Тихонова Татьяна Викторовна : другие произведения.

Голуби в берестяном кузове

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "- Бери Миримею, мою любимицу. Её вырастил один гончар, завидовавший соседу. У соседа получалась удивительная чайная посуда, лёгкая и прозрачная. Тогда Миримея была совсем маленькой, но она росла не по дням, а по часам, питаясь страхами и обидами непризнания гончара..."
  Мост
  
  Снег сыпал мелкой крошкой весь день и вечер. Улицы города опустели. Позёмкой переметало дороги. Узкая речушка под мостом ещё тихо журчала, пробираясь среди занесённых снегом прибрежных кустов, но и её бег становился всё медленнее.
  Мужчина, одетый в чёрное пальто, без головного убора, высоко подняв воротник и пряча лицо в нём, быстро шёл. Свернул под мост, принялся спускаться по скользкому берегу, когда что-то заставило его остановиться. Постояв немного и вновь решив отправиться дальше, мужчина опять обернулся. Звук повторился.
  Путник вгляделся в прибрежные кусты. Здесь было совсем темно, но на снегу ясно виднелось тело.
  Молодая женщина лежала на спине, прижимая мёртвой хваткой небольшой свёрток. Видно было, что она здесь уже давно - снегом запорошило. Мужчина, с трудом освободив свёрток от застывших пальцев, почувствовал слабое движение внутри него. "Что бы это ни было, оно живо", - покачал головой он. Прижав сверток к груди, не задумываясь, прошёл под мост, и тень скрыла его.
  
  Городок был тихий уездный с мощёными кое-где улицами и дощатыми переходами. С крепкими, самое большое двухэтажными домами мещан и купцов, с замечательной старинной, шестнадцатого века, церковью и построенным, казалось, в то же время мостом через городскую речку.
  Старинный городской мост, воздвигнутый давным-давно, сохранялся и иногда обновлялся жителями города. Каменное сооружение полукруглой формы, белые когда-то перила с небольшими башенками в виде русалок с облупившейся теперь чешуей ограждали мост.
  Речка небольшая, но весной иногда разливалась довольно сильно. Летом же русло пересыхало, и становилось видно, что камни сдвинуты и тощие подводные травы растут так, словно здесь пролегает тропа, будто по ней и теперь продолжают ходить. Но кому нужно ходить под мост, да ещё по воде?
  Про мост рассказывали легенды о выходцах с того света и нечистой силе. Возле него запрещали гулять детям и молодым девушкам, и все преступления, нечасто случавшиеся в городке, где все знали друг друга, приписывали в первую очередь этому таинственному месту. Потому что здесь нередко находили странные следы, непонятные вещи. А потом они исчезали.
  Жизнь города текла тихо и размеренно. Свадьба дочери купца Савина и сына местного помещика Каплина, празднование юбилея начальника городской управы, сбор денег на ремонт церкви, пропажа отреза редкой в этих местах тафты у галантерейщика Сурова да загоревшийся овин у кузнеца - помнились долго и обсуждались то и дело с припоминанием мельчайших подробностей. Про мост же рассказывали шёпотом, и даже порой оглядываясь. Непонятное творилось. То ветер налетит среди бела дня на рассказчика, то толкнёт будто кто его в спину. И разговоры умолкали...
  
  Под мост, действительно, вела тропа, и теперь путник вышел по ту сторону. Города здесь уже не было.
  Лес непроходимый, старый, с буреломом, заросший по опушкам кустарником, весь запорошенный снегом, стоял стеной и по правому, и по левому берегу. Речушка, вынырнув из-под моста, оказывалась лишь ручьем, петлявшим по дну глубокого оврага.
  После моста повернуть сразу направо и подняться по занесённым снегом каменным ступеням... Меж ветвей стал виден огонь. Снег шёл и шёл. Путник, наклонившись вперёд, уверенно двигался в темноте, легко угадывая дорогу, будто много раз до этого ходил по ней.
  Деревья вдруг расступились, показались строения. Широкий постоялый двор, обнесённый высоким забором, двускатная соломенная крыша, дымящиеся две трубы. Дорога терялась в темноте леса.
  Приблизившись к воротам, путник постоял, прислушиваясь, и толкнул дверь, которая виднелась рядом с широкими створками ворот. Шагнув на слабо освещённое подворье, он запер тяжёлый засов, и, поправляя сверток под пальто, пошёл к дому.
  Лохматая собака завиляла хвостом, загремела цепью. Поздний гость на ходу потрепал пса, быстро миновал двор. Скрипнула покрывшаяся куржаком дверь. В тёмных сенях в углу вздохнула корова, звякнула пустым ведром. Распахнув дверь в горницу, гость остановился, щурясь на свет.
  По бревенчатым закопчённым стенам, длинному столу, лавкам метались тени от пляшущего слабого огонька лучины. На лавке возле правой стены кто-то лежал под овчинным тулупом.
  От печи обернулся старик. Невысокий, сгорбленный и крепкий.
  - Кто? - негромко бросил гость, кивнув на спавшего и проходя ближе к теплу.
  Он протянул свёрток наверх, на печь. Оттуда выглянула всклокоченная голова, протянулись руки и забрали свёрток. Раздался удивлённый шёпот: "Дитё!"
  - В Ближний Лог идет человек, на ярмарку в Древляне, с рассветом просил поднять. Что так долго? - обстоятельно ответил старик.
  Мужчина сбросил пальто и, оставшись в чёрном помятом сюртуке и светлых панталонах, посмотрел опять наверх.
  - Живо? - спросил он того, кто тихо шуршал на печке.
  Не было видно ничего, только сверху сыпалась солома, да кто-то принялся кряхтеть.
  Старик стоял, опёршись на ручку ухвата, которым только что ворочал горшок в печи. Сытно пахло ячменной кашей и жареным салом.
  - Со шкварками? Ох, тётка Анюта, нет времени у меня твоей каши отведать.
  - Жива... Где ж ты её нашел? - удивлённо сказала вновь появившаяся голова.
  Женщина, лицо которой едва можно было угадать в полусумраке, смотрела вниз.
  Поздний гость промолчал. Он принялся легонько похлопывать ладонями себя по плечам, по животу и ляжкам. Одежда под его руками постепенно менялась. Мятый сюртук и вымокшие панталоны исчезли. Тёплые штаны из молочного цвета козьей шерсти и такая же рубаха, подпоясанная кожаным, широким ремнем, изменили его до неузнаваемости. Из городского продрогшего щёголя он преображался на глазах в человека бывалого и небедного. Широкий двуручный меч тускло блеснул серебряной рукоятью во тьме. Замысловатое плетение кольчуги быстро исчезло под тяжёлыми складками мехового плаща. В правом голенище мягких сапог торчала рукоять короткого меча, которая едва достигала колена. И вот уже совсем другой человек с шапкой из черно-бурой лисицы в руках стоял перед стариком. Старика это нисколько не смутило. Он и старуха на печи терпеливо ждали ответа. Но гость больше не промолвил ни слова и пошёл к двери. Старик, накинув овчинный тулуп, висевший на стене среди вороха одежды, заторопился вслед.
  Ночной гость, выйдя во двор, остановился. Собака радостно завиляла хвостом в репьях, вытянула морду, жмурясь от колючего снега. Дождавшись, пока старик выйдет за ним на улицу, гость еле слышно что-то шепнул. В ту же самую минуту по двору покатился белый комок... Заяц... Беляк летел, словно ошалелый... Собака взвилась и захрипела на цепи, срываясь на бешеный лай. В этом поднявшемся шуме мужчина повернулся к хозяину дома и проговорил, приблизившись к самому лицу старика.
  - Не знаю я твоих гостей, Сила. Не стал поэтому и говорить в избе, - его слова почти заглушались отчаянным лаем собаки, но старик кивнул, он не сводил глаз с гостя, и, казалось, слова ловил, едва они слетали с губ. - Я не знаю, чьё дитё. Лежала она в снегу, на груди матери своей мёртвой, сразу за мостом у речки. Может, разузнаю потом, если доведётся, чья она. Похороните мать. Не гоже ей там лежать. Люди её не скоро в той канаве найдут. Да, присмотрись к постояльцу-то.
  Старик, лишь услышал о несчастье, закачал головой:
  - Мала совсем. Ну да молоком отпоим, кашей откормим, лишь бы не помёрзла, пока нёс. Как звать-то?
  - Вернусь за ней, сейчас боюсь не довезти.
  - Ступай, ни о чём не думай. Всё сделаем, а как потом что будет, нам оно не ведомо.
  Заяц, мечущийся под носом захлёбывающейся от ярости собаки, исчез. Пёс тявкнул, на всякий случай издал победное рычание и, заворчав, снова потянулся к людям, ожидая похвалы за свою службу. Но им не до него.
  - Бывай, Сила. Выпускай коня.
  - Бывай, - проговорил старик, так и не назвав по имени своего ночного гостя.
  Открыл конюшню, вывел коня. Тот, почуяв хозяина, всхрапнул. Гость оседлал коня, принеся из конюшни седло и упряжь. Легонько хлопнул старика по плечу и взлетел в седло. Сила топнул ногой в стоптанном латаном валенке. Ворота медленно поползли, подчиняясь его воле, и в считанные мгновения всадник исчез в ночи.
  
  Леший
  
  Метель не унималась. Всадник, закутавшись в плащ, спешил. Дорогу перемело, лошадь шла все медленнее, и вот уже дважды слышался вой. Волки. Но к утру дороги занесёт совсем, и тогда к молодому Светославичу в Заонежье не добраться. А в Древляну, что ниже по течению Онежи, и тем более.
  Оба города, обнесённые высокими деревянными стенами, были построены ещё Всеславом. Стены высоки, да только в этой стране глухих лесов, непролазных чащоб и существ, которых и людьми назвать трудно, за такими не укрыться.
  Старики рассказывали, как в давние времена несколько родов откололись от племени древлян, поссорившись из-за земель. Они уходили всё дальше в леса. Останавливались то у больших озёр, то у неприметных речушек, распахивали поляны, засевали зерном. Перезимовав, опять срывались в дорогу, искали незаселённые земли со сладкой водой. Сплавившись однажды по лесной узкой реке, охотники вернулись с хорошей добычей и сказали, что места здесь дикие, зверьём богатые, воды вдоволь. Старики посовещались и решили стоять эту зиму здесь, с миром здешним сживаться, а дальше видно будет. Потому что чувствовали они, что здесь идёт своим ходом какая-то невидимая жизнь, пусть её не видать, а она есть. Есть, конечно, как не быть, говорили старики. Да и все поняли, что невидимые существа давно уже шли бок о бок, присматривались к ним, испытывали, пугали, иногда губили, а иногда спасение вдруг ниоткуда приходило. Будто кто невидимый руку в помощь протягивал.
  Ну решили, значит, решили. А потом и вовсе остались здесь. Назвались лесовичами и принялись обживаться, строили дома, пристани, лодки. Может, и боялись, да страху не выказывали.
  
  ...После полуночи метель стихла. Ещё гнулись верхушки деревьев под порывами сильного ветра, а понизу наступило затишье. Темень кромешная. Но путник знал, что здесь в полуверсте от дороги жил Корча. Двухсотлетний лешак поселился давным-давно в дупле у корней кряжистого дуба, а с ним доживал свой век старый, весь в репьях и колючках, хромоногий волк.
  Продолжая сидеть в седле, возвышаясь сугробом в своём длинном плаще и лохматой шапке, облепленных снегом, путник ухнул несколько раз по совиному.
   Корча появился сразу. Да только за спиной появился. Легонько хлопнул ночного гостя по плечу.
   - Что долго? - тихо спросил он и беззвучно засмеялся, радуясь тому, как человек вздрогнул и быстро обернулся. Испугался. - Обещался назад быть с жёлтыми листьями, а пришёл с белыми мухами. Ещё немного и не добудился бы меня, время пришло на боковую - зима.
   Корчу почти невозможно разглядеть в темноте, да и белым днём его всего никто никогда не видел. Только бесноватые глаза иногда надвинутся вдруг на тебя, очертания очень сильного тела или рук мелькнут в воздухе. Сейчас глаза его сверкнули совсем близко. Гость сказал:
   - В Заонежье бы мне попасть, Корча. Дороги сильно перемело. Проведи своими ходами тайными, а я уж в долгу не останусь.
   Корча усмехнулся.
   - Провожу, отчего не проводить, Мокша, да только не найдёшь ты теперь никого в Заонежье. В Древляне все укрылись, за стенами высокими. Людей и в деревнях нет.
  Мокша посмотрел на лешего исподлобья и ничего не сказал. И раньше окраины земель лесовичей по левому берегу Онежи горели от набегов степняков. Возьмут полон, пожгут деревню и вниз по реке, в степи свои ускачут.
  Сразу повелось - в Древляне отец княжил, а в Заонежье - старший сын, князь Игорь сидел. Друг другу на помощь приходили, дружину отправляли, а то и всем скопом срывались - князь со всеми, кто оружием владел, уходил, - если степняки тьмой наваливались.
  - Неужели и в Древляну добрались? - спросил Мокша, страшась ответа.
  - Пока нет, - ответил леший.
   Он видел, как заметался человек, узнав о несчастье. Молчит, а душа-то дёрнулась и замерла. Ведь, если оставили Заонежье, значит, бились там насмерть, и защищать её больше некому. Давно леший жил бок о бок с людьми, с Мокшей частенько сиживал у костра. Этот лесович был молчалив, в лесу все тропки-дорожки знал ничуть не хуже самого лешего, только колдовством редко пользовался, словно это дурно.
  И сейчас, Корча, посмеиваясь, стукнул два раза несильно по соседней, в два обхвата, сосне и сказал:
   - Выйдешь, чуток не доходя до городской стены, у самой Древляны. Не боись, Мокша, с конём заходи. В прежние времена-то с драконом хаживали, - добавил леший.
  В широком стволе старого дерева тёмным пятном обозначился проход.
  Мокша, направив туда фыркающего от страха коня, обернулся и махнул рукой:
   - Не поминай меня лихом, Корча.
   - Не буду, Мокша.
  Лесович исчез в темноте прохода. Рана на стволе дерева затягивалась на глазах, а леший растворился в темноте. Следы лошади заметались позёмкой, деревья скрипели стволами, сучья обламывались с треском и падали.
  
  Переходами лешего
  
   Никто не знает, что такое переходы лешего, даже если и побывал в них. Так и Мокша. Оказавшись в полной темноте, он лишь чувствовал, как его подхватила неведомая сила и повлекла за собой. Бывал он не раз с Корчей в его потайных ходах, похоже, знал тот заветное словечко, заставляющее переносить на огромные расстояния.
   Однако сейчас Мокше было не до этого. Думалось с болью - кого встретит, кого больше не увидит никогда. Но страшился ответов и гнал тревожные мысли прочь, упрямо смотрел в темноту перед собой, будто мог что-то увидеть там.
  Повеяло холодом. Выход рядом? Мокша встряхнул головой, усталость брала своё. Но воинской науке отдавалось много сил и времени. И сейчас, привычно отогнав наваливающийся сон, прежде чем выйти в ночь, он некоторое время вслушивался в тишину леса. Ловил неприметные шорохи и неясные звуки, всё, что могло оказаться чужим, и чем дольше вслушивался Мокша, тем больше мрачнел. Руки нетерпеливо хлопнули по бокам, губы шепнули словечко заветное, обращаясь к берегине, ласково называя её Ладушкой, прося дать ему другое оружие. Стал исчезать широкий двуручный меч, и появились два лёгких меча.
  А Мокша спешился, тенью скользнул из дерева, оказавшись на опушке чернеющего громадой леса.
  Впереди, за широкой полосой поля, за глубоким рвом, виднелась городская стена. Осталось дойти почти ничего, но Мокша медлил. Что-то насторожило его в ночной тиши. Ветка хрустнула невпопад. Кто-то вдруг сорвался в зарослях, ломанулся сквозь кусты - уходил потревоженный зверь с лёжки.
  И вот послышался дробный топот лошадей, идущих рысью по накатанному санному пути. Чужаки. Скуластые лица с раскосыми глазами в надвинутых низко лохматых малахаях. Короткие полушубки. Низенькие ловкие лошадки. К стремени одного голова человечья приторочена. Тихо идут, не переговариваются, словом не обмолвятся, тати - одно слово, от поклажи к седлу притороченной мороз по коже пробежал. Рука сжала рукоять меча.
  Они приближались верхом на своих малорослых конях. Четверо. Нестройным бегом, обгоняя друг друга на ходу, катились по направлению к городу, присогнувшись и словно сросшись с конями. В разведку ли, на промысел ли по притулившимся к городским стенам дворам посадским. Один город уже разорили, добра не жди, только смерти да полона.
  Охотничий нож Мокши просвистел и впился в горло вырвавшемуся вперёд степняку. Тот, захрипев, повалился в снег, заставив остальных закрутиться на дороге. Мокша в одно мгновение вскочил на коня, который не шелохнулся всё это время, словно чуя смертельную опасность и боясь подвести человека. Вылетев на дорогу, первым ударом мечей Мокша сильно посёк двух бросившихся к нему наездников. Им теперь не до боя. Оставшийся степняк шёл сзади на лесовича. Привычно управляя конем лишь силой ног, Мокша развернулся, не дал коню взвиться на дыбы, чтобы уберечь его от удара в брюхо. Отбросив левым клинком едва не доставший его меч, правым нанёс смертельный удар в грудь. Степняк хакнул, сложился, повалился кулём. Повисла тишина, лишь оставшиеся без хозяев лошади бестолково заметались по дороге и сорвались в лес.
  Лесович мрачно взглянул на них и пришпорил коня. Но поехал совсем в другую сторону. Ехал и рассуждал сам с собой: "Что же мне их, догонять, по лесу плутать? Жаль лошадок, волки после метели на промысел выйдут. Да глядишь, какой-нибудь повезёт, к людям выйдет, слову доброму поверит". Ещё раз взглянув в сторону дороги с черневшими на белом мертвецами, он пустил коня крупной рысью, свернул вскоре к лесу, проехал немного по краю поля... и вдруг словно провалился под землю.
  
  Схлоп
  
  Два потайных хода было прорыто лесовичами под городские стены. Потрудились, укрепляли своды, выравнивали пол - не на один век. Так и город строился, деревянный город - Древляна. Башенки и терема, с любовью украшенные тонкой резьбой, слюдяные окна со ставнями, на которых хитро переплелись травы, звери и птицы... дорожки, мощённые гладким речным камнем, скамеечки и завалинки в тени густых яблоневых садов... Красивый город.
  А вокруг жизнь шла своя. Существа, прежде скользившие мимо тенью, больше не прятались, любопытные, иногда до назойливости. Пещерники, речники, домовые, поляне, духи лесные. Оказалось, что и друг, и враг в этом мире легко преодолевали и стены, и рвы, поэтому подземные ходы вскоре оказались в запустении.
  В одном из них, в том, который выходил на опушку леса в версте от городской стены, поселился старый пещерник Схлоп, полное его имя, как он сам утверждал - Сахлопивур. Пещерники жили по одиночке, не подчиняясь никакой власти, сами себе хозяева, колдовство их было малое, лёгкое, в одно словечко или щелчок пальцами, так, рыбу или зверя приманить, огонь развести, чтобы покушать да в морозную ночь не замёрзнуть, а то и вообще уйти в спячку, не дожидаясь зимы.
  Схлоп - смешной, ворчливый старик, кряжистый, доходивший до середины плеча Мокше. Мокша и так бывал часто у Схлопа, а три зимы назад и вовсе поселился здесь. После того, как погибла его Млава от рук степняков, он тогда охотился в верховьях Онежи. "Никто меня не ждёт, сил нет идти в пустой дом", - сказал он, оставшись. А Схлоп привык к человеку и уже ждал его.
  Спустившись в знакомый овражек на опушке, Мокша спешился и нырнул в проход, еле приметный в кустарнике и клочьях жёлтой травы. Лошадь легко прошла вслед за ним, вытягивая привычно шею. Здесь было сумрачно и холодно, и если не знаешь, что дальше тёплое жилище, то можно принять это место за случайное укрытие от ветра, переждать и уйти.
  Мокша же, стряхнув снег и сняв лохматую шапку, шагнул немного вправо. Рука привычно нащупала дверь, дёрнула на себя. Свет и тепло хлынули в мрачное подземелье, освещая глинистые стены и корни, свисавшие с потолка.
   - Живой, чертяка, - выдохнул Мокша, увидев заспешившего ему навстречу Схлопа.
  Пещерник, широко улыбаясь, хлопнул лесовича сильными короткими руками по плечам, стукнул два раза в бок кулаком, отчего Мокша охнул и уперся спиной в стену. Засмеявшись, принялся стаскивать с себя промокшую одежду, а Схлоп насмешливо посматривая на него из-под густых бровей, нахмурился вдруг, увидев свежую кровь на плаще.
   - Где пришлых встретил? - быстро спросил он.
  Голос у него зычный, и когда пещерник начинал говорить вот так, то выглядел довольно сурово.
   - Только что, четверо шли к городской стене. Да в полуверсте от тебя. Всё проспал ты, Схлоп, - усмехнулся Мокша.
  - Ну хорошо, что обошлось, - строго посмотрел тот на лесовича и подмигнул. - Садись.
  На столе стоял глиняный пузатый кувшин с брагой. Нарванная кусками лепёшка, которую пещерники пекли из ореховой муки напополам с рожью, грибы из кадушки, ледяные скользкие, с горным луком и каменной, почти серой, солью, кусок солонины, в нем торчал большой охотничий нож - лежали на круглом столе. Стол из чурбака ствола старого дуба, из того же ствола чурбачки-сиденья, деревянный ковш был наполовину наполнен брагой, кисло-сладкий дух её сразу шибал в нос.
  Раньше Мокша не отказался бы посидеть со старым другом и поболтать по душам, но сейчас торопился. Достав из ларя в углу сухую одежду, переоделся и глянул на Схлопа.
   - Ты со мной? - спросил он.
  Схлоп кивнул и схватил короткую меховую куртку. На выходе из жилища он обернулся и щелчком коротких пальцев погасил лучину на столе.
  Подземный переход ветвился обходными путями, многие из них заканчивались глухими тупиками. В одном из таких тупичков помещалось стойло для лохматого Грова. Этих заросших бурой шерстью невысоких коньков приводили от полян, а поляне везли их из-за моря. Но и обычные лошади лесовичей, высокие, широкогрудые, с длинной шелковистой гривой, помещались иногда здесь.
  
  У Дундария
  
  Княжеские хоромы с затейливыми башенками и теремами, переходами и террасами, высились в самом центре Древляны. Окружённый большим подворьем с конюшнями, сараями, амбарами для зерна, сеновалами, дом сейчас спал. Только красное, украшенное резными перилами, крыльцо освещалось факелами. Большие псы-волкодавы ростом с трехмесячного теленка спали прямо на снегу, изредка поднимая кудлатые морды, и тогда в темноте позвякивали цепи.
  Сюда, в княжеский дом Светослава, тайным ходом шли Мокша и Схлоп. В темноте, которая привычному глазу не помеха, они быстро шли друг за другом. Некоторое время туннель уводил вниз, под ров с водой, а потом стал подниматься в гору. Появлялись справа и слева в стене другие ответвления: к крепостной стене, к сторожевым вышкам, а очередной проход оказался заперт кованой дверью. Мокша остановился, глянул на Схлопа и постучал.
  Дверь быстро открылась. Горел факел на стене. Узнав Мокшу и Схлопа, дозорный кивнул и сказал, отступив в сторону:
   - Вас давно ждут.
  Дальше опять потянулся переход, встретился ещё один воин. Пошли стены, выложенные камнем. Ещё одна дверь, теперь - выше, и Мокше не надо было нагибать голову, чтобы пройти через неё, и ещё один дозорный.
  Здесь тепло и даже светло, переход выходил в подвал княжеского дома. Два круглых светильника из прозрачного стекла освещали мрачноватое помещение. Тут никого не было.
  Но Мокша знал - надо подождать. Да и единственную, уводящую в дом дверь, так просто не откроешь, хранитель княжеского дома, старый домовой Дундарий хорошо знал своё дело.
  Мокша вздрогнул от неожиданности, когда Схлоп вдруг пробубнил:
   - Тьфу ты, нечисть!
   - Кого это ты так? - спросил Мокша, нехотя шевельнувшись, устал с дороги, в тепле сразу потянуло в сон.
   - Да Завейка как из угла-то глянула! - Схлопа аж всего передёрнуло. - Вот не свезло князю с дочкой!
  Завея, старшая дочь князя, черноглазая красавица, вот уже десять лет как сидела взаперти в своих комнатах. Случилась беда с княжеской дочкой, кровосос-болотник напал на неё. Княжеская дочь была взбалмошна и самолюбива. Многие женихи сватались к ней, а она всем отказывала, искала лучшего и выбирала. Отец, князь Светослав, очень любил её и выдавать замуж не спешил. Завея же и рада была этому, вела вольную жизнь, принимала разных визитёров и получала с удовольствием дары от купцов, ездила на дорогих полянских жеребцах. Как оказалась она тогда совсем одна у болот? Зачем туда отправилась? Почему одна? Никто так и не знает, а она сама теперь толком и двух слов связать не может, но и дурочкой ее не назовешь.
  Ну, а у кровососа руки длинные, как говорят лесовичи. Твари эти не очень умные, невидимые, живут общинами, тянутся на тепло. Как попьют крови, так перестают прятаться, проявляются во всей красе - что-то есть в них от мокрецов. Потом нашли Завею, отбили у упыря, а поздно - попил он её крови-то. Значит, и она теперь сродни болотнику, только дочь княжеская, вот и держат её с тех пор под затвором Дундария.
  Прислуживала ей старая ведунья, горбатенькая Агата, из пещерников. Агата с упырями умела управляться лихо. Только научилась Завея двоиться да троиться. Оставаясь на месте под присмотром строгой ведуньи, она блуждала тенью по дому. Вот и сейчас, похоже, подсматривала, что за гости ночные к князю явились.
  А то, что дозорные уже наверняка доложили о приходе Мокши, сомнений быть не могло. Вездесущий Дундарий справно доставлял все весточки от них Светославу в любое время дня и ночи.
  Оставалось ждать.
  Схлоп, заметно скучая, прохаживался, из угла в угол, бубня под нос, а Мокша, устало закрыв глаза, сидел на лавке, стоявшей вдоль стены, когда, наконец, дверь отворилась, и старый Дундарь ворчливо проговорил, появляясь из-за косяка:
   - Мокшу ждут. Проходь. А ты, Схлоп, чего припёрся? - маленькие глазки домового из-под седых бровей ехидно посматривали на пещерника.
  Схлоп засопел от обиды. С хранителем княжеского дома они были старые знакомые, и тут вдруг "чего припёрся".
  - Оно, конечно, некоторым Дундукам всё дундарево, - сказал Схлоп с достоинством и выдержал паузу, - а кто-то всю ночь, глаз не сомкнувши, по лесу пёрся. Сколько мы поганых, Мокша, перебили четверых или поболе будет?
  Его левый глаз отчаянно то ли косил, то ли подмигивал лесовичу, и тот не устоял:
   - Четверых, Схлоп, четверых, - и засмеялся.
  Дундарий нахмурился, его лысина в ореоле седых, редких волос порозовела. Домовому стало стыдно. Он откашлялся и громко проговорил:
   - А ты меня дослушал, старый мерин?! Я ж тебя когда ещё спрашивал, что не заходишь, сидишь там у себя на опушке?..
  Мокша уже входил в большую княжескую залу, когда расслышал, как Дундарий, уводя Схлопа к себе, говорил тому в широкую спину, конфузясь:
   - Сахлопивур... ты не должен, старый чёрт... обижаться на меня...
   - Не, Дундарь... так просто не отделаешься, - ворчал ему в ответ Схлоп.
  
  У князя
  
  Свечи в большой комнате уже почти прогорели. Шесть окон в витражах, деревянные витые столбы в потолок терялись в темноте. Сейчас в комнате находились трое людей. Высокий, крепкий старик с длинными, белыми волосами, собранными на затылке в пучок, в льняной не подпоясанной рубахе и таких же штанах, сидел, откинувшись на спинку широкого кресла с высокой спинкой. Босые ноги утопали в медвежьей шкуре.
  На широкой лавке, стоявшей вдоль стены, спал парень. Внук князя Свей сегодня днём прибыл из Заонежья с оставшимися в живых и с обозом.
  По всей Древляне поднялся плач. Вскоре все собрались у дома князя, куда привезли тело его погибшего сына Игоря. Люди вновь и вновь расспрашивали прибывших, мрачно слушали рассказы о том, как появилась невиданная тварь летучая, как из её глотки вырывалось пламя, как от него занялись огнём городские стены. Игорь погиб на крепостной стене. Степняки ворвались в город, вырезали всех, кого встречали на своем пути, а потом подожгли городище с трёх сторон и ушли вниз по реке. Выжили немногие, в том числе и Свей. Его раненого вытащили из-под обломков. В шестнадцать лет парень лесович уже воин, княжича Мокша сам учил на мечах биться, да только на учениях мечами махать - дело совсем другое. Вот и боялся Мокша за мальчишку, был он ему как родной.
  Вдоль стены, на коврах, были разложены доспехи и оружие Игоря. Светослав смотрел на них, а видел сына с деревянным мечом в саду, под яблоней. День был осенний, яблоки сыпались, стукались, некрупные, много...
  Мокша вошёл и остановился у порога. Он уже знал от дозорного, что сегодня будет погребальный костер.
   - Пришёл поздно, не был я в том бою, прости, князь, - негромко произнёс он.
  Светослав поднял руку, останавливая его слова. Жалости не хотелось. Мокша понял, кивнул, опустил голову. Так и молчали они, пока князь не произнёс тяжёлым голосом, взглянув в окно. Начинался рассвет.
   - Солнце встало. Очень любил Игорь этот час утренний, когда всё словно загорается светом. Да толкни Свея-то. Он ждал тебя. Все мы ждали.
  Но парень и так уже проснулся от голосов. Солнечные лучи, брызнув через витражи, добрались и до него. Едва открыв глаза, он вскочил.
  'Похож на отца... И рост, и стать ихняя. Взгляд-то дедов будет, Игорь помягче был и разговорчив. А сын-то молчун. Слова так просто не бросит. А теперь и подавно - страшно смерть отца и матери видеть'. Смотрел Мокша на Свея и вспоминал его отца, друга детства Игоря, и снова на сердце становилось тяжело.
  Свей хмуро взглянул на Мокшу и склонил голову, приветствуя.
  Мокша прошёл, сел за стол.
  - Знаешь ты, князь, отпускал меня сын твой Игорь к сестре погостить, больна она была очень. Да прослышал я, что живёт у людей человек примечательный, много знает, не только наперёд далеко заглядывает, но и про прошедшие дни рассказать может много такого, что сам не видишь под носом своим. Любопытно мне стало, что за человек такой, не из наших ли он мест. Может, знакомец старый, живет среди людей поживает, на хлеб да соль так зарабатывает. Стал расспрашивать сестру, она ничего не ведала про него, я - к домовым местным. Так и нашёл, разыскал. Думал, что этот отшельник живёт в лесу, один одинёшенек, а нет, в городе он. Проводил меня к нему один сенник. Сказал: иди на третий этаж, там стучись и говори, что надо, а я, говорит, пока не пущу к нему просителей. Хозяин встретил меня в обычном сюртуке и брюках. Стрижен был по-городскому, ну так и я перед ним не в латах стоял. Он всё будто спешил куда-то, толком ни поговорить, ни расспросить его не дал. Загадал я тогда, князь, про дочь твою, Завею, как избавить её от недуга. Никто ведь из местных ничего поделать не может. Хозяин тут же при свече разложил какие-то очень потрёпанные листы измалеванные и вдруг, уставившись на меня, глазами впился в глаза, спросил, откуда я.
  Ну я - так и так - стал рассказывать. А чего мне утаивать от него. Да и не поверит ведь. Но он слушал меня и всё спрашивал:
  - Точно говоришь, что живёте общиной и князь вами правит?
  И лишь на шаг отступил, когда я тут же открылся ему в своём теперешнем облике с оружием и в доспехах. Ничем боле не выдал своего удивления. А потом сказал, что было одно упоминание, но он не может найти эту книгу, что разделилось племя древлян, и ушла часть народа куда неизвестно. Долго извинялся, что посчитал ту книгу сказкой и читал её тоже как сказку.
  Светослав хлопнул ладонью по ручке кресла и сказал негромко:
   - Дундарий... собери нам поесть.
  Свей, сидел, наклонившись вперед, и не сводил с Мокши глаз. Мокша заговорил вновь:
  - Много он мне чудного рассказал, многое я не понял, да только поведал он, что и на их земли в давние времена степняки ходили, что теперь и нам предстоит всем вместе против степняков стоять: и полянам, и лесовичам, и пещерникам, и речникам, и драконам. Сказал, что писано там, что степняки привели с собой чудищ невиданных. Если, говорит, не встречали вы их, то ещё встретите. Что приведёт их алхимик из башни. Будто бы в книге той написано так. Что за алхимик, не знаю. А в башне живёт у нас Изъевий, - тут же подумал я. И вот что удивило, князь, казалось мне, что никто у людей про нас и знать не знает, кому ни скажу, никто не понимает, откуда я. А отшельник тот, Нил Андреичем назвался, он понял! Вот про драконов-то у нас я и сам не слышал, поди, давно это было, посдыхали уже все...
  Мокша замолчал внезапно. Его глаза смотрели в сумрачный рисунок витражей. Там, где лазурь стекла соперничала с синевой рассветного неба, виднелось красивое лицо, лицо молодой женщины.
   - Завея, уходи, - проговорил Светослав, нахмурившись. - Иначе Дундарию скажу, чтобы совсем не выпускал тебя.
  Красивые губы изогнулись в усмешке. Завея стала приближаться. Тень её скользнула к отцу, встала перед ним и захохотала. Высокая, худая, с разметавшимися русыми волосами, она была красива, только гнев и ненависть кривили нежные черты. Свей вскочил. Она оглянулась на него, её глаза сверкнули особенной злобой.
   - Игорев щенок! Ненавижу! - прошипела она яростно, вновь впившись глазами в лицо отца. - Скоро всем вам придет конец. Всем, - шептали её губы. - Древляна будет моя! Только моя! И дети мои будут сидеть в Заонежье!
  Она снова захохотала, дико взвизгивая, переходя на плач, бросилась со страшной силой в залитое солнцем окно. Все замерли - ведь сейчас расшибётся насмерть! Но это всего лишь тень, отражение. И Завея в миг исчезла.
  Седая голова Дундария показалась в приоткрытой двери. Насупленные его брови не сулили ничего хорошего своенравной дочери князя.
  'Зря пожалел, погулять отпустил, ох и злющая девка', - думал он.
  А над его головой плыли под его чутким присмотром мисы с кашей, блюда с холодным мясом кабана, с тёплыми ломтями ржаного хлеба, кувшины с молоком и мёды.
  
