Столь яростным было последнее сражение, что северо-запад Средиземья оказался растерзан на куски. Сквозь множество глубочайших трещин хлынуло море...
(Сильмариллион, "Плавание Эарендила и Война Гнева")
Мы идем. Мы идем уже очень долго, и сейчас, если меня спросят, откуда мы пришли, я, наверное, не смогу указать точное направление. Только махну рукой - оттуда откуда-то, с запада. Но запад большой... Мы идем очень долго, но я помню тот день, с которого все началось.
- Талар! - я обернулась на голос матери. Она стояла у стола, руки в муке, и смотрела на меня, подняв брови.
- Талар, - тихо, но отчетливо повторила она, и очень выразительно перевела взгляд на большой глиняный кувшин для воды. Мне действительно давно следовало сходить к источнику... Но, по моим подсчетам, там сейчас должны были толпиться все девушки нашего поселка. Конечно, "толпиться" - слишком сильное слово для пяти-шести девчонок, но я все же предпочитала набирать воду в одиночестве. На то у меня были свои причины, и мама их прекрасно знала и понимала, но так уж получилось - вода кончилась в самый неподходящий момент. Придется идти.
Тропинка до ручья была еще скользкой после ночного дождя, и я шла, внимательно глядя под ноги и придерживая кувшин на голове одной рукой. Спускаться к источнику приходилось еще осторожней - склон был довольно крут, а мне совсем не хотелось растянуться. Кувшин-то я не разобью, это точно, а вот испачкать новую юбку можно запросто. И выставить себя неуклюжей коровой перед мальчишками...
Мне навстречу поднималась Адар. Одной рукой она удерживала на плече кувшин, другой - слегка приподнимала платье, чтобы не измазать в грязи, на смуглом узком личике во все щеки горел румянец, в темных, почти черных глазах прыгали смешливые искры, и она захихикала, увидев меня:
- Сегодня я улыбнулась Андрашу! Он так скис! А чтобы не был так уверен!
Хотя Адар явно хотела остановиться и рассказать о том, как она осадила слишком самоуверенного парнишку, я не сбавила шага, только кивнула ей и ответила:
- Потом расскажешь, ладно? Меня мама просила поспешить.
- Ага, ага, разумеется, - и добавила мне в спину тоненьким ехидным голоском, - между прочим, Карс тоже там.
Я попыталась величественно пожать плечами и изобразить спиной полное безразличие - одновременно - но это не так-то просто сделать, когда тащишь на голове кувшин, хотя бы и пустой. Адар снова захихикала и зашлепала вверх по склону.
Больше у ручья никого не было - то есть девчонок не было. А на другом берегу ручейка расположились почти все мальчишки нашего поселения...
Их было не так уж и много, как могло бы быть. Слишком многих забрали в войска, угнали на какую-то войну - ужасные внезапные налеты, то днем, то посреди ночи, когда всех выгоняли на главную площадь, когда обыскивали дома, а всех обнаруженных мужчин забирали с собой. Мама говорила, что когда-то это было не так, что когда-то это было делом добровольным, что те же самые налетчики в черном сначала просто приезжали, как гости, говорили много красивых слов, призывали сражаться за что-то, заманивали военной добычей, славой, почетом. Говорят, кто-то даже уходил с ними по своей воле. Но потом все резко изменилось. Видимо, тому, кто вел войну, не хватало людей, и тогда мужчин стали хватать и уводить силой. Мне говорили, что наше поселение однажды хотело воспротивиться, перебить этих людей в черных одеждах, но пока мы планировали, соседнее поселение именно так и поступило.
Сейчас там пустырь, а обгорелые дома почти совсем обрушились. Когда мы были совсем маленькие, мы рассказывали друг другу страшилки о привидениях, бродящих среди развалин, и боялись туда ходить. Теперь не боимся - но все равно не ходим.
