"THE GHOST STORY", Апрель, 1929 год

СОДЕРЖАНИЕ

Уранн Тайер. РОКОВЫЕ МОНЕТЫ

СУЩЕСТВУЮТ ЛИ ЗЛЫЕ ДУХИ?

Джон Миллер Грегори. МОЯ ДОЧЬ, КОТОРОЙ НИКОГДА НЕ СУЩЕСТВОВАЛО

ПРИЗРАК ОЗЕРА БЛЭКСТОУН

ЧЕЛОВЕК, ПОЗНАВШИЙ СМЕРТЬ

Джон Таверел. ПРИЗРАК НА ПРИЗОВОМ РИНГЕ

Нобл Форрест. ПРИЗРАК ЖЕНЫ СВЯЩЕННИКА

САМЫЙ СТРАННЫЙ ПРОЦЕСС ПО ДЕЛУ ОБ УБИЙСТВЕ

НЕВЕСТА И ОТКРЫТАЯ МОГИЛА

Анатоль Фельдман. ОНА УШЛА КРАСИВОЙ

КОГДА ВЕРНУЛСЯ АС ЯНКИ

РАЗГОВАРИВАЛ ЛИ ОН С ШЕКСПИРОМ?

Тито Скипа. ЛИЦО В ТУМАНЕ

Гораций Лиф. МЕМУАРЫ МЕДИУМА

Джин Хамфри. ДОМ, КОТОРЫЙ ПОСЕЩАЛА Я

СТРАННЫЙ ОПЫТ ЛЕДИ-КВАКЕРШИ

Уолтер Гибсон. КОЛДУН В КОМНАТЕ

МОЙ БРАТ-КИТАЕЦ И ЧТО С НИМ СЛУЧИЛОСЬ

Гордон Хиллман. СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ ЗНАМЕНИТЫХ СЕМЕЙ

Уолтер Адольф Робертс. ПЛОХИЕ ПОЛЧАСА

ОТПЕЧАТКИ ПАЛЬЦЕВ ПРИЗРАКА

ПЬЮ ЧАЙ С ДУШОЙ

ПРИЗРАЧНЫЙ КОРАБЛЬ

Граф Калиостро. ИСТОРИИ О ДУХАХ

Гилберт Дрейпер. БЫЛО ЛИ ЭТО НЕВОЗМОЖНО?

РОКОВЫЕ МОНЕТЫ

Уранн Тайер

Всякий раз, когда я вижу печальное, красивое лицо Лилиан Холт, когда она неспешно прогуливается по улицам нашей деревни на Гудзоне, меня переполняют стыд и печаль. Ибо, хотя она этого и не знает, в ее трагедии виноват я. Я бы с радостью отдал все, что у меня есть, только чтобы забыть ту ужасную летнюю ночь, когда три человеческих существа оказались в ловушке странной катастрофы.

Все началось с того, что мы с Томом Блейком, женихом Лилиан, стояли в освещенной лампами, покрытой пылью гостиной заброшенного дома, где Скряга Роджер умер годом ранее. Мы смотрели вниз на мертвое тело у наших ног. Трое или четверо молодых людей стояли вокруг, беспокойно ожидая.

Том и я были "особой" полицией. Во время каникул в колледже мы зарабатывали немного денег, работая помощниками шефа Фуллера, единственного штатного сотрудника Уинтона. Поскольку он уехал по делам в Олбани, нам было поручено расследовать сообщение о том, что в доме старого Роджера, в миле от города, найден мертвый бродяга. Остальные мужчины пошли с нами из праздного любопытства.

Пока мы смотрели на труп, тишину нарушил Бак Чемберс.

- Какова, по-вашему, причина смерти? - спросил он неосознанно низким голосом. - Насколько я вижу, на нем нет никаких отметин!

Один за другим остальные полушепотом высказывали свое мнение. И все это время Том молчал, глядя на тело с задумчивым выражением на своем красивом мальчишеском лице. Наконец, по его предложению, один из мужчин отправился в город на поиски доктора Джексона, выступавшего в роли своего рода заместителя коронера; остальным стало не по себе в тишине мрачного дома, они пробормотали извинения и ускользнули, оставив нас с Томом наедине с покойником.

Мы оба стояли неподвижно, пока голоса, становившиеся все более веселыми по мере удаления от дома, не затихли вдали. Затем, озадаченно нахмурившись, Том опустился на колени рядом с телом, чтобы осмотреть его более внимательно.

Мертвец казался похожим на злобное животное. Он был огромен, почти настолько, что его можно было назвать великаном, и лежал, приоткрыв дряблые губы в жуткой ухмылке; его крошечные поросячьи глазки смотрели в потолок с выражением ужаса, которое почти заставило меня содрогнуться. Возможно, виной тому был полумрак этой выцветшей комнаты или шепот летнего ветерка в черных соснах за открытым окном, но что бы это ни было, на меня навалилось чувство подавленности, которое моя собственная юношеская неопытность в общении с мертвецами не могла полностью объяснить.

Внезапно Том поднял на меня глаза.

- Гарри, - произнес он тихим голосом, - ты помнишь, что говорили люди, когда умер старый Скряга? Он поклялся убить любого, даже после своей смерти, кто найдет тайник с его деньгами.

С этими словами он разжал стиснутые пальцы мертвеца - и две золотые монеты, крупные и сверкающие в свете лампы, покатились по полу! Звук, казалось, гулким эхом разнесся по пустому дому.

Я уставился на монеты в полном изумлении, а затем повернулся, чтобы посмотреть на своего приятеля, смотревшего на меня со странным выражением на лице.

- Том Блейк! - воскликнул я. - Ты хочешь сказать, будто настолько глуп, что веришь...

Но больше я ничего не произнес. Внезапно Том схватил меня за руку.

- Гарри! - прошептал он. - Разве ты этого не чувствуешь? В этом доме что-то есть! - Он смотрел перед собой широко раскрытыми глазами. - Что-то подслушивающее... слушающее...

Я не ответил, холодная дрожь пробежала у меня по спине, и возникло странное предчувствие, что впереди нас ждет какая-то сверхъестественная катастрофа.

Однако через мгновение я стряхнул с себя беспокойство и сказал:

- Ты еще и сумасшедший - сумасшедший или боишься собственной тени!

По сей день я не перестаю сожалеть о тех неосторожных, язвительных словах, которые сказал ему в ту ночь. Потому что Том был самым прекрасным парнем, какого я когда-либо знал, и самым храбрым! Но в тот момент я презрительно улыбнулся тому, что считал его слабостью.

Я повернулся к двери и коротко добавил:

- Я возвращаюсь в город. Я должен был заступить на дежурство полчаса назад. Ты останешься здесь, пока не придет док Джексон.

Я распахнул дверь и уже собирался выйти на лесную тропинку, когда Том снова схватил меня за руку.

- Послушай, Гарри, - пробормотал он. - Я... я останусь. Только подожди здесь, пока я осмотрю дом, ладно?

Он опустил глаза, слегка пристыженный.

- Это придаст мне немного уверенности, если я немного осмотрюсь, - сказал он.

С минуту я недоверчиво смотрел на него. Том Блейк - испуганный! Я начал было говорить, но потом сел, пожав плечами.

- Давай, только сделай это побыстрее, - сказал я ему. - И насвистывай! Это придаст тебе смелости.

Но Том, по-видимому, не расслышал моего последнего замечания. Он подошел к двери, ведущей на темную лестницу, и распахнул ее.

Я слышал, как он поднимался по лестнице. Дверь за ним захлопнулась, заглушив звук его мягких шагов. Через мгновение все снова стало абсолютно тихо.

В течение пятнадцати минут я сидел в тишине этой комнаты, ожидая возвращения моего друга с того, что я считал глупой затеей, и по какой-то неизвестной причине старался не смотреть на труп грязного, огромного бродяги. Один раз мне показалось, будто я услышал испуганный крик надо мной; но он не повторился, и я решил, что это, должно быть, разыгралось мое воображение.

Мой взгляд упал на две золотые монеты, блестевшие в свете лампы. Испытывая любопытство, я пересек комнату и взял их в руки, чтобы рассмотреть.

Обе они были десятидолларовыми, одна 1893 года выпуска, другая 1886-го. Мгновение я пристально смотрел на них, а затем опустил взгляд на мертвого бродягу. Действительно ли этот человек обнаружил тайник с богатством старого скряги, или...

Я не закончил свою мысль. Внезапно я резко повернулся лицом к закрытой двери на лестницу.

Было ли это моим воображением, или за этой дверью действительно что-то наблюдало за мной? Было ли это отражением света лампы, или я действительно увидел нечеловечески яркий глаз, смотрящий сквозь широкие щели и горящий злобой?

- Том! - тихо позвал я.

Он не ответил, я пересек комнату и осторожно открыл дверь.

Холл и лестница были пусты, я сердито выругался себе под нос.

- Этот парень заставляет меня нервничать так же, как и он сам! - пробормотал я. Затем, вглядываясь в темноту, я позвал снова:

- Том!

Ответа не последовало. Я подождал мгновение, и эхо затихло вдали, оставив только унылое жужжание насекомых снаружи.

- Том! - закричал я во внезапной панике, и на этот раз мой крик жутким эхом разнесся по темному лесу за домом.

Он по-прежнему не отвечал, и, распахнув дверь настежь, я взбежал по шаткой лестнице на второй этаж. Здесь я ощупью пробирался по узкому коридору, пока не добрался до открытой двери, где на мгновение остановился.

В другом конце комнаты я смутно различал маленькое окошко, а за ним бледное, залитое лунным светом небо над густыми черными соснами. С минуту я прислушивался, но не было слышно ни звука, кроме моего учащенного дыхания. Я на цыпочках прокрался в соседнюю комнату, потом в следующую, но Тома нигде не было видно.

Наконец я добрался до полуоткрытой двери. Осторожно ухватившись, я широко распахнул ее и уже собирался сделать шаг вперед, как вдруг отпрыгнул назад.

Раздался жужжащий звук, когда что-то рванулось сквозь темноту в мою сторону. Холодная, крепкая рука схватила меня за горло.

- Теперь ты у меня в руках, кто бы ты ни был! - пробормотал низкий, напряженный голос.

- Том! - воскликнул я. Я ударил его по руке и с трудом вырвался. - Том! Ты что, с ума сошел?

Я услышал, как он ахнул, осознав свою ошибку, и почувствовал, как дрожит его рука. С минуту или около того он молчал. Затем, наконец, он прошептал:

- Но в тот раз это был не ты!

- В какой тот раз? - потребовал я.

Мгновение он молчал, и его рука крепко сжала мою в темноте.

- Я обыскал все комнаты, - наконец прошептал он, - а потом открыл эту дверь и нашел эти ступеньки, ведущие на чердак. Я начал подниматься по ним; и когда добрался до верхней, мне показалось, будто что-то холодное и ужасное коснулось меня. Я слышал, как ты звал, но не мог ответить. Что-то странное, ледяное сжало мое сердце! Однако, пока ты звал, это чувство прекратилось, и мне показалось, будто что-то промелькнуло мимо меня, спускаясь по лестнице. Я спустился, а потом услышал, как ты поднимаешься на цыпочках, и подумал, что это снова та штука.

На секунду я подумал о глазах, которые, как я почувствовал, смотрели на меня внизу, - глазах, которые, очевидно, были привлечены туда моим прикосновением к монетам скупца. Но я тут же рассмеялась над собой и грубо отдернул руку от Тома. Я решил, что он трус, и его трусость поразила даже мое тупое воображение! Что случилось с моим приятелем?

- Послушай, Том! - огрызнулся я. - В этом старом доме нет ничего, кроме нас и того мертвого тела внизу, и ты чертовски хорошо это знаешь! Это убийство просто подействовало тебе на нервы! На! - добавил я, доставая из кармана фонарик и протягивая ему. - Держи это и смотри, как я поднимаюсь на чердак! Я просто чиркну спичкой и оглянусь вокруг, чтобы доказать, что тебе все показалось!

И, не дожидаясь его ответа, я повернулся и поднялся по лестнице, наблюдая, как моя собственная черная тень ползет впереди меня в свете фонаря, который Том держал внизу.

Я добрался до верха, чиркнул спичкой и огляделся. Я находился в длинной темной комнате, тянувшейся по всей длине дома. Низко нависающие стропила тянулись надо мной, исчезая в темноте за пределами света моей спички. Все было тихо... так тихо, что я слышал вдалеке одинокий крик совы.

Высоко подняв спичку, я вглядывался в темноту, насколько мог видеть, потому что каким-то образом у меня снова возникло то странное ощущение, будто из тени на меня смотрят чьи-то глаза. Однако я еще раз стряхнул с себя это чувство и вернулся к началу лестницы.

Том все еще стоял внизу, держа фонарь.

- Я все осмотрел, Том, - крикнул я вниз, и мой голос странно разнесся по опустевшему дому, - но я ничего не смог найти - ни головорезов, ни диких животных, ни призраков, ни... - Внезапно я резко замолчал.

За ярким светом фонаря, который он держал, я едва мог разглядеть глаза Тома. И когда они уставились на меня снизу вверх, я увидел, как они расширились от страха; странный холодок пополз у меня по спине.

- В чем дело, Том? - рявкнул я. - Почему ты так на меня смотришь?

Секунду он не отвечал. Он смотрел на меня снизу вверх с выражением невыразимого ужаса... но на меня ли он смотрел? Я видел, как он облизнул губы, собираясь что-то сказать, в то время как я наблюдал за ним с удивлением. Наконец он заговорил.

- Гарри! - крикнул он, и его голос был хриплым от ужаса. - Берегись, Гарри! Посмотри себе за спину! - И в тот же миг его фонарь погас, оставив нас в полной темноте.

Я развернулся, нанося удары вслепую. Коснулся ли я чего-то на одно короткое мгновение, - чего-то ледяного и липкого, - когда вытянул руку в темноте?

Во всяком случае, я внезапно отпрянул, споткнулся о верхнюю ступеньку и стремглав полетел вниз по лестнице.

Том помог мне подняться на ноги, я ругался, стонал и смеялся. Я почти не слушал, пока он рассказывал о том, будто видел что-то смутно белое позади меня. Больше от злости, чем от боли, - злости на то, что считал трусостью Тома, - я, прихрамывая, спустился по нижнему пролету лестницы в гостиную.

- Иди домой, - рявкнул я, когда мы стояли рядом с мертвым бродягой. - Может быть, когда ты выйдешь отсюда, ко мне вернется часть моего мужества!

Том уставился на меня, не веря своим ушам. Я думаю, это был первый раз в его жизни, когда кто-то обвинил его в трусости; и я уверен, что никто, кроме меня, не смог бы сделать это безнаказанно.

- Нет, Гарри, - тихо ответил он. - Тебе давно следовало быть на дежурстве, а ты в миле от города. Я останусь здесь, пока не придет доктор.

- И столкнешься с вероятностью того, что призрак снова спустится за тобой с чердака? - усмехнулся я.

Опасный огонек блеснул в его глазах.

- Возможно, я поднимусь туда и встречусь с ним лицом к лицу, - тихо ответил он. - Возможно, я не такой уж трус, как ты думаешь... Спокойной ночи, Гарри, - добавил он, придерживая дверь.

На секунду я заколебался; потом подумал: "Ему пойдет на пользу встретиться лицом к лицу со своими воображаемыми страхами, а не убегать от них. И, как он сказал, я давно опаздываю на свой пост на Мэйн-стрит. Я лучше пойду".

Я двинулся по тропинке.

- Спокойной ночи, Том, - пробормотал я и добавил со смехом: - Если призрак доберется до тебя, отправь мне небольшое сообщение - телепатически - и я вернусь, чтобы спасти тебя.

И с этими словами я оставил его там - оставил своего лучшего друга одного в этом доме ужаса! Тысячу раз я пытался сказать себе, меня нельзя винить в том, что последовало за этим, но я слишком хорошо знаю, это не так.

Когда я добрался до пыльной дороги, Том все еще стоял в дверях мрачного дома, и в свете бледной луны я мог видеть странно искривленную улыбку на его бесцветном лице, когда он смотрел мне вслед.

Более двух часов я расхаживал взад и вперед по пустынной главной улице деревни. Ничто не нарушало мирной тишины ночи, кроме звука моих собственных шагов, отдававшегося гулким эхом, и получасового перезвона колоколов на колокольне конгрегационалистской церкви.

Я услышал, как часы пробили десять... десять тридцать... пока я ходил взад-вперед, взад-вперед. Затем, когда одиннадцать ударов завибрировали в воздухе и затихли вдали, я дошел до конца своего маршрута и уже собирался повернуться, как вдруг остановился. Из боковой улочки появилась фигура девушки и молча поспешила ко мне. Это была хорошенькая Лилиан Холт, невеста Тома.

- Лилиан! - воскликнул я, когда она остановилась передо мной. - Что ты делаешь на улице одна в такой час? Одиннадцать часов - это поздно, и Уинтону давно пора спать.

Она стояла, кутаясь в свою черную накидку у горла, тяжело дыша.

- Гарри, - наконец сказала она тихим голосом, - где Том?

- Ну, он... - Я заколебался. Я почти забыл о Томе и о том, что считал его абсурдными страхами; но тут же решил, было бы разумнее не говорить Лилиан, что он сидел рядом с трупом. - Ну, он пошел вниз по дороге с небольшим поручением для доктора Джексона, - ответил я наконец.

- Доктор Джексон? - Лилиан уставилась на меня. - Как такое могло случиться? Доктор весь день был на другом берегу реки, у него операция, и он вернется только утром!

Меня охватило чувство беспокойства; значит, доктор не мог освободить Тома до утра!

- Ты... ты уверен, что с Томом все в порядке? - прошептала Лилиан.

- В полнейшем, - ответил я. - Но почему ты спрашиваешь?

- Я... я была в постели, спала, - сказала она так тихо, что я едва ее расслышал, - и мне показалось, будто он стоял рядом со мной и... и попросил меня передать кому-нибудь сообщение. Должно быть, это был просто кошмар, но это так расстроило меня, что я оделась и вышла спросить тебя, что мне делать. Не знаю, что навело меня на мысль о тебе, - добавила она с нервным смешком. - Я, должно быть, все еще наполовину сплю.

Я рассмеялся вместе с ней.

- И для кого предназначалось это важное сообщение? - спросил я ее в шутку.

Теперь она улыбалась, полностью успокоившись.

- Я не знаю, - призналась она. - Но я очень отчетливо помню эти слова. "Скажи ему, - произнес голос, - скажи ему, это то сообщение, которое он просил меня передать - что я, в конце концов, не такой уж трус!" И... и, Гарри, - продолжала она, и на ее хорошеньком личике появилось озабоченное выражение, - он улыбался своей кривой, задумчивой улыбочкой - я так ясно это видела!

Я отвернулся. Холодная дрожь, ледяная, как ветер смерти, пробежала по моему телу. Я с усилием взял себя в руки и со смехом сказал ей, что это был всего лишь ночной кошмар. Я успокоил ее и отправил домой счастливой.

Но я был далек от спокойствия, когда мерил шагами свой участок, взад-вперед, взад-вперед, прислушиваясь к одинокому звуку собственных шагов. Я сказал себе, что этот страх абсурден. Как мог нормальный человек в двадцатом веке на самом деле верить в привидения? Невозможно! Я был худшим трусом, чем Том мог когда-либо надеяться стать!

Часы пробили полчаса... полночь... двенадцать тридцать. Я расхаживал взад-вперед, споря сам с собой.

Вдруг мне показалось, что я услышал, как кто-то позвал меня по имени.

- Гарри!

Я остановился как вкопанный и огляделся. Вверх и вниз, насколько я мог видеть, улица была пустынна. Я повернулся, чтобы продолжить свое дежурство, когда снова прозвучал голос, низкий, но отчетливый, совсем рядом со мной. Я был слишком удивлен, чтобы пошевелиться.

- Гарри!

На этот раз нельзя было ошибиться в том, чей это был голос. Я узнал бы этот голос в любой точке мира; я узнаю его, если услышу на смертном одре. Это был голос Тома Блейка!

Я стоял, как вкопанный, уставившись в пространство. Холодный озноб пополз вверх и вниз по моей спине, но я внимательно слушал.

- В чем дело, Том? - наконец удалось прошептать мне.

Ответа не последовало. Я долго ждал на темной и унылой улице, не зная, что делать. Затем, внезапно, я принял свое решение. Я повернулся в сторону соснового леса.

Но едва я принял решение, - не сделав ни шага вперед, - как этот голос раздался в третий раз.

- Гарри, - позвал он, - не уходи!

- Не уходить? - подумал я; и, хотя молчал, мне казалось, что я выкрикнул эти слова. - Не уходить? Неужели ты думаешь, я такой трус, такой подонок, что бросил тебя?

Ответ пришел, теперь более слабый и отдаленный.

- Ты... не это имел в виду... Гарри, - шептал он, становясь все слабее и слабее, - но не... уходи... во имя... Господа...

А потом он затих вдали, в тишине ночного воздуха.

Я зашагал вниз по улице, забыв обо всем, кроме того факта, что я оставил Тома одного в этом мрачном коттедже, посмеявшись над его якобы трусостью. Было ли уже слишком поздно? Я отчаянно поспешил дальше. Был ли этот голос результатом телепатии или просто моего воображения? Я вслепую брел вперед в темноте.

Дома на Мейн-стрит остались позади, и я оказался в черном, призрачном сосновом лесу, пыльная извилистая дорога бледно сияла передо мной в лунном свете. Густая дорожная пыль заглушала мои торопливые шаги, единственным звуком во всей этой тихой ночи был жуткий вой ветерка в верхушках деревьев.

Расстояние казалось бесконечным, таким медленным было мое продвижение по густому лесу. Вдалеке я услышал бой часов на церковной башне. Раз... два...

И слабое эхо прозвучало в тишине вокруг меня, как прощание с жизнью человека, ступающего по пути к Вечности. Затем, после внезапного поворота дороги, передо мной замаячил старый дом.

Он выглядел более мрачным, более разрушенным, чем когда-либо прежде. Его некрашеные бока выделялись в слабом белом свете луны, в то время как черные окна с наполовину разбитыми стеклами, казалось, угрожающе смотрели на меня.

В частности, одно окно - маленькое квадратное на чердаке - было ли что-то за ним в тихой, темной комнате? Что-то ждет меня там?

Отбросив свой страх, я подошел к двери и вошел.

Масло в лампе в гостиной почти выгорело, но в ней все еще мерцало голубое пламя, наполняя комнату призрачным светом. Возможно, это было из-за света, а может быть, из-за моих собственных чувств или одиночества этого места, но этот дом, казалось, был пронизан ощущением бдительной смерти. Воздух в этой тускло освещенной комнате почему-то казался ядовитым для человеческого дыхания.

Я направился к двери на лестницу, бросив взгляд на тело бродяги, лежавшее на полу рядом со столом.

Внезапно я остановился как вкопанный!

Эти глаза... эти мертвые глаза... был ли в них отблеск жизни, злой настороженный отблеск?

Я подошел к телу и посмотрел вниз. Но увидел только остекленевший взгляд смерти.

Сжав кулаки, я шагнул к двери, распахнул ее и вгляделся в темноту.

- Том! - позвал я.

Мой голос громко окликнул меня в ответ, и ночная тишина подчеркнула его. Затем он затих, и все снова стало тихо.

Все было по-прежнему... И все же, каким-то образом, в этой устрашающе освещенной комнате, в этих темных комнатах надо мной, казалось, ощущалось чье-то задумчивое Присутствие, прислушивающееся к моему голосу, ожидающее меня...

Я вытащил из кармана фонарик и начал подниматься по лестнице. Дерево под моими ногами было старым и прогнившим, и, несмотря на мою легкую поступь, мои шаги гулко отдавались в темных пустых комнатах наверху. Я добрался до маленького холла и посветил фонариком по сторонам.

Четыре открытые двери выделялись с поразительной четкостью. Комнаты были пусты, как я более или менее ожидал; я ясно видел сломанные стулья и ободранные кровати, а за грязными окнами - мрачные, прямо стоящие сосны. Я на цыпочках пересек холл, открыл маленькую дверь и начал подниматься по узкой лестнице, ведущей на чердак.

И когда я поднимался медленным и осторожным шагом, то чувствовал этот парящий дух сильнее, чем когда-либо. Воздух, казалось, был насыщен чем-то неописуемо неприятным и опасным, похожим на тяжелый, смертоносный газ. Напрягшись, чтобы побороть свой страх, я взобрался на вершину и, не зажигая фонарика, мгновение постоял в темноте, затаив дыхание.

Не было слышно ни звука, ничто не шевелилось. В дальнем конце комнаты я разглядел крошечное окошко. Бледное, залитое лунным светом небо ясно просвечивало сквозь него, отбрасывая на пол слабый квадрат света. Я включил фонарик и посветил им вокруг.

Я поворачивал луч из стороны в сторону, но большая комната казалась пустой. И все же, каким-то образом, сразу за ярким кругом моего света, я почувствовал присутствие Чего-то; Чего-то, что стояло неподвижно, наблюдая за мной. Временами мне почти казалось, что я могу разглядеть его горящие глаза, смотрящие прямо на меня.

Я на цыпочках прокрался по полу, пока не добрался до стены, а затем начал медленно обходить большую комнату, намереваясь осмотреть каждую нишу и угол. Я прошел вдоль одной стороны, мигая фонариком; прошел вдоль второй и как раз собирался идти вдоль третьей, как вдруг отпрянул с испуганным восклицанием.

У моих ног зияла длинная темная дыра, из которой была вынута широкая доска. Аккуратно расставленные вдоль края, как будто их только что вынули из ямы, стояли в ряд холщовые мешки, явно набитые деньгами, а у стены я заметил маленький сундучок, переполненный золотыми монетами! Рядом с комодом стоял старомодный подсвечник с догоревшей свечой.

Но крик ужаса сорвался с моих губ не из-за этого открытия, а из-за того, что я увидел прямо за ним.

На пыльном полу лежало тело моего приятеля, его белое лицо было искажено предсмертной агонией, незрячие глаза все еще смотрели так, словно видели что-то ужасное!

Собрав все свое мужество, я опустился на колени рядом с телом, пощупал сердце, приподнял руку в тщетной надежде обнаружить хоть какое-то слабое биение пульса. И когда я поднял его, сжатый кулак разжался, и сверкающая золотая монета с шумом упала на пол. Тени, казалось, угрожающе сомкнулись вокруг меня.

Мгновение я в ужасе смотрел на монету. Итак, Том нашел спрятанное богатство скряги, как это сделал бродяга до него... и, подобно грязному зверю внизу, мой дорогой друг понес ужасное наказание! Едва осознавая, что делаю, я наклонился и взял монету в руку.

Раздался жужжащий звук. Дуновение ледяного воздуха коснулось моего лица. И тут, внезапно, я почувствовал, как длинные холодные пальцы протянулись и коснулись меня.

С этим прикосновением пришло леденящее, омертвляющее ощущение, уменьшившее биение моего сердца, сковавшее все мое тело.

Я резко обернулся, но ничего не увидел. Я попытался подняться на ноги, но мои ноги быстро слабели, и я не мог пошевелиться.

И все же эти ледяные пальцы касались меня, вытягивая кровь из моего сердца. Я чувствовал, как замедляются удары: один, два... три... четыре... Затем, после бесконечного ожидания, смертельной тошноты - пять, - и я рухнул на пол. Казалось, жизнь покинула меня, кроме руки, все еще сжимавшей золотую монету.

Лежа там, я мог различить смутную мерцающую белизну, склонившуюся над моим телом. Два глаза, злобно горящих, уставились в мои, становясь все ярче и ярче по мере того, как сознание окружающего мира слабело. Неземная рука была приложена близко к моему медленно бьющемуся сердцу - более чем близко; казалось, она прошла сквозь мое тело и коснулась самого сердца!

Я думаю, что был мертв. Я не мог ни двигаться, ни чувствовать, ни думать. Странная легкость охватила меня. А потом, внезапно, рука, прикоснувшаяся к моему неподвижному сердцу, была отдернута. Фигура над моим беспомощным телом выпрямилась и прислушалась. Далеко внизу под нами раздался слабый звук, не похожий ни на один из тех, что я когда-либо слышал, поскольку это не был звук живого существа. Что-то шевельнулось... крадучись поднялось вверх по лестнице в холл на втором этаже... на мгновение замерло, прислушиваясь... а потом поднялось по ступенькам на чердак.

Напряженно скорчившись рядом со мной, мой призрачный победитель ждал и прислушивался. Мягкие, хрустящие шаги приближались. На мгновение они остановились перед чердачной дверью, которая распахнулась; затем медленно появилась фигура, проходящая через дверь - огромная фигура мертвого бродяги, теперь призрачно-белая, как и мой похититель.

Он выпрямился, задевая головой низко нависшие стропила. Не потрудившись взглянуть на нас, он перевел взгляд на дыру в полу неподалеку, дыру, где было спрятано богатство скряги. Затем, быстро и бесшумно, он скользнул к нему. Даже после смерти, когда первая волна сверхъестественной силы захлестнула его, первым движением зверя было стремление к золоту - бесполезному для него сейчас, как грязь!

Он добрался до ямы и, опустившись перед ней на колени, потянулся своими огромными бестелесными руками за монетами. Но прежде чем успел прикоснуться к ним, он выпрямился и резко обернулся.

С этим странным жужжащим звуком другое существо - призрак скряги - бросилось на бродягу со скоростью молнии. Бродяга вскочил и повернулся к нему лицом. И тогда началась самая странная, самая отвратительная битва, какую когда-либо видел человек, - битва двух заблудших душ, сражающихся за золото, которое они никогда не смогут использовать!

Как мне дать о ней представление? В человеческом словаре нет слов, которые могли бы адекватно описать эту нечеловеческую борьбу. Я лежал неподвижно, не в силах пошевелиться, мои глаза едва могли уследить за стремительностью их действий; мои уши, лишь частично настроенные на шум мертвых, улавливали ужасные звуки, вопли боли и гнева, которые разрывали воздух... и все же были беззвучны. Как это могло быть? Как мертвые могли нанести увечья мертвым?

Я так и не узнал ответа, и благодарю Бога за это! Ибо внезапно я услышал шум, настолько слабый для моих почти притупленных чувств, что он больше походил на воспоминание о звуке. Это был звук человеческих голосов!

Две борющиеся фигуры замерли на месте. Подобно диким животным, почуявшим опасность, они оставались напряженными и неподвижными, прислушиваясь. Внизу послышались шаги, пересекшие гостиную, открылась дверь.

- Эй, там, наверху! - крикнул кто-то.

Я лежал не двигаясь. Я не мог разомкнуть губ; во мне не было сил даже на это. Последовала минута ожидания, затем заговорил кто-то еще.

- Там наверху никого нет, док Джексон! - услышал я голос Бака Чемберса. - Том и Гарри, я думаю, испугались этого бродяги и смылись отсюда!

Я услышал его сердечный смех вместе с остальными - смех человека, который ускользнул ранее вечером, оставив нас с Томом одних в этом доме ужасов.

- Давайте теперь заберем тело с собой, - сказал другой голос. - Мне пора домой.

Молясь всем, что у меня осталось, я в отчаянной беспомощности ждал ответа доктора Джексона. То же самое сделали и те две отвратительные фигуры рядом со мной.

- Хорошо, парни, - наконец последовал ответ. - И все же, - в его голосе слышалась нерешительность, - и все же мне отчасти любопытно. Ты, Бак! - добавил он. - Ты пойдешь со мной наверх! Я собираюсь осмотреть это место! - И я услышал, как он начал подниматься по ступенькам.

Абсолютно неподвижные, эти мертвые фигуры стояли передо мной, сцепившись в битве. Затем, медленно, у меня на глазах очертания фигур стали расплывчатыми. Они становились все слабее и слабее, пока внезапно не перестали быть видимыми.

Что-то шевельнулось внутри меня. Это был первый удар моего давно замершего сердца. Когда дверь распахнулась и появилось доброе лицо старого доктора Джексона, я немного приподнялся, а затем снова упал в глубоком обмороке...

В свете угасающего дня мы стояли рядом с могилой недельной давности: Лилиан Холт, одетая в черное, и я. Девушка опустилась на колени и еще раз поцеловала цветы, которые положила на голый холмик. Затем она поднялась на ноги.

- Гарри, - тихо сказала она, - когда он пришел в тот раз - когда я увидела его во сне - как ты думаешь, кому он хотел, чтобы я передала это сообщение... это сообщение о том, что он, в конце концов, не такой уж трус?

Я повернул голову и прикусил губу.

- Кто бы это ни был, Лилиан, - наконец с трудом ответил я, - я уверен в одном: Том был храбрее, чем этот человек мог когда-либо надеяться стать! - Я осторожно взял за руку невесту моего лучшего друга. - Том знал, что его ждет, - сказал я, - и все же он столкнулся с этим лицом к лицу. И это самый храбрый поступок, какой может совершить мужчина!

А потом мы с девушкой вместе опустились на колени с мокрыми от слез лицами рядом с одинокой могилой.

СУЩЕСТВУЮТ ЛИ ЗЛЫЕ ДУХИ?

Следующее письмо было написано женщиной из Миннеаполиса. В нем отражается умственная и духовная борьба многих других мужчин и женщин, которые стремятся докопаться до истины.

Когда я была маленькой девочкой то, сидя на коленях у своего дедушки, задала извечный вопрос: "Куда мы попадем, когда умрем, дедушка?"

И старик ответил в своей обычной манере: "На самом деле мы не знаем, потому что никто никогда не возвращался, чтобы рассказать нам, но я верю, что дух возвращается к своему Создателю".

Моему детскому разуму это казалось таким странным: что смерть была темой, о которой никто не знал по-настоящему, в то время как о других вещах что-то знали. Когда я стала старше, то решила заняться расследованием, и вопреки совету моего мужа, боявшегося таких странных вещей, посетила дневной сеанс с автоматическим чтением, так тронувший меня, что с тех пор моя жизнь изменилась.

Увидеть некоторые из чудесных вещей, совершаемых медиумами при свете, вообще без каких-либо принадлежностей, почти достаточно, чтобы кого-то убедить, но я не была удовлетворена. Я хотела разобраться в спиритизме, чтобы лучше судить о его ценности; поэтому училась, посещала сеансы и медитировала дома.

Однажды вечером, когда я разговаривала со своей маленькой девятилетней девочкой о ее непослушании, то спросила, как, по ее мнению, ее тетушке в мире духов понравилось бы видеть ее такой непослушной.

Когда стемнело, девочка закричала, что видит яркие огни, а затем пурпурные розы по всей комнате. То тут, то там раздавались негромкие стуки. Я ввела для них код, позволяющий отвечать на наши вопросы: один - "нет", два - "не знаю" и три - "да". Внезапно моя маленькая девочка сказала, что услышала тихий голосок у себя над ухом. Это была ее тетя, говорившая ей, чтобы она не боялась. Затем в комнате появилась ее фигура в полный рост, и моя маленькая девочка описала тетю, которую никогда не видела.

Она была одарена необычной силой, и я испугалась. Прошло некоторое время после этого, когда однажды ночью я концентрировалась, и духи прошли перед ней, имея характерные прижизненные черты. Когда она описала их, я их узнала. Мы обнаружили, что вокруг нас имеется маленькая группа, пытавшаяся оградить нас от вреда.

Одной даме по соседству я рассказала о некоторых наших странных видениях, и она захотела, чтобы мы попробовали вызвать их у нее дома, что мы и сделали. Моя маленькая девочка познакомилась с ее родственниками, о которых она ничего не знала, особенно с ребенком, который родился несколько лет назад и умер. Она назвала день рождения, смерти и похорон ребенка, и каждая деталь была верна. Мать этой дамы была описана в точности так, как она выглядела перед смертью.

На следующий день в дом этой дамы пришла женщина, которую в деревне считали странной из-за ее кажущегося безумия. Она рассказала даме, с которой была совершенно незнакома, что прошлой ночью, когда ехала в машине, ей явился дух - и она описала ту же сцену, которую нарисовала моя маленькая девочка!

На мой взгляд, эта женщина была ясновидящей, и, сама того не зная, она не смогла уберечься, поэтому была подвластна злым духам, которые так же сильны, как и добрые. Здесь, возможно, лучше всего сказать, ради тех, кто ничего не знает о спиритизме, что нет такой области, где нужно обладать таким глубоким знанием законов жизни, как в области оккультных исследований. Нет другой области, где более необходимо жить правильной жизнью и мыслить правильно, ибо в здесь мы получаем взамен только то, что отдаем - то есть, если человек подходит к спиритизму с цинично, убежденный, что это обман, он, скорее всего, встретится с циничными шутниками с другой стороны, и уйдет еще более озадаченный и сбитый с толку, чем прежде.

Моей маленькой девочке духовные силы оказали материальную помощь в ее школьной работе. Ей очень плохо давалась арифметика, и ей поставили плохую оценку. Теперь она исправилась и с удовольствием занимается каждый день с тех пор, как мы начали медитировать ради нее. Она мысленно просит о помощи и получает ее. Часто красные огоньки танцуют на ее бумаге или встают у нее перед глазами, давая ей понять, что ее духовные друзья рядом.

Однажды днем, не так давно, она пожаловалась на ощущение удушья. В тот вечер она неожиданно произнесла фразу: "Это Джон Маккой и Мэри Маккой". В ее тоне отчетливо слышались ирландские нотки. Они были супружеской парой, с которой мой муж был немного знаком, когда был мальчиком, и они одновременно потеряли сознание от удушья, так они сказали ей.

Буквально на днях вечером она целый час читала слова на стене, написанные почерком нашего кузена, который был убит в прошлом году.

Всякий раз, когда мы оказывались в отчаянном положении, кажется, наши духовные друзья выручали нас, пророчествуя о том, что должно случиться, и поощряя нас работать ради достижения этой цели - и до сих пор все всегда сбывалось.

МОЯ ДОЧЬ, КОТОРОЙ НИКОГДА НЕ СУЩЕСТВОВАЛО

Джон Миллер Грегори

В девять часов в субботу перед Пасхой Уильям Уэйд Харрингтон заперся в своем кабинете. Сейчас было уже больше одиннадцати, Пасха почти наступила, и за все эти часы от него не поступило ни слова, кроме невнятного "спасибо", когда его старый слуга Питерс оставил ужин на подносе у его двери.

Хозяин Питерса был признан одним из величайших американских романистов. Это был высокий, довольно худощавый мужчина, чьи серьезные и нежные глаза горели глубоким блеском. Его черные волосы слегка поседели на висках, и он немного сутулился, словно не надеялся, что щедрые дары жизни в виде денег и почестей могут принести ему хоть какую-то радость или интерес.

Сорокалетний и одинокий Уильям Уэйд Харрингтон без энтузиазма смотрел на свое будущее. Он знал, что каждый год будет добавлять сложные проценты к его одиночеству.

Он не испытывал восторга от нового успеха, потому что все его книги были успешными. Он хорошо играл на пианино и пел; но музыка была лишь временным перерывом в изнурительном труде над его сочинениями. Коммерциализированный театр был ужасен для его художественного вкуса. Жизнь давала и забирала, и от этого он становился беднее, потому что ни одна женщина не дарила ему своей любви и заботы. Уильям Уэйд ненавидел женщин.

Его ненависть к женщинам росла по мере того, как недоверие переходило в презрение и, наконец, в горькое презрение. Некоторые из его бывших приятелей могли предположить о разочаровывающей любовной связи в колледже, но Уильям Уэйд никогда не говорил ни слова об этом. Если любовная связь и имела место, то это был тщательно охраняемый секрет, становившийся все более личным по мере того, как Уильям Уэйд вел свою уединенную и задумчивую жизнь.

Тяжелая дверь из красного дерева в кабинет открылась, и оттуда вышел Уильям Уэйд. Его лицо было бледным; он казался совершенно измученным.

Сгорбленный седовласый старый слуга нетерпеливо поднял голову.

- Вы закончили, мистер Билли?

- Я не могу закончить, Питерс, - вздохнул Уильям Уэйд. - Я просто прекращаю работу над одной книгой и начинаю другую. - Он зевнул и потянулся. - Я устал, Питерс, в высшей степени устал.

- Вы слишком много работаете, мистер Билли. - Старик позволял себе так говорить по причине долгих лет службы и дружбы. - У вас должна быть жена, которая заботилась бы о вас.

- Ничего подобного, Питерс, - добродушно прервал его Уильям Уэйд. - Каждая женщина, которая читает мои книги, знает, что я ненавижу ее пол.

- О, нет, сэр, я не могу в это поверить! Вы очень суровы с ними, но я всегда чувствовал, что каждому мужчине нужна жена.

- Наверное, мужчины тоже так считают, - признался Уильям Уэйд. Он улыбался настойчивости Питера. - Тем не менее, мы постараемся обойтись кухаркой и как ее там, горничной, а? - Он взглянул на часы. - Почти полночь! Принесите, пожалуйста, мое пальто, Питерс. Думаю, я немного прогуляюсь перед сном.

Уильям Уэйд надел пальто и взял шляпу и трость.

- Когда вы вернетесь, сэр, будет Пасха, - сказал старик, открывая дверь. - Я желаю вам счастливого дня, сэр.

- Пасха! Ах, да, я совсем забыл. Я тоже желаю тебе счастья, Питерс. - Но этот день ничего не значил для Уильяма Уэйда. Он вернулся к первоначальному заявлению Питерса. - Не позволяйте своим мыслям зацикливаться на женщинах, друг мой. У них есть привычка забирать все, что попадется им под руку, - даже ваши мысли.

Старик был настойчив.

- Пасха, похоже, не будет Пасхой без детей, сэр. Я подумал, что жена и, возможно, ребенок - может быть, маленькая девочка...

Уильям Уэйд прервал его.

- Мы можем смеяться над женщинами, Питерс, - серьезно сказал он, - но никогда больше не упоминайте о ребенке, особенно о маленькой девочке. Это слишком серьезная тема, чтобы говорить на нее просто так.

Он закурил сигару и быстро пошел по коридору к лифту, а Питерс тихо закрыл дверь.

Была почти полночь, когда Уильям Уэйд вернулся, физически уставший после своей быстрой прогулки. Огонь в камине был слабым, он подбросил еще одно полено и опустился в свое мягкое кресло. Ему нравилась небрежность, царившая в его комнате. Огромный темно-красный ковер окутал его своим мягким уютом. Несколько удачно подобранных картин на стене излучали дружелюбие. Лампа на его заваленном книгами столе под золотистым абажуром цвета мандариновой кожуры излучала умиротворяющий свет, а широкий веселый камин, в котором пылали дрова, успокаивал его усталый разум своим умиротворяющим теплом.

На чайной тележке Питерс приготовил небольшой ланч: два ломтика хлеба в электрическом тостере, чайник с водой, готовую вскипятиться для чая, и немного сыра. На спинке мягкого кресла Уильяма Уэйда, придвинутого к камину, висел его черный бархатный халат. Его поношенные тапочки грелись у камина.

Уильям Уэйд обхватил голову руками. Его душа была наполнена одиночеством. Так было всегда после того, как он заканчивал свою работу. Его жизнь казалась такой пустой, такой бесполезной; он боялся продолжать работать ради того немногого, что она могла предложить. Но еще больше он боялся бросить писать.

Часы пробили полночь. Он услышал веселый смех и поднял голову. И протер глаза.

В кресле напротив него сидела молодая девушка. И какая девушка! Ему казалось, она обладала всем богатством молодости, красоты и радости.

- Привет! - крикнула она. - Я думала, вы никогда не поднимете голову. - Ее голос звучал радостным журчанием, стремительным и низвергающимся каскадом, как веселый ручеек. - Вы спали?

Уильям Уэйд закрыл глаза и покачал головой. Он ущипнул себя за руку и снова посмотрел на нее.

- Нет, я уверен, что не спал. Но как вы сюда попали?

Она радостно рассмеялась.

- О, это так весело! Видите ли, я прогуливаю.

Он не мог удержаться от смеха вместе с ней.

- Правда?

- Разве это не восхитительно? Что-то произошло сегодня вечером, - я не знаю, что именно, - я увидела трещину в завесе. И пробежала ее насквозь. - Она снова восхитительно рассмеялась, и этот звук был похож на мягкое дуновение ветра в лесу.

Уильяма Уэйда это позабавило. Он тихо усмехнулся, гадая, что она имела в виду под разрывом в завесе. Наверное, какой-нибудь новый сленг.

- Но я должна вернуться, - внезапно сказала девушка. На мгновение ее лицо стало печальным, но тут же просветлело. - Разве не здорово быть здесь? Я так счастлива!

Она подбежала к столу и сняла шляпку. Красный свет от камина отражался в ее тускло-золотистых кудрях и окружал голову, словно нимб. Она была одета в какой-то тонкий материал, окутывавший ее подобно облаку и, казалось, менявший свой опалесцирующий цвет на свету, словно мыльный пузырь, плывущий на солнце.

Уильям Уэйд восхищался ее грацией. Она двигалась подобно спирали серебристого дыма и была почти такой же неземной.

- Вы только посмотрите на этот стол! - Она бросила на него потрясенный взгляд своих счастливых глаз. - Я не знаю, что мне с вами делать; ваши книги и трубки разбросаны повсюду. - Она заглянула в вазу с цветами и с притворной суровостью покачала головой. - У этих роз нет ни капли воды.

Уильям Уэйд задрожал от восторга. Его никогда так не критиковала ни одна женщина, кроме его матери. И это доставляло ему удовольствие. Ему нравилось, как девушка суетилась вокруг, приводя в порядок его стол и расставляя книги. Она набила ему трубку и держала спичку, пока он прикуривал, и довольно рассмеялась, когда он одобрительно кивнул. Она скользнула обратно к своему креслу и села.

- А теперь, - сказала она, - давайте поговорим.

Уильям Уэйд очнулся. Было уже за полночь, и он находился один в своей квартире с красивой девушкой. Она была очаровательна и изящна - и каким-то необъяснимым образом отличалась от других девушек ее возраста, которых он встречал. Она была просто прелесть! Но он спросил себя, почему это должно выставлять его дураком. Этому следовало сразу положить конец.

Он сел и нахмурился.

- Это Питерс впустил вас сюда?

- О, нет, я только что пришла.

- Питерс становится старым и глупым. Вы совершенно уверены, что вы двое не разыгрываете меня каким-нибудь образом? У Питерса абсурдная идея, что я должен жениться.

Она громко и радостно рассмеялась.

- О Боже, нет! Я не хочу выходить за вас замуж.

- Что ж, в любом случае, это некоторое облегчение. Но я не могу себе представить, что вы здесь делаете. - Он решительно поднялся. - Мне действительно очень жаль, но я должен попросить вас уйти. Уже поздно, и я ужасно устал.

Его тон вызвал выражение боли в ее глазах.

- О, вы же не это имеете в виду?

- Разумеется, это, - ответил Уильям Уэйд. - Я вообще не могу понять, почему я позволил вам остаться здесь.

Боль в ее глазах стала глубже.

- Но я так долго ждала, чтобы увидеть вас, - взмолилась она.

Уильям Уэйд был раздражен.

- Моя дорогая юная леди, неужели вы не понимаете, что серьезно компрометируете себя, находясь в моей квартире в такой поздний час?

- Но это мой единственный шанс.

К его большому отвращению, она заплакала.

Он неодобрительно посмотрел на нее, и до него дошла абсурдность всей ситуации. Он был зол на себя; зол на нее. Ему следовало немедленно выставить ее вон, подумал он, вместо того чтобы болтать с ней всякую чепуху. И вот теперь она еще и плакала!

- А вы не могли бы навестить меня в другой раз, если это так важно? - раздраженно спросил он. - Я уже говорил вам, что устал. Я сегодня проработал больше восемнадцати часов.

- А я ждала больше восемнадцати лет, - устало сказала она.

- Вы извините меня, - продолжал он, - но я терпеть не могу женщин.

- О, но вы измените свое мнение после того, как узнаете меня получше. - Ее улыбка вернулась. - У меня не так много времени, и для вас самое важное в мире - полюбить меня.

- Полюбить вас! - воскликнул он в изумлении. - Что за идея! Это абсурд.

- О, нет, это не так. - Она снова рассмеялась. - Вы это узнаете.

- Не говорите глупостей.

Он на мгновение замолчал. Девушка была определенно привлекательной. Ему было жаль, что он не мог презирать ее за это. Ни одна женщина не должна была быть такой привлекательной. Он решил, что не будет рисковать.

- Послушайте, - сказал он, - я скажу вам, что я сделаю. Я дам вам несколько минут, но вы должны в них уложиться. Я позвоню Питерсу. Он мой слуга, и, если вы не возражаете, я бы предпочел, чтобы он был здесь.

Она слегка рассмеялась.

- Это не принесет никакой пользы. Питерс не может меня увидеть. Видите ли, я могу явиться только вам и еще кому-то одному.

Он почувствовал себя польщенным.

- Спасибо, - сказал он, смягчившись, и наклонился вперед. - Вы знаете, вы очень необычны. Вы сказали что-то о преодолении разрыва, чего я не понял. А теперь вы говорите, что можете являться только мне и еще кому-то. Кто этот другой?

- Та, кто должна была стать моей матерью, - просто ответила она.

- Что именно вы имеете в виду? - теперь его интерес был очень личным. Он хотел узнать о ней больше, развеять тайну, которой она, казалось, была окружена. - Вы ведь не призрак, не так ли? - спросил он, смеясь.

- О, нет, - ответила она, - потому что они, по крайней мере, жили.

- Ну вот, опять вы за свое! - Он говорил резко. - Кто вы такая, черт возьми, и почему говорите такие странные вещи?

- Ш-ш-ш! - Она с улыбкой погрозила ему пальцем. - Вы не должны сердиться.

- Ну, не говорите глупостей, - проворчал он. - Это чертовски неосмотрительно в такое время ночи. Если бы вы были моей дочерью, я бы отправил вас спать.

- Ваша дочь! - Она вскочила и захлопала в ладоши. Ее голос наполнился новой яркой ноткой, похожей на подавленный победный возглас.

- Но, конечно, - продолжал он, - моя дочь не стала бы находиться в квартире незнакомца в такой поздний час.

Она весело рассмеялась.

- О, никогда нельзя сказать наверняка.

- Не говорите глупостей, - сказал он, смущенно улыбаясь. - У меня никогда не было дочери.

- Тогда вы не знаете, что упустили. Я вам покажу!

Она вскочила со своего места, ее глаза сияли от счастья. Ее радость была заразительной. Уильям Уэйд улыбнулся. Он почувствовал странное ликование от ее молодости и красоты. Он громко рассмеялся над ее выходками.

Она носилась по комнате с легкостью перышка на ветру. Она заставила его снять пальто и накинуть халат; затем усадила его в мягкое кресло, и сама подложила в него подушки, чтобы ему было удобнее. Она разрезала тост на четыре маленьких квадратика, намазала их плавленым сыром в точности так, как он любил, и вскипятила воду для чая. Все это время поток искрометной наблюдательности срывался с ее губ непрерывным потоком девичьей чепухи.

Закончив, она села на подушку у его ног и со смехом сняла с него ботинки, заменив их широкими удобными тапочками. Она заставила его вытянуть ноги, подложила под них подушки и захихикала при виде этого зрелища. Затем она подняла на него глаза, ожидая одобрения.

- Правильно? - беспечно спросила она.

- Правильно! - радостно повторил он.

С легким довольным вздохом она облокотилась на подлокотник его кресла и подняла лицо, изумительное в своем счастье.

Он наклонился и заглянул в ее сияющие в свете камина глаза, и у него резко перехватило дыхание от какого-то почти забытого воспоминания.

- Что вас так обрадовало, когда я заговорил о своей дочери? - спросил он.

- О, я хотела, чтобы вы знали. Разве вы теперь не знаете? - нетерпеливо спросила она.

Душа Уильяма Уэйда воспарила над землей. Он забыл о своей ненависти и погрузился в воспоминания о прекрасной боли. Он говорил приглушенным голосом, как будто боялся, что она может посмеяться над ним.

- На самом деле она не живая, - тихо сказал он. - Видите ли, она всего лишь дочь, о которой я мечтаю, - попытался объяснить он.

На лице девушки отразилась нежность. Ее щеки соперничали по теплу с тлеющими углями.

- Как ее зовут? - спросила она.

- Я зову ее Маргарет.

- Это мое имя.

- Маргарет!

- Да, просто Маргарет. У меня нет другого имени. Пока нет.

Он улыбнулся ее детскому ответу.

- Я всегда хотел иметь дочь, - задумчиво произнес он.

Затаив дыхание, она повторила:

- Дочь!

- Иногда я думаю о ней так, как будто она действительно здесь.

- О, да, я знаю. Вы очень сильно ее хотите?

- Больше всего на свете.

У девушки перехватило дыхание от крошечного всхлипывания счастья.

- Расскажите мне о ней еще что-нибудь, - прошептала она. - Расскажите мне о ее матери.

- Ее тоже звали Маргарет. Много лет назад я нежно любил ее. Тогда мы были очень молоды, и я попросил ее выйти за меня замуж. Но там был еще один парень.

- О! - воскликнула девушка и уткнулась лицом в его руку.

- Он был поэтом, и ей, должно быть, нравились его прекрасные мысли. Наверное, я приревновал и поссорился с ней.

- Она вышла за него замуж?

- Да. Они живут в штате Мэн, где все прекрасно. Озера на восходе солнца голубые, как глаза младенца, а вечером горы нежно окутаны пурпурной дымкой. Затем иногда, ночью, Бог поднимает свою руку и чудесными красками пишет послание на северном небе. Я уверен, что это послание для нее, потому что она очень бедна.

- Бедна? Вы хотите сказать, что у нее нет денег?

Он улыбнулся.

- Да, именно это я и имею в виду. Однажды я видел ее на улице в Портленде. Ее платье было поношенным, а на ботинках ее маленького мальчика были потертости.

- Ах, но по их одежде этого не скажешь. Вы смотрели ей в глаза?

Его лицо просветлело.

- Ее глаза были полны счастья - такие же умиротворенные, как у Мадонны.

Девушка от радости захлопала в ладоши.

- О, я знала, что она, должно быть, счастлива. Я всегда хотела, чтобы она была счастлива.

Уильям Уэйд с любопытством посмотрел на нее, но пропустил ее замечание мимо ушей. Некоторое время они сидели, уставившись в огонь, и каждый предавался мечтам. Он снова нежно заговорил.

- Вы знаете, что вы очень красивая?

- О, я рада слышать это от вас.

- Вы напоминаете мне кого-то, кого я, должно быть, когда-то знал, но не могу вспомнить, кто это был. Наверное, это было очень давно.

Она встала на колени и наклонилась так, чтобы огонь падал ей прямо в лицо.

- Думайте! О, пожалуйста, подумайте хорошенько!

Он пристально посмотрел ей в глаза, затем покачал головой.

- Мне жаль, но я не могу вспомнить. Но вы прекрасны.

Она перевела дыхание с легким разочарованным вздохом.

- Я хотела, чтобы вы вспомнили. Видите ли, - продолжала она, - я не могу вам сказать. Это должно исходить от вас самого. Тогда все будет легко.

Он тихо рассмеялся.

- Вы такая странная и загадочная. Я бы хотел, чтобы вы сказали мне, кто вы такая.

Что-то похожее на боль промелькнуло на ее лице.

- Хотела бы я это сделать! О, как бы я хотела это сделать!

Часы пробили половину первого, и девушка вздрогнула.

- Как здесь быстро летит время, - сказала она.

- Это происходит везде, - засмеялся он.

- О, нет, это не так, - скромно возразила она. - Для нас, которые ждут, когда все пройдет, это тянется очень медленно. - Она вздохнула. - Это так утомительно - ждать. - Она быстро подняла голову. - Но давайте не будем впадать в депрессию. Сыграйте для меня, хорошо?

Он сел за пианино и изысканно сыграл вкрадчивый маленький вальс, мечтательный, прелестный менуэт, который, как он думал, ей понравится. Теперь он был от нее в полном восторге. Его сердце забилось от старого, - нового счастья. Он оглянулся через плечо и увидел, как она танцует по комнате с легкостью бабочки, совершенно не осознавая своей грации.

Он исполнил импровизацию, мягкую, неземную мелодию, которая пела в его сердце. Она остановилась у стола и, слушая, лениво теребила книгу. Фотография, спрятанная на ее страницах, упала на пол. С легким возгласом радости она подняла ее.

Уильям Уэйд вполголоса пел старую песню о любви. Она стояла, прижимая фотографию к сердцу. Его голос дрогнул; оборванные ноты замерли вместе со всхлипом. Он повернулся на стуле и закрыл лицо руками.

Девушка была сама сострадание.

- Это была песня, которую я обычно пел Маргарет, - сказал он, поднимая лицо и пытаясь улыбнуться.

- Да, я знаю.

Он, казалось, не заметил ее странного ответа.

- Вы все еще любите ее? - спросила она.

- О да, я всегда буду любить ее.

Она протянула фотографию. Это была фотография молодой девушки в летнем платье и большой шляпке, и лицо ее было так же прекрасно, как чистая белая душа.

- Это она? - спросила девушка.

Уильям Уэйд быстро встал.

- Отдайте мне ее! - потребовал он почти сердито. - Где вы ее взяли?

Она не ответила. Вместо этого она сказала:

- Она очень милая.

Уильям Уэйд не обратил на это внимания. Даже Питерс не осмелился бы прикоснуться к этой книге. Это был подарок Маргарет; он хранил его как своего рода святыню своей любви. Он беспричинно рассердился на девушку; казалось, все ее очарование покинуло ее.

- Послушайте, - сказал он с горечью, - я думаю, вы околдовали меня.

Он тяжело прошагал по полу и распахнул дверь, и когда она увидела, что он по-настоящему зол, ее лицо побелело.

- О, мне так жаль... - начала она.

Он резко прервал ее.

- С меня этого вполне достаточно. Вы должны уйти.

- О, пожалуйста, не отсылайте меня обратно... в таком виде, - причитала она. Ее глаза наполнились слезами. - Вы не знаете, что делаете. - Она опустилась на пол - скорбная, беспомощная маленькая фигурка.

- Мне очень жаль, - ответил он, - но это невозможно. Не понимаю, почему, но все зашло достаточно далеко. - Он протянул руку, чтобы поднять ее, но она отстранилась и с трудом поднялась на ноги.

- Вы не должны прикасаться ко мне, - сказала она.

Теперь Уильям Уэйд был полон решимости.

- Я верю, - сказал он ей, - вы должны понимать, что вам невозможно здесь оставаться.

- О, если бы я только могла сказать вам! - запричитала она. - Если бы вы только помогли мне! Это несправедливо по отношению ко мне - я тоже хочу жить.

- Моя дорогая, я не понимаю, о чем вы говорите.

Ее глаза наполнились новой надеждой.

- Но вы поймете, если продолжите думать, когда услышите, что произошло. Если бы вы помогли мне, я бы так вас любила! Не заставляйте меня ждать! Пожалуйста, о, пожалуйста, не заставляйте меня ждать!

- Моя дорогая девочка, - тихо сказал он, - я думаю, вы, должно быть, немного сумасшедшая. - Он открыл дверь пошире. - Теперь вы должны идти.

Не говоря ни слова, девушка взяла со стола свою шляпку и медленно вышла. Уильям Уэйд закрыл за ней дверь.

Он начал вздыхать с облегчением, но это был вздох сожаления. Его гнев остыл. Комната сразу показалась пустой. Он бросился в свое кресло, но оно было неудобным. Он никогда раньше не испытывал ничего подобного. Он почувствовал, как по спине пробежал легкий холодок, и заметил, что огонь погас. Остался только тусклый серый пепел. Он вспомнил, как очаровательно выглядела девушка в красном сиянии, откинувшаяся на спинку его кресла. Это было похоже на внезапный удар ножом в сердце.

Он взял свою чашку с чаем и кусочек тоста, но чай был холодным, а тост черствым. Он с отвращением отложил их в сторону. Даже розы, которые она приготовила для него, казалось, поникли от разочарования теперь, когда она ушла; они сияли таким цветом, когда она была рядом.

Он посмотрел на фотографию Маргарет, которую все еще держал в руке, и внезапно до него дошло, кто эта девушка. Она была дочерью Маргарет! У нее была та же копна золотисто-рыжих волос, те же ямочки на щеках, мерцающие серые глаза. Он почти слышал ее тихий смех, который звучал так радостно и искренне.

Он никогда не знал, что у Маргарет есть дочь. Но почему бы и нет? Почему он сам об этом не подумал? Что подумала бы о нем Маргарет, если бы он вот так ее выгнал?

Он бросился к двери и распахнул ее настежь.

- Маргарет! - воскликнул он. - Маргарет!

Его голос дрогнул от сострадания. Возле его двери, прижавшись к стене, стояла девушка. Она закрыла лицо руками; ее шляпка небрежно валялась у ног. Она плакала страстно и, о, так жалобно.

С легким всхлипом счастья он оказался рядом с ней.

- О, моя дорогая, я рад, что вы не ушли.

Она быстро подняла голову, и лучезарная улыбка пробилась сквозь ее слезы.

- О, вы собираетесь позволить мне вернуться?

Он провел ее в комнату, к своему большому креслу и опустился на подушку рядом с ней.

- В комнате было так холодно без вас, - прошептал он. - Даже цветы умерли, и что-то в моем сердце, казалось, тоже умерло. О, моя дорогая, вы пробудили любовь, которую я считал мертвой.

Ее лицо излучало неземную радость.

- Если вы только это имеете в виду! Вы, должно быть, действительно так думаете! Вы ведь понимаете, не так ли?

- О, да, я понимаю, - повторил он.

Она снова улыбнулась, как тогда, когда он впервые увидел ее.

- Теперь мне будет так легко заставить вас понять, ведь ваша любовь все еще жива. Мое время почти вышло, и мне придется уйти, но теперь, когда вы хотите меня, я всегда буду рядом с вами.

- Но я не хочу, чтобы вы уходили, - запротестовал он.

- О, но я должна. Видите ли, я вовсе не настоящая девушка, - просто сказала она. - Я просто красавица, которая живет в душе Маргарет. - Она рассмеялась, увидев изумленное выражение его лица. - Но, если бы вы женились на ней, - продолжала она, - я была бы вашей дочерью. Я вообще никогда не рождалась, кроме как в вашем воображении.

- Думаю, я понимаю, - мягко сказал он. - Это то, что вы имели в виду, говоря "прорваться"? Я полагаю, это как завеса, и нерожденные дети ждут, когда их выпустят.

- Да, что-то в этом роде. И мы так беспомощны, если вы действительно не хотите нас.

- Теперь это легко понять, - благоговейно сказал Уильям Уэйд.

Часы пробили час.

Девушка встала, и улыбка на ее лице была самой прекрасной, какую он когда-либо видел.

- Мое время вышло, - с сожалением сказала она. - Но вы не должны грустить. Я всегда буду рядом с вами. - Она, казалось, парила в воздухе рядом с ним. - Счастливой Пасхи, отец!

Его сердце пронзила острая боль.

- Не могли бы вы... не могли бы вы повторить это еще раз? - спросил он.

Ее смех казался какой-то далекой музыкой.

- Счастливой Пасхи, отец!

- Счастливой Пасхи, доченька!

Она исчезла. Но на этот раз все было по-другому. Он не мог видеть ее, но ее присутствие, подобно солнечному лучу, играло в его сердце. Одиночество покинуло его. Он почти слышал ее смех, слышал, как ее нежный голос зовет: "Отец!" О, как он был рад, что остался жив! Он был рад, что есть над чем поработать. Так много работы и есть для кого ее делать.

Кто-то обращался к нему. Он провел рукой по лицу, пытаясь прогнать из своих глаз образ девушки. Питерс с озабоченным видом протягивал ему телеграмму.

- В чем дело, мистер Билли? Я слышал, как вы разговаривали сам с собой.

- Все в порядке, Питерс, все в полном порядке. - Он громко рассмеялся. - Я разговаривал с девушкой, Питерс. Со славной девушкой. Жаль, что вы ее не видели.

Питерс снисходительно улыбнулся.

- Будет ли ответ на сообщение, сэр?

Уильям Уэйд разорвал конверт и вытащил телеграмму. Он прочитал ее вслух с приглушенным удивлением в голосе:

Джеймс умер в полночь. Будь добр, мой лучший друг, приезжай немедленно,

Маргарет.

Некоторое время он стоял неподвижно; затем в его глазах вспыхнула любовь, которую он подавлял в себе двадцать лет. Снова в его сердце заплясала улыбающаяся девушка с ямочками на щеках, мерцающими глазами и золотисто-рыжими волосами. Она была свободна! Она просила его прийти!

- Да, Питерс, ответ будет. Отправьте это сообщение по почте и пометьте его как "Срочное": "Миссис Джеймс Рэймонд Уоллинг, Южный Каско, штат Мэн. Выезжаю".

- Я бы хотел подписать это "Билликенс", - сказал Уильям Уэйд самому себе.

- Билликенс! - изумленно воскликнул Питерс.

Уильям Уэйд очнулся.

- Нет, нет, Питерс. Конечно нет. Отправьте немедленно, пожалуйста.

В глазах Питерса появилось нежное выражение.

- Это та девушка, мистер Билли?

Уильям Уэйд улыбнулся.

- Я надеюсь на это, Питерс.

Через год после свадьбы Маргарет Уоллинг и Уильяма Уэйда Харрингтона на мой стол положили квадратный конверт. В нем была карточка, на которой было выгравировано: "Мистер и миссис Уильям Уэйд Харрингтон", а в левом верхнем углу карточка поменьше была прикреплена бантом из белой ленты. Это была крошечная копия другой, за исключением того, что на гравюре было написано "Мисс Маргарет Уэйд Харрингтон", а ниже, в левом углу, "Родилась в день Пасхи, 1927". На обороте открытки большего размера Уильям Уэйд нацарапал: "Питерс знал, что это будет девочка".

ПРИЗРАК ОЗЕРА БЛЭКСТОУН

Индейцы, живущие по соседству с озером Блэкстоун, Верхняя Канада, недавно сообщили, что за ними следовал призрак-скелет, когда они возвращались ночью в свои дома. Их рассказы подтверждаются некоторыми белыми, и заявление о странных происшествиях было доставлено с севера в Торонто сотрудниками авиационной службы Онтарио.

Говорят, что призрак принадлежал трапперу, убитому индейцем в 1927 году. Его место обитания - поляна рядом с хижиной, которой раньше пользовались индейцы Олбани по пути к своим охотничьим угодьям. Конная полиция в сентябре 1927 года обнаружила в этой хижине останки траппера, лежавшие на койке и укрытые одеялами. Череп был проломлен топором. В должное время у шестнадцатилетнего индийского юноши было обнаружено снаряжение траппера, он был арестован и повешен.

Полиция сначала решила сжечь хижину, но передумала. Насколько известно, скелет все еще там. Однако индийцы утверждают обратное. Они настаивают на том, что призрак преследовал их ночью, размахивая топором и изрекая странные угрозы мести всем индейцам. Краснокожие опасаются сжечь хижину и ее содержимое, но направили властям петицию с просьбой сделать это.

ПРЕДУПРЕЖДАЛ ЛИ ПРИЗРАК БИСМАРКА КАЙЗЕРА?

Альберт Э. Галлин

Это правдивый отчет о самом замечательном спиритическом сеансе, когда-либо проводившемся в Германии. Мистер Галлин, автор, сейчас живет в этой стране. Среди известных немцев, присутствовавших на сеансе, были мистер Альберт Галлин, в то время генеральный директор Гамбургской американской пароходной линии, и граф Герхард фон Хассельбрук, директор департамента общественного образования земли Бранденбург.

До мировой войны мой отец был профессором психологии в Берлинском университете. Он был хорошо известным специалистом по оккультным явлениям, и его часто вызывали на совещания к Вильгельму II, бывшему императору Германии, склонного к мистицизму. Наш дом на Потсдамер-плац когда-то был местом встреч представителей научного мира. Я помню, что видел Фрейда, Эйнштейна и многих других известных ученых в комнате, которую мой отец выделил для спиритических сеансов.

Однажды тихим вечером летом 1914 года, когда во всей Европе царил мир и никому из нас даже не снилось, что все балансирует на грани самой кровопролитной войны в истории, прозвенел звонок, и императорский лакей объявил о прибытии императора. Как обычно, он опередил его величество на полчаса. Это позволило моему отцу все уладить и удалить всех, кто не был официально представлен императору. Поскольку я учился с несколькими принцами империи в Бонне и Гейдельберге, против моего присутствия никто не возражал.

Вскоре подъехала императорская машина, и императора провели в наш дом.

Я часто встречался с ним, и у меня была прекрасная возможность составить представление о его характере в личной жизни. Американским читателям, возможно, будет интересно узнать, что "Повелитель войны" произвел на меня впечатление человека принципиального, с чистыми помыслами и необыкновенной доброты. У него было великолепное чувство юмора, и он оценил бы шутку так же хорошо, как и все, кого я знаю. Однако, как военачальник он был совсем другим - настоящим солдатом и строгим приверженцем дисциплины.

Когда прибыл император, мой отец обсуждал духовные феномены с присутствовавшими учеными.

Император немедленно потребовал, чтобы он вызвал Дору, хорошо известного медиума, которая достигла поразительных результатов, проводя сеансы для различных представителей немецкой знати. Время от времени она помогала моему отцу на его спиритических сеансах. Он позвонил ей, и она сразу же приехала.

После того как она вошла в кабинет, в комнате, казалось, стало странно душно.

Император сказал: "Профессор, в чем дело сегодня вечером? Я чувствую беспокойство и неловкость - со мной происходит что-то очень необычное".

Я заметил, что все остальные также казались встревоженными. Уверен, это не было результатом присутствия императора, поскольку он часто приезжал в дом моего отца, и в его присутствии обычно царило спокойствие. Но в ту конкретную ночь мы все почувствовали в комнате что-то зловещее - и, оглядываясь назад сейчас, спустя пятнадцать лет, я легко могу понять причину.

Мы сидели полукругом в кабинете, ожидая, когда медиум войдет в транс. Внезапно женщина застонала - и снова наступила тишина. После того, как мы подождали несколько минут, она назвала имя Вильгельма, и мой отец приступил к допросу. Здесь я могу упомянуть, что ни о каком сговоре между медиумом и моим отцом не могло быть и речи, поскольку он интересовался спиритизмом только с научной точки зрения.

- Кто это говорит? - спросил он.

- Отто, - последовал ответ глубоким мужским голосом.

- Кто такой Отто?

Я посмотрел на императора и увидел, что он побледнел и дрожит.

Затем строгий голос заговорил снова:

- Я предупреждаю тебя, Вильгельм.

- Он обращается к его величеству. Говорите, пожалуйста, - мягко сказал мой отец.

- Это фон Бисмарк говорит? - спросил император.

Ответ прозвучал слабым шепотом:

- Да.

Мой отец был знаком с железным канцлером Отто фон Бисмарком, и после сеанса и он, и император заявили, что узнали этот голос.

- Что ты хочешь мне сказать? - спросил его величество.

- Прислушайся ко мне и не разрушай то, что я построил, - Империю, - ответил голос.

- Я не совсем понимаю, Отто. Существует ли какая-нибудь опасность?

- Да, - сказал голос. - Отечество находится в серьезной опасности быть втянутым в великую войну, которая окажется катастрофической для нашей страны, если ты не прислушаешься ко мне.

- Пожалуйста, Отто, выражайся яснее. Твой совет понадобится, если еще не слишком поздно.

- Не отправляй письмо графу Тисе и держись подальше... - тут медиум застонал, и мы не смогли разобрать всех произнесенных слов. Однако мы различили следующие имена: Вена, Йозеф и фон Бетман-Холлвег.

Граф Тиса был премьер-министром Венгрии. Хотя в то время я не понял смысла послания, без сомнения, в письме, о котором шла речь, было обещание Германии о безоговорочной помощи Австрии в случае войны с Сербией. Фон Бетман-Холлвег был канцлером Германии - человеком, чье упоминание бельгийского договора как "клочка бумаги" должно было вызвать негодование всего мира несколько дней спустя.

Когда император заговорил, его голос звучал печально и отстраненно.

- Ты слишком поздно даешь советы, Отто. Письмо было отправлено прошлой ночью, и мы не можем его остановить.

- Это будет ужасно для нашей великой Германии! - трагическим тоном воскликнул голос. - Это означает конец династии Гогенцоллернов. Ты не можешь сражаться со всем миром!

Медиум начал тяжело дышать и внезапно разразился стонами и криками. Мы все были встревожены, и сеанс был прекращен. Мой отец пытался разбудить медиума, но ему это далось с трудом. В конце концов он прибегнул к введению ей стимуляторов.

Придя в сознание, медиум заявила, что никогда прежде за свою долгую карьеру не чувствовала себя такой полностью измотанной.

Император выглядел таким же изможденным, как и все мы, но никто не произнес ни слова. Мы все думали о будущем и о том, что оно может сулить.

Мировая война подтвердила истинность того, что сказал медиум.

Если бы Отто фон Бисмарк предупредил императора несколькими днями раньше, скольких кровопролитий и страданий, возможно, удалось бы избежать!

ЧЕЛОВЕК, ПОЗНАВШИЙ СМЕРТЬ

В этом поразительном правдивом повествовании Гарри Уинстона, который называет свой адрес следующим образом: "Кэр Генри Уильямс, ящик 511, номер 50127, Колумбус, Огайо", есть загадка для науки и вызов для смелого расследования.

Часто в течение моей жизни у меня были основания задаваться вопросом, не могли ли те, кто ушел в "великое запределье", сохранить и продемонстрировать тем, кто живет в этом мире, интерес, какой они испытывали к людям и вещам, с которыми их разлучила смерть.

Насколько мне известно, все сомнения были сняты несколько лет назад. Я попытаюсь рассказать об инциденте, убедившем меня.

Пока мне не исполнилось пятнадцать лет, отношения, существовавшие между мной и матерью, были больше похожи на те, которые существуют между двумя товарищами по играм, чем между матерью и сыном. Вскоре после моего пятнадцатилетия мать внезапно умерла, пока я отсутствовал, и я узнал об этом только несколько месяцев спустя.

В течение многих лет после этого мне снились самые яркие сны о ней, какие только можно вообразить, и в них она, казалось, пыталась мне что-то сказать, но я никогда не мог понять, что.

В 1913 году я получил удар ножом в левую часть груди, и после тщательного обследования тюремным врачом доктором О.М. Крамером было объявлено, что я мертв.

Пять минут спустя, когда он обсуждал это дело по телефону с начальником тюрьмы, Уорден П.Э. Томас, один из медбратьев-заключенных (человек, который много лет прослужил в этой системе и мог читать разговоры по движениям губ), поспешил в кабинет врача и сообщил, - он остановился, чтобы посмотреть на меня, после того как принес из палаты кое-какие инструменты, в комнате, где я ожидал прибытия коронера, - и увидел, как мои губы произносят слово "мать". Начальник тюрьмы поспешно обратился к докторам Гамильтону и Риблу (оба широко известные хирурги и связаны с двумя местными больницами), и они прибыли в больницу восемь минут спустя.

Они обнаружили, что маленький мешочек сердца был разорван, и что работа сердца была остановлена сгустком крови, потому что кровь не могла выйти через маленькую ранку. Они прооперировали, чтобы облегчить это состояние, и в конце концов я выздоровел.

Итак, если я был мертв в промежутке между осмотром доктора Крамера и обнаружением медбрата, где была моя душа? Доктор Крамер заявляет, что ее не было в моем теле.

Моим последним осознанным воспоминанием в тот памятный день было чувство слабости, когда я поднимался по ступенькам больницы. Я попытался сесть, и все погрузилось во тьму - не в глубокую, тяжелую тьму забвения, а в какую-то сумеречную тьму. Я не могу сказать, как долго это продолжалось, но казалось, что она постепенно раздвигалась, словно пурпурный бархатный занавес, управляемый какой-то невидимой силой, и я увидел свою мать так ясно, как никогда прежде. Она смотрела на что-то, лежавшее между нами, с какой-то надеждой, затаив дыхание от нетерпения.

Здесь не было никаких странных огней и прозрачных драпировок, которые обычно приписывают привидениям или духам. Все казалось совершенно естественным. Я даже не удивился, просто очень обрадовался, увидев ее снова; и, хотя она виделась мне очень отчетливо, я, казалось, знал, что она находится довольно далеко от меня, и что объект, на который она смотрела, лежащий между нами, был моим телом на операционном столе.

Наконец она посмотрела прямо на меня, и на ее лице появилось выражение счастья, которое, я не верю, возможно воспроизвести в этом мире. Затем, без малейшего признака или осознания реального движения, мы, казалось, сблизились. Я никогда в жизни не был так счастлив, и в своем стремлении прижать ее к себе я воскликнул: "Мама!"

Затем наше сближение прекратилось; выражение глубочайшего разочарования сменило ее счастливую улыбку, и я услышал, как она поспешно произнесла четыре слова - и, казалось, становилась все более расплывчатой, пока ее не поглотила окружающая темнота, становившаяся все темнее и темнее, а мои ощущения не исчезли.

С момента моего выздоровления она ни разу мне не снилась, и в течение четырех лет я был сбит с толку четырьмя словами, которые она произнесла, - затем я понял. Ее предложение показалось смехотворным, потому что у меня не было ни образования, ни опыта, чтобы выполнить его, но я попытался, и трудно сказать, кто больше удивлен моим успехом, я или мои друзья, и мне нравится эта работа больше, чем все, что я когда-либо пробовал.

Можете ли вы винить меня за то, что я верю, те, кто в Другом Мире, иногда интересуются жизнями тех, кого они оставили здесь? Я уверен, что моя душа смотрела на душу моей матери, но, если у тех, кто знает все о психическом метабазисе или явлениях, есть другое объяснение, мне было бы приятно его услышать.

ПРИЗРАК НА ПРИЗОВОМ РИНГЕ

Джон Таверел

Читатели этого журнала, вероятно, помнят Эйса Джессела, крупного боксера-негра, которого я тренировал несколько лет назад. Он был гигантом из черного дерева, ростом на четыре дюйма больше шести футов, с боевым весом в 230 фунтов. Он двигался с плавной легкостью гигантского леопарда, и его гибкие стальные мускулы перекатывались под блестящей кожей. Ловкий боксер для такого крупного мужчины, он обладал сокрушительным ударом отбойного молотка в каждом огромном кулаке.

Я был убежден, что в то время он был равен любому на ринге - за исключением одного фатального недостатка. Ему недоставало инстинкта убийцы. У него было достаточно мужества, что он не раз доказывал, но в основном он довольствовался боксом, опережая своих соперников и наращивая преимущество ровно настолько, чтобы не проиграть.

Время от времени толпа освистывала его, но их насмешки делали его добродушную ухмылку только шире. Тем не менее, его бои продолжали привлекать большое внимание, потому что в тех редких случаях, когда он был вынужден обороняться или когда ему противостоял умный боец, которого он должен был нокаутировать, чтобы победить, болельщики видели настоящий бой, от которого у них кровь стыла в венах. Несмотря на это, он снова и снова отступал от обмякшего противника, давая побежденному время прийти в себя и вернуться в схватку - в то время как толпа бесновалась, а я рвал на себе волосы.

Единственное в беззаботной жизни Эйса, чему он неизменно оставался верен, было фанатичное поклонение Тому Молино, первому чемпиону Америки и крепкому цветному бойцу; по мнению некоторых авторитетов, величайшему чернокожему боксеру, который когда-либо жил.

Том Молино умер в Ирландии сто лет назад, но память о его доблестных деяниях в Америке и Европе стала прямым стимулом Эйса Джессела к действию. Мальчиком, работая на пристани, он услышал рассказ о жизни Тома и его поединках, и эта история подтолкнула его к кулачному бою.

Самой ценной вещью Эйса был нарисованный портрет старого боксера. Он обнаружил его, - действительно редкую находку, поскольку даже гравюры Молино на дереве редки в коллекции лондонских спортсменов, - и уговорил владельца продать ее. На оплату этого ушло все до последнего цента, заработанное Эйсом за четыре боя, но он посчитал, что это дешево. Он снял оригинальную рамку и заменил ее рамкой из цельного серебра, что, учитывая, что портрет был в полный рост и в натуральную величину, было более чем экстравагантно.

Но никакая честь не была слишком велика для "миста Тома", и он просто увеличил количество своих поединков, чтобы покрыть расходы.

Наконец-то мои мозги и кулаки-молоты Эйса расчистили нам дорогу к вершине. Эйс выглядел угрозой в супертяжелом весе, и менеджер чемпиона был готов подписать с нами контракт, когда неожиданное препятствие преградило нам путь.

На горизонте кулачного боя появилась фигура, которая затмевала всех остальных соперников, включая моего бойца. Это был "киллер Гомес", и он был тем, что подразумевает его имя. Гомес - это было его имя, данное ему испанцем, который обнаружил его и привез в Америку. Он был чистокровным сенегальцем с Западного побережья Африки.

Раз в столетие поклонники ринга видят такого человека, как Гомес, в действии - прирожденного убийцу, который прорывается сквозь толпу бойцов, как буйвол продирается сквозь заросли сухостоя. Он был дикарем, тигром. То, чего ему не хватало в реальном мастерстве, он восполнял свирепостью атаки, крепостью тела и сокрушительной силой рук. С того момента, как он вышел на берег в Нью-Йорке, имея за плечами длинный список европейских побед, было неизбежно, что он сокрушит всех противников - и, наконец, белый чемпион увидел черного дикаря, возвышающегося над поверженными телами своих жертв. Чемпион увидел надпись на стене, но публика требовала поединка, и какими бы ни были его недостатки, обладатель титула был чемпионом по боксу.

Эйс Джессел, который единственный из всех главных претендентов не встречался с Гомесом, был отправлен в отставку, с наступлением раннего лета в Нью-Йорке титул был потерян одним и завоеван другим, а киллер Гомес, сын черных джунглей, возвысился как король всех бойцов.

Спортивный мир и общественность в целом ненавидели и боялись нового чемпиона. Фанатам бокса нравится дикость на ринге, но Гомес не ограничивал свою свирепость рингом. Его душа пребывала в бездне. Он был обезьяноподобен, первобытен - сам дух того болота варварства, из которого человечество так мучительно выбралось и на которое люди смотрят с таким подозрением.

Продолжались поиски Белой Надежды, но результат всегда был один и тот же. Претендент за претендентом падали перед ужасным натиском киллера, и, наконец, остался только один человек, который не скрестил перчатки с Гомесом - Эйс Джессел.

Я колебался, следует ли нам связываться с таким бойцом, как Гомес, потому что моя привязанность к великому добродушному негру была больше, чем дружба менеджера с бойцом. Эйс был для меня чем-то большим, чем талон на питание, потому что я знал истинное благородство, скрывающееся за черной кожей Эйса, и мне было бы невыносимо видеть, как его превращает в бессмысленную развалину человек, который, как я знал в глубине души, Джесселу не ровня. Я хотел немного подождать, дать Гомесу измотать себя его потрясающими боями и разгулами, которые, несомненно, последуют за успехом. Эти супер-бойцы никогда не живут долго, так же как уроженец джунглей не может противостоять соблазнам цивилизации.

Но спад, который следует за завоеванием пояса действительно великим обладателем титула, продолжался, и матчей было мало. Публика требовала титульного боя, спортивные обозреватели возвеличивали Гомеса и обвиняли Эйса в трусости, промоутеры предлагали заманчивые суммы, и, наконец, я подписал контракт на пятнадцатираундовый бой между киллером Гомесом и Эйсом Джесселом.

На тренировочной площадке я спросил Эйса:

- Эйс, как ты думаешь, ты сможешь выпороть его?

- Миста Джон, - ответил Эйс, встретившись со мной прямым взглядом, - я сделаю все, что в моих силах, но очень боюсь, что у меня это не получится. Этот человек - не человек.

Это было плохо; человек более чем наполовину побежден, когда выходит на ринг в таком настроении.

Позже я зашел за чем-то в комнату Эйса и в изумлении остановился в дверях. Я слышал, когда подходил к ней, как он вполголоса разговаривал, но предположил, что с ним в комнате находится один из спарринг-партнеров. Теперь я увидел, что он был один. Он стоял перед своим кумиром - портретом Тома Молино.

- Миста Том, - смиренно говорил он, - я еще не встречал ни одного мужчины, который мог бы хотя бы сбить меня с ног, но я думаю, что этот ниггер может. Похоже, мне очень сильно понадобится помощь, миста Том.

Я чувствовал себя почти так же, как если бы прервал религиозный обряд. Это было сверхъестественно; если бы не очевидная глубокая искренность Эйса, я бы счел это нечестивым. Но для Эйса Том Молино был чем-то большим, чем святой.

Я молча стоял в дверях, наблюдая за странной картиной. Неизвестный художник написал портрет Молино с замечательным мастерством. Невысокая черная фигурка смело выделялась на выцветшем холсте. Он казался воплощением былых дней, одетый в длинное трико того, другого дня, мощные ноги широко расставлены, узловатые руки подняты высоко - точно так же, как выглядел Молино, когда дрался с Томом Криббом из Англии более ста лет назад.

Эйс Джессел стоял перед нарисованной фигурой, опустив голову на могучую грудь, словно прислушиваясь к какому-то смутному шепоту в своей душе. И пока я наблюдал, мне пришла в голову любопытная и фантастическая идея - воспоминание о древнем суеверии.

Вы знаете, изучающие оккультизм говорили, что статуи и портреты обладают силой притягивать ушедшие души обратно из пустоты вечности. Мне стало интересно, слышал ли Эйс об этом суеверии и надеялся ли вызвать дух своего кумира из царства мертвых за советом и помощью. Я пожал плечами от этой нелепой идеи и отвернулся. Сделав это, я снова взглянул на картину, перед которой Эйс все еще стоял, словно огромное изваяние из черного базальта, и осознал странную иллюзию; холст, казалось, слегка подернулся рябью, как поверхность озера от слабого ветерка...

Когда настал день боя, я нервно наблюдал за Эйсом. Я больше, чем когда-либо, боялся, что совершил ошибку, позволив обстоятельствам вынудить моего бойца выйти на ринг с Гомесом. Тем не менее, я поддерживал Эйса до конца - и я был готов сделать все, что угодно, чтобы помочь ему выиграть этот бой.

Огромная толпа приветствовала Эйса, когда он поднялся на ринг; снова приветствовала, но не так сердечно, появление Гомеса. Они представляли собой странный контраст, эти два негра, похожие по цвету кожи, но такие разные во всем остальном!

Эйс был высоким, с четкими конечностями и поджарым телом, длинными и гладкими мышцами, ясным взглядом и широким лбом.

Гомес по сравнению с ним казался коренастым, хотя в нем было добрых шесть футов два дюйма роста. Там, где сухожилия Джессела были длинными и гладкими, как огромные канаты, у него они были узловатыми и выпуклыми. Его икры, бедра, руки и плечи выделялись огромными буграми мышц. Его маленькая круглая голова располагалась между гигантскими плечами, а лоб был таким низким, что его курчавая шерсть, казалось, росла прямо над маленькими, налитыми кровью глазами. На груди у него была густая поросль спутанных черных волос.

Он нагло ухмыльнулся, ударил себя в грудь и размял могучие руки с уверенностью дикаря. Эйс, сидевший в своем углу, улыбался толпе, но его смуглое лицо приобрело пепельный оттенок, а колени дрожали.

Были выполнены обычные формальности: даны указания рефери, объявлены веса - 230 для Эйса, 248 для Гомеса. Затем над огромным стадионом погасли огни, за исключением тех, что были над рингом, где два черных гиганта стояли лицом друг к другу, как одинокие люди на гребне мира.

После гонга Гомес развернулся в своем углу и вышел с захватывающим дух ревом чистой ярости. Эйс, хотя и был, должно быть, напуган, бросился ему навстречу с отвагой пещерного человека, бросающегося на гориллу. Они встретились лицом к лицу в центре ринга.

Первый удар был нанесен киллером, замах левой, который скользнул по ребрам Эйса. Эйс нанес ответный удар длинной левой в лицо и хлесткий удар правой в корпус. Гомес "потянул на себя", размахивая обеими руками; и Эйс, после тщетной попытки войти в клинч, отшатнулся назад. Чемпион прогнал его по рингу, нанеся жестокий удар левой в корпус, Эйс вошел в клинч. Когда они разошлись, Гомес нанес ужасный удар справа в подбородок, и Эйс рухнул на канаты.

Из толпы раздалось громкое "ах!", когда чемпион бросился на него, как голодный волк, но Эйсу удалось проскочить между хлещущими руками и войти в клинч, тряхнув головой, чтобы прийти в себя. Гомес нанес удар слева, который частично приняли на себя цепкие руки Эйса, и судья предупредил сенегальца.

Эйс отступил назад, быстро и ловко нанеся удар левой. Раунд закончился тем, что чемпион взревел, как буйвол, пытаясь избежать этой руки, похожей на рапиру.

В перерывах между раундами я предупредил Эйса, чтобы он как можно больше держался подальше от ближнего боя, где превосходящая сила Гомеса будет иметь большое значение, и использовал свои ноги, чтобы избежать ударов. Второй раунд начался почти так же, как и первый: Гомес бросился вперед, а Эйс использовал все свое мастерство, чтобы остановить его и избежать этих ужасных ударов. Трудно загнать в угол такого увертливого боксера, как Эйс, когда он свеж и не ослаб, а на дальней дистанции у него было преимущество перед Гомесом, единственной идеей которого было подобраться поближе и сбивать своих противников с ног за счет чистой силы и свирепости. Тем не менее, несмотря на скорость и мастерство Эйса, незадолго до того, как прозвучал гонг, Гомес получил преимущество и нанес сильный удар левой в живот Эйсу, и высокий негр слегка покачнулся, возвращаясь в свой угол.

Я чувствовал, что это было началом конца. Жизнестойкость и мощь Гомеса казались бесконечными; его невозможно было измотать, и не потребовалось бы много таких ударов, чтобы лишить Эйса скорости ног и ясности взгляда. Если Гомес заставит его принять ближний бой, с ним будет покончено.

Гомес начал третий раунд с убийственным выражением в глазах. Он уклонился от прямого удара левой, нанес сильный апперкот правой прямо в лицо и зацепил обеими руками тело Эйса, затем выпрямился и нанес потрясающий удар правой в подбородок, который лишил Эйса большей части силы, покачнувшись при ударе.

Пока чемпион не восстановил равновесие, Эйс хладнокровно оценил положение и нанес сильный правый хук в подбородок. Голова Гомеса откинулась назад, словно прикрепленная к плечам, и он застыл на месте! Но даже когда толпа поднялась, сжав руки и приоткрыв губы, надеясь, что он упадет, чемпион покачал своей круглой головой и с ревом бросился вперед. Раунд закончился тем, что оба бойца сошлись в клинче в центре ринга.

В начале четвертого раунда Гомес гонял Эйса по рингу почти произвольно. Отчаявшийся Эйс занял позицию в нейтральном углу и заставил Гомеса остановиться ударом слева и справа по корпусу, но в ответ получил жестокий удар левой в лицо. Затем внезапно чемпион нанес сильный удар левой в солнечное сплетение, и когда Эйс пошатнулся, нанес не менее сильный удар правой в подбородок. Эйс упал спиной на канаты, инстинктивно подняв руки.

Короткие, яростные удары Гомеса частично блокировались его перчатками - и внезапно, прижатый к канатам, как был, и все еще ошеломленный атакой киллера, Эйс перешел к потрясающим действиям и, столкнувшись лицом к лицу с чемпионом, отбил его атаку и отбросил обратно через ринг!

Толпа сошла с ума. Эйс дрался так, как никогда раньше, но я с несчастным видом ждал конца. Я знал, что ни один человек не выдержит темпа, который задавал чемпион.

Сражаясь вдоль канатов, Эйс нанес жестокий удар левой в корпус, а затем правой и левой в лицо, но был отброшен ударом правой по ребрам, который заставил его невольно поморщиться. Как раз перед гонгом Гомес нанес еще один сильный удар левой в корпус.

Помощники Эйса быстро привели его в норму, но я видел, что высокий негр слабеет.

- Эйс, ты не можешь держаться подальше от этих ударов по корпусу? - спросил я.

- Миста Джон, сэр, я постараюсь, - ответил он.

Гонг!

Эйс стремительно поднялся, его великолепное тело вибрировало от динамичной энергии. Гомес встретил его, его железные мускулы собрались в компактную боевую единицу. Удар, удар и еще удар! Клинч. Когда они разошлись, Гомес отвел назад свою огромную правую руку и нанес ужасный удар в лицо Эйсу. Высокий негр, пошатнувшись, упал. Затем, не дожидаясь счета, - я кричал ему, чтобы он сделал это, - он подобрал под себя свои длинные, стальные ноги и вскочил одним прыжком, кровь хлестала по его черной груди. Гомес прыгнул вперед, и Эйс с яростью отчаяния встретил его потрясающим ударом правой прямо в челюсть. И Гомес рухнул на канаты на лопатки!

Толпа поднялась с криками! В течение десяти секунд оба мужчины были повержены на пол впервые с начала боя!

- Один! Два! Три! Четыре! - Рука рефери поднялась и опустилась.

Гомес был на ногах, невредимый, вне себя от ярости. Взревев, как дикий зверь, он бросился вперед, отмахнулся от молотящих рук Эйса и обрушил всю тяжесть своего могучего плеча на живот Эйса. Эйс стал пепельного цвета - он раскачивался, как высокое дерево, и Гомес сбил его с ног ударами справа и слева.

- Один! Два! Три! Четыре...

Эйс корчился на полу, пытаясь подняться. Рев болельщиков был океаном шума, в котором тонули все мысли.

- ...Пять! Шесть! Семь...

Эйс поднялся! Гомес бросился вперед по заляпанному полу, бормоча что-то в своей языческой ярости. Его удары обрушивались на пошатывающегося противника подобно граду кувалд. Удар левой - правой - еще один удар левой, от которого у Эйса не хватило сил уклониться.

Он снова упал.

- Один! Два! Три! Четыре! Пять! Шесть! Семь! Восемь...

Эйс снова был на ногах, пошатываясь, тупо глядя перед собой, беспомощный. Удар левой отбросил его обратно на канаты, и, отскочив от них, он упал на колени - и тут прозвучал гонг!

Когда мы с его секундантами выскочили на ринг, Эйс вслепую нащупал свой угол и безвольно опустился на табурет.

- Эйс, он тебе не по зубам, - сказал я.

Слабая улыбка расплылась по лицу Эйса, и его неукротимый дух засиял в налитых кровью глазах.

- Миста Джон, пожалуйста, сэр, не прерывайте бой. Если я должен принять это, я приму это стоя. Этот парень не может продержаться всю ночь, вот так.

Нет - но и Эйс Джессел тоже не мог, несмотря на его замечательную жизненную силу и чудесные способности к восстановлению, которые отправили его в следующий раунд с демонстрацией обновленной силы и свежести.

Шестой и седьмой были сравнительно спокойными. Возможно, Гомес действительно устал от того потрясающего темпа, который задавал. Как бы то ни было, Эйсу удалось сдерживать его на более или менее дальней дистанции, и зрители увидели картину, иллюстрирующую, как долго умный боксер может держаться в стороне от нападающего, нацеленного исключительно на его уничтожение. Даже я восхищался стилем бокса, который демонстрировал Эйс, хотя и знал, что Гомес сражался осторожно. Чемпион узнал силу правой руки Эйса в том бешеном пятом раунде и, возможно, опасался ее. Впервые в своей карьере он растянулся на полу. Он довольствовался тем, что отдохнул пару раундов, не торопился и собрался с силами для финальной атаки.

Она началась, когда прозвучал гонг к восьмому раунду. Гомес провел свою обычную атаку кувалдой, прогнал Эйса по рингу и сбил его с ног в нейтральном углу. Его стиль ведения боя был таков, что, когда он был полон решимости уничтожить врага, мастерство и скорость могли лишь отсрочить конечный результат. Эйс дождался счета "девять" и поднялся, отступив.

Но Гомес догнал его; чемпион дважды промахнулся левой, а затем нанес удар правой под сердце, который превратил Эйса в пепельного. Удар левой в челюсть заставил его колени подогнуться, и он отчаянно забился в клинче.

При отрыве Эйс нанес прямой удар левой в лицо и хук правой в подбородок, но ударам не хватило силы. Гомес стряхнул их с себя и глубоко вонзил левое запястье в среднюю часть тела Эйса. Эйс снова вошел в клинч, но чемпион оттолкнул его и погнал по рингу жестокими ударами в корпус. После удара гонга они уже бились вдоль канатов.

Эйс, пошатываясь, свернул не в тот угол, и когда его помощники отвели его в нужный, он опустился на табурет, его ноги дрожали, а большая смуглая грудь вздымалась от напряжения. Я взглянул на чемпиона, который сидел, сердито глядя на своего врага. У него тоже были признаки усталости, но он был намного свежее Эйса. Судья подошел, нерешительно посмотрел на Эйса, а затем обратился ко мне.

Сквозь туман, застилавший его затуманенный мозг, Эйс осознал значение этих слов и попытался подняться, в его глазах появилось что-то вроде страха.

- Миста Джон, не позволяйте ему остановить бой, сэр! Не позволяйте ему это делать; я не хочу ничего такого, чего бы он хотел от меня!

Судья пожал плечами и вернулся в центр ринга.

Было мало проку давать советы Эйсу. Он был слишком избит, чтобы понять - в его оцепеневшем мозгу осталось место только для одной мысли - бороться, и бороться, и продолжать бороться со старым первобытным инстинктом, который сильнее всего на свете, кроме смерти.

При звуке гонга он, пошатываясь, вышел навстречу своей судьбе с неукротимым мужеством, которое заставило толпу с криками вскочить на ноги. Он нанес дикий, бесцельный удар левой, и чемпион бросился вперед, нанося удары обеими руками, пока Эйс не упал. На "девять" он поднялся, инстинктивно отступая, пока Гомес не настиг его длинным прямым справа и снова не отправил в нокдаун. Он снова услышал "девять", прежде чем поднялся, и теперь толпа молчала. Не прозвучал ни один голос. Это была бойня - примитивная бойня, - но от мужества Эйса Джессела перехватывало дыхание.

Эйс вслепую вошел в клинч, и еще один, и еще, пока разъяренный киллер не стряхнул его с себя и не нанес удар правой по корпусу. Ребра Эйса прогнулись, как гнилое дерево, с сухим треском, отчетливо слышным по всему стадиону. Из толпы донесся сдавленный крик, и Эйс, тяжело дыша, упал на колени.

- ...Семь! Восемь... - Большая черная фигура все еще стояла на коленях.

- ...Девять! - И тут произошло чудо: Эйс оказался на ногах, покачиваясь, челюсть отвисла, руки безвольно повисли.

Гомес уставился на него, словно не в силах понять, как его соперник мог снова подняться, а затем бросился добивать его. Эйс был в отчаянном положении. Кровь ослепила его. Оба глаза были почти закрыты, и когда он дышал через разбитый нос, его окружала красная дымка. Глубокие порезы рассекали щеку и скулы, а его левый бок представлял собой массу разорванной плоти. Теперь он действовал, руководствуясь боевым инстинктом, и никогда больше ни один мужчина не усомнится в том, что у Эйса Джессела бойцовское сердце.

И все же одного инстинкта недостаточно, когда тело сломлено и избито, а туман бессознательности застилает мозг. Под потрясающим натиском Гомеса Эйс упал - сломленный - и толпа поняла, что на этот раз все окончательно.

Когда человек терпит поражение, как Эйс, в игру должно вступить нечто большее, чем тело и сердце, чтобы ободрить его дух. Что-то, что могло бы вдохновить и стимулировать его - вознести к вершинам сверхчеловеческих усилий!

Прежде чем покинуть тренировочный зал, я, без ведома Эйса, вынул портрет Тома Молино из рамки, аккуратно свернул его и принес с собой на стадион. Теперь я взял его, и пока ошеломленные глаза Эйса инстинктивно искали свой угол, я поднял портрет повыше, чуть подальше от яркого света кольцевых ламп, так что, освещенный ими, он казался призрачным и тусклым. Можно подумать, что я поступил неправильно и эгоистично, стремясь таким образом поставить сломленного человека на ноги для еще большего наказания, но посторонний человек не может постичь души тех, для которых победа важнее жизни, а проигрыш хуже смерти.

