Давно это дело было. Мне его один пожилой сыщик рассказал, а ему еще кто-то - из бывалых. И было оно так.
Рано утром, когда только-только начинали петь птицы да просыпаться куры с петухами, в окно отделения милиции районного городка Удодово кто-то тревожно забарабанил. Молодой сотрудник уголовного розыска Степан Сухов, усердно давивший ухо на седьмой странице потрепанного учебника по криминалистике, отчаянно оторвал голову от теплого источника знаний. Кто бы только знал, чего это ему стоило? Но он смог! И как раз в тот момент, когда Степан осознал, что он еще что-то может в этой жизни, стук прекратился. Молодой сыщик прислушался, подобно зайцу, застывшему в зимнем поле, прикрытом первой серьезной порошей, и несказанно обрадовался. Приснилось! Можно опять припасть к источнику премудрости розыскной в поисках сладкого покоя. Вот, радость-то! Но радость Степана была на редкость скоротечной и улетучилась она мгновенно, как совесть после третьего стакана. Стук в окно нагло повторился.
На пороге отделения стояла взволнованная женщина. Она часто моргала глазами и старательно мазала помадой и без того уже изрядно измазанные губы. Степан, прикрывая ладонью свой пухлогубый рот, попытался скрыть от женщины очередной приступ зевоты, но получилось у него это не очень. Рука за ртом не успевала. Сыщик сперва здорово расстроился подобной промашке, но быстро понял, что посетительнице на его торопливый рот - глубоко наплевать. Она со своим ртом не знала чего делать, а уж чужой был ей - вообще до лампочки шахтерской! Женщина была испугана.
- Ужас, - прошептала она и, задевая грудью милицейское плечо, почти ворвалась в дежурку.
А на дворе тогда еще трепыхалось из последних сил то время, когда в районном отделении милиции запросто можно было ночью дежурить в одиночку. Не только подежурить, но и спокойно поспать сидя - тоже особо не возбранялось. Не приветствовалось, но и не возбранялось. Представьте себе, и такие чудеса когда-то случались. Было дело. Было да сплыло, как говорится....
В дежурке посетительница бесцеремонно плюхнулась на еще теплый стул оперативника и стала рыдать в голос.
- Ой-ой-ой, - надрывалась она. - Что ж творится на белом свете?!
Вопила женщина минут семь или восемь, а потом попросила у дежурного закурить. А так как он был некурящим, вопль возобновился вновь, еще минут на пятнадцать, а потом еще. Будь Степан более опытным и хорошо выспавшимся, то он наверняка предложил бы расстроенной даме воды, но опыта у молодого сотрудника было, как слез у кота в середине февраля, а глаза все еще предательски слипались. Так что водой голосящую страдалицу отпаивал начальник отделения, пришедший на работу пораньше - по причине капризов двухмесячного внука и женской несдержанности. На рассвете начальнику захотелось покоя, вот он легкой трусцой и помчал к своему мягкому креслу да к видам районной бани из окна.
- Чего ревешь?! - строго поинтересовался начальник, мысленно проклиная посетительницу, которая и на работе беспощадно рушила все мечты о желанном покое.
- У них что-то случилась, - всё еще часто всхлипывая, но уже без причитаний начала давать первые показания женщина. - Я уж стучалась, стучалась, в окно палкой ботала, а они не открывают.
- В четыре часа утра? - как-то само собой вырвалось у Степана.
- А я почти всю ночь не спала, - голос посетительницы мгновенно стал строгим и даже легкий призвук металла послышался в нем. - Это вам всем всё равно, а я не такая. Я, как увидела, что вчера от них никто не вышел, так сразу поняла, что-то здесь не так.
- А тебе, собственно, какое дело, Саврасова, что они из дома не выходят? - городок Удодово - был не особо крупным населенным пунктом, и потому начальник знал здесь по фамилии почти каждого. - Откуда на тебя сердобольности столько накатило? И таинственность эта, откуда взялась? Говори яснее.
- А я и говорю, - смахивая с глаз последние остатки слез, подалась всем телом к начальнику Саврасова, - целый день вчера дверь у Гринькиных ни разочку не открылась.
- Ни разочку? - вздохнул начальник.
- Ни единого разика, - мелко затрясла головой ранняя посетительница. - Вчера весь день смотрела и сегодня всю ночь. Хоть бы шелохнулась.
- Так, - почесал затылок главный милиционер района. - Значит, так. А скажи-ка мне Саврасова Анна Петровна, ты с Колькой Гринькиным так и продолжаешь влево гулять или после того, как его жена Любка тебе частично волосья повырывала - остепенилась?
- А вам какое дело?! - вскочила на ноги Саврасова. - Что вы все в чужую жизнь лезете?!
- Да, это я так, к слову, - предлагая разъяренной женщине принять положение "сидя", отмахнулся от психической атаки начальник. - Давай-ка мне всё на чистоту, а иначе....