  Голуби в берестяном кузове
  
  Увидев Завею, Свей теперь сидел сам не свой. Вспомнилось детское, страшное. Камнем лежало на душе. В тот год стояло жаркое лето с сильными, внезапно налетающими грозами. По реке тянуло дымом горевшего в верховьях леса. Разразившаяся ночью гроза долго метала громы и молнии в лес и в город, и в реку, и, запалив в гневе старую сосну, высившуюся, словно свечка, в самой середине чащи, успокоилась к утру.
  Заонежье - небольшой городок, спрятавшийся за старой крепостной стеной, на том же правом высоком берегу Онежи, чуть ниже Древляны. Всего в пяти верстах от неё, но гораздо ближе к болотам.
  Тогда, двенадцать лет назад, его тётка красавица Завея часто наезжала сюда с охраной на лихих конях - в Древляне-то больно не повеселишься на глазах строгого отца. В Заонежье становилось шумно. По улицам городка, где все знали друг друга, бродили незнакомцы, затевались склоки с торговцами всякой снедью на небольшой площади перед домом князя Игоря. А сама Завея исчезала надолго из города, как поговаривали, уходила на болота, к тамошнему колдуну-упырю, колдовать училась. Над ней посмеивались и жалели, казалась она то ли несчастной, то ли больной.
  Про колдуна тогда болтали всякое. Мол, колдует, на руку нечист, да и с тёмными существами общаться не брезгует, и даже полянского чародея из башни в гостях у него видели.
  Свей вспомнил, как однажды взбегая на крышу к своим голубям, где он пропадал целыми днями, встретил тётку. Завея спускалась, пошатываясь, по ступенькам.
  Он удивлённо проводил её взглядом, отступив в узком лестничном пролёте к стене. В сумерках сеней Завея не разглядела мальчишку и прошла мимо. Сильный запах вина заставил Свея тогда отпрянуть ещё глубже в тень. И тогда Завея хрипло и насмешливо протянула:
   - Кто здесь?
  Увидев его, она взъярилась, вскинулась. Прошипела:
  - Что?! Следишь за мной?!
  И попыталась ухватить за ухо. Рука пьяно скользнула по лицу Свея, который, раздражённо оттолкнув, крикнул уже с верхней ступеньки, тревожно вслушиваясь в странную тишину на чердаке:
  - Не ходи к моим голубям!.. Слышишь?!
  Но он кричал ей уже в спину. Завея, рассмеявшись, почти спустилась с лестницы и оглянулась лишь в конце. Ласковая улыбка блуждала на её лице.
  Свею стало страшно. Взбежав на чердак, он оторопел. Пух и перо летали в воздухе. Серые лесные голуби всё ещё испуганно кружили над княжеским домом. А три голубя, белые с мохнатыми лапами, пойманные в низине на Узолье, лежали на полу. Завея им свернула шеи. А кто же еще? Как она их поймала? Ведь шли они только к нему. Зачем?!
  Свей растерянно гладил и гладил взъерошенные перья убитой белой голубки. Ему казалось, что она сейчас оживёт, глянет на него кротко своими бусинами-глазами и легонько щипнёт за палец... Но ничего не происходило.
  Лишь поздно вечером отец отыскал его на чердаке.
  - Ты чего здесь? Иди домой...
  Мальчишка возился с берестяным кузовом, где сложены были убитые голуби. Он приготовил им это ложе для погребального костра. Хотелось, чтобы и после смерти душа голубки могла летать в небе.
  Отец притянул сына к себе. Похлопав по плечу, растерянно сказал:
  - Любишь ты их. Добрая душа. А мы их на обеды кушаем. Н-да. Но мне надо идти, тётка твоя, Завея, пропала. Видел ты её сегодня?
  Свей кивнул, только от сдерживаемых слёз больно резануло в глазах.
  - Стало быть, она здесь была? Эх, Завейка, Завейка, - понял всё по молчанию сына Игорь и шумно выдохнул. Сел на кипу сёдел и тихо, в сердцах, добавил: - До чего же злющая зараза. Но жалко её, сынок. Ты сядь, послушай. Мне совсем мало лет было, когда её лошадку на её глазах волки загрызли. Ехали они тогда с отцом из Заонежья. Зима тот год, говорят, голодная была, студёная. Белки на лету замерзали. Зверь потянулся из этих мест. Вот волки и озверели совсем, белым днём на дорогу выходили. Отец рассказывал, что еле отбили одну лошадь, пока они двух других рвали. Завеева лошадка в поводу шла, её первой подмяли. А Завея всё это видела, получается. Говорят, неделю в бреду металась, потом перестала говорить совсем, а после как подменили, будто замёрзла она в тот день, да так и не отогрелась. Не держи зла на неё, сынок. Разве ж просто так кто злодеем становится, никогда такого не бывало. Каждый злодей когда-то мальцом босоногим бегал, солнышку улыбался, как все дети. Просто что-то пошло не так, что-то сломалось в его жизни, а он с собой не сладил...
  
  Тогда же ночью и нашли Завею в лесу. Была она бледная как смерть, безрадостная, что ли, и покорная, кружила по болоту, по самой топи шла и не тонула, а то принималась смеяться страшно. Хохот её лающий до сих пор вспоминают. В последний раз видел её Свей сидевшей на коне впереди отца, когда везли её в тот день с болот. Потом переправили к деду, с тех пор не появлялась Завея в Заонежье...
  А сейчас впервые Свею стало жаль её. 'Красавица какая и в заточении... Но... до чего же злющая', - вспомнились ему давнишние слова.
  Свей слушал Мокшу, а перед глазами вставало лицо отца, залитое кровью. В ушах звенел крик матери. Везде кровь. Родной дом, где ещё утром все были живы, горит. Чужаки лезут в проломы стен, открывают ворота и визжат. Этот непонятный визг множества глоток, дикая чужая ярость оглушили Свея. Падали один за другим защитники города. Растерялся, да. Закружил вокруг себя, зажмурившись, размахивая мечами. Будто дурачок Ганя на площади в праздничный день... Вот тогда одна рука плетью и повисла. Меч кривой прошёл вскользь. Вскользь... будто что оградило его, и башку не снесло той саблей - потом думал он, вспоминая... Мысли ненужные лезли в голову, что всё, конец. Не увидеть больше отца с матерью, не поговорить, столько не сказано хорошего, а обидного выпалено - ворох... не исправить... Оглянулся, увидел, что ратник отцов Верейко закрывает его, стоит спина к спине.
  Тогда, наверное, и очнулся. Рубанул, отвёл саблю летевшую, ещё раз... Рука с мечом быстро затяжелела. Совсем как когда с косой идёшь утром по лугу, трава ложится под ноги. Но от страшного происходящего захолодело за душой...
  Тварь летучая верещала над головой, жгла крепостные стены и дома. Ниже спускаться боялась, мужики наладились её доставать пращами дальнобойными с крепостных укреплений. Вдруг подумалось, что вот если бы драконы у них были! Как Дундарий ему в сказках рассказывал. Хотя бы один, завалящий. Людей бы меньше полегло бы...
  - Свей, - проговорил Светослав, взглянув на внука, - ты не слушаешь.
  - Слушаю, дед, - откликнулся Свей.
  А Мокша уже стоял перед выходом, поправляя меч на поясе.
  Светослав в меховом плаще, скрывающем кольчугу, подошёл к Свею. Парень встал. Его статная фигура ростом ничуть не уступала деду. Дундарий, суетливо подпрыгивая и зависая в воздухе, набрасывал плащ Свея на рысьем меху ему на плечи, плащ соскальзывал, и домовой, совсем запыхавшись, в конце концов, нахлобучил лохматую лисью шапку Свею на глаза. Тот её сорвал и сунул под мышку.
  Князю Дундарий подал его шапку из замечательной белой лисы, с хвостом, падающим на спину. Но князь шапку не принял. Он так и вышел впереди всех с непокрытой головой. За ним шёл Свей, дальше Мокша, старая княгиня с застывшим от горя лицом. Князь подал ей руку, и так они и пошли по улице к крепостным воротам.
  Ворота распахнуты. Люди шли и шли сюда всё утро. К берегу застывшей Онежи спешили лесовичи из окрестных деревень, глухих лесных зимовий. Морозно, казалось, сами леса затихли. Ни ветка не треснет, ни птица не закричит. Ослепительное солнце на белых снегах и звенящая тишина, лишь приглушённые голоса иногда нарушали её.
  На берегу с вечера сложили из берёзовых стволов большой погребальный костер. На нём, на коврах, в доспехах, с мечом в руках лежал князь Игорь. Плащ, подбитый рысью, наброшен сверху.
  Народу собралось много. Все шли сюда последний раз свидеться с тем, кого уважали, кто жизнь за них свою отдал.
  Тихо. Свей стоял на коленях, скрутив шапку в руках. Вспоминались почему-то голуби в берестяном кузове.
  Светослав тронул внука за плечо, прося отойти.
  Костёр вспыхнул от факелов. Заполыхал, облизывая языками пламени толстые сырые брёвна, скручивая бересту.
  Долго прогорал костер. А из оттаявшей земли поверх кострища сложили невысокий курган.
  
  У Дундария
  
  Схлоп с поминальной трапезы направился к Дундарию.
  После недолгого раздумья и Мокша последовал за ним. Но вскоре услышал, что и за ним кто-то идет. Обернулся. Свей настороженно на него глянул:
  - Можно мне с вами? - спросил он.
  Дружинник кивнул. Так они и шли. Впереди невысокий пещерник в волчьей наброске. Наброска сооружалась просто - в выделанной шкуре в центре прорезалось отверстие, чтобы только прошла голова. Шкура набрасывалась и перехватывалась в поясе кожаной полосой.
  За пещерником двигался Мокша огромной тенью в своём меховом плаще, сзади торопился успеть за ними Свей, пригибал голову под невысокими переходами с одного терема в другой.
  Дундарий жил на чердаке, как и положено домовому. А он был старый, больной домовой, который кряхтит по ночам за стенкой от сквозняков, шумит ворчливо на разгулявшихся мышей и призраков, присматривает - спокойно ли спится хозяину, а может, чересчур спокойно, пошебуршиться-покуражиться мог, а с непослушников по ночам сдергивал одеяло.
  Забравшись на самый верх княжеского дома, Мокша толкнул низенькую дверь к Дундарю и с сомнением взглянул на Свея - пройдёт ли? Парень-то - здоров будь! На голову выше Мокши, а дружинник на малый рост не жаловался. Но Свей лишь согнулся пониже и прошёл, сильно ему хотелось у Дундария побывать.
  Дальше потолок резко уходил вверх - башенки на тереме князя высоки. Длинный полутёмный чердак освещён и расчищен от хлама лишь в углу, справа.
  Схлоп вошёл первым и уже восседал в центре стола как долгожданный гость. Он замахал руками, обрадовавшись, обнаружив, что и Мокша пришёл, но тут же осёкся. Следом протискивался в дверной проём Свей. Пещерник даже дар речи потерял на мгновение.
  - Вы дверью не ошиблись? - хмуро выговорил он Мокше, привстав со своего сидения у печной трубы.
  'Молодняку здесь не место', - хотел сказать он и замолчал, встретив тоскливый взгляд парня. 'Горе-то на душе у тебя неподъёмное, охо-хо-хо. А коль смерть матери и отца видел, уже и не молодняк', - подумал пещерник. И вслух сказал:
  - Дундарий, принимай гостя, чего мешкаешь? Детишкам соку берёзового, - внушительно посмотрел он на пятисотлетнего домового, тот понимающе кивнул. А Схлоп зашипел Мокше в ухо: - Нет, ты, знать, точно поганок объелся. Сердце кровью обливается на парня смотреть! А как напьется с горя княжич - глаза выпучит... Князь нас по головке не погладит!
  Мокша засмеялся.
  - Ничего, Схлоп, пускай с нами побудет, сам попросился. Там ему, думаю, совсем тошно, всё напоминает отца и мать. Садись, Свей, здесь у Дундария, почти как у князя в хоромах.
  Маленький домовой, суетился и не находил места от радости, видя своего любимого гостя, которого ещё мальчишкой нянчил, когда Игорь наезживал в гости к отцу. Он то не знал, куда и как его удобнее усадить, то подкладывал свои любимые подушечки под бок княжичу, то пододвигал ему на круглом небольшом столике ножку куропатки, которую отобрал у Схлопа, буркнув:
  - Сахлопивур, мои извинения.
  Свей хмыкнул, следя за домовым глазами, и почувствовал, что боль понемногу уходит куда-то глубже, будто прячется. Нет, он не зря сюда пошёл.
  Схлоп принялся обстоятельно рассказывать Дундарию, как он третьего дня на охоту ходил:
  - Я тогда бобровую запруду нашёл. Думаю, наловлю, шкурок соберу да выменяю в Древляне на бочку новую под яблоки мочёные. Очень я их люблю. Яблочки мелкие, сочные, на зубок. А тут буря. Ветер поверху пока воет, но деревья уже трещат... Ты, Дундарь, моё почтение, в лесу пропадёшь. Тебе дом подавай с печкой да с овином, молоком полакомиться не прочь. Что ты, к примеру, будешь делать, если буря налетела?
  - На дереве схоронюсь, - буркнул Дундарий, немилостиво сверля взглядом разговорившегося пещерника.
  - Эк! Если леший ещё пустит!
  - А хлебушко ему прихвачу, белка съест или бурундук какой, он и подобреет, - рассудительно ответил домовой, скрестив короткие ручки на груди. Он сидел на каменном выступе возле трубы, самое тёплое место так никому и не отдал, подумав: 'Им точно жарко будет, уж я сам как-нибудь'. И сейчас жмурился в тепле сонно как кот.
  - А если в дерево молния попадёт, или ветром этим и свалит? Пропадёшь, пропадёшь ты, Дундарь, в лесу.
  - Не пропаду, Сахлопивур, уцеплюсь, обмотаюсь словом охранным и продержусь.
  Возле трубы, выходящей из нижнего помещения, на старой медвежьей шкуре стояла еда в глиняных чашах: и на полу, и на шкуре возле Схлопа, и на круглом, маленьком столике возле Свея. Княжич сидел на невысокой лавке, стоявшей вдоль ската крыши. Перед ним висели пучки трав, березовые веники.
  Чердак был большой, но домовой выбрал себе закуток возле трубы. Здесь он сушил разные травы, веники для бани, летом тут воняло вялеными жабами, зато никогда не водилось комаров и гнуса - стоило Дундарю шикнуть заклинание, и комаров словно ветром сдувало.
  Мокша лениво ковырялся в чашке с грибами. Грузди - это хорошо, но не в таком же количестве! Он не привык есть много, а в дороге и подавно не всегда удавалось. Схлоп тем временем продолжал:
  - ... а вокруг деревья трещат, ветер вековые дубы будто тростиночки пошевеливает, я, знай, поторапливаюсь, уж так я бочку захотел. Я как если чего захочу, то вынь да положи. Всё равно своего добьюсь. Да мы и не в такие бури хаживали, что нам непогодь...
  - Непогодь тебе. Тогда сосну повалило на берегу, - сказал Дундарий, - я её ещё маленьким росточком помню.
   Мокша задумчиво посмотрел на Схлопа. Услышав его слова: '... и не в такие бури хаживали', он отчётливо вспомнил, что не давало ему покоя. Точно так же совсем недавно сказал Корча лешак. А вот то, про что он сказал, занимало Мокшу больше всего.
  - А что Дундарий, - сказал он, - неужто здесь на Онеже когда-то драконы были, или это Корча мне так, для словца сказал, когда его ходами позволил до Онежи добраться? Так и сказал, что будто бы в его ходах и с драконами хаживали?
  Дундарий, привалившись к тёплой трубе, не сразу ответил. Лишь закивал головой. Зажглась ещё одна лампа на потолке. Мокша заинтересованно наклонился вперед - дед колдует, значит, что-то покажет.
  - Вооон туда глянь-ко, - проговорил Дундарий, показывая короткой, крепкой ручкой в самый тёмный угол, который сейчас был освещён той самой лампой, которая зажглась последней. - Как ты думаешь - что энто там? - с ехидцей вопросил хитрый дед.
  Свей привстал, вытянув шею и глядя в угол. Дружинник уже пошёл туда.
  - Да это же, - он обернулся к довольному домовому, - это же...
  Он вдруг быстро нагнулся и, прихватив один из предметов, сваленных в кучу, не без усилия поднял его.
  - Это коготь? - неуверенно произнёс он и вновь быстро взглянул на Дундария.
  Тот важно кивнул.
  - Нужная вещь, - проговорил он, - в хозяйстве без него никак. Только мало их у меня осталось.
  Домовой улыбался, он видел, что все рты разинули, ждут не дождутся продолжения. Молчал, отщипывая от сдобного калача кусочки и жуя... снова отщипывая и жуя.
  - Дундарий, ну скажи! - не вытерпел Свей. - Это чей же коготь-то?! Огромный такой. Мокша его с трудом поднял!
  Дундарий хмыкнул.
  - Да-а, были времена! - с чувством проговорил он наконец. - Это коготь чёрного дракона, но чёрных у нас больше нет. А вон там пониже, вон, Мокша, который посветлее будет... да...
  Мокша выдернул другой коготь, который казался ещё больше прежнего, но был, действительно, светлее окраской. Свей уже топтался рядом.
  - Дундарь, как же так! Ты!.. - возмутился Схлоп. От возмущения его распирало. - Это что же... ты мне ни слова?! Драконы!!!
  Коготь был величиной с Дундария. Серый, немного размочаленный на конце, он походил на обычный кошачий коготь.
  Свей ошарашенно провёл по нему рукой. Какой же должен быть сам зверь, если у него такого размера когти? Дракон... Только в сказках он слышал про них, или то были не сказки?
  - Дундарий, - он обернулся к домовому, - ты сказал чёрных уж нет, а этот... Этот есть? - недоверчиво спросил он.
  Мокша не верил своим ушам, он подошёл, подхватил Дундария на руки и посадил на лавку.
  - Рассказывай! - воскликнул он. - Значит, Корча не шутил, когда сказал, что здесь и драконы хаживали!
  - Хаживали... Да они жили здесь, - важно произнёс домовой. - Только не думайте, что дракон - милая зверушка! Они очень древние. Очень, - Дундарий посерьезнел. - Раньше многие из них, говорят, были травоядными, с длинными и тонкими шеями, и не летали. Ну, вот они и повымирали. А вот некоторые, жутко злобные, летающие, те выжили. Мне сказывали, что схоронились они в пещерах, впав в спячку. А потом проснулись на нашу голову, - в сердцах воскликнул домовой. - Сколько мы от них натерпелись! Их ничто не берёт! Наша магия от них, словно горох отскакивает! Ты ему - замри! А он, гад, хвостом как даст, так если мокрое место останется, то это ещё хорошо, ещё подсобраться можно и вдарить гаду ползучему по уху! Это они не любят. Да. Только времечко-то шло, кроме нас, нежитей, в лесу ещё всякой твари немеряно стало, ну и пришлось им спесь-то поубавить. Даже здоровкаться начали некоторые, поумнее которые. Оказывается, у них и законы свои есть, и главный дракон. В общем, все как у нас, только держали они нас за тараканов запечных. Ползают под ногами всякие, дескать. Это уже мне потом ихний лекарь рассказывал, мы с ним обмен держали. Я, значит, ему жаб двурогих из Дальнего болота, их ему несподручно при такой величине ловить. А он мне коготки. Сбрасывают они их иногда, как ящерка шкурку или хвост.
  Изумленные слушатели переводили взгляд с когтя серого дракона на Дундария. Свей же представил, что было бы, если эта махина-дракон, как в бабушкиных сказках, вдруг появился над степняками в небе тогда, да над той образиной, что появилась в небе из ниоткуда. И жёг бы огнём, жёг, жёг... Живы были бы все. Не было бы столько горя.
   - Надо их просить о помощи! - воскликнул он.
   - И я про то же думаю, княжич! - воскликнул Мокша. - Только боюсь, что это окажется лишь сказкой.
   - Степняки бы больше к нам не сунулись, - задумчиво кивнул Схлоп.
   - Как же отыскать их, Дундарий? - обратился Свей к домовому.
   Тот пожал плечами.
   - Нужен проводник к ним. Кто-то из тех, кого они знают, больно высокомерны они. Это и не мудрено при таком росте-то. То есть возрасте, - и опасливо взглянул на высоченного княжича.
   Но тот не обратил внимания на простодушные слова Дундария и отвернулся к окну. Драконы так захватили его, что думал теперь он только о том, как бы быстрее добраться до них.
   Небольшое оконце плохо пропускало свет. Закатные лучи солнца, уходящего за горизонт, ещё окрашивали застывшую реку, лес чернел глыбой вдалеке. Неширокая полоса поля от крепостной стены до опушки светлела в сумерках. И неясные тени замелькали вдруг там, где дорога уходила в чащу.
   Схлоп присвистнул:
   - Мокша, кажется, у нас гости.
   Дружинник быстро подошёл. Прищурившись, он смотрел в оконце, как тени повернули вправо и потянулись вдоль леса, туда, где был овражек... и исчезли.
  
  Гости Схлопа
  
  Мокша, не раздумывая долго, схватил меч, накинул плащ. Схлоп мигом скатился со шкуры и так припустил, что Мокше пришлось его догонять. Пещерник так спешил, что в какие-то мгновения пропадал из виду совсем. Свей, нахлобучив шапку, схватив свой меч, побежал, боясь потерять их из виду, неуклюже притормаживая на поворотах узких коридоров, перескакивая по три-четыре лесенки, спускаясь в подвал.
  Они бежали, коротко предупреждая дозорных об опасности, что в переход возможно вошёл враг.
  Княжеский дом быстро просыпался, завыла истошно Завея, взлаяли волкодавы во дворе и замолкли, они не чувствовали опасности.
   А друзья неслись по тёмному туннелю, зная, что в любой миг могут наткнуться на чужаков. Но Схлоп не мог бросить свой дом, Мокша не мог бросить друга, а Свей отчаянно рвался вперёд, чтобы не думать...
   Вот миновали ров с водой, дорога пошла ровнее. По своим непонятным приметам, Схлоп и Мокша почти одновременно убавили шаг - уже близко выход. Послышались неясные голоса, гулко раздававшиеся в тишине подземного хода.
  Друзья остановились. Вслушиваясь в говор, они переглянулись.
  - Поляне?! - буркнул Схлоп.
  - Поляне, - сказал Мокша.
  Почувствовалась улыбка в его словах. Так говорят о старых друзьях, когда их рады видеть. Пещерник засуетился, заспешил. Ещё поворот... и слабый свет забрезжил впереди. Сырость подземелья отступила, потянуло свежим сквознячком, стало холоднее. Слышалось всхрапывание лошадей, речь становилась отчётливее. Уже и Свей понял, что впереди поляне.
  - Ольсинор, ты, что ли? - рявкнул в темноту прохода Схлоп.
  Впереди притихли.
  - Сахлопивур... ты? - немолодой, красивый голос откликнулся после некоторого молчания.
  - Нет, Ольс, тень моя.
  Несколько голосов впереди засмеялись.
  Прибывших оказалось четверо.
  Мелкий лесовик Ригурн, живший давно у Схлопа в качестве домоправителя, проскакал у всех по ногам, оказался на плече пещерника в два счета:
   - Ишь гостей сколько привалило!
   На него шикнули сразу несколько голосов, но Ригурн не унимался.
  - Чем угощать будем такую прорву?!
  - Да что ж ты орёшь, как выпь снулая! - прошипел Схлоп. - Не видишь, какие гости к нам?! Давай-ка помоги коней в стойло, а поесть соберем...
  - Не есть собрались, Сахлопивур, это подождёт, - улыбнулся Ольсинор.
   В маленькую комнатку, потому что у Схлопа все комнатки были маленькие - по хозяину и вещь - набилось столько народа, что поначалу казалось, что и сесть-то будет некуда. Но понемногу все расселись: кто на чурбаки дубовые возле круглого стола и уже по-хозяйски кромсали оставленный на столе каравай хлеба, кто на лавку возле стены...
   Свей понемногу узнавал прибывших. Приметные дусы. Дусами называли друг друга сами поляне, как если бы хотели сказать 'сударь или господин'. Между друзьями это было не принято. Самым приметным из гостей был дус Ольсинор. Он же казался и самым старшим. С белыми распущенными волосами, спрятанными под длинный меховой плащ, Ольсинор сидел возле стола и о чем-то переговаривался с Мокшей и Схлопом. Дурашливость пещерника словно рукой сняло. Схлоп не сводил серьёзных, глубоко посаженых глаз с полянина. В какой-то момент тот вдруг взглянул прямо в лицо Свею, и странное ощущение коснулось души парня. Так было, когда отец вдруг пожалеет его, ни говоря ни слова.
   Второй полянин, черноволосый, рослый, молчаливый. Редкие замечания, слетающие с его губ, были точны и коротки. Он был хорошо знаком Свею. Ещё мальчишкой Рангольф однажды спас его. Лошадь испугалась в толпе резкого окрика, дёрнулась и понесла. Семилетний Свей, сидевший в седле, болтался из стороны в сторону, держась из последних сил, то уговаривая, то пытаясь гладить коня. Рангольф появился на пути словно из-под земли. Вперившись взглядом куда-то то ли в глаза, то ли в лоб лошади, которая стремительно приближалась, вскидываясь на дыбы, опадая и подбрасывая высоко зад. Полянин не ушёл, не отскочил. Уже прямо перед ним лошадь остановилась будто вкопанная. Свей, свалившись с неё, тогда по-детски обхватил руками своего спасителя, ничего не промолвив с испугу, лишь задрав голову и серьёзно глядя в лицо спасшего его.
  Третьим оказался широкоплечий, невысокий речник Умо. Как и положено их породе: носат, волосат и мрачен. Большие его уши, как и положено, торчали в стороны. Умо, с малолетства оставшись без родителей, жил у одинокого Ольсинора и увязывался везде с ним.
  Четвёртым... вернее, четвёртой была Айин, дочь Рангольфа. Свей её увидел первый раз тогда же, она была с отцом и прекрасно держалась в седле.
  Полянка сейчас сидела рядом. Капюшон Айин не сняла, и теперь Свей, изредка взглядывая на неё, видел лишь точёный профиль и выбившуюся прядь русых волос.
   Не желая выдавать, как сильно захватила его эта встреча, Свей деланно-равнодушно перевёл взгляд на Мокшу. Тот ему что-то сказал. Но что? Дружинник не повторил вопроса.
   В наступившей вдруг тишине стали слышны негромкие слова Ольсинора.
   - Мы шли по Онеже день и всю ночь, и сегодняшний день. Степняки стоят выше по реке, отсюда по-вашему вёрст сто будет. Здесь стоит тысяча. Но это не все. Они идут через Медвежий перевал, прямо к нам, в Ивию. Ведёт их Изъевий.
   Ольсинор говорил негромко, поглядывая то на Мокшу, то на Свея, иногда на Схлопа. Но было ясно, что это ещё не самое главное.
   - Сейчас мы направляемся к Светославу с тем, чтобы сообщить - помощь от полян в пути, малая помощь. Степных людей в этот раз хоть и не так уж много, но лекарем у них Изъевий, мёртвых поднимает и в бой отправляет, он же и чудовище, плюющееся огнём, привел. Надо звать драконов.
  Все молчали. Пещерника мертвяками не удивишь, а Мокша скривился брезгливо, откинулся на стенку и так замер, прикидывая, что без колдовства не обойтись, плохое дело, мало кто из лесовичей особенно ловок в этом.
  А Свей от неожиданности резко подался вперёд. Встал.
   - Драконов? - спросил он, уставившись требовательно на Ольсинора. - Их можно убедить встать на нашу сторону? Где их искать?
  Ответил Рангольф, улыбнувшись сходству внука с дедом.
   - В горах... где же ещё могут быть драконы? Где ещё такие гиганты могут жить? Им, конечно, мало дела до бед наших, и осталось их немного, но есть у них один старый долг, - полянин усмехнулся и переглянулся с Ольсинором. - Случилось как-то нашему Ильсинору помочь ихнему вожаку. Старого Цава однажды завалило камнепадом, сильно покалечило, был он на пути в долину смерти и не мог себе помочь даже своей древней магией. Всё больше его увлекало в ущелье, горы камней сыпались и сыпались на него с потревоженных склонов при каждом его шевелении. И он решил умереть, оставить этот мир. И уснул, пошёл в Долину смерти. Так у них заведено, чтобы не навредить своей немощью своему народу. Легенда гласит, что стало в небе черно от стай обезумевших от горя драконов. Ильсинор оказался тогда в тех краях, долго он искал путь к разуму Великого Цава. Долго шёл за ним по опасным для живого пустошам, рассказывал древние предания, сказки и пел песни. И Великий Цав услышал его, остановился. Долго раздумывал он. Но всё-таки пошёл назад. Тогда же Цав сказал Ильсинору, что он 'ошибался, принимая малорослых обитателей старой Ивии за тучи разжиревшего гнуса и мошки, разучившегося от лени и обжорства летать, который только лез во все щели, досаждая великому племени драконов. Но нет, у вас есть слово'. И обещал помочь в минуту бедствия своим соседям, 'зови', - сказал он тогда.
   Ольсинор вздохнул.
   - Только поляне столько не живут. Ильсинора давно нет на белом свете. А Цав, говорят, до сих пор жив. Правда, уж давно его в небе никто не видел. Тяжеловат стал для полётов.
   Свей слушал, позабыв про сидевшую рядом Айин, и вздрогнул, когда она заговорила. Её голос он никогда не слышал. Она насмешливо сказала:
   - Так может, он уже в детство впал, отец, и примет нас за гнус. И одним движением хвоста...
   - Ая, - сдерживая усмешку, Рангольф, строго погрозил дочери пальцем.
   - Гнус превращается в мокрое место! - подхватил громогласно Схлоп. - Хотел бы я знать, что заставит Великого Цава нас выслушать.
   - Не что, а кто, - ответил Ольсинор, - Рангольф, правнук Ильсинора, пойдёт с вами, а Умо, знающий язык драконов, поможет в беседе.
   Умо, до сих пор молчавший, кивнул головой. Длинные чёрные волосы, через которые торчали круглые уши, качнулись сальными прядями. Свей давно уже присматривался к нему. А речник не сводил маленьких чёрных глаз с красивой полянки, которая теперь, откинув капюшон и улыбаясь, была особенно хороша.
   - Медлить нельзя. Надо предупредить князя, чтобы лесовичи держались до прихода помощи. До осады осталось совсем немного, думаю, к утру город будет окружен, - сказал Ольсинор.
   И опять все замолчали. Было слышно, как в конюшне Ригурн напевает песенку:
  - Вот вечер наступил,
  И я пришёл домой.
  Трещит сверчок, и дождь шумит -
  Мне хорошо с тобой.
  А завтра будет новый день,
  Не думай зря о нём.
  И что ж, что нет в нём нас с тобой
  Сегодня мы вдвоём...
  
  Всхрапывали лошади, уставшие после долгого перехода, потрескивал факел на стене, скреблись мыши в загородке с припасами.
  
  О магнодах и копьях света
  
  Ещё не начался рассвет, а в доме Сахлопивура уже никого не было. И если кто-нибудь решил бы вдруг зайти к пещернику, то не нашёл бы даже следов, не то что тропинки к оврагу на опушке леса у Древляны. Снег лежал ровным полотном, словно здесь никто и не бывал.
   Старый Ольсинор в полусумраке коридора, еле освещённого крохотным светлячком, повисшим в воздухе, ещё раз взглянул придирчивым взглядом на тщательно заметённый снегом вход в туннель. И остался доволен проделанной работой. Потом нащупал на каменистой стене выступ и надавил на него.
   Тяжёлая каменная плита выехала справа, перекрыв полностью проход. Нора Схлопа и конюшня тоже были теперь надежно закрыты. Своего коня Ольсинор отдал Свею, когда оказалось, что княжич без лошади, а двух лохматых пони Ригурн уже увёл в крепость.
   Полянин неслышно уходил в темноту, разгоняя её летевшим впереди него светлячком. Это был крошечный магнод Ог. Их род издавна жил в Ивии, и, пожалуй, только поляне про них и знали.
   Магноды жили на деревьях. Маленькие, очень маленькие... ростом с большого жука, но имели человеческий облик, если бы не крылья. Два небольших светло-розовых кожистых крылышка, которые светились, когда магнод попадал со света в темноту.
  Обнаружил магнода однажды стеклодув, который был недоволен слишком толстым выпуклым стеклом и рассматривал его на свет. Испорченное стекло увеличило вдруг всё, что находилось позади него. И изумлённый стеклодув увидел человека с крыльями, сидевшего напротив, на дереве, с копьем в руке, на котором болталась змея.
  Это потом оказалось, что он увидел магнода с червяком на копье. Поляне тогда сильно переполошились, как же - в их стране живут ещё какие-то существа, а они про них не знают. Маленький человечек же, когда понял, что его видят, отчётливо, на самом хорошем полянском языке, сказал:
  - Кажется, тут кто-то ещё есть, не правда ли, верзила?
  Звали магнода, победивщего страшного червяка-змею, Огом. Ольсинор частенько стал приглашать его к себе, в свой дом среди высоких сосен на берегу лесного озера. Большая круглая линза в серебряном обруче на тяжёлой подставке стояла на его столе. Если смотреть сквозь неё, то маленький Ог становился ростом с небольшого пещерника, и тогда можно было увидеть его стервозное, умное лицо. Он единственный из магнодов, который позволял себя увеличивать. Потягивал горячее красное вино с пряностями и понемногу добрел. Ог знал множество притч, сказаний, легенд. Его можно было слушать под шум набегающих на берег волн бесконечно.
   Сейчас Ог летел рядом с Ольсинором и своим маленьким копьем, испускающим сноп ослепительного света, занимался своим любимым занятием - разгонял тьму. Сопровождать своего большого друга в его походах Ог повадился давно. Это доставляло ему огромное удовольствие.
   Ольсинор следовал за ним, и мысли его были невеселы. 'Ночь на исходе. Что принесет нам утро? Степняков у ворот Древляны. Лишь бы Изъевий не отправил их сразу в нескольких направления. Если у ворот Гардерики встанут степные люди, поляне не смогут прийти на помощь лесовичам, им надо будет защищать собственные земли. И тогда нас разобьют по отдельности'.
  Пройдя все дозоры и оказавшись в доме князя, Ольсинор понял, что о нём уже знают и ждут. Полянин улыбнулся. 'Старый князь знал, что мы пришли, - подумал он, - пришли не сразу к нему, а к Мокше. Конечно, ему доложили об этом. Князь понял, что нами задумана не прогулка на свежем воздухе, говорили мы про драконов. Сказали ему, и что Свей ушёл, и он не стал останавливать, оберегать внука. Настоящий воин, мудрый человек'.
  Хоть лесовичи и оторвались давно от людского племени, считая себя лесными жителями, однако же все здесь по-прежнему их называли людьми, человеками и по-прежнему присматривались к ним, как они себя поведут, как ответят, какое решение примут. Вот и сейчас Ольсинор вглядывался в усталые лица дозорных и кивал им. Завтра бой. Заглядывать в будущее он не умел, и просто приветствовал их.
  А Дундарий в это время тихо и предупредительно открывал перед полянином все двери, вёл его по коридорам, и, негромко стукнув в дверь к князю, уже через мгновение впустил Ольсинора в залу.
  
