. И этот минимум не давал повода для оптимизма. Наоборот, стоявшая перед нами задача обрела ясные черты поиска иголки в стоге сена. Несмотря на то, что, согласно запискам некоего графа де Сегюра, эта иголка должна была иметь внушительный размер: десять верст в длину и четыре телеги в ширину. Размер, вызывавший серьезные сомнения в его реальности. Возможно, граф обладал пылким воображением, возможно, лавры барона Мюнхгаузена не давали ему покоя, - мнения разделились, - но то, что указанное им количество сокровищ было чудовищно неправдоподобным, сомнений ни у кого из нас не возникло. Даже с учетом того, что французы ободрали Москву как липку.

Старая Смоленская дорога, в общем, никуда не делась, зато местность по обеим ее сторонам претерпела значительные изменения. И не в последнюю очередь это относилось к водным угодьям. Озера и пруды зарастали и превращались в болотины; болотины высыхали и распахивались или заселялись; речки меняли русла; старицы исчезали, и там, где когда-то, возможно, предлагал не ловить щуку господин Корде, сегодня этого попросту невозможно было бы сделать, ибо место это вполне могло представлять собой колхозное поле, засеянное кукурузой.

Поиски указанного господина также успехом не увенчались. В "Рыбах" было указано, что А. Корде (Александр, тут же сказала Машка; я полагал, родители дали французу имя Абориген, но на своей версии настаивать не стал) опубликовал две заметки в "Пр. ох." Довольно быстро удалось выяснить, что журнал "Природа и охота" издавался самим Сабанеевым, но является библиографической редкостью. Но даже если бы его удалось разыскать, заметки Аборигена-Александра Корде занимали всего по страничке, было сложно рассчитывать, что в журналах окажутся помещены его биографические данные.

В общем, по мере изложения найденного, червячок сомнения в каждом из нас потихоньку приобретал размеры огнедышащего дракона. Вчерашний энтузиазм улетучивался, и гипотеза, вроде бы все складно объяснявшая, теперь казалась шитой белыми нитками. Конечно, она могла быть верной, но для этого ей явно не хватало легкости и изящества, свойственных всем гипотезам, впоследствии ставших теориями. Она была достаточно сумасшедшей, но, вместе с тем, имела очевидные черты надуманности. Мы это ощущали все сильнее, и с трудом удерживались от того, чтобы не впасть в уныние. Было понятно, что дальнейшие поиски в этом направлении процентов на девяносто девять бессмысленны, но никто не хотел высказывать этого вслух.

Мы с Приваловым говорили все более вяло, и как-то потихоньку увяли совсем. Наступила неприятная тишина, от которой хотелось побыстрее избавиться, но никто не знал - как.

Наконец, Машка решительно отодвинула стул и поднялась.

- Ну что, ребята, пожалуй, на сегодня все. День был тяжелый, пора по домам, - сказала она нарочито бодрым голосом, никого, впрочем, не обманувшим. - А ты чего такая грустная, Стеллочка? Молчишь... Что-то не так?

- Ой, да все так, - поспешно ответила та, словно оправдываясь. - Просто я в этих щуках ничего не понимаю. Я о них только в поваренной книге читала. Ну, еще в сказках... Я их, кажется, и не видела никогда... Даже нашу...

- Какую - нашу? - насторожилась Машка.

- Ну, нашу, из Музея...

Наверное, если бы кто-то произнес заклинание, превращающее все живое в камень, последовавшая вслед за этими простыми словами немая сцена не могла бы быть более совершенной. Что любопытно, причины этого оцепенения оказались сугубо индивидуальными. Машка была ошеломлена простотой разгадки. Привалов - предчувствием нового поручения, исполнение которого для него означало, скорее всего, посещение не библиотеки, а Музея. Стеллочка просто испугалась произведенного ее словами эффекта. Я - за компанию.

- Ловля щуки, - пробормотала Машка и плюхнулась обратно на стул. - Господи, как все просто!.. Ловля щуки, - повторила она.

А потом они с Приваловым дружно затараторили, перебивая друг друга. Теперь версия сводилась к следующему.

Какому-то неизвестному доброжелателю стал известен заговор с целью похищения щуки. Совершенно естественным было заговорить книгу "Жизнь и ловля пресноводных рыб", и именно страницу о ловле щуки. Книга попала ко мне точно тем же способом, что и в предыдущей гипотезе. Сам доброжелатель, по какой-то причине, вмешаться не мог, и рассчитывал на меня, а заодно и нас (Машка имела в виду остальных, присутствовавших в комнате). Возможно, этим доброжелателем был Корнеев, предвидевший трудовое наитие, и сделавший, в последний момент, все, что он мог сделать.

В Машкином изложении (с вставками Привалова) гипотеза звучала как хорошая, красочная детективная повесть. Более того, она имела под собой более прочный фундамент, чем оставленное французом-рыболовом Аборигеном зашифрованное сообщение о кладе.

Дело в том, что при Институте в самом деле имелась щука. Из нас четверых опытом общения с ней обладал только Привалов, поэтому и был заслушан его доклад-воспоминание об этом незаурядном и незабываемом событии.

Согласно словам докладчика, он выловил ее совершенно случайно, - в первое утро своего пребывания в качестве потенциального работника НИИЧАВО, - в колодце, расположенном в Музее упомянутого учреждения, а именно - ИЗНАКУРНОЖ. Собираясь долить в свой "Москвич" воды, он зачерпнул ее бадьей. В ходе состоявшейся затем беседы Сашка узнал, что щука, обитающая в основном в местной реке, время от времени, по причине холода и ревматизма, заплывает в колодец, где условия обитания помягче. Пользуясь этим, несознательная и склонная к стяжательству гражданка Горыныч Наина Киевна, смотритель Музея, вылавливает несчастную рыбу и волочет на базар, где продает на уху. Вынужденная к тому обстоятельствами, щука обещает покупателю сослужить службу, после чего отпускается, "одними - со страху, другими - по доброте, а которыми и по жадности..." Вернувшись в реку, щука через некоторое время опять заплывает в колодец, и ситуация удручающим образом повторяется.

Сам я щуки не видел, поэтому на всякий случай уточнил:

- А ты уверен, что она - та самая? Которая "по щучьему велению, по моему хотению"?

Привалов пожал плечами.

- По крайней мере, она сама мне так сказала.

- И что, она, по правде, все может? - это была Стеллочка.

- Не то, чтобы все... По ее словам, она может все, во что верит. Мне тогда нужно было машину помыть, - пришлось самому, потому что в машины она не верила, хотя и видела собственными глазами. Правда, коэффициент преломления в воздухе другой, а очки она потеряла, но все равно, не верить в то, что видишь... В общем, старорежимная она. У нее и кольцо есть, чего-то там Его Императорского Величества одна тысяча восемьсот не помню какого года... Ковер-самолет предлагала, сапоги-скороходы, шапку-невидимку, дочь царскую в жены... В это она верит, - хмыкнул Привалов. - А машину, скажем, помыть, это у нее не допросишься.

- Сапоги-скороходы и шапку-невидимку? - ахнула Машка. - Ребята, вы только представьте себе, что будет, если такие вещи попадут к нечестным людям!

Мы представили. Получилось не здорово.

- Вообще-то, - промямлил я, - на это у нас есть милиция. И еще - Модест Матвеевич. Я, между прочим, сам читал распоряжение о том, что все музейные предметы должны без исключения оставаться на отведенных им местах и к разбазариванию запрещены.

- Распоряжение я тоже читала, - отмахнулась Машка. - Но, во-первых, щуку вряд ли можно отнести к музейным предметам, также как Василия и русалку, которым там просто определено место для временного проживания. Хотя бы потому, что на них не имеется инвентарных номеров. Во-вторых, по большому счету, это распоряжение появилось из-за Витьки с его диваном, и все его поняли именно так, потому что кроме него музейными предметами пользуются раз в год по обещанию. А кроме того, если кто-то решился похитить щуку, ему никакие распоряжения не указ.

- Во-первых, - в тон ей ответил я, - кому-то со стороны попасть на территорию Музея весьма проблематично. А во-вторых, назови мне хотя бы одного сотрудника Института, который рискнет не подчиниться распоряжению Модеста Матвеевича.

Казалось, я победил, но тут вмешалась Стелла.

- А как же Хома Брут и Ха Эм Вий? - робко спросила она.

И этим самым вопросом пустила мой железобетонный аргумент под откос.

Эта парочка и в самом деле была способна на все. Собственно говоря, каждый из них порознь был неплохим человеком, поэтому профсоюз в какой-то степени был прав, спасая их от увольнения и беря на поруки с целью перевоспитания после очередной выходки. Брут числился по хозяйственной части, "рабочим по двору", и к качеству исполняемой им работы претензий, в основном, не было. Хрон Монадович Вий служил начальником канцелярии, и службу свою нес также без претензий. Претензии возникали, как только они выходили за проходную. В день аванса, получки или слета на Лысой горе, этих двоих неудержимо тянуло друг к другу, вне зависимости от разделявшего их расстояния, а их соединение в какой бы то ни было точке заканчивалось, как правило, посещением винного магазина, распитием спиртных напитков в неположенном месте и последующими безобразиями. Их тянуло на подвиги, итог которым обычно подводился в местном вытрезвителе или отделении милиции. Хома Брут, будучи моложе своего "подельника", начинал испытывать непреодолимое влечение к женскому полу, но ухаживать решительно не умел, а потому постоянно терпел фиаско и до сих пор ходил в холостяках. У Ха Эм Вия, человека возраста пожилого, можно сказать, почти пенсионного, в результате употребления спиртного, по его собственным словам, "открывались глаза" на недостатки, которые он тут же, не сходя с места, старался ликвидировать подручными средствами. Так, например, однажды его снимала с уличного фонаря пожарная бригада, поскольку он забрался на него с целью заменить перегоревшую лампочку, вывернутую, правда, в ближайшем подъезде. Хома считал подобное поведение пустой тратой времени: все равно не оценят, к тому же, для устранения недостатков существуют специально предназначенные для этого службы. Они начинали спорить, горячиться, и дело нередко заканчивалось безобразной потасовкой. Правда, к их чести нужно отметить, что единственной жертвой их драк до настоящего момента оказался газетный киоск, в котором они друг дружкой побили стекла.

В общем, если исходить из их морального облика и подмоченной репутации, эти двое вполне могли наплевать на распоряжение Модеста Матвеевича и выловить щуку с целью исполнения своих корыстных желаний. Причем, чтобы сокрыть следы своего преступления, они могли также, добившись желаемого, сварить из нее уху. Правда, в данном случае их интерес вступал в конфликт с интересами Наины Киевны, до сих пор эксплуатировавшей щуку единолично, но глубина этого конфликта определялась единственно глубиной морального падения указанных лиц, о которой никто не имел ни малейшего представления.

Увлекшись воспоминаниями о "подвигах" Брута и Ха Эм Вия, мы не заметили, как пролетело время. И спохватились только тогда, когда стрелки подкрались к цифрам, за которыми на проходной могли возникнуть неприятности. Кроме того, мы совершенно упустили из виду, что злоумышленниками вполне могли оказаться другие люди, и, разумеется, не выработали никакого плана действий. А потому, по дороге к общежитию, было решено отправить нас с Приваловым (кого же еще?) на рекогносцировку в Музей, с наказом - ни под каким видом не обнаруживать истинной цели своего визита. Что было задачкой еще той, поскольку Наина Киевна, по всей видимости, обладала определенными способностями к телепатии, иными словами, видела человека насквозь. Причем неизвестно, касалось ли это только биографических данных, или никаких ограничивающих рамок ее способности не существовало.

На следующий день, встретившись после работы у проходной, мы с Приваловым отправились в Музей пешком. Было, почему-то, немножко страшновато, и это чувствовалось: Сашка всю дорогу рассказывал мне о том, как побывал там в первый раз, с бесконечными подробностями и повторениями. На площади мы замедлили шаг, а по улице Лукоморье, где и расположен Музей, плелись, точно две улитки. Я так нервничал, что не увидел входа, - только сплошные высоченные серые заборы, казавшиеся бесконечными, - и проскочил бы мимо ворот, если бы Привалов не ухватил меня за локоть, прошипев: "Ты куда? Вот же".

Музей оказался закрыт. Некоторое время потоптавшись, а затем осмотревшись, мы все-таки вошли. На табличке, висевшей не снаружи, а внутри, сообщалось, что ИЗНАКУРНОЖ открыт для посещения каждый день, с 12.00 до 16.00, за исключением субботы и воскресенья, являющихся выходными днями, понедельника, поскольку он, как известно, начинается в субботу, и вторника, поскольку каждый вторник каждого месяца является днем санитарным. Имелась также надпись, что посещение Музея является бесплатным, причем было совершенно очевидным, что приставка "бес", в отличие от остальных букв, неоднократно соскребалась и восстанавливалась.

Вообще-то, будучи сотрудниками Института, мы могли посещать Музей "круглосуточно, в любое разумное время". Составленная по этому поводу инструкция гласила именно так, констатируя факт, но нисколько его не поясняя. Заинтересованные стороны каждый раз старались истолковать эту туманную фразу в свою пользу, но последнее слово, как правило, оставалось за Наиной Киевной. Если она присутствовала в своей избушке, конфликт был неминуем, несмотря на то, что нам нужно было всего лишь удостовериться в наличии щуки колодце, или, на худой случай, переговорить с Василием. Чисто внешне, никаких признаков пребывания старухи не наблюдалось, а терять время, с учетом серьезности сложившейся ситуации, не хотелось. Может быть, смотрительница спит или ушла в магазин?

- ...рыбки купить, - услышал я шепот Привалова.

- Или колбаски, - в тон ему ответил я.

- Дороговато, - поежился Сашка.

- Ничего, пенсия у нее хорошая.

- Какая пенсия? Ты о чем?

- Я говорю, у Наины пенсия, побольше чем у некоторых м.н.с. оклад.

- При чем здесь Наина? Я тебе про Василия говорю. Надо было ему рыбки купить...

- Перебьется, - ответил я. - Сам наловит. Ему все равно делать нечего. Я где-то читал, что коты спят по шестнадцать часов в сутки. Вот и пускай, вместо того, чтобы дрыхнуть, удочку в лапы возьмет. До речки рукой подать.

- Тише, - одернул меня Сашка. - Услышит, обидится, и тогда - пиши пропало. Вон он, около дуба пристроился. Видишь?

Огромный кот, черно-серого цвета, дрых под могучим, кряжистым дубом. К нему (коту и дубу) "вела дорожка, выложенная каменными плитами. Справа от дорожки был огород, а слева, посередине лужайки, возвышался колодезный сруб с воротом, черный от древности и покрытый мохом". Этот последний как раз и был целью нашего визита.

Дуб в какой-то мере прикрывал нас от избушки, и я решился.

- Приглядывай за горизонтом, - сказал я Привалову. - А я пока осмотрю колодец.

Который не представлял из себя ничего необычного. Потемневший от времени, поросший мхом и какими-то грибами, что снаружи, что внутри. Я тщательно осмотрел его на предмет наличия рыбьей чешуи, но таковой, вроде бы, не оказалось. Ведро на вороте отсутствовало, - только крепкая веревка с железным крючком. Я задумался было, нельзя ли поймать щуку на этот крючок, но затем отбросил эту мысль как бесперспективную. От черной воды меня отделяло метра четыре, на ее поверхности плавал обычный мусор. На всякий случай, я сначала гукнул, перегнувшись как можно сильнее и даже с риском свалиться, а потом бросил вниз маленький камешек. Никто не отозвался и не высунулся.

В виду отсутствия какого-либо осмысленного плана действий, я вернулся к Сашке и шепотом доложил ему результаты осмотра. Собственно, докладывать было нечего, поскольку он все видел сам, следя не за избушкой, а за мной. Возвращаться с пустыми руками не хотелось, и мы, на цыпочках, приблизились к спавшему коту. Мне почему-то подумалось: задумывался ли когда-нибудь кто-нибудь о том, сколько странных и нелогичных поступков он совершает? К примеру, мы. Зачем было красться на цыпочках к коту, которого все равно нужно было будить? Еще более нелепым было то, что я поднял сухую веточку, собираясь аккуратно пощекотать ею спящего зверя. Сашка укоризненно посмотрел на меня, покачал головой и тихо произнес:

- Э-э-э... Василий...

Кот не отреагировал. Даже ухом не повел. Сашка предпринял вторую попытку.

- Э-э-э... Товарищ Василий...

Никакой реакции со стороны кота не последовало. Привалов беспомощно взглянул на меня. Я протянул ему прутик. Василий приоткрыл один глаз. Я быстро спрятал прутик за спину и, на всякий случай, выронил.

Несмотря на нашу очевидную нерешительность, кот, видимо, уразумев, что поспать ему все равно не дадут, лениво открыл второй глаз. Затем сладко вытянул во всю потрясающую длину передние и задние лапы, застыл так на некоторое время, сгруппировался и сел. Почесал задней лапой ухо, по очереди с укоризной глянул нам в глаза и застыл, аккуратно обвившись снизу хвостом.

Я толкнул Привалова локтем, в знак того, что предоставляю вести переговоры ему. Нет, конечно же, я подобно большому числу людей, к котам и кошкам отношусь очень даже положительно, пусть даже и к говорящим, просто в данный момент испытывал серьезные сомнения в своих дипломатических способностях. А если говорить честно, просто немного робел.

- Видите ли... э-э-э... Василий, - набравшись решимости, начал Сашка. - Простите великодушно, что потревожили, но не скажете ли вы нам, не видели ли вы здесь кого-нибудь... э-э-э... подозрительного?.. С удочкой там, со спиннингом...

- С сетью, - отважно добавил я.

Кот смотрел на нас и молчал. Мы терпеливо повторили свой вопрос. Затем еще шесть раз. Кот по-прежнему молчал.

- Что будем делать? - спросил я у Сашки. - Ты чего-нибудь понимаешь?

- Кажется, да, - медленно протянул тот. - Бинарное дерево.

- Какое? - не понял я. - Да это же обыкновенный дуб. Ты чего?

- Есть такой метод решения логических задач, - принялся пояснять Привалов. - Формулируешь вопрос так, чтобы на него было только два ответа: да или нет. Каждый ответ приводит к следующему вопросу, на который тоже только два ответа. Если нарисовать... - он поискал глазами мой прутик, не нашел, и стал объяснять дальше. - Если на рисунке каждый вопрос изображать точкой, из нее каждый раз будут выходить две стрелочки, вправо и влево, да и нет, - варианты ответов. Для достаточно сложной задачи твой рисунок будет представлять собой как бы дерево, растущее из одной точки и все время расширяющееся. Понял?

- Что такое бинарное дерево, я знаю без тебя, - буркнул я. - А также и то, что вот это - дуб.

- Значит, не понял. Бинарное дерево, - это не дуб, а Василий.

Я с подозрением посмотрел на Привалова.

- Слушай, Саша, ты, главное, не волнуйся. Давай завтра придем...

- А я и не волнуюсь. Василий - бинарное дерево в том смысле, что у него есть только два состояния. Помнишь? "Идет направо - песнь заводит, налево - сказку говорит..."

- Почему - два? Есть и еще. Спит, например. Или вот тебе - сидит и молчит.

- Потому и молчит, что сидит.

- Так ты что же, предлагаешь его пнуть? - не подумав, спросил я.

Сашка укоризненно посмотрел на меня. К счастью, Василий, похоже, меня не услышал, или сделал вид, что не услышал, - у него был вид скучающего философа-стоика. Возможно, он опять уснул. На этот раз - с полуоткрытыми глазами.

- Заткнись, - прошипел Привалов.

Я заткнулся и принялся смотреть в сторону избушки, пока Сашка, призвав на помощь всю свою дипломатию, как мог, не вдаваясь в подробности, объяснял коту ситуацию. В конце концов, он задал вопрос относительно того, не видел ли случаем Василий каких-либо злоумышленников, покушавшихся на щуку, или подозрительных личностей, проявлявших нездоровый интерес к колодцу. Закончив, он шумно выдохнул и смахнул со лба крупные капли пота. Оставалось ждать реакции кота. И она последовала, на удивление быстро.

Неожиданно поднявшись на задние лапы, сложив передние за спиной, Василий сделал шаг влево и скороговоркой выпалил:

- Жил да был царь Аггей, и было у царя Аггея трое сыновей...

Второй шаг не задался. Кот застыл, удержав поднятую заднюю лапу на весу. Постояв так с минуту, он все же опустил ее и произнес, как бы подтверждая уже сказанное:

- Да...

Задумался. Поглядел на нас. Забубнил.

- Третий сын, как водится, был дураком... Хотя, собственно говоря, это не из чего не следует. Довольно-таки странно считать кого-либо дурачком только за то, что он день и ночь лежит на печи. И, значит, на печи он не лежал, а что-то там такое делал. Так делал, что сразу было видно - дурак дураком. Или, скажем, ложку мимо рта проносил... В отличие от второго брата, который, разумеется, дураком не был, а скорее наоборот... Или все-таки был?.. А что там у нас с первым братом? Он, небось, обоих младших перещеголял... Весь в отца... Вот ведь семейка... Как они только царство свое по ветру не пустили, дурью своею несусветной... Так нет же, - кот просиял и хлопнул себя передними лапами по лбу. - Как раз и пустили!.. Одно только поле от всего царства и осталось, да и то чертополохом заросло. Агрономы... - Кот захихикал. - С медведем у них еще, помнится, неладно вышло. Вершки, корешки... Уж коли сажаешь свеклу, так и бери себе корешки, а коли тыкву - вершки. Не наоборот же... Или, вот, репу посадили. Выросла репа большая-пребольшая... Еле вытащили. Целый год потом только репу одну и ели... Даже медведь не выдержал, через месячишко только его и видели... Может, и зря. В ней витаминов много, в моркови... - Василий замолчал и задумался. Было очевидно, что бинарный кот, растекаясь мысью-белкой по древу, безнадежно заплутал. - Труд, - неожиданно произнес он. - И терпение. Терпение и труд - все перетрут. А еще - импровизация. Как сказал кто-то из великих: забыл - импровизируй. Главное - не молчи. Кривая вывезет. Про кривую, это уже другой классик сказал, - пояснил он, очевидно, собираясь импровизировать. К несчастью, тема импровизации также оказалась забыта. Василий, впрочем, совершенно не был смущен этим обстоятельством. Сославшись на барона Мюнхгаузена в том смысле, что безвыходных положений не бывает, он сунул лапу, как мне показалось, куда-то в дуб и достал книгу "Афоризмы великих людей". Поморщившись, сунул обратно, достал другую - какую именно, я заметить не успел, - раскрыл на странице, отмеченной закладкой, водрузил на нос старинное пенсне в массивной золотой оправе и зачитал:

- "В классической механике можно ввести понятие абсолютно твердого тела, то есть тела, которое ни при каких условиях не может быть деформировано. В теории относительности под абсолютно твердыми телами следовало бы, соответственно, подразумевать тела, все размеры которых остаются неизменными в той системе отсчета, где они покоятся..."

Мы с Приваловым ошарашено взглянули друг на друга. Василий тоже слегка обалдел, захлопнул книгу и взглянул на обложку. На ней значилось: Л. Ландау и Е. Лифшиц "Теория поля". Пробормотав что-то невнятное, кот вернул "Теорию" в дуб и изъял третью книгу. На этот раз, похоже, ту самую. Потрепанную, с множеством закладок. Открыв, он сначала пробежал страницу глазами, а затем с плохо скрываемым торжеством прочел:

- "Посеял старик пшеницу, и выросла пшеница богатая, да повадился ту пшеницу кто-то по ночам толочь и травить". Вот, - назидательно произнес он, точно подводя итог какой-нибудь научной лекции. Спрятал в дуб книгу и пенсне и повторил тем же тоном: - Вот. Пшеница. Царица полей. Хлеб - всему голова. И разбазаривать его мы никому не позволим. - Я вздрогнул, поскольку кот, неумышленно, произнес последнюю фразу голосом Модеста Матвеевича. - А тут - сплошные потравы. Не царское, понимаешь, время... А потому призвал царь к себе своих сыновей, - кот напрочь забыл о "не царском времени", - и строго-настрого велел им поле с пшеницей охранять, вора изловить и пред его царские очи представить. Ружье дал. Расписание составил, когда кому стеречь, чтобы они по дурости друг дружку не перестреляли... Настал черед первого брата. Пошел это он на охоту, а ружье дома оставил. И правильно сделал. Он же ночью пошел, все равно ничего не видать. До сеновала добрался, там и устроился. Ну а чего ему ночью в лесу, да еще без ружья, делать? Выспался, как следует, вернулся ближе к полудню, царь его и спрашивает: ну что, мол, видел вора? Тот ему честно и отвечает: не то, что вора, вообще никого не видел. Сны - видел, а так, чтобы другое - нет. Царь, естественно, обрадовался, что все так хорошо закончилось, однако второго сына все равно послал дежурить ночью, для порядка. Тот даже и ружья брать не стал, сразу на сеновал отправился. А третий и на сеновал не ходил, во дворце спал...

Ведя свой не лишенный занятности рассказ, кот скрылся за дубом и замолчал. Потом послышались какой-то странный хруст и чавканье, продолжавшиеся, наверное, с пару минут.

- Фосфор, - донеслось из-за дуба, - как нельзя лучше способствует укреплению памяти. Его в рыбе много...

Наступила тишина. Затем вдруг грянуло молодецкое, во всю ширь: "А я ля-я-я-гу, приля-я-ягу..." и снова все стихло. Кот, наверное, сменил направление обхода на противоположное, но что-то его задержало. Выждав минут пять, мы с Приваловым, очень осторожно, двинулись друг другу навстречу, обходя дуб с двух сторон. Василий, свернувшись калачиком у корней, мирно дрых. А возле него лежало то, что повергло нас в ужас: сушеная щучья голова.

Сашка, трясущейся рукой, поднял ее, и мы внимательно ее осмотрели. Сомнений быть не могло - это была самая настоящая сушеная щучья голова. Вся остальная сушеная щука, - в этом сомнений также быть не могло, - находилась внутри Василия, став для него источником фосфора, укрепляющего память.

Мы замерли в скорбном молчании, не зная, что сказать или делать, и неизвестно, сколько бы пребывали в таком состоянии, если бы вдруг дверь избушки не заскрипела. Мы совершенно окаменели, не в силах пошевелиться.

Но в образовавшуюся щель, совершенно неожиданно для нас, выглянула не Наина Киевна, а протиснулись два деревянных ведерка. На крыльце они остановились, затем спустились по лестнице, - словно были обуты на чьи-то ноги, - и точно таким же образом замаршировали по дорожке в направлении колодца. Здесь они снова остановились. Одно из ведерок, подняв дужку, подпрыгнуло и зацепилось за свисающий с ворота крючок. Ручка степенно начала поворачиваться, ведерко исчезло в колодце. Раздался всплеск, ручка замерла. Потом начала медленно вращаться в обратную сторону. Через некоторое время показалось ведерко, полное воды до краев. Чуть приподнявшись над крючком, дужка свалилась на обод ведерка, и оно, перемахнув через край сруба, опустилось на дорожку. Второе ведерко проделало ту же самую операцию, что и первое. Наполненные водой, они промаршировали обратно к избушке, поднялись на крыльцо и скрылись внутри.

Я поймал себя на том, что, наблюдая за всем этим действом, незаметно для самого себя твержу: "Ать, два!.. Ать, два!.."

Делать в Музее нам было, в общем, уже нечего. Будить Василия и предъявлять ему какие-либо обвинения казалось глупым. В конце концов, с его точки зрения, он не сделал ничего предосудительного. Конечно, возникала любопытная коллизия, поскольку один музейный экспонат умудрился слопать другой, но с этим предстояло разбираться Модесту Матвеевичу. И мы, прихватив с собой щучью голову, поплелись обратно. Мы опоздали, и теперь уже поделать ничего было нельзя.

Ночью меня преследовали кошмары. Мне снился Василий, сидевший на краю колодезного сруба с кровожадным выражением на морде, опустив внутрь хвост.

На работе у меня все валилось из рук, я никак не мог сосредоточиться, а из-под моего пера выходил такой бред, какому позавидовал бы любой обитатель соответствующего лечебного учреждения. Я уничтожал написанное, маялся и как избавления ждал наступления вечера, когда должно было состояться последнее собрание нашего тайного общества, не оправдавшего оказанного ему доверия.

Первым притащился Привалов. Вялым голосом поздоровавшись, он положил на мой стол пакет со щучьей головой, сел, сообщил о том, что запчасти, наконец, прибыли, и не сегодня-завтра "Алдан" должен ожить, и замолчал. Настроение у него было не лучше моего.

Машка со Стеллой ворвались в комнату весенним вихрем, мгновенно превратившимся в полный штиль под влиянием царившей в лаборатории атмосферы.

- Краше в гроб кладут, - констатировала наше с Приваловым состояние Машка, уселась и, стараясь казаться бодрой, спросила: - Что-то случилось?

Мы с Сашкой переглянулись, разом вздохнули, после чего я, на правах хозяина, принялся рассказывать о нашем визите в Музей.

Привалов не смог остаться в стороне и начал помогать мне деталями. Нас слушали, не перебивая, причем было совершенно очевидно, что настроение девчонок стремительно скатывалось к нашему уровню, то есть - к нулю. Рассказ наш занял времени приблизительно раза в три больше, чем мы провели в Музее. По его окончании, был развернут пакет и предъявлено то, что осталось от щуки. Стеллочка ахнула и прихлопнула рот ладошками. Мне даже показалось, что у нее предательски заблестели глаза, и я поспешил добавить в том смысле, что нет худа без добра. Кот Василий, страдавший склерозом и потому испытывавший неимоверные трудности с составлением фраз, - это мне вчера по дороге домой рассказал Привалов, - отвечал на наш вопрос живо и почти без запинок, что свидетельствует о том - рыба пошла ему на пользу, и он находится на пути к полному выздоровлению.

Собственно, в деле спасения щуки была поставлена жирная точка. Суета последних дней вдруг навалилась тяжким гнетом, и мы, некоторое время помолчав и отказавшись от чая, отправились домой. Сашка пошел провожать Стеллу, а мы с Машкой решили немного прогуляться, несмотря на строгое расписание общежития. Разговор не клеился, мы тоскливо молчали. Не сговариваясь, прогулялись до речки и направлялись обратно, когда Машка внезапно насторожилась и крепко сжала мою руку.

- Тише! Ты ничего не слышишь?

Мы находились в скверике неподалеку от общежития, в вечернее время обычно пустынного. Я прислушался, но ничего подозрительного не услышал.

- Свист какой-то странный...

Я принялся оглядываться по сторонам.

- Да нет же, вон там, - Машка махнула рукой в сторону темного неба.

Я поднял глаза, и как раз вовремя. Потому что из-за верхушек деревьев неожиданно вынырнул прямоугольный предмет и быстро стал приближаться к нам.

- Поберегись!.. - раздалось сверху.

Мы едва успели отскочить друг от друга, когда между нами приземлился Корнеев, в очередной раз, несмотря на самые строгие запреты, утащивший диван.

Две вещи были совершенно очевидными. Во-первых, он очевидно устал и совершил вынужденную посадку с целью короткого отдыха. Во-вторых, диван ему был крайне необходим, поскольку он не стал дожидаться полной темноты.

Пока я подыскивал подходящие случаю, но не слишком грубые синонимы к слову "Корнеев", Машка вспрыгнула на диван, не давая возможности Витьке скрыться.

- Слезай!.. - буркнул тот. - Вещь казенная, а ты на нее - с ногами...

Понятное дело, стоило Машке слезть, Корнеев тут же воспользовался бы моментом и исчез, но он не на ту напал.

- Витька, у нас серьезная проблема, - сказала Машка.

- Ну, чего тебе? Только короче.

- Короче? Пожалуйста. Кот съел щуку.

- Ну и на здоровье, - пожал плечами Витька. - Это все?

Машка странно посмотрела на него.

- Ты что, не понимаешь?.. Повторяю: кот съел щуку.

- Понимаю. Кот съел щуку. Повторяю: на здоровье. Это все? Слазь.

Но Машка не сдавалась.

- Нет, ты не понимаешь! Понимаешь...

- Слушай, Леснова, что ты заладила: понимаешь, понимаешь... Володя Почкин поймал пару здоровенных щук и одну отдал коту. Кот ее, как ты говоришь, съел. Или ты обвиняешь его в том, что он с тобой не поделился?..

Сказать, что Машка просто обалдела от этих слов, значит, не сказать ничего.

- А... но... как же книга...

- Какая книга? - Витькино терпение начало иссякать. - Кот что, еще и книгу съел?

- Нет... Я это... про щуку... У Андрея... - обалдевшая Машка совершенно забыла о том, что Корнеев не мог быть в курсе наших дел.

Но Витька неожиданно ухмыльнулся.

- Значит, прочитал? - спросил он меня.

- Ну, прочитал...

И тут меня осенило. Судя по выражению Витькиного лица и его вопросу, он не только знал о книге, но и мог быть к ней причастен. А потому спросил без обиняков:

- Твоя работа?

- Слушай, Мельников, у тебя, собственно, какие могут быть претензии? У Лесновой, - понятно, с ней щукой не поделились. А у тебя?

- Только одна. Ты чего сказать-то хотел?

- Поня-я-тно... - Витька опять хмыкнул. - Подумай на досуге, как тебе удалось книгу открыть. Я ведь ее не зря особым способом заговорил. Чтобы открылась, когда ты честно и откровенно займешься критикой своих умственных способностей. Отвечай, чадо: что было написано на той странице, на которой она открылась?

- О ловле щуки...

- Не просто ловле щуки, о юный балда, а о ловле щуки на живца. Но поскольку ты без меня все равно не допрешь, поясняю. Ловля на живца, это когда кому-нибудь подсовывают что-нибудь, что этого самого кого-нибудь очень сильно интересует, тем самым заманивая в ловушку. Что больше всего интересует альрауна? Драгоценности. Ergo, нужно раздобыть где-нибудь драгоценность и устроить ему ловушку. Андестенд, юноша?..

Видя, что мы с Машкой потеряли дар речи и дружно хлопаем глазами, Витька покачал головой, неожиданно сделал страшные глаза, уставился на диван и крикнул:

- Мышь!..

Машка немедленно ойкнула и соскочила. Корнеев сделал нам ручкой, взвился в воздух и исчез в направлении института.

- Что еще за альраун? - непонимающе пробормотал я. - С чем его едят?

Машка проигнорировала мой вопрос.

- Значит, так, - безапелляционным тоном заявила она. - Завтра же, вместе с Приваловым, отправляетесь куда угодно, и покупаете Василию большую живую рыбу. Какую хотите. Не обязательно щуку.

Спорить или возражать было бесполезно. Поэтому я решил, что именно так и поступлю, даже если Сашка откажется составить мне компанию.

Но завтра меня ожидало кое-что, заставившее совершенно позабыть о принятом решении.

Впрочем, это уже совсем другая история.

ЧАС ОТ ЧАСУ НЕ ЛЕГЧЕ

Сколько раз я давал себе слово: если с самого утра что-то пошло не так, оставаться в кровати весь день, ну, или, хотя бы, быть предельно сосредоточенным и максимально осмотрительным?.. И сколько раз нарушал его? Если бы я играл с Судьбой в футбол, то мало того, что такая игра шла бы в одни ворота, - по прошествии пяти минут матча, ввиду бесперспективности счета на табло, его следовало бы прекратить.

Впрочем, обо всем по порядку.

Стоило мне выйти из подъезда общежития, направляясь на работу, дорогу мне перебежала черная кошка. Конечно, беда невелика, тем более что противоядие описано во всех учебных пособиях по защите от неблагоприятных предзнаменований. Нужно только иметь четкое представление, кто перед вами - кошка или кот, определить по шкале интенсивности необходимый оттенок черного цвета, учесть направление движение животного, время года и суток, что-то еще (всего около двадцати параметров), после чего, воспользовавшись соответствующей таблицей, выбрать необходимую контрмеру. Магистры делают это на автомате, остальные довольствуются кто чем: тремя плевками через плечо, произнесением "чур меня!", ходьбой задом наперед и так далее, в зависимости от степени своей суеверности. Лично я предпочитаю черных кошек (исключительно как предвестниц неприятностей) не замечать, или делать вид, что ее поведение не имеет ко мне никакого отношения.

Так поступил я и в этот раз, не обратив внимания на то, что эта зараза уселась неподалеку, с интересом осмотрела меня с головы до ног, после чего, убедившись, что я преодолел цепочку ее следов, не сворачивая и ничего не предпринимая, свернула зелеными глазами и принялась умываться. Возможно, мне следовало как-то отреагировать, но это могло оказаться себе дороже...

Дело в том, что вскоре после моего прихода на работу, случился инцидент. Дело было в декабре, выпал первый снег, и дворник ЖЭКа N 8, Килькин Иван Иванович, расчищал рано утром дорожки на вверенной ему территории. Будучи человеком по природе не злым, но очень суеверным, он обратил внимание на черную кошку, перебежавшую ему дорогу, самым наглым образом усевшуюся неподалеку и принявшуюся охорашиваться. Если бы кошка убежала, Иван Иванович тихо-мирно дождался бы момента, когда кто-нибудь из сотрудников института покинет общежитие, направляясь на работу, после чего продолжил бы махать метлой. Но прохожих не было, зато имелась наглая кошка. Некоторое количество нелицеприятных выражений не подействовали, и дворник, сняв с себя валенок, кинулся им в зверя. Не попав, он кинул в него метлу. Почему Иван Иванович поступил именно таким образом, он и сам впоследствии объяснить не смог. Легко представить себе состояние дворника, когда он увидел, что кошка обратилась в лаборантку Людмилу Н., поднявшую валенок и без промаха поразившую им незадачливого работника коммунального хозяйства. После чего, указанная лаборантка, воспользовавшись метлой, поднялась к балкону своей комнаты в общежитии, беспрепятственно проникла в нее, а метлу вернула дворнику, опять-таки не промахнувшись.

Поведение Людмилы разбиралось на месткоме, причем, что удивительно, никакого решения вынесено так и не было. Дело в том, что не вынести ей хотя бы выговора было нельзя, а за выговор не проголосовал никто (местком в полном составе воздержался) после ее слов: "Сами, что ли, никогда молодыми не были..." Вопрос оставался открытым несколько заседаний подряд, после чего благополучно забылся.

Сам я кошек, можно сказать, люблю, вне зависимости от расцветки, и, конечно, ни за что не стал бы в них чем-нибудь кидаться. Но вот добродушным "брысь!", возможно, отреагировать стоило. Впрочем, это имело бы смысл до того, как она перебежала мне дорогу, - дабы воспрепятствовать, - но уж никак не после. А потому я постаралася выбросить ее из головы и бодро потопал в институт.

Где меня ожидал сюрприз. Я еще в коридоре услышал, как надрывается телефон, и удивился, кто бы это мог разыскивать меня так рано. Звонил завскладом, домовой Дормидонт. Невнятно пробурчав, что моя заявка на столы удовлетворена, я могу их получить и, желательно, побыстрее, поскольку у него скоро обед, он повесил трубку.

Я был так ошарашен, что совершенно не подумал о двух вещах. Точнее - о трех. Во-первых, домовые, по какой-то им одним известной причине, практически не пользуются телефоном. Должно было случиться нечто из ряда вон, чтобы заставить их это сделать. Что касается Дормидонта, то он, занимая одну из важнейших (по статусу приблизительно равной уборщицам, позволявшим себе покрикивать даже на Янусов) должностей, никогда и никому не звонил. Более того, он даже не поднимал трубку, когда звонили ему. Поэтому, все вопросы с завскладом решались явочным порядком. Второе - прозвучало слово столы. Во множественном числе. В то время как в моей заявке русским по белому было указано - "столик мадам Ленорман в количестве 1 (одна) штука". В принципе, я знал, что их хранилось 3 (три) штуки, но почему-то был уверен в давно установленной аутентичности одного и списании оставшихся двух самозванцев. И третье - какой скорый обед, если рабочий день только-только начался, и то - не у всех?

Главным было то, что моя заявка, пройдя всю нашу бюрократию, наконец-то удовлетворена. И я, ощущая себя Наполеоном при Монтенотте, отправился на склад, предвкушая предстоящее удовольствие обрести давно желаемое и приступить к экспериментам, поскольку в отношении теории считал себя подготовленным в достаточной степени.

Дормидонт, похожий на обычного деревенского мужичка, какими их обычно изображают на иллюстрациях к русским народным сказкам, сидел за столом и очевидно беспокоился. Завидев меня, он спрятал в ящик стола какую-то длинную бумажную полоску, придвинул к себе амбарную книгу, чернильницу с пером, и быстро зашелестел страницами, даже не поздоровавшись. Открыв нужную, он ткнул в нее пальцем, выхватил из чернильницы перо и протянул мне.

И даже это, простое на первый взгляд, событие, меня не насторожило. Домовые, в том числе Дормидонт, в некотором смысле безграмотны, и это является серьезной проблемой, поскольку общаются они на старославянском языке, и обучить их современной речи и правописанию почти невозможно. У нас в институте неоднократно устраивались курсы повышения квалификации, и даже одно время существовала вечерняя школа, - специально для домовых, - но до настоящего момента все попытки "осовременить" их проваливались вчистую. Уволить их также не могли, за отсутствием соответствующей статьи, а кроме того, за них горой стоял сам Модест Матвеевич, подвигнуть которого изменить свое мнение не смог бы даже Архимед, при наличии, конечно, у последнего точки опоры. Потому что, при всех сопутствующих недостатках, в качестве завхозов (и по должности, и по сути) они были попросту незаменимы.

Я поставил свою подпись в том месте, куда мне было ткнуто, услышал подозрительное: "Ты что же это, один все понесешь?", на что опять-таки не обратил внимания, и подался за Дормидонтом в комнату выдачи при складе. Открыв ее, он исчез, будто в воздухе растворился, а я, с замиранием сердца, толкнул дверь. И оторопел. До степени полной потери дара речи и моторики.

Потому что в комнате стоял не один стол, а три. И еще три больших деревянных ящика из досок.

Немного придя в себя, я огляделся в поисках Дормидонта, но того нигде не было видно. Более того, на двери его кабинета, отстоявшего от комнаты выдачи на десяток шагов, появился амбарный замок и полоска белой бумаги с буквами. Отказываясь верить своим глазам, надеясь в глубине души, что еще не все потеряно, и ситуацию можно каким-то образом поправить, я направился к кабинету и робко подергал за ручку. В общем-то, достаточно было наличия замка, но в тот момент я действовал под влиянием чувств, и уж никак не разума. На белой полосе было написано, очень коряво, но читаемо: "ИНКВИЗИЦИЯ".

Это ничего не объясняло, скорее даже запутывало, и я вернулся в комнату выдачи. Где имелись, как я уже сказал, три стола и три больших деревянных ящика из досок. Я тупо смотрел на все это добро и не знал, что с ним делать. Оставить его здесь я не мог, поскольку уже поставил подпись в кондуите Дормидонта и, следовательно, оно принадлежало мне. Забирать его мне тоже не хотелось, поскольку налицо имелась явная ошибка: все-таки, я заказывал стол, а не столы. Звонить Ромуальду смысла не имело. Во-первых, он убыл на симпозиум в Грецию, во-вторых... Во-вторых, принимая во внимание во-первых, в качестве аргумента можно было не рассматривать. Посоветоваться также было не с кем.

В общем, налицо имелось только два варианта. Либо тащить все к себе и уже потом разбираться, что к чему, либо искать убежище в каком-нибудь затерянном таежном скиту. Не знаю почему, но я выбрал первое. О чем не раз горько пожалел, пока наша процессия двигалась со склада в помещение лаборатории.

Почему процессия? Потому что одно из первых, чему учится поступивший на работу в институт молодой специалист, это создание дублей. То есть копий самого себя, приспособленных для выполнения одной-единственной (как правило) функции. В данном случае я создал бригаду собственных "эго", сильных, как слоны, грузчиков, но совершенно тупых, и относительно интеллектуально развитого "бригадира", предусмотрительно лишив его языка. Я, разумеется, понимал, что ждет наш караван в его относительно недолгом путешествии, поэтому затесался среди грузчиков, справедливо полагая, что бригадир, идущий впереди и указывающий дорогу, будет принят за меня, а следовательно, ему и достанется в избытке все природное остроумие попутных и противопутных сотрудников. Но я, конечно, не мог ожидать, что сотрудников в институте окажется так много, и среди них - ни одного, кто обладал бы чувством юмора.

Мы тащили столы и ящики сквозь живой строй, вытянувшийся вдоль стен коридоров и на лестницах, причем осыпали нас не цветами, а притворно-восхищенными охами-ахами, вперемешку с доморощенными остротами, еще во времена царя Гороха имевшими стокилометровую бороду. Мне ужасно хотелось бросить ящик и устроить рукоприкладство, но справа и слева от меня находились дубли, а сзади время от времени угрожающе приближалась крышка одного из столов, грозя защемлением. Поначалу я занимался тем, что мысленно начал составлять список своих недругов, помещая напротив каждой фамилии предпочтительный вид казни, но потом вынужден был оставить это занятие, поскольку особой силой по сравнению с дублями не отличался, основательно устал и взмок.

По соседству с моей, имелась пустая комната, выделенная когда-то нашей лаборатории ввиду ожидаемого роста ее численного состава. Численный состав с той поры не возрос, скорее наоборот, но комната по-прежнему оставалась за нами и являлась постоянным яблоком раздора между Светловым и Выбегаллой, желавшим заполучить ее в свое распоряжение. То, что его помещения располагались на другом этаже, профессора не волновало. В случае необходимости, он был готов пожертвовать всем. К чему относилась эта фраза, не понимал никто, но звучала она, следует признаться, сильно. Поэтому, в какой-то мере, наличие в ней экспериментального оборудования, давало надежду на то, что профессор приумерит свой аппетит.

Столы и ящики были доставлены, щелчком пальцев я избавился от дублей и принялся осматривать свою добычу.

Было совершенно очевидно, что первый стол если и не является подлинным Круглым, то уж во всяком случае - его точной копией в натуральную величину. Если не ошибаюсь, в его лучшие времена рыцарей насчитывалось под сто двадцать, но, конечно, за этим могла уместиться едва половина. Впрочем, поскольку, пользуясь выражением Марка Твена, большая часть рыцарей постоянно где-нибудь "граалила", оставшимся при дворе места за ним должно было хватить.

На всякий случай, для тех, кто усомнится в том, что в комнату размером пять на шесть метров можно поместить такой стол и вдобавок что-то еще, напоминаю. Строители нашего корпуса каким-то образом учитывали четвертое измерение, а именно - пространство-время, и каждая комната в нем обладала тем свойством, что могла, оставаясь в прежних размерах, менять свою пространственно-временную характеристику. Иными словами, при желании, я мог бы поместить в ней локомотив, длиной в сто вагонов; каждый вагон при этом оставался бы прежним, я мог бы перемещаться вдоль состава и исследовать каждый из них, при этом не покидая комнату. Зато в ней менялся масштаб времени, оно то ли замедлялось, то ли ускорялось по отношению к его течению за дверями. Физикам-теоретикам объяснять этот эффект было бы не нужно, прочим оставалось с ним просто смириться.

Однако вернемся к моим столам. Круглый стол, как я назвал его про себя, обладал жестяной табличкой, с полустершейся латинской надписью, прочитать которую не было никакой возможности, и инвентарным номером, записанным римскими цифрами. Массивный, из твердого дерева, почерневший от времени, с зарубками и какими-то пятнами, стол-великан внушал невольное почтение.

Я принялся обходить его, ведя рукой по краю, и налетел на один из ящиков. Несмотря на то, что он был больше меня размерами, я его не заметил. Сделав шаг назад, я чертыхнулся, провел рукой по ушибленному лбу и обнаружил на ящике жестяную табличку - копию той, которая имелась на столе. На всякий случай я несколько раз сравнил их; сомнений быть не могло. Налицо имелось два различных предмета, обладавших одним и тем же инвентарным номером.

Отметив это про себя, и пока еще не придав этому вселенского значения, я приступил к дальнейшему осмотру.

Второй стол оказался, насколько я мог судить, предметом из какого-нибудь европейского анатомического театра и не ошибся, обнаружив снизу табличку с надписью: "La propriИtИ du thИБtre anatomique de l'UniversitИ de Paris. 1533" и инвентарным номером, на этот раз арабскими цифрами. Нетрудно догадаться, что точно такую же табличку я нашел на среднем по размеру деревянном ящике.

Наконец, третий, наиболее подходивший для мадам Ленорман, поскольку был изящен и инкрустирован, как я посчитал, слоновой костью, попал ко мне из "Магазина Гамбса, Невский проспект, против Казанской церкви в доме г. Еропкиных под N 297". Ему соответствовал самый большой ящик.

Сличив их инвентарные номера с номерами "анатомическими", я обнаружил полную идентичность. По всей видимости, номер Круглого стола совпадал с остальными.

Требовалось это осмыслить, и я стал отходить в угол комнаты, намереваясь охватить всю картину целиком. Совершенно неожиданно, я на что-то налетел позади себя, но уселся не на пол, а на что-то мягкое. Машинально глянув вниз, я обнаружил чьи-то ноги, помимо моих собственных, слабо воскликнул: "Мама!" и взлетел под потолок.

Свалившись обратно, на этот раз и в самом деле на пол, я увидел перед собой собственного дубля, самым наглым образом развалившегося в кресле. Который должен был исчезнуть после моего щелчка, но не исчез, а даже наоборот, разжился креслом. Не могу сказать, чтобы мои дубли отличались разнообразием качеств, но вот что-что, а таких наглых я создавать не умел.

- Прибарахлился? - поинтересовался дубль, взирая на мою коллекцию. - Учти, с тебя причитается. Если бы не я, черта с два ты притащил бы сюда эту кунсткамеру... Гляди! - Он сотворил на полу рядом со мной гирю, на которой было написано "10 пудов", легко поднял ее указательным пальцем правой руки, подкинул в воздух, поймал указательным пальцем левой, после чего истребил. - Занимался бы спортом, был бы, как я. Хотя бы шахматами. Так что если бы не я, стоять бы этому добру у Дормидонта. Мимо шел, - объяснил он, в ответ на мой недоуменно-вопросительный взгляд. - Видел, как вы корячитесь. Решил помочь. Исключительно по доброте душевной. Потому как с силенками у вас... - Он презрительно хмыкнул. - Между прочим, насчет причитается - это не шутка. Я, можно сказать, здоровьем своим рисковал. Гляди, какие мозоли... - Он продемонстрировал мне ладони, на которые лучше было не смотреть.

- Хватит паясничать, - буркнул я. - Думаешь, прикинуться моим дублем - это остроумно?

Витька принял свой обычный вид.

- Вот видишь, ты и сам себя выдержал не более пары минут. Только представь себе, каково приходится остальным... Интересно, что там, в этих ящиках?..

- Документация! Инструкция по сборке! - заорал я, выведенный из себя. - И вообще, какого черта ты сюда приперся? Тебе что, делать нечего?

- Не груби, - грубо ответил грубый Корнеев. - А то все отнесу обратно Дормидонту. Сказано же тебе, у меня научный кризис. - При этом он наклонил голову так, чтобы мне стали видны поросшие дециметровой шерстью уши, что, естественно, было наглой подделкой. - Шел в парикмахерскую, гляжу, вы корячитесь. Решил помочь, по доброте душевной.

Я высказался в том смысле, что душевная доброта и Витька Корнеев вовсе не являются словами-синонимами. Но он только хмыкнул и опять уселся в кресло.

- Доски лучше аккуратно сложить. Может быть, это лучшее из того, что тебе досталось, - заявил он, не отвечая на мое обличение. - Смотри и учись. Пока что бесплатно.

В углу Круглого стола появился маленький деревянный ящичек, раздался ужасный скрежет. Взглянув в сторону источника звука, я увидел, как из большого ящика, соответствующего римским номером столу, поочередно вылезают гвозди. Распрямившись в воздухе, они плыли к ящичку маленькому и аккуратно складывались в него. Я заткнул пальцами уши, но смотреть не перестал - зрелище было одновременно забавным и любопытным.

Высвобожденные доски, так же аккуратно, перемещались в угол комнаты и складывались там.

Когда процедура была закончена, на месте ящика осталось нечто, скрытое древесной стружкой, по какой-то причине удерживавшейся на месте.

Витька выдерживал паузу.

- Ну же! - не выдержал я.

Стружка образовала из себя куб, схваченный мелкой металлической сеткой, и также отправилась в угол, обнажив...

...рыцарский доспех.

С мечом и щитом.

Все, как полагается.

Витька хмыкнул. Я издал сдержанный стон.

- Конечно, я как-то по-иному представлял себе туалет мадам Ленорман, - заметил Корнеев. - Разумеется, это вполне может оказаться не домашним ее платьем, а выходным. А что? Многие женщины носили латы. Этельфледа Мерсийская, например, или там Сишельгаита, Петрония де Гранмесниль... Жанна д'Арк, наконец...

- Исчезни!.. - взвыл я, бросаясь к латам, поскольку меч в данном случае был весьма кстати.

Витька мгновенно исчез, однако вовсе не потому, что испугался моего рывка. Рывок оказался совершенно безвредным, по крайней мере, в отношении него. Потому что, как только я ухватился за рукоять меча, неуверенно стоявшие латы начали заваливаться на меня. Я обнял их и попытался удержать, поэтому появление Машки обнаружилось для меня только ее громким "Ой!", раздавшимся от двери.

Проявить слабость в присутствии любимой девушки было невозможно, но и проклятые латы давили со страшной силой, - не понимаю, каким силачом нужно было быть, чтобы хотя бы таскать их на себе, не говоря уже о том, чтобы сражаться. Не знаю, как мне удалось выбраться из дурацкого положения, в которое я угодил по собственной вине, но мне все-таки удалось опустить их на пол и не рассыпать. После чего выпрямился, весь красный, и взглянул на Машку.

Она стояла рядом с дверью, прижав кулачки к губам.

- Я так испугалась, когда вошла, - сказала она. - Я подумала, на тебя кто-то напал... Где ты это взял?..

Я коротко изложил ей суть происшедшего, умолчав о недостойном поведении Корнеева. Выслушав, Машка осторожно приблизилась к латам, слегка их попинала, присела, погладила, и снова поднялась.

- Странно как-то... - Она пожала плечами. - Три стола... Рыцарь... А тут что? - Она кивнула на оставшиеся не разобранными ящики.

- Пока не знаю, - промямлил я. - И даже не знаю, стоит ли их вскрывать до возвращения Ромуальда...

- Конечно, стоит! - убежденно заявила Машка. - Вот этот столик очень даже ничего. - Она критически осмотрела работу мастера Гамбса. - Давай посмотрим, что там.

И похлопала рукой по самому большому ящику.

- Ну, давай... - без всякого энтузиазма согласился я.

Воспроизвести Витькин фокус с гвоздями я не мог, поэтому отправился в столярку, где выклянчил клещи, гвоздодер, ящичек, тесьму и пару холщовых мешков. После чего вернулся, стоически принялся за работу и обнаружил, что забыл попросить рукавицы. В результате чего на каждый изъятый гвоздь получал, в среднем, пару заноз. Машку я, естественно, к ящику не подпустил, и она вертелась вокруг, ахая, подавая советы и увеличивая, тем самым, количество заноз. Кривые гвозди я честно складывал в ящичек, а доски собственноручно укладывал в углу, на Витькины. Несколько раз штабель разваливался, и мне приходилось укладывать все заново.

Наконец, ящик был разобран. Доски лежали в углу, там же стояли два холщевых мешка со стружкой; кривые гвозди лежали в ящичке, пол был аккуратно заметен. А вдоль одной из стен вытянулись ровной шеренгой двенадцать прекрасных стульев, очевидно подвергшихся реставрации, - но все равно, замечательных, - составлявших гарнитур со столиком. Машка по очереди посидела на каждом, и заявила, что они очень даже впечатляют.