И пришлось Анне Петровне рассказать милиции обо всем, и даже о том, о чем ей никак говорить не хотелось. Не хотелось, но пришлось. Нечего было к власти приставать, а уж, коли, пристала, так будь добра. Выходила из торопливого рассказа Нюры такая ситуация. Позавчера договорились они встретиться с Колькой тайно да скоротать вечерок в обоюдной неге, пока жена его - Люба вечернюю смену трудиться будет. Анна Петровна к встрече основательно подготовилась, бутылку купила, весь вечер в хлопотах провела, а этот гад - Колька, взял, да и не пришел. Почти до рассвета ждала его Нюра. И уж Любка с работы вернулась, а она всё ждала. Глядела на их светящиеся окна и ревела. Ревела и ждала. Часика на два всего и забылась на сырой подушке. А утром сбегала в заводскую столовую, где она трудилась подавальщицей, взяла отгул, с горя выпила бутылку (правда, не всю сразу, а частями) и опять у окна села. Обидно ей было очень: и за испорченный вечер, и за судьбу свою горемычную (в отличие от судьбы Колькиной Любки) и еще кое за что, о чем она к моменту визита в милицию уже позабыла. Вот и замыслила женщина от обиды той - Кольку на открытый разговор вызвать. Страшно замыслила Нюра отомстить за все невзгоды свои, таких гневных слов подготовила, что только держись! А подлый любовник в тот день из избы ни шагу. И супруга его оттуда не выходит, чтоб можно было сходить да без неё разобраться с изменщиком коварным один на один. И ночью никто не вышел. Почти всю ночь Нюра бдела, чуть забылась перед рассветом, а в четыре часа утра, будто в бок её кто-то толкнул, и пошла она, чтоб в соседские окна стучать.
- Слышь-ка, Нюра, - перебил рассказ несостоявшейся мстительницы начальник, - а открыли бы они тебе на рассвете, чего бы ты им тогда сказала?
- Как чего? - чуть прихмурилась Анна Петровна. - Соли бы попросила.
- В четыре часа утра? - опять вырвалось у Степана.
- А что тут особенного? - пожала плечами Саврасова и уж хотела продолжить свое повествование, но главный милиционер района вновь осадил её.
- Шла бы ты, Нюрка, домой, - нервно махнул он рукой, - и не отрывала бы нас от важных дел глупостями своими. Уехали Гринькины куда-то, пока ты в расстройстве своем дрыхла и дверь на ключ заперли.
- А ты Чучаев (именно так была фамилия милицейского начальника), за дуру меня держишь? Насмехаешься? Да? А знаешь ли ты, что когда я стучала палкой в окно, тетя Дуся Хрюкина вышла и тоже помогать мне стала. А как утомилась она палкой махать, так домой сбегала за ключом. Любка ей тот ключ еще в прошлом месяце оставляла, когда они к матери её ездили. Оставлять оставила, а обратно взять забыла. Так вот - на засов изнутри дверь заперта. И все окна заперты изнутри. Всё изнутри. Это мы с тетей Дусей со всей тщательностью проверили. Понял?
Понял ли начальник, нет ли? Теперь уже никто не узнает, но доподлинно известно, что послал он лейтенанта Сухова сигнал от дюже подозрительной посетительницы проверить.
Когда лейтенант с Саврасовой подошли к нужному объекту, народу там было - человек семь. Тетя Дуся стояла, Валька Мормышка, Федя Пупырь, Дуня Клюквина да братья Трондины с их кумом - Митей Бузовым. Все они здесь были. Степан попробовал удивить народ своей выправкой, и спортивным упругим шагом попытался взбежать на крыльцо, но тут же, на первой споткнулся и больно ударился лбом о дверь. Дверь оказалась действительно заперта изнутри. Раз пять Сухов дернул за ручку, с удовольствием напрягая свои тренированные бицепсы с трицепсами. Еще десять раз, правда, без удовольствия, а только в силу служебной надобности, дернул дверь подоспевший к происшествию участковый Курнашвили. Дверь не поддалась и ему. Послали Федю Пупыря за ломом. Но тут известный на всю округу своим мастерством в стекольном деле - Бузов, предложил вскрыть окно. Власть предложению не воспротивилась, и окно было тут же вскрыто. Первым в окно полез Степан. Вздохнул он шумно, словно водолаз перед рекордным погружением, нервно пошлепал себя по ягодице, видимо выискивая там кобуру с пистолетом, которой не вынимал из сейфа уже с месяц, опомнился, выставил на всякий случай указательный палец вперед и полез.
В избе было пусто. Пусто до легкой жути, и лейтенант, быстро откинув засов, на который действительно была заперта дверь изнутри, поторопился поделиться своим открытием с участковым, оставшимся топтаться на пороге крыльца. Под кровать они заглядывали уже вместе, за печку тоже. Нигде никого не было.
- Не иначе злой дух унес Кольку с Любкой за блуд его, - высказала первую следственную версию тетя Дуня Клюквина. Народ, толпившийся в избе, и с интересом наблюдавший за розыскной работой дружно покачал головами, правда, качали все не в одну и ту же сторону.
А вот участковому замечание бабки пришлось явно не по душе, и он в сердцах выгнал народ вместе с бабкой на улицу, чтоб думать не мешали и глупостей разных на уши не вешали. Еще немного поработали дознаватели на объекте, но ничего, кроме плошки с солеными огурцами на столе, не обнаружили. Огурцы были доброго посола.
Пришлось избу опечатать и идти на доклад начальству ни с чем. Огурцом начальство не удивишь.