  Ночь перед осадой
  
   Светослав после тризны тяжело прошагал в эту огромную, пустую теперь залу и долгое время сидел в высоком кресле, один, совсем неподвижно, опустив руки на подлокотники. Глаза его были закрыты.
   Алёна, княгиня его, не была даже за столом. Похороны сына отняли её последние силы, и она ушла к себе сразу после возвращения в крепость.
   Доспехи сына Светослав не дал убрать. Больно их было видеть, ещё больнее убрать. Так вроде бы сын здесь, рядом. Казалось, даже смех его слышался иногда, голос в коридорах.
   Время от времени входили воины, докладывающие о том, что ночные дозоры расставлены, что разведка вернулась. О том, что к тайному ходу свернул отряд полян, доложили уже в сумерках.
   Светослав знал, что должен был прибыть Ольсинор. Раз поляне свернули на опушку, значит, у них дело к Мокше. Вряд ли в такое тяжёлое для всех время Ольсинор заглянул к Сахлопивуру попить браги да дичи поесть. Вспомнился разговор о драконах.
   Сейчас, когда Ольсинор вошёл в полутёмную залу, Светослав сходу спросил его, вставая:
   - Куда отправил моего внука, Ольсинор?
   Тяжело, словно медведь, переваливаясь, он подошёл к полянину и обнял его как дорогого друга. Ведь человек пришёл перед самой осадой и останется здесь, из города уже не уйти. Ольсинор улыбнулся. Среди полян не принято так выражать свои чувства. Но, часто бывая в Древляне, он уже знал этот обычай и теперь в ответ похлопал князя по плечу.
   - Твой внук на пути к отрогам Каян. С Рангольфом и Мокшей он, думаю, в безопасности, да Свей и сам за себя постоять сможет, - ответил Ольсинор, разведя руками, словно извиняясь.
   - Каяны? - быстро подхватил Светослав, приглашая жестом полянина присесть в кресло возле круглого стола, останавливаясь. - Означает ли это, что они пошли к драконам? - и сам же ответил. - Конечно, туда... куда же ещё?! Неужели ты думаешь, что Цав, эта неповоротливая махина, ещё на что-то способен? Да и могут ли они действовать в согласии с другими, что так необходимо на войне?
   - Ты прав, - ответил ему не сразу Ольсинор, - мы не знаем, как себя поведут драконы, но то, что Цав никогда не примыкал к силам зла - это известно всем. Что это племя великих воинов, считающих гибель в бою самой почётной смертью, тоже известно всем.
   - Это всё я знаю, но кем прикажешь их считать? - перебил его Светослав. - Ты представляешь дракона, вошедшего в Совет?! Ты представляешь, если он решит идти на север, а мы - на юг, ты сможешь его остановить? Насколько они управляемы?
   - Это не огневая машина, Светослав, это союзник, - ответил полянин. - Также как ты и я... И если я тоже решу идти на север, я верю, что ты выслушаешь меня. Погоди, я не представил тебе Ога!
   Светослав посмотрел с удивлением в направлении, куда ему указывал рукой Ольсинор. Там, в пятне света на столе, сидело что-то похожее на букашку. Но если начинать присматриваться, то можно было уловить очертания чего-то необычного. Князь прищурился. И усмехнулся, вскинув глаза на Ольсинора.
  Явно недовольный магнод, сложив руки на груди, сидел на краю столешницы и хмуро смотрел на князя, который опять принялся разглядывать его, прищурившись и сморщив нос.
   - Не стоило, Ольсинор, - проговорил Ог. - Не все обладают величием, чтобы принять малое во внимание.
   Он говорил достаточно громко, хотя что удивляться - гудение большого жука мы ведь тоже слышим. А Ог обладал прекрасным баритоном. И поэтому Светослав его расслышал очень хорошо. Он улыбнулся. Поморщился и опять улыбнулся, теперь растерянно.
   - Значит, Ог, - произнёс Светослав. - Ну, что ж... пожалуй, ты убедил меня, Ольсинор. Надо меняться. Вот и внук вперёд меня понял важность союза с драконами. Но... мы-то остались, нам ждать их возвращения и держать осаду, - тихо добавил князь. - Крепость готова к осаде. Много народу сюда всякого пособралось, да только воинов мало.
   - Поляне идут вам на помощь, князь.
   Светослав кивнул. Сейчас особенно было заметно, что горе сильно надломило князя, и усталость и отчаяние одолевали его. Так всегда, когда теряешь самое дорогое, теряется смысл, хочется уйти, удалиться от всего. Но он держался изо всех сил, стараясь не показать своей слабости.
   - Ты знаешь, Ольсинор, отправил я по заимкам клич, справил отряды малые, которые бы словно из-под земли появлялись бы перед погаными и терялись вновь, будто их и не было. Чтобы было им на нашей земле нерадостно, чтоб горела она у них под ногами! Очень мне в том помогли пещерники, много ходов тайных они знают.
   - Хорошая мысль! Пусть боятся и ждут смерть из-за каждого поворота.
   - Игорь придумал то, мне же довелось лишь исполнить его волю уже после смерти. Много мы об этом с ним толковали... Он и по лесам нашим везде тайники сотворил с оружием, - хоть и остра ещё была боль, но в разговоре и заботах князь забывался. - Дундарий, со стен известий не приносили?
   Домовой выглянул из-за двери и помотал головой. Князь встал.
   - Все готово, Ольсинор. Хоть и не можем мы выйти в поле и сразиться, слишком много женщин и детей собралось в крепости, но отпор дать в наших силах. Крепость стоит на обрыве, с этой стороны к нам не подойти, стены крепки, запасы хорошие сделаны, воды вдосталь. Сколь отпущено нам сил, будем ждать подкрепления, оборону держать, а как драконы придут - выйдем... А там уж в честном бою пускай решится, кому жить на этой земле!
   Стали слышны крики на улице. Князь быстро подошел к окну и распахнул его настежь. Люди бежали к крепостной стене. Раздался вопль Завеи. Дундарий вбежал в залу, крича:
   - Мёртвые, князь, в доме!
   Воин в кольчуге поверх меховой куртки вбежал и сходу крикнул, остановившись на пороге:
  - Поганые под стенами, князь!
  - Мёртвые?! Кто ж их поднял-то? Ну да стало быть пришли, - проговорил Светослав и уже громче добавил: - Иду, Алекша! До рассвета выстоим, ребятушки, значит, ещё поживём, родные! - крикнул он воину, позади которого показался осклизлый остов мертвеца.
   Но свет, падавший в тёмный коридор из освещённой залы, ему мешал, и он, воя, исчез... чтобы объявиться где-то на тёмной улице. Нечеловеческие вопли доносились оттуда.
  Люди метались по ночному городу, и лишь немногие, зная заклинание, возвращающее мёртвого в могилу, творили его наскоро, бежали.
   Полянин и князь, молча, словно поняв друг друга с полуслова, вдруг затянули монотонную песню. Слова её на полянском языке зазвучали очень тихо. Продолжая их повторять вновь и вновь, князь с мечом сына выбежал в коридор. Люди в панике метались по улице, раздавались визг и утробный вой... Ольсинор следовал за Светославом. Ровное пятно света окружало их - Ог летел рядом.
   Заунывная песня, несущая древнее заклятие-оберег полян, подхватывалась теми, кто знал её.
  Мёртвые вставали из-под земли отовсюду. Подрагивающей походкой тянулись вдоль улиц, проходили сквозь стены. Цеплялись за людей и тащили их за собой.
  Чадили факелы, в свете их мелькали тени. Князь ожесточённо, словно в забытьи, рубил и рубил безжизненные тела, которые вставали и вставали перед ним. И шептал, шептал слова древней песни:
   - Ши ангаларх, дра ангаларх
   Ил Драисиве, ил Драисиве...
   ...в Драисиве - город мёртвых, навсегда отправляя одного за другим своих врагов. Ему вторил Ольсинор.
  Первые лучи солнца коснулись крыш города, когда с нашествием мертвецов было почти покончено. Но измученные бессонной ночью жители города и те, кто укрылся в его стенах, обрадовавшиеся рассвету, словно видели его впервые, невольно обращались в сторону крепостных стен.
   Раннее зимнее утро. Стены крепости во вздрагивающих всполохах факелов. Непрерывный поток конников чёрной рекой течёт по дороге, раздваиваясь и окружая, будто змеи, стены крепости. Далеко. Стрелы не долетят. А враг идёт и идёт. Слышится визг низкорослых лошадей, которые, проваливаясь по самое брюхо в снег, расползаются по всем полям, лежавшим вокруг города...
   Скоро, в считанные часы, Древляна была отрезана от всего мира. Застучали топоры в лесу...
  
  Схроны
  
   Небольшой отряд уходил всё дальше от Древляны, и к тому часу, когда город был окружён, ровной рысью пересёк длинный глубокий овраг, по которому бежал широкий ручей. Они уходили на восток, к отрогам Каян. Горная цепь должна была появиться на третий день пути, а пока надо двигаться вперёд и вперёд, по возможности без остановок.
   Впереди отряда ехал на белоснежном иноходце Рангольф. Сразу за ним, почти след в след, шёл другой такой же иноходец - на нём ехала Айин. Её не хотели брать, чтобы не подвергать опасности. И даже не стали будить, чтобы попрощаться. Но она оказалась рядом, лишь только миновали излучину Онежи. Выехала раньше и ждала за поворотом, хоронясь в чаще леса. В предрассветных сумерках, в заснеженном лесу среди черных стволов деревьев, она была почти незаметна со своим белоснежным красавцем жеребцом Ойко.
  Рангольф лишь хмуро посмотрел на дочь и ничего не сказал. Если девушка не понимала, как опасно было теперь одной путешествовать по этим местам, то он знал, что не пройдёт и часа, как по этой дороге, с которой они сейчас свернут, пойдут степняки...
  За Айин следовал на своём Саврасом Мокша. У лесовичей были широкогрудые, выносливые кони, которые и в бою не испугаются, и в походах не выдохнутся. Следом за Мокшей на слишком рослом для него коне ехал Схлоп.
   За Схлопом следовал Умо. Речник размеренно покачивался на вороном жеребце. На голове покачивалась невысокая конусообразная, лохматая шапка со связкой змеиных высушенных шкурок наверху. Усохшие головки гадюк на ветру развевались в разные стороны и зловеще постукивали друг об дружку...
   Последним ехал Свей на белоснежном скакуне Ольсинора. Они иногда менялись с Мокшей, тот время от времени озабоченно оглядывался на парня издалека. Дружиннику не давала покоя мысль, что увёз внука князя без разрешения. Он заметно оберегал парня...
   Дорога становилась всё хуже, превращаясь в еле заметную тропку. Лес здесь совсем непроходим. Заросли орешника, колючего шиповника, старые поваленные ветрами деревья... Но всё бы ничего, только вот лес словно вымер. Ни птица не крикнет, ни ветка не хрустнет. Нехорошо это.
   И Мокша, и Схлоп настороженно поглядывали по сторонам. Рангольф же, не оборачиваясь, ехал и ехал вперед.
   Неожиданно он остановился. Мокша мгновенно, словно того и ждал, спешился и пошёл к нему. Свей тоже стал пробираться вперёд. Тропа была такой узкой, что лошади занимали всю её ширину. Схлоп же благоразумно остался сидеть верхом, росту-то его всё-таки не хватало для высокого жеребца и взобраться на коня без посторонней помощи он не мог. И теперь пещерник вытягивал шею и шипел сквозь зубы:
   - Ну, что там? Что?.. Скажете вы мне или нет?
   Мокша вдруг указал на что-то в стороне от дороги и пошёл, несильно проваливаясь в неглубокий ещё под деревьями снег. Свей догнал его и замер. В кустах свалены трупы степняков. Пятеро.
   - Кто такие?
   Голос, раздавшийся откуда-то сверху, прозвучал настолько неожиданно, что в руках у всех мгновенно появилось оружие. Мокша огорчённо покачал головой: 'Проспали! Сейчас нас тут всех бы и уложили'. А вслух тихо проговорил:
   - Не суетись. Это свои. Ручьёвские.
   Окликнули их сверху. С настила, неприметного в ветках кедрача. Под настилом виднелась решётка с острыми железными зубьями. Упадет такая сверху, живым не встанешь. Лесовичи их ставили на звериных тропах да на тех, которые вели к границам края и к низовьям Онежи, там проходили пути кочевников.
   - Мокша, ты? - спросил вновь воин и, ловко повисая на руках, спрыгнул вниз. Воин не воин, обычный мужик в кожаных старых, наверное, ещё отцовских латах. - Что это вы - никак гуляете? - неодобрительно он глянул на красивых, бросающихся в глаза полян на их белоснежных иноходцах, задержав ненадолго взгляд на Свее, и уставившись на речника. - А этот что с вами делает? Речники пошли на сговор с Изъевием!
   Мокша словно мимо ушей пропустил довольно грубую речь воина и, кивнув в сторону степняков, спросил, понизив голос:
   - Когда пришли?
   - Третьего дня. Заимку вырезали, уроды, детей порубали, - лесович махнул рукой, оборвав себя на полуслове. - А ты кто будешь? Больно лицо твоё знакомо? - проговорил он, уставившись на Свея.
   - Свей я, - коротко ответил княжич, взглянув быстро, и добавил: - Славное дело делаете.
   - Неужели всю Ручьёвку так и порезали? Что ж гады делают-то! Древляну окружили, слышали? - Мокша вновь обратился к воину, который не сводил глаз со Свея, признав, похоже, в Свее княжича. Уж больно похож был он на Игоря. А может, и видел в Заонежье.
   С тропы Рангольф тихо произнёс:
   - Пора.
   Лесовичи и сами понимали, что пора... только тянущее за душу чувство, что, может, видят они этого самого воина в последний раз, что уходят от осаждённой Древляны, что здесь остаётся всё самое дорогое - родная земля, друзья... не отпускало.
   Они уходили. Обернувшись, Мокша уже не увидел воина.
  'Схроны, на то и схроны, - объяснил ему потом Свей, повторяя слово в слово то, что говорил отец, - чтобы схорониться до поры, а потом напасть на врага неожиданно, чтобы показалось врагу, что земля горит у него под ногами, что за каждым кустом его ждёт нож или меч, или смертельное заклятие'.
  И ведь совсем недавно, неделю назад, они с отцом готовили тайники и укрытия. Мотались по всей округе, устраивали, собирали необходимое. Лесовичи сами себя так и назвали тогда в шутку по названию тайников с оружием.
   Свей вспоминал, как отец основательно выбирал места, надёжные, сухие, где могло сохраниться в целости оружие: мечи, большие и малые, двуручные - широкие, тяжёлые... короткие, которые воины обычно держали в голенище сапога, пики, луки, стрелы и обычные, и с серебряными наконечниками, палицы. Держали эти места в тайне, рассказывая о них лишь старшинам на заимках.
   И не было уже радости Свею оттого, что он идёт к Каянам, казалось это детской забавой по сравнению с тем, что начиналось здесь. И поляне, Айин... казались чересчур прекрасными, словно сказка. А быль... она здесь, она страшная. И лицо матери и отца вновь вставало перед ним в огне и дыме. Он, Свей, словно бросал их всех, будто предавал. Но он вспоминал про Мокшу, который, не раздумывая отправился в этот путь. И опять вспыхивала надежда, что затеяли они не пустое.
  
  Чужаки
  
  Снова потянулась дорога. Теперь Мокша ехал впереди. Лесович время от времени постукивал по вековым деревьям ладонью, хмурился, словно что-то было не так, и двигался дальше, ничего не объясняя.
  Айин, будто прочитав мысли Свея, не разговаривала с ним и чаще обращалась к речнику, который, казалось, сейчас вывалится из седла от счастья.
   Солнце садилось за верхушки деревьев. Багровый закат обещал мороз, и на самом деле заметно холодало. Пора было подумать о ночлеге и для путников, и для лошадей. Но Мокша словно всё ждал чего-то...
   Однако, в очередной раз стукнув по сосне, он обернулся:
   - Скоро будет Волчья заимка. Там и заночуем, - и добавил, разведя руками, - леший словно провалился! Зову, зову его...
   Взобравшись на очередной взгорок, все увидели уже в вечерних, морозных сумерках с десяток домов в ложбине, окутанных печным дымом и паром.
   Путники прибавили ход. Лошади, покрытые инеем, принялись всхрапывать, почуяв близкое жильё.
   Бревенчатые избы стояли близко друг к другу, но не образовывали улицу. Высокие заборы, узкие двери и окна - враг так просто не вломится. Строения добротные, бревенчатые. Слабый свет лучины сочился сквозь слюдяные оконца, да и то в двух-трех домах. Большие собаки, к ночи спущенные с цепи, лаяли за заборами, срываясь на хрип...
   Спустившись в овраг, путники устало следовали уже почти в полной темноте по безлюдному проулку, в который уверенно вёл их Мокша. Когда лесович остановился, все по очереди вытянули шею, чтобы взглянуть, что там.
   Высокий, худой, словно жердь, мужик в наброшенном на плечи тулупе, почти сливался в сумерках с чёрным забором. Молча, он отворил ворота и, взяв под уздцы Саврасого, ввёл его во двор, за ним последовали остальные.
   Двор был неширок. Лохматый пёс рвался и хрипел от злости, уже посаженный на цепь, - хозяин ждал гостей. Молодой лесович, судя по всему, сын хозяина, быстро управлялся с лошадьми, с удивлением оглядываясь на полян.
   Спешивались, стряхивали куржак. Усталость брала своё - хотелось упасть и не двигаться. А Айин? Свей с любопытством поглядывал на девушку, которая, казалось, была невозмутима.
   И только войдя в дом, и взглянув на её осунувшееся лицо, он понял, что она измучена. Сев в уголок к печке, она закрыла глаза, сложила руки на коленях и замерла... и уже через мгновение дыхание её стало ровным, губы приоткрылись... она спала. Свей, как зачарованный, смотрел на неё - это была такая необычная красота. Длинные пряди волос выбились из-под плаща, в котором она так и уснула, и теперь мягко подчеркивали нежный овал лица. Длинные ресницы, и тонкий носик, яркие с мороза губы... Нежное ушко розово светилось в спутавшихся русых волосах.
  Тут Свея кто-то сильно толкнул.
  Речник! Он прошёл мимо и... обернулся... и пожал плечами. Извиняется? Или издевается?
   Рангольф, заметив, что Айин спит, подошёл, склонился над дочерью и, легко подняв её, понёс в дальний, тёмный угол большой единственной комнаты в доме. Там уже были застелены широкие лавки и забросаны медвежьими шкурами...
   У стола хозяйка, назвавшаяся тёткой Лесей, строго оглядывала кушанья, всё ли ладно. Горшок с густым наваристым супом с зайчатиной, круглый хлеб, солонина, нарезанная крупными ломтями.
   Все потянулись к столу. Обхватив глубокую глиняную чашку, Свей жадно принялся есть горячее вкусное варево.
   Прова, так звали хозяина, потихоньку расспрашивал Мокшу, который, совсем немного поев, отставил чашку. Схлоп ел, не поднимая головы, и лишь опустела чашка, как он тут же протянул её хозяйке, вскинув на неё вопросительно глаза. Та рассмеялась и наполнила.
   - Ты, Прова, словно ждал. Предупредил кто? - спросил дружинник.
   - Про вас ещё от ручья знаем, думали, раньше придёте, - ответил тот. - Неспокойно теперь. Дозоры ставим и днём, и ночью. После того, как Ручьёвку вырезали, так и ставим. Хорошо ещё до степняков князь наш схронов понаделал. - Тут Прова посмотрел на Свея, - видел я тебя как-то с отцом. Жаль его, хороший был лесович.
   Он помолчал. Небольшие его, глубоко посаженые глаза вновь принялись изучать гостей.
   - Вот ты, речник, - пренебрежительно обратился он к Умо, который исподлобья смотрел на него. Сушёные змеиные головки свесились на глаза, и вид у речника был какой-то затравленный, будто тот выглядывал из засады, - почему ты не со своими? Ходишь, трясёшь здесь своими змеюками. Знаешь ведь, что противно на тебя глядеть, а всё равно трясёшь. - Чувствовалось, что Прова решил отвести душу, что называется, и вцепился в несчастного речника мёртвой хваткой. - Ох, не люблю я вас, ненашенские вы...
   Умо опустил руки с похлёбкой и так и сидел, пристально уставившись на лесовича, словно ждал, когда тот всё выскажет.
   Но Рангольф вдруг проговорил:
   - Тихо.
   Все и так молчали, раздосадованные злой выходкой хозяина. А тут даже Леся остановилась на полпути, отрезая хлеб, зажав в кулаке большой охотничий нож и прижав к груди круглую булку.
   Но пока в этой тишине была только тишина. Звякнула цепь во дворе. Вздохнул маленький сынишка хозяев во сне, перевернувшись на другой бок. И только тут не услышали, а скорее почувствовали все... топот... дробный топот неподкованных, быстро бегущих лошадей.
   Прова мгновенно переменился в лице. Схватив висевший конец толстой верёвки, уходившей куда-то на крышу, он принялся его отчаянно дёргать, в то же время крикнул жене:
   - Лезьте в подпол!
  Вдруг под крышей задергалась, загремела удивившая всех поначалу связка старого проржавевшего железа... обломки старых мечей, ножей, сохи... которые были увязаны вместе и подвешены к потолку. Все это теперь тряслось и назойливо звякало. Прова досадливо рявкнул:
   - Поздно предупреждают!
  Он схватил проснувшегося сына, передал его жене. Та уже открыла крышку лаза и стояла наполовину в яме.
   В общей сутолоке Прова не забывал подбегать время от времени к своей верёвке и дёрнуть её хоть раз, подавая сигнал другим домам о надвигающейся смертельной опасности.
   Леся торопливо спускала детей в подпол, когда же все четверо были там, она хотела сама остаться, но Прова её почти силой впихнул в тянущий холодом проход. Старший сын оставался с отцом, и глаза матери тоскливо смотрели на него, пока дверца люка не закрылась над нею, но она так и не произнесла ни слова.
   В доме уже никого не было, когда по деревне заметались тени. Неслись, молча, да и не заботились степняки особенно, слышат их или нет. 'Злющие, о чем им между собой балакать', - так говорили лесовичи после первого кровавого набега, когда вспоминали этот молчаливый волчий какой-то намёт степных лошадей, глаза пришельцев, в которых металась безжалостная ярость, гортанные непонятные выкрики долго ещё помнились и возвращались страшным сном.
   Собаки хрипели, рвались на заборы, чуя тяжёлый дух чужаков. Прова не успел увести пса, и теперь, спрятавшись на чердаке дома, смотрел на него и жалея мотал головой.
   Когда три десятка всадников влетели в узкий проход между домами, Провой была пущена первая стрела. Будто град обрушился на головы чужаков - со всех чердаков, из-за углов домов, из-за заборов полетели стрелы. Не все они попали в цель, темно было, да из-за тесноты проулка все равно урон нанесли немалый.
   Степняки разделились. Одни, ломая ворота, рвались в дома, другие, издавая утробный рев, укрываясь небольшими круглыми щитами, бросались всюду, откуда летели стрелы. Прячась в тени заборов, они высматривали защитников. Их было от силы десятка два, да и то вместе с гостями.
   Рангольф, бросив несколько слов дочери на своём языке, с Мокшей ушёл сразу, растворившись в темноте, и сейчас тот и другой появлялись, словно призраки, из ниоткуда перед чужаками. Их мечи рубили и рубили, мелькая в свете луны, выкатившейся к этому времени на небо. Её холодный свет залил лесную ложбину, огромные тени носились там.
   Схлоп со своими длинными, не по росту, мечами, дико кричал и кружил вокруг себя. От испуга орёт дурниной человек, обычное дело, лёгкая добыча. А не убери его, заденет своих запросто так. Но степняки сунулись и отхлынули, стали осторожнее. Отважный пещерник рубился мастерски и насмерть. Чужаки один за другим валились, молниеносно располосованные острым клинком.
   Свей уже почти выскользнул вслед за другими из избы, но его остановил быстрый шепот Провы:
   - Погоди, княжич, здесь рядом дома беззащитные, в одном мальчонка лет одиннадцати остался за отца и в другом одни женщины. Ступай туда! Прикроешь их!
  'Домишки бедные, худые, может, туда, поганые не сразу пойдут. Глядишь, и мы подоспеем', - подумал про себя, проводив взглядом княжича. Парень кивнул и выскочил за дверь, исчез в темноте.
  
   Но, перевалившись через забор, Свей сразу понял, что здесь степняки уже в доме. Отчаянные крики неслись оттуда. Кричала женщина, плакал мальчик. Метнулся в душе страх, заколотилось сердце от ужаса, вспомнив, как умирает живое под мечом, вспомнились голуби, мать и отец, ярость и обида накрыла спасительным пологом. В доме было темно, метались люди. Мелькнув светлым пятном своей рубахи, кинулся к стене ребенок. Его закрыла женщина. Их загородили спины чужаков. Кажется, двое... В голове были лишь слова старого учителя: 'Коли за тобой люди, не раздумывай, сынок, в такую минуту жалость погубит вас всех'.
  Княжич успел спасти мальчонку, который, забившись в угол, затравленно бился в жутком страхе и женщину, размахивавшую большим для неё, тяжелым мечом из последних сил. Мальчик постарше и старуха были мертвы.
   Когда в ночи утихли крики, когда Свей, Мокша и Рангольф обошли все дворы, чтобы не осталось чужаков в деревне, когда пересчитали свои потери, только тогда оказалось, что нет среди них пятерых местных защитников и речника.
   Айин сказала, что знает, где Умо. Она, стреляя из своего огромного лука, перебиралась с крыши на крышу. Била почти без промаха, прекрасно видя в темноте.
  Умо погиб, едва выскользнул за ворота.
  - Эх, не повезло парню, - сказал Мокша, мотнув головой, - просто не повезло.
  Умо убил одного, но подоспел следующий. Айин достала одного из чужаков стрелой, но было поздно...
   И Прова ранен, и в других дворах убитые и раненные. Но деревня сохранена. 'Живы дети', - сказал Прова, подмигнув и скривившись от боли.
   Утро наступило солнечное. Тихо было в домах, зияли проломами заборы, но уже не было следов пришельцев, убитых их сволокли на околицу. Шли приготовления к погребальному костру.
   Умо похоронили отдельно. Речники хоронят своих, закапывая в землю. Долго жгли костер, отогревали застывшую землю, углубляли могилу, чтобы не разрыли дикие звери. Рядом с речником положили его меч и странный колпак. Прова долго молчал над небольшим холмом. Еле держась на ногах, он весь день толокся возле копщиков. И сейчас хмуро проговорил:
  - Совсем мальчик. Сложил голову вдали от родных дымов, за чужих людей. С обидой в сердце. Прости меня, глупого, и покойся с миром...
   Смахнув слезу, Прова замолчал. Женщины рассыпали по могиле зерно и кедровые орехи - птицам и зверью на помин жившего, следа его на земле.
   Только к вечеру, похоронив маленького речника, путники решили тронуться в путь. Лошади отдохнули, а ночная темень - не помеха полянам и лесовичам. Да и была надежда у Мокши, что Корча все-таки откликнется, хоть теперь и зима, и леший в это время года спит.
   Недалеко ушли от деревни, когда лесович вдруг присмотрелся к одной из сосен и, свесившись немного в седле, ударил ладонью по широкому неохватному стволу, проговорив негромко:
   - Пусти, леший, может, и я тебе ещё пригожусь.
   В стволе небыстро стало открываться отверстие, из которого потянуло затхлостью и теплом.
   Бешеные глаза метнулись в темноте прохода, и голос Корчи произнес:
   - Куда, Мокша? Тю-ю... и Схлоп здесь!
   - Здоров будь, Лешак! - хрипло гаркнул Схлоп.
   - К Каянам, Корча, к Цаву, - говорил тем временем озабоченно Мокша.
   Пока он говорил, вдруг целая лавина снега с ветвей сосны съехала на Схлопа, который сразу превратился в сугроб. И лешачий хохот разлетелся по всему лесу, вспугивая мёртвую тишину, поднимая затрещавшую на все окрестности сороку...
  
  Земля драконов
  
  В Марвианской долине раньше проживало много разного люда, но с тех пор, как Глухое ущелье облюбовали драконы, всё изменилось. Шум огромных кожистых крыльев, застилающих солнце по утру, заставлял вздрагивать, прятаться. Жители исчезали внезапно и бесследно, словно их и не было никогда.
  Драконы вели себя так, будто это их вотчина и вокруг - их угодья, леса, поля, реки... и дичь, добыча. Добычей для них было всё, что попадало на глаза. Эти парящие в небе гиганты, лениво взирали сверху и пикировали вниз время от времени, сложив чёрные крылья вдоль вытянутого туловища в непробиваемой чешуе, наводили смертельный ужас на попрятавшихся жителей. Иногда, забавляясь, и, вновь взмывая вверх, они выпускали из пасти языки белого ослепительного пламени, поджигая верхушки деревьев, или вдруг, балуясь, вцеплялись когтями в грудь своего соплеменника, и тогда все замирали, глядя на это дикое побоище, которое, однако, притягивало взгляд своей необузданностью и мощью...
  Опустела когда-то цветущая, богатая фруктовыми садами и пастбищами Марвианская долина. Пересохли оросительные каналы, сады превратились в густые, непролазные заросли винограда и дички. Брошенные стада коз, овец давно одичали и теперь бродили, где придется.
   Сменилось не одно поколение драконов, прошла не одна сотня лет. Они всё также обитали в Глухом ущелье, которое теперь больше напоминало огромную крепость. Хоть и непонятно было с первого взгляда, то ли это сама природа сотворила такое странное нагромождение скал друг на друга, опоясывающих ущелье и образующих гигантскую стену, то ли к этому кто-то приложил старание.
   Два ущелья, через которые когда-то проходил Вертлявый тракт в Китай, были перекрыты завалами камней. Пять наивысших пиков, окружавших ущелье, превратились в дозорные башни. Иногда в небо поднимался огромный ящер и, оглядев окрестности, пикировал на одну из них. Одинокая его гигантская туша восседала там, свесив могучую рогатую голову вниз. Время от времени со свистом разрезал воздух мощный хвост, ящер быстро разворачивался. Дозорный.
   Драконы по многу лет спали в своих пещерах и ущельях и лишь иногда собирались в стаю. Тогда туши их метались в вышине, горланили вразнобой, мамаши и папаши ставили на крыло молодняк, а Глухое ущелье напоминало обыкновенный птичник. Но не отнять - эти громадины уважали мощь, воинское умение и древние знания. Говорить не умели, мысли драконьи были тяжелы, медлительны, могли и придавить насмерть ненароком, чужие разглагольствования вызывали в драконах скуку, а вот сказки старого Ильсинора прижились, ими убаюкивали малышей.
  С тех пор, как император Цав рассказал своим подданным, как шёл в долину смерти и повстречал там двуногого, который убедил его - а это само по себе чудо - вернуться, осторожнее драконы стали относиться к тому, что попадало к ним в когти. Но были, были среди них и такие, которые втихомолку не брезговали двуногой добычей, хотя это и наказывалось. Не очень сурово - строгим внушением Цава, если был сожран несчастный речник, и годовым сидением на цепи на сыром дне Глухого ущелья, если это был полянин или пещерник.
   Цав, лёжа на своей скале, мог, развлекаясь, плюнуть в наказанного, запустить в него обглоданной костью. Но смертной казни у них не было, - вымирающее народонаселение Цав берег.
   Прислуживали драконам во всех повседневных заботах трудолюбивые местные пещерники - мелкий ростом, крепкий народец. Попробовали бы они отказаться! Да и какая-никакая, а защита. Это небольшое племя жило здесь же в предгорьях. Ловко пользуясь своим малым ростом, они частенько обманывали своих неповоротливых в тесном ущелье хозяев, прячась в любой щели, за любым камнем.
   В последнее время Цав уже не летал и всё время лежал на своей скале, вытянув морщинистую шею и положив костистую голову на мощные лапы с кривыми, словно окаменевшими когтями. Иногда он дремал, иногда взглядывал величественно на сумрачное ущелье и вздыхал. Воспоминания о юности волновали его, и тогда он оглядывался, хмурясь и шевеля щетинистыми бровями. Он искал глазами маленького тощего Клюня.
   А Клюнь, спрятавшись за камень маленьким хилым телом, спал, пользуясь тем, что про него забыли. Клюнь служил писарем и должен был записывать воспоминания и великие мысли правителя. Ему нравилась такая работа. Цав большее время суток спал, а значит, Клюнь был никому не нужен, и он уходил, когда хотел, приходил, когда ему вздумается. Конечно, иногда за это крепко доставалось. Однажды разгневанный Цав, подцепив когтем Клюня за шиворот, подвесил его над пропастью... но отпустил.
   - Долгие годы мирной жизни размягчили моё сердце, - сообщил он тогда Клюню и потребовал, чтобы тот запечатлел эти жемчужины мысли на тонкой, хорошо выделанной коже. Горные мастера долго вычищали острыми каменными скребками и смазывали её жиром, не давая пересохнуть. И добавил: - Чтобы воин оставался воином, имеющим волю к победе, нужна война. Если воин не воюет, он превратится в слабую мычащую корову.
  Клюнь писал, покрывая тонкими знаками лист, хотя кто это мог прочитать, если сам Цав не умел читать, а остальные драконы и подавно? Но Клюнь знал, что Великий Цав очень прозорлив. Он видел насквозь маленькие, бегающие, словно мышки, мысли пещерника.
  
  Сейчас в этих местах осень
  
   Все чувствуют себя немного неуютно, оказавшись в переходах лешего. Поэтому путники долгое время молчали, очутившись в полной темноте, подгоняемые странным образом в спину. Лишь Схлоп, который заметно трусил, бурчал сквозь зубы:
   - Что за прорва такая несет?.. Корча!
   - Тут я, а не лезь не в своё дело, Схлопушка, - вынырнул вдруг из темноты леший и захохотал.
   Отголоски его хохота откликнулись эхом, и стало жутко оттого, что показалось место, где они все сейчас находились, очень большим. Эхо хохотало уже где-то совсем далеко, перескакивая, перекликаясь само с собой.
   А Схлоп, чувствуя, как дрожит мелкой дрожью лошадь под ним оттого, что её несет непонятная сила, паниковал ещё больше.
   - Ты, Корча, ржал бы поменьше. А то... лошадь напугаешь.
   - Да ладно тебе, Схлоп, помню с драконом повозился я с одним. Ох, и одолели они меня тогда - пусти да пусти... Ленивые, нравилось им, что махать крыльями не надо. Ну я их и пускал. Пока одного, новичка в этом деле, от страха не переклинило, да так, что он умудрился мне весь переход завалить.
   - Это чем же? - осторожно спросил Схлоп, трясшийся на перепуганной лошади в темноте.
   Леший опять захохотал от удовольствия. Любил он пошуметь, чтобы зверушки да людишки уши-то да хвосты поприжали. Природа его такая. И резко замолчал, вслушиваясь в разгулявшееся эхо.
  - А в обморок его сморило. Я уж его и тряс, и за нос щипал, и пятки щекотал. Только вот от хохота моего и воспрял.
   Схлоп, нахохлившись, молчал. Показалось ему, что дурит его леший, сочиняет, с него станется.
   А силища перехода тянула вперёд и тянула. Вдруг неожиданно дёрнув так, что у Схлопа лязгнули зубы, свернула и вновь понесла. Немного погодя, Схлоп буркнул:
   - Чую... вот на энтом самом повороте дракон и обделался.
   - Ах-ха-ха-ха... - залился смехом Корча. - Да не обделался он, Схлоп, он сомлел будто девица, рухнул в полный рост. Ах-ха-ха...
   Вдруг его смех резко оборвался. Возле Рангольфа зажёгся маленький голубой огонёк, выхватив из темноты огромную бесконечную пустоту. И через секунду погас.
   - А вот света здесь не будет. Не могу того позволить, - проговорил леший.
   Его бешеные глаза метнулись на полянина. Тот молча наклонил голову в знак согласия. Он неплохо видел и в темноте, но чувствовал огромность пространства и понимал, что его зрения не хватает. С сожалением вздохнул, но леший может и выкинуть их отсюда. Тогда придётся ползти по заснеженному лесу.
   Свей плохо видел в темноте, в отличие от остальных, и лишь прислушивался к тому, что происходит, посмеивался над Схлопом, придерживал испуганную лошадь. И даже забывал про то, что Айин где-то рядом.
  Капризная полянка то открывала свои мысли ему, и тогда он словно очарованный думал только о ней, удивляясь, как это можно - слышать мысли другого человека. То вдруг закрывалась, будто на солнце нашло облако, и отдалялась от него. Когда же она отпускала его, и он мог думать о чём-то другом, взглянув в её сторону, то вдруг ловил себя на мысли, что ему просто приятно на неё смотреть, как на прекрасный цветок... и не больше.
  Так, перемещаясь в темноте, они переговаривались, переругивались и шли. Когда тень лешего метнулась к Мокше, то все насторожились. Разговоры стихли. Глухой голос Корчи произнёс, не особо таясь:
   - Как выйдете, сразу, спустившись в лог, увидите жилище. Под поваленным дубом - вход. Зайди. Колдунья там живет. Она из ваших. Но больно вертлява. Ау себя зовёт. Она тебе подскажет, как попасть к старому Цаву. Драконы-то его иногда охотятся, ну и двуногими не брезгают... а Великий Цав закрывает на это глаза, - леший хохотнул, - племя-то его вымирает.
   Бесноватые глаза лешего метались в непроглядной темноте от одного путника к другому, возвращаясь вновь к Мокше.
   - Ну, кажись, пришли. Не пойду с вами. Зима. Спать мне надо. Но зови, если что...
   И очень быстро исчез, словно его и не было. Только случайно или нет, а ещё долго где-то от невидимых далеких стен отскакивало и прилетало эхо его слов:
   - Зови... зови... зови...
   Потянуло неожиданно теплом. Вот уже и свет забрезжил впереди из открывшегося выхода. Мокша остановил всех и, почувствовав твердую почву под ногами, маленький отряд затих, прислушиваясь.
   Было тихо. Слышалось, как какая-то птаха чвикала где-то совсем рядом. Влажный тёплый воздух пах незнакомо, сладко.
   - Здесь очень тепло, - проговорил Рангольф еле слышно, - зима очень мягкая и ещё не наступила. Сейчас в этих местах осень. С виноградом, сливами, абрикосами. Марвианская долина. Но из-за драконов здесь почти никто теперь не живет...
  