Все взгляды были прикованы к распростертому телу в центре ринга, к измученному чемпиону, обвисшему на канатах, к руке рефери, которая поднималась и опускалась с размеренностью обреченного. Я сомневаюсь, что четверо мужчин в зале видели мое действие, но Эйс Джессел видел!

Я заметил блеск, вспыхнувший в его налитых кровью глазах. Я видел, как он яростно замотал головой. Я видел, как он начал вяло подбирать под себя свои длинные ноги, в то время как голос судьи нарастал по мере приближения к кульминации.

Фотография в моих руках внезапно и сильно затряслась!

Холодный ветер, подобный смерти, коснулся меня, и я увидел, как мужчина рядом со мной невольно вздрогнул и плотнее запахнул пальто. Но не холодный ветер охватил мою душу, когда я широко раскрытыми глазами смотрел на ринг, где разыгрывалась величайшая драма в мире бокса.

Эйс подобрал под себя локти. Кровавый туман застилал ему обзор; затем, вдалеке, он увидел фигуру, выглядывающую из тумана. Мужчина - невысокий, массивный чернокожий мужчина с бочкообразной грудью и могучими конечностями, одетый в длинное трико прежних дней, - стоял рядом с ним на ринге! Это был Том Молино, вернувшийся спустя годы, чтобы помочь своему поклоннику - Том Молино, одетый и готовый к бою, как тогда, давным-давно, когда он сражался с Томом Криббом!

И Джессел встал! Толпа обезумела и начала кричать. Сверхъестественная мощь воспламенила его усталые конечности и зажгла его ошеломленный мозг. Пусть Гомес сейчас сделает все, что в его силах, - как он мог победить человека, за которого сражался призрак величайшего из всех чернокожих воинов?

Эйс Джессел обрушился на ошеломленного киллера подобно урагану из Арктики; могучая рука Тома Молино обхватила его за талию, взгляд Тома направлял его удары, голые кулаки Тома обрушились вместе с кулаками Эйса на голову и тело чемпиона.

Киллер был ошеломлен внезапным возвращением своего противника - он был сбит с толку сверхъестественной силой человека, который должен был упасть в обморок на канаты. И прежде чем он успел собраться, его сбили с ног длинными прямыми ударами, наносимыми со скоростью и мощью забивателя свай. Последний удар, прямой справа, свалил бы с ног быка - и он свалил Гомеса по большому счету.

Когда изумленный рефери поднял руку Эйса, объявляя его чемпионом, высокий негр улыбнулся и рухнул, пробормотав слова: "Спасибо, миста Том".

Да, всем заинтересованным возвращение Эйса казалось бесчеловечным и неестественным, хотя никто не видел призрачную фигуру, кроме меня и еще одного человека. Я не собираюсь утверждать, что видел призрака - потому что я этого не делал, хотя и почувствовал сверхъестественное движение картины. Если бы не странная вещь, произошедшая сразу после боя, я бы сказал, что все это можно было бы объяснить естественным образом - что силы Эйса чудесным образом восстановились из-за галлюцинации, возникшей в результате того, что он мельком увидел картину. Ибо, в конце концов, кто знает странные глубины человеческой души и до каких, казалось бы, сверхчеловеческих высот может поднять тело разум?

Но после боя рефери, спортсмен старой закалки со стальными нервами и холодными глазами, сказал мне:

- Послушай! Или я сошел с ума, или на ринге был четвертый человек, когда Эйс Джессел нокаутировал Гомеса? На минуту мне показалось, будто я вижу широкоплечего, приземистого, забавно выглядящего негра, стоящего рядом с Эйсом! Не ухмыляйся, бездельник! Это был не тот портрет, который ты держал в руках - его я тоже видел. Это был настоящий мужчина - и он выглядел точно так же, как на портрете. Он постоял там мгновение, а потом исчез! Боже! Этот бой, должно быть, подействовал мне на нервы.

Таковы холодные факты, рассказанные без каких-либо попыток исказить правду или ввести читателя в заблуждение. Я оставляю решение проблемы на ваше усмотрение.

Был ли оцепеневший мозг Эйса причиной галлюцинации о призрачной помощи - или призрак Тома Молино действительно стоял рядом с ним, как он верит по сей день?

Насколько я понимаю, старое суеверие оправдалось. Сегодня я твердо верю, что портрет - это дверь, через которую астральные существа могут проходить взад и вперед между этим миром и следующим - каким бы ни был следующий мир - и что великая, бескорыстная любовь достаточно сильна, чтобы призвать духов умерших на помощь живым.

ПРИЗРАК ЖЕНЫ СВЯЩЕННИКА

Нобл Форрест

Это абсолютно правдивая история. Автор является сотрудником окружного здравоохранения в штате Вирджиния.

Я сын баптистского священника, оба моих родителя чистейшей шотландской крови, и оба они живут в той стране, где произошло так много событий явно оккультного характера, - в Новой Шотландии.

Трое детей, все девочки, радовали сердца моих родителей, а затем были призваны в другую жизнь еще до моего рождения. Все богатство любви и привязанности, накопленное в сердцах богобоязненных родителей этих девочек, было излито на меня с самого моего рождения, и, когда я сейчас оглядываюсь назад на то время, то не знаю, могли ли узы между нами троими быть более прочными. Моим школьным достижениям можно было позавидовать, и два последних класса я закончил за год, чтобы поступить в колледж вместе с несколькими друзьями детства, которые были на год старше меня. Моя мать была моей самой неутомимой помощницей во всем, что касалось моей учебы.

В то время мы жили в одном из небольших городков штата на Среднем Западе; в декабре того же года моя мать умерла после болезни, длившейся всего два с половиной дня.

Заупокойная служба была проведена в церкви, пастором которой в то время был мой отец, сразу после этого ее тело было помещено в герметично закрытый металлический гроб, и мы с моим отцом отправились в долгое путешествие обратно в Новую Шотландию, чтобы похоронить рядом с тремя детьми, которые умерли.

По прибытии в Бостон, штат Массачусетс, было сочтено необходимым дождаться парохода, отплывающего в Ярмут, Новая Шотландия, на следующий день. В то время у моей матери была сестра, жившая в маленьком городке в двадцати восьми милях от Бостона, и мы с отцом провели там ночь.

С моей тетей жил брат, младший по возрасту моей тети или моей матери, который получал от них обеих любовь, обычно расточаемую младшему члену семьи. В то время у него была ранняя стадия туберкулеза легких, но пока не считалось, что он находится в критическом состоянии.

Когда мы наконец прибыли в старый дом в маленьком городке Новой Шотландии, тело моей матери было похоронено рядом с телами ее троих детей. После этого я провел две недели в доме дяди, брата моего отца. Этот брат был на несколько лет моложе моего отца - сильный, выносливый, здоровый фермер, который ни разу в жизни не болел.

Когда мы вернулись в наш дом в городе на Среднем Западе, нашим первым шагом было покончить с домашним хозяйством и найти подходящее помещение для проживания. Мы сняли три комнаты у члена конгрегации моего отца. Кабинет моего отца представлял собой большую комнату на первом этаже с дверью, выходящей на переднее крыльцо. В задней части этой комнаты имелась спальня, соединенная с ней дверным проемом, и ею пользовался мой отец. Над этими двумя комнатами на втором этаже находилась спальня побольше, которую занимал я. Мы жили вместе с людьми, у которых снимали комнаты.

Примерно через три месяца после того, как мы переехали в эти комнаты, мне показалось, будто я проснулся посреди ночи и увидел маму в сопровождении еще двух человек, входящую в мою комнату и приближающуюся к моей кровати. Я не испытывал никакого чувства страха, поскольку происходящее казалось совершенно естественным. Подойдя к моей постели, моя мать склонилась надо мной и в своей хорошо знакомой манере убеждала меня продолжать заниматься школьной работой, в которой я стал несколько небрежен, и помнить ее наставления, избегать дурных товарищей и утешать моего отца.

Все это время две фигуры, сопровождавшие ее, казалось, ждали ее, но мой разум был настолько сосредоточен на ней, что я уделил им лишь самое поверхностное внимание и даже не подумал спрашивать о них. Закончив, она и ее спутники ушли - но я не помню, как.

Встав утром, я спустился вниз позавтракать и обнаружил, что мой отец и те, с кем мы жили, уже сидят за столом для завтрака.

Подойдя к столу и прежде чем занять свое место, я воскликнул:

- О, прошлой ночью мне приснился самый чудесный сон!

В ответ на мое восклицание не было сказано ни слова, но, поглощенный своими мыслями, я сразу же перешел к рассказу о своем опыте.

Когда я закончил, мистер С., с которым мы жили, воскликнул:

- Это самая замечательная вещь, какую я когда-либо слышал! Ваш отец только что рассказал нам такой же сон!

Затем мой отец рассказал мне, что моя мать также навещала его и в своей беседе она убеждала его поощрять меня продолжать учебу и сделать из меня компаньона, всегда следя за тем, чтобы я не связывался с какими-либо персонажами, влияние которых не могло бы пойти мне на пользу.

Через неделю после этого видения мой отец получил известие, что его брат, у которого я гостил, заболел воспалением легких и умер после очень непродолжительной болезни.

Три дня спустя мы получили известие, что брату моей матери, который страдал туберкулезом, внезапно стало хуже, и он умер.

Я не пытаюсь ответить на вопрос о значении этого, но все же вопрос остается: "Кто были те двое, которые сопровождали мою мать?"

САМЫЙ СТРАННЫЙ ПРОЦЕСС ПО ДЕЛУ ОБ УБИЙСТВЕ

Судебный пристав-исполнитель

Рассказано судебным приставом, который потерял бы работу, если бы было названо его настоящее имя.

С самого начала я почувствовал, что в процессе Кэллоуэя есть что-то странное и зловещее.

Заключенный был крупным смуглым мужчиной лет сорока пяти - одним из тех чванливых парней, красивых грубо, по-мужски. Он прожил в округе всего четыре или пять лет и связался с бандой торговцев ромом, у которых была репутация опасных людей. Он выглядел именно таким: своевольным, трудолюбивым и безжалостным. Он жил по всему миру, и когда сидел в тюрьме, или стоя перед судом, рассказывал истории о местах, которые видел. Мы с шерифом сидели там, как мальчишки, впитывая это, чувствуя, какой скучной была наша жизнь по сравнению с его. Он имел дело с бандитами в Центральной Америке, ходил на шхунах по Балтике, занимался контрабандой опиума в Китае. Везде, где он жил, с ним были женщины, может быть, две или три. Даже когда он очаровывал вас своими рассказами, вы вздрагивали. Он насмехался над всем - над честью, адом и женщинами.

- Никогда не было женщины, которую я не мог бы заполучить, - сказал он со злой усмешкой, - и я никогда ни одну из них не любил. Но любовь - в любом случае, такой вещи не существует.

Это была ошибка, которую он совершил, ибо любовь и ненависть - две сильнейшие силы в мире, чему ему суждено было научиться почти невероятным образом. Ниже я излагаю полную версию событий - это самая удивительная история, которая когда-либо выходила из зала суда.

В течение нескольких месяцев, непосредственно предшествовавших аресту Кэллоуэя, в округе сложилась неприятная ситуация, но полицейским так и не удалось добраться до виновных. Затем все стало еще хуже. Банда контрабандистов раскололась, - я полагаю, из-за дележа прибыли, - и они вступали в схватку всякий раз, когда их пути пересекались. Время от времени на дороге или в кукурузном поле находили мертвого человека с пулей в сердце. Банды никогда не доносили друг на друга. Они держались в стороне от суда и взяли закон в свои руки.

Убийства приписывали Кэллоуэю. Его жизнь вне закона в диких уголках мира, его жесткий и заносчивый характер логично делали его подозреваемым. Но вы никогда ничего не могли знать точно. Он приезжал в город после перестрелки и смеялся шерифу в лицо.

Но, в конце концов, они добрались до него. Его старые уловки привели к его гибели.

Однажды крупный фермер по имени Стивенс поймал Кэллоуэя, когда тот выбегал из его леса. Стивенс ничего не боялся. Он велел Кэллоуэю остановиться, а когда тот этого не сделал, сбил его с ног и связал. Затем он осмотрел лес - и нашел то, что ожидал. Тело мертвого человека с пулей в сердце! Этот человек был батраком, перебравшимся сюда несколько месяцев назад и нанимавшимся то тут, то там, где мог найти работу на несколько дней. Он имел грубый нрав, и создавалось впечатление, что он служил посредником между бутлегерами.

В этом деле был только один изъян. У Кэллоуэя, когда шериф и Стивенс обыскивали его, при себе не оказалось оружия, и они не смогли его найти, хотя обыскали лес и проселки от одного конца до другого. Но прокурор сказал, что не собирается отпускать Кэллоуэя теперь, когда он у них в руках, поэтому созвал большое жюри, и они сочли, что улик достаточно, чтобы предъявить Кэллоуэю обвинение в убийстве.

Кэллоуэй нанял лучшую адвокатскую фирму в округе, и они выстроили защиту, которую было трудно преодолеть. Все, что было у штата против него, - это косвенные улики: мертвый мужчина и Кэллоуэй, пойманный при побеге из леса. Кэллоуэй клялся и настаивал на своем, что он был там, чтобы встретиться с женщиной, и что ее муж пронюхал об этом и приехал, чтобы поймать их, а он убежал, чтобы не доставлять женщине неприятностей.

Когда начался судебный процесс, адвокат Кэллоуэя произвел сенсацию, объявив, что женщина, которая была с Кэллоуэем в тот вечер, предложила дать показания в его защиту.

Зал суда был переполнен людьми, как это всегда бывает на судебных процессах подобного рода, и все с любопытством смотрели, как женщина вошла в зал и заняла свое место сразу за барьером. Ее звали Флинн, и она была женой фермера, который заработал немного денег, но был грубым, угрюмым, невежественным человеком. Женщина была красивой, пухленькой, черноволосой, с живыми черными глазами, которые выглядели беспокойными и испуганными, когда она сидела там, чувствуя на себе любопытные взгляды. С ней приехал ее муж. Он сидел, сердито уставившись перед собой, ни на кого не глядя.

Как я уже сказал, с самого начала я почувствовал, что в этом судебном процессе есть что-то странное - что-то сверхъестественное. Хотя я видел немало подобных процессов, я чувствовал возбуждение и нервозность, как будто ждал, что что-то произойдет. Кэллоуэй сидел рядом со своими адвокатами, уставившись на свои ногти или в потолок; время от времени он посылал миссис Флинн острый, сверкающий взгляд. Но большую часть времени он просто смотрел на свои руки.

Он равнодушно наблюдал за процессом подбора присяжных и, наконец, полностью потерял интерес и отвел взгляд. Подбор присяжных в таком деле, как это, - дело долгое. Сначала одна сторона отводит присяжного заседателя, а затем и другая. В конце концов, пришлось выйти на улицу и подобрать мужчин, которые заняли бы место вызванных присяжных заседателей.

Наконец присяжные были приведены к присяге, и, когда зачитывались имена, я особенно обратил внимание на седьмого присяжного заседателя. Это был мягкий, довольно слабохарактерный человек по имени Артур Кларк, агент по недвижимости. Я немного знал его и подумал про себя, что правосудие совершило ошибку, выбрав его. Он никогда не осудил бы человека за убийство. Он был слишком мягким и покладистым.

Внезапно я почувствовал, как меня пробрала странная холодная дрожь. Это было чувство, о каком говорит пословица: будто кто-то ходит по твоей могиле. Я подумал про себя: "Только что случилось что-то ужасное", но, когда оглядел зал суда, все было точно таким же, как обычно. Адвокаты суетились со своими бумагами, судья зевал, люди в дальнем конце зала вытягивали шеи и пялились на него. Солнце лилось в пыльные окна. Я подошел и постоял на солнышке, пытаясь согреться от нахлынувшего смертельного холода, но он не оставлял меня. Мои руки были ледяными, я боялся; я не знал, чего, но я боялся.

Наконец мой взгляд переместился на седьмого присяжного и остановился на нем в ужасе и изумлении. Это был маленький бледный человечек, ссутулившийся в своем кресле, как и остальные. Я сказал себе, что сошел с ума, позволив своему воображению взять надо мной верх. Но все время, пока спорил сам с собой, я знал, что с ним что-то случилось. Это был уже не тот вежливый, улыбающийся мужчина, которого привели к присяге несколько минут назад.

Он был от природы бледен, но цвет его лица стал мертвенно-бледным, восковым, как у человека, который долгое время находился в гипнотическом состоянии. Его лицо, с которого словно одним мазком стерлось улыбчивое добродушие, стало суровым и холодным. Каким-то образом его глаза снова окатили меня холодным потоком страха. Они были пустыми и впалыми - как впадины в черепе. Когда он посмотрел на заключенного, я увидел в них легкое свечение, будто кто-то только что бросил факел в яму.

Кэллоуэй начал чувствовать то же, что и я, не зная, что именно повлияло на него. Он стал беспокойным и нервозным. Один раз он вздрогнул и поплотнее запахнул пальто. Я думаю, он подумал, будто женщина пытается сглазить его. Он сказал шерифу и мне, что подобные вещи случаются в странных уголках мира - он сказал, что это случалось с другими мужчинами, но не с ним. Он был слишком силен.

Он то и дело бросал взгляд на женщину, сердитый и подозрительный. Пот выступил у него на лбу. Один раз он встал, но судья резким стуком молотка приказал ему сесть. После этого он сидел, сжав кулаки, как будто изо всех сил сопротивлялся тому, что, как он чувствовал, билось вокруг него, словно крылья летучей мыши. И никто, кроме меня, не видел бездонных глаз седьмого присяжного, в которых горел свет, подобный факелу, брошенному в бездонную яму, устремленный на заключенного с ужасающей напряженностью.

Я не мог отвести глаз от Кларка; они постоянно возвращались к нему с очарованием страха. Что же произошло? - спросил я себя, дрожа.

Внезапно мне захотелось крикнуть Кэллоуэю и предостеречь его - от чего? Я не знал.

Адвокат попросил Библию, и когда я пошел за ней, мои руки дрожали так, что я не мог их контролировать. Мои колени были так слабы, что я едва мог стоять.

Больше никто, казалось, не почувствовал ничего необычного. Во время перерыва Кэллоуэй вышел вместе с шерифом, послав женщине еще один отчаянный, яростный взгляд, даже не взглянув в сторону присяжных. Мне нужно было с кем-то поговорить об этом, поэтому я подошел к судье, когда присяжные начали собираться.

- Судья, - сказал я тихим голосом, - посмотрите на этого седьмого присяжного заседателя. Какой он белый... Он странный... - Я неуверенно замолчал.

- Виной всему плохая вентиляция, - рассудительно ответил судья, - недостаток свежего воздуха. Некоторые мужчины страдают от этого больше, чем другие.

Он изучал Кларка несколько минут. Очевидно, он не видел ничего плохого в его внешности.

- Я думаю, он достаточно здоров, Дэн, - сказал он и оставил этот вопрос без внимания.

Они вызвали для дачи показаний свидетеля, и Кэллоуэй повернулся, чтобы посмотреть на него. В этот момент его глаза встретились с глазами седьмого присяжного. Он вскочил на ноги и издал самый ужасный вопль, какой я когда-либо слышал.

- Боже мой, - закричал он, - этот человек мертв... - Затем он рухнул на пол в обмороке. Я никогда раньше не видел, чтобы мужчина вот так падал в обморок.

Мы отнесли его в комнату судьи и вызвали врача, и через некоторое время он пришел в себя.

- С ним все в порядке, - небрежно сказал доктор. - Он просто перевозбудился, вот и все. Это заставляет видеть разные вещи.

Когда Кэллоуэй поднялся на ноги, он пошатывался, словно человек, перенесший длительную болезнь. Его глаза были пустыми от страха.

- Отдохните еще несколько минут, - сказал ему доктор. - Суд подождет.

Он опустился в кресло и просидел так, по меньшей мере, десять минут, положив руки на колени и уставившись в никуда перед собой. Когда он, наконец, поднялся, то все еще был бледен, но ужас исчез из его глаз.

- Что ж, - сказал он с небрежной грубостью, - мы задерживаем шоу. Теперь со мной все в порядке, док.

Я наблюдал за ним, когда он входил в зал суда, и увидел, как его глаза встретились с глазами человека на скамье присяжных, мрачно и вызывающе. У Кэллоуэя был свой собственный кодекс мужества. Другой просто смотрел на него в ответ ужасными, ничего не выражающими глазами.

Адвокаты продолжали вести дело, споря по юридическим вопросам, поднимая большой шум из-за технических нюансов, в то время как все это время между заключенным и седьмым присяжным заседателем происходил странный и ужасный конфликт. Ничего, на что вы могли бы указать пальцем. Улыбка на губах одного человека, прозрачная белизна лица другого. Достаточно мало, чтобы основывать трагедию на этом. Достаточно мало, чтобы вызвать то слабое чувство ужаса, которое охватило меня и заставило весь судебный процесс казаться одним долгим кошмаром. Возможно, не было ничего странного в том, что молодые люди - сильные жизнью, теплокровные, живущие настоящим - не понимали, что происходило тогда. Но я старый человек и, возможно, стал немного ближе к странному духовному миру, который нас окружает.

Они допросили Стивенса, чьи показания были вредны для заключенного, а затем взывали миссис Стивенс. Флинн выступала в качестве свидетеля. Кэллоуэй, затаив дыхание, слушал ее показания. Он сидел неподвижно, глядя на нее неподвижным взглядом. Ее показания означали для него жизнь и смерть, и он это знал.

Все время, пока она говорила, Кэллоуэй не сводил глаз с ее лица, а седьмой присяжный ни на секунду не отводил взгляда от Кэллоуэя. Жуткая ненависть светилась в этих глубоко посаженных глазах, и, хотя мне не нравился Кэллоуэй и все, что он отстаивал, меня затошнило от страха и жалости к нему.

Миссис Флинн взглянула на Кэллоуэя, когда начала рассказывать свою историю, и я увидел, что он и в этом случае добился своего. Она говорила правду, стыдясь себя перед мужем и соседями ради этого человека, для которого была всего лишь очередной игрушкой на час или два. Она сказала правду, потому что любила его и пошла бы на любую жертву, чтобы спасти его от смерти. Ее муж тяжело наклонился вперед. Его глаза, как и у Кэллоуэя, не отрывались от ее лица, за исключением тех случаев, когда он смотрел на заключенного, и я видел выражение беспомощной ненависти, тлеющее за грубой маской его лица.

Женщина отвечала на все вопросы четко и без запинок. Ни у кого не было сомнений в том, что она говорила правду. Она была хорошим свидетелем.

- Я пошла в лес, чтобы встретиться с мистером Кэллоуэем, - сказала она. - Я ходила туда каждый вечер, пока мой муж занимался домашними делами. Его никогда не беспокоило, где я была, но в тот вечер, наверное, что-то вызвало у него подозрения. Он последовал за мной. На тропинке было много сухих веток и листьев, и он шумел, когда шел. Мы услышали, как он приближается.

Я сказала мистеру Кэллоуэю: "Ради всего святого, уходите. Это мой муж".

Сначала он рассмеялся. Он сказал, что не боится ни одного живого мужа. Но я умоляла его, ради меня, убраться, пока нас не поймали. Мой муж был тогда совсем близко, и мистер Кэллоуэй повернулся и убежал. Я пошла домой. Мой муж сказал, что искал потерявшегося теленка, и пошел дальше по лесу, но примерно через десять минут вернулся. Я больше не видела мистера Кэллоуэя, пока не увидела его здесь.

Ее темные глаза невидяще смотрели на толпу.

- Вы и Кэллоуэй были довольно близки, не так ли? - вмешался прокурор.

Она поерзала на стуле, покрутила в руках носовой платок и, наконец, тихо сказала: "Да". Я видел, как ее муж сжал свои большие кулаки.

- Он когда-нибудь говорил вам, откуда у него деньги, которые он тратил на вас?

- Нет, - ответила она.

- На самом деле, - адвокат встал и погрозил ей пальцем, - этот человек - криминальный персонаж, и его обвиняют в торговле ромом и ограблении, а также в убийстве. Вы ведь знаете это, не так ли? - Его голос перешел в грубое рычание.

Адвокаты Кэллоуэя вскочили на ноги, возражая.

- Я ничего не знаю об этом. Он всегда был добр ко мне, - твердо сказала миссис Флинн.

Я увидел, как напряженно сжатые руки Кэллоуэя немного расслабились. Он бросил один-единственный взгляд на человека в ложе присяжных - насмешливый, издевательский взгляд, от которого любому человеку захотелось бы вцепиться ему в горло. Но выражение глаз человека на скамье присяжных так и не изменилось.

Миссис Флинн вернулась на свое место рядом с мужем, и он бросил на нее пылающий гневом взгляд. Ее впереди ожидали тяжелые времена, эту бедную женщину. И все ради мужчины, который посмеялся бы над ней, когда был бы свободен, за то, что она была такой дурой из-за него.

Кэллоуэй был в приподнятом настроении, когда его отвели обратно в тюрьму в конце судебного дня. Его страх исчез.

- Он не может победить меня, - взволнованно рассмеялся он. - Даже мертвый, он не сможет победить меня.

Шериф посмотрел на меня.

- Как ты думаешь, он сходит с ума? - спросил он. - Он продолжает говорить о каком-то парне, который вернулся к жизни, чтобы поквитаться с ним.

- Я думаю, многие из них вернулись бы, если бы могли, - сказал я. - Эта женщина собирается вытащить его из этого.

- Похоже на то, - ответил он. Никто из нас не сомневался в виновности Кэллоуэя. Слишком многое было против него. Его послужной список бутлегера, его репутация записного грешника, его бродячая натура...

Дело было передано присяжным на следующий день. Кэллоуэй рассмеялся вместе со своими адвокатами. Он был слишком уверен в себе. По его словам, все всегда шло так, как он хотел. "Я верю в свою удачу". Он предложил поспорить, что они вынесут свой вердикт через час.

Но они не выходили всю ночь, а на следующее утро, когда я повел их завтракать, они так и не пришли ни к какому решению. Я заметил одну вещь. Они начали смотреть на Кларка так, словно боялись.

В полдень я снова выпустил их, но они по-прежнему не пришли ни к какому решению. Другие присяжные избегали идти с Кларком, и я обнаружил, что он стоит рядом со мной. Однажды его рукав задел мой, и по моей коже побежали мурашки. Я не знаю, как мне вообще удалось пройти по улице, не закричав и не убежав прочь, как мне хотелось сделать. Когда мы добрались до ресторана, остальные мужчины разместились за двумя столиками и оставили нас с Кларком есть одних.

- Не думаю, что я хочу что-нибудь есть, - сказал я.

Он улыбнулся. Это был первый раз, когда выражение его лица изменилось с начала судебного разбирательства. Когда он улыбался, то был похож на скелет. У меня выступил холодный пот.

- Я никогда не ем, - сказал он тонким голосом, который показался мне липким. Это не был голос Кларка. Это был голос, не похожий ни на один из тех, какие я когда-либо слышал раньше.

Если бы у меня были силы, я бы встал и убежал от него, несмотря ни на что. Но я был слишком слаб, чтобы пошевелиться. Я сидел на своем стуле и смотрел на него с ужасом в сердце.

В те ужасные мгновения вся правда промелькнула у меня перед глазами. С абсолютной уверенностью я знал, что столкнулся лицом к лицу с какой-то сверхъестественной силой, более могущественной, чем любой человек! Каждый трепещущий нерв в моем теле осознавал личность этого Существа, и сильнее, чем когда-либо прежде, я чувствовал его черную и ужасную ненависть к Кэллоуэю - ненависть настолько горькую, что она бросила вызов самой смерти и прорвалась сквозь все барьеры между живыми и мертвыми!

Я был похож на человека в трансе, когда прошептал:

- Что он с вами сделал?

Он увидел, что я докопался до истины.

- Он забрал мою жену, - сказал он, - а она не хотела уходить. Когда я нашел ее, она покончила с собой. А потом, - добавил он, - я тоже покончил с собой.

Повсюду вокруг нас люди приходили и уходили: ели, шутили, спорили, мечтали о любви и деньгах, даже не догадываясь о том ужасе, с которым сталкивались, проходя мимо.

Седьмой присяжный наклонился ко мне.

- Тогда я был Бенито Конди, - сказал он мне. - Моя жена была прекрасной женщиной - как цветок, как все цветы на свете! Вы когда-нибудь видели такую женщину? Она любила меня. Она и смотреть не хотела на этого грубияна. Все ее поцелуи были предназначены мне. Ее сладкие, любящие ласки. Он хотел ее еще больше, потому что она отказала ему. И вот однажды, когда меня не было, он унес ее... и забрал ее...

Если это было возможно, его неземная бледность стала еще сильнее.

- С того дня я ждал возможности отомстить. Пятнадцать лет. Но там, где я нахожусь, нет времени. Никакая обычная месть не могла удовлетворить меня - я хотел чего-то, что заставило бы его пережить весь тот ад, который я пережил из-за него.

Он ухмыльнулся своей ужасной ухмылкой скелета.

- Это не займет много времени, - сказал он, - не очень много времени - они приходят к нужному мнению.

- Вы хотите сказать, - пробормотал я, запинаясь, - они думали, что он невиновен?

Он кивнул и хлопнул в бледные ладоши, как будто наслаждался отличной шуткой. Но не издал ни звука.

Когда мы вернулись в зал суда, шериф сказал мне:

- Кэллоуэй теряет самообладание. Я никогда не видел, чтобы человек так разваливался на куски, как это случилось с ним. Вдруг. Он рассчитывал на скорый вердикт.

Один из присяжных впоследствии рассказал мне, что произошло в комнате присяжных, пока они пытались вынести вердикт. Он должен был кому-нибудь рассказать - во всем этом было что-то такое странное и непостижимое. Даже сейчас, сказал он мне, он не мог понять...

Они вошли внутрь, убежденные в невиновности Кэллоуэя. История женщины оказалась правдивой, и, хотя все они чувствовали, что Кэллоуэй заслуживает сурового наказания, они не верили, что он виновен в убийстве. При первом голосовании одиннадцать к одному были за оправдательный приговор. К их изумлению, когда они обсудили это, то узнали, что Кларк был единственным человеком, который проголосовал за осуждение.

- Ты должен быть совершенно уверен, - сказал ему бригадир, - когда вешаешь человека.

Кларк ухмыльнулся.

Присяжные как-то странно переглянулись. Все они в той или иной степени знали Кларка. Мягкий по натуре человек, заботившийся о бездомных собаках и кошках, покладистый до слабости. Это было не похоже на Кларка. Его глаза выглядели странно. Что с ним такое?

Они начали разговаривать, возбужденно споря, как будто боролись с чем-то. И все же Кларк ничего не сказал, не навязал им своего мнения. Он просто сидел там и улыбался.

Постепенно, без видимых усилий, он заронил сомнение в их умы. Они не смогли отбиться от него.

- Пистолет, - уверенно сказал он, когда они заговорили об этом, - находится на дне реки. Он был утяжелен и утонул в грязи. Но это пистолет Кэллоуэя.

- Откуда ты знаешь? - спросил его бригадир. - Ты так уверен...

Кларк снова ухмыльнулся. Они говорили, что он ухмылялся так, словно знал все на свете, все зло и ужас - то, от чего порядочные люди отворачиваются.

- Я знаю, - сказал он.

Теперь они боялись его. Они увидели, что их руки дрожат, и им захотелось убраться из этого места, подальше от него. Воздух казался душным, холодным и влажным, как будто они находились в какой-то пещере. В течение тех нескольких минут, когда их выпускали поесть, они радовались солнцу, словно заключенные.

Мнения менялись медленно. Некоторые из них, более сильные духом и наименее впечатлительные, продержались дольше всех. Когда проводилось каждое голосование, он смотрел на них своими ужасными, похожими на пещеры глазами. Когда он говорил, они вздрагивали. Он скалил зубы, и его лицо становилось похожим на череп.

- Этот человек виновен! - говорил он голосом, который был подобен прикосновению липких пальцев. - Вы смеете говорить, что он не заплатит?

Двое мужчин все же проголосовали за оправдательный приговор: старшина и присяжный заседатель, который рассказал мне, что произошло. Человек, который присутствовал там в теле Кларка, подошел к ним и прикоснулся своими холодными пальцами. Раньше они никогда не знали, что такое ужас, но тогда они это поняли.

- Вы поступаете неправильно, - мягко сказал он. - Этот человек виновен.

При следующем голосовании он пересчитал бюллетени по мере того, как они падали в урну из дрожащих рук. Они сказали, что глаза седьмого присяжного засветились, как шары извергающегося пламени, когда упал последний.

Когда они постучали в дверь, чтобы сообщить мне, что готовы вынести свой вердикт, я почувствовал, как по моей коже побежали мурашки. У меня было предчувствие, каким он должен был быть, и я знал, что мертвый одержал победу в своем поединке с живыми. Вошел судья и занял свое место. Ввели Кэллоуэя, он сел в кресло, опустив голову на грудь, плечи его поникли. Он выглядел на двадцать лет старше. Я заметил седую прядь в его волосах.

Присяжные вошли в зал. Я наблюдал за седьмым присяжным заседателем, когда он занял свое место и перевел взгляд на подсудимого. В этом взгляде было ужасное торжество.

Старшина зачитал вердикт: "Виновен в убийстве первой степени".

Кэллоуэй вскочил на ноги, как подстреленное животное.

- Ты не можешь этого сделать! - дико лепетал он. - Говорю вам, его нет в живых. Он хочет затащить меня туда с собой. Я не пойду! Я невиновен!

Он упал, корчась на полу в припадке.

Обвинение в убийстве первой степени в нашем штате означает казнь на электрическом стуле. Все время, пока Кэллоуэй находился в камере смертников, он бредил как сумасшедший. Он попросил о встрече со мной, и ему позволили поговорить несколько минут так, чтобы охранник не слышал.

- Дэн, - взмолился он, - ты это видел. Ты знаешь, что это было! Боже мой, почему они все этого не видели? В том кресле сидел не Кларк. Это был призрак. Это неправильно... Чтобы он так избил меня, - продолжал он в бреду, - парень, который ничего не умел делать, кроме как играть на пианино и выращивать цветы! Но я еще не умер! Я побью его у самой двери. Скажи им, что я невиновен, Дэн! Я этого не делал!

До самого последнего он настаивал на своей невиновности.

Его казнили на электрическом стуле через месяц после вынесения обвинительного приговора. Он бредил всю дорогу до электрического стула. Охранники сами были бледны, как мертвецы, когда все закончилось. Они сказали, что никогда больше не хотели бы пережить подобное.

Примерно через год после смерти Кэллоуэя Флинн, муж женщины, которая любила Кэллоуэя, был застрелен при угоне самолета и перед смертью сделал признание.

Он заявил, что Кэллоуэй невиновен не только в этом убийстве, но и в любом другом.

Сам Флинн был убийцей. Он был отличным стрелком и с самого начала участвовал в игре с ромом. По словам Флинна, Кэллоуэй был просто хвастуном; он рассказывал о том, что делал здесь и там, но он был желторотым и трусливым. Женщины - да, здесь он сказал правду. Он всегда охотился за женщинами, которые принадлежали другим мужчинам. Любил показывать, что может забрать их, щелкнув пальцем.

Точно так же, как он забрал жену Флинна.

Флинн знал, что они были там вместе. Он не нашел Кэллоуэя, но его работник увидел их и пришел посмеяться над Флинном, - и Флинн застрелил его. Когда Кэллоуэя арестовали за убийство, он обнаружил, что любовник его жены попал в ловушку, и затаился, надеясь, что того накажут. Его медлительный, тяжелый ум не смог максимально использовать этот шанс. Он просто сидел, сложа руки, и ждал, что предпримут остальные, и, если бы не этот другой, - его товарищ по ненависти, - ему пришлось бы наблюдать, как Кэллоуэй выйдет на свободу торжествующим.

Кэллоуэй был оправдан в совершении преступления. Но тогда он был мертв. Он отправился отвечать за свои грехи, какими бы они ни были. Их было достаточно много.

В день казни произошла странная вещь. Я пошел в тюрьму из чувства жалости, чтобы у Кэллоуэя был хоть один друг неподалеку, когда он пойдет навстречу своей смерти.

Когда я стоял за воротами, Кларк подошел и встал рядом со мной. Он выглядел измученным и изможденным, как будто вселившийся в него дух, намного более сильный, чем его собственный, почти изнурил его хрупкое тело. Он стоял, устремив свои глубокие, похожие на пещеры, горящие глаза на огромную железную дверь, и ждал.

Наконец дверь открылась. Вышли репортеры, которые видели казнь.

- Мертв, - коротко сказали они нам и поспешили прочь.

На мгновение глаза загорелись ужасным торжеством. Бенито Конди увидел конец своей мести.

Я повернулся, чтобы спуститься по ступенькам, потом оглянулся. Кларк стоял, уставившись на мрачные серые стены тюрьмы, с выражением изумленного отвращения на лице.

- Ради всего святого, - потребовал он, содрогаясь, - что я здесь делаю?

Он снова был мягким, покладистым человеком, чьи кроткие глаза дружелюбно смотрели на мир. Бенито Конди ушел, не оставив после себя никаких воспоминаний.

Врачи описали произошедшее как нервный срыв. Похоже, у Кларка было много деловых забот, и они говорили, что иногда такое состояние вызывает странные изменения в человеке. Я позволяю им верить в это, если они хотят. Никто из них не знал правды. Никто никогда не знал правды, кроме Кэллоуэя и меня. И я никогда не рассказывал об этом до сих пор.

НЕВЕСТА И ОТКРЫТАЯ МОГИЛА

Правдивая история доктора РОБЕРТА Х. ЧИЛТОНА из Принцессы Анны, штат Вирджиния

В 1910 году я работал врачом лесопромышленной компании в Луизиане. Одна моя пациентка упала; это встревожило ее до такой степени, что я отправил ее в город к ее родителям. Это случилось на седьмом месяце ее беременности. Утром 2 августа 1910 года я был разбужен около трех часов ночи и, приподнявшись на правом локте, выглянул из восточного окна своей комнаты в заросли камедных деревьев. Там я увидел эту пациентку на двуспальной кровати в северо-западном углу комнаты, оклеенной бумагой коричневого цвета. Рядом находилось два врача, один из которых был моим профессором хирургии, другой - одноклассником; моя знакомая медсестра, моя мать и моя старая негритянская нянька. Видение медленно исчезло, но произвело на меня такое впечатление, что я оделся, сел на попутный поезд до города и, приехав, обнаружил, у женщины были очень тяжелые роды и она звала меня около трех часов ночи.

В 1913 году я преподавал в колледже неполный рабочий день и два часа по вечерам. Директором колледжа был человек, который развелся около пятнадцати лет назад, опытный бухгалтер, пользовавшийся большим уважением на Юге как педагог. Он влюбился в одну из молодых студенток, но из-за религиозных соображений беспокоился о повторном браке. Он почти при каждом удобном случае рассказывал мне о своей любовной связи.

В один из таких случаев, когда он разговаривал со мной, у меня внезапно возникло видение хорошо известной церкви, которую посещала молодая леди. Впереди в центре стояла молодая леди в свадебном наряде - в ожидании. Почти от ее ног вела цементная дорожка, на середине которой стояла высокая женщина лет тридцати, похожая на старую деву, одетая в глубокий траур. Позади нее находилась открытая могила.

Я рассказал ему о видении, и он истолковал его как означающее его освобождение в результате смерти его разведенной жены. Я понял, что это означает его смерть. Четыре месяца спустя он сошел с ума и умер от абсцесса головного мозга - и на его похоронах я впервые увидел его бывшую жену, вид которой соответствовал виду женщины в трауре у могилы.

Кто-нибудь может объяснить эти два видения? Когда я видел их, мне казалось, что я не существую во плоти, но у меня было необычное чувство странной легкости, словно я освободился от своего тяжелого (185 фунтов) тела. Все вокруг меня исчезло, оставив у меня впечатление, будто я нахожусь в бесконечном пространстве, далеко от земли, и передо мной только видение.

Несколько дней назад я должен был оперировать женщину и отправился к ней домой вместе с медсестрой, которая помогала мне. Ее муж подошел к моей машине. Мне вдруг показалось, что я испытываю к нему если не антагонистическое чувство, то какую-то антипатию.

Я сказал ему, еще до того, как мы поприветствовали друг друга: "Ну что, вы решили отложить эту операцию?"

На мгновение он показался мне сильно взволнованным, а затем начал объяснять причины задержки.

Много раз ночью я просыпался от крепкого сна, начинал думать о каком-нибудь серьезном случае и часто кто-нибудь из членов семьи пациента звонил мне, чтобы я пошел к пациенту.

Конечно, мы можем объяснить первый и последний случаи, но как разум нашел материал для создания второго - видения могилы? Телепатия могла бы объяснить мое пробуждение ото сна из-за того, что женщина позвала меня: возможно, я даже получил подробности сцены у ее постели с помощью телепатии; но это не объясняет пророческое видение смерти и ожидающих потенциальной невесты и бывшей жены у открытой могилы.

ОНА УШЛА КРАСИВОЙ

Анатоль Фельдман

Несколько лет назад я был инженером, отвечавшим за железнодорожные работы на болотах Алабамы. Строительство развернулось примерно в ста сорока милях от моего дома в Бирмингеме. Из-за неожиданных трудностей, мы сильно отстали от нашего графика, и я решил оставаться там до завершения работы, что должно было произойти за несколько дней до Рождества. Затем я запланировал длительный отпуск дома со своей единственной дочерью, которая быстро превращалась в прекрасную женщину.

Подгоняя своих людей изо всех сил, я оставался на стройке почти шесть месяцев. В течение этого времени я с изрядной регулярностью получал письма от своей дочери.

Сначала это была обычная болтовня школьницы. Она рассказывала мне маленькие личные подробности своей жизни, так много значившие для нее и так мало для кого-либо еще, кроме меня.

Через некоторое время в ее письмах ко мне появилась новая нотка. Она была влюблена. Она нашла своего идеального мужчину, свой идеал. Конечно, она была до смешного счастлива, и ее счастье было моим. Если Элис нашла единственного мужчину, который составлял жизнь и любовь для нее и который отвечал на ее любовь тем же, я был вполне удовлетворен. Уже много лет она росла без матери, и поскольку моя работа часто уводила меня далеко от дома, я не мог уделять ей столько времени и внимания, сколько она заслуживала. Я знал, что она найдет удовлетворение в счастливой семейной жизни.

Ближе к концу моего пребывания на болотах она написала мне о своей помолвке. Они ждали моего возвращения на Рождество, чтобы отпраздновать свадьбу. К ее письму ко мне было приложено письмо от ее жениха. Он рассказал мне о своей огромной любви к Элис и о том, как он с нетерпением ждал встречи со мной. Он невозмутимо подписал его: "Аллен". Это было простое, прямолинейное письмо, и оно мне очень понравилось.

Я был счастлив их счастьем. Затем, всего за несколько дней до завершения работы, я получил телеграмму, которая разрушила все мечты, которые я когда-либо лелеял. Здесь следует понимать, что у меня не было ни предупреждения, ни предчувствия, ничего, что могло бы подготовить меня.

Телеграмма была жестокой в своей суровой реальности:

Немедленно возвращайся домой. Элис умирает.

Я перепоручил оставшуюся работу своему заместителю, завел машину и с максимально возможной скоростью преодолел сорок миль пути, который мы только что проложили, до ближайшего железнодорожного узла.

Я хочу немного рассказать о той поездке домой. Достаточно сказать, что я мучился из-за каждой из этих ста сорока с лишним миль. За тот день я постарел больше, чем за предыдущие десять лет.

Когда я прибыл в Бирмингем поздно вечером того же дня, то помчался к своему дому на окраине города так быстро, как только могло доставить меня такси. Но там мне сказали, что Элис находится в Вашингтонской больнице. Во второй раз за эту ночь я нарушил все правила дорожного движения на тихих городских улицах.

Мне разрешили увидеться с ней всего на несколько минут. Там, на кровати - раздавленная, сломленная - лежала моя бедная Элис. Милосердное состояние комы избавило ее от мучений. Когда я смотрел на ее бледное, изможденное лицо, первые за много лет слезы потекли по моим щекам. Если бы это было в человеческих силах, я бы с радостью занял ее место на кровати, обменяв свою изношенную, прожитую жизнь на ее молодую, которой еще предстоит исполниться. Какой отец не захотел бы принести такую жертву? В своем бреду она не узнала меня, но перед тем, как меня вывели из этой холодной, белой больничной палаты, мне показалось, она расслабилась и задышала легче. Я молился, чтобы мое присутствие у ее постели помогло ей.

В ту ночь, когда я шел по пустым, гулким коридорам, мне рассказали эту историю - то немногое, что можно было рассказать.

В то утро Аллен заехал за Элис на своей машине. Они отправились в город, чтобы сделать кое-какие запоздалые рождественские покупки. Это было все, определенно известное. Полчаса спустя их разбитая машина была обнаружена на крутом повороте дороги. Аллен был извлечен в предсмертном состоянии и не дожил до больницы. А моя девочка - даже сейчас она боролась с темными силами смерти! Осмотр разбитого автомобиля показал, что сломался поворотный кулак, и вместо того, чтобы вписаться в поворот, машина продолжала двигаться прямо вперед и врезалась в гигантский дуб - превратившись в бесформенные обломки искореженной стали.

Наступило утро, и врачи сказали мне, есть слабая надежда на то, что она выкарабкается. Я молился.

Всю следующую неделю мое время было распределено между больничным коридором, рестораном на углу и номером в отеле через дорогу. Аллен был похоронен. Я не пошел и не хотел идти на похороны. Какой бы недоброй ни была эта мысль, я считал его ответственным за состояние моей девочки. Я был озлоблен и неумолим.

Элис выжила. Через несколько недель я привез ее домой. Хотя она ни в коем случае не была вне опасности, я лелеял надежду, что постоянной заботой и вниманием я снова верну ей здоровье. Она была очень стойкой, и я ни разу не слышал, чтобы она жаловалась. Для нее это была двойная трагедия, ибо на пороге жизни она не только потеряла своего возлюбленного, но и было очень сомнительно, что она сама когда-нибудь доживет до того, чтобы снова познать радость любви.

Я не мог не поражаться ее стойкости. Она стыдила меня своим терпением и великодушием даже в периоды величайших страданий. Временами я с удивлением замечал на ее лице слабую улыбку. Когда она не замечала моего пристального взгляда, я видел, как ее губы произносят одно-единственное слово - Аллен. Это было трогательно, душераздирающе.

Однажды я спросил ее.

- Элис, - сказал я, - почему ты улыбаешься?

- Разве я улыбалась, отец? - ответила она.

- Да, дорогая девочка, - мягко ответил я. - Ты улыбалась, и твои губы сложились в слово...

- Это было "Аллен", отец. Я произнесла его имя. Временами я чувствую, что он очень близко ко мне.

- Значит, ты не несчастна, дорогая? - спросил я.

- Нет, отец. Я не чувствую себя несчастной, когда Аллен рядом. Я знаю, что он всегда будет рядом со мной, что у нас все еще будет наша любовь, что мы расстались лишь ненадолго.

Я не мог говорить. Я чуть крепче сжал ее руку в своей. Для меня могила была последним пристанищем, а за ней - ничего.

Она прочла мои мысли.

- Отец, не думай так. Я... я знаю, что иногда он приходит ко мне. Хотя я не могу его видеть, я чувствую его присутствие. Я чувствую его руку на своих волосах, его пальцы ласкают мою щеку, и, если я закрываю глаза, бархат его губ касается моих. Ты не веришь, но я знаю - и когда-нибудь ты тоже узнаешь. И поэтому я счастлива - счастлива в ожидании того времени, когда мы снова будем вместе.

Прежде чем она заметила слезы в моих глазах, я высвободил свою руку и удалился.

Нет, я не верил. В то время я никогда не думал, что поверю. Но нужно было быть человеком с каменным сердцем, чтобы попытаться разубедить ее в ее заблуждениях.

Проходили месяцы. Состояние Элис оставалось неизменным. Только ее лицо стало более изящно очерченным, утонченным и одухотворенным.

Наступила весна. Однажды я с удовольствием заметил выражение счастливого, возбужденного ожидания на ее лице. Она улыбнулась мне за завтраком, и по ее взгляду у меня сложилось впечатление, что она лелеет в своем сознании какой-то восхитительный секрет. Легкий румянец на ее щеках сделал меня счастливым.

Та ночь была теплой. Рано взошла полная луна во всем своем великолепии. Мы с медсестрой с бесконечной заботой и множеством подушек устроили Элис поудобнее в огромном кресле на веранде. С того места, где сидела, она смотрела на широкую, серебристую лунную дорожку, пересекавшую просторные лужайки, туда, где она терялась в группе стройных вязов. Она улыбалась про себя и, казалось, погрузилась в задумчивость; и поэтому, чтобы не мешать ее мечтам наяву, я отошел за угол веранды, чтобы насладиться сигарой.

Возможно, я задремал. Во всяком случае, к реальности меня вернул волдырь на пальце, образовавшийся от горящей сигары. Должно быть, прошел час с тех пор, как я сел там, потому что лунный свет больше не был серебристой дорожкой на лужайке, но превратился в тусклое, рассеянное сияние. Я откинулся на спинку кресла и смутно расслышал голоса, доносившиеся из-за угла веранды. Прошла целая минута, прежде чем до моего затуманенного сознания дошло, что кто-то разговаривает с Элис. Я услышал мягкий баритон и легкий и нетерпеливый голос Элис, тихо отвечавший.

Кто мог разговаривать с Элис? Я не слышал, чтобы кто-нибудь приезжал. Пауза - затем Элис обратилась к говорившему как к Аллену. Странное - любопытное совпадение. Аллен - так звали ее возлюбленного.

Боже мой! Этот мужчина говорил с ней о любви! Разве он не знал, разве он не знал?.. Я напряг слух, чтобы расслышать, что они говорят. До меня доносились обрывки разговора.

- Аллен, дорогой, я знала, что ты придешь. Я так долго ждала.

- Дорогая, я тоже присматривал за тобой, ждал - ждал - долгое время.

- Ты сегодня прекрасен, дорогой. Идеальный кавалер, галантен.

- А ты, милая, прекраснее, чем я когда-либо тебя видел.

У меня в голове все перемешалось, я не мог поверить своим ушам. Кем мог быть этот возлюбленный? Элис разговаривает со своей иллюзией? Но нет. Ибо иллюзия давала ответ! Мой мозг зашатался в поисках объяснения. Без сомнения, какой-нибудь ее старый друг, разыгрывающий из себя влюбленного. Вот и все! Изысканно! Прелестно! Я снова расслабился.

Но я расслабился лишь на мгновение, мысленно наслаждаясь прелестной идиллией, происходящей за углом веранды. Голос, низкий мелодичный мужской голос, проговорил.

- Пойдем, выйдем на лунный свет.

Простое предложение, но оно заставило меня вскочить на ноги со сдавленным восклицанием. Однако что-то удерживало меня. Что должно было последовать? Я отчетливо услышал звук отодвигаемого кресла. И тут - я не поверил своим глазам. Мне это снилось? Неужели я внезапно потерял рассудок? Сигара глубоко въелась мне в пальцы, и я понял, что проснулся.

Вниз по широкой лестнице с террасы спускалась Элис с незнакомцем! Лунный свет мерцал на ее волосах, как свадебный венок. Мне показалось, что никогда прежде она не выглядела такой величественной, такой царственной, когда уходила в ночь под руку со своим таинственным возлюбленным.

Их головы склонились друг к другу, как это всегда бывает у влюбленных в томную весеннюю ночь. Через мгновение они скрылись из виду в группе тенистых вязов, и парализующая нерешительность, охватившая меня, прошла.

Мгновение спустя я уже завернул за угол крыльца. К моему крайнему изумлению, Элис сидела в своем кресле, - неподвижная, отчужденная, как женщина, высеченная из мрамора, - с божественной улыбкой на губах. И я понял - какое странное ощущение совершенного покоя дала ей Смерть, великий романтик, забравшая ее.

Я с тоской посмотрел на ее упавшие костыли и увидел, что в рассеянном лунном свете они сложились в символ мира за пределами понимания - Крест Божий.

КОГДА ВЕРНУЛСЯ АС ЯНКИ

Лейтенант "Пинки" Мартин из армейского воздушного корпуса

Аэродром "А" был охвачен паникой, а командир звена превратился в комок нервов.

- Черт возьми, - рявкнул майор Харлоу в столовой в тот вечер, - недостаточно потерять Питкина и Марланда вчера и три машины сегодня, но теперь пропал Хаскелл! Где, черт возьми, он может быть?

Хаскелл был нашим асом из асов. Странный парень, едва ли старше двадцати восьми, но на его счету уже числилось восемнадцать сбитых вражеских самолетов. Всякий раз, когда у него появлялась такая возможность, он отправлялся в "офицерскую хижину", садился за старое потрепанное пианино в комнате отдыха и наигрывал музыку, пробиравшую нас до костей своей дикостью. Каждый раз, сбив очередной самолет, он делал это. Его любимой была прелюдия Рахманинова до-диез минор. Все начиналось с величественного вступления, ускорявшегося по мере того, как музыка переходила в странные аккорды в верхнем регистре, а затем разражалась грохочущими безумными звуками, такими как снаряды, взрывающиеся вокруг вас, и большие пушки, изрыгающие смерть внизу. Потом, убывая в темпе и тоне, она наводила на мысль об измученной душе, падающей на землю, искалеченной и раздавленной.

Говорят, это лейтмотив бурной жизни русского композитора. Ему казалось, что он столкнулся с какой-то ужасающей и непобедимой силой, Судьбой или Предначертанием. Беспомощный ужас, который он испытывал перед этой причудливой судьбой, невозможность спастись иначе, как в вызванном опиумом мираже рая, и проявляется в этой музыке.

Во всяком случае, именно так играл Хаскелл всякий раз, когда сбивал вражеский самолет. У нас мурашки побегали по коже, когда мы слышали его; его высокая, худощавая фигура горбилась над старым потрепанным пианино, его белокурая голова покачивалась в такт музыке, его длинные руки скользили по клавишам и выдавали потрясающие аккорды; он играл с экстазом, близким к безумию.

Затем, совершенно спокойно, он вставал, ухмылялся при виде изумления на наших лицах и удалялся.

Но Хаскелл, очевидно, переоценил свои силы. Его целью было сбить Черного рыцаря - фон Эренфельда, немецкого аса. Не знаю, сколько самолетов союзников сбил фон Эренфельд, но их было много. Веселый парень был этот Черный рыцарь, нечего сказать! Однажды он чуть не ухлопал меня, когда я попытался подстрелить его там, в небе. Но у меня закончились боеприпасы, и потом мы некоторое время летели бок о бок, он улыбался мне и махал рукой так дружелюбно, как это только можно себе представить. Казалось, он вообще не держал на меня зла. Но это была война. И если он добирался до тебя, значит, тебе не повезло. Если бы ты его сбил, возможно, он бы упал, все так же улыбаясь. Дружелюбен, как дьявол!

Он летал на большом "фоккере" с носом, выкрашенным в черный цвет. Вот почему мы назвали его Черным рыцарем. Тудлс Хаскелл охотился за ним десятки раз. Сегодня утром он снова отправился на его поиски - и не вернулся. Он должен был вернуться несколько часов назад. Вот почему майор так волновался.

- Черт возьми, - раздраженно пожаловался он, - нам и так не везет! Командир отдал приказ, мы должны уничтожить Рыцаря. В нем слишком много дьявольщины. Этим утром он разбомбил аэродром "Б" и дурачился над линией фронта, показывая нам свой нос. Мы ничего не можем с ним сделать. Тудлс был единственным человеком, который мог завалить его, и вот теперь Тудлса больше нет. Кто, черт возьми, - резко воскликнул он, - играет на этом чертовом пианино?

Я прислушался, и у меня перехватило дыхание.

- Это Тудлс, - воскликнул я, вскакивая. - Это прелюдия до-диез минор!

Тайни Майнот вскочил на ноги. Он в некотором смысле был приятелем Тудлса - так маленькая собака дружит с большой. Чистое поклонение герою с его стороны. Тайни выбежал из-за стола к двери, которая вела в гостиную. Секунду он стоял там, слегка приоткрыв дверь, заглядывая внутрь.

Затем он повернулся к нам. Его лицо было белым как смерть, челюсть отвисла. Он сделал два или три неуверенных шага по направлению к нам и чуть не рухнул. Майор вскочил.

- Что с тобой? - воскликнул он. - Что, черт возьми, там происходит?

Он направился к двери, но Тайни остановил его.

- Ради Бога, не входите туда, - выдохнул он, его лицо стало пепельно-серым. - Не входите, майор, это Тудлс, но он мертв! Ради Бога, майор!

Но майор не слушал. Он прошел мимо Тайни и распахнул дверь. Музыка смолкла. Майор повернулся и вопросительно посмотрел на Тайни.

- Ты пьян, Майнот? - огрызнулся он. - Или ты сошел с ума?

Мы столпились у двери. Комната была пуста!

Но прежде чем кто-либо успел вымолвить хоть слово, зазвонил телефон. Это был оператор из штаб-квартиры.

В наступившей тишине мы слышали каждое слово.

- Самолет BH4-R2 пересек линию фронта на высоте 4000 футов, когда был атакован вражеским самолетом конструкции "фоккер" в 5:38. Наблюдатель сообщает, что завязался бой, и было видно, как самолет BH4-R2 накренился, как если бы пилот был ранен, а затем начал падать. Пламя вырвалось из самолета, когда он снизился до 1000 футов. Полагаю, самолет разбился в тылу врага. Записи показывают, что этот самолет с вашего аэродрома. Докладывайте.

Мы стояли, уставившись друг на друга, не в силах поверить или понять ту странную вещь, которая произошла. BH4-R2 был самолетом Тудлса.

В ту ночь мы держали совет по поводу Черного рыцаря. Мы считали, что сбить его мог только Тудлс. Кто теперь сможет его достать? Майор сыпал проклятиями и твердил о репутации аэродрома "А". Наконец, он сказал, что сам возглавит звено следующим утром, и что мы не ляжем спать, пока не добудем Рыцаря или пока никого не останется в живых.

Ранним утром следующего дня мы выстроились в сером тумане, нависшем над Францией незадолго до рассвета, когда враг устроил налет. Мы услышали гул моторов, и майор приказал нам подняться им навстречу. У меня был "Сопвит", один из тех неуклюжих старых автобусов, оставшихся Бог знает с каких времен. Но в нем был отличный пулемет Льюиса, и я спешно поднялся в воздух один.

Я не знаю, как это вообще произошло. Немцы умели использовать в своих интересах каждое низко нависшее облако и на время прятаться, чтобы напасть, когда этого меньше всего ожидали. Я был молод, приехав на аэродром всего за несколько недель до этого с английских тренировочных полей. "Соп" начал капризничать. Через минуту я отстал от нашего звена и вскоре оказался над линией фронта, а снаряды разрывались в опасной близости. Я двигался зигзагами и пытался найти выход из этой передряги, когда прямо за хвостом моего самолета раздался взрыв. Могу вам сказать, я испугался и оглянулся, чтобы посмотреть, много ли осталось от самолета, когда из тумана, жужжа, вынырнул большой "фоккер" с черным носом!

Это был фон Эренфельд. Он повис прямо надо мной и пристроился мне в хвост. Он был так близко, что я мог видеть ухмылку на его лице.

Внизу включился прожектор. Он нашел нас через минуту. В свете нескольких вспышек, красиво осветивших землю, я смог разглядеть внизу несколько глубоких воронок. Мне было интересно, в какую из них я упаду и буду ли мертв, когда достигну земли, или сгорю заживо, провалившись в одну из этих дыр.

Поверьте мне, я мог видеть старого Джона У. Смерть, сидящего на крыле моего самолета и ждущего, чтобы забрать меня в космос.

Фон Эренфельд открыл огонь из своего пулемета. Я стал маневрировать, двигаясь по спирали и сворачивая в стороны, что могло бы мне помочь, если бы меня кто-то прикрывал. Видел бы меня в тот момент командир нашего звена! Но в тот момент я думал не о медалях. Я хотел сбежать от Черного рыцаря и вернуться домой.

Пули из пулемета Эренфельда просвистели вокруг меня. Они клюнули фюзеляж, и одна из них задела мое плечо. Это было похоже на прикосновение раскаленной докрасна иглы. Но если бы это было все, что я получил, я был бы благодарен.

Думаю, фон Эренфельд играл со мной, немного пугая, прежде чем отправить мой самолет на встречу с землей. Я попытался набрать высоту, думая, что смогу оказаться выше него и привести в действие свой "Льюис", но двигатель подвел меня. Одна из пуль что-то с ним сделала.

Теперь он был рядом со мной и тыкал в меня большим пальцем. Я обругал его и погрозил кулаком. В следующую секунду он был уже надо мной, пока я возился с этим проклятым двигателем. Я знал, он маневрировал, чтобы зайти сзади и выстрелить в хвост моего самолета. Это был бы конец шоу - для меня.

Его самолет накренился. Он пролетел надо мной. Он резко развернулся. И как раз в тот момент, когда начал терять надежду на спасение, я увидел другой самолет, пикирующий на нас. Он появился из облаков откуда-то издалека, выглядя таким же тонким и туманным, как сами облака. Но в нем было что-то такое, что заставило меня ахнуть. Большими черными буквами и цифрами было выведено обозначение BH4-R2. Это был самолет Тудлса!

Наблюдая одним глазом за счетчиком оборотов, краем другого я увидел приближающийся к нам самолет. Это вызвало у меня странное ощущение внизу живота. Предполагалось, что Тудлс мертв! Удалось ли ему избежать смерти? Я задумался. Может быть, он разыгрывал из себя опоссума, выжидая, чтобы застать Эренфельда врасплох? Но нам сказали, что его самолет разбился.

Внезапно я вспомнил безумное происшествие прошлой ночью, когда Тайни сказал, что видел Тудлса. Там, в воздухе, когда плывущие облака встали между нами и землей, отгородив нас, как будто кто-то опустил занавес, и мы втроем остались за кулисами одни, - скажу вам, у меня появилось странное чувство.

Но времени на раздумья не было, в этот момент пулемет фон Эренфельда, должно быть, заклинило. Он перестал стрелять. Другой самолет проплыл рядом со мной. На краткий миг я оглянулся, и чья-то рука ободряюще помахала мне. Но я не мог помахать в ответ. Я ничего не мог сделать, кроме как сидеть, словно парализованный. Рука, махнувшая мне, была такой же тонкой и неосязаемой, как облачко!

Я полагаю, что только инстинкт удерживал меня в сознании. Когда я снова взял себя в руки, мой самолет практически разрывало на куски внезапно поднявшимся ураганным ветром. Внизу подо мной был туман, скрывавший все. Казалось, я был совершенно один в этом мире.

Эренфельд бросил меня. Увидел ли он другой самолет и переключил на него свое внимание, или же он прекратил атаку из-за нехватки боеприпасов, я не знаю.

Я накренился на левое крыло и повернулся навстречу дующему ветру. Несмотря на то, что двигатель продолжал кашлять и шипеть, ветер, казалось, убаюкивал меня, так что я мог спускаться долгим скольжением. Когда я, наконец, прорвался сквозь туман, рискуя своей шеей и надеясь приземлиться на что-нибудь мягкое, то с лязгом приземлился прямо за аэродромом! Подбежало несколько десятков запыхавшихся механиков. Я попытался привести в порядок свои чувства и сообщить им, что со мной все в порядке. Один из наших пилотов сказал, что он вообще не знает, как мне удалось приземлиться, и считает, что мне чертовски повезло. Мальчик! Он не знал и половины случившегося!

Казалось глупым пытаться рассказать им, что со мной произошло. Штаб-квартира сообщила, что Тудлс мертв, и я знал, мне никто не поверит, если я расскажу им о том, что видел его самолет. Поэтому я придерживал свое мнения до тех пор, пока у меня не появилась возможность поговорить с Тайни. Он был очень серьезен, когда я сказал ему об этом.

- Да, Тудлс где-то там, наверху, - согласился Тайни. - Но его больше нет в живых. Он не хотел жить.

- Не хотел жить? - повторил я в изумлении.

- Нет. Незадолго до того, как вылетел в последний раз, он показал мне письмо от своей девушки из Айовы или еще откуда-то. Она бросила его. Она сказала, что никогда не смогла бы выйти замуж за летчика - что она им восхищалась и все такое, но его призвание было слишком опасным. Вместо этого она заинтересовалась капитаном пехоты и всерьез подумывала о том, чтобы выйти за него замуж.

- Я пытался сказать Тудлсу, что это к лучшему; что она все равно плохо каталась на коньках. Но он не слушал. Он просто ухмыльнулся, провел длинными пальцами по своей копне светлых волос и сказал, что надеется скоро встретиться с фон Эренфельдом. Потом он пошел туда и сыграл эту проклятую пьесу. Честное слово, Пинки, это звучало так, будто он играл в свою собственную панихиду; только она была дикой, жутковатой и необузданной!

- И он встретился с фон Эренфельдом, - добавил я.

- Я так не думаю, - настаивал Тайни. - Все пошло не так, как он хотел. Произошло что-то еще. Он не встретился с Рыцарем, и именно поэтому он бродит там, наверху. Он ищет. Он не может успокоиться.

В течение нескольких дней мы не видели фон Эренфельда. Я начал думать, что, может быть, Тудлс все-таки встретил его там, в облаках, когда поднялся этот ураган. Я обсудил это с Тайни, и мы согласились, что-то произошло, хотя и не могли сказать, что именно.

Летчики становятся суеверными, как дьявол. В каком-то смысле они так же плохи, как актеры. Например, свистеть перед тем, как подняться в воздух, - плохая примета. Они также верят в чары. У одного из нашего звена был прибит к днищу пропеллер самолета, на котором он сбил свой первый самолет. Другой придавал какое-то мистическое значение куску шрапнели, который был извлечен из его борта; он прикрутил его к приборной доске своей машины. На самолетах были нарисованы странные вещи: "Мертвые головы", "Веселые Роджеры", "черные кошки".

Летчики смеются над смертью. Когда ты витаешь в облаках, все по-другому. Вы становитесь отстраненным. Когда вы возвращаетесь на землю, вам хочется что-то делать, что-то ломать. Однажды я видел, как летчик зашел в столовую, положил на стойку десятидолларовую купюру и поспорил, что сможет попасть по часам солонкой. Кто-то принял пари. Летчик по часам не попал и пари проиграл. Потом он ушел и сильно напился.

Однако, несмотря на суеверия, ни Тайни, ни я не говорили о том, что мы думали или видели. Ты почему-то не рассказываешь о таких вещах. Тебе не нравится, когда твои приятели думают, что ты еще более сумасшедший, чем кажешься на самом деле.

Примерно через неделю мы снова услышали об Эренфельде. Он начал работать в другом секторе. В штаб-квартире опознали его самолет, и мы получили неприятный отчет об этом.

- Послушайте, вы, птички, - сказал нам майор Харлоу. - Нужно что-то делать! Фон Эренфельд снова взялся за свое на левом фланге. Он и раньше убегал от нас, хотя кто-то приютил его на некоторое время. Но он снова в деле, и генеральный директор уведомил меня, что все зависит от нас. Что мы собираемся с этим делать?

На этот раз майор был в ярости. Он сказал, что мы отправимся туда следующим утром, и, если мы не поймаем фон Эренфельда, он выпотрошит нас всех. Жесткий был майор!

Мы рано встали. Майор был уверен, что кто-то каким-то образом должен заполучить Черного рыцаря. Едва пробило три часа, когда мы натянули свои летные костюмы поверх пижам и отправились в путь. Тайни и я были приписаны к одной машине - он пилотировал ее, а я проводил наблюдения и сбросил несколько бомб над аэродромом, где, как мы думали, обосновался фон Эренфельд.

- Ваше дело - выкурить его, - проинструктировал нас Харлоу. - Сегодня отличное утро для полета, и он, вероятно, последует за вами. Тогда мы его подловим.

Весело, не правда ли? Нас, двоих, самых молодых и неопытных из всей компании, должны были использовать в качестве приманки. У нас был призрачный шанс вернуться живыми. Однако все это было в рамках обычной работы. Мы пожали всем руки и выбросили наши шляпы, признак того, что мы не ожидали, чтобы они нам больше понадобились.

Аэродром, который, как мы думали, фон Эренфельд использовал в качестве своей базы, находился примерно в четырех милях за линией фронта. Небо было немного затянуто дымкой, когда мы взлетели, и Тайни поднялся на высоту 6000 футов. Ранний утренний туман беспокоил нас даже там, и мы болтались около четверти часа, пытаясь как следует разглядеть цель. Под нами мы могли разглядеть патруль гуннов из трех машин, жужжащих вокруг, но почему-то они, казалось, не видели нас в полутьме наверху.

Когда немецкие самолеты ушли в сторону, мы снизились - и затем, почти прежде чем поняли, что произошло, прожекторы засекли нас, и орудия открыли огонь. Прошло совсем немного времени, прежде чем мы оказались в пчелином гнезде, и в нас попала зажигательная пуля, вызвав пламя возле хвоста. Я крикнул Тайни, чтобы он выпрямил машину, но он, казалось, находился в оцепенении. Как бы опасно это ни было, я пополз назад вдоль фюзеляжа и сбил пламя руками. Едва я успел вернуться на свое место, как двигатель хрипло закашлялся, и мы начали быстро снижаться.

Я решил, что это конец. Тайни тоже так подумал, и, словно рассчитывая подороже продать наши жизни, прежде чем мы вырубимся, он бросил самолет прямо на одну из машин бошей, которая вернулась, чтобы напасть на нас. Бош свернул как раз вовремя и чуть не нырнул носом вниз. В этот момент Тайни обмяк, и я понял, что в него попали. Он повернулся и помахал мне рукой, его лицо посерело от боли. Делать было нечего, кроме как молиться. Не помню, сделал я это или нет. Я закрыл глаза, ожидая удара.

Затем внезапно наша машина, казалось, столкнулась с какой-то силой. Даже если бы гигантская рука протянулась с земли и сжала наш самолет в своей ладони, остановить нас было бы не так просто. Это было все равно, что нажать на тормоза в быстро спускающемся лифте, когда ты почти на самом дне шахты.

Конечно, был удар. Удар, и еще один. Когда я открыл глаза, мы застыли примерно в четырех футах перед глубокой ямой. Произошло чудо.

Я был благодарен. Боже, как я был благодарен! Но радоваться было еще слишком рано. Мы оказались в тылу врага! Я обнаружил это достаточно быстро, потому что артиллерия пыталась вести огонь с близкого расстояния, стремясь разнести нас в пух и прах. Потом это прекратилось. Я поднял глаза. Высоко в небе парил серебристый самолет, сверкающий в лучах восходящего солнца. Он был похож на серебряную птицу, лениво парящую там, словно чего-то ожидая. Казалось, он почти не двигался - и все же он двигался, медленно кружа в небе рядом с утренними облаками, которые рассеивались в начале единственного по-настоящему яркого дня, который я когда-либо видел во Франции.

Орудия сразу же обратили на самолет свое внимание, но пилот этой машины, казалось, насмехался над ними. Он был слишком высоко, чтобы они могли нанести ему какой-либо серьезный ущерб. На мгновение о нас забыли, но я знал, что это ненадолго. Через минуту или две люди в серых мундирах хлынут через это поле с ружьями и штыками.

Я уже собирался перетащить Тайни на место наблюдателя и попытаться снова завести двигатель, когда Тайни указал вверх.

- Смотри! - воскликнул он.

Я поднял глаза, но все, что мог видеть, - это серебристый самолет высоко в небе и двух бошей, несущихся к нему.

- Что, Тайни? - спросил я. - Что ты имеешь в виду?

Он снова указал. Самолет там, наверху, был прекрасен. Он сиял так великолепно, как будто даже обшивка крыльев была из серебра.

- Это Тудлс, - сказал Тайни, и его голос был полон благоговения. - Он там, наверху. Он спасает нас. Он знал, что нам нужна помощь, и он пришел, чтобы отвлечь на себя огонь артиллерии и других самолетов. Прислушайся.

По всей линии огня в него били пушки. Зажигательные пули взвивались высоко в воздух, когда артиллеристы пытались достать его. Но он застыл там, словно подвешенный. Вдалеке мы слышали гул наших самолетов, но орудия отгоняли их назад. Только этот самолет висел там. И если у меня и оставались какие-то сомнения относительно того, что это Тудлс, то они быстро развеялись, когда я поднес бинокль к глазам. Он опускался все ближе к земле. И я мог видеть номер на борту: BH4-R2!

Я усадил Тайни на другое сиденье. Его рана в боку была скорее болезненной, чем опасной. Я взялся за штурвал и начал заводить двигатель. Что сделал, я не знаю и по сей день. Но внезапно мотор закашлялся. Тайни, с нечеловеческим усилием наклонился и схватился за рычаги управления. Я крутанул пропеллер и, как кролик, прыгнул в машину. Прежде чем я успел это осознать, машина уже взлетала. Я знал, что мы не сможем далеко уйти, и только надеялся, что мы продержимся до тех пор, пока не сможем перебраться через линию фронта на нашу собственную территорию.

Самолет дернулся и подпрыгнул, но все же поднялся. А потом, через секунду, я понял, что по всей линии огня пушки замолчали. Это напугало меня; я подумал, что они готовятся переместить огонь на нас. Но они этого не сделали.

Внезапно я понял, что произошло. Позади нас поднимался самолет; его нос был выкрашен в черный цвет, и я понял, что это фон Эренфельд. Он охотился не за нами. Он охотился за другим самолетом там, наверху, - за той яркой, серебристой, прелестной штукой, которая так легко парила над нами.

Орудия перестали стрелять. Они давали Эренфельду шанс поработать с этой машиной там, наверху. Он не колебался. Все выше, выше, он двигался со всей возможной скоростью. Другой самолет ждал. Мне было интересно, может ли этот призрак там, наверху, думать и каковы его мысли, когда он сидит там, уставившись на самолет, летящий ему навстречу. Я представил себе его тонкую руку на бортике кабины, когда он наклонился, глядя вниз.

Серебристый самолет развернулся. Он удалялся, поднимаясь все выше в небо. Фон Эренфельд последовал за ним. Они поднимались все выше и выше, прекрасный самолет-призрак и серый с черным носом. Выше, выше, эти двое отправились на какую-то обширную площадку для дуэлей, которую мы не могли видеть, чтобы сразиться один на один.

Они направились на восток - навстречу солнцу. Я потерял их на фоне света.

Никто не знал, что произошло там, в воздухе. Неужели они сражались там, наверху, - призрак и живой человек? Одолел ли призрак смертного с помощью простых смертных вещей, таких как пулеметные пули, и отправил ли Рыцаря, наконец, мертвым куда-нибудь на землю? Или они заключили товарищеское соглашение, в котором ни один из них не стал победителем, и в котором призрак заманил фон Эренфельда в пространства, где вечно дует ветер между мирами - вечно летать бок о бок, все еще соперники, но товарищи до скончания времен? Одному Богу известно.

Я оглянулся на Тайни, он сидел напряженный, его лицо застыло, как маска. Но его губы шевелились. Я никогда не спрашивал его, что он сказал.

У меня не было времени долго смотреть на него. Я должен был сделать все, чтобы удержать наш самолет в воздухе. И все же каким-то образом, уговаривая и задабривая, наконец, с помощью длительного скольжения, мне удалось пролететь над нашими собственными траншеями на высоте не более 400 ярдов, а затем мы разбились.

Это была удача летчиков. В тот момент мы еще не были готовы сдавать свои фишки. Вот почему мы не пострадали, если не считать синяков. Я выкопал Тайни из-под обломков. Вскоре подоспела помощь, и я доставил его обратно на аэродром под присмотр хирурга. Его рана была не такой уж серьезной. Пуля выбила пару ребер, но что это значит в жизни летчика?

Два дня спустя, ночью, я сидел у кровати Тайни и разговаривал с ним. Он так настойчиво умолял, чтобы его выписали из временного госпиталя, что, думаю, хирург, зная, что летчики не могут не находиться в гуще событий, позволил ему вернуться. В "хижине" никого не было, кроме нас с Тайни. В соседнем городке была какая-то вечеринка.

Но едва я успел сесть, как вошел майор Харлоу. Он как-то странно посмотрел на нас, а затем, словно им двигал какой-то импульс, подошел к нам.

- Что вы, птички, можете сказать по поводу того серебристого самолета, который мы видели на днях? - резко спросил он.

Мы с Тайни уставились друг на друга. Затем Тайни повернулся к майору.

- Вы можете в это не поверить, - решительно начал он, - но это был Тудлс.

- Что заставляет тебя так говорить? - спросил майор.

- Вы видели опознавательные знаки на машине? - спросил Тайни.

- Я слышал о них, - уклонился он от ответа. - Но, клянусь небом, я и сам не знаю, что все это значит. Только что я получил самый лучший комплимент из штаб-квартиры, о каком только можно мечтать.

Он достал из кармана листок бумаги.

- Здесь говорится, - начал он, - что нас следует похвалить за неукоснительное соблюдение служебных обязанностей - и всю эту чушь. И там также говорится, что фон Эренфельд сбит, хотя штаб-квартира не уверена, где именно. Сегодня примерно в пятнадцати километрах к югу от нас было обнаружено крыло от его машины. Где все остальное, никто не знает. Крыло было оторвано, словно самолет столкнулся с другим. Мы отдаем должное оперативным действиям.

Майор замолчал, уставившись в пространство и глубоко задумавшись. Внезапно он поднял голову, озадаченно наморщив лоб.

- Во имя Господа, - воскликнул он, - вы действительно верите, что там, наверху, был Тудлс?

Тайни кивнул.

- Но... Тудлс мертв! Мы получили официальное сообщение о его смерти на немецкой линии фронта.

- Он мертв, но он был там, наверху, - решительно сказал Тайни. - По двум причинам. Первое - это то, что он намеревался покончить с собой.

- Самоубийство! - выдохнул майор.

- Да, - сказал Тайни. - Из-за девушки. Послушайте, майор, - торопливо продолжал он. - Вы можете сказать, что я осел и все такое, но такова моя теория. Как я уже сказал, он вылетел, повинуясь импульсу, и покончил с собой. Потом, когда он перебрался на другую сторону, то пожалел о своем поступке. Он знал, что это было неправильным поступком. Он обнаружил, что оставил одно дело незавершенным.

- Это было уничтожение Черного рыцаря, - вставил я.

- Вот именно. Но теперь он у него в руках. Я не знаю, летят ли они бок о бок в мире духов, улыбаясь друг другу, как пара счастливых детей, или нет. Хотя я мог бы в это поверить.

- А другая вещь? - спросил майор.

- Это связано с письмом. На следующий день после того, как вы получили официальное уведомление о том, что Тудлс сбит, ему пришло письмо от его девушки из Айовы, той самой, которая отказала ему в пользу пехотного капитана. Тудлс был безумно влюблен в нее. Будучи его самым близким другом здесь, я вскрыл письмо. Девушка чертовски сожалела о том, что написала, и отдала бы свои старые туфли, чтобы он забыл об этом. Сказала, что пехотный офицер никуда не годится, она обнаружила, что все-таки любит Тудлса и будет ждать его вечно. Просила прощения и все такое. Подползла к нему на коленях.

- И к тому времени он был уже мертв, - сказал я.

- Покончил с собой. Намеренно. Узнал о ее письме после своей смерти - ужасно сожалел об этом. Но было уже слишком поздно. Тудлс не мог успокоиться, пока не совершил доброго поступка - не совершил что-нибудь героическое, чтобы стереть пятно самоубийства.

Майор как-то странно посмотрел на нас.

В этот момент тишину нарушила музыка. Хотя она была слабой и жутковатой, как будто доносилась издалека, она обрушилась на наши взвинченные нервы, как трубы Страшного суда. Это была прелюдия Рахманинова, которую Тудлс всегда играл после того, как сбивал вражеский самолет.

Это было странно и дико. Это было глубоко и страстно. Все началось мягко, с этой странной, навязчивой мелодии в темпе ажитато, величественно поднимающейся все выше и быстрее к аккордам в верхнем регистре. Так было до того грохочущего, отдающегося эхом пассажа в четверном форте, как будто все большие пушки в мире посылали ужас смерти, чтобы разрушать души людей и рвать на части их слабые тела. Это продолжалось и продолжалось в диком неистовстве, как будто отчаявшаяся душа повернулась, чтобы выставить напоказ свой беспомощный ужас перед лицом Судьбы.

Майор Харлоу вскочил и направился к двери в другую комнату. Тайни попытался остановить его.

- Ради Бога, майор, не ходите туда! - закричал он.

Но майор не слушал. Он яростно распахнул дверь.

Комната была пуста.

- Это был Тудлс, - тихо сказал Тайни, - он играл свою собственную похоронную песнь. Теперь его работа завершена. Он сразил Черного рыцаря. Эта девушка все равно не подходила ему. Дважды он спасал Пинки и меня. Разве вы не видите, майор, что его предназначение исполнилось? После смерти он совершил то великое дело, которое сделало его жизнь полной. Это была его лебединая песня, которую мы услышали. Мы больше не увидим Тудлса или его корабль-призрак там, в воздухе. Сейчас он прокладывает себе путь к солнцу.

РАЗГОВАРИВАЛ ЛИ ОН С ШЕКСПИРОМ?

Вся Англия, и особенно профессиональные круги Лондона, недавно были поражены, когда сэр Фрэнк Бенсон, театральный менеджер и актер, занимающий видное положение среди современных интерпретаторов шекспировских ролей, объявил, что с помощью оккультных средств он разговаривал с духами эйвонского барда и греческого драматурга Эсхила.

Сэр Фрэнк давно интересовался спиритизмом, но первый намек на свои поразительные сообщения из Потустороннего мира он дал в предисловии к книге, посвященной оккультизму. Репортеры немедленно попросили об интервью, он позвал нескольких человек и сделал следующее заявление:

- Это было во время спиритического сеанса, на котором я присутствовал, - не ожидая услышать ничего особенно интересного для меня, - когда чей-то голос внезапно позвал меня по имени. Медиум ответил за меня, а затем другой - несомненно, это говорил Шекспир - дал мне несколько разумных советов, которым я последую. Среди прочего он сказал: "Я знаю, что вы заняты моими пьесами. Я рад. Вы хорошо поработали. Продолжайте".

- Я не задавал вопросов и не выражал согласия; просто прислушивался к дальнейшим словам. Однако, к моему удивлению, со мной заговорил другой голос. Это был Эсхил. Медиум раскрыл его личность, и он и другие присутствующие перевели то, что сказал дух грека.

"Это я заставил вас выполнять вашу работу на сцене до того, как вам помог мой преемник. Наши интересы совпадают", - сказал греческий драматург.

Сэр Фрэнк настаивал, что под "моим преемником" имелся в виду Шекспир, и объяснил, что он впервые появился на сцене в постановке "Агамемнона", которая является одним из самых известных произведений Эсхила.

- Я совершенно уверен, что сообщения были подлинными, - продолжал он, - поскольку часто разговаривал со своим сыном, который был убит на Великой войне, и с другими людьми. - Он сказал, что не будет прилагать особых усилий, чтобы снова пообщаться с тенями знаменитых драматургов, но ожидает, что они будут беседовать с ним на будущих сеансах.

Сверхъестественные переживания еще одного британского аристократа, достопочтенного Дэвида Боуза-Лайона, брата герцогини Йоркской, - также недавно получили значительное освещение в английской прессе. Говорят, что этот молодой аристократ обладает даром второго зрения.

Его самое поразительное достижение произошло во время Мировой войны. Британское военное министерство сообщило, что его старший брат Майкл был убит в бою. Семья погрузилась в траур. Но вскоре после этого достопочтенный Дэвид заверил их, что его брат жив. Он объяснил, что видел Майкла и что он был жив, хотя и ранен.

Два месяца спустя в Лондон пришло официальное сообщение из Германии о том, что капитан Майкл Боуз-Лайон ранен и находится там в плену. Позже был осуществлен его обмен, и он вернулся домой.

ЛИЦО В ТУМАНЕ

Тито Скипа

Это случилось на борту океанского лайнера, направлявшегося в Буэнос-Айрес, где я должен был петь. Было ли это видение, призрак или что-то из тех вещей, в которых воображение играет большую роль, вы можете судить сами; у меня есть свое мнение на этот счет.

Всего за несколько недель до этого, во время моего первого выступления в опере в Монте-Карло, я встретил самую очаровательную девушку, какую когда-либо знал. Всего за несколько часов до того, как увидел ее в первый раз, я исполнил утреннюю роль Эдгардо. Она была там, но я этого не знал; иначе, возможно, я вообще не смог бы петь.

Молодая леди была парижанкой. После того как она переболела гриппом, врач прописал ей переезд в Ментону для абсолютного покоя и отдыха. Ее сопровождала подруга. Как уже упоминалось, было смертельно скучно, а в Монте-Карло весело, поэтому вскоре они проигнорировали абсолютную тишину в лечебнице и приехали в Монте-Карло, где вообще не было тишины.

Что ж, наверное, это была судьба. В тот вечер я увидел ее в своем отеле в бальном зале. Милая пожилая леди, чью сумочку я нашел и вернул два дня назад, представила нас друг другу. Итак, мы танцевали. В начале вечера я танцевал с обеими девушками, но во второй половине и во все остальные вечера я танцевал только с одной.

Поскольку мы все остановились в одном отеле, мне удавалось довольно часто видеться с ней. Трижды за эти счастливые дни ее родители писали: "Ты еще не поправилась?" Трижды она отвечала: "Я никогда в жизни не чувствовала себя лучше". Затем пришла телеграмма: "Поскольку ты так хорошо себя чувствуешь, почему бы тебе не вернуться домой?" Они лучше поняли ситуацию, когда, наконец, мой сезон в Монте-Карло закончился, я добрался до Парижа за два дня до того, как должен был отплыть в Буэнос-Айрес, и попросил их разрешения на наш брак.

На этот раз судьба была не так благосклонна ко мне. Придерживаясь общепринятых представлений, они считали, что свадьба, чтобы быть настоящей свадьбой, требует много суеты и подготовки, а уведомление за два дня было нелепым. Так что ничего не оставалось, как отложить ее до моего возвращения из Южной Америки. Я хотел отменить поездку, но это было невозможно. Когда певец подписывает контракт, который предусматривает его присутствие в определенный день в определенном городе, чтобы начать репетиции оперного сезона, он должен быть там. Но перед отъездом я уговорил их разослать приглашения к великому событию, которое состоится через два дня после моего возвращения.

Вы можете сказать, что все это не имеет никакого отношения к моей истории о призраке или как вы там решите ее назвать, но это имеет к ней большое отношение. Все в этой жизни происходит поэтапно. Мы можем проследить инцидент по множеству других инцидентов, которые привели к нему, как звенья в цепи. Я нашел сумочку пожилой леди; она познакомила меня с моей будущей женой; моя любовь к ней внушила мне более сильную симпатию к другим людям, чем я когда-либо испытывал прежде. Это привело к моей дружбе с капитаном парохода, которая, в свою очередь, привела к моему приключению со сверхъестественным, тем самым убедив меня в том, что существует мир, отличный от того, который мы видим. Когда-нибудь наука прояснит эту тайну.

К концу первой недели моего путешествия в Южную Америку все вошло в привычное русло, как будто это должно было длиться вечно. Тем временем мы с капитаном быстро подружились. Он много рассказывал мне о своей жене и показал мне ее фотографию на своем столе рядом с фотографиями их детей. У нее было прелестное лицо, нежное и женственное, и я мог понять его счастье. Был лишь один недостаток в нашем комфорте: на его корабле отсутствовало радио. Итак, мы оба тосковали по Буэнос-Айресу и телеграммам, которые должны были ждать нас там.

Один из его офицеров заболел, и капитану пришлось нести вахту на мостике. Я часто бывал с ним. Однажды вечером мы разговорились о телепатии, и он признался мне, что по взаимному согласию они с женой договорились посылать друг другу мысленные послания ежедневно в определенный час.

- У каждого были странные переживания телепатического характера, - сказал он. - Например, если человек постоянно думает о другом человеке, который отсутствует, он часто получает письмо от этого человека. Иногда их письма пересекаются, потому что к такому результату приводят мысли друг о друге в одно и то же время. Телепатическая сила любого человека может быть увеличена практикой и умственной концентрацией.

- Лучшее доказательство существования телепатии, которое мог получить любой мужчина, пришло ко мне в начале моей супружеской жизни, - продолжал он. - Тогда я был первым помощником капитана. Перед тем как я отправился в путешествие, мы с женой пообещали думать друг о друге ежедневно в определенное время и посылать мысленные сообщения о том, как идут дела.

Однажды ночью в трюме вспыхнул пожар. Смерть казалась нам очень близкой, потому что у нас был легковоспламеняющийся груз алкоголя и оливкового масла. В течение двух дней мы боролись с пожаром, а на третий это стало бессмысленным. Ничего не оставалось, как выйти в открытое море, где не было видно ни одного корабля. Шлюпки были спущены на воду. Капитан и я уходили самыми последними. Отрезанные от спасательных шлюпок волнением, мы высадились на плот из досок.

В течение трех дней мы дрейфовали по спокойному морю под палящим солнцем. Никакой воды, только немного вина, чтобы выпить. Затем нас подобрало парусное судно, направлявшееся на Азорские острова. Остальным посчастливилось оказаться на пути пароходов. Добравшись до портов задолго до того, как наш парусник оказался возле Азорских островов, они сообщили, что в последний раз видели нас на пылающем корабле. И нас сочли погибшими.

Все это время, каждый день в назначенный час, я продолжал посылать мысленное сообщение: "Я в безопасности". И позже моя жена сказала мне, что получала его. Даже когда она получила мою телеграмму с Азорских островов, она не удивилась. Говорю тебе, парень, - добавил он, - когда два человека любят друг друга, их сосредоточенные мысли улавливают те электрические волны, которые опоясывают землю, и они могут сообщать друг другу о том, что происходит.

Что ж, мы находились в четырех днях пути от Буэнос-Айреса, когда однажды ночью я присоединился к капитану на мостике. Он выглядел очень встревоженным.

- Моя жена больна, - сказал он. - Я знаю это. Сообщение пришло сегодня днем. Вчера она была здорова. Это что-то внезапное, что-то плохое.

Я попытался подбодрить его, но мои слова оборвались. Он казался слишком уверенным в своем предчувствии.

Мы долго стояли в молчании. Сумерки были лучезарными; странный свет делал все вокруг нас отчетливым и близким, казавшимся сверхъестественным. Нам чудилось, будто мы плывем по странному миру между двумя бескрайними безмолвиями - морем и небом. Внезапно, возникнув из ниоткуда, длинная полоса густого тумана проплыла по носу корабля и остановилась там. Вскоре она сдвинулась, остановилась чуть ниже мостика и неподвижно повисла там. Небо над головой, за кормой корабля и по обоим бортам, было ясным.

Пока мы вглядывались в странный туман, он начал редеть по направлению к внешним краям. Вскоре, когда клочья тумана рассеялись, сама его сердцевина приняла смутные очертания женщины, закутанной в вытянутое облако. Затем, поначалу очень расплывчатые, в тумане проступили очертания лица. Они становились все более и более определенными, пока мы стояли и смотрели, потеряв дар речи. На мгновение, освещенное странным сиянием в небе, лицо повернулось к нам.

Даже тогда никто из нас не произнес ни слова, хотя капитан схватил меня за руку так крепко, что мне стало больно.

Когда он все-таки заговорил, то резко спросил: "Чье это было лицо?"

Я не ответил, но знал, что это было лицо женщины, чья фотография стояла у него на столе. К этому времени полоса тумана растаяла. От нее не осталось и следа.

Когда мы добрались до Буэнос-Айреса, капитана ждало ужасное сообщение. Его жена, пострадавшая в результате несчастного случая, скончалась. Дата и час несчастного случая точно совпадали с часом его первого предчувствия, а дата и час ее смерти совпадали с возникшим из ниоткуда туманом, в котором было видно ее лицо.

МЕМУАРЫ МЕДИУМА

Гораций Лиф

Люди, которые верят в проклятия, подкрепят свои убеждения утверждением известного египтолога, который незадолго до своей трагической смерти несколько месяцев назад написал:

"Я знал, что на мне лежит проклятие, хотя у меня было разрешение отвезти эти рукописи в Каир. Монахи сказали мне, что проклятие все равно настигнет меня. Теперь это произошло".

Рукописи, по-видимому, представляли собой несколько пергаментов на арабском и коптском языках, которые были найдены в древнем монастыре в районе Вади Натрум; а проклятие, по-видимому, было тем, которое на Востоке обычно накладывалось на документы, считавшиеся священными.

Скептик, конечно, найдет веские естественные причины внезапной смерти профессора. Он был известен как человек очень взвинченный, эмоциональный и нервный и, как следствие, достаточно неуравновешенный, чтобы спокойно пережить любое серьезное потрясение. Прискорбная смерть одного из его друзей вызвала шок и стала естественной причиной для его собственной печальной кончины. Но рассмотрение предполагаемой силы проклятий может ослабить чью-либо уверенность в этом объяснении и придать, по крайней мере, видимость обоснованности заявлению профессора.

Веры в черную магию придерживаются миллионы людей, культурных и не имеющих достаточного образования. В местном магазине в Бомбее я однажды видел, как белая женщина приобрела металлический поднос, который понравился ей видом и ценой, просто сказав упрямому продавцу, что если он не отдаст ей его за предложенную сумму, ему не повезет. Торжественно произнеся свое проклятие, она собралась покинуть помещение, но явно встревоженный владелец поспешил сказать:

- Мемсахиб, ты можешь забрать поднос, если заберешь эти слова. Тебе не следовало говорить такие вещи.

И женщина ушла, заключив отличную сделку.

Тридцать лет назад я видел, как толпа возбужденных мужчин и женщин штурмовала дом на юге Лондона, разбивала окна и покрывала стены грязью, пытаясь заставить его жильца, старика, выйти к ним. Причина неприятностей заключалась в том, что этот человек проклял молодую ирландку и ее новорожденного ребенка, заявив, что они умрут в течение определенного времени, и они умерли. Было ясно, все, кто участвовал в нападении, почти не сомневались в том, что каким-то необъяснимым образом этот современный волшебник достиг своей цели и что на нем лежит ответственность за безвременную смерть несчастных матери и ребенка.

Я видел такую же уверенность в проклятиях, выражаемую аборигенами Австралии и маори Новой Зеландии, несмотря на то, что маори якобы являются христианами.

Среди аборигенов практика проклятий очень распространена, и никто из этих людей не сомневается в ее эффективности. Это, действительно, один из страхов их, естественно, тяжелой жизни. Метод, обычно применяемый ими при наложении проклятия, известен как "указывать палочками". Я видел сотни "палочек", которые действительно использовались в этой гнусной работе, и некоторые из них, как утверждалось, были настолько эффективны, что пользовались большим спросом у туземцев, стремившихся кого-то уничтожить. Эти "палочки" достаточно невинны на вид, обычно состоят из кусочков кварца, кости или обожженного дерева длиной от трех до шести дюймов.

Однако в основном считается, что способность проклинать принадлежит человеку, произносящему проклятие, причем некоторых туземцев считают особенно одаренными и способными действовать в одиночку. Когда способность считается слабой, два или более аборигенов могут объединить свои усилия с тем впечатлением, что их совместные действия восполнят их индивидуальные недостатки и сделают проклятие эффективным.

Без сомнения, в спектакле задействована сила внушения - ведь внушение среди этих простых людей является очень мощной силой. О том, что некоторые из них не отдают себе в этом отчета, свидетельствует то, как они время от времени "тычут палками". Время от времени в интересах племени возникает необходимость уничтожить определенных членов, которые по разным причинам считаются дегенератами и не представляют большой ценности. Поскольку туземцы не любят проливать кровь таких людей, разрабатывается хорошо согласованный план, в котором палочки играют важную роль. Обычно этот процесс происходит следующим образом.

Старосты приказывают одному из членов племени вступить с обреченным в беседу, а другому - лечь рядом с ними и смотреть на жертву, которую, конечно же, не посвятили в секрет метода.

Через некоторое время жертва, заметив, что мужчина пристально смотрит на нее, сообщит об этом своему спутнику, сказав:

- Интересно, почему такой-то пялится на меня?

- А, - отвечает другой, - он помогает направлять на тебя палочки.

Это объяснение сильно встревожит дегенерата. Он, несомненно, будет бояться этой формы магии, и его неуверенность относительно личности и количества его врагов усилит его страхи.

Чуть позже под присмотром старосты будет приготовлено особенно вкусное блюдо, как правило, из жира эму. Жир эму - деликатес, который очень любят аборигены, и при употреблении в больших количествах вызывает желчеотделение. Племени тайно отдаются приказы о том, что все, кроме обреченного человека, должны питаться умеренно; его, однако, поощряют переедать, в результате чего он становится очень больным.

Затем ему сообщают, это происходит из-за того, что палочки вошли в него и делают свою смертоносную работу, и ему советуют проконсультироваться со знахарем, который делает окончательный акцент на внушении. Тщательно осмотрев пациента, он внезапно достает несколько деревянных заноз или острых кусков камня, заявляя, что они являются частью "палочек", которые, увы, вошли в печень, желудок, почки или какую-то другую жизненно важную часть его тела. Волшебник притворяется, что не может извлечь остальные смертоносные предметы, поскольку они слишком глубоко спрятаны; заявление, равносильное смертному приговору.

Дегенерат уходит, полностью убежденный в том, что его случай безнадежен, ложится и умирает, обычно в течение нескольких дней.

Но все случаи смерти от "тыкания палочками", по-видимому, не поддаются объяснению с помощью внушения. Во многих случаях акт совершается втайне от субъекта; тем не менее, он часто умирает. Я получил полную уверенность, разговаривая со старыми поселенцами, которые провели свою жизнь среди чернокожих и знали их обычаи настолько, насколько это возможно для белого человека. Следует помнить, что аборигены, как и большинство других примитивных рас, делают все возможное, чтобы скрыть свои религиозные и магические практики от несимпатичных белых людей.

Один из чиновников полиции Южной Австралии заверил меня, что в некоторых случаях эффект "наставления палочек" был настолько катастрофическим среди местных жителей, что властям было необходимо обратить особое внимание на определенных людей, чья способность таким образом разрушать жизнь оказалась особенно мощной. Эти люди, по-видимому, занимались тем, что "указывали палочками", и ради различных мелочей, составляющих богатство среди аборигенов, были готовы проклинать кого угодно и применять "палочки".

Некоторые из этих специалистов по черной магии проводят самую сложную церемонию практики, и на них по-настоящему страшно смотреть во время работы.

Сидя на земле среди листьев и веток, с пухом, налипшим на тело и лицо от его собственной крови, с большим и грязным тюрбаном из человеческих волос на голове и "палочками", торчащими изо лба, как рога, "дьявольский доктор" бормочет свое проклятие и сосредотачивается на жертве, которая, как ожидается, немедленно зачахнет и умрет. Если "указатель" окажется настоящим знахарем, участь жертвы считается неизбежной, ибо власть этих замечательных людей над своими соплеменниками необычайна. Белому человеку трудно оценить силу этих странных и жутких существ; но о них можно с уверенностью сказать, что грань между реальными оккультными проявлениями и обманом найти очень трудно.

Термин "черный доктор" используется для обозначения тех, кто обладает экстрасенсорными и магическими способностями, а также для тех, кто просто лечит. К ним относятся вызыватели дождя, провидцы, духовные медиумы и барды, которые используют свои поэтические способности с целью очарования; но всем им, похоже, приписывают магические силы, которые, помимо прочего, могут наложить проклятие на любого.

Один замечательный дар, которым обладают многие из них, известен среди исследователей психики и спиритуалистов как психометрия: способность читать по личным вещам характер и судьбу владельца. Волшебник утверждает также, что может использовать эти предметы как средство передачи владельцам злого или доброго влияния. Вера возникает из представления о том, что все, когда-то соприкасавшееся с человеком, по какой-то оккультной связи всегда находится с ним в контакте. Считается, что благодаря этой невидимой связи знахарь-абориген накладывает свое заклинание или проклятие на свою несчастную жертву.