А народ между тем продолжал выдвигать свои версии.
- Это Любка Кольку убила за измену его, - толковал народу известный в городе собиратель пустых бутылок Федя Пупырь. - Убила, потом на мелкие кусочки порубила, смешала все в подполе с землей и сама там же закопалась.
- Дурак ты, Федя, - махнул холщовой сумкой шофер председателя райисполкома Середкин. - Что она дура, саму себя закапывать? В трубу она вылезла. В трубу. И труп Колькин за собой выволокла. Нашим-то сыщикам трубу лень проверить было.
- Сам ты - труба, - напирал на Середкина старший из Трондиных - Подкоп у них в подполе есть! Подкоп! Век воли не видать!
Версий у народа было несколько, но все они сквозь призму ревности сходились на Любке.
Лейтенанту Сухову очень хотелось воспрекословить народу, особенно по поводу трубы. Осмотрел он трубу. Лично осмотрел. Туда и голова Любкина не везде пройдет, а об остальных частях тела и говорить нечего. Не последнего размера было тело у Любки. Не последнего. И уж рот, было, открыл Степан, чтоб отсечь все эти глупые домыслы от суровой в серых оттенках правды жизни, но тут к нему подбежала большеглазая девчонка и приятным голоском поинтересовалась о том, что здесь, дескать, произошло. Что это были за глазища! Озеро Байкал перед ними, что овца перед коровой. И схватили вот эти гарные очи грудь Степана какой-то неведомой силой, будто клешня матерого рака за свежую болячку. И не скажешь при этакой силище "не знаю", а вот фантазировать, пожалуй, начнешь. Так и с Суховым случилось. С три короба нагородил он красавице, налегая все больше на мистическую составляющую происшествия, желая напустить побольше тумана, чтоб покрепче заинтриговать девицу и перейти к разговору о свидании, но тут примчал сержант Корноухов на своем "Урале", и умчал лейтенанта от тумана с самой интересной частью разговора к начальству.
- Ну, чего там? - сухо поинтересовался начальник, разглядывая баню в окне.
- Да, ничего, - развел рукам Степан. - Ничего и заперто всё.
- Вот, дура, - чуть слышно промолвил себе под нос начальник, по всей вероятности узрев что-то интересное за окном. - Иди, спи. Отдыхай после дежурства. Вот, дура.
- А как же заявление гражданки Саврасовой? - нахмурился лейтенант Сухов, вспоминая недавние лекции в школе милиции об уважении к народу.
- Какое заявление? - весьма довольно улыбнулся начальник. - Не было никакого заявления. И кто она такая, чтоб заявления подавать? Родственница, что ли?
С начальством, как известно, умные люди не спорят.
Степан пришел в общежитие, включил радио, послушал новости и уснул.
Проспал он до утра. На следующее утро его послали в деревню Огурцово на кражу комбикорма из колхозного телятника да машины горбыля от председательской бани. Комбикормовое дело лейтенант распутал в полтора счета, а вот с горбыльным пришлось повозиться до обеда и чуть-чуть после него. Но всех злоумышленников Степан на чистую воду все-таки вывел, к председателю привел и потребовал, чтоб тот оба своих заявления из милиции забрал, а разбирался в колхозном хозяйстве сам. Нечего своим сором в чужих кидаться да статистку по неуклонному снижению краж в районе портить. Завершение дела отметили вместе с председателем крепким самогоном, а потом долго пели на луну про цветущую калину.
В отделение Сухов приехал уже на другой день после обеда чуть навеселе, с сухостью в горле, с желанием попить да вывести на чистую воду еще кого-нибудь. С ним такое случалось. Но на этот раз с ним случилось совершенно иное. Под гнев начальника угодил Степан. Под раздачу. Начальник тряс перед лицом Сухова районной газетой и, задыхаясь от злости орал:
- Ну, ты у меня! Ох! Да я ж тебя! Ну... Сам прокурор ....Твою... Я тебя!
Когда запал начальства слегка притух, лейтенанту удалось прочитать газетную статью, так возбудившую руководство. Статья была о борьбе с различными суевериями и изобиловала примерами из местного быта, таинственной пропаже четы Гринькинах в этом опусе место тоже нашлось. Вот. А напоследок коварный автор взял да написал, что милиция, вместо того, чтобы бороться с различными суевериями, сама их распространяет - почем зря. И фамилия Степана была тут как тут. Сухов сперва божиться хотел, что знать ничего не знает, но тут, вдруг, вспомнил прекрасные очи незнакомки возле гриньковского крыльца и осекся. Осекся да изрядно покрасневшее лицо стремительно опустил вниз. Слово в слово процитировала лейтенанта большеглазая проказница. Начальник еще поорал чуть-чуть и послал Степана копать по этому делу.
Всю трубу печную лейтенант по мере возможности рукой ощупал, все подполье саперной лопаткой перекопал - и хоть бы самый завалящий следок! Хотя бы намек какой-нибудь на подкоп, на косточку. Ничего!
Буквально падая с ног от усталости, добрался Сухов до своей комнаты в общежитии и рухнул там на кровать. И в тот момент, когда его висок коснулся наволочки в цветочек, голову лейтенанта осенило - надо еще покопать под сенями! Надо, Степа! Надо!