  Вальдегард Младший
  
  Стали выбираться на свет и тепло. Послышались тихие ругательства. Чтобы Мокша хоть раз заругался, не слышал даже Схлоп. А теперь дружинник выговаривал такие коленца, что пещерник оглянулся на своих и нерешительно шагнул за другом.
  - Чччёртушка-чёрт! - зашипел теперь и он.
  Друг за другом они вываливались в тепло и колючки. Колючки - всё дело в них! Густые заросли колючего кустарника, высокого, осыпающегося мелкими пожелтевшими листьями, окружали кряжистый дуб в три обхвата, из которого по очереди выскользнули путники. Пришлось спешиться и повести лошадей, они всхрапывали и упирались, и никак не шли в колючки.
   Было очень тепло и, продравшись, наконец, сквозь кустарник, Схлоп сразу принялся стаскивать с себя тёплую куртку. Свей, ещё в переходе скинувший меховой плащ и привязавший его к седлу, уже был на лошади, которая, словно радуясь обретённой вновь свободе после мрачного перехода, всхрапывала и мотала мордой, перебирала тонкими нервными ногами.
   - Давненько я не был в Марвии, - проговорил Рангольф негромко, с улыбкой осматриваясь вокруг.
   Что-то грустное появилось в его голосе. Айин с удивлением взглянула на отца. Она стояла в белой тунике, тоненькая и светлая. Взяв резной лист дикого винограда, покрытый осенним багрянцем, она полюбовалась им, глядя сквозь него на солнце, и сказала:
   - А ты здесь бывал? Ведь это место очень далеко от нас.
  Свей подумал вдруг, что опять повторилось странное. Стоило только Айин заговорить, как её очарование исчезало, что-то неуловимое, захватывающее пропадало.
   Полянин усмехнулся и взлетел в седло.
   - Далеко... Действительно. Но раньше здесь жили поляне. Весёлые, жизнерадостные поляне Марвии. Не знаю, где мы вышли, - он взглянул на Мокшу, - но на подходе к Каянам, возле Вертлявого тракта стояла Наргорика... замечательной красоты город. Вот там я бывал не раз.
   - Знавал я одного коротышку оттуда, - вклинился в разговор Схлоп.
   Он уже нашёл пенёк покрепче, оттолкнулся и лихо уселся в седло.
   - Вот только, куда девалась эта Наргорика, так никто и не понял тогда, - продолжал он разглагольствовать, озираясь вокруг. - Вернее город-то так и стоит, а вот полян не стало. В один день.
   Солнце светило сквозь резные кроны деревьев. Дубы, тисы, ясени, грецкий орех, увешанный крупными, увесистыми плодами. Переплетённые лозами дикого винограда, они росли не очень часто. Понизу было сыро и душно. Где-то журчал невидимый ручей.
   - Здесь, наверное, - вдруг негромко сказал Мокша, кивнув.
   Немного левее виднелось старое полуразрушенное поваленное дерево.
   - Ау... - позвал дружинник, - Ау-у-у... Странное имя.
   Шорохи листьев, ветвей наполняли тишину леса звуками близкими и понятными. Вглядываясь в солнечные блики, всматриваясь в полусумрак под поваленным дубом, все ждали.
   - Ау-у-у... - опять позвал Мокша, - где-то запропастилась бабка.
   - Спешить надо, - проговорил Схлоп. - Может, и не живет она уже здесь.
   - Да нет... Корча пустого не скажет, - ответил Мокша.
  Никто не обратил внимание на набежавшую тучу, тень легла вдруг над лесом, и тишина... птица не пикнет. Вот эту тишину-то сразу все и заметили. Свей проговорил тихо:
   - А ведь это дракон.
   Он смотрел в противоположную сторону от поваленного дерева. Там, совсем близко - в нескольких метрах от него, в просветах между деревьями теперь вдруг стало черно. Что-то огромное ворочалось, фыркало. Трещали кусты. Наконец, туша чихнула и неожиданно двинулась прямо в том направлении, где застыли путники. Закачались верхушки деревьев, фырканье приближалось, и вот уже морда огромного животного, прорубив целую просеку, оказалась в воздухе перед ними. Мощная шея тянулась с небольшой поляны, которая теперь стала хорошо видна.
   - Не бойтесь! - звонкий голос раздался сзади. - Он смирный. Вальдегард Младший собственной персоной. Он вам представился. Теперь ваша очередь.
   Все, как по команде, оглянулись.
  Худенькая девушка стояла у открытой двери, ведущей в то самое разрушенное дерево. На девушке были льняные штаны, обтерханные и короткие, безрукавая, тонкого, редкого в их краях батиста, рубашка. Тёмные волосы неровно обкромсаны по плечи и, распущенные, закрывали глаза длинными прядями. Но девчонка ими решительно встряхивала, и тогда открывалось удивительное лицо: покрытое золотистым нежным загаром, со светлыми глазами, с рассыпанными по щекам веснушками.
   Вход в жилище теперь был хорошо виден. Будто кто-то только что выдергал бурьян и колючие заросли, подмёл каменные плиты дорожки.
  Вальдегард Младший плотоядно переводил взгляд маленьких для такой махины глазок и шевелил щетиной жёстких усов. Жуткой величины пасть была совсем рядом, мало того, когда дракон вздохнул от нетерпения, из широких ноздрей появился дымок и запахло серой.
   - Лесовичи, - вдруг неожиданно для всех сказал Свей.
   Рангольф улыбнулся.
   - Ты понял его, Свей? О чем-то подобном меня предупреждал Ольсинор перед самым уходом из Древляны. Вроде как ничего особенного здесь нет, кто-то из вас, сказал, их всё равно услышит.
   Княжич пожал плечами. Только сейчас он понял, что ответил на вопрос дракона, который, оказывается, никто не слышал. Девушка подошла к дракону, и, положив небольшую ладонь на его шею, сказала:
   - Верно. Гард спрашивает, кто такие эти двое, потому что полян и пещерников он в силах отличить от прочих. Только дракону, раз уж ты его понял, нужно отвечать мысленно.
   Свей смотрел на широченную непроницаемую морду. Морда, покачиваясь на мощной шее, невозмутимо не сводила с него глаз. А Свей пытался сообразить, как он должен ответить мысленно. Вдруг чужой, ленивый, сочный, очень отчётливый голос возник у него в голове:
   'Да понял я. Просто подумай и всё. Я понятливый, - голос улыбнулся. Морда же была по-прежнему невозмутима. - Всё равно не знаю, кто такие лесовичи. Лея, бабку позови'.
  Откуда появилась сама бабка, так никто и не понял. Словно из-под земли выскочила, завертелась волчком, бубня что-то себе под нос.
  Потом подбежала к каждому и с хитрым прищуром будто прощупала взглядом с ног до головы.
   - Прямо Яга какая-то, - проговорил недовольно Схлоп.
   Свесившись с лошади, чтобы поправить что-то там в упряжи, он невольно оказался прямо нос к носу с бабкой. Та и ухом не повела, отпрыгнула в сторону и осторожно прошла мимо величественных полян.
   - Бабушка, тут двое лесовичей, говорят, - сказала Лея.
  Привалившись спиной к дереву, она стояла возле дракона. А бабка бренчала веревочками с амулетами, оберегами, трясла волчьим хвостом, привязанным на поясе. Одним словом, мутила воду. Морщинистое лицо бабки было хмуро, а глаза неожиданно взглядывали и были хорошие, с добрым лукавым прищуром.
  Ау в очередной раз закружилась вокруг себя, поплёвывая то за правое, то за левое плечо и вдруг остановилась, уставившись в правый глаз дракона, который усиленно косил на неё. И Свей услышал, как дракон её упрашивал остановиться:
   'Аушка, ну остановись ты... добром прошу. Ведь нет сил никаких на тебя смотреть. Ну что ты изгаляешься, помощь требуется, а ты... эх', - он терпеливо и монотонно бубнил, а девчонка, скрестив руки на груди, посмеивалась.
   Бабуля вдруг как гаркнет во всю глотку:
   - Метла!
   Свей не сумел сдержать ухмылку, но суровый взгляд бабули словно пригвоздил его на месте. Схлоп пригнул голову, и сооружение из ствола молоденькой берёзки с вязанкой прутьев на конце просвистело у него над головой.
   Метла, вихляя и ломясь прямиком через кусты, через мгновение повисла в воздухе перед бабкой. Ау прыгнула на неё и взмыла лихо, подняв тучу пыли. Дракон с облегчением вздохнул.
   'Да правее смотри... Там так и свербит. Ох... ты... поганка старая!'
   Бабуля, поднатужившись, выдернула торчавшую в морщинистой мощной шее щепу длиной метра полтора и плюнула на больное место, где уже сочилась тёмная драконья кровь. Кровь тут же зашипела и свернулась. Бабуля засмеялась неожиданно тоненько и заливисто.
   - И-и-и, - смеялась она и приговаривала, опуская свою метлу на землю: - Поганка старая... И-и-и... Ишь ты... змей проклятый!
   'Змей проклятый' мотал рогатой головой. Мысли его ворочались небыстро, он помаргивал, выдыхал шумно серой и дымом, то ли сопли, то ли слюни летели во все стороны. Он понемногу подбирался всё ближе к путникам, его огромная туша выпрастывалась с треском между деревьями, а путники, посмеиваясь, осторожно наблюдали за непривычным действом.
   - Ишь ты, как много вас. И куда вы, такие красивые, путь держите? - приговаривала тем временем Ау, щурясь и присматриваясь к полянам, оглядываясь на лесовичей. - Ты смотри, Леюшка, ведь то родичи наши... лесовичи. Не чаяла я уж увидеть кого из вас.
   Дракон тем временем заполнил собой поляну и в довершение всего со свистом долбанул по земле пятиметровым шипастым хвостом, уложив его в аккурат вокруг жавшихся друг к другу лошадей и людей.
   Рангольф и Мокша переглянулись. Или верзила такой общительный, или в этом нет ничего хорошего. Свей подумал:
   'Что ж ты так гостей встречаешь? Ступить некуда. Или это у древних великих драконов так принято?'
   Он взглянул на девушку. Уголок губ её дрогнул. Глаза её встретились с его глазами, и что-то словно обожгло... и оба почувствовали это. Девчонка-то хороша была, вместе со своими веснушками, голыми коленками и загорелыми руками. Она не давала оторвать от себя взгляд не только Свею.
   А дракон шумно, открыв огромную пасть, зевнул, щёлкнул клыками.
   'Го-ости, - произнёс он с ехидцей. - А дозорный уже доложил Великому о вторжении чужаков. Вот сейчас мытари за вами прибудут, тогда и посмотрим. А я пока покараулю'.
   У Свея вдруг так прояснилось в голове, что и коленки с веснушками Леины повыскакивали, и сладкий душный аромат незнакомого леса отступил.
   - Мытари? Зачем ты позвал мытарей? - растерянно спросил Свей.
  И спросил вслух. И от неожиданности, и от непривычки объясняться таким способом, а ещё, чтобы все услышали. Попытался поймать взгляд Мокши. Но лесович выспрашивал Ау про дорогу в Наргорику и к Глухому ущелью. Только Рангольф, щурясь на солнце, смотрел внимательно на Свея. Он, похоже, ничего не услышал, только понял по растерянному взгляду парня, что что-то не так.
   'Кричи, кричи... они уже близко. Это тебе не поможет. Полян отпустим, а какие-такие лесовичи - посмотрим', - говорил дракон, словно сам себе.
   Ау вдруг замахнулась на него кулаком и закричала:
   - Какие мытари!!! Совсем ополоумел, змей поганый!!! Да они же из них всю душу вытрясут! - оглянулась она на Мокшу.
   Шипастый хвост дракона подрагивал в аккурат возле Свея. Недолго думая, княжич потянулся и ухватился за острый гребень. Подтянувшись и оказавшись на спине, он побежал по ней, спотыкаясь об острые шипы. Дракон, закинув морду, оскалился и замахнулся огромным хвостом. Свей увернулся и уже через мгновение оказался прямо перед его носом. Увидев краем глаза, как Рангольф бросает ему что-то вроде сети, княжич подхватил её на лету и набросил на голову дракона.
   Внизу кто-то закричал, Схлоп почему-то обозвал пятиметровую тушу дракона выпью снулой, хотя на неё он сейчас походил меньше всего.
   Огромное тело ящера поднялось на дыбы, замотав рогатой головой. Свей еле удерживался, болтаясь на сети. А сеть, подчиняясь то ли умелым рукам Рангольфа, то ли своей магической сути, извивалась и цеплялась за шипы и ороговевшие наросты, ползла и очень быстро опутала всего дракона. Не прошло пары минут, и Вальдегард Младший, спелёнутый как младенец, рухнул на землю плашмя, и, вращая злыми маленькими глазками, уставился на упавшего на него Свея. Пока остальные перебирались через драконью тушу, обходили его, пробираясь через завалы деревьев, Вальдегард Младший величественно стряхнул княжича, боднув головой воздух.
   'Доволен, чужак? - спросил он. - Недооценил я вас. И сеть полянская эта... Рассказывали мне про неё. Ничего, мытари-то разузнают всё про вас, понаехали тут'.
   Лежа словно огромное бревно поперек прорубленной им же самим просеки, он замолчал. Шум крыльев, кажется, пошёл отовсюду. Справа, слева. Деревца молодые шатались и гнулись, сыпалась листва.
  
  Мытари
  
   Свей насчитал восьмерых. Снижались быстро, разворачивались стремительно, как стрижи чиркают в вечернем небе, и вновь возвращались.
  - Ищут? - сказал Мокша и оглянулся на Рангольфа.
  Тот молча кивнул.
  Ищут чужаков, чтобы никого не упустить. Тени мелькали над лесом, и вроде бы хотелось от них скрыться, только бежать было некуда, да и Вальдегард Младший - вот он, передаст своим сразу. Но дракон подозрительно молчал, как Свей ни вслушивался, пытаясь уловить его мысли. Туша его неподвижно лежала, опутанная сетью, глаза же вращались, уставившись в небо.
  Сквозь просветы в кронах деревьев виднелись поджарые, совсем небольшие создания. Их пронзительный визг раздавался всё ближе, и вот уже первый камнем упал вниз, сложив чёрные крылья вдоль кожистого туловища.
  Мытарь распахнул свои кожаные крылья у самой земли и, выставив вперёд длинные когтистые лапы, с визгом бросился на первого стоявшего от него. На Схлопа. Но пещерник ждал. Вредно поджав губы, уже держал меч наготове. И не смутился, рубанул с плеча, когда дракон сунулся в него мордой и ощерился.
  Небольшое существо. Дракончик размером с лошадь. Для человека, а тем более для пещерника многовато, а для дракона - маловато. Но ужасный характер этих тварей снискал им дурную славу даже среди драконов. Злобные и мстительные они ввязывались во все свары и драки, поэтому Цав решил отдать в ведение им границу королевства. И не прогадал. С тех пор чужаков в Глухом ущелье не видели.
  На длинных, сильных лапах, с мощным хвостом, мытари легко перемещались на двух конечностях, их пасть была вооружена двумя рядами мелких острых зубов.
  Словно спущенные с цепи псы, они набрасывались на каждого, кто пересекал границу Марвии. Терзали и преследовали, ныли и скулили у того в голове, мучили кошмарами, до тех пор, пока Цав не вмешивался, прослышав про охоту на границе, или чужак по своей воле не отправлялся восвояси, или не пропадал навсегда в лесах. Лишь поляне пользовались негласной защитой Цава. За них мытарь мог поплатиться головой.
   Раненый мытарь, визжа, свалился на землю, а семеро остальных чёрными всполохами спикировали вниз. Заметавшись по маленькой полянке, они то приближались, визжа прямо в лицо путникам, стараясь испугать, то отшатывались, хлеща крыльями. Их останавливало непонятное присутствие невозмутимых полян и спелёнутый знаменитой полянской нитью Вальдегард Младший. Когти их бессильно сжимались и разжимались, бабка Ау колотила их метлой, а Свей слышал, как один из них разговаривал с перевязанным собратом.
  'Зачем звал? Здесь поляне'.
  'Не все. Один из чужаков со мной разговаривал. Непонятно мне это, разобраться бы', - упрямо бубнил своё Вальдегард.
  'А потом Цав разберётся с нами. Кому охота сидеть год на цепи?'
  'Надо разобраться', - настаивал дракон.
  'Но ведь нам и нужно встретиться с Великим Цавом, - осторожно сказал Свей, - Поляне и лесовичи просят драконов о помощи...'
  В этот момент дикий звук резанул его голову изнутри. Он принялся ввинчиваться в мозг, вытесняя всякое сопротивление. Тяжёлый, высокий то ли вопль, то ли визг нарастал и нарастал. Оглушить, подчинить...
  Свея замутило. Ухватившись за дерево, он уже ничего не говорил, просто настырно вытаскивал из памяти картинку: горящий родной город, непонятная тварь в небе над ним, погибших, потом только голуби в берестяном кузове заслонили все.
  Страшная вытянутая морда приблизилась вплотную к лицу княжича. Невыносимый звук делался всё нестерпимее, голова, казалось, сейчас разорвётся. И вдруг он прервался.
  'Да ты болтун, двуногий. Держишься', - с крохотной долей удивления произнёс мытарь.
   Теперь он рассматривал лесовича словно видел впервые, поворачивая голову то вправо, то влево. Парня вырвало, прямо на спину Вальдегарда Младшего. Свей обхватил руками драконий шип и больше походил на привидение.
  Мытари, как только их вожак заговорил с княжичем, стали приземляться и теперь расхаживали колченогие, голенастые, словно цапли, и посматривали на сбившихся в кучу, ощетинившихся оружием путников.
   'Ступайте по Вертлявому тракту до Наргорики, - вдруг сказал отрывисто, будто прокаркав, вожак Свею. - Там вас встретят. А ты, Вальдегард, сообщишь Великому Цаву о прибытии гостей. Скажешь, что поляне привели чужаков, решать надо ему'.
   Свей не верил своим ушам. Он только что провёл первые в своей жизни переговоры. Оглянувшись и встретив взгляд Рангольфа, вдруг увидел, что полянин улыбается. 'Знал язык драконов и молчал?' - подумал, растерявшись, княжич. И тут же пожалел потому, что полянин ответил ему.
   'Знал. И молчал, - сказал Рангольф. - Тебе вести драконов на помощь лесовичам, иначе никак. Не пойдут они за вами. Этих воинов вести должен тот, за которым они пойдут. Ты удивил его, не город твой, беду он видел и не одну'.
   Свей молчал. Потом взглянул на мытаря. Тот, нахохлившись, стоял в стороне, наблюдая, что будут теперь делать путники, не доверяя тому, что говорил ему лесович. Свей сказал Мокше:
   - Мокша, идем в Наргорику, там нас встретят. Так сказал... - Свей обернулся и вопросительно посмотрел в маленькие равнодушные глазки мытаря.
   Тот коротко ответил: 'Ладогард'.
   - Так сказал Ладогард, - добавил Свей.
   Мытари по одному уходили в небо, набирали высоту. Скоро они исчезли совсем. На поляне было тихо, опять стали слышны птицы, шорох листьев, испуганное всхрапывание лошадей и дыхание огромного зверя. Ау искоса посмотрела на бледное лицо парня и сказала:
   - Напугалась я за тебя, паренёк, когда ты встрял в их разговор. Редко, кто выдерживает до конца мытаря у себя в голове. Бывает, сходят с ума или умирают. Надо просто удержаться на краешке. Так бывает, когда зверя лесного встретишь, или в гневе сильном оказался. Один руку поднимет, убьёт, потом пожалеет. Другой руку поднимет и опустит, переможется. Чуток себя придержать. Мытари - они знают это, тянут душу что тетиву, пытают.
  Лея молчала. Только растрёпанные волосы не закрывали сейчас лицо, девушка откинула их ладонями назад и теперь так и стояла, обхватив ладонями шею. Глаза, не отрываясь, смотрели на Свея. Бабка с интересом посмотрела на Лею и, хмыкнув, отвернулась.
   - Ты теперь, Вальдегард, должен за свою пакость сослужить добрую службу путникам, - заговорила она вновь, чувствовалось, что характер у бабули неуёмный, и она не могла долго находиться без дела. - Давай, поднимай свою трусливую тушу да вези их к Цаву...
   Рангольф тем временем освободил дракона от пут. Тот лениво поднялся, разминая огромные лапы, встряхивая и гремя чешуей.
  'Отвезу, отвезу, бабка. Только отстань. И без тебя тошно'.
  'Ах ты, кощей! Как тебе помощь требуется, так Аушка, а как мне - так бабка!' - встряла резвая Аушка в мозги Свея, закричав на дракона.
  Она ещё что-то долго кричала ему, Свей уже не слушал. Голова гудела словно колокол после завываний мытаря. Не хотелось шевелиться, думать. Просто сидел бы и сидел здесь у дерева.
  Прислонившись к тёплому платану, он отыскал глазами Лею. Девчонка шла по спине дракона, потом, кажется, заговаривала кровь, сочившуюся из раны. Смотреть на нее было почему-то радостно. Как бывало, голубиная стая примется подниматься в небо. Их много, и все поднимаются выше и выше. Аж дышать перестанешь, на них глядя.
  Вспомнился дом родной, но дом тот, прежний.
  Свей, закрыв глаза, словно наяву увидел мать. Только она в этот раз уходила куда-то вдаль, не принося боль, и, обернувшись, улыбнулась ему.
  
  Время в моточек
  
   - Свей... Свей! - голос Мокши уже давно пытался вывести княжича из оцепенения и доносился до него будто издалека.
  - Оставьте его. После мытаря ноги не идут, голова не работает, - Рангольф вскинул глаза на парня, на его чудаковатое выражение лица. - Отойдёт.
   Свей проснулся, да и спал-то он всего ничего. Сон этот не хотелось отпускать. Солнечные блики играли над ним в свои странные прятки, многопалые ладоши листьев грецкого ореха шептали что-то, едва шевелясь от теплого сквозняка, гуляющего под деревьями. Он чуял где-то рядом присутствие Леи.
  Но вместо Леи бабка Ау озабоченно склонилась над ним. Покачала головой и назойливо забубнила:
   - Нехорошо это. С открытыми глазами и будто спит. То морок от мытаря его ещё держит. Нехорошо.
   - Да не... Молодой ещё. Поди выдюжит, - протянул Схлоп, но поглядывал на парня с опаской.
   - Песня мытаря - опасная штука, - задумчиво проговорил Рангольф, - всё-таки лучше его разбудить.
   Айин же молчала, ревниво покусывая губы. От неё не ускользнул взгляд Свея, не отпускающий эту голоногую девчонку.
   - Будет вам! Не сплю я, задумался, - рассмеялся княжич и встряхнул головой, прогоняя странное оцепенение. И зажмурился от того, что земля поплыла перед глазами.
   - Тю-ю, а чего тут думать?! - протянул Схлоп, выпрямляясь и делая вид, что он и не волновался вовсе. - Девок вокруг во-он сколько...
   Айин раздраженно прищурилась, Лея хмыкнула.
   - Ну, ладно, ладно, - примиряющее поднял в сторону надменной полянки заскорузлые ладони Схлоп, скривился при этом, что непонятно было, то ли пещерник куражится, то ли и вправду извиняется. А он вдруг брякнул, подмигнув Мокше: - А что... мужеска с женской сутью...
   Айин отвернулась, а Схлоп вдруг замолчал. Замычал, как если бы кто ему ладонью рот прихлопнул. 'Полянийка магичит, зараза', - подумал Мокша и, поглядев на симпатичную ему Лею, рассмеялся:
   - Сахлопивур, про это ты мне будешь рассказывать дома, после ковшичка холодной браги, длинными зимними вечерами. А пока... Надо решить, кто отправится к Цаву?
   - Да, не годится к Цаву идти всем. Что мытарь ещё сказал? - сказал Рангольф.
   Свей, проковыляв на негнущихся ногах до коня, припал к кожаному мешку с водой. Пил он жадно, облился. Он, конечно, чуял, что все ждут его слова, но и ему время требовалось. 'Брякнуть не подумав - людей насмешить', - часто говорил отец.
   - Тебе, Свей, просить Цава о помощи, тебе и решать кого, возьмешь с собой, - улыбнулся Мокша.
   - Тебя, Мокша, - быстро ответил Свей, ладонью вытерев капли воды. - Тебя буду просить, Рангольф. А за Айин и Сахлопивура буду тебя просить, бабушка Ая, о ночлеге.
  И быстро и размашисто отвесил в её сторону поклон в пояс.
  Мокша покачал головой. 'Разумно, что тут скажешь, с другой стороны - а кого ещё парню брать? Человека, знакомого себе, и человека, знающего драконов. Вот и весь ответ. Не Схлопа же, в самом деле. Но Схлоп обидится'. Мокша взглянул на пещерника.
  Тот крякнул от неожиданности, побагровел от досады и уставился в землю, чтобы скрыть обиду - опять от него отделаться хотят. Но уже через мгновение усмехнулся:
  - В карты научу тебя играть, лешиные, Айин, не пожалеешь!
  Понял он, что девчонке полянской сейчас хуже его пришлось и пожалел, попытался отвлечь, рассмешить. Ведь княжич не захотел её с собою взять.
  Но она не услышала пещерника. Дочь и отец спорили. Переговаривались между собой, перебивали друг друга, отвернувшись ото всех. Лишь последние слова Рангольфа '...так будет лучше, Айя' были услышаны всеми. И полянка прошагала решительно мимо них к коню. Взлетела в седло, а бабка Ау бросила негромко ей вслед:
  - Не дури, девка! Какой блудливый дракон-одиночка и полянином не побрезгует, сожрёт, как блоху дрыгливую.
  Но Айин, махом пролетев просеку, проломленную Вальдегардом, скрылась в мешанине стволов и листьев.
   - Неслуха, у тебя дочь, полянин, - укоризненно покачала головой Ау.
   - Она вернётся, остынет и вернётся. Присмотри за ней, Ау, прошу. Ты ведь можешь, - улыбнулся Рангольф, в глазах же его было такое беспокойство, что Ау просто кивнула.
  Рангольф хотел было добавить, что дочь у него добрая, отважная и меткая лучница, искусная наездница, но промолчал. Потому что и все молчали.
  'Ну?! Долго вы ещё будете воду решетом носить? - недовольно обратился к Свею Вальдегард. Он, вытянувшись в полный рост вдоль опушки, всё это время лениво поворачивал свою тушу то правым боком, то левым к солнцу, - домой хочу, да и аппетит разыгрался... дома у меня туша бычка припасена... третий день на солнышке отлёживается'.
   Свей поморщился при упоминании о протухшем на солнышке бычке и опять задержал взгляд на Лее. Она, отвернувшись в сторону леса, казалось, едва слушала их. Странная нарочито оборванная одежда, растрёпанные волосы...
   - Говорю же морок его ещё держит! - воскликнула Ау, глаза у неё хитро прыгали, как чертенята, потому что Мокша в третий раз обратился к княжичу с вопросом.
   - Морок он да, иногда и не такое творит, - задумчиво произнёс полянин.
   Свей же ответил Вальдегарду:
   'А чего тянуть, прямо сейчас и летим. А ты уж будь так добр, расскажи нам, как сесть на тебя так, чтобы не свалиться?'
   Звук, раздавшийся в голове, Свей сначала не знал, к чему отнести. Странное бульканье, переходившее в свист, вдруг стало складываться в слова.
  'Рассмешил ты меня, лесович! Не ущербен ты нравом и не заносчив, как все двуногие. За то подсказка тебе - я не лошадь какая-нибудь, удержаться на мне твоя задача, а не моя - тебя нести. Не в обиду сказано - нет у меня сёдел и ремней для вас'. И опять захохотал-забулькал.
   'И на том спасибо', - растерянно ответил ему Свей.
   - А ты у меня спроси, княжич, этого дуралея толку нет спрашивать. Если упрётся, ничем не своротишь, - бабка Ау нырнула в дом и выбралась из него, сгибаясь под грудой гигантской упряжи из пеньковой веревки.
   И ахнула - все трое уже сидели на разгонявшемся Вальдегарде, если можно было назвать разгоном три медлительных шага с подскоком дракона по просеке. На третьем шаге, упёршись мордой в лес, он просел на задние лапы, тяжело толкнул тушу вверх и, мощно вырвавшись выше макушек заволновавшихся, зашумевших деревьев, раскинул кожистые крылья. Сделав три быстрых рывка, дракон вымахнул достаточно высоко, чтобы не бороздить брюхом по веткам. Всё это время его всадники держались на его спине, как приклеенные.
   Бабка Ау покосилась на Схлопа:
   - Эт на каком же честном слове они там держатся, мил человек?
   - На полянской нити, - проворчал Схлоп, покосившись в ответ.
   - Э, да ты милок, косой совсем?! - пробормотала она.
   - Нет, бабуля, - вскипел Схлоп, - наполовину! Совсем чуть-чуть!
   Ау сложила фигу на правой руке и вдруг ткнула пребольно в оба глаза пещерника поочерёдно.
   - Тьфу на тебя, тьфу, тьфу!
   Щербата она была по старости и плюнула знатно. Схлоп от негодования дара речи лишился. А Ау, уперев руки в бока, была уже одно сплошное умиление:
   - Так ты мне ндравишься больше, мил человек!
   Тут Схлоп, теряясь в самых страшных догадках, бросился к ручью. Но в бурой от прелой листвы воде ничего не разглядел.
   - Зря беспокоитесь, Сахлопивур, - вдруг подала голос улыбавшаяся девчонка, всё это время наблюдавшая за знакомыми ей выкрутасами бабушки, - всё с вами хорошо, бабушка злого не сделает.
   Схлоп угрюмо промолчал. День этот не задался окончательно. Мало того, что его не взяли с собой к драконам, а там наверное будут угощать, так странная бабка обплевала его всего, ткнув преобидно и пребольно в глаз.
   Девчонка хлопнула в ладоши, и маленькое круглое зеркальце упало в них, приплыв по воздуху из жилища под корнями дуба.
   'А косить-то и впрямь перестал', - Схлоп, нахмурившись, разглядывал себя малюсенькими частями в крошечное зеркало.
   - Ну что, Леюшка, гость наш, похоже, здеся и заночует с образиной своей в руках, ох, себя и любит, мил человек, - покачала головой Аушка.
   - Схлоп я, Сахлопивур, - мрачно представился пещерник.
   - Энто хорошо, Сахлоп, - кричала Ау уже из глубины дома.
   - Схлоп я, - настойчиво вторил ей пещерник и двигался на её голос.
   Вырытое под землёй жильё тянулось переходами и коридорами далеко и вширь, и вглубь. В неярком свете редких факелов видно было, что множество помещений и комнат ответвлялось и расходилось анфиладами. Какие-то вещи, оружие, кувшины огромные и маленькие крынки, посуда и ковры. Схлоп, любивший построенный им дом на окраине Древляны, до сих пор нет-нет, да и пристраивавший по комнате для разных нужд, сейчас понимал, что его дом лишь жалкая мышиная нора по сравнению с домом бабки Ау.
   - Сахлоп, что ты любишь? Ножку или крылышко? - спросила Ау, держа в руках тушку неощипанного переливчатого красавца-фазана.
   - Схлоп я, - повторил пещерник, и пожал плечами, стесняясь: - Я бы его всего... того...
   И махнул разочарованно рукой:
   - Чего там, он же ещё не готов!
   Но Лея расставляла глиняные расписные тарелки на большом деревянном чисто выскобленном столе. Кружки наполняла молоком. И Схлоп опять уставился на Ау.
   Та же вдруг зашвырнула фазана в воздух над столом, шепнула что-то, и фазан готовым, общипанным и испечённым в углях, плюхнулся на блюдо в центре. Перья ещё летали возле большой печи, на углях шипел жир, запах аппетитной волной достиг ноздрей Схлопа, и тот жалобно всхлипнул, садясь на колченогий, из пня дерева, с высокой спинкой стул:
   - Что это было, Корча меня раздери? Ты его не допекла!
   Бабка хитро ему подмигнула:
   - А я знаю? - и добавила: - Будто время в моточек сворачиваешь, бабка моя мне как-то говаривала.
   - А-а, - глубокомысленно протянул Схлоп, но ничего не понял и, увидев на пороге Айин, воскликнул: - Вот и пропажа наша!
   На пороге стояла Айин. Её потерянный взгляд пробежал по лицам сидевших за столом. Задержался на Лее.
   - Что мне сделается? - еле слышно ответила она и прошла за стол.
   Ау засуетилась, выбирая ей кусок пожирнее. Потом нырнула под стол и вытянула запотевший жбан с брагой.
   Схлоп смотрел на Ау покорными счастливыми глазками, когда она наливала пенившуюся брагу в пузатые кружки.
   Айин с удивлением наблюдала за ним. И улыбнулась:
   - Сахлопивур, да тебя не узнать!
   Схлоп раскатился счастливым смехом - жизнь налаживалась. Вокруг улыбающиеся лица, еды вдоволь, крыша над головой, а что ещё надо старому пещернику для счастья?..
  