С этнологической точки зрения маори очень далеки от австралийских аборигенов. В то время как последние находятся в самом низу шкалы примитивных рас, первые находятся на вершине. Внешность, манеры и обычаи этих людей совершенно не похожи.

Что бы ни говорили о низком менталитете аборигенов, ничего, кроме восхищения, нельзя испытывать к благородным полинезийцам, населяющим Новую Зеландию вместе с белым человеком. Среди всех колоний Великобритании ни одна раса не завоевала такого прочного места в глазах белого человека, как маори. Это произошло не только потому, что британцы восхищаются храбрым и умным противником, но и потому, что новозеландец был вынужден признать, маори во многих отношениях равны ему по интеллекту. Важно помнить об этом при рассмотрении религиозных верований и магических практик маори. Несмотря на быстрое распространение среди них христианства, их старая вера в тохунгаизм далека от смерти. К своему собственному удовлетворению, я доказал, что если исследователь тщательно проникнет под поверхность религиозных убеждений современного маори, то обнаружит твердую веру во многие из старых магических формул.

В 1922 году я посетил деревню маори на Северном острове и увидел явное свидетельство современной силы табу, проиллюстрированное красивым, прозрачным природным бассейном с кипящей водой, который был огорожен забором, чтобы никто не прикасался к нему - иначе на деревню падет проклятие. Табу стало результатом трагической судьбы несчастного маори, который несколько лет назад упал в бассейн и был ошпарен насмерть. Его тело было затянуто под землю странными течениями, которыми часто отмечаются эти водоемы.

Потеря этого водоема для жителей деревни, должно быть, была значительной, поскольку его можно было использовать для многих бытовых и общественных целей; однако с той роковой ночи, когда их соотечественник встретил свою ужасную участь, ни один маори не осмеливался прикоснуться к нему, опасаясь проклятия.

Еще один пример стойкости их древней веры в магию и анимизм - в данном случае иллюстрирующий их представление о том, что даже дух дерева может наслать проклятие, - был виден, когда я ехал по перевалу Хонги. Здесь росло большое дерево, считавшееся туземцами священным, и никто не рискнул бы пройти мимо него, не сделав соответствующего подношения, опасаясь навлечь на себя несчастье. Эти подношения имели форму листьев, сорванных с окружающих папоротниковых деревьев и аккуратно помещенных в естественную расщелину священного растения. Представление о серьезности, с которой делались эти подношения, давала лежащая рядом большая куча сухих листьев папоротника, которые были извлечены из расщелины, чтобы освободить место для других. Одно великолепное папоротниковое дерево было практически лишено своих листьев верующими, многие из которых, несомненно, номинально были христианами.

Здесь невозможно сделать больше, чем указать на силу веры в черную магию, которой придерживались маори. Считается, что каждый вождь и священник маори способен наслать смерть на любого человека, если только этот человек не сможет оказать необходимое оккультное сопротивление. В этой предполагаемой силе заключается большая часть ценности тех таинственных качеств, известных как табу и мана, а также особых добродетелей, которыми, как говорят, обладает тохунга, или жрец, в результате его строгого обучения в специальных школах, созданных для этой цели. Будет достаточно двух хорошо известных примеров предполагаемой силы проклятий у маори.

В Вакаревареве есть знаменитый уар-вакайера, или проклятый дом, который называется Рауру, в честь первого резчика-маори, приехавшего в Новую Зеландию. Старый вождь племени Арава приказал построить пристань в честь своей жены. Пока резчики трудились над ней, вождь небрежно вошел в здание, покуривая трубку. Согласно верованиям маори, владелец дома не должен курить или есть в нем до тех пор, пока он не будет закончен и не будет проведена определенная церемония с целью снятия с него табу. Эта церемония является религиозным обрядом, имеющим большое значение среди маори.

Старый жрец предупредил вождя Те Вару, чтобы тот не приступал к возведению дома, поскольку ему было открыто во сне, что святотатственный поступок вождя наложил на него проклятие, и семь человек умрут в наказание, если дом будет достроен.

Те Вару, будучи цивилизованным человеком, не обратил внимания на предупреждение и приказал строителям продолжать свою работу. Почти сразу же умерла его жена, и в результате работа была на некоторое время прекращена.

Со временем Те Вару снова женился и отдал приказ о возобновлении работ на пристани. Вскоре после этого умерла его вторая жена, и работа снова была приостановлена.

Через два года он взял другую жену, которая родила ему двух сыновей, и когда они повзрослели, старый вождь снова приказал достроить пристань. Почти сразу же он потерял свою третью жену и двух сыновей.

Наконец, полностью убежденный в том, что пророчество тохунги сбылось, он вообще прекратил работы на пристани, и дом стал табу среди маори, которые относились к нему с благоговением, как к проклятой вещи. Зная это и видя в нем некоторую коммерческую ценность, мистер Нельсон, хорошо известный гражданин Роторуа, решил приобрести его и преуспел в этом благодаря влиянию одного или двух маори.

Когда мистер Нельсон завершил покупку, он приказал перенести дом на его нынешнее место и договорился о достройке здания. Те Вару предупредил мистера Нельсона, что проклятие все еще действует, поскольку умерли только пять жертв, и он был уверен, что, если белый человек будет упорствовать в своем задании, либо он, либо его жена, либо два резчика, либо два тохунга, нанятые для произнесения заклинаний на церемонии открытия, умрут.

Эти предупреждения были проигнорированы; дом был должным образом достроен и открыт. Неделю спустя старый тохунга, который руководил церемонией открытия, умер - и в тот день, когда его похоронили, тохунга, который помогал ему, тоже умер!

Эта история хорошо известна во всей округе, и те, кто знаком с фактами, не сомневаются в ее правдивости. Маори по-своему спокойно просто недоумевают, почему вождь оказался настолько неосмотрителен, что пошел на такой страшный риск, принимая во внимание известную силу табу и ужасающую точность пророчеств тохунги. Для них последствия были неизбежны.

Второй инцидент связан с извержением вулкана Таравера, которое произошло с ужасающей внезапностью в 1886 году, полностью похоронив две местные деревни и часть третьей. Маори связывают извержение с проклятием, наложенным престарелым и могущественным тохунгой по имени Токото.

Незадолго до беспорядков жена соседнего вождя осудила Токото за то, что он стал причиной смерти ее ребенка. Разгневанный несправедливым обвинением, старик воззвал к богу землетрясений и духу Нгаторо, волшебника, который разжег Тараверо, один из самых известных новозеландских вулканов, чтобы ниспослать смерть жене вождя и ее народу. Боги ответили без разбора, сокрушив Токото и его друзей вместе с его врагами.

Проклятие Тукото, однако, могло бы оказаться неэффективным, если бы не тот факт, что двадцатью поколениями ранее сам Нгаторо проклял то же самое племя, пообещав, что со временем их раса будет уничтожена извержением горы Таравера.

Интересной особенностью извержения является то, что Токото, которому, как говорили, было более ста лет, был погребен под лавой четыре дня. Когда его откопали, оказалось, что он здоров и бодр духом. Белые жители округа сообщили мне, что маори придавали такое большое значение проклятию старого тохунги, что за несколько дней до извержения многие из них уехали из окрестностей Тараверы, утверждая, что оно скоро разразится. Никто не смог бы предсказать этого обычными средствами, поскольку Таравера демонстрировала все признаки того, что является потухшим вулканом.

Среди маори черная магия известна как макуту, и раньше ее практиковали все, кто знал необходимые формулы. Это включало произнесение соответствующих заклинаний, которые теряли свою желаемую эффективность, если каждое слово не было произнесено правильно. Считалось, что малейшая ошибка имеет эффект бумеранга, заставляя проклятие вернуться и уничтожить того, кто его произнес.

Чтобы добиться наиболее впечатляющего эффекта, оператору нужно было обладать чем-то, принадлежащим намеченной жертве, - прядью волос, частью одежды или даже кусочком еды. Над ними произносилось заклинание, а затем предметы хоронились. По мере того как они разлагались, ожидалось, что их владелец зачахнет и умрет. Это обязательно должно было произойти, если жертва знала о проклятии, причиной которого, несомненно, был страх. Но иногда она умирала, даже не подозревая о проклятии!

Преподобный Ричард Тейлор, магистр медицины, более тридцати лет служивший миссионером среди маори, говорит:

Миссионеры обратили внимание на множество случаев, когда заколдованные умирали, хотя и не подозревали о том, что были прокляты.

Миссионеры также столкнулись лицом к лицу с доказательствами, подтверждающими веру местных жителей в то, что, если проклятие не сработает, оно пагубно скажется на его создателе. Трудно отнести все эти случаи к силе внушения. В первые дни существования миссий маори пытались уничтожить проповедников с помощью макуту. Попытки оказались безуспешными, и люди, произносившие заклинания, вскоре после этого умерли. Это было приписано их неудаче.

Мистер Тейлор приводит следующие примеры:

Так было в случае с двумя людьми, которые пытались наслать смерть на миссионеров в Отаки и Вангануи. В последнем месте тот, кто добивался смерти миссионера, был главным вождем. Он был первым человеком, убитым на войне, которая разразилась сразу после этого. Двое других попытались сделать то же самое, и вскоре после этого они умерли. Тот факт, что они не смогли причинить нам вред таким образом, заставил многих принять Евангелие, поскольку они приписывают нашу безопасность великой силе нашего Бога.

Преподобный Ричард Тейлор передает впечатление, что, хотя он презирал тохунгаизм, родную религию маори, он верил в макуту.

ДОМ, КОТОРЫЙ ПОСЕЩАЛА Я

Джин Хамфри

Однажды летом, несколько лет назад, я путешествовала на автомобиле по Англии с друзьями. Они искали загородный дом, чтобы снять его на лето; я была... ну, об этом позже в моем рассказе.

Мы ехали по типичному шоссе в Суррее, как вдруг я положила руку на плечо мужчины за рулем машины и взволнованно закричала:

- Остановитесь! Пожалуйста, остановитесь!

Излишне говорить, машина остановилась так внезапно, что нас всех сильно швырнуло вперед. Безразличная к физическому дискомфорту от толчка, я нетерпеливо указала в направлении большого поместья справа.

- Взгляните! Видите ту старую, увитую плющом каменную стену и кованые ворота? Видите тот дом на холме, к которому ведет старомодный сад? Я хочу войти в этот дом. Я бы хотела арендовать его на лето.

Мои друзья никогда не удивлялись ничему из того, что я могла сделать, но они возражали против этой моей новой и неразумной фантазии.

- Но здесь нет никаких признаков того, что это место сдается в аренду, Джин, - напомнил мне кто-то.

- А владельцы не подумают, что мы немного сумасшедшие?

- Не берите в голову, - настаивала я. - Они не откажутся впустить нас. Мы придумаем, что сказать, когда войдем в дом.

Как я и предсказывала, слуга, открывший дверь, впустил нас без возражений; когда хозяйка особняка вошла в гостиную, в которую нас проводили, наше внимание привлекли две вещи: во-первых, очарование и красота женщины с серебристыми волосами, которая на секунду задержалась на пороге комнаты; она неконтролируемо вздрогнула при виде нас, точнее, одного из нас. Затем она вышла вперед с полным достоинства спокойствием и сердечной улыбкой, любезно поприветствовала нас и спросила, что она может для нас сделать.

Заметив, что я по какой-то непонятной причине слегка смутилась, один из моих друзей объяснил наше стремление найти привлекательный дом для съема в аренду на лето и что, будучи особенно поражены красотой этого поместья, мы рискнули навести справки, несмотря на отсутствие вывески об аренде.

Затем дама сказала: "Как ни странно, только вчера я дала указание своему адвокату выставить мой дом для сдачи в летнюю аренду. Если вы захотите осмотреть его, посмотрим, не сможем ли мы прийти к какому-нибудь взаимоприемлемому соглашению".

Мы охотно и с энтузиазмом согласились на ее предложение, и она провела нас по дому, показав нам, по-видимому, каждый укромный уголок и трещинку.

Повинуясь импульсу, который лишь наполовину осознавала, я спросила, когда мы вернулись на первый этаж: "Разве в задней части дома справа нет комнаты?"

Удивленные взгляды моих друзей не имели для меня никакого значения, но острый и проницательный взгляд нашей хозяйки, устремленный мне в глаза, заставил кровь прилить к моему лицу.

- Такая комната есть. Это был кабинет моего мужа. Как вы узнали? - холодно спросила англичанка.

С усилием собрав остатки самообладания, я сказала, как можно небрежнее:

- Мне показалось, я заметила - с шоссе - несколько окон.

- Я понимаю, - мягко сказала леди, но ее глаза, смотревшие в мои, вообще ничего не видели - или видели больше, чем передавали ее слова.

Мои друзья были в восторге от этого места (очевидно, намереваясь арендовать его для собственного пользования) и, задав один или два вопроса, касающихся дела, выразили свое удовлетворение. Именно в этот момент седовласая дама, переводя свой нежный взгляд с моих друзей на меня и обратно, медленно произнесла:

- Я думаю, в конце концов, мне не хочется сдавать свой дом на лето.

Удивленные и смущенные возгласы встретили это тихое заявление, но на наши мольбы и недоумение она спокойно ответила:

- Нет, я думаю, мне лучше не сдавать свой дом в аренду. Дело в том, - добавила она с легким колебанием, - что в этом доме водятся привидения.

Дальнейшие переговоры, - уверения в безразличии к посещениям призраков и энергичные заверения в том, что никаким подобным препятствиям не следует позволять изменять наши планы, - не произвели никакого впечатления на хозяйку этого прекрасного дома. Она покачала головой с доброй улыбкой и повторила свое решение не сдавать это место в аренду.

Наконец, имея в виду свои собственные тайные цели, я с жаром сказала:

- Уверяю вас, дорогая мадам, что дом, в котором водятся привидения, для меня ничего не значит. Если уж на то пошло, в каждом старом доме в Англии водятся привидения. Какое это может иметь значение для вас или для... для меня?

Она пристально посмотрела мне в глаза, а затем сказала совершенно просто:

- Ах, но, видите ли, моя дорогая юная леди, случилось так, что в моем доме обитаете... вы!

Но я должна вернуться назад во времени и пространстве и рассказать о странных происшествиях, которые произошли в моей жизни до удивительного инцидента, описанного мной, - событиях, которые привели к этому инциденту и стали его неотъемлемой частью. У меня была яркая жизнь, но в одной-единственной главе ее было столько тайн и драмы, что хватило бы на всю жизнь; по сравнению с этим все остальное кануло в Лету забытых вещей.

Чтобы рассказать свою историю с изюминкой, необходимой для столь романтичной и необычной повести, я должна начать с прелюдии любви, которая поднялась над человеческими ограничениями. Это не обязательно подразумевает силу характера; это был духовный феномен, перенесший наши души через препятствия, которые наш человеческий разум и тело сочли бы непреодолимыми.

Мне было двадцать пять, когда тетя взяла меня с собой в поездку в Индию. Именно в Мадрасе я познакомилась с Ламаром Броктоном. Тогда он был лейтенантом Королевской драгунской гвардии, считавшейся первоклассным полком его Королевского величества.

Ламар был первым привлекательным англичанином, которого я встретила, и его мнение об американских девушках не было лестным, из чего следовало, что мы не были предрасположены восхищаться друг другом. Однако мы влюбились друг в друга с первого взгляда, - каковую любовь высмеивают философы, - и в течение недели стали так глубоко и романтично привязаны друг к другу, что стало почти неизбежным вмешательство Судьбы в наши дела. Это была уродливая и зловещая рука, протянувшаяся из неведомых пространств и по неизвестным причинам, чтобы разрушить счастье, которое мы чудесным образом обрели.

Какое-то время никого из нас не волновал материальный аспект ситуации. Другими словами, ни один из нас не остановился на нашем безумном и радостном любовном пути, чтобы увидеть некоторые довольно болезненные и очевидные факты.

Я была вопиющим исключением из правила, согласно которому американские девушки, выезжающие за границу, являются богатыми наследницами. У меня не было ни гроша, если не считать небольшого дохода, оставленного мне родителями, который я была вынуждена дополнять преподаванием пения. Богатые родственники время от времени осыпали меня милостями, но не было никого, кто мог бы оказать мне постоянную поддержку.

Ламар происходил из старинной и богатой семьи графства. У него был брат-близнец Альфред, о котором их отец заботился гораздо больше, чем о Ламаре. На самом деле антипатия старика возникла после рождения мальчиков-близнецов, вскоре после чего молодая мать умерла.

Альфред был живой копией жены, которую Эдвард Броктон глубоко любил и горько оплакивал. С раннего детства Ламар был похож на своего отца внешностью и темпераментом. По какой-то неясной причине Эдвард возлагал на Ламара прямую ответственность за смерть матери. Это озадачило близнецов, поскольку они были достаточно взрослыми, чтобы осознавать это. Они согласились между собой, что единственным объяснением отношения их отца должно быть то, что Ламар родился вторым, и что его рождение фактически оборвало нить, которая связывала его мать с жизнью.

Как ни странно, ни одному из мальчиков никогда не говорили, кто из них старший. Они рано усвоили, что расспрашивать отца на эту тему - значит навлечь на себя его гнев. Их старая няня Мэри уклонялась от расспросов в истинно кельтской манере или делала вид, что не помнит. Единственным другим человеком, который мог сообщить им об этом, был врач, помогавший им появиться на свет, - доктор Вон. Но только когда им исполнилось пятнадцать, они начали всерьез задумываться, кто из них старший, а доктор Вон скоропостижно скончался, когда им было по двенадцать. Более того, с детства они редко виделись с семейным врачом; их отец по неизвестным им причинам поссорился с доктором Воном и прекратил с ним знакомство.

Когда близнецам исполнилось шестнадцать, они столкнулись с тем фактом, что, согласно британскому законодательству, только один из них мог законно унаследовать имущество и состояние. Английский закон предусматривал, что старший из мальчиков-близнецов - хотя бы на шестьдесят секунд старше - был законным наследником. Втайне от своего отца они проконсультировались с семейным адвокатом. От него они были проинформированы о том, что в Реестре регистрации актов гражданского состояния в окружном центре имелась запись о рождении, но что Бюро регистрации актов гражданского состояния (существовавшее на момент их рождения) сгорело много лет назад вместе со всеми записями.

В конце концов, братья решили, что независимо от того, кто из них в конечном итоге унаследует имущество, они разделят его поровну. Они были близкими приятелями, искренне преданными друг другу, в детстве им и в голову не приходило, что какое-либо чужеродное влияние может когда-либо встать между ними.

Антипатия его отца к Ламару усиливалась по мере того, как с годами между ними становилось все больше сходства. Их воли постоянно сталкивались, и Ламар, глубоко возмущенный несправедливостью, дал выход горечи, которая расширила пропасть между ними. Покинув Сандхерст, он поступил в гвардию, продолжал жить не по средствам и обращаться к отцу с просьбой оплатить его долги. Тогда враждебность мистера Броктона разгорелась еще сильнее, чем когда-либо.

Альфред занялся сельским хозяйством и коневодством и жил дома, присматривая за поместьем. В двадцать три года - в 1913 году - он женился на англичанке, которую я назову Эвелин. Ламар приехал домой на свадьбу, и они с молодой невесткой сразу же невзлюбили друг друга.

Затем, через три года после войны - за год до моей встречи с Ламаром - у него произошла окончательная и катастрофическая ссора с отцом, который оставил его без гроша. Альфред, однако, посылал брату половину своего собственного содержания, о чем пока не подозревали ни его отец, ни жена. Конечно, это доказывало, что близнецы все еще были близки друг другу, и что Ламар мог рассчитывать на верность Альфреда до последнего.

Зарплата офицера в британской армии всегда была небольшой, а первоклассный полк - дорогое заведение. Это было все, на что Ламар мог прокормиться, и о том, чтобы содержать жену даже в менее дорогом полку, не могло быть и речи.

Такова была ситуация, и серьезная, для двух глубоко влюбленных людей, стремящихся вступить в брак; Ламар прошел военную подготовку, а в тридцать два года молодой человек не может начать другую профессиональную или деловую карьеру.

Итак, с пылающими сердцами и духом, воспарившим к высотам надежды и веры, мы решили жить счастливым настоящим и ждать, пока время уладит наши материальные трудности.

Ламар взял отпуск и путешествовал с нами по Индии и Египту. Романтика и приключения сопровождали нас от холмистой местности за Симлой до Нила, по зеленым водам которого мы плыли под голубым египетским небом. Когда мы стояли вместе на Крыше мира - этом великолепном высоком плато за Каиром, нам казалось, будто мы видим всю Вселенную в панораме под нами, и именно там мы осознали необъятность и силу такой любви, как наша.

Рассвет и закат, лунный свет и тень - все это было прекрасно в наших юных и идеалистичных глазах. Мы чувствовали, что восторг любви и юности останется с нами навсегда.

И вот, по прошествии двух невероятно счастливых месяцев, мы расстались. Ламар вернулся в свой полк, а мы с моей тетей вернулись в Америку. Ламар хотел, чтобы я встретилась с ним в Англии через год. Он свято верил, что я обладаю магией, с помощью которой смогу склонить его отца к справедливости и великодушию.

Вспоминая тот час в Каире, когда Ламар в последний раз прижал меня к своему сердцу, я удивляюсь, как выдержала последующие месяцы. Одиночество - разбитое сердце - отчаяние! Отчаяние началось, когда Ламар написал, что не может получить отпуск для поездки в Англию. Я начала задаваться вопросом, что ждет нас в будущем. Дни, недели и месяцы были просто отбросами жизни, которые следовало уничтожить вместе со всеми другими препятствиями, стоявшими между мной и мужчиной, которого я любила.

Мне всегда нравились мужчины, но их восхищение и внимание перестали что-либо значить для меня. Я была счастлива только тогда, когда видела, как солнце встает над вершиной горы, или слышала, как птица зовет свою пару в лесу, или слушала рев прибоя, разбивающегося о пляж. Эти вещи духовно сблизили меня с моим любимым человеком, и наши умы поддерживались в гармонии благодаря книгам, которые мы читали и обсуждали в письмах.

Я знала, что происходила из хорошей семьи, которая на протяжении многих поколений была подвержена удивительным и необъяснимым снам. Я часто слышала странные истории о снах, но никто из моих предков никогда не постигал истинного значения своих замечательных сновидений. Мне было дано, наконец, сделать это.

Часто мне снился Ламар, но эти сны были нереальными и фантастическими. Он всегда казался недосягаемым и извращенно непохожим на самого себя. Зная о семейной традиции, я страстно желала увидеть Ламара во сне в менее призрачной форме. Однажды наступила ночь, когда я ясно увидела его и почувствовала его губы на своих. Я даже услышала, как его дорогой голос прошептал:

- Я люблю тебя, Джин, всем своим сердцем и душой!

Только это - но я проснулась, дрожа от радости. Наконец-то он явился мне в моих снах, мужчина из плоти и крови, который заключил меня в свои объятия и ускорил биение моего сердца прикосновением своих губ и звуком своего голоса. После этого, время от времени, такой сон приходил ко мне, чтобы было легче переносить одиночество и ожидание.

Однажды, примерно в это же время, пришло письмо, и в нем я прочитала плохие новости. Альфред написал своему брату, чтобы сообщить ему, что его жена обнаружила тайную отправку денег Ламару каждый месяц, и отправилась к их отцу со своим открытием. Непосредственным результатом стало сокращение доходов Альфреда наполовину и принятие мер, направленных на то, чтобы он не отправлял ни пенни из них своему брату-близнецу. Ламар заявил, что, если в ближайшие месяцы ситуация не улучшится, он будет вынужден уволиться из гвардии и присоединиться к менее дорогому полку.

Все это очень огорчало меня, потому что, казалось, предвещало гораздо больше, чем казалось на первый взгляд. У меня было ощущение, что здесь действуют зловещие силы, и я написала Ламару о своих страхах. Но он отнесся к этим предчувствиям с легким пренебрежением, заверив меня, что, несмотря ни на что, Альфред был и будет оставаться ему верен, и что это будет только вопрос времени, и не такого уж долгого, прежде чем все наладится. Ламар, у которого не было причин испытывать привязанность к своему отцу, не был настолько лицемерен, чтобы изображать какую-либо печаль или сожаление при мысли о том факте, что старик, по словам Альфреда, с каждым месяцем становился все слабее и вряд ли проживет еще долго. Это может показаться жестоким, но такое обращение, какое Эдвард Броктон оказал Ламару, не внушает ни любви, ни уважения. Я не винила его за то, что он ждал смерти своего отца с чувством облегчения.

Вскоре после этого мне стали сниться более странные сны, чем раньше. Однажды ночью я очень рано легла спать, и мне приснилось, будто я нахожусь в родовом поместье Ламара. Он часто описывал его и показывал мне фотографии, так что не было ничего необычного в том, чтобы живо увидеть его во сне. Я шла по обширным коридорам, где тусклый свет рассеивал тени, и по пустым комнатам с высокими сводами. Я не увидела ни души, хотя прошла по большинству комнат в доме.

Я написала об этом сне Ламару, и в своем ответе он выразил удивление точностью моего описания. "Ни одна фотография, - писал он, - не смогла бы передать то, что ты описала, - детали, которые я забыл; возможно, я когда-нибудь прежде рассказывал тебе о них".

Несколько недель спустя - я снова рано легла спать - мне во второй раз приснился дом в Суррее. Первое, что я помню, - это как я стояла в дверях огромной комнаты. За длинным столом сидели три фигуры - женщина и двое мужчин. Они ничего для меня не значили, и я наблюдала за ними без интереса. Я заметила, что один из мужчин был стар.

Внезапно пожилой мужчина поднял голову. Я ясно увидела его лицо и чуть не вскрикнула, потому что его глаза были глазами Ламара, только более глубокими и без нежности. Потом я услышала, как он сказал:

- Вы слышали мое решение. Я буду придерживаться этого.

Теперь лицо молодого человека стало более отчетливым. Оно было молодым и безвольным, но добрым, а глаза полны боли. Затем он заговорил, глядя прямо на старика.

- Отец, откуда мне знать, что я, а не Ламар был первенцем?

Губы старика дрогнули, а глаза, казалось, засветились, как живые угли. Раздался его голос, и я увидела, как другой отшатнулся, будто его ударили.

- Откуда тебе знать! Ты смеешь сомневаться в моих словах? Неужели ты смеешь возражать мне, зная, что мне осталось жить, возможно, всего несколько недель? Я хочу, чтобы ты дал клятву на бумаге - не давать ни пенни твоему брату после моей смерти, или я нарушу закон на одно поколение и оставлю все твоему сыну по достижении им совершеннолетия.

Я услышал, как молодой человек в отчаянии воскликнул:

- Отец, ты не можешь этого сделать! Я люблю Ламара. Ей-Богу, я бы предпочел остаться без гроша!

Я видела, как женщина - она была молодая и хорошенькая - бросила на него сердитый взгляд и пробормотала что-то, от чего его лицо, казалось, задрожало, словно от боли и сомнения.

- Ты должен выбрать! - Это был голос старика, эхом разнесшийся по комнате, словно роковой глас. - Если ты не подпишешь эту бумагу до моей смерти, все, чем я владею, перейдет к доверенным лицам. Ни к одному пенни ты не притронешься, пока жив.

Я наблюдала, как их глаза встретились - тщетный гнев и отчаяние в юных голубых глазах; угроза и сила в старых и темных. Я снова услышала командный голос, который говорил:

- И никаких фокусов, Альфред! Ты дашь отчет тем, кто уполномочен действовать вместо меня. Я не могу рассчитывать на то, что Эвелин скажет о тебе, как раньше, - я увидела, как он бросил на молодую женщину взгляд, в котором сквозило презрение, - потому что ей было бы слишком много чего терять.

Я видела, как человек по имени Альфред уронил руки на стол, спрятал голову в ладонях и издал стон, похожий на рыдание. Я увидела, как молодая женщина улыбнулась, и возненавидел эту улыбку: в ней было столько яда. Она подтолкнула бумагу к Альфреду и коснулась его руки. Он медленно поднял голову и взял в руку перо, которое она ему дала. Его пальцы неуклюже, с болью двигались по бумаге, которую он держал в руке.

Затем произошла странная вещь. До этого момента я стояла там, словно не связанная ни со временем, ни с пространством, ни с обстоятельствами. Внезапное осознание овладело мной, и я поняла, что сцена, разыгравшаяся передо мной, касалась меня жизненно, потому что она касалась того, кого я любила. Из моего горла вырвался крик протеста, и я сделала шаг или два вглубь комнаты.

Три вещи произошли одновременно. Альфред повернулся ко мне, и на его лице я увидела скорее изумление, чем страх. Молодая женщина тоже обернулась, ее глаза вылезли из орбит. Она привстала на стуле, и ее губы приоткрылись в крике ужаса. Старик с застывшим от ужаса лицом повалился вперед через стол.

Это было все, что я помнила после пробуждения. При звуке этого крика сон оборвался, внезапно и определенно, как заканчивается ночной кошмар, на высокой ноте физического или душевного расстройства. Я проснулась, дрожа и в холодном поту.

Этот сон, - самый яркий из всех, какие я когда-либо переживала, - опустошил меня физически и эмоционально. Но сон это или видение, фантазия или реальность, я знала, что должна делать. Я отправила телеграмму Ламару, в которой говорилось:

Твой отец умер. Поезжай в Англию как можно скорее.

В течение двадцати четырех часов ответа не было, затем пришла телеграмма от Ламара. Она гласила следующее:

Как, во имя всего святого, ты узнала? Только что получил весточку от моего брата. Я выезжаю завтра.

Во имя всего Святого, откуда я знала? Вполне возможно, он спросит меня об этом, как я спрашивала себя об этом днем и ночью.

У меня была короткая передышка от любых сновидений; затем однажды рано утром, после бессонной ночи, мне приснился очень странный сон. Я очутилась в совершенно незнакомом доме и во сне поняла, что никогда раньше его не видела. Но сон начался за пределами этого дома.

Казалось, было летнее утро, и я увидела деревья и кустарники. Я ехала по проселочной дороге, направляясь к воротам из кованого железа в увитой плющом каменной стене. Через калитку я увидела садовую дорожку, окаймленную цветами, аромат которых я ощущала. Я открыла калитку, прошла по дорожке к особняку и вошла через широкую парадную дверь, которая была открыта. Дом был просторным, и я бродила по нему, никого не встречая.

Затем я вошла в комнату в задней части здания, на первом этаже. Это было похоже на мужской кабинет. Я стояла неподвижно, словно чего-то ожидая, и вдруг увидела фигуру мужчины, приближающегося ко мне из угла комнаты. Мне казалось, что я вижу и лицо, и тело как будто сквозь туман. Лицо было нежным, благожелательным, с добрыми глазами и нежной улыбкой. Какой-то глубоко укоренившийся инстинкт подсказывал мне, что это фигура не живого, а мертвого; и все же я не испытывала ни страха, ни содрогания.

Он подошел ближе, улыбаясь мне, затем направился к книжному шкафу рядом с тем местом, где я стояла. Я услышала легкий звук за пределами комнаты и была уверена, что мужчина тоже услышал его, потому что застыл как вкопанный. Я повернула голову и в дверном проеме увидела прелестную беловолосую женщину. Ее серые глаза встретились с моими с выражением вопросительного удивления, как будто спрашивая, что я делаю в этой комнате. Мне показалось, она увидела меня, но не фигуру, стоящую рядом со мной.

Я повернулась, чтобы посмотреть на нее, но там никого не было! В комнате никого, кроме меня и любезной женщины в дверях! Я повернулась и заговорила с ней, но когда услышала свой собственный голос, то увидела, как на ее лице промелькнуло странное выражение. В следующую секунду и она, и комната исчезли, и я, вздрогнув, проснулась.

Озадаченная и испытывающая сильное любопытство, я была уверена, что мне приснился настоящий дом и живая женщина - и еще одно существо, которое не было живым. Но кто они такие и где находится дом? Я надеялась, что мне снова приснятся этот дом и эта женщина - и они приснились!

Однажды я увидела ее в саду с ландышами в руке. Она увидела меня и направилась ко мне, на ее лице было написано удивление, но не было страха. Мне очень хотелось заговорить с ней, но, как и прежде, когда она услышала мой голос, на ее лице появилось изумление - а затем женщина и сад исчезли, и я проснулась в своей постели, любуясь светом ранней зари.

В следующий раз, - а это был третий и последний, когда я ее видела, - она сидела за старым письменным столом в кабинете, куда я пришла в поисках человека с добрыми глазами. Она смотрела на фотографию в рамке, которую держала в руке. Ее глаза были полны слез. Импульсивно я подошла к ней, с моих губ сорвался возглас сочувствия. Она подняла голову, увидела меня, тихо вскрикнула и вскочила на ноги. А потом вообще ничего больше не было. На этот раз сон исчезал медленно, сцена рассеялась, как туман. Я просыпалась постепенно, без всякого ощущения, будто спала и мне что-то снилось. Это было очень странно.

Все это было мне интересно - но какое отношение это имело к зловещим событиям в Суррее или к Ламару, чьего письма в ответ на мою телеграмму я с нетерпением ждала?

Несколько ночей спустя мне снова приснилось, будто я нахожусь в незнакомом доме. Я не сознавала, что вошла в кабинет; но я была там, совершенно неподвижная, и ждала - чего? Было очень раннее утро, потому что сквозь зарешеченные окна пробивалась слабая полоска рассвета, изящно разрезая тени и очерчивая предметы в комнате.

Без страха и даже удивления я увидела приближающегося ко мне того же мужчину с нежной улыбкой. Казалось, он узнал меня и поприветствовал взглядом. Он направился прямо к книжному шкафу, или, скорее, казалось, он скользит по комнате. Как и прежде, я знала, что он не принадлежит к миру живых. Часто нам снятся умершие, но обычно это те, кого мы знали при жизни. Этого человека я никогда не знала.

Он достал из книжного шкафа большую книгу. Она показалась ему тяжелой, но он без труда донес ее до письменного стола. Он посмотрел на меня, и его глаза приказали мне следовать за ним. Я склонилась над книгой, когда он открыл ее и перелистал страницы. Очевидно, это был дневник, причем старый. Страницы пожелтели от времени.

Рука, переворачивавшая страницы, была белой и хрупкой. Изящные пальчики указали на абзац в середине страницы. Я прочитала следующее:

Сегодня рано утром Хелен Броктон родила мальчиков-близнецов. Первый, более сильный, чем другой, родился без пяти четыре, а второй - в двадцать минут пятого. Последний обещает быть красивым, как мать. Я глубоко обеспокоен состоянием Хелен. Она всегда была хрупкой, и двойные роды стали серьезным испытанием. Но если она переживет сегодняшнюю ночь и завтрашний день, она будет жить. Я делаю все, что в моих силах, чтобы спасти ее.

Датой этой записи было 2 января 1890 года. На следующей странице, датированной следующим днем, я прочитала следующее:

Хелен умерла сегодня вечером, бедная девочка. Эдвард безутешен. Похоже, он ненавидит младенцев за то, что они стали невинной причиной ее смерти. Особенно он зол на первенца, которого, поскольку тот сильнее из них двоих, он, по-видимому, считает главным виновником смерти Хелен. Эдвард упрям и часто глуп.

Снова последовало быстрое и бесшумное переворачивание страниц - многих страниц. Я увидела дату десять лет спустя. Я прочитала:

Я нахожу отвратительным то, как Эдвард отравляет жизнь юному Ламару. Я могу понять Эдварда, отдающего предпочтение Альфреду, который так похож на бедную Хелен, и для него неизбежны трения с Ламаром. Но я не могу простить ему безжалостной несправедливости по отношению к своему первенцу. В конце концов, я предвижу неприятности.

Что касается меня, то Эдвард больше не мой друг, и я не могу сожалеть об этом. Он ненавидит меня за то, что пять лет назад я отказался подписать заявление под присягой о том, что я, как лечащий врач, знал, Альфред родился раньше Ламара. Я буду держать это при себе, пока мальчики не станут достаточно взрослыми, чтобы знать правду, тогда я им все расскажу.

Я полагаю, что старая медсестра Мэри подписала ложные показания. Немыслимо, чтобы Эдвард пытался лишить Ламара наследства, но какова еще может быть его злая цель?

Была еще одна запись, датированная 1902 годом.

Семейные дела Броктонов быстро ухудшаются. Эдвард создал ситуацию, которая действительно печальна и ужасна. К счастью, мальчики преданы друг другу, и я верю, что их взаимная преданность переживет злую несправедливость и зловещие намерения их отца. Скоро они станут достаточно взрослыми, чтобы разобраться во всем самостоятельно, и, поскольку Реестр актов гражданского состояния сгорел вместе со всеми записями, моим долгом будет рассказать близнецам правду.

Это была последняя запись в дневнике. Призрачные пальцы перевернули остальные страницы, словно показывая мне, что они пустые. Затем добрые глаза еще раз заглянули глубоко в мои, и, казалось, сказали:

- В течение многих лет я пытался достучаться до других. Вы первая, кто это видит и понимает. Вы знаете правду и знаете, как следует поступить. До свидания!

Видение исчезло, и я осталась в комнате одна. На столе не было книги, рассвет стал ярче. Затем, медленно, комната и сон исчезли, и я проснулась.

Я не могу описать свои ощущения в тот час пробуждения. Они были запутанными, но, как ни парадоксально, ужасно ясными. Я сразу же телеграфировала Ламару, что собираюсь отплыть в Англию и что он должен встретиться со мной там как можно скорее. Я всегда могла занять денег на крайний случай, так что материальные трудности были преодолены без промедления. Через десять дней я была в Суррее - и самым удивительным образом оказалась в доме, который посещала в своих снах.

Когда эти странные и сверхъестественно захватывающие слова были обращены ко мне женщиной, чьи серые глаза смотрели глубоко в мои, - и чье лицо я узнала с первого взгляда, - я услышала, как мои друзья воскликнули в изумленном замешательстве. Но я была озабочена только тем, ради чего приехал в Англию.

Торопливо, иногда бессвязно, я рассказала свою историю, закончив сном, в котором прочитала записи в дневнике врача. На долгое время воцарилось молчание, вызванное изумлением, слишком глубоким, чтобы его можно было выразить словами; затем его вдова сказала мне, что она знала о дневнике, который ее муж вел вплоть до дня своей смерти, но что она не открывала его с тех пор, как он скончался, не в силах вынести боль чтения.

- Он стал жертвой несчастного случая, - тихо сказала она, - когда объезжал молодую кобылу. Она швырнула его на забор. Это было в 1902 году. Он был таким сильным и счастливым, не думал о смерти. Это было ужасно, - закончила она срывающимся голосом.

Мы пошли с ней в кабинет, она сняла старый дневник и положила его на стол, как это сделали призрачные руки ее мужа в моем сне. Но на этот раз именно я перевернула пожелтевшие страницы.

Я нашла каждую запись в точности такой, какой прочитала ее в своем сне. Я показала записи остальным, и муж моей подруги, который был юристом, заверил меня, что никаких дополнительных доказательств для защиты интересов Ламара не потребуется. Предъявив старой медсестре Мэри письменные записи врача, вероятно, было бы легко вынудить ее признать ее собственные показания под присягой ложными. Это решило бы вопрос окончательно.

Мы все были так взволнованы - моя подруга, ее муж и дорогая вдова доктора, чье настоящее имя я не раскрываю по ее просьбе, - что какое-то время думали только о том, что необходимо сделать, а не о сверхъестественных явлениях, которые привели к открытию. Затем, наконец, они вернулись к теме моих странных снов. Я подробно рассказала им о каждом из них, и когда я остановилась на своем впечатлении о муже этой дамы при его первом появлении передо мной в кабинете, она дрожащим голосом сказала:

- Я отдала бы остаток своей жизни за то, чтобы хоть мельком увидеть его дорогое лицо, - но он пришел не ко мне, а к той, кого никогда в жизни не видел.

- Да, - быстро сказала я, - но это, несомненно, было потому, что он хотел исправить ошибку и знал, что я могу ему помочь.

- Я тоже могла бы исправить ошибку, - печально сказала дорогая леди, - если бы он явился мне и показал записи в дневнике, о которых я ничего не знала. Дело не только в этом, мое дорогое дитя. Должно быть, вы обладаете очень редкой психической силой. Как еще вы можете объяснить свои необычные сны?

В самом деле, как еще! Вот что сказал мне Ламар несколько недель спустя, когда все уладилось, и он даже простил Альфреда за ту трусливую роль, которую тот сыграл в этом деле.

Это было во время нашего медового месяца, когда Ламар однажды сказал мне:

- Милая, я не верю, чтобы тебе приснилось то, что ты видела и слышала. Это были не сны в том смысле, в каком мы понимаем это определение. Я так долго пробыл в Индии, что могу понять или, по крайней мере, принять многие вещи, которые другие отрицают и над которыми смеются.

Далее он рассказал мне, что, когда до него начали доходить мои письма, в которых рассказывалось о моих странных снах о его доме, он старался относиться к ним легкомысленно, но все это время был глубоко впечатлен.

- Если мне не приснилось то, что я видела и слышала, тогда что со мной происходило? - спросила я его, совершенно не понимая, что он имеет в виду.

- Существует такая вещь, как развоплощение духа, - сказал он мне, - то есть временное покидание духа живого тела во время бессознательного периода, который мы называем сном. Во многих странах суеверные туземцы утверждают, что человека никогда не следует будить внезапно или насильственно, так как это не дает душе достаточно времени, чтобы вернуться в тело, и тогда тело умирает. Это очень распространенное убеждение. Они даже утверждают, что спящих людей никогда не следует называть их собственными именами. В Индии есть много идей на этот счет, и я разговаривал с интеллигентными восточными индийцами, которые твердо верят, что некоторым позволено блуждать духом, куда они пожелают, в то время как их тела неподвижно лежат во сне.

За всю свою жизнь я никогда не слышала об этом странном веровании, но чем больше я размышляла над ним, тем больше принимала его как истину. Я уверена, что не снам, какими бы замечательными они ни были, я была обязана чудесным распутыванием запутанных клубков моей личной жизни.

Моя душа отправилась на помощь мне и мужчине, которого я любила, и она достигла своей цели!

На такой почве наша любовь выросла в более богатый и сладкий цветок, чем дар Жизни большинству смертных!

СТРАННЫЙ ОПЫТ ЛЕДИ-КВАКЕРШИ

Правдивая история доктора А. Дж. ФОСЕТТА, Глендейл, Орегон

В течение многих лет я был заинтересованным наблюдателем за вещами оккультными или экстрасенсорными, хотя всегда придерживался позиции пресловутого миссурийца - "Покажи мне".

Несколько лет назад в моей собственной семье произошел инцидент, который стал самым убедительным доказательством возвращения духа, какое я когда-либо имел удовольствие наблюдать.

Моя мать, пожилая женщина-квакерша, всегда была тем, кого я бы назвал настоящим экстрасенсом. Небольшой инцидент, произошедший много лет назад, хотя, вероятно, свидетельствует не более чем об особой телепатической способности, может представлять интерес; и теперь я перехожу к деталям моей основной истории. Мы жили на ферме в сельской местности штата Огайо, и это были дни, когда в сельской местности еще отсутствовали телефон и современные удобства. Старший брат, который прожил в Айове несколько лет, написал, что скоро будет дома, а позже, - что не сможет приехать, так как его задерживают дела.

Через несколько дней после этого последнего сообщения моя мать поразила семью замечанием: "Уолтер будет здесь завтра к ужину".

Мы знали, что у нее не было возможности получить от него ни слова, поэтому мягко пошутили над ее словами и сказали, что ее желание, должно быть, является источником ее идеи.

Она только понимающе улыбнулась и заметила: "Подождите и увидите".

На следующий день - фермерский обед подается в полдень - мама поставила дополнительный стул для Уолтера, но, когда мы сели обедать, Уолтера не было. Итак, мы уселись, все, кроме мамы; она сказала, что подождет.

Едва мы приступили к еде, как вошла мама, опираясь на руку Уолтера.

Жизнь моей матери была наполнена подобными инцидентами. В течение нескольких лет она жила в Пасадене, штат Калифорния, в доме ее овдовевшей дочери. Именно там произошло это явление, если его можно так назвать. Моя мать говорит о смерти и попадании на небеса так же небрежно, как я бы говорил о поездке в соседний город.

Однажды, когда она была прикована к постели продолжительной и опасной болезнью, ей стало интересно, поправится ли она, и что будет делать ее дочь в случае ее смерти. Позвольте мне рассказать, что произошло, ее собственными словами:

"Мой отец, который был старым врачом-квакером, умер тридцать пять лет назад, но он пришел, встал в ногах моей кровати, улыбнулся мне и сказал: "Мэри, ты поправишься. Я делаю для этого все, что в моих силах". Я видела его так ясно, как никогда в жизни".

Сразу же после того, как это произошло, она позвонила моей сестре и рассказала ей, что видела своего отца и что он ей сказал.

Примерно через тридцать минут после того, как состоялся их разговор, вошла тетя, жившая неподалеку от них. Обычно, входя в дом, она спрашивала мою сестру, как поживает мама и можно ли ей ненадолго зайти к ней; но в этот день она вообще не стала ждать, а направилась прямо к постели моей матери и сказала: "Мэри, ты поправишься. Некоторое время назад ко мне пришел отец, и я видел его так же ясно, как сейчас вижу тебя, и он сказал мне: "Мэри поправится; я делаю для нее все, что в моих силах"".

Я не пытаюсь объяснить этот случай, но я абсолютно ручаюсь за правдивость каждого сказанного мною слова.

Моей матери сейчас почти семьдесят девять, она очень умная пожилая леди, и очень многим она известна как поэтесса-квакерша.

КОЛДУН В КОМНАТЕ

Уолтер Гибсон

Старый дом на Мортон-стрит всегда завораживал меня. Сколько я себя помнил, - а я проходил мимо него ежедневно в течение почти пяти лет, - рядом с входной дверью была прибита табличка "Сдается комната". Это было на старой вывеске, когда я впервые увидел ее, но ее так и не сняли. Я часто задумывался об этом знаке. Если бы там было написано "комнаты", это бы меня не заинтересовало; но слово "комната", казалось, указывало на то, что в здании была одна незанятая квартира, которая, по-видимому, никогда не будет занята.

Я всегда смотрел на этот дом, когда проезжал мимо в трамвае, но только однажды видел, как кто-то входил в него. Этим человеком был сутулый старик, закутанный в тяжелое пальто, увенчанное старинной шляпой-котелком. Бросив на него мимолетный взгляд, я смог увидеть только его спину. Вероятно, в этом двухэтажном доме жили и другие люди, потому что на вывеске всегда было написано "комната", а не "комнаты".

Как я предположил, в гостиной на втором этаже никто не жил, потому что жалюзи всегда были задернуты. Это были старые коричневые жалюзи, почти такого же оттенка, как закопченные желтые кирпичи, из которых был построен дом. Это был полуразрушенный дом, и я часто задавался вопросом, как выглядит эта комната изнутри. Вероятно, там стояла антикварная кровать, шаткий стол и два шатких стула, а на стене висело зеркало. Если имелся ковер, то узор был бы старым и выцветшим. Наверное, самая непривлекательная комната. Должно быть, многие люди смотрели ее, но она так и не была снята. Что было не так с комнатой? Или с домом?

Произошли два события, изменившие условия моей жизни. Родственники, у которых я жил, уехали из города, а фабрику, где я работал, перевели в другое здание. Я решил, что мне будет лучше найти жилье в нескольких минутах ходьбы от фабрики. Это было нелегко, так как район был непривлекательным; но, произведя расчеты, я обнаружил, что старый таинственный дом находился в пределах мили от моего нового места работы. Ни дом, ни окрестности не были претенциозными; но я не был слишком разборчив в своем жилище, а мое любопытство, накопившееся за пять лет, требовало удовлетворения. И все же каким-то образом я отложил свой визит до последнего возможного дня - и вот субботним днем обнаружил, что стою перед домом с чемоданом, готовый незаметно осмотреть комнату.

Постучав в дверь и позвонив в колокольчик в течение нескольких минут, я услышал медленный щелчок поворачиваемой задвижки; затем дверь осторожно отворилась, и передо мной предстал странный старик - тот самый, которого я видел из трамвая. Его плечи были низко опущены; лицо было шафранового цвета, но без морщин. Редкие седые волосы и коротко подстриженные усы ничего не добавляли к его невыразительному лицу.

- Я хотел бы осмотреть комнату. Она меблирована?

Мгновение он изучал меня, и я почувствовал себя в положении кандидата на посвящение. Наконец он заговорил тонким, горьким голосом, в котором, казалось, слышался сарказм.

- Да. Квартира меблирована. Вы могли бы переехать сразу. Но я не думаю, что она вам понравится. Она никому не нравится, но мне все равно.

Я указал на двух дюжих мужчин в фургоне.

- Внесите багаж, - крикнул я.

Я был уверен, что на старика произвели впечатление мои уверенные манеры. Не осмотрев комнату, не спросив ее цены, без малейших колебаний я снял ее. И все же он не выказал ни малейшего удивления.

- Сюда, - сказал он и медленно направился к лестнице.

Нижний коридор, лестница и холл второго этажа были пусты. Он провел меня в переднюю комнату, как я и ожидал, и когда он нерешительно приподнял штору, я почувствовал трепет восторга, увидев комнату почти такой, какой я ее себе представлял. Я снял шляпу и пальто, положил их на стул и выбрал уголок для сундука. Мужчины вышли, пока я поднимал вторую штору, и я остался в комнате наедине со старым хозяином.

- Плата за комнату составляет четыре доллара в неделю, - торжественно объявил он.

Я кивнул.

- Оплачивается авансом, - продолжил он.

Я отдал ему деньги.

- Вот ваш ключ от двери, - сказал он, шаркая в мою сторону.

Я взял его, и он вышел из комнаты.

Я был доволен своим новым жильем. Я смеялся, наблюдая за проезжающими по улице трамваями. Я чувствовал, что окунулся в приятное приключение. Комната была на удивление дешевой; со стариком все было в порядке. Забавно, что никто раньше не снимал эту комнату!

Первая неделя прошла спокойно. Я редко появлялся в комнате раньше полуночи и уходил каждое утро до девяти. Я узнал, что старика звали Крейтон, и предположил, что он жил на умеренный доход. На втором этаже имелось три комнаты. Он жил в задней комнате, а кто-то занимал большую среднюю комнату, но дверь всегда была заперта. Это были все факты, которые я установил в течение семи дней.

Через неделю после моего приезда произошла странная вещь. Я пришел домой в субботу в полночь и читал в постели. Мне показалось, я услышал шум в коридоре, поэтому погасил свет и тихо открыл дверь.

Послышался тихий стон. Я подумал о старике Крейтоне. Возможно, он был болен. Итак, в одних носках я прокрался по коридору, но вскоре обнаружил, что звук доносится из средней комнаты. Мое любопытство возросло.

Из-под двери пробивалось крошечное пятнышко света. Очевидно, на пол была положена полоска ткани. Я поискал замочную скважину и решил, что она забита бумагой.

Стоны продолжались, и вместе с ними я услышал шуршание, как будто перемешивали жидкость. Затем началось странное пение на мягком, музыкальном языке - слова были неразличимы, и все же звук странным образом будоражил воображение.

Так это продолжалось: пение, затем стоны, затем тишина, нарушаемая только плеском воды. Затем я услышал испуганный визг, и сразу же после этого мощный голос пропел короткую мелодию из трех или четырех нот. На мгновение воцарилась тишина - затем послышался звук приближающихся шагов.

Я прокрался обратно в свою комнату, запер дверь и лег спать. Я не боялся, но руки у меня дрожали, и прошло некоторое время, прежде чем я смог заснуть.

В десять часов утра я встал и спустился вниз. Я нашел старика, ожидающего у подножия лестницы.

- Не хотите ли чашечку кофе? - спросил он.

Я кивнул.

Он проводил меня на кухню. Там мы сели друг напротив друга за маленький столик, между нами стояла кофеварка, и старик пристально изучал меня.

- Это начало вашей второй недели, - сухо объявил он. - Вы хотите остаться?

Я машинально потянулся за сигаретой и постарался казаться беспечным.

- Конечно, - ответил я. - Почему нет?

Старик усмехнулся, но в этом звуке не было веселья.

- Вы первый, кто решил остаться. Некоторые уходят, не сказав ни слова, некоторые пьют со мной кофе, но они всегда уходят. Табличка все еще висит на двери. Вы это заметили?

Если подумать, я заметил вывеску; но я не разговаривал с Крейтоном отчасти потому, что не видел его, а отчасти потому, что считал, это не мое дело. Но в замечании старика было что-то зловещее.

- Извините, я на минутку, - сказал я. Меня задело саркастическое отношение Крейтона. Я намеревался сразу же развеять его сомнения.

Я вышел из комнаты, и искренне верю, он не ожидал, что я вернусь, поскольку я направился к входной двери. Там я снял старую вывеску с ее ветхих креплений. Затем я вернулся на кухню и положил ее на стол.

- Уберите ее, - сказал я. - У вас есть сосед, который собирается остаться - надолго.

Нелегко преодолеть сдержанность старости, особенно когда ее основной причиной является недоверие. Но как только их доверие завоевывается, пожилые люди стремятся к общению. Так было и со стариком Крейтоном. Его пугало то, что в его квартире на первом этаже не останется ни одной комнаты. Он был обижен на всех новоприбывших; он с насмешкой ждал их отъезда, хотя ему очень хотелось, чтобы они остались. Теперь мое решительное действие, - удаление вывески, которая была его фетишем, - превратило его из радушного хозяина в добровольного друга. Он протянул дрожащую руку через стол и сжал мою ладонь. Он застыл так на целую минуту; затем резко отпустил мою руку и налил две чашки кофе, он пытался скрыть свои эмоции; но я видел, что в тот момент слова были ему не по силам.

Мы пили кофе в тишине. Затем старик, к которому вернулось самообладание, наклонился поближе ко мне и прошептал.

- Это он, - он ткнул большим пальцем вверх. - Он наверху. Именно из-за него они не останутся.

- Кто он такой? - спросил я.

- Тсс! Он все слышит! Он здесь уже пять лет или больше - всегда только он. Больше никто не останется. Вы знаете, почему, вы слышали - прошлой ночью.

Я кивнул. Дальнейшие комментарии были бесполезны. Я не хотел прерывать старика.

- Пять лет назад он пришел, - продолжал Крейтон тем же дрожащим шепотом. - Кто он такой, я не знаю, то есть я не знаю его национальности. Он может быть индусом, малайцем или вест-индийцем. Он объездил весь мир. Он знает все - то есть все, чего ему знать не следует.

Старик допил свою чашку кофе.

- У него там наверху книги и кастрюли - как вы их называете, котелки? Да, и у него есть мыши, и крысы, и летучие мыши, и сова, и забавный маленький зверек - я забыл его название. Его привозят из Индии, и он убивает змей.

- Мангуст? - переспросил я.

- Вот именно! Это его домашнее животное. Сидит в углу комнаты и всегда за чем-то наблюдает. И одному Богу известно, что он хранит там, наверху, в коробках и корзинах. Ужасный человек - хотя он никогда не причинял мне вреда - я бы не стал говорить о нем плохо. И каждый субботний вечер... почти каждый субботний вечер он...

Старик резко прервался. Его левая рука была поднята в воздух, и он растопырил пальцы, призывая к тишине, в то время как правая поспешно схватила кофейник.

Прежде чем я успел понять, что его прервало, раздался легкий стук в дверь.

- Входите, - сказал Крейтон.

Когда дверь открылась, я ожидал увидеть самого злодейского персонажа. Вместо этого я увидел довольно маленького темнокожего парня, лицо которого было бесстрастным, но не недобрым. У него был лоб мыслителя, несколько слабоватый подбородок и не совсем плоский нос. Густые черные волосы придавали ему вид пророка, и только глаза были зловещими. Он вопросительно посмотрел на меня, и я увидел, как его веки сузились, вместо того чтобы расшириться, так что между ними были видны только два крошечных черных просвета.

- Наш новый гость? - спросил он ровным голосом.

- Да, мистер Пейпмен, - ответил Крейтон. - Я вас представлю. Это мистер Гибсон, который пробудет с нами неопределенное время.

- Я рад, - сказал смуглый человек, протягивая руку, которую я без колебаний пожал. - У нас редко бывают постоянные гости, и, возможно, это моя вина. Я работаю допоздна, возможно, вы меня слышали. Но, - засмеялся он, - на самом деле, я совершенно безобиден.

Говоря это, он изучал меня, и мне не понравились ни его глаза, ни его смех. И все же этот человек не был отталкивающим.

- Я не совсем расслышал ваше имя, - сказал я.

Снова смех.

- Пейпмен - это имя, которое я использую. Другие мои имена трудно произносить. Но там, откуда я родом - в одном из мест, где я обосновался, - у нас есть король и королева: мы называем их папа и мама. Когда-то я был королем, папой-мужчиной - так что это имя я использую.

Он повернулся к Крейтону.

- Вы говорили обо мне, - сказал он.

Крейтон нашел убежище в глотке кофе.

- Конечно, вы хорошо отзывались обо мне. Мы дружим уже пять лет - и должны оставаться друзьями еще много лет.

- Да, мистер Пейпмен, - ответил старик.

- Но люди не должны говорить о том, чего они не знают. Возможно, вы рассказали мистеру Гибсону о моей комнате, о моих котлах с зельями, о моем питомце. Это хорошо, но я бы предпочел, чтобы мистер Картер видел, а не слышал. Он может навещать меня, когда ему заблагорассудится.

Последние слова были обращены как ко мне, так и к старику. Я поклонился.

- Когда захотите, можете зайти, - сказал мне Пейпмен. - В любое время. Постучитесь в мою дверь. Вас никто не потревожит.

Он протянул руку на прощание. Затем вышел из комнаты, больше не сказав Крейтону ни слова.

- Странно... - тихо начал я, но старик поднял обе руки.

- Да, странная у нас выдалась погода, - сказал он довольно громко. - Расскажите мне о своей работе, мистер Гибсон. Дела идут хорошо?

Снова сигнал к тишине, и мне показалось, я услышал легкие шаги, удаляющиеся по коридору от кухонной двери.

Я продолжил безобидный разговор. Я начал верить в то, что сказал старик, когда он объявил, что таинственный человек в средней комнате может слышать все. Но, наконец, убедившись, что Пейпмен наверху, в своей комнате, мы возобновили эту тему.

- Есть люди, которые приходят повидаться с ним, - сказал Крейтон. - Такие люди, как он, но не такие хитрые, не такие умные. Они входят через черный ход - через кухню - и уходят с маленькими коробочками и бутылочками. И они дают ему деньги.

- Он химик? - спросил я.

- Ба! - воскликнул старик. - Химики с крысами, летучими мышами и совами? А лягушки? У него они тоже есть! Я не знаю, кто он такой! Но он занимается чем-то темным.

Очевидно, загадка занятий Пейпмена была выше понимания старика. Я недоумевал, почему он держит такого странного жильца.

Но Крейтон знал больше, чем я предполагал, как я узнал несколько недель спустя.

Все шло хорошо. Каждый субботний вечер, а иногда и в другие ночи из задней комнаты доносились одни и те же звуки. Я несколько раз встречал Пейпмена в коридоре, и каждый раз он говорил приятно. Каждое воскресенье старина Крейтон возвращался к своей прежней теме, но не давал мне никакой реальной зацепки до тех пор, пока однажды утром не стал необычайно доверительным.

- Я знаю, что это за человек, - прошептал он через кофейный столик. - Он колдун вуду! Вот что!

- Откуда вы знаете? - спросил я.

- Вы думаете, я позволил бы ему остаться здесь, если бы это было не так? - спросил он.

- Я бы не подумал, что вы позволили бы ему остаться, если бы это было так.

Старик кисло улыбнулся.

- Послушайте! - сказал он. - Раньше я жаловался на шум. Сказал, что не могу найти другого арендатора, это было пять лет назад. Поэтому он заплатил мне больше денег, но я все равно жаловался. Я был в его комнате, когда разговаривал с ним в тот раз, и он взял маленькую фигурку человека из воска. - Один человек, - сказал он, - причинил мне зло. У него будет болеть плечо.

Со сверхъестественным страхом я наблюдал, как он протыкает заостренной палочкой восковую модель.

- И, если он причинит мне еще больше зла, - сказал он, - я причиню боль его сердцу - и это будет его последняя боль. Но мои друзья - если они стары, я делаю их молодыми. Вы стары. Вы должны быть моим другом. Я могу быть вам полезен.

- Вот и все. Мы больше не говорили об этом. Но один умный человек обычно приходил навестить того парня наверху. Он и еще один мужчина пришли вместе. Оба темнокожие. Пару дней спустя приходит умный человек с сильно сгорбленным плечом. Через неделю его друг пришел один.

- Где тот, другой мужчина? - спросил я.

- Умер, - вот что он ответил.

В следующий раз, когда был в той комнате наверху, я увидел маленькую восковую фигурку. В сердце ее была воткнута острая деревянная палочка.

Старик рассказал всю свою историю. Теперь я знал, почему таинственный жилец оставался здесь в течение пяти лет и останется столько, сколько пожелает.

В тот вечер я рано поднялся в свою комнату. Раздался легкий стук в дверь, стук, который я узнал, и не смог подавить дрожь. Я впустил Пейпмена, моего соседа.

- Вы не пришли навестить меня, - тихо сказал он. - Не хотели бы вы сделать это сегодня вечером?

Отказа не последовало. Кроме того, я хотел взглянуть на его комнату. Итак, мы тихо прошли через холл, потому что старик Крейтон уже спал, и меня провели в самую любопытную квартиру, какую я когда-либо видел.

Жалюзи были опущены, и комната освещалась затененными электрическими лампами. В центре стоял котел, под которым не было огня. На стенах висели карты, покрытые странными знаками. Длинная полка была занята бутылками самого разного вида и размеров, с любопытными этикетками или вообще без этикеток. Там было три клетки, в каждой из которых находились животные. Три крысы свирепо смотрели из одной; мыши беспокойно бегали в другой; третья содержала живую летучую мышь. Там была и сова, торжественно примостившаяся в углу, и мангуст, как я предположил, съежившийся у двери. Коробки и корзины были свалены в кучу. Что в них было, я догадаться не мог.

Пейпмен указал мне на стул, и я сел.

- Лучше знать много, чем мало, - сказал он, пристально глядя на меня. - Вы знаете мало, поэтому я бы предпочел, чтобы вы знали много. Старик рассказал вам о моей комнате, о моих посетителях, о моем восковом изображении. Я не возражал, потому что он мало что знал, когда разговаривал с вами. Но вы можете поговорить с другими. Поэтому я расскажу вам многое - и вы никому этого не расскажете.

Явная твердость его голоса была очевидна. Я кивнул в знак согласия.

- Вы обещаете? - сказал он.

- Да.

- Я не колдун вуду, как сказал старик, - продолжал он, - но я знаю вуду, и я управлял народом вуду. Я человек, который знает много вещей - больше, чем другие мужчины. Люди, которые пробуют вуду, приходят ко мне. Я даю им зелья и порошки от любви... от болезней... да, для мести.

Он подошел к коробке в углу и достал маленькую жабу из ее убежища. Это была самая любопытная жаба, какую я когда-либо видел, - красная и крошечная - странное, отвратительное существо.

- Многие слышали об этой жабе, - сказал он, - из книг Агриппы - вон там. - Он указал на ряд книг за моей головой - особенность комнаты, которую я раньше не замечал.

- Но где же найти жабу? Как ее распознать? Я один сделал это сегодня, хотя многие делали это много лет назад. У меня много таких жаб. Смотрите!

Ножом он убил жабу и вырезал крошечную косточку из ее левого бока. Он бросил кость в котел.

- Попробуйте воду, - сказал он.

Я попробовал. Она была холодной.

- Вудуистам это неизвестно, - продолжил Пейпмен. - Они знают очень мало. Ими легко управлять. Попробуйте воду.

Я опустил руку в котел. Было ли это моим воображением? Вода становилась теплой!

- А теперь позвольте мне сказать вам вот что, - торжественно произнес Пейпмен. - Я могу делать многое. Люди должны быть моими друзьями, если они не хотят, чтобы им причинили вред, у меня есть власть. Не только власть здесь, но и после смерти!

- Вы верите в духов? - спросил я.

- Верю в них! Я их видел!

- Они пытались причинить вам вред? - спросил я.

Пейпмен рассмеялся. Он сделал мне знак опустить руку в котел. Я так и сделал, и тут же выдернул назад. Вода была очень горячей!

- Призраки могут причинить вред вам, но не мне, - сказал он. - Они могут напугать вас. Они могут свести вас с ума. Вы не можете убить их, потому что они - духи. Я тоже не могу, но я могу прогнать их прочь. Вы тоже можете, если знаете, как.

- Как? - спросил я.

Пейпмен задумался.

- Я расскажу вам, - сказал он. - Но не задавайте мне больше вопросов. Другие это знают. Не будет никакого вреда, если я расскажу вам об этом. Вы стреляете в призрака.

- Но вы сказали, что призраки неуязвимы.

- Да, - сказал смуглый человек, - для обычного оружия. Но не для серебряной пули. Стреляйте в них серебряной пулей. Они никогда не вернутся.

Он сидел в нескольких футах от меня. Никто из нас не произнес ни слова. Вода в котле закипела!

- Хватит, - крикнул Пейпмен. Он подошел к столу, и я увидел, как он извлекает кость из правого бока жабы. Он бросил ее в котел с водой.

Он указал на ближайшую клетку.

- Я могу вселиться в тело крысы, - сказал он. - Я могу заставить дух человека вселиться в крысу, когда человек умрет. Или этот мангуст - мой домашний питомец из Индии. Я называю его Геенной. Возможно, когда-нибудь в Геенне появится дух человека. Но если мне не понравится человек, я отправлю его в крысу или сову, но не в Геенну, моего мангуста.

Вечер становился фантастическим. Несомненно, этот человек был сумасшедшим. И все же слушать его было интересно, хотя его нелепые заявления были почти смешны.

- Попробуйте воду в котле, - заметил Пейпмен.

- Она слишком горячая, - ответил я.

- Не сейчас.

Я осторожно окунул пальцы в воду. Она, действительно, остыла! Мои сомнения начали рассеиваться. Этот человек, должно быть, обладает удивительной силой. Был ли это гипноз? Я искал убежища в теме призраков, в которой, по крайней мере, мог сомневаться.

- Как долго дух человека будет оставаться в крысе или сове? - спросил я.

- Пока это существо не умрет. И все же вы не можете убить его. Оно умрет только в том случае, если вы сможете изгнать из него призрака - потому что оно принадлежит призраку.

- Какое ужасное существование! - сказал я, содрогаясь.

- Вовсе нет, - спокойно ответил Пейпмен. - Я могу выбрать его для самого себя.

- Почему?

- Если мой дух захочет отомстить, - ответил он, - я прикажу ему вселиться в тело какого-нибудь существа. Тогда он сможет контролировать это тело и совершить большую месть, чем если бы был свободен.

- Вы войдете в мангуста?

Пейпмен снова рассмеялся.

- Вы задаете так много вопросов. Нет, я не войду в мангуста. Я выберу существо, которое мне больше понравится - если вообще выберу. У меня просто есть мой мангуст в качестве домашнего животного. Он сражается со змеями. Он сражался с ними в Индии, на Гаити - в других местах, где я бывал. Он у меня под рукой, чтобы отгонять змей.

- Вы боитесь змей? - спросил я.

Мужчина пришел в негодование.

- Змей? - воскликнул он. - Я люблю их. У меня есть один очень редкий вид в одной из вон тех корзин. - Я с беспокойством взглянул на корзины, потому что не испытываю особой симпатии к змеям. - Разве я не говорил вам, что знаком с вуду, а змея священна для вудуистов! Я могу призвать всех змей, и они будут повиноваться мне. Я очаровал кобру в Индии. Я могу управлять гремучей змеей! Но все змеи приходят ко мне, и я не желаю, чтобы они были рядом, если только я сам этого не захочу. Поэтому я оставляю своего мангуста. Он прогоняет тех, кого я не желаю. Снова попробуйте котел.

Я так и сделал. Вода была очень холодной.

- Вы не сможете нагреть эту воду, - сказал Пейпмен, - пока я не выну кость.

Он зажег горелку под котлом.

- Сегодня люди мало что знают, - сказал он. - И все же многое было записано, хотя в это и не верится. Вот хамелеон, - он вытащил крошечную ящерицу из коробки, где держал жаб, - если я сожгу печень этого существа на крыше дома, это вызовет молнию. Когда-нибудь я, возможно, покажу вам это. С сердцем лягушки я могу... но что в этом толку? Я делаю все это не для развлечения. Попробуйте воду в котле. Попробуйте ее и поверьте!

Я опустил руку в воду и обнаружил, что она холоднее, чем раньше, несмотря на пылающую горелку внизу.

- Я многое вам рассказал, - сказал таинственный человек. - Я многое вам показал. Вы можете не верить, но вы не разуверяйтесь. Помните о своем обещании. Я ваш друг до тех пор, пока вы не попытаетесь причинить мне вред. Не слушайте старика. Помните, что я все слышу. Я должен попросить вас оставить меня сейчас. У меня есть работа, которую нужно сделать.

Вернувшись в свою комнату, я задался вопросом, не было ли все это сном. Человек, называвший себя Пейпмен, который утверждал, что контролирует приверженцев вуду, и который держал мангуста, чтобы отгонять змей, любивших его, был либо чудотворцем, либо умным шарлатаном. В любом случае, не мое дело было вмешиваться в его дела. Так что я намеревался сдержать свое обещание. Но прежде чем лечь спать, я решил одну проблему, которая ставила меня в тупик. Комната Пейпмена находилась прямо над кухней. Через дыру в полу он мог слышать все, что говорил старик Крейтон.

Прошло еще две или три недели, и я избегал обоих мужчин, живших в доме. Пейпмен продолжал свои заклинания почти каждую ночь, и я приписал эту возросшую активность тому факту, что была полная луна. Но я не обсуждал это с Крейтоном.

Однажды в воскресенье старик позвал меня на кухню выпить чашечку кофе. Я неохотно пошел. Сидя за столом, я взглянул на потолок и увидел там что-то похожее на маленькую дырочку. Поэтому мне стало решительно не по себе, когда старик заговорил о своем жильце со второго этажа.

- Этот человек наверху, - прошептал он, - хочет, чтобы я выпил зелье, которое сделает меня молодым. Вы верите, что так и будет?

Я пожал плечами.

- Он говорит, что он старше меня, - бессвязно бормотал старик, - и он выпил немного из бутылки. Сказал, что это сохраняет ему молодость. Хотел дать мне флакончик - принимать маленькими дозами. Что вы об этом думаете?

- Я не знаю, что сказать, мистер Крейтон. Вы знаете этого человека лучше, чем я.

- Я могу попробовать, - сказал старик, - но он не даст мне зелье, пока я не составлю завещание, в котором оставлю ему все, что у меня есть. Это забавно, не правда ли, если он хочет, чтобы я жил долго?

Действительно, это звучало сомнительно, но я не знал, как подступиться к этой теме, тем более что был уверен, Пейпмен нас подслушивает. Поэтому я ничего не стал комментировать.

- Я могу попробовать, - заметил старик, когда я выходил из комнаты.

Прошла неделя, и наступил субботний вечер. Я пришел домой в полночь и лег спать. Но почему-то не мог заснуть. Некоторое время я недоумевал, почему, а потом понял, что из комнаты в задней части дома не доносилось никакого шума. Как только я установил причину, я заснул; но когда проснулся на следующее утро, то снова столкнулся с проблемой.

У подножия лестницы я обнаружил старика Крейтона.

- Прошлой ночью я не слышал никакого шума у Пейпмена, - тихо сказал я. - Интересно, почему?

- Я тоже не слышал, - ответил старик. - Я слушал, пока не уснул.

Его замечание показалось мне странным. Я вспомнил приглашение Пейпмена заходить в любое время. Поэтому я поднялся наверх и постучал в его дверь. Ответа не последовало.

- Он ушел? - спросил я старика.

- Нет, - последовал ответ.

Я положил руку на дверную ручку, и, к моему удивлению, дверь распахнулась - внутрь. На полу, среди груды книг, клеток и коробок, лежал Пейпмен. Котел был опрокинут, две или три разбитые бутылки валялись на полу.

Я бросился вниз и все рассказал старику. В доме не было телефона, поэтому я пошел на угол и позвонил в больницу. Прибыла машина скорой помощи с врачом, который констатировал смерть Пейпмена.

Было проведено расследование, и решено, что человек-вудуист попробовал одно из своих собственных зелий с катастрофическими результатами. В агонии отравления он, вероятно, перевернул многие вещи в комнате, а разбитые бутылки свидетельствовали о лихорадочных поисках противоядия.

Старик Крейтон казался беспомощным. Поэтому я остался дома и помог ему прибраться. Мы выпустили заключенных в тюрьму жаб, утопили крыс, мышей и летучую мышь, а мангуста и сову отправили в городской зоопарк. Мы опустошили все бутылки, выбросили коробки в мусорное ведро, а книги сдали в букинистический магазин. Большинство коробок и корзин были перевернуты; в тех, что остались, не было ничего, кроме мертвых растений, сухих листьев и мусора.

Это был конец Пейпмена - так я думал. Его смерть какое-то время беспокоила меня, но я продолжал жить в доме со стариком. Мы вместе пили кофе по воскресеньям, но тщательно избегали любых упоминаний о покойном соседе, пока не прошло больше месяца.

Старик Крейтон заговорил на эту тему воскресным утром.

- Вы знаете, - сказал он, возвращаясь к своему прежнему шепоту, - мне показалось, будто прошлой ночью я снова слышал этого человека наверху!

- Чепуха! - ответил я.

- Но я слышал его! Я боюсь, Гибсон.

- Почему?

- Потому что думаю, он бродит по этому месту.

Я вспомнил комментарии мертвеца о привидениях и вздрогнул.

- Вы знаете о том эликсире жизни, который он собирался мне дать? - доверительно спросил Крейтон.

- Да.

- Ну, он дал его мне, но я его не пил. Он выглядел точь-в-точь как та бутылка, что была у него. Обе бутылки были полны.

- Вы сказали, что сделаете это?

- Да, - сказал старик. - Я так и сделал. И это заставило меня насторожиться. Он был умным человеком, этот парень, но я умнее, даже если и стар. В тот субботний вечер я держал бутылку в руке. Он рылся в коробке, чтобы найти маленький стаканчик для меня, и пока он это делал, я взял его бутылку со стола и поставил на ее место свою.

- Он дал мне стакан и сказал: "Пейте!"

- Вы пьете это пойло? - спросил я.

- Конечно! - сказал он. - Смотрите!

И он сделал большой глоток из бутылки, стоявшей на столе.

- Я выпью у себя в комнате, - сказал я и вышел с бутылкой и стаканом. Потом я услышал сильный шум в его комнате - это было до того, как вы вошли, - и это было все. В той бутылке был яд, Картер, предназначенный для меня! Вместо этого он выпил его! Но я его не убивал!

Я видел, что нервы старика были на пределе. Я налил ему кофе и сменил тему. Это новое понимание смерти Пейпмена действительно стало откровением. Я смог оценить то напряжение, которому подвергался старик.

Поэтому я взял за правило каждый вечер приходить домой пораньше. Я старался подбодрить старика и разговаривал с ним каждое утро перед уходом на работу. Несколько дней все шло хорошо; затем Крейтон снова запротестовал, заявив, что слышал шум в средней комнате.

- Позовите меня в следующий раз, когда услышите его, - сказал я.

На следующую ночь в мою дверь постучали. Я проснулся. Это напомнило мне о Пейпмене, но я быстро открыл дверь и увидел старика Крейтона.

- Послушайте! - сказал он.

В соседней комнате послышался шум. Это было похоже на плеск воды в котле. Я подкрался к двери и был уверен, что слышу что-то внутри. Но когда я открыл дверь и включил свет, в комнате было тихо и пусто.

- Это его призрак! - воскликнул старик Крейтон. - Он охотится за мной! Я слышал его в коридоре, у моей двери! Я боюсь!

Делать было нечего, кроме как спать в комнате старика. Он вытащил из шкафа раскладушку, и я поселился у него. Но в ту ночь нас больше ничто не беспокоило.

Две ночи прошли спокойно, на третью старик разбудил меня около трех часов, протянув руку и тихо встряхнув мою раскладушку; мы прислушались, и я отчетливо услышал что-то в коридоре; я включил свет и открыл дверь. Там ничего не было.

- Возможно, некоторые из его крыс сбежали, - предположил я. - Возможно, они бегают по дому.

Но старик усомнился в моем предположении, и я сам пожалел об этом, потому что вспомнил, Пейпмен говорил, будто дух человека может вселиться в крысу. Я оставил эту мысль при себе, но ассоциация подсказала кое-что, что могло бы помочь старику. Я сказал ему об этом утром.

- Пейпмен сказал, что серебряная пуля уложит призрака, - заметил я. - Почему бы вам не иметь ее под рукой? Тогда призрак будет бояться приближаться.

Крейтон мгновенно отреагировал на это предложение. Он достал старый, заряжающийся со стороны ствола пистолет с датой 1856 года, а я в тот же день изготовил серебряную пулю с рисунком. Старик с радостью оплатил счет и заснул с пистолетом под подушкой.

Я расставил крысоловки и вооружился револьвером небольшого калибра. Я был убежден, что это явление носит физический характер, и что, если крысы или лягушки - или кем бы они там ни были - проявят неосторожность, у меня появится шанс проверить свою меткость, и неприятностям придет конец.

Звуки все еще не утихали. Старик терял контроль над собой; его состояние было плачевным.

И вот однажды ночью раздался стук в дверь. Это было ужасно, это звучало точь-в-точь как стук Пейпмена.

С револьвером в руке я включил свет и открыл дверь. Там никого не было. Крейтон, казалось, был в бреду. Его голос дрожал, и он представлял собой жалкую фигуру, сидящую в постели со своим древним пистолетом наготове.

Я предложил нам уйти из дома, но старик и слушать не стал.

- Это будет следовать за мной повсюду, - заявил он. - Это сведет меня с ума! Разве мы не можем покончить с этим?

После этого стук раздавался каждую ночь! Конечно, это была не крыса; но было ли это привидение? Я начал наполовину верить, что так оно и было. Но я решил впустить это существо, чем бы оно ни было, и однажды ночью оставил дверь приоткрытой, ничего не сказав старику.

Меня разбудил громкий крик. Я сел на койке и включил торшер рядом с собой. Крейтон сидел на кровати, дрожа и отчаянно размахивая руками.

- Я видел его! - воскликнул он. - Я видел его! Его лицо было совсем рядом со мной! Это его призрак!

Я услышал шум в коридоре и подошел к двери, но мои поиски были бесполезны. Тем не менее, открытая дверь принесла свои плоды. Я запер ее на ночь и придумал другой план.

На следующую ночь я оставил дверь незапертой и не спал. Я не рассказал старику о своем плане. Я видел, что он рано лег спать. Затем в темноте я прислушался и стал ждать.

Наконец я услышал шум в холле - совершенно отчетливо. Легкий стук - неопределенный звук, но точно не создаваемый крысами. Затем он раздался совсем близко, и в полумраке мне показалось, будто дверь слегка приоткрылась. Я все еще ждал, но больше ничего не услышал. Затем, спустя долгие-долгие секунды, из угла комнаты донесся шум. Я вглядывался в темноту, но безрезультатно. Угол был в стороне от кровати старика. Крейтон беспокойно пошевелился и что-то пробормотал.

Я все еще смотрел в сторону, когда услышал его крик.

- Спасите меня! Это здесь!

Я дернул за шнур лампы. Она не загорелась. Мгновение - и я понял, что произошло в углу комнаты. Кто-то - или что-то - вынуло вилку из розетки!

Странная фигура возникла над стариком прямо за его спиной. Это была голова - голова с блестящими глазами! Не было времени думать о свете. Я схватил пистолет, перегнулся через Крейтона - оказавшись на расстоянии четырех футов от зловещего лица - и всадил весь заряд из своего револьвера между злобно сверкающих глаз. Я не промахнулся - и все же эта штука осталась там!

Я был беспомощен. Старик откинулся на подушки. Раздался резкий свистящий звук - неуязвимая голова поднялась еще выше и опустилась к лицу старика.

В то же мгновение старик поднял правую руку. Его предплечье задело мою щеку, и я почувствовал, как он задрожал. В футе от моих глаз сверкнула вспышка света - и я был оглушен чудовищным ревом. Целую минуту я ничего не мог видеть, а потом понял, что глаз больше нет.

Дрожа от страха и возбуждения, я отошел в угол и стал возиться с розеткой. Внезапно торшер вспыхнул. Крейтон сидел на кровати, выпрямившись, все еще держа древний пистолет направленным в стену. Ужасный шум был вызван выстрелом серебряной пулей.

На полу я нашел... это. Там лежало мертвое отвратительное существо - огромная кобра, страшная змея Индии. Ее капюшон с очками был изрешечен пулями.

Мой пистолет сделал свое дело - но он не убил и не ранил. Потому что кобра подняла голову после того, как я выстрелил.

В то время как моя твердая рука, держащая современный пистолет, заряженный стальными пулями, подвела, дрожащая рука старика одним выстрелом серебряной пули убила угрожающего носителя смерти.

У кого-то могут возникнуть сомнения, но я верю. Те, кто осматривал кобру, заявили, что один выстрел из моего пистолета должен был вызвать мгновенную смерть змеи. Кто когда-либо раньше слышал о кобре с человеческим интеллектом - змее, которая стучится в дверь, которая вынимает вилку из электрической розетки, которая планирует месть?

Теперь я знаю, почему Пейпмен держал мангуста в своей комнате. Теперь я знаю, что он говорил правду, когда сказал, что его дух войдет в тело живого существа, и я знаю, что он выбрал форму, которая ему больше всего нравилась, форму, которая больше всего соответствовала его злой натуре. Когда он умер, он опрокинул корзину - и вместе с убегающей коброй исчезла его сущность.

Его замечание мне - мое предложение развеять страхи старика - это были два случайных шага, которые остановили злую месть мастера вуду, человека, который знал много, но недостаточно.

Крейтон все еще жив, и, возможно, у него впереди еще много лет. Средняя комната свободна, табличка об аренде не вывешена. Я по-прежнему живу в гостиной, и мы с Крейтоном вместе пьем кофе по утрам в воскресенье. Но призраков в доме нет. Он исчез в ту ночь, когда старик угостил его серебряной пулей.

МОЙ БРАТ-КИТАЕЦ И ЧТО С НИМ СЛУЧИЛОСЬ

Мистер Эдвард У. Робинсон, чей брат поразил Британские острова и весь европейский континент под видом Чон Линг Су, приводит следующий захватывающий рассказ о том, что произошло в ту ночь, когда был убит его брат.

"Несколько лет назад мой единственный брат стал профессиональным фокусником, и после нескольких лет общения с такими выдающимися иллюзионистами, как Александр Герман и Гарри Келлар, отправился за границу искать счастья.

Успех в конце концов увенчал его усилия, и под псевдонимом Чон Линг Су он стал известен завсегдатаям водевильных театров по всей Европе и на Востоке. Время от времени мы переписывались друг с другом, но в последнее время его письма стали более редкими.

До нас с женой наконец дошли слухи о том, что во время театрального сезона 1898-99 годов велись приготовления к его возвращению на родину, и однажды вечером весной прошлого года мы с радостным предвкушением обсуждали предстоящее воссоединение. Мы довольно подробно остановились на странных перипетиях, благодаря которым американец сделал себе карьеру не только в чужих странах, но и под видом представителя чужой расы. Затем последовали разговоры о сенсации, которую он, вероятно, произведет среди своих соотечественников, - и в постель, как сказал бы старина Пепис.

Размышляя над этими и подобными им фантазиями, я вскоре отправился в страну снов, и что может быть естественнее, чем мечтать о том, как я буду бродить по нашим древним местам рука об руку с моим любимым братом, оба снова превратившиеся в мальчиков. Он только что обнаружил корзину с инструментами для колдовства, принадлежавшую нашему отцу, и с удивлением пытался овладеть их таинственными чудесами.

Я недолго помогал ему в этом увлекательном занятии. С поразительной внезапностью прошлое вернулось в настоящее, и подсознание стало сознанием, потому что меня разбудил пронзительный крик.

Я нажал на электрическую кнопку, залив комнату светом, и обнаружил, что моя жена сидит в постели, ее щеки посерели.

- Что, черт возьми, случилось? - воскликнул я в тревоге.

- Почему... почему... я только что видела, как убили человека, - выдохнула она.

- Тебе придется отказаться от еды непосредственно перед отходом ко сну, - шутливо предупредил я.

- О, но... но это был Уилл! - воскликнула она.

- Какой Уилл?

- Твой брат! - был ее неожиданный ответ.

- Мой брат - ты уверена?

- Абсолютно. Его черты были мне так же ясны, как сейчас твои. Я видела, как он положил голову на колени Дот, сжимая руками свою кровоточащую грудь. Рядом с ним стоял человек с дымящейся винтовкой, а на него смотрела огромная толпа людей.

- Что ж, убийца, похоже, выбрал довольно людное место для стрельбы, - шутливо заметил я, и мне наконец удалось успокоить ее взвинченные нервы.

В течение нескольких дней после этого кошмар был темой некоторых дискуссий, которые в конечном итоге были отнесены к разряду забытых вещей.

Примерно месяц спустя ко мне обратился мистер Л. О. Холл, известный драматический критик одной чикагской газеты, который вручил мне английское периодическое издание, намекнув, что на его страницах я найду материал, имеющий некоторое значение для меня. Немного скептически настроенный, я отнес его домой и во время перерыва на вечернюю трапезу с интересом пробежался глазами по колонкам. Внезапно мой блуждающий взгляд остановился на следующей поразительной и неожиданной истории:

"Фокусник убит во время представления! Китайский фокусник Чун Линг Су был случайно застрелен в театре "Вуд Грин Эмпайр" 23 марта во время своего выступления и скончался несколько часов спустя. Фокусом, ставшим причиной его смерти, был хорошо известный трюк Германа с ловлей пуль, в котором исполнитель ловит на тарелку пару пуль, выпущенных из двух винтовок, из которых стреляют добровольцы из зала. Сразу же после того, как винтовки выстрелили, фокусник воскликнул: "Боже мой, в меня стреляли", - и упал на пол, а зрители, вообразившие, что стали свидетелями редкой актерской игры, громко зааплодировали и разошлись, не подозревая, что стали свидетелями настоящей трагедии.

Гарри Гудини, давний друг покойного, сделал следующее заявление:

"При совершении преступления были использованы две хитроумные зарядные винтовки с потайными каморами. Позже экспертиза показала, что ржавый болт помешал правильной работе одной из них, и взорвался настоящий заряд вместо подготовленного".

Чон Линг Су на самом деле был американцем по имени Уильям Э. Робинсон, который сменил свое имя, когда отправился в Европу под руководством Айка Роуза. В Америке, под именем Ахмед Бен Олл, он был первым представителем того особого вида иллюзии, который технически известен как черное искусство. Как и Лафайет, Робинсон умер смертью шоумена прямо на сцене. На страницах истории он будет записан как американец, который выдавал себя за китайца перед публикой и пересек Великую границу с помощью трюка, оставившего кровавый след по всему миру, - тайны ловли пуль".

Газета выпала из моих ослабевших пальцев. Моя жена взяла ее в руки и прочла заметку со все возрастающим волнением. Дочитав до конца, она бросилась к письменному столу, нашла свой дневник и принялась лихорадочно листать его страницы.

- Вот оно, - воскликнула она. - Я так и знала! Я знала, что это правда! Это не было ночным кошмаром. Уилл был убит в ту самую ночь, когда у меня было это ужасное, но слишком правдивое видение!"

СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ ЗНАМЕНИТЫХ СЕМЕЙ

Гордон Хиллман

Ни один человек никогда не писал более странного документа, чем "дневник призрака", который вел покойный владелец замка Кальвадос. День за днем и почти час за часом он записывал сверхъестественные события в этом наводненном ужасом замке. От него не ускользнула ни одна мелочь, и весь отчет засвидетельствован надежными свидетелями и заверен "Анналами оккультных наук", журналом ведущих французских оккультных обществ.

В течение нескольких сотен лет старый замок Кальвадос был ареной преступлений, насилия и тайн. Крестьяне Нормандии боялись проходить мимо него ночью и рассказывали о нем всевозможные фантастические истории.

В 1867 году сплетням был временно положен конец, когда месье де Ренье купил это поместье, снес старый замок и построил новый в ста пятидесяти ярдах к северу.

Де Ренье никогда не слышал о репутации старого замка, и у него не было причин ожидать, что в новом здании будут водиться привидения. Но это было так.

В октябре 1867 года произошла серия необычных происшествий, которые напугали де Ренье почти до полусмерти. Но прежде чем он успел решиться расстаться со своей новой и дорогой собственностью, они прекратились.

Восемь лет спустя они начались снова, и де Ренье, который, должно быть, был удивительно хладнокровным и собранным человеком, начал вести самый поразительный сверхъестественный дневник во всей истории.

"Сейчас октябрь 1875 года, - пишет он в качестве первой записи. - Я предполагаю записывать каждый день то, что произошло ночью. Должен отметить, что, когда звуки раздавались, земля была покрыта снегом, и вокруг замка не было никаких следов. Я втайне натянул нитки через все отверстия, но они так и остались неповрежденными.

В настоящее время наша семья состоит из: мистера и миссис де Ренье и их сына; аббата Вилье, наставника сына; Эмиля, кучера; Огюста, садовника; Амелины, горничной; Селины, кухарки".

Так начинается этот замечательный документ - дневник призрака. Каждое малейшее происшествие отмечается, фиксируется, свидетели присягают. Поскольку призрачные явления продолжались, были вызваны викарии и священники, армейские офицеры стояли на страже, французский епископ отправил каноника для расследования, в Лурде была отслужена специальная месса для изгнания духов, которые, по словам приходского священника, были "дьявольски сверхъестественными".

Дневник слишком длинный, чтобы печатать его целиком, как и показания под присягой. Вкратце, вот некоторые из наблюдаемых странных и неземных явлений:

13 октября аббат Вилье пожаловался, что его кресло передвигалось по комнате, хотя к нему не прикасалась человеческая рука. Они с де Ренье прикрепили ткань к ножкам кресла и к полу.

Без четверти десять аббат услышал серию призрачных ударов по стене своей комнаты. Кресло тут же сдвинулось больше чем на ярд. В комнате не было никого, кроме аббата.

Следующие три ночи по замку разносились крики, слышались сильные удары, в коридоре звучали голоса, разговаривающие на архаичном французском. Коридор был пуст.

18 октября викарий прихода прибыл в качестве дополнительного свидетеля. Он услышал "шум большого и тяжелого мяча, спускающегося со второго этажа на первый и прыгающего со ступеньки на ступеньку".

19 октября приходской священник пришел понаблюдать за этим явлением. Огюст, слуга, спал за дверью священника, но на этот раз на лестнице послышались таинственные шаги.

10 ноября все в доме услышали протяжный крик, а затем женский голос, явно зовущий на помощь. К этому времени у каждого в замке было по револьверу.

Каждую ночь звуки продолжались, мебель передвигалась, окна таинственным образом закрывались и запирались на задвижки, раздавались крики.

29 декабря мадам де Ренье, услышав шум в комнате ребенка, поспешила туда вместе со священником. Когда она попыталась войти в комнату, ключ быстро повернулся в замке, а когда она попыталась остановить это, ее рука с ключом повернулась. Ни аббат, ни она сама не смогли удержать его от запирания, хотя они прикладывали двойную силу. Когда мадам де Ренье напряглась, нажимая на ключ, она ушибла левую руку; синяя отметина была отчетливо видна в течение двух дней.

Когда им удалось открыть дверь, там никого не было. Но все в комнате было перевернуто вверх дном, и мебель стояла в беспорядке.

В шесть утра 30 декабря приходской священник услышал шаги, пересекающие его комнату. Он зажег свечу. Никого не было видно, хотя шаги продолжались. Они приблизились к его кровати. На одну секунду он увидел, как мертвенно-синяя рука - рука мертвеца - потянулась к свече. Свеча погасла. Ее не задуло - она была погашена. Покрывало приподнялось на кровати рядом с локтем священника, и он с криком выбежал из комнаты.

На следующую ночь Мартиал, управляющий фермой, спал в комнате священника. Они оба снова услышали призрачные шаги, но Мартиал вскочил с кровати и замахнулся толстой палкой. Дубинку вырвали у него из рук и разломали на куски. Свеча замерцала. Священник протянул руку, чтобы прикрыть ее сложенными чашечкой ладонями, и почувствовал прикосновение холодной руки к своей. По его словам, давление чуть не сломало ему запястье. Во всяком случае, на следующий день его рука сильно распухла.

1 января 1876 года, в день Нового года, началось странное и ужасное преследование священника. Куда бы он ни пошел в доме, призрачные шаги следовали за ним шаг в шаг.

Он послал сказать своему кузену, армейскому офицеру, чтобы тот немедленно приезжал.

Приехал офицер - и посмеялся над священником. Он безмятежно заснул в комнате священника с шестью свечами, горящими вокруг его кровати, и револьвером наготове.

В час ночи его разбудили шаги и шуршание шелкового халата. Когда призрачные шаги приблизились, покрывало с его ног было сдернуто. Офицер резко вскрикнул, и последнее, что он увидел перед тем, как потухли все шесть свечей, была рука мертвеца и волосатая лапа, метнувшиеся из темноты прямо к его горлу.

Он поднял револьвер и выстрелил в упор. Когда он зажег свечи, то обнаружил, что стулья и столы перевернуты, а на полу растеклась лужа воды.

Все двери и окна были заперты. В комнате не было никаких сосудов с водой.

Это повергло приходского священника в совершенный ужас. Он послал к епископу, и епископ прислал преподобного отца Анри Лувуа, одного из каноников епископства.

Как ни странно, пока каноник находился в замке, все звуки прекратились. Другие явления продолжались.

Каноник говорит в своем отчете: "Когда мы все были в библиотеке, я увидел, как на моих глазах массивный стол из красного дерева поднялся в воздух. Рядом с ним никого не было. Никто к нему не прикасался. Стол поднялся на два фута от пола, и когда я оперся на него обеими руками и попытался прижать к полу, он не сдвинулся с места. Он оставался в воздухе в течение десяти минут, прежде чем снова опустился на пол".

17 января каноник уехал, многое увидев и ничего не услышав. 18-го числа крики возобновились. Произошел "продолжительный шум на втором этаже, за которым последовало двадцать глухих ударов в одно и то же место и восемнадцать внутри зеленой комнаты".

25 января аббат читал молитвенник. Хотя в течение трех дней стояла прекрасная погода, масса воды попала через дымоход на огонь, потушив его. Ребенок был ослеплен, а его лицо покрыто пеплом.

Все слуги и гости были внизу. На крыше тоже никого не было. Никто не смог бы взобраться по ее крутым склонам и добраться до дымохода,

28 января дом сотрясся от сильных ударов изнутри. Дверь была разбита вдребезги на глазах у изумленной гостьи и свидетельницы, мадемуазель де Бенуа. Возле двери не было ни одного живого существа.

Естественно, это не могло продолжаться вечно без принятия властями каких-либо мер. Посоветовавшись со своим епископом, каноник, наблюдавший за необычными действиями за столом, изгнал призраков специальной новеной из мессы, отслуженной в Лурде. В ту ночь все явления в замке Кальвадос внезапно прекратились.

Три дня спустя аббат, который, конечно, надеялся, что сверхъестественные явления прекратились навсегда, стоял в коридоре, когда услышал, как маленький орган в его комнате заиграл дикую, фантастическую мелодию. Он заглянул к себе в карман: ключ от органа был там.

Он вспомнил, что запер его, и помчался в свою комнату. Он открыл дверь, но музыка все еще звучала. Возле органа никого не было. Он был заперт. Единственный ключ лежал в кармане аббата.

Вскоре после этого в гостиной на протяжении всего субботнего вечера раздавался "сильный шум". Аббат получил ключ от запертой комнаты от мсье де Ренье. В ужасе он на цыпочках спустился по лестнице и распахнул дверь. Внутри диван и кресла были сдвинуты со своих обычных мест и расставлены в виде подковы, как будто для заседания совета.

Аббат увидел темную тень в самом большом кресле, тень, которая растаяла у него на глазах. Возможно, так оно и было, но, вероятно, добрый человек был напуган и мог увидеть все, что угодно.

Как бы то ни было, аббат сел и написал письмо известному французскому юристу и авторитету в области экстрасенсорики М.Ж. Морису, в котором говорилось: "Здесь дьявол провел свой совет и собирался начать все сначала". Но в охваченном паникой сознании призраки и дьяволы, вполне вероятно, были перепутаны.

Несколько дней спустя мадам де Ренье заперлась в своей комнате, когда ее муж ушел. Раздался глухой удар в ее дверь; в коридоре раздался ужасный крик. Рядом с лампой послышались шаги, и лампа погасла. Шаги приблизились к двум свечам, которые она всегда держала зажженными. Что-то задуло свечи. В последнем проблеске света она увидела, как отодвигается засов на внутренней стороне ее двери, хотя рядом с ним не было ничего видимого.

Этого было достаточно для бедного аббата. Он забрал с собой сына хозяина дома и сбежал. Вскоре после этого, когда явления возобновились, мсье де Ренье однажды утром спустился к завтраку с мертвенно-бледным лицом и синим кровоподтеком на лбу. Какой ужас он увидел ночью, он никогда не рассказывал - сжимала ли его Рука Мертвеца, никто не знает. Но в тот день он перевез всю свою семью из замка Кальвадос.

Комментируя мрачные тайны мрачного замка, Ксавье Дарьен, французский специалист по сверхъестественному и редактор журнала "Annales Psychiques", заявляет: "Замок Кальвадос, безусловно, является самым замечательным случаем привидений, с которым мы сталкивались; вся история основана на строгих документах и свидетельствах.

Мы не можем подвергать сомнению эти многочисленные наблюдения; добросовестность тех, кто сообщает об этих явлениях, несомненна".

Мсье Дариекс в компании с членами французского общества экстрасенсов посетил мрачный замок, и было проведено тщательное расследование. Но странная тайна Кальвадоса остается такой же неразгаданной, как и прежде.

ПЛОХИЕ ПОЛЧАСА

Уолтер Адольф Робертс

Тот факт, что я присутствовал на спиритическом сеансе в квартире моего друга Стэнли, сам по себе был довольно необычным; я не спиритуалист, и меня эта тема никогда не интересовала настолько, чтобы расследовать даже те публичные собрания, на которых корыстные медиумы пытаются предсказать будущее всем желающим. Я, конечно, знал, что Уолтер Стэнли был искренним исследователем оккультизма и что он верил в медиумизм высшего рода. Он убеждал меня взвесить доказательства, содержащиеся в некоторых книгах, но я этого не сделал.

Затем, однажды днем, он позвонил по телефону с приглашением, о котором я упоминал.

- В девять придет экстрасенс по имени Бертрам, - сказал он. - Я не видел, как он работает, но говорят, он обладает странными способностями. По крайней мере, он делает это не ради денег, так что главный повод подозревать его в мошенничестве отсутствует; вам стоило бы присоединиться к нам.

Стэнли был не очень настойчив, позже я узнал, что он хотел собрать компанию из семи человек, и в последний момент вспомнил обо мне. Он ожидал, что я откажусь.

Но я испытал одно из тех внезапных озарений, которые так часто и так таинственно влияют на поведение человека. Для меня было бы невозможно сказать, чувствовал ли я, что навлеку на себя добро или зло, посетив сеанс. Я знал только, что мне очень сильно хотелось присутствовать при этом, и что холодная волна пробежала по коже между лопатками, как предчувствие сверхъестественного приключения. Удивительный результат - но даже намек на то, чем это обернулось, испортил бы мою историю.

- Хорошо, - сказал я в ответ, - можешь на меня рассчитывать.