- Нам бы такие, - заметила она и чмокнула меня в щеку.

Оставался последний ящик. Заняв еще пару мешков, я, после ожесточенной борьбы, справился и с ним. Внутри оказался запертый шкаф, простой, без затей и ключей. Пока я тупо бродил вокруг, нажимая на все, что могло иметь отношение к потайному замку, Машка, рассеянно бросив в сторону: "Спасибо, Витя!", сунула руку сквозь стенку и вытащила ключ.

Я собрался было устроить допрос по поводу того, что означали ее слова, но она нетерпеливо сунула ключ мне в руку и потребовала немедленно открыть замок.

- Там что-то обязательно должно быть! - заявила она.

Спорить было бесполезно, задавать вопросы - тоже; я вздохнул, сунул ключ в замок, провернул его и, не помышляя об осторожности, распахнул дверцы.

Машка ойкнула и отскочила.

А на меня выпал скелет.

Я, от неожиданности, обхватил его обеими руками и застыл. В комнате, - по крайней мере, мне так показалось, - послышалась далекая мелодия аргентинского танго.

Кое-как сбросив с себя оцепенение, я уложил скелет на пол, рядом с латами, и принялся тупо переводить взгляд с одного на другое. Кто-то или что-то, возможно, моя злая судьба, решило посмеяться надо мной, поскольку скелет, судя по его размерам, идеально подходил к латам. Равно как и они - к нему.

Я сделал несколько шагов назад и наткнулся на Круглый стол. По закону подлости на нем должен был оказаться шальной гвоздь, и именно в том месте, где я на него наткнулся, но сегодня, пожалуй, в первый раз, мне повезло - никаких гвоздей на столе не оказалось. Подошла Машка, взяла под руку и слегка прижалась. Мы стояли, как три сосны на Муромской дороге, и тихо взирали. Особенно я. Всего несколько часов назад, направляясь в институт, я был бодр и счастлив. Теперь, лишившись этих последних, я стал обладателем заветного "столика мадам Ленорман". С которым понятия не имел, что делать.

Машка сочувственно пожала мне руку, вздохнула и исчезла - ей пора было вернуться на рабочее место. Я остался один. Действуя автоматически, я отнес ящички с гвоздями в угол, на штабель досок, вернулся, подвинул к Круглому столу один из стульев, уселся на него и продолжил взирание. Не заключалось ли в единстве скелета и лат то, что требовалось отыскать? Возможно ли, чтобы, разлученные некогда волею судьбы и человеков, они вновь нашли друг друга вот в этой самой комнате, и не кто иной, как я, стал причиной этого воссоединения?

И тут перед моим мысленным взором стали разворачиваться картины, одна великолепнее другой. Поскольку мои знания о рыцарстве ограничивались романами Вальтера Скотта и Крестовыми походами в объеме, даваемыми школой, я дал волю своей фантазии. Вот благородный рыцарь клянется в вечной любви прекрасной даме, стоя у стен величественного замка, для чего ему приходится сильно кричать, в виду их значительной высоты. Он обещает совершить в ее честь мыслимые и немыслимые подвиги, после чего, в блеске славы, вернуться и попросить ее руки. При этом какой-то чертик, сидящий внутри меня, спрашивает: что мешает рыцарю сделать это прямо сейчас... Вот рыцарь, как лев, сражается то с великаном, то с драконом, то с целой армией сарацинов, - то с таким же бедолагой, как он сам, шепчет чертик, - причем одолевает всех, кроме бедолаги, с которым они, равные благородством, изрядно отколошматив друг друга, становятся лучшими друзьями... Вот рыцарь с гордым пренебрежением отказывается от великих сокровищ, рук красавиц-принцесс и предложений взойти на трон, поступающих со всех сторон, ради той единственной, из-за которой понатворил столько дел... Вот он возвращается к замку, скрежеща ржавыми латами, по причине абсолютного бескорыстия, в тот самый момент, когда тот охвачен пламенем, виной чему неосторожное обращение с огнем, бросается в ров с плавающими в нем крокодилами, и ловит на свои руки прекрасную даму, уже отчаявшуюся спастись и кинувшуюся со стены в ров, предпочитая крокодилов пламени... При этом ехидный чертик, портящий всю представляемую мною романтику, распахивает двери замка и организованно выводит на подъемный мост всех остальных обитателей замка, приветствующих бурными аплодисментами чудесное спасение...

От дальнейших безобразий чертика меня спас, - как я посчитал в тот момент, стук в дверь. Я открыл, и обнаружил на пороге Амвросия Амбруазовича Выбегалло, неожиданно солидного, в костюме мышиного цвета, с иголочки, - правда, с неизменными крошками в бороде. Рядом с ним стояла выглядевшая почему-то очень виноватой Стелла и какой-то товарищ из отдела Абсолютного Знания, - судя по шерсти на ушах.

- Тэк, тэк, - протянул Выбегалло, - Андрей... - Он вопросительно взглянул на Стеллу, которая быстро что-то шепнула ему на ухо. - ...Андреевич, - закончил профессор. - Позвольте войти?

Я отступил, и, немного ошарашенный, пробормотал:

- Прошу... А чем, собственно, обязан?

- Noblesse, понимаете ли, oblige, - заявил Амвросий Амбруазович, входя и оттесняя меня в сторону. - А чем это у вас, собственно, сотрудники занимаются в рабочее время? Да и одежда у них, позволю себе заметить, не вполне соответствует. Tenue de travail, так сказать...

Я машинально оглянулся и проследил направление его взгляда. Латы и скелет сидели на гамбсовских стульях за гамбсовским столом. В "руках" скелета была колода Таро, которую он раздавал на двоих так, словно визави собирались играть в подкидного дурака. Закончив раздачу и "открыв козыря", скелет взял свои карты, развернул их перед собой и замер. Латы сделали то же самое. Я последовал их примеру, только без карт. То есть, замер. В смысле, остолбенел.

- Это не сотрудники, - промямлил я, постепенно приходя в себя от испытанного шока.

- А кто же это, позвольте вас спросить? - Он, не глядя, вытянул руку в направлении товарища из отдела Абсолютного Знания, и тот быстро и почтительно вложил в нее папку из фальшивой крокодиловой кожи. Раскрыв ее и нацепив пенсне, - исключительно для еще большей солидности, - Выбегалло уткнулся внутрь и принялся шевелить губами, не издавая, впрочем, ни звука. Это дало мне возможность окончательно прийти в себя и даже внутренне возмутиться: что, собственно говоря, принесло ко мне в лабораторию Амвросия Амбруазовича, причем, без какого-либо предварительного оповещения? Я вопросительно взглянул на Стеллу, но прочесть по ее лицу ничего не смог. Ее виноватый вид, возможно, свидетельствовал о том, что ею получены недвусмысленные и очень суровые инструкции. Совершенно очевидно, троица являла собой какую-то комиссию, но вот какую? Я попытался вспомнить, имелось ли что-нибудь по этому поводу на доске приказов, затем - хотя бы, где она висит, наконец - существует ли она вообще. Потерпев последовательно три поражения по всем трем пунктам, тяжело вздохнул и дал себе слово в самое ближайшее время с этими вопросами разобраться. А заодно уж и с Доской почета. Было бы также неплохо ознакомиться со стендом "Наши достижения".

Трудно сказать, какими еще обещаниями я бы себя обременил, если бы Выбегалло не закончил чтение чего-то в своей папке и не произнес обличительным тоном:

- Тэк, тэк... У меня, между прочим, никакие картежники не значатся.

- А почему они, собственно, должны у вас значиться? - перешел в наступление я. - Вам, собственно, не кажется, что врываться в чужое помещение - это моветон? Я вас, собственно, уже спрашивал, но ответа так и не получил. Чем, собственно, обязан?

У меня создалось впечатление, что Амвросий Амбруазович был готов к такому моему возмущению, поскольку он принял явно заранее отрепетированный вид очень важной персоны, величественным, - иначе не скажешь, - жестом распахнул свою папку, достал из нее лист бумаги и протянул мне.

Это была копия приказа об инвентаризации. Той самой, которой я боялся, как огня, и которую Дормидонт имел в виду в своем объявлении под словом "ИНКВИЗИЦИЯ". Грозное действо застало меня врасплох, и я тут же был отброшен с уже завоеванных, как мне казалось, позиций. С отчаянием утопающего, хватающегося за соломинку, я принялся вчитываться в приказ, надеясь неизвестно на что. В первую очередь, на чудо. Поскольку обычно с чудесами у нас в Институте недостатка не наблюдается. И поэтому, можно сказать, почти не удивился, обнаружив, что председателем инвентаризационной комиссии значился товарищ Мерлин.

Мир сразу принял свои привычные, хорошо знакомые, очертания. Разумеется, глава инвентаризационной комиссии на период проведения инвентаризации становился в ряд самых важных начальников, однако найти желающих занять это место оказывалось не так просто. Заниматься унылым сличением инвентарных номеров с бирками на казенном оборудовании, тревожить пыль времен, скопившуюся в помещениях, столах и шкафах, не хотелось никому. Каждый считал, что это дело, хотя, безусловно, нужное и важное, тем не менее, не идет ни в какое сравнение с тем, которым занимается лично он. Интересно, что так считали даже те сотрудники отдела Абсолютного Знания, справиться со щетиной на ушах которых было задачей совершенно безнадежной.

Вопрос о выборах председателя комиссии на постоянной основе не раз ставился на профсоюзных собраниях, но решен был совершенно случайно. Когда, во время одного из собраний, вопрос этот был в очередной раз включен в повестку дня, несознательная молодежь, не в меру развеселившись, начала предлагать различные способы избрания, которые свелись, в основном, к таким экзотическим, как выбор в соответствии с направлением полета птиц, созвездием, в котором прогремит гром, по дыму (это было сразу же запрещено пожарными), по движению жука, по старинным стихам, по И Цзин и Рафлям. И пришла в себя только после грозного призыва Модеста Матвеевича не устраивать из серьезного мероприятия балаган. После этого, подобного ушату холодной воды, замечания, и было принято судьбоносное решение. Председателем на веки вечные единогласно был избран товарищ Мерлин, на собрании отсутствовавший. Это соломоново решение устроило всех, включая самого Мерлина, как я уже упоминал, на несколько дней становившегося одним из самых важных лиц института.

Под приказом имелась подпись А-Януса Полуэктовича и стояла моя спасительница - синяя круглая печать.

Я был даже немного удивлен тем, что груз проблемы, упавшей с моих плеч, не вызвал сотрясения пола.

- Вы уж меня извините, уважаемый Амвросий Амбруазович, - чуть не пропел я, поскольку готов был в данный момент возлюбить весь мир, включая самого Выбегаллу, - но в приказе четко и недвусмысленно прописано: "назначить председателем инвентаризационной комиссии товарища Мерлина, заведующего отделом Предсказаний и Пророчеств". Так что вы меня, конечно, извините, но я попрошу вас... - И сделал широкий радушный жест, предлагая покинуть пределы комнаты.

Однако мне ли было тягаться с Выбегаллой, которого не съел даже Ученый совет?

Не меняя исполненного внутреннего достоинства выражения лица, Амвросий Амбруазович достал из папки второй лист и протянул мне. Это был второй приказ, извещавший о том, что в связи с болезнью товарища Мерлина, исполнение обязанностей председателя инвентаризационной комиссии возлагается на Выбегалло А.А.

Ситуация начала складываться не в мою пользу. И хотя накануне я видел Мерлина в столовой, поглощавшего за отдельным столиком овсянку в неимоверном количестве, это ничего не значило. Дело в том, что он, некоторое время тому назад, предсказал свою простуду и даже, каким-то совершенно непостижимым образом, загодя оформил себе бюллетень на предсказанный им срок в районной поликлинике. Честно сказать, услышав эту байку, я посчитал ее анекдотом, поскольку больше, чем о Мерлине, баек в Институте не ходило ни о ком. Теперь же, самым прискорбным для меня образом, выяснилось, что не каждый анекдот следует считать просто анекдотом.

Я уныло рассматривал приказ, подпись У-Януса и синюю круглую печать, как вдруг снова почувствовал дуновение волшебных крыл Надежды. Срок инвентаризации в приказе был указан задом наперед, то есть, первое число было больше второго. Говоря проще: инвентаризация должна была начаться в конце месяца и закончиться в его начале.

- Уважаемый Амвросий Амбруазович, - осторожно начал я, в то время как внутри меня полковой оркестр заиграл легкомысленную мазурку, - мне бесконечно жаль, что так получилось, что вы вынуждены были потратить столько вашего драгоценного времени на мою скромную персону, однако это совершенно невозможно, - выполнить то, что указано в приказе. Никому не дано повернуть время вспять... - Я остановился, осознав, - мои слова не имеют отношения к ошибке в приказе. По большому счету, речь о развороте времени в нем не шла. Впрочем, значения это не имело.

Поскольку Выбегалло достал из папки третий лист. Еще один приказ, в котором даты оказались размещены в соответствии с календарем, Амвросий Амбруазович замещал в комиссии Мерлина, и, вообще, не имелось ни единой ошибки или помарки, к какой можно было бы придраться.

Сопротивляться было бесполезно. Ситуация окончательно сложилась не в мою пользу. Я сдался, и Выбегалло это понял.

- Итак, Андрей Андреевич, вернемся, так сказать, к нашим баранам. Revenons Ю nos moutons, с вашего позволения. В имеющемся у меня списке подлежащего инвентаризации в вашей лаборатории, предметы, присутствующие за столом в ненадлежащем виде, не значатся. Следовательно, либо они являются новыми сотрудниками, в рабочее время увлекающиеся азартными играми, либо потрудитесь объяснить наличие данных предметов и отсутствие на них бирок с инвентарными номерами.

Мой мозг лихорадочно искал выход. В настоящий момент в комнате находилось семнадцать предметов, имеющих одинаковый инвентарный номер, значившихся на складе и у Дормидонта, по всей видимости, как один предмет. Три номера (на ящиках) были обозначены на досках, сейчас лежавших в углу. Их видно не было. Семнадцать минус три, оставалось четырнадцать. Представить за один предмет семнадцать или четырнадцать, - никакой принципиальной разницы не составляло.

- Видите ли, уважаемый Амвросий Амбруазович, - начал мямлить я, - в связи с последними достижениями, достигнутыми... То есть, я хотел сказать, с точки зрения науки, занимающейся научными взглядами на повышение производительности труда, то есть, чтобы труд стал более производительным, и с этой точки зрения, - наука, как раз и занимающаяся этим вопросом, достигнув в этом вопросе новых достижений... - Неожиданно, либо из глубин моего подсознания, либо откуда-то извне, пришла помощь, оформившаяся в четкую идею, взамен бессмысленного пережевывания пустого набора слов. - Видите ли, уважаемый Амвросий Амбруазович, сейчас во всем мире принято, для повышения производительности труда, помещать в производственных помещениях предметы искусства, которые, как было доказано многими учеными, в том числе, членом-корреспондентом ВАСХНИЛ Семёном Михайловичем Гуляй-Поле, оказывают благотворное влияние на производственный процесс. В частности, как было показано им в монографии "Прикладные аспекты использования шедевров монументальной скульптуры и изобразительного искусства в тяжелой металлургии и сельском хозяйстве", копия известной статуи "Рабочий и колхозница" в натуральную величину, установленная в сталелитейном цеху Нижневилюйского железорудного комбината, позволила сократить время выплавки чугуна на 10%, одновременно увеличив объем выплавляемого чугуна на 3,8% из того же количества железной руды. А копия картины "Воззвание Минина к нижегородцам", знаменитого русского художника Константина Маковского, вывешенная в коровнике совхоза "Заря коммунизма" Налипаевского района, Хомутовской области, вывела прежде хронически отстававший совхоз на первое место по количеству и качеству надоев молока, а также по заготовке силоса в осенне-зимний период. Будучи не чуждыми науке, и стараясь двигаться в авангарде последних ее достижений, мы также решили заняться внедрением рекомендованных передовых методов и взяли в пункте проката те предметы, которые вы видите перед собой, с целью воссоздания "Картежников" Караваджо.

Все это я выпалил единым духом, даже не подозревая в себе такой способности. Я, конечно, слышал, что, в минуту опасности, в человеке пробуждаются ему самому неведомые силы, но никогда бы не предположил, что подобное может случиться со мной. Кроме того, я, разумеется, понимал, что врать - нехорошо, но в голове у меня, опять-таки непонятно откуда, в качестве оправдания вертелась какая-то цитата: "Да, это ложь! Но ложь - во спасение!.."

Однако, в лице Выбегаллы я имел достойного противника, причем, гораздо более искушенного в стратегии и тактике. К тому же, положившему глаз на комнату и намеревавшегося использовать все доступные ему средства, чтобы ее оттяпать.

- Я, товарищ Мельников, - нравоучительным тоном произнес он, - ни в коей мере не отрицаю достижений науки, к которым и сам, некоторым образом, причастен. Однако, позволю себе заметить, что упомянутые вами примеры из монографии уважаемого академика, наглядно иллюстрируют благотворное влияние именно что произведений искусства, отражающих производственную тематику, являя собой неразрывную связь науки, промышленности и сельского хозяйства. И в этом смысле, рабочий и колхозница, идущие рука об руку в светлое будущее, и тем более запечатленная речь товарища Минина на собрании колхозников, призывающая их в полной мере осознать недочеты в своей работе, устранить их и, таким образом, выбиться в передовики, - абсолютно к месту. Чего нельзя сказать о вашем выборе, никак не отражающем ту связь, о которой я только что упоминал...

Я с тоской слушал речь Выбегаллы и пытался вспомнить, что она мне напоминает. Обычно Амвросий Амбруазович красноречием не отличался, скорее - наоборот. Сейчас же он сыпал шаблонами, как я - несколько минут назад. Создавалось впечатление, что мы с Выбегаллой - всего лишь два плохих актера, начисто забывших свои роли, и жалко лепечущих текст, влагаемый нам в уста суфлером, потерявшим текст пьесы, но находчиво воспользовавшимся передовицей какой-нибудь районной газеты. И тут же вспомнил, что у Амвросия Амбруазовича имеются некие знакомые корреспонденты, - Г. Прницательный и Б. Питомник. Оба они паразитировали на Выбегалле, смотрели ему в рот и облекали каждое оброненное тем слово подобающим образом., в результате чего на свет являлись удивительные статьи, способные привести в восторг неискушенного читателя, которому описанное казалось воплощением сказки в жизнь, зато у искушенного - взорвать мозг. Мне доводилось читать и того, и другого, но если бы меня спросили об их статьях, каковы они: неуловимо похожие или неуловимо различные, я вряд ли ответил бы на него.

Были ли их статьи занимательны? Безусловно. Содержали ли они какие-либо достоверные, в том числе, научные, факты? Несомненно. Но, вместе с тем, они были сдобрены таким количеством пустопорожних рассуждений и искусно скрытой демагогии, что после их прочтения, - лично у меня, - звенело в голове. Вместе с Выбегаллой они составляли нечто вроде Тройственного союза. В отсутствие материалов от Амвросия Амбруазовича, они могли писать в своем легко узнаваемом стиле (и писали!) о чем угодно, их бойкое перо не знало никаких преград. И, конечно же, общаясь с ними, Выбегалло не мог не овладеть хотя бы начатками этого стиля, а затем развить его до сияющих высот.

- ...ни в коей мере не являет собой производственный пейзаж, - тем временем, закончил обличение Караваджо Выбегалло.

- Это - натюрморт, - буркнул я, что, в общем-то, до некоторой степени соответствовало истине.

- Тем более, товарищ из Германии. Я бы рекомендовал вам, все-таки, ориентироваться на отечественные образцы... А теперь, прошу прощения, Андрей Андреевич, я бы охотно продолжил эту не лишенную интереса дискуссию, но в другое время, хотя, возможно, в этом же самом месте. Видите ли, я намерен вывести опытный образец человека, неудовлетворенного духовно, - разумеется, с учетом накопленного опыта. - Он оценивающим взглядом окинул комнату. - И мой автоклав здесь как раз бы уместился. Учитывая, что этот новорожденный должен стать как раз исполином духа, я мог бы предложить вам должность в своей лаборатории, учитывая ваш интерес к искусству, а также абсолютную бесперспективность работ товарища Светлова. При всем моем к нему уважении, от них отдает какой-то дикой средневековщиной. Так что, подумайте, товарищ Мельников, стоит ли губить свою научную карьеру, занимаясь какими-то, не побоюсь этого слова, пещерными практиками.

Беспардонность Выбегаллы поражала. Я не смог сдержать безмолвного негодования, на что Амвросий Амбруазович ответил снисходительной улыбкой.

- Продолжим, однако, - спокойно произнес он, доставая из папки лист с описью подлежавшего инвентаризации в лаборатории. Мой приговор. - Это что у вас такое? - обратился он ко мне, кивнув в угол, где была сложена упаковка.

- Доски, - коротко ответил я, не считая нужным вдаваться в подробности.

Выбегалло ждал. Я молчал.

- Это они, наверное, забор где-нибудь на территории разобрали, - наконец, нарушил тишину товарищ из отдела Абсолютного Знания.

- Собираемся взять шефство над станцией юных натуралистов - буркнул я. - Скворечники строить будем.

- Послушайте, товарищ Мельников, - призвал меня к порядку Выбегалло. - Вы, все-таки, не в цирке находитесь, а на рабочем месте. Так что прошу вас вести себя соответственно и объяснить, откуда у вас взялись тут эти доски. А скворечники будете строить у себя дома, в свободное от работы время.

- Тара это, от шкафа осталась, - объяснил я. - Который со скелетом. Из пункта проката.

- Это, конечно, не мое дело, - нравоучительно заметил Выбегалло, - но если хорошо поискать, то у нас в каждой лаборатории найдутся свои скелеты в шкафу. Давайте сделаем так: чтобы оптимизировать процесс, я буду называть вам предмет, а вы - его предъявлять. Так будет быстрее. Стол мадам Ленорман, одна штука.

"Оптимизировать процесс", была одна из любимых фраз Б. Питомника, но мне от этого было не легче. Кто-то когда-то сказал: "Лучше кошмарный конец, чем кошмар без конца", и я решил поступить в полном соответствии с этой рекомендацией.

- Вот, - сказал я, широким жестом обводя комнату.

- Вот - это что? - уточнил на всякий случай Выбегалло. - Я вас про стол спрашиваю. А у вас их тут целых три.

- Вот это он и есть.

- Что?

- Стол.

- У вас здесь три стола, - терпеливо повторил свой вопрос Выбегалло. - А я вас спрашиваю про один. Который - мадам Ленорман. Какой из них, компрэнэ ву?

- Компрэнэ, - так же терпеливо ответил я. - Все.

- Андрей Андреевич, - Выбегалло строго взглянул на меня. - Если бы у меня в описи значилось три стола мадам Ленорман, я бы спросил вас о трех. Но у меня значится только один, поэтому я и спрашиваю вас только об одном. Надеюсь, вы не станете утверждать, будто стол и столы - это одно и то же?

- Это не одно и то же, - подтвердил зачем-то товарищ из отдела Абсолютного Знания. - Стол в единственном числе является подмножеством множества столы, но множество включает в себя множество подмножеств, а потому утверждать тождественность множества и подмножества есть математический нонсенс.

- Математически, может быть, так оно и есть, - в тон ему ответил я, - но наши хозяйственники имеют на этот счет собственное мнение. В чем вы легко можете убедиться сами. Прошу, - и я сделал шаг в сторону, освобождая комиссии проход к столам.

Выбегалло выглядел триумфатором. Наверное, так мог выглядеть какой-нибудь древний полководец, увидевший белый флаг над стенами осажденного города. Посчитав свою задачу выполненной, он вручил лист товарищу из отдела Абсолютного Знания, предоставляя ему и Стелле завершить начатое. Стелла виновато посмотрела на меня, я чуть заметно пожал плечами.

Она осмотрела столик, за которым сидели картежники, нашла номер и сообщила его второму члену комиссии. Тот, с важным видом, поставил в листке галочку. Стелла направилась к следующему столу - анатомическому - отыскала номер на нем, назвала и выпрямилась, с удивленным выражением на лице.

- Уже отмечен, - не глядя на нее, произнес товарищ, - следующий давай.

- Это и есть - следующий... - пролепетала Стелла. Очевидно, Выбегалло держал своих сотрудников в ежовых рукавицах.

- Это - не следующий, это - предыдущий, - строго сказал товарищ. - Предыдущий был вот этот, который подмножество, а теперь нужен вот этот, который тоже подмножество, но другое.

- А я про него и говорю, - несколько осмелела Стелла. - Про следующий.

Всем своим видом продемонстрировав, что считает ниже своего достоинства спорить с лаборанткой, товарищ сам полез под анатомический стол и обнаружил то, что и должен был обнаружить. Некоторое время он сидел под столом, сличая записанные номера, а я боролся с искушением изо всех стукнуть по столу сверху.

Наконец, он вылез, процедил с умным видом: "Ничего не понимаю", некоторое время теребил подбородок и щетину на ушах, после чего доложил о возникшем казусе Амвросию Амбруазовичу.

Тот, как и положено настоящему ученому, решил проверить все сам. Информация подтвердилась.

Выбегалло задумался. Он был по-прежнему похож на завоевателя, взявшего город, но только теперь к выражению триумфа на его лице прибавилось философское: "А зачем?"

Я молчал и ждал реакции Амвросия Амбруазовича. Обвинить меня в том, что один из инвентарных номеров подделка, он не мог: ни документы, ни административно-хозяйственные знаки и таблички изготовить с помощью магии было нельзя. Предметы были получены непосредственно со склада, следовательно, номера присутствовали на них изначально. А потому, с этой точки зрения, все мое прегрешение заключалось в том, что я, вместо того, чтобы разбираться на месте, уволок все к себе. С Дормидонта взятки теперь были гладки: у него по описи значился стол мадам Ленорман в единственном числе, он его и выдал, о чем свидетельствует подпись получившего в его кондуите. И будет стоять на своем до конца. Однако, помимо этого прегрешения, имелось еще два. Первое - количество предметов в лаборатории явно превосходило их количество, указанное в ведомости. И второе, самое главное, Выбегалло нацелился отобрать комнату в свою пользу.

Время шло, но Амвросий Амбруазович бездействовал и продолжал размышлять. Масштабы нарушения были сопоставимы разве что с девятым валом. Или даже десятым, поскольку был обнаружен инвентарный номер, написанный римскими цифрами. Я, в какой-то мере, мог его понять. Обычно нарушения бывали незначительными: кто-то одалживал какой-нибудь прибор и забывал вернуть вовремя; брал или возвращал что-нибудь со склада, и опять-таки забывал отметить в журнале, и тому подобное. В данном же случае, имея в ведомости одну-единственную позицию, обнаружить заставленную мебелью комнату, - тут было, отчего задуматься.

Я, со своей стороны, ничем помогать комиссии не собирался, и с затаенным удовольствием наблюдал за мыслительным процессом, происходившим прямо напротив меня. Считая, подобно многим в Институте, Выбегаллу прожектёром, иногда опасным прожектёром, я был в какой-то степени даже рад ситуации, в которую невольно его поставил.

- Странно, странно, - пробормотал Выбегалло, и в этом я был с ним полностью согласен. - Уважаемый Андрей Андреевич, а как вы можете объяснить то, что комната, пустовавшая столько времени, в первый же день инвентаризации оказывается загроможденной мебелью? Причем, с такими нарушениями, каких я не припомню за все время существования Института? Такая поспешность наводит на определенные размышления.

Я был настолько ошеломлен тем, как Выбегалло представил ситуацию, что не смог найти слов для подобающей отповеди.

- Конечно, я должен, в соответствии с положением о проведении инвентаризации, составить акт о нарушении, но мы все делаем одно, важное и нужное дело, а потому я мог бы, при определенных условиях, пойти навстречу и дать вам возможность ликвидировать нарушения, поскольку не вижу в ваших действиях никакого злого умысла...

Шантажист Выбегалло произнес это тоном любящего, умудренного жизненным опытом отца, укоряющего за мелкий проступок любимое чадо.

Мой ответ, наверное, был написан у меня на лице, поскольку Амвросий Амбруазович, с укоризной вздохнув, пробормотав: "Ну, акт, - значит, акт", придвинул один из гамбсовских стульев,- попутно не обнаружив на нем инвентарного номера, - к круглому столу, извлек из своей папки чистый лист бумаги и принялся быстро составлять акт. Глядя на него, можно было подумать, что он только этим всю жизнь и занимался. Для пущего эффекта, он писал огромным гусиным пером, обмакивая его в массивную бронзовую чернильницу, причем его усердный скрип был слышен, что называется, за версту. Закончив и оценив свой труд, он важным жестом пригласил к столу товарища, который подмахнул акт даже не читая, причем, как мне показалось, с некоторым удовольствием и лихостью. Стелла видимо не хотела прикладывать свою руку, но Выбегалло так грозно взглянул на нее, что она сразу же сдалась и покорно расписалась. В этот момент я подумал: как это все-таки неправильно, что в одну комиссию входят одновременно начальник и подчиненная, однако в данном случае жалобу писать следовало на самого себя. В том смысле, что каждый втайне гордился и считал чем-то вроде заслуги неучастие в подобной комиссии.

После этого Амвросий Амбруазович поднялся и протянул акт и перо мне.

От пера я отмахнулся, и принялся внимательно, процеживая каждую буковку, читать документ. Я прочитал его один раз, другой, после чего внутренне взвыл, поскольку придраться было абсолютно не к чему. Выбегалло изложил случившееся со скрупулезностью военного устава, не позволив себе отклониться в сторону ни на йоту, справедливо полагая, что излишества - вредны. Зацепиться я мог только за одно, что и сделал.

- Уважаемый Амвросий Амбруазович, - сказал я. - Не имея существенных претензий ни к форме изложенного, ни к содержанию, я, тем не менее, выражаю категорический протест против указания в качестве одной из сторон, участвующей в акте, - нарушителя. По моему мнению, пункт "Подпись нарушителя" следует изложить в иной редакции, а именно: "Подпись представителя материально ответственного лица". Термин "нарушитель" является неприемлемым, поскольку используется при составлении милицейских протоколов, к каковым данный акт отнесен быть не может...

Я слышал себя будто со стороны и недоумевал. Никогда в жизни я не пользовался подобным суконным языком, и не подозревал в себе такого сомнительного дара.

Товарищ из отдела Абсолютного Знания пожал плечами, Стелла взглянула на меня с затаенным восхищением, но Выбегалло переписывать документ явно не собирался. Поскольку печати на нем не стояло, подписи не хватало, а потому акт не мог считаться полноценным документом, - профессор просто убрал бы написанное им и заменил на мою редакцию, как вдруг открылась дверь и вошел Ромуальд.

Не знаю, чье появление, и при каких обстоятельствах, я воспринял бы с большей радостью, чем появление моего непосредственного начальника за мгновение до моей полной капитуляции. А потому облегченно вздохнул и просиял.

- Добрый день, Амвросий Амбруазович, - спокойно произнес Светлов. - Каким ветром вас занесло в наши эмпиреи? Зефиром или Бореем?

Выбегалло с достоинством протянул ему акт, а также изъятые из папки три приказа.

Ромуальд внимательно прочитал все предъявленные ему бумаги, вернул, некоторое время рассматривал собранную в комнате кунсткамеру, после чего сделал приглашающий жест в сторону оставшейся открытой двери.

- Думаю, нам не стоит отвлекать сотрудников от дел, мы вполне можем поговорить у меня. Прошу вас.

- Извольте, - в тон ему ответил Выбегалло и со всем возможным достоинством вышел в коридор.

Светлов последовал за ним, товарищ из отдела Абсолютного Знания немедленно испарился. Стелла ушла последней, бросив на меня виноватый взгляд, хотя вины ее, собственно говоря, не было ни в чем.

Оставшись один, я принялся бродить по комнате, не зная, чем себя занять. Мысленно я, что вполне естественно, стремился оказаться там, где в настоящий момент шло неприятное разбирательство. Наверное, большей части из тех, кто учился в школе, знакомо это чувство: когда вызванные в школу родители заперлись в классе с учителем, а ты вынужден бродить под дверью, из-за которой не доносится ни звука.

Я бродил, не зная, чем себя занять, потом отправился в свою комнату, с намерением отвлечься работой, но, вместо этого, продолжил расхаживать теперь уже здесь. Ожидание становилось невыносимым, оно терзало меня изнутри подобно лютому тигру, и я уже начал придумывать благовидный предлог, под которым мог бы проникнуть в кабинет начальника, когда раздался стук в дверь. Я бросился к ней и рывком распахнул.

Это оказался Ромуальд, чрезвычайно задумчивый, я бы даже сказал, какой-то потусторонний.

- Не помешаю? - спросил он, чего никогда прежде не делал, прошел, не дожидаясь моего ответа, и сел за мой стол. Я, закрыв дверь, пристроился на краешке стула напротив него.

- Как продвигаются статьи? - снова спросил он, продолжая думать о чем-то своем.

Я бодрым тоном начал было рапортовать о проделанной работе, когда вдруг с ужасом осознал, что, похоже, казенно-административный тон прилип ко мне намертво. Более того, существуя где-то внутри меня, он одновременно существовал вовне и независимо, поскольку речь моя лилась легко, без малейшей запинки, но зато и без малейшей мысли. Я изо всех сил пытался себя остановить, но это удалось мне не прежде, чем обстоятельный доклад, не соответствовавший скромности достигнутых успехов, был закончен.

На мое счастье, Ромуальда этот доклад интересовал не более, чем прошлогодний снег, и зашел он ко мне вовсе не за этим.

- Замечательно, - сказал он, обнаружив, что я молчу уже несколько минут. - Будем надеяться, что ты закончишь их в самое ближайшее время. Потому что мне хотелось бы... Кстати, ты член ДОСААФ?..

- Ну... да... - пробормотал я, лихорадочно припоминая, когда в последний раз платил взносы. Уплата взносов была моей ахиллесовой пятой.

- В таком случае, главным становится не просто участие, а прекрасный результат. За неимением других очевидных достижений, твое золото для лаборатории не помешало бы... Да... Ну, и, конечно, диссертация. Кандидат-медалист это, как ты сам понимаешь, нечто большее, чем каждое по отдельности.

Я дал себе слово завтра же... нет, сегодня же вечером отыскать Доску приказов и самым тщательным образом ознакомиться со всеми помещенными на нее распоряжениями. Очевидно, в Институте готовились какие-то спортивные мероприятия по линии ДОСААФ, о чем я, естественно, не ведал ни сном, ни духом. Единственное, что мне оставалось, это подобрать подходящее случаю выражение лица и кивать с согласным видом. Но Ромуальд пришел и не за этим тоже. Что же, все-таки, его привело? Лучше бы мне было этого знать...

- Послушай, Андрей, а какого ты мнения об Амвросии Амбруазовиче? - услышал я совершенно неожиданно, и этот вопрос сбил мне дыхание. Но Ромуальд воспринял мое молчание по-своему.

- Да, конечно, я понимаю, тебе, с твоим юношеским максимализмом, все видится в несколько ином свете, чем мне, человеку, умудренному опытом... Но, поскольку вопрос касается лаборатории, возможно, ее будущего, мне не хотелось бы решать его... м-м-м... не приняв во внимание твое мнение. Это, разумеется, не значит, что я избегаю ответственности, с одной стороны, но с другой - мне не хотелось бы выглядеть самодуром...

- Ромуальд Ромуальдович, - сказал я, видя что он замолчал и никак не решается сказать что-то очень важное. - Я, конечно, вины с себя не снимаю, но дело в том, что Амвросий Амбруазович не предпринял даже самомалейшей попытки разобраться в этом недоразумении со столом. Он сразу перешел к обвинениям, к намекам относительно комнаты и...

Светлов жестом остановил меня.

- Об этом и речь. Стол - пустяк. Создадут в бухгалтерии комиссию, совместно с хозяйственниками, и вопрос будет решен. С нашим участием, или без, но решен. Я о другом... Ты только что упомянул о комнате... Видишь ли, как тебе, безусловно известно, она у нас некоторое время пустовала, и Амвросий Амбруазович хотел... как бы это сказать... использовать ее для собственных нужд...

- Попросту говоря, присвоить, - твердо произнес я. - Он, перед тем, как составлять акт...

Светлов снова остановил меня жестом.

- Нет, нет, ты ошибаешься... Или, возможно, неправильно понял... Амвросий Амбруазович предлагает использовать ее не для собственных, а для совместных нужд.

- Это как? - обалдело спросил я.

- Видишь ли, как тебе, безусловно, известно, одним из направлений работы профессора Выбегалло является выведение опытных образцов... э-э-э... человекоподобных существ...

- Кадавров, - буркнул я.

Ромуальд поморщился.

- Назовем их всех же человекоподобными существами. Для исследования неких человеческих качеств, приближающих нас к идеалу. Или к познанию того идеала, которым должна обладать природа человека. Да, конечно, - поспешно произнес он, не давая мне возможности возразить и высказать свою точку зрения на то, что именно создает Выбегалло, - у него не все получается так, как всем нам хотелось бы, но вряд ли ты станешь упрекать ученого (!!!) в совершении ошибок, если он только нащупывает путь в темноте непознанного. И то, что до сих пор все его эксперименты оканчивались неудачей, вовсе не означает, что он не только ищет путь, ведущий в тупик, но и использует при этом никуда не годные методы. Если мы оглянемся назад, то вполне может оказаться, что первое колесо было треугольным, затем - квадратным, и только потом, увеличивая постепенно число углов и со временем устремив его к бесконечности, человек получил ту его форму, которой мы пользуемся и по сей день. Сейчас не пещерные времена, когда неудачливых экспериментаторов, наверное, попросту съедали; впрочем, иногда это практикуется и в наши дни... И, в общем-то, не только указать им на их ошибки, но - поддержать и помочь, - в этом вижу я долг и обязанность тех, кто стремится к прогрессу не только на словах... - Я уже понял, к чему клонит Ромуальд, но в данном случае был на стороне тех пещерных людей, которые, не мудрствуя лукаво, выражали свое критическое отношение к экспериментаторам кулинарным способом. Светлов, между тем, продолжал, не понятно, кого больше убеждая: меня или себя. - У Амвросия Амбруазовича есть замыслы, но не хватает помещений. Он вовсе не претендует на нашу комнату, - по крайней мере, по его собственным словам, - он всего лишь просит разрешения временно поместить сюда автоклав, в котором намеревается вырастить человека, неудовлетворенного духовно. Или, как он его назвал, исполина духа. Причем, понимая, что вторгается на чужую территорию как в прямом, так и переносном смысле, он предлагает вырастить его совместно. Он признает, что без наработок лаборатории Силы Духа, шансы на успех минимальны, и готов, при своем общем техническом руководстве, предоставить программирование необходимых качеств нам, то есть, тебе. Не полностью, конечно, но в значительной мере...

Совместная работа с Выбегаллой и его автоклав в соседнем помещении. Интересно, возможно ли представить себе более ужасную перспективу?

- Разумеется, никакого окончательного ответа я давать не стал, а он, со своей стороны, не настаивал, поскольку инвентаризация продлится еще недели три, и он будет занят. Так что времени взвесить все за и против у нас с тобой предостаточно. Да, конечно, неоднозначная репутация профессора Выбегалло, на первый взгляд, свидетельствует не в его пользу, но репутация нашей лаборатории также оставляет желать лучшего. При этом, как известно из математики, минус на минус - дает плюс. Его опыт выведения человекоподобных моделей, и твои недавние идеи, развитые до необходимого уровня, - может быть, в этом как раз и кроется залог успеха?

Выражение моего лица очевидным образом свидетельствовало о том, что залог успеха кроется в чем угодно, но только не в этом.

Ромуальд, наконец, снизошел с высот своих рассуждений и обратил внимание на мой кислый вид.

- Извини, Андрей, я что-то слишком разговорился, а у тебя и так сегодня денек выдался не из приятных. Повторяю: времени, чтобы принять взвешенное решение, у нас с тобой предостаточно. Поспешность и предвзятость в подобных вопросах вредна. Но ты, кстати, мог бы поговорить с Сашей Приваловым, нашим программистом, проконсультироваться. Возможно, Амвросий Амбруазович где-то что-то упускает, и привлечение вычислительной техники и специалиста каким-то образом способствовало бы повышению качества закладываемой в автоклав субстанции и критериев ее превращения в опытную модель с заранее заданными свойствами...

Он говорил что-то еще, но я уже не слушал, потому что ясно видел перед собой Выбегаллу. До меня вдруг дошло, что и мой суконный язык, и слова, произносимые Светловым, - на самом деле, принадлежат Амвросию Амбруазовичу. Достаточно было недолгого общения с профессором, и результат оказался налицо - наши организмы оказались настолько слабыми, что не смогли противостоять проникновению в себя окружавшей Выбегаллу ауре демагогии, прожектёрства и казёнщины.

Мне стало так тоскливо, что я почти не заметил, как ушел Ромуальд, а на его месте, лет через сто, возникла Машка, поскольку рабочий день кончился.

- Ты еще долго? - оживленно осведомилась она. - Чего ваяешь? Или опять - научно-творческий кризис?

Я вяло открыл рот, собираясь пожаловаться на жизнь, и Машка этим воспользовалась. Сотворив две половинки яблока, она одну ловко впихнула в меня, а второй захрустела сама.

- Кстати, как прошла инвентаризация? Это ты из-за нее так расстраиваешься?

- И из-за нее тоже, - вздохнул я, механически пережевывая свою половинку яблока.

- Не переживай, - посоветовала Машка. - Отвлекись. Бери пример с Привалова. Ты его сегодня видел? Он запустил свою технику и сиял сегодня так, что народ к нему ходил только в солнечных очках. А Татьяну видел? Или ты вообще сегодня из своей берлоги не вылезал?

- Не вылезал, - честно признался я. - А Татьяна что, тоже сияла?

- Татьяна, как раз, нет, - раздумчиво сказала Машка. - Знаешь, она всю неделю какая-то... странная, что ли. То встретишь в коридоре, - бежит веселая, улыбчивая, ручкой помашет... Пяти минут не пройдет, - глянь, уже унылая, в себя смотрит, бредет, никого вокруг себя не замечает. Или, вот, три дня назад, пришла, пообедала, - человек человеком. Сколько прошло, пришла во второй раз, насупленная вся, как сычиха. И талончик просроченный на комплексный обед сует. Я ей ничего говорить не стала, так ведь и она - пару ложек супа, пару картошек, половинку сосиски, глоток чая, - в общем, считай, что и не притронулась.

- Может, у них в отделе ее главной за инвентаризацию назначили? - спросил я.

- Может быть... А может... Знаешь, надо бы завтра с ребятами поговорить. У тебя, кстати, есть, в чем кросс бежать?

- Какой еще кросс? - не понял я.

- Так. Понятно. Весь в работе, и что вокруг происходит - не в курсе.

- Ну, почему... В курсе. Как раз Ромуальд заходил, сказал, что надеется...

Машка проявила милосердие.

- Послезавтра, все члены ДОСААФ, в обязательном порядке, бегут кросс в рамках сдачи нормативов ГТО. Женщины - три километра, мужчины - шесть. Бегут строго сами, никаких дублей. Метлы и прочий инвентарь к использованию категорически запрещены. Под страхом принятия к провинившимся административно-финансовых мер.

- А не члены? - с тоской спросил я.

- Они тоже бегут. Только в добровольно-обязательном порядке. Ладно, пошли домой. Ты все равно сегодня ничего путного не высидишь.

На следующее утро, пораньше, в соответствии с составленным в голове планом, я отправился в царство Привалова, рассчитывая убить сразу двух зайцев. Во-первых, осторожно разузнать у него насчет того, что такое программирование, и с чем его едят. Тем самым я исполнял не приказание, но пожелание начальства. Во-вторых, нужно было пригласить его вечером ко мне, чтобы Машка могла ознакомить всех нас со своей идеей.

Несмотря на то, что я явился "к открытию", перед дверями "Вычислительного центра", - так было написано на табличке, - чинно, в ряд, стояли дубли сотрудников, с зажатыми в руках листками бумаги - заданиями. Я попытался было сунуться без очереди, за что мне, без всякой злобы, совершенно обыденном тоном, пообещали дать в глаз. Дубли были изготовлены по образцу тех, которые обычно посылались за зарплатой: умели терпеливо ждать, передать задание из рук в руки, расписаться, если это нужно, никого не пускать без очереди, и, если что, дать в глаз. Поскольку дублей было много, а меня - мало, и в том случае, если бы каждый исполнил свою угрозу, от меня мало что бы осталось, я некоторое время затратил на поиск решения своей двойной задачи. Но смог найти решение только ее половины. Написав на листке бумаги приглашение явиться в кают-компанию по окончании рабочего дня, я сделал из него самолетик, и, как только дверь открылась, впуская очередного визитера, ловко запустил его в образовавшуюся щель. Убедившись, что моя записка нашла адресата, я удалился со спокойной совестью, в очередной раз отметив про себя, что человеческая смекалка всегда найдет выход в столкновении с тупой исполнительностью дубля.

Эта мысль показалась мне занимательной, и я подумал, нельзя ли ее каким-нибудь образом обратить в заметку, а еще лучше, - в статейку, - для нашей стенной газеты. Дело в том, что статьи в стенной газете (такое случалось редко, но все-таки случалось), ставившие и предлагавшие пусть даже вкратце или в общих чертах решение какой-либо любопытной проблемы и обратившие на себя внимание Ученого совета, приравнивались к внутренним научным публикациям и, естественно, добавляли подразделению научный вес. А научный вес лаборатории, в свете вчерашней беседы с Ромуальдом, нуждался в срочном увеличении.

Возвращаясь к себе, я специально выбрал окольный путь, поскольку иногда мне лучше думается в движении. И, естественно, меня занесло на этаж к Корнееву, где, в коридоре, я обнаружил некоторое количество сотрудников, собравшихся группками и увлеченно что-то обсуждающими. Как оказалось, Выбегалло со своей комиссией, временно оставив нас в покое, всей тяжестью вверенного ему поручения обрушился на Витьку, с которым пребывал, если можно так выразиться, в состоянии дипломатичной вражды. Из-за закрытой двери Витькиной лаборатории доносился возмущенный крик самого Корнеева, и голоса Ойры-Ойры и Амвросия Амбруазовича, беседовавших на повышенных тонах.

Витька, в очередной раз оказавшийся в полушаге от выдающегося открытия, и поэтому совершенно забывший о необходимости вернуть диван на место вовремя, был захвачен Выбегаллой врасплох и с поличным. Эксперимент, естественно, оказался сорван, и если бы не появление Романа, дело вполне могло бы закончиться рукоприкладством, поскольку Витька в ответ на претензии Амвросия Амбруазовича совершенно осатанел. Понять его было можно, но в случае потасовки, последствия могли быть непредсказуемыми. Стеллу, на всякий случай, кто-то предусмотрительно выставил за дверь; она стояла возле стены, прижав ладони к губам, и вздрагивала при каждой новой вспышке происходившего внутри конфликта. Я направился к ней, она бросила на меня благодарный взгляд, и была очень разочарована, когда я, попросив ее прийти после работы на наше очередное заседание, удалился.

Придя к себе, я сел за стол, придвинул к себе чистую бумагу и начал строчить, как из пулемета. Суть проблемы, которую я предлагал к рассмотрению, сводилась к следующему. Итак, имеются два ученых. Первый - энтузиаст, выдающийся ум, тактик и стратег, владеющий теорией, практикой и талантом. Второй - серенькая мышка, звезд с неба не хватающая, упорная и педантичная, бесспорно умная, но без широты кругозора первого. Первый видит в каждой поставленной перед ним задаче вызов, принимает его, встречает грудь в грудь и начинает расправляться с ней так, что от несчастной проблемы во все стороны летят пух и перья. Второй воспринимает задачу как необходимое зло, долгое время бродит вокруг, примериваясь, с какой стороны за нее лучше взяться, и найдя, наконец, когда все уже махнули на него рукой, уязвимое место, начинает потихоньку в него вгрызаться. Первому по силам решить любую проблему, даже вселенского масштаба. Второй, как правило, грызет что-то второстепенное, хотя и нужное. Первый лихим кавалерийским ударом решает задачу на девяносто процентов, после чего теряет к ней всякий интерес, забрасывает ее и переключается на другую. Причем, ход его мыслей, как правило, настолько оригинален, что вряд ли найдется кто из простых смертных, способный продолжить его дело, а потому все заметки отправляются в архив, пылятся там и ждут, когда их отыщет второй такой же энтузиаст. Заставить первого энтузиаста вернуться к задаче и добить ее до конца, нет никакой возможности. Прекратив работу над ней, он перестает понимать даже то, что написал сам. Второй ученый медленно и кропотливо долбит свою проблему, рассматривая все возможные пути решения и уклонения, и где-нибудь в конце жизни решает ее, без всякого блеска, и, возможно, в тот момент, когда это решение уже не представляет собой никакого интереса, ни практического, ни теоретического.

Обозначив проблему, я выделил из нее тезу, но, прежде чем развить ее и уложить гранитные доводы в ее основание, отложил ручку и принялся с наслаждением читать написанное. Скажу без лишней скромности, моя статья, свободная от влияния Выбегаллы, читалась как хороший роман. В ней было все: легкость слога, нужная метафоричность, отсутствие излишней научности, - завязка, интрига, и, наконец...

Я прочитал тезу, не поверил своим глазам, прочитал еще раз, выронил лист, обхватил руками голову и застонал.

"Так кого из них вы, будучи начальником отдела кадров, взяли бы на работу?"

Что касается меня, ответ лежал на поверхности. Если бы начальником отдела кадров был я, то скорее бы застрелился, чем взял на работу кого-нибудь из них по собственной воле, без звонка сверху. Как поступил бы наш начальник отдела кадров, я не знал. К тому же, если хорошенько подумать, не следовало ли и меня отнести к разряду первых, обозначенных мною энтузиастами, после этой заметки?

Я предпринял несколько безуспешных попыток исправить ситуацию. Но, казалось, дурацкая теза намертво прилипла к тексту, и никакой другой заменить ее было невозможно. Я начал было переделывать статью в сатиру, однако и с этим у меня ничего не получилось. Мой грандиозный труд приобрел законченный, в каком-то роде, даже совершенный, вид, и не обращал ни малейшего внимания на мои неуклюжие попытки. Поначалу я хотел отправить его в мусорную корзину, но затем, рассудив, что такой поступок будет полной капитуляцией с моей стороны, спрятал написанное в шкаф.

Затем вернулся за стол и снова попытался выжать из себя что-нибудь одновременно интересное и парадоксальное. Но в голову лезла какая-то чепуха. Вспомнился, почему-то, институт, - не тот, в котором я в настоящий момент работал, а тот, в котором учился. И два преподавателя. Преподавателя математического анализа, которого звали Менделеев, и преподавателя общей химии, которого звали Пифагор. Собственно говоря, парадоксально в какой-то мере было только последнее, поскольку лекции и лабораторные работы по общей химии у нас читала и вела преподавательница, по фамилии Лаперуз. Предполагалось, что она происходит по прямой линии от знаменитого мореплавателя, но доподлинно это было неизвестно. Как и почему она вдруг стала Пифагором, также было неизвестно. Старшекурсники, когда к ним приставали с расспросами, ограничивались туманным утверждением, что "тайна сия велика есть", поскольку очевидно, не знали сами. Среднего роста, пожилая, подтянутая и аккуратная, она казалась, - по крайней мере, мне, - какой-нибудь дореволюционной учительницей в женской гимназии. В случае с Менделеевым никакого парадокса не было просто потому, что это была его настоящая фамилия. Солидный, казавшийся высокомерным и неприступным, лично у меня он ассоциировался по своему внешнему виду с каким-нибудь синьором Помидором из известной сказки.

Сказать, что они любили студентов, как своих родных детей, значило соврать. Сказать, что они смотрели на них с высоты занимаемого ими преподавательского положения, значило соврать вдвойне. Сказать, что они честно и добросовестно исполняли свои обязанности, значило соврать в квадрате. И если бы меня спросили, почему так, я бы, наверное, затруднился ответить. Потому что... Эти люди, они не были чем-то выдающимся, они были чем-то неизмеримо высшим. Если большая часть из нас выбирает свое поприще, то в данном случае, поприще избрало их. Они были чем-то неуловимо, неосязаемо органичны на этом поприще, стали словно бы его неотделимой частью, и их невозможно было представить занимающимися чем-то другим. Они не преподавали и не делились знаниями, они делали нас сопричастными тому, чему посвятили свою жизнь. Они открывали нам дверь, и приглашали войти. Они учили нас сомневаться, делать ошибки и добиваться успеха, они учили нас учиться. Причем делали это так естественно, что даже у самых откровенных разгильдяев не возникало и тени мысли прогулять их лекции или заниматься на них чем-то посторонним. Не знать их предметов считалось дурным тоном, хотя получить на экзамене у Менделеева выше "хор." было практически невозможно, равно как и ниже "отл." у Лаперуз.

Возможно, они были большими волшебниками, чем те, с которыми я работал бок о бок?

Кстати сказать, звали их Николай Павлович и Мария Федоровна.

Я, в который уже раз, остался без обеда, а мой холодильник в общаге, кажется, был пуст. Меня, как обычно, спас от голодной смерти мой ангел-хранитель, явившийся в образе Машки с чаем и бутербродами. Ее энергии и жизнерадостности, при разумной экономии, хватило бы жителям небольшого городка на год, а по тому, как блестели ее глаза, было ясно, что-то в ее научных занятиях сдвинулось с мертвой точки. Я осведомился, уж не научилась ли она выводить головастиков из баклажанной икры, но она только хмыкнула и отвесила мне легкий подзатыльник. Она пыталась что-то втолковать мне относительно то ли разницы, то ли сходства молекул и атомов, как кирпичиков живой и неживой природы, в то время как я, признаться честно, жадно познавал природу бутербродов. Вопрос живой и неживой природы, по моему мнению, следовало оставить философам; я же, хоть и относился к этой науке с уважением, никогда не считал себя способным ее постичь.

- Маш, - наконец, взмолился я. - Я уже сегодня столько глупостей понаписал, что...

- Чего?! - тут же возмущенно вскинулась она. - Чего ты сегодня понаписал?!

До меня только сейчас дошло, что я ляпнул, а потому я втянул голову в плечи и едва не подавился.

От расправы меня спасло появление Привалова и Стеллы.

Последняя выглядела даже более робко, чем обычно; участие в комиссии Выбегаллы отразилось на ней не лучшим образом. Зато Сашка сиял, как какой-нибудь начальник цеха, получивший переходное красное знамя победителя социалистического соревнования.

- Так, ребята, особенно засиживаться нечего, а потому давайте сразу к делу, - заявила Машка, даже не дав пришедшим сесть. - Завтра у нас сдача норм. Участвуют все?

Реакция каждого была чисто индивидуальной, но утвердительной.

- Угу, - удовлетворенно заметила Машка. - Хочу, на всякий случай, напомнить, что кое-кто еще не пойман, а кое-кто находится под подозрением. И этот кое-кто, а может быть, единый в двух лицах, завтра тоже принимает участие в сдаче норм.

Мы непонимающе смотрели на нее.

- Какие же вы все-таки бестолковые, - вздохнула Машка. - С вами только головастиков ловить. - Она бросила на меня мстительный взгляд. - Существо, которое мы ищем, возникло из мандрагоры, а подозреваемый объект представляется травницей. А теперь, взгляните сюда. - Она жестом фокусника выхватила из воздуха лист бумаги и расстелила его на столе. - Это маршруты, по которым будет проходить кросс. Добыла в спорткомитете.

Мы склонились над листом. Согласно условию сдачи норматива, кросс должен был проходить по пересеченной местности. И это условие было выполнено на все сто процентов. Заброшенный проселок, ПКО, берег реки, лес, болото, овраг, снова лес, и небольшое открытое пространство на финише. Места любопытные и вполне способные произрастать какими угодно растениями, в том числе и обладающими магическими свойствами.