  Великий Цав
  
  Шелестели в солнечном мареве купы деревьев под брюхом дракона, сменялись затерянными в глуши полянами, заросшими дикой ежевикой и виноградной лозой. Осыпался грецкий орех, фундук сухо стукался о землю и трескался, дикие абрикосы и груши падали...
  Но вскоре прекрасные сады и лесные кущи вытеснили унылые волны седых метёлок ковыля. Песчаники, плешины соли, блестевшей на солнце и слепившей глаза, и ковыль от края и до края, катившийся волной к горизонту, тянулся перед глазами.
  Начинались предгорья Каян. Скалы, казалось, прорастали сквозь землю и торчали обломками среди ковыля. Каменные россыпи начались задолго до главного кольца Каян, старые горы, древние. Там жили драконы.
  Рангольф коснулся плеча впереди сидящего Свея и кивком показал на самые высокие вершины горного хребта, открывавшегося им всё больше. Драконы, неподвижно сидевшие на самых верхушках, сливались серо-чёрными тушами с окрестными скалами. Вот правый дозорный быстро скользнул вниз.
  Казалось, сейчас-то всё и начнётся, слетятся эти огромные существа, окружат... Что они сделают, никто не мог предположить. Но ничего не произошло. Уже и горы потянулись под брюхом Вальдегарда Младшего. Уже и дозорного, того, что слева, миновали, и вернулся второй, улетавший, наверное, с докладом о гостях, и драконы уже встречались чаще. Они высовывались из пещер, усеявших скалы, и провожали гостей злобными, плотоядными взглядами. Дозорные, низко свесившись со своих насестов, следили за гостями до самого входа в пещеру Цава.
   - Слышишь? - спросил полянин княжича.
   - Слышу, - коротко ответил тот.
   Он слышал. Перекличку дозорных, выкрики из глубины пещер, которыми были изрыты горы. Насмешливые и злобные выкрики, драконы всегда презирали людей.
   Вальдегард, сипло вздохнув, окутав себя удушливым серным облаком, оповестил:
   'Прибыли. В главном гроте вас ждут, не дождутся'.
   Свей промолчал. Он ждал, что Рангольф что-нибудь ответит ворчливому дракону, но и полянин промолчал, и дракон стал снижаться. Слишком быстро стал снижаться. Путы полянской нити больно врезались, удерживая всадников.
   Мокша проворчал:
   - Если бы не твои колдовские сети, Рангольф, мы бы сейчас посыпались как горох.
   Полянин лишь безмолвно рассмеялся, приложив палец к губам, призывая молчать.
   Мокша пожал плечами:
   - А я что, я ничего.
   Площадка, на которой обычно возлежал Великий Цав, была пуста. Вход в пещеру, огромный, дышащий холодом и затхлостью, уходил в темноту. Спешившись, путники вошли под его своды. Эхо шагов запрыгало по переходам невиданной галереи. Угрюмые мытари встречались им иногда в свете гигантских факелов. Они напоминали огромных чёрных воронов, расхаживающих весной по оттаявшим после зимы полям.
   Потолок пещеры терялся в темноте, и большие летучие мыши слепо бросались из мрака к свету. Шелест их крыльев заставлял вздрагивать и отгонять ночных тварей от лица.
   - Тронный зал Цава в конце этого перехода, - проговорил Рангольф и пояснил: - Мне однажды рассказывал Ильсинор. Говорил, что этот зал не забудешь никогда.
   'Не пожалеешь, полянин, когда увидишь', - слова мытаря, застывшего в полусумраке возле стены, заставили Рангольфа замолчать и кивнуть.
  Больше до самого Тронного зала он не проронил ни слова.
  Грот открылся внезапно, когда полутёмный коридор повернул влево.
  Два сталактита по обеим сторонам входа стремились коснуться растущих навстречу им сталагмитов. Их конусы сверкали и переливались тысячами огней. Десятки таких же прекрасных конусов росло по всему гроту и будто освещало его, отражая в сотни раз плавящиеся огнём на стенах факелы. Пещера была огромной. Сам Цав в ней казался маленьким, дряхлым и старым, сгорбленным от груза лет.
   Три десятка мытарей застыли по обе стороны прохода к трону - к широкому каменному уступу, устланному дорогими коврами.
   Великий Цав, положив голову на сложенные лапы, лежал с закрытыми глазами и открыл их, едва путники оказались перед ним. Он равнодушно смотрел на гостей, а один из мытарей читал свод правил беседы с правителем драконов.
   '...гость не должен начинать беседу первым... не должен молчать, когда спрашивает правитель... не чихать... не предаваться унынию... не противоречить... не подвергать сомнению слова Правителя... не кашлять... не смеяться... держаться скромно и потупив взор'...
   Чтение свода правил заняло много времени. Свей замёрз. Оглянулся на Мокшу, и, увидев его красный нос, подмигнул. Тот лишь дёрнул краем губ. Рангольф свёл едва брови, призывая к терпению. Но от монотонного голоса гнусавого чтеца бросало в сон.
   '...быть выдержанным и терпеливым собеседником', - взвыл в голове голос мытаря, словно в ответ на насмешливые мысли княжича, и Свей поморщился.
   Мокше было проще. Он от знания свода правил, похоже, освобождался тем, что просто их не слышал.
   Наконец, мытарь-чтец замолчал.
   Наступила тишина. Огромные фигуры ящеров, массивные тени, отбрасываемые ими, сам спёртый воздух подземелья давил, испарялось всякое желание двигаться и говорить. Хотелось спать.
  И тут тяжёлый - будто пудовый кулак опустился на темечко - голос возник в голове княжича. Он заполнил собой всё, разбухая странным образом, будто раздвигая кости черепной коробки. Неведомая сила мысли древнего существа давила на мягкие ткани, отдаваясь болью в уши, нос. Слова будто не вмешались в голове. Тонкая струйка крови потекла из носа.
   'Лесовичи и поляне - редкие гости в наших местах в последнее время. Приветствую вас у себя'.
   Мытарь справа, увидев кровь, заступил перед Свеем, оттесняя его к выходу.
   'Уныние и слабость не допустимы перед ликом Правителя', - завёл он опять своё.
   'Оставь его. Для мыши опасна близость слона. В безопасности лишь тот, кто не слышит меня. Клюнь, ты пишешь?'
   Свей сквозь мутную пелену видел огромную морду дракона. Маленькие его глазки тускло поблёскивали на антрацитовой морде. 'Чёрный дракон... таких больше нет, говорил Дундарий'.
   Внутри всё всколыхнулось, волны непостижимой великой радости Цава заплескались в мозгу Свея. Он покачнулся. Кровь текла, не останавливаясь.
   'Дундарий?! Старый баламут. Это он меня, помнится, людскому закону вежливости учил, когда мы стояли сотней на отдыхе в холодных лесах Онежи. Я-то вас за букашек назойливых принимал, а он показывал, как вы живёте и всё совестил. Я про него Клюню целую страницу воспоминаний продиктовал. Клюнь?..'
   'Запись о стоянии на холодной реке Онеже и славном домовом Дундарии', - пропищало тоненько в ухе.
   Свей улыбнулся и подумал в ответ: 'Был жив Дундарий, когда я уходил из Древляны. Теперь не знаю. Враг у стен города'. Мысли будто рыбы выплывали из крутящегося клубами тумана в голове.
   'Значит, и теперь жив, что за уныние, воин!' - громыхнуло в голове так, что кровь у лесовича пошла сильнее, в глазах потемнело.
   Мытарь окончательно заслонил его от Великого Цава и стал выталкивать, напирая костистыми конечностями. Рангольф и Мокша пытались заслонить княжича, но песня мытаря завизжала, предупреждая об опасности сопротивления.
   'Заонежье объято войной, Великий Цав, княжич боится за своих родных и близких', - заговорил Рангольф, обращаясь к Цаву.
  Дикий вой мытаря почти заглушал их речь.
  Собравшись с силами, Свей выпрямился, утёр кулаком кровь и посмотрел мытарю в глубоко посаженные злобные глаза со змеиным вертикальным зрачком.
   'Я в порядке... мытарь... ты хорошо знаешь своё дело... дай мне слово'.
   Мытарь, видя, что человек пришёл в себя, замолчал и отступил в сторону.
   'Враг у ворот Древляны. Степняки окружили город, привели тварь, плюющуюся огнём, и великанов. Дундарий, мой дед Светослав, бабка Олёна, тысячи горожан и людей, собравшихся со всей округи, сейчас на стенах крепости... И Ольсинор остался с ними... Они ждут нас... с подмогой', - Свею вспомнились родные лица, горло предательски перехватило. Он провалился в мутное забытьё, и лицо Дундария склонилось над ним.
   Мокша подхватил княжича, оглядываясь в поисках выхода. Рангольф в отчаянии обратился к Цаву:
   'У парня отца и мать убили. Нам нужен твой ответ, Великий Цав. За ним мы пришли и без него не уйдём, каким бы он ни был'.
   'Ждите. Ждите, полянин. В вашей Наргорике и ждите'.
   Мытари выстроились стеной перед троном, заслонив Цава спинами, оттесняя надоевших гостей к выходу. Последние слова чёрного дракона Рангольф услышал уже в сумрачном переходе.
   Трое мытарей отвезли их в Наргорику. Туда же уже к ночи переправили и спавшего мертвецким сном Схлопа и Айин, которая разозлилась, что её разбудили и переругивалась с везшим мытарем всю дорогу.
   'По моему приказу. Дабы двуногие шумные создания не расползались по всей стране и не смущали население', - продиктовал в этот день Цав пещернику Клюню.
  
  Изъевий
  
  Наклонившись над хрустальной чашей, Изъевий хмуро вглядывался в окрестности Древляны.
   'Да, союзники не обманули, и степняки окружили город очень быстро. Но в этом и не было сомнений!' - Изъевий поморщился.
  Он, упёршись кулаками в стол, теперь смотрел лишь в своё отражение в столешнице - лысый череп и ввалившиеся глаза. Провёл ладонью по отражению, оно моргнуло и показало ему его много-много лет назад. Губы Изъевия скривились в горькой усмешке.
  В этом отражении ему одиннадцать лет. Он бежит по улице и плачет. Узкая улица пустынна в вечернее время, и никто не видит мальчишку, бегущего вприпрыжку к меняле. Босые ноги в сандалиях утопают в шелковистой траве. Тепло, озеро набегает тихой волной на берег. Мальчишка этого не замечает, спешит. Его армия глиняных воинов не хотела оживать, ему не хватало всего ничего - силы.
  - Что же ты хочешь от меня? Это запретное знание, - пожал тогда плечами меняла.
  Но он не мог не ответить этому мальчишке, сыну городского казначея.
  'Настырен и требует научить, - думал он, разглядывая Изъевия из-за перегородки в лавке. - Сопляк! Грозится рассказать отцу, что ко мне чужаки приходят. Но с другой стороны, казначей вечно придирается, а тут его сынок в учениках. И в чём! В тёмных науках. Мальчишка пригодится. Пусть лепит свои глиняные игрушки. Уверяет, что они построят в Гардерике мост, закуют берега залива в камень, и озеро больше не будет съедать город. Мост, хм...'
  Озеро вдавалось узким заливом в Сиреневую площадь и всё больше размывало город на две части.
  Меняла ласково щурился на свет лампы. Солнце уже село, и в комнате было сумрачно.
  - Люди не могут магичить, - сказал он, - хоть и делают вид изо всех сил. Но всё, что они могут, это отвести молнию или зажечь лампу, эка невидаль. Чтобы оживить, надо отдать часть себя. Но так делают неумехи и простофили, потому что потом надо вернуть себе утраченное, а они не хотят. Это к тому же не просто - чаще всего вернёшь ненужное никому, оно отрывается от хозяина легче всего...
  От этих откровений менялы у Изъевия тогда разболелась голова, ломило зубы, но он так хотел увидеть своих воинов-строителей живыми, что сидел у стола и смотрел на бабочку, кружившую вокруг абажура...
  Видение в столешнице исчезло. Вода в хрустальной чаше матово поблёскивала. Изъевий опять забился в угол дивана.
  Войско стоит у Древляны, как и обещал тот ненавистный маг в Плавающем замке. Паук. Сидит в своем доме-чудовище и плетет сети.
  Конечно, сил у него, Изъевия, не хватило бы, но и особой заслуги союзника он не желал признавать. Натравить степняков на Онежские земли - да они каждую весну здесь появлялись. Скажи, что к Светославу богатые купцы через Гардерику пожаловали, и степняки к осени появятся у стен Древляны. Только Изъевию они бы не поверили, да и разговаривать не стали бы. А паук отправит к ним с вестями мертвяка из степняков, оживив его как новенького.
  И вот теперь союзник куражился. Требовал всё новых земель. Мало ему своей Визании. Земли пещерников Изъевий уже и так пообещал, а дальше шли два замечательных рудника, один из которых был полон серебра, а другой - редких, очень крупных изумрудов, с кулак. И это за один только город! А ему нужно было всё Заонежье. Однако Изъевий согласился на новые требования без раздумий. Иначе ему Гардерика не сдастся, не сесть ему, сыну казначея, да ещё и в опале, на её трон. И только тогда появились отряды великанов и эта летающая зверюга. Кто она? Не похожа ни на дракона, ни на какую другую летающую тварь. Из какого мира вытащили её? Изъевий передёрнулся, вспомнив её студенистое туловище в жидковатых отростках: то ли бородавках, то ли щупальцах.
   Отойдя от стола, он обвёл рассеянным тоскливым взглядом кабинет, доску с чертежами моста, и уставился на Глову, который занимался своим любимым занятием - ловил летучих мышей. Их здесь было очень много. Глова, поражая необычайной ловкостью рук, ловил вспорхнувшую мышь, отрывал ей голову и выпивал кровь.
   Изъевий брезгливо поморщился, когда очередная жертва была отправлена в мусорное ведро, и сказал:
   - Глов, ты можешь сослужить мне службу.
   Упырь навострил уши. Его бледное, синеватое лицо с каплей крови на заостренном безволосом подбородке обратилось к хозяину. Подобие улыбки скользнуло по тонким губам, и Глова подошел ближе. Один был худ, болезнен и меланхоличен, другой походил на мертвеца, так был костляв и синюшен.
   - Помнишь Завею, дочь князя Светослава? - спросил Изъевий, брезгливо отходя от Гловы к окну.
   Глова пожал плечами и кивнул.
   - Найди её... и заставь открыть подземный ход в крепость.
   Упырь облизнулся и сказал тихо, почти прошептав:
   - Как же я её заставлю?
   - Я ей письмо с тобой отправлю. Думаю, ей понравится то, что я ей предложу, - улыбнулся своим мыслям Изъевий.
   'Пообещать этой девице, что станет хозяйкой Древляны, будет вполне достаточно, чтобы она и отца на тот свет отправила, а может, и весь город заодно', - подумал он.
   Если Завея откроет подземный ход, то осада не затянется надолго. Подчинять людей своей воле он умел, теперь умел. И можно будет отправиться к заветной мечте, в Гардерику. Это раньше он мог мечтать, что его глиняные человечки будут строителями, потом, что они помогут ему войти в любимый город хозяином. А потом вдруг понял, что поддерживать глиняных истуканов у него не хватает сил.
  С тех пор, как его изгнали из родного города, и отец не смог ничего поделать, прошло много лет. Изъевий удалился за болота. Его глиняные слуги выстроили ему башню. Он проводил дни и ночи в ней, пытаясь восстановить по памяти всё, что было дорого ему в Гардерике. Переходы башни были уставлены деревьями и цветами и напоминали тропинки в городских садах, дорожки к башне по его указу вымостили разноцветными камешками. И даже озеро, небольшое и в кувшинках, имелось в дальнем углу его земель. Требовались всё новые и новые работники, он не выходил из мастерской, войско росло, а силы его убывали, он сделался дряхлым и немощным.
  И однажды оставил эту затею. Отчаяние тихо грызло его сердце. Воспоминания о родном городе, о детстве приносили боль. Он бродил по саду, по переходам и разговаривал сам с собой. Хотелось что-то доказать, крикнуть, стукнуть по улыбающемуся надменному лицу! Что такого, что он оживлял мертвецов?! Да, он случайно оживил утонувшего мужчину сорока лет. Сильный, здоровый работник!.. Оживлённого увидела живая ещё его мать. И сошла с ума от горя. Изъевий злился и кричал своей матери, что не сделал ничего такого, что городу нужны работники. Мама говорила что-то о жестокости по отношению к живущим, о том, что мёртвые не должны жить с живыми.
  Это всё казалось пустыми словами, пока один из мертвецов не прибил кошку, только за то, что она села на его место. Тогда Изъевий проплакал всю ночь и под утро тихо усыпил всех троих мертвецов заклятием, возвращающим в могилу. Переправил на лодке в самый дальний топкий край озера и, привязав каждому по камню на шею, утопил их. Здесь глубоко, затянет илом, не найдёшь и следов. 'Но какая силища, - вспоминал он разъяренного Альидора. - Откуда эта сила у тихого, доброго при жизни, человека?' Ему было страшно. Ему часто бывало страшно, но идея, захватившая вдруг, словно перехватывала дыхание, он забывал обо всём. И боялся потом, раскаивался, но возвращался к начатому вновь и вновь. Но к мертвецам он больше не вернулся, взявшись переделывать своих глиняных истуканов. Может быть, он и построил бы с их помощью прекрасный мост в Гардерике, но не построил. Его изгнали из города. Потому что мертвецов стали искать их семьи, чтобы похоронить. Подняли со дна в указанном Изъевием месте, а мертвецы сбежали, покалечив кучу народа. Но убежать далеко не смогли, без помощи Изъевия они скоро умерли в очередной раз. Взбудораженная Гардерика издала закон о запрете возвращения умерших с того света, а Изъевий был изгнан из города навсегда...
  
  Башня давно пришла в упадок, её опутал плющ. Сады зарастали одичавшей ежевикой. Лишь самый верхний этаж оставался жилым. Окна его светились в ночи. Башня возвышалась над лесом, будто маяк, но к маяку никто не стремился. Про мастера Ю Изъевий первый раз услышал от менялы.
  - Он появится сам. Ю не надо звать. Трепетание крыльев бабочки у лица, его можно даже услышать. Он защищает обиженных, тоскующих, - прошептал меняла и как-то странно захихикал, то ли заискивающе, то ли издевательски. - Ты сам вырастишь своё успокоение, если не сумеешь простить. Но Ю постарается, чтобы ты не простил...
  
  Изъевий вздохнул и опять подумал, что конечно, можно было отправить союзников сразу в Гардерику, но полянам могли прийти на помощь лесовичи, и тогда исход будет не ясен... Тогда всё будет зря. Нет, Изъевий не хотел больше ждать.
   Соправитель брезгливо смотрел, как Глов опять взмахнул длинной рукой и схватил мышь. Упырь шёл уже по коридору, когда Изъевий крикнул ему в спину:
   - Не медли. К тому же там, в Древляне, есть, чем тебе поживиться, кроме вонючих летучих мышей.
   Глов обернулся и, оскалив гнилые зубы, беззвучно засмеялся.
  
  В осажденном городе
  
   Светослав мрачно смотрел вниз со стены на орды пришельцев, окруживших Древляну в считанные часы. Все поле, видимое глазу, было заполнено теперь шевелящимся живым муравейником. Шли и шли. Ехали на лошадях, в кибитках, везли обоз со скарбом и тушами свиней и коров, на тяжелых грубых повозках стенобитные орудия. Верзилы, одетые в доспехи, шли за ними. Великаны, непостижимые и огромные как горы для обычного человека, оказавшегося рядом. Бугристые отрешённые лица казались малы для такого туловища.
  Притихшие защитники крепости подавленно следили за тем, как бесчисленная рать стекается к городу. Становилось тяжко от мысли, что придется сойтись лицом к лицу. Виделось всем, насколько не равны силы, что на каждого защитника приходится, по самым грубым подсчетам, по сотне чужаков. А они всё прибывали и прибывали, им не хватало больше места на полях вокруг города, они скучали и время от времени налетали на стены, подставляя тяжёлые, длиннющие лестницы, лезли наверх.
   Выбить камни из-под котла с кипящей смолой, выкатить, сбросить огромную каменюку... Быстрее, ещё быстрее... Вот отваливается лестница и летят пришельцы... Визг и ругань летят вниз вместе с ними...
  Радовались малому, страшась заглянуть хотя бы на час вперед. Горожане бились насмерть. Мелкие наскоки-набеги врага, ничего не значащие для него, приносили тяжёлый урон горожанам. Все привычные орудия казались жалкими против ползущей толпы, вооруженной до зубов. Она нескончаемо наплывала и наплывала на стены. Где погибал один чужак, вставало ещё десять, яростных и беспощадных, непонятных в своей безудержной жестокости...
  
  На двадцатый день осады детей, оставшихся без матери и отца, стали собирать в дом к Мокше. Пустовавший долгое время дом, добротный, к тому же он стоял на самом отшибе, в самом дальнем углу крепостных стен. И соседка рядом - Алёна - попросилась присматривать за детьми.
  - От меня на стене всё равно толку мало, дядя Миха, скоро рожать. Пусть тут будут детки, будто телята в яслях. Горе-то какое, - сказала она, обняв дочку и девчушку, стоявшую ближе к ней, будто спрятала за них свой большой живот.
  Миха Усов кивнул, ещё раз обвёл взглядом ораву непривычно серьезных ребятишек, столпившихся вокруг Алёны, глянул на саму Алёну, опять кивнул и так и не сказав ничего, вышел. А что тут скажешь? У Алёны, у самой, муж на стене третьего дня погиб. Вчера хоронили. Многие долго еще потом оправиться от горя не могут, а она вон детей под своё крыло берёт. Опять же, чтобы дитё родилось вовремя, нельзя выть-то, хоть и сердцу не прикажешь. Держится баба. Опять же, а куда деваться-то, хоть завойся...
  
  Князь не уходил со стены крепости вот уже десятый день. Лицо его почернело и осунулось от горя и заботы. Множество погибших и раненых, скученность людей и разного зверья в городе, смрад от кипящих котлов со смолой, нечеловеческий, утробный вой лезущих на стены полчищ, жуткий визг сотен глоток... Отчаяние накатывало всё чаще.
  Светослав перестал уходить домой. Он мотался по перекрытиям, по стенам и башенкам дозорным, спрашивал, есть ли еда на стене, выправляется ли вовремя исковерканное боем оружие, живы ли и помогают ли воинам лекари. Его высокая, прямая фигура в приметном светлом плаще всегда мелькала в самых горячих местах, меч с богатой серебряной рукоятью был залит кровью.
   За князем везде следовал Ольсинор. Мысли, одна мрачнее другой, не отпускали его. Столица лесовичей - шумная вольная Древляна - погибала на его глазах. Помощь из Гардерики не успела дойти, к тому времени город уже окружили. Весточки из-за стены, как их называли сами защитники, доходили очень редко, их перехватывали, и думалось Ольсинору, не без помощи Изъевия. Из коротких обрывистых известий, приносимых Огом, узнали о том, что Свей уже ушёл из страны, и о нём ничего больше не слышно. Вокруг только и говорилось, что о княжиче и Мокше. Вся надежда лесовичей теперь была лишь на них, и все известия заканчивались вопросами, когда вернется княжич. Светослав от этого мрачнел ещё больше, и Ольсинору, казалось, что дед не хочет, чтобы внук возвратился сейчас... он не верил в помощь драконов и боялся потерять и внука.
  Если в первые дни вылазки врага были разрозненными и быстро заканчивались при первых же потерях, то последние три дня наступление шло нескончаемыми волнами. Будто кто-то бросал и бросал всё новые отряды врага на стены крепости. Вымотанные бессонными ночами и днями горожане видели, как полчища конников и великанов, ощетинившись оружием, нестройными отрядами, звериной рысью, оскалив зубы, бежали к стенам, падая под стрелами лучников. На их место вставали новые и лезли, лезли по лестницам. Многие погибали, но это их не останавливало. Они шли по трупам тех, кто только что бежал рядом, дышал им в затылок, ел с ними из одного котла. Павших не забирали, а ночью над полем плавал огонёк.
  Горожане на стене смотрели в бойницы на плывущие огоньки, чертыхались, посмеивались, а у самих холодело за душой.
  - Притусяк говорил, что видел сам, своими глазами - это ихние лекари бродят. Поднимают мёртвых, утром они снова будут в бою. Что толку, что мы с тобой, Лук, отправили его к праотцам... Есть ли у них праотцы... Злющие, как черти, и воют, воют!
  Все валились с ног от усталости, оружие не выдерживало великаньих ударов, рассекающих железные доспехи, не было времени лечить раны, и лекари лишь разводили руками...
   Потрепанный непонятным упорным сопротивлением горожан враг откатывался назад, а к стенам подходили новые, отдохнувшие силы. Коротких передышек хватало лишь на то, чтобы отбить клинок, перетянуть тряпицей рану, зачерпнуть горсть почерневшего от копоти снега, откинуться к холодной стене и замереть, закрыть глаза на короткий миг. Подумать, что, кажется, уже не сдвинуться с места. Сил нет. Да и зачем, что толку, днём раньше, днём позже, всё равно ворвутся, их даже меньше не становится... Но поднимались снова. Позади свои, те, кому достанется мучительная смерть или рабство... надо просто держаться...
  Город, улицы, лавки и магазинчики, пустынны. Все жители ушли на стены. По домам сидели только немощные старики да дети. Иногда светлый блин лица прильнёт к слюдяному оконцу, покрутится голова, да и спрячется. Ждать тяжко, неизвестность давит. Может, враг уже прорывается, течёт в ворота нескончаемой рекой, мчится по убитым и раненым.
  Старики снова и снова в гнетущем ожидании гнали малышей в подпол. Сохранить хоть детвору босоногую, пусть выживут, до солнышка дотянут, а там на подножий корм, травка какая, ягода, грибы пойдут, глядишь, кто по заимкам разберёт мальков!.. Ребятишки, заскучав, снова и снова выбирались наверх. Тихие, непривычно смирные.
  Покрытые копотью окна многих домов заколочены досками - там никого не было - все ушли на крепостные стены... а, может быть, хозяева уже и не вернутся никогда. Но в осаждённую Древляну понабилось много всякого люда, и если одни гибли от вражеских мечей, то другие грабили в это время их дома.
   Ночью двадцать третьего дня осады вдоль одной из окраинных улиц шел не человек. Обычное дело. Место смерти всегда притягивает нелюдя. Их можно встретить на погосте, у дома больного человека. Поэтому сейчас, если кто встречал его, шарахался в сторону и только. Знать, болеет кто-то тяжко, от ран помирает, к нему и шагает упырь, как к себе домой.
  Нелюдь прятал руки в карманах тёплого тулупа, который скрывал всю его очень приметную фигуру. Синюшное, вытянутое лицо упыря хмуро выглядывало из-под лохматого волчьего треуха. Он заметно трусил. Но не было до него никому дела. Некому было его остановить. И он шёл все дальше.
   Попасть в город для Гловы несложно. Сквозь стену пройти - привычное дело. Впервые за долгое время он по-настоящему сыт. Его маленькая душонка трепыхалась от благодарности своему благодетелю и торопилась отплатить сторицей.
   Некоторое время постояв перед домом князя, Глова подошёл к стене и, потрогав холодное дерево, вдруг уверенно стал подниматься. Его пальцы, ложась на стену, словно прирастали к ней, ноги в тонких кожаных сапогах перемещались по вертикальной поверхности без особых усилий, и вот уже упырь миновал первый этаж.
   Дом стоял почти пустой. В правом крыле оставалась старая княгиня, которая совсем слегла в последнее время, престарелая нянюшка, да Завея с Агатой - в левом крыле. Дундарий разрывался теперь между домом и крепостной стеной, где неотступно следил за князем, здоров ли он, поел ли... и поэтому сейчас домового не было.
   Княгиня ещё вечером побывала у дочери, она всегда приходила перед сном, подолгу сидела, молча гладила руку дочери, а та гневно говорила и говорила, высказывала обиды. Мать украдкой вытирала слезы и опять кивала головой. Да, такая молодая, красивая, как может она находиться взаперти, да, нужно найти управу на отца и выпустить дочь, наконец.
   Но мать навсегда запомнила те страшные ночи, когда Завея покусала любимую кошку, потом укусила девушку, которая приходила помогать в княжеский дом.
  Тогда стало страшно, непоправимо страшно. Лапушка, солнышко... Пришлось Завею запереть в левой половине дома.
  Упырь уже находился возле окна Завеи на втором этаже. Его пальцы, присосавшиеся к бревенчатой стене, побелели от холода. Глова поежился, не любил он зиму, поэтому и жил в тёплом доме Изъевия, не гнушаясь никакой грязной работы в угоду хозяину.
  Что-то почувствовав, старая Агата в темноте проковыляла на непослушных больных ногах к окну и принялась вглядываться в ночь. Глова видел её лицо через окно - жёлтое пятно, прилипшее к стеклу. Но не она была ему нужна. И, отстранившись немного, упырь переместился к соседнему окну. Там, в темноте тёплой комнаты, слышалось знакомое дыхание Завеи.
   Легко прошёл сквозь стену. Проталкивая себя сквозь препятствие, он знал уже, где его цель. Вот она, близко. Облизнув тонкие губы, он вытянул руки, коснулся пухового одеяла рукой, в которой было зажато скомканное письмо Изъевия к Завее.
   И вдруг острое жало пронзило леденящей болью всё его тело. Агата с перекошенным от злости лицом стояла перед ним. Её тщедушное тело тряслось от гнева. Старуха, видя, как остекленели глаза упыря, нанесла ещё один сокрушительный удар своим знаменитым осиновым колышком с серебряной рукояткой в грудь нелюдя. Он сполз на пол и застыл, неловко вывернулся, пытаясь, может быть, бежать.
   Завея подскочила в полный рост на кровати, завыла в темноте, заметавшись в белом ночном одеянии, словно привидение. Агата шикнула на неё.
   Завея, блеснув безумными глазами, как-то очень быстро смолкла. Она следила за нянькой, а рука её сжала нечаянную добычу, маленький комок бумаги.
  
  Света здесь не было
  
   Ночь, морозная и лунная, принесла короткий отдых. В тишине стонали раненые, шептали лекари, выли собаки. Луна плыла над спящими вповалку по разные стороны крепостной стены.
   Лёгкие, прозрачные тени берегинь, призываемые на помощь, скользили от раненого к раненому, прикасаясь тонкими, невесомыми пальчиками, облегчая страдания, врачуя раны. Души умирающих цеплялись за свой мир из последних сил, отыскивали взглядом родные стены, туда уже не было сил вернуться...
   Князь, привалившись к стене, пытался уснуть. В подкладке его плаща спал Ог. Магнод в последнее время взялся незаметно присматривать за князем, направлял его, подсказывая.
  - Что за глупость, - возмущался он, вереща над ухом у Светослава, кутаясь в свою меховую малюсенькую курточку, которая так смешила князя, что он сам порой закутывал 'мальца' в его теплушку поплотнее, - не пользоваться магией?! Попроси берегиню, она тебе вовремя подскажет, что меч за спиной!
  Но князь упрямо не желал пользоваться даже самыми нехитрыми заклинаниями. Вот и сейчас он подумал, что не хотелось всего этого видеть: как умирает человек, как духи кружат вокруг него, как лезут тени непонятные и мучают умирающего, не дают ему очнуться. Подумалось, что было бы хорошо, если бы уходил человек незримо. Раз, и отошёл дух. Не знал князь, что раньше лесовичи не видели эту сторону жизни, пока не пришли на Онежу.
  Положив руки в кожаных рукавицах на меч, князь закрыл глаза. Какое-то время он так сидел, и, казалось, всё-таки уснул. Но вот веки его дрогнули. Смутное, тяжёлое чувство не давало успокоиться. Что-то тянуло и мучило.
   Светослав встал, осторожно обошёл воина, и ещё одного, и ещё... принялся спускаться по скользким каменным ступеням вниз с крепостной стены.
   Ольсинор, проводив его тревожным взглядом, впервые не пошёл за ним. В последнем наступлении полянина ранило. Вымотало изрядно. Отчаянно рубились горожане, но лезли и лезли наступающие, их бесило это непонятное упорство, ведь исход уже, казалось, был предрешён. Кривой меч верзилы, добравшегося до верха стены, опустился на Ольсинора справа, в тот момент, когда Ольсинор отбросил с приставленной лестницы другого. Лезли сразу десятками, повисая и снизу, и сбоку лестниц, отбрасывали трупы порубленных, добивали своих же раненых. Не было конца этому потоку.
   Проводив взглядом высокую фигуру Светослава, Ольсинор покачал головой.
   - Ог, иди за ним.
   Магнод, не сказав ни слова, полетел вслед за Светославом.
   Старый князь шёл к дому. Молчаливо приняв присутствие зажегшегося вдруг в темноте ночи светлячка, он торопился, что-то словно подгоняло его. Оказавшись перед своим домом, князь задержался на красном крыльце. Собаки, вздёрнув к хозяину морды, стояли, повиливая хвостами. Дундарий, который следовал за князем неотступно, открыл перед ним дверь.
   Дверь неслышно поползла в глубину тёмного коридора. Тишина в доме нарушалась лишь звуками капающей воды в рукомойнике, рядом на кухне, где сейчас никого не было. Дундарий по-хозяйски оборвал и этот звук. Где-то в глубине его чуткому уху послышались шаги. Светославу не услышать было тот звук, не приспособлено человечье ухо улавливать такие тонкие переходы между тишиной и не тишиной.
   Дундарий, поманив за собой князя, приложив палец к губам, прошёл вперёд. Он ускорил шаг, и вот уже Светослав почти бежал. Они спускались вниз в подвал, когда и князь уловил тихие шаги.
   Нехорошее предчувствие теперь уже словно ядовитая змея подняло свою голову и смотрело ему в глаза. В доме оставались лишь Алена да Завея с Агатой... Кто из них мог оказаться в переходе? Отцовское сердце не хотело верить, но оно же ему подсказывало ответ. Завея. Остановит ли княжескую дочь дозорный?
   Вот и первая дверь. Распахнута. Дозорный мёртв. В спине была совсем свежая широкая ножевая рана. Что она ему могла сказать, что он поверил и отвернулся, и открыл? Или не поверил, но не почувствовал опасности и повернулся к ней спиной? Или он принял её за тот призрак, что так часто появлялся во всех закоулках дома? И князь кивнул сам себе.
   Второй дозорный был тоже мёртв.
   Дальше шёл неровный пол подземного перехода, гулкие шаги убегающего впереди человека доносились эхом издалека.
   - Завея! Стой, дочка! - хрипло выкрикнул Светослав.
   Его слова вернулись обратно, отскакивая от пустоты и влажных подо рвом с водой стен.
   - Завея!
   Эхо насмешливо долго перекатывалось ему в ответ, а шаги всё удалялись.
   - Она уйдет, князь! - крикнул ему магнод. - Куда она бежит? Зачем ей туда бежать? Неужели, твоя дочь откроет ход врагу?!
   Светослав молчал. Бежал и молчал. Ему думалось, что именно этого Завея и хочет. Гнев его на дочь боролся с жалостью. 'Доченька, лапушка...' - шептал он. Руки помнили ладошки маленькие, обнимавшие его. Но если откроется ход...
  - Дундарь, ты её догонишь, - прохрипел князь. - Останови... не дай открыть...
   Домовой исчез в темноте. Вот уже и выход скоро, предусмотрительно запертый Ольсинором.
  Белая тень мечется в темноте. Неуверенные руки шарят по стене в поисках заветной выпуклости. Дундарий посылает заклятие:
  - Завея, онемей.
  Но заклятие не подействовало. Изумлённый нехорошей догадкой домовой ещё раз пытается обездвижить разъярённую девушку, которая неистово бьёт рукой по стене, не находя никак ту неровность, которая сдвинула бы каменную плиту с места...
  - Онемей! Онемей!
  Подоспевший Светослав медвежьей хваткой обхватил совсем обезумевшую от близкой свободы и вкуса свежей крови дочь. Тело её сотрясалось крупной дрожью, с неожиданной силой Завея вдруг вырвалась и в бешенстве бросилась на стену, волей случая нажав на заветную неровность.
  Стена дрогнула, поползла, обдавая холодным воздухом и снежной крошкой. Мертвенный лунный свет залил проход, растворив жалкий светлячок магнода...
  