Я довольно быстро добрался до квартиры на Сентрал-Парк-Уэст, но все остальные гости опередили меня. Я был знаком только с Уолтером Стэнли. Когда он представил меня собравшимся, два человека произвели на меня определенное впечатление. Первым был медиум Теодор Бертрам, изможденный, преждевременно состарившийся мужчина, который ссутулился за столом и повернул странное, птичье лицо, чтобы поприветствовать меня. Его белоснежные волосы, большие круглые глаза и крючковатый нос придавали ему поразительное сходство с совой.

Другим человеком была высокая темноволосая девушка с трагическим выражением глаз, которые были намного светлее, чем того требовал ее цвет лица. Увидев их однажды, никто не смог бы забыть эти каменные зеленоватые глаза. Ее звали Фриц Шнайдер. Я жил в Вене и по ее акценту заключил, что она уроженка этого города. Я спросил ее, прав ли я. Она коротко ответила утвердительно, но добавила, что прожила в Нью-Йорке восемь лет.

Остальными членами группы были юрист по имени Колтон и его сестры Этель и Марджори.

Усадив нас всех за стол с медиумом, Стэнли заменил обычные лампочки в торшере лампочками из красного стекла. Затем он выключил все остальные лампы, и комната наполнилась красноватым сиянием, в котором, как только глаза привыкли к нему, можно было совершенно отчетливо различать предметы.

По указанию Бертрама мы присоединились к нему, положив кончики пальцев на стол, хотя и не пытались завершить круг, коснувшись руками друг друга.

- Это помогает нам сосредоточиться, - объяснил медиум странным писклявым голосом. - С этого все и начинается. Но я не просто распоряжаюсь за столом. Если мы привлечем к себе духовную силу, она будет говорить через меня.

Не прошло и пяти минут, как стол начал дрожать и скрипеть. Это было так, как будто дерево вот-вот расколется. Затем мы услышали удары по нижней поверхности. Две ножки оторвались от пола, и стол наклонился в ту сторону, на которой сидел я. Я пытался убедить себя, что вся демонстрация была обманом, что один или несколько сидящих, должно быть, манипулировали столом. Но почему-то мой собственный скептицизм казался плоским и глупым. Реальных признаков мошенничества обнаружено не было.

- Очень хорошо! - прокомментировал Бертрам. - У нас есть невидимое присутствие в комнате. Я готов принять любое сообщение, которое оно пожелает передать.

Он сложил руки на коленях, и остальные последовали его примеру. Стол между нами немедленно вернулся в нормальное положение. Странное лицо Бертрама стало сосредоточенным и мрачным. Он закрыл глаза и несколько минут не произносил ни слова.

- Первое влияние, достигшее меня, - это дух, которому есть что сказать этому джентльмену, - заявил он наконец, указывая на меня. - У него есть самые замечательные новости, обещание счастья в ближайшем будущем. Я могу узнать только это, и не больше. Ибо второе присутствие борется с первым. Новоприбывший - зло, сущее зло! Это могущественный дух со своим собственным посланием - я не знаю, для кого; я не знаю, что именно. Оно разрывает мой мозг, оно пытается завладеть мной. У меня ощущение сдавливания со всех сторон черепа, особенно на висках.

В безличной, будничной манере, с которой он сделал это заявление, было что-то ужасно убедительное. Я уверен, на меня не произвел впечатления тот факт, что у него должно быть сообщение для меня. Эта часть казалась типичной для медиума. Но мысль о зловещей, вторгающейся силе, стремящейся оттеснить другого представителя своей породы в сторону, заставила меня содрогнуться от внезапного страха.

- Теперь я вижу злого духа, - продолжал Бертрам. - Он стоит у окна, достаточно близко, чтобы я мог дотронуться до него рукой. Это дух светловолосого мужчины средних лет. Черты его лица искажены страстью. О, о! Он далек от привлекательности. Лицо слишком расплывчато, чтобы я мог его узнать. Во всяком случае, я не думаю, что когда-либо видел его прежде.

- Но с кем он хочет поговорить? Разве вы не можете это выяснить? - немного визгливо спросила Фриц Шнайдер.

- Да, теперь до меня дошло, - ответил Бертрам, его скрипучий, монотонный тон ничуть не изменился. - Он здесь ради вас.

- Ах? - выдохнула девушка. - Он сердится на меня?

- Нет. Это первый дух с посланием для мистера Каррана, который приводит его в ярость. Ни один из них не может одержать победу над другим.

- Вы не могли бы прогнать этого первого? - спросила Фриц Шнайдер. - Я имею право на свое сообщение.

- Как и мистер Карран. Я не уверен, что смог бы сделать то, что вы предлагаете, но я даже не буду пытаться это сделать.

Девушка повернулась ко мне с готовностью, которая показалась мне гротескной.

- Если бы вы помогли! - выдохнула она. - Это... это много значит для меня.

- Я не вижу, что я мог бы сделать, - пробормотал я.

- Дух, который находится здесь ради вас, может уйти, если вы его об этом попросите. Я умоляю вас попытаться.

- На самом деле, мисс Шнайдер, вы ведете нечестную игру. Мы оба должны быть готовы принять то, что приходит. Предполагается, что это научное исследование, не так ли?

- Карран прав, - вмешался Уолтер Стэнли, - в любом случае опасно принимать сторону могущественного, злого духа, подобного тому, который, как мы слышали, присутствует здесь.

Напряженное тело девушки расслабилось, и на ее лице появилось отчаянное, расстроенное выражение. Однако она бросила на меня взгляд, который был определенно ядовитым. Я знал, что она с удовольствием перерезала бы мне горло.

Бертрам смущенно пожал плечами.

- Этот спор рассеял наших оккультных посетителей. Мой разум пуст, хотя у меня все еще болит в висках, и злой дух все еще здесь. Давай попробуем все сначала.

Он положил кончики пальцев на стол. Колтоны, Стэнли и я последовали его примеру. Но Фриц Шнайдер молча встала и волочащимися шагами направилась в дальний угол комнаты, где села в кресло. Я думал, она дулась из-за того, что ей не позволили поступить по-своему. Так что не обращал на нее внимания, как и остальные.

В течение нескольких минут в комнате было абсолютно тихо. На столе не было никаких признаков повторения феноменов наклона и постукивания, мое внимание сосредоточилось на белых волосах медиума, облеплявших его голову, словно перья птицы. Я задавался вопросом, имелось ли какое-то значение в том факте, что он был человеческим аналогом совы.

Затем тишину нарушил слабый стон Фриц Шнайдер. Это заставило нас всех повернуться к ней. Я увидел, что она приняла странную позу в своем кресле. Ее руки были вытянуты вдоль подлокотников, а пальцы судорожно постукивали по дереву. Обе ее ступни были обвиты вокруг передних ножек, поясница утопала в мягком сиденье. Ее подбородок был приподнят, а губы плотно сжаты, обнажая зубы. Из-за отсутствия у меня опыта в подобных случаях я испугался, что она безнадежно заболела, и сделал движение, чтобы броситься ей на помощь.

- Сидите, - приказал Бертрам. - Мисс Шнайдер впадает в транс. Это, вероятно, окажется самым интересным.

Это успокоило меня, и я зачарованно наблюдал за зрелищем. Фриц теперь извивалась в кресле, хотя ее руки и ноги никогда не теряли контакта с ним. Казалось, она испытывала сильнейшую агонию. Ее грудная клетка ненормально расширилась, а вены на шее и на лбу вздулись.

- В этой комнате много неприятностей... много людей смотрят на это... Помогите, помогите мне уйти! - пробормотала она сдавленным голосом.

Внезапно, сильным толчком своего тела, она оттолкнула кресло назад, пока оно не врезалось в стену. Не в силах идти дальше, она рыдала и хныкала, в то время как ее тело демонстрировало все признаки того, что она находится на грани конвульсий. Тем не менее, каким-то странным образом она оставалась в кресле. У меня сложилось впечатление, что она была привязана к нему невидимыми путами.

- С ней все в полном порядке, - сказал Бертрам в своей бесстрастной, научной манере. - Это может быть случай одержимости духом, и когда она войдет в полное состояние транса, она заговорит с нами.

Но в этот момент Фриц издала такой душераздирающий крик, что, казалось, была при смерти. Ее лицо стало пепельно-серым и изможденным, и она жалобно замотала головой из стороны в сторону. Не в силах больше этого выносить, я вскочил на ноги и бросился к ней.

- Говорю вам, вы разрушите чары, - ворчливо предупредил Бертрам.

Уолтер Стэнли, однако, тоже забеспокоился.

- Это мой дом. Я не позволю ей рисковать здесь своей жизнью. Я не буду нести за это ответственности, - сказал он дрожащим голосом.

К тому времени, как он присоединился ко мне, я уже просунул руку под ее правый локоть. Он взял ее за другую руку.

- Очнитесь, мисс Шнайдер. Очнитесь! - резко воскликнул я. - Мы ваши друзья. Возвращайтесь к нам. Беда миновала.

Почти мгновенно мы получили от нее определенный отклик. Ее мышцы расслабились, и дыхание стало менее болезненным. Но после этого потребовалось много уговоров и некоторых физических усилий, чтобы оторвать ее от кресла. Поднявшись на ноги, она, шатаясь, двинулась по кругу, цепляясь за нас, и остановилась возле окна, к которому прислонилась. Ее состояние транса медленно проходило.

По общему согласию, все ждали, что она заговорит первой.

- Я хочу знать, что я делала, - наконец резко потребовала она. - Я чувствую себя ужасно странно. У меня болят запястья и лодыжки.

- Вы только что закончили изображать пытки человека, приговоренного к смерти на электрическом стуле, - ответил медиум. - Можно с уверенностью сказать, что вы были одержимы духом, который надеялся проникнуть в ваше тело и говорить через вас.

- Ах, Боже мой! - пробормотала она и побледнела еще сильнее, если такое было возможно. Я тоже был потрясен жестоким хладнокровием, с которым Бертрам сделал свое заявление. И все же понял, что он просто высказал впечатление, которое сложилось у всех нас. Фриц, несомненно, вела себя как жертва узаконенного убийства, через тело которой проходит электрический ток. Я вспомнил, как ее руки и ноги, казалось, были прикованы к креслу, и она заметила, что запястья и лодыжки все еще болят! Это была леденящая кровь деталь, потому что казненных убийц крепко привязывают к стулу ремнями вокруг запястий и лодыжек.

- К сожалению, вы не дошли до того, чтобы передать сообщение, - продолжил Бертрам.

- Почему?

- Потому что мистер Карран преждевременно разбудил вас.

- Вы! - выдохнула она, поворачиваясь ко мне, в то время как ненависть сверкала в ее глазах. - Как вы посмели вмешаться в мои дела?

- Я думал, вы умираете, мисс Шнайдер. Ваше состояние было ужасным. Любой бы испугался.

- Вы дурак! Сообщение было для меня, а вы ему воспрепятствовали. - Она повернулась к Бертраму. - А мы не можем попробовать еще раз?

Он покачал головой.

- Нет. Духи ушли из этой комнаты. У них нет никаких шансов вернуться. Взаимопонимание было разрушено.

- Тогда завтра?

- Нет, мне очень жаль. Я отплываю в Европу завтра в десять часов утра.

Фриц Шнайдер медленно прошла в соседнюю комнату, опустив голову и шаркая ногами по ковру, как будто ее охватила глубокая усталость. Она взяла свою шляпку и пальто и направилась к входной двери квартиры, небрежно попрощавшись с компанией, но прежде чем закрыть за собой дверь, ее зеленые глаза встретились с моими и на мгновение задержались на мне. В них светилось что-то таинственное; и все же, как ни странно, теперь в них отражалась насмешка по отношению ко мне, а не яд.

- Стэнли, кто эта женщина? - спросил я нашего хозяина.

- Не имею ни малейшего представления, - ответил он. - Бертрам привел ее.

Информация меня беспричинно удивила, я обратился к медиуму.

- Тогда расскажите нам о ней!

Он нахмурился.

- Я мало что могу сказать. Это был необычный контакт. Она каким-то образом услышала обо мне и пришла сегодня утром, чтобы попросить о частном сеансе. Я не мог уделить ей время, но она умоляла так искренне, что мне очень не хотелось отказывать ей совсем. Поскольку у меня была назначена встреча с мистером Стэнли, я спросил его, могу ли я пригласить ее присутствовать, и он сказал, что все будет в порядке; пока она не присоединилась к нам здесь, я никогда не видел эту женщину.

- Она ничего не рассказывала о себе до того, как я пришел?

- Нет. То, что вы слышали и видели, дает вам такое же представление о ней, как и мне.

- Я так понимаю, она надеялась на решение какой-то определенной проблемы в своей жизни, - сказал я. - Она узнала духа, которого вы описали, и знала, что он может помочь ей. Я прав?

- О, конечно! Это совершенно ясно.

- Но почему ее должны были заставить изобразить удар током?

- Связь в ее памяти с какой-то трагедией в этом роде. Возможно, она просто очень чувствительна - из тех людей, интересующихся казнями и преступлениями, о которых пишут в газетах, - осторожно ответил он. - Но я могу только предполагать. Позвольте мне забыть эту женщину, пока я не вернусь из Европы. Тогда, возможно, нам удастся заполучить ее для другого сеанса, если мистер Стэнли пожелает это сделать.

- Возможно! - эхом повторил я - и интуитивно осознал, что, по крайней мере, увижу Фриц Шнайдер задолго до того времени, о котором он так туманно упоминал.

Через несколько минут я вышел из квартиры, направился прямиком домой и провалился в необычайно глубокий сон. На следующий день днем я получил в своем офисе письмо, которое было адресовано мне на имя Уолтера Стэнли. На нем был штамп специальной доставки, и мой друг поспешил переслать его мне. Почерк на конверте выглядел чужим и женским. Я все еще вижу наклонные инициалы, выведенные росчерком, круги вместо точек над "j" и "i". Почему я колебался, прежде чем открыть его? Я не знаю. Когда я наконец разрезал конверт, вот что я прочитал:

"Уважаемый мистер Карран: Согласитесь, вы помешали мне исполнить свою прихоть и тем самым сделали меня несчастной. Как благородный американский джентльмен, вы не можете отказать мне в небольшом одолжении в качестве компенсации. Я хочу, чтобы вы зашли ко мне сегодня вечером ровно в девять часов. Моя квартира находится на третьем этаже. Пожалуйста, поднимайтесь без звонка, потому что звонок не работает. Никому из своих друзей не говорите, куда вы направляетесь. Этот вопрос носит конфиденциальный характер.

Фриц Шнайдер".

Моя первая реакция была враждебной. Приглашение девушки казалось грубым и, конечно же, двусмысленным.

"Она, наверное, хочет занять денег, - подумал я. - Но, с другой стороны, это может быть отчаянная просьба о доверии. Кто она такая? Чего она хочет?"

Указанный адрес находился на Западной Девяностой улице. Я поискал ее в телефонной книге. Ее не было в списке. Затем, внезапно, я рассмеялся над своими страхами и решил, что сделаю так, как она просила. Я не могу дать этому никакого объяснения, кроме как на том основании, что меня всегда прельщала перспектива приключений.

Я поужинал в центре города и не спускал глаз со своих наручных часов, чтобы прийти точно вовремя. Квартал, в который привело меня мое поручение, оказался убогим, особенно в конце Коламбус-авеню. Сам дом представлял собой старомодное громоздкое здание. Я нашел фамилию Шнайдер на одном из колокольчиков, но звонить не стал. Входная дверь, как это часто бывает в подобных местах, не притворялась запертой. Я толкнул ее и медленно поднялся по лестнице.

Первое на третьей лестничной площадке, что я увидел, была карточка Шнайдер в металлической рамке. На этот раз я нажал на кнопку звонка. Ответа не последовало, хотя я позвонил еще дважды. Затем я, к своему удивлению, заметил, что задвижка, должно быть, отодвинута, потому что между дверью и косяком виднелась щель. Могла ли Фриц намеренно впустить меня в квартиру без предупреждения? Но даже в этом случае, почему она не ответила на мой настойчивый звонок? Возможно, она за чем-то спустилась и оставила дверь открытой для меня. Я принял эту теорию и толкнул дверь.

Я вошел в гостиную того, что раньше в Нью-Йорке называли "железнодорожной квартирой" - то есть комнаты были расположены по прямой линии, соединяясь друг с другом по всей длине здания. Только в комнатах спереди и сзади были окна, выходящие на улицу. Архаичные квартиры такого типа сохранились в захудалых кварталах. Как правило, они состоят из пяти комнат, в центре которых находится кухня.

Невольно испытывая неловкость, я поспешно оглядел гостиную Фриц. В этом месте не было никакого очарования. Мебель была ветхой, а стены увешаны дешевыми литографиями. На стене в картонной рамке висела фотография девушки в более раннем возрасте. Я представил себе, что глаза у нее ярко-зеленые и что они насмехаются надо мной. У меня возникла мысль, что Фриц на самом деле находится в доме и играет в фантастическую игру в прятки. Это подтолкнуло меня к действию, и я прошел в соседнюю комнату. Это было что-то вроде темного алькова, заставленного стульями и сваленными в беспорядке коробками. Но там ее не было! Поэтому я поспешил через кухню, через еще одну неприметную комнату - в спальню в дальнем конце квартиры.

Только те читатели, которые сами попадали в какую-то мрачную и невероятную ловушку, в полной мере оценят шок, который меня ожидал. Фриц Шнайдер лежала на кушетке, за ее спиной горел торшер с розовым абажуром. На мгновение я подумал, что она спит. Но одна рука свесилась с края дивана, и на ковре под скрюченными пальцами я увидел револьвер. Мой взгляд с болью скользил по ее телу в выцветшем желтом халате. На ее ребрах с левой стороны виднелось красное пятно.

Женщина была мертва - пуля попала в сердце!

Я глядел на тело, не прикасаясь к нему. Ее рот и глаза были открыты, но выражение лица оставалось на удивление спокойным. Было ли это убийство или самоубийство? - отчаянно спрашивал я себя. По всей вероятности, последнее; но почему она сделала это в тот самый час, когда ожидала меня?

Не успел вопрос быть сформулирован, как меня охватило ужасное подозрение. Возможно, она спланировала это, чтобы выставить меня виновным в убийстве! Возможно, такова была ее жуткая идея отомстить за события прошлой ночи. Если бы мое присутствие было обнаружено, смог бы я оправдаться? Не обвинят ли меня в том, что я положил револьвер на пол, чтобы придать трагедии видимость самоубийства? Холодный пот выступил у меня по всему телу. Никогда ни до, ни после этого я не испытывал таких душевных мук.

Затем мой мозг быстро успокоился. Никто не видел, как я вошел, подумал я. Я тихо уйду. Я сожгу зловещее письмо, которое заманило меня туда.

Я повернулся, чтобы уйти, и в тот же миг услышал, как открывается входная дверь квартиры, - и мужские шаги в гостиной!

Мое сердце упало, моя воля, казалось, была парализована. Я флегматично ждал. Вновь прибывшие шли из комнаты в комнату. Я поднял поникшую голову и увидел, что на меня уставились трое полицейских в форме! Тот, что шел впереди, выглядел уверенным в своей правоте странным, угрожающим образом. Я чувствовал, что заранее осужден.

- Я этого не делал! - закричал я. - Офицер, вы должны мне поверить! Я пришел сюда за несколько минут до вас и нашел ее мертвой.

Он поднял руку мозолистой ладонью наружу и резким движением протянул ее мне.

- Заткнитесь! Я ведь не обвинял вас ни в каком убийстве, не так ли?

Подойдя к кушетке, он бегло осмотрел труп. Затем сунул руку под подушку, на которой покоилась голова, и вытащил исписанный листок бумаги. Казалось, он точно знал, чего ожидать, и все же разинул рот, когда увидел это на самом деле.

- Это для вас, все в порядке, - сказал он и протянул мне бумагу, предварительно взглянув на нее. Я прочитал:

"Мой безрассудный друг: Меня не будет, когда вы получите это, но мой призрак задержится в комнате, чтобы насладиться ситуацией. Вы разрушили мою последнюю надежду на спиритическом сеансе - хотя вы хотели, как лучше, и взамен я запланировала для вас плохие полчаса, пока полиция не скажет вам, что я покончила с собой.

Фриц Шнайдер".

Сокрушительный груз ужаса свалился с меня, словно по мановению волшебной палочки. Дьявольский замысел Фриц отчасти стал мне ясен. Но как была предупреждена полиция? Зачем они пришли? Я повернулся к офицеру, который говорил до этого. Казалось, он уловил мой вопрос раньше, чем я произнес его.

- Она и нам написала, - пробормотал он. - Она отправила посыльного в полицейский участок с запиской, в которой сообщала нам, что собирается покончить с собой, и что мы найдем вас здесь. Сообщение должно было поступить к нам в десять минут десятого. Мы приехали так быстро, как только смогли.

- В ее записке говорилось, что под подушкой для меня будет сообщение?

- Да!

- Тогда я свободен от всех подозрений. Я могу идти?

- Не так быстро. Будет проведено расследование, чтобы объяснить ее самоубийство, если это возможно. Вы должны рассказать нам, какими были ваши отношения с ней.

В лихорадочных словах, которые перебивали друг друга, я изложил историю встречи в доме Уолтера Стэнли. Я не пропустил ничего из того, что было сделано или сказано, и пока говорил, я увидел, как побелело лицо полицейского.

- Боже мой! - пробормотал он, заикаясь. - Я не могу верить в духов, но, парень, ты знаешь, кто была та женщина?

- Я уверял вас, что никто из нас не знал этого.

- Она была возлюбленной Отто Брандта, который отправился на электрический стул в Синг-Синге два месяца назад.

Я вспомнил этот случай. Брандт был блондином средних лет, похожим на того, кого описал медиум Бертрам.

- Его невидимый призрак присутствовал на нашем сеансе, - прошептал я. - Он пришел с сообщением для Фриц.

- Я этого не знаю, - ответил полицейский. - Но это факт, что Отто Брандт взял двадцать тысяч долларов у парня, которого он убил, и умер, так и не сказав, где спрятал наличные. Он бы хотел, чтобы они достались его девушке. А Фриц Шнайдер была на мели. Она не заплатила за квартиру, и ее должны были вышвырнуть на улицу. Я думаю, Фриц могла бы прекрасно обойтись двадцатью тысячами долларов.

Любые дальнейшие спекуляции относительно этого странного романа были бы бессмысленными. Но я все еще время от времени задаюсь вопросом, какова была природа предсказания счастья для меня самого, которое я упустил, когда "мой" дух был заблокирован зловещим духом Отто Брандта.

ОТПЕЧАТКИ ПАЛЬЦЕВ ПРИЗРАКА

Редакционная статья РОБЕРТА НЕЙПИРА

Марджери, известный бостонский медиум, ответственна за самую удивительную попытку, когда-либо предпринятую, доказать существование призраков. Она попыталась сделать это, материализовав руку своего покойного брата Уолтера Стинсона и получив отпечаток его большого пальца на зубном воске.

Ее странные эксперименты проводились почти три года со всей неутомимостью научных исследований, и результаты были проверены Дж. Малкольмом Бердом, научным сотрудником Американского общества оккультных исследований, и Джоном У. Файфом, известным экспертом по отпечаткам пальцев, который является начальником полиции Чарльзтауна, Неви-Ярд.

Отпечатки больших пальцев призрака получаются следующим образом.

Медиум сидит перед столом, справа от нее располагается наблюдатель, держащий ее за одну руку, в то время как другой наблюдатель сидит слева от нее, держа другую руку. На столе стоит кастрюля с горячей водой, в которой размягчается кусочек зубного воска. Когда она впадает в транс, эктоплазменная рука становится видимой и оставляет отпечаток большого пальца на мягком воске. Были сделаны фотографии этого процесса, не оставляющие очевидной лазейки для мошенничества. На фотографиях ноги медиума видны в нормальном положении под столом - наблюдатели крепко держат ее за руки - и там, на столе, лежит жуткая, полуосязаемая рука - без запястья - без тела!

В период с августа 1926 года по 15 апреля 1928 года было сделано более семидесяти таких отпечатков большого пальца. За пятью исключениями, это один и тот же большой палец.

Если это случай мошенничества, то как можно было бы осуществить этот трюк?

Наиболее очевидный ответ заключается в том, что на сеансе должен присутствовать человек, проживающий дома. Но факты показывают, отпечатки пальцев всех лиц, присутствовавших на сеансах, были проверены - и ни один из них не похож на отпечаток большого пальца призрака.

Возможно, какой-нибудь сообщник проскальзывает снаружи и оставляет отпечатки. Эта возможность также исключается. Более чем в одном случае отпечатки были сделаны в запертой комнате, где не присутствовал никто, кроме эксперта по отпечаткам пальцев! Отпечатки больших пальцев призрака также были получены в чужих домах и только в присутствии незнакомых людей.

Единственная другая возможность заключается в том, что отпечатки являются подделками - что они были сделаны с помощью штампа или матрицы. Это также было опровергнуто. Отпечатки были исследованы экспертами в Бостоне, Берлине, Скотленд-Ярде и других местах, и было без сомнения установлено, что они не могли быть сделаны каким-либо механическим инструментом. Хотя рисунок отпечатка пальца никогда не меняется и всегда принадлежит одному и тому же человеку, нет двух абсолютно идентичных отпечатков - всегда есть небольшие анатомические отклонения, которые могут возникать изо дня в день на живой руке.

Единственный существенный момент, который еще предстоит установить, заключается в следующем: действительно ли отпечатки совпадают с отпечатком большого пальца мертвого Уолтера Стинсона? Это, к сожалению, не может быть окончательно решено. Отпечатки пальцев Уолтера Стинсона не были сняты при его жизни, и на данный момент обнаружен только один неполный отпечаток его большого пальца. На этом отпечатке отсутствует часть рисунка, но каждая присутствующая линия совпадает с отпечатком большого пальца призрака!

Что могут сказать скептики в ответ на это поразительное свидетельство? Лично мне это кажется самым важным доказательством жизни человека после смерти, которое когда-либо предлагалось, но я не сомневаюсь, что скептики по-прежнему останутся скептиками.

Работа Марджери в данном случае кажется тем более достойной серьезного рассмотрения, что она не коммерциализирована. Она сделала ее в качестве своего вклада в оккультные исследования, а не за деньги. Как жене доктора Л. Р. Г. Крэндона, выдающегося хирурга Бостона, ей не нужно было коммерциализировать свои экстрасенсорные способности. Читатели "Историй о привидениях" запомнят ее как единственного медиума, которого Гудини пытался разоблачить без какого-либо определенного успеха; споры, вызванные его попыткой разоблачения, все еще бушуют в настоящее время.

ПЬЮ ЧАЙ С ДУШОЙ

Настоящая история о привидениях

Автор: МЭРИ МАККРОУ РОБИНСОН

Росс-авеню, 4318, Даллас, Техас

Мой опыт общения со сверхъестественным настолько радикально отличается от обычных историй о привидениях, что я верю, он заинтересует ваших читателей.

Во время первой мировой войны я была дневной студенткой здешнего колледжа Св.-М. Поскольку я была замужем и вела домашнее хозяйство, то была довольно занята и, следовательно, знала очень мало студенческих сплетен.

На рождественской неделе мой муж, который был в лагере Боуи, позвонил и сказал, что не сможет приехать, как мы планировали, и предложил, чтобы кто-нибудь из девочек остался со мной. Вместо этого я решила провести несколько дней в колледже и таким образом поближе познакомиться со своими сокурсниками, а также отведать немного чужой кухни.

Утром в канун Рождества выпал снег, и мы занялись редким видом спорта - катанием на санках. В тот вечер мы пошли на танцы в дом декана и планировали отправиться оттуда в полночь в собор Святого Матфея, чтобы послушать рождественские гимны с башни.

Однако после танцев я почувствовала такую усталость, что решила удалиться, и поскольку мисс Фостер, старшей сестры, не было дома, я попросила у мисс Браун комнату. Она проводила свой первый год в колледже. Она поспешно просмотрела распределение комнат и спросила, не хочу ли я рискнуть с комнатой в башне. Я так устала, что не обратила внимания на выражение "рискнуть", и, почти не слыша светской беседы в колледже, ничего не знала о комнате в башне, за исключением того, что она никогда не предназначалась для студентов. Хотя днем она использовалась как гостиная, обставлена она была как спальня.

Я рассмеялась и заявила, что достаточно устала, чтобы спать даже в конюшне.

После короткого взгляда она ответила: "Ну, как вы знаете, я здесь довольно чужая, но мне кажется, я слышала... что ж, располагайтесь в ней, но, если вам станет не по себе, спуститесь в комнату Луизы Дэвис и спите с ней".

Я поднялась наверх и осмотрела комнату. С одной стороны имелась небольшая прихожая, с другой - двойные окна. Я зажгла студенческую лампу и газовый рожок. Этой части школы было более тридцати лет, и мало что было сделано в плане ремонта, за исключением установки водопровода и газа. Лампа и газовый рожок отбрасывали приятный свет на старый брюссельский ковер. Я частично опустила шторы и закрыла дверь.

Я ушла от девочек из-за усталости, но, закрыв дверь, почувствовала себя свежей и окрыленной. Охваченная любопытством, я попыталась проанализировать это изменение. Казалось, я чего-то ждала. Сняв одежду, я скользнула в кимоно и комнатные тапочки. У меня было странное ощущение, что я кто-то другой, ощущение, как будто я наблюдаю за эмоциями какого-то незнакомого человека. Я села и попыталась читать. Затем решила осмотреть мебель повнимательнее; я начала со старого письменного стола и обнаружила, что все предметы в одинаковом состоянии: очень старые и безупречно чистые.

Когда я закончила осматривать шкаф, то услышала, как часы в холле внизу пробили половину двенадцатого. Странное чувство предвкушения начало усиливаться, и я окончательно проснулась. Пока что я не испытывал страха, только ожидание. Зажгла маленькую спиртовую лампу на столе и заварила чашку чая. По какой-то непонятной мне причине я поставила две чашки.

Не убирая посуду, я снова села читать. Я небрежно пролистала одну главу в своем учебнике истории, когда услышала, как часы внизу пробили двенадцать. Почти одновременно с последним ударом раздался легкий стук в мою дверь.

Я не встала, хотя тут же задалась вопросом, кто бы мог быть моим посетителем, поскольку не слышала, как вернулись девушки.

В отличие от обычных дверей в старом общежитии, эта открылась бесшумно. Вошла молодая девушка, одетая по моде нескольких лет назад. Она смотрела не на меня, а сквозь меня, на кого-то другого, кто, казалось, занимал тот же стул. Она вошла легкими, нервными шагами, быстро закрыла дверь и заперла ее на ключ и сунула ключ за пазуху своего платья.

- О, Фанни, это правда, то, что я слышала? - спросила она, подходя к краю стола и становясь так близко, что, если бы у меня была сила воли, я могла бы дотронуться до нее.

Голос, тоже легкий и девичий, по-видимому, исходивший из моего собственного горла, ответил: "Маргарита, что, черт возьми, это за ужасная история? Давай выпьем чаю, и ты расскажешь мне об этом".

К своему ужасному изумлению, я увидела, что моя собственная рука протягивает все еще дымящуюся чашку чая моей неизвестной посетительнице.

Девушка покачала головой и, задумчиво улыбнувшись мне несколько минут, заговорила нежно и серьезно:

- Фанни, скажи мне, дорогая! Ты знаешь, за все эти годы у меня никогда не было от тебя секретов.

- Что ж, Марджи, ты хорошая девочка, - смеясь, ответило мое второе "я", - и я осмелюсь сказать, что Господь благословит тебя.

Маргарита снова улыбнулась, но в ее красивых, ясных голубых глазах стояли слезы.

- Не дразни меня сейчас, Фанни. Ты знаешь, как мы все тебя любим. Не будь глупышкой.

В голосе собеседницы послышались сердитые нотки.

- Если ты действительно любишь меня, почему ты так суетишься? Я не грабила банк и не совершала убийства. Что с тобой такое, Маргарита?

Пылающий румянец залил прекрасное лицо девушки, затем оно побледнело до жасминовой белизны, прежде чем она очень тихо ответила:

- Сделав то, что ты планируешь сделать, ты лишишь своего отца, моего дядю, чести, и убьешь его позором такого ужасного поступка. Ты обязательно это сделаешь, Фанни.

- Что ты знаешь, Марджи?

- Я подслушала, - непреднамеренно, как ты понимаешь, - что вы с Карлом Роудсом планируете сбежать этой же ночью. Я сидела над тобой на лестничной площадке. Ты знаешь, что он женатый человек, независимо от того, разведен он или нет. Ты же знаешь, что ты ему надоешь, Фанни. У него уже было два развода. О, подумай о позоре, Фанни - тебе шестнадцать, а ему сорок.

Голос Фанни стал угрюмым, но по-прежнему решительным.

- Что ж, мисс Присс, раз уж ты так много знаешь, я убегаю с Карлом! Разве можно оставаться дома в таких прогулочных ботинках? - Она вытянула ногу, обутую в крепкую коричневую прогулочную туфлю. - Нет. И когда мы доберемся до Нового Орлеана, мы поженимся. Его бывшие жены не понимали его. Уходи, Марджи, и я приглашу тебя навестить нас, когда мы обустроимся в Новом Орлеане.

- Когда ты уезжаешь и где он должен с тобой встретиться? Я не все расслышала.

- Он должен быть среди теней на нижних ступенях. Я присоединюсь к нему там. Мне пора идти, - ответила Фанни; я поднялась и обнаружила, что мои пальцы прижимают накидку к горлу.

Маргарита по-прежнему не двигалась. Я подошла к окну, подняла его и выглянула наружу.

- Смотри, - сказала я, - я сделала веревку из простыней - о, Марджи, вон Карл! Я видела, как он зашел за изгородь.

Маргарита ответила все так же тихо:

- Не делай этого, Фанни.

Я повернулась и сказала со страстью и гневом:

- О, дитя, твое сердце не проснулось. Когда я чувствую, как теплая рука Карла скользит по моей, я готова умереть за него. Я не верю, будто знала, что такое жизнь, пока не увидела его. - Я выглянула наружу и положила одну руку на подоконник. - Поцелуй меня еще раз, Марджи. В следующий раз, когда ты увидишь меня, я буду старой замужней дамой. А ты, наверное, все еще моей лучшей подругой.

Маргарита подошла ко мне и, схватив обе мои руки с удивительной силой, закричала:

- Я твоя лучшая подруга, и я никогда не отпущу тебя к этому негодяю, который ждет там! О, Фанни!

Последовала ужасная борьба, кто-то схватил меня за горло, тошнотворное ощущение падения - и следующее, что помню, я лежу в лазарете, бледный декабрьский солнечный свет пробивается сквозь покрывало.

В течение нескольких недель выздоровления, - я упала в обморок из-за переутомления и состояния, о котором даже не подозревала, - я услышала о комнате в башне.

Фанни Уэллс и Маргарет Лиггетт, кузины, занимали комнату в башне с семи до шестнадцати лет, в том возрасте, в котором они были во время трагедии, которую я видела разыгравшейся заново. Они приехали из городка У-a недалеко от Далласа, и обе были симпатичными, популярными и довольно прилежными девушками. В начале 1920 года Карл Роудс, друг детства мистера Уэллса и человек, который дважды разводился из-за супружеской измены, начал замечать Фанни, когда она возвращалась домой на выходные.

Кульминацией этого дела стала трагедия, прежде чем оно стало достоянием общественности. Фанни и Карл договорились о тайном побеге. Маргарита догадалась об этом и удивила Фанни, заставив признаться в своих планах. В ходе борьбы Маргарита пыталась удержать Фанни от встречи с Карлом и была буквально брошена к ногам Карла Родса. Она упала с третьего этажа, но заваленные снегом ветви немного смягчили падение и спасли ей жизнь, хотя обе ноги и рука были сломаны. Наконец она пришла в себя. Карл Роудс раскаялся настолько, что исправился и фактически повторно женился на своей второй жене. Фанни преданно ухаживала за своей кузиной и вышла замуж только много лет спустя.

Это дело было замято. Падение девушки было выдано за несчастный случай, и даже сейчас об этом мало кто знает. Пожилые люди в колледже клянутся и заявляют, что трагедия повторяется каждое Рождество, независимо от того, занята комната или нет. Люди в комнате внизу слышат шум борьбы и поднимающееся окно, которое оказывается открытым каждое рождественское утро, независимо от погоды.

Я не знаю, правда ли это, но я точно знаю, что мне не хочется проводить личное расследование этого вопроса.

ПРИЗРАЧНЫЙ КОРАБЛЬ

Самая странная тайна графства Кеттл

Дж. Кристи Макманус

Река Платт в Вайоминге стала местом одного из самых странных явлений, когда-либо зарегистрированных. Если бы свидетелем странного зрелища был только один человек, у нас могли бы быть основания усомниться в правдивости этой истории, но это ужасное зрелище было замечено в трех отдельных случаях - при условиях, которые почти не оставляют места скептицизму. Вот вся история.

"В 1862 году Леон Уэббер был нанят правительством США в качестве разведчика и следопыта. Той осенью он выбрал участок недалеко от реки Платт и начал строительство бревенчатой хижины для использования в зимние месяцы.

Ближе к вечеру двенадцатого сентября, - пишет он в своем официальном отчете Бюро оккультных исследований в Шайенне, штат Вайоминг, - я готовился вернуться в свой летний лагерь примерно в двух милях вниз по реке, когда, взглянув вверх по течению, заметил нечто, похожее на гигантский клубок тумана, плывущий по поверхности воды, почти посередине реки. Это было странное зрелище, и я в волнении подбежал поближе к берегу, чтобы получше разглядеть его. Моя собака подошла, села на землю позади меня и начала скулить, как это делают собаки, когда рядом есть что-то, чего они не понимают. Когда я менял позу, собака делала то же самое, устраиваясь прямо позади меня, где продолжала издавать своеобразный звук; нечто среднее между писком и подвыванием.

Когда огромный шар тумана приблизился, я поднял камень размером с яйцо и швырнул его в плавающую массу. Когда камень покинул мою руку, облако в форме воздушного шара приняло форму древнего парусника. Мачты, рангоут и паруса, казалось, были покрыты сверкающим инеем или льдом.

Пока я наблюдал за этим явлением, звуки, по-видимому, производимые падением тяжелых бревен на палубу, донеслись до моих ушей с леденящей душу отчетливостью. Когда звуки стихли, на палубе появилось несколько человек в одежде моряков, стоявших тесным кругом.

Через несколько мгновений матросы с моей стороны круга расступились, открывая большой квадрат брезента, расстеленный на палубе, на котором лежало тело молодой и красивой девушки, чьи одежды, как и сам корабль, были покрыты инеем, блестевшим в лучах послеполуденного солнца.

Корабль внезапно повернул ко мне - и я узнал в трупе Маргарет Стэнли, мою лучшую подругу - мы должны были пожениться ранней весной следующего года.

- Марджи! - крикнул я, готовясь спуститься к воде.

При звуке моего голоса корабль и матросы мгновенно исчезли из виду. Хотя я оставался на берегу еще долго после захода солнца, я больше ничего не видел из этого странного явления.

Месяц спустя я посетил дом Стэнли, и мне сообщили о смерти Маргарет, которая случилась в тот же день, когда я увидел Призрачный корабль Смерти в водах Платта.

(Подпись) Леон Уэббер".

Следует отметить, что в своем отчете мистер Уэббер не упомянул точку на реке Платт, где испытал странный опыт, но известно, что это произошло примерно в шести милях к юго-востоку от нынешнего места строительства плотины Гернси и недалеко от нынешней станции Уэйлан, на С. B. & Q. железной дороге.

Поздней осенью 1887 года корабль-призрак был замечен во второй раз. Это случилось с Джином Уилсоном, который был известен всем местным скотоводам как Черный Уилкс.

"Когда я собирал отбившийся от стада скот вдоль Платта, примерно в десяти милях к востоку от Каспера, - говорится в отчете Уилсона, - моя собака пробежала на несколько шагов впереди меня и, глядя вверх по реке, подняла ужасный шум. Я попытался подъехать на своей лошади поближе к берегу, но та, очевидно, увидела, на что лаяла собака, и, как я ни старался, заставить ее приблизиться не удалось. Перекинув поводья ей через голову, я спешился, когда она громко фыркнула и бросилась прочь. Я поймал ее и привязал к низкорослой сосне, затем пешком подошел к берегу.

Глядя на быстро текущую воду, я увидел нечто такое, что заставило мои нервы напрячься. Ближе к середине потока стояло парусное судно с полной оснасткой под всеми парусами, но оно не двигалось! По-видимому, его удерживал кормовой якорь.

Поднимаясь по берегу, чтобы оказаться напротив этой штуки, я увидел на борту девять человек, которые, по-видимому, были моряками. Были слышны звуки, но казалось, они доносятся с другого берега реки, а не с корабля.

Человек, которого я принял за капитана этого странного судна, стоял, скрестив руки на груди, глядя в сторону носа корабля, отдавая приказы своим людям, не поворачивая головы.

- Поднимайте! - раздался голос откуда-то из-за такелажа, но говоривший был скрыт от глаз покрытыми льдом парусами.

Как только послышался голос, матросы на палубе мгновенно сняли фуражки и стояли с непокрытыми головами, в то время как корабль внезапно накренился до точки менее чем в тридцати футах от того места, где я стоял.

- Спускайте! - сказал капитан без малейшего оживления.

По команде капитана квадрат парусины был спущен на палубу с помощью четырех веревок, прикрепленных к его углам.

На брезенте, накрытый еще одним куском промерзшей парусины, лежало то, что, как я предположил, было трупом. В этом мои выводы были верны. Когда простыня легла на палубу, один из матросов шагнул вперед и, ухватившись за угол простыни, отвел ее в сторону, открыв лицо женщины, которая, казалось, была ужасно обожжена. Несмотря на ужасные шрамы на лице, я узнал свою жену!

Охваченный ужасом, я закричал и закрыл глаза. Когда я посмотрел снова, корабль исчез. Через несколько мгновений я вскочил на лошадь и со всей возможной быстротой вернулся домой, чтобы рассказать своей жене о том, что я видел.

На вершине холма в четверти мили к западу от моего дома мое сердце перестало биться; кровь застыла в моих венах. Я обнаружил свой дом, превратившийся в пепел! Пришпорив свою лошадь, я вскоре оказался рядом с тлеющими углями, отчаянно зовя свою жену, которая, я был уверен, находилась где-то в пределах слышимости моего голоса.

Не получив ответа на свои неоднократные призывы, я поспешил к реке, протекавшей в сотне ярдов от того, что когда-то было моим домом, когда внезапно наткнулся на останки моей жены, сгоревшей заживо.

Я предполагаю, обнаружив, что ее одежда горит, она побежала к берегу реки, надеясь потушить пламя, бросившись в воду.

(Подпись) Джин Уилсон".

В середине дня 20 ноября 1903 года Виктор Хейбе, сорокасемилетний мужчина, увидел корабль-призрак в той части Платта, которая известна как Бессемерова излучина, но он не делал официального отчета в Бюро в Шайенне, пока это ведомство не запросило его.

Желая получить рассказ из первых рук, представитель отправился в дом мистера Хейбе в долине Платта, где пожилой джентльмен оказал ему любезный прием, и чье заявление полностью приводится ниже.

- Да, - сказал мистер Хейбе, усаживаясь и раскуривая трубку, - это был ужасный опыт, который я никогда не забуду. То, о чем я собираюсь рассказать, мистер Макманус, частично зафиксировано в протоколе суда в Шайенне в связи с судебным процессом и осуждением моего друга Томаса Хорна; и весь текст моего отчета был передан в Бюро оккультных исследований в Шайенне.

Днем и ночью 19 ноября 1903 года над этой частью страны пронесся сильный шторм, сопровождавшийся проливным дождем с мокрым снегом, который ломал деревья, разрушил крыши многих домов, сараев и конюшен и причинил значительный ущерб.

- Вы видите вон ту кучу грязи на берегу реки? - спросил мистер Хейбе, указывая на то, что, как я предположил, было огромным валуном. - Ну, там, где находится эта куча, есть большой овраг, единственное место, где скот может спуститься к реке. Это был небольшой овраг, поэтому я расчистил его лопатой, чтобы облегчить проход для скота, насыпав землю на берег, как вы видите.

Перед бурей, о которой я упоминал, на берегу этого оврага стояла большая сосна, которая так сильно обледенела, что сломалась и упала в овраг, перегородив проход и отрезав скот от воды.

В тот роковой день я разрубал дерево на несколько частей, чтобы убрать его, когда, взглянув вверх по реке, увидел огромный клуб тумана, который, по-видимому, покоился на поверхности воды. Масса медленно двигалась вниз по течению, но далеко не так быстро, как текла вода.

Прислонив свой топор к пню упавшего дерева, я как раз раскуривал трубку, когда мое внимание привлекли звуки, похожие на ссору мужчин; голоса, казалось, доносились с противоположного берега. Однако это вряд ли могло быть, поскольку земля за рекой была ровной, как пол, на протяжении двухсот ярдов, и, если бы на другом берегу были люди, я легко мог бы их увидеть. Нет, в поле зрения не было никаких признаков человеческого существа. Я взглянул на свои часы. Было ровно три пятнадцать.

Пристально глядя на приближающийся туманный шар, я вскоре обнаружил, что звуки исходят именно от него.

По мере приближения гигантского шара он начал принимать определенную форму древнего парусного судна, мало чем отличающегося от "Пинты", на которой Колумб открыл эту страну. Хотя корабль шел под всеми парусами, он двигался очень медленно. Каждый дюйм его поверхности был покрыт сверкающим льдом, то же самое можно было сказать и об одежде нескольких моряков, которые, судя по их возбужденным действиям, готовились к чему-то необычному.

Пока я стоял на берегу, как зачарованный, между мной и матросами опустили большой кусок парусины, из-за которого раздались самые ужасные восклицания, какие я когда-либо слышал.

- Хорошо, - произнес голос, который показался мне знакомым, но который я в тот момент не смог узнать, - но я говорю вам, что вы вешаете невиновного человека...

- Это, - перебил другой голос, - не нам решать. Вас судили и осудили за убийство мальчика, и наше дело - привести приговор в исполнение. Матросы, выполняйте свой долг.

В течение этого времени туманная форма корабля-призрака медленно приближалась к берегу, и когда он остановился примерно в двадцати футах от берега и в десяти футах подо мной, парусиновая стена снова поднялась на прежнее место среди парусов, открывая сцену, которая выжгла себя в моем мозгу, как красная вспышка.

На передней палубе, прямо за спиной капитана, обращенная к носу судна, стояла виселица, к поперечинам которой было подвешено тело человека, которого они только что повесили.

Когда тело раскачивалось взад и вперед от качки корабля, оно повернулось так, что я увидел его лицо. - Голос мистера Хейбе дрогнул, а затем и вовсе умолк, он прижал ладони к вискам. Когда он заговорил снова, его голос дрожал от волнения.

- Это было почерневшее лицо моего самого дорогого друга, которого я защищал своими показаниями в уголовном суде Шайенна всего несколько месяцев назад.

- Том! - крикнул я, прыгая с берега в четырехфутовую ледяную воду. - Что они с тобой сделали, Том?

Пока я стоял с распростертыми руками, корабль бесшумно вернулся на середину реки и медленно исчез из виду.

- В то время, мистер Шелби, - осмелился спросить я, - вы слышали, что Том Хорн был повешен во дворе тюрьмы в Шайенне?

- Нет, - ответил он, - я не имел ни малейшего представления. Однако я слышал, что он и его товарищ по заключению сбежали из тюрьмы, но я не слышал, чтобы их снова схватили, не говоря уже о том, что Тома повесили. Только по прошествии месяца я услышал подробности этого ужасного злодеяния. Видите ли, мистер Макманус, в тот же день, когда его повесили, я увидел корабль-призрак с Томом на борту...

- Знали ли вы, что этот корабль видели и сообщили о нем в двух разных точках вдоль Платта до того, как вы его увидели?

- Позже я услышал, что его видели и раньше, но только после того, как я отправился в Шайенн, чтобы сделать свой отчет.

- Придаете ли вы, мистер Хайне, какое-либо значение повторяющемуся появлению этого корабля-призрака?

- Да, я верю, что, когда очень дорогой друг трагически погибнет, а вы будете находиться рядом с Платтом, появится корабль-призрак с трупом этого друга. Поймите, я не суеверный человек - если только вера в этот корабль-призрак не относит меня к этой категории. Я уверен, что корабль появился: я знаю, что это было так. Если я его не видел, как вы можете объяснить мою осведомленность о казни Тома Хорна?

Я поблагодарил мистера Хейбе за рассказ и вернулся домой по грунтовой дороге "Ядовитый паук", которая ведет мимо динамитных и нитроглицериновых фабрик и заброшенного индейского кладбища, предпочтя эту дорогу через всю страну ухоженному, посыпанному гравием шоссе, которое более чем на две трети огибает реку Платт.

ИСТОРИИ О ДУХАХ

Призрачный строитель лорда Эрскина - и другие правдивые истории

граф КАЛИОСТРО

О настоящем явлении услышать всегда интересно, но в анналах оккультных исследований таких много; так что любопытным в этой конкретной истории является не столько само явление, сколько факт, что оно сообщило определенную часть информации, которая подтвердилась при расследовании.

Призрак явился лорду Эрскину, которого описали как "вероятно, величайшего судебного оратора, которого когда-либо рождала Британия", и он рассказал эту историю леди Морган. Он рассказал ей ее в присутствии герцогини Гордон в субботу после того, как Георг (впоследствии Четвертый) стал регентом, в 1811 году, и она пишет об этом в "Книге будуара". Эта история изложена собственными словами лорда Эрскина следующим образом:

"Когда я был молодым человеком, то некоторое время находился за пределами Шотландии. Утром по прибытии в Эдинбург, у выхода из книжного магазина, я встретил нашего старого семейного дворецкого. Он выглядел сильно изменившимся, бледным и изможденным.

- Эй, старина! - сказал я. - Что привело вас сюда?

Он ответил: "Я хотел встретиться с вашей честью и просить вашего вмешательства в дела милорда, чтобы взыскать причитающуюся мне сумму, которую управляющий при последнем расчете не выплатил".

Пораженный его внешностью и манерами, я предложил ему следовать за мной в книжную лавку, куда направлялся; но, когда я обернулся, чтобы заговорить с ним, он исчез. Я вспомнил, что его жена занималась какой-то мелкой торговлей в Старом городе, и я вспомнил этот дом. Отправившись туда, я обнаружил старуху во вдовьем трауре. Ее муж умер несколько месяцев назад и на смертном одре сказал ей, что управляющий моего отца несправедливо отнял у него немного денег, но что, когда мастер Том вернется, он позаботится о том, чтобы с ней все было в порядке. Я пообещал это сделать и вскоре после этого выполнил свое обещание. Впечатление от этого на меня было неизгладимым.

Было бы трудно сказать адвокату с блестящей репутацией, что ему просто показалось, будто он видел привидение, и что этот инцидент лишь напомнил ему о чем-то, что он забыл, если этот адвокат определенно заявляет, что он понятия не имел о мошенничестве, совершенном управляющим в отношении дворецкого, и даже не знал, что старый дворецкий был мертв.

Как была спасена жизнь сенатора

Следующая весьма примечательная история касается сенатора Льюиса Филдса Линна и миссис Линн. Сенатор Линн был известным врачом из Миссури и человеком достаточно выдающимся, чтобы ему нашлось место в "Биографическом словаре" Британской энциклопедии. Миссис Линн сама рассказала эту историю Роберту Дейлу Оуэну, проницательному критику и писателю, и он включил ее в свою книгу "Шаги на границе другого мира".

При исполнении своих обязанностей в Конгрессе сенатор Линн проживал со своей семьей в Вашингтоне весной и летом 1840 года, в последний год правления мистера Ван Бюрена.

Однажды в мае того же года доктор и миссис Линн получили приглашение на большой официальный званый обед, который давал государственный чиновник, и на который были приглашены самые видные члены администрации, включая самого президента и главного судью мистера Бьюкенена. Доктору Линну очень хотелось присутствовать; но, когда наступил день, обнаружив, что у него начался приступ несварения желудка, он попросил жену лично принести извинения и присутствовать на званом обеде, оставив его дома. На это она несколько неохотно согласилась. Ее проводил до дверей их хозяина друг, генерал Джонс, который пообещал вернуться и побыть с доктором Линном в течение вечера.

За столом миссис Линн сидела рядом с генералом Макомбом, который пригласил ее на обед, а непосредственно напротив нее сидел Сайлас Райт, сенатор от Нью-Йорка, самый близкий друг ее мужа.

Даже в начале обеда миссис Линн чувствовала себя очень неловко из-за своего мужа. Она пыталась убедить себя в этом, так как знала, что его недомогание вовсе не было серьезным, но тщетно. Она упомянула о своем беспокойстве генералу Макомбу, но тот напомнил ей о том, что она сама ранее сказала ему - что генерал Джонс пообещал остаться с доктором Линном и что в случае очень маловероятного осложнения он обязательно сообщит ей об этом. Несмотря на эти заверения, когда обед подходил к концу, необъяснимое беспокойство миссис Линн переросло в такое неудержимое желание вернуться домой, что, как выразилась позже, она почувствовала, что не может больше оставаться там ни минуты.

Ее внезапная бледность была замечена сенатором Райтом и вызвала у него тревогу.

- Я уверен, что вы больны, миссис Линн, - сказал он. - В чем дело?

Она ответила, что с ней все в порядке, но что она должна вернуться к своему мужу.

Мистер Райт попытался, как это сделал генерал Макомб, успокоить ее страхи, но она ответила ему:

- Если вы хотите оказать мне услугу, за которую я буду благодарна до конца своих дней, придумайте какой-нибудь предлог для нашего хозяина, чтобы мы могли встать из-за стола.

Видя, что она так сильно взволнована, он выполнил ее просьбу, хотя в тот момент только подавали десерт; и они с миссис Райт проводили миссис Линн домой. Когда они прощались с ней у дверей ее квартиры, сенатор Райт сказал:

- Я позвоню завтра утром и хорошенько посмеюсь с доктором и с вами над вашей паникой.

Торопливо поднимаясь по лестнице, миссис Линн встретила хозяйку дома.

- Как там доктор Линн? - с тревогой спросила она.

- Думаю, очень хорошо, - последовал ответ. - Он принял ванну больше получаса назад и, осмелюсь сказать, к этому времени уже крепко спит. Генерал Джонс сказал, что у него все очень хорошо.

- Генерал с ним, не так ли?

- Я думаю, что нет. Мне кажется, я видела, как он удалился около получаса назад.

Немного успокоившись, миссис Линн поспешила в спальню мужа, дверь в которую была закрыта. Когда она открыла ее, на нее обрушился густой дым в таком удушливом количестве, что она пошатнулась и упала на пороге. Придя в себя через несколько секунд, она поспешила в комнату. Подушка была в огне, перья горели ярким пламенем, запах был удушающий.

Она бросилась на кровать; но огонь, наполовину потухший до этого момента, был раздут сквозняком из открытой двери и, вспыхнув внезапным пламенем, охватил ее легкое платье, которое в тот же миг вспыхнуло. Ее взгляд упал на большую ванну, которой пользовался ее муж. Она прыгнула в воду, потушив свое горящее платье; затем, вернувшись к кровати, схватила подушку и простыню, которые были в огне, - при этом опалив себе руки, - и погрузила их в воду.

Наконец, собрав все свои силы, она вытащила из постели своего бесчувственного мужа. Только тогда она обратилась к обитателям дома за помощью.

Немедленно был вызван доктор Сьюэлл. Но прошло целых полчаса, прежде чем страдалец подал какие-либо признаки возвращения к жизни. Он не вставал с постели почти неделю; прошло три месяца, прежде чем он полностью оправился от последствий этого несчастного случая.

- Как удачно, - сказал доктор Сьюэлл миссис Линн, - что вы прибыли именно в ту минуту, когда это произошло! Еще пять минут - нет, три минуты - и, по всей вероятности, вы бы никогда больше не увидели своего мужа живым.

Мистер Райт позвонил, как и обещал, на следующее утро.

- Ну что ж, миссис Линн, - сказал он, улыбаясь, - к этому времени вы уже поняли, насколько глупым было ваше странное предчувствие.

- Пойдемте наверх, - сказала она. И она подвела его к его другу, который едва мог говорить, а затем показала ему остатки наполовину сгоревшей подушки и частично сгоревшего постельного белья.

Изменило ли это зрелище его мнение о предчувствиях, он не сказал, но побледнел как мертвец (по словам миссис Линн) и не проронил ни слова.

Что можно сказать в ответ на такую историю, как эта?

Видение индуистского принца

Принц Сингх, переживший то, что будет описано ниже, был сыном одного из коренных правителей Индии. Граф Карнарвон, подтвердивший этот инцидент, был сыном того самого графа Карнарвона, который был государственным секретарем по делам колоний и лордом-лейтенантом Ирландии. Повествование ведется собственными словами принца.

"Замок Хайклер, Ньюбери,

8 ноября 1894 года.

В субботу, 21 октября 1893 года, я находился в Берлине с лордом Карнарвоном. Мы вместе сходили в театр и вернулись еще до полуночи. Я лег спать, оставив, как делаю всегда, яркий свет в комнате (электрический свет). Лежа в постели, я поймал себя на том, что смотрю на олеографию, висевшую на стене напротив моей кровати. Я отчетливо видел лицо моего отца, магараджи Дулипа Сингха, смотрящее на меня, как будто оно было не на картине; не как его портрет, а как его настоящая голова. Голова примерно заполнила рамку картины. Я продолжал смотреть и по-прежнему видел, что мой отец смотрит на меня с напряженным выражением лица.

Хотя я ни в малейшей степени не встревожился, но был настолько озадачен, что встал с постели, чтобы посмотреть, что это за картина на самом деле. Это была обычная олеография девушки, держащей розу и свешивающейся с балкона, на заднем плане виднелась арка. Лицо девушки было совсем маленьким, в то время как голова моего отца была размером в натуральную величину и заполняла всю рамку.

В то время я не испытывал особого беспокойства за своего отца и уже несколько лет знал, что у него серьезные проблемы со здоровьем; но никаких новостей о нем, которые могли бы меня встревожить, не поступало.

На следующее утро (воскресенье) я рассказал о случившемся лорду Карнарвону.

В тот поздний вечер, вернувшись домой, лорд Карнарвон принес в мою комнату две телеграммы и вручил их мне.

- Я сразу сказал: "Мой отец умер".

Это был факт. В субботу вечером, около девяти часов, с ним случился апоплексический удар, от которого он так и не оправился, но продолжал оставаться без сознания и умер в воскресенье, рано днем. Мой отец часто говорил мне, что, если меня не будет с ним, когда он умрет, он попытается прийти ко мне: я не подвержен галлюцинациям, и только однажды у меня был подобный опыт, когда, будучи школьником, мне показалось, будто я вижу фигуру мертвого школьника, который умер в комнате, в которой я спал со своим братом; но я не придаю этому значения.

Виктор Дулип Сингх"

Лорд Карнарвон писал:

"Я могу подтвердить рассказ принца В. Дулипа Сингха. Я услышал от него об этом инциденте в воскресенье утром. В тот же день, около 12 часов, он получил телеграмму, извещавшую его о внезапной болезни и смерти отца. Мы ничего не знали о болезни его отца. Он никогда не рассказывал мне ни о каком подобном происшествии в прошлом.

Карнарвон"

Бостонское общество оккультных исследований проверило эту историю и установило, что махараджа действительно умер в воскресенье, 22 октября 1893 года.

Комментируя это, доктор Уолтер Франклин Принс, президент Общества, говорит: "Очевидно, стекло на картине заменило стеклянный шар провидца, и это явление было похоже на созерцание кристалла. Но этот термин подразумевает только внешний аспект явления и сам по себе не проливает света на вопрос о причинно-следственной связи. Чтобы быть консервативными, мы бы сказали, что здесь была задействована телепатия".

Призрачные барабаны Джона Кальвина

В "Жизни Джона Кальвина" Теодора Безы описано весьма любопытное обстоятельство, дающее пищу для размышлений. Беза был самым близким соратником Кальвина и сменил его на посту преподавателя теологии и лидера кальвинистской партии; так что в сущностной правильности этого рассказа вряд ли можно сомневаться. Он рассказывает об инциденте, о котором идет речь, следующим образом.

"Нам доставляет удовлетворение упомянуть в этом месте обстоятельство, заслуживающее того, чтобы быть изложенным. 19 декабря (1562 г.), в субботу, когда северный ветер был необычайно сильным в течение двух дней, Кальвин (хотя и прикованный к постели подагрой) сказал в присутствии нескольких друзей: "Я действительно не знаю, что это значит. Мне показалось, что прошлой ночью я слышал очень громкий звук барабанов, используемых на войне, и не мог отделаться от впечатления, что это было на самом деле. Я прошу вас молиться, ибо, несомненно, происходит какое-то очень важное событие".

В этот самый день произошла битва при Дре, отличавшаяся большой жестокостью, известие о которой достигло Женевы через несколько дней".

Комментируя это сообщение, доктор Принс, президент Бостонского общества оккультных исследований, указывает, что битва, произошедшая в Дре в день произнесения Кальвином своих слов, была первой великой битвой религиозных войн Франции, в которой гугеноты потерпели сокрушительное поражение, а их лидер Конде был взят в плен. Резня с обеих сторон была очень большой. Таким образом, в тот день, когда Кальвин призвал своих друзей помолиться, произошло не обычное событие, а событие очень необычного характера, которое глубоко обеспокоило группу в этом зале, поскольку, казалось, указывало на крах протестантского движения во Франции.

"Даже если мы должны признать, что это было простым предположением, а бой военных барабанов - слуховой иллюзией, - говорит доктор Принс, - это не отменяет того факта, что иллюзия и пророческое изречение Кальвина были подтверждены известиями, поступившими несколько дней спустя. В данном случае также нельзя сказать, что это был случай слуховой гиперэстезии, поскольку Дре находится более чем в трехстах милях от Женевы".

Зарытый клад в Англии

Замечательные истории о ее предполагаемых способностях находить воду и металлы были недавно рассказаны на собрании агрономов в Глостере, Англия, мисс Ф. М. Тернер из Бридстора, Росс-он-Уай.

Мисс Тернер сказала, что обнаружила свои способности случайно несколько лет назад. Она считала, что поиск происходит не благодаря оккультным воздействиям, а благодаря естественным силам в теле.

В Кардиффе, где друг попросил ее попробовать свои силы на его лужайке, она с помощью ветки орешника обнаружила, что под ней течет большое количество воды. Затем хозяин сказал ей, что это был один из городских водопроводов.

Ее дар гадать по металлу помог подруге вернуть кольцо с бриллиантом, которое было потеряно на хоккейном поле.

В Дербишире она обнаружила залежи свинца, а также железной руды. Она отчетливо ощущала свинцовые руды, даже на большой глубине.

Она также участвовала в нескольких поисках сокровищ. Она отправилась в Ирландию, в старый замок, где много лет назад один из слуг закопал большое количество золотой посуды, чтобы уберечь ее от рук Вильгельма Оранского. Слуга был убит, не сообщив о местонахождении клада.

Каждый раз, когда она пыталась проявить свои способности, на нее нападала тяжелая болезнь - и впоследствии она узнала, что это было из-за фосфатов в земле.

Еще один поиск был проведен в монастырской церкви в Крайстчерче, где существует легенда о том, что аббат во времена короля Генриха VIII спрятал там какую-то золотую посуду.

Предупреждение лорда Литтлтона

Недавняя смерть видного члена семьи Литтлтон из Хэгли-Холла, Стоурбридж, Англия, напоминает о замечательном событии в связи со смертью второго лорда Литтлтона.

Чувствуя себя совсем неважно, он отправился отдыхать раньше обычного - около двенадцати часов ночи 24 ноября 1779 года, и вскоре после того, как лег в постель и погасил свечу, его потревожило тихое хлопанье крыльев в комнате.

Прислушиваясь, он услышал звук шагов, по-видимому, рядом с его кроватью. Пораженный этими звуками, он приподнялся в постели, чтобы узнать, что все это значит, - и был безмерно удивлен при виде прекрасной женщины, одетой в белое, с маленькой птичкой, сидящей у нее на голове!

Пока он подыскивал слова, фигура обратилась к нему серьезным, властным тоном, приказывая ему приготовиться к концу, ибо он скоро умрет.

Передача четкого послания, каким бы ужасным оно ни было само по себе, в какой-то степени устранила элементы ужаса, которые поначалу внушало видение, и лорд Литтлтон нашел слова, чтобы спросить, как долго он может рассчитывать прожить.

Видение ответило: "Не пройдет и трех дней, как ты отправишься в путь в двенадцать часов!"

Утром он рассказал о своем переживании за завтраком, а в полночь на третий день внезапно скончался. Сэр Бернард Берк ручается за точность приведенной выше истории.

Барабанщик из Тэдуорта

У собирателя легенд есть одна о барабанщике, которую стоит прочитать, и она приведена здесь полностью в том виде, в каком рассказ был записан в то время.

В 1661 году, примерно в середине марта, состоятельный гражданин Тэдуорта, некто мистер Джон Момпессон, посетил соседний город Лудгаршал и, услышав там барабанный бой, поинтересовался у городского пристава, что это значит.

Ему сказали, что в течение нескольких дней их беспокоил праздный барабанщик, который требовал деньги у констебля на том основании, что судебный пристав счел его документы поддельными.

Мистер Момпессон послал за этим парнем и попросил его показать документы. Они были подписаны двумя магистратами города Гринхэм. Но мистер Момпессон был знаком с почерком этих двух джентльменов и знал, что документы были поддельными. После этого он приказал бродяге убрать свой барабан и поручил констеблю отвести его к мировому судье для дальнейшего допроса и наказания.

Барабанщик сознался и искренне попросил вернуть ему барабан.

Мистер Момпессон сказал ему, что, если полковник А., чья поддельная подпись стояла на поддельных документах, даст ему хорошую характеристику, он получит барабан обратно, но что тем временем барабан останется у судебного пристава Лудгаршала, а барабанщик - у констебля. Последнего, похоже, убедили мольбы барабанщика отпустить его.

Примерно в середине апреля следующего года, когда мистер Момпессон готовился к поездке в Лондон, судебный пристав отправил барабан к нему домой. Когда он вернулся из путешествия, его жена рассказала ему, что ночью они были сильно напуганы ворами, пытавшимися проникнуть в дом.

Он пробыл дома не более трех ночей, когда послышался тот же шум, который потревожил его семью в его отсутствие. Это был очень громкий стук в двери и снаружи его дома.

Он встал и принялся расхаживать по дому с парой пистолетов в руках. Но как бы ни вглядывался, он не мог найти ничего, что могло бы объяснить этот странный и глухой звук. Когда он снова вернулся в постель, шум был похож на стук и барабанную дробь по крыше его дома, которые продолжались некоторое время, а затем постепенно стихли.

После этого стук и барабанная дробь раздавались очень часто, обычно пять вечеров подряд, а затем прерывались на три. Это происходило, когда в доме собирались ложиться спать, рано или поздно. После месяца этих беспорядков вне дома шум, казалось, проникал в комнату, где лежал барабан, начинаясь через полчаса после того, как в доме ложились в постель, и продолжался почти два часа. Барабанный бой был похож на тот, каким сопровождают развод охраны. Это продолжалось в этой комнате четыре или пять вечеров в неделю, в течение двух месяцев, и все это время мистер Момпессон сам слышал это.

Миссис Момпессон пришло время рожать, и в ту ночь, когда у нее начались схватки, шума было почти не слышно, как и в течение трех недель после этого, пока она не восстановила свои силы. Но после этого прекращения он вернулся в более грубой форме, чем раньше, и преследовал самых маленьких детей и досаждал им, сотрясая их кровати с такой силой, что все присутствующие ожидали, кровати вот-вот разлетятся на куски. Если бы вы положили руки на спинки кроватей, то не почувствовали бы ударов, но могли бы почувствовать, что они сильно трясутся. После этого слышался скрежет под детскими кроватями, как будто кто-то скребся железными когтями. Он поднимал детей с постели, следовал за ними из одной комнаты в другую и какое-то время не давал покоя никому.

В доме имелся чердак, за которым никто не замечал такого беспокойства, поэтому детей перевели туда, уложив их спать, пока был ясный день, но не успели они лечь, как начались неприятности, как это было и раньше.

5 ноября 1661 года поднялся сильный шум, и слуга, заметив, что две доски в детской комнате, казалось, двигаются, попросил невидимое существо подать ему одну из них; после чего доска упала в ярде от него.

Мужчина добавил: "Нет, дай мне подержать ее в руке".

Тогда доску пододвинули к нему вплотную, и так вверх-вниз, взад-вперед, по меньшей мере двадцать раз подряд, пока мистер Момпессон не запретил своему слуге подобную фамильярность. Это было днем, и это видела целая комната, полная людей. В то утро в ней ощущался сернистый запах, который был очень неприятным.

Ночью священник мистер Крэгг и кто-то из соседей пришли в дом с визитом. Священник ходил с ними и молился, преклоняя колени у постели детей, где тогда было очень шумно и хлопотно.

Во время молитвы шум удалялся на чердак, но возвращался, как только молитвы заканчивались, и тогда на глазах у всей компании стулья сами собой передвигались по комнате, детская обувь была брошена им в головы, и все незакрепленные вещи перемещались по комнате! В то же время в священника был брошен постельный шест, который ударил его по ноге, но так легко, что прядь шерсти не могла упасть мягче; было замечено, что он остановился именно там, где упал, не скатившись и не сдвинувшись с места.

Мистер Момпессон, видя, что дети сильно встревожены, поселил их в доме соседа, забрав свою старшую дочь, которой было около десяти лет, в свою собственную комнату, в которой уже месяц не было шума. Как только она легла в постель, снова началось беспокойство, продолжавшееся три недели, с барабанным боем и другими звуками. После этого дом, где жили дети, оказался полон незнакомых людей, их привезли домой, и, поскольку в гостиной не было замечено никаких беспорядков, их поселили там; где их нашел их преследователь, но он только хватал их за волосы и ночные рубашки, не причиняя никакого другого вреда.

Было замечено, что, когда шум был самым громким и раздавался с самой внезапной и удивительной силой, ни одна собака в доме не двигалась с места, хотя стук часто был таким неистовым и громким, что его было слышно на значительном расстоянии, и он будил соседей в деревне рядом с этим домом. Иногда слуг приподнимали в постелях и осторожно опускали обратно, не причиняя им вреда, в другое время что-то очень тяжелое прижимало им ноги.

Примерно в конце декабря 1661 года барабанный бой стал реже, а затем стали слышать шум, похожий на позвякивание денег, вызванный, как предполагалось, чем-то, что мать мистера Момпессона сказала накануне соседке, которая говорила о феях, оставляющих деньги; иными словами, что ей было бы очень приятно, если бы они оставили им хоть что-то, чтобы загладить свою вину. На следующую ночь после того, как она это сказала, по всему дому раздался громкий звон денег.

После этого Существо перестало издавать более грубые звуки и занялось менее хлопотными трюками. Однажды в канун Рождества, незадолго до рассвета, один из маленьких мальчиков, встав со своей постели, обнаружил дверную задвижку закрытой так, что открыть ее оказалось непросто. В ночь после Рождества оно разбросало по комнате одежду старой леди и спрятало ее Библию в золе. Таким глупым выходкам оно предавалось часто.

Позже это доставило много хлопот слуге мистера Момпессона, который был крепким парнем и имел холодную голову; в течение нескольких ночей что-то пыталось стащить одежду с его кровати, так что ему приходилось изо всех сил дергать, чтобы удержать ее на себе, иногда ее срывали с него силой, а башмаки швыряли ему в голову; время от времени он оказывался связанным по рукам и ногам; но он обнаружил, что всякий раз, когда мог воспользоваться своим мечом и нанести им удар, дух не тревожил его..

Как-то сын мистера Томаса Беннета, кого иногда беспокоил барабанщик, пришел в дом и сказал мистеру Момпессону несколько слов, которые, по-видимому, не были хорошо восприняты, потому что, едва только они легли спать, в барабан очень сильно и громко забили; джентльмен встал и позвал к себе своего слугу, спавшего со слугой мистера Момпессона, толстым Джоном.

Как только слуга мистера Беннета вышел из комнаты, Джон услышал шорох в своей комнате, и что-то приблизилось к его кровати, словно это был человек, одетый в шелк; мужчина потянулся за своим мечом, и с трудом и большим усилием вытащил его из ножен, и как только он это сделал, призрак покинул его; было замечено, что он всегда избегал меча.

Примерно в начале января 1662 года обычно слышали пение в камине перед тем, как начинался стук; а однажды ночью, примерно в это же время, в доме был замечен свет. Он проник в комнату мистера Момпессона. Свет казался голубым и мерцающим и причинял сильную боль глазам тех, кто его видел. После того, как зажегся свет, было слышно, как кто-то поднимается по лестнице, как если бы это был кто-то без обуви. Свет также был замечен четыре или пять раз в детской комнате, и горничные уверенно утверждали, что двери по меньшей мере десять раз открывались и закрывались у них на глазах, и когда они были открыты, горничные слышали шум, как будто полдюжины человек входили вместе, после чего было слышно, как кто-то ходил по комнате. Мистер Момпессон сам однажды слышал это.

Во время "появления этой компании", барабанщик трижды принимался стучать, а затем делал перерыв.

Тогда джентльмен постучал, чтобы посмотреть, ответят ли ему, но этого не произошло.

Далее он сказал, что, если это барабанщик, пусть он постучит пять раз и не больше в ту ночь; так и случилось, и после этого в доме было тихо всю ночь. Это было сделано в присутствии сэра Томаса Чемберлена из Оксфордшира и многих других.

В субботу утром, за час до наступления дня, 10 января, снаружи комнаты мистера Момпессона послышался бой барабана; он донесся до другого конца дома, было сыграно несколько сигналов, четыре или пять, прежде чем прекратиться. На следующее утро деревенский кузнец услышал шум в комнате, как будто кто-то подковывал лошадь, и что-то, похожее на клещи, почти всю ночь хватало кузнеца за нос.

Однажды утром мистер Момпессон, встав рано, чтобы отправиться в путешествие, услышал сильный шум внизу, где лежали дети, и, сбегая вниз с пистолетом в руке, услышал голос, кричащий: "Ведьма, ведьма", - как уже слышали это раньше. При его появлении все стихло.

Однажды ночью, проделав несколько маленьких трюков у ног мистера Момпессона, Существо перешло в другую спальню, где лежала одна из его дочерей; там оно принялось раскачивать ее кровать, поднимая ее, когда находилось под ней. Его попытались ударить мечом, но оно осторожно избежало удара, спрятавшись под кровать, когда наносили удар.

На следующую ночь оно пришло, пыхтя, как запыхавшаяся собака; после чего одна горничная взяла постельный шест, чтобы ударить его, но шест был вырван у нее из рук и отброшен прочь, а когда в комнату вошли другие, она вскоре наполнилась отвратительным запахом и в ней стало очень жарко, хотя огонь не горел, и стояла очень морозная, суровая зима.

Он продолжало лежать под кроватью, тяжело дыша и царапаясь, в течение полутора часов, а затем перешло в соседнюю комнату, где слегка постукивало и, казалось, гремело цепью; так продолжалось две или три ночи подряд.

На следующую ночь посыпали комнату пеплом, чтобы посмотреть, какие следы оно оставляет. Утром в одном месте обнаружили след большого когтя, в другом - отпечаток когтя поменьше, а еще в одном месте круги и царапины.

Глэнвилл (собиратель старых легенд) отправился расследовать правдивость этой истории, и рассказ продолжается его собственными словами.

- Я отправился, - сказал он, - узнать правду о тех местах, о которых ходило так много слухов. Эта штука перестала стучать в барабан и издавать более грубые звуки еще до того, как я прибыл туда, но большинство наиболее примечательных обстоятельств, описанных выше, были подтверждены мне там несколькими соседями, которые присутствовали в доме. В это время эта штука обычно преследовала детей, как только их укладывали в постель.

В ту ночь, когда я был там, они легли спать около восьми часов. Вскоре после этого служанка, спустившаяся от них, сказала нам, что оно пришло. Соседи, которые были там, и два священника, которые видели и слышали это несколько раз, ушли; но мистер Момпессон, я и джентльмен, который пришел со мной, поднялись наверх. Поднимаясь по лестнице, я услышал странное царапанье, и когда мы вошли в комнату, я понял, что оно находилось как раз за спинкой детской кровати. Оно издавало громкий звук, какой только мог издавать человек с длинными ногтями, царапая подушку.

В постели лежали две маленькие скромные девочки, как я догадался, лет семи-восьми. Я видел, что их руки лежали поверх одеяла, и они не могли создавать шум, который раздавался у них за головами. Они привыкли к нему, и поэтому, казалось, не очень испугались.

Я, стоя у изголовья кровати, просунул руку за валик, направляя ее в то место, откуда, казалось, исходил шум, после чего шум там прекратился и стал слышен в другой части кровати. Но когда я убрал руку, звук вернулся и был слышен в том же месте, что и раньше. Я поискал под кроватью и за ней, проверил одежду на вешалках и валик, простучал стену позади и предпринял все возможные поиски, чтобы выяснить, нет ли здесь какого-нибудь подвоха или ухищрения. Я ничего не смог найти.

Я был убежден, что шум производился каким-то демоном или духом. После того, как он продолжался еще примерно полчаса, Существо забралось в середину кровати под детьми и там очень громко запыхтело, как запыхавшаяся собака. Я приложил руку к этому месту и почувствовал, как кровать прижалась к ней, как будто что-то подтолкнуло ее вверх. Мы заглянули под кровать и повсюду вокруг, чтобы посмотреть, нет ли в комнате собаки, кошки или еще какого-нибудь подобного существа, но ничего не нашли.

Движение, вызванное этим тяжелым дыханием, было настолько сильным, что очень ощутимо сотрясало комнату и окна. Так продолжалось более получаса, пока мы с моим другом оставались в комнате. Во время пыхтения я случайно увидел, как что-то (мне показалось, крыса или мышь) шевелится в бельевом мешке, висевшем у другой кровати, стоявшей в комнате. Я шагнул вперед и схватил его за верхний конец одной рукой, а другую просунул внутрь, но в нем вообще ничего не оказалось!

Рядом не было никого, кто мог бы встряхнуть мешок, а если бы и был, то никто не смог бы сделать такое движение, которое, казалось, исходило изнутри, словно в нем двигалось живое существо.

Этот отрывок я не упоминал в предыдущей части этого повествования, потому что он зависел единственно от моего свидетельства и может быть подвержен большему сомнению, чем другие, о которых я поведал; но, рассказав его различным ученым и любознательным людям, которые сочли его не совсем незначительным, я теперь добавил его здесь. Я знаю, кто-то скажет, что мы с моим другом были немного напуганы и поэтому воображали звуки и зрелища, которых на самом деле не было. Со своей стороны, я, конечно, знаю, что за все время моего пребывания в этой комнате и в этом доме я был напуган не больше, чем сейчас, когда пишу эти строки.

Во время моего пребывания в Тэдуорте были и другие происшествия, которые я не публиковал, потому что они не являются очевидными и безукоризненными доказательствами. Сейчас я кратко упомяну о них. Мы с моим другом лежали в комнате, где произошло первое и главное нарушение спокойствия. Мы хорошо проспали всю ночь, но рано утром меня разбудил (а я разбудил своего соседа) громкий стук прямо за дверью нашей комнаты. Я несколько раз спрашивал, кто там, но мой вопрос оставался без ответа.

Наконец я сказал: "Во имя Господа, кто это и чего бы вы хотели?"

На что чей-то голос ответил: "От вас - ничего".

Мы, думая, что это был кто-то из прислуги в доме, снова легли спать. Но когда мы заговорили об этом с мистером Момпессоном, спустившись вниз, он заверил нас, что никто в доме не спал в той стороне и не имел там никаких дел, и что его слуги не вставали, пока он их не позвал, а это было уже после того, как наступил день. Все они утверждали, что шум был произведен не ими. Мистер Момпессон уже говорил нам раньше, что Существо исчезало посреди ночи и появлялось снова несколько раз ранним утром, около четырех часов, и, я полагаю, это было примерно в то время.

Но перейдем к подробностям самого мистера Момпессона. Однажды утром в детской комнате зажегся свет, и чей-то голос прокричал: "Ведьма, ведьма!" - по меньшей мере сотню раз подряд.

В другой раз мистер Момпессон (в течение дня), увидев, что в камине комнаты, где он находился, зашевелилось какое-то дерево, выстрелил в него из пистолета, после чего они обнаружили несколько капель крови на камине и в разных местах лестницы.

В течение двух или трех ночей после выстрела из пистолета в доме царило затишье, но затем шум возобновился, преследуя маленького ребенка, не давая бедному младенцу отдохнуть две ночи подряд, ни зажечь свечи в комнате, бросая их в камин или под кровать!

Оно так напугало этого ребенка, прыгнув на него, что в течение нескольких часов дитя не могло оправиться от испуга, так что были вынуждены снова удалить детей из дома.

На следующую ночь, около двенадцати, что-то поднялось по лестнице и постучало в дверь мистера Момпессона, но он лежал неподвижно; оно поднялось еще на пару ступенек в комнату его слуги, которому показалось стоящим в ногах его кровати. Точную форму и пропорции он не смог определить, но говорит, что видел огромное тело с двумя красными сверкающими глазами, которые некоторое время были пристально устремлены на него и, наконец, исчезли.

Примерно в начале апреля 1663 года у джентльмена, который ночевал в доме, все его деньги в карманах почернели; мистер Момпессон, придя однажды утром в свою конюшню, обнаружил лошадь, на которой обычно ездил верхом, лежащей на земле, с одной из задних ног во рту, и та была так крепко зажата, что нескольким мужчинам было затруднительно вытащить ее с помощью рычага. После этого произошло еще несколько замечательных событий, но сведений о них нет; только мистер Момпессон положительно утверждал, что после этого дом несколько ночей осаждали семь или восемь человек в облике мужчин, которые, как только раздавался выстрел, удалялись в темноту.

По этому случаю барабанщик предстал перед судом присяжных в Солсбери. Сначала его отправили в Глостерскую тюрьму за кражу; пришедшего навестить его жителя Уилтшира он спросил, какие новости в Уилтшире; посетитель ответил, что ничего не слышал.

- Как так! - сказал барабанщик. - Разве вы не слышали о барабанном бое в доме джентльмена в Тэдуорте?

- Слышал, - ответил тот.

- Я, - сказал барабанщик, - досаждал ему, и он никогда не будет знать покоя, пока не вернет мне мой барабан.

После получения информации об этом парня судили за колдовство в Саруме, и все основные обстоятельства, о которых здесь рассказывается, были поведаны на заседаниях суда присяжных приходским священником и несколькими другими наиболее умными и авторитетными жителями, которые раз за разом были очевидцами происходившего.

Барабанщик был приговорен к ссылке и, соответственно, выслан; но каким-то образом (говорят, подняв бурю и напугав моряков) ухитрился вернуться снова. В течение всего времени его заключения и отсутствия в доме было тихо, но как только его выпустили на свободу, беспокойство вернулось.

Он был солдатом при Кромвеле и часто рассказывал о книгах, которые у него были, и об одном старике, которого считали волшебником.

Вот краткое изложение беспокойств мистера Момпессона, частично из его собственных уст, рассказанное в присутствии многих лиц, которые были свидетелями всего этого и подтвердили его рассказ; а частично из его собственных писем, из которых взят порядок и последовательность событий. Те же сведения он отправил и доктору Криду, который в то время был доктором кафедры в Оксфорде.

Имя мистера Момпессона пострадало от этого, равно как его дела и спокойствие его семьи. Неверующие в духов и ведьм приняли его за обманщика. Многие другие считали, что посещение такого необычного зла было Божьим судом над ним за какое-то неизвестное злодеяние или нечестивость. Таким образом, его имя постоянно подвергалось порицанию, а его поместье страдало из-за людей, желавших побывать в его доме, из-за того, что это отвлекало его от дел, и из-за отсутствия слуг, которые не хотели жить в поместье.

История барабанщика из Тэдуорта была встречена с большим скептицизмом, когда была предана гласности, и стала темой ожесточенных споров.

Такова легенда о барабанщике из Тэдуорта.

БЫЛО ЛИ ЭТО НЕВОЗМОЖНО?

Правдивая история трех невероятных происшествий в Канаде

ГИЛБЕРТ ДРЕЙПЕР

из "Бритиш Юнайтед Пресс", Монреаль

Мой прадед покинул родовой дом Дрейперов в Англии в начале девятнадцатого века, чтобы основать свою юридическую практику в той части Онтарио, которая составляла часть того, что в то время было известно как Верхняя Канада. Он добился успеха и вскоре занял видное положение в канадской политике. Он занимал пост верховного судьи, а затем стал премьер-министром Канады.

Его дочь Кэролайн была совершенно нормальной девушкой в умственном отношении, хотя и склонной к довольно деликатному поведению. Конечно, в ней не было ничего эксцентричного, и за ее сравнительно короткую жизнь ничто не указывало на то, что она обладала хоть каплей сверхъестественной силы.

Когда Кэролайн крестили, миссис Лэйнг, родственница, жившая в Англии, стала ее крестной матерью. Обстоятельства помешали последней присутствовать на церемонии, и, хотя она всегда верила, что когда-нибудь они со своей крестницей встретятся, случилось так, что они так и не встретились - во всяком случае, во плоти.

Однажды ночью, даже не подозревая о том, что Кэролайн больна, пожилая леди удалилась в свою комнату в большом старинном доме, где она жила в Суррее. Сама она отличалась отменным здоровьем и ни в коем случае не отличалась чутким сном, поскольку ей обычно удавалось ни о чем не думать, пока на следующее утро ее не будила горничная с чаем. В эту конкретную ночь, не думая о своей крестнице в Канаде, она забралась в свою огромную кровать с балдахином и вскоре крепко заснула. Я говорю "забралась" намеренно, потому что ей буквально необходимо было воспользоваться маленькой стремянкой, чтобы забраться между простынями, поскольку поверхность этого необычного предмета мебели находилась на добрых четыре фута над полом.

Рано утром следующего дня, или, если быть точным, ровно без двадцати три по лондонскому времени, она очнулась от сна без сновидений.

Постепенно занавески в изножье кровати, - это была одна из тех нездоровых кроватей, полностью закрытых драпировками, - начали раздвигаться, открывая фигуру молодой девушки в белом ночном платье, с волосами, заплетенными в две косы, лежащими на плечах.

Далекая от того, чтобы быть испуганной при виде этого фантома, поскольку не могло быть никаких сомнений, - то, что она увидела, не было смертным, миссис Лэйнг удивленно села и сказала: "О, я знаю, кто вы! Вы Кэролайн Дрейпер". Она узнала свою крестницу по фотографиям, которые ей присылали в разное время.

Мгновение дух или привидение ничего не отвечало. Затем он произнес следующий прекрасный отрывок из Библии (1-е Коринфянам, глава 2, стих 9):

"Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его".

Несколько минут спустя изумленная, но ни в коем случае не испуганная наблюдательница поняла, что смотрит не на что иное, как на задернутые шторы. Прежде чем снова лечь, она взглянула на часы и увидела, что было между без двадцати и без пятнадцати три. Одним из ее первых действий по пробуждении на следующий день было написать подробный отчет о своем странном опыте матери Кэролайн - моей прапрабабушке. Даже тогда она не подозревала, что ночное посещение могло предвещать какое-то несчастливое событие; поэтому легко можно представить ее чувства, когда несколько недель спустя она получила письмо из Канады, в котором говорилось, что ее крестница умерла той ночью и в то самое время, о котором она упомянула, увидев дух бедной девочки, последними словами которой была вышеупомянутая цитата.

Кстати, этот текст был выгравирован на надгробной плите Кэролайн Дрейпер на кладбище Сент-Джеймс в Торонто, где его сегодня может увидеть любой, кто захочет ознакомиться с участком Дрейпер.

Такова история, рассказанная собственной матерью Кэролайн; и, хотя она не обращает меня в веру в спиритизм, она, по крайней мере, заставляет меня поверить, что в этом мире и вокруг него должно быть очень много вещей, о которых "наши философы и не мечтали". Люди, которые высмеивают существование духов и которые не принимают убеждение истинного христианина в том, что смерть - это не что иное, как отделение души от тела, вероятно, будут склонны думать, что мимолетное видение миссис Лэйнг своей умершей крестницы был сном. Но даже допуская, что объяснение сна правдоподобно, как мы можем объяснить тот факт, что этот сон приснился как раз в момент смерти Кэролайн, и что миссис Лэйнг услышала последние слова своей крестницы? В моей семье никогда не было спиритуалистов, но каждый член семьи, я думаю, очень мудро воспринял инцидент с Кэролайн как одно из тех событий, которые никто не может объяснить.

Совсем недавно в моей семье произошел еще один странный инцидент, и я лично могу поручиться за его подлинность.

В 1907 году моя кузина, которая с тех пор умерла, была студенткой семинарии для юных леди в Комптоне, Квебек. В отличие от своей дальней родственницы Кэролайн, эта девушка была настолько здоровым образцом канадского девичества, насколько можно себе представить. Действительно, ее спортивные наклонности сделали ее популярной фигурой в большинстве видов спорта. Она также была хорошей ученицей и, следовательно, пользовалась популярностью не только у своих одноклассников, но и у учителей. Если в ней и присутствовало что-то "странное", то это никогда не было очевидно ее друзьям или семье.

Ближе к концу осеннего семестра, пасмурным субботним днем, Диди (как прозвали ее друзья) и несколько других учениц попросили и получили разрешение организовать прогулку на заброшенную ферму примерно в паре миль от школы. Они планировали взять с собой чай и вернуться при лунном свете. Одна из учительниц, некая мисс Шоу, вышедшая на пенсию несколько лет назад, но с которой может связаться любой желающий проверить эту историю, вызвалась сопровождать их в качестве компаньонки. Ее предложение было с радостью принято, и компания, насчитывавшая около дюжины человек, отправилась на то, что обещало стать очень приятным пикником.

Когда они добрались до фермы, было неприятно холодно, и поэтому они решили выпить чаю внутри здания, а не на веранде, как планировалось изначально. Они получили доступ в одну из нижних комнат, просунув руку через разбитое окно и отодвинув ржавую задвижку. Внутри они с восторгом обнаружили огромный старинный каменный камин, занимавший большую часть одной стены. Пол был устлан соломой и газетами, которые были немедленно использованы для разведения огня, и вскоре трудно было бы найти более веселую компанию.

После того, как они поели, кто-то предположил, что было бы несказанно весело осмотреть дом. В это время начинало темнеть, поэтому мисс Шоу предупредила, что им придется поторопиться, так как еще предстояло пройти две мили пешком.

От души посмеявшись над шутливым замечанием Диди о том, что на верхних этажах могут водиться привидения, по меньшей мере половина компании прошла в мрачный холл и начала подниматься по скрипучей лестнице. Осыпавшаяся штукатурка зловеще потрескивала у них под ногами, и казалось, в тусклых тенях наверху может скрываться что-то зловещее. Голоса невольно понизились, рука инстинктивно потянулась к руке, когда маленькая группа дрожащих в ожидании девочек приблизилась к неведомым тайнам, скрывшимся за поворотом наверху лестницы.

Внезапно Диди, которая была четвертой или пятой, издала пронзительный крик, заставивший остальных испуганно остановиться. Сначала ее спутницы подумали, что она закричала от смеха, но, когда увидели ее мертвенную бледность, то не на шутку встревожились. Возвращаясь по своим следам к веселому теплу и свету камина, они были встречены мисс Шоу, которая была несколько раздосадована тем, что ее так грубо напугали, - по ее мнению, шуткой какой-то глупой девчонки.

Однако ей потребовалось не больше секунды, чтобы понять, - Диди, несомненно, попала в какую-то беду. Девочку трясло, как от озноба, ее руки были сжаты на груди, а глаза метались из стороны в сторону, словно в поисках чего-то, но через некоторое время, к большому облегчению всех присутствующих, она стала более собранной, и, прежде чем все отправились обратно в школу, она описала те сверхъестественные ощущения, которые сорвали крик с ее губ.

Когда примерно в двенадцати шагах от верхней площадки лестницы (так гласила история моей двоюродной сестры) ее охватило ужасное чувство, что с ней когда-то случилось что-то ужасное в одной из задних комнат на втором этаже, и пронзительное осознание того, что она направляется прямо к месту этого странного испытания - это заставило ее громко закричать.

Отвечая на вопрос мисс Шоу, Диди уверенно заявила, что никогда в жизни не была в этом доме, но она поразила своих встревоженных слушателей, подробно описав комнату, даже упомянув заплесневелый матрас, засунутый в угол неприступного шкафа, заполненного всякой дрянью. Она не могла отделаться от ощущения, как бы нелепо это ни звучало, что в этом матрасе есть что-то зловещее, и умоляла своих друзей и не думать о том, чтобы осмотреть его.

После рассказа Диди мисс Шоу отказала нескольким наиболее отважным из своих подопечных в просьбе разрешить им взглянуть на эту "комнату ужасов" и приказала им всем выйти из дома.

Однако на следующий день история моей кузины произвела на нее такое впечатление, что мисс Шоу, втайне от своих коллег и учеников, отправилась в деревню и рассказала подробности главному констеблю, который, скорее, чтобы удовлетворить ее, чем потому, что ожидал каких-либо результатов, согласился сопровождать ее на ферму.

Когда они поднялись в указанную комнату, то обнаружили, что дверь была заперта, - удивительный факт, учитывая, что все остальные двери комнат, которые они видели, были либо приоткрыты, либо болтались на петлях.

Лениво заметив, что "это начинает выглядеть интересно", сопровождающий мисс Шоу решил проблему, разбив плечом одну из панелей. Это позволило им осмотреть интерьер, и можно представить выражение их лиц, когда они увидели, что все было именно так, как описала Диди, даже отверстие с одной стороны, которое предположительно вело в таинственный шкаф!

Это открытие подтолкнуло их к новой атаке на ненадежную дверь, и менее чем за минуту они взломали ее.

Полчаса спустя они уже возвращались в деревню, констебль нес на плече матрас с подозрительными пятнами. Из Монреаля был вызван аналитик, и тщательное изучение пятен выявило ужасный факт, что они были оставлены человеческой кровью, которая, по мнению эксперта, должна была пролиться в достаточном количестве, чтобы оправдать предположение о том, что было совершено убийство. Но хотя дело было тщательно расследовано компетентными детективами, больше никакого света на эту необычную трагедию так и не было пролито; и странное предчувствие зла, возникшее у моей кузины во время подъема по лестнице, вместе с ее поразительным описанием содержимого запертой комнаты, я полагаю, навсегда останутся необъяснимыми.

Я могу добавить, что Диди так и не смогла объяснить свое непреодолимое отвращение к тому, чтобы ступать на второй этаж этого старого фермерского дома. Более того, она всегда оставалась совершенно озадаченной тем, что ей известно о внутреннем убранстве комнаты, где, если верить следователям, кто-то был зарезан.

Есть ли какое-нибудь научное объяснение? Сила "второго зрения" - единственное, что приходит мне на ум, но, если Диди и была таким образом одарена, она никогда больше не демонстрировала ничего подобного.

А теперь, в заключение, я расскажу вам как можно короче о старом шахтере по имени Билл Скиннер, который на днях зашел ко мне в офис с такой странной историей, какую только мог пожелать любой читатель старых дешевых изданий. До своего приключения этот человек был убежденным атеистом, поскольку вырос в глуши, где религией часто пренебрегают.

Как ни странно, его брат Алек был набожным пресвитерианином, поэтому вполне естественно, что он был огорчен своей неспособностью обратить безбожного Билла.

- Когда-нибудь ты поймешь, что я не был дураком, - были его последние слова после их последнего спора на эту тему.

Сегодня нет более ревностного христианина, чем Билл Скиннер!

Нанятые на золотой рудник близ города Руин, Квебек, Билл и его брат в течение многих лет трудились в коварных пещерах вдали от дневного света. Во время странного происшествия с Биллом двое мужчин вместе с тремя другими работали в одном из самых глубоких участков шахты, в паре сотен ярдов от ствола, ведущего на поверхность. Они были заняты опасным делом - взрывали какую-то скалу, которая отделяла их от другой группы тружеников, которые атаковали то же препятствие с другой стороны.

Бригадир отправил Билла с каким-то поручением обратно по коридору к лифту. Он взял то, что ему было велено взять, и возвращался с этим под мышкой, когда ужасный взрыв почти лишил его чувств. К несчастью, падая, он скатился по дальней стороне груды обломков, скрывшей его от бригадира и двух других мужчин, которые в следующее мгновение пробежали мимо, неся, как он впоследствии узнал, тело другого человека, чья жизнь оборвалась с милосердной быстротой. Напрасно он пытался крикнуть им вслед, только для того, чтобы обнаружить, что его голос парализован.

Через некоторое время, чувствуя тошноту и головокружение, он сумел выкарабкаться из маленькой траншеи, в которую упал. Туннель быстро наполнялся удушливыми испарениями, предупреждавшими его, что нельзя терять ни минуты, если он надеется выбраться из этой смертельной ловушки живым. Там было темно, как внутри гробницы, и в течение нескольких секунд ошеломленный мужчина не мог определить, в каком направлении находится лифт. Пока он стоял там, пытаясь собраться с мыслями, темнота сменилась тошнотворным сиянием. Огонь!

Подстрекаемый к действию этой новой опасностью, он поспешил прочь от того места, где начинало потрескивать пламя. Он не знал и не заботился о том, направляется ли он к шахте или в другом направлении, его охваченный паникой разум был одержим только одной мыслью - избежать пытки смертью в огне.

Билл прошел совсем немного, когда столкнулся с Алеком, стоявшим на повороте туннеля. Как ни странно, последний казался совершенно спокойным и никоим образом не встревоженным перспективой жестокой смерти. При виде него охваченный паникой мужчина резко остановился, но был слишком взбудоражен, чтобы заметить что-либо необычное во внешности своего брата. Затем, к его изумлению, тот прошел мимо него обратно к огню, жестом приглашая следовать за собой.

Слишком слабый от испуга, чтобы спорить, и каким-то образом убежденный, что спокойствие Алека могло означать только отсутствие непосредственной опасности, он, спотыкаясь, последовал за ним по коридору туда, где тот был ярко освещен огнем, который, как он вскоре понял, был ничем иным, как горящей кучей ветоши. За ним была шахта! Лифт как раз останавливался на их уровне, и с хриплым криком Билл упал вперед, в сильные руки дородного спасателя, в котором он смутно узнал своего коллегу по работе по имени Ханс Люкнер.

Когда через несколько минут он пришел в сознание на поверхности, то был удивлен, не обнаружив своего брата среди склонившихся над ним.

- Где Алек? - спросил он, неуверенно поднимаясь на ноги.

Вместо ответа его подвели к тому месту, где лежала неподвижная фигура, накрытая одеялом.

- Он был мертв, когда мы его вынесли, и так и не узнал, что произошло, - объяснил седой старый начальник шахты. - Мы возвращались за твоим телом, когда ты столкнулся с Хансом. Тебе повезло, что ты оказался рядом с лифтом, потому что крыша этого туннеля обрушилась, когда мы поднимали вас наверх.

Сначала Билл был слишком поражен, чтобы что-то ответить. Затем он пробормотал: "Ты победил, Алек" - слова, которые заставили мужчин посмотреть на него с жалостью, полагая, что он обезумел от горя. А суровые шахтеры в этой части провинции все еще говорят о странном случае с "этим старым язычником Биллом Скиннером, который так испугался в день гибели своего брата, что внезапно обратился к религии".