Утром Сухов доложил руководству о своих дальнейших планах, и уж хотел, было, направить стопы свои на претворение их, но тут в кабинет начальника ворвался сержант Корноухов. Смотреть на испуганного сержанта без содрогания было не каждому по плечу, но и не на каждые плечи положат майорские да лейтенантские погоны. Не дрогнули сотрудники внутренних органов от внешнего вида своего товарища, хотя немного и напряглись.
- Опять мистика, - хрипел бледный сержант, широко открывая недавно отремонтированный рот. - Кузя Блоха с бабой своей пропал! Второй день из избы носа не кажет. А изба их - тоже на запоре внутреннем! Мистика! Как в газете!
К избе Блохи мчали на мотоцикле. А народу там было! Еще бы! Мистика в городе!
Грохочущий мотоцикл рассек толпу и подкатил прямо в покосившееся крыльцо избы Кузьмы Васильевича Спирина, прозванного в народе - Блохой.
Вся милиция, морщась, потирая ушибленные бока и строго подчиняясь требованиям субординации, поочередно подергала запертую дверь. Потом лейтенант Сухов предложил пригласить стекольщика, но тут чья-то жилистая рука протянула в сторону крыльца лом. Дверь только крякнуть и успела.
В тесной избе, между закопченным потолком и вязанными из тряпок половиками, витала тайна и дух щей наваристых. Дух был, а хозяев избы не было. Сотрудники быстро осмотрели всё закоулки, на всякий случай пошарили под кроватью веником, а Степан самым тщательным образом проверил состояние печной трубы. Ничего! Мистика повторялась. Опять изба, опять засов, опять изнутри, а людей вновь, как корова языком. За окном пели птицы и сопели, прислоненные к стеклам любопытные носы, а избе была тишина. И вдруг! Именно - вдруг! Словно выстрел разорвал гнетущее безмолвие, словно гром среди ясного летнего неба, раздался чей-то сдавленный чих. Милиционеры вздрогнули, посмотрели друг на друга, а потом в пол.
Блоха вместе с женой его - Глашей пили в подполье чай. Вот, ведь, стервецы! Над милицией посмеяться решили! А это всё Блоха! Разве хорошего человека - блохой прозовут?! Прочитал подлец газетку и пошутить решил. Скучно ему, видите ли, на пенсии. Блоха - вообще гад! Когда начальник милиции хотел спросить его за этакое безобразие по всей строгости, так орать Блоха начал, что он, дескать, в своем доме, где угодно чай может пить и сколько угодно дверь на засове держать. И еще компенсацию за дверь потребовал. В райком обещался пойти! Потом стал обкомом стращать! Племянник у него там то ли вахтером, то ли монтером работал. Еле-еле начальник его успокоил. А потом все разошлись. Народ пошел обсуждать происшествие, начальник поехал руководить, сержант Корноухов ремонтировать "Урал", а Степан копать под сенями Гриньковых. До вечера копал - и опять всё попусту. Не было там подкопа. Зря Трондин свободой своей клялся.
Трупы Николая Гринькова и его жены Любы нашли в зарослях болотной травы возле шоссе. Плотник Репкин мчал по шоссе на коне со свадьбы двоюродного брата из села Митино, и у него на повороте сдуло шляпу. Неудачно сдуло - прямо в болото. Полез парень за шляпой, раздвинул густую траву с валежником, а там....
Хотя милиция вновь спешила к месту страшного события на мотоцикле, народ от неё почти не отстал. Толпа собралась быстро. Собралась и испуганно таращила глаза на лежащие возле болотной жижи трупы. На мертвенно-белые женские ноги, на разорвавшиеся по шву мужские брюки и на трусы в зеленый горошек, видневшиеся из места разрыва. Чтоб рассмотреть, как следует место происшествия, траву болотную немного примяли ушлые добровольцы. Коля с Любой лежали вплотную друг к другу.
- Будто голубки лежат, - запричитала тетя Дуня Клюквина, - под ручку. Вот, ведь, как любили друг друга. Водой не всегда разольешь. И теперь вместе. За что же их так? Вот, ведь, силы нечистые.
В последнем замечании своем, тетя Дуня была права на все сто двадцать четыре процента. Головы супругов были разбиты всмятку. Натуральным образом - всмятку! И черепа их треснули, как яичная скорлупа. Будто кто-то огромный, с трехэтажный дом ростом, схватил Гринькиных за четыре ноги и грохнул изо всей силы головами о поросший осокой булыжник. Только у силы нечистой такая силища присутствовать может.
В кабинете начальника милиции стояла бездыханная тишина. Страшная тишина. В ту пору убийства в Удодово были исключительной редкостью, а чтоб такое.... А тут еще начинающий корреспондент районной газеты Лиза Кувшинова (та самая Лиза с крупными глазами, которая про суеверия статейку в газету тиснула) узнала о том, как Нюру Саврасову в то злополучное утро в милиции приняли. Как ей дали напиться лишь на тридцать четвертой минуте рыданий, как заявление не взяли. И очередная критическая статья крепко смутила умы взволнованных горожан. Больше всего мути было на дне головы районного прокурора, а потому, дело здорово запахло керосином. Надо было что-то делать. Но что? Начальник милиции после продолжительной паузы посмотрел на Сухова, назначил его ответственным и велел идти на опрос свидетелей. Больше велеть было некому. Капитан Слюнько был в отпуске, майор Кряквин с лейтенантом Громовым учились на курсах по повышению бдительности, ещё три сотрудника поехали в область по делам, а сержантский состав занимался мотоциклом.