  За стеной ждали. Весть была, что на опушке леса в овраге на рассвете должен открыться тайный ход, в который надо, не медля, войти.
   Светослав, вновь схватив в охапку Завею, отбросил её и закрыл ход. Стена, не успев открыться, встала на место. Страшный, отчаянный вопль заколотился в сомкнувшейся вновь темноте:
  - Ааа! Ненавижжу!
  Лезвие ножа вонзилось в спину князя.
  Крик Завеи оборвался в тот же миг. Дундарий, перестав жалеть её, послал запретное смертное заклятие. Никогда он, домовой, никого не убивал и не думал, что на старости лет придется вспомнить это страшное слово, но убийство отца дочерью, который, даже видя её предательство, пожалел дочь, перевернуло всю его суть.
  Тишина сомкнулась над ними. Ог погасил свое копье. Света здесь не было. Здесь было несчастье...
  
  Колокольня
  
  Темнота была полной, лишь точечка света прыгала где-то над правым виском. Кто-то пыхтел, возился рядом. Завизжал остро и ударил в спину. Боль разлилась, навалилась глыбой неподъёмной, и жизнь закончилась. Почему-то он это понял...
  Свей проснулся. Тяжёлый сон. После такого трудно поверить, что всё хорошо и ничего не случилось... Парень сел, огляделся, увидел полянина, смотревшего внимательно на него, и мрачно уставился на свои босые ноги. Что-то случилось в Древляне. Предчувствие беды подкатило комом к горлу, как тогда, когда погибли отец и мать.
  Рангольф стоял у стрельчатого, вытянутого почти до потолка, окна. Рассвет мягким утренним светом заливал большую комнату. Дом, в которой их разместили драконы, был полон красивых вещиц и безделиц. Плетёные коврики, кружевные подставки, столы и стулья с витыми ножками, невысокие шкафчики, полные всевозможной утвари, - всё было покрыто толстым слоем пыли. Пыль исчезла в одно мгновение, стоило одному из драконов заглянуть в окно прямо с улицы, стоя в палисаднике. Он покрутил костистой башкой, оглядев помещение, брякнул какое-то непонятное Свею слово, и стало чисто.
  Поселив гостей в древней, давно опустевшей Наргорике, они, казалось, сразу и забыли о них. А гости, в первый день пробродив до ночи по удивительному городу, на следующее утро уже нетерпеливо стали поглядывать в небо. Им казалось, что их вопрос самый неотложный. Они представляли, что драконы теперь же устроили большой совет и спорят день и ночь, лететь или не лететь. Рангольф конечно посмеивался и тянул:
  - Не знаю, могут они и забыть про нас.
  - Как так, забыть? - удивлялся Мокша, в который раз высовываясь в окно и глядя на небо.
  - Да очень просто, - неохотно откликался полянин, вытягиваясь на широком диване, утопая в шёлковых подушках. - Слишком уж мы неприметны для них. Наши беды для них, это как беды майских жуков для тебя.
  - Ну ты загнул! - криво усмехался Мокша и тут же умолкал.
  Настроение было так себе, чего уж там. Все понимали, что Древляна теперь уже несколько недель как в осаде, и будет ли им кого спасать, неизвестно, но верить хотелось в лучшее. Да иначе и нельзя, иначе победе не бывать.
  И они опять взглядывали в небо.
  Но не слышно было хлопанья огромных крыльев. В тишине опадали листья с виноградных лоз, падал крупный грецкий орех и катился по высохшей от зноя земле. Терпкий запах листвы и прелых опавших синих слив и желто коричневых груш, росших повсюду, наполняли воздух, усыпляя, баюкая беспокойство в душах.
  И они, как зачарованные, бродили по пустынным улочкам, заглядывали в резные беседки, увитые плющом, сидели в тени пересохших фонтанов. Их память будто уснула, растворилась в этой удивительной красоте, созданной людьми, жившими здесь когда-то.
   Шла третья неделя в стране драконов, и удача, улыбнувшаяся в первый день, словно отвернулась. Драконы не появлялись...
  
  Все ещё спали. Спали здесь, в этом странном месте, подолгу, с трудом просыпаясь и легко вновь проваливаясь в сон. Вот и теперь солнце уже давно поднялось над башней, которая виднелась справа из окна.
   - Что-то привиделось недоброе? - негромко спросил Рангольф, исподлобья глядя на парня.
  Заметно было, что тот растерян. Рангольф сел рядом со Свеем на широкий диван, забросанный подушками, подушечками, пледами и лохматыми шкурами, сейчас сбитыми и отброшенными.
   - Свей, - проговорил полянин, - пора назад, в Ивию. Плохи дела в Древляне. Думаю, там нужно твоё присутствие.
  Он, подняв руку и раскрыв ладонь на уровне глаз княжича, посмотрел внимательно на него. На ладони стоял Ог. Тяжело опершись на копьё, магнод мрачно взглянул на парня.
   - Похож. Да, - сказал он и замолчал.
  Он тянул время.
  Тяжёлое известие, которое довелось принести именно ему, тяготило.
   - Князь Светослав убит, парень. - Проговорил, наконец, магнод, поперхнувшись и закашлявшись на последнем слове, однако, быстро справившись с волнением, он закончил послание Ольсинора, - в крепости царит страшное и губительное для такой поры отчаяние. Безвластие.
   Он ещё говорил, а Свею показалось, что он оглох. Откинув голову назад, он смотрел на магнода. Ещё не было больно, пока беда только оглушила, сдавила горло. И дед говорил ему что-то. Тряхнув головой, Свей спросил:
   - Кто ты, злой вестник?
   Ог вздохнул.
   - Магнод. Ог. - отрывисто ответил он.
   - Магнод... - повторил Свей.
   Смотрел на Ога, а видел деда, с доброй усмешкой смотревшего на него.
   - Ты прав, Рангольф, всё плохо в Древляне. Сон мне плохой привиделся. Пора возвращаться. Но мне нужны драконы, мне нужен их ответ, - жёстко закончил Свей, повернувшись к полянину.
   Горестная складка, залегшая меж бровей юного княжича, напомнила Рангольфу Игоря, но голос был дедов, властный голос.
   - Посоветуй, как быть? Ты же многое знаешь, - продолжил Свей, всё также вполоборота, глядя прямо в глаза Рангольфу.
  'А взгляд тяжёлый, загнанный в себя будто. Чтобы боль не выдать', - подумал Рангольф.
  Свей же говорил всё быстрее, лихорадочно подавшись вперёд. Тяжесть первых минут после известия отступила, он заспешил туда, к деду, к своим. Он выпалил уже по-мальчишески быстро, рубанул ладонью воздух:
  - Тебе ведом мир драконов, я же о них слышал лишь сказки! А ещё думается мне, что ваш злой гончар Изъевий, что сидит сиднем в башне, мне про него больше рассказывал дед, спит и видит во сне твою Гардерику. Он ведь мечтал построить мост, а его прогнали. Отец говорил, что никто так просто злодеем не становится. Каждый злодей под стол мальцом бегал, солнышку радовался. Просто что-то пошло не так, и он с собой не сладил. Но и мертвяков оживлять дело так себе. Дооживлялся, что и сам как мертвяк стал! Древляна наша для него что мошка на пути. И нам самим с этими громадинами не управиться. Мы вместе должны остановить его! - жарко закончил княжич, и голос его дрогнул на последних словах.
   Полянин, не отрываясь, смотрел. Парень всё верно расставил, и это уже не мальчик, это воин, желающий отомстить за своих родных, воин, который не просит, а требует помощи, неплохо расставив силы противника и союзников.
   Некоторое время Рангольф молчал. Потом задумчиво кивнул.
   - Да, негоже полянам более медлить, Свей.
   - Негоже! - воскликнул и магнод, гневно вскинув руку с копьём в руке. - Не дать тьме ни единого шанса - вот девиз магнода! - воодушевлённо выкрикнул он.
   Рангольф невольно улыбнулся. Свей тоже не смог сдержать улыбку, но слёзы блеснули в глазах.
   - Идти к Цаву теперь нет смысла. Второй раз не примет он. Ленив и заносчив, даже и не поймёт, зачем мы к нему ломимся, - сказал Рангольф. - Да и дозорные нас больше не пустят и вновь отправят сюда. Слышал я, что здесь в Наргорике, есть колокольня. Большой колокол звонил в часы горя и радости. У тебя горе, Свей, и ты имеешь право ударить в колокол Наргорики. Я думаю, тебя услышат в Глухом ущелье.
   Свей впился глазами в непроницаемое лицо полянина и слушал с всё возрастающим интересом. Вскочив, княжич торопливо натягивал путающуюся в нетерпеливых руках одежду, а Рангольф думал вслух, как найти колокольню.
   - Здесь должна быть площадь, площадь Мечты. Грэили Дали. Вот там и находится знаменитая колокольня Наргорики, её набат предупреждал полян, когда в небе появлялись драконы, звонил по погибшим воинам, по воинской доблести и отваге.
   Свей не слышал уже его. Он выбежал из дома, рванул. Запетлял по одичавшим аллеям и паркам, пытаясь выбраться к центру города. Потом пошёл медленнее, подумав, что наверное все улицы ведут к центральной площади, а как иначе, если там набат? Только стремясь в центр, они будут становиться шире и красивее, а в обратную сторону - уже и беднее.
  А потом он увидел макушку колокольни - островерхую башенку над кронами деревьев.
  Маленькие тушканчики, стоя на задних лапах, смотрели на него и прятались в свои норы, как только он приближался. Ажурный забор со следами белой краски тянулся вдоль широкой дороги, разросшиеся кусты диких роз наполняли прохладный утренний воздух нежным ароматом... В тени старых платанов Свей остановился.
   Он, наконец, увидел её всю, целиком. Старая колокольня, высокая, стремившаяся заострённым верхом к небу, стояла посредине небольшой, почти круглой площади, заросшей седым ковылем. Тяжёлый колокол в лучах солнца тускло отливал старой позеленевшей бронзой. Лёгкий ветерок поднимал облетевшие листья и кружил их вокруг белокаменных, древних стен.
  Добежав до ступенек, уходивших наверх, выщербленных непогодой и временем, княжич, перемахивая сразу через две, а то и через три ступени, взбежал на небольшую площадку, заметённую прелыми, прошлогодними и только что сорвавшимися с деревьев листьями. Они тихо шебуршали под ногами, своим шелестом усиливая и без того гнетущую тишину города, оставленного его жителями.
   Ухватив толстенный канат с растрепавшимися в разные стороны нитями, Свей, не раздумывая, дернул, что было сил.
   Густой длинный бас колокола возник в тишине, и, сорвавшись с колокольни, поплыл над дремлющей Наргорикой.
  Княжич дёрнул ещё раз, и ещё.
  Тревожный звук заколотился, заметался над городом, разлился по пустынным улицам тревогой, отчаянием, горем. Всколыхнул округу забытым уже давно шумом. Иногда звук становился быстрее, и, казалось, сердце вырвется из груди, слыша этот тревожный бой.
   Сколько Свей провёл на колокольне, он не помнил. Только когда потемнело, он очнулся. Колокол, продолжая некоторое время гудеть, наконец, смолк. Хлопанье тяжёлых крыльев донеслось до оглохшего от колокольного звона Свея.
   Взглянув в небо, он замер. Сколько их там было? Десять? Двадцать?
   Может, больше. Небо потемнело от множества кружащихся над колокольней драконов. Мытари пикировали вниз, приближались, заглядывая в лицо лесовичу, улетали прочь. Прилетали другие. В голове стоял какой-то невыносимый звон. Это была не пыточная - так назвал Свей по себя песню мытаря. Новый звук тянулся и казался задумчивым, будто мытари не знают, что делать. Пока один из них не сел на край площадки колокольни, спиной к Свею, словно заслонив его от других. Ладогард.
   А внизу, там, на площади, поросшей ковылём, его друзья тревожно следили за волнующейся стаей огромных пикирующих и взлетающих драконов.
   Рангольф, с трудом пробудив всех от странного сна, рассказал им, куда отправился Свей, что Светослав погиб, что княжич решил возвращаться... но возвращаться с драконами во что бы то ни стало.
   Они сейчас смотрели наверх, туда, где тёмное от драконов небо нависло над княжичем, и, когда один из мытарей будто встал на его защиту, перевели дыхание. А что еще это могло быть? Коль повернулся спиной и встал рядом?
  - Сейчас как развернётся и... - пробурчал Схлоп.
  - Да нет, раз рядом встал, да ещё спиной, значит, уже свой... - ответил, покачав головой, Мокша.
  Они стояли, задрав головы и не знали, что делать. Бежать на помощь? Или не мешаться?
  - Вот что они молчат?! - возмущённо прошипел Схлоп. - Ничего не понятно!
  - Переговоры у них, - сказал Рангольф.
  - Перегово-оры, - протянул Схлоп язвительно.
  Он злился, переживал и злился, так всегда, когда думаешь, что надо срочно что-то предпринять и не знаешь что.
   Рангольф нетерпеливо махнул рукой, сквозь общий вой и визг кружащих над головой драконов ничего было не разобрать. Он услышал, как Свей сказал про погибшего деда, увидел, как заметался обрывок сна в голове парня, когда деду воткнули нож в спину. Потом заметались образы летающей твари в небе над его родным городом и ворвавшиеся в город чужаки...
  Полянин, внутренне соглашаясь, медленно наклонил голову. Парень правильно сделал. Слова красивые и правильные - сколько их слышали на своем веку драконы, это вряд ли подействовало бы на них. 'У вас боль, несчастье, война? Боритесь, вы ведь воины', - скажут они. А вот вылезшая из преисподней тварь, объявившаяся в небе над Заонежьем, не по силам людям. Не просто так пришли они за помощью.
  Мытарь ответил не сразу. Но парня слышали все, и гул больно отозвался в голове княжича, лишь только он замолчал. Ладогард медленно, словно желая подчеркнуть значительность сказанного им, проговорил:
   'Великий Цав сегодня, услышав набат, сказал, что пути судьбы таковы, что она, судьба, толкнула тебя ударить в колокол Наргорики. А это знак. Судьба призывает драконов откликнуться и помочь в несчастье старым соседям. Твоя просьба услышана, молодой князь'.
   Свей вздрогнул, отчаянно мотнул головой. Князь. Непривычно. До сих пор он был только княжич. Сын. Внук. И не надо бы больше ничего... С этим новым словом будто что-то нарушалось навсегда и бесповоротно. Пока это не было сказано вслух, всё оставалось по-прежнему, и он был внуком, дед ждал его там, дома. Он маленький побежит, обхватит деда за колени, а тот поднимет его над головой и закружит так, что дух захватывает...
  А Ладогард продолжал:
   'Цав посылает с тобой свою личную сотню. Веди их, князь, и пусть удача сопутствует вам! И я с вами', - последние слова мытарь произнёс тихо, словно нехотя и, обернувшись, наконец, к Свею, тяжело посмотрел ему в глаза. 'Что-то не то у вас там... Люди, не ведающие, что творят, вытащили тьму', - сказал он.
   Свей задохнулся от радости, рассмеялся, и не найдя слов, отчаянно ткнул кулаком в воздух, понимая, что сказать ему нечего.
  
   Уже через час тяжелый клин поднялся в воздух. Лошадей привязали на спины драконов. Они храпели испуганно и сучили ногами, а потом затихли. Свей летел впереди на мытаре Ладогарде.
   Глухое ущелье осталось позади. И солнечная Марвия вскоре скрылась из глаз...
  
  Бой
  
  Узкой лентой внизу вилось русло застывшей Онежи в бескрайних заснеженных лесах.
  'Онежа, - проговорил Свей. - Скоро Древляна'.
  'Знаю... Бывал здесь когда-то, очень давно', - ответил Ладогард.
  Осматривая окрестности, он повертел большой, в кожистых наростах головой.
  'И никаких лесовичей тогда не видел', - хмыкнул дракон.
  'Так и я про драконов только сказки слушал', - усмехнулся Свей.
   Он не отрывал глаз от густого чёрного дыма, поднимающегося из-за горизонта, там, за порогами, которые торчали словно зубы по обеим берегам реки, была Древляна. Тем временем мытарь зловредно отвечал:
  'Когда жрать хочется, любой мошке рад будешь'.
  'С копьём мошка плохо лезет, поперёк горла встаёт', - огрызнулся не зло Свей.
   Второй день летели драконы, и вот уже второй день разговор Свея и Ладогарда обрывался, едва начавшись. А Свею было не с руки отвечать на злобные выпады странного союзника. Что если гневливый мытарь повернёт на полпути своё, так необходимое сейчас лесовичам войско?
   Но теперь, вглядываясь сверху в кишащие врагом леса, окружавшие осаждённый город, он задумчиво проговорил:
   'Ну и язык у тебя, мытарь, смердит словно ехидна'.
   Ладогард, запрокинув голову, неожиданно расхохотался. Некоторые коленца оглушительного хохота переходили в такие дикие завывания, что Свей поморщился и добавил:
   'Хватит ржать-то, голову у мошки ломит. Под нами Древляна'.
   Крепость лежала перед ними словно на ладони. Огромные крылья заслонили неяркое зимнее солнце, словно туча нашла.
   'Пора, Ладогард. Посылай десятки, пусть заходят с четырёх сторон на крепость, ещё два десятка пусть окружают врага, заходя от леса. Десятку посылай к Медвежьему перевалу - оттуда им подмога идёт. А остальные - на крепостные стены - там сейчас самое жаркое место. Меня туда справь как-нибудь. А сам как знаешь'.
   Мытарь оборвал свой жуткий смех. Некоторое время молчал. Что-то бормотал приглушённо, потом хмыкнул и сказал:
   'Добро расставил. Да только поздновато пришли мы, крепко порубили народец-то. Но не боись, князь. Есть правило старое у драконов - биться до последнего... И лесовичи твои, хоть и мало их, и силы неравные, а стоят славно. Стало быть, и нам, драконам, не зазорно смерть за них принять, коли придётся'.
  Узкое туловище мытаря нырнуло вниз, некоторое время дракон просто падал. У Свея свистело в ушах. Но вот дракон развернулся над крепостью, послышался его голос, передающий слова Свея драконам.
   'Только дальше сам, князь, обращайся к мытарям. Не бойся, не откажут, послушаются. Сам Цав их отправил с тобой. А уж мытари донесут твоё слово до воинов', - Ладогард вдруг замолчал, жаркое пламя вырвалось из его глотки.
  Великан, карабкавшийся по лестнице, повалился вниз, обрушивая всё под собой.
  Стены дрожали под натиском тупорылых стенобитных орудий. И защитники крепости решили, что ещё какая-то сила неведомая обрушилась на их головы. Лишь Ольсинор улыбался. Драконы - это были они.
   Весть разлеталась по крепостным стенам. Ог перелетал от одного воина к другому и радостно кричал каждому в ухо. Закопченные лица светлели.
   Мокша, спрыгнув с дракона прямо в самую гущу неприятеля, в тыл, выхватил двуручный меч из ножен. Будто коса пошла. Схлоп, сурово сдвинув лохматые брови, в своём старинном дедовском шлеме, рубил врага и громко, во всю свою лужёную глотку кричал, призывая всех, вплоть до своей прапрабабушки, обрушиться 'на выпей снулых, тварей мерзорылых, ехидн смердящих'. А Мокша прикрывал друга. А иначе как? Да никак.
   Магнод и тот успевал разить степняков и великанов, ослепляя их и делая беспомощными...
   Белые одежды двух полян мелькали тут и там. Лишь Айин осталась на драконе. Она, словно древняя воительница, спускала одну за другой смертоносные стрелы, без промаха разя врага.
   Ольсинор отыскал глазами Свея на мытаре. 'Жаль - не дожил Светослав', - подумал старый полянин.
   Смешалось всё, казалось, что само небо, потемневшее от дыма и копоти, залито кровью. Но это всего лишь стылый закат багровел над рекой. Закружился враг. Затоптался на месте. Хлопали крылья, рвали когти, скрежетало железо, гудело белое пламя. Огромная тварь, плюющаяся огнём, так и не появилась в этот день над городом. То ли Изъевий побоялся, что прибьют её, и не выпустил, то ли сама она могла что-то решать и так и не выползла из убежища, побоявшись драконов.
   Ольсинор, оставив малое число защитников на стенах, бросился к воротам. Кто на лошади, кто - пешим. Там решалась судьба Древляны.
   Уже солнце садилось, когда всё стихло на поле боя. Над темнеющим лесом большими птицами кружили драконы. В дыму пожарищ виднелся город. Не было места на поле, где бы не было убитых и раненых. Перешагивая через трупы на длинных лапах, расхаживали по полю мытари, и Свей слышал их жуткую поминальную песню по погибшим товарищам.
  
  
  Никому больше не доверю!
  
   Багровое солнце садилось за верхушки сосен на противоположном берегу Онежи. Значит, завтра будет мороз, только и всего. Лес, река, солнце и небо жили своим чередом, переговаривались между собой птичьими голосами.
  Неровные, изломанные линии крепостной стены Древляны четко вырисовывались в прозрачном, холодном воздухе.
   Свей соскользнул с мытаря в снег. Перед городскими воротами остановился. Сорвал свою лисью шапку, проговорил:
   - Не успел. Простите меня, люди добрые. Прости, дед.
   Вокруг кружили, приземлялись драконы, шлёпали своими перепончатыми крыльями. Иней покрыл длинные волосы Свея, он же не чуял холода, словно пытаясь увидеть, услышать всё, что происходило здесь без него, и молчал.
   Мокша тронул молодого князя за плечо и кивнул, показывая на что-то впереди себя.
   Маленький Дундарий, задрав непокрытую, седую голову кверху, смотрел на драконов и улыбался. По его щекам текли слёзы.
   - Прилетели, соколики. А как ждали, парень, как мы ждали тебя, - прошептал он. - Вот только дед не увидел.
   И заплакал.
   - А старый-то князь верил, что ты драконов приведёшь, Свеюшко, - достав большой цветастый платок, домовой шумно высморкался. - Он не говорил, вроде смеялся, а сам верил, я-то знаю. Сглазить боялся. Твою удачу.
   Они пошли рядом. Высокий Свей и маленький толстый Дундарий, который всё говорил, говорил. Свей молчал, слушал, тяжёлые дни осады города словно вживую вставали перед ним. Волею маленькой руки домового перед ним и шедшими вслед Мокшею, Схлопом, Рангольфом, Айин появлялись светлые призрачные тени тех, кто погиб.
   Лишь раз прервал Свей Дундария, спросив коротко:
   - Где драконов можно разместить, Дундарий, как думаешь? Не привыкшие они к холодам нашим.
   - Не беспокойся, князь, - вздохнул домовой, - много люду сгибло. Дома-то пустые стоят. Вот и пущай, энти птички их занимают, какие поболе - так поискать придётся. Ничего в тесноте, да в тепле. Домов-то много пустых теперича.
   - А ты, Дундарь, гляжу, всё также трещишь, как сорока на колу, - голос Схлопа неожиданно раздался рядом.
   Охочий до доброго разговора, Схлоп сильно скучал в походе, и события не сильно располагали его к этому. Но услышав знакомый говорок друга, пещерник оживился. Да и не принято было у лесных жителей слёзы лить да слова грустные говорить. Все знали, что война лишь начата. Никто не думал, что враг успокоится после первого же поражения, он пойдет дальше. Поэтому радовались короткой минуте отдыха.
   - А что, Схлоп, мне нежитю ещё делать? Только и радости, что языком помолоть, да на вас на людишек подивиться. Больно чудно живёте. Тьму от света пытаетесь отделить, - домовой рубанул рукой воздух, - от этого и гибнете!
   Свей даже приостановился от таких слов. Они теперь стояли на месте распахнутых городских ворот. Слева виднелся в сумерках курган, где покоились останки князя Игоря. Над городом уже вились редкие дымки, обозначая теплившуюся в нём жизнь.
   - Что-то ты не то городишь, Дундарий! - сказал Свей, пожав недоумённо плечами и взмахнув рукой, в которой всё также была его шапка.
   Домовой нахохлился словно воробей. В лохматом тулупчике, он был похож на встрёпанную птаху, поглядывающую на мир своими бусинами-глазами.
   - А ты отдели день от ночи, князь. Что получится? Этак вы и до меня доберётесь... Я ж нежить! Бей меня! Ату!
   - Чего несёшь-то! - крикнул ему в ухо Схлоп. - Совсем сдурел, дед! Ты ж добрый, ты что - степняков и нелюдей, что с ними пришли, пожалел? Так они чего-то никого не пожалели.
   Дундарий вдруг опять заплакал. Горько так, закрыв глаза руками, плечи его затряслись.
   - Я ж Завеюшку убил, - прошептал он тихо, но все его услышали в наступившей тишине, - заклятием убил. Когда она князя - ножом-то. Стало быть, тёмный я.
   Свей, присев на корточки, обнял старого домового.
   - Тёмный бы не горевал. Он бы забыл давно об этом, - проговорила Айин, покачав головой. Несчастье оно и есть.
   Опёршись о лук, она грустно смотрела на домового.
   - Да ведь прогонишь ты меня, князь! Разве таких домовых в домах держат! - мотал головой Дундарий. - Не жить мне тогда, ох, не жить.
   Свей растерянно улыбнулся и тихо сказал:
   - Вот ты загнул. А кто ж за моими детьми глядеть будет, Дундарий? Кто их научит комаров да мошек заговаривать, оладьи воровать с кухни, чтобы кур во дворе кормить? Я ж никому больше не доверю! А Завея - жаль её. Кто-то должен был её остановить. Ты же город спас, Дундарий, враг вошёл бы в город, и всё было бы кончено в считанные часы, раздавили бы нас.
   Дундарь слушал его, не проронив ни слова, словно вся судьба его сейчас решалась, словно он сам сейчас для себя решал, есть ли ему прощение.
  Солнце почти село. Над полем стояло облако густого пара от десятков драконов, которые терпеливо ждали, слушали и вздыхали. Вздыхали шумно, встряхиваясь всей чешуей, шлёпая длинными шипастыми хвостами и молчали. Лишь когда разговор смолк, голос Ладогарда неожиданно напомнил Свею, что пора вспомнить о драконах. Но оказывается, его услышал и Дундарий. Он встрепенулся, смешно подпрыгнул на месте, хлопнув себя маленькой ладошкой по лбу, и закричал:
   - Ах, я старый пентюх!
   - А я тебе что говорил! - заорал радостно ещё и оттого, что тягостный разговор закончился, Схлоп, - пентюх и есть!
   - Дракончики вы мои! Замёрзли, заиндевели, другаки! Быстро за мной! Буду вас расселять на постой!
   Дундарий опрометью рванул по центральной улочке. За ним осторожно, гуськом, если можно так назвать шествие трехметровых гигантов вслед за маленьким домовым, пошли драконы. Женщины, дети, старики выглядывали на раздававшийся грохот поломанных заборчиков и треск деревянных стен. Драконы примеряли на себя дома, и не каждый им был по размеру. Но Дундарий предлагал им дома, оставшиеся без хозяев, некому было горевать по поломанным стенам, да и кто бы сейчас из лесовичей укорил дракона в этой малости. Лишь жалели все, что пришла помощь так поздно, когда почти всё население Древляны было перебито на крепостных стенах в эти долгие двадцать четыре дня...
  
  Ужинали наскоро вдвоём. Мокша и Свей сели в полутёмной трапезной по обе стороны огромного стола. Без праздничных скатертей, без громких речей. Грустно было, думалось о погибших. Свею виделся дед, высокий, шумный, улыбающийся. Он был ещё будто здесь. Появлялся в дверях, вставал и тянулся за хлебом, обращался к Свею... Враг отошёл, но это была лишь частица победы, может быть, малый шажок к ней. Всё говорило о том, что враг откатился, зализывает раны, но вернётся. Дундарий тихо собрал поесть и исчез. Схлоп махнул рукой и ушёл вслед за домовым, буркнув:
  - Надо покалякать, давно не виделись, Дундарь...
  Ольсинор с Рангольфом известия получили тревожные из Гардерики - на подходах к полянской столице замечены отряды степняков. Жгут по окрестностям маяки, башенки высоченные, которые поляне строят по лесам своим да оставляют с припасами для заблудившихся путников - и чуть не сорвались в дорогу ещё у самых городских ворот. Отказались ужинать, попросив собрать им что-нибудь в дорогу, и теперь были наверху, кони их ждали во дворе. Княгиня так и не спустилась к ним, прислав строгую Агату. Агата, поджав строго губы, сказала:
  - Княгиня маячить: 'Встать не могу, простите'. Плохо говорить, не разобрать. Сейчас отпускать. Лежать надо.
  Мокша говорил-говорил. Свей сонно слушал. Но хоть с мороза глаза слипались, а сон не шёл. Уже не одну свечу сожгли, а всё не расходились.
  - И ведь в такое время сумели детей сохранили. В моем доме, представляешь, собрали, князь?! Забежал, посмотреть, не сгорел ли от стрел огненных, или ещё что случилось. Но нет, стоит целёхонький, и свет теплится в окошке. Дверь открываю, а там глаза, глаза, куда ни глянь - глаза. Детворы понабилось, соседка за ними присматривает... Засыпаешь ты, брат, спать ложись, выспись, перелёт трудный был, бой не лёгкий. А я с Схлопом на опушку уйду. Домой охота. И вот ведь, не дом там у меня, но прикипел.
  - А тварь, плюющаяся огнём, сегодня не появилась, Мокша, - сказал Свей, вскинул глаза.
  Мокша посмотрел на него, кивнул, отломил ломоть от каравая и макнул в густую похлёбку с кашей и зайчатиной. Свей наелся уже, только вылавливал один за другим в большой миске грузди из накрошенного чеснока и лука.
  - Сам об этом думаю, - сказал Мокша, жуя, и предположил быстро, навскидку: - Испугалась драконов, не высунулась?
  - Ты говорил, что присылает её кто-то, - Свей поморщился. - Не верю я, что это Изъевий. Он, вон он, в башне. Башню все видели, где эта тварь? Кто тогда, если не он?
  - Надо с полянами поговорить. Но сдается мне, что мне они не скажут. Туман какой-то всегда напускается, не продраться, чуть дело Изъевия касается.
  Мокша встал из-за длинного стола, прошёлся по полутёмной трапезной. Вздохнул.
  - Тихо как в доме стало, а столько людей жило.
  Сказал и пожалел, что сказал.
  Потому что Свей затих. Положил кусок груздя. Кивнул. Он и думать боялся об этом, голову сразу как чьими-то большими руками сдавливало, в ушах поднимался звон. Звенит всё сильнее, будто голова лопнуть хочет. А в глазах стоят голуби в берестяном кузове, они горят. Горят и горят. Но он так и не смог тогда сжечь кузов, не хватило духу. Вспомнил, как речники хоронят своих умерших в земле, так и похоронил голубей, засыпав холмик зерном и листьями. А теперь за каждым из трёх голубей он видел постоянно то деда, то отца, то маму. Но почему они горят-то...
  Тяжёлым взглядом Свей уставился на Мокшу.
  Тот видел, что парень сам не свой. Но горе, оно горе и есть, несчастье, каждый с ним по-своему справляется, а есть кто и не может справиться, тогда только тот, кто рядом поможет. А рядом с парнем никого. Только княгиня Алёна. Но её саму никто не видит, сидит запершись, лишь иногда, будто просветление находит, и она спохватывается, выходит к людям, по дому пытается всё справить, но видно, что это ненадолго. Слишком всё напоминает, что ушло счастливое время. Миновали дни, когда дом полон был и звенел людскими голосами, когда она босиком на крыльцо выбегала, звала Игоря, приглядывала за Завеей, ругалась на старого конюха Нуда, что её князя в конюшнях с утра держит заботами. Весёлая была, голос звонкий, а сейчас будто тень осталась от той Алёны.
  - Пусть память о них будет светлой, - задумчиво сказал вслух Мокша, - жить будем, Свей, им радостно будет на нас глядеть. Ты отпускай понемногу их, не держи. 'Живому живое', - говорил дед твой, а мама твоя пела чудесно о голубке, потерявшей любимого. Отец всегда просил её спеть. Такими их и помни...
  Свей заплакал. А Мокша кивнул.
  - Поплачь. Так надо, это они прощаются...
  
  Плавающий замок
  
   Изъевий, зло стукнув кулаком по столу, отвернулся от хрустальной чаши.
  'Надо же - привёл-таки драконов. Сопляк'.
  Заметался по полутёмному кабинету, шарахаясь от стола к окну. Уже была ночь. Зимняя ночь темна, ни зги не видать. И он вновь бросался к столу.
   Забившись, наконец, в угол огромного дивана, Изъевий взглядом зажёг свечу, стоявшую в бронзовом канделябре на полу перед ним, замер неподвижно, скукожился зябко. Обида жгла, лицо болезненно посерело. Ни единым движением он не нарушал мёртвую тишину, только пламя свечи холодным отблеском прыгало в его бешеных глазах.
   Вскоре он закрыл глаза, и, казалось, сон сморил его. Но уже через мгновение тень отделилась от него. Тень, как две капли воды похожая на самого Изъевия, посмотрела задумчиво на него, потом отвернулась и, подойдя к окну, прошла сквозь стену.
   Пройдя по узкому карнизу, тень скользнула с него, поток воздуха подхватил её, и уже через секунду она полетела, забирая все время в сторону гор, быстро удаляясь от башни.
   Изъевий не спал, но и очнуться пока не мог. Он вёл свою тень к тем, от кого ждал помощи. Ему нужны были свои драконы, или кто там у них ещё есть. Он был готов привести в свою страну любое чудовище.
   Тень легко пронеслась над вершинами Неназванных гор, пересекая границу Ивии. Устремляясь всё дальше, он пролетал над спящими городами, над чёрными океанами вздыхающих в темноте лесов, шепчущими волной у берега реками и озёрами... Он стремительно поглощал огромные расстояния без всяких усилий.
   И вот уже новая гряда гор возникла перед ним. Холод и мрак не мешал тени Изъевия нисколько. Он теперь искал. Где-то здесь находился непостижимый Плавающий замок. Увидев однажды и захотев увидеть вновь, никогда не найдёшь его на прежнем месте, он уже будет далеко оттуда, где встретился до этого.
   Никто не жил в нём. Замок носился в воздухе. Человек, поселивший в нем свою суть, давно умер, собрал свои страхи, обиды, отвергнутые привязанности, высмеянную любовь, смёл их в уголок, собрал и сохранил. Жил этим уже много веков. Являлся редким гостям то страшным ликом, плавающим по холодным коридорам, то большой чёрной бабочкой, то руками, несущими собственное сердце.
  Отделив свою тень, Изъевий нашёл дорогу. Он летел сюда вновь и вновь, словно мотылек, безумно стремящийся к обжигающему его пламени. Словно курильщик опия, он тянулся сюда.
  По теням, разбегающимся от него по земле, он видел, что его заметили, значит, скоро появится и замок. Он вглядывался в ущелья и отроги, горные цепи, вырастающие на пути одна за другой.
  Тень Изъевия замерла. Воздух перед ним задрожал. Огромный глаз закачался в холодном пространстве, моргнул и исчез. Глупый трюк. О том, что хозяин прячется за обыденное, Изъевий знал. Он иногда думал, что придумал бы он? Морщился, думал, изобретал, и вдруг понимал, что ему было бы наплевать. Это всего лишь ловушка. Плавающий замок - ловушка для дураков, мёртвый рот, тянущий кровь из живого. Ведь наплевать пауку, что все-все знают про его паутину.
  Стены, покрытые трещинами, стали проступать из туманного сумрака. Голубоватый огонь сочился из всех щелей большого дома, тянулся к тени Изъевия руками и щупальцами. Длинные прозрачные они ухватили, наконец, за шею и потащили внутрь. Он устало подчинился, скорее бы, надоел этот спектакль. Он часто думал, что стоит на самом деле за этими декорациями дешёвого деревенского театра? Но в который раз понимал, что эта магия ему не по силам...
  