Наконец старейшинам пришло в голову установить постоянное наблюдение за дорогой. Как только вдали показывались всадники, наблюдатель подавал сигнал, и все мальчишки старше двенадцати сломя голову неслись прятаться в лес. Несколько раз так и получалось. Бледные всадники в черном, чем-то неуловимо похожие друг на друга, въезжали в деревню, созывали всех на площадь, внимательно нас оглядывали. Они совершенно не знали правил приличия и оскорбительно смотрели нам прямо в глаза... Седые старики и женщины их не интересовали, сидящие на руках матерей малыши - тоже. Один раз они, правда, приняли за мальчика Тенар. Разобраться-то потом разобрались, но у нее до сих пор остался на руке шрам от плетки, и несколько лет она пугалась, когда с ней внезапно заговаривали...
Странные они были какие-то. Бледные, спокойные - всегда спокойные. Мне рассказывали, что когда еще было кого уводить, они и это проделывали с бесстрастными лицами. Наверное, ту деревню они тоже... Так же...
Правда, их не было видно уже больше двух лет.
Заметив меня, сидевшие на том берегу ручья мальчишки вскочили. Краем глаза я видела, что трое из них затеяли бороться, один начал кувыркаться, поскальзываясь на траве, другой достал простенькую свирель и начал что-то наигрывать, еще кто-то запел... Я аккуратно сняла кувшин с головы, поставила его на траву и со всем доступным мне изяществом опустилась на колени. Наполнять кувшин водой прямо из ручья было очень неудобно - пришлось бы слишком низко наклоняться, потом вытаскивать и поднимать такую тяжесть, поэтому все пользовались для этого большой кружкой, сделанной еще отцом Адар. Взяв кружку, я наклонилась набрать воды, прекрасно зная, что сейчас все мальчишки, чем бы они не были заняты, смотрят на меня. Я нарочито медленно и плавно нагибалась и выпрямлялась, чувствуя на себе их взгляды, и сама следила за ними уголком глаза - естественно, так, чтобы ни в коем случае не смотреть им в глаза и не дать им понять, что я их вообще замечаю.
Они все были неплохи. Танар неплохо пел, Кавер неплохо играл на свирели, троица очень неплохо кидала друг друга через плечо - все по очереди. Но вот Карс был лучше их всех. Он сам не слишком на меня таращился, что мне нравилось - он сосредоточился на том, что делал. Его гибкое сильное тело полностью ему подчинялось, и он выделывал такие вещи, что у меня от удивления перехватывало дыхание - несмотря на то, что я видела все это не в первый раз. Он мог встать на руки, прогнуться так, чтобы коснуться ногами каштановой копны волос на голове, сложиться пополам...
Кувшин был полон. Я осторожно поставила его на голову и одним мягким, точным движением встала на ноги. Ребята на том берегу замерли. Медленно обернувшись к ним, я подняла глаза. Глядя Танару куда-то в область уха, я улыбнулась ему (он заметно скис). Взглянула в глаза Каверу (он тут же заметно расстроился). С улыбкой задержала взгляд на троице борцов (они даже отступили на шаг). И не обратила вообще никакого внимания на Карса. Просто отвернулась и осторожно пошла вверх, домой, и еще успела услышать, как кто-то из ребят не сдержал завистливо-восхищенного:
- Ну и везет тебе, Карс!
Дома нужно было помочь матери готовить, тем более, что вечером я хотела взять наш общий суп и отнести мужчинам. Они придут усталые - кто после охоты, кто после рубки дров, - и конечно же, они, как всегда, будут ждать ужина в главном доме деревни. Когда происходило что-то необычное, именно там собирался совет старейшин, а по обычным дням мужчины приходили, чтобы посидеть там, поговорить и поесть, а вечерами женщины приносили им еду. Конечно, рассиживались там только неженатые, и еду холостякам таскали только незамужние, в общем-то, для того и оно и было придумано изначально... Так мне рассказывала мама.