- Так никто ж ничего не знает, - захлопал глазами Сухов, ясно осознавая, что его в этом деле прочат на роль крайнего. - Мистика, ведь. Чего я-то сделаю?
Лейтенант понимал, что говорит сейчас полную ересь, но крайним ему быть никак не хотелось, вот он и воспротивился.
- Да я тебя... в мистику твою мать! - диким вепрем взвыл (если, конечно вепри воют) начальник и пришлось Степану торопливо бежать из высоких кабинетов на землю.
- Ищи! - продолжал греметь в крепкую спину оперативника руководитель. - Не может быть, чтоб никто ничего не видел! Не бывает так!
Конечно же, как всегда начальник был прав. Любое расследование с опроса свидетелей надо начинать. Если, конечно, это серьезное дело, а не бред взбалмошной бабы.
Человек семнадцать опросил лейтенант, но толку от того спросу, как с козла сметаны. Никто ничего не знает. На заводе, где Николай работал фрезеровщиком, только плечами пожимали.
- Хотели ему выговор за прогул влепить, - разводил руками начальник цеха, - а теперь уж не выйдет. А так, он человек почти положительный. Фрезеровщик - высший класс! Вот только на работу иногда забывал он приходить. Поэтому, когда Гриньков позавчера не вышел, у нас никто особо и не удивился. Бывало такое с Николаем. Другого бы я выгнал давно, а где еще такого фрезеровщика классного найдешь? Я его всё больше выговорами воспитывал.
На швейной фабрике, где работала Люба, начальница только слезу с ресницы смахнула, а дельного ничего изложить не удосужилась. Кстати сказать, Люба с того злополучного утра числилась в отпуске.
Соседи рассказали много интересного, но не по делу, а все больше про шашни Кольки с Нюркой и страдалицу Любу, у которой тоже кто-то был, но кто он - никто в точности не знал.
Пришлось возвращаться в отделение с пустыми руками. На ковер к начальству провожал лейтенанта багровый закат. Несмотря на закат, начальник был в своем кресле и отчего-то часто стучал кулаком по крышке стола. Узрев понурого оперативника, руководитель стучать без повода кулаком перестал и стал грохать им по поводу доклада подчиненного. Скоро крышка стола не выдержала и, сорвавшись с шурупов, больно ударила начальника по ноге, и потому давал он указание на завтрашний день Сухову, сильно морщась и почти шепотом.
- Ты мне должен завтра всю жизнь Кольки с Любкой по минутам восстановить, начиная с момента их последней встречи с людьми. А, вдруг....
Услышав слова "последняя встреча с людьми", лейтенант понял, что руководитель его тоже проникся мистическим духом происшествия.
Сперва Степан решил восстановить Колькину жизнь и пошел на завод. Он собрал в курилке всех соседей по станку Николая, достал пачку самых дорогих сигарет (специально купил в ларьке у вокзала), стал угощать и выспрашивать о последнем рабочем дне Николая.
- Да, день, как день, - наперебой отвечали ему токарь Кузьма, шлифовщик Ефим и заточник Вася. - Покурили, поработали, покурили, еще раз покурили, обсудили, как наши ихним в футбол проиграли, еще раз покурили, поработали, покурили, вымыли руки, покурили и на обед пошли. На обеде Колька всё с Нюркой шуры-муры шепотом крутил. Короче, всё, как всегда. После обеда тоже покурили, обсудили чего-то про баб, покурили, поработали, покурили. Всё как всегда. И никакой мистики, не то что рядом, а вообще в помине не было.
- Ну, а с кем он общался в тот день? - уже почти безнадежно спрашивал Сухов, убирая в карман остатки сигарет.
- Да, как всегда, - развели руками станочники. - С нами, с мастером да со станком. С кем здесь еще общаться? Здесь у нас не клуб интересных встреч, а производство. Особо не пообщаешься.
Позвали в курилку мастера. Но и он ничего нового не сказал. Всё, как всегда. Станок приглашать на откровенную беседу не стали. И, вдруг, Ефим вспомнил.
- Так, Колька Шнырь из инструментального к Гринькову в тот день два раза приходил!
В инструментальный цех оперативник шел без особого энтузиазма, а, только, в силу ответственности присущей его характеру, крепко подкованному в стенах средней школы милиции.
- Мало ли кто с кем общается во время работы, - уныло думал Степан, но мигом испарилась его унылость, от той суетливости с которой заегозил глазами Шнырь при виде милицейского удостоверения.