  Гардерика окружена
  
  Крепостные стены Древляны оказались сильно разрушены. Людей в дозоры не хватало, и Ладогард предложил свою помощь. Уже к ночи на тех башнях, что сохранились, расселись драконы.
  Нахохлившись, словно огромные птицы, они иногда встряхивались и, вытягивая длинные шеи, осматривали залитые лунным светом окрестности.
   Свей забеспокоился было, как эти жители тёплой Марвии всю ночь проведут на сильном морозе, но Ладогард его успокоил, сказав, что такую огромную тушу не так просто охладить, кроме того, древняя магия драконов позволяет им долго сохранять своё тепло. Тогда Свей попросил Дундария выдать дозорным покрывала из медвежьих шкур, и маленький хлопотливый домовой в точности всё исполнил. Этих покрывал хватало лишь, чтобы прикрыть плечи, домовой сокрушался:
  - Эк вымахали птичищи!
  Драконы молчали, но от шкур не отказались. Вскоре шкуры заиндевели, и дозорные стали походить на сугробы. Пар от них валил столбом. Горожане смотрели на башни, на драконов, и знали, что всё спокойно.
  Ночь опустилась на город, провалившийся в чуткий, прерываемый воем собак, сон.
  И теперь Свей сидел в большой зале княжьего дома за круглым столом напротив княжеского кресла с высокой спинкой. Медвежья шкура возле него, казалось, ещё хранила тепло дедовых ног. Даже в голову не приходило занять это место.
  Зала была пуста. Мокша и Схлоп всё-таки отправились к себе домой, на опушку леса. Рангольф с Ольсинором так и не спустились. Им готовили лошадей, утром в дорогу, в Гардерику.
   Айин ушла последней. Полянка долго стояла у окна отвернувшись и молчала. Свей никогда не слышал её мысли так близко. Она, казалось, пыталась заполнить всего его. Не приближаясь ни на шаг, Айин обняла его. Она морочила, её русалочьи глаза были везде. Пытаясь отвести наваждение, Свей мотнул упрямо головой. Не помогало. Полянка не отпускала. Она заглядывала ему в глаза и то ли шептала о чём-то, то ли звала к себе. Свей видел, как руки девушки тянутся к нему, а он не находил в себе ни капли тепла, чтобы ответить. Равнодушие обижало её, она вздрагивала и отступала... и все повторялось вновь.
  Свей очнулся, когда Айин уже не было в зале. Уронив голову на руки, забылся тяжёлым сном. Обрывки кошмаров заслоняла вдруг солнечная Марвия... и молодая ведьмочка кружила над ним на метле, её длинные нечёсаные пряди волос падали на смеющиеся глаза, скрывали от него её лицо. Ведьмочка то удалялась, то вновь приближалась. И смеялась...
   Проснувшись, как от внезапного толчка, Свей вскочил. Утро солнечное, какое бывает зимой в очень морозные дни, заглядывало в выщербленные стрелами витражи. Дундарий расхаживал по комнате, раскладывая оружие, брошенное молодым князем на пол. Недовольно бурча себе под нос, он приподнимался на цыпочки и складывал поднятое на стол.
   - Доброе утро, Дундарий, - проговорил Свей, опять улегшись на согнутую в локте руку, следя глазами за домовым. Почему-то размеренные движения и важность его приносили спокойствие. Понял, что улыбается.
   Домовой, быстро обернувшись, заговорил раздумчиво и песенно:
   - Утро доброе, утро светлое, Свеюшко, - Но тут же, не выдержав, скороговоркой зачастил: - И светлое, и радостное... Люд-то со всей округи к городу потянулся, кто в лесах по заимкам сидел, нынче к тебе пристать хочет. Чтобы, значить, за землю нашу постоять. Слухи ходют, что степняки-то недалече опять собираются. Драконы от Медвежьего перевала ушли, и опять степные люди потекли в наши края.
   Свей поднялся и сел, привалившись к тёплой стене, - там за стенкой была большая печь. 'Да никто, конечно, и не верил, что быстро всё закончится, - подумал он. - Только какой я князь. Ни отец, ни дед такого и подумать не могли. Да никто не мог подумать, что так всё обернётся. Отец по осени собирался на дальнее болото идти, там по прошлому году обоз увяз, люди чуть не перегибли. Телеги ушли в трясину, но людей вывезли. Отец хотел поохотиться в тех местах да забрать сумку вестового, говорят, на дереве с той поры висит. Леший забросил для сохранности. Старинные записи лесовичей, пришедших в этот край, везли. Пещерники нашли у Беличьего ручья под камнем и передали. А осенью от дозоров вести пошли, что на окраинах степняков отряды замечены. Ну замечены и замечены, и до этого степняки набегами промышляли. Только всё равно не до охоты, какая тут охота, принялись схроны ставить да стены укреплять... Айя... как она вчера, вот попал в оборот. Ведьма и ведьма. Или волшебница? Мама говорила, что если злая, то ведьма, а добрая - значит, волшебница. Айя добрая. И отчаянная. Но какая-то всё-таки ведьма. А не люблю это колдунство. Но Лея-то тоже из них будет', - он усмехнулся. И вслух сказал:
   - Это хорошо, что люди идут. А что, Дундарий, собирай нам поесть.
   Сбросив тёплую, из козьего пуха поддёвку, Свей быстро прошёл к рукомойнику, где уже висело большое льняное полотенце, вышитое красной затейливой вязью из цветов и трав летних. Шумно брызгаясь и фыркая, парень умылся и, надев впервые за много дней чистую из неотбелённого льна тунику с распахнутым на груди воротом, быстро вышел из залы.
   Поднявшись по узким лесенкам на второй этаж, где у деда всегда размещались гости, Свей мгновение помедлил - вдруг спят ещё, но услышав голоса в приоткрытую дверь, уже не сомневаясь, да и чтобы не придумали, что он подслушивает стоит, - вошёл. Голоса слышались тревожные, взбудораженные. Но время стояло на дворе такое, кто же спокоен в эти дни.
   - Здравствуйте всем, - улыбнувшись, проговорил он, быстрым взглядом окинув лица полян.
  Комнату для Ольсинора и Рангольфа Дундарий выбрал небольшую, но очень светлую, здесь открывался вид на сверкающие снега на Онеже. Ольсинор стоял спиной к окну, и его лицо было в тени, но в голосе послышалась улыбка.
   - Здравствуй и ты, князь.
   Рангольф приветливо кивнул. Он сидел в широком кресле, положив руки на подлокотники. Длинные лавки, забросанные коврами и шкурами, стояли вдоль стен. Домоткаными полосатыми ковриками и лохматыми медвежьими шкурами заботливо устлан пол. Две большие печи исправно отапливали дом, но пол зимой всегда холоден.
   Айин не было. 'И хорошо', - подумал Свей, поморщившись при мысли, что она может сейчас войти.
   - Пришел я поговорить с вами, - начал Свей нерешительно. Он крутанулся, прошагал по комнате пару шагов туда-сюда, не зная с чего начать и бухнул, как думал: - О том, как победить врага нашего общего. Враг вернётся. Ладогард говорит, новые силы копятся у Медвежьего перевала. Хочу просить полян о помощи.
   Рангольф посмотрел на Ольсинора.
   - Об этом я тебе и говорил. Но это в случае, если Изъевий не бросит все силы в одном направлении, - проговорил он, словно возобновляя прерванный приходом Свея разговор.
   Ольсинор кивнул, уставясь куда-то в одну точку на полосатом половике.
   - Ты, Свей, ещё не всё знаешь. Вчера Изъевий окружил Гардерику, - сказал он. - Боюсь, это нам теперь придётся просить о помощи. Через несколько часов вернётся магнод, и тогда мы будем знать всё в точности, пока же... пока, думаю, не до Древляны Изъевию. Он её теперь считает основательно потрёпанной, слабой.
   Ольсинор замолчал, с любопытством наблюдая за парнем, потому что новость не сказать, чтобы сильно удивила его. Но он будто загорелся возмущением, задохнулся, остановился напротив полян. 'Я ведь говорил! Этого надо было ожидать', - подумал Свей лихорадочно. Вскинув взгляд, увидел, что Рангольф не сводит с него глаз.
   - Откуда может получать помощь Изъевий? - выпалил Свей вопрос, который вот уже несколько дней мучил его. - Кто стоит за его спиной? Где те силы, которые он вновь соберёт, чтобы опять привести в нашу страну? Ведь возле его башни ни-ко-го!
   Рангольф посмотрел на Ольсинора. Тот молчал.
   - Вы ведь знаете! - воскликнул возмущённо Свей, он переводил взгляд настороженных тёмных глаз с одного полянина на другого. - Знаете и молчите. А люди погибают! Их вы назвали потрёпанными и слабыми. Теперь пришла очередь полян. Что вы теперь скажете?
   Ольсинор с сомнением вскинул глаза на Рангольфа и неохотно проговорил:
   - Плавающий замок. Всё оттуда, - разведя руки, он посмотрел на Свея. - Старая история. Наш Ильсинор был большой чудак. Очень добрый чудак, - вздохнув, добавил Ольсинор, - так вот его главным правилом было - не убей. Давно это было. Он, тогда ещё очень молодой, странствуя по свету, собирал разные диковины, волшебные вещицы, они всегда были его слабостью. Так вот в одном из ущелий он нашёл амфору, заросшую уже окаменевшей грязью. Крышка прикипела к амфоре, и невозможно было открыть сосуд. Древняя вещица, одним словом, всё говорило об этом. На амфоре были начертаны буквы какие-то. Не успел он прочесть: 'Не ты запечатал - не тебе открывать'...
   Полянин, продолжая говорить, с тревогой посматривал в окно. Но магнода всё не было.
   - Как рассказывал сам Ильсинор, в амфоре кто-то запричитал, запросился на белый свет. Вроде и язык казался незнакомым, а Ильсинор понимал его странным образом. Ильсинор же не хотел его отпускать, только растерялся на мгновение, а амфора запрыгала, забилась в руках, словно живая, и он её уронил. В осколках старой керамики нашлась лишь высохшая куколка бабочки. Раздался негромкий, счастливый смех, от которого зашевелились волосы на голове Ильсинора. Смех усиливался, эхом покатился по горам. 'Кто ты?' - спросил Ильсинор. Издалека, словно тот, кого он выпустил, удалялся, прозвучал ответ: 'Я тот, кого ты никогда не выпустил бы, если бы знал меня. Чёрный Махаон. Всего лишь, скажешь ты. Запомни это имя, ты ещё его услышишь'. Тут он увидел бабочку, которая сидела напротив него на шелковице. Бабочка была с человеческим лицом. Вдруг она разорвала грудь, достала сердце... и съела его. Да, съела собственное сердце. Тут бы Ильсинору и прихлопнуть кровожадное насекомое, но он так и не согласился со мной впоследствии, когда рассказывал эту историю, совсем ещё мальчишке. Сказав, что ничто на этой земле не исчезает и не появляется без причины, а у него причины уничтожать странную бабочку не было.
   Свей слушал, только что не разинув рот. Поймав себя на том, что, затаив дыхание, ловит каждое слово Ольсинора, он криво усмехнулся:
   - Ну и ну. Помню, Агата рассказывала всегда что-то подобное, такое, чего никогда вокруг себя не видишь. Потом ходишь и думаешь, может ли быть такое на самом деле. Я долго не мог уснуть после её рассказов, а Агата, как ни в чём ни бывало, уже храпела у себя в закутке. Бабочка с человеческим лицом...
   - Агата, говоришь, - усмехнулся Рангольф, - эта старушенция еще та бестия. Она знает и о Махаоне, и о его истории. Откуда вот только.
  Ольсинор, кивая головой в такт словам Рангольфа, вдруг добавил:
   - Дело в том, что Ильсинор долго потом искал следы этой бабочки в разных библиотеках, кто-то же её посадил в эту амфору и даже предостережение написал. Ничего он не нашёл.
   Свей скептически хмыкнул, стоило ли об этом говорить, если ничего не нашёл.
   - Не нашёл тогда, - настойчиво повторил полянин. - Лишь одна старая рукопись попала к нему случайно уже у нас в Ивии. Древняя книга, перечисляющая тёмных существ. Среди разных тварей упоминается бабочка с человеческим лицом. Её прозвали Чёрный махаон, потому как она очень походит на эту бабочку, если бы не её страшное лицо. Так вот причислена она древним автором к самым опасным тёмным существам, он её называл оборотнем, - Ольсинор говорил медленно, словно вспоминая на ходу всё новые подробности и боясь ошибиться, а Свею с каждым его словом всё меньше верилось, что какая-то бабочка может быть так опасна. - Душа, заключённая в ней, будет всё время возрождаться, покуда будут находиться люди, испытывающие страх или обиду.
   - Чья же это душа? - машинально спросил Свей.
   - Ловца душ... Мастера Ю, - неожиданно раздался резкий голос магнода, - что это вы его вспомнили?
   Магнод стоял на узком подоконнике и нетерпеливо переводил взгляд с одного большого для него лица на другое.
   - Как дела в Гардерике, Ог?! - воскликнули в один голос Ольсинор и Рангольф.
   Магнод хмыкнул.
   - Гардерика окружена. Поля и леса возле Древляны опустели. А что вы хотели услышать? Что они пришли прогуляться по вашим желтеющим душистым дероком горам, послушать песни полян и посидеть у костра у озера? - ехидно, повысив голос, сказал Ог.
   Магнод обращался к полянам, а ответил запальчиво Свей:
   - Вам хотелось услышать, что Изъевий разделил силы, и не вся его орда окружила Гардерику, что часть степняков и прочих тварей придёт сюда, к Древляне, - поляне молчали. Видно было, что парень в отчаянии. Слишком большая ответственность свалилась на него. А Свей продолжал: - Но каждый рад услышать, что его родина в меньшей опасности, чем ему казалось.
   Ольсинор медленно наклонил голову в знак согласия.
   - Но поскольку времени очень мало... нет... неправильно, - поправил сам себя молодой князь, - времени у нас нет. Можем ли мы что-то предпринять против, - Свей перевёл взгляд на магнода, - мастера Ю?
   Тот, нахмурившись, развёл небольшие, просвечивающие на солнце крылья, сложил их, снова развёл. Он явно был в замешательстве.
   Ольсинор смотрел на своего маленького друга. Он редко видел его растерянным. Рангольф решительно поднялся и стал собираться. Уж во всяком случае, в том, что им пора отправляться домой, сомнений не было.
   - Айин, мы едем, пора, - позвал он. И обратился к князю: - Свей, про мастера Ю я тоже немного знаю. Не знаю, почему Ольс не хочет тебе сказать всего. Ог правильно его назвал - Ловец душ, он их собирает, питается страхами и обидами, собирает их, выращивает чудовище и отправляет обратно защищать своего родителя. Думаю, Изъевий давно уже с Ю знаком, слишком уж похоже он действует. Но Ю умеет воплощать самые ужасные страхи, самые болезненные обиды, они связаны со своими родителями, а живут и кормятся в мирах Махаона. В его власти оживить самые страшные твои сны и послать тебе на помощь. Никогда не знаешь, что тебя ждёт. Этот Плавающий замок, всего-навсего сон путника, проезжавшего мимо Чёрного Махаона, прекрасной бабочки, спящей на ветке самшита. Убив путника, он завладел его сном, который ему очень понравился, и поселился в красивом, плывущем над землёй доме.
   Ог кивал головой и с интересом следил за лицом лесовича.
   - Да, Ольс, ты же прекрасно знаешь эту историю, - с хитрецой взглянул на полянина магнод.
   Но Ольсинор не ответил ему, он задумчиво спросил Свея:
   - Зачем, Свей, тебе это? Ты решил отправиться туда и победить мастера Ю? Думаешь, это так же, как выслушать песню мытаря?
   Свей обиженно скривился, почувствовав насмешку такого добродушного и славного старика Ольсинора. Покраснел. Но решил, что не хочет думать об этом. Он понимал, что слишком самонадеян... и промолчал.
   Повисла неловкая тишина. Тогда князь, наконец, ответил, вздернув упрямо подбородок:
   - Я не вижу другого выхода. Возьму мытаря и... была не была!
  Рангольф задумчиво хмыкнул. Ольсинор медленно кивнул.
  И все как-то сразу задвигались. Ог опять принялся растерянно трясти крыльями, Рангольф передвинул зачем-то кресло и поправил ногой задравшийся угол ковра, Ольсинор задумчиво прошёлся по маленькой для этого комнате и вернулся к окну. Лишь Айин стояла на пороге неподвижно.
  Вдруг она подошла к Свею и, сняв с шеи тонкий шнурок с маленькой витой раковиной, приподнялась на цыпочках и надела его на шею лесовича.
   - Пусть она поможет тебе, как помогала мне, - проговорила она еле слышно и быстро отошла.
   Свей проводил её раздраженным взглядом. Зачем? Чтобы он почувствовал себя виноватым? Обязанным? А потом поморщился и тряхнул головой, отгоняя раздражение. Вспомнил, как она вчера вместе со всеми отчаянно бросилась защищать город. Может, просто, она ещё и друг... который, несмотря ни на что, не оставит в беде.
  Рангольф смотрел на дочь, он знал, что творится в её душе, но видел, парня раздражает её внимание. Да и разные они, совсем разные. Парень хватался за то, за что другой бы на его месте даже и не подумал бы взяться. Можно сказать, дурачок, дескать, он. Рангольф покачал головой. Теперь он ни за что так не сказал бы, теперь, когда в Древляне стоит сотня Цава. И чем он их взял? Тем, что выслушал песню мытаря? Но её многие слушают, и ничего им не делается. Что-то ещё, в придачу, почуяли в нём эти махины. Искренность какая-то была в нём, такая, что смеёшься от души и молчишь, не тяготясь молчанием. Без камня за пазухой парень. Но этим мастера Ю не возьмёшь. Просто глупость какая-то рассказать сейчас парню о нём!
  Рангольф злился, а Ольсинор, скрестив руки на груди, думал о чём-то. Молчание прервал нетерпеливый Ог:
   - Нет... Это непостижимо! Сколько можно молчать! - воскликнул он, однако встретив строгий взгляд Рангольфа, возмущенно нахохлился.
   Ольсинор вдруг сказал:
   - Я пойду с лесовичем. Вас же прошу, держитесь!
  Он встретился глазами с Рангольфом. Тот развёл руками.
  - Слов нет! Зачем?!
  Но тут же замолчал. Он столкнулся со знакомым растерянным прищуром Ольсинора. Тот отвёл взгляд, смешно кивнул стене. Что толку говорить, он не услышит. Похоже, не хочет идти, но идёт, и не очень верит в хороший исход. Значит, считает, что не может иначе, а это уже другое. Потом, когда-нибудь потом, он расскажет, если вернётся, если все они встретятся вообще.
  Поляне обнялись.
  Свей вдруг сказал:
   - Драконов возьми, Рангольф! Две десятки. Больно они хотели с чужаками сразиться, а мытаря мы с собой возьмём! Остальные, чур, в Древляне останутся! Медвежий перевал-то рядом, не ровён час - степняки да великаны, и какая другая нечисть, и к нам нагрянут!.. Вальдегарду наказ оставлю, чтобы Мокшу, как меня слушался!
  Рангольф молча приложил ладонь к груди.
  Нужны драконы, ой, как нужны, и Древляне они нужны. Может, по-мальчишески неразумно это, отпустить сейчас из Древляны драконов, но отказался бы только дурак. А Ольсинор вдруг побледнел, провёл ладонями по лицу.
  - Ты будто привидение увидел, Ольс, - сказал Рангольф, улыбнувшись.
  - Очень похоже на то, - задумчиво ответил Ольсинор.
  
  Перчатка
  
  Дундарий ждал за накрытым столом. Подперев понуро голову, домовой возил пальцем в глиняной миске со сметаной и время от времени облизывал короткий толстый палец. Ему было неспокойно. Думы тягостно цеплялись одна за другую, ушедшие навсегда из мира людей приходили к нему, к нежитю, и подолгу оставались. Спорили друг с другом, обращались к нему, он им отвечал, и, казалось, что домовой совсем спятил и разговаривает сам с собой.
   Теперь напротив него сидел Светослав. Он мрачно отмахивался от Завеи, которая мельтешила тёмным призраком тут же. Старый князь говорил Дундарию:
   - Съешь вон ту стерлядку. Ох вкусна рыбка. Ну, скажи, скажи, Дундарь! - его голос раздавался тихо, словно издалека.
   Дундарий вяло съедал стерлядку и согласно кивал. Говорил недовольно:
   - Слабое у меня сердце, не могу вас прогнать! Да и сам виноват, грущу об вас, о времечке золотом, когда детки твои малые были, князь. А как мы с тобой на рыбалку хаживали, помнишь? А-а... А я помню. Словно было это вчера. Ну, вот такого сома-рогача, помнишь? - Дундарий развел руки широко-широко, сколько у него сил хватило, и удивлённо посмотрел на старого князя, а тот изумлённо качал прозрачной головой. - Не помнишь?! Или то с дедом твоим было? А-а, - разочарованно протянул он, - нет мне покоя, и вам покоя не даю. Э-эх... Идите уже с миром. Сгинь, Завея. Я уж простил тебя за смерть князя, и ты меня прости, убивца своего.
   Свей быстро вошёл в большую залу и с удивлением некоторое время вслушивался в бормотание домового. Но разобрать ничего не смог, да и заняты были мысли его другим. Взбаламутил старый Ольсинор князя небывалыми рассказами.
  Он, почему-то обойдя стул, где сидел Светослав, словно чуя неладное, с размаху уселся на следующий за ним и, расставив локти, наклонившись вперед, пытливо спросил домового:
   - А что, Дундарий, знаешь ли ты о мастере Ю?
   И замолчал, выжидая, что ответит тот. Домовой отпрянул, навалившись на высокую спинку стула, поёрзал на своей подушечке. Показал фигу направо и налево. Прищурившись, ответил:
   - А зачем тебе, князь, эта нежить понадобилась? Живи себе спокойно, и не тяни к себе беду.
   - Да она вроде как уже пришла, беда-то, вот и поляне говорят, что Изъевию больше негде такую помощь взять, как в Плавающем замке.
   Домовой посмотрел исподлобья и пробубнил:
   - Ну, так и пусть себе, его же Ю рвёт за то на части.
   - Как это на части? - ухватился за странные слова Свей. - Изъевий, что ж, тоже нежить? Как можно живого на части, если только не до смерти? А Изъевий жив. А?
   Дундарий вздохнул протяжно. Не хотелось ему об этом говорить. Не хотелось называть имен запретных, которые сами по себе сродни заклятию, призывающему тёмную силу. Потому что вызывают страх, а Ю всегда за страх цепляется, и за обиды, так обиды тоже суть страх. Взглянув с осуждением на Свея, и, поняв, что тот совсем немногое знает, он все-таки произнёс:
   - Нет... Изъевий - оборотень. А Ю... Доколь ты не узришь узора на крыльях большого Махаона, всё ничего. Своим страхолюдным ликом он приманивает взор всякого к себе, заморачивает его, ну и мысль, значить, начинает истекать из замороченного белой нитью, а Махаон плетет из неё куколку. Иногда он лишь заберёт то, что ему нужно. Но плохо, если куколка будет готова, то замороченный в полной его власти. Думаю, что Изъевий в полной его власти, и зря он думает, что сможет оторваться от Ю.
   Дверь бесшумно приоткрылась. Агата невозмутимо прошествовала прямо к столу. Свей с Дундарием замолчали. Её белый чепец проплыл перед столом. Поднявшись на цыпочки, она оглядела присутствующих и достала из-за белого фартука серебряную, почерневшую от времени, бутылочку. Сурово сдвинув брови, Агата с усилием вытянула крепко сидевшую пробку и вдруг плеснула куда-то за стул Свея заговорённой водицей. И ещё раз...
   - Да будет тебе! - шикнул на неё Дундарий, он видел, как тень Завеи будто смялась на глазах и стала пропадать. - Тоже мне, охотник за привидениями!
   Агата, нисколько не изменившись в лице, ответила ему с достоинством:
   - А ты сидеть, старый пентюх, призраками обвешаться! Надо тебе они?!
   - Да иди, иди, ненашенская ты, откуда тебе знать, зачем мне привидения! - закричал Дундарий, возмущённый тем, что уличили его во встречах с умершими. - С кем ещё потолковать-то старому, больному домовому? Схлоп и тот нос воротит. Как сходил к драконам, так и зазнался, сидит у себя на опушке! - вопил он возмущённо, словно призывая в свидетели Свея, который быстро рассовывал по карманам пироги да куски запечённого мяса. - А что ты энто делаешь, князь?! Нет, погодь! Погодь, говорю!
   Но Свей уже встал во весь свой немалый рост и обернулся. Улыбнувшись Агате, он проговорил, продолжая засовывать кусок пирога, завёрнутый в рушник, за пазуху:
   - Знаю, Агата, много лет служила ты моему деду верой и правдой. Не поможешь ли и мне, его внуку? Не знаешь ли ты, как одолеть Большого Махаона? - и, подумав, добавил. - Мастера Ю.
  Но говорил он это уже в спину Агате. Та быстро-быстро семенила из комнаты. Она уже подходила к двери, когда князь назвал имя Черного Махаона, и, сильно удивившись, обернулась. Постепенно её сморщенное лицо вытягивалось всё сильнее.
  Агата поводила вытаращенными глазами, ища любое волнение воздуха или складки на шторах, или теней на полу или стенах, но ничто не вызвало её подозрения. Потому что она испугалась, ужас как испугалась, до смерти. Надо успокоиться, взять себя в руки. Она вздохнула свободнее, словно до этого кто-то сдавил ей глотку, а теперь отпустил. Ложная тревога? Агата впилась маленькими своим глазками в лицо парня. Нет, она не ошиблась. Махаон здесь. Совсем чуть, на коготок, зацепился и ждёт. Знакомое, давно испытанное и так и не позабытое ощущение трепетания воздуха, будто у её лица дрожат крылья невидимой бабочки.
  Свей же размашисто подошел к ней и сейчас с любопытством наблюдал за неподдельным испугом, неужто этот Ю на самом деле так страшен. Но больше не стал ничего спрашивать, вспомнив почему-то, что Ольсинор говорил про страх. Что именно страх вызывает Махаона. Агата очень испугалась. А потом испугалась, что испуг притянет зло? Это как собака ухватит свой хвост и кружит с ним, не понимая, что чтобы победить хвост, придётся перестать видеть в нём врага, понять, что это она сама. Тут Свей подумал, что, кажется, он запутался. Потому что у него получилось, что Махаона нет, Махаон это он сам, если испугался или обиделся, но тогда... Что тогда?
   - Дундарий, - обернулся он к обиженному домовому, - не держи на меня обиду, некогда мне рассиживаться да чаи распивать, вон, погляди на улицу. Столько люду собралось или ты запамятовал, что погребальный костёр сегодня? Да и поляне уже коней седлают, домой отправляются Рангольф и Айин, собери им лучше чего-нибудь поесть в дорогу, - он улыбнулся, тряхнув длинными волосами, падавшими прядями на глаза.
   Домовой всплеснул маленькими ручками, и его нос покраснел от близких слез. 'Совсем я стал стар. Зенки на мокром месте все время', - подумал он с горечью.
   - Неужто уже уходят? Ольсинор с тобой, значить, остаётся? - затараторил он, пытаясь скрыть слезы и словами заглушить волнение.
   - Остается, да ненадолго, - ответил Свей, проверяя ладонью на месте ли малый нож-меч в сапоге, поправляя меч на поясе.
   Застегнув меховой плащ на серебряную застёжку на груди, он ещё раз окинул взглядом большую залу, витражи, переливающиеся разноцветьем красок. И улыбнулся. Предстоящая дорога и пугала его, и звала неизвестностью.
   - Ну, бывай, Дундарий. Командуй домом, помогай княгине, воинам, Мокша останется за меня в помощь княгине, доверяю ему, как отец и дед доверяли...
   - Нет, ты годить, князь молодой, - вдруг проговорила молчавшая до этого Агата и сверлившая недоверчивым взглядом Свея, - слушать, что я говорить буду...
   Свей остановился уже у двери. Агата засеменила к нему и поманила рукой. Князь наклонился к ней, к самому накрахмаленному чепцу, из-под которого выглядывали её глаза, словно буравчики. Он напряжённо ждал. Что затеяла бабуля? Примется рассказывать?
   - Слушать внимательно... Ты не скоро прийти на место, где стоишь. Совсем седой прийти. Надо оставить сейчас что-то. Забыть... Чтобы вернуться.
   Свей недоумённо поморщился и отшатнулся, продолжая глядеть растерянно на белый дрожавший чепец перед глазами. 'Ерунда какая-то', - разочарованно подумал он. И заторопился. Ещё раз похлопал себя по бокам, проверяя всё ли на месте, Дундарий грустно подал ему его лисью шапку. Князь торопливо вышел и хлопнул дверью.
  Агата задумчиво смотрела ему вслед. В руках у неё была кожаная рукавица князя, и образ озорной Леи вставал перед старой ведуньей.
   А Свей торопился на погребальный костер. Княгиня-бабка ждала его уже на красном крыльце. Тяжёлая бобровая шуба, накинутая на плечи, скрывала её всю до пят. На её непокрытую седую голову падали и падали редкие снежинки.
  Свей сорвал шапку с головы.
  'Все делаю неправильно, спешу там, где спешить нельзя... нельзя ведь уезжать теперь', - подумал он, отчаянно мотнув головой, словно пытаясь отогнать эти мысли.
  Бабка Алёна укоризненно смотрела на него.
  'Уже знает, что я покидаю Древляну. Почитает трусом?' - подумал Свей и поёжился от её неуютного взгляда.
  Но княгиня вдруг смягчилась. Она видела, что мечется внук, мается. То ли выбор перед ним какой стоит, и он решиться не может, то ли ещё что. Но не говорит. Мальчишки они такие, они всегда такие, и старые, и малые. Если в чем сомневаются, редко кто скажет о сомнениях.
  'Старый не хотел, чтобы я знала о сомнениях', - думала она.
  - Ну как ты мне поможешь в ратных делах, глупыха, - говорил ей Светослав, целуя. - Вот не знаешь ты о них, и на душе у тебя легко, ты так славно улыбаешься, летаешь по дому, а мне другой помощи от тебя и не надо. Видеть бы и радоваться тебе и детям, только и всего...
  И Игорь не хотел показать сомнения, потому что был мягок, не очень решителен и добр, знал это и не хотел взваливать тяжесть решения на другого. Каким вырос внук? Слабая улыбка тронула её белые бескровные губы, и она сказала:
  - Делай, как велит сердце, Свей.
  - Люди считают меня трусом. И ты, ты тоже? - выпалил вдруг Свей. Отчаянные глаза его впились в лицо бабки. - Я улетел в трудное для города время. И теперь...
  - Тогда никто и не думал о тебе, - жёстко ответила княгиня. Ей стало обидно, что внук забывает, что деда в Древляне очень любили. - Здесь был твой дед, и город был спокоен. И даже, когда его не стало, никто не думал о тебе, тем более, как о князе, - сказала уже мягче княгиня Алёна. - Ты сам занял это место, да так, что ни у кого не возникло сомнения. Привел драконов и спас город. Мне ли упрекать тебя, если вижу, что ты за людей стоишь. Вот и теперь... - голос её задрожал, но княгиня нашла в себе силы отогнать близкие слёзы, - вот и теперь, я желаю лишь одного - чтобы ты вернулся. Ты - всё, что у меня осталось на этом свете, Свеюшко. Ни сыночка, ни доченьки нет больше у меня, ни любимого мужа. Буду ждать тебя, мы все будем тебя ждать...
  
  В путь
  
   - Нет ничего лучше дома своего, Мокша. Побывал я опять в жаркой Марвии, - Схлоп повернул к лесовичу круглое, раскрасневшееся лицо и говорил, довольно жмурясь, словно толстый старый кот, развалившись на широкой лавке, - и опять понял, что ничего нет милее моей опушки. Ну вот разве не благодать, скажи? Выйдешь по утру... птица какая вспорхнет, прочвикает, роса умоет... или снежок там... навернётся с ветки, белка, значит, пропрыгала. А тишина какая, нигде такой нет. Опять же кажный, кто в город идёт, ко мне заглядывает. Да, - он вдруг помрачнел, - многие, кого я раньше знал, не придут больше. Ну давай, Мокша, помянем их добрым словом...
   Лесович не откликнулся. Грузно повалившись головой на свёрнутую овечью шкуру, он спал. Всё утро Мокша пробродил по лесу, и теперь его сон сморил. Пещерник махнул рукой, дотянулся до резного ковшичка Мокши, чокнулся и, расплёскивая по бороде брагу, отпил добрую половину. Мокша приоткрыл глаза и невозмутимо проговорил, словно и не спал вовсе:
   - Помянем...
   И потянулся за ковшичком.
   Схлоп захохотал довольно, отломил ржаного хлеба, печёного вперемешку с льняными семечками, как он любил, и протянул другу. Головка разрезанного на четверти полевого лука источала пряный аромат, смешиваясь с аппетитным запахом солонины. Пещерник дорезал большими ломтями кусок мяса и опять принялся жевать, сыпля крошками на свою лохматую заячью душегрейку.
   - Ведь на самом энтом месте, почитай, Мокша, князь наш смерть от руки дочери принял, - не мог Схлоп долго молчать, а лесович, наоборот, молчалив был сегодня. - И как только рука у неё поднялась, ума не приложу.
   - Говорил же Дундарь, что листок у неё нашли от Изъевия, - сказал Мокша, привставая, чтобы вернуть ковш на место, - знать помогал он ей, вел её. Сам же знаешь, что, если завладел кем оборотень, то, что угодно заставит сделать. А письмецо упырь принёс в город. Видимо, совсем тяжко людям уж было, никто не остановил, прошёл он до самого княжьего дома. И псы не учуяли. Опять же непонятно. Да-а, во всем рука Изъевия видна, Схлоп.
  В очаге в стене потрескивали дрова, было тепло и тихо. В стойле всхрапывали лошади.
   Вскоре рука Схлопа вскинулась лениво из-за стола и привычно погасила щелчком свечу.
   Оба друга, по природе своей отшельники, вот уже второй день не показывались в городе. Тяжело было, там все напоминало о друзьях и знакомых.
  - Хлебов таких никто не умеет печь, как Скора пек, - сокрушался Схлоп, отворачиваясь к стенке. Запасы хлеба кончались. - А потому что никто так муку тонко не натирает, как на его мельнице, что у ручья. Иэхх!
  - Это да, - кивал Мокша. - Запруда у него знатная, вода высоко падает, колесо крутится как бешеное. Щучек я там ловил прошлым летом, в заводи. Научатся, людям без хлебов не прожить.
  - Это да, - вторил ему Схлоп и поворачивался опять к свету...
   На следующий день, с утра пораньше Мокша ушёл в лес '... зайчатины на похлебку словить', а Схлоп принялся печь топить, припасы проверять, смотреть - не хозяйничал ли здесь кто без него.
  Но всё было на месте, старый Ольсинор добро закрыл выход, а 'князюшко жизнь положил, чтобы в подземный ход степные люди не вошли', - шмыгал носом пещерник и подливал себе из жбанчика браги - на помин.
   Лесович, не любивший, когда Схлоп пил много, возвратился не скоро, однако ворчать не стал. Бросив пустой подсумок для дичи, он устало привалился к тёплой стене.
   - Пусто в округе. Ушёл зверь, какой уцелел, - проговорил он. - Деревьев порубили тьму, грелись твари. Да. Горожане, кто выжил, погребальный костёр на берегу складывают. Много с заимок люду стеклось к городу.
  