И ПКО - парк культуры и отдыха - представлял в этом смысле место наиболее перспективное и самое жуткое.

Его история уходила корнями в дореволюционное время, когда местный заводчик, Ахиллес Доримедонтович Гвоздиков, решил заняться лесом, - поскольку все остальные его предприятия неизменно заканчивались крахом, - гонять плоты, и даже купил пароход. На берегу реки начали возводить причал и лесопилки, доверенное лицо отправилось перегонять пароход из Санкт-Петербурга. От судьбы, однако, не уйдешь, в чем Ахиллес Доримедонтович смог убедиться на собственном опыте. Отправленное им доверенное лицо ужасно боялось утонуть, а потому беспробудно пьянствовало, в результате чего пароход исчез где-то по дороге. То ли и в самом деле утонул, то ли был разворован, но, во всяком случае, к месту назначения он так и не прибыл. Место для пристани оказалось выбрано крайне неудачно, по причине обширного песчаного пляжа, переходившего в отмель, а сплав плотов по реке, даже если бы и был организован, все равно не принес бы ничего, кроме убытков, из-за малой пропускной способности самой реки. Лесопилки, естественно, забросили. Гвоздиков продал все, что у него еще оставалось, и уехал с семьей за границу. Затем грянула революция, имение было конфисковано в пользу молодой республики и охранялось до тех пор, пока не сгорело во время грозы. Уцелевший интерьер был помещен в краеведческий музей, построенный из разобранной усадьбы, а ее остатки растащили местные жители, так что едва ли не каждом городском доме можно было отыскать фрагмент бывшего гвоздиковского дома.

Место зарастало, пришло в упадок, и в конце концов превратилось в этакое бельмо на глазу небольшого симпатичного городка, расположенного, вдобавок, в очень живописной местности. Так продолжалось до тех пор, пока горком ВЛКСМ не выступил с инициативой покончить с тяжелым наследием прошлого и не устроить на месте бывших лесопилок городской парк культуры и отдыха. Инициативу комсомольцев поддержал горком партии, а затем и городское руководство, поскольку львиную долю работы предстояло выполнить самим закопёрщикам на трудовых субботниках.

Первым делом молодые энтузиасты составили план парка, от которого, после согласований, осталась разве что треть, и работа закипела. Комсомольцы трудились на субботниках и вкалывали в две смены, переводя заработанные сверхурочно деньги в фонд строительства парка. Количество молодежи в городке было невелико, поэтому сроки несколько затянулись, однако, в конце концов, площадка была расчищена, и установлен великолепный кованый забор по всему ее периметру. Большая часть собранных денег оказалась потрачена как раз на этот забор, и все остальное пришлось собирать буквально с миру по нитке. Танцплощадку и эстраду со скамейками сделали сами, а маленькое чертово колесо, качели-лодочки и пару каруселей - все списанные - были раздобыты с помощью районного начальства, отремонтированы и установлены.

Наконец, парк приветливо распахнул массивные ворота, и первыми его посетителями стали, как было написано в одной из районных газет, "зачинатели строительства со своими внуками". Прибывшее начальство перерезало красную ленточку, произнесло торжественные речи и убыло, но карусели и колесо не заработали, поскольку в суматохе строительства как-то совершенно забыли о подведении коммуникаций.

Комсомольцы к этому времени в большинстве своем разъехались по всесоюзным стройкам, денег у города хронически не хватало, и парк постепенно стал возвращаться к состоянию снесенных лесопилок. Лишь однажды была предпринята попытка оживить его, но она с треском провалилась. Поскольку парк с одной стороны выходил к реке, и даже была возобновлена пристань, поскольку предполагалось устроить катание на лодках, территорию передали обществу рыболовов и охотников, которое вознамерилось устроить в бывшем парке избу рыбака, и, вообще, организовать рыболовно-спортивную базу. В электричестве база не нуждалась, - достаточно было специально отведенных мест для разведения костров. Рыболовы - люди непритязательные; им, чем ближе к природе, тем лучше. Избу возвели ударными темпами, однако, выяснилось, что лодки подогнать к пристани невозможно по причине все той же отмели и пляжа, а оставшиеся карусели и постройки издавали в темноте такие звуки, что становилось жутко. Даже самые-пресамые любители природы драпали с РСБ без оглядки; причем некоторые - не дожидаясь рассвета. И остававшийся в своем первоначальном виде, будто был установлен только вчера, забор, не мог их остановить.

В общем, несостоявшиеся парк и база пришли в окончательное запустение и пользовались популярностью только у городских ребятишек, сочинявших про него страшные истории. Здесь обитали Черный карусельщик, Черный рыболов, Черный лесоруб, еще кто-то - причем сторонники существования кого-нибудь одного из них смеялись над другими, считая их выдумками. Впрочем, непонятно по какой причине, все почему-то были уверены в наличии прячущегося среди зарослей, ржавевших каруселей и разваливающихся деревянных строений Черного крокодила.

В лесу, по которому проходил маршрут кросса, обитали, естественно, леший и русалки, в болоте - болотник и трясинницы, но они почти никак не беспокоили окрестных жителей.

Был еще мост через овраг, неширокий, деревянный, длиной метров в тридцать. Он, в принципе, мог бы посоперничать славой со знаменитым мостом Сонной лощины, хотя никаких Неистовых гессенцев здесь не наблюдалось и в помине. Тем не менее, жившее в располагавшейся по соседству деревне население мужского пола, работавшее в городке и возвращавшееся домой через овраг, неоднократно испытывало на себе действие каких-то невидимых существ, спихивавших их с моста, причем, по большей части, в дни аванса и получки. Иногда за рабочими кто-то вроде бы даже гнался, приняв на себя облик участкового, но храбрецов, которые попытались бы выяснить, настоящий это участковый или морок, не находилось.

В общем, тот, кто прокладывал маршрут кросса, постарался провести его в соответствии со спецификой Института.

- Так вот, - продолжала между тем Машка. - Я как-то не задумывалась над этим, а потом обратила внимание на то, что подозреваемая стала вести себя несколько странно как раз после того, как стало известно, где именно мы будем сдавать нормы.

Вкратце пояснив, что значит странное поведение, она сказала:

- Мне кажется, было бы неплохо за ней понаблюдать. Мы со Стеллой, конечно, за ней присмотрим, но еще две пары глаз не помешают. Я вот что подумала: может быть, кому-нибудь из вас устроиться где-нибудь на чертовом колесе с биноклем? У тебя, - она повернулась в мою сторону, - кажется, где-то была подзорная труба?

- Послушай, Маш, - усомнился я. - Это, конечно, было бы можно, но ты сама подумай: что подумают люди, если обнаружат нас с Сашкой на чертовом колесе, наблюдающими в подзорную трубу за бегущими кросс девушками? Сомневаюсь, чтобы хоть кто-то понял нас правильно. И потом, чего ты, собственно, ожидаешь увидеть?

Машка со Стеллой дружно прыснули, представив, как нас с Сашкой обнаруживают на чертовом колесе с подзорной трубой, после чего первая, вперемежку со смехом, заявила, что не подумала, после чего честно призналась:

- Я и сама не знаю, чего ожидаю. Но вообще-то, насколько я знаю эти места, там может расти все, что угодно. И поля колхозные там неподалеку. Может, семена этой самой мандрагоры как раз откуда-нибудь отсюда на поле и занесло.

Мы снова склонились над планом. На начальном и конечном этапах, мужская и женская трасса шли рядом, так что можно было, уйдя в отрыв или, наоборот, отстав, перебежать "чужую" и наблюдать, спрятавшись среди кустов или за деревьями. А затем, вернувшись на "свою", незаметно присоединиться к остальным и завершить забег вместе с ними. Это, разумеется, был чистой воды мухлёж, но на карту было поставлено, как заявила Машка, слишком многое, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. В конце концов, нормы всегда можно пересдать, а вот другого такого удобного случая выследить альрауна, если подозреваемая окажется им, больше не представится. Следует, между прочим, помнить, что общественное - выше личного. Институт в настоящее время больше нуждается в нейтрализации зловредного существа, чем в увеличении количества сдавших нормы ГТО.

В общем, мы с Сашкой капитулировали на условиях победителя, после чего отправились по домам. Поскольку приваловский "Алдан" на этот раз на ночь запечатывался заклятьем семи замков трижды, не считая магических фигур, я решил поступить также, накрыл, на всякий случай, все в комнатах "мантией Соломона" и растянул "паутину мантикоры".

Утро для сдачи норм выдалось совсем неподходящим. Прогноз Мерлина, обещавшего солнце, легкий ветерок и комфортную температуру, сбылся с точностью до наоборот. Небо затянула низкая серая облачность, изредка принимался накрапывать мелкий дождик, ветер, скрываясь где-то в засаде, вдруг выскакивал из нее резкими порывами, в общем - в такую погоду лучше было сидеть на своем рабочем месте. Несчастные сотрудники, кому выпало попасть в первую группу сдающих, жались к стенам Института со стороны улицы и друг к дружке в ожидании автобуса, поскольку, несмотря на небольшое расстояние, отделявшее НИИЧАВО от ПКО, было принято решение отправляться на мероприятие организованно, и так же организованно возвращаться. Никогда не унывающий и излучающий жизнерадостность "в сто тысяч солнц" Федор Симеонович Киврин, в видавшем виды спортивном трикотажном костюме, со свистком и секундомером, висевшими на цепочке у него на шее, со списком в руке переходил от группы к группе, отмечал прибывших и, как мог, сеял зерна оптимизма, которым, как кажется, не суждено было взойти пышными всходами.

Всего участников собралось человек пятьдесят, мужчин и женщин до сорока, приблизительно поровну, и ни в одном лице я не заметил ярко выраженного оптимизма. Приперся Дрозд с фотоаппаратом, значит, кому-то придется писать "репортаж с места событий" для стенгазеты. Обычно, когда случались какие-нибудь соревнования, освещать их в стенной прессе, по негласному уговору, поручалось занявшим последние места, в качестве стимула для повышения спортивных показателей. Дрозд, в этом смысле, хорошо устроился. В забеге он не участвовал, но время ему проставлялось, достаточное для получения серебряного значка. Взамен за фотографии.

Сделав несколько панорамных снимков, Саня отправился к группе девушек, попросил их собраться в кучку, навел фотоаппарат, что-то сказал, едва не был побит и поспешно ретировался. Девчонки дружно погрозили ему вслед кулачками. Побродив некоторое время, он сфотографировал безотказного Федора Симеоновича и подошел к нам.

- Ребят, парочку снимков... Групповых, а? Ну, типа, сотрудники института с энтузиазмом... Чего вам стоит, а?

Никто не собирался идти навстречу этому сачку, и лишь заметив укоризненный взгляд Киврина, мы нехотя организовали полукруг. Я принял в этом действе участие тем более неохотно, что как раз в тот момент заметил среди женщин новой лицо - очень симпатичную особу, и тут же обратил на нее внимание унылого Привалова. Подозрительность Машки, кажется, начала сказываться и на мне.

- Понятия не имею, - пожал плечами тот, когда я спросил его, кто это такая и из какого отдела. - Впервые вижу. - И тут же сам задал вопрос, с тайной надеждой: - Как ты думаешь, может, отменят?

Я ответил в том смысле, что рассчитывать на это не приходится, поскольку организаторам тем лучше, чем хуже участникам, и, будь их воля, они заставили бы нас сдавать нормы не иначе как в двенадцатибалльный шторм, и в это время к нам как раз подошел Дрозд и проныл: "Ребят, парочку снимков..."

Организовав полукруг, мы посмотрели на Саню так, что он понял: в лучшем случае, снимок будет один.

Наведя на нас фотоаппарат, он замер на мгновение, а потом скомандовал:

- Прекрасно!.. А теперь, дружно, скажите: "мы-ы-ы-ы-ышь"...

- Др-о-о-о-о-о-озд, - дружно сказали мы.

Фотоаппарат щелкнул.

Саня обиделся и собирался уйти, когда у меня вдруг возникла идея.

- Слушай, Саш, услуга за услугу, - сказал я, догнав его. - Это тебя девчонки за "мышь" побить собирались?

Дрозд с подозрением взглянул на меня.

- Давай так. Я тебе подкину идею, как получить фотографию девчонок, а ты мне скажешь, как зовут вон ту симпатичную девушку, и из какого она отдела.

- Какую именно? - осведомился заинтересовавшийся моим предложением Дрозд, не избавившись, однако, от подозрений, что его хотят разыграть.

- Вон ту... Которая... - Я посчитал. - Четвертая справа от Татьяны...

Дрозд собрался было воспитанно указать пальцем, чтобы не ошибиться, но я успел крепко ухватить его за руку.

- Идет?

- Ну... А что за идея?..

- Идея потом. Сначала - уговор. Если ты узнаешь то, что мне нужно, - говоришь, независимо от того, сработает она или нет. Идет?

- Посмотрим, - попытался увильнуть Дрозд, но, обнаружив, что мое лицо сразу стало каменным, нехотя согласился. - Ну... идет. Выкладывай...

- Без всяких "мышь". Отведешь в сторону парочку девчонок и скажешь им, но так, чтобы услышали все остальные: тебе, мол, для стенгазеты нужны самые симпатичные. Или что-то в этом роде. Понял? Улыбки и снимок тебе гарантированы. Групповой.

Дрозд задумчиво посмотрел на меня, что-то прикидывая, затем повернулся и направился к девчонкам.

Я с любопытством наблюдал за ним.

Саня решительным шагом подошел прямо к заинтересовавшей меня персоне. До меня донеслось: "Девушка, простите, как вас зовут?.. А вы из какого отдела?.. Могу я попросить вас встать вот сюда?.." Судя по всему, он получил нужную мне информацию быстрее, чем я предполагал. Сказать по правде, на самом деле, я на него не очень-то рассчитывал, поскольку всегда полагал Саню эдаким тюфяком, которому нужно было, как говорится, все разжевать и положить в рот. Но он справился со своим заданием быстро и, в некотором роде, элегантно. Я мысленно поаплодировал ему, но тут Дрозда едва не побили во второй раз. По всей видимости, он воспринял мой совет относительно "самых симпатичных" как-то уж слишком некритично.

Снова начал накрапывать мелкий дождик, но, на наше счастье, подошли автобусы. Два потрепанных ПАЗика, относительно которых наше начальство договорилось с начальством местной автобазы. Мы дружно загрузились, распихивая друг друга, чтобы побыстрее оказаться внутри, - у нашего автобуса, как назло, одна дверь оказалась сломанной, - и покатили по разбитой дороге в направлении ПКО. Едва не влетая головой в потолок, я подобрался к Дрозду и тихонько потребовал от него выполнения условий заключенного уговора. Было совершенно очевидно, что вместо этого ему очень хотелось меня стукнуть своей аппаратурой, но он этого не сделал, а только коротко буркнул с мрачным видом:

- Галя Панова. Уборщица.

Требовать каких-либо подробностей было бесполезно. За свои неприятности Саня решил отыграться на мне. В лучшем случае, уборщицы в нашем Институте, насколько это мне было известно, своим возрастом едва не дотягивали до пенсионного, и представить какую-нибудь из них в иной ипостаси, кроме как пекущей для внуков и внучек вкусные пирожки, было сложно.

Было просто удивительно, как наши автобусы добрались до парка, не развалившись по дороге и не потеряв никого из нас вылетевшими из окон. Здесь нас ожидали две больших брезентовых палатки, в виде средневековых шатров, - в которых участники могли переодеться, четыре жерди, между которыми, попарно, были растянуты полотнища "СТАРТ" и "ФИНИШ", и щит из фанеры, с нарисованными на нем маршрутами для мужчин и женщин. Заблудиться было невозможно, поскольку вдоль каждой трассы были развешены флажки на веревке, красного и синего цвета соответственно. Впрочем, здесь нас также ожидал сюрприз, заключавшийся в том, что часть веревки оказалась смотана. Случилось так, что горсовет, озаботившись, наконец, пришедшим в негодность парком, решил избавиться от этого бельма на глазу, и прислал сюда грузовик и шестью рабочими и их бригадиром, которые должны были начать разбирать заржавевшие аттракционы. Ворота ПКО, естественно, оказались закрыты цепью с большим висячим замком, ключ отсутствовал, и бригада ограничилась, на момент нашего прибытия, тем, что проникнув внутрь через калитку, смотала нашу веревку с флажками, перегородила своим грузовиком трассу нашего забега, и теперь, сбившись в кучку, с мрачным видом обсуждала, что делать дальше. Наше мероприятие их совершенно не волновало, грузовик они убрать отказались наотрез, и единственное, что сделали - отдали нашему начальству снятую веревку. В общем-то, ни для кого из нас удалить замок не было проблемой, но такое действие могло быть квалифицировано как самоуправство со взломом и повлечь за собой как минимум административное наказание. Кто-то из рабочих предложил кому-нибудь из нас сбегать в горсовет, доложить о сложившейся ситуации и узнать, у кого ключ, - если уж все равно бежать, то какая разница - куда? - но понимания не встретил.

Мы отправились в свой шатер, переоделись и получили номера. Привалов помог мне повязать на грудь и спину мой, а когда я проделывал ту же процедуру с ним, мрачно пробурчал:

- Смотри, Татьяна... Самый пиратский номер себе выбрала. Семнадцатый.

- Почему - пиратский? - не понял я.

- То есть как - почему? "Семнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо и бутылка рома!.." Забыл?

Признаться, "Остров сокровищ" я читал давно, но, кажется, человек в песенке было не семнадцать, а меньше. Двенадцать, тринадцать, как-то так... Но уж никак не семнадцать. Однако спорить не стал.

Раздались несколько хлопков - это Федор Симеонович лопнул дублей. Несмотря на строжайший запрет, некоторые несознательные товарищи все-таки прислали их вместо себя, надеясь, что пронесет. Участники столпились возле щита с трассой, изучая маршруты, чтобы не сбиться. Машка, делавшая вид, будто с нами незнакома, сунула руку за спину и показала два пальца. Это означало, что Татьяна должна была бежать во второй группе женщин, и нам с Приваловым, чтобы успеть занять нужную позицию, нужно было бежать в первой группе мужчин.

Когда мы распределялись у столика, неожиданно раздался смех. Оглянувшись в ту сторону, куда было повернуто большинство голов, мы обнаружили неторопливо направлявшихся в нашу сторону Мерлина на некоем подобии Росинанта, и представительного мужчины на каком-то Буцефале. Первый был одет в халат средневекового мага, каким его обычно изображают в сказках, второй - в костюме с галстуком и портфелем под мышкой. Они о чем-то неторопливо переговаривались между собой. На каждом присутствовали номера, как если бы они собирались принять участие в забеге. Вторым был, разумеется, не кто иной, как председатель райсовета товарищ Переяславльский

Честно сказать, я не сразу понял, что кто-то из присутствовавших решил хоть немного поднять себе и прочим настроение, устроив эту иллюзию. Рассказ Мерлина об их совместном путешествии, с кровью вырванный из Марк Твена, густо сдобренный Мэлори, Кретьеном де Труа, Вольфрамом фон Эшенбахом и собственными выдумками, был известен всем чуть ли не наизусть. В изложении какого-нибудь великого писателя, этот рассказ мог бы, наверное, занять достойное место в классической литературе, но в Институте, кроме оскомины, ничего не вызывал, ввиду полной бездарности рассказчика.

Всем, разумеется, было интересно, каков будет финал этой иллюзии, но она просто развеялась. Что, в общем-то, было правильно: особенно затягивать мероприятие не хотелось никому. Поскольку на начальном этапе разметка была уничтожена, этот этап было решено преодолевать совместно. Первые представители мужского и женского забегов заняли свои места на старте, причем, джентльмены, естественно, пропустили леди вперед. Это было не совсем удобно, поскольку джентльмены, все-таки, как предполагалось, должны были двигаться быстрее, и такое расположение на старте могло привести к нежелательным последствиям. И привело.

Федор Симеонович взял секундомер в одну руку, другой поднес ко рту свисток, участники напряглись, и в этот самый момент кто-то из работяг, голосом тени отца Гамлета, но гораздо громче, произнес: "Ба-бах!"

Случился фальстарт, а когда рванувшиеся вперед леди, осознав, что сигнал к началу забега не тот, остановились, - на них налетели помчавшиеся за ними джентльмены. Стараясь избежать столкновения с леди, они сворачивали, налетали друг на друга, и в результате образовалась куча мала.

Дрозд самозабвенно щелкал это безобразие.

Рабочие с ухмылкой взирали на происходящее, не обращая внимания на грозный взгляд Федора Симеоновича.

Впрочем, больше они устраивать диверсий не стали. Вместо этого, снова оценив замок, они погрузились в неспешное обсуждение того, кто из них, когда и каким именно образом внес свой вклад в развитие отечественного спорта, и потеряли к нам всякий интерес, как к дилетантам.

В конце концов, мы стартовали, учтя неудачность предыдущего расположения и перестроившись. Мы с Приваловым сразу взяли хороший темп, как если бы впереди нас ожидало не шесть километров, а шестьдесят метров. Иного нам и не оставалось: нужно было оторваться от основной массы топавших сзади, выбрать место для наблюдения и там спрятаться, что оказалось задачей непростой. Прокладывавших трассу кросса в меньшей степени волновали наши проблемы, или же они прокладывали его не на местности, а глядя в карту столетней давности, где к бывшим лесопилкам вела нормальная проселочная дорога, ныне заросшая. Мало того, что колея была плохо различима, с обеих ее сторон, как назло, обильно росли чертополох и крапива, нам с Приваловым, облаченным в трусы и майки с номерами, противопоказанные. Впрочем, даже эти растения не могли бы причинить нам большего ущерба, чем тот лесной малинник, в который мы свернули, оторвавшись от остальных метров на сто.

Это место, наверное, было самым худшим вдоль всей трассы, какое только можно было отыскать. Потому что, во-первых, когда мы продирались сквозь малинник, он казался плотным, как одежная щетка, но, как только мы оказались по другую его сторону, выяснилось, что он, на самом деле, довольно редкий, так что можно было без труда разглядеть бежавших по другую его сторону сотрудников и сотрудниц. Но, если мы могли разглядеть их без труда, то же самое могли сделать и они, а потому, желая остаться незамеченными, мы присели на что-то мягкое, оказавшееся муравейником. К этим неприятностям добавилась потревоженная нами сорока, разразившаяся где-то наверху таким негодующим стрекотом, что его, наверное, было слышно на много верст окрест.

Первая группа участников, к которым принадлежали и мы, пробежала мимо малинника, не заметив нас. Чертыхаясь и отряхиваясь от муравьев, мы подались вдоль трассы, рассчитывая найти более удобное место, откуда могли бы следить за пробегающими, но нас ожидал еще один сюрприз в виде большого числа упавших деревьев. Лесник пренебрег своими обязанностями по расчистке, и путь вперед нам, в общем-то, был перекрыт. То есть, поддерживая и помогая друг другу, мы могли бы перелезать через поваленные стволы, тем более, что среди них не было толстых, но скорость нашего передвижения подобным образом не оставляла нам ни единого шанса держать объект наблюдения в поле нашего зрения.

Столкнувшись с этой проблемой, мы не смогли найти решения за приемлемое время, и вторая группа, в которой должна была присутствовать Татьяна, промчалась по трассе за малинником.

Это грозило катастрофой. Мало того, что мы были исцарапаны, искусаны муравьями и подверглись критике со стороны сороки, - все эти мучения, очевидно, оказывались напрасными. Оставалось либо принять поражение и смириться, либо... Мы выбрали второе, вывалились на трассу еще более ободранными, исцарапанными, злыми на весь мир и припустили вдогонку за пробежавшими девчонками, не имея, естественно, никакого вразумительного плана действий.

Вскоре мы заметили их впереди себя, и сбавили темп, держась на таком расстоянии, чтобы не упустить их из виду. Теперь нужно было принимать какое-то решение. Во-первых, номеров бегущих нам видно не было. Во-вторых, нас могли заметить наиболее спортивные участницы третьей группы, уже наверняка стартовавшие и двигавшиеся где-то у нас за спиной. В-третьих, до финиша оставалось не так уж много, а мы, мало того, что проваливали порученное нам простое задание, так еще и сошли с дистанции, и потому ни о какой сдаче норм думать не приходилось. Выражаясь образно, если удачливый охотник способен подстрелить двух зайцев одним выстрелом, мы с Приваловым без толку растратили пару вагонов боеприпасов. И это угнетало.

Надежда благополучного исхода таяла с каждым пролетевшим мгновением и сделанным шагом, и, в общем, не было ничего удивительного в том, что вскоре бежавшие впереди нас девушки свернули на финишную прямую, а мы - в лес, где, присев на поваленный ствол, задумались над тем, что делать дальше. Собственно говоря, ситуация хоть и выглядела скверно, но не до конца. Обе дистанции, мужская и женская, сливаются в одну на финише. Поэтому, если мы выйдем на мужскую, подгадаем удобный момент, когда мимо нас пробежит какая-нибудь группа и пристроимся ей в хвост, - с нормами как-нибудь можно будет выкрутиться. А за Татьяной, в конце концов, следили, помимо нас, Машка со Стеллой, так что и там, возможно, все сложилось как надо. Этими своими соображениями я и поделился с Приваловым, которому, очевидно, вся эта суета надоела до чертиков, и в его взгляде без труда читалось сожаление по поводу того, что он "связался с этими чокнутыми" и желание просто пойти и "сдаться на милость победителя".

- Не опускай руки, - бодренько сказал я, - и не падай духом. Все еще может наладиться. Это как в денежно-вещевой лотерее: сначала не выигрываешь, не выигрываешь, а потом сразу - раз, и холодильник.

- Ты сам-то, сколько раз покупал лотерейные билеты? - скептически глядя на меня, спросил Сашка.

- Ну... - Я задумался. - Ну... наверное, раза два-три...

- Понятно. И как поживает твой холодильник?..

- Ну-у...

- Ясно. Ты не переживай, твой холодильник от тебя никуда не уйдет. Просто, его еще не изготовили. Но это так, лирика. Ты мне лучше вот что скажи. С чего ты взял, что если с самого утра все идет наперекосяк, ситуация непременно улучшится?

Я, вообще-то, так не считал. Более того, я всегда считал обратное. Если с утра не задалось, то... Просто дело заключалось в том, - как я вдруг обнаружил, - что, подбадривая Привалова, я, на самом деле, в его лице старался подбодрить самого себя. Кроме того, следовало иметь в виду, что если провинившихся более одного, - виновного не найти.

- Я этого не утверждаю, - сказал я. - Это утверждает народ. Под лежачий камень, как известно, вода не течет. Если мы сами не попытаемся ее улучшить, никто за нас этого делать не будет.

Сашка высказался в том смысле, что мы не на собрании, а в лесу, и агитировать тут некого, поскольку, кроме нас, никого нет, и собирался добавить что-то еще, как вдруг неподалеку послушался треск. Мы настороженно взглянули в ту сторону. Треск повторился. Совершенно очевидно, там кто-то двигался, причем, очень осторожно. И вдруг...

Я мельком успел заметить какое-то белое пятно посреди чего-то темного. Оно на мгновение показалось среди зарослей орешника и снова скрылось. Мы услышали, как это нечто стремительно удаляется, возможно, испугавшись нашего присутствия, но, как бы быстро не мелькнуло пятно, я успел увидеть то, что увидеть, честно признаться, не рассчитывал. Я застыл в изумлении, а затем посмотрел на не менее пораженного Сашку.

- Семнадцать, - прошептал я. Мелькнувшее белое пятно было номером, выданным Татьяне на старте.

Сашка кивнул.

- Она...

Мы вскочили со ствола и бросились вслед удаляющемуся треску.

Как это ни прискорбно, но, вынужден признаться, что мое отношение к лесу до сих пор можно было назвать чистой воды идеализмом. Спроси меня кто-нибудь, что такое лес, я бы, наверное, начал описывать нечто похожее на березовую рощу с картины Куинджи, с аккуратно подстриженной травой, со стежками дорожками, разбегающимися в разные стороны, с грибами, растущими по одну их сторону, и ягодами - по другую. С птичками, поющими среди ветвей, с зайчиками, резвящимися на лужайках под присмотром добрых лисичек... То есть, конечно, в туристических походах лес встречался всякий, начиная от Куинджи, и кончая "Буреломом" Шишкина, но, со временем, возникавшие в походах трудности вспоминались все более и более мягко, пока он, поход, окончательно не превращался в некую идиллию. Думаю, это вполне знакомо тем, кто привык проводить время с рюкзаком за спиной, чьим основным движителем являются паруса бригантины, наполняемые ветром романтики...

Лес, в котором оказались мы с Сашкой, обошелся с нами сурово. Куда бы мы ни устремлялись, всюду нас встречали преграды в виде стволов, торчавших из земли, удивительно неподходящим образом, или вытянувшихся вдоль нее, плотный кустарник, непроходимые заросли растительности, оказывавшиеся иногда высотой по пояс, пни и ямы. Мы метались из стороны в сторону, точно два лося, не разбирая дороги, ориентируясь только на треск где-то впереди себя, хотя, возможно, это было всего лишь эхо наших метаний. Я боялся оглянуться, поскольку, не исключено, за нами оставалась широкая просека. А номер семнадцать, казалось, специально выбирал из всех возможных направлений именно то, следование которому приносило нам максимум неприятностей. В том, что мы выслеживаем Татьяну, сомневаться не приходилось: иногда мы успевали заметить, как темный силуэт с белыми пятнами номеров резко поднимался от земли и ускользал, быстро и ловко, в пространство между деревьями, при нашем шумном приближении. Совершенно очевидно, она искала какие-то травы, но не желала, чтобы кто-нибудь застал ее за этим занятием. Причем, цель, для которой она разыскивала их, была настолько важной, что девушка, которая могла спокойно прийти сюда в выходные или после работы, использовала представившуюся ей возможность, результатом которой могли стать пусть и незначительные, но все же неприятности. Интересно, как ей удалось ускользнуть от Машки и Стеллы, собиравшихся не спускать с нее глаз? Скорее всего, чтобы никто ничего не заподозрил, она каким-то образом заменила себя дублем. Но создать его на бегу?.. Я отбросил было эту мысль, как совершенно нелепую, но тут же нашел очень простое объяснение. Ей вовсе не нужно было создавать никого на бегу. Достаточно было создать дубля заранее и поместить его в каком-нибудь заранее определенном месте, - в этом случае, "поменяться с ним местами" не составит никакой сложности. Кстати сказать, опасность быть разоблаченной ей так же почти не грозила. Вряд ли Федору Симеоновичу придет в голову проверять на "достоверность" участницу забега на финише, да еще, к тому же, девушку. Так что план Татьяны, если он был именно таков, в каком-то смысле, оказывался безупречным.

Единственное, с чем ей не повезло (или, наоборот, повезло?), так это - с погодой. Бегать по мокрому лесу, под мелким противным дождиком, занятие не из приятных. По крайней мере, мы с Приваловым, начавшие уставать, промокшие до нитки, исцарапанные и ободранные, покрытые листьями, хвоей и всяким мусором, считали именно так. Нас так и подмывало прекратить бессмысленную беготню, поскольку наше присутствие, вне всякого сомнения, было обнаружено, но основная задача, тем не менее, была нами все-таки выполнена. Идея Машки блестяще подтвердилась. Татьяна сошла с дистанции, чтобы отыскать какие-то растения. Нужные ей, как говорится, до зарезу. Мы видели, как она мечется по лесу, и в каких-то местах шарит в траве. Все. Точка. Sapienti sat.

В общем-то, мы бы, наверное, так и поступили, если бы не заблудились. Точнее, не потеряли ориентацию, так что единственной путеводной звездой для нас оставался треск впереди. Возможно, Татьяна, будучи травницей, находилась в своей стихии и, пользуясь тайными знаниями, передаваемыми из поколения в поколения, нарочно кружила нас, в отместку за наше вмешательство в ее планы. Я даже высказал свое предположение Сашке, когда мы позволили себе на мгновение остановиться, чтобы перевести дух, и подкрепил его небезызвестными "ведьмиными кругами". Привалов, однако, не согласился, заявив, что "ведьмины круги" - это что-то связанное с грибами, и мы чуть было не поспорили, если бы не возобновившийся впереди треск.

Мы не знали, сколько прошло времени, а устали так, словно пробежали как минимум одну марафонскую дистанцию, когда впереди, наконец, показался просвет среди деревьев. Не прошло и минуты, как мы с Сашкой вывалились на дорогу, и, - о чудо! - как раз по этой дорожке, насколько нам помнилось, проходила трасса мужского забега. Чтобы выбраться к автобусам, нам нужно было двигаться вправо, но слева был виден мостик через овраг, тот самый, который облюбовала нечистая сила, а на другом конце оврага, - шевелящиеся кусты, как если бы в них кто-то только что скрылся. Нам ужасно хотелось податься направо, но долг вел нас к оврагу. И мы поплелись туда, куда вел нас долг, поскольку бежать уже попросту не могли.

Мы доплелись приблизительно до середины мостика, когда случилось неожиданное. Кустарник, по мере нашего приближения, шевелился все интенсивнее, а когда мы достигли некой точки, резко раздался в стороны и нам навстречу вылетел то ли козел, то ли коза. Животное грозно смотрело на нас и было настроено явно недружелюбно, не собираясь пропускать на другую сторону. Оно было темного цвета, с белым пятном на спине.

- Саш, как ты думаешь, это - она?.. - шепотом спросил я.

- Так быстро?..

Мне тоже всегда казалось, что для превращения человека в какое-нибудь животное и обратно, требуется определенное время и подходящие условия. Правда, всякие там оборотни и их производные, о которых я читал в каком-то научном труде, перекидываются из одного в другое просто перекувырнувшись через нож, но все равно, для этого нужно как минимум полнолуние. Хотя, с другой стороны, кто его знает, что она там за травы набрала, пока от нас бегала.

Мы смотрели на животное, или на что там такое, а оно явно недоброжелательно взирало на нас. Положение было отчаянное. Мостик был шириной как раз в нас двоих, вперед нам дороги не было, а отступить мы боялись, чтобы не спровоцировать нападение. И неизвестно, чем бы и когда все кончилось, если бы где-то за кустами не раздался пронзительный женский голос:

- Зинка!.. Куды ж ты это, окаянная, подевалась?.. Вот я тебя!..

Услышав эту угрозу, коза наклонила голову и помчалась прямо на нас с Сашкой. Понять, что перед нами обыкновенная коза, мы не успели, поскольку в каждом из нас сработал инстинкт самосохранения товарища. Спасая Привалова от рогов, я изо всех сил толкнул его в сторону. Сашка, со своей стороны, ответил мне тем же. Мы слетели вниз, коза миновала то место, где мы стояли пару секунд назад, и помчалась дальше. Какая-то пожилая женщина, которую я не успел толком рассмотреть, устремилась за ней, высоко подняв хворостину.

По дну оврага лениво тек мелкий ручеек, но поскольку мы с Сашкой и так промокли до нитки, воды в нашей амуниции не прибавилось. Зато самолюбие оказалось уязвлено еще сильнее, - не только тем, что мы в очередной раз угодили в дурацкое положение, - но и воплями в наш адрес потревоженных лягушек.

Я поднялся и взглянул на Привалова. Он был красный, как рак, и злой, как чёрт.

- Все, с меня хватит!.. - пробормотал он. - Чтоб я еще хоть раз связался с этими...

- Привет, мальчики! - неожиданно раздался сверху, с мостика, приятный женский голос. - Можете вылезать, лиса поймана.

Мы дружно вздрогнули от неожиданности и, как по команде, взглянули вверх. Там стояла женщина, лет двадцати пяти - тридцати, в спортивном костюме, и... С НОМЕРОМ СЕМНАДЦАТЬ НА ГРУДИ И СПИНЕ. И ЭТО ВОВСЕ НЕ БЫЛА НАША ТАТЬЯНА! В руках она держала что-то похожее на зонтик, а через плечо, на ремешке, у нее была переброшена защитного цвета брезентовая сумка.

- Привет... - промямлил Привалов, в то время как я просто смотрел, от удивления потеряв дар речи. - Кто, простите, поймана?..

- Лиса, - улыбнулась женщина. - Вы из какого общества?

- Мы... Мы из института... Кросс вот бежим...

- Кросс? - Женщина неожиданно, совсем необидно, прыснула. - По оврагу?..

- Ну да... - Сашка тоже улыбнулся и развел руками.

- Погодите, погодите, - женщина вдруг перестала смеяться. - Значит, вы не из наших? Не из охотников?

- Да вроде нет, - пожал плечами Привалов. - А вы что, здесь на кого-то охотитесь?

- Так вы ничего не слышали? - настал черед удивляться нашей собеседнице. - Кстати, меня Тамарой зовут.

Мы тоже представились.

- Вы, правда, ничего не слышали? Здесь же сегодня проходят районные соревнования по ловле лис. Скоро будет мировое первенство в Югославии, так что отбираются самые лучшие. Я, между прочим, мастер спорта, - не удержалась Тамара. - Но вот сегодня немножко не повезло... - Она немного погрустнела. - Я бы сегодня наверняка была первой, если бы в лес каких-то чудаков не занесло. Только-только, кажется, сигнал поймала, - они тут как тут. И, как назло, куда я, туда и они. Пока отвязались, лису уже и поймали...

Мы с Сашкой переглянулись, после чего он тактично спросил:

- Простите, а вы лису... вы ее чем ловите?

Тамара улыбнулась и расстегнула сумку - внутри оказался какой-то прибор.

- Это - УКВ приемник, - объяснила она, - а это, - она показала нам зонтик, - антенна...

И она с увлечением принялась рассказывать нам о ловле лис, оказавшейся никакой не разновидностью охоты, а относительно недавно зародившимся видом спорта...

Мы слушали ее с дежурными улыбками и фальшивым интересом в глазах, поскольку внутри нас поедом ела совесть. Наша затея с выслеживанием Татьяны, несмотря на благородную цель, оказалась такой же авантюрой, как прежде "спасение щуки", только в этот раз мы мало того, что в очередной раз оказались в дурацкой ситуации, - в конце концов, нам не привыкать, - но и подвели хорошего человека. В том, что Тамара - человек замечательный, сомнений быть не могло; это чувствовалось по всему, - по тому, с каким увлечением она рассказывала о своем виде спорта, с каким юмором поведала о своей неудачной охоте... Не прошло и пяти минут с начала нашего знакомства, а нам казалось, что мы знаем ее давным-давно, она располагала к себе так незаметно, и вместе с тем - без малейшей возможности не подпасть ее обаянию, - так что грызшая нас совесть совсем утратила чувство меры. И даже когда она спохватилась и убежала, крикнув на прощанье: "Ой, мне пора!.. Пока, мальчики, еще увидимся!..", в этом "увидимся" было столько оптимизма, что нам показалось, в облаках образовался просвет, и в него на мгновение выглянуло солнышко.

Когда мы добрались до финиша, то выяснилось, что автобус с женской частью участников уже укатил, а мужская ожидала нас с приветливостью шершней. Мы объяснили, что свернули не там и не туда, в результате чего заблудились, на что нам было справедливо замечено, что сложнее было бы заблудиться в трех соснах. На это мы ответили, что трудностей не боимся (в смысле, - не только преодолевать, но и создавать, - заметил кто-то) и принялись переодеваться, отражая устные наскоки недоброжелателей, подобно двум д'Артаньянам, на которых набросился полк гвардейцев кардинала. Показанное нами время, естественно, не лезло ни в какие ворота, и Федор Симеонович тактично в графе "показанный результат" обозначил "участие". Нас продолжали шпынять всю дорогу до Института, а потом еще, самые неугомонные и злопамятные, до общежития, где жила большая часть из принимавших участие в кроссе сотрудников.

На следующий день копилка наших с Сашкой неприятностей по поводу сдачи норм пополнилась. Когда мы, в соответствии с традицией, как занявшие последние места, явились в местком за получением аксессуаров для спецвыпуска стенной газеты, посвященного состоявшемуся спортивному мероприятию, выяснилось, что все вакансии уже заняты. И, как нетрудно догадаться, Белинскими, Добролюбовыми, Писаревыми, Салтыковыми-Щедриными, Плавильщиковыми, Сытиными и иже с ними из отдела Абсолютного Знания. Я был бы ничуть не удивлен, если бы в этом принял участие весь отдел, за исключением находившихся на научных семинарах и конференциях или в санаториях.

Меня всегда удивляло, почему это подразделение, занимавшееся непонятно чем, никогда не подвергалось такой критике, какой подвергалась наша лаборатория, или, скажем, группа пифий. Их странный девиз, начертанный крупными буквами в каждой из занимаемых ими комнат, гласил: "Познание бесконечности требует бесконечного времени". С этим поспорить было трудно, хотя я, признаться, не читал последних статей, касавшихся раскрытия неопределенности отношения (познание бесконечности)/(бесконечное время). В обычной математике, предел отношения двух бесконечностей рассматривается через скорость устремления к бесконечности числителя и знаменателя. Тут, с моей точки зрения, все было просто: если к бесконечности быстрее устремляется числитель, дробь тоже стремится к бесконечности; если же знаменатель, то дробь стремится к нулю. Или: если познание будет происходить достаточно быстро, то человечеству грозит кризис знания, ибо наше понимание происходящего во времени будет опережать время. А если наоборот, - мы вынуждены будем признать бессилие нашего ума перед загадками, которые ставит перед нами каждый планковский квант времени. Что же касается подхода сотрудников отдела, то их вывод, как известно, был столько же парадоксален, сколь и прост: "А потому работай, не работай - все едино". Я не стал бы утверждать, что они поголовно не работали, в соответствии со сделанным выводом. Ходили слухи, что столы сотрудников отдела выглядят так, словно их только вчера доставили с мебельной фабрики. Но как тогда объяснить то огромное количество статей по различным отраслям философии знания, с непременным употреблением слова "абсолют", объединенным в сборники, хранившимся в нашей библиотеке? Если бы их по какой-либо причине понадобилось бы вывезти, это потребовало бы, как мне кажется, товарного поезда вагонов в пятьдесят. Тем не менее, на мой взгляд, ценность этой работы была обратно пропорциональна количеству изведенной ими бумаги.

Поскольку понятие "знание" может включать в себя все, отдел занимался поисками абсолюта, да простят меня за тавтологию, абсолютно во всем. В отличие, скажем, от нашей лаборатории, для которой камнем преткновения уже длительное время служило понятие "духа", сотрудники отдела дали тысячи определений понятиям "абсолют", "знание", "абсолютное знание" и прочим, щедро рассыпанным по всем их трудам. В зависимости от приверженности тому или иному толкованию того или иного понятия, в отделе постоянно образовывались школы и течения; сегодняшние враги завтра превращались в закоренелых сподвижников и наоборот; писались трактаты, статьи и служебные записки на имя вышестоящего начальства о несоответствии служебному положению ввиду некомпетентности. Как только в Институт поступало приглашение на какую-нибудь научную конференцию, особенно в Крыму, на Черноморском побережье, в Прибалтике или за границей, после яростных атак Ученого совета, туда отбывала делегация из представителей именно этого отдела, - вне зависимости от темы конференции. По возвращении, делегация, как правило, отправлялась в профком за путевками в санатории, - в те же места, где проходили конференции (за исключением, разумеется, заграницы), - с целью поправки пошатнувшегося здоровья.

С моей точки зрения, все они были демагогами, не хуже Выбегаллы, причем не только демагогами-философами, но и демагогами-математиками. Их статьи были напичканы сложнейшими на вид формулами, зачастую многоэтажными, в которых использовался весь известный математический аппарат, и, вместе с тем, сложнейшей проблемой, которую они не могли решить, как ни старались, было деление ноля на ноль. Кому и зачем было нужно решение этой неопределенности, я не понимал. Я не мог найти в природе ни одного аналога, ни одного процесса, который описывался бы этой математической формулой. Для меня было совершенно очевидным, что с практической точки зрения решение, даже если оно и будет найдено, бесполезно. И по временам испытывал тайное злорадство, когда злосчастный ноль в очередной раз ставил их в тупик. Ноль оставался нолем непоколебимо: его нельзя было разложить в ряд, он не поддавался логарифмированию и дифференцированию, на него не действовали операторы и возведение в степень. Он смеялся, когда его пытались интегрировать. Он всегда оставался таким, каким был, сияя первозданной красотой и извлекая тем самым из сотрудников отдела Абсолютного Знания зубовный скрежет...

И то, что кто-то из этих сотрудников озаботился специальным выпуском стенгазеты, посвященный сдаче норм, учитывая накопленный каждым из них демагогическо-обличительно-сатирический опыт, наводило на неприятные мысли. Поэтому я, в общем, не был удивлен, когда Сашка, стоило мне заикнуться о том, что неплохо было бы собраться вечером и обсудить, что делать дальше, грубо посоветовал мне поискать дураков в зеркале. Очевидно, сказывалось влияние общения с грубым Корнеевым.

Мне ничего не оставалось, как отправиться к себе. Стараясь не шуметь, я чуть не на цыпочках пробрался мимо кабинета Ромуальда, юркнул в свою комнату, сел за стол и задумался над тем, чем мне лучше всего заняться, с учетом настроения. Я вовсе не считаю себя человеком настроения; я, безусловно, человек творческий. В том смысле, что работа, выжимавшаяся в течение недели буквально по капле, в конце недели может быть сделана вдруг, в результате какого-то наития, буквально за час, в неизмеримо лучшем качестве. Поэтому "задумался" - в данном случае означало скорее "прислушался" к своей интуиции, предоставив ей самой подтолкнуть мою руку к тому, чем следовало заняться сейчас, с учетом всех нюансов дел, каковые мне необходимо было свершить. И почти не протестовал, когда выбор был явлен предо мною в виде нескольких книг, знакомство с которыми я постоянно откладывал на потом. Они лежали в шкафу, в самом темном углу самой нижней полки.

Верхняя из них носила название "Новый полный оракул и чародей", была издана в конце ХIХ века и относилась к таким, какие, по моему мнению, продавались по полкопейки за килограмм живого веса. Книга состояла из пяти частей: самоучитель гаданий по кофе и бобам, толкование снов, составление и объяснение гороскопов, хиромантия и физиогномика, и пятая часть, вызывание и общение с духами. Я начал читать вступление к этой части. Если говорить образно, вызвать чей-нибудь дух было не сложнее, чем сделать бутерброд с сыром или колбасой. Основное затруднение состояло в том, чтобы вызвать не чей-нибудь, а тот, который нужен. И в этом данная книга могла помочь, как никакая другая. Если делать все в точности так, как описано в книге, успех вам гарантирован. Если же что-то пойдет не так, то винить в этом вам следует только самих себя, свою невнимательность и отсутствие должного терпения. Я бегло пролистал страницы, содержавшие какие-то таблицы, указания, схемы, чертежи, рисунки, и даже формулы (!). Разбираться с этим мне не хотелось, и я сунул книгу в ящик стола, чтобы вернуться к ней попозже.

Вторая книга оказалась переплетенными кустарным способом рукописными переводами Сведенборга. Дореволюционными. С ерами и ятями. Почерком человека, понятия не имеющего о каллиграфии. С помарками и правками. На потемневшей бумаге, выцветшими от времени чернилами. Понятно, что эта книга сразу же отправилась обратно в шкаф.

Туда же отправилась и третья, но по другой причине. А именно, ее названия: "Книга Духов, содержащая основоположения спиритического учения о бессмертии души, природе духов и их отношениях с людьми, нравственных законах, жизни нынешней и грядущей и будущем человечества согласно наставлению, данному Высшими Духами через посредство различных медиумов, собранные и упорядоченные Алланом Кардеком, Париж, 1863". Дочитав название до конца, я невольно бросил взгляд на часы, не пора ли отправляться домой.

Четвертая книга обложки не имела, а кроме того, была издана где-то за рубежом. Первые двадцать три страницы были оторваны, после двести одиннадцатой - тоже. Язык оказался английским, и я уже совсем было собрался отправить книгу в шкаф, поскольку мои познания в этом языке ограничивались "чтением со словарем", когда на глаза мне попалось слово "sofa", которое я перевел как "диван". Ассоциация с диваном-транслятором, а также мысль о том, что этот обрывок по какой-то неведомой мне причине оказался среди отложенной литературы, заставили меня попробовать перевести пару-тройку предложений. А затем - призвать на помощь словарь.

Книга читалась довольно легко, и представляла собой сборник юмористических рассказов на "привиденческую" тему. Первые два, совершенно неожиданно, имели в качестве главного героя диваны. В одном из них повествовалось, как солидный антикварный диван, обтянутый черной кожей, будучи помещен на ночь в "посещаемую" комнату, за ночь изменил свой цвет на белый с сединой, впрочем, равно как и все прочие предметы в комнате. В другом, некий диван был обнаружен утром похожим на одежную щетку: из него во все стороны торчал конский волос, которым этот предмет мебели был набит, - по причине, следовало полагать, страшного испуга.

Остальные рассказы были не менее необычны и занимательны, написаны очень живо и просто, так что я сидел, читал и хихикал, не замечая времени, пока за мной не зашла Машка.

По дороге, я без утайки поведал о нашем с Сашкой приключении, очень подробно, с присущим мне иногда исключительным чувством юмора. Не стал также скрывать и то, что Привалов в последнее время стал как-то острее воспринимать наши неудачи и высказал предположение, что он близок к тому пределу, достигнув которого просто пошлет всех и вся к чертовой бабушке. Машка пообещала все уладить, а потом рассказала, что они со Стеллой внимательно присматривали за Татьяной, ни на мгновение не выпускали ее из виду, но не заметили в ее поведении ничего подозрительного.

Отличился Дрозд, но то, что мы с Приваловым заставили себя ожидать так долго в такую погоду, отодвинуло его подвиг на второй план. Саня решил сделать несколько снимков непосредственно на маршруте забега. Кто-то сотворил для него велосипед, Дрозд взгромоздился на него, отъехал совсем немного, поскользнулся на мокрой тропинке и со страшным звоном влетел в дерево. Погнул руль, на обоих колесах образовались "восьмерки", но сам не получил ни синяка, ни царапинки, и умудрился сохранить все свое оборудование в целости и сохранности...

Понятия не имею, почему на следующий день я отправился к своему рабочему месту через местком. В коридоре, возле того места, где висела стенгазета, я обнаружил небольшую толпу хихикавших сотрудников. Заметив меня, некоторые постарались скрыть улыбки, иные - продолжали ухмыляться. Когда я приблизился, с каменным лицом, толпа расступилась, причем взгляды теперь были направлены не на спецвыпуск, посвященный сдаче норм, а на меня. Сама скорость, с которой он был изготовлен, внушал подозрения, увидев же его вблизи, я поздравил себя с тем, что мои самые худшие предположения полностью оправдались. Имея минимум информации, выпускавшие постарались использовать его по максимуму. Мне сразу же бросилась в глаза карикатура, некая пародия на известную картину, только вместо охотников на привале, были изображены два спортсмена, причем рядом с одним из них, для большей узнаваемости, лежала книга, на обложке которой значилось: Мельников-Печерский, "В лесах". Заметка, занявшая примерно половину выпуска, в той же "остроумной" манере повествовала о незадачливых бегунах и трех соснах, строились гипотезы о причинах долгого отсутствия этих самых бегунов, а в конце выражалась аккуратная озабоченность тем, куда могут завести науку такие, с позволения сказать, ученые. Собственно говоря, я прочитал только первый и последний абзацы, но мне этого хватило вполне.

Перед тем, как проследовать к себе, изобразив на лице презрение к писавшим, я бросил взгляд на остальное, сделанное еще более халтурно, чем заметка о нас с Сашкой. Кроме пары фотографий, смотреть было не на что. Под одной из них имелась надпись: "Кто спортом занимается, тому легко в труде!" На фотографии мы были запечатлены с открытыми ртами и страшными глазами, как раз в тот момент, когда произносили "Дро-о-о-о-зд". Возможно, это была маленькая месть со стороны Сани, поскольку "Спортивная песня" обычно исполнялась детским хором, а то, что мы тогда повели себя, в общем-то, как дети, сомнений не вызывало.

На другой фотографии финишировали девушки, и Дрозд умудрился выбрать такую позицию, что лицо одной из них, если смотреть на него справа, было немножко размытым, но определенно - молодой девушки; если же слева - очень старой женщины. Возможно, конечно, эффект этот стал результатом дефекта пленки или фотобумаги, - любопытным, забавным, но - не более.

Нельзя сказать, чтобы творчество отдела Абсолютного Знания испортило мне настроение совсем уж безнадежно, но пара-другая кошек на душе все же скреблась. Приниматься в таком состоянии за что-то серьезное было себе дороже, книгу о призраках я, как выяснилось, прочитал во всем оставшемся объеме, так что пришлось, исполняя данное себе слово, раскрыть "Оракул", с целью познакомиться с ним поближе.

Книга оказалась, в плане занимательности, ничуть не хуже "призраков", причем, я никак не мог понять, смеется автор над доверчивым читателем, или же сам вполне искренне верит во все написанное. Имя его на титуле не значилось, просто было указано: "перевод с французского". Это, разумеется, ни о чем не говорило. Не имелось также имени переводчика, отсутствовали какие-либо посвящения и предисловие. Цензор был представлен только инициалами. Сплошная загадка, да и только.

Излагаемый материал был представлен легко, ненавязчиво и выстроен подобно учебнику: в своем развитии от простого к сложному, причем прочитанная часть служила как бы ключом к пониманию следующей. Одолев же раздел гаданий, я, неожиданно для самого себя, вдруг ощутил не поддающееся разумному объяснению чувство причастности к сокровенному знанию. Мне ужасно захотелось испытать теоретические положения на практике, заварить сию же минуту кофе или сбегать в бакалею, и лишь неимоверным усилием воли я заставил себя вернуться к чтению.

Толкование снов оказалось не менее занимательным, и, проглотив эту часть залпом, я принялся вспоминать, что мне снилось прошедшей ночью. Потерпев неудачу, я обратился к тому, что мне вообще снилось когда-либо, но тут же понял, что скатываюсь в обычное шарлатанство, поскольку подлинное искусство разгадывания требовало серьезного подхода, и могло дать точный прогноз только при тщательном рассмотрении "свежего" сна. Разумеется, если только этот сон не был повторяющимся. К тому же, при толковании сна было желательно иметь под рукой чашку кофе и бобы, для надежности.

Следующие две части я пробежал глазами, можно сказать, по диагонали, надеясь усвоить азы излагаемого материала хотя бы в общих чертах, поскольку мне не терпелось заняться последней, посвященной возможному решению непосредственно стоявшей передо мной задачи.

Как я и предполагал, основная фигура состояла из двух концентрических окружностей, диаметр которых зависел от многих параметров, определявшихся, в том числе, используя знания, полученные в предыдущих разделах. Кроме того, я никогда и нигде ранее не встречал таких единиц измерения, как "коломенская", "нижегородская" и "тверская" косая сажень. Точно такие же "городские" пояснения давались и другим единицам, вершкам, пядям, локтям и пр. Затруднения вызывали также "уголь, полученный из прованского дуба", "чашка лурдской воды", "бутылка Шардоне 1648 года", "свечи, приобретенные в Сен-Дени в День всех святых", и тому подобные принадлежности. Впрочем, имея все это под рукою, вызвать любого духа было так же просто, как съесть бутерброд с сыром или колбасой.

Я занимался тем, что приводил (разумеется, предположительно, основываясь на базовых значениях) указанные размеры к стандарту международной системы единиц и воплощал результаты своих трудов в чертеж, когда отворилась дверь, и появился хмурый Привалов, за которым, держась за руки, словно бы не давая Сашке сбежать, вошли Машка и Таня.

- Привет! - бодрыми голосами, в унисон, поздоровались девчонки.

Привалов взглянул на меня так, как, наверное, смотрит бык на тореадора, после чего прошествовал к стулу, стоявшему у стены, и уселся, демонстративно уставившись в окно.