Вечером за длинным столом из светлого дерева соберутся все мальчишки поселения - все шестеро. Самому старшему пятнадцать, а младшему всего лишь одиннадцать, но они уже выполняют все, что раньше ложилось на плечи взрослых, и с такой же степенной важностью садятся на лавку, принимают у нас из рук тарелки с едой, неторопливо беседуют, подчеркнуто не обращая на нас внимания - а мы, девчонки, так гордимся этим, ведь это знак уважения, значит, мы тоже - взрослые...
Покончив с приготовлением еды, я стала выбирать, как мне получше нарядиться к вечеру - вытащила все четыре свои ленты и начала размышлять, что бы такое с ними сотворить. Можно в волосы вплести, можно одну повязать на рукав... Интересно, какой цвет подойдет к коричневому?
- Мама, ну как? - я покрутилась перед ней, она улыбнулась одобрительно.
- Неплохо, дочка. Смотри только, как бы он ни подумал, что это все, что ты умеешь!
- Ма-ма! - я возмущенно вспыхнула, но она засмеялась и привлекла меня к себе, обняла:
- Ну что ты, дочка, ты же знаешь, что я пошутила. А вот волосы ты не очень хорошо причесала, дай-ка мне...
И я смирно стояла, пока мама причесывала и приглаживала мои непослушные волосы - слишком пышные, они так и норовили запутаться и завязаться немыслимыми узлами. Мама говорила, что у отца они были такие же, только другого цвета - не черные с рыжим отливом, как у меня, а иссиня-черные... А у Карса они темно-каштановые...
Начало темнеть, солнце уже скрылось за лесом, и я вышла из дома - полностью готовая, с котелком в руках - и хорошо, что в главном доме есть, на чем греть еду, а то был бы горячий - не донесла бы... Внезапно земля под моими ногами дрогнула, и по ней прошел гул, словно где-то в глубине, в недрах что-то рушилось, или рушилось на поверхности, а отдавалось везде. Я в изумлении глянула на верхушки леса - мне показалось, или они действительно качнулись? Гул не прекращался, из дома выглянула встревоженная мать:
- Талар? С тобой все в порядке?
- Мама, что это? - задала я по-детски глупый вопрос.
- Не знаю, дочка, - она покачала головой, ее глаза были темны. - Подожди минуту, я пойду с тобой.
Ждать ее действительно пришлось недолго, и мы пошли к главному дому вместе, а земля все еще гудела и стонала под нами.
Почти беззвучно я поставила тарелку возле левого локтя Карса. Карс ни единым движением ресниц не показал, что заметил меня, и я отошла к стене, по уши счастливая, и начала смотреть на него во все глаза. Куртка Карса лежала рядом с ним на лавке, и я видела свежую дырку на его рубашке - явно свежую, потому что если бы он проделал ее вчера, то ее бы успела зашить его мать, а если бы позавчера, то это бы сделала я. Вот закончит есть, тогда и можно будет... А пока - можно смотреть.
Карс был тоньше и гибче других мальчишек, и - я это знала точно - сильней. Наверное, посторонний и не поверил бы, что этот паренек, почти еще мальчик, прекрасно умеет рубить лес, и охотник из него получше многих, и на советы старейшин он начал приходить первый из молодняка. Потом весь поселок рассказывал, как он заявился на совет незваным, а когда старики хотели выпроводить его - мол, молод еще, - спокойно ответил им, что если они будут ждать, когда он подрастет, то могут и не дождаться, а у кого он тогда мудрости набираться будет? И смотрел на них, выгнув бровь, и никто так и не смог понять, подсмеивался он над ними или говорил серьезно. В общем, тогда они его не выгнали, и потом тоже не выгнали, а потом привыкли. А потом он начал говорить на совете - иногда, очень редко, но всегда по делу, и наши старики начали прислушиваться к нему, высокому подростку с угловатыми, резкими чертами лица и тихим уверенным голосом.
Карс закончил есть, отодвинул тарелку в сторону, но не встал из-за стола - сидел, подперев рукой подбородок и глядя в стену широко раскрытыми невидящими глазами. Недалеко от него сидел другой мальчишка - Адар подливала ему добавки, Кавер прохаживался, насвистывая что-то, несколько ребят тихо беседовали в отдалении. Я достала из поясного кармашка иголку и нитки и подсела было к Карсу, зашить ему рукав, как вдруг у окна кто-то пронзительно взвизгнул:
- Ой, смотрите, ой!