ИЗ ЖУРНАЛА

"GHOST STORIES", Июнь, 1929

СОДЕРЖАНИЕ

Джон К. Флетчер. МОЙ ДРУГ С ТОГО СВЕТА

Артур Сэмюэл Хоу. ТОТ, КТО ПЛАТИЛ ЗА АРЕНДУ

Джордж А. Скотт. ЗАМОК СМЕЮЩИХСЯ ПРИЗРАКОВ

Теодор Драйзер. РУКА

СТРАННОЕ НАКАЗАНИЕ ИНДУИСТА

Дороти Веннер. РЕВНИВЫЙ ПРИЗРАК

ПРИЗРАК, ПОСЕТИВШИЙ УМЕРШУЮ КОРОЛЕВУ

Стюарт Палмер. КАК ДУХ ИСПРАВИЛ СТАНДАРТНЫЙ СЛОВАРЬ

Вин Брукс. ЧЕЛОВЕК-НЕВИДИМКА ЗА ШТУРВАЛОМ

Уильям Х. Кроуфорд. ПРИЗРАК НА КАРТИНЕ

ЗАТЕМ МЫ УВИДЕЛИ, ЧТО ОНА НЕ БЫЛА ЧЕЛОВЕКОМ

Пол Эрнст. ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРЕДСКАЗАТЕЛЬНИЦЫ ПО ХРУСТАЛЬНОМУ ШАРУ

Натаниэль Готорн. ПРИЗРАК ДОКТОРА ХАРРИСА

Самри Фрикелл. МОГУТ ЛИ МЕРТВЫЕ ПОМОЧЬ ЖИВЫМ?

ПРИЗРАК РИМСКОГО ИМПЕРАТОРА

Арнольд Фонтейн. ТАЙНА ХУДОЖНИКОВ, ВДОХНОВЛЕННЫХ ДУХАМИ

Уильям Стивенс. КОМНАТА ЖЕЛТЫХ ТЕНЕЙ

РАССКАЗ ИЕЗУИТА

Рита Мартинес. ОТМЕЧЕННАЯ ПРОКЛЯТИЕМ ТРЕХСОТЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ

"ВЫ УМРЕТЕ В ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ ЛЕТ!"

Граф Калиостро. ИСТОРИИ О ДУХАХ

МОЙ ДРУГ С ТОГО СВЕТА

Джон К. Флетчер

Когда его безобидная выходка закончилась катастрофой, этот одинокий мальчик столкнулся с разбитой жизнью - без единой живой души рядом, которая могла бы ему помочь. В ужасный момент он назвал имя своего погибшего товарища - и за этим последовало удивительное событие...

- Полнейшая чушь, - раздраженно воскликнул мой дядя Рейнор. - Бабушкины сказки, говорю вам. Я не желаю это слушать!

- Почему? - вслух подумал капитан Марранд. - Вы не говорили, что это чепуха, когда искали причину того странного явления, пугавшего туземцев на Филиппинах, и не смогли ее найти. Послушайте, Рейнор, в этом что-то есть. Мы лишь немного приблизились к пониманию двух личностей, обитающих в каждом из нас, - Сознательного и Бессознательного "Я".

- Полная чушь! - фыркнул мой дядя, не уступая ни в одном пункте и сердито топая по комнате. - За гробом ничего нет. Как это глупо с вашей стороны, Марранд... Пустота. Забвение. Только женщины и дети верят в обратное.

- Я в этом не уверен, - серьезно ответил капитан Марранд.

- Вы сумасшедший! - рявкнул дядя Рейнор. - Я не буду с вами разговаривать. Сержант! - Он повернулся к сержанту Маккомбу. - Отбой!

Странная семья, в которой я жил в детстве, как видите. Мой единственный оставшийся в живых родственник, Рейнор Робертс, полковник артиллерии в отставке, оказался настоящим солдафоном. Неженатый, суровый, неразговорчивый, он не хотел, чтобы рядом с ним были иные женщины, кроме прислуги. Женщины были слабыми, говорил он.

Гонорары от патентов на крупнокалиберное оружие позволяли ему содержать Фэрли-Холл, родовой дом в округе Принсесс-Энн, штат Вирджиния, где мы жили, с большей, чем обычно, претенциозностью. Но дом управлялся строго по военному распорядку, и это меня раздражало. Дядя Рейнор, возможно, и любил меня по-своему, но у него было мало сочувствия или понимания шестнадцатилетнего мальчика. В его глазах я был всего лишь переросшей неуклюжей помехой, слишком шумным, безответственным и неисправимым объектом для строгой военной дисциплины. Он никогда не мог понять, что я нуждался в совете и помощи, а не в порке.

Капитан Марранд, тоже холостяк, был кавалеристом и, следовательно, мой дядя всегда смотрел на него свысока. Он переехал жить к нам, когда больное сердце вынудило его отказаться от суровой жизни солдата и лишило его повышения в звании, которое он должен был получить. Однако между этими людьми, чьи натуры были такими разными, существовала странная и необъяснимая дружба. Марранд обладал утонченностью мышления и идеалом, прямо противоположным жесткому, воинственному темпераменту дяди Рейнора. Он понимал мои необузданные мальчишеские стремления и дарил мне любовь и сочувствие, которых я искал.

Полковник отправил меня в школу вскоре после того, как мне исполнилось шестнадцать. Я был рад покинуть старое поместье, хотя и скучал по его обширным полям, лесам вдоль ручья, конюшням и собакам. Я любил каждую из собак. Они подняли заунывный вой, когда я собрался уезжать.

Но я отсутствовал недолго. Оглядываясь назад, я чувствую укол жалости к дяде Рейнору. И все же, откуда я мог знать, что директор школы обидится на то, что мы сделали? Мне и моим товарищам бюст Шекспира показался гораздо более реалистичным благодаря черной краске, которой мы покрасили его бороду, и потрепанному цилиндру, который мы водрузили на его задумчивый лоб. Это стало кульминацией серии мальчишеских шалостей, и пятерых из нас отчислили из школы.

Вернувшись в Фэрли, я столкнулся лицом к лицу с гневом моего дяди и задрожал, когда он разразился.

- С глаз долой, сэр! Две недели на хлебе и воде. Месяц в казармах. Сержант! Уведите его!

И сержант Маккомб, этот седой, краснолицый старый военный, который провел с полковником множество кампаний и побывал в сотне отдаленных мест, повел меня наверх, в мою тюрьму, немного поддразнивая, пытаясь сделать так, чтобы мое наказание казалось более легким.

На несколько дней я был заперт в комнате над широкой верандой на втором этаже. Из ее узкого окна меня звал ручей, леса шептали мне, чтобы я пришел и побродил среди них, собаки лаяли на псарнях, приглашая меня на прогулку, я слышал, как лошади слегка притопывали, словно умоляя меня навестить их и потереться об их бархатные носы. Эти лошади были еще одной моей обидой. У моего дяди была полная конюшня, но он никогда не позволял мне ездить верхом.

- Что? Испортить хорошего охотника только для того, чтобы угодить жалкой поклаже? - бушевал он. - Зачем? Во имя всего святого, почему ты не можешь вести себя прилично и проявить хоть каплю здравого смысла?

Так он говорил со мной, и я переходил черту в своей внутренней и открытой ненависти к нему. И все это время мой любимый друг и советник, капитан Марранд, боролся со своим слабеющим сердцем, безропотно, как хороший солдат, но зная, что он проиграл битву и что однажды ему придется капитулировать, склониться перед врагом, отступить в ту пустоту, о которой он любил размышлять и которая с течением дней казалась ему все более реалистичной.

А потом произошел инцидент с лошадью, Командором, и странные события, которые за ним последовали.

Командор был любимым охотником моего дяди и красив, как картинка. Жилка Арабской красавицы в нем, я думаю, скрестилась со статью Моргана. В любом случае, он был красавцем - темно-гнедой, почти как черный бархат, мощный и энергичный.

Морозным октябрьским утром, вскоре после моего изгнания из школы и в то время, когда я все еще был "прикован к казарме", началась охота. После рассвета меня разбудил отчетливый звук охотничьего рожка. Я мгновенно вскочил с постели и подошел к окну, глядя на подъездную дорожку внизу. Там царили неразбериха и шум.

Гости съезжались со всей округи - прекрасные дамы в своих костюмах для верховой езды, некоторые верхом, а некоторые - обхватив боковые седла стройными коленками, - все они были прекрасными дамами, к которым мне хотелось подбежать, поговорить и восхититься. Я наблюдал, как мужчины помогали дамам спешиться и провожали их в нашу большую гостиную, чтобы выпить кофе по-королевски, если они пожелают, или перекусить, чтобы "успокоить свои желудки" перед охотой и последующим победоносным возвращением к великолепному завтраку, который наши слуги-негры сейчас готовили на кухне.

Сержант Маккомб уже отправился вперед, чтобы поднять лису, и лающие собаки, нервничающие от возбуждения и время от времени учуявшие запах добычи, рычали и натягивали поводки. Хозяин гончих в своем красном мундире и с горном, время от времени подносимым к губам, очаровал меня. Я был в восторге от всего этого. И я хотел скакать верхом - скакать впереди всех, быть первым на охоте, выхватывать собак из их рычащего клубка, поднимать хвост в качестве приза, а затем галантно преподносить его даме по моему выбору.

А я сидел, с позором запертый в своей комнате, и впереди меня ждали утомительные дни заточения и одиночества!

Капитан Марранд пришел ко мне после того, как охота закончилась, и попытался утешить меня. Но это было трудно сделать. Казалось, он больше, чем когда-либо, принадлежал к какому-то другому миру, потому что его сердце доставляло ему новые неприятности, а его лицо, искаженное болью и изможденное, слишком хорошо говорило, что через некоторое время мне будет не хватать моего друга.

Но я был слишком поглощен отдаленными звуками рожка там, в лесу. Лиса кружила, хозяин подзывал всадников. Свора учуяла новый запах. За конюшнями, в миле от дома, находилось лисье логово. Я знал, где оно. Животное возвращалось к нему по кругу, затем отклонялось в сторону, снова делало круг, пробираясь сквозь заросли, перепрыгивая ручей, чтобы сбить собак со следа.

Поэтому я не обратил особого внимания на то, что Марранд сказал мне, и через некоторое время он ушел.

Картина возвращения с охоты остается со мной по сей день - мой дядя во главе, собаки уставшие и высунувшие языки, гости взъерошенные после прогулки, но счастливые и голодные, лошади в пене. Я видел, как они спешивались на подъездной дорожке внизу, слышал веселый смех, звон бокалов, звяканье огромных блюд с яствами, когда гости шли обедать.

Тогда и там я твердо решил, что поеду верхом, несмотря на запрет моего дяди, как только закончится мой "тюремный срок".

Вскоре такая возможность представилась; дядю вызвали в Вашингтон по делам, и сержант Маккомб выпустил меня из тюрьмы, как только он уехал. Меня больше не требовалось держать взаперти. Горизонт был чист.

Воспользовавшись случаем, я отправился в конюшню и осмотрел лошадей. Все они были превосходными скакунами, но ни один из них не понравился мне так, как Командор, любимец моего дяди. Никто так галантно не держал голову, никто не проявлял столько огня и духа.

Я ни на секунду не задумался о последствиях своего поступка. Такова юность. Мой дядя был в отъезде; я знал, что могу ездить верхом на Командоре, хотя никогда не пробовал. Разве я не видел, как мой дядя сотни раз усаживался на него, легко, и мчался на нем, словно приклеенный к седлу? Я тоже мог бы это сделать. Почему нет?

Маккомб снял бы с меня скальп, если бы узнал. Но он был занят в другом месте, в поместье. Капитан Марранд усмехнулся бы, и посоветовал не делать этого - но я не спрашивал его совета.

Украдкой я вывел Командора из просторного стойла, которое он занимал. Я снял лучшее седло дяди Рейнора, надел его на лошадь, вставил удила ей в рот. Мои колени подкашивались от волнения, из опасения, что кто-нибудь меня услышит; я подвел Командора к двери и запрыгнул ему на спину.

Почти прежде, чем я успел схватить поводья, он сорвался с места, словно пуля, копыта застучали по дорожке, ветер засвистел мне в лицо. Прибежал Маккомб, размахивая руками и выкрикивая что-то, чего я не мог расслышать. Я не смог бы остановить животное, даже если бы захотел. Оно было ярким метеором, отталкивающим землю копытами, с горящими глазами и развевающимся хвостом. Я вцепился в седло, немного испуганный осознанием того, что натворил.

В конце проселка, возле ручья, был крутой поворот на шоссе. По обычаю, на охоте никогда не сворачивали, а перепрыгивали ручей. Тот, кто не рисковал с самого начала, оказывался не только опозоренным, и выбывал из охоты.

Командор знал это - или чувствовал. Здесь дядя Рейнор, двигавшийся впереди, - типичный английский сельский сквайр, - никогда не упускал случая поднять руку, окликнуть своих гостей, а затем величественно перемахнуть через ручей.

Я не смог бы повернуть коня в сторону от этого барьера, даже обладай я силой Геракла. Закусив удила, вытянув голову вперед, сверкая глазами, он приготовился к прыжку. На одну короткую секунду я подумал о том, чтобы свалиться, надеясь не оказаться под его подкованными железом копытами. В этот момент я заметил знакомую фигуру на другой стороне ручья. Капитан Марранд наблюдал за происходящим, его лицо посерело от страха.

Прежде чем я успел сообразить, что делать, Командор оторвался от земли. Крик сорвался с моих губ. Я вцепился в седло.

Если бы я оставил лошадь в покое, уверен, она безопасно преодолела бы препятствие. Но я дернул поводья - и это привело к трагедии. В воздухе голова лошади откинулась назад. Это вывело ее из равновесия. Прежде чем я понял, что произошло, огромное животное потеряло равновесие и рухнуло вниз, барахтаясь в грязи и мелкой воде ручья, брыкаясь, издавая ржание, - спутанная масса мелькающих копыт и вздымающегося тела.

Меня отбросило на двадцать футов, и я ударился о зеленую лужайку за ручьем. На секунду я увидел, как земля мчится мне навстречу. Затем она собралась в облако черноты, в которое я, казалось, погрузился на тысячу миль.

Когда я открыл глаза, то обнаружил, что капитан Марранд стоит надо мной, бледность на его лице усилилась, в глазах появилось затравленное выражение. Он казался более чем когда-либо мистическим - наполовину земным, наполовину нет. Он не сказал ни слова, но задумчиво наблюдал за мной, пока я лежал на обожженной морозом траве.

А за ним, - когда мой взгляд оторвался от его лица, - я увидел Маккомба, склонившегося над телом Командора, которое лежало наполовину на берегу, наполовину в ручье. Даже когда я посмотрел, у меня перехватило дыхание и кровь застыла в жилах. Лицо Маккомба было пепельно-серым, и он вытер пот со лба одной рукой.

Но я смотрел на другую его руку. Он держал в ней свой револьвер, и было очевидно, что он собирался с духом, чтобы направить его в голову лошади.

- Он... он... собирается убить его? - наконец, удалось спросить мне.

Марранд печально кивнул, не отрывая взгляда от моего лица.

- Правая передняя нога разлетелась в щепки. Мы не можем спасти его. О, Джек, - воскликнул он, - зачем ты это сделал? Твой дядя никогда тебя не простит. Это означает твое изгнание. Тебе повезет, если он не прикончит тебя сразу.

Я, пошатываясь, поднялся на ноги.

- Он никогда не убьет меня, - горячо воскликнул я. - Он ненавидел меня с тех пор, как я приехал сюда. Мне жаль, что я... я убил его лошадь. Но я убегу. Я найду где-нибудь работу и буду содержать себя.

Марранд спокойно изучал меня.

- Нет, я не могу позволить тебе сделать это, - сказал он через мгновение. - Перед смертью твоя мать, Джек, попросила меня присмотреть за тобой. Она знала, что ты, вероятно, приедешь сюда. Она также знала, что твой дядя тебя не поймет. Я дал ей обещание. Я не могу позволить тебе сбежать.

Внезапно позади нас прозвучал выстрел. Меня затошнило, внутри все похолодело. Я знал, что Командор, такой подвижный, такой полный энергии, никогда больше не побежит.

Мы с Маррандом направились к дому. Ни один из нас не оглянулся, не сказал ни слова.

Я пошел в свою комнату, - эту тюрьму, которая стала мне так ненавистна, - и погрузился в размышления. Сначала я хотел покончить с собой. Когда это чувство прошло, я возненавидел своего дядю с новой силой.

Он не возвращался несколько дней, и я держался особняком. Марранд снова заболел, но в конце концов пришел ко мне.

- Джек, - начал он, - я принял решение насчет лошади. Я любил это животное почти так же сильно, как любил его твой дядя. Тебе не нужно брать вину на себя - а мне уже недолго осталось. Я скажу твоему дяде, что это сделал я. Я скажу, что хотел прокатиться в последний раз, и что лошадь понесла. Маккомб промолчит, если я попрошу его сделать это.

- Я не позволю вам брать на себя мою вину, - воскликнул я. - Я убил лошадь и либо убегу, либо расскажу дяде Рэю о том, что произошло. Я не позволю вам взять вину на себя!

- Хороший мальчик! - пробормотал Марранд. - Мне нравится твой настрой. Но это не лучший выход из положения. Твой дядя старик. Ты скоро ему понадобишься, Джек. Меня здесь не будет. Пожалуйста, позволь мне разобраться с этим - я знаю лучше, Джек. Ты - все, что у него осталось, и, в конце концов, ты в долгу перед ним как его единственный живой родственник. Кроме того, это может спасти его и вас обоих от... ну, от попадания в ад. Нет, Джек, я собираюсь сказать ему, что это сделал я. В качестве величайшего личного одолжения я хочу, чтобы ты согласился со мной.

Я продолжал спорить. Но поскольку я был мальчиком, отчаявшимся от страха перед своим дядей, доведенным до такой степени, что не видел для себя будущего, в конце концов я согласился.

Мой дядя вернулся на следующий день.

Чуть ли не первое, что он сделал, это пошел в конюшню. Я увидел его из своего окна - увидел, как он возвращается в дом, быстрым шагом, сжимая и разжимая кулаки, его лицо побелело от гнева.

Он сразу же послал за мной, и я встретился с ним в кабинете. Его губы, сжатые в тонкую линию, казались бескровными. На лбу выступили капельки пота.

- Что ты можешь сказать в свое оправдание? - рявкнул он, когда я встал перед ним.

- Ничего, - ответил я.

- Ничего? Боже милостивый! Ничего, когда моя лучшая верховая лошадь была искалечена - убита! У вас хватает наглости, сэр, стоять здесь и говорить мне, что вам нечего сказать? Клянусь колоколами в аду, сэр...

Я думал, он встанет со стула и разорвет меня на куски. Но в этот момент в комнату вошел Марранд и ощупью пробрался вдоль стены, хватаясь за стулья, чтобы удержаться, одной рукой держась за сердце.

- Подожди, Рейнор, - выдохнул он. - Мальчик этого не делал.

Мой дядя вскочил на ноги.

- Капитан Марранд! - взорвался он.

- Я клянусь, Рейнор, ты меня слышишь? - Его слова были прерывистыми. - Мальчик не...

Он замолчал, его голос оборвался. Ибо прежде, чем он смог продолжить, чтобы сказать моему дяде, что он несет ответственность, прежде, чем он смог закончить то, что хотел сказать от моего имени - рука Смерти протянулась и поймала его. Со странным криком его голова запрокинулась, раздался судорожный вздох, и он упал к ногам моего дяди.

Горе, охватившее дом после трагической смерти Марранда, - ведь он был всеми любим, - дало мне временную передышку от гнева моего дяди. Я видел, как они несли Марранда к семейному участку на окраине поместья, где спала длинная череда предков моего дяди. По указанию дяди похороны были военными, гроб был задрапирован флагом, а команда из Олд-Пойнт-Комфорт произвела залп над могилой.

После того, как мой друг и товарищ ушел, дом казался странно одиноким. Я сидел в своей комнате, избегая своего дядю - мальчик, оказавшийся в трудном положении, раскаивающийся, но испуганный, не знающий, в какую сторону повернуть.

Затем начали происходить странные вещи.

Отчаявшись, доведенный до безумия, я решил навсегда покинуть Фэрли-Холл. Я побросал кое-что из одежды в сумку и в ту ночь, когда все улеглись спать, планировал выбраться из дома, любыми доступными мне способами добраться до Норфолка и добиться неодобрения или благосклонности Фортуны при любом удобном случае.

Я не спустился к ужину. Из своего окна я наблюдал, как садится солнце и сгущается темнота. Никто не пришел позвать меня. Казалось, никого не волновало, существую я или нет.

Но в этот смутный период сумерек, между дневным светом и темнотой, в коридоре внезапно раздались шаги. Они остановились у моей двери. Я знал, что там кто-то есть. Но кто бы это ни был, он не вошел и не постучал.

Я вопросительно уставился на дверь. Если мой дядя или Маккомб пришли за мной, почему они не вошли? А если это был кто-то из слуг, почему не постучали?

Не в силах больше выносить неизвестность, я быстро встал и открыл дверь.

Коридор был пуст!

Я уставился в темноту, мои глаза расширились от удивления. Затем я вышел за дверь, осматривая коридор. Но я ничего не мог разглядеть, а человеку негде было бы здесь спрятаться.

Я не мог этого понять. Я был уверен, что слышал шаги. Куда, куда, исчез этот человек?

Пока я колебался, стараясь подавить страх, от которого дрожь пробегала у меня по спине, до моих ушей откуда-то из-за окна донеслось ржание лошади.

Оно началось как тихое и нежное ржание, выражающее нетерпение. Но через секунду оно стало пронзительным и высоким. Это было ржание лошади, стремящейся сорваться с места, призывающей своего всадника трогаться в путь. И ржание не принадлежало Молнии, или Роднику, или Полевой королеве, или кому-либо еще в конюшне. Я знал их всех, их темпераменты и интонации. Это было ржание Командора, властное, требовательное - большого черного коня, который был гордостью моего дяди, коня, на котором я мчался навстречу гибели!

Будь я постарше, я бы, возможно, приписал шаги странному эху из какой-нибудь другой части дома, а ржание лошади - одному из голодных животных, которых Маккомб вскоре собирался покормить. Но для меня, дрожащего в темноте моей комнаты, шаги были реальными; присутствие, которое я ощущал за своей дверью, осязаемым; ржание лошади - голосом Командора, и ничьим иным!

В этот момент меня охватил такой сильный страх, какого я никогда прежде не испытывал: страх перед самим собой, перед темнотой, перед моим дядей - и страх перед чем-то, что я чувствовал, но не мог увидеть там, в коридоре.

Когда я скорчился на своей кровати, ожидая, боясь включить свет, но в то же время опасаясь теней, которые, казалось, выползали из темных углов, направляясь в мою сторону, я снова почувствовал странное присутствие где-то рядом с собой. Я всматривался в ручку двери, пока мои глаза не заболели, ожидая, что она повернется. Но все в комнате оставалось неподвижным, как в царстве смерти, и в коридоре также ничего не двигалось.

Меня охватило чувство, что вот-вот произойдет что-то странное, свершится акт какой-то сверхъестественной трагедии.

В панике я схватил свою сумку и, несмотря на охватившую меня дрожь, на цыпочках пересек комнату. Собрав все свое мужество, я еще раз распахнул дверь. Потом отступил назад. Ничто не двигалось. Дом казался тихим и покинутым.

Я весь покрылся испариной. Меня бросало то в жар, то в холод. Я выскользнул из комнаты, ощупью пробрался по коридору и спустился по лестнице. Там я оглянулся, чтобы посмотреть вверх, в темноту, откуда пришел. Был ли кто-то там, рядом со старыми резными перилами, смотрящий на меня сверху вниз? Стояла ли там безмолвная фигура, наблюдая за мной?

Я сглотнул. Старый дом был таким странным, таким тихим, таким внушающим страх, когда в нем больше не было капитана Марранда. В еще большей панике, я пробрался через затемненные комнаты, и вышел через большую дверь на крыльцо, задержавшись на мгновение, чтобы осмотреться.

Здесь было светлее. Луна уже поднялась высоко над деревьями; ночь была прохладной, в воздухе чувствовался привкус инея. Я поежился. Пока я колебался, послышался топот и щелканье гравия, как будто лошадиное копыто, нетерпеливо переступая, потревожило кусочек битого камня на подъездной дорожке.

Странно! Я прислушался, но больше ничего не услышал. Я быстро пересек крыльцо и спустился по ступенькам. На подъездной дорожке, освещенной полной луной, я немного успокоился. Я остановился, чтобы в последний раз взглянуть на старый дом, в котором испытал столько печали и непонимания, а затем направился по подъездной дорожке, торопясь так быстро, как только мог, не переходя на бег. Стоило пройти по проселку, миновать поворот, где упал Командор, и я оказался бы на большой дороге, в безопасности, чтобы следовать туда, куда поведет меня судьба.

Но далеко я не ушел.

Внезапно передо мной захрустел гравий. Фигура - моего дяди - встала, преграждая мне путь. В тени я не мог разглядеть его лица, но заметил, что на нем был костюм для верховой езды, а в руке он держал тяжелый хлыст. Мое сердце упало. Мгновение мы стояли, разглядывая друг друга. Затем раздался его голос, четкий и жесткий.

- Итак! Убегаешь, да? Убегаешь, как трусливый предатель! Это ты погубил Командора! Я знал это, несмотря на то, что Марранд и этот отвратительный хам пытались выгородить тебя. Ты ведь не отрицаешь этого, а?

Я стоял безмолвный, оцепеневший от страха, не в силах произнести хоть слово.

Он подошел ко мне на шаг ближе.

- Ну же, отвечай! - бушевал он. - Во имя Бога, тебе обязательно стоять здесь тупым болваном, без языка в голове?

Я все еще не мог говорить. У меня подкосились колени, тело обмякло. Перед ужасной яростью, жгучими оскорблениями этого человека я был беззащитен.

Он схватил меня за шиворот и грубо развернул, толкая перед собой по разбитой каменной дорожке.

- Клянусь Богом, мы еще посмотрим, - кипел он. - Пытаешься сбежать, да? Дезертирство со своего поста перед лицом долга. Что ж, я применю к тебе дисциплинарное взыскание. Маккомб! - Он повысил голос до громкой команды. - Сержант Маккомб! Немедленно доложитесь.

Он показал мне на ступеньки крыльца. Здесь он стал ждать Маккомба. Но тот так и не появился. Мой дядя снова выкрикнул свой приказ.

- Маккомб! Я сказал, Маккомб!

Его голос далеко разносился в ночи. Ответа не было. Сержант не показывался.

Мой дядя пришел в неистовый гнев, каким я его никогда прежде не видел. Он был похож на сумасшедшего.

- Неподчинение моему приказу, да? - прорычал он. - Сначала ты, потом Маккомб. Что ж, я научу вас, сэр. Я накажу вас. Затем я найду Маккомба и, клянусь Богом, накажу и его тоже. Я научу вас, сэр.

Он отшвырнул меня от себя. Прежде чем я успел подняться на ноги, он встал надо мной, подняв тяжелый хлыст.

В агонии страха я закричал. Если бы это орудие опустилось, оно размозжило бы мне голову. В глубокой душевной агонии я выкрикнул имя - единственное имя, которое смог вспомнить, кого-либо, кто когда-либо дружил со мной.

- Капитан Марранд!

Но Марранд был мертв. Я закрыл лицо руками, прижавшись к подъездной дорожке, ожидая удара.

Я ждал, как мне показалось, очень долго. Удара не последовало. Я не мог понять. Медленно, очень медленно, я открыл лицо, осмелившись взглянуть вверх на своего мучителя.

Ярко светила луна. Она освещала весь сад перед старым домом - подъездную дорожку, ведущую к проселку, заросли кустарника в форме подковы, образованной подъездной дорожкой, лес за ней, отблеск лунного света на ручье там, где он просвечивал сквозь голые деревья.

Я увидел все это с первого взгляда. Но прежде всего - своего дядю.

Он стоял, словно изваяние, его правая рука была высоко поднята, хлыст готов нанести удар. Но он удерживал его. Он забыл обо мне. Он забыл о позе, в которой стоял. Его взгляд, все его мысли были направлены на крыльцо. Постепенно я повернул голову, чтобы взглянуть, на что он смотрит.

И задохнулся от удивления и ужаса. На крыльце, прямо перед открытой дверью, словно вышедшая из дома, стояла еще одна фигура - смутная, неосязаемая, казавшаяся тонкой, как струйка дыма. Она стояла там, не двигаясь, пристально глядя на моего дядю.

И хотя она стояла в тени, куда не проникали лучи луны, я сразу узнал в ней фигуру человека, чье имя я выкрикнул, - капитана Марранда, моего друга и советчика.

Мой дядя пришел в себя. С его губ сорвалось проклятие. Фигура на крыльце слегка покачнулась, как будто ее потревожило дуновение ветра. Мой дядя отвел взгляд, словно не поверил тому, что увидел там, на крыльце, - словно это был мираж, плод его воображения. Он снова заметил меня; его рука снова взлетела, чтобы ударить меня этим тяжелым хлыстом.

И снова он заколебался. С его губ сорвался стон. Казалось, он боролся, стараясь преодолеть действие какой-то силы, удерживавшей его. Сквозь стиснутые зубы он произнес проклятие. Его глаза дико сверкали; казалось, в попытке освободиться от сковывавших его чар у него лопнет сосуд, и он упадет в обморок.

Затем, как ни странно, было произнесено его имя. Мы оба услышали голос.

- Рейнор!

Твердый, но доброжелательный, внушительный, но спокойный, в голосе не было и намека на порицание.

- Рейнор!

Это слово, казалось, запечатлелось в нашем сознании, как будто оно пришло издалека по дорожке великолепной луны, освещавшей фасад старого дома.

Мой дядя стоял как окаменевший. Затем, медленно, смутная фигура двинулась с крыльца, скользя к нам без видимых усилий. Когда она вошла в сияние луны, мы увидели, что у нее не было субстанции, а только контур, словно призрачный художник нарисовал ее в тумане. И повсюду вокруг нее сияла аура света - не яркого, но как будто в нем отражался атом серебряного блеска луны.

Фигура прошла мимо нас, глядя прямо перед собой. Она не издала ни звука. Но когда она прошла, внезапно, мой дядя, казалось, снова забыл обо мне.

- Марранд! - выдохнул он. - Мой друг! Ты вернулся? Подожди меня, Марранд.

Взгляд на его лице казался застывшим. Словно автомат, он повернулся и последовал за фигурой по подъездной дорожке. Охваченный невообразимым благоговением, я стоял там, наблюдая, как мальчик рассматривает удивительную вещь, и, как мальчишка, не знал, что делать.

Они прошли по залитой лунным светом аллее, - живой человек, следующий за призраком, - по дорожке к тому месту, где Командор барахтался в трясине, а Маккомб оборвал жизнь раненого животного. И снова тишину этого зачарованного луной места нарушило пронзительное ржание лошади. Оно донеслось со стороны поворота, как будто сам Командор ждал там, желая поскорее умчаться, приветствуя своего хозяина, ожидая, когда его оседлают и отправят в путь.

Я стоял, как завороженный. Я видел, как мой дядя исчез вместе со странным призраком своего друга - и моего - за рощей высоких кустарников; я ждал, горя желанием увидеть, что произойдет, застыв неподвижно, пораженный.

Что произошло за этой рощей, я так и не узнал. Говорил ли призрак так, как могут говорить смертные, устами, или он нашел какой-то способ донести свои мысли до моего дяди, я не знаю. И что было сказано, - если вообще что-то было сказано, потому что мой дядя потом молчал об этом, а я не расспрашивал его.

Я знаю только, что через некоторое время увидел, как мой дядя возвращается ко мне один. Но какая перемена в нем произошла! Он больше не был автоматом. Чары оставили его. Он казался каким-то съежившимся. Он пошатывался, закрыв лицо руками.

У него больше не было хлыста для верховой езды, но я подумал, что, когда он приблизился, то ударит меня кулаком, чтобы привести в исполнение угрозу избить меня до полусмерти.

И когда я уже собирался увернуться, убежать от него, он внезапно упал на колени, прямо на подъездной дорожке, слепо протягивая свои руки к моим; странные рыдания пытались вырваться из его горла.

- Джек, - воскликнул он наконец. - Джек! Я не понимал. Я... я никогда не знал, я... никогда не осознавал. Прости меня. Я злой старик, причинявший вред мальчику. Джек! Прости меня.

Я уставился на него в изумлении. Я не мог поверить своим глазам. Этот мартинет, который был моим дядей, чья ярость вселяла страх смерти в мою душу - здесь, на коленях передо мной, умолял о моем прощении! Этого не могло быть.

И все же это было так. По лицу старика текли слезы. Он все еще стоял на коленях на подъездной дорожке, прижимаясь ко мне. Затем, наконец, к нему, казалось, вернулась часть сурового достоинства, всегда отличавшего его. Он устало поднялся. Насторожившись, я почувствовал новую опасность. Но она не пришла.

С трудом овладев собой, он встал рядом со мной, нерешительно, неловко обняв меня за плечи. Он тихо заговорил.

- Джек, - начал он, - я был жестким, вздорным стариком, вспыльчивым, глупым. Я этого не осознавал. Я также не понимал, как ты жаждал сочувствия, дружбы с кем-то, кто понимал бы тебя. Я должен был стать таким человеком - ради моей покойной сестры - и ее сына. Но... но... - Признание давалось ему с трудом. - Так или иначе, я потерпел неудачу. Я хочу измениться, Джек. Кое-что, случившееся сегодня вечером, открыло мне глаза. Марранд показал мне. Ты... ты пообещаешь мне остаться, Джек, и позволишь мне попробовать еще раз? Позволишь ли ты старику загладить свою вину перед тобой, сынок, если он сможет?

Только много лет спустя я понял, как трудно ему было таким образом подавить свою гордость. Но он колебался всего мгновение.

- Джек, - взмолился он, - я хочу, чтобы ты остался. Это не имеет значения насчет... насчет Командора. Марранд хотел взять вину на себя, но я видел все насквозь - я и теперь вижу все насквозь, к своему крайнему стыду, - что мужчине необходимо было взять на себя вину за ошибку мальчика, чтобы спасти этого мальчика от такого чудовища, как я. Скажи, что ты останешься! Скажи мне это, Джек, сын мой. Вот моя рука. Ты... ты пожмешь ее?

Словно в тумане, я протянул руку и сделал, как он хотел. Когда он сжал мою руку, рыдание, которое он больше не мог сдерживать, вырвалось из его горла. Внезапно его руки обхватили меня, прижимая к себе. В лунном свете я увидел, как странно исказилось его лицо, но в его глазах появился новый радостный свет - свет, которого я никогда раньше в них не видел.

- Спасибо Богу за эту ночь, - горячо выдохнул он, - Марранд! - Его голос дрожал, когда он повысил его, глядя в сторону зарослей кустарника: - Марранд! Спасибо тебе, Марранд!

Внезапно я снова услышал лошадиное ржание. Пока мы стояли там, рука моего дяди обнимала меня за плечи, на дорожке появились неосязаемые, быстро движущиеся фигуры; мне показалось, мы слышим движение воздуха вокруг них - человек верхом на лошади. И когда я смотрел на них, то увидел, что конь был Командором, а всадник - моим другом, капитаном Маррандом. Оба неосязаемы. Оба фантомы. Командор, взметывающий копыта, голова немного наклонена вперед, натягивающий призрачные поводья; капитан Марранд больше не болен, с чем-то светлым в чертах, с радостью во взгляде, верхом на Командоре.

- Смотри! - воскликнул мой дядя. - Они уходят вместе. Марранд и Командор. Они нашли друг друга в мире духов! Боже, что за картина!

Я увидел, что Марранд, одетый в форму капитана, сидел на лошади так, как может сидеть только кавалерист. Вытягивая голову в великолепном безумном порыве, но беззвучный, как струйка тумана, Командор помчался по дорожке прямо к барьеру, где упал. Он не дрогнул, не заколебался. Я видел, как он прыгнул. На этот раз твердая рука держала его поводья. Командор взмыл вверх в красивом прыжке. В самой высокой точке Марранд обернулся и помахал рукой. И, как ни странно, они не опустились на землю на другой стороне, но лошадь и всадник, похожие на призраки, казалось, мчались и мчались вверх по лунной дорожке, даже когда Марранд помахал нам.

Мой дядя вытянулся по стойке смирно, прямой и решительный, рядом со мной.

- Добрый путь, сэр, - крикнул он, его голос все еще слегка дрожал. - Добрый путь! И... и удачи, сэр!

Совсем как в старые времена, когда он расставался с братом-офицером, назначенным на важную миссию, и желал ему всего наилучшего.

Странный всадник и его лошадь исчезли. Мой дядя огляделся по сторонам, словно очнувшись ото сна. Затем он обнаружил Маккомба, тихо подошедшего и наблюдавшего за всем этим. Мой дядя обратился к нему.

- Сержант! - сказал он, стараясь придать своему голосу храбрости. - Распускайте роту. Сержант!

- Сэр?

- Отбой.

Мы вместе стояли молча, пока сержант снимал с пояса горн и трубил сигнал, отправляющий усталого солдата на покой. Когда отзвучала последняя серебряная нота, мы с дядей, обняв друг друга, повернули обратно в Фэрли-Холл.

ТОТ, КТО ПЛАТИЛ ЗА АРЕНДУ

Этот ошеломляющий инцидент на самом деле произошел в Куинси, штат Массачусетс. Можете ли вы это объяснить?

Артур Сэмюэл Хоу

Вот правдивая история самого странного происшествия, какое когда-либо привлекало мое внимание. Уилл Дэвис, главный герой этой драмы из реальной жизни, - человек с ненормальным интеллектом, чья готовность реагировать на любую форму внушения очень необычна. В ранние годы его нанимали в качестве подопытного гипнотизеры, но от этого средства к существованию пришлось отказаться после почти фатального опыта с группой студентов Гарварда. Эти студенты ввели Дэвиса в транс и позже не смогли его пробудить. Его жизнь была спасена известным фокусником и гипнотизером.

Впоследствии он зарабатывал на жизнь, выполняя случайную работу в городе Роксбери, штат Массачусетс. Он также начал посещать спиритические кружки, и вскоре начал практиковать как медиум. Вряд ли было бы правильно назвать Дэвиса профессионалом. Те сеансы, которые он проводил, были лишь дополнением к его подработке. Сумасбродный и безответственный, с таким крайне ограниченным словарным запасом, что редко использовал предложение, состоящее более чем из полудюжины слов; его внешность, в лучшем случае не слишком располагающая и ставшая почти отталкивающей из-за неподходящей одежды и запущенности, - он не был тем жизнерадостным персонажем, который обычно привлекает внимание как "чудо экстрасенсорики".

Таким образом, Дэвис продолжал есть через более или менее нерегулярные промежутки времени, спать в любом бедном жилище, которое позволял его скудный доход, и выполнять любую неквалифицированную работу, которая попадала ему в руки.

Его склонность слишком охотно откликаться на каждое предложение оказалась для него серьезным препятствием, не раз ставившим под угрозу его собственную жизнь, а также жизни других людей.

Однажды одна доброжелательная женщина наняла его, чтобы он помог ей с переездом. Домашние пожитки выносили вниз на тротуар, когда кто-то заметил: "Следующей должна быть плита". Быстро отреагировав, как обычно, Дэвис схватил тяжелую кухонную плиту и начал спускаться, держа ее в руках. На середине лестницы он оступился и скатился к ее подножию, а плита оказалась на нем сверху.

Именно в то время, когда Дэвис все еще был прикован к постели из-за полученных им травм, я навестил его, и тогда он рассказал мне о странной роли, которую сыграл в таинственном деле с черной записной книжкой.

Я не буду пытаться излагать повествование словами Дэвиса. С моей стороны потребовалось немало терпеливых усилий, чтобы привести эту историю в достойный вид, из-за скудости словарного запаса Дэвиса; более того, потребовалось последующее расследование, чтобы подтвердить ее правдивость, хотя я никогда не сомневался в честности Дэвиса, исходя из предположения, что такие персонажи редко намеренно лгут. Что касается объяснения странного инцидента, то читатель волен принять свое собственное решение; нет, однако, никаких сомнений: Дэвис целиком и полностью верит в то, что призрак поднял его с постели и отправил с неизвестным поручением.

Согласно его рассказу, однажды декабрьским утром он был разбужен очень рано сверхъестественным "голосом", велевшим ему немедленно встать и отправиться в Куинси. Дэвис жил в Роксбери, на расстоянии нескольких миль от Куинси, и поскольку у него не было денег даже на проезд, единственным способом добраться до последнего места было дойти пешком.

Он сказал, что было около четырех часов, когда "голос" окликнул его, и очень холодно. Но он поспешно оделся и отправился в свой ранний поход. К тому времени, когда он прибыл в Куинси, стало совсем светло, и на улице уже было несколько человек. Из подвальной кофейни доносился дразнящий аромат еды, но у Дэвиса не было денег; более того, он не знал, с какой целью он оказался в Куинси.

Затем, согласно его рассказу, "голос" снова заговорил с ним, на этот раз сказав ему идти по определенному адресу. Дэвис спросил дорогу у пешехода и направился к дому с указанным номером. Это был небольшой дом с двором перед входом. Он подошел к двери и позвонил. Он звонил несколько раз. Однако не знал, что собирается сказать или сделать, когда на его звонок ответят.

Наконец к двери подошла женщина с младенцем на руках и еще одним маленьким ребенком, цепляющимся за ее юбки.

- Доброе утро, мэм, - сказал Дэвис. - Меня послали сюда...

Но женщина прервала его потоком слез и протестов, смысл которых в конечном итоге донес до его тугодумного разума тот факт, что она считала его сборщиком арендной платы с арендодателя.

Наконец женщина прервала свою слезливую тираду. Дэвис заговорил снова.

- Меня послал ваш муж, мэм.

- Как вы узнали, что это был ее муж? - прервал я его повествование на этом месте.

- Я снова услышал голос, - ответил он, - и он сказал мне. Он сказал мне войти. Я попытался сделать это, но женщина воспрепятствовала.

- Ты лжец, - сказала она. - Мой муж мертв уже месяц. Может быть, ты вор.

Однако, не обращая внимания на протесты женщины, Дэвис протиснулся мимо нее в дом. Он поднялся по лестнице и оказался в маленькой неубранной комнате; женщина все это время следовала за ним по пятам и возобновляла свои протесты.

Наконец он открыл дверь небольшого чулана.

- Держитесь подальше от этого места, - закричала женщина. - Все, что там, принадлежало моему покойному мужу.

Но какое бы внушение ни доминировало в голове Дэвиса, оно было выше приказа женщины.

- Голос продолжал говорить мне, что делать, - сказал он.

Он порылся в темном, душном помещении. В одном конце шкафа стояло несколько пар поношенной обуви. Дэвис отодвинул их и ощупал пол, одна из досок легко поддалась его прикосновению. Подняв доску, он достал из тайника толстый бумажник и протянул его женщине.

- Ваш муж просил передать это вам, - сказал он. - Доброго утра, мэм.

А потом, поскольку у него не было денег, чтобы оплатить проезд, Уилл Дэвис поплелся обратно в Роксбери.

Мое последующее расследование выявило тот факт, что эта женщина была вдовой Джона Лорранса, погибшего на работе примерно за месяц до этого. У нее было мало денег на руках, а поскольку у Лорранса отсутствовала страховка, к концу месяца семья оказалась в отчаянном положении. Она полностью подтверждает историю, приведенную выше.

Миссис Лорранс заявила, что никогда не видела Дэвиса до того утра, когда он пришел со своим странным поручением и вручил ей бумажник, в котором было более 300,00 долларов.

Действительно ли Джон Лорранс вернулся, чтобы помочь своей страдающей семье? Действительно ли его дух внушил это Уиллу Дэвису, когда тот спал в Роксбери? Или Дэвис просто уловил какие-то телепатические мыслеволны, блуждающие остатки душевной агонии Лорранса в последние мгновения его жизни?

Судить читателю.

ЗАМОК СМЕЮЩИХСЯ ПРИЗРАКОВ

Джордж А. Скотт

Когда старый француз поклялся, что в разрушенном замке скрываются сверхъестественные существа, двое американцев посмеялись над этими словами. Но один из них выжил, чтобы узнать ужасную правду.

Надежды больше нет! Последнее ходатайство отклонено! Завтра, при первых тусклых лучах рассвета, я должен взойти на эшафот этого бесчеловечного пережитка варварства, гильотины, и там встретить свою судьбу в наказание за преступление, в котором, клянусь всем, что для меня свято, я невиновен.

Да, я невиновен, несмотря на всю тяжесть улик против меня. И прежде чем отправлюсь на смерть, я должен оставить запись о событиях той ужасной ночи - запись, которую могут прочитать мои друзья, и которая, возможно, убедит их. И все же - мне интересно! Моя история, без сомнения, искаженная и сведенная к банальности судебным разбирательством, не вызвала ничего, кроме недоверчивых улыбок у присяжных. Встретит ли она большее доверие у моих друзей? Я не знаю - я могу только попытаться.

Итак, вот правдивый рассказ о том, что произошло в северной комнате замка Вербуаз в ночь на 9 августа, об инцидентах, которые привели к смерти моего друга Пола Грейнджера, и о моем собственном судебном процессе, осуждении и приговоре по обвинению в его убийстве.

Пятого августа я случайно встретил своего старого друга и однокашника по колледжу Пола Грейнджера в знаменитом кафе "Максим" в Париже. Я был удивлен и обрадован, увидев его, поскольку с нашей последней встречи прошло по меньшей мере пять лет. Он, казалось, был так же рад видеть меня и в своей обычной откровенной манере в течение первых нескольких минут нашей беседы рассказал мне о переменах в его судьбе, которые позволили ему роскошь путешествовать по Европе. Оказалось, что недавно умер дальний родственник, оставив Полу все свое состояние - сумму, очень близкую к миллиону долларов.

- Как раз сейчас, - сказал Пол с улыбкой, - я рассматриваю возможность некоторых инвестиций во французскую недвижимость. Знаешь, раньше у меня был небольшой офис по продаже недвижимости в Нью-Йорке, и я не могу избавиться от старого бизнеса.

- Боюсь, что это неподходящая территория для бума на рынке недвижимости, - ответил я. - Французская нация слишком стара, чтобы поддаваться панике даже с помощью американских рекламных методов.

- Я всего лишь пошутил насчет того, чтобы заняться бизнесом, - сказал он. - Но дело в том, что я подумываю о покупке одного из этих старых замков, оснащении его всеми современными удобствами и использовании в качестве своего рода загородного дома. Это может показаться идиотизмом, но ты знаешь, я всегда был прирожденным романтиком. С тех пор, как я впервые прочитал "Айвенго", когда мне было двенадцать лет, я мечтал о собственном замке. Приехав во Францию, я начал осматриваться и обнаружил, что на рынке есть несколько замков по смехотворно низким ценам. Многие представители старого богатого класса здесь, как ты знаешь, потеряли свои состояния из-за колебаний курса франка и вынуждены продавать свои поместья. Конечно, им не повезло, но это дает мне шанс приобрести один из этих старинных замков по разумной цене.

- У тебя есть что-нибудь конкретное на примете? - спросил я.

- Ну, в Бретани есть одно местечко, замок Вербуаз, которое я хотел бы осмотреть. Кажется, он находится в довольно хорошем состоянии, учитывая, что был построен где-то в одиннадцатом веке, - я поговорил здесь, в Париже, с агентом, который занимается продажей, и он показал мне фотографии, сделанные со всех сторон. Но я хочу съездить туда на денек-другой и тщательно осмотреть его изнутри и снаружи. Кстати, почему бы тебе не поехать со мной? Тебя ведь интересуют эти старые места, не так ли? Кроме того, ты архитектор и, вероятно, мог бы рассказать мне о том, что нужно сделать, чтобы привести это место в надлежащий вид. Что скажешь, старина?

Я сразу согласился. Как архитектор, я всегда рад возможности изучить архитектуру прошедших веков, и особенно те удивительные сооружения, построенные неизвестными архитекторами Средневековья. Но моей главной причиной было то, что я хотел возобновить свою дружбу с Полом. Было решено, что мы отправимся через четыре дня - утром девятого августа.

- Я возьму с собой пару брезентовых коек, - сказал Пол, - и мы сможем переночевать в замке. Агент сказал мне, что в маленькой деревушке рядом с замком есть гостиница, но я не уверен, что мне захочется там ночевать. Ты знаешь, что представляют собой большинство этих загородных гостиниц. Не думаю, чтобы ты стал нервничать из-за того, что спишь в пустом замке, в котором уже много лет не было жильца?

- Вовсе нет, - ответил я с улыбкой. - Конечно, это место населено привидениями, и всю ночь там будут бродить призраки, но я предпочитаю призраков клопам.

Короче говоря, мы выехали рано утром девятого и, проехав весь день на машине Пола, ближе к вечеру прибыли в маленькую деревушку рядом с замком. Заглянув в дверь грязной гостиницы и еще более грязного кафе, мы сразу же решили приготовить себе ужин из провизии, которую привезли из Парижа, и переночевать в замке.

- Сегодня вечером нам не понадобится обильный ужин, - сказал Пол. - У нас есть немного колбасы и хлеба, и мы можем приготовить кофе на маленькой спиртовой печке. Теперь мне нужно найти смотрителя замка и взять ключ. У меня для него записка от агента.

Дом сторожа указал один из жителей деревни, большинство из которых к этому времени собрались вокруг нашей машины. Пол пересек единственную улицу деревни, постучал в дверь и через несколько мгновений вернулся с огромным железным ключом, по меньшей мере восьми дюймов в длину.

- Вот он! - воскликнул он, поднимая его, когда подошел к машине. - Это, я хочу, чтобы вы знали, ключ от маленькой калитки в стене - как вы ее называете? - задние ворота. Если бы мы хотели войти через парадную дверь, нам, вероятно, пришлось бы взять другую машину, чтобы отвезти ключ на ней.

Когда Пол начал забираться в машину, я заметил, что некоторые люди в толпе вокруг машины обменялись испуганными взглядами. Когда он завел мотор, пожилой мужчина, стоявший в отдалении от группы, протиснулся вперед и тихо спросил:

- Вы едете в замок?

Я плохо говорю по-французски, хотя прекрасно его понимаю, поэтому я оставил ответ Полу.

- Да, мсье, - сказал он, - мы собираемся осмотреть это место.

- Но не ночью же! - взволнованно воскликнул старик. - Вы доберетесь туда только при свете луны. Подождите до утра.

- Но зачем нам ждать? - спросил Пол. - Мы собираемся там переночевать.

- Нет, нет, не ходите туда! - взволнованно закричал старик. - Рука зла над этим местом. Проклятие лежит на всех, на кого падает тень замка при лунном свете.

- Хо! Значит, здесь водятся привидения! - сказал Пол, поворачиваясь ко мне. - Ты был прав. - Затем, снова обратившись к старику, он спросил: - Что это за зло? Что происходит с теми, кто попадает под проклятие?

- Они умирают! - сказал старик. - Все-все! Они умирают!

- Подождите минутку! - воскликнул Пол, выглядя более серьезным. - Возможно, в этом что-то есть. В некоторых из этих старых мест могут быть очаги ядовитого газа или что-то в этом роде. Эти люди, которые умерли - их всех нашли мертвыми в замке утром? - спросил он, снова обращаясь к старику, смотревшему на нас с ужасом в глазах.

- Нет, нет! Один, возможно, или двое. Но в основном они умирают через день, неделю, месяц - даже год. На них лежит проклятие! Им не спастись! Они умирают - все умирают!

- О, - сказал Пол со смехом, - они умирают потом, да? Что ж, все в порядке. Если их не находят мертвыми в замке, я не боюсь. - Он отпустил сцепление.

- Забавно, как зарождаются эти суеверия, - сказал он, когда машина тронулась с места. - Полагаю, кто-то случайно умер после того, как был ночью рядом с замком или, возможно, когда-либо спал там - и разнеслась новость, будто в этом месте водятся привидения. После этого, конечно, всякий раз, когда кому-нибудь в деревне случалось умирать, это происходило потому, что он был в замке или рядом с ним. Хотя насчет лунной тени это дурацкая идея.

- Если ты собираешься купить замок во Франции, - сказал я, - ты должен ожидать, что вместе с ним получишь по крайней мере одного призрака. Они являются частью интерьера.

Мы ехали медленно, потому что дорога была неровной и грязной - мы съехали с главной дороги километров десять назад. Как и предсказывал старик, ночь наступила быстро. Не успели мы оставить деревню позади, как стало совсем темно. С наступлением темноты появился туман - не густой, ослепляющий туман, а тонкая моросящая серая дымка, сквозь которую мы смутно различали суровый, бесплодный ландшафт этого самого мрачного участка сырого и продуваемого всеми ветрами побережья Бретани.

Вскоре мы увидели смутные очертания огромного замка, неясно вырисовывавшиеся перед нами в тумане. Когда мы медленно приближались, и машина скользила по грязи с одной стороны дороги на другую, казалось, он склонил к нам свою мрачную серую громаду, угрюмо надвигаясь на нас и угрожающе хмурясь. Именно тогда я почувствовал первое прикосновение холодного и непонятного страха - чувства ужаса, сдавившего мне горло и грудь.

Я думаю, Пол тоже что-то почувствовал, потому что поежился и поднял воротник своего пальто, сделав какое-то замечание по поводу сырости.

- Нам придется проехать по дороге в объезд на другую сторону, - добавил он. - Задние ворота находятся с там.

Медленно ведя машину, он направил ее по узкой дороге для фургонов, которая вела к задней части огромного здания, и остановился перед узкой дверью, глубоко врезанной в каменную кладку высокой стены.

Когда мы вышли из машины, поднялся легкий ветерок и быстро рассеял туман, призрачный пейзаж был теперь залит бледным, болезненным лунным светом. Я взглянул на небо, но сама луна была скрыта за огромными башнями, возвышавшимися над нами. Я невольно вспомнил слова старого жителя деревни.

- Давай достанем наше барахло из машины, - сказал Пол. Мне показалось, что его голос звучал немного напряженно и пронзительно. - Вот фонарик. - Затем, после паузы: - Хм - он не работает. Батарейки сели. Ну, ничего, у меня есть несколько свечей и много спичек. - Он взял половину свертков и направился к воротам, я последовал за ним с остальными.

Я зажег одну из свечей, в то время как Полу после нескольких минут усилий удалось повернуть ключ в проржавевшем замке. Дверь со скрипом петель распахнулась, и мы оказались в маленьком туннеле, шириной едва ли в три фута и высотой ровно столько, чтобы мы могли стоять прямо. Влажный, тошнотворный запах наполнял помещение, а камни под ногами были скользкими от слизи, которая в свете свечей казалась зеленой. Стены были из цельной каменной кладки, прорезанные горизонтальными щелями шириной в дюйм или два, примерно в четырех футах от пола. Я знал, они предназначались для того, чтобы позволить лучникам, находящимся внутри замка, выпускать стрелы в любого врага, которому, возможно, удастся выломать задние ворота и проникнуть в проход. Я не мог не задаться вопросом, сколько отважных бойцов былых времен, возможно, отдали свои жизни в этом сыром и затхлом коридоре.

Пол взял свечу и пошел вперед. Пройдя около пятидесяти футов, мы подошли к другой тяжелой двери. Она была не заперта, но петли настолько заржавели, что потребовались наши совместные усилия, чтобы открыть ее. Она вела в другой, более просторный коридор, а он, после хитроумных изгибов и поворотов, привел нас в большой зал замка.

Это была огромная комната, добрых триста футов в длину и вдвое меньше в ширину. Пол держал свечу так высоко над головой, как только мог вытянуть руку, но ее лучи лишь смутно пробивались сквозь темноту. Высоко над головой мы скорее ощущали, чем видели, сеть огромных стропил, поддерживавших крышу. Толстый слой пыли на полу под нашими ногами заглушал наши шаги, но, когда мы пересекали это безмолвное пространство, мне показалось, что кто-то или что-то смотрит на нас, наблюдает за нами, следит за каждым нашим шагом. Несколько раз я ловил себя на том, что быстро оглядываюсь через плечо.

Пол, должно быть, тоже это почувствовал, потому что повернулся ко мне, его лицо было белым в круге света свечи, и сказал с попыткой улыбнуться:

- Хорошее место для убийства.

Ухмылка застыла на его лице, и я почувствовал, как у меня самого зачесалась кожа головы, когда волосы встали дыбом - потому что глухой, замогильный голос с другого конца зала ответил: "Убийство!"

Секунду мы стояли, в ужасе уставившись друг на друга. Затем рассмеялись.

- Эхо! - сказал Пол.

- Хо-хо! - произнес голос.

Несмотря на то, что источник голоса был легко объяснен, мы испытывали тягостное чувство, и никто из нас больше не произнес ни слова, пока мы не достигли широких каменных ступеней, ведущих на верхние этажи замка.

Затем Пол сказал:

- Давай поднимемся наверх.

- Наверх! - повторил голос.

Я был очень рад покинуть этот огромный зал, где ощущение бездонного пространства вызывало у меня чувство беспомощности - такое ощущение, я полагаю, может испытывать пловец, оказавшийся ночью в одиночестве посреди океана. Но прежде чем подняться по лестнице, я чиркнул спичкой и зажег еще одну свечу.

Наверху лестницы мы обнаружили еще один проход, или коридор, на этот раз таких огромных размеров, что его можно было бы принять за комнату, если бы не длина и тот факт, что с каждой стороны в него выходили другие комнаты. Пол повернул к северному торцу здания и, дойдя до первой двери, открыл ее и заглянул внутрь.

- Так не пойдет, - сказал он. - На этих окнах нет ставен. Эти туманные ночи довольно холодные, даже в августе.

Мы заглядывали в каждую комнату, когда подходили к ней, но во всех окнах не было ставен, и сквозняк, который проносился по комнате при открытии двери, заставляя наши свечи мерцать и трепетать, отпугивал нас.

- Я бы лучше поспал здесь, в коридоре, - сказал Пол, - чем всю ночь терпеть такой сквозняк, как этот. Подумай, какая простуда была бы у нас утром.

Наконец, в конце коридора мы подошли к комнате, в оконных проемах которой все еще оставались тяжелые дубовые ставни. В отличие от других комнат, в которые мы заглядывали, в этой все еще сохранялась кое-какая мебель, украшавшая ее в те дни, когда рыцари были смелыми, а бароны-феодалы правили сельской местностью. В одном углу комнаты стояла кровать огромных размеров, а над ней пьяно свисал шелковый балдахин, теперь изорванный в клочья и покрытый вековой копотью. Это комната была больше, чем остальные, размером добрых пятьдесят футов с каждой стороны. Стены, возвышавшиеся над нами до сводчатого потолка, который, казалось, почти терялся в вышине, были завешаны тяжелыми драпировками мрачного и похоронного цвета. Пыль толстым слоем лежала на всем. Она поднималась облаками, когда мы шли по полу. Прикосновение локтя к складке портьер вызвало удушливое облако. В углу, напротив двери, через которую мы вошли, была еще одна дверь, вероятно, ведущая в соседнюю комнату. Поскольку дверь была заперта изнутри на крепкий дубовый засов, мы не стали продолжать расследование.

- Вполне достаточно, - сказал Пол, бросая свои узлы на пол. - Мы можем расположиться здесь на ночь.

В этот момент дверь, через которую мы вошли в комнату, захлопнулась с грохотом, который отозвался эхом. Я резко обернулся, инстинктивно выхватив пистолет, бывший у меня с собой. Мгновение мы смотрели друг на друга. Губы Пола побелели, но он натянуто рассмеялся.

- Кажется, здесь тоже немного сквозит, несмотря на ставни, не так ли?

- Пол, - спросил я, - разве эта дверь не была открыта, когда мы поднимались сюда? Я не помню, чтобы ты ее открывал.

- Да. Нет. Не знаю. Думаю, что она была закрыта. Она бы не захлопнулась таким образом после того, как простояла открытой все эти годы. Должно быть, прошли века с тех пор, как кто-то был в этой комнате. Видишь, слой пыли по меньшей мере в дюйм глубиной, и здесь только наши следы.

Я подошел к двери и внимательно рассмотрел следы в пыли.

- Смотри! - воскликнул я. - Пыль почти на дюйм глубиной, за исключением одного места. Смотри, там, где дверь стояла открытой все эти годы. Пол, кто-то или что-то, закрыл за нами эту дверь.

- Фу! - сказал Пол. - Ты начитался историй о привидениях. Вот, давай посмотрим, откроется ли она. Если кто-то закрыл ее за нами, то, должно быть, для того, чтобы запереть нас. - С этими словами он взялся за огромную железную ручку-щеколду и распахнул дверь. Петли заскрипели, но повернулись достаточно легко.

Свет моей свечи упал на язычок задвижки снаружи двери.

- Послушай, Пол, - сказал я. - Если бы ты открыл дверь, тебе, естественно, пришлось бы поднять задвижку, не так ли. Но ты видишь, что пыль на кнопке нетронута.

Он с минуту с беспокойством смотрел на задвижку. Затем пожал плечами.

- Скажи, ты пытаешься заставить меня поверить в привидения? - спросил он.

- Я полагаю, дверь была почти закрыта, когда мы пришли, и я толкнул ее. Затем, когда она была открыта полностью, сквозняк подхватил ее и захлопнул. Разве это не вполне логично?

- В любом случае, - продолжил он, - если кто-то проследовал за нами по коридору и закрыл дверь, мы легко сможем все исправить, чтобы он остался там, где он есть. - Он закрыл дверь и опустил тяжелую дубовую перекладину на место. - Вот! Эта дверь из цельного дуба толщиной в три дюйма, и ничто, кроме динамита, не смогло бы пробить ее. Другая дверь уже закрыта на засов, ставни на окнах также закрыты. Теперь никто не может сюда проникнуть. Утром у нас может болеть голова из-за недостатка свежего воздуха, но, конечно, больше с нами ничего случиться не может.

Он начал распаковывать спиртовую печку и провизию. Он отмерил кофе в маленький кофейник, налил немного воды из фляжки и поставил кофейник на печку. Затем отрезал толстые ломти хлеба от буханки и положил между ними кусочки колбасы.

- Вот, - сказал он, протягивая мне один из сэндвичей, - начинай банкет. Ничто так не помогает избавиться от хандры, как небольшая порция еды. И, чтобы еще больше поднять нам настроение, у меня здесь есть бутылка вина.

Я отстегнул раскладушки и поставил их по одной с каждой стороны маленькой спиртовой печки. Я уселся на одну из раскладушек спиной к двери, через которую мы вошли, а Пол занял свое место на другой, лицом ко мне. Свечи, расставленные на полу в застывших лужицах собственного воска, отбрасывали тусклый свет на комнату, колеблясь при каждом вздохе и заставляя наши тени танцевать, словно ужасные призраки, на мрачных гобеленах на стенах.

Вскоре комната наполнилась приятным ароматом кипящего кофе. Пол снял кофейник с плиты и как раз собирался наполнить наши чашки, когда обе свечи замерцали и погасли, оставив комнату в темноте, за исключением призрачного пятна голубого света вокруг спиртовой печки. Какое-то мгновение мы сидели в изумленном молчании; затем Пол сказал голосом, в котором он тщетно пытался скрыть нотку беспокойства:

- Здесь немного сквозит, не так ли?

Я нашел свой спичечный коробок, чиркнул спичкой и наклонился, чтобы зажечь свечи. Когда я снова выпрямился, то увидел, что Пол смотрит через мое плечо на что-то позади меня, его лицо было бескровным, а глаза остекленевшими. Я вскочил на ноги и развернулся лицом к двери.

Она была распахнута настежь!

Казалось, целую вечность мы стояли там, уставившись - уставившись на эту открытую, пустую дверь.

Наконец Пол издал слабый смешок, больше похожий на вздох.

- О, - сказал он, - сначала я немного вздрогнул, увидев, что дверь открыта. Я забыл, что открывал ее. Видишь ли... видишь ли, я подумал, что оставил флягу с водой в машине, и я... я собирался спуститься за ней... я открыл дверь... а потом увидел флягу и... и, наверное, я забыл... закрыть дверь.

Я знал, что он лжет - лжет безнадежно и храбро, чтобы успокоить мои страхи, но на пределе своего ужаса я был готов принять любое объяснение - так утопающий хватается за соломинку. Без комментариев я закрыл дверь на засов и вернулся на свое место. Мы закончили трапезу в молчании. Даже бутылка превосходного шампанского не смогла поднять нам настроение.

Через некоторое время Пол сказал:

- Что ж, я полагаю, пора ложиться спать.

Я согласился, хотя был твердо настроен не сомкнуть глаз в эту ночь.

- Я расскажу тебе, что мы сделаем, - продолжил Пол. - Просто чтобы убедиться, что никто не сможет открыть эти двери снаружи, ты поставишь свою раскладушку поперек вон той двери, а я свою - поперек этой. Если ты почувствуешь, что кто-то открывает дверь, позови. Я сделаю то же самое. Мы погасим одну из этих свечей. Если мы позволим им гореть обеим вместе, до утра у нас не будет света.

Я согласился, и мы оба легли на назначенные нам места. Не знаю, как долго я лежал, уставившись в потолок, напряженно прислушиваясь к ветру, стонавшему над покинутыми башнями, как будто он оплакивал страдания всех тех давно забытых существ, которые жили, страдали и умерли в этих обветшалых стенах. Неровное дыхание Пола и случайный скрип кровати, когда он менял позу, сказали мне, что он тоже не спал.

А потом - свеча погасла.

Не было никакого предварительного мерцания или колебания пламени. Свет погас так же быстро и полностью, как гаснет электрическая лампочка при отключении тока. И в тот же миг из темноты на моем горле сомкнулись худые, сильные руки.

У меня не было впечатления, будто кто-то бросился на меня из какого-то укрытия. Это было так, как будто эти руки были там и ждали - ждали. Я попытался крикнуть, но не смог издать ни звука. Я попытался разжать эти руки, и также не смог. Наконец, с силой отчаяния я с трудом принял сидячее положение, вытащил пистолет, прижал его к телу передо мной и трижды нажал на спусковой крючок. Грохот выстрелов вызвал тысячи отзвуков, которые гулким эхом разнеслись по комнате, и когда они затихли, хватка на моем горле ослабла - руки опустились. Я ждал глухого удара падающего тела, но ничего не услышал.

- Пол! - крикнул я. - Пол, где ты?

Ответа не последовало.

Я нашел свой коробок спичек, дрожащими пальцами зажег огонек и побежал к кровати Пола. Он лежал тихо - сначала я подумал, что он заснул и проспал мою борьбу с неизвестным Существом, напавшим на меня в темноте. Я быстро оглядел комнату, но никаких признаков тела не было. Затем я снова посмотрел на Пола. Из его виска сочилась кровь. Там было три пулевых отверстия.

Значит, это Пол напал на меня? Невозможно! Руки сомкнулись на моем горле в тот самый момент, когда погас свет. И в любом случае, он никогда не смог бы добраться до своей койки, находившейся на расстоянии добрых шестидесяти футов от моей. Он не смог бы сделать и шага после того, как в него попала первая из этих трех пуль.

Пока я стоял там, слишком напуганный, чтобы закричать, чтобы даже пошевелить спичкой, пока она не догорела в моих пальцах. А затем, в кромешной темноте, у самого моего локтя, я услышал саркастический смешок.

Не знаю, как я нашел выход из замка. Помню, как, словно в тумане, бешено мчался по бесконечным гулким коридорам, падал с каменных ступеней, колотил по голым каменным стенам голыми кулаками, когда не мог найти двери, спотыкался во мраке, который, казалось, смыкался надо мной, как мерзкая жижа, которая липла, удерживая и пытаясь вернуть. И всегда, пока, наконец, не вывалился через задние ворота в благословенный лунный свет, я слышал этот смешок позади себя, рядом со мной, передо мной, становившийся все громче и пронзительнее, пока не зазвенел по пустым коридорам, словно дикий смех демонов.

Я помню, как прыгнул в машину и поехал, поехал, поехал. Я ехал по канавам и полям, пока не выехал на большую дорогу - потом дальше, дальше - без единой мысли, кроме как оставить этот проклятый замок как можно дальше позади себя.

Остальная часть истории известна всем. Когда на следующее утро мы не появились в деревне, группа жителей деревни, ободренная дневным светом, отправилась в замок и там обнаружила тело Пола, лежащее на раскладушке. Судя по всему, он был застрелен во сне. Новость с моим описанием быстро облетела всю Францию, и я был арестован на окраине Нанта - измученный, истекающий кровью, в ушибах от соприкосновения с каменными стенами замка, но все еще продолжающий бежать. Машину нашли в десяти милях отсюда на дороге, там, где я ее оставил, когда закончился бензин.

Я не признал себя виновным по обвинению в убийстве Пола Грейнджера и привлек лучших юристов, которых только могла представить Франция. Но с самого начала знал, что это бесполезно. Потому что мог слышать голос старого жителя деревни: "Они умирают! Проклятие преследует тех, на кого падает тень замка в лунном свете. Все-все! Они умирают!"

Я провел ночь, сочиняя эту запись. Свеча, которую мой тюремщик дал мне в качестве последнего одолжения в жизни, мерцает и вот-вот погаснет. И я тоже! На востоке уже светлеет. Они идут за мной...

РУКА

Теодор Драйзер

Дэвидсон отчетливо помнил, что прошло от двух до трех лет после ужасного события в Монте Рэйндж, - отвратительного и все же заслуженного конца Мерсеро, его бывшего партнера и товарища по приключениям, - когда все, что можно было отождествить со злобой Мерсеро по отношению к нему и с вероятным существованием Мерсеро в мире духов, появилась в его жизни.

Он и Мерсеро длительное время работали вместе в качестве изыскателей, инвесторов и девелоперов по недвижимости. Только после того, как они разбогатели на Клондайке, Дэвидсон стал намного более способным и проницательным во всех коммерческих и финансовых вопросах, в то время как Мерсеро, казалось, остался на прежнем уровне развития - не желая воспользоваться великолепными возможностями, которые тогда открылись перед ним. Почему-то в некоторых из этих более поздних сделок Дэвидсон даже не смог представить своего старого партнера некоторым состоятельным людям, с которыми ему приходилось иметь дело. И все же Мерсеро настаивал, как на своем праве, - с вашего позволения, - на том, чтобы быть в курсе всего - абсолютно всего!

Возьмем, к примеру, это замечательное поместье в Монте Орте, ставшее причиной последующего ужаса. Он, Дэвидсон, а не Мерсеро, обнаружил рудник или услышал о нем, и держал информацию при себе, используя старого Бесмера в качестве инструмента или приманки - Бесмер был ширмой - до тех пор, пока все не было готово для того, чтобы он мог заполучить его и продать или разрабатывать. Затем случилось так, что Мерсеро, который так долго был его партнером, потребовал половину, по крайней мере, на том основании, что они когда-то договорились работать вместе.

Подумать только! А Мерсеро день ото дня, год от года становится все скучнее, все менее полезным и все более неприятным! Под конец он даже пригрозил разоблачить трюк, с помощью которого семь лет назад они совместно завладели шахтой "Скайут Пасс"; вытеснить Дэвидсона из общественной и финансовой жизни, отдать его под арест и суд - вместе с ним самим, конечно. Подумать только!

Но он избавился от него - да, избавился, черт бы его побрал! В ту ночь он проследил за Мерсеро до хижины старого Бимера на Монте Орте, когда Бимера не было дома. Мерсеро отправился туда с намерением раздобыть схему нового месторождения и, действительно, заполучил ее. Он был вором, черт бы его побрал! И все же, как раз в тот момент, когда он, как ему казалось, благополучно удалялся, Дэвидсон, нанес ему сильный удар по уху тяжелым болтом, прикрепленным к концу ореховой палки, и уже первый удар стал для него решающим. Однако он умер не мгновенно, а перевернулся и посмотрел на него, Дэвидсона, горящими звериными глазами на диком, хмуром лице.

Полулежа, опершись на левый локоть, Мерсеро протянул к нему свою большую, грубую, костлявую правую руку - правую, про которую всегда говорил, что причинил ею столько вреда в том, и другом, и третьем случае, - и впился в него взглядом, как бы говоря:

- О, если бы я только мог дотянуться до тебя хотя бы на мгновение, прежде чем уйду!

И тут он, Дэвидсон, снова поднял палку. Каким бы испуганным он ни был, но все же преисполненный решимости спасти свою собственную жизнь, он нанес второй удар, а затем оттащил тело к старой расщелине за хижиной и прикрыл его ветками, большой кучей сосновых листьев и ста пятьюдесятью камнями, большими и малыми. Это было тошнотворное занятие, но так должно было быть.

Затем, закончив, он мрачно ускользнул прочь, как шакал, думая об этой руке в лунном свете, поднятой так свирепо, и об этом взгляде. Это не имело бы никаких последствий, если бы он не оказался склонен так много размышлять об этом, о жестокости случившегося.

Нет, поначалу ничего не происходило. Прошел год, и если что-то и должно было проявиться, то наверняка к тому времени. Он, Дэвидсон, отправился сначала в Нью-Йорк, а затем в Чикаго, чтобы избавиться от Монте Орте. Затем, спустя два года, он вернулся сюда, в Миссисипи, где наслаждался сравнительным покоем. Он присматривал за каким-то сахарным участком, который когда-то принадлежал ему и который теперь он мог вернуть и передать на попечение своей сестры как обеспечение на черный день. Другого у него не было.

Но это тело там! Эта рука, поднятая в лунном свете, чтобы схватить его, если бы могла! Эти глаза!

II. Июнь, 1905

Взять, к примеру, тот первый год, когда он вернулся в Хэтчард в Миссисипи, откуда вышли и он, и Мерсеро. Решив вопрос с собственностью, он отправился в полуразрушенное поместье своего дяди в округе Иссакуэна - старый дырявый дом с наклонной крышей, где, в спальне на верхнем этаже, впервые столкнулся с реальностью руки.

Да, именно там он впервые по-настоящему увидел ее таким странным, невероятным образом; вот только кто поверит, что это была рука Мерсеро? Сказали бы, что это стечение обстоятельств, случайность, дождь. Но рука появилась на потолке той комнаты после сильного ливня, - почти потопа, - когда казалось, что из каждой щели в старой крыше вытекает вода.

Ночью, после того как он поднялся в свою комнату по мрачной лестнице с большой площадкой, неосвещенной, если не считать маленькой стеклянной масляной лампы, которую он нес с собой, и прилег отдохнуть, или попытался отдохнуть, в тяжелой, широкой, влажной постели, размышляя, как он всегда делал, в такие дни, о Монте Орте и Мерсеро, как поднялась буря. Прислушиваясь к завыванию ветра снаружи, он сначала услышал царапанье, царапанье, царапанье, без сомнения, какой-то ветки по стене - звук, по крайней мере, так казалось в его лихорадочном волнении, словно кто-то писал обвинительный акт против него изношенной ржавой ручкой.

А потом буря усилилась; в приступе раздражения и презрения к себе из-за собственной нервозности он подошел к окну, но как раз в этот момент молния ударила в ветку дерева, ближайшего к окну, так близко от него, как будто кто-то, что-то, стремилось ударить его (был ли это Мерсеро?) и с этой целью привлекал его внимание этим царапаньем. Господи! Он отступил, чувствуя, что это предназначалось ему.

Но эта большая узловатая рука, возникшая ночью на потолке! Вот она, прямо над ним, когда он проснулся, очерченная или нарисованная словно бы влажной серой побелкой на фоне убогого бледно-голубого потолка. Вот она - большая раскрытая ладонь, точь-в-точь как у Мерсеро, когда он поднял ее той ночью, - огромная, узловатая, шершавая, пальцы вытянуты, напряженные, готовые схватить и сжать. А рядом с ним было что-то похожее на ручку - старую ручку - которая вполне могла царапать, царапать, царапать!

- Хальда, - спросил он старую чернокожую служанку, которая вошла утром, чтобы принести ему свежей воды и распахнуть ставни, - как тебе кажется, на что похоже вон то пятно на потолке, через который просачивался дождь?

Он хотел убедиться в характере того, что видел, - что это не было плодом его собственного воспаленного воображения, усиленного мрачным характером этого места.

- Мне кажется, это больше всего похоже на большую руку, чем на что-либо еще, масса Дэвидсон, - прокомментировала Хальда, делая паузу и глядя вверх. - Больше похоже на большой кулак, вроде как. Я думаю, эта рука появилась прошлой ночью из-за новых щелей. Это старое заведение долго не протянет, если только ремонт не будет сделан очень быстро. Да, сэр, эта рука - она появилась только вчера вечером. Я никогда раньше ее не видела.

И тогда он спросил, думая о свирепости бури:

- Хальда, здесь часто случаются подобные штормы?

- Боже милостивый, масса Дэвидсон, мы не видели такой бури уже три года. В последний раз я видела такую молнию уж и не знаю, когда.

Разве не странно, что все это случилось именно в ту ночь, из всех ночей, когда он был там? А за три года не было другой такой бури?

Хальда лениво смотрела, всегда готовая удалиться и отдохнуть, если возможно, и он раздраженно отвернулся. Раздражаться из-за подобных мыслей! Постоянно думать о том деле в Монте Орте! Почему он не мог забыть о нем? Разве Мерсеро не был виноват? Он никогда бы не убил этого человека, если бы его не вынудили к этому.

Быть преследуемым таким образом, делая из мухи слона, как он думал тогда! Должно быть, это его собственная жалкая фантазия, и все же Мерсеро так угрожающе смотрел на него. Этот взгляд что-то предвещал; было слишком ужасно не верить.

Дэвидсон, возможно, и не хотел думать об этом, но как он мог остановиться? Возможно, Мерсеро больше не сможет причинить ему боль, по крайней мере, не в этом мире; и все же, не мог ли он?.. Разве внешний вид этой руки, казалось, не указывал на то, что мог? Конечно, он был мертв. Его тело, его скелет, лежал под грудой камней, некоторые из них были размером с умывальник. Зачем беспокоиться об этом, да еще спустя два года? И все равно...

Эта рука на потолке!

III. Декабрь, 1905

Затем, опять же, взять тот случай, когда мы встретились с Принглом в Хэтчарде как раз в то время, на той же неделе. Это случилось благодаря сестре Дэвидсона. Однажды вечером она пригласила мистера и миссис Прингл встретиться с ним, не сказав ему, что они спиритуалисты и могли бы обсудить спиритизм.

Прингл называл это ясновидением, или видением того, что невозможно увидеть материальными глазами, и яснослышанием, или слышанием того, что невозможно услышать материальными ушами, а также материализацией, или призраками, и постукиванием по столу, и тому подобным. Стук по столу - это проклятое постукивание, которое он слышал с тех пор!

На самом деле это была вина Прингла. Прингл настаивал на разговоре. Он, Дэвидсон, не стал бы слушать, если бы его каким-то образом не очаровали слова Прингла о том, что он слышал и видел в свое время. Мерсеро, должно быть, тоже стоял за этим.

Во всяком случае, после того, как он выслушал, ему стало жаль, поскольку у Прингла было время наполнить его разум теми ужасными фактами или идеями, которые с тех пор так сильно его беспокоили, - всей этой чепухой о пьяницах, дегенератах и вообще слабых людях, которых преследуют мерзкие, злые духи и используют, чтобы осуществить цели или желания этих духов в этом мире. Ужасно!

Разве нет? Прингл - большое, мягкотелое существо, каким он и был, болезненное и застойное, как пруд без родников, - настаивал на том, что он даже видел облака этих духов вокруг пьяниц, дегенератов и им подобных, в трамваях, в поездах и по ночам в мерзких углах. Однажды, по его словам, он видел только одного злого духа - только вдумайтесь! - все время следовавшего за неким человеком, у его левого локтя - темное, злобное существо с красными глазами, пока, наконец, этот человек не был убит в ссоре.

Прингл описывал их формы как разнообразные. Это были маленькие, темные, неправильной формы облака, с красными или зелеными пятнами вместо глаз, меняющие форму и становящиеся удлиненными или круглыми, как у медузы, или даже как у бесформенной кошки или собаки. Они могли принимать любую форму по своему желанию - даже человеческую.

Однажды, заявил Прингл, он видел около пятидесяти духов пьяниц, которые шатались по улице, и все они пытались затащить его в ближайший салун, чтобы каким-то смутным образом вновь испытать ощущение опьянения, которое в тот или иной момент испытывали сами; наслаждались, будучи пьяницами при жизни!

То же самое было бы с наркоманом или с кем-либо слабым, с дурными привычками. Они собирались вокруг такого человека, как мухи, их красные или зеленые глаза светились - возможно, пытаясь получить от него что-то, хотя бы немного понимания их старой земной жизни.

В то время все это было ужасно и тревожно, особенно мысль о том, что людей можно склонить к убийству, и он, Дэвидсон, больше не мог этого выносить, встал и ушел. Но в своей комнате наверху он размышлял об этом, стоя перед зеркалом. Внезапно - забудет ли он это когда-нибудь? - когда он снимал воротничок и галстук, то впервые услышал это странное "тук-тук-тук" прямо на своем туалетном столике или под ним - которое, по словам Прингла, призраки издают, когда стучат по столу в ответ на вопрос или чтобы предупредить о своем присутствии.

Затем что-то сказало ему, так ясно, что он это услышал:

- Это я, Мерсеро, наконец-то вернулся, чтобы забрать тебя! Прингл был просто предлогом, чтобы сообщить тебе о моем приходе, как и та рука в том старом доме в округе Иссакуэна. Это все я! Отныне я буду с тобой. Не думай, что я когда-нибудь покину тебя!

Это напугало его, и его чуть не стошнило, настолько он был взвинчен. Впервые он почувствовал, как холодные мурашки пробежали вверх и вниз по его спине. Ему казалось, будто кто-то стоит у него за спиной - Мерсеро, конечно, - но ничего не видел и не слышал, только слабый вначале стук, который немного позже стал громче, - когда он попытался не обращать на него внимания.

Значит, люди все-таки жили после смерти, особенно злые люди - возможно, люди сильные. У них была сила возвращаться, преследовать, раздражать вас, если им не нравилось что-то, что вы с ними сделали. Без сомнения, Мерсеро следовал за ним в надежде отомстить, там, в мире духов, совсем рядом с этим, по пятам, как тот злой дух, сопровождавший другого человека, которого описал Прингл.

IV. Февраль, 1906

Возьмем тот случай с отпечатком руки на мягком тесте и гипсе в Париже, описанный в статье, которую он подобрал в кабинете дантиста там, в Пасадене, насколько он мог судить, именно руки Мерсеро. Как насчет того, чтобы это было совпадением - взять в руки журнал с тревожащей статьей о материализации духа в Италии, а позже в Берне, Швейцария, где собрались ученые для исследования подобного рода вещей? И как раз в тот момент, когда он пытался окончательно избавиться от мысли, что такое вообще может быть!

Согласно той журнальной статье, какая-то старая карга в Италии - спиритуалистка, или ведьма, или что-то в этом роде - собрала толпу экспериментаторов или профессоров в заброшенном доме на почти необитаемом острове у побережья Сардинии. Там они проводили эксперименты с духами, которые они называли материализацией, получая оттиск пальцев кисти, или целой кисти и предплечья, или лица на стеклянной пластине, покрытой сажей, причем пластина была заперта в маленьком сейфе в центре стола, за которым они сидели!

Он, Дэвидсон, конечно, не мог понять, как это было сделано, но сделано это было. В том журнале имелось полдюжины картинок, репродукций фотографий кисти, предплечья и лица - или части одного, во всяком случае. И если они на что-то и были похожи, то в точности как у Мерсеро! Разве Прингл там, в Хэтчарде, штат Миссисипи, не утверждал, что духи могут перемещаться куда угодно, на большие расстояния, со скоростью света? И не стало ли это каким-то трюком со стороны Мерсеро - появиться там, на Сардинии, а затем приспособить этот журнал к своему присутствию здесь, в Лос-Анджелесе? Нет? Нет? Возможно, духи были свободны и могущественны, и в этом случае от них можно было ожидать чего угодно.

Не было ни малейшего сомнения в том, что эти руки, эти частичные отпечатки лица принадлежали Мерсеро. Эти большие костяшки пальцев! Этот длинный, тяжелый, с горбинкой нос и эта крупная челюсть! Чьими еще они могли быть? - они принадлежали Мерсеро, предназначались, когда их делали там, в Италии, для того, чтобы он, Дэвидсон, увидел их позже здесь, в Лос-Анджелесе. Да, так и было! И, когда он смотрел на это зловещее лицо, воспроизведенное в журнале, оно, казалось, говорило со старой грубой усмешкой Мерсеро:

- Видишь? Тебе от меня не убежать! Я показываю тебе, насколько я жив здесь, такой же, каким был на земле. И я все равно доберусь до тебя, даже если для этого мне придется отправиться дальше Италии!

Удивительно, какой шок он испытал от этого. Дело было не только в этом, но и в настойчивости и повторении этой истории с рукой. Что это могло означать? Действительно ли это была рука Мерсеро? Что касается лица, то там было не все - только челюсть, рот, щека, левый висок и часть носа и глаза; но это точно было лицо Мерсеро. Он отправился прямиком туда, куда-то в Италию, в одинокий дом на острове, чтобы донести до него это послание своей неумирающей ненависти. Или это были просто духи, злые духи, стремящиеся досадить ему, потому что сейчас он нервничал и был восприимчив?

V. Октябрь, 1906

Даже переполненные отели и новостройки не были той защитой, на которую он поначалу надеялся. Даже там он не был в безопасности - не от такого человека, как Мерсеро. Взять тот инцидент в Лос-Анджелесе и снова в Сиэтле, всего два месяца назад, когда Мерсеро смог издать этот ужасный взрывной или грохочущий звук, словно лопнул огромный бумажный пакет, наполненный воздухом, или опрокинул посудный шкаф, полный стекла, и все разбил, тогда как на самом деле вообще ничего не произошло. Обнаружив, что это пустяк, - или Мерсеро, - он начал к этому привыкать; но с другими людьми, к сожалению, было не так.

Он, как и в тот первый раз, сидел в своей комнате совершенно неподвижно и пытался развлечь себя или не думать, как вдруг раздавался этот ужасный грохот. Это было поразительно! Другие люди, конечно, слышали его. Они были в Лос-Анджелесе. В первый раз прибежали горничная и швейцар, чтобы справиться, и ему пришлось заявить, что он ничего не слышал. Сначала они не могли в это поверить и пошли посмотреть в другие комнаты. Когда это случилось во второй раз, владельцы возмутились, решив, что он их разыгрывает, и, чтобы избежать риска разоблачения, он ушел.

После этого он не мог долго держать при себе камердинера или сиделку. Слуги не хотели оставаться, а менеджеры отелей не разрешали ему оставаться, когда такое продолжалось. Однако он не мог жить в доме или квартире один, потому что там шум и условия были бы хуже, чем когда-либо.

VI. Июнь, 1907

Взять тот последний старый дом, в котором он жил - но больше никогда не будет! - в Энн-Хейвен. Там он действительно видел руку - сначала нечто размером с корыто для мытья посуды, что-то вроде дыма или тени в темной комнате, двигающейся над кроватью и повсюду. Затем, пока он лежал, завороженно глядя на нее, она медленно сгустилась, и он начал ее чувствовать. Теперь это была рука нормального размера - в этом не было никаких сомнений - она гладила его мягко, без усилия, как и положено руке призрака, не обладающей реальной физической силой, но в ней присутствовало что-то странное, электрическое, скрытное, словно она была не совсем уверенной в себе и не совсем уверенной в том, что он действительно был там.

Рука, или так показалось - Боже! - переместилась прямо к его шее и начала ощупывать ее, пока он лежал там. И тогда он догадался, чего именно добивался Мерсеро.

Это было похоже на руку, пальцы которой сложились в круг и надавили на его горло, только сначала она двигалась по нему мягко, потому что на самом деле еще ничего не могла сделать, не обладая материальной силой. Но намерение! Чувство жестокой, необузданной решимости, которое сопровождало это!

И все же, если бы кто-то обратился по этому поводу к специалисту по нервным расстройствам или врачу, как он сделал позже, что сказал бы врач? Он пытался описать, как напряжение давило на него, как он не мог есть и спать из-за всех этих постоянных постукиваний и шумов; но в тот момент, когда он начал бы намекать на свои переживания, особенно на руку или звуки, доктор воскликнул бы:

- Да это же явный бред! Вы на взводе, вот и все, что вас беспокоит - я бы сказал, на грани пагубной анемии. Вам придется понаблюдать за собой в отношении этой иллюзии насчет духов. Выбросьте это из головы. В этом нет ничего особенного!

Разве это не было похоже на одного из этих специалистов по нервам, связанных своими маленькими представлениями о том, что они знали или видели, или думали, что видели?

VII. Ноябрь, 1907

А теперь возьмем самое последнее событие, случившееся недавно в Баттл-Крике, куда он отправился, пытаясь восстановить силы с помощью тамошней диеты. Разве Мерсеро, неумолимый демон, каким он был, не изобрел этот новейший трюк, позволяющий придавать своей еде странный вкус - или странный запах?

Он, Дэвидсон, знал, что это Мерсеро, поскольку чувствовал его рядом с собой за столом всякий раз, когда садился. Кроме того, он, казалось, что-то слышал - яснослышание, вот как они это называли; теперь у него начинало развиваться и это тоже! Конечно, это был Мерсеро, говоривший голосом, больше походившим на воспоминание о голосе, чем на что-либо реальное, - голосом кого-то, кого он мог вспомнить как говорившего определенным образом, скажем, десять или более лет назад:

- Я все сделал так, что ты больше не сможешь есть, ты...

Далее следовал длинный список мерзких ругательств, достаточных самих по себе, чтобы вызвать тошноту.

После этого, несмотря на все, что он мог сделать, чтобы заставить себя думать об обратном, зная, что с едой на самом деле все в порядке, Дэвидсон обнаружил, что у нее есть запах или вкус, вызывавшие у него отвращение, которое он не мог преодолеть, как ни старался. Администрация заверила его, что все в порядке, поскольку он знал, что так и есть - для других. Он видел, как они это ели. Но он не мог - он должен был встать и уйти, а то немногое, что он мог достать, он не мог сохранить, или ему этого было недостаточно, чтобы жить дальше. Боже, он умрет таким образом! От голода. Что он, несомненно, постепенно и делал сейчас.

А Мерсеро, кажется, всегда стоял рядом. Да ведь если бы не свежие фрукты на прилавках время от времени и простой свежеиспеченный хлеб в витринах пекарен, который он мог купить и быстро съесть, он, возможно, вообще не смог бы жить. Дело дошло до этого!

VIII. Август, 1908

Это тоже было не самое худшее, как бы плохо все ни было. Хуже всего было то, что под давлением всего этого он медленно, но верно ломался, и что в конце концов Мерсеро действительно мог преуспеть в том, чтобы изгнать его из здешней жизни - чтобы сделать с ним там что-нибудь. Что? Теперь его окружала злобная стая тех, кто жил по другую сторону и слонялся по земле, - мерзкие, гадкие существа, как описывал их Прингл, и как Дэвидсон узнал сам, так сильно боясь их и их обычаев, и действительно видя их время от времени.

С тех пор как он стал таким слабым и чувствительным, он мог видеть их своими глазами - мерзкие твари, какими они были, проплывали перед его взором в темноте всякий раз, когда ему случалось позволить себе побыть в темноте, что случалось нечасто - друзья Мерсеро, без сомнения, и склонные помочь ему просто так.

За это долгое время Дэвидсон привык спать с включенным светом, где бы он ни находился, повязывая на глаза носовой платок, чтобы хоть немного защититься от яркого света. Даже тогда он мог видеть этих странных, бесформенных существ, похожих на волнистых, тягучих медуз или клубки густого желтовато-черного дыма, движущихся, временами меняющих форму, но всегда почему-то выглядящих грязными или мерзкими, с этим странным, тусклым, красноватым или зеленоватым свечением на месте глаз. Это было отвратительно!

IX. Октябрь, 1908

Добившись столь многого, Мерсеро ни в коем случае не согласился бы отпустить его. Дэвидсон знал это! Теперь он мог иногда разговаривать с ним или, по крайней мере, мог слышать его и отвечать, если бы захотел, когда был один и совершенно уверен, что его никто не слушает.

Мерсеро всегда говорил, когда Дэвидсон его слушал, - что случалось нечасто, - что он еще доберется до него, что он заставит его заплатить или обвинит его в мошенничестве и убийстве.

Я тебя еще придушу! Слова, казалось, всплыли откуда-то, как будто он вспомнил, что когда-то Мерсеро сказал именно это своим сердитым тоном - не так, как если бы он слышал это; и все же он, конечно, слышал это.

- Я все равно тебя придушу! Тебе не сбежать! Ты можешь думать, что умрешь естественной смертью, но это не так, и именно поэтому я отравляю твою пищу, чтобы ослабить тебя. Тебе не сбежать! Я доберусь до тебя, больной ты или здоровый, когда ты ничего не сможешь с собой поделать, когда будешь спать. Я задушу тебя, точно так же, как ты ударил меня той дубинкой. Вот почему ты всегда видишь и чувствуешь мою руку! Я не одинок. Я уже много раз чуть не заполучил тебя, только тебе пока удавалось выкручиваться, но когда-нибудь ты не сможешь этого сделать. Тогда...

Временами голос, казалось, замирал, даже на середине предложения, но в другое время - часто, очень часто - он слышал, как он завершает мысль целиком.

Иногда он восклицал: "О, иди к дьяволу!" или "Оставь меня в покое!" или "Заткнись!" Даже в закрытой комнате и в полном одиночестве подобные замечания, адресованные призраку, казались ему странными; но временами он не мог удержаться. Он старался не болтать, только если кто-нибудь был поблизости.

Дошло до того, что для него не оказалось места за пределами психиатрической лечебницы, потому что часто он просыпался с криком по ночам - ему приходилось это делать, так сильно сжималось его горло, - и тогда, где бы он ни был, приходил слуга, чтобы узнать, в чем дело. Ему приходилось говорить, что это был кошмар - только его всегда просили уйти, скажем, после второго или третьего раза, или после одного-двух взрывов шума. Это было ужасно!

С таким же успехом он мог бы сейчас обратиться в частную психиатрическую лечебницу, имея все деньги, какие у него были, и объяснить, что у него галлюцинации - бред! Представьте себе! - и попросить, чтобы о нем позаботились. В таком месте, как это, их не потревожило бы то, что он вскакивал и кричал по ночам, чувствуя, как его душат, - что и было на самом деле, - или то, что он встал из-за стола, поскольку не мог есть, или то, что он ответил Мерсеро, если бы его случайно услышали, или по звукам, когда они раздавались.

Они могли бы устроить его в специальную палату и приставить особую медсестру, если бы он захотел - только он не хотел оставаться слишком долго в одиночестве. Они могли бы поручить его кому-нибудь, кто понимал бы все эти вещи или кому он мог бы объяснить. Он не мог ожидать, что обычные люди или отели, обслуживающие обычных людей, будут и дальше терпеть его. Мерсеро и его друзья доставляли слишком много хлопот.

Он должен отыскать хорошее место где-нибудь, где понимают такие вещи или, по крайней мере, терпимо относятся к ним, и объяснить, и тогда все это сойдет за галлюцинации сумасшедшего - хотя, на самом деле, он вовсе не был сумасшедшим. Все это было слишком реально, только среднестатистический или так называемый нормальный человек не мог видеть или слышать так, как он, - не испытав того, что испытал он.

X. Декабрь, 1908

- Проблема в том, доктор, что мистер Дэвидсон страдает от заблуждения, будто его преследуют злые духи. Он не был заключен сюда никаким судом, а прибыл по собственному желанию около четырех месяцев назад, и мы позволяем ему бродить здесь по своему усмотрению. Но, похоже, с течением времени ему становится все хуже.

Одно из его худших заблуждений, доктор, заключается в том, что есть один конкретный дух, который пытается задушить его до смерти. Доктор Мейджор, наш суперинтендант, говорит, что у него начинающийся туберкулез горла с периодическими спазматическими сокращениями. Тут и там есть небольшие бугорки или мозоли, как будто вызванные внешним давлением, и все же наша медсестра уверяет нас, что никакого внешнего раздражения нет. Он не верит; но всякий раз, когда пытается заснуть, особенно посреди ночи, он вскакивает и выбегает в коридор, настаивая на том, что один из этих духов, которые, как он утверждает, преследуют его, пытается задушить его до смерти. Кажется, он действительно верит в это, потому что выходит, кашляя и задыхаясь, и чувствует себя так, словно кто-то пытался его задушить. Он всегда объясняет мне, что все это дело рук злых духов, и просит меня не обращать на него никакого внимания, пока он не позовет на помощь или не позвонит в свой колокольчик; поэтому я не думаю об этом, пока он этого не сделает.

Еще одна из его идей заключается в том, что те же самые духи что-то делают с его едой - добавляют в нее яд или придают ей неприятный запах или вкус, так что он не может ее есть. Когда он находит что-нибудь съедобное, то хватает это и проглатывает почти целиком, прежде чем, по его словам, духи успевают что-либо с этим сделать. Когда-то, по его словам, он весил больше двухсот фунтов, но сейчас он весит всего сто двадцать. Его случай чрезвычайно странный и поразительный, доктор!

Доктор Мейджор настаивает, что это чистое заблуждение; что относительно удушья, это начинающийся туберкулез, и его проблемы с желудком происходят от того же самого; но по ассоциации идей или заблуждению он думает, будто кто-то пытается задушить его и отравить его пищу, когда это совсем не так. Доктор Мейджор говорит, что он не может себе представить, с чего это могло начаться. Он всегда пытается поговорить об этом с мистером Дэвидсоном, но всякий раз, когда начинает задавать ему вопросы, мистер Дэвидсон отказывается говорить, встает и уходит.

Одно из особенностей его представления о том, будто его душат, доктор, заключается в следующем: когда он просто дремлет, то всегда вовремя просыпается и имеет возможность избавиться от этого. Он утверждает, что сила этих духов не равна его собственной, когда он бодрствует или даже дремлет, но, когда он спит, их сила больше и тогда они могут причинить ему вред. Иногда, когда он вот так напуган, то выходит в коридор, подходит к моему столу в дальнем конце и спрашивает, нельзя ли ему сесть рядом со мной. Он говорит, что это его успокаивает. Я всегда говорю ему "да", но не проходит и пяти минут, как он снова встает и уходит, сказав, что его раздражают, или что он не может сдерживаться, если останется еще немного, из-за замечаний, которые делаются через плечо или на ухо.

Часто он говорит: "Вы слышали это, мисс Лиггетт? Удивительно, какие низкие, мерзкие вещи иногда может сказать человек!" Когда я говорю: "Нет, я не слышала", он всегда отвечает: "Я рад!"

- Полагаю, никто никогда не пытался избавить его от этого с помощью гипноза?

- Насколько я знаю, нет, доктор. Доктор Мейджор, возможно, пробовал это. Я здесь всего три месяца.

- Туберкулез, безусловно, является причиной проблем с горлом, как говорит доктор Мейджор, а что касается проблем с желудком, то это происходит от того же самого - вполне естественно при данных обстоятельствах. Возможно, нам придется прибегнуть к гипнозу чуть позже. Я посмотрю. А пока вам лучше предостеречь всех, кто вступает с ним в контакт, никогда не сочувствовать и даже не делать вид, будто они верят во все, что, по его мнению, с ним делают. Это просто укрепит его в его представлениях. И заставьте его регулярно принимать лекарства; это не вылечит, но поможет. Доктор Мейджор попросил меня уделить особое внимание его случаю, и я хочу, чтобы условия были как можно более подходящими.

- Да, сэр.

XI. Январь, 1909

Проблема этих врачей заключалась в том, что они на самом деле ничего не знали, кроме лежавшего на поверхности, того немногого, чему они научились в медицинском колледже или на практике, главным образом о том, как действуют определенные лекарства, испробованные их предшественниками в определенных случаях. У них совсем не было воображения, даже когда вы пытались им это сказать.

Возьмем того последнего молодого человека, который приезжал сюда в своей хорошей одежде и на своей машине, буквально распираемый своими познаниями в том, что он называл психиатрией, так пристально смотрел Дэвидсону в глаза, поглаживал его виски и делал массаж горла, как он это называл, говоря, что у него начинающийся туберкулез горла и проблемы с желудком, и совершенно игнорируя то, что он, Дэвидсон, мог лично видеть и слышать! Представьте себе парня, пытающегося убедить его, все, что с ним было не так, - это туберкулез; что он не видел, как Мерсеро временами стоял прямо рядом с ним, склоняясь над ним, поднимая руку и рассказывая ему, как он намеревался убить его, - что все это было иллюзией!