В отличие от Привалова, Машка, как всегда, была полна оптимизма, и тут же потребовала того же и от нас.

- У нас для вас есть сюрприз, - объявила она. - Во-первых, я рассказала Тане обо всех наших проблемах. А во-вторых, она знает, как нам помочь...

В это время дверь снова отворилась, и в комнату бочком, с виноватым видом, протиснулась Стелла.

- Ну вот, теперь все в сборе, - констатировала Машка. - Не будем понапрасну терять время. Все, что нам нужно, это найти подходящее место.

Кроме Тани, остальные с удивлением посмотрели на нее.

- Вы что, забыли Витькин совет? - с ехидцей осведомилась Машка. - Таня, покажи им.

Та достала из кармана небольшую коробочку, открыла ее и выложила на стол маленькое колечко: переплетенные змейки, крошечные лепестки и зеленый блестящий камешек. Некоторое время мы молча смотрели на него, а потом Стелла сделала то, что от нее невозможно было ожидать.

- Ой, какое миленькое! - воскликнула она, схватила колечко и надела его себе на палец. Полюбовавшись игрой света в камешке, она вдруг страшно покраснела, поспешно сняла кольцо и, аккуратно положив на прежнее место, отдернула руку, словно оно ее обожгло.

- Я... я... простите, - тихо пролепетала она.

Таня с Машкой понимающе переглянулись и улыбнулись. Мне же, подпавшему под влияние "Оракула", а именно, бегло просмотренного раздела физиогномики, показалось, что, когда Стелла увидела колечко, в глазах у нее вспыхнул странный огонек, а возвращала она его с явным сожалением.

- Оно передается в нашей семье по наследству, - сказала Таня.

- И?.. - спросили мы с явно заинтригованным Приваловым в один голос.

- Вы что, забыли? - возмутилась Машка. - Вы вообще способны что-нибудь запомнить? Рыболовы фиговы. Щукари.

- Нет, нет, мы все прекрасно помним, - запротестовали мы. И тут же, опровергая собственные слова, добавили: - И что с ним делать?

- Я же вам уже сказала, - терпеливо напомнила Машка. - Нужно найти подходящее место и устроить ловушку. Лучше всего, если в комнате у кого-то, из здесь присутствующих. За исключением меня. Столовая, как вы понимаете, не самое лучшее помещение.

- Почему? - пожал плечами я. - Необычное, и не вызывающее подозрений. Кольцо, скажем, могла случайно забыть или выронить какая-нибудь из поварих...

- Вы мне там своей магией все продукты попортите, - коротко объяснила Машка. - Итак, какие будут предложения?

Предложения отсутствовали от слова "совсем". Пауза затягивалась, я открыл было рот, чтобы напомнить собравшимся о необходимости экономить время, и Привалов, облегченно вздохнув, тут же этим воспользовался.

- И куда же ты предлагаешь его положить? - спросил он, предупредив мое напоминание.

Мы сцепились. Я заявил, что моя комната и так служит кают-компанией или штаб-квартирой, как угодно. Что в ней альраун появился на свет, она ему, можно сказать, дом родной, а дома и стены помогают. (Кстати сказать, последнее было абсолютной правдой, поскольку он удрал отсюда через стену, на которой я халтурно изобразил пентаграмму.) Что у Стеллы устроить ловушку нельзя, по причине ее начальства, Выбегаллы, и этим все сказано. Что проникнуть в Отдел Заколдованных Сокровищ опять стало трудно, по причине усиленной охраны. Так что остается единственное помещение, в котором можно устроить ловушку, а именно, - Сашкино. Тем более, что альраун там неплохо поживился, и его даже не шарахнуло электричеством, когда он доставал из ЭВМ лампы.

Сашка ответил, что именно по этому с него хватит, он не намерен больше рисковать драгоценнейшим оборудованием и сидеть без работы, обрастая щетиной, поскольку, зная наши таланты, он почти уверен, что наш замечательный план в очередной раз с треском провалится, и он будет сильно удивлен, если альраун вообще не утащит "Алдан" целиком.

Препираться мы могли еще долго, если бы на помощь не пришли девчонки, принявшие мою сторону. Нам втроем удалось уломать Привалова устроить ловушку у себя, правда, для этого пришлось пойти на определенные жертвы. Машка обещала целую неделю готовить лично для него так, что он не отличит столовый обед от домашнего (если вдуматься, довольно двусмысленное обещание), Таня - помочь ей замечательными приправами, а Стелла смотрела на Сашку так, что тот не мог не капитулировать.

Они втроем отправились ставить ловушку, договорившись, что мы с Машкой будем ждать их у проходной, снаружи. На самом деле, честно сказать, даже троих было много - только мешаться. Они ушли, я собрался поделиться с Машкой результатами своих изысканий, но она опередила меня, обрушив на мою голову целый водопад своих проблем и мыслей. Во-первых, из контрольной икры минтая, - банки, купленной в магазине, - вдруг вывелись мальки, и она, совершенно растерявшись, выпустила их в речку. Во-вторых, она научилась сворачивать икру баклажанную в шарики, по размеру схожие с шариками икры красной. Но это, заявила она, все пустое, поскольку по-прежнему остается нерешенным вопрос: как превратить одну живую клетку - растительную, в другую - представителя царства фауны? Если между каким-нибудь питекантропом и хомо сапиенс существует промежуточное звено, то почему бы ему не существовать между, скажем, простейшей водорослью и амебой?

- Мне кажется, ты ломишься в открытые ворота, - глубокомысленно заметил я. - Если судить по нашему Институту, то в нем можно встретить таких, которые, имея снаружи все признаки человека, внутри и по сути - дубы дубами.

- Я, между прочим, говорю с тобой совершенно серьезно, - не приняла шутки Машка. - Ты не мог бы посоветовать что-нибудь почитать на эту тему? Ей ведь наверняка кто-то занимался.

- Попробуй Ламетри, - не подумав, предложил я. - "Человек-дерево".

И тут же получил увесистый шлепок по затылку. После чего узнал о себе, что, вне всякого сомнения, сам являюсь внутри себя баобабом, причем, самой редкой его разновидностью, Baobabus Bestolkovus, которая...

На мое счастье, на проходной показались ребята, и это избавило меня от дальнейших проникновений в мою растительную сущность не на шутку разозлившейся Машки.

...Придя с утра на работу, я, разумеется, первым делом, не заходя к себе, поспешил к Сашке. Оказавшись в нужном коридоре, я увидел небольшую толпу возле двери помещения, в котором стоял Алдан, и это стало причиной охватившего меня радостного возбуждения и предчувствия удачи. Однако, толпа, как выяснилось, состояла в основном из дублей, притащивших очередные задания, а на закрытой двери висела записка, оповещавшая о том, чтобы все заинтересованные приходили после обеда, поскольку хозяин комнаты отлучился на Ученый совет. Я совсем забыл, что Сашка предупреждал меня вчера о нем, когда мы возвращались в общежитие. Должны были рассматриваться два вопроса: оптимизация, с целью увеличения продуктивности, использования Алдана, поскольку количество желающих воспользоваться его услугами непрерывно росло, в то время как количество программистов-операторов оставалось безобразно незначительным; и доклад с демонстрацией Магнуса Федоровича Редькина, посвященный опытной партии самоукладывающегося паркета, в свете решения задачи самоукладывающегося асфальта. Вообще-то, Магнус Федорович работал до недавнего времени над проектом брюк-невидимок, которые должны были сделать невидимыми своего обладателя. При последней демонстрации, брюки, вместо этого, стали невидимыми сами, отчего возник небольшой конфуз. Редькин клятвенно обещал доработать их и представить в самое ближайшее время действующий образец, но, где-то оставив исходный, ставший невидимым, не смог его отыскать и взял тайм-аут, переключившись на неожиданно ставшую актуальной проблему укладки паркета. Дело в том, что в здании горадминистрации затеяли ремонт. И случилось так, что, при смене полов в двух совершенно одинаковых комнатах, одной и той же бригадой, одного и того же количества паркетной доски в одной комнате - не хватило, а в другой - еще и осталось. Как так получилось, никто объяснить не смог, и заинтересованные стороны обратились в наш Институт, занимающийся, помимо чисто научной деятельности, решением прикладных практических задач. Проблему взялся рассмотреть в гораздо более широком ее аспекте магистр черной магии Магнус Федорович Редькин, который и должен был представить сегодня результат своей работы.

Впрочем, закрытая дверь служила косвенным ответом на мой незаданный вопрос, а именно, - что ничего интересного не случилось, и я с чистой совестью отправился к себе, где занялся практическим воплощением своих вчерашних изысканий. Прежде всего, я расчистил место в соседней комнате, отодвинув стол с "игроками" в угол, а на их месте принялся набрасывать магическую фигуру теми средствами, которые оказались под рукой. Собственно, под рукой у меня оказался кусок угля, вряд ли из прованского дуба, но уж какой есть. Некоторое затруднение оказалось связано с необходимостью строгой ориентации всего изображаемого, но, к счастью, я вспомнил о хранившихся в шкафу инструментах, доставшихся мне неизвестным образом, которыми и воспользовался.

Чертежник из меня всегда был никудышный, но до какой именно степени, я понял только теперь. Мои первые окружности, казавшиеся идеальными, стоило слевитировать к потолку и взглянуть сверху, оказывались похожими, скорее, на груши. Я спускался, стирал это безобразие тряпкой, рисовал по новой, - и все повторялось с удручающим однообразием. Наконец, вспомнив о детском способе рисования больших окружностей, я привязал веревку необходимой длины к гвоздю, вогнал его в пол, предварительно высверлив в нем дырку взглядом согласно методике Витьки Корнеева (несмотря на все свои недостатки, он тоже хоть в чем-то полезен), закрепил на другом конце веревки уголь, вытянул ее во всю длину и, двигаясь по кругу, наконец-то последовательно получил две требуемые окружности, которыми остался вполне доволен.

Разметить пентаграмму, имея под руками судовой компас, было проще простого. Соединить отметки при помощи прямой доски из все еще лежавших в углу, - еще проще. Самым сложным оказалось, рисуя одну линию, при этом не стереть часть другой, - рисунок должен был быть верхом совершенства, как было указано в "Оракуле".

В конце концов, шаблон был готов. Я принес несколько свечных огарков, расположил в нужных точках и полюбовался на дело своих рук. Пока получалось очень красиво, но далее меня ждало крайне изнурительное занятие. Дело в том, что шаблон теперь надлежало заполнить символами, приведенными в нескольких таблицах, выбор которых определялся строгими критериями, одним из которых были, например, географические координаты места, где производится действо, с точностью до секунд. Также имели значение положения планет на небе, погодные условия и что-то еще, отнесенные, почему-то, то к росту, то к весу действо производящего. Расчеты не были сложными, но в них использовались мало того, что дореволюционные единицы, так еще и местные, поэтому основное время у меня уходило на их перевод.

И все-таки, мне стало интересно: имеется ли во всем этом хоть какая-то крупица истины? Ведь для того, чтобы составить подобное "пособие по вызыванию духов", необходимо было проделать значительную работу, включая "изобретение" символов, которые смутно с чем-то ассоциировались, и вместе с тем, - я был твердо уверен в этом, - никогда прежде мне не попадались? Как могло случиться так, что после всех переводов из аршин и вершков в метры и миллиметры, а пудов и фунтов в килограммы и граммы, нахождении и подстановки в формулы необходимых переменных, - у меня получалось в результате целое число, которое позволяло совершенно однозначно выбрать символ из таблиц?

Я несколько раз бегал в библиотеку за необходимыми справочниками, позабыв обо всем, кроме своих вычислений. Я забыл о том, что собирался после обеда заскочить к Привалову; я, дергая логарифмическую линейку с такой яростью, что рисковал добыть огонь трением, прозевал время обеда.

За пару часов мне удалось определить всего лишь два символа, которые я расположил на определенных для них местах. На всякий случай, я фиксировал все свои действия, аккуратно записывая их и соединяя скрепками, чтобы иметь возможность впоследствии воспроизвести результат, если таковой воспоследует. Поскольку воспроизводимость результата, при заданных условиях, является неотъемлемым правилом для истинно научного подхода.

Рабочее время заканчивалось, и я, исключительно ради того, чтобы полюбоваться картинкой, ожидавшей меня по окончании работы, заполнил оставшееся пространство случайными символами из таблиц, расставил в нужных узлах чашечки с водой из-под крана (вместо лурдской и Шардоне), поместил в них огарки свечей, зажёг их и некоторое время наслаждался сотворенным мною, ощущая себя причастным к тайным знаниям средневековья. Своими корнями уходящими в гораздо более древние времена. Я погасил свет и очень жалел, что на мне нет такого одеяния, как, хотя бы, на том самом маге, который изображен на нашей стенгазете.

Но даже самому прекрасному приходит конец. Вздохнув, я был вынужден покинуть мир грез и, забрав навигационные инструменты, записи и книгу, отнес все это в другую комнату и запер в шкаф, для надежности заговорив. Спохватившись, взглянул на часы: увы, Привалов, скорее всего, уже ушел, и Машка тоже наверняка умчалась по каким-то своим делам, не заглянув, как обычно, ко мне.

И стоило мне только об этом подумать, как оба упомянутые мною лица заявились, довольно комичным образом, поскольку Сашка выглядел военнопленным, крайне удрученным тем, что потерпел разгромное поражение там, где рассчитывал на сокрушительную победу, а Машка, следовавшая за ним и чуть не толкавшая в спину, напоминала собой одну из древнегреческих фурий.

- Давай, давай, топай! - произнесла она соответствующим тоном, когда Привалов сделал слабую попытку замешкаться на пороге.

Меня охватило нехорошее предчувствие, слишком уж виноватым выглядел Сашка.

- Давай, шлепай! - снова подогнала его Машка. - Нужно думать, как теперь из этого выбираться.

Ситуация и в самом деле оказалась печальной. Придя на работу пораньше, с учетом Ученого совета, Сашка обнаружил у дверей своих владений смущенную Таню. Она объяснила, что не подумала, когда предложила в качестве приманки семейное колечко, хотела его забрать, а вместо него принесла другое, менее ценное, но тоже очень красивое. Привалов лишь мельком видел его, но готов был подтвердить истину ее слов. В расставленную ловушку никто не угодил, колечко было заменено, и Таня упорхнула, счастливая и улыбающаяся.

Вскоре Сашка подался на Ученый совет, а когда вернулся, коробочка с колечком исчезла. Привалов не мог поверить своим глазам. В помещение никто не входил, - дубли с заданиями были тому гарантией, - ловушка по-прежнему оставалась непотревоженной, коробочка отсутствовала.

- Может быть, вы переложили ее в другое место? - предположил я самый очевидный вариант.

Сашка с саркастической улыбкой посмотрел на меня.

- Или неправильно поставили ловушку?

Судя по изменившемуся выражению его лица, этот вариант он также проверил. На себе самом. Ловушка была поставлена правильно.

- А... - начал было я и тут же замолчал. Вид Сашки говорил о том, что он перебрал и частично проверил все мыслимые и немыслимые варианты. Поэтому я ограничился только глубокомысленным и совершенно очевидным: "Значит, кольцо сперли... то есть, оно пропало, пока ты сидел на Ученом совете..."

- Безрукие ротозеи, - вздохнула Машка. - Ничего нельзя поручить. Что теперь сказать Тане, ума не приложу...

- Ну, например, какая она предусмотрительная... - пробормотал я, поскольку Машкина характеристика относилась, безусловно, к нам с Сашкой, хотя я в случившемся был совершенно не виноват.

- Умная и симпатичная, - добавил Привалов.

Теперь уже Машка взглянула на него с саркастической улыбкой.

- То есть, совсем как я, - сказала она.

- Да, - согласился Привалов, и тут же поправился: - То есть, нет. - И осекся, поняв, что вторая часть фразы была еще хуже первой. В его глазах явственно читался ужас.

- Послушай, Маш, - миролюбиво начал я, поспешив на помощь Привалову. - В данном случае, мы имеем дело с типичной ситуацией запертой комнаты. Это такое направление в детективном жанре. Я как раз недавно читал один такой роман. Представь себе: жертву, старого английского аристократа, находят в часовне, стоящей на поляне посреди замкового парка. Сыплет легкий снег, и на нем видны следы только самого джентльмена, ведущие в эту часовню. Внутри никого, кроме него, нет. Подземных ходов и тайных помещений тоже. Выстрел сделан в упор. Старший инспектор, которому поручено дело, сходит с ума, пытаясь понять, как преступнику удалось попасть в часовню и исчезнуть оттуда, а три его добровольных помощника утверждают, что во всем деле это, как раз, самое простое. Зато они никак не могут объяснить, почему старый аристократ надел безвкусный дешевый галстук безобразного желтого цвета, и, по их мнению, разгадав эту загадку, они как раз и раскроют тайну совершенного преступления...

- Угу, - кивнула Машка. - И все это, вдобавок, происходит на необитаемом острове. Вернемся к нашим баранам. Итак, что мы скажем Тане? Что она умная и красивая?

- И еще предусмотрительная, - добавил я.

- Вот это все вы ей сами и скажете. - Машка хлопнула ладонью по столу и поднялась, собираясь уходить. - А заодно расскажете о джентльмене в желтом галстуке.

В этот момент раздался робкий стук в дверь, она приоткрылась, и в комнату заглянула Стелла.

- Андрей... - начала она и замолчала, увидев, что я не один.

- Привет! - Машка махнула рукой, приглашая ее войти. - Что-то случилось?

Стелла вошла.

- В общем, пока ничего... - Она виновато взглянула на меня. - Я только хотела сказать Андрею... Амвросий Амбруазович...

Она замолчала, а у меня второй раз за вечер появилось нехорошее предчувствие.

- Что - Амвросий Амбруазович? - хрипловато спросил я.

- Он... в общем... он поручил мне составить заявку на еще один автоклав...

Я невольно обхватил голову руками и издал приглушенный стон. Машка и Привалов с недоумением взирали на меня.

Я никому ничего не рассказывал о предложении Выбегаллы, надеясь, почему-то, что эта проблема как-нибудь самоликвидируется. Но она, как видно, наоборот, вступала в свою решающую фазу. Я буквально в двух словах изложил ее суть, втайне надеясь на хоть капельку сострадания и участия, но Машка только хмыкнула.

- А ты, оказывается, еще и ворона, - заявила она. - Не только кольцо проворонил, но и комнату. Почему бы тебе, в таком случае, вообще не перебраться в лабораторию Амвросия Амбруазовича? Тем более, он примет тебя с распростертыми объятиями. И Стелла словечко замолвит.

Стелла очевидно чувствовала себя неловко, поскольку ее благое намерение, - предупредить меня об опасности, - принесло мне дополнительные неприятности, и она, стараясь, по всей видимости, увести разговор в сторону, спросила с невинным видом:

- А что за кольцо он проворонил?

- Что за кольцо? То самое, - Машка сердито махнула рукой. - Танино.

- Танино? - Стелла была непритворно удивлена.

- Ну да. Еще одна объявилась... Я думала, у нас только Василий склерозом страдает. То самое, которое ты вчера примеряла. Забыла?

- Вчера? - Стелла явно не понимала, о чем идет речь.

Машка поднесла к вискам ладони, словно у нее разболелась голова.

- Так, - сказала она. - Начнем с самого начала. Что ты делала вчера вечером?

- Ну... устроила маленькую постирушку...

- Нет, я имею в виду, здесь, на работе. Вчера вечером.

- Ничего... Переписала протоколы инвентаризации и ушла домой.

- И никуда не заходила?

- В магазин... За стиральным порошком.

- То есть, ты хочешь сказать, - Машка говорила очень медленно, - что вчера вечером ты не заходила сюда, не видела и не примеряла Танино колечко, и не ходила к Саше ставить ловушку?

- Н-нет...

Сказать, что удивлены были все, значит, не сказать ничего. А у меня, вдобавок, неприятно заныло в груди, когда я вспомнил, что вчерашнее поведение Стеллы показалось мне, - пусть и мимолетно, - каким-то неестественным.

- Теперь осталось только понять, какая из них настоящая, вчерашняя или сегодняшняя, - все так же медленно произнесла Машка. - А также, нет ли среди присутствующих двойников...

Её мрачный тон привел к тому, что мы, все четверо, еще не до конца сознавая, что произошло, взглянули друг на друга с подозрением.

- Что-то у нас за последнее время слишком много неудач, - зловеще процедила Машка, и мне показалось, что у нее как-то странно блеснули глаза. Кроме того, если присмотреться повнимательнее, уши у Сашки какие-то не такие, заостренные, что ли... Да и Стелла, правду сказать, выглядела как-то слишком уж растерянно... я бы сказал, чересчур. Я поерзал на стуле, чтобы принять более удобное положение, но Машка, тут же ткнув в меня указательным пальцем, выразительно сказала:

- Даже не думай!

- Машь, ты что, совсем обалдела? - возмутился я. - Между прочим, у нас здесь уже есть один такой. Любитель "Молота ведьм".

- Неплохая идея, - отозвалась Машка, причем, я так и не понял, говорит она серьезно или все-таки шутит. - Послушайте, - продолжала она. - Дело, между прочим, очень серьезное. Если Стелла, по ее словам, вчера сюда не заходила, значит, тот, кого мы ищем, умеет притвориться кем угодно. И вовсе не такая уж глупость, предположить, что кто из нас, присутствующих здесь и сейчас, может оказаться вовсе не тем, кем представляется. Включая меня. Думаю, никому не нужно объяснять, - особенно этому, если он здесь, потому что он сам все прекрасно знает и этим пользуется, - насколько серьезнее становится наша задача. Принимая любой облик, этот товарищ может оказаться не только кем угодно, но и когда угодно, и где угодно, без малейшей опасности себя разоблачить. Причем, будучи существом, принадлежащим к... Не знаю, куда его определить, но оно, безусловно, владеет приемами магии. Кстати сказать, данными ему от природы, а не развитыми путем учебы и тренировок. Нет ничего удивительного в том, что оно водит нас за нос, как ему вздумается, и лично я, в настоящий момент, не берусь сказать, сколько раз и в качестве кого оно присутствовало на наших собраниях. А оно, несомненно, присутствовало, поскольку было в курсе всех наших планов. Совершенно очевидно, Саша, что Татьяна, которая встретила тебя сегодня утром, была этим существом. В таком случае, оно просто забрало кольцо самым обычным способом, а тебе отвело глаза, или подсунуло что-то, впоследствии исчезнувшее. А о ловушке оно узнало вчера, когда явилось сюда в облике Стеллы. Оно не стало придумывать какого-то сложного плана, и обвело нас вокруг пальца самым нехитрым способом. Понимаю, - вздохнула она, - это звучит глупо, но ситуация такова, что доверять нельзя никому. И прямо сейчас нам нужно придумать способ, как определить, что каждый из здесь присутствующих является тем, кем представляется. Вплоть до "Молота ведьм".

Я опять не понял, говорит Машка серьезно или нет. В смысле - про книгу.

- Может быть, у кого-нибудь имеются предложения?

- Я... - начала Стелла и запнулась. Помолчав немного, она все-таки продолжила. - Дело в том, что я слышала... мне говорили... В общем, все эти существа, они... ну... как бы это сказать... неграмотные.

- Что? - удивленно спросили все остальные в один голос.

- Ну... вот, скажем, наш домовой Дормидонт, заведующий складом... Он же, когда его взяли на работу, вместо подписи ставил крестик. Ходил в вечернюю школу, учился читать и писать... Мне, по крайней мере, так рассказывали. Им же, понимаете, это не нужно. Они от природы наделены способностью творить всякое волшебство...

Мы с Сашкой переглянулись со скептическими улыбками.

- Между прочим, - задумчиво протянула Машка, глядя на нас то ли с укором, то ли с соболезнованием, - если вы вспомните те записочки, которые нам показывали на собрании, когда начали происходить все эти пропажи, на них тоже были какие-то каракули и непонятные рисунки... Стелла, ты просто молодец! Или среди присутствующих имеются приверженцы средневековых практик?

Таковых не нашлось.

Машка взяла карандаш, лист бумаги и положила передо мной.

- Пиши.

- Чего писать.

- Не знаю... Не важно, напиши что-нибудь.

Я послушно написал: "что-нибудь". Быстро, четко, уверенным почерком. Вслед за мной ту же операцию проделали остальные. Не было никакой уверенности, что способ, предложенный Стеллой, правильный, но, кажется, у всех немного отлегло от души.

- Будем считать, - оптимистично заявила Машка, - что все прошли испытание на "пять". Теперь нужно...

В это время раздался осторожный стук, дверь приотворилась, и в комнату заглянула Таня. Или...

Наверное, сомнение и смущение так явно были написаны на наших лицах, что она, пробормотав "привет" и, войдя, с удивлением посмотрела на нас.

- Ребята, что-то случилось? - спросила она.

Я, честно сказать, растерялся и не знал, что ответить. Остальные, похоже, тоже. Как обычно, спасать ситуацию пришлось Машке.

- Привет, Таня, - сказала она, стараясь казаться собой обычной, но очевидно переигрывая. - Мы, это... Только-только начали. Проходи, присоединяйся. Слушай, кстати, ты не могла бы чиркнуть пару слов?..

Таня недоуменно пожала плечами, снова окинула нас удивленным взглядом, села за стол, взяла карандаш, подвинула к себе лист бумаги, готовясь написать "пару слов" под диктовку, увидела наши четыре "что-нибудь", отложила карандаш и строго произнесла:

- Ребята, я же вижу, что-то случилось. Что-то очень серьезное, да? Говорите прямо, что именно?

- Видишь ли... - продолжила отдуваться за всех Машка, старательно избегая ее прямого взгляда. - Скажи, пожалуйста, ты себя хорошо чувствуешь?

- Хорошо ли я себя чувствую? Нормально. Да что, наконец, случилось?

- Понимаешь... Я обратила внимание, что у тебя часто меняется настроение... Обедаешь, вот, по два раза...

- Обедаю по два раза?.. Между прочим, последние три дня я вообще не обедала, а брала с собой молоко и булочку.

- Ты уверена?..

- Если вы не хотите ничего мне рассказывать, так и скажите. - Таня возмущенно встала. Ее можно было понять. - Извините, что помешала!..

Она бы и в самом деле ушла, но Машка, положив руки ей на плечи, силой усадила ее обратно.

- Не сердись, - миролюбиво сказала она. - Мы и сами тут немножко взвинчены...

И она все рассказала Тане, точнее, почти все, благоразумно воздержавшись от упоминания о том, что некоторое время она была для нас первой подозреваемой. Из слов Машки выходило, что мы, на самом деле, не привлекали Таню, поскольку она только-только пришла в Институт и еще не успела здесь освоиться. А поскольку наше НИИ, все-таки, весьма специфическое, могла, сама того не желая, наломать дров. Поэтому с последним мы благополучно справились сами. Включая то, что к трофеям альрауна прибавился еще один - ее колечко.

Таня слушала ее очень внимательно, время от времени пробегая взглядом по нашим лицам, словно ища на них подтверждения Машкиным словам. Наверное, их выражение убедило ее в том, что они - не шутка и не розыгрыш. А когда Машка, наконец, закончила, некоторое время молчала, о чем-то раздумывая. Потом улыбнулась и, совершенно неожиданно, звонко рассмеялась.

- Только и всего? - сказала она. - Эх, ребята, ну почему вы мне раньше ничего не сказали?.. Трофей, говорите? Что ж, посмотрим!..

Таня отвернулась в сторону, поднесла к губам ладонь, некоторое время что-то шептала, после чего хлопнула в ладошки и задорно, точно девчонка-первоклашка, выкрикнула:

- Колечко, колечко, выдь на крылечко!..

Наступила тишина. Мы напряженно прислушивались, но ничего не происходило. Часы тикали, время шло, мы начали недоуменно переглядываться. Наконец, Машка не выдержала.

- Тань... А ты, это... ты что?..

Та с улыбкой взглянула на нее.

- Ты сказки в детстве читала? - вопросом на вопрос ответила она. - Помнишь, есть такой неразменный пятак...

- Ну да, - неожиданно вмешался Привалов. - У нас такой в Музее имеется...

И тут же замолчал, поняв, что сказал лишнее.

- Так вот, я же говорила, что колечко мое не простое, что оно у нас в семье по наследству передается, по женской линии. И оно вроде как тот пятак, в некотором смысле, неразменное... Погодите, други, - сказала она, напустив на себя притворную серьезность, заметив непонимание на наших лицах. - Погодите немного, и все увидите сами.

Мы продолжали сидеть молча, не зная, чего, собственно ожидать, когда где-то вдалеке послышался странный звук, напоминающий скрежет. Звук потихоньку приближался, - поскольку становился слышнее, - и мы начали беспокойно ерзать, бросая настороженные взгляды на Таню, являвшую собой образец олимпийского спокойствия.

- Это, наверное, лягушонка в коробчонке едет, - буркнул, не выдержав, Привалов.

- Не знаю, - с загадочным видом ответила Таня. - Может быть.

- Ты скажи хоть, к чему готовиться? - не выдержала и Машка.

- Честно сказать, я и сама не знаю. Но лучше быть во всеоружии.

Скрежет неумолимо приближался. Создавалось впечатление, что по коридору, в сторону комнаты, тащили что-то массивное. Я лихорадочно вспоминал защитные заклинания, но в голову лезла какая-то ерунда. Ожидание становилось невыносимым.

Наконец, ставший поистине громовым звук стих по ту сторону двери. Мы все напряглись, ввиду очевидной скорой встречи с неизвестным. Наши глаза впились в дверь, которая стала потихоньку отворяться, пока не отворилась настежь.

Снова раздался скрежет.

Мы смотрели и не верили своим глазам. Мы увидели Таню, которая, совершенно против своей воли, волокла здоровенный, обитый железом сундук, в каких, если верить приключенческим романам, пираты закапывали награбленные ими драгоценности. Этот-то сундук и издавал непереносимый скрежет.

Мы обалдело переводили взгляды с Тани, которая сидела с нами за столом, на Таню, волочащую сундук. На первый взгляд, между ними не было совершенно никакой разницы, даже одеты они были одинаково. На второй взгляд, впрочем, то же.

Оказавшись в комнате, Таня номер два отпустила ручку и повернулась к нам с обиженным видом.

- Это же наш сундук... - прошептала Таня номер один. - Он стоит у нас в комнате как наглядное пособие... В него сто лет никто не заглядывал; стоит себе, и стоит, только место занимает... Это же просто гениально!.. Кажется, я даже где-то читала: чтобы надежно спрятать какую-нибудь вещь, лучше всего поместить ее на самом видном месте...

Ситуация выглядела какой-то очень уж невероятно простой и глупой. Сколько времени и умственных сил в Институте было затрачено безрезультатный поиск исчезнувших вещей, а нами - на поиски и поимку альрауна, в то время как решение этой задачи оказалось проще пареной репы. Похититель попался на особенностях своей природы, повелевавшей ему стремиться завладеть тем, что мы, люди, относим к разряду драгоценностей. Соблазнившись колечком, он ловко стащил его, но, вместо того, чтобы положить в сундук, нацепил себе на палец. Произнесенный Татьяной заговор заставил колечко вернуться к ней, потащив за собой незадачливого альрауна, а тот, в свою очередь, не пожелал расстаться со своим хранилищем, которое устроил в сундуке, на самом видном месте.

Это, в общем, было очевидным. Но теперь нужно было решать, что делать с тем и другим до завтрашнего утра, до момента триумфальной передачи того и другого Модесту Матвеевичу. После короткого совещания, решено было оставить сундук у меня, в комнате, где стоял стол мадам Ленорман, а альрауна отвести вниз, в виварий, и вверить вниманию вурдалака Альфреда. За все время нашего совещания, альраун не произнес ни слова, и только смотрел на нас укоризненным взором. Они с настоящей Таней были так похожи, что у меня несколько раз возникало сомнение: какая же из двух Тань настоящая? Слишком уж все оказалось просто, чтобы не содержать в себе какого-нибудь подвоха...

В конце концов, Таня номер один отобрала у Тани номер два колечко, и девчонки, не спуская глаз, повели последнюю в виварий, в то время как мы с Сашкой, пыхтя, потащили сундук в соседнее помещение. Попутно выяснилось, что я оставил магическую фигуру в "рабочем" состоянии, то есть забыл погасить свечи и убрать чашки. Впрочем, до того ли мне было сейчас? Заглянув в сундук, мы обнаружили, что те похищенные вещи, о которых нам стало известно, находятся внутри, причем, их количество оказалось вовсе не таким большим, как это раздули гулявшие по Институту слухи.

Я основательно запечатал дверь, и мы с Приваловым несколько раз проверили ее устойчивость к несанкционированному проникновению. Я привел в порядок свое рабочее помещение, мы дождались девчонок и все вместе, ликующие, сияющие от радости и гордости по причине заслуженной удачи, отправились в общежитие.

Ночью мне снилось то, что не нуждалось в толкованиях "Оракула". Я стоял на пьедестале, выиграв какие-то соревнования; меня несли на руках мои верные легионеры, поскольку я одержал блистательную победу; меня увенчивали лавровым венком, поскольку моя поэма была признана верхом совершенства; я взмывал в воздух, поскольку только что забил последний костыль в шпалу, на которую был уложен последний рельс железной дороги, соединившей самую отдаленную точку нашей страны с ее столицей, я получал премию за решение проблемы, над которой без малейшего успеха бились ученые всего земного шара... В общем, на работу я летел словно на крыльях, предвкушая скорый триумф и ничего не замечая вокруг себя. Я представлял себе очередной внеочередной выпуск стенгазеты, посвященный нашему подвигу, и, почему-то, как предыдущий выпуск медленно пережевывают и глотают багровые от стыда писаки из отдела Абсолютного Знания. Я предвкушал даже, как расплывшийся в улыбке Феодор Симеонович Киврин похлопает нас по плечам и скажет своим особым, неповторимым голосом: "М-молодцы, чегти!.."

Поэтому нет ничего удивительного в том, что мне не сразу удалось снять заклинания с дверей лаборатории, тем более - попасть трясущейся от нетерпения рукой ключом в замочную скважину.

И невозможно представить себе шок, испытанный мною, когда я обнаружил отсутствие сундука.

Некоторое время я тупо смотрел на то место, куда мы поставили его вчера с Сашкой. Затем зажмурил глаза и потряс головой, ущипнул себя за руку; аккуратно, чтобы не оторвать, дернул себя за нос и мочки ушей. Путем этих нехитрых действий я убедился, что не сплю, но сундук от этого не появился. Я присел на корточки и принялся было ощупывать пол, но влез пальцами в какую-то слизь, вытер их платком, машинально сунул платок в карман, поднялся и только теперь осмотрел комнату.

В ней, очевидно, кто-то побывал. Защищенные заклятьями предметы остались на своих местах, но местами защита оказалась слегка смята, как если бы кто-то, незнакомый с практическим волшебством, тривиально старался преодолеть ее грубой силой. Используя, в том числе, вчера еще сложенные кучкой у стены, а сегодня - разбросанные повсюду, доски от ящиков. Мой рисунок оказался сильно поврежден: стерт и затоптан, а поскольку был нарисован углем, те вандалы, которые это сделали, оставили на полу угольные отпечатки подошв своей обуви.

Стараясь ничего не упустить, я внимательно осмотрел стены и дверь. Защита последней также имела вмятины, причем более серьезные: создавалось впечатление, что дверь пытался выставить не весть как оказавшийся в комнате слон. Магические защитные символы на стенах и окнах оказались неповрежденными. Огарки свеч - частично растоптанными, чашки, в которых они стояли, раскрошенными вдребезги.

Выйдя в коридор, я проверил наружную защиту. Здесь все было в полном порядке. Следовательно, либо вторжение в комнату состоялось сразу внутрь, либо осуществилось неизвестным мне способом.

Вопреки очевидному, я вдруг подумал, что, может быть, на меня нашло какое-то затмение, и на самом деле сундук стоит в соседней комнате, рядом с моим рабочим столом? Там его, естественно, не оказалось, я сел и задумался. Приходилось смириться с очевидным: сундук сперли. Мало того - неизвестным и непонятным мне способом. Его явно не телепортировали, поскольку, по дороге на работу, я ничего не слышал ни о каких перебоях с электричеством, а энергии, в случае подобного способа хищения, потребовалось бы много. Следы, насколько я их рассмотрел, принадлежали не одному человеку, но сколько их было, как они проникли в комнату и куда делись (вместе с сундуком)? Эти вопросы также оставались без ответа. Мне очень нравится Конан Дойл, иногда я даже воображаю себя на месте его героя, гениального Шерлока Холмса, и вот сейчас, оказавшись в ситуации, когда требовались наблюдательность, холодный ум и железная логика, констатировал, что не обладаю ничем из вышеперечисленного.

И тут я вспомнил о нашем пленнике. Не мог ли он каким-нибудь образом это устроить? Против, конечно, говорило, во-первых, то, что из вивария никто никогда не сбегал. Во-вторых, похитителей было несколько, а где бы ему раздобыть в Институте сообщников? Да и сундук в мою комнату он волок по полу... Тем не менее, альраун мог что-то знать, и с ним следовало побеседовать, прежде чем выдать головой Модесту Матвеевичу для взятия на учет.

Продолжая размышлять, я вдруг подумал: если Привалов, допустивший промах с колечком, ворона (по мнению Машки) обычного размера, то какого же размера вороной должен быть я, прохлопавший ушами сундук? С птеродактиля? Страшно представить себе, что я услышу, когда Машка узнает о моем подвиге.

Я принялся мысленно выстраивать линию защиты, и как раз в этот момент она и заявилась. Мало того, что "не по расписанию", так еще и вид у нее был какой-то... Я бы сказал - задумчиво-обалделый.

- Пропал, - сказала она тоном, который я охарактеризовал бы так же, как и ее вид.

Ничего себе. Я был в лаборатории один, еще не успел никому и слова сказать, и, тем не менее, весь Институт уже в курсе. Или же передо мной... Но я тут же отогнал эту мысль.

- Маш, - заныл я, не успев подготовиться как следует. - Веришь ли, я тут совершенно ни при чем. Понятия не имею, как такое могло случиться... Сам вот сижу, и ничего не понимаю.

- Здрасьте, пожалуйста, - всплеснула руками она. - И когда только успел все разболтать? Слово ведь давал, молчать, как рыба, пока я не... Эх!.. Ладно, проехали. Ну, и что ты по этому поводу скажешь? Что нам теперь делать?

Честно сказать, я все еще находился в плену своих собственных мыслей, а потому ее вопрос воспринял именно в их контексте.

- Любое расследование начинается с анализа имеющихся фактов. Затем выдвигаются рабочие гипотезы, отсеивающиеся по мере появления новых данных, пока не останется только одна. В соответствии с бритвой Оккама, она, скорее всего, и оказывается верной. Если расследуется преступление, то одним из главных вопросов, ответ на который позволяет найти злоумышленника: кому это выгодно. Вот я никак и не могу понять: кому мог понадобиться этот сундук?..

- Что ты мне здесь прописные истины растолковываешь? - отмахнулась Машка. - Детективы, между прочим, не ты один читаешь. Погоди, - вдруг спохватилась она, - какой сундук?

- Тот самый, который пропал. Ты же мне сама только что сказала...

- Ни о каком сундуке я тебе не говорила! Я говорила о... Значит, сундук тоже пропал?

- То есть как - тоже?

Машка поднесла ладони к вискам, словно у нее внезапно разболелась голова.

- Показывай, - вздохнула она.

Произведенный ею осмотр не выявил ничего нового по сравнению с моим. Впрочем, было очевидно, что в настоящий момент ее больше заботит сам факт исчезновения сундука, а не обстоятельства его похищения.

Мы вернулись ко мне, и тут зазвонил телефон. Это был Привалов, недоумевавший, куда все делись, и каковы наши планы, а точнее: когда, как и кому мы собираемся предъявить похитителя и похищенное. Стелла инвентаризирует вместе с Выбегаллой, а Мария и Татьяна на своих рабочих местах отсутствуют, по неизвестным причинам. Телефон у меня замечательный в том смысле, что разговор по нему слышен, наверное, даже в конце коридора, поэтому от Марии не скрылось ни словечка. Узнав, что Татьяна отсутствует, она обалдела даже сильнее, чем это казалось возможным, на некоторое время превратившись в какую-то статую с острова Пасхи, а затем, выхватив у меня трубку, приказав Сашке оставаться на месте и ждать ее, бросила ее на телефон и исчезла, так ничего и не объяснив.

Впрочем, если принять во внимание ее слова "когда только успел разболтать" и исчезновение Татьяны, можно было сделать предположение о том, что наш вчерашний триумф оказался ущербным, и мы, скорее всего, поймали не то, что намеревались. А то, что намеревались, опять обвело нас вокруг пальца неведомым образом и исчезло, прихватив сундук, который якобы было вынуждено вернуть. Как-то раз мне довелось играть в русские шашки с мастером спорта. Дело было в электричке, мы на пару часов оказались попутчиками. Я считал себя очень сильным игроком, а тут - все время проигрывал. Просто потому, что я мыслил о стратегии и тактике, а он - о красоте игры. И вот, в одной из партий, он, совершенно неожиданно, подставил под бой одну из своих шашек, потом вторую, а затем сделал тихий ход, совершенно, казалось бы, не имевший отношения к делу. Выиграл шашку - а с ней и партию. Я же выиграл целых две, и уже собирался устроить своему противнику Ватерлоо, когда обнаружил, что у меня нет ни одного хода, который не вел бы к поражению. Я был готов от отчаяния рвать на себе волосы, но ничего поделать не мог - повторяю, я имел две лишних шашки, но все, что мне оставалось, это вывесить белый флаг. Похоже, мне опять попался мастер спорта, только на этот раз по магическим шашкам.

И потом, пришла вдруг неожиданная мысль, с чего это я решил, будто у этого альрауна не может быть в Институте сообщников? Вон сколько цветов всяких на подоконниках стоит. Откуда мне знать, простые это растения или тоже какие-нибудь магические, способные в кого-нибудь превращаться? Опять же, Витька, когда у него в очередной раз живая вода не получается, иногда вместо спецканализации ее в цветочные горшки выливает. Вот и наплодил монстров, экспериментатор хренов...

Мне хотелось что-то делать, вскочить и куда-нибудь бежать, но оставалось только ждать, пока вернется Машка и все разъяснит. Привалов, после ее визита, наверняка будет молчать, как рыба, так что звонить ему бесполезно.

Обедать я не пошел, а вместо этого попытался сотворить бутерброд с колбасой. Но рассеянность давала себя знать, и у меня получалось что-то совершенно невообразимое, причем, растительного происхождения. Я здорово устал, утратил понятие о времени, и вздохнул с облегчением, когда, наконец, появилась моя спасительница, опять-таки, не "по расписанию". Причина оказалась веской.

События развивались следующим образом. Придя утром в Институт, Машка, первым делом, отправилась в виварий, убедиться, что там все в порядке. И обнаружила там то, чего совершенно не ожидала увидеть. Клетка, в которую они вчера поместили лже-Татьяну, была распахнута, а горе-охранник вурдалак Альфред мирно спал на рабочем месте, в обнимку с чайником, чего за ним прежде никогда не наблюдалось. Дело в том, что существовали беспочвенные обвинения, будто чайник служит ему только прикрытием, и на самом деле, "есть мнение, не чай он там пьет". Модест Матвеевич грозился лично отобрать у него чайник раздора, если узнает, что Альфред продолжает им пользоваться, несмотря на неоднократные предупреждения. Работники Института знали о слабости Альфреда, а также о его безвредности, и делали вид, что ничего не замечают, когда случайно заставали последнего "на месте преступления". Более того, иногда даже приносили сахар, чай или что-нибудь к чаю, прекрасно понимая, что его работа охранником в мрачном подземелье, где располагался виварий, вполне позволяет подобную снисходительность и чисто человеческое отношение.

Будучи наблюдательной, Машка заметила наличие на столе двух чашек и кулька с пряниками, из чего сделала вполне логичный вывод, что после их ухода, к Альфреду в гости кто-то наведался. Растолкать сонного охранника удалось с превеликим трудом; еще труднее - привести в себя; и уж совсем трудно, заставить рассказать о том, что здесь случилось. Вытягивая из него каждое слово чуть не клещами (иногда мне дико хотелось припугнуть его осиной, призналась Машка) где уговорами, а где угрозой лишения чайника, ей все-таки удалось добиться признания, что вечером заходил шибко подвыпивший Хома Брут, принес пряники, жаловался на жизнь и на то, что его лишили прогрессивки, просился в помощники и грозил кому-то уволиться к чертовой бабушке, а Альфред, добрая душа, угощал его чаем. Тот поначалу отказывался, а затем вдруг вспомнил, что у него есть какая-то замечательная трава, придающая чаю необыкновенный аромат. Обрати внимание: трава! - выразительно подчеркнула Машка. Они добавили траву в чай, - аромат действительно оказался очень нежным, - а потом Альфреду вдруг сильно захотелось спать. Брут, видя, что собеседник клюет носом, удалился, охранник же, как легко догадаться, уснул. Я, конечно же, заглянула в чайник, но и он, и чашки, оказались тщательно вымыты. Взяв с Альфреда слово молчать о случившемся, и дав обещание никому ничего не рассказывать сама, Машка отправилась ко мне, где узнала две вещи: во-первых, пропал сундук, а во-вторых - на работу не вышла Таня, единственная травница в нашей компании. А также единственная из нас, под кого маскировался альраун.

Я напомнил, что злоумышленник принимал также образ Стеллы, на что получил совершенно логичный ответ: Стелла - не травница, и вообще, это я тут все бегаю и узнаю, пока некоторые сидят, сложа руки и, между прочим, проворонив сундук.

Я обещал исправиться, выслушал сомнение в том, что это возможно, после чего Машка продолжала.

Сначала она заскочила к Сашке и также взяла с него слово молчать, объяснив это возникшими непредвиденными обстоятельствами. Времени у нее в обрез, а потому она все объяснит позже. Привалов, естественно, ничего не понял, а Машка помчалась искать Брута. Того видели то тут, то там, но нигде конкретно, поэтому ей пришлось оставить бесплодные поиски и отправляться на рабочее место. Она мыла посуду, когда, случайно глянув в окно, приметила его, крадущегося вдоль забора. Машинально схватив здоровенный половник, Машка кубарем скатилась по лестнице, выскочила через заднюю дверь корпуса столовой и, догнав Хому, в прямом и переносном смысле прижала его к стенке.

Тот поначалу отрицал все, но совершенно неубедительно, при этом с каким-то странным испугом оглядываясь по сторонам. Наконец, Машке это надоело, и она пригрозила Бруту: в следующий раз, когда тот заявится в столовую, она тоже подложит ему в первое такую травку, что тот неделю безвылазно проведет сам знает где. Угроза возымела действие, и Хома, путаясь в показаниях, невнятно рассказал, что вчера вечером, выйдя из Института и собираясь погулять в парке по причине замечательной погоды, он столкнулся со своей старинной знакомой, в которую одно время был даже влюблен. Они вместе пошли в парк, светила луна, знакомая была прекрасна, у Брута пробудились прежние чувства, он совершенно потерял голову и был готов для своей спутницы на все. От луны с неба она отказалась, зато попросила исполнить одну ее маленькую просьбу. При этом она так смотрела на него, что он совершенно раскис, а когда нежно чмокнула в небритую щеку, - окончательно потерял голову. С этого момента он ничего не помнил достаточно ясно. Каким-то неведомым образом у него в руке оказался кулек с пряниками, а сам он обнаружил себя сидящим за столиком с Альфредом. Они о чем-то беседовали, Альфред жаловался на жизнь и грозился уволиться, потому что ему запрещают пить чай, и тогда он, Хома, вдруг вспомнил, что в кармане у него завалялась какая-то трава, придающая чаю необыкновенный аромат. Они добавили ее в заварку, еще немного посидели, а потом охранник стал клевать носом. Тогда Брут, не желая ему мешать, вымыл чайник и чашки, и совсем уже собрался было уходить, когда его окликнули. Поначалу он не понял, кто его зовет и откуда. А потом увидел девушку, кажется, сотрудницу Института, которая, смущаясь, объяснила ему, что у нее с пальца слетело колечко и закатилось в клетку, а когда она вошла, дверца случайно захлопнулась, и она оказалась взаперти. Альфред собирался ее выпустить, но тут пришел Хома, они заговорили о чем-то серьезном, охранник забыл про нее, а она, оказавшись в клетке по своей собственной оплошности, постеснялась их беспокоить. Брут, тем временем пришедший в состояние безграничной любви ко всему миру, тут же освободил ее и вызвался проводить, однако около проходной внезапно обнаружил, что вместо девушки, которую галантно придерживал за локоточек, несет в руке какое-то растение, выдранное с корнем. Где он его выдрал, и куда подевалась девушка, он решительно не помнил. Выйдя за проходную, он нашел здесь свою старинную знакомую, ожидавшую его. Она была сильно удивлена тем, как он задержался, хотя сказал, что отлучится всего лишь на минутку. Стоит ли говорить, как был удивлен сам Брут, узнавший, что он, якобы, вспомнил, будто что-то забыл у себя в "каптерке", и ему срочно необходимо за этим что-то вернуться. Его удивление переросло в откровенное изумление, когда знакомая, со словами: "Ой, это мне? Так вот что ты забыл!.." выхватила у него из руки пышный цветок, хотя он точно помнил, что, когда выходил через проходную, это было какое-то невзрачное растение, которое он собирался попросту выбросить в ближайшую урну. Далее знакомая, поскольку было уже поздно, попросила ее проводить, и галантный Брут не мог ей отказать. Здесь Хома совсем уже зарапортовался, поскольку заявил, будто его несло как на крыльях, он, якобы, не чувствовал под собой земли, - только что-то сдавливало шею, наверное, галстук (!!!), - а когда очнулся, то обнаружил себя на дороге, в нескольких километрах от города, с хомутом на шее. Выбросив хомут в кювет, он дождался попутки, и вернулся в город, твердо дав слово бросить пить хотя бы до следующей получки, и никому о случившемся не рассказывать.

- Но это еще не все! - трагическим голосом заявила Машка. - Когда я спросила, как зовут его старинную знакомую, где она живет и вообще, все ее координаты, знаешь, что он мне ответил?

Трагическая пауза была вполне на уровне трагического голоса.

- Он не вспомнил о ней ничего конкретного, кроме того, что давно, когда ухаживал за ней, называл ее... Можешь догадаться?

- Ну... моя рыбка, моя птичка, мой цветочек... - пробормотал я, чтобы сказать хоть что-нибудь. И, как выяснилось, почти угадал.

- Он называл ее: моя панночка! Понимаешь? ПАННОЧКА! Каково?

- Может, он просто Гоголя начитался? - пожал плечами я. Если судить по ее рассказу, Брут вчера немного злоупотребил, и доверять его словам, как в общем, так и в частностях, я бы не стал.

- Угу! - хмуро заметила Машка, без труда прочитав мое мнение на моем лице. - А как же Альфред? Я и сама сначала подумала, что Хома все напридумывал, но, как ни странно, его показания все расставляют по своим местам. Точнее, почти все.

Я принялся размышлять. Действительно, если рассудить здраво, события вчерашнего вечера складывались одно к одному, как правильно подобранные фрагменты разбитой античной мозаики, образуя четкий рисунок. В самом деле, если предположить, что альраун охотился за сокровищами, а Татьяна - за альрауном, такая гипотеза все ставила на свои места. И логический вывод, следовавший из нее, был неутешителен: ни ту, ни другого, нам больше не видать, как собственные уши без зеркала.

- Да, все сходится, - наконец, вздохнул я. - Финита ля комедия, как сказал бы Амвросий Амбруазович.

- Не все, - поправила меня Машка. - Ты кое о чем забыл. А именно, о сундуке. Брут сказал, что когда вышел из Института, у него в руках было только растение. Куда же, в таком случае, подевался сундук? И потом, ты же сам видел, там на полу следы нескольких человек.

- Хома и этот перевертыш, уже двое, - сказал я. - Но, вообще-то, ты права. Интересно, они могли его где-нибудь спрятать? Например, закопать во дворе... Или в подсобку отнести, в гараж, еще куда запихнуть?

- Не знаю, - задумчиво протянула Машка. - Понимаешь, во всем этом деле есть, как мне кажется, с одной стороны - своя логика, а с другой - вроде бы ее полное отсутствие. Чепуха какая-то. Знаешь, я в детстве в цирке видела фокус. Фокусник приглашает из зала человека, и предлагает ему выбрать любой из двух бантиков. Оставшийся берет себе, отходит на несколько шагов, тянет за ленточку, и развязывается не тот бантик, который держит он, а тот, который выбрал себе человек из зала. Вот и здесь, как мне кажется, что-то подобное...

- Маш, а может, мы просто умудрились заблудиться в трех соснах, и упускаем из виду чего-то очевидное? - спросил я. - Может, взять, да и честно во всем признаться? Нет-нет, не начальству, - поспешил добавить я, увидев готовое обрушиться на меня возмущение. - Кому-нибудь из магистров? Эдику, например. Или тому же Витьке. Они, в конце концов, и без того в курсе. Нечего им там в магических эмпиреях витать, пора бы и земными делами озаботиться.

- Знаешь что, давай возьмем тайм-аут, хотя бы до завтра. А то сегодня у меня голова совершенно не соображает. Прежде чем Витьку с Эдиком теребить, нужно самим, еще раз, очень внимательно, все оценить и взвесить. Аккуратно разложить по полочкам. С самого начала. Хочешь - верь, хочешь - нет, а мне кажется, мы чего-то не замечаем, чего-то очень простого. И в самое ближайшее время, возможно, даже завтра, все встанет на свои места. Ну, не то, чтобы все, но на какой-то из вопросов ответ будет найден... Угу? Ладно, я побежала к себе. До вечера.

Она звонко чмокнула меня в щеку и ушла.

Машка оказалась права, что случалось с ней почти каждый раз. На следующий день загадка действительно частично разрешилась: Татьяна отсутствовала по вполне банальной причине - вечером у нее разболелся зуб, нужных трав не оказалось, заговор снимал боль ненадолго, ночью она почти не спала, с утра отправилась в поликлинику, честно отсидела очередь, после чего, вернувшись в общежитие, завалилась спать. Начальство и знакомые сотрудницы были в курсе, но Машка, узнав от Привалова, что Татьяна отсутствует, не особо озаботилась причиной. Зато в отделе кадров обнаружилось заявление об увольнении по собственному желанию уборщицы Галины Пановой. Имя это показалось мне знакомым, и я битый час бродил по комнате, вспоминая, где мог видеть его или слышать. Фамилия уборщицы странным образом перекликалась с показаниями Брута, явившегося, кстати, на работу выбритым, причесанным и с тщательно ухоженными усами. Это кажущееся совпадение могло оказаться случайным, но могло - и нет. Во всяком случае, нельзя было упускать ни одной мелочи, и я честно мерил шагами комнату, пока не вспомнил странную фотографию в стенгазете и девушку, чье имя просил узнать Дрозда во время сбора сотрудников у Института перед сдачей норм. Я тут же поспешил удостовериться в правильности своих воспоминаний, но, увы: несмотря на присутствие стенгазеты на прежнем месте, странная то ли девушка, то ли старушка, на фотографии отсутствовала. Можно было, конечно, попросить Дрозда отпечатать еще одну, но особого смысла в этом я не видел.

Так я и доложил Машке, забежавшей перед началом своей "трудовой вахты".