Я обернулась. Небо над лесом, на западе, наливалось зловещим багровым цветом. От пожара не бывает такого, подумала я тогда, от огня все намного ярче и... И вообще не так...
Мы выскочили на улицу и стояли, стояли, смотрели в этот страшный цвет, не в силах оторвать глаз, а земля под ногами уже не гудела, а звенела и, наверное, все мы чувствовали, что что-то должно произойти... Но даже и предположить не могли, что же это окажется на самом деле.
Небо на западе горело еще долго... Сейчас мне уже не вспомнить - неделя то была, или больше, трудно сказать. И продолжала звенеть земля... Но однажды она особенно гулко отозвалась - словно то, что рушилось, наконец совсем обвалилось - и затихла. С этого же момента начал угасать и багровый отсвет. А где-то через месяц-полтора мы и вспоминать об этом перестали. Как я сейчас понимаю, все хотели поскорее забыть...
У нас в селении все шло по-прежнему: то я игнорировала Карса, то он меня, и мама уже почти совсем серьезно спрашивала, не начинал ли он строить для меня дом. Старейшины собирались устроить очередной совет и отправить в очередной раз кого-нибудь менять что-нибудь на что-нибудь - я в это, разумеется, не вникала, для того совет и есть, чтобы этим себе головы забивать... Дел было полно. Но однажды...
Они двигались по тракту мимо нашего селения. Низкорослые лошади, все больше темной масти, были запряжены в грубо сколоченные домики на колесах (правда, мне эти домики больше напоминали поставленные на телеги коробки с дырками-окошками). Ими правили все больше женщины и старики, а больше никого не было ни видно, ни слышно. Даже из окошек никто не выглядывал.
В этом странном караване я насчитала больше десяти повозок, а дальше сбилась - да и неприлично было их разглядывать. Они-то ехали с таким видом, словно нас не замечают, как и положено... Они явно были издалека - одежда женщин отличалась от нашей, в ней преобладали синий и зеленый цвета, вместо обычного для нас коричневого, и почему-то у них у всех были покрыты головы, хотя не было ни холодно, ни ветрено, ни жарко. У некоторых из-под платков и головных повязок выбивались пряди странно светлых волос.
Мы стояли на обочине и смотрели, как из-за поворота дороги продолжают выползать повозки, влекомые одинаковыми неутомимыми мохнатыми лошадками, которыми правили женщины с одинаково устало-безразличными лицами...
Внезапно в мерный стук копыт встрял другой ритм, более быстрый и четкий. Из-за поворота вынесся конь - совсем не рабочая лохматая лошаденка, настоящий боевой конь, высокий, черный, с широкой грудью и горящими глазами... То есть наверное, его глаза и вправду когда-то горели - сейчас бедное животное выглядело не менее усталым, чем его упряжные собратья, а его всадник, казалось, вот-вот вывалится из седла...
Серое лицо с запавшими глазами, ввалившиеся щеки, резко выступившие скулы, сжатые в ниточку губы. Одет просто, как любой из наших мужчин - куртка, рубашка, штаны, - все уже полинялое и много раз залатанное и починенное, но осанка... Так держались те, в черном. Нет-нет, он не похож на них ничуть, он явно не из них, но я поняла, что когда-то он был в чьей-то армии, сражался за кого-то... Война... Окончилась? Раз он не там? А может, он убежал?
Он приблизился к нам, оглядел внимательно - стайка девчонок, что с них взять... Мы вежливо отвели глаза в сторону. Нет, не "мы". Девчонки притихли и показали свое уважение, а я, забыв о приличиях, продолжала смотреть прямо в лицо этого человека. Он был еще молод - наверное, ему было около тридцати, не больше - но сколько морщин на лбу, а на щеке так и вообще - шрам... И в темных волосах - густая проседь.