Честный человек так не егозит! Невооруженным глазом было видно, что Шнырь виновен! И начищенные до блеска латунные трубы в душе лейтенанта стали, пока еще не совсем стройно, но уже настойчиво настраиваться на победный лад. Шнырь был тут же заведен в кабинет начальника цеха, и там он, уткнув голову в грязные ладони, самым натуральным образом рыдал. Знает кошка - на чью котлету позарилась! Нашим органам любая мистика по плечу. Им бы только палец в рот вовремя положить. Пока удрученный слесарь рыдал, в голове Степана вихрем носились разнообразные мысли. И была среди них даже одна - о медали. А чего? Дело-то широкую огласку получило. В области о нем уже, поди, знают. И тот момент, когда лейтенант решал, где лучше получать медаль: в области или в местном доме культуры, Шнырь завершил рыдания и подготовил дрожащие губы к даче показаний.
- Ну, и как ты их в болото с такой силой сбросил? - решил Сухов раскручивать дело с конца.
- В какое болото? - пролепетал в ответ подозреваемый.
- А будто не знаешь? - погрозил тоже в ответ пальцем Степан.
- Не знаю, - не захотел сразу "колоться" слесарь.
- Не юли, твою мать...! - применил четко выверенный психологический ход лейтенант.
- Не бросал я их в болото, - мгновенно поддавшись психологии, стал торопливо каяться Шнырь. - Середкину я их отдал.
- Эге, - подумал Степан, исключительно про себя, - да здесь целая преступная группа. Банда. Медали за такое будет, пожалуй, и мало будет. За такое дело - орден не грех на грудь водрузить.
Орденом пахнуло из приоткрытого окна. Орденом и дымом заводской котельной, плохо функционирующей зимой и с лихвой отрывающейся за свои слабости летом. Но не об этом шла речь в кабинете начальника инструментального цеха.
- Значит, вы вдвоем их в болото бросали? - легонько блеснул дедукцией Степан.
- Нет, - замотал лысиной подозреваемый, - я только их Середкину отдал, а дальше чего с ними было, не знаю.
- Ну, хорошо, - решил подойти к делу с другой стороны оперативник. - А из избы-то ты их как вынес?
- В мешке.
- В мешке? - усмехнулся лейтенант, с подозрением оглядывая не особо широкие плечи Шныря. - А дверь кто за тобой изнутри запер.
- Баба моя, - протяжно вздохнул кающийся преступник. - Она у меня дрессированная. Скажу: исчезни, и её уже нет.
- Ладно, - махнул рукой Сухов. - Пойдем в отделение, там про всё под протокол и расскажешь.
- А без отделения нельзя? - робко, почти честным взором глянул на оперативника Шнырь. - Я ведь здесь на месте за все заплатить могу. Зарплату я получил. И я больше не буду.
- Ты, чего! - ухватил слесаря за воротник спецовки лейтенант. - Взятку мне предлагать? За двойное убийство - взятку! Совсем ополоумел?! Гад!
- Какое убийство?! - стал вырываться из профессионального захвата Шнырь. - Две трубы медные с нового станка я снял! Признаюсь! А убийства не было!
- Какие трубы! - гремел на добрую половину заводской территории начинающий прорезаться бас Степана. - Ты мне тюльку не гони!
Долго еще кричал юный опер, а слесарь упорно и в полный голос стоял на своем. Воровать - воровал, а убивать ни в коем разе.
В результате перепалки выяснилось, что Николай Васильевич Шиняев (в простонародье просто - Шнырь) днями свернул с нового станка две метровые медные трубы. И в результате этой преступной акции: Николай Васильевич выпил в сарае с двумя товарищами своими литр водки, а на заводе на полтора дня встал сборочный конвейер из-за отсутствия деталей, для которых тот новый станок и предназначался. Как раз вчера по этому поводу был крикливый сыр-бор со множеством угроз и жестоких обещаний. Коля Шнырь был человекам с чуткой душой, а потому сразу смутился глядя на удостоверение Степана. Когда ни орденом, ни медалью в душе оперативника уже не пахло, он, просто по инерции, а может по интуиции, спросил воришку о дальнейшей судьбе вынесенных с завода труб.
- Так я и говорю, - осторожно почесал себя чуть выше левой скулы Шнырь, - Генке Середкину их отдал. Ну, он еще у какой-то "шишки" водилой работает. Генке.... Вернее, сначала к Гринькову отнес фигурный паз на трубах сделать, а потом уж с пазом Генке потащил. Это Середкин просил меня трубы эти достать. Для личных нужд ему. Святое дело. Три бутылки обещал дать, а дал только две.
- Почему?
- А я, говорит, одну бутылку сам фрезеровщику вручу. Уж, больно, грамотно паз он сработал.
- Какому фрезеровщику?
- Как какому? Я и говорю - Кольке Гринькову. Царство ему небесное. Сам, говорит, отнесу.
- И?
- Я не знаю. Вроде, понес.
- Когда это было?
Шнырь назвал дату, и в душе оперативника опять забренчал медальный звон. Середкин понес Гринькову бутылку, как раз в тот вечер, когда фрезеровщик не явился на свидание с Саврасовой. Выходило - что именно Середкин последним видел Гриньковых живыми. Так, может? Может, именно он с нечистой силой заодно? Степан очень боялся спугнуть вновь присевшую рядышком с ним птицу удачи и побежал в отделение.
Около милицейского крыльца Корноухов копался в мотоцикле. Сержанту было тут же поручено выписать повестку в адрес гражданина Середкина.