На мой взгляд, никакого нарушения логики в нашем деле не было. Мы создали его для себя сами, объединив две истории, не имевшие отношения одна к другой. Что-то вроде "впоследствии не значит вследствие". Я, совершенно случайно, оказался замешан в дело, - назовем его так, - "Панова и альраун". К сожалению, всех его деталей нам узнать теперь не удастся, по причине исчезновения обоих. Любая гипотеза, объясняющая его достаточно правдоподобно, может оказаться истинной, но нам от этого вряд ли станет легче. Появление полной тезки пушкинской Татьяны, да еще потомственной травницы, да еще в отделе Заколдованных Сокровищ, привело к тому, что мы, ввиду удивительного совпадения, сами приписали ему несуществующую связь с нашим расследованием. Мы увлеченно запутывали сами себя, обнаруживая логику там, где ее не было. Просто удивительно: если нам предоставлялась возможность истолковать факт неправильно, мы поступали именно так. И если наша научно-исследовательская работы осуществляется в том же ключе, становится как-то неуютно при мысли о ее результатах. Последнюю фразу своей вдохновенной речи я произнес про себя.

Машка слушала, не перебивая, иногда кивая головой.

- Удивительно еще и то, - заметила она, когда Цицерон во мне замолчал в ожидании лаврового венка, - что я пришла к тем же выводам. И если бы ты не начал первый, могла бы изложить их теми же самыми словами. Значит, ты тоже считаешь, что сундук - это какая-то другая история, случайно совпавшая во времени и пространстве с "делом Пановой и альрауна"?

Цицерону сообщили, что лавровый венок пошел в суп. Ничего подобного я не считал, поскольку мои умозаключения так далеко еще не простирались. Тем не менее, напустив на себя таинственно-многозначительный вид, я ответил:

- Конечно. Более того, у меня есть по этому поводу кое-какие идеи.

Глаза Машки вспыхнули живым интересом.

- Здорово! Поделись! Ой, - тут же спохватилась она, - мне пора бежать. После работы расскажешь. Договорились?

Я согласно кивнул и улыбался до тех пор, пока она не исчезла за дверью. После чего стукнул себя ладонью по лбу, дернул за уши и громко простонал. Ну, вот кто меня, скажите на милость, тянул за язык? Какие идеи? Их, мало того, что не было, им, до вечера, абсолютно неоткуда было взяться. Идея, это тебе не бутерброд, - щелкнул пальцами, и готово. Чтобы доказать себе, какой я осел, я щелкнул пальцами и сотворил бутерброд. Щелкнул еще раз, но идея не появилась. Я принялся сосредоточенно жевать, размышляя над тем, как выпутаться из дурацкого положения, в которое загнал сам себя. И чем больше размышлял, тем очевиднее становилось: без посторонней помощи мне не обойтись. К кому же мне обратиться? Этот человек должен был обладать определенным набором качеств. Я начал их перечислять, понял, что ни к кому, кроме себя, обратиться не могу, а потому бросил это безнадежное дело и отправился к Эдику.

Магистр отдела Линейного счастья Эдуард Амперян был, что называется, джентльменом до мозга костей. Его манеры и вежливость казались естественными, я бы даже сказал, врожденными, и при этом вовсе не воспринимались как некий снобизм или самолюбование. Мне не было известно ни одного случая, ни по собственному опыту, ни по отзывам других, когда бы он позволил себе повысить голос или проявить хоть малую толику невнимательности по отношению к обратившему к нему человеку. Даже его выступления на Ученом совете с критикой той или иной работы не превращали критикуемых в его заклятых врагов, что само по себе выглядело достаточно необычно. Он, пожалуй, был единственным, способным укротить буйный нрав Витьки Корнеева. Последний, правда, частенько называл первого за глаза Дон Кихотом, и крутил пальцем у виска, имея, правда, в виду, что Эдик "не от мира сего", а вовсе не "чокнутый". Спорили они между собой постоянно, причем в спорах этих не рождалось никакой истины, и каждый оставался при своем мнении. Но то, что они дружили, уважали взгляды друг друга и прислушивались к взаимным замечаниям, этого у них было не отнять. Наверное, если бы не различие в характерах, эти двое могли бы, объединившись, свернуть горы, но пока что им приходилось перелопачивать холмы, и в одиночку.

Я поймал Эдика в коридоре, - он вышел немного развеяться после бурного обсуждения какой-то проблемы, - бесцеремонно ухватил за локоть, увлек к окну, и, обещая отнять не более пяти минут, как минимум полчаса обрушивал на него поток информации со скоростью пулемета. Он слушал меня внимательно, с доброжелательной улыбкой и понимающим взглядом. По мере моей исповеди, мне становилось легче, и, едва закончив, я был готов лететь к себе, даже не выслушав совета, за которым, собственно, и пришел.

Совет оказался настолько прост и очевиден, что я просто обалдел. Эдик пожал мне руку, ободряюще похлопал по плечу и удалился к себе, а я все стоял и никак не мог собраться с мыслями. Наконец, помотав головой, словно сбрасывая с себя остаток какого-то наваждения, я вернулся в лабораторию, сел за стол и принялся следовать данному мне совету.

Итак, какие события последнего времени следовало отнести к странным, или, лучше сказать, не носящих на себе печать повседневности? Причем, не имеющих видимого отношения к делу "Панова - альраун"? Во-первых, совершенно неожиданное исполнение моей заявки относительно стола (во множественном числе) мадам Ленорман. Во-вторых, мой странный трудовой порыв, результатом чего явилось появление у меня в комнате некоторых неизвестно откуда взявшихся предметов. В-третьих, инвентаризация под предводительством Выбегаллы, его предложение о совместной работе и поручение Стелле подготовить заявку на очередной автоклав. В-четвертых, чтение "Новейшего Оракула", повлекшее за собой необъяснимое желание проверить его теоретические указания на практике. В-пятых... Я никак не мог припомнить, имеется ли какое-нибудь в-пятых, и решил ограничиться уже имеющимся списком.

Теперь мне надлежало ответить на вопрос: что из этого списка, почему и каким образом могло повлиять на исчезновение сундука из запертой и заговоренной комнаты?

Итак, первое. Вместе со столиком (столиками), мне достались доспехи и скелет. Отпечатки на полу принадлежали разным людям (?). Внутри доспехов и шкафа могло содержаться нечто (или некто), мною не замеченное, поскольку я их тщательно не осматривал. В конце концов, какой-нибудь из этих предметов может служить порталом в иное измерение (научную фантастику я люблю, пожалуй, даже больше детективов). Вывод: данное событие вполне могло стать причиной исчезновения сундука.

Второе. Во время моего странного трудового помрачения, в комнате появились посторонние предметы. Найти их источник мне так и не удалось. Но если они появились каким-то неведомым мне путем, то этим же самым неведомым путем мог исчезнуть и сундук.

Третье. Выбегалло положил глаз на комнату, почти заставил капитулировать Ромуальда, и всякое барахло в ней ему не нужно. Профессор, с сообщниками, под покровом ночи... В общем, несмотря на очевидную невероятность, эту версию тоже нельзя было сбрасывать со счетов. К сожалению, не так редко очевидная невероятность становится невероятной очевидностью.

Четвертое. Нарисованный мной магический чертеж впустил в мою комнату кого-то, прибравшего сундук к рукам. Остальное прибрать не удалось, поскольку я забыл снять с других предметов "мантию Соломона". Чертеж, конечно, был откровенной халтурой, поскольку, за исключением пары символов, все остальные я проставил от фонаря, но почему бы в дело не вмешаться Его Величеству Случаю? Значит, и это предположение я исключить также не мог.

Все это я изложил "нашим", пришедшим вечером на очередной военный совет. С одной стороны, исчезновение альрауна нашу задачу несколько упрощало, поскольку вместе с ним исчезла первопричина похищений, но, с другой, отыскать и вернуть сундук вряд ли окажется проще. Особенно, если учесть то, что в первом случае причина пропаж нам была известна изначально, а во втором - отсутствовали даже намеки.

Машка глядела на меня с восхищением, поэтому я не стал ее разочаровывать, и идею Эдика, ничтоже сумняшеся, выдал за свою. Точнее, не то, чтобы выдал, просто не стал опровергать Машкиных слов, которая оценила ее как замечательную, и приписала мне, основываясь на моем дневном обещании ее рассказать. В конце концов, если Эдик и дал мне подходящий совет, нельзя было отрицать и моего вклада, заключавшегося в развитии и обобщении, прямо скажем, намека на идею, в ее полноценное выражение.

- Слушай, Андрей, ты сказал, что во время твоего трудового... как это... помрачения?.. у тебя в комнате появились какие-то предметы? Что-то необычное? - спросил Привалов, после того, как мы минут десять сидели в полной тишине, ввиду отсутствия предложений, что делать дальше.

- Да как тебе сказать, - пожал плечами я, - не то, чтобы совсем уж необычное... Предметы, по большому счету, ничего такого из себя не представляют... Просто... Ну, вот, к примеру, насколько это необычно: встретить посреди Сахары бедуина с обыкновенной удочкой?

- У тебя появилась удочка? - не понял Сашка.

- Нет, бедуин на верблюде, - буркнул я, встал, залез в шкаф, и выложил на стол навигационные приборы. - Вот, любуйся.

Привалов полюбовался. Девчонки тоже.

- Не знаю, говорит ли это кому-нибудь хоть о чем-то, но лично мне - нет, - вздохнул я. - Вещи, насколько я понимаю, старинные, скорее всего, из какого-нибудь музея или частной коллекции, но в газетах я ничего такого не прочел...

- Знаешь, - задумчиво протянул Привалов. - Я, конечно, ничего не гарантирую, но почему бы тебе не показать это Володе Почкину? Он, кажется, одно время болел морем и всякими морскими штучками, может быть, что-то подскажет?

Володя Почкин, магистр, работал в лаборатории Недоступных Проблем под руководством Романа Ойры-Ойры. Это все, что я о нем знал.

- Слушай, Саш, а ты с ним как?..

- В смысле?

- Ну... вообще.

- А-а-а, вообще... В каком-то смысле, я - его протеже. Это он меня сюда заманил.

- Саш, - заныл я, - может, тогда лучше ты?.. Покажи ему, скажи, товарищ, мол, интересуется, ему по наследству досталось. Стоящие вещи, или ерунда какая-нибудь... Придумай что-нибудь, в конце концов, ради общего дела...

Со стороны это выглядело как-то совсем по-детсадовски, однако, сработало. Сашка еще раз повертел в руках инструменты, по всей видимости, прикидывая на вес, и отложил в сторону секстант.

- Обещать, конечно, ничего не могу, но попробую, - сказал он.

- Замечательно! - констатировала Машка. - Ты, Стелла, поскольку целый день работаешь в комиссии с Выбегаллой, будь повнимательнее: может, он ненароком скажет что-нибудь любопытное. А мы с Андреем займемся книгой. Кстати, где она?

Я достал "Оракул" и эффектно хлопнул им по столу. С чего мне пришло в голову поступить именно так, не знаю, поскольку не до конца удаленная пыль веков тут же взвилась серым облаком. Все дружно принялись чихать, махать руками и полезли за носовыми платками, включая, естественно, меня. Вытащившего из кармана, в отличие от других, какую-то грязную до безобразия тряпочку. Сашка и Стелла тактично отвели взгляд, а Машка укоризненно покачала головой. Возникла неловкая ситуация, и я попытался оправдаться.

- Хотел выбросить, и совсем выскочило из головы. Это я когда следы рассматривал, влез пальцами в какую-то слизь...

Скомкав платок, я собрался метнуть его в мусорную корзину, но Машка неожиданно схватила меня за руку.

- То есть, ты хочешь сказать, что вытер руки платком, и на нем сохранилась эта самая слизь? Высохшая, разумеется?.. Ребята, у кого-нибудь есть знакомые в лаборатории Трансмутации и Химических Превращений?

- У меня есть, - как-то робко произнесла Стелла и слегка покраснела.

- Тогда тебе задание меняется, - безапелляционно заявила Машка. - Выбегалло подождет. Дуй завтра утром, - или когда там сможешь, - к алхимикам, - она завернула тряпочку в бумагу и протянула ей. - Пусть сделают анализ. Желательно, побыстрее, и без лишних вопросов. - Она бросила взгляд на часы. - Так, народ, на сегодня, пожалуй, хватит. Разбегаемся. У кого что появится, ставит в известность остальных. Ну, что, за работу, товарищи?

Зная особенности нашего коллективного аналитического мышления, было бы наивно рассчитывать, что наша задумка принесет хоть какие-то результаты. Случившееся, однако, превзошло даже самые смелые наши ожидания.

Впрочем, это уже совсем другая история.

МЫ РОЖДЕНЫ, ЧТОБ СОЗДАВАТЬ ПРОБЛЕМЫ...

Шел третий день после приснопамятного собрания, на котором были распределены задания, долженствовавшие, в случае удачных результатов, указать нам путь к решению стоявшей перед нами задачи - отысканию похищенного сундука. Мы с Машкой только что вернулись из комнаты, где случилось похищение, и сидели за моим столом, рассматривая получающийся рисунок. Точнее, рассматривала Машка, а я - размышлял.

Дело в том, что мы разделились. Она пыталась восстановить сильно поврежденное изображение магической фигуры, используя интуицию, наблюдательность воображение, и изредка книгу, я же пытался, глядя на то, что у нее получалось, восстановить в памяти точную последовательность своих действий и ту случайную цепочку символов, которую нанес на рисунок.

Тем, кто хорошо знает математику, прекрасно известно, что так называемые случайные числа подчиняются определенным законам. Когда-то, в нашем институтском сборнике, я прочел статью, не помню, кем написанную, называвшуюся "Случайны ли случайные числа?" Посвящена она была, вопреки названию, вовсе не числам, а любопытному феномену, не имеющему отношения к математике. Автор провел не лишенные остроумия исследования и получил любопытные результаты, открывавшие известные перспективы в некоторых отраслях науки.

Его исследование было простым, как гвоздь. Он составил таблицу из символов (цифры, буквы, математические знаки, знаки препинания, что-то еще) и предлагал добровольцу выписать из нее, совершенно произвольным образом, некое заданное количество. После чего, набрав внушительную статистику, тщательно ее проанализировал и пришел к потрясающему по своей простоте и, вместе с тем, совершенно поразительному выводу. В зависимости от количества символов, которое необходимо было выписать, частота распределения полученных при этом "фраз" четко ложилась на одно из распределений случайных чисел. Были фразы, не встречавшиеся ни разу - например, никому из добровольцев не пришло в голову выписать подряд один-единственный символ, хотя никаких ограничений на то, сколько раз можно его использовать, не налагалось. "Бессмысленные фразы", то есть, попросту, некая абракадабра, для которой нельзя было подобрать вразумительного толкования, также занимали малый процент от общего числа составленных цепочек.

Основная масса "фраз" оказалась, как это ни странно, составлена в соответствии с каким-нибудь правилом. В статье их приводилось несколько, они подробно разбирались, но я, если честно, читая ее, не слишком сильно вдавался в подробности. В общих чертах, правилом могла стать выборка четных или нечетных символов, гласных или согласных, образующих формулу или осмысленное слово, - важно, на самом деле, не то, какому именно правилу она подчинялась, а то, что она именно подчинялась правилу. И поскольку большая часть добровольцев именно что составляла цепочки символов, подчиняясь какому-либо правилу, а я, если бы принял участие в этом эксперименте, безусловно, относился бы к большинству, существовала вероятность отыскать правило, какое я использовал для себя, выбирая из таблицы символы, и, как следствие, восстановить магический рисунок таким, каким он был до порчи.

Мы с Машкой честно ломали головы, глядя на частично и, возможно, не вполне достоверно восстановленный рисунок, пытаясь по имеющимся на нем символам определить закономерность, в соответствии с которой я их выписывал, когда в абсолютной тишине резко зазвонил телефон. Мы дружно вздрогнули и уставились на аппарат, точно это была какая-то гремучая змея. Звонок телефона после окончания рабочего времени крайне редко оказывается предвестником чего-нибудь хорошего, и я некоторое время никак не мог заставить себя снять трубку. Это сделала Машка, которая сразу же протянула ее мне. Я осторожно приблизил трубку к уху и еще более осторожно проговорил:

- Аллё?

- Андрей, это ты? - раздался знакомый голос Привалова. - Мария, случайно, не у тебя?

- У меня, - с облегчением ответил я. - Сейчас даю трубку.

- Не нужно. Вы еще долго? У меня появились кое-какие новости, но мне нужно еще кое-что доделать. Минут двадцать подождать можете?

- Что-нибудь интересное?

- Сложно сказать... Ну, так что, подождете?

- Конечно.

Я повесил трубку.

- Сашка что-то узнал. Что именно - сообщит при личной встрече. Просил подождать минут двадцать.

- Не вопрос, - тут же заявила Машка. - Ты пока все тут прибери, а я звякну Стелле, чтобы тоже приходила.

Будь я один, я бы просто сгреб все бумаги, лежавшие у меня на столе ворохом, в одну стопку, и засунул в шкаф вместе с книгой, - все равно завтра разбирать снова. Но, зная крайнюю приверженность Машки к аккуратности, принялся тщательно все разбирать, пока она не отвернулась, после чего, воспользовавшись моментом, поступил так, как если бы присутствовал в комнате один.

Девчонки трепались минут пять, после чего она с интересом посмотрела на меня.

- Между прочим, получается, что мы с тобой одни зря хлеб едим. Стелла тоже что-то разузнала. Сейчас она закончит оформлять протокол и тоже подойдет.

Первым пришел Привалов. Рассеянно пробормотав: "привет", он сел на стул, положил на стол секстант и уставился на него так, словно видел впервые. Мы с Машкой многозначительно переглянулись. Было похоже, что Сашке действительно удалось разузнать нечто потрясающее. Опасаясь спугнуть удачу, мы молчали, не замечая того, как наши лица под влиянием ситуации приобретали суровое выражение. И когда появилась Стелла, она испуганно застыла в двери, увидев перед собой заседание какого-нибудь средневекового Трибунала. Мне даже показалось, ей захотелось убежать, когда Машка кивнула: мол, заходи.

Некоторое время мы молча смотрели на Привалова, не сводившего взгляда с секстанта. Наконец, он словно бы очнулся, и спросил:

- На чем я остановился?..

- Ты собирался рассказать нам об этом предмете, - деликатно ответила Машка. - Что-то потрясающее.

- Ну да, - вздохнул Привалов. - Знали бы вы, что мне пришлось вытерпеть...

Увидев секстант, Почкин потерял дар речи и способность двигаться. Он, Сашка, поначалу даже подумал, что вещь заколдована. Но его потенциальный консультант так же неожиданно ожил, схватил инструмент, повертел в руках и приступил к допросу первой степени. Сашка выкручивался, как мог, и наконец заврался до такой степени, что неловкость почувствовали оба. Почкин оставил секстант у себя, пообещав в кратчайшие сроки выдать по нему как можно более подробную информацию. Слово свое он сдержал, явившись в "вычислительный центр" на следующий день.

- Вообще-то, - сказал Сашка, беря инструмент в руки, - если бы ты, Андрей, был внимательнее, нам никого бы тревожить не пришлось. Взгляни вот сюда, - и он ткнул пальцем в какое-то пятнышко.

В самом деле, если я и видел его раньше, то наверняка счел за какой-нибудь дефект металла или отметину, оставленную временем. Сейчас же, когда на него было обращено мое внимание, я обнаружил, что это клеймо. Достав лупу, я разглядел почтовый рожок, похожий на улитку, и две буквы, - A и J, - в кружке, образованном изгибом рожка.

Я протянул лупу и секстант Стелле, сидевшей рядом, и воззрился на Привалова в ожидании объяснений. Тот, не торопясь настолько, что мне захотелось его стукнуть, достал лист бумаги и развернул его.

- Я тут себе записал, чтобы не забыть, - объяснил он.

Информация Володи Почкина и в самом деле оказалась "как можно более подробной". Просто удивительно, сколько он успел найти за один день, просто по одному клейму.

Оно принадлежало выдающемуся мастеру навигационных приборов, Адриаану Янссену (A. J.) родившемуся и всю свою жизнь прожившему в нидерландском городе Хорне, символом которого был рожок. Точные даты жизни Янссена неизвестны; все, что о нем удалось разузнать - жил он в XVII веке, имел мастерскую на главной улице города (что уже о чем-то говорит), и изготавливал навигационные приборы настолько изящные и точные, что недостатка ни в учениках, ни в заказчиках у него не было. Одним из его учеников считался знаменитый английский изобретатель Джон Харрисон, помимо прочего придумавший морской хронометр. Задача эта считалась настолько сложной, что правительство Англии назначило за ее решение огромную по тем временам премию, и оно потребовало "всего-навсего" шестнадцати лет. Собственно, Хорн и предопределил занятие и судьбу Янссена, поскольку являлся базой Голландской Ост-Индской компании. Кроме того, с этим городом были связаны имена многих знаменитых мореплавателей, в частности, Виллема Корнелиса Схаутена, назвавшего один из своих кораблей в честь города, совершившего кругосветное путешествие и оставившего после себя дневник, переведенный на другие языки. Найти последний Володе не удалось, но, впрочем, для нас в настоящий момент это было не критично. Важно было, что появилась хоть какая-то реперная точка. Инструмент был изготовлен в Голландии, в первой половине XVII века, для, возможно, какого-то мореплавателя, служившего Ост-Индской компании. Вряд ли таких имелось много, а потому я предположил, что наверняка где-нибудь в городских архивах сохранились бумаги мастера, в которых были указаны все его заказчики. И хорошо бы найти человека, который смог бы организовать запрос... Я прервался, поскольку обнаружил сосредоточенные на мне скептические взгляды.

- Запрос - это замечательно! - согласилась Машка. - Но мне интересна причина, которую ты собираешься положить в основание запроса. Этот инструмент, я так понимаю, стоит кучу денег, и просто так, валяющимся на дороге, его не найти. Володя Почкин, всего лишь человек увлекающийся, сразу понял, что с секстантом что-то не так. Не забывай, нам неизвестно не только, как он попал к тебе, но еще и откуда.

Возник бессмысленный спор, потому что иного пути узнать владельца инструмента я не видел и продолжал настаивать на своем предложении, хотя и понимая в глубине сознания его неосуществимость. Неожиданно, Машка спохватилась.

- Извини, Стелла, ты, кажется, сказала, что тебе тоже что-то удалось узнать?

- Да, - ответила та. И тоже достала бумажку. - Этот носовой платок... Он оказался испачкан органическим материалом...

Я начал краснеть.

- ...Phy-sa-li-a phy-sa-lis, - по-латыни прочла Стелла.

Мы непонимающе уставились на нее. Теперь начала краснеть она.

- Ребята, ну, чего вы, в самом деле? Здесь так написано... Phy-sa-li-a phy-sa-lis.

- Это что за зверь такой? - спросил я.

- Это не зверь... Точнее, не совсем зверь. В общем, это медуза. Я на всякий случай проверила в справочнике. Ее русское название - португальский кораблик. Он... она... водится... В общем, кораблик этот широко распространен, но данный вид, который оказался на платке, обитает только в одном месте, у мыса Горн...

- Как ты сказала?.. - напрягся Привалов. - Какой мыс?..

- Мыс Горн... А что такое?

Сашка справился со своими записями.

- А то, что этот мыс открыл и назвал так тот самый Виллем Корнелис Схаутен, в честь своего родного города Хорна.

- Потрясающе! - воскликнул я. - Просто поразительно! Смотрите, как все здорово складывается: навигационные приборы из города Хорна, в честь которого известным мореплавателем был назван мыс Горн, возле которого обитает медуза, найденная в комнате, где прежде были найдены эти самые приборы, и из которой исчез сундук!..

Все настороженно воззрились на меня, ожидая продолжения. Которого не последовало по одной простой причине: я и сам не понял, что сказал.

- Ну? - осторожно спросила Машка, видя, что я замолчал. - И что из этого следует?

- Следует?.. - Я старался выиграть время, сам прекрасно понимая, что из сказанного мною ничего не следует. - Можно предположить, что если эти приборы когда-то принадлежали этому самому... как его... Вильгельму....

- Он, между прочим, давно умер и похоронен на кладбище родного города, - с очень серьезным видом произнес Привалов. - И если предположить, что в семейный склеп вместе с ним были положены приборы, которыми он пользовался всю жизнь, - в конце концов, хоронили же в средние века рыцарей в полном доспехе и при оружии? - раздобыть их можно было, только проникнув в его гробницу.

Стелла хихикнула и тут же прикрылась ладошкой. Машка сохранила внешнюю невозмутимость, но по ее глазам я видел, что внутренне она тоже улыбается.

- Ты хочешь обвинить меня в расхищении гробниц? - возмутился я.

- Почему сразу в расхищении? Археологи вон тоже... проникают... с целью исследования.

- То есть, по-твоему, я каким-то образом переместился в этот самый Хорн, спер из склепа приборы, на обратом пути завернул на мыс Горн, наловил там медуз, накидал их у себя в комнате на пол, наследил, забрал сундук и все такое?..

- Во-первых, - стараясь сдерживаться, ответил Сашка. - Появление приборов и исчезновение сундука разделяют несколько дней. Ты сам это сказал. Во-вторых, тебя никто ни в чем не обвиняет. Хотя, согласись, приборы не могли взяться ниоткуда. Их обязательно кто-то должен был притащить. А в-третьих, это было бы, по крайней мере, логично: ты спер приборы, - у тебя за это кто-то стащил сундук. Око, так сказать, за око...

Стелла поднесла ко рту вторую ладошку. Машка дипломатично смотрела в потолок.

- Ты же сам всегда настаиваешь на поиске самого простого объяснения, полагая его самым вероятным. Лично мне моя гипотеза кажется как раз такой. Тебе не нравится гробница? Хорошо, вот другой вариант. Тебе каким-то образом удалось преодолеть не только пространство, но и время. Ты случайно оказался в каюте капитана Схаутена и совершенно машинально, непонятно зачем, прихватил его приборы. Когда капитан тебя обнаружил, он не успел тебя схватить, зато нашел способ отыскать твое местоположение и явился сюда с командой, вернуть свое. Свое он не вернул, поскольку оно находилось в другой комнате, и поэтому забрал сундук в качестве компенсации, не зная, удастся ли ему вернуться сюда еще раз.

- И как же мне удалось совершить это путешествие в пространстве-времени? - саркастически осведомился я.

- Откуда мне знать? Это ты здесь пытаешься наладить контакт с прошлым всякими подозрительными способами... То есть, я хотел сказать, научными. Возможно, тебе это наконец-то удалось. В таком случае ты даже в каком-то смысле обскакал Седлового.

Если кто не знает, Луи Седловой, сотрудник отдела Абсолютного Знания, изобрел машину времени, с помощью которой материальное тело можно перебросить в мир, созданный человеческим воображением. При этом данное материальное тело может путешествовать в любом темпоральном направлении, то есть в прошлое, настоящее и будущее, но является только наблюдателем, не имеет возможности вмешиваться в происходящие события и прихватить с собой из "воображаемого мира" что-нибудь вещественное, поскольку это нарушило бы универсальный закон сохранения массы.

Маги-теоретики относились к седьмому измерению, - сфере воображения, впервые предсказанной английским писателем Пристли, - несколько свысока, считая его "любопытным", но не более. Для путешествий по нему, считали они, не нужно никаких машин, вполне достаточно хорошей библиотеки. Оно описывалось одним-единственным квантовым числом, определявшим минимальное значение писательского таланта, способного внести изменение в это измерение, вычислять которое не торопились, со злорадной ухмылкой наблюдая за тем, как это пытаются сделать литературные критики.

- Между прочим, ты сам говорил, что Седловой создал машину, внешне похожую на велосипед, - парировал я. - В то время как я никакой машины не создавал. У меня, между прочим, даже самоката нету. И швабры тоже.

- Ребята, подождите, - вмешалась Машка. - Твоя гипотеза, Саша, и в самом деле очень любопытна. Все было бы просто замечательно, если бы, как совершенно справедливо заметил Андрей, у него имелось хоть какое-нибудь приспособление для таких путешествий. Предположим даже, ты прав, и он каким-то образом умудрился попасть на корабль этого твоего мореплавателя и забрать приборы. Но это оставляет открытым другой вопрос: каким образом капитану, спустя несколько дней, удалось проделать обратное путешествие, да еще с командой?

- Я, между прочим, ни на чем не настаиваю, - пожал плечами Привалов. - Я всего лишь высказал предположение. А насчет всяких там путешествий и машин времени, это не ко мне. Это вон к Седловому. Ну, или к кому-нибудь из отдела Недоступных Проблем. Может быть, там кто-нибудь этим занимается. В группе Теоретической Магии. Кого-нибудь из магистров потерзать. Литературу поискать.

И тут я вспомнил про Мишку Сафронова, который работал именно в указанном отделе и в указанной группе. Будучи моим другом, благодаря которому я и оказался в Институте, он, в последнее время, совершенно ушел в науку, и нам никак не удавалось пересечься, даже чтобы просто посидеть на берегу реки с удочкой и поболтать. Если кто и мог оказать какую-то существенную помощь в данном вопросе, то только он. Так я и сказал.

- Сухарь твой Сафронов, - тут же заявила Машка. - Мне одна наша девчонка рассказывала, как пригласила его на танцы в Дом культуры. Так тот мало того, все время молчал, он еще посреди аллеи вдруг уселся на лавку, достал блокнот, начал что-то писать, а потом вдруг сорвался и умчался на рабочее место. А за девчонкой этой, между прочим, знаешь, сколько парней бегает? И симпатичная, и умница, и хозяйственная... Дурак он, и уши у него холодные, а не теоретик.

Они со Стеллой понимающе переглянулись. Стелла согласно кивнула.

Для решения Недоступных Проблем Мишка выпросил себе маленькую комнату. Вовсе не потому, чтобы он был каким-нибудь мизантропом, наоборот - но, только в нерабочее время. Насколько я его знал, он быстро становился душой любой компании, любил неожиданные встречи с интересными людьми, а потому все свои отпуска проводил где-нибудь с рюкзаком за плечами. Человек увлекающийся, он некоторое время тому назад так увлекся наукой, что это не пошло ему впрок. Машка не первая называла его сухарем, чувствовала за него ответственность, как за моего друга, и старалась, время от времени, в том числе и посредством меня, вернуть Мишку на путь истинный. Пока что отсутствовали даже намеки на какие-либо перспективы, но, зная ее целеустремленность, я ничуть не сомневался в конечном успехе ее хлопот.

С тех пор как я заглядывал к Мишке в последний раз, его комнатушка здорово изменилась: если раньше кипы исписанной бумаги захламляли стол и подоконник маленького окна, то теперь они начали отвоевывать пространство пола, подбираясь к стулу, на котором раскачивался сам хозяин. Напротив него, на стене, висела обыкновенная школьная доска, то ли исписанная, то ли изрисованная - не понять, и Мишка забавлялся тем, что, скатав из бумажного листа шарик, запускал его в эту самую доску и ловко ловил, когда тот отлетал обратно. Взгляд у него при этом был устремлен в глубь себя, а потому на мое появление он никак не отреагировал, попросту не заметив.

Я взглянул на часы, сел на другой стул, и принялся осматриваться и наблюдать за Мишкой, задавшись вопросом: обнаружит ли он мое присутствие сам или придется выводить его из состояния научной нирваны.

Через пять минут методичного постукивания бумажного шарика о доску я понял, что если не собираюсь сидеть здесь до конца рабочего дня, следует выбрать второе.

- Привет, Миш! - бодрым голосом сказал я.

Было интересно наблюдать, как он возвращается к действительности из своего научного далека, как медленно проясняется затуманенный формулами и логико-математическими выкладками взгляд. Наконец, он пришел в себя настолько, что смог осмысленно ответить.

- Привет! Какими судьбами?

- Да вот, шел, понимаешь, мимо, дай, думаю, загляну. Давно не виделись...

- Угу, от тебя дождешься, - буркнул Мишка (это от меня-то!). - Выкладывай, зачем пожаловал.

Я как-то не удосужился составить хотя бы приблизительный список вопросов, какими собирался терзать Сафронова, рассчитывая, что все сложится как-нибудь само собой, а потому брякнул первое, что пришло в голову.

- Понимаешь, в чем дело... Ты мне вот скажи, чисто с теоретической точки зрения, может ли что-нибудь появиться... как бы это сказать... ну, в общем, как бы ниоткуда?.. Из ничего?

Мишка посмотрел на меня взглядом, в котором очевидно читалось ехидство.

- Если чисто теоретически, то отыскать место, где присутствует ничего, весьма проблематично. Но даже если таковое возможно, это место окажется где-то, следовательно, появившееся оттуда нечто не может считаться появившимся из ниоткуда. Я ответил на твой вопрос? Что-нибудь еще?

- Миш, - заныл я, - давай обойдемся без этих твоих теоретических штучек. Ты мне попроще объясни, подоходчивей...

- Во-первых, ты сам только что сказал: с теоретической точки зрения. А во-вторых, если хочешь получить толковый ответ, задай толковый вопрос. "Алису в Стране Чудес" читал?

- Читал, - признался я. - И что?

- Если тебе все равно, куда прийти, значит, тебе все равно, куда идти. Попробуем еще раз. С самого начала. Привет, Андрюха! Зачем пожаловал?

- Ну... Что такое сфера воображения?

Лицо Мишки приняло такое выражение, словно кто-то угостил его незрелым лимоном.

- Представь себе киноленту, отснятую только частично. Длинную-предлинную. Вот ты вставил ее в проектор и смотришь. Там, где на кадрах что-то есть, ты будешь видеть это на экране, а где нет - экран останется светлым. Теперь представь себе, что имеющиеся кадры - это некие состояния нашей Вселенной, которые кто-то придумал. Нафантазировал. Если смотреть в будущее - например, космические путешествия, освоение других планетных систем. Если смотреть в прошлое - динозавры какие-нибудь, Древняя Греция, Древний Рим. Но только, подчеркиваю, не бывшие и не будущие в реальности, а созданные воображением человека, как он себе это представляет. Понятно?

- Понятно, - кивнул я.

- Идем дальше. Итак, мы имеем кинопленку с пустыми кадрами. Если кто-то придумает те состояния, которые должны занимать незанятые места, то места будут заниматься, и на нашей с тобой пленке их будет оставаться все меньше и меньше. Вот, собственно, и все.

- А если придумают уже занятые, тогда что?

- Конкретизируй.

- Предположим, кто-то выдумал, что, скажем, в 3000 году нас торжественно принимают во вселенское сообщество самых развитых галактик, а другой - что в этом году на нас вероломно нападают аборигены Юпитера? Что тогда?

Мишка пожал плечами.

- А ничего. Оба состояния будут существовать в одной точке, но оператор перехода будет определяться предыдущим им обоим состоянием, а также квантором выбора.

- Чем?

- Квантором выбора. Если ты собираешься путешествовать в этом измерении, ты можешь, например, проложить свой путь "маршрутом самого благоприятного развития", или, наоборот, "самого неблагоприятного". Конечно, есть еще матрица случайных переходов, но, думаю, того, что я тебе уже сказал, вполне достаточно.

Я прикинул. По всей видимости, это был не мой случай.

- Миш, а нет ли какого-нибудь другого измерения, но чтобы... э-э-э... не как в кино, а как в жизни? То есть не как, а на самом деле?

Мишка потер виски.

- Слушай, старик, кажется, я скорей бы понял питекантропа, чем тебя. Давай так. Ты мне лучше опиши какую-нибудь ситуацию, а дальше я уж как-нибудь сам.

Терять мне, в общем-то, было нечего, и я выдал ситуацию, как ее себе представлял.

- Ситуация, так ситуация. Представь себе какого-нибудь современного мага, который, случайно воспроизведя некий давно забытый ритуал, вдруг оказывается, скажем, в Камелоте, и возвращается оттуда с Экскалибуром...

- Понятно, - кивнул Мишка. - Фантастики начитался, или тайные мечты?

Я скорчил мину, в равной степени подтверждающую каждый из вариантов.

Мишка задумался. Это вселяло надежду.

- Видишь ли, в чем дело, - начал он, когда я уже было решил, что он уснул с открытыми глазами, - ты даже не представляешь себе, насколько сложный вопрос задал. Если ответить коротко, то такая возможность, в принципе, существует. По крайней мере, система уравнений, описывающих состояние нашей Вселенной в семи измерениях, включая три, которые принято относить к "магическим", имеет в качестве допустимого решения описанную тобой ситуацию.

Я просиял.

- Но это решение признается только условной половиной магов-теоретиков, в то время как другой половиной - с негодованием отвергается.

Я сник.

- Понимаешь, это предсказанное Пристли измерение, которое вроде бы позволяет подобные штучки, оно... какое-то неопределенное. Сфера внимания и материального действия. Начнем с того, что в зависимости от перевода, здесь под вниманием можно понимать сосредоточение, или концентрацию. Некое мысленное усилие. А под материальным действием - по большому счету, что хочешь, то и понимай.

Вторая группа магов-теоретиков считает, что в основе магических действий лежит... скажем, управляемый резонанс. Представь себе какого-нибудь средневекового адепта. Вот он нарисовал на полу магическую фигуру - то есть, обозначил границы некоторой области пространства. Вот расположил на ней горящие свечи, - то есть, создал локальные источники тепловой энергии. Вот он сосредоточился и направил на что-то свою мысль, - то есть, поскольку мысль является результатом некоего электро-химического процесса, внес возмущение в электромагнитное поле. Вот он начал произносить заклинание - то есть, создал звуковую волну определенной длины, частоты и набора амплитуд. Все произведенные им возмущения по отдельности - ничтожны, но, будучи сложенными, вступают в резонанс с колебаниями окружающих нас полей, в частности электромагнитного и гравитационного, - и - бац! - магический результат налицо. При этом ты не выходишь за рамки известных взаимодействий.

Первая же полагает существование в дополнение к уже известным полям еще одного - магического, которое создается движущимися частицами, условно названными магитонами. И ты можешь непосредственно влиять на все остальные поля изменением только этого самого магического поля, поскольку все поля представляют собой единое целое. Это, по их мнению, как раз и имел в виду Пристли, говоря о сосредоточении и материальном действии. Понял?

- Нет, - честно признался я.

- Ну и лопух, - добродушно сказал Мишка. - Тебе не в Институте работать, а со старичками в парке по вечерам козла забивать. Потому как перетягивать канат тебя не возьмут из-за твоей дохлой комплекции. К тому же, там тоже думать надо.

Относительно того, кто из нас больший лопух, у меня имелось совершенно противоположное мнение, но я оставил его при себе.

- Ладно, - сказал я, вставая. - Пойду к себе. Поразмыслю. Попробую понять. Не получится, заявлюсь снова. И так буду ходить до тех пор, пока ты не научишься объяснять по-человечески.

- Валяй, - согласился Мишка. - Только имей в виду, что помимо общественной нагрузки ликвидации безграмотности по основам элементарной магии среди отдельных представителей населения, у меня есть еще и служебные обязанности.

- Неразрешимых проблем не бывает, - в тон ему намекнул я и удалился с гордо поднятой головой. Мишка, - с моей точки зрения, - потерпев сокрушительное поражение в словесной дуэли, поразил меня в спину бумажным шариком.

Вернувшись, я убрал все со стола, выложил на него навигационные инструменты, открыл окно, - было очень душно, по всей видимости, собиралась гроза, - сел и задумался. Нельзя сказать, чтобы я совсем ничего не понял из Мишкиных объяснений. Просто для меня, как, наверное, и для большинства людей, волшебство оставалось чем-то необычным, чудесным, хотя, как известно, чудес в природе не существует. И Мишкин подход к нему для меня был чем-то сродни поиску законов гармонии и красоты в изображении Моны Лизы или статуе Венеры Милосской посредством циркуля и рулетки. Конечно, иллюзионисты в цирке зачастую показывают номера гораздо более эффектные, чем те действия, какие может продемонстрировать средней руки маг, но все-таки, на мой взгляд, волшебство, это нечто такое, что остается в нас с детства и время от времени позволяет нам в него вернуться. Разумеется, в хорошем смысле.

Я расслабился и постарался не думать. Обычно, когда я освобождаюсь от мыслей и просто что-нибудь рассматриваю, мне в голову рано или поздно начинают стучаться пусть плохонькие, но все-таки идеи, способные через некоторое время расцвести пышными цветами. В этот раз идеи обходили ее стороной и я, вздохнув, достал из шкафа и развернул сохраненную Машкой комнату. Она действительно сохранила ее в мельчайших подробностях, вплоть до бумажек на полу, за исключением зодиака на потолке, который к моменту сохранения успела вымыть. Я принялся уныло бродить от изображения к изображению, подолгу останавливаясь и рассматривая содеянное, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь подсказку. Многие люди, обладающие творческой искоркой, в процессе творения, независимо от него и незаметно для самих себя фиксируют нечто, приходящее им на ум или из происходящего вокруг них, чисто механически. Самым известным примером, наверное, могут служить рукописи Пушкина, испещренные рисунками, имеющими или не имеющими отношения к создававшемуся им очередному бессмертному творению. Я, конечно, не Пушкин (для других), но вряд ли кто решится отрицать существование во мне творческой жилки. Следовательно, если вокруг меня в момент моего рабочего ослепления происходило нечто странное, я мог бессознательно зафиксировать это среди своих изображений.

За окном понемногу темнело, духота становилась совсем уже невыносимой, а я все бродил, стоял, всматривался и разочаровывался. Ни единой зацепки, даже намека! Тишина давила, мысли становились вялыми, хотелось раздобыть где-нибудь мягкое кресло, устроиться в нем поудобнее, замурлыкать и задремать. Даже гром, шандарахнувший так, что задребезжали стекла, - точно это был вовсе не гром, а залп какого-нибудь королевского фрегата одновременно всеми орудиями правого борта, - привел меня в чувство разве что на пару мгновений. Я почему-то представил себе несчастный королевский фрегат, после злополучного залпа опрокидывающийся на левый борт, и, услышав скоро приближающийся шум ливня, чертыхнувшись, лениво побрел к окну.

Я находился от него на расстоянии пары шагов и уже протянул было руку, когда, совершенно неожиданно, сильнейший порыв ветра швырнул сквозь раму огромную, как мне показалось, массу воды. Я мгновенно промок до самого естества и был опрокинут на пол, ощутив на губах горько-соленый вкус. Вокруг меня образовалась лужа, размером с Тихий океан. Я попытался встать, но тут же повалился на бок, поскольку пол ушел у меня из-под ног. Я покатился словно бы под уклон, хотя и понимал, что это попросту невозможно. Вода продолжала врываться в распахнутое окно с каждым порывом ветра, незакрытая рама хлопала и дребезжала стеклом. Оскальзываясь на мокром, галопирующем полу, я все-таки кое-как поднялся и был поражен, увидев, что приборы на моем столе слабо светятся. Я никогда прежде не видел такого свечения, но почему-то сразу назвал его огнями святого Эльма. Более того, стол странным образом изменился. Теперь он казался каким-то зыбким, потерявшим прежние четкие очертания, а кроме того, я мог видеть, что он завален какими-то свитками и предметами, которые я не мог хорошенько рассмотреть, - а ведь я твердо помнил, что убрал с него все, прежде чем доставать приборы и копию комнаты. Более того, сама комната также потеряла определенность размеров; она превратилась в нечто смутно-вытянутое, напоминающее разрезанный пополам цилиндр, темное, разлинованное, с непонятными пятнами.

Конечно, мне хотелось сразу же броситься к столу, но прежде необходимо было закрыть окно, иначе мне грозило оказаться в ситуации всемирного потопа в одном отдельно взятом помещении. Я развернулся к окну, но и оно стало совершенно другим. Оно превратилось как бы в два, одно - строго прямоугольное, а другое - увенчанное полукругом, - причем оба существовали одновременно в одном и том же месте, и так, что невозможно было сказать, какое из них более реальное.

Пол опять попытался выскользнуть, и я с трудом удержал равновесие. Ругаясь, как самый настоящий пират, я сделал несколько шагов к окну, когда слева от меня в том же направлении мелькнула какая-то тень. Мне даже показалось, я слышу какие-то приглушенные звуки, однако мог ли я доверять своим чувствам в творившейся вокруг меня свистопляске?

Кое-как добравшись до окна, я попытался ухватиться за створку окна, но поймал пустоту, качнулся вперед, упал и треснулся лбом о стену. На мое счастье, падая, я взмахнул руками и угодил во что-то твердое. Как оказалось, это была злополучная рама, от толчка повернувшаяся на петлях и закрывшая окно. Водопад прекратился. Комната какое-то время продолжала раздваиваться во всех направлениях, отчего мною едва не овладел приступ морской болезни, а затем все-таки из туманных приняла обычные очертания. Поднявшись, я запер окно на шпингалет, доковылял до выключателя, потирая лоб, и включил свет.

Ливень за окном продолжал бесчинствовать, было по-прежнему очень темно, однако воды на полу оказалось хоть и много, но не в таком катастрофическом количестве, как я это себе вообразил. На всякий случай я опять свернул копию комнаты и осмотрелся. Нанесенный моей непредусмотрительностью ущерб состоял только в луже, будущей шишке на лбу и насквозь промокшей одежде. С моей головы стекали крупные капли, я поймал одну из них языком и не поверил собственному вкусу - она была горько-соленой. Я проделал еще несколько экспериментов, аккуратно пробуя воду на вкус, но, откуда бы я ее не брал, он не менялся, оставаясь все тем же горько-соленым.

На всякий случай, я осторожно раскрыл форточку, выставил ладонь, набрал немного ливмя лившейся жидкости и аккуратно лизнул. Меня ожидал еще один сюрприз. Жидкость, добытая мною по ту сторону окна, была обычной пресной водой!..

Я действовал автоматически. Выставив руку со стаканом за окно, я набрал стакан воды и перелил его в графин. Затем, собрав приблизительно такое же количество воды с пола, определил его в другой графин. Надписал оба графина, с указанием даты и времени, поставил на стол, уселся напротив них и принялся тупо переводить взгляд с одного на другой, не обращая внимания на неудобства, связанные с промоканием.

Совершенно очевидно, если только я не сошел с ума, творилась какая-то чертовщина непонятной природы. Постепенно, в голову стали приходить различные объяснения, вполне правдоподобные, но оставлявшие, по некотором рассмотрении, какую-то недообъясненность. В конце концов, у меня осталось две версии (и их суперпозиция), на вид довольно убедительные, но отдать предпочтение какой-либо из них я не мог по причине отсутствия дополнительной информации.

Первая заключалась в том, что кто-то в Институте, воспользовавшись погодными условиями, а точнее - атмосферным электричеством, поставил некий эксперимент, давший вот такой побочный эффект. Сказать по правде, эта версия не устраивала меня тем, что объясняла все, совершенно ничего не объясняя. Она напоминала попытку объяснить возникновение жизни на Земле спорами, прибывшими на метеорите с другой планеты. Проблема Земли, таким образом, решалась вполне определенно, а откуда взялась жизнь на той самой, другой, планете, - да хоть откуда, не в этом дело.

Второй вариант, по здравом размышлении, устроил меня еще меньше. Время от времени в газетах появлялись сообщение о том, что где-то прошел необычный дождь. С неба падали лягушки, жуки, деньги, проливались разноцветные жидкости. Не могло ли случиться так, что и на нас протекла дождем какая-то химия, которую я глотнул в достаточном количестве, помимо пропитавшейся ею одежды? Видения объяснялись в этом случае очень просто.

Я похолодел. Попытался нащупать пульс, несколько раз принимался считать его, и каждый раз сбивался. Сотворил зеркало и принялся внимательно рассматривать в нем свой язык и глаза.

Представляю, что подумала Машка, заставшая меня за этим занятием. Обычно она врывается, подобно вихрю, но сейчас возникла неслышно и неизвестно сколько стояла в двери, наблюдая за тем, как я корчу рожи в настольное зеркало.

Обнаружив ее присутствие, я нисколько не смутился, поскольку забота о собственном здоровье на время отогнала все другие мысли.

- Маш, - спросил я, когда она подошла и вопросительно взглянула на меня. - Посмотри на меня внимательно и скажи: я нормальный?

- Сомневаюсь, - серьезно ответила она и замолчала, ожидая, по всей видимости, объяснения моего поведения.

До меня только теперь дошла двусмысленность заданного мною вопроса.

- Да нет, ты не поняла, - предпринял я вторую попытку. - Я вовсе не то имел в виду. Я имел в виду - как я выгляжу?

- Мокрым, - по-прежнему коротко ответила она.

- Маш, ну правда... Скажи, вот если сравнить меня вчерашнего и сегодняшнего, во мне не заметно никакого отличия? Ничего такого не появилось?

- Фингал.

Я попытался взглянуть на себя с ее стороны и сдался. В самом деле, что она должна подумать? Она заходит в комнату, и видит меня, мокрого с головы до ног, с шишкой на лбу, сидящего перед зеркалом и корчащего рожи. Вздохнув, я принялся рассказывать, перескакивая с пятого на десятое, забегая вперед и возвращаясь к прежде сказанному, вспомнив упущенную подробность.

Должен признаться, что, наверное, манера моего изложения происшедшего также не свидетельствовала в пользу моей нормальности. И неизвестно, что подумала бы Машка, если бы у меня не имелись железные доказательства случившегося - лужа на полу, два подписанных графина с жидкостями и инструменты на столе, моя мокрая одежда и шишка на лбу.

Я закончил. Некоторое время Машка скептически смотрела на меня, затем вздохнула, достала, как мне показалось, - из воздуха, - какой-то темный предмет.

- Сиди тихо, - предупредила она, и шлепком, прежде чем у меня даже возникла мысль пошевелиться, шлепнула мне этим предметом по лбу, как раз в то место, гда набухала шишка. - Прижми указательным пальцем и думай о чем-нибудь хорошем. Кстати сказать, пятак дореволюционный, ценный. Потеряешь - прибью.

Поскольку я не совсем понял, что от меня требуется, она сама, моим пальцем, прижала пятак и, погрозив мне кулаком, принялась водить ладонями по моей голове вокруг шишки, что-то тихо бормоча себе под нос. Вопреки строгому наказу думать о чем-нибудь хорошем, я задумался о том, каким образом в данной ситуации могу умудриться потерять пятак и было ли это сказано в шутку или всерьез.

Минут через пять Машка отняла руки, забрала монету, критически осмотрела место бывшей шишки, - мне казалось, я физически чувствую, как она рассасывается, - удовлетворенно хмыкнула и сказала:

- Ну, вот, так-то лучше. А теперь повтори все с самого начала и как можно внятнее. Иначе можно подумать, что лавры Мерлина не дают тебе покоя.

Как ни странно, в этот раз мой рассказ оказался не только последовательным, но и внятным. Несколько раз, увлекшись, я приподнимался, намереваясь продемонстрировать те или иные свои действия, но Машка силой усаживала меня обратно.

- Понятно, - задумчиво протянула она, когда я во второй раз изложил свое видение случившегося. - Понятно то, что ничего не понятно. Ну вот объясни, почему с тобой всегда что-то случается?

С последним утверждением я был совершенно не согласен, но возражать не стал, а вместо этого коротко поведал свои версии происшедшего.

- Насчет воды, это можно попросить алхимиков, - сказала Машка, слушавшая меня не перебивая. Взяв в руки графин с неизвестной жидкостью, она некоторое время рассматривала ее, затем, прежде чем я успел помешать, вытащила пробку и аккуратно помахала ладошкой над горлышком.

- Маш, - с упреком произнес я. - А если там что-нибудь эдакое... ядовитое?

- Во-первых, если бы эта жидкость была ядовитой, ты бы уже... - Она красноречиво взглянула на потолок. - Между прочим, вон у тебя ее сколько на полу - море разливанное... А во-вторых, знаешь, как только я вошла, мне сразу показалось, что у тебя в комнате какая-то необыкновенная атмосфера... Чистая, свежая... Мне даже показалось, что я оказалась на морском берегу... Вот и сейчас, мне кажется, что у тебя в этом графине обычная морская вода... Ну, или в ней растворено большое количество какой-то соли...

- Маш, ты сама подумай, откуда в наших краях может взяться морская вода? - пожал плечами я. - Тут до ближайшего моря... - Я прикинул. - В общем, далековато будет.

- А я ничего и не утверждаю, - отмахнулась она. - Я всего лишь говорю тебе о своих ощущениях. Давай, знаешь, что сделаем? Я завтра приду пораньше, возьму твои графины и попробую пристроить их алхимикам через Стеллу. Лужу не трогай, пусть сама высохнет. Если обнаружатся какие-нибудь вредные примеси, продезинфицируем. Убирай приборы, и потопали домой.

...В первом графине оказалась вода из городского водопровода, содержавшая небольшое количество микроорганизмов, питающихся железом. Их концентрация была далека от той, которая могла нести собой угрозу сетям, но задуматься все-таки стоило, чтобы в будущем не возникло серьезной проблемы. В втором графине - обычная морская вода, не содержащая ничего потенциально опасного.

Я забрал у Машки оба графина и заключение экспертов, по традиции написанное на пергаменте, когда пришел в столовую пообедать, а вернувшись к себе, плюхнулся за стол, запустил ладони в шевелюру и принялся тупо взирать на вердикт. Окончательный, и отмене не подлежавший. Морская вода. Ничего себе! Да еще чище, в отношении каких-то бактерий, чем наша водопроводная. В совокупности с тем, что, насколько мне удалось узнать, вчера никто никаких экспериментов в Институте не ставил, проблема вырисовывалась любопытнейшая. Снова и снова прогонял случившееся перед своим мысленным взором, пытаясь найти хоть какую-то зацепку. Снова и снова анализировал я свое поведение, в котором не видел ничего аномального. Сидел, ходил, смотрел, думал...

Я достал из шкафа инструменты, разложил их на столе так, как они лежали вчера, убрал графины, раскрыл сохраненную копию комнаты. Я открыл окно и затемнил его, но все это ни к чему не привело. Для большего правдоподобия, не хватало какого-нибудь генератора, чтобы с его помощью создать насыщенную электричеством атмосферу, но это было небезопасно с пожарной точки зрения.

Тогда я принялся вспоминать, как выглядел "двойник" комнаты, и каким именно образом он проявлялся. От напряжения, у меня начинала болеть голова, и я расслабился, предоставив мыслям и воспоминаниям течь так, как им заблагорассудится. Я даже попытался, по совету какого-то мудреца, отстраниться от них и со стороны наблюдать за их течением. Как ни странно, но хаос размышлений понемногу начал приобретать некие упорядоченные очертания, пока передо мной внутренним не возникла потрепанная книга. Я держался из последних сил, чтобы сохранять расслабленное состояние, и, постепенно, разглядел автора и название. Это был "Остров сокровищ" Стивенсона, экземпляр из нашей библиотеки, - я узнал его по так до конца и не выведенной чернильной кляксе в левом верхнем углу обложки. Книга раскрылась, страницы стали медленно переворачиваться одна за другой, так, что я мог достаточно четко их разглядеть.

Наконец, движение страниц прекратилось, и я увидел рисунок. Это была каюта капитана "Эспальолы"... Изображение держалось совсем недолго, но этих мгновений вполне хватило, чтобы наступило озарение.

Состояние расслабленности исчезло, я снова был бодр и настроен действовать решительно. Я испытывал теперь нечто вроде ликования. Бросившись к телефону, я позвонил Машке, попросил ее зайти как можно скорее и, не в силах сдерживаться, принялся носиться по комнате.

Как назло, она появилась в тот момент, когда я находился на потолке. Нельзя сказать, чтобы я в ладах с левитацией, но несколько дурацких упражнений все же освоил, а потому, когда Машка открыла дверь, она наверняка снова усомнилась в моей нормальности, ибо это зрелище с лихвой перекрывало то, свидетельницей которого она стала накануне. Я утратил контроль и едва не свалился мешком, успев, все-таки, в самый последний момент совершить кульбит и приземлиться на ноги.

- Ты позвал меня, чтобы продемонстрировать это? - хладнокровно осведомилась Машка. Уж чего-чего, а самообладания ей не занимать.

- Маш, я... - я не знал, как приступить, подскочил к ней, схватил за руки потащил и усадил на стул. - Я... Я тут такое... Я...

Совершенно неожиданно, Машка сотворила себе эскимо и принялась поедать его с совершенно невозмутимым видом. Не знаю, почему, но это подействовало на меня как ушат холодной воды.