Я думала, он рассердится, но он подъехал поближе и спросил у меня на всеобщем:
- Твоя деревня? - он говорил, странно четко выговаривая окончания, я никогда не слышала такого говора.
- Там, - я махнула рукой назад-влево.
- Покажи. Нужно сказать. У вас - старшие? - он говорил короткими простыми фразами, и я не могла понять - то ли он плохо знает всеобщий, то ли он думает, что я плохо знаю всеобщий.
- У нас есть совет старейшин. Тебя отвести к ним?
Он только кивнул. Я показала, чтобы он следовал за мной, а девчонки молча присоединились к нам - только Адар сорвалась с места и помчалась вперед, предупредить. Ее короткие смешные косички, переплетенные красными лентами, прыгали по плечам.
Старейшины стояли полукругом перед всадником, так и не сошедшим с коня, и учтиво смотрели мимо него. Мы все старались проявлять вежливость, только Карс почему-то смотрел ему в лицо, чуть ли не прямо в глаза. Всадник говорил, и мы с трудом верили своим ушам.
- Уходите. Делайте такие дома, как у нас, и уходите. Война закончена, там, - он махнул рукой в сторону запада, - все изменилось. Горы дышат огнем, огонь вытекает из земли, земля опускается, наступает море. Здесь будет море... Хотите, можете подождать, убедитесь сами. Скоро начнет прибывать вода. Звери тоже будут уходить... Мы уходим.
- Куда? - глуховатый, спокойный голос Карса. - Куда уходить? Сколько идти?
- Не знаю, - человек снова чуть качнулся в седле, выпрямился, взглянул на Карса, кашлянул, - не знаю...
Он с силой провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть усталость, повторил:
- Не знаю... Нам велели уходить те племена, которые знаются с Белыми Духами. Они тоже уходят. Они сказали нам идти как можно дольше, как можно дальше. Потому что море поглотит здесь все... - он умолк, уставился на свои руки, сжимающие повод. - Уходите все... Берите еду, какую можете взять, делайте себе дома на колесах - и уходите.
- Сколько у нас еще времени? - какой же у Карса деловитый, бесстрастный тон...
- Не знаю... Может, месяц. Может, меньше... Забирай всех, парень, и уходи... - он медленно тронул коня, собираясь повернуться и уехать.
- Подожди, незнакомец. Нужно ли что-нибудь тебе или твоим людям?
Возле меня кто-то тихонько охнул, и я тоже не сдержала изумленного вздоха: Карс говорил от лица старейшин. Нет, хуже - он говорил с незнакомцем, как старейшина со старейшиной... И по сей день я не могу понять, почему совет не одернул его тогда - то ли потому, что остолбенели от неслыханной наглости, то ли потому, что просто растерялись, то ли потому, что Карс был прав...
Всадник остановился, задержал пристальный взгляд на лице мальчишки, медленно покачал головой:
- Нет, спасибо, - чуть заметно запнулся, продолжил, - саар-вен. Но я благодарен тебе за предложенную помощь. Собирай свой народ, уходи как можно скорей. - повернул коня и пустил его рысью, подпрыгивая и покачиваясь в седле. Мы молча смотрели ему вслед.
Строительство домов на колесах началось не сразу. До нас, девчонок, доходили рассказы матерей о том, как на совете старейшин свирепствовал Карс, как уговаривал, просил, чуть ли не угрожал - и как к нему присоединились мальчики, которые, в общем-то, уже давно мальчиками не были - и это решило все дело.
Мы начали готовиться к уходу. Мужчины яростно работали над повозками, женщины заготавливали еду впрок, и все боязливо прислушивались и присматривались - нет ли новых признаков надвигающейся беды? Поначалу ничего нового не было, а потом по тракту мимо нас прошла еще одна вереница телег и повозок, из леса выскочило стадо оленей и промчалось мимо поселения, убегая на восток, а потом неожиданно вернулся отец Адар.