- Да, чего бумагу марать, - махнул масляной рукой сержант, - я его сейчас сюда сам привезу. Вот крышку цилиндра на место поставлю - и привезу.
- Слушаю Вас, товарищи милиционер, - нагло улыбался, глядя прямо в глаза Степану подозреваемый.
У Степана прямо язык зачесался, чтоб пустить в дело оборот про тамбовского волка, весьма популярный в те годы среди всех слоев населения. Но лейтенант был человеком весьма сдержанным, и потому говорить красиво не стал, а вот кулаком по столу грохнул.
- Это я слушаю тебя гражданин Середкин!
- Так уж сразу и "гражданин"? - продолжал строить свои наглые улыбки водитель районного руководства. - Разрешите, я по телефончику шефу своему позвоню. Ивану Ивановичу.
- Не разрешаю! - рявкнул на наглеца Степан. - Ты подозреваешься в убийстве! Или, вернее, в соучастии! Понял?!
- В каком убийстве? - прищурился Середкин.
- Ты Гринькову бутылку относил? - не отвечая на вопросы подозреваемого пер напролом оперативник.
- Какую бутылку?
- Водки?
- Кому?
- Гринькову!
- Да, не знаю я никакого Гринькова! И живет он где, тоже не знаю!
- А вот и врешь, - резко перестроил свой голос на шепот Степан. - Врешь. Я же тебя сам около дома Гриньковых видел. Ты еще там про трубу печную говорил. Помнишь? У меня зрительная память тренированная.
Истинную правду сказал Степан Сухов насчет своей памяти. Тренированная она была. Три года изо дня в день развивал её Степан. И вот пригодилось в жизни это непростое занятие.
При упоминании о печной трубе в глазах Середкина проскользнула легкая искорка растерянности. Некая суетливость взора. Во всяком случае, Сухову так показалось. Впервые за время допроса Середкин смутился, но смущение его исчезло мгновенно, как радость от получки.
- Ну, был я там, - чуть склонив к плечу голову, вновь наглеющим взглядом впился в переносицу оперативнику шофер районной власти. - И чего? Иду на работу, а там толпа народу. Узнал в чем дело, тебя увидел, и поржать решил. Чего тут такого?
- А то, - раздался вдруг от двери голос начальника милиции, - что мне интересно - какого лешего ты такой крюк по пути на работу свою дал? Километра полтора в сторону. Не меньше.
- Гулял! - опять заегозил Середкин.
- Ты, гулял? - начальник сел верхом на стул. - Чего ты мне сказки рассказываешь? Гулял он. В шесть утра.
- Ну, ладно, ладно, - замахал рукой шофер. - По делу я там был.
- По какому?
- По личному. Ну, вы как мужчины должны меня понять. К дамочке одной я ходил. Понимаете?
- Кто такая? - встрепенулся начальник, будто кот при виде кошки раннею весной. - Почему не знаю?
- Не могу я вам сказать её имени. Не могу.
Милиция настаивала, а Середкин отпирался. Никак не хотел выдать он предмет своей страсти, но под милицейским напором и баба-яга родит, сломился шофер и на ухо начальнику заветное имя шепнул.
- Да иди ты, - прикрыл ладонью удивленный рот начальник и тут же отпустил Середкина на все четыре стороны.
- Почему? - дрожащим от обиды голосом спрашивал Степан своего руководителя. - Это же единственная ниточка. Он тут врал, выкручивался, а Вы его раз... Почему?
- Да потому что он был у Неё, - приложил палец к губам начальник и рассказал подчиненному городскую легенду с живущими в реальной жизни персонажами.
В Удодово проживала вдова одного очень известного человека. Такого известного, что горожане непременно оглядывались, прежде чем произнести его имя. Известный человек был весьма склонных лет, а супруга его даже в сок войти не успела, когда случилось ей овдоветь. А любила она своего мужа до беспамятства и поклялась на могиле при большом скоплении народа и прессы, что весь свой век верной ему останется. Никто ей тогда не поверил, но как она обещала, так оно и выходило. Непреступной она была, как Измаил до прихода Суворова. Так строго блюла себя, что, когда однажды Витя Пенкин предложил ей поскорбеть вместе у него на сеновале, дескать, дело молодое, тут такое началось. Из области органы прискакали и впаяли Пенкину три года за клевету.
- А почему за клевету? - спросил заинтересовавшийся легендой Степан.
- Значит, ничего лучшего не нашли, - сказал руководитель и хотел, было, уйти, но Сухов опять за свое принялся.
- Зря мы его отпустили, - стучал он себя кулаком по коленке. - Зря. Чувствую, что зря! Крутить его надо, крутить.
- А как крутить-то! - усмехнулся начальник. - Он самого председателя райисполкома возит. Вот. Его Корноухов еще до крыльца нашего не довез, а уж председатель звонит мне - разберись, дескать, с произволом у себя в органах. И вдову не спросишь, у неё знаешь какая волосатая рука в области? Вот.
- Чего же делать-то тогда? - взмолился лейтенант. - Ни одной зацепки кроме Середкина у нас нет. Чего же делать-то теперь?
Главный районный милиционер, почесал затылок, хитро подмигнул оперативнику и торопливо прошептал на ухо ряд секретных указаний.