- Продолжай, продолжай, я тебе не мешаю, - кивнула она.

- Сначала слопай, - буркнул я.

Она не торопясь доела эскимо.

- Ну и?..

Для начала я ясно представил себе страницу книги Стивенсона. Затем аккуратно перенес рисунок из нее так, чтобы он масштабом соответствовал размером моей комнате, а окно каюты наложилось на ее окно. Удивительно, но стол почти точно совместился с моим столом, а вдоль стен расположились какие-то сундуки и предметы, на которых я заострять внимание не стал. Далее, я принялся слегка раскачивать рисунок и перемещать его вправо влево, так что его контуры то совпадали с контуром комнаты, то немного смазывались. Добавил эффект "проваливания пола", а немного погодя сотворил иллюзию распахивающегося окна и вторжения водяной массы.

Я старался изо всех сил и, кажется, добился желаемого результата.

- Ты хочешь сказать... - начала Машка и задумалась, не закончив фразы.

- Я хочу сказать... Не знаю, почему так случилось, но, посуди сама, как все складывается один к одному. Во-первых, была очень сильная гроза, а это, между прочим, источник энергии. Что-то, скорее всего, инструменты, или какой-то рисунок, или мои действия, - послужили в некотором роде катализатором. В результате моя комната и каюта того самого голландского капитана ненадолго оказались почти что в одной точке пространства-времени. Здесь, снаружи, лило как из ведра; у капитана - бушевал шторм. И у меня, и у него оказались открыты окна. Я здесь, а он - где-то там, бросились их закрывать... Помнишь, я говорил тебе, что видел рядом с собой какой-то темный силуэт? Возможно, даже, в тот самый момент мы с ним произнесли одну и ту же фразу, только на разных языках... - Машка укоризненно покачала головой. - И свалился я, потому что у нас с ним одновременно пол каюты ушел из-под ног... И морская вода, оказавшаяся у меня в комнате, она на самом деле попала в нее через окно его каюты!.. Я так думаю, нечто похожее случалось и прежде. В первый раз, когда у меня появились навигационные приборы, наши столы, скорее всего, совместились, а затем снова разошлись. Сработал какой-то эффект, и они остались у меня...

- Например, ты взял их в руки.

- Возможно... По крайней мере, даже если я это и сделал, то наверняка чисто автоматически, так что мне не в чем себя упрекнуть. Любой на моем место поступил бы так же, если бы у него на столе вдруг возникло нечто подобное. А второй раз - когда исчез сундук. То есть, мы опять совместились, и произошел в некотором смысле обратный процесс - наш сундук остался в каюте капитана.

- А следы откуда взялись?

- Ну... мы же не знаем, что в этот момент происходило в каюту. Может, собрание какое... Причем, смотри. Если в первый раз совмещение произошло случайно... то есть, по причине, нам пока неизвестной... во второй и третий раз оно уже таковым не являлось, поскольку возникла так называемая "симпатическая связь" из-за того, что его вещи оказались у меня, у мои - у него.

- Ты имеешь в виду эти ужасные африканские маски, барабаны и еще не пойми что?

- Они, должно быть, стояли в его каюте в качестве сувениров...

- А на стене каюты висел современный огнетушитель?.. Знаешь, Андрей, лично мне твоя гипотеза нравится. Она не то, чтобы особенно научная, зато какая-то... романтическая, что ли. Но, если честно, я никогда с такими вещами не сталкивалась, разве что в научно-фантастических романах. Искривление пространства-времени... - Она хмыкнула.

Это меня немножечко задело.

- Между прочим, - с некоторой запальчивостью произнес я. - Помнишь, что для любой научной гипотезы является критерием истины? Правильно, практика. Почему бы нам не проверить мое предположение на практике?

Машка с интересом взглянула на меня.

- Каким образом?

- А очень простым. Все необходимое для этого есть. Ну, кроме грозы, конечно.

- Угу. - Машка что-то интенсивно соображала. И, наконец, вынесла свой вердикт. - В принципе, попробовать можно. Только нужно переводчика позвать, с голландского.

Мой энтузиазм слегка потускнел.

- Маш, - заныл я, - может, не надо переводчика? Это ведь всего лишь гипотеза. Сдернем человека с места, он будет сидеть здесь, ждать, а ничего не случится. Разговоры всякие пойдут. Ты же знаешь, нашу лабораторию некоторые и так считают дармоедами, а тут такой повод...

- Ты же сам предположил, что наш сундук попал в каюту голландского капитана. Если это справедливо, то как ты собираешься вести с ним переговоры? Как европейцы в свое время с туземцами? Ты здесь кладешь на стол приборы, и знаками показываешь, я, мол, тебе это, а мне дай вон то? Не думаешь, что он просто с испугу пальнет в тебя из пистолета или пустит в ход абордажную саблю? Не забывай, к тому же, что это твое искажение пространства-времени длится совсем недолго... Уразумел? В общем, не валяй дурака. Без переводчика не обойтись. К тому же, Анастасия Яновна - золотой человек. Она не из тех старушек, что у подъездов косточки жильцам перемывают. Короче, я с ней переговорю. Ну, как, согласен?

Можно подумать, у меня были иные варианты...

Ждать пришлось недолго. Дождь, с короткими перерывами, сыпал каждый день, но небо оставалось монотонно серым, не являя признаков приближающейся грозы, несмотря на то, что я каждый час бегал к окну и выглядывал, в надежде увидеть приближающиеся македонской фалангой грозные тучи. И, разумеется, вряд ли кто удивится, что пара дней растянулись для меня на пару веков, наполненных нетерпеливым ожиданием.

Наконец, на горизонте замаячила долгожданная фаланга, о чем я тут же сообщил по телефону Машке и, в ожидании ее прихода, принялся лихорадочно готовиться к экспериментальной проверке своей гипотезы. Я открыл окно, ровно настолько, насколько оно было открыто во время прошлой грозы; выложил на стол инструменты точно так, как они лежали тогда, вытащил и развернул копию комнаты, погасил свет и с не поддающимся описанию волнением занял то место, на каком стоял тогда. В том, что буря не заставит себя долго ждать, сомнений не было - за окном стояла тишина, в комнате становилось душно. Я был настолько напряжен, что взлетел под потолок, когда появились Машка и Анастасия Яновна, та самая золотая старушка-переводчик. Скорее всего, так оно и было на самом деле, поскольку она, как кажется, нисколько не удивилась моему нахождению под потолком, вежливо поздоровалась и тихим голосом спросила, где ей следует находиться, чтобы ничему не мешать. Я смутился, Машка погрозила мне за спиной переводчицы кулаком.

- Видите ли, Анастасия Яновна, я... э-э-э... Дело в том, что мы и сами пока еще не знаем, где вам лучше побыть... - Я как-то совершенно не подумал, что присутствие в комнате дополнительно двух человеческих тел, излучающих тепло и обладающих собственным электромагнитным полем, способно повлиять на ход эксперимента. - Главное, не подходите к окну... Может быть, вы пока что присядете?..

Переводчица мило улыбнулась и устроилась на стуле в уголке, Машка заняла наблюдательную позицию в противоположном углу. Разумеется, такое расположение давало нам лучший обзор, - поскольку мы могли наблюдать с разных точек, не мешая друг другу, - но какой величины погрешность оно вносило, и не окажется ли она достаточной, чтобы эксперимент провалился - это еще только предстояло выяснить. До меня только сейчас начало доходить, что условия не тождественны прежним, - не только по количеству присутствовавших в комнате, но и по времени, и по фазе луны, и по другим факторам, значения которых я не мог предположить. К тому же, я совершенно не учел того, что даже при совпадении всех условий здесь, они могли быть совершенно иными там. В прошлый раз, скажем, там разгулялся шторм, а сегодня - полный штиль... Если бы я все это принял во внимание раньше, скорее всего, я не стал бы подвергать свою репутацию опасности прослыть за... э-э-э... экспериментатора-неудачника. Но теперь было уже поздно, и оставалось только ждать, надеяться и верить.

Гроза, между тем, приближалась. Темнело все сильнее и сильнее, нехотя ворчал гром. Стараясь избавиться от напряженного волнения, я бессмысленно слонялся по комнате, замирая то в одном месте, то в другом, словно это имело определяющее значение. Наконец, послышался приближающийся шум дождевых капель, и небо за окном разорвала первая вспышка молнии.

Я вздрогнул и громко чертыхнулся. На Анастасию Яновну это не произвело никакого впечатления, зато Машка сердито сжала губы.

В распахнутое окно резким порывом ветра бросило пропитанный влагой воздух, раму ударило о стену, резко задребезжало стекло. Раскат грома оглушил; наверное, именно такой звук должна была бы произвести Царь-пушка, если бы из нее бабахнули у меня в комнате. Огненный разряд, казалось, полыхнул сразу за окном, отчего у меня вдобавок перед глазами заплясали красные круги. Я принялся тереть их кулаками, а когда отнял, то первым делом увидел застывшую с открытым ртом Машку. На стене плясали какие-то отблески, и первой моей мыслью было, что начался пожар. А второй, - да что же это такое творится, граждане? - поскольку думал я ее, уже лежа на полу.

И, наконец, третьей - ура! Получилось!..

В самом деле, то, что происходило сейчас, в значительной степени совпадало с тем, что происходило тогда. Приборы на столе пылали огнями святого Эльма, комната раздваивалась, приобретая то очертания каюты, - теперь я видел это совершенно отчетливо, - то свой прежний вид, а за окном, как мне показалось, вздымались пенящиеся валы. Я снова был здесь и не здесь.

Машка, будучи подготовлена к возможному развитию ситуации только моим рассказом, не способным передать и тысячной доли того, что творилось вокруг, кувыркалась на полу вместе со стулом. Я, кое-как поднявшись, вцепился в стол и до боли в глазах всматривался в нечто зыбкое, образованное, по всей видимости, сливавшимися объемами пространства-времени, стараясь разглядеть наш сундук или, по крайней мере, капитана. Анастасия Яновна мирно сидела в углу, и даже, казалось, дремала, в ожидании, когда понадобятся ее услуги.

До меня внезапно дошло, что время стремительно утекает каждым мгновением, и если я хочу вернуть сундук, находящийся где-то в неизвестной дали и одновременно по соседству, мне надлежит действовать.

- Анастасия Яновна! - воззвал я как можно громче, стараясь перекричать две параллельные бури. - Пожалуйста, идите сюда!..

Она поднялась со стула и приблизилась ко мне с необыкновенной ловкостью, словно двигалась не по ходившему ходуном полу-палубе, а по глянцевому паркету бального зала.

- Там, где-то там, - я ткнул рукой в направлении смутно различимых очертаний каюты позади соединявшихся и разъединявшихся столов, - капитан... Не помню, как его зовут, но не могли бы вы попробовать позвать его?..

Переводчица кивнула и что-то гортанно произнесла, причем, если бы я не видел, кто находится рядом со мной, то подумал бы, что действительно нахожусь на палубе какого-нибудь парусника во время сильнейшего шторма и слышу приказы, отдаваемые капитаном.

Некоторое время ничего не происходило, а затем непонятно откуда возник темный силуэт, казалось, на расстоянии вытянутой руки от меня. Раздался оглушительный рев, перекрывающий все остальные звуки, - поначалу я даже не подумал, что это может быть человеческой речью. Сказать честно, я был просто ошарашен видением, оказавшимся передо мной по другую сторону стола. Хотя и смутно-расплывчатый, в возникшем силуэте безошибочно угадывался капитан средневекового парусника, каким я его себе представлял и каким их обычно изображали на рисунках в приключенческих книгах на морскую тематику. В камзоле непонятного цвета, - все "по ту сторону" представало в оттенках серого цвета, - с густой бородой и усами, в шляпе-треуголке, с подзорной трубой и пистолетами за поясом, - он потрясал огромной саблей и издавал нечленораздельный рев. Некоторое время я смотрел на него, точно загипнотизированный, а затем очнулся.

- Анастасия Яновна, что он говорит? Переведите, пожалуйста.

- Он не говорит, он ругается, - невозмутимо ответила переводчица. Вид у нее был такой, словно происходящее нисколько ее не удивляет.

- Анастасия Яновна, - взмолился я, - у нас совсем нет времени. Все может прекратиться в любое мгновение. Спросите у него, пожалуйста, не брал ли он сундук?

Я надеялся меньше, чем сомневался в успешности эксперимента, и потому оказался совершенно не готов к переговорам. Машка могла бы спасти ситуацию, но она продолжала мужественно бороться с качкой, и ей было не до меня. Даже мне было понятно, что мой вопрос звучит глупо, но искать подходящие выражения просто не было возможности.

А далее... далее произошло то, что окончательно выбило меня из колеи. Анастасия Яновна, до того момента невозмутимая, как удав, подобралась и вдруг ответила очевидно разъяренному капитану совершенно в его же манере, разве что чуть более громко и угрожающе. Тот, понятное дело, поначалу опешил и, возможно, даже растерялся, - мне показалось, сабля едва не выпала из его руки, - но быстро пришел в себя, и их общение продолжилось прежним образом.

Я безмолвно внимал, не в силах повлиять на развитие ситуации. Попытайся я что-нибудь сказать, меня вряд ли услышали бы. Я с отчаянием наблюдал, как контуры комнаты и каюты начинают расходиться все сильнее и сильнее, когда переводчица подергала меня за рукав.

- Капитан утверждает, что какой-то чертов негодяй похитил у него навигационные инструменты, которые он видит на вашем столе, и будь вы хоть самим сатаной, он намерен вернуть их обратно, даже ценой собственного спасения, какового он и так лишен.

- Он волен орать, сколько ему угодно, - с достоинством ответил я, поскольку видел, что, по каким-то причинам, капитан не может до меня добраться, а следовательно, его сабля мне не страшна. - Я нисколько не виноват в том, что у меня оказались его инструменты, и не собираюсь выяснять, каким образом у него оказался мой сундук. Ему нужны его инструменты? Пожалуйста. В обмен на сундук. Это будет справедливо.

Насколько я мог судить, результатом моего предложения было то, что капитан снова дал волю своей ярости и принялся метаться по каюте, точно загнанный зверь. Для меня было очевидно: расставаться с сундуком ему не хотелось, но мог ли он обойтись без своих инструментов?

- Он не понимает, о каком сундуке идет речь, - перевела Анастасия Яновна минутную тираду капитана.

- О том самом, который... э-э-э... попал ему в руки, сразу после того, как исчезли его инструменты, - ответил я.

- Он утверждает, что если это тот, который имеется в виду, то он является его законной добычей.

- Он прямо так и сказал? - усомнился я.

- Почти, - мягко произнесла переводчица.

Я скорее почувствовал, чем увидел, что "наш сеанс связи" вот-вот оборвется.

- Скажите ему, как можно тверже: или обмен, или я сейчас исчезну. Причем - насовсем.

Мне показалось, что капитан, выслушав перевод, вот-вот взорвется, поскольку он раскалился, как пушечное ядро. Ругаясь как пират, он выхватил откуда-то кусок пергамента, бросил его на стол, схватил гусиное перо и сделал на нем какую-то помарку.

- Это карта, на которой обозначено место, где они его закопали, забирайте ее, и... В общем, он не желает вам крепкого здоровья, не хочет, чтобы вам сопутствовала удача, а также выражает надежду, что пол, на котором вы стоите, сделан из тонких досок.

- А откуда мне знать, что карта - настоящая? - спросил я, стараясь изо всех сил сдержать рвущееся наружу торжество.

Анастасия Яновна странно на меня посмотрела.

- Вы хотите, чтобы я ему это перевела?

- Ну да. А что здесь такого?

Она недоуменно скривила губы и что-то сказала капитану.

Тот замер, разинув рот, с округлившимися глазами.

- Видите ли, - вполголоса проговорила переводчица, - капитан совершенно справедливо удивлен недоверием, выказанным вами его слову.

- Ладно, - я великодушно махнул рукой. - Пусть забирает свои инструменты. И не забудет отдать карту.

В конце концов, у меня оставались барабаны и маски, которые, как я подозревал, также попали ко мне из капитанской каюты, так что, в случае возникновения какого-либо недоразумения, я мог снова "связаться" с ним.

Капитан движением руки отшвырнул карту так, что она словно бы вынырнула прямо из воздуха и оказалась на моем столе. Мгновение спустя, комната и каюта в последний раз на сегодня разошлись, и мерцание огней святого Эльма на инструментах исчезло вместе с ними.

Качка прекратилась. Измученная Машка, вся мокрая и помятая, наконец-то поднялась на ноги.

- Машенька, голубушка, что с вами? - всплеснула руками переводчица. - На вас лица нет...

- Все в порядке, Анастасия Яновна, - мужественно пробормотала Машка. - У вас-то как? Получилось?..

- Этого я сказать не могу. Это у молодого человека надо спросить.

- Получилось, Маш! Все получилось! Здорово! Замечательно! Великолепно!

- Ну, вот и славно, - сказала Анастасия Яновна. - В таком случае, пойду я, пожалуй. А вы уж тут сами разбирайтесь. Ты, Машенька, заглядывай, если что понадобится.

- Угу, - пообещала Машка, держась из последних сил.

Переводчица ушла, и Машка позволила себе расслабиться.

- Андрей, пусти меня в другую комнату, где у тебя эти... экспонаты, - измученным голосом произнесла она. - Я скоро... Ты пока приберись тут, а потом все расскажешь... Лады?

Я проводил ее в соседнюю комнату, не выпуская из рук куска пергамента, оставил ее там одну, предварительно убедившись, что внутри все нормально, чуть не бегом вернулся к себе и, не обращая внимания на огромную лужу, сотворив лупу, принялся дотошно изучать попавший ко мне в руки документ.

Если судить чисто внешне, никаких подозрений в подделке он не вызывал. Мне не раз приходилось иметь дело с пергаментами, и этот ничем от них не отличался. Изображение на нем было сделано чернилами, какие я также привык видеть на средневековых манускриптах. Рисунок представлял собой обычную карту какого-то острова, с примитивными изображениями компаса, деревьев, камней и каких-то стрелок. Имелись также точные (?) географические координаты, указаны расстояния, даны необходимые пояснения (по всей видимости), и обозначен желанный крестик между киркой и лопатой. Был поставлен год - 1641, и непонятно что означавшие буквы "PVdD".

Я так увлекся изучением карты, что не заметил, как вернулась Машка. Она вновь выглядела безупречно, разве что щеки ее были чуть менее розовыми, чем обычно. Вскочив, я усадил ее на свой стул, и принялся рассказывать, захлебываясь словами и бегая по комнате, не замечая лужи, о том, чего она не видела, мужественно выдерживая ярость шторма. Я украсил свой рассказ многочисленными подробностями, выдумывая недостающие на ходу. Я сбился только один раз, когда, вознося дифирамбы Анастасии Яновне, особенно манере ее общения с капитаном, услышал ответ на свой чисто риторический вопрос: "Интересно, где она могла этому научиться?"

- Наверное, это у нее в крови, - пожала плечами Машка. - Она как-то рассказывала своим подружкам, будто какой-то ее предки происходят из Голландии, а какой-то дальний родственник по прямой линии даже был пиратом в Вест-Индии...

Если судить по тому, как уверенно держалась переводчица на ходившем ходуном полу, такое вполне могло быть, но это казалось всего лишь любопытным случайным совпадением, и я, позволив себе ненадолго удивиться игре случая, возобновил свое повествование.

- Итак, дело почти закрыто! - провозгласил я, заканчивая свой бесконечный монолог. - Завтра же я узнаю в библиотеке, что это за остров, и останется только найти способ попасть на него. Не думаю, чтобы это оказалось такой уж сложной задачей. По крайней мере, по сравнению с предыдущими. В конце концов, можно будет привлечь к вызволению сундука кого-нибудь из магистров.

- Вообще-то, даже если остров необитаемый, телепортация на него может вызвать международный скандал, - с сомнением произнесла Машка, поняв мой намек.

- Послушай, Маш, - сказал я больше для себя, чем для нее. - Есть закон, и есть справедливость. Возможно, мы нарушим закон, но зато восстановим справедливость. Мы же не хотим брать ничего чужого, только вернуть свое. Быстренько, под покровом ночи, туда-сюда, и вся недолга. Снимем дерн, яму потом аккуратно засыплем, - в общем, вернем все в первозданный вид.

- Знаешь, Андрей, - ответила она, задумчиво глядя на меня. - Наша суета, как показала недавняя практика, ни к чему хорошему не приводит. Я бы тебе посоветовала для начала разобраться с картой. Вполне может оказаться, что координаты какие-нибудь не те, проще сказать, липовые. И еще, меня как-то настораживают буквы. Все остальное, наверное, и должно присутствовать на карте. Нет, я вовсе не хочу сказать, что они подозрительны. Вполне может оказаться, это первые буквы какого-нибудь устойчивого выражения...

- А может, - неожиданно осенило меня, - это имя капитана вместе с его титулом. Вместо подписи. Кстати, ты не помнишь, как его звали?

- Виллем Корнелис Схаутен из Хорна. Так что твоя версия не проходит. Ладно, давай отложим до завтра. Я будто и вправду побывала на палубе парусного судна во время страшного шторма. Голова немного кружится...

Вечером следующего дня я едва сдерживал свое нетерпение в ожидании Машки. Меня распирало, словно дирижабль. Сегодня голова шла кругом у меня, по причине добытой информации. Куда бы я ни взглянул, всюду на полу в комнате мне мерещились сундуки, по стенам висели мои портреты в массивных золотых рамах, дипломы различных университетов, свидетельства о присвоении почетных званий (ими же) и фотографии с вручений (мне) различных премий и наград. Наши неудачи совершенно неожиданно имели своим продолжением мой личный триумф. Моя гипотеза подтвердилась самым неопровержимым образом. У меня имелись два свидетеля, пергамент с анализом воды, а также кое-какие предметы, с помощью которых я мог в присутствии самой строгой комиссии в лице нашего Ученого совета в полном составе, продемонстрировать "повторяемость" явления, как необходимого условия критерия истины для превращения гипотезы в теорию. Я представлял, как наши маги-теоретики станут носить меня на руках, и подумывал над тем, в какой степени привлечь к дальнейшей работе Мишку над полной и обстоятельной теорией пространств Мельникова-Сафронова. Я задумывался над тем, какие хозяйственные и прикладные задачи могут быть решены на основании этой теории, над тем, какие перспективы открывает она перед человечеством, и никак не мог ограничить свою самооценку хотя бы размерами своей комнаты.

- Ты похож на мыльный пузырь, - услышал я голос Машки. - Такой же большой, сияющий и надутый. Надеюсь, по делу. Чем порадуешь?

Возможно, ее замечание в иной ситуации могло бы меня немного смутить, но только не сейчас.

- Видите ли, Мария... - начал я величественным тоном увенчанного всеми возможными лаврами преподавателя какого-нибудь знаменитого университета, но не смог выдержать его и тут же, по своему обычаю, сбился на скороговорку.

С утра пораньше, как и собирался, я отправился в библиотеку, раздобыл там самый подробнейший атлас мира и сразу же обнаружил остров, обозначенный на карте. Он находился там, где я и надеялся его увидеть, в паре десятков миль от мыса Горн. Я несколько раз проверил координаты, поскольку таких островков, размером в квадратный миллиметр, в этом районе оказалось довольно много, и в конце концов мои сомнения рассеялись, как утренний туман под лучами восходящего солнца. Первая моя догадка блестяще подтвердилась. Мы имели самый настоящий остров, находящийся в месте, указанном на карте, необитаемый, затерянный среди множества подобных. Что делало экспедицию на него не только возможной, но и с большой долей вероятности безопасной. Конечно, существовала возможность, что на нем присутствовала какая-нибудь научная станция или военная пограничная база, но риск можно было свести к минимуму, если осуществить предварительную рекогносцировку, так сказать, "налегке". Прикинувшись, например, пингвином. Эта идея пришла мне в голову только что, и, честно сказать, она мне понравилась.

Одержав важную победу в библиотеке, я отправился к себе, выбирая самые длинные коридоры и лестницы, чтобы хоть немного унять упоительное чувство предвкушения приближающегося торжества. И судьба улыбнулась мне вторично. Когда я оказался неподалеку от Сашкиных владений, то столкнулся с ним нос к носу. Его вид почему-то сразу заставил меня вспомнить таинственные буквы на карте, и я тут же упросил его позвонить Почкину и спросить, не может ли тот дать хоть какую подсказку...

Я почувствовал, как меня снова захлестывает восторг, и замолчал.

- Ну? - нетерпеливо толкнула меня Машка. - И что?

- А то, - ответил я дрожащим голосом, - что эти буквы и в самом деле оказались инициалами известного голландского капитана.

- Подожди, подожди, но ведь мы же вчера уже говорили... Его звали Виллем Корнелис Схаутен, и он никак...

- Все правильно. Виллем Корнелис Схаутен был, есть и останется Виллемом Корнелисом Схаутеном. Но все дело в том, что речь идет о другом капитане. Мы опять пошли по ложному следу, хотя он, как ни странно, все равно вывел нас на правильный путь. Нашего капитана звали...

Я сделал многозначительную паузу.

- Да говори же ты, не тяни кота за хвост! - напустилась на меня Машка.

- Филипп Ван дер Деккен! - выпалил я. - Вот они, твои PVdD.

Мой выстрел пропал впустую. Судя по выражению Машкиного лица, это имя ей совершенно ни о чем не говорило. Она очевидно ожидала разъяснений.

- Видишь ли, я сразу вернулся в библиотеку, чтобы узнать, нет ли там какой-нибудь информации об этом человеке. И, представь себе, нашел. Он был одним из капитанов, плававших на судах Ост-Индской компании... Ты помнишь год, указанный на карте?

- Нет, - честно призналась Машка.

- Тысяча шестьсот сорок первый. В этом году капитан дер Деккен отплыл из Индии в Англию, и больше его никто не видел. То есть нет, - тут же поправился я. - Я хотел сказать, что он пропал вместе со своим судном. То есть нет, не то, чтобы совсем пропал... Скажем так, в порт назначения его корабль не прибыл...

- И что в этом такого необычного? - пожала плечами Машка. - К сожалению, такое случается и в наши дни. С ним могло случиться все, что угодно. От капризов океана не застрахован никто.

- Случиться, конечно, могло все, - согласился я, - но то, что с ним случилось... Пожалуй, это был беспрецедентный случай.

- И в чем же именно заключается эта самая беспрецедентность?

- В том, что корабль пропал, и как бы не пропал.

Машка наморщила лоб и задумалась. Я не мешал, с трудом сдерживая рвущееся из меня объяснение.

- Пропал, и как бы не пропал... Это что-то новенькое... - бормотала Машка. И когда, я уже открыл было рот, собираясь поразить ее своим открытием, вдруг взглянула на меня широко раскрытыми глазами. - Уж не хочешь ли ты сказать...

- Вот именно! - воскликнул я. - Именно это я и хочу сказать! Филипп Ван дер Деккен - это капитан "Летучего Голландца"!

Не в силах долее сдерживаться, я подхватил Машку на руки и закружился с ней по комнате.

- Машенция! Дорогая моя, милая моя Машенция, ты представляешь себе, какое потрясающее действо я... то есть, мы... совершили? После стольких лет бесплодных поисков, блужданий в темноте, и вдруг - такой успех!.. Ты понимаешь...

Она принялась стучать меня кулачками по груди и требовать, чтобы я немедленно вернул ее на прежнее место.

- Изволь, - великодушно произнес я, усаживая Машку на стул, но не удержался, расцеловал в обе щеки, отскочил, чтобы снова не попасть под раздачу, и обрушил на нее все то, что представлялось мне в моих мыслях перед ее приходом. Точнее, только их научная часть, поскольку обо всем остальном помешала сказать моя природная скромность. Я видел, как по мере изложения моих соображений, все сильнее и сильнее загорались ее глаза, а когда я, наконец, закончил (примерно минут через тридцать-сорок), она как-то по-девчоночьи взвизгнула и повисла у меня на шее.

- Какой же ты у меня все-таки умница! - восторженно произнесла она и чмокнула в нос. - Вот только... Ты все точно проверил?

- Ну конечно! Хочешь, я завтра тебя лично отведу в библиотеку, покажу все, что просматривал сам, а потом, при тебе, для верности, позвоню Почкину?

Она снова чмокнула меня в нос.

- Я тебе верю. Но, на всякий случай, я бы, на твоем месте, еще семь раз все проверила, а потом поговорила бы с Ромуальдом. Он, как-никак, твой начальник, а также просто умный человек. Если все, что ты сказал, соответствует действительности хотя бы наполовину, нужно составить план дальнейших экспериментов, только не таких кустарных, как наш, а на серьезной основе. Приборы там всякие поставить. Мишку твоего привлечь, в качестве теоретика.

В общежитие мы шли молча, думая каждый о своем, но, наверное, об одном и том же. Мне вдруг подумалось, что, если моя гипотеза все отчетливей и отчетливей станет приобретать черты теории, это может послужить, помимо прочего, положительному решению жилищного вопроса, и тогда мы с Машкой, наконец...

Вдруг она остановилась на полушаге. На лице у нее появилось какое-то странное выражение, и она с сомнением в глазах посмотрела на меня.

- Андрей, - сказала она, - ты меня, конечно, извини... Я ничего не хочу сказать такого... ну, в смысле, будто ты неправ... но... Скажи, ты хорошо помнишь легенду о Летучем голландце?

Я с недоумением взглянул на нее.

- А что, собственно, тебя так насторожило?

- Видишь ли, - она умышленно чего-то недоговаривала, очевидно, пытаясь навести меня на какую-то мысль. - Конечно, легенда есть легенда, и в ней не все может соответствовать действительности... К тому же, кажется, их существует даже и не одна... хотя основные моменты совпадают во всех...

- Ты совсем недавно обвиняла меня в том, что я тяну кота за хвост, - сказал я. - И мне вот интересно, тебе не кажется, что твое поведение в этом смысле не сильно отличается от моего?

- Хорошо, - она, наконец, решилась. - Вспомни, какую клятву дал капитан Летучего голландца?

- Ну... Когда его судно пыталось обогнуть мыс Горн, налетел страшный шторм. Матросы взбунтовались и требовали переждать бурю в какой-нибудь тихой бухте. Но капитан, придя в ярость, застрелил нескольких недовольных и поклялся, что они не станут искать пристанища и не сойдут на берег, пока не обогнут этот чертов мыс. В ответ на его клятву раздался голос с неба, который произнес: "Да будет так!" С тех пор он и скитается по всем морям-океанам, и обречен скитаться до тех пор, пока в страшный шторм не обогнет-таки этот мыс. Есть еще варианты, но они, как ты совершенно справедливо заметила, отличаются только мелкими деталями. Честно сказать, я тебя не понимаю... - пробормотал я, наконец, начиная ощущать внутри себя неприятный холодок.

- Не понимает он, - фыркнула Машка. - Или просто не хочет понимать? "Не сойдут на берег, пока не обойдут этот чертов мыс". - Она очень точно воспроизвела мои слова моим же тоном. - Объясни мне, пожалуйста, потенциальный обладатель высших званий всех университетов и научных обществ, лауреат мыслимых и немыслимых премий (я снова задался вопросом, уж не читает ли она мои мысли), каким образом они могли закопать на берегу наш сундук?

Смысл ее слов дошел до меня не сразу. Мой мозг уже настроился на волну триумфа и решительно отказывался воспринимать все, что могло даже в наималейшей степени повлиять на уверенность в успехе. Я открыл рот, собираясь с негодованием разнести в пух и прах Машкино сомнение, когда обнаружил полное отсутствие аргументов. Не только всяких, но и вообще - никаких.

- Ну, как... - пробормотал я, в отчаянной попытке спасти свою уже почти безупречную теорию. - В одном из вариантов легенды, проклятие может быть снято в том случае, если какая-нибудь девушка согласится выйти за него замуж. Поэтому раз в десять лет капитану предоставляется возможность сойти на берег и поискать себе невесту...

- Среди пингвинов? - безжалостно прервала меня Машка. - Хотя, честно сказать, не уверена, что даже они там водятся.

- Может быть, у него как раз срок истекал, - я хватался за соломинку, прекрасно сознавая при этом, насколько нелепо должны звучать мои слова. - Последний день десятилетия, он вдали от населенных мест, и чтобы возможность высадки не пропала даром, он спрятал на ближайшем подвернувшемся острове сундук. Чтобы, значит, не таскать с собой лишний груз. А заодно водой запастись, припасами съестными...

- На десять лет вперед, - с серьезным видом кивнула Машка.

- В конце концов, просто прогуляться, ощутить под ногами твердую почву...

- Убедил! - сказала Машка и остановилась. Совершенно незаметно мы дошли до общежития. - Послушай, Андрей, я, конечно, далека от мысли, что тебя обманули, - на самом деле, мне показалось, что она считает именно так, - может быть, он действительно спрятал там сундук, но в таком случае, это случилось раньше произнесенной им клятвы, и этот сундук - не наш.

Я сразу же предпринял попытку воспрянуть духом.

- Как же я сам этого не сообразил! - воскликнул я. - Ты совершенно права. Он зарыл наш сундук, а потом произнес клятву, до того момента, как я вступил с ним в контакт во второй раз!

- И отметил координаты острова по тем приборам, которые остались у тебя на столе... Пока. Завтра увидимся.

Она традиционно чмокнула меня и убежала.

Весь вечер я ощущал себя Наполеоном на острове Эльба. От великого до смешного один шаг, и я его сделал, как ни пытался убедить себя в обратном. Я думал в первую очередь о сундуке, и совершенно упустил из виду, что его отсутствие на острове никак не перечеркивает факт контакта с капитаном Летучего голландца. Неудача с первым почему-то совершенно вытеснила собою второе. Я строил планы мести капитану за его обман, один нелепее другого, не принимая во внимание, что он мог не иметь никакого отношения к похищению сундука. Я призывал на его голову несчастья, хотя трудно было придумать большее, чем то, которое он сам навлек на себя своей клятвой. В конце концов, у меня еще оставались предметы, которые, как я полагал, попали ко мне в комнату из его каюты вместе с навигационными приборами, и я мог, с их помощью, попытаться призвать его к ответу. То, что такая попытка вполне могла "связать" меня с каким-нибудь племенем каннибалов, - такая возможность попросту не приходила мне в голову.

Спал я плохо. Мои сны были похожи на обрывки тумана, то скрывающего что-то, то обнажающего это что-то с поразительной отчетливостью. Я то оказывался на борту Летучего голландца, где вступал в поединок с капитаном попеременно на словах и абордажных саблях, то рыскал по крошечному острову с лопатой и киркой, принимаясь копать то тут, то там, - и каждый раз ничего не находя.

Утром я чувствовал себя так, словно проделывал все это не во сне, а на самом деле. Крепкий кофе не помог, пару раз я беспомощно грохнулся на пол, выполняя стандартные упражнения утренней гимнастики, - в общем, на работу я поплелся в полном унынии.

- Привет! - услышал я чей-то бодрый голос, преодолев, приблизительно, половину расстояния, отделявшего меня от рабочего места.

Я поднял голову, решив, почему-то, что обращаются ко мне. И не ошибся. Ко мне пружинящей походкой направлялся излучавший оптимизм Почкин, мое знакомство с которым нельзя было назвать даже шапочным.

- Здорово, - пробормотал я, чисто по инерции не ожидая от этой встречи ничего хорошего.

- Слушай, Андрей... Ты, кстати, чего такой мрачный? Что-то случилось?

- Да нет, ничего, - я вяло пожал плечами, очевидным образом опровергая сказанное.

Володя пристально взглянул на меня.

- Ты извини, если я не вовремя... Понимаешь, любопытство одолевает, а на работе такой завал, что совершенно обо всем забываешь... Собирался к тебе заглянуть, и все никак... А тут, гляжу, на ловца и зверь бежит. В общем, ко мне тут Сашка который день пристает со всякими морскими штучками. Причем, штучки эти не простые, а как в сказке - золотые. В том смысле, редкости необыкновенной. И все, понимаешь, вокруг одного крутится...

- Вокруг Летучего голландца? - прямо спросил я.

- Будем считать, что так. Я, конечно, понимаю, - то, что вы делаете в своей лаборатории, это в некотором роде секрет, пока не будет опубликовано и доведено до сведения широких ученых масс, но если уж ты опосредованно прибегаешь к моим консультациям, пусть и неофициальным, то почему бы тебе не делать это напрямую, а не беспокоить Сашку?

Я безнадежно махнул рукой.

- Кончились консультации...

- Научный тупик? - понимающе сказал Почкин.

Врать мне не хотелось. Володя относился к тем молодым магистрам, которые с завидным упорством и энтузиазмом грызли гранит науки, не занимаясь очковтирательством и не выдавая дешевые трюки за краеугольный камень истины. В некотором роде, это были наши местные Дон Кихоты от науки, при этом остававшиеся обычными людьми, каждый со своими достоинствами и недостатками. Они тоже ошибались, возможно, даже чаще, чем находили верное решение, но эти ошибки никогда не становились для них чем-то фатальным; наоборот, они только укрепляли их в их желании во что бы то ни стало отыскать верный путь в лабиринте познания. Мне ужасно хотелось присоединиться к этой славной когорте, но пока что мой уровень не дотягивал даже до бакалавра.

- Вроде того, - неопределенно ответил я, и вдруг принялся рассказывать. Нельзя сказать, чтобы очень подробно, но, по крайней мере, так, что суть проблемы вырисовывалась достаточно ясно. Не знаю, что на меня нашло. Возможно, определенную роль сыграло то, что мы не были хорошо знакомы.

Володя слушал, не перебивая, а когда я закончил, задумчиво ухватил себя ладонью за подбородок.

- Видишь ли, Андрей, я кое-что слышал о ваших проблемах... - начал он.

- Понятно, - перебил его я. - Значит, сегодня в стенгазете появится чей-то некролог.

Он улыбнулся.

- Если ты имеешь в виду Корнеева, то будет лучше оставить его в живых. Они с Эдиком присматривали за вами, сколько могли, но работа... сам понимаешь... К тому же, никому не хотелось вмешиваться и навязывать свое видение, как именно надлежит действовать. Ты только не подумай, что они вели себя как воспитатели в детском саду. Скорее, как умудренные жизнью учителя, знающие, что если ученик не набьет собственных шишек, чужие ему не помогут... В общем, Андрей, давай так. Хотите вариться в собственном соку, вам никто помешать не может, да и не будет. А если потребуется какая помощь - обращайтесь. Если ты не против, я могу заглянуть к тебе сегодня после работы, посмотреть, что и как. Возможно, вместе нам удастся найти какую-нибудь зацепку. В конце концов, одна голова хорошо, а две...

- Змей Горыныч, - буркнул я. - Или ящерица-мутант. Ничего интересного у меня в общем-то не осталось, но если это нужно для дела и не жалко времени, милости прошу.

- В таком случае, я все-таки заскочу, - сказал Почкин. - Есть одна идея, но пройдет она или нет, вопрос остается открытым. Ты, Андрюха, не серчай, но я тебе пока ничего говорить не буду, чтобы зря не обнадеживать. Лады? Тогда до вечера.

Он хлопнул меня по плечу и, проскочив проходную, умчался к себе.

А я подумал, что, на самом деле, магистры и ведут себя иногда именно как воспитатели в детском саду. Понедельник начинается в субботу и продолжается во вторник... Это, конечно, хорошо; но хорошо ли это? Увлеченные работой, они зачастую не замечали, как эта самая работа постепенно начинает заменять им все прочее. Они лишали себя простейших удовольствий обычных людей, находя их в своих занятиях. В то время, как точно такая же молодежь ходила в походы и на танцплощадки, пела под гитару и целовалась в укромных местах, мечтала и безудержно предавалась романтике, - они использовали малейшую возможность, чтобы вернуться к своим приборам и познанию законов природы. Испытывали ли они обычные чувства к чему-нибудь и кому-нибудь, кроме своей работы? Стоил ли научный энтузиазм душевной аскезы? Можно ли вообще поставить на одну доску подвиг во имя науки и во имя любви? Конечно, они не были сухими педантами-сухарями, но, как мне казалось, их восприятие мира сильно отличалось от, скажем, моего. Возможно, из их знания и проистекало это немного покровительственное отношение к тем, кто только присматривался, с какой стороны вонзить в гранитную глыбу науки свои клыки...

Совершенно неожиданно, я обнаружил, что сижу за своим рабочим столом и набрасываю свои мысли в виде заметки для стенгазеты. Некоторое время я застыл, пораженный этим обстоятельством, затем бегло прочитал уже написанное, порвал на мелкие кусочки и на всякий случай сжег. Заметка показалась мне не то, чтобы оскорбительной, но, по крайней мере, необъективной. Упрекая магистров в якобы покровительственном отношении, я сам выбрал стиль этакого умудренного жизнью ментора. В конце концов, это были замечательные молодые ученые, и не мне было упрекать их в избранном ими для себя образе жизни.

Володя и Машка появились одновременно, словно сговорились. Они о чем-то оживленно разговаривали, точно знали друг друга сто лет, хотя, насколько мне были известно, их знакомство также носило шапочный характер. Не теряя понапрасну времени, Почкин попросил проводить его в комнату, из которой исчез сундук, и, по возможности, не мешать. То есть, оставлять его одного вовсе не требуется, достаточно будет не задавать никаких вопросов, зато максимально точно отвечать на те, которые будет задавать он.

Мне почему-то казалось, - наверняка под влиянием Конан Дойла, - что Володя поведет себя подобно Шерлоку Холмсу; во всяком случае, было интересно посмотреть, как ведут расследование профессионалы, а потому я безоговорочно согласился на его условие и тихонько встал около стенки. Машка пристроилась рядом со мной, и мы приготовились увидеть нечто потрясающее. Испытав, в конечном итоге, огромное разочарование. Володя, склонив голову на бок, посмотрел на следы, обошел комнату, останавливаясь то в одном месте, то в другом, осматривая стены, почти не уделил внимания шкафу, столам, стульям и груде деревянных досок в углу. Доспехи также не вызвали его интереса. Единственным предметом, по-настоящему его заинтересовавшим, оказался скелет. Он застыл возле него минут на десять, сложив руки за спиной и покачиваясь взад-вперед, после чего произнес, словно бы себе под нос.

- Эдик, ты меня слушаешь?.. Наше предположение, похоже, подтверждается... Состояние?.. Судя по внешнему виду, превосходное, но насколько длительным был контакт и возможно ли что-то прочитать... Во всяком случае, других вариантов у нас пока все равно нет. Ты говорил?.. И что?.. Они не против?.. Когда?.. Прямо сейчас?.. Хорошо, заходи.

Закончив общение, Володя повернулся к нам.

- Андрей, ты не будешь против, если мы с Эдиком возьмем у тебя этот скелет на некоторое время? Не волнуйся, мы вернем его тебе в целости и сохранности. Извини, что я пока ничего не могу тебе объяснить. Но даю слово, что непременно сделаю это, когда мы принесем тебе скелет обратно.

Не нужно было быть физиономистом, чтобы прочитать мои мысли. Наверное, я имел такой вид, словно съел парочку незрелых лимонов. Почкин улыбнулся.

- Вынужден повторить, что не хотелось бы понапрасну тебя обнадеживать. То, что нам с Эдиком удалось кое с кем договориться, еще ничего не означает. Материал так себе, методика не отработана, аппаратура даже еще не в стадии тестирования... Есть еще кое-какие моменты... В общем, как я тебе обещал, ты все узнаешь в свое время, вне зависимости от достигнутого результата.

Он дружески похлопал меня по плечу, и в этот момент в дверь аккуратно постучали. Так стучать мог только Эдик.

Войдя, Амперян очень вежливо поздоровался со мной и Машкой, после чего мысленно перебросился парой-тройкой фраз с Володей.

Почкин хмыкнул.

- Думаешь? Не слишком ли оригинально?..

- Почему нет? - пожал плечами Эдик.

- Ну... Ладно, взяли.

Совершенно неожиданно они преобразились. Да так, что мы с Машкой невольно вздрогнули. Теперь они были одеты в длинные черные балахоны, а на головах у них, под капюшонами, появились длинные изогнутые птичьи клювы. На средневековых рукописях в таком облачении изображались люди, выносившие из городов тела умерших во время страшных нашествий черной смерти.

Очень аккуратно, магистры взяли скелет. Иллюзия средневековья стала полной. На моих глазах творилось черт знает что.

- Андрей, открой, пожалуйста, дверь, - замогильным голосом попросил кто-то из магистров.

Вообще-то, любой из них мог открыть-закрыть дверь дистанционно, но тут разыгрывался какой-то пока непонятный мне спектакль, в котором действовать надлежало особенным образом.

Я открыл, и мы с Машкой, в полном изумлении, наблюдали, как магистры плавно перемещаются по коридору, - казалось, они просто плыли над полом, со скелетом между ними, - пока не свернули и не скрылись на лестнице...

Обратное явление магистров состоялось на третий день. Для меня он прошел в бессмысленной суете, меня постоянно что-то отвлекало, я никак не мог удержать и зафиксировать возникавшие мысли, а в обеденный перерыв опрокинул на одну брючину чай, а другую облил супом. Легко представить себе, в каком настроении я находился, когда вечером в дверь постучали, а когда я ее открыл, мне прямо в физиономию нахально уставился огромный клюв, торчавший из-под капюшона.

- Привет! - раздался голос одного из магистров. - Возвращаем в целости и сохранности, как и было обещано. Куда тебе его занести?

На этот раз я не был удивлен, скорее, раздражен. Буркнув ответное "привет", я открыл соседнюю дверь и кивнул.

- Сажайте на прежнее место.

Эдик и Володя, вернув скелет в прежнее положение, приняли свой обычный вид, создали себе каждый по мягкому креслу и удобно в них расположились, один напротив другого. Я внимательно посмотрел на каждого, но по их лицам ничего нельзя было понять. Оба сидели с благодушным видом, в чем-то неотличимые, словно братья-близнецы.

- Дверь только не запирай, - сказал Володя и пояснил. - На всякий случай. Может, еще Витька подвалит.

Я, следуя их примеру, сотворил себе мягкое кресло, уселся в него так, чтобы видеть обоих, и хмуро спросил:

- Итак, может быть, кто-нибудь объяснит мне цель этого маскарада?

- Дело в том, - спокойно ответил Эдик, - что, как тебе хорошо известно, многие сотрудники института задерживаются допоздна, а иные, несмотря на строгий приказ начальства, работают даже по ночам. Если бы кто-то из них увидел нас с Володей, несущими скелет, это вызвало бы вполне естественное удивление, и на следующий день об этом говорили бы все. По целому ряду причин, нам необходимо было избежать какой-либо публичности. Для тебя также не секрет, какое мнение о вашей лаборатории сложилось у большинства сотрудников. Поэтому появление в коридоре, где она расположена, двух посланников смерти со скелетом, было бы истолковано в нужном нам ключе, а именно, что наконец-то проводимые тобой опыты дали хоть какой-то результат. Хотя бы в виде привидений. Кстати сказать, нам повезло, и мы никого не встретили.

Я взглянул на скелет, пожал плечами и, постаравшись напустить на себя как можно более безразличный вид, пробормотал:

- Зачем он вам вообще понадобился? Скелет, как скелет...

Магистры переглянулись, и в разговор вступил Володя.

- Не совсем. Если ты обратил внимание, он - не настоящий. Это всего лишь копия, и нам нужно было узнать, в том числе, сделана она с какого-то определенного скелета или нет.

- Не настоящий?.. - фальшиво удивился я, потому что, сказать честно, этот факт меня нисколько не заинтриговал. - Откуда мне было это знать?

- Видишь ли, Андрей, - это снова был Эдик. - Витю можно критиковать за многое, но только не за неуважительное отношение к умершим. Если бы скелет был настоящим, он ни за что не позволил бы себе дать ему в руки игральные карты. Но он не настоящий. Он сделан из дерева, бумаги, клея, глины, палочек и веревочек, очень искусно, так, что с первого взгляда не отличишь от натурального, и, тем не менее, это подделка.

- Но кому и зачем могло понадобиться подделывать скелет? - на этот раз уже непритворно удивился я.

- Мы тоже предполагали это узнать, но, к сожалению, этот момент так и остался неразгаданным. Возможно, владельцу скелета, пусть даже и врачу, чем-то угрожали, - скажем, что он добыл его незаконным способом, - и предполагаемый врач предпочел договориться, чтобы ему сделали точную копию, а настоящий захоронил... Нам остается только гадать. Но вот то, что копия оказалась точной, нам здорово помогло.

Я откровенно не понимал, и это откровенное непонимание совершенно недвусмысленно читалось на моем лице.

- Ты что-нибудь слушал о докторе Герасимове?

Я честно признался, что не слышал.

- Михаил Михайлович Герасимов - доктор исторических наук. И, да будет тебе известно, он придумал метод восстановления человеческого лица по черепу. Если хочешь поподробнее узнать, в чем он заключается, можешь взять и почитать его работы, они опубликованы и есть в нашей библиотеке. Так вот, тебя вряд ли удивит, что одно из наших подразделений взяло этот метод на вооружение и развивает его в том плане, чтобы иметь возможность, в случае необходимости, восстанавливать не только лицо по черепу, но и все живое существо по скелету, и даже по одной кости. Напрасно ты ухмыляешься, - сказал Володя, обнаружив мой очевидный скепсис. - Эти ребята, между прочим, проделали огромную работу и уже добились кое-каких результатов, хотя, по их утверждению, их труд - это капля в море по сравнению с тем, что еще предстоит сделать.

- Уж не хочешь ли ты сказать, что они восстановили облик человека, чей скелет... то есть, копия скелета которого сидит вон за тем столом? - недоверчиво спросил я.

- Именно это я и хочу сказать, - кивнул Почкин. - И нам, повторяю, здорово повезло, что копия оказалась точной.

Сказать, что я был ошеломлен, значит не сказать ничего. Я переводил взгляд с одного магистра на другого, пытаясь понять, уж не разыгрывают ли они меня. Но увидел только то, что оба спокойно ждали, пока я освоюсь с полученной информацией.

- В нашем Институте, - мягко произнес Эдик, по всей видимости, устав ждать, - есть много подразделений, о существовании которых знает только дирекция. И чем они занимаются - тоже. Но кое с кем из сотрудников этих отделов мне и Володе доводилось пересекаться. Например, на каких-то верхних этажах, куда можно добраться только на лифте (при слове "лифт" я скептически ухмыльнулся), изучают мифологию человечества. То есть, представь себе, целый этаж отведен под модель мировоззрения какого-либо из народов, когда-то населявших или благополучно населяющих доселе нашу землю. Поднявшись на соответствующий этаж, ты оказываешься, скажем, в мире легенд и мифов Древней Греции, Махабхараты и Рамаяны, Велесовой книги или книги Кетцалькоатля, плоской земли, покоящейся на трех слонах, ну, и так далее. Эти модели живут своей собственной жизнью, в соответствии с теми законами, которые приписало им соответствующее человеческое сознание, они изучаются и постоянно совершенствуются. Как ты понимаешь, такие модельные миры - бесценное пособие для тех, кто изучает историю развития человечества, но, к сожалению, допуск к этим мирам ограничен.

Он замолчал, давая мне время осмыслить услышанное. Вообще-то, я подозревал, что Институт напоминает собой айсберг, чья неизмеримо большая часть спрятана под водой, но никогда не пытался узнать, имеют ли мои подозрения под собой хоть какую основу. Но то, что я оказался прав, пока что никак не объясняло ситуацию со скелетом.

О чем я и поставил в известность магистров.

- Я не зря несколько раз повторил словосочетание "точная копия", - терпеливо заговорил Володя. - Ты когда-нибудь слышал о симпатической магии? Существует две ее разновидности, которые можно обозначить как магия подобия и магия контакта. Первая предполагает, что два предмета, сходные по внешнему виду, находятся в симпатической связи между собой, и, имея один из них, можно воздействовать на другой. Вторая считает истиной симпатическую связь между предметами, вступавшими между собой в контакт. Теория симпатической магии на сегодняшний день отсутствует, по крайней мере, в некоем приемлемом виде. Что касается практики, то за исключением нескольких удачных опытов, вроде бы подтверждающих существование симпатической связи, остальные заканчивались неудачей. Ни первые, ни вторые, впрочем, ничего не доказывают и не опровергают, из-за недостатка статистики, нужного теоретического обоснования, методики, ну, и так далее. Пока понятно?

Я кивнул.

- Тогда идем дальше. Наш, точнее, твой... еще точнее, скелет, сидящий сейчас за столом, с точки зрения симпатической магии, удовлетворяет обеим ее разновидностям, поскольку, с одной стороны, является точной копией настоящего скелета, а с другой - вступал с ним в контакт, поскольку тот послужил ему натурным образцом. Следовательно, используя тот аппарат, который имеют на сегодня исследователи симпатической магии, можно было попытаться раздобыть информацию относительно человека, чей скелет в виде копии присутствует в этой комнате.

Я ощутил легкое головокружение, заглянув в ту бездну, которая разделяла меня и магистров в плане объема знаний. Причем знаний не энциклопедических, не эрудиции, но знаний, которые использовались в практике повседневной жизни. Я чуть было не сказал обыденной, но разве можно было жизнь сотрудников нашего Института назвать обыденной? Хотя, для них самих, она, возможно, и казалась таковой.

- Ну... хорошо... - наконец, пробормотал я. - И что нам это дает?..

- Потерпи, - продолжил Почкин. - В Институте также имеются отделы, занимающиеся исследованием... как бы это попроще сказать... скажем, ошибок и заблуждений человечества. А если быть точным, тех гипотез и теорий, которые таковыми считаются. И это вполне логично: то, что считалось заблуждением вчера, сегодня, если взглянуть с иной точки зрения, может оказаться не таким уж и заблуждением. Возьмем, к примеру, человеческую мысль. Ведь не станешь же ты отрицать, что она материальна, поскольку является результатом химико-электрических процессов? А любой электрический процесс порождает изменение электромагнитного поля, пусть даже и слабое, откуда становится очевидным и так называемое "чтение мыслей", и "передача мысли на расстояние".

- Ты хочешь сказать, что вам... или кому-то... удалось прочитать мысли этого скелета? - обалдело спросил я.

- До этого наука пока не дошла, но кое-что она способна прояснить уже сейчас. Не очень многое, точнее, даже совсем немногое, и все-таки это лучше, чем ничего. Дело в том, что "отзвуки человеческой мысли", если можно так выразиться, сохраняются в виде электрических сигналов в ноосфере, и нашей задачей было попытаться добыть их оттуда.

- Откуда? - тупо спросил я, начиная ощущать себя полным идиотом.

- Из ноосферы. Это, предположительно, составная часть биосферы, в которую вплетен единый разум человечества, состоящий из разумов отдельных его представителей.

- Подожди, Володя, - вздохнул Эдик. - Мне кажется, Андрей, вместо того, чтобы понимать, окончательно утратил способность воспринимать и анализировать. Есть предложение не забивать ему голову теориями, а просто, в двух словах, рассказать, что мы предприняли, и что из этого получилось.

Почкин внимательно посмотрел на меня, я ответил ему умоляющим взглядом, призывающим прислушаться к предложению Амперяна.

- Уговорил, - хмыкнул он. - Короче говоря, мы договорились с ребятами и отнесли твой... то есть, вот этот, скелет к ним в лабораторию. Она закрытая, о ее существовании знают немногие, и там занимаются проблемами создания искусственного интеллекта. Они собирают из попавших под руку радиодеталей некие элементы и соединяют их друг с другом, моделируя элементы человеческого мозга. Таких элементов они напаяли огромное количество, но все равно, требуется неизмеримо большее, чтобы их установка стала выдавать на-гора худо-бедно приемлемые вещи. Тем не менее, кое на что она способна уже сейчас, о чем я тебе уже говорил. Помимо уж не знаю какого количества комнат с этими деталями, там имеется некая катушка, соленоид, в которую они и запихнули наш... этот скелет. И их искусственный мозг, проведя какие-то одному ему ведомые анализы, нашел "следы" его владельца в ноосфере, предварительно (или попутно) восстановив его внешний облик.