Меня в тот момент не было с девчонками - они были на поле, выкапывали последнюю картошку, а я помогала матери по дому, но позже они рассказали мне, как из леса вышел человек, едва державшийся на ногах, весь в лохмотьях - под грязевыми разводами с трудом различался изначальный черный цвет одежды, с пустым левым рукавом. Шатаясь, он подошел к девчонкам (они не испугались - от такого слабого и больного можно было без труда убежать) и спросил, это ли деревня Лорран, а когда получил утвердительный ответ, то долго смотрел на них, словно не веря своим ушам, а потом начал хохотать, медленно оседая на землю. Он смеялся, пока у него не потекли слезы, мешаясь с пылью на лице, оставляя дорожки на щеках, а когда ему осторожно задали вопрос, как его зовут - ответил. И тогда во весь голос заревела Адар, потому что это было имя ее отца...
В общем, его привели в общий дом, и мать Адар прибежала, и все женщины ревели - кто за компанию, кто от избытка чувств, и расспрашивали, как он ушел оттуда, а он не отвечал, только смеялся и плакал одновременно... А когда он, чуть успокоившись, рассказал, что все - все! - наши мужчины погибли, были убиты на этой непонятной войне, тогда мы перестали плакать и разошлись по домам с каменными лицами, чтобы не показывать своего горя при всех. Хотя у всех горе было одинаковое...
Когда ему стало лучше и он смог держаться на ногах без посторонней помощи, он стал приходить в общий дом. Сидя на лавке, тяжело опираясь на стол, то молчал часами, то начинал говорить - и говорил, захлебываясь словами, не обращая внимания, слушает ли его кто-нибудь или нет, говорил без устали, глядя прямо перед собой широко раскрытыми невидящими глазами. Он рассказывал о Белых Духах, которых было невозможно заметить в лесу и чьи стрелы били без промаха (так погибли отец Андраша и отец Тенар) - а когда дело все же доходило до открытой стычки, взрослые мужчины чуть не плакали от ярости и облегчения, потому что врагов наконец-то было видно и теперь их можно было убивать, вымещая весь накопившийся страх. Он говорил об огненных демонах, рядом с которыми было почти невыносимо находиться - такой жар исходил от их тел, о странных, уродливых, но хитрых и сильных существах, которых он называл "орха", о многом другом... И если этому верили, то вот поверить в гигантскую летучую мышь, которой скармливали пленников и которая умела оборачиваться прекрасной женщиной, или в огромный замок, который встречал вступившего под его своды пением - то ли ужасающим, то ли чарующим, было трудно, и многие решили, что отец Адар немного не в своем уме. Правда, я почему-то поверила - и продолжала слушать даже тогда, когда все остальные разошлись, и узнала, как из-под земли вырвались столбы огня (так погиб отец Кавера), как дрогнула земля, как армия Того, Кто вел войну, встретилась с огромной, невиданной ранее армией Белых Духов и светловолосых людей, вставших на их сторону, и была отброшена, сметена и разбита (так погиб отец Карса)... Дальше отец Адар рассказывать не стал, и потом тоже никогда не рассказывал. Он закрывал лицо руками и начинал мерно раскачиваться на лавке, что-то бормоча...
Я так думаю, что он все-таки сбежал, и думаю, что он поступил совершенно правильно...
Ах, да - он подтвердил слова усталого всадника, и после этого все сомневавшиеся перестали колебаться, а все остальные стали работать вдвое быстрее.
Однажды вечером, когда я ушивала свою любимую юбку - коричневую с зеленой каймой, а мама месила тесто, к нам в дверь постучали.
- Да, заходи, - крикнула мама, не отрываясь от дела, а я отложила шитье в сторону и хотела встать, но тут дверь открылась, и я так и осталась сидеть. На пороге стоял Карс и держал в руках что-то большое, пепельно-серое. Что именно, я так и не разглядела, потому что быстренько отвернулась - правда, не совсем, а так, чтобы видеть его уголком глаза.