Представьте себе, что Мерсеро на самом деле не мог схватить его за горло, когда он спал, или почти схватывал, когда сам Дэвидсон, глядя на свое горло в зеркале, мог видеть настоящие отпечатки пальцев - Мерсеро - на мгновение или около того позже. Во всяком случае, его горло было красным и болело от того, что его сжимали, поскольку Мерсеро в последнее время удавалось сжимать его! И это было причиной этих комков. И сказать, как они говорили сначала, будто он сам готовил их, растирая и ощупывая свое горло, и что это был туберкулез!

Разве этого не было достаточно, чтобы захотеть покинуть это место? Если бы не мисс Лиггетт и мисс Келер, его личная медсестра, и их преданный уход, он бы так и сделал. Мисс Келер была на вес золота, хорошо изучив его привычки, была такой неизменно доброй и так добродушно относилась к его трудностям. Он оставит ей кое-что в своем завещании.

Однако покидать это место и отправляться в другое, если только он не сможет взять ее с собой, было бы безумием. И в любом случае, куда еще ему идти? Здесь, по крайней мере, были другие люди, пациенты - люди, которые не были убеждены, как эти врачи, будто все, на что он жаловался, было простым заблуждением. Подумать только! Старый Рэнкин, юрист, который подвергся неисчислимым преследованиям со стороны то одного живого человека, то другого, в основном политиков, был убежден, что его, Дэвидсона, проблемы были подлинными, и ему нравилось слушать о них, так же, как и мисс Келер. Эти двое не настаивали, как это делали врачи, на том, что у него медленно прогрессирующий туберкулез горла, и он мог бы прожить долго и преодолеть свои проблемы, если бы захотел. Они просто были дружелюбны в те моменты, когда Мерсеро давал ему достаточно покоя, чтобы быть общительным.

Однако единственной реальной проблемой была слабость из-за недостатка сна и пищи, - из-за своей неспособности есть пищу, которую заколдовал его враг, и спать по ночам из-за удушья, - такая, что вряд ли он продолжать бороться долго. Новый врач, которого доктор Мейджор вызвал на консультацию в связи с его случаем, настаивал на том, что наряду с болезнью горла он страдает острой анемией из-за длительного недоедания и что ему поможет только раствор стрихина, введенный в вены. Но относительно того, будто Мерсеро отравил его еду, - он не хотел слышать ни слова. Кроме того, теперь, когда он был практически прикован к постели и не мог вставать так же свободно, как раньше, он подвергся настоящей буре издевательств со стороны Мерсеро. Он не только мог видеть - особенно ближе к вечеру и в самые ранние утренние часы - Мерсеро, нависшего над ним подобно черной тени, огромной, громоздкой тени, похожей на него очертаниями, но и чувствовал, как рука его врага движется над ним. Хуже того, позади или около себя он часто видел настоящее облако злобных существ, компаньонов или орудий Мерсеро, которые были рядом, чтобы помочь ему, и которые продолжали плавать, как рыбы в темных водах, и, казалось, с удовлетворением наблюдали за процедурой мщения.

Когда ему приносили еду, рано или поздно и в каком бы виде она ни была, Мерсеро и все остальные были тут как тут, под рукой, плотно, как мухи, облетая ее в явной попытке испортить прежде, чем он успеет ее съесть. Просто увидеть, как они это делают, было достаточно, чтобы отравить его. Кроме того, он слышал их голоса, уговаривающие Мерсеро сделать это.

Правильно - отравить!

Он долго не протянет!

Скоро он ослабеет настолько, что, когда мы наложим на него руки, он умрет!

Именно так они на самом деле разговаривали - он мог их слышать.

Посреди ночи он также слышал мерзкие фразы, адресованные ему Мерсеро, повторяющиеся слова "убийца", "мошенник" и "плут". Часто, хотя свет все еще горел, он видел целых семь темных фигур, очень похожих на Мерсеро, хотя и отличающихся от него, собравшихся вокруг - как совещающиеся люди - злые люди. Некоторые из них сидели на его кровати, и казалось, что они вот-вот помогут Мерсеро прикончить его, добавив силу своих рук к его.

Позади них также был полный круг всех этих злобных, плавающих существ с зелеными и красными глазами, всегда наблюдающих - вероятно, помогающих. В последнее время он чувствовал, что давление руки стало сильнее, когда они все были там. Только перед тем, как чувствовал, что вот-вот упадет в обморок, и поскольку больше не мог подняться, он неизменно вскрикивал или задыхался и держал палец на кнопке, которая вызывала мисс Келер. Она приходила, поднимала его и поправляла подушки. Она всегда уверяла его, что это всего лишь воспаление горла, протирала его спиртом и давала ему несколько капель чего-то внутрь, чтобы облегчить боль.

Спустя столько времени, и несмотря на все, что он мог им сказать, они все еще верили или делали вид, что верят, будто он страдал туберкулезом, и что все остальное было бредом, фазой безумия!

И скелет Мерсеро все еще там, на Монте Орте!

План Мерсеро, конечно, включавший помощь других, состоял в том, чтобы задушить его до смерти; теперь в этом не было никаких сомнений; однако даже после его смерти они будут продолжать верить, будто он умер от туберкулеза горла. Подумать только!

XII. Полночь 10 февраля, 1909

Призрак Мерсеро (склоняясь над Дэвидсоном): Тише! Тише! Он уснул! Он не думал, что мы сможем его достать - что я смогу! Но на этот раз - да. Мисс Келер спит в конце коридора, а мисс Лиггетт не может прийти, не слышит. Он сейчас слишком слаб. Он едва может двигаться или стонать. Укрепите мою руку, пожалуйста! На этот раз я сожму его так крепко, что он не вырвется! На этот раз его крики ему не помогут! Он не может кричать так, как раньше! Сейчас! Сейчас!

Облако злых духов (плавает вокруг): Правильно! Правильно! Хорошо! Хорошо! Сейчас! Ах!

Дэвидсон (просыпается, задыхается, кричит и слабо отбивается): Помогите! Помогите! Мисс... мисс... помогите!

Мисс Лиггетт (тяжело задремав в своем кресле): Все спокойно. Никто вас не беспокоится. Я могу спать. (Она кивает головой.)

Облако злых духов: Хорошо! Хорошо! Хорошо! Наконец-то его душа! Вот она! На этот раз ему не удалось сбежать! Ах! Хорошо! Хорошо! Сейчас же!

Мерсеро (Дэвидсону): Убийца! Наконец-то! Наконец-то!

XIII. 3 часа утра, 10 февраля, 1909

Мисс Келер (у постели больного, расстроенная и бледная): Он, должно быть, умер где-то между часом и двумя, доктор, я оставила его в час, устроив так удобно, как только смогла. Он сказал, что чувствует себя настолько хорошо, насколько можно было ожидать. Последние несколько дней он был очень слаб, съел лишь немного жидкой каши. Между половиной второго и двумя мне показалось, будто я услышала шум, и пришла посмотреть. Он лежал точно так, как вы видите сейчас, за исключением того, что его руки были прижаты к горлу, как будто ему было больно, или он задыхался. Я опустила их, опасаясь, что они онемеют. Только что, пытаясь дозвониться до одной из других медсестер, я обнаружила, что звонок не работает, хотя знаю, все было в порядке, когда я уходила, потому что он всегда заставлял меня попробовать. Так что, возможно, он пытался позвонить.

Доктор Мейджор (поворачивая голову и осматривая горло): Должен сказать, выглядит так, будто на этот раз он довольно сильно схватился за горло. Вот отпечаток его большого пальца с этой стороны и четырех пальцев с другой. Довольно глубокий для той небольшой силы, которой он обладал. Странно, что он должен был воображать, будто кто-то другой пытается его задушить, когда он всегда сам давил на свою шею! Туберкулез горла временами очень болезненный. Это объясняло его желание схватиться за горло.

Мисс Лиггетт: Он всегда верил, что злой дух пытается задушить его, доктор.

Доктор Мейджор: Да, я знаю - ассоциация идей. Доктор Скайн с этим согласен. У него был тяжелый случай хронического туберкулеза горла с сопутствующим недоеданием из-за воздействия горла на желудок; его представление о злых духах, преследующих его и пытающихся задушить, было просто вызвано врожденной склонностью подсознания соединять вещи воедино - любые, с любой болью. Если бы у него была больная нога, он бы вообразил, что злые духи пытаются ее отпилить, или что-то в этом роде. Точно так же состояние его горла повлияло на его желудок, и он вообразил, будто духи что-то делают с его пищей. Составьте справку, в которой в качестве причины укажите острый туберкулез пищевода, а в качестве психического состояния - мания преследования.

СТРАННОЕ НАКАЗАНИЕ ИНДУИСТА

В Индии существует бесчисленное множество религий, но индуизм имеет наибольшее число последователей - многие сотни тысяч. В этой религии Священная река Ганг и Священная корова являются двумя великими очищающими факторами.

Профессор Арчес Клоделл, недавно вернувшийся в Англию после продолжительного турне по Индии, рассказал о любопытном случае, произошедшем в Калькутте. Однажды очень утомительным днем он отдыхал в мягком кресле на веранде своего отеля, когда его разбудил звон колокольчика и часто повторяющееся мычание, сигнализирующие о привилегированном прохождении Священной коровы, когда она бродит по улицам и базарам индийского города.

"Ожидая увидеть ленивые движения такой коровы, - заявил он, - я был поражен, когда мой взгляд упал на неопрятного индейца с многочисленными придатками на шее и талии, который чередовал свое скорбное мычание со звоном своего медного колокольчика. Еще я заметил Зарру, моего носильщика, поспешившего к нему и бросившего мелкую монету в чашу, которую держал мужчина, а затем обменялся несколькими словами на местном наречии. Мычавший прошел дальше, и я подозвал Зарру, subluntawaliah (всезнайку), чтобы расспросить его.

- Он нищий?

- Нет. Но он проклят. Он очень плохой человек, и на его совести много грехов.

Затем мой слуга объяснил, что странник искупал вину за убийство коровы. По профессии он был погонщиком коровьих повозок. В особенно жаркий день, в 1921 году, одно из его животных было склонно лениться, поэтому он скрутил ему хвост, после чего животное категорически отказалось двигаться. Разъяренный погонщик ударил его железным прутом по голове и убил.

Той ночью, в великом страхе, этот человек признался Гуру в своей вине. Поскольку он совершил свое преступление накануне восхода восьмой луны, его преступление было серьезнее вдвойне. К его изумлению и изумлению его друзей, сопровождавших его, появился дух бога Гуру в сопровождении призрака коровы. Дух сообщил грешнику, что единственный способ спасти себя от вечных мук - это выдать себя за животное, которое он убил, до восхода восьмой луны на десятый год после этого. Этот человек проходил через искупление, когда я увидел его".

Я не поверил этой истории, поэтому расспросил других туземцев. Все утверждали, что это правда, что история была известна по всей Индии, поскольку несчастный человек далеко забредал в своих странствиях. Придатки на его шее и талии были знаками его греха и состояли из коровьего хвоста, рогов и колокольчика, в дополнение к полоскам шкуры. Всякий раз, когда он приближается к другому человеку, то должен был мычать, и тот подавал ему милостыню, чтобы он не умер с голоду. Туземцы, рассказывая об этом человеке, всегда заканчивают словами: "Гуру сказал это; это должно быть сделано".

РЕВНИВЫЙ ПРИЗРАК

Дороти Веннер

В жизни симпатичная черноволосая художница была импульсивной и вспыльчивой - одинаково готовой любить или ненавидеть со зловещей жестокостью. Унесла ли она свой гнев в загробный мир? Вернулась ли она в ту ужасную ночь, чтобы разлучить меня с моим возлюбленным?

Когда я сижу у окна своей студии, то могу видеть долину далеко внизу. Холмы поднимаются высоко по обе стороны, теряясь своими вершинами в синеве неба. Великолепное солнечное сияние апрельского утра заливает пейзаж, а свежий ветерок мягко колышет зеленую листву деревьев.

Мы приехали в эту долину среди холмов восточной Пенсильвании - Бетти Скарсдейл и я - после того, как познакомились в художественной школе и закончили наш курс. Мы решили, что было бы забавно арендовать старую заброшенную ферму Дайнс и оборудовать ее как нашу студию-дом. Строение скрипело от ветхости, но с помощью лестниц, кистей и краски мы приступили к созданию для него чудесного нового платья в темно-синей, пурпурной и оранжевой цветовой гамме, заставившей местных жителей ахнуть от удивления.

- Эти сумасшедшие художники! - восклицали они, указывая большими пальцами себе за плечи.

В то первое утро, когда мы приступили к работе, Ральф Прингл, занимавший соседнюю ферму, пришел узнать, не может ли он нам помочь.

Я думаю, что для нас с Ральфом это был случай любви с первого взгляда, о которой читаешь в книгах, но редко встречаешь в реальной жизни. Он был высоким и гибким, со спортивной фигурой и красивым, энергичным лицом любителя активного отдыха.

- Я бы хотел помочь вам, - застенчиво сказал он, внезапно появляясь из-за угла дома. - Эта лестница непрочная. Кто-нибудь из вас может упасть и пораниться.

Бетти застыла как вкопанная, увидев его. Ее темные глаза сузились до щелочек. Ее кисть застыла в воздухе, с нее капала синяя краска.

Но он двинулся ко мне, подальше от нее.

- На самом деле ничего нам ничего не нужно, спасибо, - ответила я. - Знаете, нам нравится делать все самим.

Я услышала, как Бетти резко втянула воздух, и поняла, что она внезапно разозлилась. Такова была манера Бетти. Сирота, она боролась за все, что у нее когда-либо было. Я думаю, это ожесточило ее где-то внутри. Это сделало ее эгоцентричной, резкой и эгоистичной. Лишь немногие понимали ее. Возможно, именно поэтому я была единственной настоящей подругой Бетти. Мгновение она стояла неподвижно, сверкая глазами; затем злобно швырнула кисть в грязь. Не сказав ни слова, она исчезла за углом.

Но Ральф этого не заметил. Его внимание было приковано ко мне. Он помог мне передвинуть лестницу, принес ведро с краской, изучил модернистский дизайн, который мы наносили на старый дом.

- Ну, это... это необычно, - сказал он критически, - хотя мне... мне это даже нравится.

Мы оба рассмеялись.

Он сказал мне, что он садовод. Как и Бетти, он тоже был сиротой. Окончив сельскохозяйственную школу, он купил старую ферму по соседству и надеялся через несколько лет разбить фруктовый сад, где можно было бы выращивать особые яблоки и другие фрукты для городских рынков.

- Здесь красивая долина, - внезапно сказал он, махнув рукой в сторону холмов. - Я бы хотел, чтобы вы поехали со мной на пикник, если... если вам нравятся такого рода вещи. Я бы хотел взять вас с собой на вершину холмов, где вы смотрите вниз на мир у своих ног и чувствуете себя богом. Где дует ветер, и вы чувствуете, что способны побеждать...

Мы пошли в тот день днем - он и я вместе, а Макгрегор, его великолепная шотландская колли, бежал впереди. Я собрала ланч, и мы пригласили Бетти пойти, но она покачала головой.

Это был чудесный день. Мы поднялись на вершину холма. У наших ног среди деревьев приютились два крошечных озера. Ральф рассказывал мне о них странные истории - индейские легенды. Когда послеполуденные тени удлинились, мы снова вернулись домой.

Шли недели, были и другие подобные случаи. Мои дни были насыщенными, поскольку я пыталась создать себе репутацию коммерческого художника, но мы с Ральфом все чаще оказывались в компании друг друга.

Затем внезапно я заметила, что Бетти становится угрюмой. Она не вкладывала в свою работу все свои усилия, и количество ее заказов стало сокращаться. Я пыталась подбодрить ее. Пыталась помочь. Но она поворачивалась ко мне с горящими глазами.

- Ты прекрасный друг, - накинулась она на меня однажды, - это ты предложила приехать на эту ферму. И теперь, когда Прингл бегает за тобой, ты бросишь меня, как старый башмак. Вот дверь! Если ты не хочешь, чтобы я была рядом, если ты больше не хочешь жить со мной, так и скажи, и я уйду!

- Бетти, дорогая! - воскликнула я в глубокой тревоге. - Пожалуйста, не говори так. Ты же знаешь, я люблю тебя, дорогая. Мы оба приглашали тебя пойти с нами, но ты никогда этого не делаешь.

- Прингл! - вспыхнула она. - Я не понимаю, как ты его выносишь. Фермер! Обычное ничтожество! Местный...

- Бетти! Пожалуйста! - строго сказала я. - Он очарователен.

Она развернулась и, злобно топая, вышла из комнаты. И не разговаривала со мной весь остаток дня. Я пожалела об этом. Почему он ей так не понравился? Я хотела, чтобы они стали друзьями. Я была уверена, что может возникнуть взаимная симпатия.

В своей слепоте я не понимала, что Бетти ревновала, что она давала выход тому неразумному чувству, которое на протяжении веков настраивало людей друга против друга и принесло в этот мир больше бед, чем можно сосчитать.

Наступила середина лета - августовский день. Ральф пришел пораньше и предложил нам всем поискать какое-нибудь прохладное, тенистое местечко на вершине холма. Он сказал, что это будет еще один пикник. Я с готовностью согласилась. Но Бетти поджала губы и покачала головой. В ее глазах светился странный кошачий блеск. Я пожала плечами. Если бы она не захотела, я не смогла бы ее заставить.

Итак, мы с Ральфом пошли вместе. В ту ночь, когда я вернулась, в доме было темно.

- Бетти! Бетти, дорогая! Привет! - радостно позвала я, открывая дверь. - Это был такой чудесный день. Где ты, подруга?

Я зашла в студию и включила свет. Мой взгляд упал на мольберт в углу. Я похолодела от испуга и гнева.

Холст, над которым я работала - заказ, который я почти выполнила, - клочьями свисал с рамы, порванный и изрезанный от многократных ударов. Это не было случайностью. Кухонным ножом, лежавшим рядом на полу, явно орудовала чья-то сильная рука.

Я быстро выбежала из комнаты в поисках Бетти.

Наконец я нашла ее на кухне, она скорчилась в углу, ее смуглое лицо исказилось, она судорожно рыдала. Сначала я подумала, что она бросится на меня, как кошка, злобно работая ногтями, но она откинулась назад, спрятав лицо в ладонях, плача так, словно ее сердце вот-вот разорвется.

Сострадание наполнило меня. В конце концов, она была моей подругой, слабой, глупой, импульсивной девушкой и - одинокой. Я обняла ее. Она призналась во всем.

- Я - я не могла этого вынести, - сказала она. - Ты, ты была с ним, а я - я была здесь. Я ненавидела тебя. Кажется, у тебя всегда все самое лучшее в жизни. У меня - у меня никогда ничего не было. Я ненавидела все, что у тебя было - когда я подумала о тебе там, на холме, наслаждающейся с ним, я схватила нож. С каждым ударом я... я жалела, что режу не тебя.

- Бетти! - ахнула я. - Не говори так! Скажи, что ты не это имела в виду, дорогая! О, Бетти!

Тогда открылись шлюзы. Она импульсивно поцеловала меня, обняла, умоляла простить ее. Там, в темноте, мы плакали вместе. Друг у друга в объятиях, две подружки, столкнувшиеся с суровым препятствием на жизненном пути, но преодолевшие его и вместе нашедшие утешение в слезах.

Я, конечно, простила ее. После того, как мы поплакали, нам стало легче. Какой бы темпераментной девушкой она ни была, сейчас она не могла любить меня достаточно сильно. Она цеплялась за меня. Она не могла выпускать меня из виду. И, о, как прекрасно было снова видеть Бетти такой - моей маленькой подружкой, моим дорогим другом!

Но перед сном ее настроение изменилось. Она замолчала, и несколько раз я поднимал глаза от своей книги, чтобы обнаружить, что она изучает меня. Каждый раз она приятно улыбалась, но каким-то образом в глубине души я знала, что у Бетти не все в порядке с головой. Однажды меня удивило жесткое, застывшее выражение ее лица. Бетти была хороша собой, смуглая, на испанский манер. Это подчеркивали черные блестящие волосы, а черты лица всегда казались словно бы вырезанными из слоновой кости. Но это жесткое, застывшее выражение вокруг ее губ, каким бы мимолетным оно ни было, изменило ее красоту на злобность.

Через некоторое время мы пожелали друг другу спокойной ночи. Поцелуй, которым она меня одарила, показался мне напряженным - циничный поцелуй. Я думала об этом поцелуе еще долго после того, как легла в постель. Это встревожило меня. Потом я провалилась в сон.

С наступлением нового дня настроение Бетти снова изменилось. Теперь в нем, казалось, отражались веселый солнечный свет, голубое небо и пушистые облака. Если бы только это было правдой!

Она спустилась вниз раньше меня, и я слышала, как она ходит по кухне. Она заливалась смехом, приветствуя меня. На мгновение я остановилась, чтобы задаться вопросом, не был ли смех каким-то слишком громким. Он звучал натянуто.

Но Бетти поймала меня и толкнула на мой стул за столом.

- Это в уплату за вчерашнее, - объявила она, помахивая передо мной ложкой. - Я приготовила тебе прекрасный завтрак. Надеюсь, ты съешь все до крошки. Я приготовила это своими руками - все для тебя.

- Ты прелесть! - радостно воскликнула я. - Давай забудем все о вчерашнем. Сегодня новый день. Выпьем за будущее.

Я разломила горячий бисквит. Я поднесла к губам кусочек восхитительного золотистого омлета.

Но я остановилась. Меня охватило странное ощущение. Как будто чья-то рука сжала мое горло. Я не могла пошевелить языком. Еда оставалась у меня во рту - горькая, как желчь.

Холодный пот выступил у меня на лбу. Медленно я перевела взгляд на Бетти. Она стояла, напряженная, наблюдая за мной, ожидая, и на ее лице появилось свирепое, дьявольское выражение ненависти.

Пока я смотрела на нее, мой взгляд скользнул мимо к столу, за которым она готовила. Там стояла крошечная коричневая бутылочка, наполовину скрытая сковородкой. И на ее красной этикетке был ужасный череп и скрещенные кости. Яд!

Я выплюнула еду изо рта. Быстро встала и поспешила к раковине, снова и снова прополаскивая рот.

Затем я повернулась к ней. Она посмотрела мне прямо в лицо. Она не дрогнула. Бледность сменила обычный цвет ее лица. Ее глаза превратились в щелочки, и она проговорила сквозь сжатые зубы.

- Да, я пыталась отравить тебя! Я хотела увидеть, как ты умрешь - корчишься в агонии здесь, на кухонном полу. Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя! - закричала она, ее голос стал пронзительным.

- Бетти! Остановись! - воскликнула я.

- Я не остановлюсь. Я ненавижу тебя, говорю тебе. Всю твою жизнь у тебя было все, а у меня не было ничего. И теперь ты хочешь украсть у меня Ральфа Прингла. О, я знаю, как ты насмехалась надо мной, когда уходила с ним. Я видела, как вы двое смеялись.

- Бетти! Это неправда! - воскликнула я. - Ты воображаешь вещи, которые не соответствуют в действительности, - но она не стала слушать.

- Я порезала твой холст, - перебила она. - Ты сказала, что простила меня, но ты отнеслась ко мне свысока. Ты погладила меня по голове, как погладила бы собаку. Ты снова собиралась пойти с ним. Ты бы рассказала ему, что я сделала - просто чтобы заставить его возненавидеть меня, как я ненавижу тебя! Да, я пыталась убить тебя, я сделаю это снова, я ненавижу тебя - ненавижу - ненавижу!

Ревнивый темперамент, проистекающий из эгоистичной и импульсивной натуры, выходящей за рамки разумного.

Прежде чем я успела остановить ее, она повернулась и убежала. Я последовала за ней, но она бежала слишком быстро. Она ворвалась в свою комнату, захлопнула дверь у меня перед носом и заперла ее. Я окликнула ее и подергала ручку. Но она не ответила.

Тогда ярость, наконец, одолела меня. Я могла простить ее за то, что она уничтожила мою картину. Я могла вынести ее вспышки темперамента. Но не это.

Я выбежала из дома и помчалась по дороге. Я не знала, куда направляюсь и что буду делать. Я была обижена, разочарована, зла больше, чем когда-либо в своей жизни.

Но физические нагрузки оказались предохранительным клапаном. Вскоре я собралась с мыслями. Спокойствие вернуло рассудок. Бедная Бетти! Капризное дитя. Я пожалела ее. Ей так ужасно одиноко. С жалостью пришло желание вернуться к ней. Обида уступила место слезам, она сейчас наверняка сожалеет о своем поступке.

Но стоит ли мне возвращаться? Это была ужасная глупость, то, что она предприняла. Она могла бы попробовать еще раз. Однако вне дома эта глупость выглядела не такой ужасной, как на кухне. Возможно, я пренебрегала ею. Возможно, я тоже была виновата.

Все говорят, что я добродушная, с ровным характером. Часто я злюсь на себя за это. Но, в конце концов, зачем злиться? Мой гнев проходил. Было бы так хорошо помириться. И я наконец поняла. Ревность. Обычная ревность. Бетти была влюблена в Ральфа и злилась на меня. Разгневанная тем, что я обрела новый интерес к жизни, она позволила болезненной ревности занять место разума.

Я повернула домой. Бетти нужна была помощь. Материнский инстинкт возобладал во мне. Если бы Бетти пообещала никогда больше не делать ничего подобного, я хотела, чтобы она по-прежнему оставалась моей подругой, я, по крайней мере, могла бы поговорить с ней - как обычно делала. От души поплакать. Бетти была бы ужасно огорчена. И мы бы снова были вместе.

Внезапно облако скрыло солнце. В долине воцарилась тишина, словно извне надвигалась трагедия. Жужжание насекомых стихло. В тишине пискнула птица - и замолчала, как будто поняла, что ее щебет неуместен.

Облако надо мной ширилось, растекаясь, словно пелена, между холмами.

Я поспешила дальше, чувство надвигающейся катастрофы угнетало меня.

Я вбежала в дом. Сам воздух в комнатах казался удушливым.

- Бетти! Бетти! - крикнула я, лихорадочно перебегая из одной комнаты в другую.

Она не отвечала. Что это было за внезапное ощущение угрозы, охватившее меня? Я побежала в ее комнату наверху. Дверь была открыта. Комната была пуста.

- Бетти! Бетти! - позвала я снова, страх леденил мою кровь.

Ответа не последовало.

Я обыскала дом. Я пробежала от подвала до чердака. Ее нигде не было.

В ужасе я остановилась, чтобы подумать. Мой взгляд скользнул через окно к старому сараю на заднем дворе. Казалось, что-то привлекло меня к нему.

Я выбежала из дома. Маленькая дверь сбоку сарая была не заперта. Я распахнула ее. Внутри было сумрачно, крошечные окошки покрыты пылью; паутина, также покрытая пылью, украшала стропила, как жуткие гирлянды.

Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидела в дальнем углу, куда из окон почти не проникал свет, что-то белое свисало со стропил.

Мои колени подогнулись. Сдавленный крик сорвался с моих губ. Затем, ошеломленная тем, что было передо мной, едва веря собственным глазам, я прыгнула вперед и побежала по полу сарая в тот темный угол...

Я плохо помню события, которые последовали за этим. Следующий осознанный момент, который я помню, был, когда я прислонилась к двери Ральфа Прингла, колотила в нее кулаками, звала его, кричала. Он услышал меня из своего собственного сарая, где работал. Он подбежал и подхватил меня на руки, когда я чуть не упала.

- Быстрее! - закричала я. - В нашем сарае! Бетти повесилась!

- Боже милостивый! - выдохнул он.

Вместе мы побежали обратно. Он снял ее со стропил и отнес в дом, в то время как я вызвала старого доктора, доброго, понимающего сельского врача. Он долго ухаживал за Бетти, прежде чем сдался. Но ужасная красная отметина вокруг ее горла, оставленная древним недоуздком, найденным ею в сарае, слишком ярко свидетельствовала о том, что бурной, темпераментной, импульсивной жизни Бетти пришел конец.

Или нет? Могут ли дикие импульсы, пробуждающиеся в смертном теле и влияющие на нашу жизнь, - странные проявления силы, исходящей из какого-то источника, находящегося далеко за пределами рождения, - переноситься в мир за Завесой, а затем возвращаться снова? Я задавалась вопросом, был ли это конец.

Ибо, хотя все, что было смертного в Бетти, моей подруге, лежало передо мной безмолвное в смерти, все же я не чувствовала, что Бетти ушла. Каким-то образом в этой самой комнате, в присутствии Ральфа и доктора, я чувствовала, что Бетти наблюдает за мной, изучает меня, ненавидит меня; снова и снова я оглядывалась, чтобы убедиться, что она не открыла глаза. Мне показалось, что она пошевелилась, сфокусировала на мне взгляд сквозь полуприкрытые веки. Но, конечно, это было не так. Бетти была мертва.

Сказать, что я была потрясена этим ужасным происшествием, значит признать это лишь наполовину. Более того, мне стало плохо, когда я обнаружила записку Бетти после ухода доктора Хью. Мы с Ральфом нашли ее на столе в студии.

Я расплакалась, мое горе было безутешным. Последнее сообщение от Бетти было наполнено ненавистью. В последний момент в ее душе не было раскаяния. Страх, да. Страх, что я прикажу арестовать ее за поступок, который она пыталась совершить. И из-за своего страха она возненавидела меня еще больше.

"Теперь он может принадлежать тебе, - говорилось в записке. - Я вижу, что наша любовь друг к другу, которую я всегда принимала, была чем-то, над чем можно было посмеяться, и что, как только ты увидела возможность взять надо мной верх, ты воспользовалась ею. Я ненавижу тебя. Мне жаль, что я не убила тебя на кухне, как собиралась. Но ты никогда не будешь иметь удовольствия увидеть меня в тюрьме, чтобы позлорадствовать надо мной. Только не ты, Дороти. Сейчас ты пошла за полицией, но я могу избавить тебя от лишних хлопот. Когда-нибудь я, возможно, вернусь снова. Если это возможно, я вернусь. Если есть какой-то способ, ты никогда не получишь Ральфа Прингла для себя. Я не буду говорить прощай".

Злая записка. Как последнее слово девушки, которую я любила, это было ужасно.

Через некоторое время, поскольку у Бетти не было близких родственников, мы с Ральфом последовали за телом на маленькое деревенское кладбище недалеко от наших ферм. Священник местной церкви прочитал заупокойную службу, и трое соседей, которых Ральф попросил нести гроб, вместе с ним самим опустили в землю все, что осталось от Бетти.

Когда мы отвернулись, когда первые лопаты земли застучали по гробу, небо внезапно потемнело от тяжелых туч, и снова все погрузилось в тишину, словно долина ждала следующего акта в этой странной драме жизни. Я прижалась к Ральфу. Он обнял меня за плечи для поддержки. Не говоря ни слова, мы сели в его маленькую машину и уехали.

Ральф хотел, чтобы пожилая женщина приехала и осталась со мной в качестве компаньонки. Но его собственного общения было достаточно. Кроме того, мне хотелось побыть одной, погрузиться в свою работу и попытаться забыть о трагедии.

Так и было решено, тем более что колли Макгрегор внезапно решил взять меня под защиту и проводить со мной большую часть времени. Он лежал рядом в студии, дремал, наблюдая за моей работой, пока я не была готова отложить кисти. Тогда он вскакивал, горя желанием пойти со мной погулять.

- Он больше твой, чем мой, - сказал Ральф. - Я рад этому, - задумчиво добавил он, - поскольку у тебя здесь больше никого нет.

Затем, как это часто бывает во второй половине августа, наступила неделя сырой, пасмурной погоды, делающей всех раздражительными. Мои краски не высыхали. Мое тело бунтовало против влажности. Я не могла уснуть. Вероятно, мои мысли чаще возвращались к этой трагедии, чем мне хотелось бы признать.

Что имела в виду Бетти, когда писала, что встанет между мной и Ральфом? Могут ли мертвые вернуться? Я так не думала. Но я лежала ночью без сна, не в силах избавиться от ощущения, будто что-то витает в доме, будто чьи-то глаза наблюдают за мной из темноты. Днем я чувствовала, что эти глаза смотрят на меня с холмов. Иногда Мак, лежа на полу в моей студии, поднимал голову и подозрительно принюхивался. Шерсть у него на спине поднималась дыбом, и сквозь оскаленные зубы он издавал рокочущий, рычащий лай, переходящий в скулеж. Его поведение тревожило меня.

Если я заговаривала с ним, он быстро забывал о своем настроении и подбегал ко мне, помахивая своим огромным хвостом. Но даже тогда казалось, будто он внимательно прислушивается. Я поговорила об этом с Ральфом.

- Нервный, - сказал он. - Чувствительный парень. Его уши улавливают звуки, слишком высокие или слишком низкие для человеческого слуха. Возможно, просто вибрации. Вот почему собака воет, когда звучат высокие ноты скрипки. У него слух тоньше, чем у нас. Я бы не стал из-за этого беспокоиться.

Я обещала не делать этого, если смогу.

Затем произошла странная вещь.

В таинственный час между рассветом и тьмой мы с Ральфом прогуливались вместе по лесной тропинке неподалеку от наших ферм, а Мак бежал где-то впереди, останавливаясь понюхать листья. Светлячки зажгли в листве свои крошечные фонарики. Высоко над нами жалобно пропищал ночной ястреб.

Внезапно из-за кустарника до нас донеслась дикая, скорбная нота, напугавшая нас, заставившая нас остановиться - крик вызова, смешанный со страхом. Я схватила Ральфа за руку. Мои нервы были напряжены.

- Это Мак! - тихо сказал Ральф. - Он что-то нашел. Я никогда раньше не слышал, чтобы он так выл.

Мы стояли в полутьме, Ральф вглядывался вперед, я прижималась к нему. Ральф начал двигаться, как вдруг Мак бросился к нам, шерсть на его спине встала дыбом. Пес повернулся, чтобы посмотреть на тропинку, по которой пришел. И снова эта дикая, странная нотка вызова и страха вырвалась из его горла.

- Мак! Что это? - закричал Ральф.

Собака снова заскулила.

Ральф, продвигаясь вперед, почти потащил меня к повороту тропинки. И тут мы увидели это. Мы уставились в изумлении. В пятидесяти футах в стороне, среди кустов и деревьев, сиял странный свет. Он извивался, словно колеблемый ветром. У него не было формы. Казалось, он завис примерно в футе над землей - сияющее облако высотой с человека и, возможно, такое же большое в окружности.

Внезапно Ральф рассмеялся.

- Черт возьми! - взорвался он. - Болотный огонь. Блуждающий огонек. Фосфоресценция, исходящая от гниющей растительности. Старина испугался привидения, которого не существовало.

Я снова вздохнула. Я почувствовала облегчение. Но не собака. Она зарычала сильнее, чем прежде. Она схватила меня за платье и попыталась оттащить. Она прыгнула на Ральфа, чуть не сбив его с ног. И когда мы не захотели уходить, она повернулась к свету в кустах, ужасно рыча, ее тело напряглось и задрожало, клыки обнажились. Только когда свет медленно растворился и исчез совсем, она прислушалась к ругательным словам Ральфа.

Каким-то образом, несмотря на объяснение, основанное на здравом смысле, этот инцидент напугал меня. Когда Ральф повел меня по тропинке, я нервно обернулась к нему.

- Я должна покинуть эту долину, Ральф, - сказала я. - Я больше не могу этого выносить. Кажется, будто чьи-то глаза смотрят на меня из-за каждого куста. Я должна идти туда, где есть люди, где есть огни и движение, которые, я знаю, реальны.

Ральф повернулся ко мне, и внезапно я оказалась в его объятиях, наполовину плача, наполовину смеясь, мои губы встретились с его губами, его руки обвили мою талию, мои - его шею.

- Я не хочу, чтобы ты уходила, дорогая, - сказал он наконец. - Никогда. Я хочу, чтобы ты была со мной. Я... я люблю тебя.

- И я люблю тебя, мой родной, - сказала я ему, - непоколебимо, искренне, всегда.

Затем внезапно за плечом Ральфа, далеко за деревьями, я снова увидела странный свет, хотя на этот раз он двигался и порхал, как будто бесцельно метался в безумии. Ночной ветерок печально вздыхал над нами в верхушках деревьев, и все листья, казалось, шептались, словно говорили сами с собой о еще одной трагедии, которая вот-вот произойдет.

Ральф почувствовал, как я напряглась в его объятиях.

- Пойдем, - наконец, сказал он. - Я должен отвести тебя домой. Ты устала и расстроена. Возможно, для тебя будет лучше уехать на некоторое время. Я буду ужасно скучать по тебе, дорогая. Но если ты скажешь, что вернешься ко мне, я постараюсь быть смириться; скажи, что ты вернешься, дорогая, потому что я так люблю тебя!

В ту ночь он оставил Мака со мной. Было условлено, что я уеду на следующий день и проведу несколько недель в городе. Затем, когда почувствую себя лучше, я вернусь. Мне нужно было закончить кое-какую работу перед отъездом, а Ральф должен был приехать, чтобы отвезти меня на своей машине в Порт-Джервис к вечернему поезду. Но мне не суждено было поехать в город в тот день.

Казалось, всю ночь я пролежала без сна, одержимая ощущением какой-то надвигающейся трагедии, Мак тоже был неспокоен. Я слышала, как он ходил по дому, останавливаясь, чтобы обнюхать углы, замирая с невнятным рычанием перед закрытой дверью. С наступлением утра я устало поднялась, и в зеркале отразилось мое изможденное лицо.

Я выпустила собаку на улицу и увидела, как она вприпрыжку направилась к дому. Когда она ушла, я почувствовала себя одинокой, но мне нужно было работать.

Мне требовалось время до позднего вечера, чтобы закончить свою работу. Тогда я успею приготовить что-нибудь на ужин и собрать сумку до приезда Ральфа. Я знала, что он будет кормить свое стадо. Потом переоденется и приедет за мной.

С наступлением темноты тучи сгущались. И снова сельская местность казалась притихшей, словно в ожидании следующего акта пьесы; листья перешептывались, хотя ветра почти не было.

Я направилась было на кухню, хотя у меня совершенно отсутствовал аппетит, как вдруг остановилась и прислушалась. Мак стоял у двери, скуля от возбуждения, царапая ногтями сетку. Я услышала, как он прыгает по крыльцу, поскуливая. Затем его голос перешел в более громкий скулеж, наполненный страданием и мольбой, словно он призывал меня поторопиться.

Я подбежала к двери. Он едва мог дождаться, когда я открою ее. Он схватил мое платье зубами и начал тянуть. Затем подбежал к краю крыльца, чтобы на мгновение взглянуть в сторону дома, а затем снова вернуться ко мне. Он снова дернул меня за платье.

Я не колебалась. Он бы мне не позволил. Если бы он был человеком, он бы поднял меня и понес. Когда он увидел, что я следую за ним, то помчался впереди меня с жалобным поскуливанием, переходящим в вой. Когда мы приблизились к дому Ральфа, шерсть у него на спине встала дыбом. Он стал другим псом - бойцовым - демоном. Его клыки белели на фоне сжатых губ. Его тело напряглось так, что он бежал как автомат, на негнущихся лапах. Его скулеж сменился рычанием, полным злого ужаса. И, наконец, его настроение передалось мне.

- Ральф! Ральф! - позвала я, подбегая. Дверь в дом была закрыта, внутри темно. Я открыла ее и позвала Ральфа. Он не ответил. Но собака не позволила мне там остаться. Она снова схватила меня за платье, потянув за собой; затем, выпустив его, попыталась толкнуть меня своим телом - в сторону сарая!

На полпути по дорожке от дома я остановилась. Сарай! Я не хотела идти туда. Совсем недавно произошел тот ужасный случай в моем собственном сарае. Что я найду в сарае Ральфа? Боже милостивый, что случилось?

Но я заставила свои подкашивающиеся ноги двигаться. Собака остановилась, отказываясь идти дальше. Внутри сарая я слышала только мягкий звон коровьего колокольчика и беспокойный топот лошади Ральфа. Я собралась с духом. Затем я толкнула дверь и вошла.

Я обнаружила Ральфа, нелепо распростертого на полу. Я склонилась над ним, подняла его голову. На лбу у него был зловещий синяк, пульс не ощущался - но он все еще был жив! Я видела легкое движение его губ, когда он дышал.

Слава Богу, я не упала в обморок и не впала в истерику. Я была очень спокойна. Обдумывая, что делать, я выпрямилась. И тут я увидела странную вещь. Было совершенно очевидно, что Ральф забирался на лестницу, чтобы бросить корм скоту. Он проделывал это десятки раз, как и другие обитатели фермы до него. Но колышки в лестнице были старыми и изношенными. Не подозревая о катастрофе, он неосторожно шагнул на следующую ступеньку, и колышек сломался под ним.

И все же в этом колышке было что-то любопытное. Старый и закаленный временем, он не отломился полностью. Он был согнут, расщеплен, скручен, как вы могли бы скрутить спичку. Если бы какой-нибудь человек, обладающий сверхчеловеческой силой, покрутил его в пальцах, вы бы получили лучшее представление о том, как он выглядит. Вес Ральфа сломал бы его или согнул вниз. Но он был скручен, его волокна превратились в спирали. Это было сделано намеренно, с яростью. У подножия лестницы лежало множество инструментов с острыми краями - было чудом, что Ральф не погиб мгновенно, когда упал среди них.

Все это я увидела с первого взгляда. Это открытие не произвело бы на меня тогда особого впечатления, если бы одна из коров внезапно не разразилась ужасающим мычанием, на которое снаружи быстро ответил рычащий лай Мака, переходящий в новую ноту ужаса. И пока я смотрела, мне показалось, будто в темноте в конце сарая движется смутная фигура, такая же неосязаемая, такая же неописуемая, как пленка паутины.

Возможно, тень разума - иллюзия, возникшая из-за расшатанных нервов. Как только я всмотрелась пристальнее, это исчезло.

Я действовала быстро. Какой-то сверхчеловеческой силой я подняла его, дотащила до дома, уложила на кровать.

Мгновение я стояла, обессиленная, вцепившись в спинку, тяжело дыша, дрожа от напряжения. Затем, стиснув зубы, шатаясь, подошла к телефону и позвонила доктору Хью.

- Я буду через несколько минут, - послышался его голос. И о, как я была благодарна!

Он пришел. Он сказал, что Ральф, падая, ударился головой и находится в серьезной опасности. Был ли это перелом черепа, он не мог сказать. Но сотрясение мозга, несомненно, имело место, и его состояние было отчаянным. Какое-то время он возился с Ральфом, время от времени прося меня помочь. Мы раздели его и уложили под одеяло. Доктор продолжал работать над ним.

- На данный момент мы сделали все, что могли, - сказал он наконец. - Теперь нам ничего не остается, кроме как ждать.

Мы сидели у кровати Ральфа, почти не разговаривая, наблюдая. Часы летели незаметно. Когда время приблизилось к полуночи, доктор Хью сказал, что ему необходимо навестить еще одного из своих пациентов, и что он должен оставить меня на некоторое время.

Когда он ушел, в доме стало мертвенно тихо. Где-то часы отсчитывали минуты. Ральф едва дышал, его грудь лишь изредка поднималась и опускалась.

Наступила полночь. Раздался размеренный и медленный бой часов. Едва он закончился, как я почувствовала странное напряжение. Атмосфера давила на меня. Мне показалось, будто в комнате был кто-то еще, кого я не могла видеть. Внезапно Мак снаружи снова издал жалобный вой, который всегда заканчивался этой жуткой, нарастающей ноткой страха. На мгновение собака затихла. Затем рядом со мной, где-то в тени, раздался звук, похожий на рыдание.

Я обернулась, дрожь пробежала по моей спине. Я уставилась в темноту коридора, сжав руки в кулаки. Но ничто не двигалось. Там никого не было. Тишину нарушил Мак, обнюхивающий сетчатую дверь, царапающий ее лапой, чтобы войти. Я откинулась на спинку стула.

Я снова повернулась к Ральфу. Он лежал бледный и неподвижный. Интересно, очнется ли он когда-нибудь. Он казался таким близким к смерти, таким близким к тонкой завесе, отделяющей мертвых от живых.

Часы тянулись бесконечно. Приближалось три часа ночи. Это было время, когда жизненные силы организма низки, когда большинство больных умирают. Внезапно атмосфера снова стала напряженной. Она давила на меня огромной волной. Было трудно дышать. Повернувшись к Ральфу, я вцепилась в простыню. Он не дышал! Бледность на его лице усиливалась. Его руки были податливы, как глина. Я знала, что он умирает!

А я с ним одна, не знающая, что делать, не в силах помочь! Я вскочила. Я побежала к телефону. В отчаянии я позвонила доктору Хью. Спустя, казалось, столетия, ответила женщина.

- Доктор не вернулся, - послышался тонкий, сонно-ворчливый голос. - Нет, дома у пациента нет телефона. Он на ферме в восьми милях отсюда. Нет, мы не можем связаться с ним. Мне жаль.

А мой возлюбленный лежит, такой бледный, такой жалкий - умирает!

Мак, должно быть, почувствовал, что мы на грани. Он снова завыл, на этот раз от долгой агонии. Его хозяин уходил в Неизвестность. Мак пел свою предсмертную песнь. Мучительный вой колли резко прорезал ночную тишину, и другие собаки, находившиеся далеко, подхватили его - странный животный хор по умершим!

Но звуки прекратились. Внезапно Мак разразился сердитым рычанием. Это подействовало на меня как толчок. Это пробудило меня от охватившей меня апатии. Это побудило меня к действию.

Затаив дыхание, я молилась - молилась Богу на небесах, чтобы Он сказал мне, что делать, чтобы Он направил меня.

И, словно в ответ на мою молитву, мне пришла в голову странная мысль.

Я никогда не верила в привидения или духов. Мне это всегда казалось нелепым. Но теперь я встрепенулась. Я подумала о Бетти. Не рассуждая почему, едва осознавая, что делаю, я подошла к входной двери и распахнула ее.

Я шагнула в темноту. Высоко над головой звезды сияли, словно огарки свечей. Но в нашей долине темнота лежала тяжелым одеялом, хозяйственные постройки казались неразличимыми массами, деревья поблизости не имели формы.

Движимая каким-то странным чувством, которое не могла понять, я простерла руки к темноте. Я чувствовала себя язычницей, молящей своих богов.

- Бетти! - закричала я. - Бетти, если ты здесь, послушай меня. Бетти, пожалуйста!

Я замолчала. Листья надо мной в густой темноте шептались, словно разговаривали друг с другом - взволнованно.

- Бетти! - продолжала я. - Ты любила Ральфа. Раньше ты также любила меня. Ральфу нужна помощь. Помоги нам обоим, Бетти, подруга моя, если это ты сломала колышек, и Ральф упал из-за тебя, не позволяй злу остаться в твоей душе. Разве ты не видишь, дорогая, что было неправильно причинять боль такому хорошему человеку, как Ральф?

Странно, как я заговорила! Любой, кто меня услышал, счел бы меня сумасшедшей. Но я об этом не думала. Я продолжала:

- Бетти, ты должна знать, что я всегда любила тебя, дорогая, даже когда ты пыталась лишить меня жизни. Даже тогда я была готова простить тебя. Если ты можешь взглянуть вниз из мира духов, ты можешь заглянуть в мое сердце и понять, что это правда. Помоги мне сейчас, дорогая, ради наших совместных дней. Я люблю Ральфа. Помоги мне спасти ему жизнь. Не позволяй ненависти и злу омрачить твою душу навечно. Исправь это, если ты это сделала. Ради любви, которую ты питала к нам обоим, помоги мне сейчас!

Ошеломленная, я вернулась обратно в комнату. Мак присел на корточки у двери, но не вошел, когда я приблизилась к кровати Ральфа. Я остановился в изумлении. Несмотря на мою просьбу, высказанную мгновение назад, я не могла поверить в то, что увидела. В комнате появился странный свет. Казалось, он проник в окно и движется к кровати. Это было сияние, больше всего похожее на тот странный болотный свет, который мы видели в лесу.

Парализованная, я могла только наблюдать, как свет остановился рядом с кроватью. Он начал приобретать смутные очертания. Он стал более осязаемым, непрозрачным, как туман. И внезапно в его глубине я увидела глаза, смотрящие на меня - глаза Бетти! Затем ее лицо, расплывчатое, почти безликое, но все же ее лицо.

И каким жестоким оно было! Вся ненависть, вся ревность, все дьявольское зло, казалось, отпечатались на этих расплывчатых чертах. Насмешливый, высокомерный, сознающий какую-то сверхъестественную силу, недоступную моему пониманию! Злобная ненависть!

Новая сила наполнила меня - сила любви - любви к Ральфу. В тот момент мне казалось, что я сильнее всех сил тьмы. Я умоляюще протянула руки.

- Бетти, - тихо позвала я. - Мы обе любим его. Ты можешь помочь ему - ради всего святого!

Призрак покачнулся. На этом злобном лице появилось новое выражение. Мгновение колебания. Затем решение.

Длинные пальцы - пальцы Бетти - выскользнули из этого облака тумана. Обезумев от ужаса при мысли о том, что они могут сделать, но собрав всю свою волю, я молча наблюдала.

Медленно эти пальцы прошлись по лбу Ральфа. Медленно они ласкали его лоб, двигаясь ритмичными движениями снова и снова, снова и снова. Их движение, казалось, убаюкивало меня, пока я наблюдала.

Но возвращался ли румянец на лицо моего возлюбленного? Видела ли я, как затрепетали его веки, как поднялась грудь, так долго остававшаяся неподвижной?

Призрак повернулся. В его расплывчатых чертах появилось выражение боли. Вытаращенные глаза закрылись. В одно мгновение фигура покачнулась. Будь это смертная форма, она, возможно, упала бы на пол. Но это Существо не было смертным. Оно отодвинулось от кровати, превратившись обратно в тот странный пар. И пока я смотрела, не веря своим глазам, снова раздался звук, похожий на рыдание. Прежде чем я осознала это, сияние исчезло, и я осталась в комнате одна, с Ральфом.

Я больше не колебалась. Я подскочила к кровати. Ральф задышал! На его щеках, на губах появился румянец! Я побежала на кухню. Я быстро принесла прохладные компрессы и положила их ему на лоб. Я растерла ему руки, потерла сердце. Я долго трудилась над ним.

Затем его глаза открылись, с любопытством уставившись на меня. Он вздохнул, когда его тело расслабилось.

Мак проскользнул в открытую дверь, издавая радостное поскуливание и нетерпеливый лай радости. Он подбежал к своему хозяину, обезумев от восторга.

Ральф протянул руку, чтобы погладить его по голове. Он посмотрел на меня, слабо улыбаясь. Я увидела любовь в его взгляде, и мне захотелось заплакать от радости.

Затем его глаза закрылись. Казалось, он погрузился в глубокий сон. Но это был обычный, здоровый сон. Кризис миновал.

Когда я оглядываюсь назад, все это кажется фантастическим сном. Иногда я задаюсь вопросом, а не приснилось ли мне все это. Возможно ли, чтобы действия доктора и сильное тело Ральфа помогли справиться с последствиями падения? Ральф не помнит ничего из случившегося, за исключением того, что он выплыл обратно из темноты и обнаружил рядом с собой меня и скулящего Мака. И все же поведение собаки для меня более убедительно, чем мой разум. Иногда я смотрю на Мака и жалею, что он не может говорить, чтобы подтвердить все это - если это было реальностью, а не сном.

С наступлением рассвета я был выведена из состояния, похожего на транс, приходом доктора Хью. Ральф тихо спал на кровати; Мак, настороженный, свернулся калачиком на полу перед кроватью. Доктору было достаточно одного взгляда.

- Славная девочка, - сказал он. - Вы помогли ему пройти через это. Кризис наступил, пока меня не было. Но теперь сомнений нет. Он будет жить и поправится. Он обязан своей жизнью вам.

- Не мне, доктор. Ей.

- Ей? - удивленно спросил он.

Я рассказал ему все. Он спокойно слушал, проверяя пульс Ральфа, осматривая его, пока я говорила. Он не смеялся. Когда я закончила, его взгляд на меня был полон мудрого понимания.

- Вы... вы верите в это, доктор? - спросила я.

Он задумчиво изучал меня. Кивнул головой.

- Мы, врачи - мы, практикующие врачи здесь, в стране, - видим странные вещи, - сказал он, - более странные, чем можем понять, более странные, чем когда-либо поймем. В лучшем случае это всего лишь тонкий барьер между жизнью и смертью. Кто знает, как просто перешагнуть порог и вернуться обратно? Нам легко поверить, что импульсы из этой жизни переносятся в какое-то потустороннее существование.

Он поднялся.

- Да, я верю вам, - сказал он. - Быстрая на ненависть, ваша подруга была так же быстра на любовь. Движимая одним порывом, она так же быстро отреагировала на другой. Да, я верю вам.

- И она вернется, чтобы... чтобы снова возненавидеть нас? - спросила я.

- Не могу сказать. Возможно, это было ее испытание огнем, прежде чем она сможет приблизиться к какому-то высшему уровню существования. Возможно, сила любви в вас преодолела силу зла в ней, и своим новым поступком она очистила свою душу от ненависти. Агония на ее лице, о которой вы мне рассказали, указывает на какую-то великую борьбу, через которую она прошла. Если ее дух действительно вернется, я надеюсь, что это будет любовь.

После долгих недель Ральф поправился. Я ухаживала за ним, пока он не выздоровел. И следующей весной, когда земля обещала новую жизнь, когда в нашей долине подули мягкие ветры и птицы прилетели с юга, чтобы поселиться в ней, мы с Ральфом пошли в маленькую церковь в деревне и поженились. Когда я стояла у алтаря, мне на мгновение показалось, что я снова почувствовала присутствие своей соперницы. Но в следующее мгновение это ощущение прошло.

Мы с Ральфом остановились на ступенях церкви, когда выходили, чтобы посмотреть на холмы - наши холмы, и вниз, в долину. Солнце заволокло облаком. Но долина, казалось, больше не таила в себе угрозы. Облако окаймлялось серебром и золотом, когда солнечные лучи освещали его.

- Это символ нашей любви, Ральф, - сказала я. - Тени могут прийти, но наша любовь превратит их в серебро и золото.

Он заключил меня в объятия и поцеловал.

С тех пор я больше никогда не видела странного призрака. Здесь, в нашей долине, царит мир, довольство и любовь, Ральф так добр ко мне - такой добрый и нежнейший.

Совсем скоро мое время настанет. У нас с Ральфом будет ребенок. Придет ли призрак ко мне снова? И если придет, то в ненависти или в любви? Или душа дикой, порывистой девушки, которую я любила, наконец-то в безопасности в каком-то высшем существовании, очищенная и непорочная, счастливая и удовлетворенная там, в царствах благословенных?

Я надеюсь, что это так. Потому что, в конце концов, она была моей подругой.

ПРИЗРАК, ПОСЕТИВШИЙ УМЕРШУЮ КОРОЛЕВУ

Миссис Рома Листер, лидер британской колонии в Риме, является автором следующей странной истории, которую, по ее словам, рассказал ей принц Генрих Прусский, гостивший при шведском дворе после смерти королевы Жозефины.

Тело королевы торжественно покоилось в часовне, куда вел длинный коридор из прихожей. В прихожей сидел один из слуг короля.

Внезапно он услышал шаги в коридоре. Подняв глаза, он увидел женщину, одетую в черное, с длинными волосами, в которой узнал фрейлину и близкую подругу королевы. Дама быстро прошла в часовню.

Прошло некоторое время, и когда женщина больше не появилась, слуга занервничал. Он подошел к двери и толкнул ее.

Ровно горели четыре большие свечи. В их свете он увидел тело мертвой королевы, сидящей в гробу в своих королевских одеждах. Рядом с ней опустилась на колени леди, ее подруга, и они беседовали. Свечи освещали закрытые глаза и мертвенно-бледное лицо королевы, было видно, как шевелятся ее губы, когда она отвечала на вопросы своей преданной подруги.

Слуга отшатнулся, пораженный ужасом, и выбежал из комнаты. Но, собравшись с духом, он вернулся, чтобы продолжить расследование, как раз в тот момент, когда часы пробили двенадцать. Когда он вошел в комнату, там никого не было, а тело королевы мирно лежало в гробу.

Охваченный страхом, он вызвал подмогу и побежал сообщить королю. После этого король показал ему только что полученное сообщение, в котором сообщалось о смерти фрейлины, чей призрак вошел в комнату смерти королевы.

КАК ДУХ ИСПРАВИЛ СТАНДАРТНЫЙ СЛОВАРЬ

Стюарт Палмер

"Генри Уорд Бичер здесь!" Дрожащий голос наполнил маленькую комнату в бруклинском доме, где собрался небольшой кружок исследователей сверхъестественных явлений. Пожилая медиум откинулась на спинку кресла-качалки, застыв в трансе. Слушатели ахнули, потому что было начало февраля 1903 года, и великий проповедник был мертв уже десять лет.

Но один из слушателей, пришедший инкогнито, был особенно заинтересован. Это был преподобный доктор Исаак Фанк, глава издательской фирмы "Фанк и Вагноллс", чье скептическое исследование спиритизма становилось все более серьезным после смерти его близкого друга, доктора Бичера.

Доктор Фанк наклонился вперед. Могло ли быть правдой, что Бичер поддерживал связь с ними через медиума Джека Рейкстроу? В мире не было человека, способного лучше проверить подлинность феномена, чем он сам, поскольку он знал Бичера как брата.

Это был третий визит доктора Фанка в маленький частный кружок в Бруклине. Ему сказали, что каждую среду вечером в течение четырех лет маленькая пожилая леди, выступавшая в роли медиума, присоединялась к своему сыну и брату в том, что она называла "молитвенным собранием с моей семьей".

Никаких сборов никогда не производилось, и обстоятельства были таковы, что доктор Фанк был уверен в подлинности всего этого.

Прежде чем его впервые приняли в кругу, он дал слово не разглашать имя медиума, поскольку добрая женщина настаивала, что дурная слава только испортит ее общение с умершими родственниками. Это обещание, кстати, доктор Фанк всегда выполнял, даже в своих опубликованных работах, посвященных этому делу.

- Генри Уорд Бичер здесь, - снова раздался голос духа. - Есть ли у кого-нибудь здесь что-нибудь, принадлежащее ему?

На мгновение воцарилось молчание. Доктор Фанк прошептал мистеру Ирвингу С. Ромни, своему деловому партнеру, что у него в кармане письмо от пасторского преемника доктора Бичера. Может быть, именно это имел в виду дух?

Раздался четкий и громкий ответ, произнесенный грубоватым голосом Рейкстроу: "Мистер Бичер обеспокоен... чем-то обеспокоен..." Последовала пауза, а затем голос продолжил более быстро:

- Я должен говорить от имени доктора Бичера, поскольку он пробыл по эту сторону Завесы недостаточно долго, чтобы донести до вас свой голос. Он - теперь я понимаю - беспокоится о монете - монете под названием лепта вдовы. Он надеется на вас, - голос стал тише и, казалось, зазвенел в ухе доктора Фанка, - он надеется, что вы вернете ее!

Добрый доктор был в замешательстве.

- Но у меня нет монеты с таким названием.

- Все, что я знаю, монета не на своем месте, и доктор Бичер просит вас вернуть ее. Он говорит, что только вы можете ее найти.

- Не могли бы вы попросить доктора Бичера поговорить со мной напрямую или сказать, где эта монета?

Голос стал тише.

- Он пока не может с вами говорить. Но я когда-то руководил хором в его церкви, и он использует меня как представителя. Он говорит, что вы должны вернуть лепту вдовы.

Внезапно доктор Фанк вспомнил о монете с таким названием. Много лет назад, готовя иллюстрации для Стандартного словаря Фанка и Вагналла, он одолжил у коллекционера в Бруклине медную монету древнееврейской чеканки. Но он не мог вспомнить имени этого человека, и монета, конечно же, была возвращена после того, как ее сфотографировали.

Он решил проверить.

- Где эта монета?

Дух ответил вопросом на вопрос.

- Есть ли сейф - железный сейф - в Плимутской церкви?

Доктор Фанк не мог вспомнить ни одного. Церкви, как правило, торгуют сокровищами, которые никто "не крадет", и от сейфов мало проку.

- В любом случае, лепта вдовы находится в железном сейфе, потерянная и забытая под какими-то бумагами. Ее нужно вернуть. И вы можете вернуть ее.

Казалось, это было все, что доктор Фанк смог извлечь из духа, и через короткий промежуток времени медиум проснулся. Насколько было известно доктору Фанку, его личность была неизвестна присутствующим, кроме его компаньона. Казалось, вероятность мошенничества была невелика.

На следующий день он вызвал к себе в кабинет своего брата, мистера Б. Ф. Фанка. Младший мистер Фанк возглавлял коммерческий отдел издательства.

- Ты помнишь монету под названием лепта вдовы, которую мы использовали для иллюстрации Стандарта?

Его брат на мгновение задумался, а затем кивнул.

- Та, которую мы отправили на монетный двор, чтобы определить ее подлинность? Да, я помню ее.

- Что с ней сделали?

- Я помню, как приказал отправить ее обратно владельцу с благодарностью.

Доктор Фанк кивнул. Несколько минут спустя его партнер мистер Вагналл и мистер Э. Дж. Уилер, тогдашний редактор "Литературного обозрения", подтвердили это. Лепта вдовы, несомненно, была отправлена обратно ее владельцу, некоему мистеру Уэсту.

Тем не менее, доктор Фанк стремился проверить этот вопрос настолько полно, насколько это было возможно. В голосе с того света было что-то такое, что поразило его своей правдивостью и искренностью.

В Плимутской церкви не было железного сейфа. Но во внешних офисах собственной фирмы доктора Фанка таких было два!

Вызвали кассира. Он вспомнил всю историю с лептой вдовы и настаивал на том, что выполнил приказ своего начальства и отправил монету обратно ее владельцу. Но в документах не было никаких записей об этом.

Было решено обыскать оба сейфа, и вся компания последовала за Раймондом, кассиром, в комнату, где эти два сейфа стояли годами. Первым постоянно пользовались, и быстрый обыск его оказался безрезультатным. В нем ничего не было спрятано.

Затем был открыт сейф поменьше и постарше. Только два владельца и кассир знали его комбинацию. Постепенно многолетний слой бумаг был удален. Старые записи, забытые бумаги и книги были тщательно обысканы, а затем отложены в сторону.

Мужчины подошли ближе, когда был выдвинут последний ящик. И, вздрогнув, отпрянули назад.

Под бумагами десятилетней давности лежал пожелтевший конверт, на котором было написано имя мистера Уэста.

Его лихорадочно вскрыли - и, к удивлению искателей, были найдены не одна, а две древнееврейские монеты!

Одна монета была крупной, и ее медь с годами совсем почернела. Другая, чуть поменьше, была светлее по цвету.

Когда доктор Фанк осмотрел их, кассир вспомнил, что возник вопрос относительно того, какая из двух монет подлинная. Он порылся в своих папках и нашел письмо с монетного двора в Филадельфии, в котором светлая признавалась настоящей монетой. Следовательно, при написании статьи для словаря была использована более светлая монета. Но ее так и не вернули, и голос с Того Света, в конце концов, был прав!

Однако доктор Фанк был в первую очередь исследователем, и он не позволил своему энтузиазму затмить его суждения. Ему сказали вернуть монету, но кому она теперь принадлежала? Профессор Уэст, как он выяснил, умер, а его коллекция монет была продана человеку в Балтиморе за 17000 долларов. Должна ли лепта вдовы достаться наследникам мистера Уэста или человеку, который приобрел всю его коллекцию?

И какой монетой была лепта вдовы? Казалось, у него и у его коллег имелись небольшие сомнения, несмотря на письмо с монетного двора.

Как бы то ни было, доктор Фанк отправил обе монеты по почте новому управляющему монетным двором Филадельфии, эксперту по древним монетам. Тем временем он решил провести тест.

Он не мог понять, почему доктор Бичер должен быть заинтересован в этом деле, а профессор - нет. Почему он не услышал голоса мистера Уэста, попросившего вернуть его собственную монету?

В следующую среду вечером он снова посетил экстрасенсорный кружок в Бруклине. Поздно вечером из уст медиума донесся голос "Джека Рейкстроу".

- У меня есть вопрос, - немедленно заявил доктор Фанк. - Можете ли вы сказать мне, какая из монет подлинная?

Этот вопрос прозвучал как гром среди ясного неба, но ответ пришел без промедления.

- Темная - подлинная, - объявил дух. - Это настоящая лепта, датированная примерно 105 годом до н. э., а другая - имитация.

Доктор Фанк был удивлен. Это доказывало мошенничество? Возможно ли, чтобы медиум или дух просто строил дикие догадки? Имелись веские основания для принятия решения - что более светлая монета была подлинной.

Он продолжил.

- Кому мне вернуть эту монету?

Со стороны духа проявилась некоторая нерешительность. Наконец он ответил:

- Я не могу сказать. Доктора Бичера сейчас здесь нет, и у меня есть только сообщение от него. Он говорит...

Доктор Фанк терял терпение.

- Тогда скажите мне, у кого я одолжил монету?

Последовало более продолжительное ожидание, а затем:

- У человека из Бруклина.

Это было правдой. Профессор Уэст много лет руководила средней школой для девочек в Бруклин-Хайтс. Голос продолжал:

- Я не знаю его имени. Он жил неподалеку отсюда, и я знаю, что у него было какое-то отношение к девушкам и книгам.

Сеанс закончился, и доктор Фанк остался озадаченным. Сообщения казались неубедительными. Особенно после того, как голос духа, очевидно, ошибся в цвете нужной монеты.

Его сомнения оставались до тех пор, пока он не получил письмо от Альберта А. Норриса, исполняющего обязанности управляющего монетным двором Филадельфии. Мистер Норрис сослался на книгу нумизмата по имени Мэдден и убедительно доказал, что в предыдущем вердикте была допущена ошибка и что более темная монета была подлинной, стоимостью 2500 долларов!

"Истинная лепта вдовы, - писал мистер Норрис в своем письме, - названа так потому, что, будучи монетой самого низкого достоинства на Святой Земле, она, была брошена в ящик для подаяний бедной женщиной, упомянутой в Библии. Ее настоящее название - Лептон, а номинал - половина динария. Ее можно узнать по набалдашнику в центре, окруженному шестью звездами или лепестками, и на ней написано имя Ионафан Хамелик. Вложенная монета светлого цвета является поддельной".

Голос с Того Света был прав не только в отношении местонахождения монеты, но и в определении подлинной!

Доктор Фанк был полностью убежден. Он, не теряя времени, вернул настоящую лепту вдовы сыну покойного профессора Чарльза Э. Уэста, и статья в Стандартном словаре была изменена в соответствии с вердиктом управляющего монетным двором. Оба экземпляра словаря можно найти в большинстве публичных библиотек, и сравнение двух "лепт вдовы" представляет интерес.

Он также объявил о полном результате своих расследований, утаив только имя медиума, в соответствии со своим обещанием. Были составлены полные письменные показания под присягой и подписаны всеми заинтересованными сторонами, а вся коллекция документов сфотографирована и копии разосланы ученым и исследователям сверхъестественных явлений по всему миру.

Большинство авторитетов, включая таких, как философ Уильям Джеймс, профессор психологии в Гарварде, решили, что этот случай является абсолютным доказательством существования либо активного духовного мира, либо неиспользованного источника ментальной энергии. Это дело привлекло скептически настроенного доктора Фанка к спиритизму, и он посвятил ему остаток своей жизни.

Только одна вещь казалась доктору Фанку неудовлетворительной. С кем, как не с его другом Бичером, он разговаривал напрямую, и почему дух беспокоился о такой обыденной вещи, как монета?

Через несколько месяцев после дела о лепте вдовы, когда доктор Фанк все еще размышлял над этими вопросами, он переоделся, чтобы посетить сеанс, проводимый группой незнакомых ему людей.

Долгое время группа сидела в затемненной комнате, ожидая развития событий. Имели место некоторые неясные проявления, - в темноте зазвенел бубен, - но не было ничего, что могло бы произвести впечатление на доктора.

Внезапно он услышал, как его окликнули по имени. Он наклонился вперед.

- Фанк, ты меня видишь? - Это был голос Бичера, отчетливо узнаваемый, хотя слабый и далекий.

- Разве ты меня не видишь? - Голос звучал умоляюще, и чья-то рука раздвинула занавески. Позади них, смутное, но отчетливое в красном свете, виднелось лицо Генри Уорда Бичера!

- Я не мог прийти раньше. Сейчас это почти невозможно, - прошептал дух. - Но я хотел, чтобы ты поверил...

Доктор Фанк спросил о лепте вдовы.

- Это не имеет значения, - сказали ему. - Это было всего лишь средством убедить тебя. Помимо тебя, Уэст был моим лучшим другом на земле. Соединение наших трех личностей придало мне достаточно сил, чтобы сделать то, что было сделано с монетой.

Фанк напряженно ждал, но призрак уже исчезал.

- Прощай, - сказал он, добавив прозвище, которое только Бичер когда-либо использовал по отношению к преподобному доктору.

Затем фигура опустилась на пол, как угасшее пламя, и исчезла. Но как только она исчезла, по утверждению доктора, твердая рука на мгновение сжала его плечо в знак прощания.

ЧЕЛОВЕК-НЕВИДИМКА ЗА ШТУРВАЛОМ

Вин Брукс

Старый, одинокий, убитый горем шкипер обрел новое счастье в обществе любимого призрака! Был ли он сумасшедшим - или какая-то неведомая сила действительно вела его корабль сквозь штормы и опасности?

Рут Маккелви была светловолосой, с веснушками от ветра, прямая, как молодое деревце. Вероятно, Джесса Тивертона привлекли ее глаза, голубые, как зенит зимнего неба над морем. Ей тогда было двадцать пять, Джессу исполнилось сорок семь. После того как они поженились, Рут продолжала преподавать в пятом классе школы Брэдли в Уинтропе, в то время как ее муж ловил рыбу на "Морской Красавице", его второй по значимости любовью.

Вы могли бы предположить, учитывая разницу в их возрасте и образовании, что их брак был ненадежным, и, вопреки всему, им суждено было в конечном итоге наткнуться на какой-нибудь подводный риф несовместимости. Ничего подобного. Она была женщиной мудрой во многих отношениях и не без знания недостатков мужчин. То, что она разглядела под грубой внешностью Джесса Тивертона, оставалось главным в ее видении, когда ложный блеск дней ухаживания сошел на нет. Ей не пришлось разочаровываться.

Что касается Джесса, то это были, без сомнения, самые счастливые дни в его жизни, конечно, недолгие, но отчасти компенсировавшие эту краткость своей всепоглощающей сладостью. Очень часто верно, что мужчина, не знавший женщин до сравнительно позднего возраста, обнаруживает в дружеском общении счастье и понимание, более полное, чем у своих собратьев.

Он был хорошим рыбаком; у него была благополучная команда, "Морская Красавица" слыла одним из самых прочных и быстроходных судов рыболовецкого флота. Никогда не умевший правильно управлять ей, он все же многого добился, и в рекордах по вылову рыбы и быстрым рейсам его судно держалось на первых местах.

Он никогда не был человеком, умевшим правильно управлять; с другой стороны, он никогда не был человеком, который придирается. Приказы, отдаваемые Джессом на борту, произносились спокойным тоном, за исключением случаев, когда необходимость требовала иного. Однако в его голосе в те дни звучали нотки, вызывавшие уважение команды и коллег по флоту Банки. А также, долгое время, восхищение.

Трайпер Тарбойс, Джордж Саттл и еще один-два человека скажут вам, что два года супружеской жизни Джесса Тивертона были в высшей степени счастливыми. До сих пор по большей части странно молчаливый человек, хотя и достаточно добродушный для мастера рыбной ловли, - он стал насвистывать и напевать - редкое явление на флоте - всегда готовый уделить чуть больше обычного времени с любым членом своей команды, никогда не колеблясь протянуть руку помощи там, где, по его мнению, такая помощь была необходима. Это не было слишком уж заметной переменой, поскольку Джесс Тивертон всегда был хорошим парнем, но очевидный признак лучшего расположения духа.

Команда принимает своего капитана таким, каким она его находит - или находит другого капитана. Команда "Морской Красавицы" приняла новое счастье своего капитана в том виде, в каком оно было ей предложено, и не пыталась посягнуть на его добродушие; они позволили этому добродушию распространиться на всех. Результаты стали очевидны немедленно.

Джесс Тивертон и его "Морская Красавица" доставляли все более крупные партии рыбы за все более короткие промежутки времени, чем когда-либо прежде. В составе команды судна не произошло никаких изменений, что свидетельствовало о заботе владельцев судна, приносящего доход.

На вторую осень после их свадьбы Рут Тивертон не смогла вернуться к преподавательской деятельности, и на борту "Морской Красавицы" прошел слух, что Джесс возлагал большие надежды на будущего члена своей команды. Сам мужчина, конечно, никак не намекал на это, но стало заметно, что он перестал насвистывать и надолго погружался в молчаливые раздумья.

17 декабря, когда "Морская Красавица" пробыла на Браунз-Бэнк всего два дня, произошло то, о чем мужчины, состарившиеся вместе с Джессом Тивертоном, до сих пор говорят вполголоса и покачивают мудрыми головами.

Стоял прекрасный ясный день для зимней ловли, дул легкий юго-западный бриз и море было относительно спокойным. Двадцать восемь человек на судне находились за бортом в своих четырнадцати шлюпках, самая дальняя из которых располагалась менее чем в миле от судна. Они работали быстро и уверенно, собираясь встретить Рождество на берегу.

Джесс был внизу; кроме него самого, на борту оставались только его помощник Джордж Саттл, способный человек из Глостера, и Фарли Мансер, кок. Чуть позже полудня Джесс поднялся на бак, где Саттл лениво соединял кабельный трос. На смуглых чертах лица капитана помощник различил тревожную бледность.

- Включи гудок, - приказал Джесс. - Мы направляемся домой.

Домой! Проведя на Банке лишь пару дней, с трюмом, не заполненным рыбой.

- Вы больны? - спросил Саттл.

- Не трать время, чтобы задавать мне вопросы, - огрызнулся Джесс. - Включай гудок - быстро.

Помощник капитана, преисполненный удивления, дал два длинных гудка в противотуманный рожок ь с интервалом в минуту в течение пяти минут.

С наветренной стороны, где работали лодки, люди прекратили тянуть траловые сети и, удивленные, взяли курс на свое судно, находившееся в их поле зрения.

Почти за меньшее время, чем требуется, чтобы это рассказать, шлюпки "Морской Красавицы" были подняты на борт и закреплены, якорь поднят, грот, фок, кливер и бизань установлены, и судно отправилось в Бостон.

Как я уже говорил, с юго-запада дул лишь слабый бриз, и он почти не усиливался. Тем не менее, это был попутный ветер, и "Морская Красавица", имея в трюме только лед, развернулась с подветренной стороны и направилась в порт. Всегда быстрая, особенно при попутном ветре, но и при любом бризе тоже, в тот день она была недостаточно быстра для Джесса Тивертона.

Изменившийся человек, он расхаживал по наветренной стороне палубы своего судна, выкрикивая приказы на языке, которым, как думала команда, он никогда не владел. Время от времени он сам вставал за штурвал, пытаясь выжать из судна все, на что оно было способно.

Около захода солнца ветер переменился на юго-восточный и стал дуть сильнее, сначала сильный бриз, а с наступлением темноты - умеренный шторм. "Морская Красавица" сильно накренилась, и когда волны стали выше, они захлестывали бак, неслись к корме и разбивались о рубку. Нужно было взять на рифы прямые паруса, и поставить кливер.

- Будет лучше, если сделаем так, - набрался смелости предложить Саттл.

- Вы не возьмете паруса на рифы, мистер, - ответил Джесс. - Не этой ночью. Мы будем идти так, как идем, или не будем идти вообще. И мне не понадобится помощь, чтобы справиться с судном.

Этого было достаточно для Саттла. Достаточно для любого мужчины, если уж на то пошло. В ту ночь судно шло без рифов, в то время как Джесс стоял на палубе без еды и сна. Поднялся умеренный шторм, затем он разыгрался, и Джесс Тивертон, который больше не насвистывал и не напевал, призвал свою команду приложить больше усилий. Это был аврал, с натянутыми на баке и корме спасательными тросами, и ни один человек не спал. Удивительно то, что судно шло через шторм без каких-либо происшествий.

Команда не задавала вопросов, не получала никакой информации. Мужчины знали только, что им нужно возвращаться домой, и что Джесс Тивертон спешит.

"Морская Красавица" промчалась мимо Грейвса на рассвете таким мерзким зимним утром, какое только можно себе представить. Когда она бросила якорь у причала, Джесс сошел первым.

Некоторые говорят, он добрался домой до того, как умерла его жена, что он был с ней в конце, его сильные загорелые руки сжимали ее ладони. Другие говорят, что Рут умерла в ту ночь. Сам Джесс никогда ничего не говорил.

Доктор предсказал, что ребенок не выживет. Джесс Тивертон думал иначе. В течение трех месяцев он не выходил в море, а когда снова отправился в рейс, юный Джесс был здоров, как любой юноша его возраста, и за ним хорошо ухаживали в доме сестры капитана.

Вскоре после возвращения Джесса Тивертона на свой корабль стало очевидно, что все его сердце и душа сосредоточены на его мальчике. Любовь и обожание, принадлежавшие женщине, с которой он обрел счастье, были перенесены на юного Джесса.

Ни разу на борту "Морской Красавицы" Джесс не упомянул о потере своей жены. Он также никогда не говорил о том возвращении домой при сильном ветре с Браунс-Бэнкс.

Как Джесс Тивертон узнал, что в тот день он был нужен своей жене? Матросы его корабля задавали этот вопрос друг другу, а не Джессу. И ответ на этот вопрос всегда был спорным, хотя большинство сходилось во мнении, что это можно отнести к предчувствию, навеянному знанием о ее состоянии. Возможно, сам Джесс не ответил бы иначе.

История об этом путешествии распространилась, поскольку подобные истории рано или поздно должны распространяться, и ее рассказывали на других судах, отплывавших из Бостона. Все, кто ее слышал, имели возможность вспомнить ее несколько лет спустя.

Капитан "Морской Красавицы" стал копией самого себя прежнего, того, каким он был до знакомства с Рут Маккелви. Исчезли насвистывание и пение; исчезла также готовность до такой степени брататься с членами своей команды. Хорошим капитаном он остался. И хорошим человеком, обладающим необходимыми качествами лидера рыболовного флота Бэнкс.

Когда его сыну было около года, Джесс впервые заговорил о нем с Джорджем Саттлом.

- У меня дома растет парень, который когда-нибудь сменит тебя в твоей работе, - сказал он своему помощнику.

- Ну, мне интересно, - парировал Джордж. - У него уже есть морские ножки? И рыбий нюх?

- У него большие голубые глаза, как... как... черт возьми! Подожди, пока он вырастет, парень.

Он почти назвал имя своей жены в присутствии Саттла. Но после этого упоминания о мальчике стали для него почти ежедневным явлением.

- Он становится большим, - говорил он. - Следовало бы уже сейчас приучать его к морю.

Иногда во время рейса он беседовал с Трайпером Тарбоем, стариком, ходившим с ним много лет.

- Надо будет зайти к нему домой и повидаться, когда мы вернемся, Трайп. Он значительно подрос. И становится сильным, как ураганный ветер у Провинстауна.

Старый Трайпер, долговязый и смуглый, как древний мастер, с нижней челюстью в форме носа клипера, сочувственно кивал своей седеющей головой в знак понимания.

Когда мальчику было шесть лет, Джесс Тивертон купил для него одну из тех маленьких моделей парусников, какие вызывают восторг у каждого ребенка. В следующий рейс он рассказал Саттла, как тот встретил подарок.

- Держал эту лодку в руках, просто смотрел на нее все утро. Днем я повел его на пляж и показал, как управлять ею. Но ему... не нужно было много показывать, говорю тебе. Она перевернулась всего два или три раза - и к тому же у нее нет киля, о каком можно было бы говорить.

- Хочешь знать, что он сказал мне после того, как она перевернулась в первый раз? - спросил он, гордясь. - "Ей нужен вес снизу, папочка". Что ты об этом думаешь?

- Я предложил ему снять с нее парус, и как ты думаешь, что он на это ответил? "Ты испортишь ее, папочка, сняв парус".

- Он не возьмет рифов, - усмехнулся Саттл.

- Этого он не сделает, - согласился Джесс и ушел, чтобы разыскать старого Тарбоя и рассказать историю заново.

Через некоторое время он так много рассказывал о своем сыне, что у мужчин на пристани вошло в привычку окликать его: "Как поживает малыш, Джесс?", "Когда ты возьмешь на борт нового приятеля, Тивертон?"; или просто "Как поживает будущий помощник?"

Они не подшучивали над Джессом Тивертоном из-за его энтузиазма; они слишком хорошо знали этого человека. И Джесс, признавая их интерес искренним, грелся в лучах их дружбы и своих собственных надежд.

Когда юному Джессу исполнилось двенадцать лет, он впервые вышел в море, совершив последнее в своей жизни плавание на "Морской Красавице". Был июль, школьные занятия закончились до осени, и Джесс решил, что мальчик уже достаточно взрослый, чтобы начать. Он говорил об этом неделями, подшучивая над Саттлом, который к этому времени уже знал по описанию капитана каждую характерную черту юноши.

Однажды поздно вечером юный Джесс вместе со своим отцом спустился к судну на причал, где стояла "Морская Красавица", готовая к отплытию, когда на закате поднялся бриз. Он был невысоким для своего возраста, со светлыми волосами, склонными виться надо лбом, и глазами такого же глубокого синего цвета, как у его матери. Отец взял его на борт и представил всем окружающим.

- У него хорошая рука, и он обязательно станет настоящим рыбаком, - сказал Джесс.

- Думаешь, тебе понравится плавать на старой вонючей рыбацкой лодке? - спросил его Трайпер Тарбой.

- Держу пари, что да, - ответил мальчик.

Перед отходом "Морской Красавицы" разнеслась весть о том, что предполагаемый помощник Джесса Тивертона наконец прибыл, и несколько человек с других судов пришли пожелать ему всего наилучшего.

Судно вошло в гавань с заходом солнца, старый Трайпер Тарбой за штурвалом и юный Джесс рядом с ним.

- Поверни его вот так, - говорил Трайпер, - и держи, чтобы фок-мачта указывала вон на тот остров; это остров Педдока. Давай.

Недостаточно высокий, чтобы стоять за рулем, юный Джесс раскинул руки и едва касался спиц с обеих сторон. Джордж Саттл случайно оказался рядом и некоторое время стоял, наблюдая за ним.

- Он держит курс вполне прилично, - хихикнул Трайпер, его морщинистые руки крепко держали штурвал.

- Так и есть, - ответил Джордж. - Я думаю, мне скоро придется искать новое судно.

Именно на Гранд-Бэнкс Трайп и юный Джесс испытали приступ морской болезни, прежде чем они миновали Сейбл-Айленд. У него была запасная койка на корме в каюте вместе с отцом и Саттлом, и то, чему они не пытались научить его в управлении кораблем и такелажем, не стоило знать. Он был способным и милым парнем, и манера, в которой он повторял вслух их инструкции, казалась бы смешной, если бы не искренность его усилий.

Капитан "Морской Красавицы" решил порыбачить на юге, за пределами отмелей Гранд-Бэнкса, и добился изрядного успеха. Юный Джесс ходил третьим помощником капитана с Тарбоем и Клемом Халидеем и учился у этих старожилов, как лучше всего снимать крючки, наживлять и укладывать траловые лески и, что более важно, вытаскивать их после этого.

Жадность, с которой он хватался за каждую мелочь знания, его стремление учиться и способность запоминать то, чему его учили, в немалой степени радовали Джесса. И не только отец мальчика получал удовольствие от обучения юного Джесса; Саттл и другие члены команды "Морской Красавицы", особенно Тарбой, проявляли живой интерес к его продвижению по службе.

- Думаешь, он справится? - спросил Джесс Саттла однажды вечером, когда рыба шла особенно хорошо и имелись отличные перспективы для раннего возвращения домой. - Он подает какие-нибудь надежды как рыбак?

- Я готов уйти после этого рейса, - ответил помощник, улыбаясь. - Теперь он знает столько же, сколько и я.

Плохая погода редко беспокоит хорошего рыбака. Имея прочное судно и удачу, эти хорошо построенные двухмачтовые суда водоизмещением от пятидесяти до ста двадцати пяти тонн справятся с любым ветром и волнением - при условии, что у них под килем достаточно воды, но корабли тонули, и рыбаки попадали в беду, когда их застигало мелководье с подветренной стороны во время шторма. Так было с тех пор, как первый рыбак вышел в море; так будет до тех пор, пока мир не решит больше не есть рыбу.

Однако в жизни рыбака с Бэнкса есть стихия, более коварная, чем ураган, море или мелководье. Это туман.

Люди, которые почти всю свою жизнь провели на воде, могут легкомысленно отзываться о ветре и суровой погоде, но все же скажут вам, что им знаком страх, когда наступает туман. Каким бы бурным ни было море, каким бы сильным ни был шторм, вы можете видеть, что ждет вас впереди, и иметь четкое представление о том, чего ожидать и к чему готовиться. В тумане все не так.

Туман опустился на южные отмели Гранд-Бэнкса 17 июля, когда "Морская Красавица" была полностью загружена для отправки домой на следующий день; в Атлантике могут быть места, где туман опускается быстрее и с большей плотностью, чем на Гранд-Бэнкс Ньюфаундленда. Но их еще предстоит найти.

Джесс Тивертон почувствовал приближение тумана; ни одной шлюпки с его судна не было за бортом, когда он начал сгущаться.

- Я думаю, мы его переждем, - сказал он Джорджу Саттлу. - Когда он рассеется, мы отправимся домой.

В ту ночь "Морская Красавица" стояла на якоре на глубине тридцати шести морских саженей при спокойном море и тумане, густом, как конская попона. С палубы едва были видны огни на верхушках мачт. Была двойная вахта, и каждые шестьдесят секунд раздавался сигнал противотуманного горна. На носовой палубе мужчины играли в карты или полулежали на своих койках, куря и обсуждая перспективы благополучного возвращения домой.

Ровно в одиннадцать часов Фарли Мансер, много лет бывший коком Джесса Тивертона, подавал на баке кофе с пирогом матросам, которые рассмеялись, когда старый Трайпер Тарбой пролил полную чашку дымящейся жидкости себе на штанину и в ботинок и шутливо намекнул, что Трайпер становится слишком стар, чтобы справляться со своими обязанностями.

Пятнадцать минут спустя "Морская Красавица", или то, что от нее осталось, покоилось на сером песке на глубине тридцати шести морских саженей. С ней ушли одиннадцать членов экипажа. Трагедия той ночи для многих семей. Еще большая трагедия для Джесса Тивертона. Ибо юный Джесс утонул во время своего первого выхода в море.

Из темноты и тумана, сбившись с курса и развив скорость от четырнадцати до шестнадцати узлов вопреки всем морским правилам, регулирующим движение пароходов в тумане, появился "Триумф", гордость "Бартлемесс Лайн", Нью-Йорк, следовавший из Шербура с опозданием.

Вахтенные "Морской Красавицы" увидели его огни только тогда, когда прямо над ними замаячил пароход водоизмещением в тридцать две тысячи тонн. Времени хватило только на то, чтобы выкрикнуть неуслышанное предупреждение. Времени хватило только на то, чтобы одним быстрым, мучительным воплем протрубить в противотуманный горн. Стальной нос лайнера расколол рыболовецкую шхуну от правого борта до середины левого, сломав ее фок-мачту, как обломок хрупкого коралла. Люди были раздавлены насмерть и утонули в хлынувшем море еще до того, как "Морская Красавица" затонула. Однако она почти сразу же пошла ко дну, в то время как "Триумф", лишь сотрясенный ударом, сбросил скорость, остановил машины и, наконец, остановился как вкопанный в восьми милях от места столкновения.

Нет необходимости описывать ужас, сопровождавший эту сцену, или обстоятельства смерти юного Джесса, никто не мог спасти его.

Лайнер, причинивший ущерб, осветил обломки батареей прожекторов и спустил спасательные шлюпки с левого борта. Они подобрали выживших и извлекли те тела, которые удалось найти. Два часа спустя "Триумф" снова несся к Нью-Йорку, не снижая скорости, и его радио передавало первое зашифрованное сообщение о катастрофе в мир, где рыбаки мало что значат в дневных новостях.

Было бы мелодраматично, если бы Джесс Тивертон подал в суд на своих спасителей. Он этого не сделал; не в его натуре были мелодрамы подобного рода. И он не воспользовался предложением хозяина "Триумфа" озвучить свою собственную версию трагедии.

- Мне нечего сказать, - ответил он хозяину "Триумфа". И ему действительно нечего было сказать, поскольку, пока они не пришвартовались в Нью-Йорке, он больше не произнес ни слова.

- Джесс Тивертон больше никогда не выйдет в море, - говорили моряки. В Бостоне, Глостере и Нантакете мужчины, знавшие его историю, качали головами.

- Море победило его, - таков был их вердикт.

- Все его сердце и вся его душа, если у человека есть душа, были отданы этому юноше, - сказал Джордж Саттл старому Тарбою. - Только мужчина может сражаться так долго, - многозначительно добавил он.

Джосайя Малвани и Джеймс Темпор, владельцы "Морской Красавицы", послали за Джессом, чтобы он приехал в Салем.

- Ходят слухи, что вы больше никогда не выйдете в море, - прямо сказал ему Малвани.

- У меня нет судна, на котором я мог бы это сделать, - просто ответил Джесс.

- Что, как я понимаю, означает, вы снова отправитесь в плавание при условии, если получите судно?

- Почему нет? - был ответ.

- Мы собираемся построить новое судно. Вы тот человек, который может командовать им, если хотите, - сказал Темпор. Затем они спросили его о технических характеристиках и о том, есть ли у него какие-либо собственные идеи, которые он, возможно, хотел бы воплотить в новом судне.

- Пусть его построят по чертежам "Морской Красавицы", - ответил Джесс. - На море нет судна лучше.

И Малвани, который был понимающим человеком, несмотря на внешнюю холодность, посоветовал: "Помогите построить его. И назовите его так, как пожелаете".

Но после того, как он ушел, Темпор заметил: "Джесс Тивертон стареет. Он долго не протянет ни на одном судне".

- Ему за шестьдесят, - сказал Малвани. - Слишком старый человек, чтобы смириться со своей потерей.

Джесс Тивертон старел; печаль положила изможденные руки ему на плечи и придавила. Но он отправился на верфь Сиба Бентона в Глоучестере и руководил постройкой нового судна, на котором ему предстояло плавать. Они уложили его киль, пока он наблюдал, и он был там, когда они ставили на место шпангоуты.

- Я хочу, чтобы это судно было лучшим, - сказал он Бентону со странной дрожью в голосе. - Я не собираюсь долго плавать на нем, но я хочу самое лучшее рыбацкое судно во всем флоте для того, кто после меня станет его капитаном.

Он не покидал верфи до тех пор, пока оно не соскользнуло с причала одним промозглым мартовским днем, когда казалось, что весна никогда не наступит.

Джордж Саттл был там при спуске на воду. И Трайпер Тарбой. Они стояли достаточно близко к Джессу, чтобы услышать, как он сказал: "Я нарекаю тебя "Рут Маккелви". Удачи и связки рыбы, и да пребудет с тобой Бог".

Поэтому они написали "Рут Маккелви" на носу и на корме изящными золотыми буквами. Затем установили грот-мачту, а потом и фок-мачту и натянули на них новые выбеленные паруса.

Белой, энергичной чайкой она отправилась в начале мая в свой первый рейс, самая красивая и быстрая рыбацкая шхуна, какая когда-либо покидала Хайленд Лайт. Джордж Саттл был помощником. Трайпер Тарбой сидел на корточках у своего наветренного поручня. Двое или трое других, кто был с Джессом Тивертоном на "Морской Красавице", также были с ними; остальные давным-давно отплыли на других судах, ибо рыбак не может позволить чувствам влиять на аппетит его семьи.

У них было десять дней хорошей рыбалки, и они наловили более ста тысяч фунтов, прежде чем наступила плохая погода. Затем три дня непрерывно дул северо-восточный ветер, и солнце так и не смогло пробиться сквозь низко нависшие облака. Во второй половине третьего дня на час установился абсолютный штиль, а затем с юго-востока подул новый бриз.

Большую часть дня Джесс был внизу, но вышел на палубу до того, как ветер переменился.

- Мы обсудили это внизу и думаем, что будет шторм. Давайте отправляться домой.

- Обсудили это, - начал Саттл. - С кем вы...

Он внезапно замолчал. Что-то в глазах Джесса Тивертона заставило его придержать язык.

Помощник капитана передал сообщение. Только когда они отплывали в Бостон, он разыскал старину Трайпера.

- Он сказал, что они все обсудили и решили сниматься с якоря. Что ты об этом думаешь? С кем он это обсуждал?

Трайпер не собирался вмешиваться; годы научили его осмотрительности.

- Это не мое дело и не твое, - ответил он. - Оставь Джесса в покое. Он немного скучает по этому парню.

- Ты бы видел его глаза, когда он сказал мне поднимать паруса, - запротестовал Саттл. - Меня как будто там не было.

- Может, тебя там и не было. Может, тебя там и не было. Во всяком случае, ради него, мы сделаем, как нам сказали, и оставим Джесса в покое.

Час спустя стало очевидно, что тот, чьего совета послушал Джесс Тивертон, проявил здравый смысл. С юго-востока всю ночь дул пронзительный ветер, но шторм застал "Рут Маккелви" на большой глубине. В ту ночь корабль из Глоучестера сел на мель, и четыре человека утонули; четырнадцатитонное судно "Гей Хед" потеряло единственную мачту и рулевого; другие суда пострадали в меньшей степени.

"Рут" выдержала штормовую погоду, но паруса были зарифлены, а ее шлюпки закреплены, и она уходила от шторма, как гуси, улетающие от бесполезных пушек. Джесс Тивертон сам управлял ею; иногда он держал штурвал в воде по пояс.

- Уходим, сынок, уходим! - кричал он, перекрывая шум ветра и моря.

Однажды он повернул голову туда, где Саттл стоял совсем рядом с ним.

- Скажи Джорджу, - крикнул он, как будто Джорджа там не было. - Скажи Джорджу, что ему лучше заняться своим делом.

Джордж Саттл знал, что лучше не отвечать. Эти слова предназначались не ему. За рулем стоял старый Джесс, рядом с ним - юный.

Это путешествие положило начало самой странной истории, какая когда-либо повторялась в Североатлантическом рыболовецком флоте, - истории Джесса Тивертона и его помощника, юного Джесса, утонувшего во время своего первого выхода в море. Джордж Саттл продолжал плавать на борту "Рут Маккелви", только номинально являясь помощником капитана, потому что за долгие годы в его сердце выросла великая и непоколебимая любовь к этому капитану, с которым судьба обошлась так жестоко. Он продолжал жить в каюте вместе с Джессом, хотя знал, что вместе с капитаном "Рут" там спит еще один человек.

Никогда, после того первого рейса "Рут Маккелви", Джесс Тивертон не отдавал приказ непосредственно Саттлу. Он всегда обращался к невидимому третьему лицу.

- Ветер стихает. Не думаешь ли ты, что вам лучше попросить Джорджа прибавить парусов?

Джордж Саттл выжидал разумное время и передавал приказ дальше.

Это произошло, как и должно было произойти там, где сложилась такая ситуация - опасения сменили доверие, сомнение рассеяло уверенность. На борту его собственного корабля заговорили о Джессе Тивертоне. Молодые люди, понятия не имевшие о кресте, который он нес.

- Я? По-моему, старик чокнутый, если хочешь знать мое мнение. Все время бормочет сам с собой и никогда не разговаривает напрямую со своим помощником. И вообще, зачем ему помощник?

И: "Поверьте мне, я бы этого не потерпел, будь я на месте Саттла. Нет, сэр, только не я".

Они продолжали в том же духе, но, когда рядом был сморщенный Трайпер Тарбой, они держали рот на замке.

- Прикусите язык, молодой человек, или я вам всыплю, - угрожал он им. И они умолкали, потому что кулаки старика ничуть не утратили своей тяжести и скорости.

Но хотя угрозы старого Трайпера достигали цели, когда он был поблизости, они не могли полностью положить конец разговорам, и история не замедлила распространиться. Экипажи навещают друг друга на берегу; эта история распространилась среди других судов. Мужчины, знавшие Джесса задолго до того, как "Морская Красавица" встретила свою судьбу, выразили сочувствие этому человеку. Были и другие, которые увидели в сложившейся ситуации возможность для недоброго, кощунственного правосудия.

Однажды на пристани Джесса окликнул Торри Ламбертс, нью-бедфордский рыболов.

- Я слышал, у вас на борту два помощника, Тивертон. Как насчет того, чтобы одолжить мне одного? Мне нужен хороший человек.

Ответа от капитана "Рут" не последовало. Но он побелел как мел и сжал пальцы.

Месяц спустя Джесс Тивертон вышел на своем новом судне на отмели Нантакета непроглядной ночью и при сильном ветре, который сорвал его кливер, и спас полдюжины членов экипажа корабля Торри Ламбертса, который во время шторма был выброшен на отмель с заглохшим двигателем. Сам Ламбертс утонул.

Но темой для разговора стало то, как "Рут" пришла на помощь, а не само спасение: судно Джесса Тивертона было застигнуто вместе с другими на мелководье, когда шторм разразился без предупреждения, за пятнадцать минут. Она, однако, успела поднять якорь и выйти на глубокое место; она была уже на глубине двадцати пяти морских саженей, когда Тивертон подошел к Саттлу, стоявшему у руля.

- Он говорит, что видит вспышки, - крикнул Джесс сквозь шум шторма. - Они в паре миль от нас по правому борту на мелководье. Он говорит, нам лучше подойти.

Саттл сменил курс, в то время как те из команды, кто скептически относился к разуму своего капитана, обругали его дураком. Даже вера Джорджа Саттла в ту ночь была подорвана. Огни не горели; не было никаких признаков терпящего бедствие судна, но Саттл выполнил приказ.

- Это Торри Ламбертс и его "Лунатик"! Мы все равно найдем их, сынок.

Под килем оставалось шесть морских саженей воды, когда они разглядели единственный фонарь на мачте. Судну было тяжело, волны захлестывали его, но Джесс забрал штурвал у своего помощника и подвел "Рут" так близко, как только осмелился. Затем он спустил на воду две шлюпки на тросах по ветру к выброшенному на отмель. Одна из них утонула. Другая вернулась с шестью матросами из команды "Лунатика".

Когда "Рут" снова оказалась в безопасности на большой глубине, Джордж Саттл повернулся к одному из спасенных и спросил:

- Как долго вы пускали сигнальные ракеты?

- Мы не пускали никаких сигнальных ракет, - последовал ответ. - У нас их не было.

Никто не спросил Джесса Тивертона, откуда он узнал, что судно терпит бедствие. Никто не поинтересовался у Джесса Тивертона, от кого он узнал, что там, на песке, было судно Торри Ламберта. Трайпер Тарбой покачал головой, когда Саттл изложил ему факты.

- Все так, как я тебе говорил. Я слышал о таких вещах раньше. Мальчик все время с ним.

Были и другие, которые думали так же после этого спасения, но отказались принять эту веру с покладистостью Трайпера. Восемь человек из команды ушли, когда плавание закончилось.

- Он сумасшедший, - сказал один из них в объяснение. - Он рискует твоей жизнью и своей собственной из-за какого-то безумного поворота своего мозга, и то, что ему однажды повезло, еще не причина, по которой ты не пойдешь к Дэви Джонсу в следующий раз.

Эти слова - предвестники плохих времен. "Рут" начала испытывать трудности с подбором экипажа. Люди, совершающие разовые рейсы, не являются хорошими рыбаками, довольными жизнью. Все моряки суеверны, и рыбаки не исключение; не многие могли бы смириться с мыслью, что их жизнь вверена мудрости помощника, которого они никогда не видели.