Владельца скелета звали Хуан Диего Алехандро Пабло, - тут всего двадцать девять имен, - Квартарома, он был младшим сыном бедного идальго из Арагона и за неизвестные деяния получил прозвание Лев Кастилии. Поскольку на родине он кроме прозвания не получил ничего, то отправился, как это было принято, искать счастья в Новом Свете, искал его обычными для того времени, - кстати сказать, жил он в XVI веке, точнее установить не удалось, - средствами, был ничем не хуже и не лучше прочих авантюристов. В одном из предприятий, на каком-то острове в Карибском море, погиб при невыясненных обстоятельствах. Возможно, был укушен ядовитой змеей, или же получил отравленную стрелу, а может, пал жертвой одного из соратников. Вот его портрет незадолго до смерти, восстановленный искусственным мозгом.

Володя протянул мне листок бумаги. На нем было изображено худое лицо, чем-то напоминающее лицо дон Кихота, со вздыбленными волосами, торчащими в беспорядке воинственными усами и острой бородкой, похожей на кинжал. Глаза были широко раскрыты, рот - тоже. Возможно, Квартарома внезапно увидел перед собой нечто ужасное, а может быть, искусственный мозг обладал своеобразной фантазией.

- Скорее всего, отряд, в котором принимал участие Хуан Диего, был полностью истреблен, поскольку он так и остался лежать непогребенным. Через некоторое время на остров высадились пираты, решившие припрятать часть добычи. К тому времени от Квартарома остался только скелет, и они использовали его в качестве одного из указателей к спрятанным сокровищам, как это было принято. Пошло еще сколько-то, и на остров высадились уже искатели сокровищ, возможно, посланные официальными властями, поскольку за морских разбойников взялись всерьез, и кто-то мог выкупить свою жизнь, указав приметы зарытого клада. И тут случился казус. Ребята сказали, что из комнаты с соленоидом некоторое время раздавалось жужжание, подозрительно напоминающее хихиканье. Дело в том, что корабельный врач, не будучи осведомлен о цели миссии, первым отыскав превосходно сохранившийся скелет, по простоте душевной тайно переправил его на корабль, собираясь сделать наглядное пособие. А миссия, естественно, провалилась, поскольку он лишил ее важного указателя. Пособие впоследствии было изготовлено, каким-то образом попало во Францию, где с него была сделана точная копия, после чего бесследно исчезло.

Несмотря на краткость, рассказ Почкина прозвучал для меня почти что пересказом приключенческого романа. Не знаю, почему, но когда он закончил, я ощутил себя так, словно только что посмотрел полуторачасовой фильм, и мне понадобилось некоторое время, чтобы избавиться от стоявших перед глазами картин далекого экзотического острова, пиратов и прочей морской атрибутики.

- Это все, конечно, замечательно, - наконец, пробормотал я, с трудом приходя в себя от ярких видений, - но каким образом помогает нашему делу? То, что кто-то смог по одному лишь скелету восстановить дела давно минувших дней, - я поражен и снимаю шляпу. Или вы от меня что-то утаиваете, и припасли нечто самое грандиозное напоследок?

- Увы, - как-то почти виновато ответил Эдик, - но на этом добытая нами информация заканчивается. Дальше в дело вступает логика. При всех своих достижениях, - да, да, нам о них тоже известно, - ты совершил небольшую ошибку. Заключающуюся в том, что ты не принял во внимание следующее. Инструменты появились в соседней комнате, а сундук исчез из этой, следовательно, и причину, скорее всего, следует искать именно здесь. Скорее всего, скелет, несмотря на почтенный возраст и свою неподлинность, каким-то образом сохранил свойства указателя на сокровища. Что-то в комнате послужило катализатором, сюда заявились какие-то пираты и, обнаружив сундук, забрали его. Остальное их не заинтересовало. Столы, стулья, шкаф и доски им оказались не нужны, а доспехи в их времена мало того, что вышли из моды, но и также являются декоративными. Если ты присмотришься повнимательнее, то увидишь, что сочленения лат местами соединены намертво, и если бы внутри них кто-то оказался, у него не было бы ни малейшего шанса уцелеть в стычке даже с легковооруженными воинами.

Я был немного расстроен, так что даже сразу не обратил внимания на странное обстоятельство.

- Погодите, погодите, - забормотал я, когда до меня, наконец, дошло. - Вся ваша информация относится к тому, что происходило в нашем прошлом. Но ведь, насколько мне известно, путешествия во времени невозможно? Парадокс Эйнштейна, и все такое...

- Видишь ли, - вступил в разговор Эдик, - время вообще вещь... как бы это сказать... вещь в себе. Даже выдающиеся ученые, пытавшиеся там или иным образом интерпретировать это понятие, не согласны между собой. Тебе, конечно, лучше обратиться за консультацией к кому-нибудь из наших теоретиков. Но, например, существует гипотеза о том, что благодаря взаимопроникающей кольцевой структуре пространства-времени, случившееся в прошлом уже "учло", если можно так выразиться, "вмешательство будущего". Эта гипотеза, на мой взгляд, в какой-то степени льет воду на мельницу предопределенности или, если хочешь, фатализма, но она, по крайней мере, выстраивает отношения прошлое-будущее в некоторую логически непротиворечивую взаимосвязь.

- Ничего себе гипотеза, - хмыкнул я. - Это что же, получается, все мои поступки предопределены заранее? А как же свобода выбора?

- На твой свободный выбор никто не покушается. Скорее, наоборот. То, что ты свободно наворотил в прошлом, учитывается в будущем.

Я ничего не понял и выкинул белый флаг. Прошлое, будущее, кольцевые структуры пространства-времени... Мы, в конце концов, живем в настоящем, и нас, прежде всего, должны волновать проблемы этого самого настоящего.

И тут же, вопреки какой-либо логике, спросил.

- Но если будущее существует уже сейчас, нельзя ли заглянуть в эту самую ноосферу и узнать, нашелся сундук, в конце концов, или нет, и если да, то кто в этом виноват и что он для этого сделал?

- Знаешь, Эдик, по-моему, он так ничего и не понял, - задумчиво сказал Почкин.

Тот согласно кивнул.

- Слушай, Андрей, забудь обо всех этих теориях и гипотезах пространства-времени, в которых даже их создатели до конца не разбираются. Живи сегодняшним днем. Прими к сведению ту информацию, которую мы для тебя добыли, и действуй в соответствии с нею. Постарайся вспомнить все, до мельчайших подробностей, что случилось в ночь исчезновения сундука, и, возможно, тебе удастся отыскать "катализатор", послуживший кратковременному возникновению "связи времен". Если это получится, все остальное будет уже делом техники. Договорились?

- Договорились, - буркнул я. - Кстати, я могу этой информацией делиться? И ссылаться на ее источники?

Магистры понимающе переглянулись.

- Кое с кем можешь, - улыбнулся Эдик. - Но с остальными - не надо. Тебе просто не поверят.

После чего, дружески похлопав меня по плечу (каждый), они тихо-мирно исчезли, без каких-либо фокусов, просто выйдя за дверь и удалившись по коридору, о чем-то беседуя по дороге.

Ночью мне снились вариации парадокса Эйнштейна, от которых я в ужасе просыпался и долго лежал, приходя в себя и боясь пошевелиться. Пару раз мне казалось, что за занавесками притаились пираты, и еще пару раз - сотрудники полиции времени из будущего, собирающиеся арестовать меня за его изменение, ставшее результатом легкомысленного несанкционированного проникновения в прошлое. На работу я отправился с больной головой.

Сидя за своим рабочим столом, достал пару таблеток от головной боли, проглотил, запив стаканом воды, и принялся ждать, когда откроется библиотека. Решив начать с элементарного, я взял трехтомник "Физики элементарных частиц", пролистал приблизительно десятую часть первого тома и вернул книги обратно. Выпил еще две таблетки от головной боли. Было совершенно бесполезно пытаться понять что-либо. То, что таилось под обманчивым словом "элементарных" таковым вовсе не являлось. У меня создалось впечатление, что любая вновь открытая частица являла исследователям новое свойство, которому они, не мудрствуя лукаво, присваивали первое попавшееся название. Например, цвет, хотя частицы цветом не обладали (по крайней мере, в том смысле, который в это слово вкладываем мы), или собственный момент вращения, к собственно вращению не имеющий никакого отношения (так было сказано в поясняющей (!) сноске), аромат (хотя частицы не пахнут), да и вообще, я так и не понял, представляют ли эти самые частицы собой частицы в обычном понимании, или являются волнами. А посему, вряд ли стоило пытаться уяснить парадоксы пространства-времени, вкупе с тремя "измерениями Пристли" и последовать совету Володи, - плюнуть на теорию и заняться поисками "катализатора". Что оказалось совсем непростым делом, поскольку плотность событий последнего времени оказалась так велика, что я в них просто потерялся. Увлекшись невесть откуда взявшимися инструментами и объединив их в своем мозгу с пропажей сундука, я теперь никак не мог вспомнить, что из случившегося было связано с первыми, а что - с последней.

Я принялся бродить из комнаты в комнату, надолго задерживая взгляд на том, что попадалось на глаза, надеясь вызвать нужные воспоминания по ассоциации. В конце концов, сквозь шелуху не имевших отношения к делу мыслей и видений, начало проступать нечто, напоминающее морскую звезду, у которой на концах лучей располагались блестящие жемчужины. Эта странная картина становилась все отчетливей, - мне казалось, я даже начинаю различать песок на морском дне, на котором расположилась звезда, - а жемчужины неожиданно принялись поблескивать, подобно звездам на чистом ночном небе. Я никогда в жизни не видел живых морских звезд, только на фотографиях, и откуда она могла взяться, совершенно не понимал. Что именно должна была мне подсказать эта аналогия? Или она вовсе не была аналогией, и ее следовало воспринимать как реальное указание?

Если правда, что Ньютон открыл свой закон, когда его по макушке треснуло яблоко, то для меня таким яблоком стала вешалка, проверившая на прочность мой лоб. Я давно собирался переставить ее в более безопасное для себя место, подозревая, что когда-нибудь мне суждено налететь на нее, но сейчас, на своем прежнем месте, она оказала мне неоценимую услугу. Звезда, имеющая пять щупалец - это же пентаграмма! А жемчужины, поблескивающие на их концах - разве это не горящие свечи?

Начав вспоминать, я уже не мог остановиться. Воспоминания хлынули лавиной, и я в кратчайший срок припомнил и "Оракул", и рисунок на полу, и мои попытки привести шаблон магического рисунка к требуемому виду для проведения эксперимента. Я даже нашел свои вычисления для определения нужных символов, а также саму книгу.

Мог ли магический рисунок оказаться искомым "катализатором"? Полностью исключить вероятность этого было нельзя. По крайней мере, я бы этому ничуть не удивился. Тем более, Мишка говорил мне что-то о резонансах, об искажениях электромагнитного поля и поля температур, и чем-то еще, оставившем, по всей видимости, больший след в ноосфере, чем в моей памяти.

Я поудобнее расположился на стуле, достал "Оракула", разложил исписанные мной листки, некоторое время смотрел на них и пришел к выводу, что придется начинать все с самого начала. Кто-то говорил, что если стенограмму не расшифровать в течение нескольких часов после того, как она была записана, ее не удастся расшифровать вообще. Со стенографией я был незнаком, но все мои записи представляли собой какой-то набор сокращений, разобраться в котором не представлялось возможности. Сокращения слов налезали одно на другое, результаты вычислений местами были то ли подчеркнуты, то ли зачеркнуты, восклицательный знак мог означать как абсолютную истину, так и абсолютную чушь. А ведь я, приступая к работе, давал себе слово записывать все очень подробно и аккуратно, о чем свидетельствовала нумерация листков и соединяющая их скрепка...

И снова, при чтении этой по-своему занимательной книги, у меня создалось ощущение, будто она - не что иное, как розыгрыш. Было, правда, непонятно, кому и зачем понадобилось вложить в него столько сил и времени, ради той незначительной суммы, какую получил автор за свое произведение. Чтобы не сбиться посторонней мыслью, я вел пальцем по бумаге, почасту останавливаясь, дабы дать время материалу усвоиться, когда почувствовал какую-то выпуклость. Аккуратно перелистав страницы, я обнаружил маленький сложенный листок бумаги, по внешнему виду, предположительно тех же лет, что и сама книга. Осторожно развернув его, я прочитал: "Для большей точности определения символа, координаты небесных светил следует учитывать, введя в них поправку на цену пуда пшеницы в Черниговской губернии". Я несколько раз прочитал записку, не веря своим глазам и пытаясь найти в ней какой-то скрытый тайный смысл, потом снова сложил, вернул на прежнее место, тихо застонал и отодвинул книгу в сторону, собираясь крепко стукнуться лбом о поверхность стола, поскольку почувствовал себя полным идиотом. "Цену пуда пшеницы в Черниговской губернии"! А почему, скажем, не среднюю длину усов какого-нибудь лейб-гвардии полка драгун Ее Величества? Ответ, понятно, лежал на поверхности: потому что цена пуда пшеницы и средняя длина усов - субстанции разные и никоим образом не соотносимые, но то и другое, на мой взгляд, имели к координатам небесных светил приблизительно одно и то же отношение. Хотя, если из дешевой пшеницы готовили дешевую хлебную водку, то связь могла и прослеживаться, ибо только употребив некоторое количество данного продукта можно было следовать всему тому, о чем повествовала книга. Впрочем, в этом случае, для вызывания духов никакие описанные в ней манипуляции не требовались, достаточно было прикупить в ближайшем трактире еще пару-другую штофов...

Я несколько ослабил самоконтроль, и мои мысли с радостью устремились по пути наименьшего сопротивления, рисуя картину подгулявшего запорожца из неоконченной повести Ореста Сомова, но, будучи добросовестным исследователем (по крайней мере, стараясь быть им), я снова постарался взять себя в руки. В конце концов, даже если "Оракул" содержит бред сумасшедшего, мне следует провести тщательную проверку изложенной в нем методики на предмет создания возможного "катализатора", чтобы затем, со спокойной совестью, перейти к изучению других претендентов на эту роль.

Вздохнув, я придвинул к себе книгу, чистый лист бумаги и карандаш, после чего полез в ящик стола за логарифмической линейкой и случайно прищемил себе палец. Виноватой в этом я посчитал, естественно, линейку, и уже собирался было высказать ей все, что о ней думаю, а сказать по правде - просто выместить на безответном инструменте свое плохое настроение, как вдруг меня осенило. Я как-то совершенно забыл о том, что в Институте имеется "Алдан", на котором работает программист (он же и оператор) Александр Привалов, обязанный мне спокойной жизнью в последние несколько дней, поскольку я никоим образом не привлекаю его к своим авантюрам. Не знаю, насколько сложными окажутся мои расчеты для его машины, но попробовать стоило.

Я придвинул к себе телефон и набрал Сашкин номер.

- Привет, Саш, - бодрым голосом начал я. Не знаю, будет ли в будущем техника способна передавать не только слова, но и чувства, мне показалось - я ощутил горькое сожаление по поводу того, что трубка была поднята, переданное мне по телефонному проводу. Поэтому не стал терять времени и выпалил: - Кажется, у меня есть задачка, как раз для твоего "Алдана". Сможешь уделить мне пару минут?

По телефонному проводу пришло чувство уверенности, что парой минут разговор не ограничится.

- Мне нужно сделать кое-какие расчеты, а они, понимаешь, отнимают очень много времени. Поможешь?

- Привет, - без энтузиазма отозвался Привалов. - Что за расчеты? Ну, я имею в виду: взять значения, поставить в формулу, или что-то еще?

- А как расчеты могут быть "чем-то еще"? - искренне удивился я.

- Логические задачи тоже можно свести к расчетам. Все зависит от того, какой алгоритм использовать.

- Слушай, для меня эта твоя терминология - темный лес. Если у тебя найдется для меня толика времени, я принесу тебе книжку, в которой все написано, и сделаю все, что ты скажешь. Лады?

- Сейчас у меня небольшая запарка, - отозвался Сашка, - но часам к четырем рассчитываю немножко разгрестись. Устроит?

- Вполне, - заверил я и быстренько повесил трубку, пока он не передумал.

Вообще-то, не взяться за мою задачку он не мог, поскольку "Алдан" был предназначен для всех сотрудников без исключения. Но если действовать официальным путем, то есть с оформлением всей необходимой процедуры, времени можно было ухлопать уйму. Поэтому, если бы какая-нибудь инспекция проверила бумаги, оформленные с соблюдением положенных формальностей, она бы обнаружила, что наша вычислительная техника загружена в лучшем случае на полчаса в сутки. На самом же деле, она работала "не покладая рук" двадцать четыре часа копеечка в копеечку, и к ней постоянно выстраивалась очередь дублей с запросами неофициальными, причем в этой очереди иногда можно было наблюдать дублей одних и тех же лиц в количестве больше одного. "Алдан", поначалу и в самом деле простаивавший, за относительно короткий срок стал весьма популярен.

Дождавшись назначенного срока, я отправился во владения Привалова, зажав под мышкой "Оракул" и прихватив, на всякий случай, прежние расчеты. За остававшееся до рандеву время я немного восстановил в памяти общий подход к построению магической фигуры, и даже до некоторой степени обнадежился тем, что Сашка мне поможет. Около дверей вычислительного центра стояла привычная очередь, и Привалову пришлось лично выглянуть и впустить меня внутрь. В святая святых он меня, конечно, не повел, а вместо этого усадил на стул в предбаннике, сам сел напротив и устремил на меня поблескивающий стеклами очков взгляд, очевидно ожидая какого-то подвоха.

Я раскрыл книгу и попытался как можно подробнее объяснить, чего именно я жду от "Алдана" в лице его слуги и господина. Сашка слушал очень внимательно, после чего принялся задавать уточняющие вопросы. Затем сказал, что мою задачу требуется формализовать, после чего он составит алгоритм решения, напишет программу, выделит мне машинное время и будет сопровождать ее. Набью программу я сам, и задавать исходные данные для расчета тоже буду сам.

Честно сказать, я представлял себе процесс общения с вычислительной машиной несколько иначе. Не следует думать, будто я настолько чужд прогрессу, что ничего не слышал о языках программирования. Просто для меня это выглядело... Ну, скажем, как общение с иностранцем, который не знает языка, на котором говорю я. Тогда мы, естественно, прибегаем к помощи переводчика, перетолмачивающего мои фразы иностранцу, а его - мне. Но то, что, прежде чем запихнуть мою задачу в "Алдан", я должен был сначала решить ее сам, для меня это оказалось совершенной неожиданностью. Зачем нужна техника, если я все за нее должен делать сам? Сашка объяснил, что вот, например, имеется квадратное уравнение. Решение для нахождения его корней известно. Поэтому достаточно задать только исходные данные - А, В, С, - и ты тут же получаешь корни. Я попробовал указать на то, что моя задача не только уникальна, но и подборка исходных данных для нее - занятие, требующее значительных трудозатрат, и наше обсуждение явно стало принимать форму базарной склоки, когда Сашка прервал его решительным хлопком ладони по столу. Разговаривать, собственно, не о чем. Я должен представить ему лист (листы), на которых будут аккуратно выписаны формулы, одна за другой, с указанием того, из какой формулы в какую подставляется полученное значение. Сбоку каждой формулы должны быть написаны те величины, которые являются исходными данными. Все. Чем раньше я ему это представлю, тем лучше. Остальное - его забота. Листы следует иметь в двух экземплярах. Один останется у меня, и я на нем должен проставить численные значения исходных данных - для отладки.

Пара дней у меня ушло на то, чтобы подготовить затребованный Приваловым материал. Несколько раз меня подмывало отказаться от услуг вычислительной техники, если их получение выливается в такие трудозатраты, что дешевле сделать все самому. Но затем, по мере приведения информации к необходимому виду, я был вынужден признать полезность подобного рода работы, поскольку она позволила систематизировать и упорядочить изложенное в "Оракуле". И если прежде я листал страницы книги то туда, то сюда, закончив один расчет и отыскивая начало следующего, - теперь вся эта строгая последовательность, зафиксированная моей собственной рукой, была аккуратно (я несколько раз это проверил) перенесена на пронумерованные листы бумаги и скреплена.

Утром третьего дня (кажется, это была суббота), я, гордый своим трудовым подвигом, отнес один экземпляр Сашке и передал из рук в руки, ожидая как минимум одобрительного замечания. Но тот, выхватив у меня листы и бегло просмотрев их, буркнул: "До понедельника", и уже собирался спрятаться от меня за дверью вычислительного центра, но я крепко ухватил его за руку.

- До когда? - уточняюще спросил я.

Привалов непонимающе смотрел на меня.

- Когда прийти? - изменил я формулировку вопроса.

- Я же тебе сказал, в понедельник. Что тут непонятного?

- Сегодня суббота. Понедельник начинается в субботу. Когда прийти?

- Позвоню, - буркнул Сашка. - Готовь пока данные.

- Какие данные?

- Те, которые выписал сбоку от каждой формулы. Под названием каждой величины должно стоять число.

- Погоди, это что... тоже все мне? Да ты знаешь, сколько всего нужно перелопатить, чтобы определить это число?.. Во! - Я развел руки в стороны жестом, каким обычно рыболов показывает размер своего улова.

Воспользовавшись этим, Привалов пожал плечами, сказал: "Вот и лопать!", и скрылся за спасительной для него дверью.

Сашка, как и обещал, позвонил во вторник. То есть, если учесть, что понедельник начинается в субботу, а продолжается во вторник, придраться было не к чему.

- Предупреди начальство, что будешь у меня, и приходи, - сказал он.

Это как-то настораживало. Общение с техникой я представлял себе совсем иначе. Но двери лаборатории на всякий случай запер и отправился в вычислительный центр, не предупредив Ромуальда, который отсутствовал по причине отъезда на какую-то очередную конференцию.

Когда я пришел, Сашка усадил меня за какую-то странную пишущую машинку и положил рядом листы, исписанные ровными короткими строчками абракадабры.

- Сейчас ты будешь аккуратно набивать свою программу на перфокартах, - объяснил он. - Смотри.

Взяв обыкновенный лист бумаги, разрезанный пополам, он вставил его в машинку куда-то сбоку. Затем расположил линейку под первой строчкой абракадабры и сказал:

- Сначала потренируйся. Набери вот эту строчку на простой бумаге. Набирай внимательно и аккуратно. Вот так.

Он поочередно нажал на клавишах машинки символы, имевшиеся в написанной строчке. При этом раздавался треск и бумажка дергалась. Закончив, он нажал еще какую-то клавишу, и листок вылетел. На нем отчетливо просматривались вертикальные ряды прямоугольных дырочек, над которыми был напечатан символ.

- Все понятно?

- А это все зачем?

- Я перевел твои формулы на язык, который понимает машина. А набор перфокарт нужен, чтобы она прочитала с них необходимые фразы-команды и в точности их выполнила. Одна перфокарта - одна фраза. Вот тебе листочки бумаги, учись. Через десять минут вернусь.

За десять минут я успел испортить три листочка, а пальцы дрожали так, что непроизвольно выбивали дробь, стоило поднести их к поверхности стола.

- Ничего, потихоньку справишься, - как мне показалось, с затаенным злорадством произнес инквизитор Привалов. - Вот тебе чистые перфокарты, начинай набирать начисто. Не торопись. Имей в виду, у меня тут, между прочим, не бумажный комбинат. Если хочешь, - глаза его странно блеснули, - можешь воспользоваться ручным перфоратором. Вот тут лежит табличка кодов. На ней расписано, какие символы какими последовательностями дырочек обозначаются.

Я с негодованием отказался, и уже начал было подбирать подходящие фразы, собираясь отказаться от услуг вычислительной техники, но он снова скрылся за внутренней дверью, и мне ничего не оставалось, как сесть за дурацкий перфоратор.

До конца рабочего времени я не испортил ни одной карточки, и набрал целых пять строчек.

Всю дорогу до общежития я с содроганием думал о том, сколько мучений мне предстоит испытать в ближайшие дни. Я даже не мог пожаловаться Машке, поскольку она взяла пару недель за свой счет и уехала ухаживать за прихворнувшей бабушкой. Вряд ли кто удивится, узнав о том, что мне снилось продолжение моего изматывающего занятия.

Сашка, правда, оказался добрейшей души человеком. Он, оказывается, попросил какую-то знакомую девчонку из машбюро, и она, после моего ухода, быстренько сделала оставшуюся работу за меня. Так что, когда я приплелся, - живое воплощение Вселенского Уныния, - Привалов на моих глазах достал пару тонких пачек набитых перфокарт и поместил между ними мои, обложил двумя картонками, перехватил резинкой и вручил мне.

- Это - твоя задача, - торжественно провозгласил он. - Вот сюда, - он воткнул в пачку перфокарт кусок газеты, - будешь вставлять свои исходные данные, отдавать мне, и получать у меня распечатку с результатом. Для начала, чтобы попробовать, можешь задать числа с потолка, но с предсказуемым результатом, чтобы мы могли устроить проверку программы, или, говоря на языке машины, отладку.

При слове исходные данные я снова приуныл.

- Слушай, Саш, а у тебя случайно нет... как бы это сказать... в общем, твоя машина, она может вычислить координаты небесных тел по заданным широте, долготе, времени суток, даты, чего-нибудь еще?..

- Мой "Алдан" может все, - солидно ответил Привалов. - Только ему нужно для этого написать соответствующую программу.

- А сколько времени потребуется для этой? То есть, для координат?

Сашка задрал глаза в потолок, сморщил лоб и принялся шевелить губами.

- Думаю, первый, - прикидочный, - вариант, можно сделать за несколько месяцев.

- Так долго? - сказать, что я был расстроен этим ответом, значило не сказать ничего. - А ускорить этот процесс никак нельзя?

Привалов снова задрал глаза в потолок и зашевелил губами.

- Можно, - ответил он, наконец, вселив в меня надежду. - Только для этого понадобится... - Сашка сделал театральную паузу.

- Для этого понадобится... - не выдержал я.

- Торт.

- Что? - мне показалось, что я ослышался.

- Торт. Самый вкусный. Желательно, завтра утром.

Я ничего не понимал.

- Это что - шутка?

- Нет, это не шутка. Хочешь ускорения процесса - неси торт. Причем, в твоих интересах принести его как можно скорее. Как сказали классики: утром торт - вечером ускорение. Вечером торт - на следующее утро ускорение. Все. Ступай. У меня, между прочим, и без тебя работы хватает.

Совершенно сбитый с толку, я позволил выставить себя за дверь самым бесцеремонным образом.

Отстояв очередь, я приобрел торт, поставил его в общественный холодильник, на всякий случай, заговорив, чтобы кто-нибудь случайно его не съел, а утром потащил в Институт, прикидывая, как будет лучше всего поступить, если Сашка меня все-таки разыграл. Под удивленно-завистливыми взглядами сотрудников я прошествовал к двери вычислительного центра и постучал.

Привалов забрал торт, внимательно проверив состояние коробки, и, заявив, что от своих слов не отказывается, утренний торт получен, а, следовательно, вечером свершится ускорение, сказав мне готовить остальные данные, не связанные с координатами небесных светил, захлопнул дверь, ничего не объясняя. Я некоторое время боролся с желанием хорошенько стукнуть по двери кулаком, после чего, сознавая, что терплю поражение, развернулся и пошел по коридору. Когда я сделал несколько шагов, Сашка совершенно неожиданно высунулся, крикнул: "Вечером звякну", и снова исчез.

Он и в самом деле позвонил вечером, когда я добрался до получения очередного "исходного данного": сумма выброшенных в тринадцатый раз случайным образом трех игровых костей, отнесенная к количеству дней, прошедших с даты последнего весеннего равноденствия.

- Порядок, - сообщил он. - Ваш заказ выполнен в порядке обещанного ускорения. Как продвигаются остальные расчеты?

- Вашими молитвами, - буркнул я.

- Может, еще что-нибудь нужно? Скажем, переводы из одной системы исчисления в другую?

- А ты знаешь, что может случиться с тем, кто злоупотребляет сладким?

Сашка хмыкнул.

- Мне, между прочим, от твоего торта досталась только коробка. Я его девчонкам из машбюро отдал. А то неудобно получается: они мне иногда программы набивать помогают, причем исключительно на добровольной основе. Вот я и подумал, что было бы неплохо их чем-нибудь сладеньким угостить.

- Угу. За мой счет.

- Конечно. Забыл, сколько ты мне крови попортил? С тебя за одну карикатуру в стенгазете... Не считая прочего.

- Ладно, проехали. Ты, говоришь, для меня все там написал?

- Написал. Вообще-то, сказать честно, она была написана уже давно. Кто-то из группы предсказаний заказывал, а потом, наверное, забыл. Я ее, между прочим, не только отладил, но и несколько раз протестировал. Работает - как часы.

Злиться и ругаться не имело смысла, торт это не вернет. Поэтому я просто дал себе слово: при первой же возможности опять втянуть Сашку в какую-нибудь авантюру. Желательно, с последующей карикатурой. Хотя он, наверное, теперь будет вдвойне осторожен...

- ...Тебе еще много осталось? - продолжал между тем Привалов. - А то могли бы попробовать уже сегодня вечером.

- Ну... - я заглянул в свой список. - Еще с десяток расчетов...

- В принципе, если ты задашь эти числа с потолка, этого будет вполне достаточно. Проверить работоспособность программы можно и без них.

- Но ведь это будет неправильный расчет? Или я чего-то не понимаю?

- Когда будут правильные числа, тогда и получишь правильный результат. А сейчас можно просто убедиться, что программа работает. Но если не хочешь...

- Да нет, конечно, хочу, - тут же согласился я. - Только вот... на этой твоей машинке стучать не надо? С моими навыками, сам понимаешь...

- Надо. Сам постучу. Ну, что, подходишь?

- Лечу.

Я собрал свои записи и отправился к Привалову. Слишком поздно подумав о том, что, судя по голосу, ему самому не терпелось испытать свою программу, а, следовательно, можно было произвести взаимоучет тортами.

Сашка втащил меня в "предбанник", молча выхватил у меня листки с данными и быстро набрал их на перфокарты. Затем заставил меня дописать не хватавшие "с потолка", набил и их, добавил к уже имеющимся, и все это сунул в конец колоды перфокарт с программой. Подтолкнув меня к стулу и сказав: "Садись", он исчез в помещении, где собственно и располагался "Алдан". Я сел, приготовившись к долгому ожиданию, но прошло буквально две-три минуты, как Привалов выскочил обратно, держа в руке широкий лист бумаги и сияя, словно летнее солнце в полдень.

- Ну, что я тебе говорил? - воскликнул он. - Работает, как часы! Так что с тебя причитается...

Я не стал возражать по поводу того, что он мне, вообще-то, ничего не говорил, ни заострять вопрос о том, с кого и кому причитается. Возможно, потому что был удивлен скоростью, с какой техника справилась с моей задачей. Я выхватил у Сашки лист, глянул на него и тут же понял, что разобраться самостоятельно не смогу. На нем пляшущими символами, точно вышедшими из-под каретки разболтанной печатной машинки, было напечатано нечто, не поддающееся пониманию.

- Все очень просто, - принялся объяснять Привалов, заметив мое недоумение. - Я не стал выводить на печать программу и отладочную информацию, а ограничился только результатом. Вот это, - он достал из-за уха карандаш и обвел им двойной столбик цифр, - и есть решение. Координаты строк и столбцов в твоих таблицах. Похоже на правду?

- Пока не знаю, - честно ответил я, совершенно не готовый к такому повороту событий. Я ожидал чего угодно, но только не этого, по всей видимости, приученный к нашей бюрократии. Прийти и тут же что-то получить, как это было ново и непривычно.

- Ладно. - Сашка хлопнул меня по плечу. - Теперь аккуратно задавай все, что нужно, и милости прошу.

- Премного благодарен, - машинально ответил я, после чего ненавязчиво был выставлен из вычислительного центра с листом бумаги в руке.

Вернувшись к себе, я некоторое время разбирался с выданными "Алданом" столбцами, после чего, почти без труда, за час-другой набросал вчерне рисунок, расставив в нужных местах нужные символы из таблиц и обозначив размеры. Теперь нужно было аккуратнейшим образом перенести рисунок на пол в соседней комнате, на то место, где он был раньше, позаботиться о необходимых инвентаре и заклятиях, а также решить вопрос с ночными работами. Как и в прошлый раз, я решил наплевать на всякие уточняющие моменты, типа цвета и рецептуры изготовления используемых свеч и предметов, поскольку все равно не мог обеспечить их никаким известным мне способом, и обойтись тем, что имелось под рукой. С ночными работами дело обстояло сложнее. Администрация в лице Модеста Матвеевича пыталась навести порядок с нарушениями трудового законодательства, каковыми являлись работа в выходные дни и праздники, бесконечные переносы отпусков, а также пресловутые ночные работы. Пойманные нарушители пока что безжалостно карались рублем, но на повестке дня стоял вопрос о введении принудительного отдыха, путем блокировки или сдачи на время этого отдыха пропусков. Одновременно принимались самые серьезные меры по воспрепятствованию проникновения в нерабочее время на территорию Института самых отъявленных трудоголиков, вплоть до опечатывания их рабочих помещений. Маленький кусочек обыкновенного пластилина с отпечатком на нем факсимиле подписи Модеста Матвеевича делал невозможным проникновение в рабочее помещение даже с помощью самых ухищренных магических приемов. Были также введены ночные дежурства, причем ночным дежурным делегированы самые широкие полномочия в плане воздействия на нарушителей. Мера эта мало того что оказалась недейственной, благодаря ей в Институте махровым цветом расцвело кумовство, заключавшееся в том, что дежурные закрывали глаза на появление "своих" нарушителей, зато проявляли чудеса бдительности при отлове "чужих".

Мне предстояло либо писать убедительное обоснование необходимости ночных работ на имя Ромуальда, а тому - с ним наперевес брать бастионы инструкций Камноедова, либо всеми правдами и неправдами пытаться узнать, когда будет дежурить кто-то из "своих". Определенного расписания, кажется, не существовало, а попытка узнать эту тайну, хранившуюся, понятное дело, за семью печатями, могла вызвать вполне обоснованные подозрения в мой адрес. В принципе, существовал еще один вариант: можно было просто не покидать территорию Института, но существовала ненулевая вероятность проверки пришедших-ушедших, а поскольку стоящие на вахте демоны фиксировали номера пропусков, выявить нарушителя не составляло никакого труда. То, что ночной дежурный при обходе заметит слабый свет в замочной скважине в комнате, где я буду ставить эксперимент и заглянет в нее, тоже было возможным: тут основным мотивом была бы не проверка пожарной безопасности, а банальный интерес к сверхъестественному.

Впрочем, звезды, похоже, решили сжалиться надо мной и начали складываться в какую-то счастливую комбинацию, потому что в то время как я ломал голову над решением проблемы ночного эксперимента, тишину комнаты разорвал телефонный звонок, заставивший меня вздрогнуть. Не ожидая ничего хорошего, поскольку звонить мне сейчас было некому и незачем, я нехотя поднял трубку. Звонил Привалов. Услышав его голос, я уже собирался успокоить его, что с его расчетами все в порядке, когда он, совершенно неожиданно, осведомился, не собираюсь ли я предпринять чего-нибудь сегодняшней ночью, и, если да, не нужно ли будет ему за чем-нибудь присмотреть, поскольку дежурит по Институту сегодня он. Видимо, Сашка испытывал легкие угрызения совести за то, что не вполне честным образом (с моей точки зрения) раскрутил меня на торт. Конечно, причиной его звонка могло быть и вполне понятное любопытство, но я все-таки принял сторону угрызений совести.

- Вообще-то, было бы неплохо, - осторожно сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал обыденно. - Я как раз собирался кое-что сделать, но...

А вот в это самое "но" я постарался вложить как можно больше многозначительности. То есть, оно должно было значить: "я как раз задумал эксперимент, важность которого трудно переоценить, к сожалению, настоятельно требующий моего личного присутствия". Оставалось надеяться, что Сашка поймет это "но" правильно. Тем более, что я подкрепил его драматической паузой, своей многозначительностью превосходящей многозначительность этого самого "но".

Привалов понял меня правильно и тяжело вздохнул. Я возликовал. Тяжелый вздох означал положительный ответ на мой незаданный вопрос. Не мог же он, сам предложив мне помощь, идти на попятную, пусть я даже и воспользовался его предложением самым бесцеремонным образом?

- Домой пойдешь, или как? - безнадежно спросил он.

Единственное безопасное (пока) место проникновения на территорию Института находилось рядом с контейнерами для пищевых отходов. Имеющиеся крысиные норы давали такую возможность, поскольку магическое защитное поле здесь было ослаблено, чтобы не причинить вреда местным кошкам. Понятно, что использовать данный "пропускной пункт" без крайней необходимости не хотелось, поэтому я тут же принял решение, оставив риск проверки пропуска воле случая.

- Думаю, наберу в буфете бутербродов и останусь у себя, - ответил я. - Свет в своей комнате я выключу, а в той, которая по соседству, будут гореть свечи. Огнетушитель у меня есть.

Даже по телефону чувствовалось, как в Сашке долг борется с любопытством. И я решил проявить великодушие.

- Если захочешь убедиться, что все в порядке, можешь заглянуть, ты мне не помешаешь, - сказал я.

- И загляну, - с облегчением пообещал Привалов. - А то с тебя станется. Вечно слова с идеями расходятся...

После чего повесил трубку.

Я сходил в буфет, взял десяток бутербродов, неопределенно объяснил буфетчице, что не успеваю забежать в магазин и купить себе что-нибудь на ужин, - действительно, десять бутербродов в конце рабочего дня выглядели подозрительно, - и выскочил за дверь прежде, чем уши начало пощипывать от выступающей на них краски. Хотя, если вдуматься, кому какое дело, когда и сколько бутербродов я покупаю?

Вернувшись к себе, я взял все необходимое для создания магической фигуры, и отправился в комнату "со столиком". Здесь меня ожидала первая проблема: стоило или нет освобождать пространство на полу? Я критически осматривался, пока не принял во внимание, что исчезновение сундука состоялось в той конфигурации комнаты, какая наличествовала сейчас. А потому, отбросив сомнения, принялся за работу допотопным инструментом, в соответствии с рекомендациями "Оракула". Я трудился очень тщательно, стараясь изобразить каждую линию, каждый символ максимально точно, словно каллиграфия могла компенсировать несоответствие компонентов магической фигуры. Затратив на это энное количество времени, - мне показалось, вечность, - я расставил свечи, чашки с водой и, внимательно сравнив рисунок в "Оракуле" с изображением на полу, остался полностью удовлетворен содеянным. Теперь оставалось только зажечь свечи в нужный момент и ждать... Интересно, чего? К тому же, книга не сообщала никаких подробностей относительно моих дальнейших действий после того, как фигура будет готова. Что и когда именно я должен был предпринять, если какие-то действия от меня требовались? Да и вообще, с чего я взял, что все должно было случиться именно ночью? Конечно, исчезновение сундука произошло: во-первых, ночью, а во-вторых, при полном моем бездействии. Но сработает ли это сейчас? А если сработает, и я вдруг окажусь нос к носу с морскими разбойниками, с головы до ног увешанными оружием, вооруженный только собственным любопытством и совершенно один, что мне делать тогда? У меня по спине пробежал неприятный холодок. Я поежился и краем глаза увидел стоящий у стены огнетушитель. Что ж, за неимением лучшего, тоже сгодится. Или все-таки лучше отложить эксперимент? Но ведь у нас никто не дежурит две ночи подряд, и Сашка...

В этот момент раздался аккуратный стук в дверь. От неожиданности я вздрогнул так, что одна из свечек упала. Ручка аккуратно повернулась, и в комнату с опаской заглянул Привалов.

- Привет! - осторожно произнес он. - Это ты?

- А кто же еще? - раздраженно буркнул я. - Стучаться надо.

Вообще-то, Сашка стучался, но нужно же мне было как-то скинуть с себя этот непроизвольный мгновенный испуг, пусть даже таким нелепым способом?!

Привалов внимательно смотрел на меня.

- У тебя все в порядке?

- Все, все... Ну, чего ты там застрял в дверях? Заходи, коли пришел...

- Я попозже, - пообещал он и исчез.

Вздохнув, я уселся на один из двенадцати стульев у стены и принялся ждать, глядя на магический рисунок. Потом спохватился и зажег стоявшие на полу свечи.

За окнами стемнело, в комнате и Институте царила тишина, я скучал и не знал, чем себя занять. Состояние комнаты должно было быть максимально приближено к тому, в котором она находилась в ночь исчезновения сундука, а потому выбор у меня был невелик: сидеть, наблюдать и бороться со сном. И это при том, что я знал: если в походе, в тихую ночь, лежать около костра и смотреть на пламя - уснешь непременно. Конечно, пламя костра не сравнить с пламенем свечей, но огонь есть огонь, и его природа, или естество, от размера не зависят. Я старался избежать усыпляющего воздействия пламени и при малейшей возможности отводил взгляд в сторону, взирая на него боковым зрением, что, наверное, со стороны могло бы напоминать стрельбу глазами какой-нибудь провинциальной кокотки на уездном балу. Во время одного такого "залпа" я увидел на полу какой-то темный шарик, возле ножки шкафа. Поднявшись, я взял его в руки. Это была всего лишь плоская галька, обычная для морского берега, которую игра света и тени превратила в шарик. Некоторое время я крутил ее в пальцах, пытаясь обнаружить в ней что-нибудь необычное и размышляя, каким образом она могла здесь оказаться, а затем, не найдя и ничего не придумав, чисто машинально сунул в карман.

Ничего не происходило, я чувствовал, что начинаю проигрывать сражение в борьбе со сном, удивляясь, что могло задержать Привалова, обещавшего заглянуть попозже, - как вдруг заметил странное поведение пламени свечей. Торчавшее поначалу, подобно сталагмитам, оно стало едва заметно колебаться, словно пританцовывая от легкого сквозняка, затем - все больше и больше, как если бы сквозняк усилился, и, наконец, презрев все законы физики, вытянулось параллельно полу к центру магической фигуры. Было совершенно очевидно: что-то происходит, причем, - не во сне, поскольку я воспользовался простейшим способом проверки и как следует ущипнул себя за ногу. Я постарался превратиться в статую и, кажется, даже перестал дышать, устремив глаза в ту точку, где пересеклись бы огни, будь они подлиннее. Шло время, или остановилось, - я не ощущал, ожидая того неизвестного, что вот-вот должно было произойти. Кажется, мои мысли также застыли в ожидании встречи с неведомым.

Которое все не появлялось. Постепенно, вместе с наступающими недоумением и разочарованием, время возобновило свое неуклонное движение из прошлого в будущее. Вытянувшиеся огоньки снова принялись трепетать, по всей видимости, готовясь вернуться в исходное состояние. Становилось очевидно до отчаяния, что эксперимент по какой-то причине не удался, хотя начало выглядело многообещающим.

Всем известно, что человек, приходя в отчаяние, способен на самые непредсказуемые поступки. Не знаю, что двигало мною, когда я запустил руку в карман, вытащил гальку и изо всей силы метнул ее в центр магической фигуры. И тут же получил такой удар по затылку, что, в буквальном смысле, света белого не взвидел, а, кроме того, услышал как что-то запрыгало по полу.

Я коротко взвыл, ухватился руками за затылок, язычки пламени заметались от пришедшего в движение воздуха, каковое породило мое движение, и, по большому счету, мои ночные бдения на этом можно было считать законченными. Если бы не одно "но".

Включив свет, я принялся на четвереньках ползать по полу в поисках предмета, прыгавшего по нему в темноте, того самого, который, вероятно, и стукнул меня по затылку.

Увлеченный поисками, я не обратил внимания на осторожный стук в дверь. Затем она приоткрылась, и удивленный Привалов принялся наблюдать за происходящим, не зная, по всей видимости, какой причине следует приписать мое не совсем обычное поведение и каковым должно быть его собственное, исходя из увиденного.

Я развернулся и, стоя на четвереньках, увидев в дверях чьи-то ноги, поднял голову. В Сашкиных глазах мелькнул страх.

- Заходи, гостем будешь, - буркнул я. - Заодно поможешь найти.

- Равновесие? - попытался сострить Привалов. - Андрей, с тобой все в порядке?

Кажется, этот вопрос он уже задавал.

- В полном, - заверил я его. - Понимаешь, я тут что-то уронил, и не могу найти.

- Что-то?.. - уточнил Сашка.

- Потом объясню, - ответил я. - Какая-то твердая маленькая штучка. Я слышал, как она упала на пол.

- А где она находилась до того, как упала?

Мне тоже очень хотелось бы это знать. Но как ответить на этот простой вопрос и не усугубить и так довольно дурацкую ситуацию?

- Это неважно, - сказал я, постаравшись произнести эти слова так, чтобы они звучали многозначительно, - главное, найти ее как можно быстрее.

- А как она выглядит?

Час от часу не легче! Ну, откуда мне знать, что меня шваркнуло по затылку? У меня на нем глаз нет.

- Ты сразу же поймешь, что это она, как только ее увидишь, - еще более многозначительно ответил я, как бы давая понять - в мире нет ничего важнее этой штуковины.

Привалов некоторое время колебался, а затем, вздохнув (наверное, все еще чувствовал некоторую вину за проделку с тортом), также опустился на колени и принялся ползать по полу.

С моей стороны, поиски осложнялись тем обстоятельством, что я понятия не имел об искомом предмете. Сашке в этом смысле было проще, потому что он искал нечто маленькое, твердое и при этом необычное. Поэтому в том, что удача улыбнулась ему, не было ничего нелогичного.

- А это у тебя откуда? Память о Ялте? - через некоторое время спросил он и протянул мне гальку. Ту самую, которую я нашел около шкафа и которую метнул в центр магической фигуры, когда эксперимент сорвался.

Я тупо смотрел на камень. Потом аккуратно прикоснулся к ушибленному затылку. Галька вполне подходила под данное мною описание: была маленькой, твердой и неизвестно откуда взявшейся. Она вполне могла причинить мне имевшийся ущерб в виде начавшей набухать шишки, если бы не одно "но". Камень должен был бы проделать путь по невероятно сложной траектории, чтобы попасть в то место, куда он попал, и при этом полностью сохранить свою кинетическую энергию, совершая абсолютно упругие соударения и наплевав на трение. Тем не менее, какое-то девяносто девятое чувство подсказывало мне, что поиски успешно завершены, несмотря на неоднозначный результат.

- В Ялте я не был, - честно признался я. - И откуда она тут взялась, я тоже не знаю.

- Но искал-то ты именно ее? - с недоумением спросил Сашка.

- Наверное, - ответил я и, тяжело вздохнув, в ответ на его вопросительный взгляд, сказал: - Садись, я тебе сейчас все расскажу, а ты волен думать об этом, как тебе хочется.

Мы сели за стол, и я честно поведал Привалову о случившемся от начала и до конца. Он слушал не перебивая, изредка посматривая то в сторону рисунка, то на гальку. Когда я закончил, он некоторое время молчал, а затем сказал:

- Знаешь, Андрей, в Институте случаются странные вещи, в том числе они случались и со мной, то ты в этом плане рекордсмен. Понятия не имею, что тебе посоветовать. Ну, разве что в следующий раз не бросаться шкафом. Исключительно в целях твоей собственной безопасности. Спокойной ночи.

После чего удалился, громыхая связкой ключей.

Оглядев помещение, я потушил свет, отправился в свою рабочую комнату, сотворил себе раскладушку, улегся и принялся размышлять. Придя, перед тем как заснуть, к неутешительному выводу: я опять оказался в ситуации с событиями, которые могли быть связаны между собой причиной и следствием, а могли - просто случайным стечением обстоятельств.

Сон был цветным, удивительно четким и непонятно чем навеянным. Я оказался на какой-то сельской ярмарке, посреди разодетой в национальные костюмы, - то ли украинские, то ли белорусские, - толпе, донельзя говорливой и подвижной, словно ртуть. Меня носило от прилавка к прилавку, я тщетно пытался выбраться, пока чудом не уцепился за подвернувшуюся оглоблю, оказавшись глаза в глаза с меланхолично жевавшей пучок злаков лошадью. Толпа схлынула, но это не принесло мне облегчения, поскольку рядом со мной тут же возник чубатый мужик в шароварах (ага, значит, все-таки украинские), ухвативший меня за руку и принявшийся что-то толковать про хлеб, тыкая кнутом в лежавшие на телеге мешки. Он явно намеревался мне их продать, естественно, себе в убыток, и спрашивал с меня сколько-то там целковых за пуд. Я пытался от него отвязаться, но его сторону приняла лошадь, покончившая с пучком и принявшаяся столь же меланхолично жевать мой пиджак, постепенно подбираясь к моему уху.

Я проснулся, не дожидаясь, пока она до него доберется, и некоторое время никак не мог понять, случилось ли со мной то, что принято называть сон во сне, или же окружающую меня обстановку следует воспринимать как явь. Потом сквозь удивление потихоньку начали пробиваться воспоминания о неудавшемся эксперименте. Я сунул руку в карман, нащупал гальку, затем провел пальцами по затылку и ощутил легкую боль в том месте, куда она попала, после чего грохнулся на пол, поскольку сотворил раскладушку с заданным свойством исчезновения на определенное время, чтобы, в том случае, если просплю, она заодно сыграла роль будильника.

Оставалось привести себя в порядок, в нужный момент выскочить через проходную и вскочить обратно, сведя таким образом баланс уходов и приходов. То и другое мне удалось наилучшим образом, после чего, посетив буфет, я отправился к Мишке. Если кто-то и мог помочь мне с объяснением необъяснимого поведения гальки, то только он.

Я застал его в той же позе и за тем же занятием: бросанием в стенку скомканного листка бумаги.

- Привет! - бросил он, сделав вид, будто занят решением какой-то важной проблемы.

- Привет, - отозвался я и сразу же перешел к делу, спросив, может ли он бросить свой шарик в стену так, чтобы тот, отлетев, хлопнул его по затылку.

Мишка ответил в том смысле, что для такого случая лист следовало бы скомкать в форме бумеранга, и совсем уже было собирался объяснить мне различие форм бумеранга и шара, когда почувствовал в моем вопросе какой-то подвох и вопросительно взглянул на меня.

Не вдаваясь в предысторию, я изложил ему ход протекания неудавшегося эксперимента и предъявил гальку в качестве доказательства. Мишка заставил меня повторить мой рассказ, помолчал, и снова попросил повторить. Когда я это сделал, он сообщил, что различие в мелких деталях свидетельствуют, скорее всего, о том, что я ничего не выдумал, и снова замолчал. Я ждал, пока не решил, что он, скорее всего, попросту уснул, но он неожиданно вскочил, схватил мел и, ничего не объясняя, принялся быстро набрасывать на школьной доске какие-то непонятные символы. Несколько раз он останавливался, тупо смотрел на написанное, хватал тряпку и стирал с доски, после чего принимался писать снова.

Наконец, бросив мел и в очередной раз очистив доску, он сел на подлокотник кресла и задумчиво воззрился на меня.

- Завтрашней ночью по Институту дежурю я, - сказал он. - И если ты не против повторить свой эксперимент в моем присутствии, я к твоим услугам.

Я, разумеется, был не против, однако счел нужным осторожно спросить:

- Есть идеи?

Мишкины глаза вспыхнули, он просиял энтузиазмом и бодро ответил:

- Ни малейшей.

В результате, я так и не понял, на что мне ориентироваться: на неизвестно к чему относившиеся внешние признаки, или же на диаметрально противоположное им утверждение.

Я вернулся к себе и попытался осознать, что для меня представляет больший интерес: повтор эксперимента или наблюдение за тем, как ведет себя в не совсем обычной ситуации маг-теоретик?

Сев за стол, я придвинул к себе "Оракула" и принялся рассеянно перелистывать интересовавший меня раздел, думая о чем-то совершенно постороннем. Я листал его вперед-назад, без определенной цели, пока не наткнулся на ту самую сложенную бумажку с дурацкой рекомендацией. Как бишь она звучала? Сколько стоит килограмм овса в Санкт-Петербурге? "Для большей точности определения символа, координаты небесных светил следует учитывать, введя в них поправку на цену пуда пшеницы в Черниговской губернии". Почти угадал. Сколько там у нас от Санкт-Петербурга до Чернигова? Верст шестьсот будет?..

Я снова сложил бумажку, но что-то помешало мне сунуть ее обратно. То ли какая-то смутная ассоциация, то ли смутное воспоминание. Санкт-Петербург, Санкт-Петербург... Стоп! При чем здесь Санкт-Петербург? Чернигов, Чернигов... Где он там у нас находится? В Черниговской губернии. Правильно, в логике мне не откажешь. А Черниговская губерния где? Овес, пшеница... Злаки... Колос... Спика... Созвездие Девы... Давай, Андрюха, поднатужься, ты, кажется, на верном пути...

Мне показалось, будто что-то коснулось моего плеча. Я резко дернулся и огляделся, но мне это действительно только показалось. Однако, даже это прикосновение, оно тоже было какой-то подсказкой.

Как это обычно и бывает, чем больше усилий я прикладывал к тому, чтобы вспомнить нечто совсем простое, тем меньше проку от этого было. В гневе, я хватил себя кулаком по лбу и тут же вспомнил. Мне снился базар, на котором какой-то ражий детина пытался продать мне мешки с хлебом и при этом жевал меня лошадью.

Теперь все сошлось в одну точку. Сон соответствовал записке. И, скорее всего, попросту был ею навеян.

Я разочарованно отодвинул "Оракул" в сторону. В очередной раз мои изыскания не кончились ничем. Впрочем, такова наука. Сколько приходится принять, рассмотреть и отбросить гипотез, пока, наконец, не будет объяснен пусть даже и самый незначительный факт? Как там было у классиков? "Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды..." Хотя, кажется, это не про науку...

И тут меня снова осенило. Как я мог забыть, что в качестве одного из разделов в "Оракул" включен сонник? Возможно ли, чтобы и это было совпадением?

Я снова придвинул к себе книгу, наугад раскрыл ее и - сразу на нужной странице. Совпадения продолжали нарастать, подобно снежному кому. Отметив это, я погрузился в чтение.

Для начала я узнал, что такое вещий сон и каким образом отличить его от обычного. Далее - по каким дням он случается, и каковы должны быть причины, его вызывающие. Необходимые признаки того, что он непременно сбудется и когда. Некоторое непонимание вызвала фраза о том, что первостепенным признаком исполнения сна является лунный день, когда он приснился. Я совершенно четко помнил, что лунный день у нас всегда приходится на тридцать первое июня, а это был совсем не мой случай, но выяснил, что просто пропустил строчку, и лунный день - это всего лишь день по лунному календарю. Тут же имелись формулы и таблицы для определения вероятности исполнения сна, приснившегося в конкретный день, отсчитываемый от прошедшего новолуния, и конкретный час. Минуты и секунды округлялись до целого часа обычным образом. Правда, каким образом я, видя сон, мог определить время, когда именно он снится, не объяснялось. По всей видимости, этот пункт оставался на усмотрение сновидца.

В общем, на все это морфееведение у меня ушло несколько часов, результатом чего явилось понимание: чтобы понять, был ли мой сон вещим или обманкой, мне необходимо было провести недельные расчеты в ручном режиме, или просить Сашку написать для меня еще одну программу. Разумеется, потом можно было бы выпустить замечательный научный отчет и утереть нос группе Пифий, которым нечего было и думать состязаться в предсказаниях с нашей замечательной четверкой: Мельников - Привалов - "Оракул" - "Алдан". Возможно, об этом стоило подумать, хотя данная работа никак не коррелировала с задачами, стоявшими перед лабораторией Силы Духа. Но сейчас думать следовало не об этом. Сейчас в кратчайший срок нужно было найти ответ на вечный как мир вопрос: что делать?