Аккуратно закрыв за собой дверь, Карс вытер ноги, прошел в комнату и остановился на середине. Положив пепельно-серую кучу на пол, слева от себя, он отделил от нее - шкуру. Волчью шкуру. Довольно большую, выделанную, и - насколько я могла разглядеть - очень даже мохнатую. Положил ее прямо перед собой, снова нагнулся. За первой шкурой последовала вторая, за ней - третья: почти чисто-белая, и размером значительно больше первых двух. После этого Карс медленно опустился на колени там, где стоял, и замер со склоненной головой.
Мама не спешила. Она неторопливо домесила тесто, присыпала его мукой, накрыла тряпочкой, тщательно вытерла руки, и только тогда подошла к Карсу и шкурам. Подняла одну, провела по ней ладонью - и по шерсти, и против шерсти, перевернула. Такому осмотру подверглись все три шкуры, причем проверив каждую, она клала ее обратно, словно собираясь отвергнуть, и даже я, хотя и понимала, что она нарочно тянет время, уже готова была взвиться, как масло на сковородке, а уж каково приходилось Карсу, я и представить не могла. Все три шкуры лежали у ее ног, а она стояла, склонив голову набок и задумчиво глядя в сторону - и вдруг нагнулась, подняла всю охапку и бросила ее на кровать возле меня. Моя рука сама потянулась погладить теплый мех...
Карс поднялся одним плавным движением, повернулся и вышел (мне показалось, что он не смог сдержать облегченного вздоха). Продолжая поглаживать шкуру, я посчитала про себя до пятнадцати (за это время он должен был успеть пересечь двор и выйти за ограду) - и с радостным визгом повисла на маминой шее.
Мы все работали, стараясь как можно быстрей закончить приготовления к уходу. Отцу Адар так и не стало лучше: он только и делал, что сидел в общем доме и говорил без остановки. Некоторые его рассказы я уже выслушала по несколько раз, но так и не смогла понять, зачем была вся эта война...
- Талар, нам нужна вода.
И снова, в который уже раз, я пошла за водой. Раннее осеннее утро, воздух приятно холодит и освежает, на солнце то набегает облако, то снова уходит, а я верчу головой и смотрю вокруг, пытаясь запомнить, как светятся в бледных утренних лучах уже начинающие рыжеть и желтеть листья, как выглядит наш лес, как играют на воде нашего ручья блики... Не было на воде никаких бликов. Я остановилась, как вкопанная - наш ручеек, обычно извивавшийся на самом дне овражка узкой лентой, разбух, разросся и чуть ли не выходил из берегов. Обычно чистая воды помутнела, в ней кружился какой-то сор - листики, сухие травинки... Не отрывая глаз от воды, я осторожно поставила кувшин на землю и начала спускаться к ручью, словно завороженная. Шаг за шагом, очень медленно, и спуск в пятнадцать шагов показался мне длиной в пол-мили. Ручей даже не журчал. Мутная вода лениво покачивалась, иногда выплескиваясь на траву, которой заросли берега овражка. Опустившись на колени, я зачерпнула немного воды (она не была холодной) и, уже предчувствуя неладное, поднесла к губам.
Вода была соленой.
С жалким криком я вскочила и рванула вверх по склону, ничего не видя от брызнувших слез. Мне уже представлялась большая волна, катящаяся из-за леса, готовая вот-вот настигнуть меня и утопить, я визжала и неслась, не разбирая дороги...
Сильные руки поймали меня за плечи, остановили, слегка встряхнули (моя голова мотнулась):
- Талар. Что случилось?
- В-вода-а-а! Он-на... С-соленая! - и я заревела с удвоенной силой. Мне было все равно, что поймал меня Карс, что он заговорил со мной, что он смотрит на меня - мне было страшно, безумно страшно.
- Успокойся...
Не помню, что он говорил мне дальше, но в итоге я немножко поутихла и смогла более-менее связно изложить ему, что случилось. Он все еще держал меня за плечи.
- Так... Талар, где твой кувшин?
- Т-там... - я махнула рукой в сторону ручья.