Первым делом Сухов побежал к дому знаменитой вдовы. Подбежал, нашел глазами двух старушек на лавочке и поинтересовался значением мемориальной таблички на воротах вдовы. Старушки бойко рассказали лейтенанту о вдове, и долго качали потом головами, то и дело повторяя слово "блюдет".
- Так уж и блюдет? - коварно усмехнулся лейтенант. - Вон Генка Середкин вчера в бане рассказывал, как он её...
- Генка?! - в один голос изумились старушки.
А лейтенант в это время уже мчал к центральному продуктовому магазину города. Вбежав в магазин, он сразу же занял очередь в мясной отдел, там давали знаменитую китайскую тушенку "Великая стена". Когда очередь оперативника оказалась в пределах слышимости продавщицы, он, вдруг, во всю мощь своего молодого голоса просветил толпящийся рядом с ним народ.
- Вот, все говорят - стена, а нет такой стены, чтоб человек её не одолел, вон даже неприступная вдова перед Генкой Середкиным ворота открыла.
Третье откровение о Середкине Степан высказал, как и велел начальник, возле окошечка выдачи денег в сберкассе. Все указания начальника были выполнены оперативником точно, грамотно и в срок.
А на следующий день Середкина привели в милицию покаяться. Привела та самая известная вдова. Вдова лейтенанту Сухову понравилась с первого взгляда. Она была высокая красивая, с огромными изумрудными глазами и с вьющимися волосами цвета спелой ржи. Так вот, эта красавица почти волоком втащила Середкина в кабинет и потребовала, чтоб его судили за распространение заведомо ложных слухов. Следом в высокий кабинет втиснулась продавщица из продуктового магазина, которая то кричала: "он только одну меня любит!", а то, приговаривая " ах, ты подлец", с размаху била водителя районной власти по затылку. Следом в кабинет явилась жена Середкина, работающая заведующей сберкассой, и с воплем "ты же мне обещал, сволочь!" хватала растерянного мужика за пышный чуб.
- Михалыч! - взмолился Середкин, воздев руки к начальнику милиции. - Спаси! Огради от баб! Все скажу. Из-за меня Гриньковы погибли!
Женщин, хотя и с превеликим трудом, из кабинета удалось удалить. Разбирались они теперь между собой на милицейском дворе, а Середкин, взирая на своих женщин из окна, каялся.
- Принес я в тот вечер Гринькову бутылку, - говорил он, часто сглатывая слюну. - Выпили мы с ним, посидели, потом жена его пришла, еще нам бутылку поставила. Эту бутылку мы втроем пили. И тут Колька похвастался, что у него дом в деревне на продажу есть. А я давно себе дом присматриваю. И мы решили тут же съездить этот дом посмотреть, и жена Колькина с нами увязалась. Испугалась она: что Колька или продешевит, или ляпнет чего-нибудь не то. И всё было бы ничего, но днем мы с шефом в соседний район ездили и там ему подарков полную машину нагрузили, так что на заднее сиденье в машине моей сесть не было никакой возможности. Втиснулись они оба на сиденье переднее. Уж, сколько я твердил Любке, чтоб дверь закрыла. А она.... Одно слово: баба - дура. Поехали мы. Колька домом хвастает, а я интересуюсь подробно обо всем. Разогнались. И забыл я про тот поворот. Потом опомнился! По тормозам! Вираж закладываю! Дверь раскрылась и они.... Остановился я подбежал, да только что толку? Оба насмерть. Хотел сразу к вам, а потом думаю, а вдруг пронесет? Забросал я их хворостом, чтоб с дороги не особо видно было и домой. Переживал - страшно. А вечером подарки из машины к Ивану Ивановичу в сарай таскаю, и вижу - Колькин пиджак. Колька-то как в машину сел, сразу пиджак снял да назад бросил. В пиджаке ключ был. Испугался я, что вы меня по отпечаткам найдете. Со стола мы ничего не убрали. Забрался я под утро в избу Гриньковых, машинально дверь на засов запер, все со стола в сумку убрал.
- Почти все, - вспомнил о плошке с огурцами Сухов
- И уж, уходить собрался, - продолжал свою исповедь Середкин, а тут на крыльцо Нюрка прибежала. И давай в дверь стучать. То в дверь, то в окно. Потом старуха Хрюкина тоже стучаться стала. Затаился я. Дрожу весь, а народ на улице всё прибывает. Всё, думаю, фенита ля комедия. Попался, короче. Когда милиция пришла, мне уже самому сдаться захотелось, но решил я еще чуток подождать. В сенях спрятался. Потом лейтенант в окно влез да пошел дверь открывать. Стою, весь в поту, чувствую, что влип окончательно, но тут в избу народ повалил. Вот я ним и смешался. Там человек десять в сенях толклось. Короче, выгнали меня из избы вместе с народом. Мне бы уйти сразу, но я, чтоб меньше подозрений было, в беседу вступил. А дальше вы всё знаете.
Судили Середкина месяца через три и дали ему (благодаря высокому положению в районе) четыре года условно. А Сухов через полгода женился на Марии, на той самой вдове. Женился, и скоро перевелся в область. Нет таких крепостей, чтоб....