- Он сделает из нее адский корабль, - говорили некоторые. - Еще один "Ночной Ястреб".

Рейсы "Рут" становились все продолжительнее, ее груз - все меньше. Судно едва окупало себя; платили недостаточно хорошо, чтобы содержать постоянную команду в нормальных условиях. Такой ситуации нельзя позволить долго существовать без какого-либо вмешательства тех, кто в первую очередь заинтересован в финансовом отношении.

Темпор находился в Бостоне по завершении одного из убыточных рейсов "Рут" и провел совещание с Джессом Тивертоном в каюте, пока судно разгружалось. Это продолжалось больше часа, и когда все закончилось, Темпор покинул судно один.

Джордж Саттл, спускавшийся вниз, остановился за закрытой дверью каюты, услышав голос Джесса Тивертона.

- Они придираются к нам, сынок. Возможно, у них есть на то причины, но это не твоя вина. Это моя. Но я дам тебе еще немного времени, и ты будешь готов.

Саттл больше ничего не слышал, потому что повернулся на каблуках и ушел. В ту ночь помощник капитана еще раз поговорил с Трайпером Тарбоем, но не нашел утешения в словах старого рыбака.

- Темпор прав, - сказал Трайпер. - Мы с тобой прекрасно знаем причины его поступков, но другие этого не знают. Каждая команда хуже другой, и мы приносим убытки. Все выглядит очень мрачно.

В истории Джесса Тивертона остается только один эпизод - последний рейс, который он совершил в качестве капитана "Рут Маккелви". Осенняя рыбалка проходила в условиях, которые становились все хуже и хуже, и однажды поздним октябрьским утром "Рут" вошла в гавань с такой грубой и бедной командой, какая никогда не плавала на ней. В большинстве своем, это были парни на мели, увидевшие постель и еду на борту корабля. Чем дольше рейс, тем лучше. Они, конечно, слышали истории о чудачествах Тивертона, но все же согласились на эту работу, потому что остро нуждались в ней, а не потому, что у них был проблеск понимания горя капитана.

- Представь себе этих крыс на борту "Морской Красавицы" в старые добрые времена, - с отвращением сказал Саттл старому Тарбою.

- У тебя мало поводов для пинка, - ответил Трайпер, позволив себе вольность, порожденную долгими годами и дружбой. - Я должен спать вместе с ними.

По пути вниз некоторые из них подслушали, как Джесс разговаривал сам с собой, а один, дородный швед, отправлявшийся в свой первый рейс, позволил себе посмеяться над ним за его спиной. Саттл услышал это, один раз взмахнул своим большим правым кулаком и повалил парня на палубу, выбив ему зуб.

- Я научу тебя хорошим манерам по отношению к твоему капитану, - проскрежетал помощник. - Тебе никогда не стать таким, даже если проживешь тысячу лет.

На этом все закончилось, и остальные приняли это к сведению, но это был первый раз, когда Джордж Саттл пустил в ход кулаки на борту какого-либо судна почти за двадцать лет; в рыболовецком флоте нет особой необходимости в жестокости. Его поступок был плохим знаком.

Швед был мстительным человеком, он заводил беседы на баке, а команда была такова, что вскоре он сколотил небольшую клику смутьянов.

Стояла хорошая погода, пока оно не повернуло на восток от острова Сейбл, когда на два дня задул холодный северный ветер. Затем последовала еще одна серия ясных дней с отличной рыбалкой, а потом ветер сменился на восточный, сопровождаемый туманом. Когда пелена рассеялась, стояла целая неделя прекрасной, безветренной погоды, и Саттл работал с людьми, зная, что "Рут" Джесса Тивертона нуждается в хорошем рейсе, чтобы наладить отношения с владельцами. Он осознавал трудности налаживания отношений с такой командой, какая оказалась в его распоряжении, но он делал все возможное, оказавшись лицом к лицу с теми, кто не интересовались размером своей доли.

Они совсем не заботились о рыбной ловле. Швед и его товарищ по лодке привозили самые маленькие уловы; другие, под влиянием своих товарищей, усердно отлынивали от работы и старались сделать как можно меньшего, не навлекая на себя гнев помощника.

Однажды утром они проснулись от легкого моросящего дождя, ровного спокойствия моря и обещания тумана. Дождь закончился в полдень, опустился туман; лодки, которым приказали работать поблизости, спустили на воду.

Джесс Тивертон ушел в свою каюту и остался там, и, не решаясь беспокоить его, Саттл поужинал в одиночестве. Позже он сыграл в криббедж с Трайпером Тарбоем, и они, как обычно, немного поговорили о капитане.

- Такой туман, как этот, вернет ему память, - сказал Трайпер. - Может быть, тебе лучше побыть с ним.

С наступлением сумерек туман сгустился сильнее, чем раньше, и Саттл удвоил вахты. Он рано лег, оставив капитана читать вполголоса при свете большой лампы, свисающей с центральной потолочной балки.

Саттл погрузился в сон достаточно быстро, поскольку чтение Тивертона означало долгое стояние. Сам он должен был появиться на палубе только в час ночи, а у него была способность просыпаться в любое время.

Голос Джесса Тивертона заставил его приподняться на койке. Лампа, все еще горевшая, угасала, и под ней, в ее болезненном, колеблющемся свете, стоял Джесс, уставившись в тень своей койки.

- Быстрее, сынок! Быстрее! - закричал он. - Свистать всех наверх и поднимайте паруса!

Саттл спустил ноги на пол.

- В чем дело? - спросил он.

Джесс Тивертон даже не взглянула на него.

- Все наверх! - снова крикнул он. - Поднимайте якорь!

Саттл взглянул на часы, висевшие рядом с его койкой. Стрелки показывали пять минут после полуночи. Полночь, и волчий туман, и шкипер призывает всех к поднятию парусов!

Помощник капитана еще раз взглянул на Джесса Тивертона, и у него мелькнула мысль о Торри Ламбертсе. Он натянул сапоги и выбежал на палубу, где курили вахтенные, для пущего эффекта включив туманный горн.

- Все наверх! - проревел он. - Поднимайте якорь и ставьте кливер. Пошевеливайтесь!

Огонек окурка, вращаясь, полетел за борт, кто-то протяжно произнес:

- Ради Бога! Послушайте этого человека.

Саттл остановился, не зная, ударить ли этого человека, а затем бросился на бак, наполовину скатившись по трапу и крича на ходу. Матросы, ругаясь, выползали из своих коек, и помощник почувствовал руку Трайпера на своем рукаве.

- Что не так? - спросил старый Тарбой.

- Ты знаешь столько же, сколько и я. Джесс снова завелся. Он говорит, чтобы мы подняли якорь и спешно ставили паруса.

Крупный швед остановился, натягивая свою зюйдвестку, и заметил: "Да, он капитан Баффи". Больше он ничего не сказал, потому что Саттл ударил его снова.

Кто-то в полутьме произнес: "К черту Тивертона и его безумные идеи. Я собираюсь снова заснуть". Рука Трайпера Тарбоя потянулась и схватила мужчину за горло.

- Заткнись, подонок, или я размозжу тебе голову, - пригрозил Трайпер.

Снова оказавшись на палубе, Саттл обнаружил вахтенных, ставящих кливер. Всего лишь слабое дуновение ветерка, но парус наполнился и развернул нос, освободив якорь. Они подняли его.

Джесс Тивертон был на палубе. Они услышали его голос, новую ноту в тумане: "Скажи им, чтобы поднимали грот, сынок. Скажи им быстро, сейчас же. Поторопись!"

Большая часть команды онемела, ошеломленная происходящим безумием. Молодой голос крикнул: "Заткнись, старый псих!" Но Джесс Тивертон не расслышал.

Они подняли грот, Саттл и Трайпер выполнили большую часть работы, а Трайпер потратил уйму времени, ругаясь на никчемную команду. Большой парус наполнился, и "Рут Маккелви" начала отходить.

Затем прямо над палубой шхуны и немного по левому борту раздался странный вой сирены лайнера, и сотня огней вырвалась из тумана! Они устремились навстречу "Рут", на мгновение показалась за кормой, в следующее мгновение - по правому борту. И исчезли! Они почувствовали его дыхание, когда он прошел в нескольких футах от них.

С того момента, как лайнер вынырнул из тумана, и до тех пор, пока он снова не исчез в пустоте, - прошло меньше минуты, - на борту "Рут Маккелви" не было произнесено ни слова, не прозвучал туманный горн. Мужчины, которые насмехались над Джессом Тивертоном, в свою очередь, были осмеяны этим молчанием.

Когда "Рут" вышла на глубокую воду, голос ее капитана отчетливо разнесся по кораблю: "Ты отлично поработал, сынок. Я думаю, ты готов".

В тот рейс судно больше не бросало якорь. В ту ночь Джесса Тивертона настигла старость. Он стал старым-престарым человеком.

- Я прощаюсь с тобой, Джордж, - сказал он Саттлу. - Я в последний раз выходил в море, и, думаю, теперь вы с юным Джессом можете присмотреть за судном сами. Делай свою работу как можно лучше. - Он положил руку на плечо Саттла, и в голосе его звучала мольба. - У нас были не самые удачные рейсы, Джордж. И все из-за меня и моих поступков. Я всегда это знал. Но я должен был быть уверен, что он готов принять ее. Я должен был быть уверен, не так ли, Джордж?

Джордж Саттл ответил, его собственный голос немного дрожал:

- Я думаю, у вас нет причин для беспокойства.

Вот почему в перерывах между его рассказами на новом рыбном пирсе, если вы спросите старого Джесса Тивертона о нем самом, он будет что-то бормотать и смотреть вдаль, на гавань, туда, где зеленая вода сливается с более глубокой синевой моря. Его сын, юный Джесс, находится там с Джорджем Саттлом на "Рут Маккелви". Юный Джесс теперь шкипер. Он ходит на ней.

ПРИЗРАК НА КАРТИНЕ

Абсолютно правдивая история

Уильям Х. Кроуфорд

Известный нью-йоркский репортер

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА: Мистер Кроуфорд не верит в сверхъестественное, но, тем не менее, у него был самый жуткий опыт, о каком вы когда-либо читали. Он представил события в точности так, как они происходили, и его письменные показания под присягой, подтверждающие точность каждой детали его рассказа, хранятся в моем кабинете.

Призрачный палец написал послание судьбы на стене его палаты - но этот скептик отказался прислушаться к предупреждению. Далее следует захватывающее дух развитие событий.

В 1912 году существовала большая вероятность того, что Ллойд Джордж свергнет правительство Асквита. Итак, я был полон решимости выиграть время и опубликовать первое интервью с новым премьер-министром Англии. Чтобы закрепить этот успех, я планировал напечатать статью и подготовить ее к публикации в день вступления Ллойд Джорджа в должность. Я телеграфировал ему о своих планах, заверив, что интервью не появится в печати до тех пор, пока он действительно не станет премьер-министром. Он согласился дать мне интервью, назначив его на 2 апреля. Я сел на первый же пароход, отплывающий из Нью-Йорка, и был на месте за два дня до назначенного срока.

Верный своему слову, Ллойд Джордж дал мне замечательное интервью, в котором определенно изложил, какой будет его политика на посту премьер-министра. Я получил его окончательное одобрение днем 6 апреля. Я был в восторге от успеха своей миссии.

Я планировал отплыть на первом же пароходе, направлявшемся в Нью-Йорк, и взять с собой свою драгоценную рукопись, чтобы сэкономить на плате за передачу ее по телеграфу. Но как раз в этот момент лондонские газеты были полны восторженных отзывов о новой океанской борзой, которую они описывали как плавучий дворец. Этот корабль должен был отправиться 10 апреля в свой первый трансатлантический рейс. Я сразу же стал его пассажиром.

Саутгемптон - маленькая сонная деревушка по сравнению с великим городом Лондоном, поэтому я решил провести оставшиеся четыре дня, осматривая большой город. Моим первым шагом было передать копию моей рукописи нашему лондонскому корреспонденту с инструкциями отправить ее по телеграфу, если Ллойд Джордж придет к власти до того, как я доберусь до Нью-Йорка. Это была бесполезная предосторожность, поскольку событие наступило только через два года - но это уже другая история.

Час спустя я беззаботно прогуливался по Пикадилли, когда услышал, как кто-то позвал: "Кёрли! О, Кёрли!" (Мое прозвище в университете.)

Я обернулся и увидел большой автомобиль, подъезжающий к обочине, и представительного вида британца, выходящего из него еще до того, как машина окончательно остановилась, так ему не терпелось поприветствовать меня. Я сразу узнал старого приятеля по колледжу. Поскольку эта история касается его интимных семейных дел, которые он, возможно, не хотел бы публиковать, я буду называть его "лорд Икс".

- Почему ты не дал мне знать, что ты здесь? - сказал он довольно укоризненно, схватив меня за обе руки; я объяснил, что это была поспешная поездка. Я был чрезвычайно занят с момента своего приезда и возвращался в Нью-Йорк четыре дня спустя. Затем я довольно шутливо добавил:

- Кроме того, я не был уверен, что, поскольку ты стал настоящим, живым лордом, то захочешь продолжить свое знакомство с плебеем.

Его светлость настоял, чтобы я провел остаток своего времени с ним. Он сделал это так энергично, что уже через час я отправился в отель "Ритц", собрал свои вещи, и мы отправились на его мощной машине в дом его предков.

Замок располагался в графстве Хантс, в семидесяти милях от Лондона и на равном расстоянии от Саутгемптона. Местность становилась гористой по мере приближения к его дому. Это была череда волнистых холмов, обладающих неописуемой живописной красотой. Когда мы достигли вершины, он указал вперед, сказав:

- Мой дом на следующем холме.

Когда мы подъехали ближе, я заметил, что архитектура замка была невзрачной. Позже я узнал, что более старая часть здания была построена во времена Генриха II. Последующие графы добавляли к нему понемногу, так что готовое изделие не относилось к определенному периоду.

Вскоре мы остановились перед огромной аркой, закрытой опускной решеткой. Конечно, теперь в таких мерах предосторожности против нападения не было необходимости, но формальность соблюдалась как семейная традиция. Древний граф, восседавший на своем боевом коне, обычно сильно трубил в рог, подавая сигнал слугам опустить мост и поднять опускную решетку. Нынешний граф с той же целью прогудел в свой автомобильный клаксон.

Вскоре меня представили его матери, вдовствующей графине, и леди Патриции, его младшей и единственной незамужней сестре, тогда девятнадцатилетней девушке. Его представление было довольно простым.

- Мама, это Кёрли Кроуфорд, о котором ты так часто слышала от меня.

Это знакомство, казалось, сразу же сделало меня членом семьи. Леди Патриция, вопреки распространенному мнению о британской знати, была очень жизнерадостной девушкой и взяла на себя обязанность развлекать меня. Ни у графини, ни у его светлости не было возможности вставить хоть слово.

Поскольку мы приехали незадолго до наступления темноты, ужин был быстро подан. За обеденным столом леди Патриция сказала:

- Я часто слышала, Бадди рассказывал о том, как вы спали на надгробной плите, чтобы выиграть пари, и как вы, мальчики, плотно поужинали на выигранные деньги. Он когда-нибудь рассказывал вам о нашем семейном призраке?

Я вообще не интересуюсь призраками, но, обладая довольно острой восприимчивостью к женской привлекательности, решил, что было бы приятно, если бы такая очаровательная юная мисс рассказала мне жуткую историю. Поэтому я заверил ее:

- Джек был очень невнимателен. Он никогда не говорил мне ни слова о семейном призраке. Вы сделаете это за него?

Мать прервала ее словами: "Мистера Кроуфорда не интересуют наши семейные дела".

Но по моему настоянию леди Патриция начала свой рассказ.

- Около ста пятидесяти лет назад леди Патриция (Патриция - это семейное имя) влюбилась в графа Нортумберленда. Она была хрупкой девушкой. Ее родители возражали против ее замужества, но она так настойчиво умоляла, что в конце концов они согласились на помолвку при том условии, что свадьба состоится не раньше, чем через год. Если к концу этого срока она будет настаивать, то выйдет замуж. Не успел истечь год, как между Англией и Францией разразилась война, и граф со своими вассалами присоединился к британскому штандарту.

Леди Патриция была убита горем при расставании. Она была уверена, что больше никогда не увидит своего возлюбленного. Либо он будет убит, либо она умрет до его возвращения. Ее здоровье быстро ухудшалось, пока она не превратилась в жалкую тень себя прежней. Она редко могла покидать свою квартиру и жила почти исключительно в стенах своей спальни.

Прошло почти шесть месяцев, когда оруженосец графа Нортумберлендского подъехал к замку. Он скакал так быстро, что его лошадь упала замертво, ожидая, пока опустят мост. Он принес известие о трагической смерти своего хозяина.

- Незадолго до своей смерти, - сказал сквайр леди Патриции, - он вручил мне этот медальон и велел отрезать прядь его волос. Затем он собственными руками положил его рядом с тем, что вы ему дали, и велел мне передать его вам лично с сообщением, что он будет ждать вас на другой стороне.

Леди Патриция упала в обморок и больше не приходила в сознание. Она умерла той ночью.

Вскоре после ее похорон слуги вбежали в большой зал, дрожа от страха, и сказали, что слышали ужасные стоны, доносившиеся из апартаментов леди Патриции. Граф, грубоватый старый солдат, который мало верил бабушкиным сказкам, бросился в комнату леди Патриции, намереваясь наказать преступника, пытавшегося подшутить над его слугами. Он никого не нашел. После того, как отчитал слуг за их трусость, он запретил разговоры на эту тему. Но от этого было не так легко отмахнуться, как он думал. В последующие ночи часто раздавались звуки. Слуги клялись, что видели белого призрака, парящего в комнате леди Патриции, и слышали, как с места на место передвигали мебель; они были так напуганы, что отказались входить в это крыло замка. Были вызваны другие слуги, но они также были напуганы сверхъестественными происшествиями. По необходимости семья закрыла крыло, что не было большой потерей, поскольку это была самая старая часть здания, построенная еще во времена Генриха II.

Призрак, казалось, удовлетворился тем, что ограничил свои визиты комнатами, которые занимала леди Патриция. Но на протяжении всех последующих лет она всегда посещала кого-нибудь из членов семьи во сне, чтобы предупредить о надвигающейся опасности. Она всегда предупреждает о приближающейся смерти графа. Она предупредила мать, что отец в опасности. Два дня спустя, вопреки мольбам матери, он присоединился к соседним лордам в охоте на лис. Его лошадь наступила в кроличью нору и сбросила его; он сломал себе шею и умер мгновенно. Разве это не правда, дорогая мама?

- Да, дочь, - ответила графиня тихим, сдержанным голосом. Я видел, что ей неприятно обсуждать семейные дела в присутствии постороннего человека, поэтому попытался сменить тему.

Когда леди Патриция сделала паузу в своем рассказе, я притворился, будто решил, что она закончила.

- Это замечательная история, леди Патриция, - сказал я. - Большое вам спасибо.

Однако молодежь не так-то легко заставить замолчать; поэтому вскоре после того, как мы перешли в большой зал на послеобеденный чай, леди Патриция дерзко тряхнула головой и шутливо сказала:

- Держу пари, вы бы побоялись спать в ее комнате, даже если спали на том надгробии.

Прежде чем я успел ответить, решительно вмешалась графиня.

- Нет, Пэт, нет! В комнате так долго никто не жил, что она непригодна для жилья.

Подумав, что хозяйка имеет право решать, где и как она будет развлекать своих гостей, я больше ничего не сказал.

Несколько мгновений спустя леди Патриция сказала: "О, Бадди, давай покажем мистеру Кроуфорду портрет моей тезки".

Она повела меня в семейную портретную галерею. Когда мы шли по широкому коридору, ведущему к ней, Джек сказал мне вполголоса:

- Кёрли, не обращай внимания на суеверия, которыми дамы нашей семьи дорожили столько лет. Мы с отцом оба потакали им, но мы с тобой знаем, что это было просто совпадением, - его смерть так скоро после маминого сна.

- Не волнуйся, я получил огромное удовольствие и нисколько не напуган странными историями.

Тот, кто не посещал портретную галерею знатной британской семьи, не имеет представления о ее масштабах. Зал был огромен. Картины в нем были расположены в хронологическом порядке. Первым портретом был портрет отважного графа, прибывшего в Англию в свите Вильгельма Завоевателя. И он, и его скакун были в полном вооружении. Забрало его шлема было поднято, чтобы можно было видеть его суровое, покрытое боевыми шрамами лицо. Рядом с ним висел портрет его жены, одетой в наряд тысячелетней давности. Каждое поколение было представлено по крайней мере одним лордом и леди. Воротнички с оборками времен Елизаветы и камзол Уолтера Рэли были на месте. Бриджи до колен и высокие колье Георга - также.

Когда мы прошли больше половины галереи, леди Патриция остановилась перед портретом своей тезки. Женщина на портрете была почти точной копией жизнерадостной девушки рядом со мной, за исключением того, что она была одета в стиле своего времени. Живая Патриция от души рассмеялась моему удивлению.

- Семейное сходство очень сильное, не так ли, мистер Кроуфорд? - спросила она. Затем, озорно вскинув голову, продолжила: - Я заметила, что вы не очень-то уговаривали маму позволить вам занять комнату леди Патриции.

Заговорил его светлость.

- Это нечестно, Пэт. Ты же знаешь, Кёрли не мог настаивать после того, как мама выразила столь явное неодобрение. - Затем, повернувшись ко мне, он сказал: - Если ты хочешь занять эти комнаты до конца своего пребывания, я завтра проветрю их и поставлю какую-нибудь современную мебель. Сегодня уже слишком поздно что-либо менять.

Я сказал ему, что был бы глубоко признателен, если бы это не доставило ему слишком много хлопот.

Его светлость - окружной судья, весьма почетная должность в Англии. Его судейские обязанности заставили его быть занятым большую часть следующего дня, оставив меня на милость леди Патриции. Мисс настояла на том, чтобы отвести меня к могиле бывшей леди Патриции, которая, как это принято в сельской Англии, находилась сразу за стенами замка.

Когда мы обходили здание, она спросила меня с явным интересом: "Вы действительно собираетесь принять предложение Бадди и спать в этой комнате с привидениями?"

Я сказал ей, что да, и в результате она провела большую часть дня, потчуя меня странными историями о прошлых появлениях призрака. Она заверила меня, что во всех случаях предупреждения призрака сбылись. Я услышал больше историй о привидениях, чем когда-либо слышал до или после. Казалось, она знала всю историю своей семьи относительно привидений.

Хотя я не верил ни одному из ее странных рассказов, они начали действовать мне на нервы; поэтому, извинившись, я в тот же день отправился прогуляться в деревню, отчасти чтобы отвлечься от этих странных историй, а отчасти за сигаретами. Бренд "Лордство" был для меня слишком крепким.

Официантка, обслуживавшая меня, спросила с большим любопытством:

- Вы тот джентльмен, который приехал в замок?

Я сказал ей:

- Да.

Затем она спросила:

- Это правда, что сегодня ночью вы собираетесь спать в комнате с привидениями?

Слуги, очевидно, разнесли эту новость по всей округе!

Я был рад, когда Джек вернулся домой. Он немного разрядил обстановку, рассказав о многих забавных происшествиях дня на заседаниях суда присяжных. Вечер пролетел так быстро, что я был удивлен, когда дворецкий по сигналу графини вошел в большой зал с двумя трехрожковыми подсвечниками.

Его светлость сделал паузу посреди рассказа, чтобы сказать: "Мне ужасно жаль, старина, но тебе придется воспользоваться свечами, поскольку мы не провели в эти комнаты электричество, когда дом перестраивали. Мы ими не пользовались, вы знаете".

Мы с его светлостью последовали за суровым дворецким по длинному коридору, соединявшему старое и новое крыло замка. Высокий потолок служил рупором, заставляя эхо наших шагов отдаваться призрачным звоном. Когда мы добрались до бывшей спальни леди Патриции, дворецкий снял со своей цепочки большой железный ключ. На вид он был почти восьми дюймов длиной.

Когда большая дубовая дверь медленно открылась, ее скрипучие петли едва слышно застонали. Комната была размером со среднестатистическую городскую квартиру. Рано утром в открытом камине развели огонь, чтобы прогнать холод. Поленья перегорели надвое и упали на внешнюю сторону.

Хотя его светлость ранее выражал недоверие к семейной традиции, он, казалось, нервничал.

- Ей-Богу, Кёрли, это место определенно жуткое. Я бы хотел, чтобы ты не пытался здесь спать.

Я сказал ему, что совершенно удовлетворен, и, весело пожелав ему спокойной ночи, запер дверь изнутри, взял один из зажженных подсвечников и отправился осматривать помещение. Замок был построен на цельной скале на вершине холма, и восточные окна выходили на обрыв высотой более двухсот футов. Ни друг, ни враг не смогли бы проникнуть в него с тыла.

Осматривая окна, я заметил, что многих стекол не хватает. Эта часть замка была возведена до того, как появились оконные рамы, но последующие поколения добавили небольшие створки - и даже они сгнили. Однако это не имело значения, потому что стены были толщиной не менее трех футов, и, за исключением случаев урагана, дождь внутрь не проникал. Из северных окон я мог видеть памятник бывшей леди Патриции. Это была точная копия ее портрета, выполненная из мрамора, ослепительно сиявшего в ярком лунном свете.

Джек оставил в комнате старую мебель, добавив несколько современных стульев, достаточно прочных, чтобы выдержать мой вес. Старая кровать с балдахином, которую занимала леди Патриция, все еще стояла там. Вместо пружин были добавлены новые веревки, чтобы удерживать современный матрас. Старинный дамасский занавес, окружавший балдахин, теперь почти черный от времени, все еще висел. Я заметил экземпляр старой книги, очевидно, последней, которую леди Патриция читала перед своей трагической смертью. На форзаце была нежная надпись: "От Перси Патриции".

Затем я осмотрел вторую комнату люкса. Комнаты разделяла массивная дверь, которую не открывали годами. Потянув изо всех сил, мне, наконец, удалось ее распахнуть. Когда я это сделал, большая сова, привлеченная светом, пролетела прямо мимо меня. Хлопанье ее крыльев погасило свечи. Я поспешно открыл входную дверь и выпустил ее в главный зал. Мерцающий свет догорающих углей в камине отбрасывал на стены фантастические тени, теперь более заметные, поскольку половина моих свечей погасла.

Я решил, что на сегодня с меня хватит призраков. Я лягу спать и забуду об этом. Через пять минут я заснул.

Мне приснился очень яркий сон. Мне приснилось, что леди Патриция, была ли это древняя или современная Патриция, я не знаю, потому что, как уже сказал, они были очень похожи, и видение было одето так, как ни одна из них, в длинное белое развевающееся одеяние - мне приснилось, что она коснулась моего лба, чтобы разбудить меня, затем скорее скользнула, чем прошла, в конец комнаты, выходящей на пропасть.

Оглянувшись, чтобы посмотреть, наблюдаю ли я за ней, она написала на стене буквами живого огня. Я до сих пор вижу их, выделяющимися на этой мрачной стене. Послание предупреждало меня остерегаться корабля, на котором я собирался плыть. Ужас этого кошмара разбудил меня.

Моей первой мыслью было, что живая леди Патриция решила сделать свою историю о привидениях реалистичной, завернулась в простыню и писала на стене фосфором или какой-то другой светящейся краской. Полагая, что застану ее на месте преступления, я вскочил с кровати и бросился туда, где она стояла в моем сне. Там никого не было. На стене не было никакого сообщения. Она не выходила из комнаты, потому что обрыв помешал бы кому-либо сбежать через задние окна, а яркая луна давала достаточно света, чтобы увидеть ее, если бы она проходила мимо меня. Она не убежала в холл, потому что дверь была заперта - увесистым ключом изнутри!

Признаю, что меня немного трясло, но спокойное размышление убедило меня, это был просто ночной кошмар, поэтому я снова вернулся в постель и проспал до позднего утра. Больше мне ничего не снилось.

Когда я спустился по большой центральной лестнице, чтобы присоединиться к семье за завтраком, графиня и ее дочь встретили меня у подножия лестницы.

Они, затаив дыхание, спросили: "Вы что-нибудь видели?"

Я заверил их, что нет, но мне приснился замечательный сон. Затем я рассказал им о том, что произошло.

К моему удивлению, они были очень впечатлены.

Много раз в течение оставшихся дней моего визита графиня умоляла меня не отплывать, как я планировал. Я объяснил ей чрезвычайную важность моего путешествия и то, что я убежден, предполагаемое "предупреждение" было всего лишь сном, вызванным странными историями, рассказанными мне леди Патрицией.

- Если это всего лишь сон, - сказала она, - почему она специально предостерегла вас от корабля, на котором вы собираетесь плыть?

- О, я полагаю, это просто вопрос психологии. Леди Патрисия сказала мне, что прежняя леди Патрисия появлялась только в случаях надвигающейся опасности, и я знал, что путешествие в Америку было первой опасностью, которой я подвергнусь - отсюда и сон.

Я продолжал непреклонно возражать против их уговоров.

В ночь перед моим отплытием его светлость велел шоферу быть готовым к семи часам.

На следующее утро мой багаж был готов к этому времени, но шофер появился только в семь сорок пять. Когда его светлость сделал ему выговор за опоздание, он извинился, сказав, что у него возникли проблемы с двигателем.

Предупредив шофера Джеймса о необходимости наверстать упущенное время, мы вскоре были на пути в Саутгемптон.

У нас с его светлостью состоялась интереснейшая дискуссия о британской политике - настолько интересная, что мы упустили из виду нашу поездку. Мы вернулись с небес на землю, когда машина внезапно остановилась. Шофер вышел, поднял капот, минут пятнадцать возился с двигателем, в течение которого наше нетерпение на мгновение возросло, а затем он вернулся в машину. Его светлость резко сказал:

- Джеймс, я никогда не видел вас таким медлительным, сегодня утром вы опоздали на три четверти часа. Теперь вы теряете драгоценные минуты. Вы должны наверстать упущенное.

- Да, милорд, - ответил он, нажимая на газ. Машина сильно дернулась, а затем остановилась как вкопанная. Джеймс выскочил и быстро осмотрел ее. Затем, поднявшись, он сказал испуганным голосом:

- Прошу прощения, ваша светлость, она сама остановилась, сэр.

Мы вышли и осмотрели двигатель. Мы обнаружили, что шестерня полностью соскочила с вала. Мы никак не могли ее починить.

Затем его светлость спросил: "Где находится ближайший гараж?"

- В деревне, через которую мы проезжали, примерно в пяти милях сзади, милорд.

- Хорошо, мы подождем здесь. Отправляйтесь обратно, наймите машину и возвращайтесь так быстро, как сможете.

После ухода Джеймса его светлость покаянно сказал:

- Боюсь, ты опоздаешь на свой пароход, Кёрли; мне очень жаль, что я уговорил тебя остаться на ночь. Мы должны были уехать вчера ближе к вечеру. Ты можешь успеть, если пароход опоздает, но в остальном, боюсь, нет.

Более чем через час Джеймс вернулся рысцой, сопровождаемый механиком, но без машины. Он объяснил, что в деревне нельзя было взять машину напрокат, поэтому он привел механика, чтобы тот помог починить эту. Механику не потребовалось и двух минут, чтобы решить, что двигатель нуждается в новом переключателе передач, который необходимо привезти из Лондона.

Тогда мы решили сами найти машину, оставив инструкции Джеймсу, чтобы он собрал команду и отбуксировал машину обратно в замок. Мы прошли около трех миль, прежде чем нашли фермера, у которого был старый автомобиль "форд". Подгоняемый нами фермер включил полную мощность и, должно быть, развил скорость не менее пятнадцати миль в час.

Когда мы добрались до причала, корабль только что отчалил. Он был менее чем в полумиле от причала. Мне ничего не оставалось, как ждать следующего парохода, который отплыл неделю спустя. Итак, я вернулся в замок вместе с его светлостью.

Следующие два дня мы чудесно проводили время. Мне начало нравиться мое жутковатое окружение, и никакие дальнейшие визиты призрака меня не беспокоили. Утром третьего дня я снова пробудился от сна, но на этот раз мое возбуждение было вызвано вполне материальным. Джек стоял у моей кровати, держа в руке экземпляр лондонской газеты, яркие заголовки которой гласили:

"ТИТАНИК" ЗАТОНУЛ. ВСЕ НАХОДИВШИЕСЯ НА БОРТУ ПОГИБЛИ.

Именно на "Титанике" я забронировал место для отплытия за два дня до этого. В этот момент, с болезненным ощущением ужаса, предупреждение призрака снова вспыхнуло у меня в голове.

Берегитесь "Титаника"! таково было послание, написанное огненными буквами на стене комнаты с привидениями.

Я был на волосок от смерти.

Его светлость был бледен как полотно, и голос его дрожал, когда он сказал: "Прочти это, Кёрли. Что ты об этом думаешь?"

Впервые в жизни я испугался сверхъестественного.

Сообщение в газете, как мы узнали позже, было преувеличенным, но на самом деле более тысячи человек, включая практически всех находившихся на борту мужчин, погибли, когда затонул огромный лайнер.

Позже в то утро я узнал, что обязан своей жизнью не случайной поломке автомобиля, а продуманным указаниям графини. Твердо веря, что я погибну, если поплыву на "Титанике", она велела шоферу не дать мне сесть на пароход, даже если ему придется разбить машину. И он довольно тщательно выполнил ее инструкции, уронив разводной ключ в вал коробки передач, когда делал вид, что чинит двигатель.

ЗАТЕМ МЫ УВИДЕЛИ, ЧТО ОНА НЕ БЫЛА ЧЕЛОВЕКОМ

Молодая леди из Уилмингтона, Северная Каролина, которая пожелала, чтобы ее имя не разглашалось, рассказала нам в следующем опыте - это самое яркое повествование о привидениях, какое нам когда-либо доставляло удовольствие читать.

Несколько лет назад моя тетя переехала в маленький городок. Перед переездом в город она арендовала дом в агентстве недвижимости. Агент написал ей, что это был большой дом, в хорошем районе, но арендная плата составляла всего пятнадцать долларов в месяц. Она подумала, что с домом, должно быть, что-то не так, поскольку арендная плата была слишком низкой, но все равно сняла его. Она отправила свою дочь Марджори и меня в город раньше нее, чтобы мы были там, когда привезут ее мебель. Мы поехали туда в один прекрасный день, а она должна была приехать на следующий.

Марджори и я добрались до дома во второй половине дня и были поражены, когда увидели его. Это был красивый дом и в лучшем районе города. Мы с Марджори решили остаться там на ночь одни, так как утром должна была приехать моя тетя. Всю мебель привезли в тот же день. Мы кое-что распаковали, осмотрели весь дом и двор и решили, что нам здесь очень нравится.

Нам поставили кровать в одной из спален наверху, чтобы мы могли там спать. Мы заперли дом и легли около одиннадцати часов. Пробило двенадцать, но мы не спали. Никто из нас не мог заснуть. Пробил час, а мы все еще не спали. Прошел еще час. Мы услышали, как городские часы пробили два. Примерно через десять минут я услышала, как открылась дверь. Я схватила Марджори, потому что мы заперли дверь. Вошла женщина.

На ней было темное платье, она подошла к кровати и посмотрела на нас, затем обошла всю комнату, как будто что-то искала. Она даже заглянула под кровать, затем вышла из комнаты и вернулась обратно. Ярко светила луна, и казалось, лунный свет следует за ней повсюду, куда бы она ни пошла.

Мы обе не сводили с нее глаз. Мы обе были так напуганы, что не могли пошевелиться. Я узнала в ней миссис Кларк. Я видела ее однажды раньше, когда приезжала в этот же город и провела ночь, чтобы пересесть на другой поезд. Я видела ее и ее мужа в отеле, где останавливалась, и спросила, кто они такие. Она была красивой женщиной и хорошо одета. Когда я узнала ее, то уже не была так напугана. Я подумала, что, может быть, она жила по соседству и гуляла во сне.

Я назвала ее по имени: "Миссис Кларк! О, миссис Кларк!"

Она повернулась ко мне и бросила ужасный взгляд, как будто могла убить меня. Я была уверена, что это та самая миссис Кларк, которую я видела в отеле. Я решила, что встану с кровати, схвачу ее и разбужу, поэтому я встала с кровати, Марджори тоже, потому что мы держались друг за друга. Она вышла из комнаты и побежала наверх. Мы так и не смогли ее найти, но я была уверена, что это миссис Кларк и, должно быть, она ходит во сне. Она спустилась по лестнице, словно летела. Я могла бы поклясться, что она не коснулась ни одной ступеньки.

Дойдя до подножия лестницы, она обернулась и посмотрела на нас. Затем мы увидели, что она не была человеком.

Мы были так напуганы, что обе закричали. Теперь мы хотели выбраться из дома - но как мы могли это сделать? Мы кричали, а она все еще стояла внизу лестницы и смотрела на нас. Мы кричали, пока не разбудили мужчину по соседству, но он не смог попасть в дом, так как все было заперто. Он подошел к входной двери и позвал нас.

Когда он позвонил и постучал в дверь, женщина прошла в дальний конец коридора и вошла в столовую. Мы сбежали вниз по лестнице и открыли дверь. Когда мы вышли, миссис Кларк вышла вместе с нами и исчезла на крыльце.

Мы с Марджори обе упали в обморок, а когда пришли в себя, мы были в комнате у соседей. Я сказала соседке, что призрак был похож на миссис Кларк, которую я однажды видела.

Она ответила, что миссис Кларк жила в том доме и что она повесилась пять месяцев назад в той самой спальне, в которой спали мы с Марджори!

Она сказала, что дом арендовали еще две семьи, но ни одна из них не оставалась больше чем на одну ночь; что миссис Кларк явилась обеим этим семьям точно так же, как она явилась нам.

Когда приехала моя тетя, мы рассказали ей о случившемся, и в тот же день она увезла всю свою мебель. Но мы с Марджори никогда не забудем, что произошло в доме Кларков. Каждый раз, когда мы видим, как ярко светит луна, мы думаем о той ужасной ночи. Мы обе боимся лунного света.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРЕДСКАЗАТЕЛЬНИЦЫ ПО ХРУСТАЛЬНОМУ ШАРУ

Пол Эрнст

Она думала, что сможет завоевать мужчину, которого хотела, если только светловолосая девушка не встанет у нее на пути. И поэтому осмелилась спланировать оккультное убийство.

Здесь, в отделении для психопатов, мы никогда не знаем, насколько бред пациента правдив, а насколько вызван извращением ума, делающего его нашим пациентом. Но в излияниях души Дженевры Флеминг - предсказательницы по хрустальному шару, гипнотизера и предполагаемого медиума - есть доля правды, от которой леденеет сердце. Она все еще достаточно уравновешена, чтобы не называть имен и избегать определенных обвинений в свой адрес; но я полагаю, что события, которые она описывает, включая расплывчатых "Он" и "Она", о которых говорит, действительно имели место. По крайней мере, она настолько убеждена в их правдивости, что эта вера привела ее сюда для психиатрического обследования, в результате которого она будет признана невменяемой.

Она по-прежнему красивая женщина; необыкновенная брюнетка, с волосами, глазами и бровями поразительной черноты. От нее - когда она не в одном из своих буйных приступов - исходит атмосфера темной силы и спокойствия. Красивая женщина - но такая, с какой мужчина не решился бы связываться!

Ее история, бессвязно рассказанная и пересказанная заново, начинается с того дня, когда она сидела в сумерках своей студии и с вожделением держала в руках мужскую фотографию в рамке.

Обстановка, которую она описывает, - это темнота. Студия, задрапированная черным шелком и затемненная витражами, которые она использовала, чтобы произвести впечатление на своих клиентов, в поздних сумерках была еще темнее, чем должна была быть при угасающем дневном свете. И в этом темном месте, темная хозяйка терпеливо обдумывала план, который должен привести к смерти женщины.

Снова и снова она пересматривала схему, чтобы увидеть, есть ли в ней изъяны или слабые места.

- И я не смогла найти ни одного, - всегда говорит она в этот момент. - План был идеален. Во всяком случае, настолько идеален, насколько могут быть человеческие планы. Я знала, что он увенчается успехом.

Поэтому она неподвижно сидела в большой темной комнате, ликуя при мысли о триумфе.

- Завтра в это время, - прошептала она фотографии мужчины, - ты потеряешь ее и начнешь поворачиваться ко мне.

- Я действительно верила в это, - говорит она. - Я была уверена в этом! Они любили друг друга с детства, этот мужчина, которого я хотела видеть своим, и девушка, на которой он собирался жениться. Это была та любовь, о которой пишут и поют, та, которая кажется вечной. Но я знаю мужчин, и знала, что единственный верный способ заполучить его - заставить его навсегда выбросить ее из головы. Потом, когда она уйдет из жизни и памяти, он повернется ко мне. Ибо вы видите, что я прекрасна.

Таким образом, ее план был составлен и готов к приведению в действие. Она положила фотографию обратно на стол и подняла телефонную трубку.

- Алло, - осторожно сказала она, когда ее соединили с названным номером.

- Да? - Ответивший мужской голос был елейным и невыразительным.

- Это Беннетт, дворецкий?

- Да, мадам.

- Вам знаком мой голос, не так ли? Вы меня помните? Несколько дней назад я сказала вам, что, возможно, подскажу простой способ заработать сто долларов. Вы все еще хотите получить их?

- О, да! - Жесткое нетерпение в голосе.

- Есть кто-нибудь рядом с вами?

- Нет, мадам. Я один в комнате, а другой телефон не работает.

- Хорошо, я сейчас скажу вам, как вы можете заработать деньги: завтра днем, примерно в половине второго, она позвонит вам. Она спросит о некоем мужчине, вы его знаете, Беннетт. Когда она это сделает, вы должны повторить ей то, что я собираюсь вам сейчас сказать. Возьмите карандаш и бумагу, чтобы не забыть.

Пауза. Затем осторожное предложение или два, почти шепотом произнесенные в трубку.

- Вы меня слышали? Повторите. Все верно. А теперь позовите ее к телефону. - Лицо предсказательницы по хрустальному шару и злобная интонация, с какой она произносила односложные слова, отражали ненависть, которую такая женщина питает к сопернице, добивающейся успеха там, где потерпела неудачу она сама. Но, когда несколько мгновений спустя ответил женский голос, черты ее лица изменились, чтобы соответствовать нарочитой доброте тона.

- Привет, дорогая. Это Дженевра Флеминг. Моя дорогая, я очень волнуюсь. Сегодня днем я увидела ужасную вещь в своем кристалле - это о ком-то, кто вам очень дорог! Я почувствовала, что должна позвонить вам немедленно.

Быстрый ответ высоким, ясным голосом - слова, которые наскакивали друг на друга в спешке быть произнесенными.

- Нет, дорогая. Это не тот вопрос, который мы можем обсудить по телефону. Все, что я могу сказать, вы должны убедить своего жениха завтра оставаться дома. Ни в коем случае он не должен покидать свой офис, даже на обед! Приходите ко мне завтра около часу дня. Время подходящее? Нет, боюсь, я не смогу увидеться с вами раньше - я сейчас уезжаю и вернусь не раньше завтрашнего полудня.

Твердые пальцы повесили трубку, оборвав звук чистого голоса и полные страха слова, все еще доносившиеся по проводу. Тонкие губы тихо улыбнулись, когда женщина с темными волосами и глазами снова взяла фотографию в рамке.

У девушки будет больной мозг и истощена нервная энергия после ночи и утра, проведенных в тревоге. Ее уставший разум будет полностью восприимчив к мыслям, которые должны были в него вселиться!

Дженевра Флеминг сняла черную бархатную крышку с хрустального шара, в глубине которого девушке предстояло на следующий день увидеть сцену, которая должна была уничтожить ее. Затем она открыла ящик стола, на котором стоял шар. В этом ящике лежала одна из важнейших частей ее плана - маленький револьвер!

На следующий день ровно в час раздался звонок в дверь студии. Это был робкий, но настойчивый, нервный, умоляющий звонок. Он говорил о беспокойной ночи. Он намекал на истерические слезы.

Внешний вид девушки, вошедшей в студию, подтвердил сообщение, переданное по телефону. Ее стройные плечи немного поникли, как будто она несла тяжелую ношу. Ее темно-синие глаза были окружены почти такими же темными кругами от бессонницы. Пряди медно-золотистых волос выбивались из-под ободка ее ладони, указывая на эмоциональное расстройство, которое не позволяло провести обычную тщательную подготовку перед зеркалом.

- Дженевра! - воскликнула она, и ее голос пронзительно зазвучал от тональности к тональности, - на что вы намекали прошлой ночью, когда звонили мне? "О ком-то, кто мне очень дорог!" Что ему угрожает? И почему вы не сказали мне об этом по телефону?

Напряженное ожидание.

Пожилая женщина утешила ее, вложив в свой голос осторожное сочувствие.

- Не берите в голову, я расскажу вам все об этом сейчас, моя дорогая - или, скорее, я покажу вам в кристалле. Скажите мне, вы предупредили его, чтобы он сегодня не выходил из дома?

- Да. Но... он просто рассмеялся. Он спросил меня, почему ему не следует покидать свой офис на весь день, я рассказала ему о вашем телефонном звонке, и он сказал, что все это глупости. Он не разделяет моей веры в силу хрустального шара, Дженевра. Но, в конце концов, он сказал, что останется дома, чтобы доставить мне удовольствие, поскольку я казалась такой расстроенной из-за этого.

- Тогда все будет хорошо, - был успокаивающий ответ. - Возможно, судьба все-таки смилостивится и избавит его от конца, который был открыт мне вчера. Теперь посмотрим, сдержит ли он свое обещание. Если он этого не сделает - боюсь, это будет означать какую-нибудь ужасную катастрофу. Загляните в кристалл и скажите мне, видите ли вы там что-нибудь.

- Итак, - продолжила мисс Флеминг, - я подвела ее к столу, на котором стоял хрустальный шар, и сняла бархатную крышку. Над ним я поставила лампу с голубоватой лампочкой, зажгла ее и задернула шторы, - комната погрузилась в призрачную синюю темноту.

- Если ему ничего не угрожает, вы ничего не увидите, - сказала я. - Но если он проигнорирует мое предупреждение, я боюсь...

Но я очень хорошо знала, что она что-нибудь увидит в шаре! И я знала, что это будет, - она увидит любые картины, которые мой более сильный разум захочет запечатлеть в ее собственном уставшем мозгу!

Несколько минут она смотрела на шар, побелев от ужаса при мысли о том, что она может там увидеть. Время от времени она поднимала на меня взгляд, и всегда находила, что мои глаза прикованы к ней... пристально смотрят... пристально смотрят...

Ее тело слегка покачнулось, когда она расслабилась под усыпляющим воздействием кристалла и гипнотической силы моих глаз. Бедное, слабое создание, эта девушка, недостойная мужчины, которого я хотела. Это был мой мужчина, и не важно, что я должна сделать, чтобы заполучить его!

- Вы что-нибудь видите? - спросила я.

- Нет, - прошептала она. - Пока ничего.

Но как только она закончила говорить, ее глаза расширились от тревоги.

- Там облако... - пробормотала она. - Сейчас оно рассеивается. О, я вижу его, я вижу его!

В шаре она могла видеть мужчину, сидящего за обычным офисным столом; высокого, с прямыми плечами, темноволосого мужчину, ради которого я совершала это гипнотическое преступление.

- Он кажется нетерпеливым, - продолжал голос девушки, пока она смотрела на изображение, отраженное в кристалле. - Он хмурится и смотрит на свои часы...

Она сжала свои тонкие руки вместе и тихонько постучала ими по столешнице.

- Дженевра! Он уходит! Он нарушает данное мне обещание! Смотрите!

Но мне не нужно было заглядывать в шар. Я и так знала, что она там видит. Я знала, говорю я, поскольку то, что она увидела, было картиной, придуманной мной и намеренно помещенной в поле ее зрения с помощью гипноза!

- Он надевает шляпу! - В ее голосе было отчаяние. - О, остановите его! Остановите...

Она бросилась к телефону, но я преградила ей путь.

- Слишком поздно, дорогая. К этому времени он, должно быть, уже покинул свой офис. Мы можем только надеяться, что судьба будет к нему благосклонна. Загляните в шар еще раз, где он сейчас?

- Он стоит на тротуаре, - продолжала она, ее голос был голосом загипнотизированной. - Что за унылый монотонный звук? Дженевра! Скажите мне! Вы обещали рассказать мне... - Слова сорвались на крик. Затем, парализованная страхом, она уставилась на ужасную сцену в кристалле. Я наблюдала за ней с диким удовольствием, зная, что мой план успешно срабатывает.

Она больше ничего не сказала, просто стояла. Ее дыхание звучало громко и прерывисто в тишине студии. Но я знала, что она видела.

Мужчина - ее мужчина, который вскоре станет моим - неосторожно сошел с тротуара на улицу - прямо на пути грузовика! Губы водителя шевельнулись в предупреждающем крике. Затем мужчина был сбит с ног, и одно из огромных задних колес проехало прямо по его обмякшему телу. После этого кристалл затуманился и стал пустым.

Несколько минут она стояла неподвижно, не отрывая взгляда от кристалла. Ее глаза казались тяжелыми на бледном лице, а плечи поникли, как будто к ее возрасту в одно мгновение прибавилось шестьдесят лет.

Затем последовала реакция. Она отскочила от стола. Ее руки взлетели к горлу и сжали его с такой силой, что на белой коже проступили красные следы от пальцев.

- Этого не было! - закричала она. - Этого не могло случиться! Потому что... я люблю его. Такие вещи не могут случиться с людьми, которых ты любишь! Все это ложь! Скажите мне, что это ложь!

Я ничего не сказала - просто уставилась на нее, вбивая предложения в ее разум, говоря ей, что она должна делать дальше. Я еще не совсем закончила с ней.

- Я позвоню домой и узнаю, правда ли это, - продолжила она более спокойно. - Если с ним что-нибудь случилось, они сразу позвонят мне домой. Но я знаю, что это ложь. Пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет ложью.

Она неуверенно потянулась к телефону и позвонила ей домой.

- Беннет? Беннет, ради Бога, скажите мне... что-нибудь случилось... - Голос полностью подвел ее, и ей пришлось замолчать и взять себя в руки. Когда она продолжила, это было более спокойным тоном. - У вас есть что-нибудь для меня, Беннетт?

Я была достаточно близко к телефону, чтобы услышать ответ Беннета. Слово в слово, фразы, которые я передала ему накануне вечером.

- ...сообщение из его офиса. С ним произошел несчастный случай. Боюсь, это очень серьезно...

- Он мертв?

Тишина. Затем: "Сообщение было действительно очень серьезным. Вы должны постараться успокоиться, чтобы..."

Телефон выпал у нее из рук. Она повернулась ко мне, хотя я знала, что она так же не осознавала моего присутствия, как если бы меня не было рядом с ней.

- Он мертв, - пробормотала она с недоумением в голосе, как будто была озадачена значением этого слова. - Он мертв. Этим утром он был жив, но теперь он мертв.

Внезапная волна горя прорвалась сквозь ее замешательство.

- О Боже! Он мертв! Любимый мой, - она опустилась на стул перед кристаллом, и ее голова с медно-золотыми волосами склонялась все ниже и ниже, пока ее белый лоб не коснулся гладкой столешницы. Ее тело все еще было окоченевшим от горя, слишком сильного для рыданий.

Я не сказала ни слова. Даже если бы мое сочувствие было настоящим, а не притворным, сказать было бы нечего. Вместо этого я обняла ее и нежно прижала к себе. И еще - я приоткрыла ящик стола, чтобы, когда она поднимет голову, первое, что она должна увидеть, это револьвер. Затем я отошла.

Тебе нужно сделать только одно, - настойчиво приказывал ей мой разум. Он мертв, и вы разлучены с ним при жизни. Но есть способ воссоединиться с ним...

Ее голова слегка дернулась, и я была уверена, что она приняла мое предложение. Затем я вышла из комнаты, чувствуя, что мои планы скоро осуществятся.

Когда я вернулась некоторое время спустя, девушки уже не было, как и револьвера!

Наверное, было около двух часов, когда она ушла. Полагаю, я прождала едва ли час, чтобы услышать о конце всех моих интриг, но мне показалось, прошло сто лет! Лихорадочное ожидание, которому она, должно быть, подверглась прошлой ночью, было ничто по сравнению с тем, что пережила я, сидя с рукой на телефоне в ожидании звонка, который, как я надеялся, вскоре раздастся.

Этот час тянулся незаметно, пока каждая секунда не стала приносить с собой дюжину опасений. Неужели мой план провалился? Конечно, я должна была услышать об этом раньше, если бы это было так. Была ли девушка слишком слаба и напугана, чтобы предпринять шаг, который я наметила в ее голове? Что произошло? Почему Беннет не позвонил мне?

Когда через несколько минут после трех зазвонил телефон, я была вынуждена отложить снятие трубки на мгновение, пока не смогла контролировать свой голос.

- Да, говорит Дженевра Флеминг.

- Боже мой, мисс Флеминг! - Обезумевший, истеричный Беннетт. - Она только что покончила с собой! Три часа! Часы только что пробили. Прямо в голову. Застрелилась. Я как раз входил в библиотеку... увидел ее... ее голова после выстрела...

Я едва расслышала его сквозь барабанную дробь возбуждения в ушах. Я победила! Триумф! Я совершенно не расслышала слов Беннета, когда он, запинаясь, продолжал. Мой разум пронесся сквозь годы, представляя себя рядом с человеком, которого я завоевала, после того, как он забудет о своей потере и вернется ко мне. Затем более громкое слово Беннета проникло в мои мысли. Это было - Убийца.

- Ты убийца! - кричал он на меня. - Ты та, кто убил ее! Я расскажу все, что знаю об этом, Господи, помоги мне! Я отправлю тебя на стул, если существует хоть какая-то справедливость!

Это достаточно эффективно вернуло меня в настоящее. Этого человека нужно заставить замолчать.

- Если вы что-нибудь скажете, - пообещала я, - вы заплатите за это пожизненным заключением. Вы так же виновны, как и я. Даже больше! Ее убило ваше телефонное сообщение. Если вы когда-нибудь скажете кому-нибудь хоть слово, я расскажу о том телефонном звонке, который она сделала, и о вашем ответе!

В трубке я услышала, как у него перехватило дыхание. Затем он повесил трубку, не сказав ни слова. Настоящий кролик! Я знала, что с ним в безопасности. Вид ее разбитой головы, ее обожженного порохом белого лица, мог бы преследовать его во сне всю оставшуюся жизнь, но он никогда не осмелился бы рассказать!

Теперь пришло время получить свою награду. Мой мужчина! Я многое сделала из любви к нему. Я убила ради него, а что еще может сделать женщина, кроме этого?

Я знала, что ему немедленно позвонят с известием о самоубийстве его возлюбленной. Я хотела быть там вскоре после того, как он услышит шокирующую и необъяснимую новость. Я хотела быть первой женщиной, на которой остановится его взгляд. Это первое мимолетное впечатление в такое время сделало бы для меня больше, чем год нежного общения. И я бы горевала вместе с ним - удивлялась вместе с ним, почему она совершила такой ужасный поступок.

Выбежав из здания, я вызвала такси и назвала адрес его офиса.

- И поезжайте побыстрее, пожалуйста, - приказала я шоферу.

Я откинулась на спинку сиденья, думая, что мне следует ему сказать, планируя, как лучше всего произвести на него впечатление своей желанности теперь, когда другой женщины больше нет. Так много зависело от того, как я смогу обратить эти первые мгновения в свою пользу. Я должна быть очень тактичной и деликатной.

Машина по моей просьбе поехала быстро, но мои мысли понеслись еще быстрее. Он был один в своем офисе. Он только что услышал новости. Я на цыпочках подойду к нему...

Такси внезапно замедлило ход за полквартала до офисного здания; затем оно полностью остановилось. Вокруг нас были возбужденные люди, идущие в том направлении, куда ехали мы. Я постучала по стеклянному окну передо мной. Мне было необходимо немедленно увидеть своего мужчину!

- Вы не можете ехать? - потребовала я. - Я ужасно спешу.

Шофер пожал плечами.

- Я не могу двигаться в этой толпе, мисс. Должно быть, впереди что-то случилось. Но ваш адрес всего в полуквартале или около того дальше по улице. Если вы спешите, то сэкономите время, пройдя остаток пути пешком.

Взгляд на безнадежно забитую улицу убедил меня в том, что он прав. Я заплатила ему и начала пробираться сквозь толпу к офисному зданию.

Толпа становилась все плотнее по мере того, как я приближалась к входу, заставляя меня почти остановиться. До моих ушей донеслись обрывки разговоров.

- Ужасная авария... Не понимаю, как он мог это сделать... Прямо перед трамваем...

Затем прозвучало имя, и я остановилась, затаив дыхание от сходства звучания. На мгновение мне показалось, будто оно звучит как имя человека, к которому я направлялась! Но это, конечно, было невозможно.

Имя было произнесено снова. И "...у машиниста не было ни малейшего шанса нажать на тормоза. Ужасно!"

Мое сердце заколотилось, а затем, казалось, перестало биться. Моя сумочка незаметно соскользнула на тротуар и была раздавлена ногами толпы. Затем я начала прокладывать себе путь среди зрителей, пока не добралась до места происшествия...

Каким ужасным образом сбылось мое пророчество! Какая ирония судьбы перевернула мою жизнь с ног на голову!

Трамвай вместо грузовика; три часа дня вместо половины второго - только в этих деталях судьба этого человека отличалась от той лжи, с помощью которой я отправила девушку на верную смерть!

Я не забуду эту картину до самой смерти, и надеюсь, она не заставит себя долго ждать.

Испуганная толпа рабочих. Трамвай, поднятый домкратом, чтобы можно было извлечь искореженный предмет из-под передних колес. Почти неузнаваемые черты человека, которого я надеялась завоевать...

Испуганный машинист что-то бормотал тому, кто мог остановиться и послушать.

- Это не моя вина. Клянусь, это не так. Он увидел, что я приближаюсь, посмотрел прямо на меня. Я подумал, что он собирается убраться с дороги. У него было время. Затем он остановился как вкопанный, будто в него выстрелили. Казалось, он к чему-то прислушивался. Прямо передо мной... мертвый... неподвижный... нет возможности остановиться...

Я бы все отдала за возможность поднести руки к ушам и оборвать его слова. Но я была так же неспособна двигаться, как искореженное существо под колесами вагона.

Он все бормотал и бормотал. "Ровно в три часа". Как будто время что-то значило! "В три часа. Я взглянул на часы за секунду или две до этого..."

Три часа! Истеричные слова этого человека были эхом другого сообщения, которое я получила. Что-то еще произошло как раз в три часа! Я старалась больше не думать об этом, но мой разум отказывался подчиняться и мчался вперед, размышляя о совпадении времени.

В три часа возлюбленная этого человека застрелилась. И ровно в три...

- ...остановился как вкопанный прямо передо мной, остановился, как будто его ударили по голове, и огляделся, словно слепой, - прерывисто повторил машинист. - Казалось, прислушивался к чему-то, я не знаю к чему...

Его слова потонули в тишине, когда кто-то увел его прочь.

И я - я вслепую пробивалась обратно сквозь толпу. Мне нужно было уйти от ужасных, обвиняющих взглядов, которые, казалось, исходили от глаз каждого на этой переполненной улице. Я должна уйти одна, чтобы в полной мере осознать, что произошло, - хотя от такого осознания не могло исходить ничего, кроме горечи.

Но, когда я тащилась обратно в свою одинокую квартиру, моя голова дернулась вверх, словно ее подняла невидимая рука. Словно мстительный перст направил мой взгляд, и я обнаружила, что смотрю на невероятную вещь!

Два человека, мужчина и девушка, медленно приближались ко мне. Голова мужчины была наклонена, как будто он прислушивался, боясь пропустить какую-нибудь слабую нотку в голосе, который он любил. Девушка смотрела на него снизу вверх с таким светом в глазах, который зажигается только раз в жизни женщины и только одним мужчиной.

Они беззвучно рассмеялись и подошли ближе к тому месту, где, парализованная страхом, я стояла прямо перед ними.

Я закричала, завизжала во весь голос. Они не обратили внимания - казалось, не слышали. Они подошли ближе. Я повернулась, чтобы убежать от них, но не смогла сдвинуться ни на дюйм.

Они подошли ближе, не глядя на меня, ведя себя так, словно меня не существовало. Я снова закричала.

Они не обратили внимания, эти двое, которые шли так близко друг к другу. Я попыталась еще раз воззвать к ним, отрицать преступление, которое я совершила против них. Но они по-прежнему не хотели слышать.

Рука об руку, поглощенные друг другом, какими могут быть только воссоединившиеся влюбленные, они направились ко мне.

Как раз в тот момент, когда я в обмороке упала на тротуар, они прошли мимо меня и направились в то место, которое предназначено для тех, чьи сердца стали единым целым, и даже смерть не в силах их разлучить.

ПРИЗРАК ДОКТОРА ХАРРИСА

Правдивый рассказ о замечательном явлении

Натаниэль Готорн

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКЦИИ: Эта история никогда не печаталась - в собраниях сочинений Готорна. Впервые ее рассказали группе друзей, собравшихся в доме мистера Дж. П. Пембертона в Ливерпуле, Англия, когда Готорн был там американским консулом. Знаменитый романист впоследствии записал факты, приведенные ниже, но рукопись так и не увидела свет при его жизни.

Этот великий романист неожиданно вступил в контакт с миром духов в бостонской публичной библиотеке! И его удивительное переживание произошло в яркий полдень!

Боюсь, эта история о привидениях, перенесенная на бумагу, будет иметь очень блеклый вид. Какой бы эффект она ни произвела на вас, какое бы очарование ни сохранила в вашей памяти, возможно, это следует отнести на счет благоприятных обстоятельств, при которых она была первоначально рассказана.

Помню, мы сидели поздним вечером в вашей гостиной, где свет люстры был настолько приглушен, что создавал восхитительный полумрак, сквозь который огонь в камине отбрасывал тусклое красное свечение. В этих густых сумерках чувства собравшихся были должным образом подогреты некоторыми рассказами об английских суевериях, и леди Смитиллс-Холла как раз описывала кровавые следы, которыми отмечен порог ее старого особняка, когда ваш гость-янки (ревностный к чести своей страны и желающий доказать, что его умершие соотечественники обладают теми же призрачными привилегиями, что и другие умершие люди, если они считают, что стоит ими воспользоваться) начал рассказ о чем-то чудесном, что давным-давно случилось с ним самим.

Возможно, в устном повествовании он позволил себе немного больше вольностей, чем было бы допустимо в письменном отчете. Ради художественного эффекта он, возможно, вставил тогда, тут и там, несколько незначительных обстоятельств, которые он не сочтет уместным воспроизвести в том, что он сейчас излагает как трезвую констатацию истинного факта.

Много лет назад (должно быть, целых пятнадцать, а может, и больше, когда я все еще был холостяком) я жил в Бостоне, в Соединенных Штатах. В этом городе есть большая и давно существующая библиотека, называемая Атенеум, к которой примыкает читальный зал, с хорошей подборкой иностранных и американских периодических изданий и газет. Владельцами этого учреждения было возведено великолепное здание; но в период, о котором я говорю, оно располагалось в большом старинном особняке, бывшем городской резиденцией выдающегося гражданина Бостона.

Читальный зал (просторный зал с группой Лаокоона в одном конце и Аполлоном Бельведерским в другом) посещало немало пожилых торговцев, отошедших от дел, священнослужителей и юристов, а также таких литераторов, какие имелись среди нас. Эти добрые люди были по большей части пожилыми, неторопливыми и сонными и имели обыкновение клевать носом и дремать часами напролет, иногда раскрывая газеты, чтобы прочитать пару слов о политике дня - сидя, так сказать, на границе Страны Грез, и имея мало общего с этим миром, кроме как посредством газет, которые цепко держали в руках.

Один из этих достойных людей, которого я иногда там видел, Харрис, унитарианский священник, был широко известным преподобным доктором с прекрасной репутацией. Он был очень преклонного возраста, ему было не меньше восьмидесяти лет, а возможно, и больше; и жил он, я думаю, в Дорчестере, пригородной деревне в непосредственной близости от Бостона. Я никогда не был лично знаком с этим добрым старым священником, но всю свою жизнь слышал о нем как о достойном внимания человеке; так что, когда мне впервые указали на него, я посмотрел с определенным особым вниманием и впоследствии всегда смотрел на него с некоторой долей интереса всякий раз, когда мне случалось видеть его в Атенеуме или где-либо еще.

Это был иссохший, немощный, но бодрый пожилой джентльмен с белоснежными волосами, несколько сутулой фигурой, но при этом с удивительной живостью движений. Помню, впервые я заметил его на улице. Доктор ковылял с посохом, но быстро обернулся, когда к нему обратился джентльмен, шедший со мной, и ответил с большой живостью.

- Кто он? - спросил я, как только почтенный незнакомец прошел мимо.

- Преподобный доктор Харрис из Дорчестера, - ответил мой спутник; и с тех пор я часто видел его и никогда не забывал его облика. Его особым пристанищем был Атенеум. Там я привык видеть его ежедневно, и почти всегда с газетой "Бостон пост", - ведущим изданием Демократической партии в Северных штатах. Поскольку старый доктор Харрис был известным демократом в период своей более активной жизни, вполне естественно, что ему по-прежнему нравилось читать "Бостон пост". Там его преподобие привык сидеть день за днем в одном и том же кресле у камина; постепенно, постоянно видя его там, я начал поглядывать в его сторону, входя в читальный зал, и почувствовал, что установилось своего рода знакомство, по крайней мере, с моей стороны. Не то чтобы у меня были какие-либо основания (пока душа этого почтенного человека оставалась в теле) предполагать, что он когда-либо замечал меня; но по какой-то неуловимой связи эта седовласая, немощная, но живая фигура старого священника стала ассоциироваться с моим представлением и воспоминанием об этом месте.

Как-то раз (около полудня, как обычно в это время) я увидел эту фигуру старого доктора Харриса и обратил на него свое обычное внимание, хотя не помню, чтобы его внешность вообще отличалась от того, что я видел во многих предыдущих случаях.

Но в тот же вечер друг сказал мне: "Вы слышали, что старый доктор Харрис умер?"

- Нет, - сказал я очень тихо, - и это не может быть правдой, потому что я видел его сегодня в Атенеуме.

- Вы, должно быть, ошибаетесь, - возразил мой друг. - Он определенно мертв! - И подтвердил этот факт такими особыми обстоятельствами, что я больше не мог в этом сомневаться.

С тех пор мой друг часто уверял меня, что я, казалось, был сильно поражен этим известием; но, насколько могу припомнить, полагаю, я был встревожен очень мало, если вообще встревожен, но списал это видение на мою собственную ошибку или, возможно, на привычку видеть что-то знакомое в одном и том же месте при одних и тех же обстоятельствах.

На следующий день, поднимаясь по ступеням Атенеума, я, помню, подумал про себя: "Что ж, я больше никогда не увижу старого доктора Харриса!"

С этой мыслью в голове, открывая дверь читального зала, я взглянул на то место и кресло, где обычно сидел доктор Харрис, и там, к моему удивлению, увидел седую, немощную фигуру покойного доктора, читающего газету, как обычно! Его собственная смерть, должно быть, была зафиксирована в то самое утро в той самой газете!

Не помню, чтобы в тот момент был сильно удивлен, да и вообще испытывал какие-либо экстраординарные эмоции. Вероятно, если бы призраки имели обыкновение появляться среди нас, это совпадало бы с обычным ходом событий и они растворялись бы в них настолько привычно, что мы не были бы шокированы их присутствием. Во всяком случае, так было в данном случае. Я, как обычно, просматривал газеты и перелистывал периодические издания, проявляя к их содержанию примерно такой же интерес, как и в другое время. Раз или два, без сомнения, я поднимал глаза от страницы, чтобы еще раз взглянуть на почтенного доктора, которому тогда следовало лежать в гробу, одетым для могилы, но который проявил такой интерес к "Бостон пост", что вернулся с того света, чтобы прочитать ее на следующее утро после своей смерти. Можно было бы предположить, что его больше заботили новинки сферы, с которой он только что познакомился, чем политика, которую он оставил позади себя!

Призрак не обратил на меня никакого внимания, и ни в каком отношении не повел себя иначе, чем в любой предыдущий день. Никто, кроме меня, казалось, не замечал его; и все же пожилые джентльмены, сидевшие у камина рядом с его креслом, были его давними знакомыми, которые, возможно, думали о его смерти и которые через день или два сочли бы подобающей любезностью присутствовать на его похоронах.

Я забыл, как призрак доктора Харриса покинул Атенеум по этому случаю, или, на самом деле, кто ушел первым - призрак или я. Эта невозмутимость и почти безразличие с моей стороны - небрежность, с которой я взглянул на столь необычную тайну и отложил ее в сторону, - вот что сейчас удивляет меня больше, чем что-либо другое в этом деле.

С того момента и в течение долгого времени после этого - по крайней мере, в течение недель, или, может быть, месяцев - я видел фигуру доктора Харриса так же часто, как и до его смерти. Это стало настолько обычным делом, что, в конце концов, я стал относиться к почтенному покойнику не с большим интересом, чем к любому другому старому чудаку, который грелся у камина и дремал над газетами.

Это был всего лишь призрак, - ничего, кроме разреженного воздуха, - не осязаемый, не заметный и не требующий никакого внимания человека из плоти и крови! Я не могу припомнить ни холодной дрожи, ни благоговейного трепета, ни отвращения, ни какой-либо другой эмоции, какая была бы уместна и благопристойна при виде посетителя из духовного мира. Это очень странно, но такова истина. Теперь мне кажется чрезвычайно странным, что я не воспользовался теми средствами, какие легко мог бы использовать, чтобы установить, было ли это явление твердым или газообразным и парообразным. Я мог бы задеть его, толкнуть его кресло или случайно наступить на его бедные старые пальцы. Я мог бы выхватить "Бостон пост" - если только это тоже не было привидением - из его призрачных рук. Я мог бы испытать его сотней способов, но я не сделал ничего подобного.

Возможно, мне не хотелось разрушать иллюзию и лишать себя такой хорошей истории о привидениях, которая, вероятно, могла бы быть объяснена каким-нибудь очень банальным образом. Возможно, в конце концов, у меня был тайный страх перед явлением, и поэтому я держался в рамках своих возможностей с инстинктивной осторожностью, которую ошибочно принимал за безразличие. Как бы то ни было, факты таковы. Я видел эту фигуру день за днем в течение значительного промежутка времени и не прилагал никаких усилий, чтобы выяснить, призрак это или нет. Я никогда, насколько мне известно, не видел, чтобы он входил в читальный зал или выходил из него. Доктор Харрис сидел в своем обычном кресле, и больше я мало что могу сказать о нем.

Через некоторое время - не знаю, сколь долгое - я начал замечать или воображать, будто старый джентльмен относится ко мне с особым вниманием. Иногда я замечал, что он пристально смотрит на меня, и, если я не обманывал себя, в его лице присутствовало что-то вроде ожидания. Его очки, я думаю, были сдвинуты на нос, чтобы его затуманенные глаза могли встретиться с моими собственными.

Если бы он был живым человеком, я бы льстил себя надеждой, что доктор Харрис по той или иной причине интересуется мной и желает личного знакомства. Поскольку он был призраком и подчинялся законам о привидениях, было естественно заключить, что он ждал, когда с ним заговорят, прежде чем передать то сообщение, которое хотел передать. Но если это так, то призрак проявил недальновидность, распространенную среди духовного братства, как в отношении места собеседования, так и в отношении человека, которого он выбрал в качестве получателя своего сообщения. В читальном зале Атенеума разговоры строго запрещены, и я не смог бы обратиться к призраку, не привлекая немедленного внимания и негодующих взглядов дремлющих пожилых джентльменов вокруг меня.

В то же время я сам был застенчив, как любое привидение, и следовал правилу призраков никогда не заговаривать первым. И какую нелепую фигуру я должен был изобразить, торжественно и грозно обращаясь к тому, что, должно быть, в глазах всей остальной компании выглядело пустым креслом! Кроме того, я никогда не был представлен доктору Харрису, живому или мертвому, и не знаю, отменяются ли социальные нормы случайным фактом пересечения одной из сторон незаметной черты, отделяющей другую сторону от духовного мира. Если призраки отбрасывают всякую условность в отношениях между собой, из этого не следует, что те, кому все еще мешают плоть и кровь, могут спокойно обойтись без этого.

По таким причинам, как эти, и, кроме того, размышляя о том, что покойный доктор мог бы взвалить на меня какую-нибудь неприятную задачу, к которой я не имел ни малейшего отношения и не желал иметь никакого отношения, я упрямо решил ничего ему не говорить. Этого решения я придерживался; и ни разу ни словом не обмолвился я с призраком доктора Харриса.

Насколько помню, я никогда не видел, чтобы пожилой джентльмен входил в читальный зал или выходил из него, или вставал со стула, или откладывал газету, или обменивался взглядами с кем-либо из присутствующих, если только это не был я сам. Он отнюдь не всегда присутствовал на своем месте. Например, по вечерам, хотя я сам часто бывал в читальном зале, я никогда его не видел. Обычно в самый яркий полдень я видел его сидящим в самом удобном месте у пылающего камина, таким же реальным и жизнеподобным объектом (за исключением того, что он был очень старым и с пепельным цветом лица), как и любой другой в комнате.

После длительного времени этого странного общения, если это можно так назвать, я вспоминаю - по крайней мере, один раз, и не помню, насколько чаще - печальный, задумчивый, разочарованный взгляд, который призрак устремил на меня из-под своих очков; меланхоличный взгляд беспомощности, перед которым, если бы мое сердце не было таким твердым, как брусчатка, я бы вряд ли устоял. Но я выдержал его; и я думаю, что больше не видел его после этого последнего умоляющего взгляда, который до сих пор запечатлелся в моей памяти так же отчетливо, как в тот момент, когда мои собственные глаза встретились с тусклыми и затуманенными глазами призрака. И всякий раз, когда я вспоминаю этот странный эпизод своей жизни, я вижу старую, иссохшую фигуру доктора Харриса, сидящего в своем обычном кресле с "Бостон Пост" в руке, сдвинув очки на лоб, и смотрящего на меня, когда я закрываю дверь читального зала, с этим задумчивым, умоляющим, безнадежным выражением. Беспомощный взгляд. Теперь уже слишком поздно: его могила заросла травой много-много лет назад; и я надеюсь, что он обрел в ней покой без какой-либо помощи с моей стороны.

Мне остается только добавить, что лишь спустя долгое время после того, как перестал встречаться с призраком, я осознал, насколько странной была вся эта история; и даже сейчас я осознаю ее необычность главным образом благодаря удивлению и недоверию тех, кому я рассказываю эту историю.

МОГУТ ЛИ МЕРТВЫЕ ПОМОЧЬ ЖИВЫМ?

Самри Фрикелл

Одним из наиболее важных вопросов, возникающих в связи с мировым интересом к оккультным исследованиям, является их практический аспект. Могут ли духи умерших помочь нам? Могут ли они привести нас к успеху. Если мы действительно приближаемся к практически осуществимой непрерывной связи с Потусторонним миром, как мы сможем использовать это потрясающее открытие?

Если, как заявляют верующие в оккультизм, с каждым днем становится все легче встречаться с духами лицом к лицу, что они смогут сделать для человечества? Сможем ли мы с помощью медиумических сеансов прикоснуться к источникам вдохновения и знаний? Сможем ли мы научиться избегать поражений и одерживать победы с помощью духовного руководства и духовной силы?

"Это вопросы, на которые нужно искать ответы", - таков был первый комментарий сэра Артура Конан Дойла, которому я их задал. Тем не менее, он быстро осознал их важность и был готов обосновать их значение.

Ни один разумный человек сегодня не стал бы оспаривать уместность этих вопросов. Рост общественного интереса к этой теме поразителен. Сегодня эта тема более актуальна, чем когда-либо прежде, даже несмотря на то, что изгнание призраков проводилось еще до того, как Моисей пересек Красное море.

За всеми попытками на протяжении веков перекинуть мост через темную пропасть между живыми и мертвыми стояли три импульса. Три мотива побуждали человечество вызывать призраков. Первым было истинно научное стремление, основанное на любопытстве и имеющее своей единственной целью нахождение истины. Вторым - эмоциональный порыв, часто религиозного характера, который заставлял людей стремиться продемонстрировать личное бессмертие - выживание своих близких и сохранение идентичности после смерти. Наконец, предсказание судьбы, эгоистичное, но практичное желание получить определенную помощь от высших разумных существ.

С того дня, как Саул отправился в Эндор, и до сих пор, когда игроки на ипподромах советуются с толстыми старухами, которые дают советы, тасуя и раскладывая засаленные карты, мужчины верили в предсказание судьбы. Они верили, что возможно, используя тот или иной чудесный канал, получать из астральных сфер такую секретную информацию, какая дала бы им преимущество перед другими собратьями.

Люди с могучим интеллектом цепко держались за эту традицию. Сократ безоговорочно полагался на таинственный голос, который нашептывал ему советы и предостережения и который предсказал его гибель. История пестрит подобными случаями.

Даже в нашей собственной жизни мы видим вокруг себя мужчин и женщин, которым, кажется, таинственным образом благоволит Фортуна. Кажется, будто какая-то внутренняя сила помогает им и доставляет все, чего они желают. Они как дети удачи. В чем источник их силы?

Среди людей существует неизлечимая склонность к узнаванию своей судьбы посредством предсказания, и из-за этого недостатка важно, чтобы спиритуалисты разъяснили практические возможности общения, которые они объявляют доказанными и продемонстрированными.

Поэтому, имея в виду совершенно определенную идею, я обратился к Конан Дойлу за интервью. Я обратился к нему, потому что он стал признанным лидером всего движения. Вот те вопросы, по которым я искал просветления:

Обладают ли духи какими-либо более высокими знаниями, чем мы сами, относительно земных проблем? Всем нам известны вопросы, которые возникают на спиритических сеансах: пойдет ли спрашивающий в автомобильный бизнес или останется в продуктовой лавке? Должен ли он продать свою недвижимость? Может ли он выиграть судебный процесс? Выйдет ли она замуж за подходящего человека? Окажут ли ему надлежащее медицинское лечение? Следует ли отправлять мальчика в колледж? Следует ли заключать определенные соглашения? И сотни подобных им.

Разве не важно, что мы узнаем, могут ли мертвые обсуждать такие вопросы? Но есть загадка важнее, чем эти тривиальные вопросы: можем ли мы достичь силой духа тайных источников вдохновения? Этот вопрос можно прояснить на примерах.

Возможно ли, например, для музыканта, размышляющего над клавишами своего пианино, соприкоснуться с высшими сферами; прикоснуться к источнику всей мелодии и всей гармонии, и своими нетерпеливыми пальцами соткать новую и гораздо более приятную музыку, какую он прежде не был в состоянии сочинить?

Или же художник, задумавшийся над своим холстом, может протянуть руку и схватить руку духовную, которая будет направлять его кисть вместо него и навсегда запечатлеет в красках более яркое полотно, чем художник мог создать раньше?

Или поэт, прислушиваясь к шепоту духа-проводника, записать такую метрическую красоту, какую ему никогда ранее не удавалось запечатлеть?

Может ли скульптор, перебирающий пальцами влажную глину и обрабатывающий мрамор; автор, плетущий паутину сюжета; инженер, мечтающий о кружевных стальных арках над непокоренными каньонами; химик, смешивающий экспериментальные соединения - могут ли эти творцы и ремесленники узнать от мудрых мертвецов тайну, скрытую от их смертных глаз?

А семья? Могут ли все молодые мужчины и все молодые женщины мира, чьи сердца сильно бьются от надежд и честолюбия; которые изо всех сил пытаются найти и выразить себя; те миллионы, которые не наделены никакими особыми художественными или механическими способностями, но которые действительно хотят показать наилучшим образом на что они способны, - могут ли они получить помощь в решении своих проблем? Можно ли показать им, как жить более полноценной жизнью, посредством контакта с миром духов?

Все эти вопросы вертелись у меня в голове, когда в компании с мистером П. Дж. Ноланом, австралийским журналистом, я одним ясным ветреным утром отправился на встречу с сэром Артуром Конан Дойлом.

По дороге в отель, где остановился писатель, мне было любопытно, каким человеком он окажется. По этому поводу мой спутник благоразумно хранил молчание, хотя в то время я и не предполагал, что он планирует собственный маленький сюрприз.

Когда мы шли по коридору, приближаясь к номеру Дойла в отеле, то встретили группу детей, которые с шумным ликованием пронеслись мимо нас. Это были дети Дойла, которых так часто фотографировали с родителями. Своим здоровьем и живостью они являли нечто вроде пророчества о человеке, с которым мы пришли встретиться.

Ибо, когда вскоре нас принял сэр Артур, мы обнаружили человека, в высшей степени далекого от того типа, который мы называем мистиком. Вместо этого мы пожали руку крепкому, мужественному британцу с львиным лицом, исполненным сурового достоинства, которому его свисающие усы придавали оттенок обманчиво вялого и непринужденного.

В его приветственной улыбке было что-то веселое, добродушное и дружелюбное. Румянец на его лице не был румянцем человека, окутанного далекими туманами экзотики. Вместо этого он говорил о хорошей жизни и достойном наслаждении жизнью, которая начинается в Англии в пятницу и заканчивается в понедельник, а также о постоянных физических упражнениях; сэр Артур - эксперт по крикету и боксу.

Единственный признак суровости в его лице - перпендикулярный разрез, похожий на канал, прорезанный пилой, в центре лба - несомненный отпечаток многолетних сосредоточенных размышлений. Приближаясь к нам, он двигался с обманчиво ленивой сутулостью, скрывающей жизненную силу, которая, учитывая его деятельность, должна быть огромной. Из-за очков в роговой оправе его безмятежные голубые глаза пристально смотрели на нас. Они были ясными, спокойными и добрыми. Это были не глаза, которые, казалось, созерцали герметические тайны или смотрели на адские явления - просто широко раскрытые, проницательные и дружелюбные глаза.

В нем чувствовались гранитное самообладание и сила. Можно было бы сказать, что это человек, достаточно крупный, чтобы справляться с большими проблемами; энергичная и бодрая личность. Если бы кто-то не был заранее осведомлен, никто бы никогда не подумал, что он спиритуалист. Больше всего на свете он напоминает семейного врача, каковым и является. Ни в какой обстановке он не выглядел бы физически более уместным, чем стоя у постели пациента и прося стакан воды и ложку.

В самом начале интервью сэр Артур продемонстрировал нам удивительную память. Пожимая руку моему собеседнику, он воскликнул:

- О, я встречал вас раньше! Вас зовут Нолан! Где я видел вас в последний раз?

- Я брал у вас интервью в Сиднее, Австралия, два года назад, - объяснил мистер Нолан.

- Совершенно верно! Я прекрасно вас помню!

Несмотря на многие тысячи людей, с которыми встретился с тех пор, сэр Артур смог мгновенно вспомнить тот получасовой разговор с незнакомцем на другом конце света. Мистер Нолан ничего не сказал об этом, и я думаю, он был так же удивлен способностью сэра Артура узнать его, как и я.

Затем сэр Артур представил леди Дойл, грациозно очаровательную женщину, которая так же интересуется духовными явлениями, как и ее муж, и так же полностью убеждена, как и он, в подлинности их переживаний.

Завершив эти предварительные приготовления, сэр Артур бросился на диван, где, заложив руки за голову и устремив взгляд в потолок, приказал нам: "Начинайте!"

- Наш интерес к спиритизму, - объяснил я, - связан с практическим применением. Чего мы сможем достичь с его помощью? Предполагая, что доказательства убедительны, предполагая, что с помощью более интенсивных и интеллектуальных исследований мы сможем установить более надежный метод коммуникации, какую выгоду получит человечество, помимо более твердой уверенности в будущем существовании?

- Это, - ответил сэр Артур, - новая мысль. Что вы имеете в виду под этим?

Я задал ему некоторые из вопросов, уже изложенных в этой статье.

Сэр Артур слушал терпеливо и с явным интересом, что подчеркивалось энтузиазмом, с которым он отвечал.

- Это острые вопросы, - сказал он. - На них нельзя ответить сходу. Они требуют зрелого рассмотрения и исследования. Не следует забывать, что эта наука все еще находится в зачаточном состоянии. Мы явно не в том положении, чтобы догматизировать. Более того, должен признаться, эта часть предмета для меня нова. Это, безусловно, заслуживало бы самого тщательного изучения. Я не верю, что духи могут дать нам лучший совет относительно наших личных дел, чем любой другой благонамеренный друг, за исключением некоторых редких случаев, и я думаю, самое пагубное зло, с которым мы, спиритуалисты, должны бороться, - это преобладающая тенденция низводить спиритуализм до уровня гадания.

Более того, я склонен полагать, то, что мы называем вдохновением, исходит изнутри нас самих. То, что, по-видимому, возникает в нас, исходит скорее из подсознания, чем от внешних духовных сил. Тем не менее, каждый человек, занимающийся творчеством, достигает точки, когда он должен осознать, что высочайшие из наших творений не развиваются из нас самих. Наступает день, когда мысль, подобно пуле, пронзает наш мозг - мысль из Запредельного. Она приходит свыше. Какой-то дух дает нам ее.

Однако в целом результаты сознательных попыток вызвать вдохновение с помощью духа разочаровывают.

Возможно, подсознание в моменты более возвышенного вдохновения действительно вступает в контакт с высшим разумом. Мы все знаем, что вдохновение бывает приливным. Иногда, я убежден, мы можем воспринять мысли от великих мыслителей, художников, музыкантов и поэтов, ушедших из жизни. Безусловно, такая определенная возможность существует, и, несомненно, она согласуется с духовной гипотезой.

В целом, однако, я убежден, что сделать из нас тех, кем мы хотели бы быть, мы можем только сами. Изнутри, а не извне, нам следует искать лучшую помощь.

Очевидно, что мы не получим нового Шекспира или Шелли с помощью медиума, впавшего в транс.

Я склонен думать, однако, существует вполне определенная возможность того, что мы можем улучшить свой характер, общаясь с умершими. Я убежден, что впадающие в транс воспринимают лучшие проповеди и более широкую и красивую концепцию раввинской религии, чем мы могли бы представить без внешней помощи. Эти религиозные мысли, навеянные духами, несомненно, лучше тех, которые исходят из нормального мозга.

Я не думаю, однако, что при обычных обстоятельствах художник или даже обычный человек, стремящийся преуспеть в жизни, получит большую помощь из духовных сфер.

Возьмем, к примеру, нашу собственную работу: если бы мы, авторы, были вынуждены передавать наш материал по междугороднему телефону с довольно неразумным оператором на другом конце провода, мы могли бы убедиться, что этот метод не самый удачный для использования. На самом деле, я думаю, было бы лучше не опираться на костыль, а найти в себе все, что нам нужно выразить...

- И все же, - спросил я сэра Артура, - разве вы не верите, что в высших сферах существует огромный запас прекрасных мыслей и прекрасной музыки, которые, если бы их можно было использовать, неизмеримо увеличили бы красоту этого мира?

- Да, - решительно ответил он. - Несомненно, музыка существует, например, в царствах духов. Наиболее интересно прочитать в подборке писем, которые я получил от людей, побывавших на спиритическом сеансе, о замечательной музыке, которую они слышали, находясь в трансе. Если бы у этих людей была возможность посвятить себя нотам и тактам музыкального текста, небесной музыке, которую они слышат, или стихам, которые распевают духовные метристы, или если бы они могли нарисовать картины великолепных зрелищ, которые видят, - мир, несомненно, стал бы намного лучше. Возможно, когда-нибудь мы найдем сочетание художника и медиума, и когда этот день настанет, сможем добиться каких-то результатов, хотя в таких дискуссиях всегда следует помнить о телефонной метафоре.

Я очень отчетливо помню письмо от пастуха из Шотландии. Ему было восемьдесят два года, и он проводил свои дни, бродя по холмам со своими овцами. Он был медиумом и рассказывал мне, с какой радостью сидел один в тишине дюн и зачарованно слушал равномерный ритм музыки сфер.

В своем медицинском опыте я часто обнаруживал, в момент смерти многие пациенты говорили о том, что слышат небесную музыку. Некоторые медиумы рассказывали мне о самом замечательном зрелище, какое наблюдали в духовных сферах: фонтаны с семью струями прозрачной воды. Каждая из семи струй была окрашена в один из семи цветов солнечного спектра, и каждая, падая, издавала отдельные ноты музыкальной гаммы.

Я сказал сэру Артуру, что некоторые продвинутые медиумы, глубоко заинтересовавшись оккультными явлениями, выдвинули теорию, в какой цвет и тон был окрашен их характер - что у каждого человека был свой индивидуальный духовный цвет и естественный духовный тон; что эти цвета отражались в ауре, которая, как заявляют все медиумы, окружает каждого человека, и музыкально - через тон голоса. Эти характеристики, по мнению теоретиков, сохраняются после смерти и могут быть идентифицированы.

- Вы когда-нибудь слышали об этом? - спросил я его.

- Я не энциклопедия по спиритизму, - едко ответил он, а затем, после минутного размышления, добавил: - Но, в конце концов, это потрясающая тема. Должен признаться, что это совершенно ново для меня и, безусловно, заслуживало бы самого тщательного изучения.

Я склонен думать, что за этим стоит какая-то разумная основа. Действительно, мы можем легко понять по собственному опыту, что голос часто является показателем характера. Есть добрые голоса и есть жестокие голоса; и по мере того, как характер меняется в результате роста или регресса, меняется и голос. Это тема, которая заслуживает более глубокого анализа.

Когда сэр Артур излагал эти принципы, и другие, последовавшие за ними, он говорил о них ясно и незатейливо, с поразительной прозаичностью. Его защита спиритуализма чиста, прямолинейна и абсолютна.

Хотя он знает, что существуют мошенничества, и, вероятно, так же хорошо знаком с механикой поддельного медиумизма, как и любой фокусник, все же он предлагает удивительное свидетельство о том, что его покойная мать стояла перед ним в материализованном виде; что он беседовал лицом к лицу с умершими.

Вопреки нетерпимому отношению скептиков, он тверд в своих заявлениях и требует их опровержения. После беседы с ним, осознав его здравомыслящую серьезность и глубокую убежденность, легко понять, почему многие консервативные люди обеспокоены позицией Дойла.

Объясняя свою концепцию жизни после смерти, он развил учение о двух телах, физическом и эфирном. Смерть, с его точки зрения, - это не угасание, а палингенезис - новое рождение в высшую жизнь.

При изменении, называемом смертью, дух, облаченный в свое эфирное тело, покидает физическое тело.

- И что происходит с этим духом? - спросил я сэра Артура.

Он ответил:

- Он принимается в Потустороннем мире. Здесь, когда эфирное тело покидает физическое тело, устанавливается награда за хорошую жизнь или наказание за плохую. Когда человек, бывший порядочным и любящим, нежным, добрым, у которого было много друзей, умирает, его встречают друзья-духи. Но у духа плохого человека нет друзей, которые могли бы встретить его. Он обречен на одиночество, его отправляют в своего рода духовную пустыню - самое ужасное наказание, какое только можно вообразить.

- Это происходит сразу? - спросили мы его.

- Нет, - ответил он. - Когда эфирное тело выходит из физического, оно в течение трех дней пребывает во сне, предназначенном, по-видимому, для предотвращения потрясения, вызванного горем тех, кто остался позади. В конце этого периода эфирное тело пробуждается и отправляется в новый мир неописуемой славы. Послания от тех, кто сейчас находится за пределами, неадекватно описывают славу этого мира, ту славу, которую каждый в тот или иной день увидит сам. И все же эта первая фаза Рая - лишь преддверие к более славным сферам.

Описывая некоторые из своих личных переживаний, сэр Артур продолжил:

- В моем собственном доме я получаю много автоматических писем от моей жены. Они достигли такого уровня, что пару вечеров назад, когда мы с женой сидели в нашей комнате, почерк моей жены внезапно начал приобретать характерные черты почерка моей тещи. Сообщение было о чем-то, о чем знала только она.

- Как люди живут в Потустороннем мире? - поинтересовался я.

- Вы помните, - ответил он, - когда Христос говорил о доме Отца? Не сомневаюсь, что он видел этот прекрасный пейзаж Загробного мира, эту колонию любви.

Мужья и жены, состоящие в несчастливом браке здесь, внизу, не будут привязаны друг к другу там. Каждый может найти круг, в котором заключено величайшее счастье, возможно, чтобы позже воссоединиться друг с другом.

Это только первый план Небес. Люди, только что пришедшие с земли и придерживающиеся земных идеалов, не подходят для прямого восхождения в более ослепительные сферы высшего Запредельного, и поэтому они проходят курс подготовки.

- Какие факторы в наибольшей степени препятствуют всеобщему признанию духовных феноменов? - был задан следующий вопрос.

В этом сэр Артур был категоричен. Он сослался на враждебное отношение скептиков, ненаучную позицию великих ученых, таких как Дарвин и Хаксли, насмешки прессы и общественности и совершение мошенничеств фальшивыми медиумами. Этих последних он описал как "людей-гиен, которые питаются мертвецами".

В этом интервью я постарался позволить Конан Дойлу раскрыть себя и его теории. Я постарался правдиво передать манеру его речи и его метод рассуждения. Такими разговорами и рассуждениями он привлек к себе внимание представителей всех классов человечества как с надеждой, так и с ненавистью.

Для меня важность этого человека заключается в его личности. Глядя на него, не думаешь о мистике, вокруг которого витают духи, замирая с трепещущими крыльями. Никто не ожидает, что он откроет рот и произнесет заклинания или жестом вызовет тени усопших. Нет! Он обыкновенный человек, с обычными манерами; человек здравомыслящий, твердо стоящий на земле. В нем нет и намека на мрачность или странность. О нем никто не может сказать, что он романтичный дилетант, играющий с интересной новинкой; он - искренний и серьезно мыслящий джентльмен, ищущий полного объяснения некоторых глубоких загадок; и джентльмен, исключительно подготовленный для такой задачи.

Как человек сомнения и непредубежденного ума, сэр Артур терпелив. Он готов и даже горит желанием, - как раскрывается в его лекциях, - представить доказательства, которые убедили его, и довести предмет до логического завершения.

Непосредственно перед нашим отъездом сэр Артур умудрился преподнести нам настоящий сюрприз. Когда мы пожимали друг другу руки, я сказал:

- Есть медиум, о котором я хотел поговорить с вами, сэр Артур. Я никогда ее не видел, но кто-то говорил мне...

- Его зовут Томпсон? - внезапно прервал он меня.

- Да! - удивленно ответил я. - Как вы узнали?

На его лице появилось выражение недоумения.

- Будь я проклят, если знаю, - признался он. - Это имя внезапно всплыло у меня в голове, и я произнес его вслух, прежде чем понял, о чем идет речь!

- Артур! Артур! - упрекнула леди Дойл, которая слушала. - Ты сам становишься медиумом!

- У меня нет никаких медиумических способностей, - запротестовал он. - И все же это, безусловно, любопытно. Но что насчет этого Томпсона? Расскажите мне о нем.

- О ней! - поправил я. Ошибка показала, что сэр Артур не знал медиума, о котором шла речь, и тем самым сделала происшествие еще более необъяснимым, чем раньше.

Несколько мгновений спустя, когда прощались, мы все еще удивлялись маленькому инциденту, послужившему драматическим завершением необычного интервью с великим писателем и спиритуалистом.

ПРИЗРАК РИМСКОГО ИМПЕРАТОРА

Будет ли, наконец, похоронен призрак жестокого императора Калигулы? Считается, что так. Как бы то ни было, не только суеверные крестьяне Италии, но и ученые, изучающие античность, с величайшим интересом наблюдают за усилиями, предпринимаемыми для поднятия знаменитых галер Калигулы со дна озера Неми, где они пролежали с начала христианской эры.

Галеры, которые когда-то были ареной зрелищных пиршеств и оргий, долгое время считались одним из величайших археологических сокровищ современности. С середины XV века периодически предпринимались попытки их восстановления, но всегда безуспешно. Согласно рассказанным историям, призрак императора видели в течение многих лет после каждой неудачи, он парил над озером каждую ночь с полуночи почти до рассвета. Именно из-за этого призрачного посещения попытки поднять галеры были спонтанными. После неудачи никаких новых попыток не предпринималось, пока призрак не исчезал.

Однако в настоящее время на призраков не обращают внимания, но будут ли подняты галеры - это вопрос. На этот раз опробована сложная современная инженерная схема. Премьер-министр Муссолини и другие высокопоставленные лица присутствовали при начале работ.

Император Калигула, или Гай Цезарь, правивший с 12 по 41 год н.э., был самым жестоким и расточительным правителем своего времени, и он построил на озере флот из богато украшенных галер, на которых предавался оргиям. Со своими любимыми военачальниками и чиновниками он отправлялся на галеры, приказывал рабам приносить вино и приводить захваченных женщин, на недели ударяясь в разгул. Женщин обычно выбрасывали за борт, чтобы они утонули, прежде чем император и его приближенные возвращались на берег. Согласно некоторым древним историкам, именно призраки этих убитых женщин, возвращаясь и мучая Калигулу, свели его с ума.

Одним из его последних деяний было дарование консульства коню. В качестве объяснения он заявил, что животное будет более верным, чем любой человек, и сможет защитить его от призрачных женщин.

ТАЙНА ХУДОЖНИКОВ, ВДОХНОВЛЕННЫХ ДУХАМИ

Арнольд Фонтейн

Невежественный французский шахтер, работающий в состоянии транса, написал пятьдесят семь шедевров в стиле древнеегипетского искусства; прочтите его замечательную историю.

Все газеты Лондона взволнованы новой спиритической тайной странного, интригующего типа. Это касается двух известных художников, которые признают оккультное вмешательство в свои шедевры. Они пишут картины в состоянии транса.

Вот их история.

На встрече, проходившей в Куинз-Гейт-холле, Южный Кенсингтон, под эгидой Национальной лаборатории оккультных исследований, доктор Юджин Ости (директор Международного института метапсихики, Париж, и вице-президент Национальной лаборатории) прочитал небольшую лекцию о творчестве двух художников, пишущих в состоянии транса, которые находились под наблюдением в Институте метапсихики. Лекция была прочитана на французском, но доктору Ости и аудитории очень повезло, что достопочтенная миссис Альфред Литтлтон вызвалась переводить, и сделала это с большим мастерством. На лекции присутствовал лорд Чарльз Хоуп.

Доктор Ости начал с замечания, что в тот вечер его слушатели были несчастными жертвами лекции, прочитанной на французском, но это лучше, чем если бы они стали жертвами его английского! Ему пришлось рассказывать вещи, которые лучше было бы сказать на его родном языке. Он должен был рассказать историю двух людей, чья выдающаяся работа находилась под наблюдением Института в Париже, с которым он был связан. Первым из них был человек по имени Огюстен Лесаж, чей портрет он показал на экране.

Этот человек был шахтером из Па-де-Кале, совершенно не разбирался в живописи и искусстве вообще и родился в условиях, далеких от любых художественных влияний.

Когда в возрасте тридцати пяти лет он прочитал несколько работ по спиритизму, его мысли повернулись в этом направлении. Он воспользовался случаем, и с самого начала его рука, казалось, была захвачена оккультной силой; она написала: "Возьми карандаш и рисуй".

Соответственно, он взял в руку несколько цветных мелков, и с первой же попытки этот человек, не имевший никакого художественного образования, создал замечательную картину, которую лектор продемонстрировал на экране с помощью "волшебного фонаря".

Несколько дней спустя он создал при аналогичных обстоятельствах второй рисунок, который также был показан; а его третья и четвертая картины появились несколькими днями позже. Очевидно, когда он находился в трансе, то был наделен редкой способностью к декоративной живописи.

Через некоторое время невидимая сила снова схватила Лесажа за руку и велела ему взять кисть и приняться за более амбициозную работу. Соответственно, он взял кисть и лист бумаги и нарисовал две картины, которые лектор также показал.