- Хорошо. Не переживай. Иди домой, успокойся. Все будет в порядке. - он мягко развернул меня и слегка подтолкнул в спину, и я послушно побрела домой.
Дома пришлось рассказать то же самое маме, и у меня совсем было наметился новый приступ рева, но тут в дверь легонько стукнули, она чуть приоткрылась, и в образовавшуюся щель смуглая мальчишеская рука просунула мой кувшин.
Все было готово: лошади впряжены в повозки, еда заготовлена, все необходимые вещи перенесены. Мы уезжали. Оставалось только проверить в последний раз дом - не осталось ли там чего-нибудь, без чего я совершенно точно не проживу, - и можно трогаться в путь. Неизвестно, куда...
Я стояла перед распахнутой дверью, не решаясь в последний раз вступить на порог. Мы еще не уехали, но дом уже казался пустым - таким пустым, словно в нем вообще никогда никто не жил и не собирался, хотя еще хранил следы нашего пребывания. Наверное, он чувствовал, что это навсегда. Внутри было темно, и только в косых квадратах бледного солнечного света было заметно, что мы натаскали грязи, когда выносили последние вещи. Но какая теперь разница? Я попыталась представить, как когда-нибудь здесь будет морское дно, и странные рыбы будут заплывать в окна, а может, даже под кровать или под стол...
На кровати была свалена всякая ненужная тряпичная дребедень, и среди нее - моя старая кукла.
- Ну нет уж, обойдетесь, - заявила я неизвестно кому, решительно вошла, забрала куклу и ушла, не оглядываясь.
Все повозки собрались в центре поселения - мы должны были выезжать все вместе, и вести караван должны были старейшины.
- Мама! - окликнула я мать, подойдя к повозке. - Мам, забери у меня!
Она выглянула из дверцы в задней части домика, отвела прядку со лба:
- Все-таки притащила? Ну ладно... - и вдруг ее лицо приобрело отсутствующее выражение, и она отвернулась, притворяясь, что ее очень заинтересовала какая-то заусеница на дверце. Я не успела и рта раскрыть, чтобы спросить, в чем дело, как мозолистая рука крепко стиснула мою руку и потянула меня прочь. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять и не вырываться.
Послушно идя за Карсом, я потихоньку рассматривала его. Он выглядел очень усталым, лицо заострилось, все черты стали резче, а глаза покраснели и ввалились. В кожаной куртке виднелось несколько прорех, рубашка была тоже надорвана у ворота. "И куда его мать смотрит," - подумала я неодобрительно, - "ну и вид, и вообще..." Что вообще, я додумать не успела, потому что мы уже пришли к его повозке. Карс распахнул дверцу, а потом повернулся ко мне, чуть присел, взял за талию - и поднял в домик. Я забралась внутрь и, согнувшись, прошла вглубь домика. Карс уже влез следом за мной и прикрыл дверь.
Мы все еще не смотрели друг на друга.
Он опустился на колени, и я сделала то же самое напротив него.
- У меня нет больше дома, - начал он напряженным, хрипловатым голосом.
- У нас один дом на двоих. - продолжила я слова ритуала, старого, как наша земля.
- У меня нет больше жизни...
- У нас одна жизнь на двоих.
- Теперь я без стыда смотрю в твои глаза...
- Потому что без стыда смотрю в глаза себе.
Мы подняли головы и впервые взглянули друг другу в глаза. Его глаза оказались теплыми, карими, с желтинкой вокруг зрачков...
Мы уехали, и мы до сих пор едем. Мы ушли уже очень далеко, но так и не знаем, достаточно ли это далеко, и поэтому продолжаем идти. Впереди горы - нам придется искать перевал, и кто знает, что ждет нас за ними. Нам встречались странные люди, и даже не люди вовсе, мы повидали много странного и жестокого, и несколько человек уже умерло, но несколько и родилось. Я не знаю, сколько нам еще идти и куда, но я не боюсь - рядом со мной мой Карс, и когда-нибудь мы обязательно придем.