Ответ напрашивался сам собой: топать в библиотеку, поднимать прессу за соответствующий период, и искать цену пуда пшеницы в Черниговской губернии. Делать на нее поправку положения небесных светил, пересчитывать заново координаты магических символов, править рисунок - и все это до завтрашнего вечера, когда нагрянет Мишка. Это, разумеется, меняло начальные условия проведения эксперимента, и, в общем-то, превращало его в некое подобие журавля в небе, но я почему-то был твердо уверен, что попробовать стоит.

Странным образом, все продолжало складываться одно к одному. Заявившись в библиотеку, я попросил у Василисы Ивановны подшивку "Черниговских губернских ведомостей" за период, который, можно сказать, назвался сам, поскольку был произнесен мною до того, как я успел понять заданный мне вопрос.

Забрав подшивку газет, словно бы только вчера вышедших из-под типографского пресса, я присел за столик у окна. Никогда прежде я не слышал о существовании этого издания, однако, когда я принялся его перелистывать, мне показалось, что всю свою сознательную жизнь я выписывал и покупал только его. Нужное мне число я отыскал сразу же, по неведомо откуда взявшемуся наитию открыв номер за ту дату, когда планировал провести новый эксперимент. Интересно, что напротив нужного мне объявления стояла карандашная галочка и плюсик. Совпадения продолжали нанизываться одно на другое, подобно ханойской башне.

Записав искомую цену, я пробежал "Ведомости" по диагонали, не отметив ничего необычного, за исключением двух сообщений в разделе "Происшествия". В одном сообщалась дата дворянского собрания, на котором должно было разрешить возникший казус. Дворянин М., сочтя себя оскорбленным, вызвал на дуэль дворянина Н. Тот, будучи в свое время лучшим клинком полка, выбрал в качестве оружия шпаги, а сам оскорбленный, считавшийся непревзойденным стрелком, пистолеты. Поскольку вопрос о том, кому надлежало предоставить выбор оружия не был своевременно решен секундантами, по этому поводу даже устроившими дуэль между собой, - секундантов с обеих сторон было несколько и они, кажется, учинили настоящую перестрелку, - во избежание дальнейших жертв, решение передавалось на усмотрение собрания. Второе происшествие привлекло меня своей комичностью. Околоточному Ф. пришлось разнимать двух подравшихся мещанок, Прялкину и Самоварову. Комичность заключалась в том, что Прялкина била Самоварову прялкой, а Самоварова Прялкину - самоваром. Но в вину им вменялось то, что Ф. был побит обеими предметами, при попытке их конфисковать.

В целом же, "Ведомости" навевали скуку, описывая состоявшиеся приемы, тяжбы, передавая городские сплетни и пестря рекламными объявлениями.

Вернувшись к себе, я позвонил Привалову. Тот был чем-то сильно занят, и без энтузиазма отнесся к моей просьбе поправить кое-какие исходные данные.

- Какие именно? - буркнул он.

- Координаты небесных светил на завтрашнюю ночь.

- Они считаются правильно.

- В этом никто не сомневается. Просто нужно добавить к каждой координате по паре чисел.

- Что за числа?

- Цену пуда пшеницы в Черниговской губернии, - машинально ляпнул я.

- Что-о-о? - мой собеседник на другом конце провода не поверил своему уху.

- Шучу, шучу, - тут же стал исправлять ситуацию я. - Заработался тут, понимаешь, вот в голову и лезет черт знает что...

- Может, и эти твои поправки - тоже черт знает что?

- Поправки, как раз, то, что надо. Они учитывают смещение нашей широты по отношению к широте места, где составлялись таблицы, - начал я, с ужасом вслушиваясь в дичь, которую несу. Поэтому предпочел не вдаваться более в подробности, чтобы не провалить дело окончательно, и заныл: - Ну, Са-а-аш... Всего два числа. Одно к градусам, другое - к минутам. Ну, чего тебе стоит?.. А я тебе хоть весь кондитерский принесу. Только мне срочно надо, завтра хотя бы к обеду...

Привалов, скорее всего, отказал бы мне в невежливой форме, но тут к нему проник кто-то посторонний, поскольку я услышал в трубке начало бурного диалога.

- Давай, диктуй, - бросил Сашка в трубку во время паузы.

Я назвал два числа и тут же повесил трубку, понимая, что Привалову сейчас не до меня, и это, возможно, послужит к моей пользе. И тут же с удивлением подумал: почему решил, что рубли из цены нужно прибавить к градусам, а копейки - к минутам? Прибавить, положим, потому, что на полях газеты стоял плюсик. Но вот сама операция введения поправки? От нее за версту разило шарлатанством...

Учтя предыдущий опыт, я запасся бутербродами в обед. Чай у меня оставался, сахар - тоже, кипятильник был спрятан в надежном месте. Так что независимо от исхода эксперимента, мы могли посидеть и спокойно этот самый исход обсудить.

Перед обедом Сашка вручил мне результаты нового расчета, и я тщательно разместил в магической фигуре новые символы, предварительно скопировав старые (так, на всякий случай). Приготовил свечи, чашки, огнетушитель - все, как в прошлый раз.

Когда пришло время покидать рабочее помещение, опечатал его снаружи, вернулся в комнату, пройдя через стену, восстановил целостность нарушенных магических заклятий, выключил свет и принялся ждать. Несколько раз звонил телефон, я испуганно вздрагивал, но трубку не поднимал. Конечно, мог звонить Мишка, чтобы предупредить о какой-то случайной, досадной помехе, - или же, наоборот, что все идет в соответствии с планом, - но могли звонить с проверкой наличия, и рисковать мне не хотелось.

Мы предварительно уговорились, что Мишка, совершив предписанный обход помещений, заявится часам к одиннадцати, но мне показалось, прошла вечность, прежде чем я услышал аккуратное постукивание в дверь. Я пошел открывать и замер. Нормальный человек, постучав несколько раз, прервался бы, в ожидании результатов. С той стороны двери явно находился кто-то ненормальный, потому что неровная дробь постукиваний через разные интервалы продолжалась примерно с минуту. Мне почему-то подумалось: обращал ли кто-нибудь внимание на то, что определить длительность какого-нибудь процесса в освещенном помещении проще, чем в том же помещении, но в полной темноте?

Я ждал, зачем-то затаив дыхание. Последовательность звуков повторилась. Я не открыл и ничем не обозначил своего присутствия.

Но тот, кто находился за дверью, кем бы он ни был, сдаваться не собирался. Я услышал, как он осторожно, одну за другой, снимает заклятие семи печатей. Вздохнув, я включил свет и открыл дверь.

За ней стоял Мишка.

- Привет! - сказал он, как ни в чем не бывало. - А я вот тут стучал, стучал, думал, тебя нет. Уже уходить собрался...

- А ты по-человечески постучать не мог? - взвился я. - Уходить он собрался. А печати кто снимал? Пушкин?

- Откуда же мне было знать, что ты понятия не имеешь об азбуке Морзе, - пожал плечами Мишка. - Я тебе, между прочим, еще и звонил, узнать, как обстановка.

- Нормальная обстановка, - буркнул я. - Ладно, пошли, нечего время попусту терять.

Вернув печати на место, я распахнул перед Мишкой дверь соседней комнаты, где у меня все было готово к началу, и впихнул его туда.

- В прошлый раз я сидел вот здесь, - я сотворил пару плетеных из лозы кресел. - Располагайся, а я пока закончу необходимую подготовку.

Я зажег свечи, налил воду в чашки, расставил все по местам, ухватил Мишку за плечо, отволок к креслу и усадил, потому что он бродил рядом и выглядывал у меня из-за спины, словно стараясь зафиксировать в своем мозгу все происходящее до мельчайших подробностей, выключил свет и сел рядом с ним.

- Порядок. Теперь нам остается только сидеть и ждать. И наблюдать.

- Молча?

- Ты же сам говорил, что для чистоты эксперимента необходимо исключить воздействие всех внешних факторов, а звук, если я не ошибаюсь, - волна.

- Ты камень взял?

Я похолодел и сунул руку в карман. По причине волнения, сначала - в Мишкин, и уже потом в свой. Галька лежала там.

-- Взял.

- Ты, главное, не волнуйся, - постарался ободрить меня Мишка. - Помни: отрицательный результат, это тоже результат. Не получится в этот раз, получится в другой...

- Что значит - не получится? - взвился я. - Ты думай, что говоришь! Я к этому результату, может быть, всю жизнь шел, а он - не получится!..

Мишка хмыкнул, но ничего не сказал.

Оказалось, что сидеть и ждать в темноте вдвоем хуже, чем одному. Возможно, в этом сыграло свою роль то, что я чувствовал своего рода ответственность за именно удачное завершение эксперимента, тем более, что без предупреждения изменил его начальные условия. Мне казалось, - если нас постигнет неудача, то в глазах Мишки я до конца своих дней буду выглядеть трепачом, выдавшим, как это обычно представляется в подобных случаях, свои фантазии за реальность. Сон на работе, в конце концов, являясь нарушением трудовой дисциплины, тем не менее, случается. В особенности меня раздражало то, что Сафронов молча и внимательно наблюдает за магической фигурой, хотя сам просил его об этом. Один раз я даже с трудом подавил дурацкое желание гавкнуть.

Чем дольше мы сидели в тишине, тем сильнее мне хотелось заговорить. Я не понимал, почему сделал молчание sine qua non проведения эксперимента. В конце концов, желание сделалось настолько нестерпимым, что я открыл рот, собираясь сказать хоть что-нибудь, когда вдруг раздался мерный бой часов, сопровождаемый резким криком охрипшей кукушки.

В отличие от Мишки, впившегося глазами в рисунок, я дернулся всем телом так, что едва не опрокинулся. Звук был таким отчетливым, как будто часы висели где-то в комнате, но я-то точно знал, - ничего подобного среди моих запасов не значилось. Несмотря на присутствие Сафронова, по моему телу пробежал легкий холодок; мне почему-то показалось, что как только бой часов прекратится, доспехи и скелет придут в движение и примутся отплясывать посреди комнаты какой-нибудь дикарский танец или станут ловить нас, чтобы... Здесь ведь еще так некстати имеется анатомический стол... И еще шкаф, из которого невозможно выбраться... А вдруг вообще они потребуют от нас сесть с ними за карточный стол, причем ставкой в игре будет наша... Ма-ма!..

Но часы продолжали бить, доспехи и скелет оставались там, куда я их определил, а Мишка все так же, не отрываясь, смотрел на рисунок. Я начал понемногу прибирать себя к рукам, когда, скосив глаза, снова вздрогнул всем телом. Но на этот раз не от внезапного испуга. Скорее, от радости, или чего-то подобного.

Потому что мои надежды сбылись, и, что бы ни случилось дальше, я ни в коем случае не буду выглядеть ни в чьих глазах трепачом, - это раз, а два - рядом со мной в качестве свидетеля, в компетенции которого вряд ли кто усомнится, присутствовал маг-теоретик.

На этот раз, наблюдаемая мной (и Мишкой) картина была куда грандиознее предыдущей. Язычки пламени над свечами принялись пульсировать, вытягиваясь в тонкие лучики под самый потолок, и затем снова принимая прежний вид. Чашки с водой (кипяченой), в которых размещались свечи и слегка приподнялись над полом (Мишка согнулся в три погибели, чтобы убедиться, - между их донышками и покрытием ничего нет. Затем, повинуясь непонятно какому закону, они принялись перемещаться по линиям пентаграммы, медленно, неторопливо, и когда часть их образовывала треугольник, символы внутри него ярко вспыхивали. Наконец, они замерли на внутреннем пятиугольнике, и тот на мгновение словно бы подернулся рябью, после чего исчез, а на его месте возникло нечто, напоминающее кусочек звездного неба. Из него, как мне показалось, даже потянуло прохладной свежестью ночи.

Я смотрел на происходящие метаморфозы, разинув рот. Сказать, что я был поражен, значило не сказать ничего. Но запущенный механизм не собирался останавливаться. Окружность, в которую была вписана пентаграмма, стала увеличиваться в диаметре, причем мне показалось, что это не она увеличивается, а я - уменьшаюсь. И лишь взгляд, брошенный на шкаф, убедил меня в том, что мое уменьшение - всего лишь иллюзия. Окружность росла, распространяясь и захватывая все большую площадь пола, и теперь создавалось впечатление, будто расширяется невидимый цилиндр, стенки которого как бы поглощают то, с чем соприкасаются. Было странно видеть, как исчезает, словно срезанная, поверхность стола. "Звездное небо" также увеличивалось, ощущение свежести стало таким явственным, что я невольно поежился.

И спохватился. Еще совсем немного, и стенка невидимого цилиндра доберется до нас с Мишкой. Что делать? Остаться на месте и исчезнуть неведомо куда? Или драпать со всех ног, надеясь, что все образуется как-нибудь само собой и вернется в прежнее состояние? Я судорожно перебирал в голове известные заклинания, и не находил ни одного, подходящего к нынешнему моменту. Я с отчаянием взглянул на Мишку, но тот, казалось, был настолько зачарован происходящим, что не замечал ничего, кроме происходящего с магической фигурой. Его глаза горели, пожалуй, ярче символов и по-прежнему пульсировавших огоньков свечей, так что я сразу понял - удалить его из комнаты в виду надвигающейся возможной опасности мне не удастся никаким ненасильственным способом.

Тем временем, расширяющаяся окружность достигла критического размера, то есть, приблизилась настолько, что если не действовать решительно, мы окажемся внутри магической фигуры, и тогда может случиться все, что угодно: от самого хорошего, до самого плохого. Или ничего. Риск, конечно, дело благородное, но любой риск должен быть оправдан, а кроме того, технику безопасности еще никто не отменял. Я приготовился сделать рывок к двери и увлечь за собой Мишку, чего бы мне это ни стоило, когда, опустив глаза, замер, завороженный зрелищем.

Передо мной разверзлась "бездна, звезд полна; звездам числа нет, бездне - дна". Это была какая-то абсолютная, бархатная чернота, назвать которую чернотой в полном смысле было попросту невозможно. Она вся была усеяна разноцветными немигающими огоньками, казавшимися далекими и близкими, она была настолько глубокой и бескрайней, что захватывало дух. Наверное, такую картину когда-нибудь увидит первый человек, который покинет пределы космического корабля и совершит выход в открытый Космос. Когда я, стоя безлунной ночью в месте, где нет подсветки огней населенных пунктов, под чистым небом, вглядывался в него, оно казалось каким-то... ну, более веселым, что ли, более беззаботным, с его перемигивающимися звездами. Сейчас же, глядя вниз, себе под ноги, я видел и ощущал строгое, невозмутимое Мироздание во всей его первоначальной глубине и мудрости.

Окружность исчезла, исчезла вся магическая фигура, а вместе с ней и комната, и мы с Мишкой оказались подвешены в бесконечной пустоте, окружавшей нас со всех сторон. Пропало ощущение верха и низа, вчера и сегодня, далеко и близко; не знаю, как у Сафронова, а у меня начала кружиться голова, а все внутренние органы разом устремились к горлу. Это нельзя было назвать страхом, это была высшая степень выражения "захватило дух", какую только возможно себе представить.

А потом, нас вдруг развернуло, и мы дружно рухнули вниз, - но не в бесконечность, а на мягкую траву, находившуюся от нас на расстоянии не более метра.

Я был ошеломлен. Подо мной явно была земля, надо мной - звездное небо, росли какие-то деревья, слышался мерный шум, напоминавший шум прибоя, еще какие-то звуки, пахло свежестью и соленой водой, шелестела листва. Для верности, я несколько раз похлопал ладонями по земле, затем медленно повернулся набок, на живот, осторожно встал на четвереньки, затем выпрямился и огляделся. Мы оказались на крохотной поляне в лесу, скорее всего, средней полосы. Это все, что я мог констатировать на данный момент.

Мишка, дольше чем я исследовавший на ощупь место нашего приземления, также осторожно встал.

- Ну, - спросил он, - и как это следует понимать? Ты куда нас, собственно говоря, отправил?

- Что значит: отправил? - попробовал возмутиться я. - Я и сам понятия не имею, где мы очутились.

- То есть - как? Это ведь ты вызывал каких-то духов?..

- Духов?..

Только сейчас до меня дошло, что никаких духов я не вызывал. То есть, этот подраздел присутствовал, но я, сосредоточившись на правильном построении магической фигуры, оставил его на потом. Фигуру я построил и, как видно, удачно, но когда началось действо, не называл ни вслух, ни мысленно, никаких имен.

- Не валяй дурака, - нетерпеливо сказал Мишка. - Нам нужно для начала хотя бы сориентироваться на местности. Где мы находимся. Желательно, иметь представление об эпохе, если уж не о точной дате. Это можно установить приблизительно по имени духа того человека, которого ты вызывал. Сам понимаешь, одно дело - Наполеон, и совсем другое - какой-нибудь питекантроп.

Что касается питекантропов, то в их время природа была совершенно другая, - на мой взгляд; это я попытался объяснить Мишке, а заодно и то, что совершенно упустил из виду такой важный момент, как вызов духа, не говоря уже о его личности.

- То есть, ты хочешь сказать, что мы оказались неизвестно где, неизвестно когда, неизвестно насколько, и тебе неизвестен способ вернуть нас обратно? Я тебя правильно понял? - подвел он итог моим беспорядочным, беспомощным объяснениям.

Я развел руки и храбро, предательски дрогнувшим голосом, ответил:

- Ну да.

Мишка глубоко задумался. Я машинально поднял руку, сорвал лист с ветки близстоящего дерева и принялся его рассматривать. Ничего особенного, обычный дуб. Я снова прислушался к отдаленному шуму, и, вспомнив знакомые всем с детства строки, взглянул на дерево, - нет ли на нем цепи. Вообще-то, тот самый дуб произрастал у нас на территории Музея, но мало ли что...

- Собственно говоря, у нас есть два варианта действий, - подвел итог своим размышлениям Мишка. - Или оставаться здесь до наступления рассвета, и тогда уже решать, что делать, или попытаться провести рекогносцировку на местности прямо сейчас.

- А если заблудимся? - сразу же запротестовал я. - Или, может, чтобы попасть обратно, нам нужно находиться именно на этом месте?

- По поводу твоего первого вопроса. - Сафронов сунул руку в карман и достал из него клубок. - Пожалуйста, нить Ариадны. Капроновая. Десять километров. По поводу второго. Я тут кое-что прикинул, и у меня есть предположение, что мы оказались здесь не случайно, а в результате симпатической связности твоей комнаты и этого места, и можем покинуть его только в том случае, если эта связность будет ослаблена или ликвидирована.

- Это хорошо, что ты мне все объяснил. Плохо, что я ничего не понял. - Я когда-то давно услышал эту яркую фразу, запомнил ее, но возможность блеснуть ею мне представилась только сейчас. - Начнем с начала и с азов. Что такое симпатическая связность? Или ты имеешь в виду симпатическую связь? Нечто вроде того, что предмет из моей комнаты оказался здесь, а предмет отсюда - в моей комнате?

- Интересно, это они придуряются или образованность свою продемонстрировать хочут? - задумчиво обратился Мишка к кому-то третьему. - И еще интересно, они нам сейчас сами все скажут по поводу того, что у них пропало, или придется поочередно пробовать на них все способы приглашения к искреннему разговору, известные с каменного века?

На мгновение мне показалось, что при нашей беседе действительно кто-то присутствует.

- С чего это ты взял, будто у меня что-то пропало? - буркнул я.

- Интуиция, мой друг, интуиция, - снисходительно-отеческим тоном ответил Мишка. Наверное, таким тоном Шерлок Холмс обращал внимание доктора Ватсона на какую-то очевидную улику, которую тот в упор не замечал. - Если бы ты что-то раздобыл, то вряд ли захотел бы с этим расстаться. Время идет. Так что, давай, начинай колоться.

Мне ничего не оставалось, как удовлетворить его, в общем-то, законное любопытство. Не вдаваясь особенно в подробности, я как мог кратко изложил историю пропажи сундука, дав самую страшную клятву - при случае, ознакомить его со всем случившемся в полном объеме.

- Ничего себе! - возмутился Мишка, когда я закончил. - Половина Института знает о творящихся безобразиях, а лучшему другу - ни гу-гу. Знаешь, что я сейчас сделаю? Брошу тебя здесь одного, а сам вернусь обратно. Как хочешь, так и выбирайся.

Но я знал, что Сафронов не бросит человека в беде, а потому его угрозе не поверил.

- Миш, - миролюбиво предложил я. - Прежде, чем куда-то идти, предлагаю влезть на этот дуб и осмотреться. Готов пожертвовать собой. Только ты б придумал мне какую-нибудь подзорную трубу ночного видения, а?

- Обойдешься, - буркнул Мишка. Из чего я заключил, что маги-теоретики иногда оказываются в тупике, сталкиваясь с решением практических вопросов. - Полезай так.

Лазить по деревьям ночью, к тому же, не обладая для этого необходимыми навыками, занятие не из приятных. К счастью, дуб оказался прочным, в полном соответствии с приписываемым этим деревьям качеством, довольно высоким и с достаточным количеством сучьев. К тому же, нельзя было сказать, что меня окружала совсем уж абсолютная темнота. Я благополучно забрался как мог высоко и принялся осматриваться.

Дуб, вне всякого сомнения, произрастал в лесу, темная масса которого ограничивалась со всех сторон другой темной массой, причем, если судить по соленому ветру, более ощутимому здесь, наверху, эта вторая темная масса являлась водой - морем или океаном. Скорее всего, мы находились на острове, очень маленьком, расположенном совсем рядом с каким-то побережьем. Точные расстояния и размеры я определить не мог, - темнота их здорово скрадывает, - но это, по большому счету, решающего значения не имело. А вот что имело, так это еле заметные огоньки в самом дальнем от меня конце леса. Там кто-то двигался, - отблески огня то появлялись, то исчезали, - и я сразу решил, что это люди, скорее всего, пираты. Ну а кто же еще мог присутствовать на крошечном клочке суши посреди океана? У меня почему-то и мысли не возникло, что остров может оказаться посреди, скажем, озера...

Спустившись вниз, я коротко доложил об увиденном и своих предположениях Мишке.

- В принципе, вероятность того, что ты не ошибся в своих предположениях, отлична от нуля, - заявил он. - Хотя, на мой взгляд, пираты, остров, похищенный сундук со всяким барахлом, не более чем ненаучная романтика. Но, в любом случае, нам придется их проверить. Сейчас я привяжу нить к чему-нибудь, и мы осторожно, - подчеркиваю, осторожно, - идем в ту сторону, где ты видел отблески света. Надеюсь, там не окажется голодных аборигенов, которым судьба улыбнулась упитанным миссионером.

Этот вариант устраивал меня меньше, чем пираты, и я тут же постарался его отмести.

- Во-первых, - сказал я, - людоеды живут там, где растут пальмы, а здесь - сплошные дубы. То есть, широты совсем не людоедские. А во-вторых, можно ведь устроить разведку с воздуха... Не переться через лес, а тихонько себе левитировать... Это, кстати, может нам здорово помочь. Представь себе, что там действительно пираты. Только это они собираются спрятать наш сундук, а тут как раз мы над деревьями левитируем... Они же люди необразованные, испугаются и разбегутся...

- Угу, - хмыкнул Мишка. - Или же начнут палить в нас из мушкетов или чего у них там... Ты, Мельников, не тех книжек про пиратов начитался. Эти отчаянные парни не боялись ни черта, ни дьявола, и уповать на то, что они испугаются нас с тобой, пусть даже и левитирующих... Я бы на это не рассчитывал. И предпочту долгий и трудный путь по лесу вероятности получить заряд куда-нибудь в середину туловища.

Я пожал плечами, но спорить не стал и сотворил себе фонарик, который Мишка тут же уничтожил, объяснив это необходимостью соблюдения элементарных правил безопасности. Я собрал весь свой природный сарказм и осведомился, уж не боится ли Сафронов получить заряд в середину туловища прямо здесь, так сказать, не отходя от кассы. Он ответил, что может предоставить мне полную свободу действий, но не потому, что они приведут к желаемому результату, а исключительно из желания увидеть цирковое представление, поскольку он давно уже желал посетить указанное культурно-просветительное учреждение, но не располагал для этого временными ресурсами.

Я, удивляясь собственной покладистости, снова не стал пререкаться, дождался, пока Мишка привяжет конец нити к выступающему корню, махнул рукой, указывая направление, в котором видел отблески огней, и двинулся за Сафроновым, вообразив себя индейцем, вышедшим на тропу войны. Но если сказать честно, то индеец из меня получился фиговый: если Мишка перемещался почти беззвучно, то я честно наступал на каждую ветку, способную сломаться, и в тишине, окружавшей нас, шел словно по минному полю, честно не пропуская ни одной мины. Мишке это, в конце концов, надоело, и он опять пригрозил бросить меня на произвол судьбы, если я не перестану постоянными взрывами обнаруживать наше присутствие.

- Ты меня понял? - суровым тоном спросил он.

- Да, - ответил я, наступая на очередную ветку.

Сафронов тихо взвыл и двинулся дальше, видимо, смирившись с тем, что от несчастья, преследующего его в моем лице, ему все равно не избавиться.

Как мне казалось, мы шли ужасно долго и уже должны были приблизиться к таинственным огням, чьи отблески на вершинах деревьев я наблюдал. Но тот, кто бродил по ночному лесу, пусть даже и с фонарем, знает, насколько легко потерять в нем направление и начать бродить кругами. Когда Мишка уничтожил мой фонарик, я как-то не подумал о сотворении обычного компаса, с фосфорными отметками на шкале и концах стрелок, какие продаются во всех спортивных магазинах, - если бы он даже и не помог, с ним я, по крайней мере, чувствовал бы себя увереннее. А так, оставалось довериться чутью Сафронова, и быть готовым, в случае чего, свалить всю вину за возможную неудачу на его самонадеянность.

Мой первоначальный энтузиазм начал потихоньку улетучиваться, мне стало казаться, что на самом деле я выдал желаемое за действительное, и никаких отсветов не было и в помине. Воодушевление потихоньку сменялось раздражением, и вместо соблюдения осторожности мне все больше и больше хотелось наступать на сухие ветки от всей души, когда Мишка вдруг замер и предупреждающим жестом резко выбросил назад руку, на которую я благополучно налетел.

- Ты что, совсем обалдел? - спросил я чуть не во весь голос, и услышал в ответ возмущенное змеиное шипение.

- Тихо!.. Слушай... И посмотри вон туда...

Тоже мне, Штепсель и Тарапунька. Куда я должен был смотреть? Мишка стоял прямо передо мной, а справа обзор мне закрывало толстое дерево, наверное, очередной дуб. Сафронов обернулся ко мне, показал кулак, и ткнул пальцем, указывая, чтобы я выглянул из-за дерева с другой стороны. Я так и сделал.

И увидел в отдалении огни. Часть из которых двигалась, а часть оставалась неподвижной. Причем по высоте, на которой огни двигались, можно было сделать довольно правдоподобное предположение, что там перемещаются люди. Числом не менее десятка. На каком расстоянии от нас они находились, я не мог определить даже приблизительно; к тому же, я ничего не слышал, только видел.

- Твои предложения? - прошептал я.

- Для начала, подберемся поближе. А там, сориентируемся по обстановке. Только, Мельников, имей в виду, - шутки кончились. Если там и вправду пираты, они могли выставить дозорных, и тогда твой слоновый топот сулит нам серьезные неприятности. Надеюсь, у тебя нет желания быть протащенным под килем или прогуляться по доске?

Такого желания у меня не было, в чем я сразу же честно признался.

Сафронов пригнулся к земле и двинулся в сторону огней, постоянно замирая и прислушиваясь. Честно сказать, я не понимал, почему он не задействует какие-нибудь магические приемы, а предпочитает дедовские способы. Тем не менее, я пробирался за ним, старательно его копируя.

Через некоторое время мы увидели, что неподвижные огни - это горящие факелы, закрепленные на деревьях или треногах, сделанных из сучьев. Они освещали небольшую поляну, на которой суетились люди, занятые непонятно чем. Двое или трое стояли под очередным дубом; один держал в руках какой-то лист, они о чем-то переговаривались, разглядывая этот лист и время от времени жестикулируя так, словно сверяли изображенное на нем с окружающей их местностью.

Я разглядывал стоявших и суетившихся, пытаясь определить, кем они могут быть, когда Мишка ткнул меня локтем в бок, а затем указал на толстый сук над головами троицы с листом. Присмотревшись, я увидел на нем канат, трос или цепь, шкив и крюк. Судя по их размеру, они предназначались для работы с чем-то тяжелым. Очевидно, с сундуками, набитыми золотом и драгоценностями.

- Нужно попытаться узнать, о чем они говорят, - прошептал Мишка и шмыгнул между стволами.

Я собирался последовать за ним, когда почувствовал, как что-то обвило мою щиколотку и неспешно поползло по ней. Я чуть не заорал от ужаса, но, к счастью, это оказалась не змея, а нить Ариадны, которую Сафронов не забывал разматывать.

Опасаясь опять налететь на его руку, я выставил вперед свою, - возле освещенного пятачка деревья росли гуще, и темнота за ними казалась гуще из-за горевших на поляне факелов, - и, конечно же, запнувшись, толкнул Мишку в спину. На мгновение, половина его туловища стала видна, но люди были настолько заняты своим делом, а его явление оказалось настолько мимолетным, что наше присутствие осталось незамеченным. Мы перевели дух и постарались успокоиться. После чего, во избежание случайностей, которые могли нас выдать, легли на землю под очередным дубом и аккуратно выглянули, каждый со своей стороны.

Троица с листом бумаги, - или пергамента, - была одета так, как, мне казалось, одевались офицеры какой-нибудь французской армии. Камзолы серо-зеленого цвета (хотя, возможно, это из-за ночного времени и соответствующего освещения), высокие сапоги, треуголки, шпаги и пистолеты за поясом. Остальные были заняты тем, что наводили порядок: то есть приводили поляну в ее естественный вид, убирали шанцевый инструмент и уносили напиленные бревна, доски и камни, - и их одежда никак не выдавала их профессии. Я, разумеется, тут же определил их в пираты, но, объективности ради, следует сказать, что они вполне могли оказаться, скажем, рыбаками, или матросами, или лесорубами. Последнее мне пришло на ум по той причине, что я заметил пару свежих пней.

Трое с листом бумаги переговаривались так, что я мог их слышать вполне отчетливо, но это было бесполезно, - язык их был мне непонятен. Не то, чтобы совсем, вовсе нет. Они говорили на каком-то то ли диалекте, то ли сильно искаженном английском, - некоторые слова я все-таки разбирал, - но о чем шла речь, даже "на охват содержания", понять не мог.

"Совещание" закончилось, один остался стоять, а двое направились в сторону, насколько можно было судить, берега. Мишка пошевелился, я спрятал голову за дерево и повернулся к нему.

- Ты чего-нибудь понимаешь? - мысленно спросил я, но, не дождавшись ответа, повторил свой вопрос очень тихо вслух.

- Очень немногое, - ответил Сафронов. - И только в общих чертах. Такое впечатление, что тут затевается какое-то строительство. Речь идет о каких-то дамбах, гидравлике и противодавлении. Да, и еще о золоте. Похоже на то, что они нашли здесь золотую жилу и собираются пробивать к ней шахту. Наверное, жила должна быть очень богатой, поскольку глубина шахты составит, если я правильно перевел, около сотни метров.

Я с уважением посмотрел на него, но в темноте это вряд ли было заметно.

- А что это за язык?

- Какая-то разновидность английского, только сильно изуродованная. Да и произношение оставляет желать лучшего. В общем, если бы я серьезно не занимался языком, то не понял бы вообще ничего, а так - процентов шестьдесят...

- Ты серьезно занимался языком? - удивился я.

- Между прочим, в отличие от некоторых, я Шекспира и Чосера читал в подлиннике.

- Правда? - усомнился я.

- Правда. Только понял тоже, процентов шестьдесят...

Я снова взглянул на него с уважением и дал себе слово: по возвращении обязательно заняться языком, - латынью, например, или, хотя бы, немецким. Очень много книг по интересовавшей меня тематике было написано на немецком.

В этот момент разговор около нашего дуба возобновился, и мы снова высунулись. Что-то меня беспокоило, но что именно, я никак не мог понять. Какое-то несоответствие...

Внезапно, я понял причину и толкнул Мишку, вызывая его на разговор.

- Чего тебе? - недовольно прошептал он.

- Слушай, но если здесь затевается какое-то строительство, значит это - не пираты? И крюк вон какой-то висит, и лебедку недавно утащили...

- А с чего ты взял, что это должны быть обязательно пираты?

- То есть как, с чего? Эдик с Володей сказали, и скелет еще...

- Какой скелет?!!

Я прикусил язык, но было уже поздно. Я совершенно забыл, что рассказал Мишке "упрощенную" версию исчезновения сундука, не упоминая о помощи магистров.

- Ты от меня что-то утаил?!! Что-то важное?!!

Я пробурчал нечто невразумительное, мол, обещал же все рассказать потом подробно, и снова высунулся со своей стороны дуба, во избежание дальнейших разборок. Мишка сильно ткнул меня в спину, вызывая на разговор, но я не среагировал, и ему оставалось только одно - вернуться к наблюдению и подслушиванию.

Говоривших я все равно не понимал, поэтому основным инструментом добычи информации для меня оставались глаза. Я старался увидеть как можно больше, выдвинуть хотя бы самую невзрачную гипотезу и ответить на вопрос: какого черта? Как это уже случалось неоднократно, концы не сходились с концами. Если бы я видел перед собой пиратов, закапывающих сундуки с золотом, все было бы ясно и понятно. И скелет, и симпатические связи, и пропавший сундук, и чертово пространство-время, - все свелось бы к одной-единственной точке: месту захоронения пиратского клада. Оставалось бы только дождаться, когда эти ребята отплывут, и забрать свое. Но если здесь собираются пробивать шахту, да еще глубиной в сто метров, какие же это пираты? И при чем здесь тогда наш сундук и скелет? С другой стороны, шахты требуют серьезного оборудования, которого вблизи не наблюдалось. К тому же, создавалось впечатление, что работы здесь не начинаются, а заканчиваются. Возможно, конечно, были проведены какие-нибудь предварительные геологоразведочные изыскания, но...

Все эти сомнения жужжали внутри меня, подобно рою раздраженных ос, не давая возможности полностью сосредоточиться на наблюдении, когда небольшая по размеру, зато огромная по своему значению, деталь, заставила меня сначала вздрогнуть, затем, забыв обо всем прочем, до боли в глазах, пристально всматриваться в нее, снова вздрогнуть, ощутить легкий холодок на спине и спрятаться за дуб. Я был уверен, что ни мои глаза, ни моя память, меня не подводят, и все-таки...

Я толкнул Мишку, а когда он, должно быть, "возвращая долг", не повернулся, попытался зашипеть змеей, но вместо этого издал какой-то гулкий горловой звук. Не услышать его с другой стороны дуба было просто невозможно, и, действительно, разговор стих. Я облился холодным потом и, кажется, принялся закапываться в землю. Но через мгновение раздался смех, и разговор возобновился.

Мишка повернулся ко мне, его глаза метали молнии.

- Ты идиот? - прошипел он, и было не совсем понятно, вопрос это или утверждение.

Я попытался ответить, открыл рот, но не смог произнести ни звука.

- Наше счастье, что они приняли тебя за местную жабу, - с тихой яростью продолжал Мишка, - а то...

- Миш, - ко мне неожиданно вернулся дар речи. - Извини, я не хотел... Но... это важно... очень важно. Посмотри на того, который с листком... Только внимательно посмотри...

Мишка выглянул.

- Слушай, Мельников, мы здесь не в театре, - сообщил он мне мгновение спустя. - Говори конкретно, что ты имеешь в виду.

- Как он вооружен.

Мишка снова выглянул.

- Обычно. Шпага и пистолеты. А как еще он должен быть вооружен?

- Я не про то... Ты не заметил ничего странного?..

- Убью. Что я должен был заметить?

- Это же шпага Кристобаля Хозевича. А пистолет - тот самый, с серебряной насечкой, который висел в виварии...

Сафронов некоторое время смотрел на меня непонятным взглядом, затем отвернулся и выглянул в третий раз. Я старался обуздать охвативший меня вихрь чувств и почти справился с этим, когда Мишка, закончив проверку моего невероятного утверждения, обалдело воззрился на меня. И его вид был лучшим доказательством моей правоты.

Шпага и пистолет хранились в сундуке, значит, он тоже должен был присутствовать где-то тут. Или, по крайней мере, мы шли по верному пути.

Это, однако, ставило перед нами непростой вопрос: что делать дальше? Наше открытие стало совершенной неожиданностью, хотя, сказать правду, мы как-то совсем упустили из виду составление плана действий, решив поступать в соответствии со складывающимися обстоятельствами. Обстоятельства как-то сложились - и что? Мы оказались к этому совершенно не готовы. Если бы с нами был кто-то из отдела Оборонной магии, возможно, он сразу решил бы нашу проблему каким-нибудь лихим кавалерийским ударом, но для нас связываться с вооруженными людьми было попросту немыслимо. От всей нашей магии, которую мы привыкли использовать исключительно в научных и бытовых целях, проку также не было. И мы с Мишкой это прекрасно понимали.

Но судьба сжалилась над нами и в этот раз. Когда мы, с отчаянием сознавая, что вынуждены идти на поводу у обстоятельств и надеяться на случай, снова высунулись из-за дуба, к "нашей" троице побежал какой-то человек и о чем-то быстро заговорил, показывая рукой себе за спину. Троица переглянулась. Тот, у кого в руках был лист бумаги (именно поэтому, сосредоточив на нем все внимание, мы поначалу и не заметили, чем он вооружен), пожал плечами, коротко отдал какое-то распоряжение, - кажется, что-то принести, - оставил лист своим товарищам и направился в том направлении, куда указывал прибежавший, и скрылся в прибрежных деревьях, прихватив по дороге факел.

Это был наш шанс, и нам нельзя было его упустить!

Почти забыв об осторожности, мы поспешили за ним короткими перебежками, в обход поляны. Свет факела служил нам ориентиром. И расстояние между нами и им сокращалось, как вдруг...

Вдруг, где-то впереди, мы увидели еще одну группу огней. По всей видимости, там также шли какие-то работы, и прибежавший по поляну человек, скорее всего, сообщил о возникших затруднениях. Еще пара минут, и шедший с факелом выйдет из леса. Решение нужно было принимать немедленно, и оно было принято.

Я споткнулся и всем телом грохнулся на землю. Человек с факелом задержался и обернулся, выяснить причину шума, как это сделали бы девяносто девять из ста. Падая, я инстинктивно вытянул руки, сбил с ног Мишку, а тот, в свою очередь, обрушился на преследуемого. Того отбросило на дерево, его голова соприкоснулась со стволом, он потерял сознание и свалился, подобно мне и Мишке.

- Быстрее! - рявкнул последний, выхватывая у него из-за пояса "наш" пистолет и принимаясь отцеплять шпагу. Я подхватил упавший факел и встал так, чтобы Сафронову было виднее.

Потерявший сознание пошевелился и начал приходить в себя; похоже, его голова в крепости не уступала атакованному им дубу. Но Мишка уже раздобыл шпагу, - она оказалась не прицепленной к поясу, а просто сунутой за него, - протянул добычу мне и снова рявкнул:

- А теперь - ходу!..

Я схватил шпагу и пистолет, бросил факел, и мы поспешили прочь. Мишка двигался впереди, сматывая нить Ариадны в клубок, и со стороны, наверное, чем-то напоминал бегущего вдогонку за пойманной рыбой неопытного спиннингиста.

Позади нас раздался выстрел, - окончательно пришедший в себя человек то ли подал своим людям сигнал, то ли открыл сезон охоты на нас. И мы прибавили прыти, насколько это было возможно, уже не заботясь о шуме и как-то не задумываясь о том, что будем делать, когда окажемся в том месте, откуда начали свой частично триумфальный поход. Мы совершенно не думали о том, что остров маленький, деться нам с него некуда, и даже того количества людей, которых мы видели, вполне хватит, чтобы нас обнаружить, если они начнут прочесывать его, едва начнет светать, выстроившись цепочкой. Меня в тот момент почему-то волновало только одно: как бы не потерять драгоценную добычу. А лишиться ее было проще простого: я постоянно либо спотыкался о что-то на земле, либо частично отмахивался от веток, что не помешало мне, тем не менее, пару раз приложиться лбом о коварные сучья, торчавшие невпопад, как легко догадаться, как раз на высоте моего роста.

Неожиданно, впереди нас, обозначилось движение. Я не увидел и не услышал его, я его, скорее, почувствовал. Мишка, державшийся впереди, вдруг присел, а я, восприняв его нырок как предупреждение об опасности, застыл, точно памятник самому себе, не обращая внимания на странную суету его рук.

- Фонарик!.. - услышал я его раздраженно-яростное восклицание. - Быстрее, дубина, зацепилось!..

Не восприняв "дубину" на свой счет, я сотворил фонарик и увидел, что Мишка теребит узел нити Ариадны, привязанной к корню.

- Да рви ты ее!.. - посоветовал я. - Или деревяшку сломай...

Мишка на мгновение перестал теребить нить.

- Нельзя оставлять здесь ничего из нашего измерения и забирать с собой из этого, - пояснил он. - Чтобы не создать симпатической связности.

После этого он снова дернул нить и та, - о, чудо! - соскочила. Мишка тут же сунул клубок в карман.

- А теперь, - вперед! - скомандовал он, и метнулся в ту сторону, где продолжало ощущаться движение.

Я метнулся за ним, и почувствовал, как неведомая сила перевернув меня вверх ногами, выбросила прямо в звездное небо, в черную бесконечность вселенной, наполненной мириадами звезд, а затем - на что-то твердое. Я покатился, на что-то налетел, столкнулся с катившимся рядом со мной Мишкой, мы вместе опрокинули какие-то предметы, и, наконец, замерли.

- Кажется, прибыли, - неуверенно пробормотал Сафронов.

В том, что мы снова оказались в моей комнате, сомневаться не приходилось. Но если пространственные координаты совпадали точно, этого нельзя было сказать о временных. Когда нас затянуло в звездную бездну, за окном царила темнота, сейчас же там было светло, а если судить по положению стрелок на циферблате, до начала рабочего времени оставалось два с половиной часа. В научно-фантастических произведениях путешественник во времени обычно возвращался в ту точку этого измерения, откуда это путешествие начиналось. В сказках, правда, некоторые герои, попавшие в какую-нибудь волшебную страну, проведя там, скажем, день, возвращались спустя лет, эдак, сто по времяисчислению местному, но... Что сказки, что фантастика, равным образом не могли служить фундаментом научного предположения.

Я собирался поделиться своими сомнениями с Мишкой, но тот, уставившись на часы, вскочил на ноги с возгласом: "Мама дорогая!"

- Так, Андрюха, - безапелляционным тоном продолжил он. - Меня ни во что не впутывать. Делай с этими шпагами и пистолетами, что хочешь, но я здесь ни при чем. Ты все сделал один. Хорошо, что я ключи оставил у себя... - пробормотал он себе под нос, направляясь к двери. - Да, - он остановился и повернулся ко мне. - Прикинь по огаркам свечей, сколько времени мы провели там. И еще: я бы тебе пока не советовал экспериментировать ни с какими путешествиями. Для начала, нужно попробовать накидать хоть какую-нибудь предварительную модель, - как, что и почему. Без этого, можно капитально влипнуть. Ты меня понял? Все, пока.

Мишка исчез, оставив меня наедине с вопросами, на которые я надеялся получить от него хотя бы предположительные ответы. А посему мне ничего не оставалось, как перебраться в соседнюю комнату, усесться за рабочий стол, положить перед собой добычу и, не спуская с нее глаз, помимо наложения охраняющих заклятий, начать подыскивать эти ответы самому.

Впрочем, это унылое занятие вскоре незаметно сменилось повторным переживанием отдельных сцен неожиданного приключения, закончившееся внезапным осознанием того, что я обнаружил стоящего прямо перед моим столом Ромуальда Ромуальдовича, внимательно рассматривающего пистолет.

- Доброе утро, Андрей, - спокойно произнес он. - Если ты уже проснулся, то не мог бы объяснить мне, откуда это взялось? То, что ты спишь на рабочем месте, понять можно, дело молодое; но вот появление на твоем столе некоторых пропавших некоторое время назад предметов, согласись, требует пояснения.

Я молчал, отчасти потому, что проснулся еще не до конца, отчасти же, потому что не знал, с какой степенью подробности следует дать эти самые пояснения.

Ромуальд вежливо дал мне разумное время для принятия решения, после чего, легким взмахом руки одновременно заперев дверь, отключив телефон и сотворив себе кресло, сел в последнее и устроился в нем поудобнее.

- Позволь, я тебе немного помогу, - предложил он. - Сегодня ночью дежурным по Институту был твой хороший приятель Михаил Сафронов из отдела Недоступных Проблем, маг-теоретик. Судя по твоему состоянию, вы вместе, или кто-то из вас, задумали и осуществили какой-то эксперимент, результаты которого налицо. Кроме того, в последнее время вокруг наших комнат наблюдалось некое оживление, выражающееся в постоянных визитах сюда наших коллег из других отделов. Я ничего не имею против, если это идет на пользу делу, но, как начальник лаборатории, считаю, что имею право знать о происходящем в ней хотя бы некоторые подробности.

И он был абсолютно прав. Он был замечательным начальником, у нас установились прекрасные отношения, и я как-то не подумал, что за последнее время делал все, по сути, у него за спиной. Кроме того, от всей моей возни и суеты за версту отдавало каким-то ребячеством. Испытывая запоздалые угрызения совести, я начал рассказывать все по порядку, как можно подробнее, с того самого момента, как в моей комнате появился корень мандрагоры. Ромуальд слушал очень внимательно, не задавая никаких вопросов, с видом доброго, умудренного жизнью профессора, принимающего экзамен у учившего, но постоянно забывающего материал от волнения первокурсника.

Наконец, я выговорился и замолчал. Он некоторое время с задумчивым видом вертел в руках пистолет, после чего спросил:

- Ну и, каковы будут твои дельнейшие действия?

Я еще ничего не успел придумать, в чем чистосердечно и признался.

- В таком случае, могу предложить следующее. Вещи я отнесу Киврину, и мы постараемся как-нибудь утрясти проблему их возвращения. Со шпагой трудностей, надеюсь, не возникнет, поскольку они с Хунтой друзья-приятели, а что касается пистолета, полагаю, с Камноедовым мы вдвоем справимся. Не хотелось бы раздувать эту историю, тем более, что она, все-таки, еще не кончилась. Сундук и его содержимое все еще пребывают вне стен Института. Вопрос с Выбегаллой решается, на мой взгляд, однозначно. В комнате, где предстоят дальнейшие эксперименты, его автоклаву не место. Было бы неплохо тебе переговорить с Сафроновым и как-то обозначить контуры дальнейшей совместной работы, поскольку, очевидно, она выглядит перспективно как для его отдела, так и для нашей лаборатории. Если его принципиальное согласие будет получено, оформим эти работы официально. Но, разумеется, это вовсе не значит, что ты, бросив все остальное, будешь заниматься только ими. Наши плановые работы с нас никто не снимал, а ты, кажется, серьезно выбился из графика их выполнения. Что скажешь?

А что я мог сказать? Ромуальд, просто-напросто, вот так запросто решил все стоявшие передо мной проблемы, причем, так, что лучше нельзя было и пожелать.

Весь день я пребывал в приподнятом настроении и даже не пошел в столовую, ограничившись бутербродами, запасенными для ночного бдения. При этом я совершенно забыл, что сегодня на работу должна была выйти Машка, которая не замедлила о себе напомнить, ворвавшись ко мне вечером, точно тропический тайфун.

- Ой, Андрей! - воскликнула она, подскочив и чмокнув в обе щеки. - Что тут у тебя такое творится? Всего-то на недельку и отлучилась, а возвращаюсь, тут весь Институт гудит! Значит, панночку с альрауном все-таки поймали?

Я обалдело вытаращился на нее. Ничего себе! Вот уж, поистине, и у стен есть уши. Я - никому ничего не рассказывал, Мишка вряд ли сегодня вообще покидал свое убежище, Ромуальд, Киврин - утечка информации с их стороны также полностью исключалась.

- Я сказала что-то не то? - Машка подхватила стул, придвинула к столу и удобно уселась. - В таком случае, может быть, ты пояснишь, что здесь случилось за время моего отсутствия?

- Вот-вот, - раздался знакомый голос, и у стены возник диван-транслятор с восседавшим на нем Витькой. - Кстати, привет, давно не виделись. Ты извини, что я с ним, - он похлопал рукой по валику, - у меня ожидается набег Выбегаллы, я и подумал переждать немного у тебя. Совместить, так сказать, приятное с полезным.

- Инвентаризация что, еще не кончилась? - удивилась Машка.

- Какой там, - ухмыльнулся Витька. - В самом разгаре. Амвросий Амбруазович, кажется, вошел во вкус и своими административными талантами грозит составить конкуренцию самому Камноедову. Кстати сказать, Мария абсолютно права, в Институте наблюдается некоторое брожение умов по поводу твоих подвигов. Хотелось бы выслушать, так сказать, из первых рук... Только ты не торопись, - быстро добавил он, увидев, что я открыл рот. - Сосредоточься, подготовься, пока ребята подтянутся.

- Ребята? - пробормотал я.

- Ну да. Тебе ведь проще рассказать все сразу всем, чем каждому по отдельности?

В этот момент, прямо из воздуха, возник Эдик.

- Привет, - сказал он и повернулся к Витьке. - Ты знаешь, что у тебя там под дверью происходит?

- Угу, - буркнул тот. - Поэтому я здесь.

- Выбегалло намерен открыть ее во что бы то ни стало и пригласить Модеста.

- А не докажет...

- Послушай, Вить, почему бы тебе просто не оформить заявку, как все? Ну вот зачем тебе конфликт на ровном месте?

- Да забыл я, - с досадой ответил Корнеев. - Совсем упустил из виду, что срок предыдущей заявки кончился. Я ее даже почти написал...

- То есть, приготовил ручку и лист бумаги?

- Почти... Ну, чего ты ко мне пристал? Садись вот. - Витька похлопал по дивану рядом с собой. - Остальные где?

- Сейчас будут.

В самом деле, в том же самом месте, где минуту назад появился Эдик, возник Володя Почкин.

- Привет! - произнес он бодрым голосом и повернулся к Витьке. - Ты знаешь...

- Знаю. Садись, - сквозь зубы процедил Витька.

Володя бросил вопросительный взгляд на Эдика, пожал плечами, сотворил себе кресло и сел.

И только Привалов со Стеллой вошли, как это принято в приличном обществе - через дверь, предварительно постучав.

- Ну вот, все в сборе, - удовлетворенно заявил Витька. - Сафронова добыть не удалось, - он забился в свою раковину, точно рак-отшельник, и иначе чем штурмовой артиллерией его не возьмешь. Ладно, Мельников. Приступай к докладу. И учти, что все здесь в той или иной степени с твоими приключениями знакомы, так что постарайся быть максимально точным и кратким. Приступай.

Мне очень хотелось приступить к Витьке и закатать ему в лоб, но я благоразумно сдержался. И просто повторил, почти слово в слово, то, что утром рассказывал Ромуальду.

- Предупреждал ведь я тебя, - первым нарушил молчание Корнеев. - Я тебе сразу сказал, отдай мандрагору мне. Послушал бы дядю Витю, и ничего такого не случилось бы. Ты хоть понимаешь, что вы с Марией натворили?

- А что это мы такого натворили? - сразу вскинулась та.

- Ты - почти ничего. Но если бы ты не заговорила тогда этот несчастный корень, история человечества, в лице отдельных ее представителей, могла бы пойти совсем по-другому. И тогда не случилось бы утраты казенного имущества Института, не говоря уже о возможной путанице пространства-времени, которая неизвестно, к чему может привести.

- Ты это только что придумал? - саркастически осведомилась Машка. - Я имею в виду - насчет пространства-времени? Или это тщательно подготовленный экспромт?

Витька просиял. Словесное фехтование с Машкой доставляло ему удовольствие, однако их поединок закончился, даже не начавшись. Совершенно неожиданно Володя Почкин сделал жест, призывающий обе стороны помолчать.

- Ты сказал, Андрей, там было много дубов?

- Ну да. Очень много. Сплошные дубы...

- Не сплошные, если не хватало еще двух, - ввернул Витька, но тут же замолчал и сделал вид, что он тут не при чем.

- И на одном из них, а именно на поляне, вы заметили крюк и веревку?

Я кивнул. Все с интересом воззрились на Володю, который принялся тереть лоб.

- Не тяни, - посоветовал Витька. - Если есть что, выкладывай сразу. Не заставляй общество томиться ожиданием.

- Видите ли, Виктор, - медленно начал Володя, - я не могу быть вполне уверен, но описанное Андреем сильно напоминает один случай. Там тоже присутствуют остров, дубы, крюк с веревкой и, самое главное, шахта. Это так называемая тайна острова Оук... В свое время, о ней писали все газеты... Ну, может быть, не совсем все, но две-три точно. Я совершенно случайно наткнулся на эти заметки, когда искал информацию по поводу одного парусника... Я даже сделал кое-какую подборку... Кому интересно, могу дать почитать.

- Володь, ты буквально в двух словах, а? - попросил Эдик.

- Да тут в двух словах не расскажешь... В общем, есть такой остров, называется Оук, потому что на нем когда-то росло много дубов. И вот на нем, совершенно случайно, как это обычно и бывает, нашли признаки скрытого клада. Его попытались добыть, но оказалось, что шахта, в которой он вроде бы спрятан, уходит куда-то на умопомрачительную глубину. Причем, в отличие от обычных пиратских кладов, эта шахта через некоторые промежутки оказывалась перекрыта то бревнами, то еще чем-то... А потом в нее просочилась вода, и ее уже невозможно было откачать... То есть, если предположить, что Андрей с Михаилом услышали правильно, я имею в виду противодавление, механизм защиты клада был выбран очень простой и действенный. Слои над кладом в шахте создали давление, которое препятствовало проникновению воды из других шахт, скорее всего, сделанных под наклоном и выходящих в море. Как только перекрытие на соответствующем уровне было вскрыто, давление воздуха упало, и морская вода залила шахту... Но, в таком случае, что же это за клад, и что же это за пираты, обладающие такими познаниями в гидравлике? В общем, интересного много, и, повторяю, готов предоставить собранные мной материалы всем желающим.

- Это, конечно, интересно, - согласился Витька. - Но мне интересно еще и другое. Где наш сундук?

- Если он оказался у так называемых пиратов, то они, скорее всего, спрятали его вместе со своими в шахте.

- На глубине в несколько десятков метров? Интересно, и как мы его оттуда будем доставать?

- Боюсь, Витя, ты не совсем понимаешь всю глубину возникшей проблемы, - мягко сказал Эдик. - В каком году был зарыт этот клад? - обратился он к Володе.

- Предположительно, где-то в середине - конце восемнадцатого века.

- Иными словами, если в настоящий момент наш сундук находится там, и будет завтра извлечен удачливыми кладоискателями, то, открыв его, они обнаружат современные детали от "Алдана"? Среди сундуков с сокровищами восемнадцатого века? Спрятанными тогда же?

Возникла немая сцена, достойная пера Николая Васильевича Гоголя.

Проблему необходимо было как-то решать.

Но это уже совсем другая история.

Комментарии: 3, последний от 23/01/2021. © Copyright Тимофеев Сергей Николаевич (svipor@mail.ru) Размещен: 30/12/2020, изменен: 30/12/2020. 625k. Статистика. Повесть: Фантастика Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Если понедельник начинается в субботу, то почему бы ему не продолжиться во вторник? Исполнение детской мечты. С наступающим Новым годом!!!

Тимофеев Сергей Николаевич : другие произведения.

Понедельник продолжается во вторник