Затем пришло еще одно наставление в виде письма - настолько мелким шрифтом, что приходилось брать увеличительное стекло, чтобы прочитать его. Это послание предписывало ему работать на холсте и более тонкой кистью.

Соответственно, Лесаж заказал холст, не указав никаких размеров, и ему прислали полотно площадью три квадратных метра. Когда это полотно было размещено на стене его комнаты, он снова взял кисть и покрыл его краской, в результате чего появилось прекрасное произведение искусства.

Это его первое полотно было признано многими художниками произведением исключительных достоинств, учитывая жанр и невежество автора. Оно наводило на мысль о древнем искусстве с типами декоративных эффектов, характерных для древних восточных цивилизаций, таких как Китай, Тибет, Индия и Египет. Каждая часть холста обладала собственной индивидуальностью. Это не было подражанием какой-либо уже существующей работе, но выражало гений Востока. Лектор добавил, что, если бы кто-нибудь из присутствующих был в Париже, он с большим удовольствием показал бы им этот и другие оригиналы.

В общей сложности за десять лет, с 1918 по 1928 год, этот человек, до недавнего времени работавший шахтером, создал пятьдесят семь полотен. Все они свидетельствовали о врожденном гении цвета, концепции были гармоничны во всем. С большой дерзостью он даже оставлял некоторые участки холста совершенно пустыми и никогда не воспроизводил в деталях то, что делал раньше, но все его работы были отличны одна от другой, хотя и имели тот же орнаментальный характер и ту же идеальную симметрию.

Создавая свои картины, Лесаж всегда начинал с верхней части холста и наносил, так сказать, мазок за мазком, сохраняя полную симметрию. Рисунок на одной стороне выглядел так, как будто его механически скопировали с другой.

Лектор показал различные работы этого мастера, в том числе ту, которая была выставлена в 1926 году в Обществе французских художников, а также фотографии Лесажа, который писал полотно в Париже, где он провел месяц в прошлом году.

Лесаж считал, что он был реинкарнацией древнеегипетского художника. Он думал так в течение некоторого времени. Такие мотивы, как египетские пирамиды и Сфинкс, часто появлялись в его работах.

Как бы там ни было, о нем уже нельзя сказать, будто он совершенно не разбирается в живописи, создав более пятидесяти полотен.

Сам Лесаж, однако, заявил, что сегодня, как и в прошлом, он по-прежнему совершенно не разбирается в искусстве живописи. По его словам, его рука двигалась не по его воле. Когда он рисовал, его рука выходила из-под контроля и двигалась по какому-то указанию извне; несомненно, было множество свидетельств того, что в 1918 году, когда Лесаж создал свою первую работу, он абсолютно ничего не знал о живописи - и все же эта первая картина была столь же замечательной, как и любая из его более поздних работ.

В его работе не наблюдалось никакого прогресса, и его нынешние картины были на том же уровне совершенства, что и самые первые попытки.

Таким образом, перед нами человек, который никогда не учился рисовать, - факт, хорошо подтвержденный его школьными товарищами и директором его школы, - человек без наследственных способностей, у которого никогда не было возможности увидеть какие-либо великие произведения искусства, пока его собственная уникальная карьера не пошла полным ходом - и вдруг он раскрылся как художник со значительным талантом в области живописи, которая очень редко практиковалась.

Психологический аспект медиумизма Лесажа представляет собой редкий пример проблемы происхождения определенных форм человеческого знания.

Затем лектор перешел к работам другого художника-медиума, Марьяна Грузевски.

Это польский джентльмен удачи, родившийся в 1889 году. Его семья была землевладельцами, он рос в благополучных условиях. У него была своеобразная история, и необходимо было в нескольких словах рассказать, каким было его детство, потому что оно легло в основу его последующих достижений.

Когда он был ребенком, то, что называлось сознательным мышлением, имело для него очень мало ценности, но, напротив, его подсознание обладало очень странной живучестью. Важность подсознания в его жизни проявлялась многими способами, сначала галлюцинациями и видениями - видениями, которых никто не видел, кроме него самого. В его детстве доминировал страх.

Когда он пошел в школу, случилась очень любопытная вещь. Начав писать, он обнаружил, что не может записать то, что ему велели, или то, что он хотел. Его рука писала что-то совсем другое, совершенно чуждое тому, что можно было бы ожидать от ребенка его лет. Если он попытался написать то, что хотел, ручка выпадала у него из руки. Таким образом, обучать его обычным способом было невозможно.

О его детстве можно сказать, что его сознательное мышление было очень слабым; с другой стороны, его подсознательная деятельность была очень энергичной. До семнадцати лет он никогда не слышал о спиритизме. Этот предмет был скрыт от него из-за его особой нервозности.

Впервые он услышал о существовании спиритизма от одного из своих кузенов. Сначала он отнесся к этому скептически, а когда на него стали давить, разозлился. Но у него были брат и сестра, которые верили в это, и они убедили его провести сеанс.

На самом первом сеансе, как это часто случается с людьми, чье подсознание стремится выразить себя, произошла демонстрация его особенных свойств; стол сверхъестественным образом сдвинулся с места от прикосновения его руки.

Было обнаружено, что он владеет телекинезом и телепластикой, а также может стать поэтическим импровизатором и актером в сомнамбулическом состоянии.

После нескольких сеансов, согласно свидетельствам людей, знакомых с ним в то время, он продемонстрировал явные доказательства сверхъестественных знаний. На сеансах, на которых он был медиумом, происходили перемещения предметов, а также, как оказалось, материализации. Лектор, однако, сказал, что он не может поручиться за эти сведения: это было только то, что ему сказали. Но Грузевски, несомненно, спонтанно писал стихи в состоянии транса и разыгрывал театральные сцены. В таком состоянии он казался замечательным актером.

Только когда ему исполнилось девятнадцать или двадцать, люди начали замечать в его подсознательной активности поразительные способности художника. До этого времени он ничего не знал ни о дизайне, ни о живописи. Желая найти способ доказать, что сам он не был автором вещей, которые создавал в сомнамбулическом состоянии, друг попросил его сделать то, чего он никогда раньше не делал, а именно рисовать. Ему дали листы бумаги и предложили нарисовать некоторые события, происходящие в астральном мире.

Лектор показал один из рисунков, выполненных таким образом в течение четырех минут, в то время как глаза медиума были закрыты.

За ним последовали другие рисунки, выполненные таким же образом и с такой же быстротой. В некоторых из последовавших картин исторические сюжеты и фантазии странным образом переплетались.

Например, он нарисовал изображение смерти любовника Марии Стюарт, и оно было окружено ухмыляющимися лицами и другими призрачными формами.

В течение восьми лет Грузевски создал несколько сотен картин. Использование кисти на холсте последовало за использованием карандаша на бумаге, и все работы были выполнены в единой манере. Все это было сделано в состоянии транса и при дневном свете.

Среди примеров его работ, показанных лектором, были портреты людей (которых медиум не знал), уже умерших, и утверждалось, что портреты были удивительно похожи.

Лектор также обратил внимание на тот факт, что этот человек, никогда не изучавший анатомию, смог экстраординарным образом воспроизвести части человеческой фигуры. Раскрытие мастерства медиума в анатомическом изображении было столь же замечательным, как и его способности к живописи и графике.

На одном портрете, сделанном по памяти, был изображен знаменитый польский поэт Мицкевич, умерший в 1855 году.

В 1919 году Грузевски был вынужден покинуть город Вильно, где он жил, из-за российского вторжения, и он нашел убежище в Варшаве у старого члена семьи, находящегося на иждивении, и там эксперименты продолжались под сочувственным наблюдением, причем Грузевски был вынужден работать в самых сложных условиях. Портретам и сценам не было числа.

Одна замечательная картина, которая была показана, последовала за предложением Грузевски попытаться изобразить в композиции два движения мира: его движение в пространстве и его движение вокруг собственной оси. Лектор снова обратил внимание на необычайное знание анатомии, проявленное в изображении фигуры на этой композиции.

Другой работой было изображение Сфинкса с другими лицами вокруг него.

Затем было решено еще раз испытать Грузевски, заставить его нарисовать живую модель; на картине маслом, выполненной в состоянии транса, был изображен человек, которого его попросили нарисовать, но, кроме того, темные головы некоторых других художников, которые, как он утверждал, имели какие-то отношения к этому человеку в другом существовании. В некоторых композициях появлялись лица демонов и другие странные формы.

Большинство рисунков, по-видимому, были сделаны очень быстро, в течение нескольких минут. В одном случае друг, который взял Грузевски за руку, сказал: приснилось, что он присутствует на римских играх во времена Нерона и видит превосходного атлета, метавшего диск. Он предложил ему на следующий день в определенный час воспроизвести картину. Конечно же, на следующий день, без напоминания, медиум впал в транс и создал картину, которая была выставлена.

Другой картиной был эпизод из одной из драм Мицкевича, а еще одной - картина маслом, воспроизводящая идею похоронного марша Шопена. Его также попросили нарисовать зверей Апокалипсиса. Все эти картины были сделаны очень быстро, хотя на заднем плане был показан какой-то необычный символизм, а фантазия всей работы была изумительной. Даже самые сложные картины никогда не занимали у него в общей сложности более двух часов. Для некоторых ему требовалось больше одного сеанса.

Когда сеанс продолжался сорок минут, Грузевски говорил, что он измотан и не мог продолжать. Во время рисования все его тело, казалось, сжималось, он терял сознание, его рука работала с необычайной быстротой, а дыхание становилось учащенным и слышимым. Каждый мазок, который он наносил на холст, был совершенно определенным и не нуждался в последующей коррекции.

В своих картинах и сценах он изображал вещи, которые, по его утверждению, принадлежали к прошлому существованию. Поскольку это было так, конечно, невозможно было проверить их истинность или ложность. Он дал своим описаниям название психических портретов. Он заявил, что в своем трансе видел людей с внешностью, отличной от их обычной. Он видел вокруг них ауру "атмосферного флюида", а иногда - очень странные материализации, которые должным образом изображал.

В июле прошлого года Грузевски отправился в Париж и провел определенные эксперименты в Институте метафизики. Эта работа состояла из рисунков, выполненных в полной темноте, и портретов, написанных в сомнамбулическом состоянии. Его заставляли работать в условиях, в которых нормальный человек работать не мог; это было сделано для того, чтобы убедиться, что его демонстрации не были вызваны каким-то неожиданным талантом в нем самом.

Лектор попытался заставить другого медиума, Лесажа, также работать в темноте, но в этих условиях Лесаж не смог создать ничего, что имело бы хоть какую-то ценность.

Когда Грузевски поставили задачу рисовать в темноте, его работы, безусловно, уступали тем, которые он делал при хорошем освещении и с открытыми глазами, но он доказал, что может работать даже в темноте, и результаты трех таких сеансов были показаны на экране фонаря. Это были наброски, а не законченный рисунок, и каждый из них был сделан за две-три минуты.

Несмотря на эти трудности, Грузевски создал картины, которые были правдивы в деталях, а также хорошо сбалансированы по общей схеме.

На одном из этапов этого эксперимента на потолок был пущен красный свет, и когда это было сделано, хотя он совершенно не освещал стол, на котором работал медиум, рисунок заметно улучшился.

Очевидно, он рисовал лучше при красном освещении, хотя красный свет никогда не достигал стола, за которым он работал; при дневном свете у него получалось еще лучше.

Брат Грузевски сказал, что он мог написать портрет какого-нибудь неизвестного человека, если рядом с ним было что-то, принадлежащее этому человеку. Соответственно, лектор пошел к своему другу, который был неизвестен Грузевски, и одолжил предмет одежды, который передал в руки медиума.

При красном освещении Грузевски за четыре минуты нарисовал портрет, но это был не портрет человека, у которого была позаимствована одежда, и не портрет кого-либо из его знакомых. Таким образом, этот эксперимент не увенчался успехом.

Были показаны другие портреты людей, посетивших медиума, и лектор заявил, что они были очень похожи.

На заднем плане многих из них имелись зарисовки, которые, как можно предположить, указывают на сцены из прошлой жизни субъекта или ассоциации с ним.

В заключение лектор сказал, что в случае с обоими этими медиумами был своего рода дар, проявившийся внезапно, и, хотя в случае с Грузевски, безусловно, был достигнут прогресс, все же первоначальное проявление было замечательным. Перед ним был человек, проявлявший не только склонность к искусству, но и разнообразные технические знания, включая знание анатомии, которой он не обучался, и от которой в его сознании не осталось и следа.

Вся работа была проделана в бессознательном состоянии. Грузевски никогда не рисовал иначе, как в трансе.

Нередко можно увидеть рисунки, сделанные подсознательно, но, конечно, редко можно увидеть рисунки и картины, достигшие уровня художественных достижений тех, что были показаны в этих случаях.

Эти люди без колебаний верили, что их руки являются орудиями духов. Безусловно, верно, что в этой области экспериментов, как и в других, если кто-то ищет обман, он его найдет, но лектор утверждал, что это не тот путь, которым следует приближаться к истине.

Несомненно, это были люди, которые подсознательно были способны к гораздо более высоким уровням деятельности, чем сознательно.

Это может быть верно для очень многих людей, и те, кто устанавливал пределы человеческим достижениям, не принимая во внимание подсознание, очевидно виновны в самонадеянности.

Доктор добавил, что в следующем году во Франции выйдет книга, содержащая полный отчет об этой и других работах, и он надеется, что она найдет английского читателя.

КОМНАТА ЖЕЛТЫХ ТЕНЕЙ

Уильям Стивенс

Осмелились бы вы остаться там, где обитает омерзительный призрак невидимого существа? Репортер сделал это и тем самым раскрыл тайну ужасного места.

- Возможно, вы вообще не сможете его увидеть, а если и увидите, то, возможно, не сможете разговорить его, - сказал ночной редактор.

- В чем заключается идея? - спросил я. - Почему я должен беседовать с сумасшедшим?

- Я думаю, тут кроется какая-то история, - ответил Грэнтэм. - Это просто одна из моих догадок. Я подготовил для вас почву, и доктор Фаркуар ожидает вас в окружной больнице в восемь часов вечера. Посмотрим, что вы сможете раздобыть.

Текс Грэнтэм и я были старыми друзьями. Хотя я работал внештатно, мои рассказы о ночной жизни Чикаго часто появлялись в крупной ежедневной газете, ночным редактором которой он был. Иногда он подсказывал мне вещи, которые можно было бы назвать заданиями, едва ли стоящими времени обычного репортера, и никогда не носящими характера срочных новостей; но некоторые из лучших рассказов, которые я написал за десять лет ночной жизни, появились именно из таких бесперспективных начинаний.

Здесь действительно был случай, который, казалось, мало что давал. Иностранец средних лет впал в буйство, находясь под воздействием виски, и проболтался, будто в его будильнике водятся привидения. Полиция заперла его в камеру, чтобы он отоспался, но, проснувшись, он все еще бормотал о своем будильнике с привидениями. Сейчас он находился в окружной больнице под наблюдением врачей, собиравшихся определить его вменяемость.

Я мог достаточно легко понять причину догадки Текса Грэнтэма: если какой-то факт казался ему любопытным, он верил, что причина факта может быть еще более любопытной. То, что он называл догадкой, было просто логическим рассуждением, основанным на опыте наблюдения за жизнью.

Что касается меня, то мне больше всего нравились истории с любопытным началом. Меня интересовали люди, а не события. Текс со смехом назвал меня своим "специалистом по психическим расстройствам", и в соответствии с этой идеей предположил, - за тем, что казалось порожденным виски сном о будильнике с привидениями, может стоять реальная история.

Я не раз ездил в полицейской машине скорой помощи с доктором Фаркуаром, и он с улыбкой приветствовал меня, когда я приехал в больницу в восемь часов. Пять минут спустя я сидел у кровати Франсуа Фиркони в палате D.

- Дайте мне шанс поговорить с ним наедине, хорошо, док? - взмолился я.

- Пятнадцать минут, - ответил Фаркуар, дружелюбно махнув рукой, и отошел к другим койкам в палате.

У мужчины, лежавшего передо мной, была забинтована голова. Полиция грубо обошлась с ним, усмиряя его. Однако он находился в сознании, бодрствовал и был готов говорить.

- Я друг доктора Фаркуара, - начал я, используя подход, который мы планировали. - Доктор говорит, что вы иностранец, и у вас нет друзей в городе. Мы хотели бы стать вашими друзьями и помочь вам благополучно выпутаться из этой передряги, если вы нам это позволите. Я немного лучше ориентируюсь в подобных делах, чем доктор, поэтому зашел, чтобы узнать, могу ли я что-нибудь сделать. Я журналист.

- Вы правы - у меня нет друзей, - произнес хриплый голос из-под бинтов, частично закрывавших лицо мужчины. Его черные глаза сверкнули светом, который не казался естественным, когда он устремил на меня взгляд наполовину подозрительный, наполовину нетерпеливо-приветливый.

- В чем проблема? - спросил я.

Последовало долгое молчание, пока пронзительные черные глаза изучали мое лицо. Затем хриплый голос произнес, на достаточно хорошем английском, хотя и с легким иностранным акцентом.

- Мсье, я не сумасшедший. Я пережил достаточно, чтобы сойти с ума, но я не сумасшедший. То, что случилось со мной, звучит невероятно, но я знаю, что это произошло. Не виски навел меня на мысль о часах; это часы подтолкнули меня к виски.

- Расскажите мне об этом. Если у вас действительно проблемы, мы пройдем через это вместе, - пообещал я.

- Ах, мсье, это самое приятное слово, какое я слышал с тех пор, как приехал в этот великий город. Я расскажу вам, что произошло, и мне все равно, напишете ли вы об этом. Я уже сто раз рассказывал об этом полиции, а они смеялись и отправили меня сюда. Мсье, внутри моего будильника есть что-то живое, и оно переводит стрелки назад каждую ночь.

Я с трудом сдержал улыбку при этом заявлении, и это, должно быть, отразилось в моих глазах. У меня самого были будильники, в одержимость которых я легко мог поверить.

Черные глаза на забинтованном лице смотрели на меня почти свирепо. Мужчина, конечно, сейчас был трезв, но не было никаких сомнений в его убеждении, будто он прошел через настоящее и отвратительное испытание.

- Вы думаете, я лгу! - воскликнул он, подскакивая в постели и вцепляясь в одеяла напряженными руками. - О, Боже мой! Боже мой! Я думал, вы будете другом, но вы такой же, как все. У меня был ужасный опыт, но вы тоже считаете, что мне это померещилось! Вот уже неделю я сижу в темноте у этих часов, наблюдая за ними в слабом свете из окна и ожидая, когда пробьет два часа; и каждый раз, когда это наступало, стрелки на часах начинали двигаться не в ту сторону! Они переводили время на четыре, шесть, иногда восемь часов назад. Иногда они дергались вперед и назад, как будто с ними играл ребенок или сумасшедший, но примерно через пять минут все заканчивалось. Часы снова начинали свое равномерное тиканье, но стрелки всегда показывали неправильный час.

- Что заставляет вас думать, будто что-то движет стрелками? - спросил я. - Может быть, что-то не так с механизмом. - Это, конечно, была история, но ни одна газета не стала бы рассматривать ее как реальное событие. Они назвали бы это "смехотворным" и отнесли бы к тому же классу, что и заявления о вечном двигателе.

- За последние две недели у меня была дюжина часов, - воскликнул Франсуа Фиркони. - Сначала я тоже подумал, что это механизм. Это дешевые часы, и я покупал их одни за другими, чтобы попытаться купить хорошие. Со всеми происходило одно и то же; все они начинали показывать неправильное время между полуночью и утром. Однажды на этой неделе я лег спать и забыл завести часы. Было почти два, когда я лег спать. Я пролежал несколько минут, и, мсье, услышал, как часы начали подпрыгивать на столе! Я слышал удары, и я слышал звон колокольчика!

- Что вы сделали?

- Я подумал, что, должно быть, сплю, но встал и включил электрический свет. Часы висели в воздухе, в десяти дюймах над столом! В ту секунду, когда загорелся свет, они упали на стол набок, а стрелки переведены на четыре часа назад! Я говорю вам правду, мсье.

- Как вы думаете, что заставляет стрелки двигаться назад? - спросил я после паузы, во время которой немного поразмыслил.

Последовала еще одна долгая минута молчания. Франсуа смотрел на меня глазами, в которых возбуждение быстро перерастало в ужас.

- Здесь водятся привидения! - воскликнул он. - Здесь водятся привидения, говорю вам! Внутри что-то есть! Вы не представляете, мсье, каково это - пытаться заснуть в комнате в такой компании! - Внезапно тело бедняги напряглось, а глаза наполнились каменным блеском ужаса. Прежде чем я успел удержать его, он сбросил одеяло и начал неистово трясти меня за плечи.

- Возможно, это не внутри часов! - закричал он. - В комнате может быть что-то, чего я не вижу, что крадется и может наложить на меня лапы однажды ночью! О, мсье, я сойду с ума!

Шум, поднятый Франсуа, быстро привлек к его кровати полдюжины интернов и медсестер. Они силой уложили его обратно и пристегнули ремнями. Они не собирались больше рисковать.

- Вам придется уйти, - сказал мне доктор Фаркуар. - Я бы не удивился, если бы меня раскритиковали за то, что я вообще позволил вам говорить с ним. Мы наблюдали и делали заметки, и они будут полезны, но сейчас вам придется уйти.

Франсуа натягивал ремни и пытался кричать через алюминиевый колпачок глушителя, который был прикреплен к его рту.

- Позвольте мне сказать ему еще одно слово, пока вы здесь, - взмолился я. - Думаю, я смогу немного успокоить его.

- Хорошо, одну минуту, - сказал доктор.

- Послушайте, Франсуа, - сказал я, склонившись над ним. - Я буду вам настоящим другом. Не бойтесь. Поправляйтесь. Если вы будете вести себя тихо и хорошо и покажете, что у вас здравый ум, они скоро вас отпустят. Как только вы выйдете, я приеду и буду жить с вами, и я не уйду, пока мы не выясним, что это за напасть, и не прогоним ее. Вы понимаете?

Сопротивляющаяся фигура затихла, и блеск в горящих глазах угас.

- Вы меня слышали? - спросил я.

Забинтованная голова кивнула, и из алюминиевого колпачка глушителя, закрывавшего рот, который за мгновение до этого бесновался, донеслось обвинительное бормотание. Черные глаза посмотрели в мои, - как мне показалось, с верой и утешением, - а затем обратились к лицу доктора Фаркуара с выражением, которое, казалось, говорило: "Я не сумасшедший, просто напуган. Я покажу вам, что мне можно доверять, если вы только позволите этому человеку помочь мне".

- Мы позволим вашему другу навещать вас каждый день, пока вы здесь, если вы будете хорошо себя вести, - пообещал доктор, и когда мы вышли из палаты в коридор, он сказал мне: - Клянусь Небом, Билл! На мой взгляд, это не похоже на обычное сумасшествие. Интересно, что случилось с этим парнем. Вы действительно собираетесь пожить у него?

- Да, - ответил я. - Я пришел сюда сегодня вечером, чтобы узнать новости, но вместо эксцентричного персонажа нашел страдающую душу. Я собираюсь попытаться помочь ему. Не думаю, что он сумасшедший.

- Что ж, - сказал доктор Фаркуар, когда мы расставались, - я приберегу для вас койку здесь, на случай, если вы обнаружите, что работа вас сводит с ума. Вот вам мой совет: идите и поговорите с доктором Земаном. Он специализируется на так называемых экстрасенсорных исследованиях, и некоторые из его научных данных могут быть вам полезны. А пока, если вам понадобится скорая помощь, позвоните мне.

Пророческие слова!

Я навещал Франсуа в больнице каждый день, и он начал быстро поправляться под влиянием дружбы и надежды. Я также навестил доктора Земана, который уделил мне несколько часов своего времени и предоставил в мое распоряжение свою библиотеку. Я нашел значительные научные данные, оказавшие непосредственную помощь в решении моей проблемы.

Франсуа выписали как вменяемого через неделю после моего первого визита, и я переехал жить к нему. У него была большая, хорошо обставленная комната на третьем этаже в районе меблированных комнат на Уэст-Вашингтон-стрит. Единственное изменение, которое мы внесли в его предыдущие договоренности, - это добавили раскладушку для меня рядом с его кроватью.

Франсуа работал официантом в одном из популярных ночных клубов Чикаго, в смену, с которой он возвращался домой в час ночи. Он был начитан, много путешествовал по Европе и хорошо говорил на нескольких языках. Его личность, хотя и тихая, обещала сделать наше общение приятным. Я устроил свои дела так, чтобы иметь возможность встречаться с ним каждый вечер, когда он заканчивал работу, и присоединяться к нему до его возвращения домой.

Первая ночь нашего общения началась спокойно, Франсуа казался уравновешенным и спокойным. Мы болтали примерно до половины второго ночи, а затем забрались в свои кровати. В комнате было темно, если не считать слабого света луны. Мы могли видеть смутные очертания маленького будильника на большом столе неподалеку.

Медленно приближался второй час. Я слышал, как дыхание Франсуа стало более учащенным и нервным, и увидел, что он сел в постели. За исключением слабого звука его дыхания и тиканья часов, в комнате стояла абсолютная тишина. Окно было распахнуто настежь.

Подул слабый ветерок, слегка колыхнув занавески. Они быстро вернулись в свое прежнее положение, но у меня возникло поразительное ощущение, будто ветерок все еще гуляет по комнате. Тут и там шуршали бумаги, висящая картина стукнулась о стену, а книга, которую я оставил стоять на книжном шкафу, с глухим стуком упала набок. Затем зазвенели часы!

Помимо моей воли мурашки пробежали у меня по спине! Я бросил быстрый взгляд на Франсуа и увидел, что он бросился ничком на кровать, закрыв лицо руками, и предоставил все это дело мне.

Я устремил взгляд на то место, где только что были часы. К моему изумлению, они больше не лежали на столе, а, казалось, парили в воздухе в ярде над ним, где перемещались иногда медленно, а иногда быстро, словно их трясла какая-то невидимая рука. Колокольчик часто звенел.

- Так не пойдет, - сказал я себе. - Здесь, вне всякого сомнения, что-то происходит, но я не узнаю, что именно, если буду неподвижно лежать в темноте и ждать, пока это объяснится само собой.

Соскользнув с койки, я тихо подполз на четвереньках к столу, где поднялся на ноги. Часы парили в воздухе на уровне моей груди, и, казалось, подпрыгивали. Я осторожно протянул руку и сжал их. Ничего не произошло. Я взял их под таким углом, чтобы отражение лунного света падало на циферблат, и я мог видеть, что стрелки переведены на шесть часов назад. Молча и осторожно, я правильно установил стрелки, а затем продолжил держать часы в воздухе, зажав пальцами винт настройки.

Лунный свет медленно расползался по полу, в комнате становилось светлее. Казалось, я был совершенно один за столом, и все же - внезапно - я отчетливо почувствовал пальцы на своих, пытающиеся повернуть винт настройки на задней панели часов! На ощупь они были похожи на пальцы, обмотанные ватой, но это безошибочно были пальцы.

"Неудивительно, что Франсуа стал взбалмошным, если ощущал что-то подобное много раз, - подумал я. - Это сверхъестественно".

Три-четыре-пять раз невидимые пальцы пытались повернуть винт, на котором покоилась моя удерживающая рука, а затем, казалось, оставили эту попытку. На мгновение воцарилась мертвая тишина, нарушаемая только тиканьем часов и дыханием Франсуа; в следующее мгновение я почувствовала, как чьи-то пальцы касаются моих плеч, рук, ног, осторожно и легко перемещаясь по моему телу.

По правде говоря, для меня это было уже слишком; я издал вопль отвращения и ужаса - и в тот момент, когда я издал этот вопль, в комнате началось столпотворение!

Что-то, казалось, бросалось во все стороны. Стулья опрокидывались, картины падали со стен, внезапно мне показалось, будто кто-то перебежал через стол передо мной. Книги и бумаги посыпались на пол, настольная лампа опрокинулась, разбив стекло, а затем и сам стол полетел на пол с треском ломающегося дерева. Что-то похожее на сигаретный дым, подхваченный сквозняком, вылетело в открытое окно, а затем наступила глубокая тишина.

Я включил настенный светильник. Франсуа скорчился на своей койке, в его глазах снова вспыхнул прежний огонек безумной паники. Я думаю, именно этот взгляд придал мне уверенности, потому что я сам был готов снова закричать.

Я поставил часы на книжный шкаф и сел рядом с Франсуа.

- Что это было, мсье? - спросил он хриплым шепотом.

- Не знаю, Франсуа, - ответил я. - Здесь что-то не так. Ты не ошибся. Есть нечто, чего мы не видим, что проникает в эту комнату ночью. Я пережил этот опыт сегодня в темноте, поскольку это был единственный способ, которым я сам мог выяснить, на что были похожи действия этого Существа. Но, Франсуа, я не верю, что этот посетитель охотится за тобой. Какова бы ни была его цель, его, похоже, мало заботят люди в комнате. На самом деле, кажется, что он боится людей. Его действия кажутся странной смесью любопытства, робости, свирепости и сверхъестественной силы. Если бы такое было возможно, я бы сказал, он так же нервничал из-за присутствия в этой комнате, как и мы из-за того, что это произошло здесь.

- Тогда почему, во имя всего святого, оно приходит сюда? - простонал бедняга, кладя свою трясущуюся руку мне на плечо.

- Не знаю, - честно ответил я. - Оно ведет себя так, как будто никогда раньше не видело часов, и было очаровано ими. Однако мы выясним причину этих визитов и положим им конец. Теперь ты можешь спокойно идти спать. Сегодня ночью это больше не повторится. Я посижу и посмотрю при включенном свете. Повернись спиной к свету и ложись спать.

Выкурив сигарету, он сделал, как я велел. Через пять минут он уже спал, а я сидел в его единственном большом мягком кресле, готовый провести остаток ночи в размышлениях о странном опыте, который мы только что пережили. Когда рассвело, я все еще сидел там, выкурив две пачки сигарет, но с некоторыми новыми идеями. Затем я заснул и проспал до полудня.

Проснувшись, я обнаружил, что Франсуа ушел, а хозяйка стучит в дверь комнаты.

- Хорошенькое дело! - воскликнула она, осматривая сломанный стол и беспорядок в комнате. - Вот что я скажу вам, молодой человек: я не думала, что вы выглядели надежной компанией, когда пришли вчера. Если вы собираетесь устраивать в этой комнате еще какие-нибудь дикие вечеринки, можете уходить прямо сейчас. Как я уже говорила мистеру Кристенсену, пианисту с первого этажа, этим утром...

- Я знаю, знаю, - перебил я. - Мне очень жаль, миссис Скори. Однако у нас не было бурной вечеринки - той, которую вы имеете в виду. Мы проводили кое-какие эксперименты, и я знаю, что наделали слишком много шума. Поможет ли вам эта двадцатидолларовая купюра возместить ущерб?

Миссис Скори с достоинством приняла двадцатидолларовую купюру.

- Как я сказала мистеру Кристенсену, - продолжила она, - может быть, те два джентльмена на третьем этаже репетируют пьесу, где они должны убить друг друга, и мистер Кристенсен говорит: "Ну, я надеюсь, что они..." Остальное я не поняла, потому что была на полпути вниз по лестнице.

В тот день я установил в комнате дополнительную электропроводку, и когда закончил, у меня было двадцать крошечных голубых лампочек, горящих в матовых шарах. Они были расположены так, чтобы ночью наполнить комнату равномерно рассеянным голубым светом. Затем я убрал из комнаты всю мебель, все картины и украшения, кроме наших двух кроватей.

В час ночи мы с Франсуа снова начали наше дежурство.

- Для чего все эти маленькие голубые огоньки? - спросил он.

- Франсуа, мы собираемся попытаться понаблюдать за тем, что посещает эту комнату ночью, - ответил я. - Даже пар, который нельзя увидеть невооруженным глазом, при правильном освещении будет отбрасывать желтую тень. Рассеянный синий свет, через который сбоку проходит желтый, заставит каждый предмет в комнате отбрасывать желтую тень. Посмотрите на пол у своих ног.

Он сделал, как я ему сказал.

- Моя тень стала желтой! - воскликнул он.

- Предполагается, что красный свет, используемый так, как я использую эти синие, сделает оккультное присутствие видимым невооруженным глазом, но в данном случае это имеет недостаток. Красный - это цвет, который регистрируется в сознании проявления. Существо знало бы, что за ним наблюдают. Синий цвет не зафиксируется в его сознании, точно так же, как синий цвет не фиксируется на фотографической пластинке. Если мои планы сработают так, как я ожидаю, мы сможем наблюдать за передвижениями нашего посетителя по его желтой тени сегодня вечером, в комнате, которая для нас будет освещена, и все же Существо, которое посетит нас, будет считать, что за ним никто не наблюдает, и оно находится в темной комнате.

- Зачем вы передвинули мебель?

- Просто для того, чтобы ничто не мешало нам видеть желтую тень.

Франсуа уставился на свою тень, лежавшую у его ног, словно лужица желтой жидкости; затем, вздрогнув, повернулся ко мне.

- Уже почти два часа, - прошептал он.

- Выключите большую лампу на потолке и ложитесь на свою койку, - прошептал я в ответ, ложась на свою.

Как я и ожидал, крошечные голубые лампочки в матовых шарах наполняли комнату слабым голубым сиянием, в то время как единственная приглушенная желтая настенная лампа в достаточной степени нарушала баланс рассеяния, чтобы можно было отбрасывать четко различимую тень.

- Мсье! Окно! - донесся шепот Франсуа.

- Не двигайтесь, - тихо сказал я. - Что бы ни случилось, что бы ни делал наш посетитель или я, не двигайтесь, пока я вам не скажу.

Кружевная занавеска на окне слегка колыхнулась, когда я замолчал, словно сквозь него подул ветерок, а затем - по подоконнику скользнула желтая тень. Тумана не было видно, только эта желтая тень, и она была огромной. Должно быть, потребовалось не меньше секунды, чтобы эта желтая тень бесшумно перелезла через подоконник и проникла в комнату.

На мгновение тень сжалась в центре пола, словно озадаченная каким-то новым состоянием, которое не могла идентифицировать. Я был уверен, что синее освещение не могло быть причиной этого, и пришел к выводу, - скорее всего, причина в отсутствии мебели в комнате.

Неподвижно лежа на своей койке и наблюдая сквозь полуприкрытые веки, я следил за желтой тенью на полу, которую не отбрасывало ничто вещественное. Мгновение она оставалась неподвижной, словно прислушиваясь, а затем неуверенно двинулась к тому месту, где только что были стол и часы. Явно взволнованная тем, что не нашла этого знакомого предмета, желтая тень, казалось, начала систематический обыск всей комнаты, но в поисках ли часов или какого-то другого предмета, который мог быть причиной ее посещений, я, конечно, сказать не мог.

Желтая тень металась по стенам все быстрее и быстрее. На мгновение она остановилась возле койки Франсуа, а затем частично растеклась по его ногам. Я видел, как бедняга вздрогнул, но с его губ не сорвалось ни звука. Наконец тень остановилась рядом с моей койкой и частично растеклась по моим ногам и телу. Когда тень коснулась меня, я отчетливо почувствовал давление тех же невидимых пальцев, которые прошлой ночью пытались убрать мои руки с винта часов.

Наконец, словно убедившись по моему неподвижному телу, что я, должно быть, сплю и что, следовательно, ее никто не потревожит и не обнаружит, желтая тень, казалось, внезапно начала действовать по определенному плану. Она двинулась прямо через комнату и замерла на полу рядом со стеной, временами слегка и рывками двигаясь, как могла бы двигаться тень человека, имеющего дело с чем-то, висящим на стене. Она оставалась там так долго, что я тоже сосредоточил свой взгляд на стене рядом с тем местом, где стояла тень, и впервые увидел выступающую стальную ручку настенного сейфа, которая ранее была скрыта картиной.

Движениями пальцев и глаз я спросил Франсуа, заперт ли сейф. Он кивнул, подтверждая это; тогда, - мысленно помолившись о том, чтобы он смог пережить это испытание, - я жестом велел ему пересечь комнату туда, где была желтая тень, и отпереть сейф.

Когда Франсуа приблизился к выполнению этой миссии, желтая тень на полу дико задвигалась, словно в гневе или страшном нетерпении, и когда, наконец, дрожащий человек встал перед сейфом, тень отбежала в ближайший угол комнаты и съежилась на полу, как будто наблюдая.

Быстрыми, хотя и дрожащими пальцами Франсуа набрал простую комбинацию замка сейфа, а затем с побелевшим лицом и покрытым испариной телом подскочил к моей койке и бросился рядом со мной. Я никогда не видел примера такого мужества, с каким он открыл этот сейф.

Едва дверца сейфа открылась, как желтая тень выскочила из своего угла и помчалась к сейфу. Еще через мгновение из него на пол посыпался небольшой ливень бумаг, словно их достали и уронили, а затем - мои пораженные глаза увидели, как из сейфа показалось нечто похожее на маленького идола из слоновой кости. Предмет на мгновение повис в воздухе, словно его держали дрожащими руками, а затем стремительно полетел к открытому окну. Под ним - на полу - в такт его стремительному движению - перемещалась желтая тень! Когда она прошла мимо моей койки, я был почти ошеломлен ужасным запахом, похожим по интенсивности на аммиак.

Когда тень достигла окна, я нажал выключатель на удлинителе, который держал в руке. Мгновенно все огни в комнате погасли, а на их месте вспыхнул ярко-красный прожектор, направленный прямо на подоконник.

Желтая тень исчезла, но на ее месте - стоящая прямо на подоконнике и слабо материализованная в красном свете - застыла фигура гигантского мужчины. Она замерла там всего на долю секунды, раздался глухой, отдающийся эхом вопль то ли торжества, то ли испуга, то ли гнева, а затем тень и идол из слоновой кости растворились в ночи.

Прохладный ночной ветерок, пахнущий каким-то стоящим поблизости цветочным ящиком, проник в комнату через все еще открытое окно, и с его приходом ужасный запах желтой тени улетучился.

Франсуа потерял сознание. Я ничего не мог сделать, чтобы привести его в чувство. Я проскользнул в коридор к настенному телефону, через мгновение позвонил в окружную больницу и попросил позвать доктора Фаркуара. Двадцать минут спустя, благодаря скорой помощи, Франсуа лежал на больничной койке, тяжело дышал, но в сознании, а его нервный и почти каталептический припадок прошел.

- Что это был за маленький идол из слоновой кости? - спросил я, когда он смог говорить.

- Я не знаю, - слабо ответил он. - Несколько месяцев назад я работал в Кейптауне, Южная Африка, официантом в тамошнем английском кафе. Однажды днем несколько английских исследователей, которые были на охоте во внутренних районах страны и ждали свой корабль, зашли в кафе. Обслужив их, я стоял и наблюдал за группой носильщиков-туземцев на улице. У одного из них я купил этого идола. Он утверждал, что сделал его во время охоты. Это была грубая работа, с неровными краями, словно отломанная от большего куска.

Когда я приехал в Чикаго, то положил идола в стенной сейф, который какой-то предыдущий жилец установил в комнате, не потому, что считал его ценным, а потому, что он казался необычным.

- Я охотно признаю, что он был необычным! - воскликнул я. - Однако волнение прошло, и вас больше не посетит то, что хотело заполучить этого идола.

Мое предсказание сбылось, поскольку ужасный ночной бродяга больше никогда не посещал комнату, в которую мы вернулись той ночью и где мы разговаривали часами, пока я писал эту рукопись.

Южная Африка - вуду - охотники за головами - прочие ужасы!.. Мог ли наш свирепый гость иметь какое-либо отношение к кому-либо из них? Было ли движение стрелок часов назад просто проявлением любопытства какого-то дикаря? Что означал этот ужасный запах? Было ли это дыхание джунглей?

Мы не смогли получить ответа на наши вопросы, и на следующий день я отправил эту рукопись Тексу Грэнтхэму в качестве материала для его газеты. Он прочитал ее без комментариев.

Закончив читать, он сказал:

- Билл, я не могу опубликовать эту статью. Я признаю, что все это правда, но оккультизм - это то, чего современная газета касаться не будет. Однако чтобы показать вам, что мое решение продиктовано политикой, а не недоверием, я собираюсь показать вам кое-что, как кажется, имеющее такое поразительное отношение к тому, через что вы прошли, что у меня от этого мурашки по коже.

Он нажал кнопку звонка на своем столе и через несколько минут вручил мне расшифрованный пресс-релиз от представителя газеты в Лондоне, Англия. В нем говорилось следующее:

Прошлой ночью в антропологическом отделе Национального исторического музея в Южном Кенсингтоне случилось загадочное событие.

Исследовательская экспедиция Саффолка в Центральную Африку недавно подарила музею скелет гигантской гориллы, идеальный, за исключением недостающего фрагмента кости одной руки. В течение месяца директора обсуждали, следует ли заменять эту недостающую часть искусственной, но когда музей открылся сегодня в девять часов утра, отсутствующая часть предплечья гориллы была обнаружена зажатой в одной руке скелета.

Поверхность куска кости была грубо вырезана в виде идола, но зазубренные концы идеально подходили к сломанной части руки животного.

РАССКАЗ ИЕЗУИТА

Из темного прошлого времен американских поселений до нас дошла странная история оккультных происшествий, рассказанная одним из отцов-иезуитов-первопроходцев.

История касается смерти индейца по имени Сезонс Мэт. Ему было около тридцати лет. Тяжело заболев, он был крещен без его ведома, находясь в состоянии комы, в ночь на 26 января 1663 года.

Два дня спустя он умер, и отец Ле Жен пишет следующее:

"Через несколько часов после его смерти произошла одна весьма примечательная вещь. В окне дома появился яркий свет, который трижды загорался и гас. Один из наших отцов увидел вспышку, как и несколько наших мужчин, которые немедленно вышли на улицу: одни, чтобы посмотреть, не загорелась ли часть нашего дома, другие, чтобы посмотреть, не молния ли это. Не найдя никаких следов огня, они поверили, что Бог возвещал через это явление свет, которым наслаждалась душа, только что покинувшая нас. Дикари, жившие в хижине покойного, увидели этот свет в лесу, куда они удалились, и это напугало их еще больше, поскольку они подумали, будто это предзнаменование будущих смертей в их семье.

Я был тогда примерно в сорока лье от Кебека, в хижине братьев покойника, и этот свет появился там в одно и то же время и в один и тот же час, как мы, - отец Бребеф и я, - установили, сравнивая наши записи. Мой хозяин, брат покойного, заметив его, в ужасе выбежал вон; а, увидев, что он повторяется, так вскрикнул от изумления, что все дикари, и я вместе с ними, выбежали из наших хижин. Застав своего хозяина совершенно растерянным, я попытался сказать ему, что этот свет был всего лишь молнией и что ему не нужно бояться; он очень метко ответил мне, что молния появлялась и исчезала в одно мгновение, но этот огонь некоторое время двигался у него перед глазами.

- Кроме того, - сказал он мне, - видел ли ты когда-нибудь молнию или гром при таком пронизывающем холоде, какой мы чувствуем сейчас? - Действительно, было очень холодно. - Это, - сказал он, - дурное предзнаменование; это знак смерти. - Он добавил, что Маниту, или дьявол, питался этим пламенем.

Попытка натуралистического объяснения, за которой немедленно следует построение теории, очень интересна.

Сообщается, что у другого дикаря, которого окрестили Джозефом, был опыт, который в разговорной речи мы должны описать как "видение призрака".

- Поскольку я упомянул этого человека, - говорит Ле Жен (Jesuit Relations, viii, 137), - я расскажу о памятном событии, которое произошло с ним после его крещения. Дьявол явился ему в образе одного из его умерших братьев. Войдя в свою хижину без всякого приветствия, он сел по другую сторону огня напротив нашего нового христианина и долгое время молчал. Наконец, заговорив, он сказал ему: "Как же теперь, брат мой, ты хочешь покинуть нас?"

Наш Иосиф, который еще не был достаточно подготовлен к этой войне, ответил: "Нет, брат мой, я не хочу покидать тебя; я не покину тебя". Говорят, тогда этот фальшивый брат начал ласкать его. Тем не менее, с тех пор он несколько раз заявлял, что желает попасть на Небеса.

Другой человек, как можно было бы предположить, страдал паранойей. Он был сыном вождя и проиграл в игре в соломинки меховую мантию и несколько сотен бус. Он был меланхоличным человеком, который услышал голос, приказывающий ему повеситься, что он, в конце концов, и сделал - точно так же, как наши современные самоубийцы слышат голоса, подстрекающие их к преступлению.

ОТМЕЧЕННАЯ ПРОКЛЯТИЕМ ТРЕХСОТЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ

Рита Мартинес

Говорили, что ненависть древних мертвецов вечно преследовала мою семью, что я навлеку беду на любого, кого полюблю! Было ли это правдой? Может ли невинная девушка быть наказана за грехи своего отца?

Я, которая любила жизнь, но смеялась над ней, поклялась, что она должна быть моей рабыней. Я бы всегда делала то, чего хотела - никогда не сгибалась, чтобы не сломаться.

Я помню, как сказала это, когда мне было шестнадцать, доброй женщине, возглавлявшей эксклюзивную школу для девочек, которую я посещала. Она оглядела мою стройную юную фигуру - с тоской, как мне показалось. В ее глазах был страх, она позволила жизни напугать себя.

- О, Рита, Рита! - вздохнула она. - Ты такая красивая маленькая сумасбродка. Надеюсь, для тебя найдется какое-нибудь странное спасение - возможно, ангел-хранитель...

- Вы знаете, что я не верю ни в ангелов, мисс Острандер, ни в дьяволов, - ответила я. - Я забочусь только о счастье - это мой бог - и я найду его по-своему - найду, несмотря ни на что...

Я шла по стопам своего красивого молодого отца, преклоняясь перед его смеющимся высокомерием - его бесстрашием. И при этом всегда соблюдала закон - абсолютно безупречно.

Наша семья была старинной в этой молодой стране - более ста пятидесяти лет в Америке - с хорошо зарекомендовавшей себя историей, насчитывающей три столетия, и легендарным происхождением, уходящим корнями в средневековье. Трагическая, страстная гонка Мартинесов, действие которой разворачивается в окружении мрачных старых замков в горах Южной Европы.

Во время учебы моего отца в колледже он провел два отпуска в доме наших предков. Он привез с собой сборник странных историй: история и легенды слились в грубоватое повествование о семье Мартинес и Черном Призраке, который шел по ее следу, нанося тяжелые потери все, кому не повезло родиться или полюбить Мартинес.

Столетия назад, согласно истории, которую он со смехом рассказал, семья Ромеро наложила свое проклятие на Мартинесов. Чтобы отомстить за незначительную обиду, - Мартинес украл прекрасную дочь своего врага. Тогда все живые и умершие предки "украденной принцессы, белоснежного ребенка" прокляли семью Мартинесов - как тогда, так и навсегда, до тех пор, пока Мартинесы снова не приведут в мрачный старый замок такое же прелестное и белокурое дитя, какое они украли. До этого времени любого, кто полюбит Мартинеса или выйдет за него замуж, будет ожидать ужасная участь.

Он весело шутил о тех ужасных вещах, которые раскопал о наших предках в горах Испании. В качестве примера он привел мою симпатичную, спокойную мать - разве у какой-нибудь женщины было более легкое существование, чем у нее?

Как и папа, я любила и ласкала маму - но именно к нему я всегда обращалась со своими девичьими проблемами - и именно он научил меня моему кодексу поведения.

- Бери, что хочешь, Рита, - сказал он. - Жизнь коротка - не позволяй ничему встать у тебя на пути. Ничего не бойся, но всегда уважай благородную слабость. Никогда не беги от сражения с противником, который сильнее тебя. Дух победит. Сражайся честно, но получай от жизни то, что хочешь. Если ты потерпишь поражение от лучшего бойца, не плачь - никогда не хнычь и не сдавайся - никогда.

Я выросла с этим кодексом - кодексом мужчины - и я была всего лишь маленьким человеком, нежным почти до хрупкости, но во мне присутствовал весь тот огонь, который был присущ Мартинесам на протяжении бесчисленных поколений.

После того, как овладела всеми знаниями и польским языком, которые смогла усвоить в школе-интернате мисс Острандер, я вернулась домой. Домом был старый особняк на окраине южного городка. Я сразу же решила попытаться очистить свой мозг от пыли учебы, выбирая как можно более веселые развлечения. Я была первой девочкой в нашей группе, которая научилась водить машину - конечно, папа купил ее мне. Я носилась по округе на своем ярком, блестящем родстере с такой скоростью, что пожилые женщины качали головами и предсказывали какую-нибудь ужасную катастрофу.

Папе не хотелось расставаться со своими лошадьми, - у него была конюшня, полная действительно отличных лошадей, - и на мое семнадцатилетие он подарил мне прекрасную гнедую кобылу. Я сразу же припарковала машину в сарае рядом с амбаром и начала кататься верхом. Все младшие члены моей группы много катались верхом, я каталась с ними - когда они мне надоели, я каталась одна - и, наконец, я помогла себе добраться до папиной конюшни и попросила одну из девушек, с которыми несколько раз встречалась в магазине одежды Клокара, покататься со мной.

Именно благодаря этой девушке, Винни Бейкер, я узнала кое-что, державшееся от меня в секрете. Когда мы проезжали по дороге недалеко от дома, то говорили об этом месте - о крыле дома, закрытом в течение многих лет.

- Нет, я не знаю, почему оно закрыто, - сказала я в ответ на ее вопрос.

- Разве ты не знаешь, что там произошло? - удивленно спросила она. - Им никто не пользовался с тех пор, как повесилась твоя бабушка. Местные жители говорят, что в нем водятся привидения - что там странные огни.

- Я не знала, что моя бабушка покончила с собой. Еще одна из тех несчастных, которые любили Мартинеса, - сказала я.

- О нет, - искренне заявила Винни, - она не любила своего мужа. Она была влюблена в другого - боялась твоего дедушки. Это ее родители заставили ее выйти за него замуж - он был Мартинесом, богатым и могущественным. Однажды вечером, когда твоего дедушки не было дома, она пошла на вечеринку и несколько раз танцевала с парнем, за которого хотела выйти замуж. Ее муж пришел в ярость, когда услышал об этом; он поклялся, изобьет этого парня, и в ярости вышел из дома. Когда час спустя он вернулся, огорченный и пристыженный, она повесилась. Моя собственная бабушка была там, шила первое маленькое цветное платье для твоего отца. Она видела, как твоя бабушка висела на высокой кровати.

- Ну, - сказала я, - это что-то новенькое - я такого не слышала.

- Мне не следовало ничего говорить, - нервно пробормотала она. - Но я предположила, что ты, должно быть, слышала разговоры негров - они до смерти боятся этого крыла вашего дома.

- Домашние слуги всегда говорят о привидениях - они такие трусы. Я презираю их, - сказала я.

- Бабушка говорит, что с теми, кто любит Мартинесов, случается что-нибудь ужасное, - продолжила она.

- Обычно есть много людей, которые, кажется, готовы искушать судьбу, - небрежно прокомментировал я, меняя тему.

Но в своем сердце я чувствовала странный холод - пустоту. Отличались ли мы от других людей? задавалась вопросом я.

Вскоре после того, как мне исполнилось восемнадцать, я встретила Джина Уотсона. Он приехал на юг ради скачек. Поскольку отели в нашем маленьком городке были полностью или частично обанкротившимися, папа, который встречался с Джином раньше, пригласил его погостить у нас.

Джин был северянином - в отличие от молодежи, среди которой я выросла. Это был мой первый бурный роман. Перед его отъездом мы обручились.

Папа почти ничего не говорил, но я чувствовала, что он надеялся, роман умрет естественной смертью - и еще он чувствовал, что чем меньше скажет, тем будет лучше.

Вечером перед отъездом на Север Джин сказал:

- Рита, ты с моей мамой самые замечательные женщины на свете - я хочу, чтобы вы полюбили друг друга. Ты полюбишь ее, не так ли, моя милая?

- Я не могу обещать, что буду любить кого-либо, Джин, - честно ответила я. - Я люблю тебя, но любовь - это не та вещь, которую можно обещать легкомысленно.

Однако мне было легко уважать и восхищаться очаровательной женщиной, которая вскоре приехала с Джином. По настоятельному приглашению моих родителей они провели с нами несколько недель. Джин хотел, чтобы папа взял его с собой на рыбалку в лагуны в сентябре.

Миссис Уотсон была восхитительной гостьей. Она, казалось, любила нашу страну и проводила много дней, катаясь верхом по холмам, собирая предметы ручной работы, какими славились женщины гор. Хижина старой тети Салли Харрисон была ее любимым местом встреч - лоскутные одеяла тети Салли отличались тонкостью работы и поразительными рисунками.

В начале сентября папа уехал с Джином на неделю порыбачить. Несколько дней спустя миссис Уотсон объявила о своем намерении снова пойти к тете Салли, чтобы узнать, не удастся ли уговорить ее продать несколько лоскутных одеял.

- Я уже пыталась, - сказала она мне. - Я уверена, что на самом деле ей нужны деньги на еду, но она не может с ними расстаться. Возможно, - рассмеялась она, - если я буду слушать ее достаточно долго, то смогу расположить к себе, и она продаст мне что-нибудь из них.

В тот день она вернулась с пятью очень ценными одеялами тети Салли, но в ее поведении не было того удовлетворения, которого я ожидала. Она отвечала на мои вопросы странным, безжизненным тоном.

- Вам пришлось сегодня выслушать какие-то странные истории? - спросила я.

Она слегка вздрогнула.

- Да, дорогая. Необъяснимо, но я нашла их чрезвычайно удручающими. Обычно я не обращаю особого внимания на бабушкины сказки. Но... - Она не продолжила, и весь вечер казалась озабоченной и беспокойной.

Меньше чем через сорок восемь часов Джин утонул. Вечером он уплыл один, пока папа ходил в деревенский магазин. Когда тот не вернулся к полуночи, отправились на его поиски. На рассвете нашли его перевернутую лодку там, где ее прибило к берегу.

Папа пришел домой, чтобы сообщить нам новость. Я сидела ошеломленная. На лице миссис Уотсон появилось странное выражение; ее серые глаза расширились.

- О Боже, мой мальчик, мой мальчик! Черный призрак Мартинесов - о, если бы я только послушала тетю Салли раньше...

После того, как исчезла всякая надежда найти тело Джина, мы с папой отвезли миссис Уотсон обратно к ней домой. На протяжении всех тех утомительных дней, что она оставалась с нами, она была сама собой - после своей первой дикой вспышки. Но в глубине души я чувствовала, что она боялась нас - возможно, ненавидела - как убийц своего сына.

Спустя несколько месяцев вернулся домой Дин Грегори - большой, смеющийся Дин, единственный сын Грегори, владевших плантацией, примыкавшей к папиной. После смерти родителей он проводил большую часть своего времени, скитаясь по странным уголкам мира - Аляске, Южной Америке и Сибири. Богатый, утонченный, красивый, он был радушно принят дома. Я улыбнулась про себя, вспомнив свою девичью страсть к нему, которую лелеяла втайне. Он был на восемь лет старше меня - это делало его для меня почти божеством. Я была еще совсем маленькой, когда он приезжал домой в последний раз.

Все развлекались, но я не принимала участия в веселье, потому что смерть Джина повергла меня в подавленное состояние духа. Дин несколько раз приходил домой повидаться с папой, но, хотя всегда спрашивал обо мне, я держалась вне его поля зрения.

Был чудесный весенний вечер, когда я впервые увидела его. Я отводила свою лошадь в конюшню после прогулки верхом. Мои родители начали настаивать, чтобы я снова вышла. Когда я вела Рамблера через ворота, то услышала веселый оклик.

- Привет, Маленький человек! Где ты пряталась всю зиму?

Я удивленно огляделась и увидела, что Дин Грегори смотрит через забор.

- Привет, Дин, - ответила я. - Я только что думала о тебе.

- Что ж, я, конечно, рад снова тебя найти, - сказал он, подходя ко мне. - Я начал опасаться, что твое уединение стало постоянным. Откуда такое стремление к секретности, Рита? - Он схватил меня за обе руки. - Тебе не кажется, что твои старые друзья хотят тебя видеть? Чем ты занималась?

- Пытаюсь избавиться от призрака...

- Ужаса Мартинесов. Он тебя достал, Рита? - спросил он.

- Разве ты его не боишься, Дин Грегори? - потребовала ответа я.

- Ни в коем случае, Рита. Я очень хочу поболтать с хорошим шустрым призраком. Сказать по правде, юная особа, я вернулся домой, потому что увидел твою фотографию в разделе журналов нью-йоркской газеты. Она была очаровательно озаглавлена наброском пером и тушью озорного призрака, который преследует тех, кто осмеливается любить Мартинесов. И, кстати, Рита, фотография и наполовину не отдала тебе должное - ты действительно прекрасна. После третьего взгляда на фотографию я точно понял, что влюбился в Мартинес, поэтому сразу же поспешил домой, чтобы найти тебя и попытаться заставить полюбить меня. Я подумал, что лучше сразиться с призраком на его собственной территории. Не могу же я просить его изнурять себя, обегая полмира. Он стар.

Я посмеялась над глупостями Дина. Но прошло совсем немного времени, прежде чем поняла, то, что я раньше считала любовью, было ничем по сравнению с обожанием, которое я испытывала к Дину Грегори. Он встретил мое бесстрашное высокомерие с такой же силой. Я никогда не могла найти в нем слабости. В конце концов, я прекратила попытки и остепенилась, чтобы провести остаток своей жизни, поклоняясь ему.

Затем я проснулась с новым страхом - за Дина. Предположим, то, что говорили о нас, на самом деле было правдой - что с ним что-то должно случиться! Мне стало почти плохо.

Дин посмеялся над моими страхами.

- Старушечьи штучки, Рита, дорогая. Несомненно, ты слишком свободна, слишком бесстрашна, чтобы позволить подобным вещам волновать тебя.

Возможно, это сказки старых женщин, но, тем не менее, на протяжении трехсот лет горькая легенда была связана с нашим именем. Я бы не согласилась с желанием Дина о скорейшей свадьбе.

Тем летом папа, Дин и я отправились в горный район крайнего Запада на охоту и рыбалку. Мы в изобилии находили дичь. Чтобы заполнить часы досуга, мы занимались разведкой полезных ископаемых. Однажды вечером, совсем недалеко от нашего лагеря, я обнаружила то, что Дин объявил богатым запасом золота. Мы застолбили за собой обширную территорию вокруг него. Осенью было уже слишком поздно что-либо с этим делать, поэтому мы подали заявки на добычу, а затем отправились домой.

- В следующем году, - сказали мы, - мы вернемся и посмотрим, что можно сделать для извлечения золота.

Человек полагает - Судьба располагает. Кто может предвидеть будущее?

В длинных гостиных большого старого дома, который мой прадед Мартинес построил сто лет назад, мы с Дином поженились на Рождество. Даже мама была довольна. Твердая молодая рука Дина успокоила - стабилизировала - беспокойный дух ее девочки. Честно говоря, отец приветствовал Дина как сына.

Нам не хотелось проводить медовый месяц по обычаю в Европе, а для нашего горного путешествия было еще слишком рано; поэтому мы отправились по нехоженым тропам Американской пустыни на юго-западе. Здесь мы несколько месяцев бродили по Нью-Мексико, Аризоне, Мохаве и даже по Долине Смерти в Калифорнии.

На Пасху мы решили вернуться домой, поскольку я узнала, что у нас должен был родиться ребенок. Мы были в восторге.

- Такой сын, как ты, мой муж, - сказала я. - Такой же красивый, мудрый и добрый. Или это слишком большая просьба к богам? Я больше ничего не прошу. Я готова обойтись без роскоши, которую знала, готова работать, дорогой, своими руками - усердно работать - ради жизни с тобой, ради таких сыновей, как ты.

Он крепко обнял меня.

- Дорогая маленькая красавица, я молюсь, чтобы жизнь была такой прекрасной, такой чудесной, какой ты заслуживаешь - всегда. Пусть будет от горя, от боли какое-нибудь странное избавление.

Я вздрогнула от этих слов. Где я слышала их раньше?

Мы поехали домой. Дин ремонтировал старый дом Грегори. Он должен был быть готов к нашему возвращению. Папа хотел, чтобы мы пожили у них - там было достаточно места для нас. Но я не хотела этого делать - возможно, призрак не последовал бы за нами в другой дом.

У Дина был офис в городе, и он заинтересовался общественными делами. Он выяснил, как живет "другая половина", узнал отвратительную бедность работников фабрики, и что молодые люди ходят по злачным местам, что им больше некуда пойти. Он начал пытаться помочь. Мы начали с того, что превратили некоторые из наших задних участков в площадки для тенниса и крокета для молодых людей, которые в них нуждались.

Затем родился наш маленький сын - великолепный здоровый малыш. Год или два жизнь протекала счастливо. Затем, словно молния, грянула трагедия. Папа был в командировке. Ночью поднялся ветер, и мать разозлилась из-за неплотно закрытой ставни в неиспользуемом крыле дома. Она попросила одного из негров починить ее на следующий день. Излишне говорить, что он этого не сделал. На второй день она пришла навестить меня и заговорила о ставне.

- Он действует мне на нервы, Рита, - сказала она мне, - когда я одна. Кажется, кто-то взволнованно стучит.

- Останься с нами на ночь, мама, - сказала я. Но она не могла, так как папа собирался вернуться домой ночью. Я знала, что уговаривать ее бесполезно, поэтому сказала: - Я пришлю Дина, чтобы он починил ее, мама, как только он вернется. - Я была уверена, что она никогда не смогла бы заставить кого-либо из испуганных негров войти в эту часть.

Но, добравшись до дома, она решила, что легко сможет сама починить ее. Она высунулась слишком далеко, потеряла равновесие и упала во внутренний дворик внизу. Час спустя она умерла.

Горько плача, я отвернулась от кровати, на которой она лежала. Проклятие унесло еще одну жертву - мою собственную бедную маленькую маму.

Прошел год. Наступил октябрь - почти пятая годовщина моей свадьбы. Годы великолепного счастья, омраченные трагедией, которая оборвала жизнь моей матери, не дожившей до своего сорокового дня рождения. Мы снова планировали рождение ребенка - дочери, как мы надеялись. Даже папа казался более жизнерадостным, чем был долгое время.

Октябрь в нашем климате - самый чудесный месяц в году; однажды Дин вернулся домой в полдень - это было двадцатого числа. Он заказал выровнять еще один участок для дополнительного теннисного корта. Наше предприятие оказалось настолько успешным, что не хватало места для тех, кто пришел поиграть.

- Не хочешь пойти попозже, посмотреть, как продвигается работа? - спросил он после того, как поцеловал меня.

- Конечно. Я ленилась все утро, Дин. Я так рада, что ты пришел меня немного расшевелить. Только посмотри, сколько крошечных стежков я наложила на это маленькое платьице - ты бы заподозрил, что я способна на такую работу? - спросила я, поднимая крошечное платье.

Мой муж взял его и внимательно осмотрел.

- Прекрасно, Рита, - сказал он. - Да, моя дорогая, я знал, что ты сделаешь хорошо все, что решила сделать.

Мы медленно шли по длинному двору, часто останавливаясь, чтобы полюбоваться особенно яркой листвой или поздним цветком, распустившимся в саду. Шалфей, астры и хризантемы были великолепны.

- Рита. - Рука Дина снова обвилась вокруг меня. Он редко дарил свои ласки там, где имелся шанс быть замеченным. - Рита, жизнь так прекрасна, так счастлива, что иногда я почти боюсь. Я провел так много одиноких лет. Даже сейчас мне кажется, что я погрузился в счастливый сон - что скоро я проснусь и обнаружу пустоту... ничто... - Он поежился, несмотря на теплое, яркое солнечное сияние, заливавшее мир.

Я оставила его у ворот и вернулась в дом. Полчаса спустя я подошла к новому теннисному корту, ведя за руку своего маленького мальчика. Я прибыла как раз вовремя, чтобы стать свидетельницей самой ужасной трагедии в моей жизни.

Огромную бетономешалку перетаскивали на новый корт от строящегося неподалеку дома, и Дин стоял к ней спиной, делая пометки. Внезапно я увидела, что мягкая земля осыпается под колесами - что тяжелая машина вот-вот опрокинется на моего мужа! Ужас того момента лишил меня дара речи. Я не могла даже закричать, чтобы предупредить. В одно мгновение это произошло - машина упала на бок, придавив его к земле.

К счастью, он умер сразу - ему не пришлось страдать.

Перед тем, как его похоронили, родилась наша маленькая девочка. Я назвала ее именем, которое выбрал Дин, Стефани.

Как я ненавидела жизнь - землю, солнце, все! Только тот факт, что меня воспитывали в презрении к слабым, - а еще я знала, что Дин этого не хотел бы, - удержала меня от того, чтобы покончить с собой, со своей жизнью и жизнью детей. Жизнь означала бы для них только страдание - ведь разве они не были рождены под проклятием? Не предпочтительнее ли была бы смерть, милостивое забвение?

Но пришел сводящий с ума страх - была ли хоть какая-то уверенность в спасении через смерть? Нас прокляли не живые, а мертвые - старые, престарые мертвецы. Даже на Пути Забвения не было уверенности в том, что Черный призрак не настигнет нас.

Весной мы с отцом, маленьким Дином и малышкой Стефани переехали на Тихоокеанское побережье. Мы поселились в красивом месте высоко на холме, откуда открывался вид на море. Там я приступила к работе над потрепанной тканью своей жизни. Папа делил свое время между нами и работой на наших шахтах.

Со дня своего рождения моя малышка обладала красотой - необыкновенной красотой, чуждой и Грегори, и Мартинесам. Люди неизменно восхищались ею. Но всегда, когда я смотрела на нее, в моем сердце возникал странный, мучительный страх. Мой сын был замечательным малышом. Я восхищалась его внешностью, но в малышке Стефани было что-то неземное, причинявшее жестокую боль. Я хотела просто милого ребенка, на которого могла бы изливать свою любовь, - что-то, что помогло бы мне забыть о мучительном одиночестве жизни без моего мужа.

Однажды утром папа зашел в детскую, когда я одевала малышку. Он взял ее на руки, когда я закончила.

- Рита, - спросил он, - где я мог видеть кого-то, в точности похожего на этого ребенка? Я ломал голову над этим несколько недель. Иногда я думал, что это твоя мать, иногда - моя собственная мать. Но это ни та, ни другая. Где-то - когда-то - я видел кого-то, на кого она похожа, но на кого?

- О, папа, - воскликнула я, - пожалуйста, не говори так. Я тоже это заметила, и это пугает меня. О! Я хочу, чтобы она была просто обычной маленькой толстенькой малышкой. Но...

- Дитя, - сказал он, - ты нервничаешь. Нет причин, по которым она не должна быть красивым ребенком; и ты, и ее отец... - Он странно замолчал, положил ребенка мне на колени, провел руками по глазам.

Внезапно в мое сердце проникло роковое знание. Я знала - о, я знала слишком хорошо! Мой ребенок был изображен на картине "Украденная принцесса". Давным-давно в галерее в Мадриде мы с отцом увидели картину одного из величайших художников мира...

Я подняла полные ужаса глаза на папу, встретила его пораженный взгляд и с ужасающей мукой поняла, что он осознал правду так же, как и я.

- Папа, - закричала я, - что это значит? Что будет с моей малышкой! Почему она отмечена проклятием Мартинесов? О! - Я неудержимо задрожала. - Я так боюсь, так боюсь!

Мой отец пытался утешить меня, но я знала, что им овладел страх. После смерти матери, после ужасной боли от потери Дина я боролась - отчаянно боролась - за самообладание, уравновешенность. Я знала, что должна продолжать. Маленький Дин, малышка Стефани, - им я была обязана правом на счастливое, бесстрашное существование.

Я была сломлена духом и телом из-за сходства моей маленькой девочки с тем другим ребенком, которого я видела давным-давно. Я отчаянно цеплялась за обоих детей. Ни на мгновение не выпускала их из виду. Я спала на кушетке, поставленной между их кроватями, и каждую ночь боролась со сном как можно дольше.

В двадцать шесть лет я стала измученной, старой и изможденной. С каждым днем маленькая Стефани становилась все больше похожей на картину. Каждый взгляд на нее терзал мое сердце - и все же я не могла ни на мгновение потерять ее из виду.

Однажды бурной октябрьской ночью, Ночью Всех душ, я сидела одна в доме. Слуги, Рейчел и Эльза, приехавшие со мной на запад, отправились на бал, который давали местные негры. Я боялась оставаться одна, но знала, что они скучают по своим родным и друзьям, и поэтому отпустила их.

Далеко внизу я слышала дикий плеск волн и странный крик ветра. Я ощущала нарастающее чувство ужаса - обреченности - по мере того, как ярость шторма усиливалась. Я подошла к окнам, опустила жалюзи - но стало еще хуже. Стук дождя по окнам был похож на постукивание маленьких пальчиков. Я поспешно снова опустила жалюзи.

Я простояла так час или больше. Снова и снова я пыталась забыться. На другом конце комнаты мой маленький мальчик зашевелился во сне. У меня перехватило дыхание от испуганного всхлипывания.

- О, если бы только кто-нибудь был здесь, со мной! Дин, где ты? Не мог бы ты вернуться на землю на один маленький час?

В течение нескольких месяцев ничто не казалось реальным. Что-то - какая-то ужасающая сила - разрывало мою душу в клочья. Малышка Стефани не принадлежала мне. Она была пешкой судьбы, с помощью которой я должна выплатить долг Мартинесов перед Ромеро.

Я пыталась бороться с уверенностью, что у меня нет выхода. Конечно, я была сумасшедшей. Горе свело меня с ума. Ничто - ни одно живое существо - не могло заставить меня отказаться от моего ребенка.

- Ни одно живое существо! - Где-то в ночи мою мысль подхватили и прокричали мне в ответ. Стоя, прижавшись лицом к стеклу, я неизбежно осознавала, что это не живое существо в конечном итоге заставит меня пожертвовать моим ребенком. Это было в тысячу раз сильнее земной силы. Это были поколения умерших и ушедших из жизни Ромеро - ужасный легион - которые в эту ночь, когда души снова обретут свободу искать свои земные пристанища, найдут свой путь ко мне! Они шли - требовать мою прекрасную девочку!

Откуда-то я услышал бой часов - очень медленный. Звук, словно удар молота, отразился в моем сердце. Второй - медленный, ужасный. Я снова попыталась оторваться от окна - вернуться к постели Дина и Стефани. Возможно, если бы я смогла прикоснуться к их теплым маленьким телам... Три! Я не могла пошевелиться. Удары колокола все продолжались и продолжались. Милостивые Небеса, позвольте мне отвернуться от черной ночи - в теплый свет комнаты!

Двенадцать! Сквозь черноту ночи я увидела их - этих старых-престарых мертвецов. Лица, лица, лица! Неужели процессия никогда не закончится? Молодые, прекрасные лица - старые - суровые, жестокие лица!

- Боже! Боже! - Я закричала от ужаса.

Затем, словно лепесток цветка, плывущий по течению во время шторма, - Ребенок - на руках у милой девушки-матери с печальным лицом. Когда она приблизилась, то улыбнулась задумчиво, нежно и, казалось, заговорила.

Я кричала, но мои крики были такими же беззвучными, как и та странная процессия. Мое тело, казалось, обмякло - я обрела покой в милосердном забвении.

Рейчел нашла меня так, когда пришла в два часа. Врач, которому она позвонила, сказал, что я страдаю от шока; настаивал, чтобы я поехала в санаторий отдохнуть. Но я бы не бросила своих детей. Малышка Стефани будет моей еще совсем недолго - я знала это. Либо я должна подчиниться этим неслышимым голосам, либо они заберут ее.

Доктор Грей расспрашивал меня о том, что стало причиной моего шока, но я не могла ему сказать. Я знала, что он назовет меня сумасшедшей. В глубине души я хотела, чтобы это было правдой. Так все было бы намного проще. Только своему отцу я могла рассказать обо всем, что произошло.

- И, - устало закончила я, - бороться бесполезно - я должна вернуть своего ребенка - Ромеро. Это единственный способ спасти моих детей от жизни, подобной нашей - такой, как моя. Я выдержу все - все, что угодно, - если смогу спасти их. Я не знаю, почему должна это делать, но прошлой ночью я поняла, что пришел конец. Я боролась с уверенностью с тех пор, как Стефани исполнилось четыре месяца - я пыталась думать, что горе вывело меня из душевного равновесия, о, папа, хотела бы я думать, что дело было только в этом...

- Я бы тоже этого хотел, Рита, но знаю, что это не так. Мы должны вернуться на землю наших предков, на землю басков - нашего народа, дочь...

Месяц спустя мы добрались до земли Мартинесов, прекрасной долины в горах. Последний Мартинес умер пять лет назад, сказал нам старый хозяин гостиницы. Ромеро?

- Мартинесы и Ромеро были старейшими семьями во всей Долине, но их больше нет. - Он печально покачал головой. - Из Ромеро осталась только одна. Она была замечательной женщиной - такой же красивой, как и доброй. Но сейчас она умирает. Она была святой - на земле. Прошло почти два месяца с тех пор, как с ней, ее мужем и маленькой девочкой произошел несчастный случай. Ребенок погиб на месте. Молодой господин почти не пострадал, но наша госпожа лежит при смерти - от полученных травм и от горя по своему потерянному ребенку. Врачи, которые приезжают из города внизу, говорят, что она была бы жива, если бы не потеря ребенка. Это печальное событие для Долины. Если молитвы спасут ее, то за нее будут молиться как живые, так и мертвые.

Со сдавленным рыданием я отошла от словоохотливого старика. Я знала - о, я знала, что и живые, и мертвые пытались спасти Любимую Леди. На следующее утро я с моим ребенком отправилась в Верхнюю долину.

Мы петляли по поместью, окружавшему ветхий дом, построенный почти на том месте, где когда-то располагался замок Ромеро. Все погрузилось в мрачную тишину. Когда мы постучали огромным дверным молотком, вышел старик.

- Вас ждут? - спросил он.

- Я... я не знаю, - сказал я. - Я должна увидеть вашу хозяйку.

- Мне жаль - наша госпожа умирает.

- Я должна увидеть ее, говорю вам. Я проделала долгий путь из Америки.

Маленькая Стефани, которая лежала у меня на руках, внезапно подняла свое прелестное, раскрасневшееся ото сна личико.

Старик громко воскликнул: - Где вы взяли нашу малышку? Вы вернули ее обратно! Но... но... она мертва. - Он уставился в недоумении.

- Мы должны увидеть вашу хозяйку, - повторила я. Внезапно я осознала чье-то присутствие на балконе прямо надо мной. Я услышала хриплый крик - мужчина с дикими глазами сбежал вниз по лестнице.

- Мой ребенок - где вы взяли моего ребенка? - Его дыхание перешло в хриплые, задыхающиеся всхлипывания. Он вырвал ее из моих рук.

- Нет, нет - она моя! Но я принесла ее к вам.

С этими словами к нему, казалось, вернулась его врожденная вежливость.

- Тысяча извинений, мадам, - сказал он, кланяясь. - Я вне себя от горя. Мы потеряли нашего ребенка - совсем недавно. Ваш ребенок так похож на нашего, что я забыл об этом.

У него был восхитительный голос.

- Вы не войдете в дом? Нам сегодня грустно. Моя жена... - Его голос дрогнул, надломился. - Но вы... вы должны войти и отдохнуть.

- Да, - машинально сказала я, - мы должны войти. Мы проехали семь тысяч миль, чтобы найти вас. Я многое должна сказать, прежде чем уйду...

Когда мы были внутри, я сказала: - Я Мартинес - из этой долины.

Я ждала, что он скажет.

- Мартинес - одна из нас! - Я увидела, как на его лице появилась первая улыбка. - Ах! Я приветствую вас дома. Для меня большая честь, что вы выбрали мой дом для посещения. Мартинесы были великолепной семьей. Я надеюсь, вы вернулись именно для того, чтобы остаться.

Его слова были произнесены небрежно, но его глаза не отрывались от лица маленькой Стефани. Ему было интересно, очень интересно.

- Нет! О, нет! - Я вздрогнула. - Вы добры, но, конечно, вы знаете, что Мартинесы прокляты Ромеро. Подождите, пока не услышите все. - Я быстро обрисовала трагедию нашей жизни. - Итак, вы видите, чтобы спасти мою малышку, я теряю ее - возвращаю ее Ромеро.

Он сказал:

- Вы бедное дитя, вы бедная девочка! Мне очень жаль вас - из-за боли в вашем сердце. Но я верю, что ваш приход сейчас может спасти мою замечательную жену. Я бы никогда, никогда не забрал вашего прекрасного ребенка. Мне пришлось потерять такого же прекрасного ребенка - я знаю боль, одиночество. Но, если вы будете так добры и одолжите ее нам ненадолго - моя жена подумает, что это наша собственная Ларли - в своей слабости. Когда она наберется сил, то будет бороться до конца. Она очень храбрая. Она будет продолжать жить, когда снова станет нормальной. И вы - вы, добрая соседка, - вы принесете жизнь и исцеление последнему из Ромеро. Тогда Черный призрак простит - и род Мартинесов продолжится, как подобает такому замечательному роду.

Итак, некий Мартинес принес в дом врага девочку, такую же прекрасную, как Украденная принцесса. И этот ребенок дал убитой горем молодой матери душевный покой - достаточно сил, чтобы справиться с кризисом ее болезни. В конце концов, она встала с кровати - здоровой и сильной.

Сегодня у нее есть еще одна маленькая девочка и двое крепких сыновей. Однако моя маленькая девочка Стефани, кажется, всегда так же близка ее сердцу, как и любой из ее собственных детей. Я тоже, наконец, обрела покой. Благодаря моей дружбе с Ромеро я провожу часть каждого года в этой стране. Несколько раз она и ее муж навещали нас здесь, в Америке. Дин с каждым днем становится все больше похожим на своего отца - таким же красивым, бесстрашным и счастливым. Как радуется мое сердце, когда я наблюдаю за двумя моими здоровыми, беззаботными молодыми людьми! Ибо теперь я, кажется, знаю, что долг перед Ромеро выплачен - что Черный призрак позволит нам жить в мире - вечно.

"ВЫ УМРЕТЕ В ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ ЛЕТ!"

Поистине странную историю рассказывает доктор А. А. Льебо. Он был пионером в своей профессии, о котором другой выдающийся авторитет сказал: "Именно гению Льебо, а также его энтузиазму и чистоте сердца мы обязаны полным признанием той роли, которую играет внушение, вербальное или иное, в психических исследованиях, а также в излечении от болезней".

Следующая заметка из записной книжки доктора Льебо была напечатана Ф. У. Г. Майерсом в трудах Британского общества оккультных исследований:

"Мсье С. де Ш. пришел проконсультироваться со мной сегодня в 4 часа дня, 8 января 1886 года, по поводу легкого нервного недомогания. Он очень озабочен судебным процессом и инцидентом, о котором я рассказываю ниже.

26 декабря 1879 года, прогуливаясь по Парижу, он увидел вывеску на двери: мадам Ленорман, некромантка. Побуждаемый бездумным любопытством, он вошел в дом, и его провели в довольно темную комнату. Мадам Ленорман подошла к нему и усадила за стол. Она вышла и вернулась, а затем, посмотрев на его ладонь, сказала:

"Вы потеряете своего отца через год с этого дня. Вы скоро станете солдатом (ему было девятнадцать лет), но ненадолго. Вы рано женитесь, родите двоих детей и умрете в двадцать шесть".

Мсье де Ш. поделился этим поразительным пророчеством с некоторыми из своих друзей, но не воспринял его всерьез. Однако когда его отец умер после непродолжительной болезни 27 декабря 1880 года, ровно через год после визита, он стал менее недоверчивым. И когда он стал солдатом всего на семь месяцев, был женат, имел двоих детей и приближался к своему двадцать шестому дню рождения, то не на шутку встревожился и подумал, что жить ему осталось всего несколько дней. Вот почему он пришел посоветоваться со мной, надеясь, что я смогу помочь ему избежать его участи... В этот и последующие дни я пытался погрузить мсье де Ш. в глубокий гипнотический сон, чтобы рассеять убеждение, будто он умрет 4 февраля, в свой день рождения. Мадам Ленорман не назвала дату, но он был так взволнован, что я не мог заставить его заснуть.

Однако, поскольку было абсолютно необходимо избавиться от его убеждения, чтобы оно не подтвердилось самовнушением, я изменил свою тактику и предложил ему проконсультироваться с одним из моих сомнамбул, стариком лет семидесяти или около того, прозванным "Пророком", потому что он точно предсказал свое собственное излечение от суставного ревматизма четырехлетней давности и излечение его дочери, случившегося в результате его внушения. Мсье де Ш. с готовностью принял мое предложение.

Когда я установил контакт с сомнамбулой, его первым вопросом было:

- Когда я умру?

Спящий, догадываясь о положении дел, ответил после паузы:

- Вы умрете... вы умрете через сорок один год.

Эффект был изумительный. Молодой человек воспрянул духом, и когда минуло 4 февраля, он счел себя в безопасности.

Я совсем забыл обо всем этом, когда в начале октября получил приглашение на похороны моего несчастного пациента, умершего 30 сентября 1886 года на двадцать седьмом году жизни, как и предсказывала мадам Ленорман... С тех пор я узнал, что он проходил лечение от желчных камней и умер от перитонита, вызванного внутренним разрывом".

ИСТОРИИ О ДУХАХ

Граф Калиостро

Вернулся ли призрак Джона Сингера Сарджента, известного американского художника, чтобы бродить по зданию Челси в Лондоне, где он умер почти четыре года назад? Обитатели дома верят, что это так.

Часто его шаги слышит Альфред Орр, его друг - американский художник, который занял студию. Звуки доносятся из мастерской на втором этаже в комнату на первом, в которой Сарджент умер, и которая сейчас используется мистером и миссис Орр как спальня. Последняя уверена, что узнала шаги Сарджента по тяжелой поступи, поскольку Сарджент был высоким и крепко сложенным мужчиной, и у него была характерная походка, известная всем его друзьям в колонии художников Челси.

- Я не спиритуалист и не скептик, - сказал недавно мистер Орр. - Все возможно. И миссис Орр, и я слышали шаги, и нам часто кажется, будто мы ощущаем присутствие Сарджента в нашей спальне, по направлению к лестнице, ныне опечатанной, по которой Сарджент ходил в соседнюю студию.

- Самым загадочным во всем этом деле, - продолжил он, - было то, что произошло однажды ночью, когда я лежал в постели. Я услышал шаги и в то же время отчетливо увидел, как ручка двери спальни повернулась до упора, а затем вернулась в прежнее положение. Я вскочил и позвал дворецкого. Мы обыскали дом сверху донизу, но не нашли ничего необычного.

У мистера Орра нет другого объяснения этой загадке, кроме того, что Сарджент возвращается в студию, в которой он достиг славы и в которой умер, рисуя портрет принцессы Мэри.

- Иногда, когда я слышу шаги, - сказал мистер Орр, - я кричу: "Входи, Папа", - он был известен нам как Папа Сарджент. Звуки прекращаются, и мы не слышим их снова в течение нескольких недель.

Приключение поэта-скептика

Великий английский поэт Роберт Браунинг был известен как скептик; однако в его жизни было одно оккультное приключение, о котором он никогда не уставал рассказывать. Первоначально оно было доведено до сведения общественности в письме, опубликованном мистером Ноулзом в "Спектейторе" от 30 января 1869 года, следующего содержания:

"Мистер Роберт Браунинг рассказывает мне, что несколько лет назад, когда он находился во Флоренции, один итальянский дворянин (граф Гуинази из Равенны), гостивший во Флоренции, был приглашен в его дом без предварительного представления близким другом. Граф утверждал, что обладает большими гипнотическими или ясновидческими способностями, и заявил в ответ на откровенный скептицизм мистера Браунинга, что он возьмется, так или иначе, убедить его в своих силах.

Затем он спросил мистера Браунинга, есть ли у него при себе что-нибудь, что он мог бы ему передать, - вещь каким-либо образом являющуюся реликвией или памятным сувениром. Мистер Браунинг подумал: это, возможно, объясняется тем, что он обычно не носил никаких безделушек или украшений, даже наручных часов, и поэтому могло оказаться безопасным испытанием. Но случилось так, что по странной случайности у него под рукавами пиджака оказались золотые запонки, которые он совсем недавно начал носить, за отсутствием (по ошибке портнихи) обычных пуговиц на запястьях. Он никогда раньше не надевал их ни во Флоренции, ни где-либо еще и нашел в каком-то старом ящике стола, где они пролежали забытые много лет. Одну из этих запонок он вынул и протянул графу, который некоторое время держал ее в руке, пристально глядя в лицо мистеру Браунингу, а затем сказал, как будто был очень впечатлен:

"C'e qualche cosa che mi grida nell' orecchio, 'Uccisione, uccisione!"

(Здесь есть что-то, что кричит мне в ухо: "Убийство, убийство!")

- И действительно, - говорит мистер Браунинг, - эти самые запонки были сняты с мертвого тела моего двоюродного деда, жестоко убитого в своем поместье на Сент-Китсе почти восемьдесят лет назад. Они, вместе с золотыми часами и другими ценными личными вещами, были представлены в суде в качестве доказательств того, что целью резни, совершенной его собственными рабами, не было ограбление. Их передали моему дедушке, на них были выгравированы его инициалы, и он носил их всю свою жизнь. Их вынули из ночной рубашки, в которой он умер, и отдали мне, а не моему отцу. Могу добавить, что я пытался заставить графа Гуинази использовать свое ясновидение и в отношении прекращения права собственности; он почти наткнулся на что-то подобное, упомянув кровать в комнате, но ему не удалось описать комнату, положение кровати по отношению к окнам и двери. Из всех людей во Флоренции об убийстве моего двоюродного деда знал только я, как, несомненно, и о том, что запонки перешли в мое владение.

Мистер Браунинг в письме от 21 июля 1883 года подтверждает, что приведенный выше отчет "верен во всех деталях", добавляя: "Мое собственное объяснение этого вопроса состояло в том, что проницательный итальянец нащупал свой путь с невольной помощью моих собственных глаз и лица. Предположение, каким бы оно ни было, оказалось верным".

Мы думаем, что в этом предположительном объяснении прославленный автор "Сорделло" не вполне отдает должное своей способности скрывать свои мысли; мы полагаем, что его непроизвольная прозрачность выражения не позволила бы коварному итальянцу "нащупать путь" к убийству. Но, конечно, такие случаи более полны, когда агент и перципиент находятся на расстоянии, исключающем непроизвольные намеки.

Таинственное ожерелье

Следующая история была прислана нам Эллой М. Бактон, ручающейся за ее подлинность.

"Женская интуиция в сочетании с должностью на границе между жизнью и смертью - я дипломированная медсестра - склонили меня к тому, чтобы считать некоторые события сверхъестественными. Наука, в конце концов, занимается материальными функциями мозга и тела. Когда эти функции ослаблены настолько, что дух почти освобожден из своей обычной тюрьмы, разве не возможно, что он может видеть и делать больше, чем можно объяснить логически? Я не могу объяснить странный случай с мистером Дж. - никак иначе.

Это был частный случай брюшного тифа в богато обставленном доме за пределами Нью-Йорка. Пациент был образованным джентльменом, который много путешествовал, и его дом был наполнен интереснейшими реликвиями - многие из них с Востока. Заметив мой интерес к его красивым вещам, он подарил мне, к моему смущению, великолепное нефритовое ожерелье, которое, по его словам, обладало особыми свойствами, и должно было принести мне удачу, если я его не сниму. Чтобы ублажить его, я решила носить его, по крайней мере, какое-то время.

В разгар кризиса, несколько дней спустя, оно исчезло, я искала повсюду в большом расстройстве и воздержалась упоминать ему об этом. К счастью, я думала, он был не в том состоянии, чтобы заметить его отсутствие. Он был в своего рода коме и время от времени подвергался галлюцинациям. Доктор назвал это бредом, но то, что он говорил, имело странный смысл. Временами он говорил на иностранных языках и продолжал настаивать на том, что он воплощение какого-то восточного провидца.

Когда кризис приблизился, в комнате были я и доктор. Мы внимательно наблюдали за мистером Дж. Внезапно его глаза открылись. Он пристально посмотрел на меня.

- Ваше ожерелье! - прошептал он.

- Я... я не надела его сегодня.

- Вы потеряли его, - просто сказал он.

- Д-да...

Доктор попытался отвлечь его. Большие, широко раскрытые глаза на жалком бледном лице странно уставились на меня:

- Вы должны были сказать мне. - По его лицу пробежала милая, нежная улыбка. - Я все вижу. Оно... - Он говорил с большим усилием. Мы не смогли его остановить. - Оно под правым углом комода в вашей комнате наверху...

Его глаза закрылись. Через мгновение он заснул. Еще через некоторое время врач сообщил мне, что кризис миновал.

При первой возможности я заглянула под свой комод. Ожерелье было там. Он не вставал с постели. По выздоровлении он ничего не помнил об этом инциденте.

История французского хирурга

Огюст Нелатон (1807-1873) был французским хирургом с очень хорошей репутацией и связями. Однажды вечером его поспешно вызвали в дом баронессы де Буазле, и впоследствии он рассказал нижеследующую историю Французской академии наук.

17 марта 1863 года в Париже, в квартире на втором этаже дома номер 26 по улице Паскье, позади Мадлен, баронесса де Буазле дала обед нескольким лицам, среди которых были генерал Флери, ординарный советник Наполеона III; мсье Девьенн, первый президент Верховного апелляционного суда; и мсье Делесво, председатель гражданского суда Сены. Во время трапезы особое внимание уделялось экспедиции, отправленной в Мексику в прошлом году. Сын баронессы, Оноре де Буазле, лейтенант легкой кавалерии, участвовал в ней, и его мать не преминула поинтересоваться у генерала Флери, есть ли у него новости по этому поводу.

У него их не было. Никаких новостей - хорошие новости. Ужин закончился в хорошем настроении, гости оставались за столом до 9 часов вечера. В этот момент мадам де Буазле встала и одна отправилась в гостиную подавать кофе. Едва она добралась до гостиной, как ужасный крик встревожил гостей. Они выбежали из комнаты и обнаружили баронессу лежащей на ковре в глубоком обмороке.

Придя в сознание, она рассказала им необычную историю. Переступая порог гостиной, она увидела в другом конце комнаты своего сына Оноре, стоявшего в форме, но без оружия и без фуражки. Лицо офицера было призрачно-бледным, его левый глаз превратился в отвратительное отверстие, кровь стекала по его щеке и капала на вышивку воротника мундира.

Ужас бедной женщины был велик, и она подумала, что умирает. Ее попытались успокоить, объяснив, что у нее была простая галлюцинация, сон наяву, но поскольку она почувствовала себя крайне слабой, ей срочно вызвали семейного врача, прославленного Нелатона. Ему рассказали о странном происшествии, он дал успокаивающие препараты и удалился. На следующий день баронесса физически восстановилась, но ее разум все еще находился под влиянием произошедшего. Каждый день она посылала в Военное министерство узнать, не поступали ли новости.

В конце недели было официально объявлено, что 17 марта 1863 года, без десяти три пополудни, во время штурма Пуэблы Оноре де Буазле был убит мексиканской пулей, которая попала ему в левый глаз и прошла навылет через голову. Принимая во внимание разницу в меридиональном положении, час его смерти точно совпадал с часом его появления в салоне на улице Паскье.

Точное письменное изложение событий, полностью составленное рукой первого президента Девьенна и подписанное всеми гостями знаменитого ужина, было представлено доктором Нелатоном Академии наук.

Сон об убийстве

Когда одному человеку снится замечательный сон, это считается замечательным; но когда трем людям в разных местах снится сон, каждый совпадает с другим и подтверждает его, тогда это - примечательно втройне.

Так можно описать опыт Генри Армитта Брауна, "ученого, оратора и юриста", в биографии которого, написанной Джеймсом М. Хоппином, профессором богословия и искусства Йельского университета, это зафиксировано в форме письма, написанного мистером Брауном духовному другу семьи.

"Преподобный и уважаемый сэр,

После долгих проволочек посылаю вам краткий отчет о сне, вызвавшем у вас интерес прошлым летом.

Осенью 1865 года (думаю, это было в ноябре месяце), изучая юриспруденцию в городе Нью-Йорк, я удалился в свою комнату около полуночи холодным и ветреным вечером. Отчетливо помню, как часы пробили двенадцать, когда я лежал в постели и смотрел на тлеющий огонь, пока на меня не навалилась сонливость, и я не заснул.

Едва я погрузился в сон, как мне показалось, будто я слышу громкие и непонятные звуки и чувствую удушье в горле, словно его схватила сильная рука. Я проснулся (как мне показалось) и обнаружил, что лежу на спине на булыжниках узкой улочки, извиваясь в объятиях низкорослого коренастого мужчины с растрепанными волосами и седеющей бородой, который, схватив меня одной рукой за горло, а другой за запястья, навалился на меня всем своим весом и прижал к земле.

С самого начала я знал, что его желанием было убить меня, и моя борьба была борьбой за жизнь. Отчетливо помню сначала чувство ужаса, а затем яростной решимости, овладевшее мной. Я не издал ни звука, но внезапным усилием наполовину сбросил его с себя, отчаянно схватил за волосы и в агонии яростно укусил его за горло. Снова и снова мы катались по камням.

Ярость моего сопротивления лишала меня сил. Я увидел, что мой противник почувствовал это и улыбнулся жуткой улыбкой триумфа. Вскоре я увидел, как он протянул руку и схватил блестящий топор. Даже в этой крайней ситуации я заметил, что топор был новым и, по-видимому, неиспользованным, со сверкающим наконечником и белой отполированной ручкой.

Я предпринял еще одну отчаянную попытку, на секунду обессилил своего врага и с таким трепетом восторга, который не могу забыть, увидел искаженные ужасом лица друзей, бывших рядом с нами и спешивших мне на помощь. Когда первый из них прыгнул на спину моему противнику, он вырвал у меня запястье. Я увидел, как топор сверкнул у меня над головой, и мгновенно почувствовал тупой удар по лбу. Я снова упал на землю, онемение распространилось от моей головы по всему телу, теплая жидкость потекла по моему лицу и в рот, я помню вкус крови, и мои конечности ослабли.

Потом мне показалось, что я подвешен в воздухе в нескольких футах над своим телом. Я мог видеть себя как бы в зеркале, лежащего на спине, топор торчит в голове, и ужас смерти постепенно распространяется по лицу. Особенно я обратил внимание на то, что рана, нанесенная топором, находилась в центре лба под прямым углом к линии роста волос. Я услышал плач друзей, сначала громкий, затем становившийся все слабее, и вскоре совсем смолкший. Восхитительное ощущение сладкого покоя без чувства усталости, точно такое же, какое я испытал много лет назад на мысе Мэй, когда начал тонуть, охватило меня. Я слышал изысканную музыку, воздух был напоен редкими ароматами, я лежал на кровати, покрытой мягким пухом, когда, вздрогнув, проснулся.

Огонь в камине все еще тлел; часы показывали, что я проспал не более получаса!

Рано утром следующего дня я присоединился к близкому другу, с которым проводил большую часть своего времени, чтобы сопровождать его, как это было моим ежедневным обычаем, в юридическую школу. Мы немного поговорили на разные темы, как вдруг он прервал меня замечанием, что прошлой ночью я ему странно приснился.

- Расскажи мне, - сказал я. - Что это было?

- Я заснул около двенадцати, - ответил он, - и мне сразу же приснилось, что я проходил по узкой улочке, когда услышал шум и крики о твоем убийстве. Поспешив в направлении шума, я увидел, что ты лежишь на спине, сражаясь с грубым рабочим, который держал тебя. Я бросился вперед, но, когда добрался до тебя, он нанес тебе удар топором по голове и убил на месте. Там было много наших друзей, и мы горько плакали. Через мгновение я проснулся; мой сон был таким ярким, что мои щеки были мокрыми от слез.

- Что он был за человек? - спросил я.

- Коренастый мужчина во фланелевой рубашке и грубых брюках; его волосы были нечесаными, с многодневной бородой с проседью.

Через неделю я был в Берлингтоне, штат Нью-Джерси. Я зашел в дом друга.

- Моему мужу, - сказала мне его жена, - недавно приснился такой ужасный сон о вас. Ему приснилось, будто какой-то мужчина убил вас в уличной драке. Он побежал вам на помощь, но прежде чем добрался до места, ваш враг убил вас огромной дубиной.

- О нет, - закричал муж через всю комнату, - он убил тебя топором.

Таковы обстоятельства, какими я их помню. Я вспомнил замечание старого Артаферна о том, что сны часто являются результатом хода мыслей, начатого разговором, чтением или происшествиями рабочего времени; но я ничего не мог вспомнить, и никто из моих друзей не мог привести ни одного обстоятельства, которое они когда-либо читали, когда-либо слышали из сказок или историй, в котором могли бы проследить происхождение этого замечательного сна.

Искренне ваш,

Генри Армитт Браун.

P.S. Могу добавить, что эти мои друзья были лично незнакомы друг с другом. Первому из них в Нью-Йорке приснилось, что он был первым, кто добрался до места происшествия, другому - что он был одним из тех, кто последовал за ним, и оба эти момента в точности совпали с моим собственным сном".

Два лица

Однажды поздним вечером, чуть более пятидесяти лет назад, маленький южный городок был наполнен волнением от края до края. Странный свет и странные потрескивающие звуки наполнили воздух, и одновременно все жители проснулись от того факта, что их здание суда охвачено огнем.

Оно горело очень сильно, и в течение следующих двух или трех часов все рабочие были заняты тем, что отводили пламя подальше от окружающих домов.

Затем возник вопрос: как это произошло? вскоре сменившийся на: Кто это сделал? Один вспомнил это, другой вспомнил то; наконец, группа из семи граждан отправилась на розыск.

Жертвой стал негр средних лет, который иногда забывал, что свобода слова не для всех, и который, как было известно, околачивался возле здания суда. Кто или что предупредило его, неизвестно; но он сбежал.

Всю ночь рыскали по окрестностям - охотники и преследуемый; но к утру погоня закончилась. Неприятности пойманного человека были быстро прекращены, и охотники отправились домой, усталые от того, что хорошо поработали. Тем не менее - неужели никто из них не унес с собой воспоминание о затравленном лице беглеца, выглядывавшего из-за кустов, прежде чем его охватил ужас смерти?

Сгоревшее здание суда стало общепризнанным фактом, и цели правосудия были достигнуты без него. Негр был забыт; город и те, кто в нем жил, процветали.

Затем встал вопрос о перестройке, и по прошествии пятидесяти лет мало-помалу выросло новое красивое здание суда. Яркое и вдохновляющее сооружение, достойно представляющее новое поколение, окна сверкают на солнце.

Но что это? Была ли это игра света и тени, или внутри действительно был негр, с тревогой оглядывающий широкую и процветающую улицу? Люди разговаривали друг с другом и удивлялись; наконец, были вызваны чиновники из здания суда, чтобы посмотреть.

Загадка заключалась в следующем: в то время как снаружи действительно было видно лицо, - судя по всему, мужчины средних лет, - внутри не было ничего, кроме оконного стекла. Оно было таким же, как и все остальные панели, произведено на том же заводе и обработано таким же образом.

Позже город захлестнула очередная волна самосуда. Еще один негр попал в беду. На этот раз молодой. Был застрелен сотрудник юстиции, и этот негр попал под подозрение. Группа мужчин посетила его дом; угрюмого и обиженного молодого человека оттащили в сторону и застрелили.

Возможно, выстрелы мстителей не имели к этому никакого отношения, но окно на верхнем этаже здания суда разбилось и разлетелось на осколки. Незамедлительно, как и подобало, было установлено новое стекло.

И на нем, изнутри, выглядывающем наружу, было лицо угрюмого и обиженного молодого негра, рядом с лицом мужчины постарше!

Итак, вот они - эти два негритянских лица, пристально смотрящие вдоль широкой и оживленной улицы, в то время как все смотрят на них и удивляются. Хотя в этом городе также есть здравомыслящие люди, лишенные воображения.