   Выбравшись из своего овражка, друзья направились по окраине истоптанного, искореженного следами тысяч ног поля. И хоть так намного дальше было идти до берега реки, но не было сил ступать по этой земле. А на берегу уже собрались люди. Лесовичи второй день шли и шли к Древляне. Они надеялись здесь найти последнюю защиту себе и своим семьям. Это были те, кто короткими немногочисленными стычками отвлекали врага от стен в дни осады. Но силы были неравны, и они вновь хоронились в лесах, и вновь подстерегали врага на лесных тропках.
  Помимо большого костра у реки, стаскивались трупы врагов со всей округи и сваливались на окраине поля с восточной стороны городских стен. Их сожгут завтра. А как их оставить? Нельзя. Придет весна, растопит снега и засмердят они, начав гнить и разлагаться, стекая ручьями в реку. Да и не по-людски это. Надо похоронить. Пусть души погибших уходят в мир иной, а не носятся ночами по городу и не воют обиженно.
   Свей работал вместе со всеми. Было больно, и хотелось разреветься от безвыходности, обиды и боли, как в детстве, когда попали льдышкой в нос, потекла кровь и он долбил обидчика кулаком в варежке, и ревел, и размазывал кровь по лицу. Но и становилось легче, в такие минуты легче быть вместе со всеми. Работали молча, быстро, в тишине. Редкий приглушенный разговор если раздавался вдруг, то тут же стихал. Потом кто-то затянул песню. Затянул сильно, хрипло. И закашлялся. Опять выкрикнул:
   - Как на Онеже, да на реке...
  Вольно крикнул, в морозном воздухе звуки все слышны стократ.
  Одну строку он пел громко, словно на подъёме душевном, а следующую - тихо, так, что больно щемило сердце от тоски...
  
   Солнце встало да над лесом на заре...
   Славный город там раскинулся, лежит,
   А вдоль берега тропинка всё бежит,
   Ой, бежит она до самой до реки,
   К белу камню, что уж век вода точит,
   Там любимая меня ждала, ждала,
   Я к ней побежал бы, да нельзя...
   А как дым потянется над речкой, над рекой
   Полечу я с ним как птица над землей...
  
   Старая совсем песня, давно уж её никто не вспоминал, больно грустная, но и столько лесовичей давно уж в раз не погибало. Горько было смотреть, как вырастает холм на берегу, как вырос ещё один и ещё... Слишком много горя, не вмещается оно в душу, слова сами находятся. Дым от погребальных костров пополз вдоль реки, словно прощались погибшие воины с местами родными. Песни грустные и тягучие звучали в холодном воздухе.
   К вечеру оттеплило, и пошёл снег. Повалил хлопьями, укрывая землю белым. На башнях Древляны, нахохлившись, сидели драконы. Свей с Ольсинором поднялись на Ладогарде в небо уже в сумерках. Немногие знали, что князь покинул город, и лишь маленький Дундарий, Мокша, Схлоп и старая княгиня провожали их.
  
  Каолин и Миримея
  
   Изъевий скользнул через широко распахнутые входные двери. Дом медленно плыл в холодном воздухе. Здесь он бывал уже дважды, и каждый раз подавленность сковывала его. Зависть, восхищение, непонимание смешивались в его душе почти с ужасом, и с насмешкой.
   Хозяин же замка сейчас равнодушно следил за каждым движением гостя и не торопился к нему. Он лениво почесывал за ухом маленькую собачку, лежащую на подушечке. Холёные пальцы в перстнях, мертвенно-бледные и вялые, еле шевелились. Лицо было сонно и неподвижно, как маска. Лишь глаза холодные, равнодушные жили на этом лице.
  Но и хозяин дома, и весь его теперешний облик, и эта китайская собачка с приплюснутым носом, и огромный плавающий замок, пугающий путников в темноте ночей - всё это казалось Изъевию глупым трюком, он только и ждал, чтобы всё это побыстрее закончилось.
   Мастер Ю, Большой Махаон... как только не называли его. Но когда-то он был простым пастухом овец в затерянном в горах селении. Семьи у него не случилось, был он молод и беден. Тяжёлые дни, когда бушевала непогода в горах или волки нападали на стадо, сменялись тихими днями, когда он подолгу сидел на большом, тёплом от солнца камне. Он с удовольствием следил за игрой теней или света, змеи приползали и грелись вместе с ним на солнце, дружбы с людьми он не искал, его интересовала другая сторона их жизни. Тень, которая шла за человеком, или сон, преследовавший своего хозяина. Пастух видел их, чуял запах, люди чувствовали это и избегали его. Но он тогда был лишь созерцателем тайного. И лишь одна встреча изменила всё.
   Однажды, в поисках отбившейся от стада овечки, он забрел в такую глухомань в горах, куда раньше старался не заходить. Частые обвалы и оползни сделали единственную тропу почти непроходимой. Но понемногу, заходя всё дальше и дальше, он с удивлением вдруг понял, что не знает эти места. Высокие горы громоздились вокруг него? Или слишком глубоко в ущелье спустился он? Но голубой клочок неба казался невероятно далёким. Но и тот внезапно скрылся - что-то неумолимо летело на него.
   Большая птица, выставив вперёд острые когти, неслась с клёкотом прямо на него. Упавши и выставив вперёд беспомощно руки, он почувствовал острую боль в груди и увидел, как большой круглый глаз уставился на него. Но старый маг О, а это был он, не стал убивать растерявшегося мальчишку и оставил его жить у себя.
   Он уже давно задумывался об ученике. Тогда О и сказал мальчику: 'Ничего не случается так просто, и не ты сам пришел сюда'. Мальчик спросил, надеясь уличить учителя во лжи или хитрости: 'Кто же меня привёл?' - уже готовясь ответить ему, что пришёл он один. 'Тебя привели мои мысли, ты почему-то слышишь их'.
   Мальчик ничего не понял, но промолчал, вдруг вспомнив игру теней, которую он так любил наблюдать.
   Много воды утекло с тех пор, давно мальчик-пастух стал Мастером. В его доме бродили самые невиданные страхи и росли немыслимые обиды. Корнями они уходили в другие миры, а верхушками цеплялись за этот. Большой Махаон просыпался от долгой спячки, в которой бродил по своим бесконечным галереям в параллельных мирах, и приводил за собой в подлунный мир страшных, невиданных доселе чудовищ.
  Перепуганный Изъевий изо всех сил делал вид, что любуется, - возле него струились прозрачные плоскости других реальностей и тихо радовался, что сам он не в них. Миры, под разными углами пересекаясь, плыли возле него, и он путался уже, где он сам. Потому что тот выход, через который пришел он, виделся ему и в тех плоскостях, что были возле него сейчас. Там виднелись другие тени и лики, и всё пугало, и восхищало его. И вдруг у него перехватило сердце, там, в реальном теле, которое сидело на диване в тёмном кабинете высокой башни. Будто кто-то взял его в кулак. Изъевий жалобно всхлипнул и услышал голос Ю:
   - Ты опять пришёл... полянин, так вы себя кличете?
   - Да, Мастер, - сипло выдавил из себя Изъевий.
   - Чего ты хочешь на этот раз?
   - Помощи... против драконов Цава, - задыхаясь, проговорил Изъевий.
   - Ты мне обещал половину своих земель, полянин.
   - Помню, Мастер.
   - Стало быть, ты сам ни на что не годен, - медленно говорил Ю. - Всю работу за тебя должен делать я сам. Молчи.
   Изъевий почувствовал, что голос у него пропал. А Ю продолжил:
   - Стало быть, будет справедливо, если и плату получу полностью я.
  Ю поднял руку, и собачка завиляла пушистым хвостом. Ленивый щелчок длинных пальцев вызвал странное движение в плоскостях, волнующихся вокруг тени Изъевия. Незадачливый маг затрясся, увидев, как двинулось сразу несколько теней. Их то ли руки, то ли щупальца протянулись к нему и втянули в трясущееся, словно желе, пространство. Искажённое страхом лицо Изъевия ещё некоторое время мелькало в плавающей параллельности и вскоре исчезло в ней.
  Ю задумчиво принялся опять поглаживать пушистое существо, а взгляд его лениво блуждал по параллельному Второму миру. Там часто задерживался он, следя за игрой колец Миримеи, трехглавой змеи, огромные, как блюдца, глаза которой иногда, не мигая, всматривались в этот мир. Её толстое, круглое тело вяло перетекало в холоде своего пространства, и тогда становилась видна вся его невероятная мощь. Иногда она вдруг поднималась в полный рост на кончике своего хвоста, и на её спине раскрывались огромные крылья.
   - Ты понял меня, полянин? - изнеженный голос мага окликнул тень Изъевия, прижавшуюся сплюснутым лицом к границе миров. Тень открыла рот, быстро и мелко закивала в ответ. - А может, мне выкинуть отсюда мальчишку с придушенными голубями? Того, что сестрица безумная сюда притащила? Интересно получилось, из его обиды выросло деревце. Вот я к нему жука древоточца и поселил, тот уже грызет изнутри, точит. Ты ведь из-за него сегодня пришёл?
   Беззвучно засмеявшись, Ю не сводил глаз с неподвижной тени пленника. Наконец, перестав смеяться, он сказал:
   - Бери Миримею, мою любимицу. Её вырастил один гончар, завидовавший соседу. У того получалась удивительная чайная посуда, лёгкая и прозрачная. Тогда Миримея была совсем маленькой, но она росла не по дням, а по часам, питаясь его страхами и обидами непризнания. И наш гончар всё-таки убил соседа, и ведь научился потом делать хорошую посуду. Но так всю жизнь и боялся, что люди узнают, что это он не помог соседу выбраться на берег. Время было весеннее, лёд на реке хрустнул. Гончар и его сосед вместе возвращались с рынка, вели беседу о том, что люди не понимают, как сложно сделать хороший фарфор. И сосед поделился, что главное жар в печи и каолин из дальнего оврага. Когда льдина откололась от тропы, гончар стоял и смотрел, как перевернулась ледяная глыба, как его соседа всё больше затягивало под лёд. Так и не протянул руку. Он мог бы спасти соседа. Тот до сих пор бродит в мире, где мог бы ещё пожить. Отвечаешь за Миримею головой, полянин. Люблю смотреть на неё долгими зимними вечерами и засыпать под шорох её колец.
  
   ...Тень Изъевия неровно, рывками пробиралась в ночной тишине обратно, держась ближе к земле, боясь не справиться с порывами ветра, иногда обессиленно проваливаясь вниз и из последних сил вновь поднимаясь. Изъевий не видел Миримею. С ним она, или Ю обманул? Но иногда, оглянувшись, замечал вблизи мучнисто-белую массу. Толстая будто полено, туша плыла в холодном воздухе, слабо извиваясь. Он радовался, пытался себя подбодрить. Скоро может сбыться его главная мечта. Он начинал думать о том, что будет, когда он войдёт в Гардерику. Может, никто и не будет с ним воевать, ведь он свой, он жил там! Пусть они не будут с ним воевать... А потом привыкнут и поймут, что ничего плохого он им не желал. Змея тихо шипела и даже казалось, что шипела она в ответ. Это походило на насмешливое: 'Шшшш... не смеши'. А еще это походило на шорох тех шипастых кустов возле кладбища. Изъевий всегда их боялся, когда шёл домой с рынка - иногда мама отправляла его за серебряной нитью для кружева, она не доверяла служанке. Змея шипела, а он говорил в ночной тишине:
  - И ты не веришь! Но ты ничего не знаешь обо мне! Я очень люблю Гардерику и хочу построить в ней мост! Но они выгнали меня. Из-за чего?! Меняла сказал, что научит излечивать самую тяжёлую болезнь на свете...
  Он говорил и оборачивался быстро. Слушает ли она? Обиженно крутился в темноте ледяного пустынного неба. Но ничто больше не нарушало тишину. Он летел дальше. Внизу плыли поля, леса, горы... Оглядывался и опять видел рядом мучнисто-белую тушу. И он начал рассказывать.
  - Этой болезнью оказалась смерть. Мы излечили покойников, а меняла говорил, что он покажет на трупе следы болезни... Покажет! Всего лишь! Когда покойник начал оживать, я чуть не умер от страха, так испугался...
  Он почувствовал, как туша змеи коснулась его. Поползла по нему, обвила толстым мягким кольцом. Изъевий закрыл глаза и приготовился умереть. Но ничего не происходило. Нет, кажется, его укачивали. Как мама укачивала его маленького, а потом баюкала сестру, а он смотрел и хотел, чтобы баюкали его. Змея тихонько укачивала его в ледяной пустоши неба. Ему стало спокойно, так спокойно ему никогда не было. Он принялся рассказывать всё подряд.
  - ...они прогнали меня. Прогнали из города и наложили заклятие. Ноги мои не идут домой. Я пробовал и не смог попасть в ворота, тогда я пробрался через кладбище, там в городской стене калитка. Она всегда открыта, когда городу ничего не угрожает, а ему ничего не угрожает вот уже восемьсот пять лет!.. Но и в калитку мне не удалось пройти, ноги отказали, будто к каждой привязали по каменной тумбе, что торчат на месте старого моста.
  - Шшш... - слышалось в холодном воздухе.
  Змея спала. Её туша повисла на двигающейся рывками тени и тихо раскачивалась.
  Изъевию казалось, что Миримея сочувствует ему. Конечно, сочувствует. Ведь почему-то она принялась его укачивать, будто увидела его воспоминания, поняла тоску мальчишки. Она слушает его, она понимает. Упырь Глова тоже слушал его иногда, но Миримея - это сила, силища, с ней он войдёт в Гардерику, он им докажет, что он хороший, добрый, они поймут, а потом и полюбят его. Изъевий заплакал от внезапной короткой радости... Очнулся на своём диване. Затих и уснул. Миримея плыла где-то рядом в своем мире. 'Позови, она придёт. Границы миров для неё откроются, если ты позовёшь', - сказал Махаон.
  
  Молчание и трёхглавый дракон
  
  
  Летели в полной темноте, лишь иногда выныривал из плотной облачности тоненький серпик месяца. Видно лучше не становилось, лишь подсвечивался месяцем контур строгого лица Ольсинора да острый надбровный шип Ладогарда. От дыхания обоих вырывался пар, но тут же исчезал, разлетаясь клочками.
  Закутавшись в тёплую медвежью шкуру, Свей то засыпал, то просыпался и не мог понять, где он, всматривался в темноту вокруг себя. Дракон, вытянув длинную шею, размеренно взмахивал крыльями. Ольсинор, сидевший впереди князя, хранил молчание.
  Всё было неправильно в этом путешествии с самого начала, это понимал полянин, понимал и ничего не мог исправить. Не вовремя узнал Свей о Мастере, поспешное принял решение, когда решил лететь на мытаре к Плавающему замку. Что мог противопоставить сейчас молодой лесович древнему тёмному магу, обучавшемуся у отшельника О? Смог бы он, Ольсинор, сам бросить вызов Махаону? Легко идти на риск, когда не представляешь его. Все эти разговоры о тенях и страхах не проясняли ничего! Но именно это и могло сработать - не знание. Пусть Ю как-то умеет связывать сущности и страхи. Выходит, пока человек не боится, он не очень-то и уязвим? Ольсинор задумчиво покачал головой, мысли его были совсем безрадостными.
  Отшельник О... Если появлялось что-то новое в мире магии, то за этим неизменно объявлялся Мастер О. Имя О означало лишь первую букву бесконечно длинного имени. Кто-то говорил, что отшельник О прилетел с другой планеты. Но было ли это правдой? Ольсинор посмотрел на звёзды. Представить можно, что где-то там носятся целые миры, такие как этот, с реками, озёрами, горами, и даже морями и океанами, которые Ольсинор никогда не видел. Представить всё можно. Но это дело такое. Сомнительное. Их будто и нет вовсе.
  А впоследствии место О прочно занял Ю... И сейчас именно к нему так опрометчиво летел молодой князь. Если бы не одно 'но', Ольсинор ни за что не пустил бы внука старого Светослава на верную погибель. Если человека потянуло искать Махаона, если он захотел узнать о нем, то уже не удержишь.
  Ольсинор вздохнул и вдруг покрутил головой, потянул носом воздух. Потеплело. Стало быть, перевалили за Неназванные горы. Отсюда совсем недалеко.
  Свей чувствовал беспокойство Ольсинора и тоже молчал. Да и что было говорить -что он может не устоять, что ему не хватит опыта, силы... Что он знает? Как комаров отгонять, немного воинской да охотничьей хитрости - от деда и отца, от Мокши. Как следы заметать да внимание от себя отвлекать, меч наточить, огонь погасить-развести. Но кто этого не умеет?! Мокша вон медведя однажды вперёд пустил, волки в раз отступили. Сказал: 'Морок, что тут такого. Вот если бы взаправду поднять мишку, да он бы меня послушался. Я не смогу, не сумею'. Волки тогда долго следом шли, да всё-таки не решились напасть, отстали.
  Свей наклонялся и машинально хлопал Ладогарда по кожистому, будто каменному, боку. Мытарь от непривычного этого действия вздрагивал и начинал прислушиваться к всаднику, спрашивал ворчливо: 'Что? Где? Проспал? Возвращаемся? Ну я же говорил, глупая затея!' - и разочарованно затихал, когда понимал, что всаднику почему-то взбрело в голову всего лишь потрепать его по шее. Люди - странные существа. Потом он вспомнил, что, кажется, лошадь всадник тоже треплет по шее. 'Фуу, я не лошадь!' -вспыхивал злобно дракон. 'Он заботится о тебе', - вдруг буркнул Ольсинор на знакомом только им двоим наречии. Ладогард промолчал.
  На следующее внезапное похлопывание нечленораздельное мычание раздалось в ответ. Дракон не хотел ничего говорить, он злился и не верил, что получится вернуться назад. Даже сражаться не придётся. Махаон не сражается. Он только кажется, больше это никак не назовешь, так рассказывали те драконы, которые что-то слышали о нем. Но драконы не интересовали Махаона, слишком просты их мысли и мало страха и воспоминаний, и драконы тоже не жаловали хозяина Плавающего замка - за увёртливость. Однако через некоторое время Ладогард не утерпел и пробурчал:
  'Плохая затея. Махаон не воин, он обманщик. Нам его нечем брать. Мечом размахивать без толку! Но мальчишка не может того знать, он молод и самонадеян. Мне другое удивительно - как ты, Ольсинор, мог попасться на эту затею?!'
  Свей даже, кажется, покраснел. И промолчал.
  Ольсинор задумчиво мотнул головой.
  'Не знаю. Ничего не знаю, - ответил он. - И говорить тут нечего. И тебя, Ладогард, буду просить прекратить этот разговор'.
  Свей, затаив дыхание, слушал Ольсинора. Сомнения по мере приближения росли, как снежный ком, наполняя голову парня непривычными раздумьями.
  'Не сделать бы хуже', - подумал он.
  И все утвердительно промолчали ему в ответ.
  Дракон молчал, слышно было лишь, как он скептически хмыкал время от времени и даже попытался передёрнуть плечами. Свею и Ольсинору пришлось крепко вцепиться в упряжь, чтобы не съехать на нос самодовольному мытарю, но тот быстро опомнился и выровнял своё продолговатое тело.
  'Посмотрим, - наконец сказал дракон, - это обещает быть интересным'.
  Он опять добавил что-то на незнакомом языке, Свей опять ничего не понял, а Ольсинор быстро прокаркал что-то в ответ на том же странном наречии. Свей встряхнул зло головой и подумал: 'Поговорили, называется! Как с дурачком. И они ведь не говорят, думают... на незнакомом мне языке! Где-то я уже слышал это странное хрыкание'.
  Хриплое 'хр' после слов-вещей отличало старинное наречие пещерников. Проживая в разных концах Ивии, пещерники и разговаривали каждый народец по-особенному, но всегда могли понять друг друга. Дракон знал этот язык от семиюродного брата Клюня. Семья того жила по соседству и уважительно снабжала соседа-дракона мышами на завтрак. Пара-тройка сороков мышек была приятна, что ни говори, и Ладогард постепенно привык к этому тихому: 'хлюнь','плюнь','будахр','сумахр'. Даже запомнил по именам всю тихую семейку, и иногда глубокомысленно изрекал пару предложений, сражая собратьев знанием языков.
  Сейчас так подумал просто, чтобы не понял Свей, совсем не рассчитывая, что полянин ответит. Но он ответил.
  - Похоже, я не могу это остановить, - сказал дракон.
  - Зато можешь повернуть назад, уважаемый Ладогард, - церемонно развёл руками Ольсинор и тут же ухватился за упряжь, опять закутался в медвежью шкуру. - Холод какой, как можно летать в таком холоде?! Да, так вот, Ладогард, будь добр, вытряхни нас где-нибудь в не очень опасном месте, и мы как-нибудь доберёмся сами. Крылья бабочки. Я слышал их сегодня. Почему-то Ю рядом. Но нас с тобой совсем не тянет на поиски этой твари, а Свея тянет. Похоже, его просто тащит к себе Махаон, - вздохнул Ольсинор. - Но вот почему? Вряд ли Изъевий отдал ему парня, он, наверное, только после прибытия драконов и обратил на него внимание.
  - Парень постоянно мать и отца видит, какие-то три голубя горят. Часто видит одно и то же. После этого он метаться начинает, - ответил дракон.
  - Может, тут без Завеи не обошлось? Не удивлюсь, если она додумалась, призвала Махаона на голову мальчишки. Ох, не любила племянника. Может, думала, что он ей помеха на отцово княжение? Недаром ходили разговоры, что Игоря, отца его, чуть не отравили однажды. Бабка нянька курника со стола княжьего отведала и померла совсем безгласная и обездвиженная. Вот угадала, так угадала, вытянула этот кусок с блюда. Много тогда разговоров ходило. Но Светослав не давал этим разговорам хода. Кто знает... Но то, что Махаон объявился, сомнения быть не может. Это трепетание крыльев бабочки посреди зимы перед носом я ни с чем не спутаю. Мы можем только попытаться помочь. Незнание опасности тоже будет на руку, потому что Ю принимает вид твоих страхов. Кроме того, знаешь ведь, уважаемый Ладогард, наверное, ту заговорку из детства, ни одна игра не проходила без неё. Правда, каждый её шептал тайком...
  - Да-а! - раскатисто расхохотался дракон. - Мне бабка её подсказала.
  - А мне сестрица, - улыбнулся Ольсинор. - Показываешь фигу, а берегиня - раз и на ухо прошепчет про того, на кого показываешь: 'Ненадёжный, подведёт' или 'Не играй с ним, в спину накостыляет'. И ведь попробуй ослушайся, так и будет!
  - Как уж это она вычисляла?
  - Ну на то она и берегиня! У них свои приметы... Так вот - нас троих она назвала трёхглавым драконом.
  - Охо-хо-хо-хо! Драконом?! - заржал уже в полный голос Ладогард.
  Свей вздрогнул и обиженно нахохлился. Над ним смеются. Он слушал, по-прежнему ничего не понимая, но не мог же он приказать мытарю и старику Ольсинору говорить на понятном ему языке! Всматривался в темноту неба перед собой, но, казалось, ничего не видел. Слова дракона неприятно кольнули.
  'Посмотрим... На что? На мой позор, конечно!' - он даже забыл, что мытарь может слышать его сейчас.
  Теперь этот хохот. Сомнения с новой силой поднялись мутью. Сможет ли он оправдать надежды Ольсинора, или его постигнет неудача? Да что он может, неумеха и неуч?! Столько нового для него открылось в последние дни, мир вокруг теперь представлялся неведомым и многослойным, словно пирог. Но это и интересно, это как в царь горы - карабкаешься, лезешь, сваливаешь и падаешь сам, опять взбираешься. В шесть лет он собрал ватагу из малышей, и они вместе свалили с горы верзилу-старшака одиннадцатилетнего Волка. Волк потом хохотал до упаду в снегу, малыши вязали его и орали, что победили, победили и лупили деревянными мечами!.. Да, давно это было, будто и не с ним. А в Заонежье сейчас может быть кто-то идёт в свой последний бой, кто-то падает и, умирая, смотрит в небо и ждёт помощи. Последней помощи, той, когда белые крылья кажутся облаками или облака и впрямь крылья... Кто-то ждёт его... Тут почему-то лицо Леи с веснушками на загорелом лице улыбнулось ему. Свей рассмеялся и ткнул кулаком в воздух. Просто сделать всё, что сможешь... а там будь, что будет. Он больше полагался на правду, воинское умение да на удачу, а магические хитрости оставлял знающим. Теперь же ему было жаль, что в своё время не послушал деда, который очень хотел, чтобы внук отправился постигать эти хитрые науки в Дальние земли, к волшебникам-отшельникам.
  
  Латинда Козный
  
  Уже и Неназванные горы давно остались позади, и белые шапки следующих показались в предрассветной дымке, когда Ладогард по еле заметному знаку Ольсинора стал снижаться.
  Сильная облачность скрывала землю. Но справа на горном плато, над облаками, спало, мирно сбившись в кучу, стадо овец. Значит, где-то рядом поселение.
  Прошли хребет Звенящий, который по заверениям Ольсинора в период осенних ветров тоненько завывал как рожок пастуха всеми своими пещерами и ущельями из-за сквозняков, гулявших по ним. Миновали и Туманный перевал, считающийся опасным для путников. Узкая равнина открылась внезапно, лишь только дракон миновал облачность.
  Здесь было намного теплее, чем на Онеже, снег лежал белыми сверкающими шапками лишь на вершинах гор, внизу же только рыжая увядшая трава напоминала о том, что теперь зима.
  Небольшие домики рассыпались по всему склону Звенящего хребта, и сейчас первые лучи восходящего солнца освещали стены из белого камня под серыми черепичными крышами. Кое-где вился дым из труб, и блеяли овцы, но вся деревня выглядела ещё спящей.
  Свей с любопытством разглядывал приближающееся селение, а Ольсинор негромко сказал:
  - Визания. Так же, как Ивию в своё время, её пришлось скрыть от людских глаз. Здесь, в Козне, живут горные поляне.
  - Как же можно скрыть от глаз такую... махину, горы, реки?! - не очень надеясь на ответ, сказал Свей.
  - Очень непросто, - коротко сказал Ольсинор. Тут Свей разочарованно кивнул и пожал плечами, понимая, что пояснений не будет, будет глубокомысленное молчание! Но Ольсинор неожиданно продолжил: - Это случилось, когда люди стали жечь леса, строить города, а потом добрались до ведьм и колдунов и принялись запрещать волшебство. Да. Может, потому что непонятное, и поэтому казавшееся страшным, а может, оттого, что у них волшебство не получалось? Вот и собрались однажды самые древние лешие, было даже двое троллей, ну и трое волшебников самых-самых, которых даже лешие и тролли признали. Стали они думать. Сидели сиднем весну и лето в Тихой пещере, молчали, думали, ругались и опять молчали. И придумали. И опять поругались. Один никак не желал за придуманное браться - неохота, какое мне дело. Лешие они такие. Другой не думал даже трогаться с насиженного места. Третий не верил, что другие будут идти, а он не дурак шагать один. Но собрались. Двинулись обходить земли с пограничным заклятием, как если бы очерчивали круг. Шли они не год и не два, долго. Иногда месяцами никто не знал, где они и что с ними. Их уже прозвали Пограничными и ждали во всех краях Ивии и Визании. Иногда Пограничных встречали, но заклятие требовало тишины, и они, обросшие, грязные, угрюмые, проходили мимо, так ничего и не сказав увидевшему. Не было тогда карт, выбирали они для своих троп самые безлюдные и свои, с древности закрепленные за ними, места. А потом про них все забыли. Знать, и тут они постарались. Завершили круг и ушли в свои, только им известные, норы. Только немногие знают, почему Ивия и Визания исчезли из памяти людской. Но видно не везде линии заклятия сомкнулись, ну да на пути шедших случилось многое, и кое-где граница и по сей день открыта... Ну прибыли! Нас уже, должно быть, приметили, - вдруг улыбнулся Ольсинор будто увидел старого друга, глядя сверху вниз на деревню, раскинувшуюся на склоне.
  
  Дракон, еще покружив над серыми крышами, выбрал небольшую поляну за околицей поселения и вскоре, тяжело пробежав по сырой земле, по плешинам пожелтевшей травы, остановился. Как только всадники спрыгнули на землю, он выдохнул всей грудью и потянулся, расправив и отведя назад мощные крылья. Его маленькие глазки остановились на небольших стожках сена, торчавших по всему полю.
   'Я бы съел сейчас кого-нибудь и спать завалился', - плотоядно хмыкнул мытарь.
   'Спи. А поесть мы принесем, Ладогард, - ответил ему Свей. - Как ты думаешь, Ольсинор, накормят нас здесь?' - забывшись, он обратился к полянину, как и к дракону, молча, и улыбнулся.
   Ольсинор, однако, почему-то стал серьезным. Его взгляд озабоченно перебегал по ближайшим домам, и уже через секунду размашистой походкой старик направился к ним. Земля схватилась ночным заморозком, и Ольсинор неуклюже размахивал руками, спотыкаясь на комьях застывшей грязи. К тому же ноги затекли от долгого полета.
  Белые волосы сливались с белым плащом, высокая фигура виднелась на поле, как на ладони. Лишь раз, уже возле одного из домов, Ольсинор приостановился и оглянулся, и увидев, что Свей следует за ним, стукнул железным кольцом в деревянную крепкую дверь.
   Дверь распахнулась тотчас же, словно их давно приметили и ждали. Тёмный коридор оказался пустым. Но Ольсинора это не остановило. Он нагнул голову и уверенно прошёл вперёд. Затопал и застучал в стенку кулаком.
  Свей с недоумением пожал плечами и ждал, что из всего этого выйдет. Вот явились гости, не запылились, как говорил отец, грохот, шум на всю округу. Потом он заметил, что и не темно вовсе в сенях, из приоткрытой двери шёл свет.
  Они вошли.
  В комнате стоял запах сушёных яблок, связки их, нарезанных кружками, висели в простенках между узкими окнами. Пахло мышами и ещё чем-то. Свей никак не мог вспомнить. Деготь! Конюх Стипа лечил им ноги и смазывал колёса. 'Дёготь всему голова!' - говорил он, смешливо сощурившись, и не поймёшь, смеётся или и впрямь верит в этот самый дёготь. Нет уж Стипы, погиб на стене, на два дня раньше деда. Дундарий до утра перечислял всех.
  В светлой комнате было тесно от всевозможных вещей, шкафов, шкафчиков, этажерок. Везде были книги... рукописи, виднелись кожаные потёртые переплеты толстенных старинных фолиантов, пожелтевшие листы пергамента валялись повсюду... И посреди этого книжного развала царствовал один-единственный человек. Свей сначала удивлённо смотрел на него, потому что тот будто онемел от радости, протягивал к ним руки, тянулся и сиял улыбкой, и сидел, не двигался с места.
  - Ну... долго я буду вас ждать?! - возгласил он громким сильным голосом, который, казалось, так не подходил ко всему его виду. - Ольсинор, друг мой!
  Ольсинор бросился к нему, согнулся в три погибели. Они обнялись. Хозяин дома потянулся к другу, но так и не встал на ноги, даже не оперся на них.
  Радушный хозяин дома, Латинда Козный, был давно прикован к креслу. Тёплое, валяное, из крашеной рыжей охрой овечьей шерсти, одеяло укутывало его неподвижные ноги.
   Лесович очень растерялся, увидев немощь хозяина, покраснел, когда понял, что так бесцеремонно разглядывал больного. Бросился вперёд и стал поправлять съехавшее на пол одеяло. А тот рассмеялся и, похлопав по плечу Свея, спросил:
   - Кто ж таков ты будешь? С Ольсинором мы давно знакомцы. А ты? Больно на людей похож, да и не похож в то же время. А, Ольсинор?
  Свей выпрямился. Смущение его прошло, приветливое, не очень старое лицо полянина располагало к себе, и парень начал говорить одновременно с Ольсинором, отчего тот усмехнулся и повторил:
   - До чего же я рад, что добрался до тебя, Латинда! Если бы не оказия, и не добрался бы. Нам помог долететь, не поверишь кто, - мытарь! А это Свей. С недавнего времени его народ живёт с нами бок о бок...
   - Подожди, подожди, Ольсинор! Дай, угадаю сам! - замахал руками на друга Латинда. - Разве зря я день и ночь, оторванный поневоле от обычной жизни, корплю, собирая по крупицам были и истории?! С недавнего времени, говоришь? Ну, так я даже и думать не буду, только лесовичи у нас от людей пришлые! Ну?! Угадал, парень?!
   Свей руками развёл и рассмеялся:
   - Лесовичи мы, так и есть, уважаемый Латинда.
   - Князь их, не смотри, что молод, - видя, что Свей замолчал, Ольсинор пояснил. - Потерял и отца, и мать, и деда, почти в одночасье. Беда пришла к нам, друг. Степняки, ещё и великаны, и твари небывалые с ними. Привёл их один из Браггов. Дело старое, конечно, может, сейчас по-иному его разрешили бы, но прошлое, сам знаешь, не исправить. Исправляй не исправляй, но в одном из миров навсегда оно поселится. Да и кто ж думал, что мальчишка сто пятьдесят лет будет хранить злобу!
  Приветливый взгляд хозяина дома растерянно перешёл от Свея опять к Ольсинору.
  Однако Латинда тут же спохватился, приложил руку к груди и улыбнулся. Он быстро махнул рукой в сторону двух стульев с высокими спинками, и они шумно подъехали почти к самому его креслу. Ольсинор сел, и Свей последовал его примеру. Латинда несколько раз торопливо кивнул, прося продолжать, и Ольсинор сказал:
   - По счастью удалось привести в Древляну дружину Цава и отбросить осаждавших в леса, но они ушли после этого к Гардерике!..
   - А вы сомневались в этом?! - воскликнул, перебив, Латинда. - Как же его звали? Визновий. Изловий... Неважно! Изгнанный Брагг, говоришь, у Гардерики? Я тогда ещё говорил Городскому совету, что парень вернётся. Но чтобы он вернулся через сто пятьдесят лет... Н-да... Или надеется, что его из ныне живущих в городе никто не помнит? Или притащил свои старые кости на родной погост, стал сентиментальным и плаксивым и хочет во что бы то ни стало помереть в родной Гардерике? Но как вам удалось уговорить драконов, вот чему я удивляюсь несказанно?! Упрямцев этих... Лет триста назад они воевали с гролами и тогда объединились с упырями. Но покусанные гролы, ставшие упырями, им понравились ещё меньше, и они разругались со всеми, ко всеобщему ликованию уничтожив верзил-упырей. Ведь это был ужас кромешный - великаны-упыри! Луцик! - вдруг, не останавливаясь, выкрикнул энергичный полянин куда-то в воздух. - Собери нам поесть, дружище!
  Теперь стал виден тот, к кому были обращены эти слова. Маленький пещерник, ростом чуть повыше Дундария, появился в дверях и, кивнув черноволосой головой, скрылся. 'Вот кто двери открыл! - подумал Свей. - Хотя и хозяин - мастер, вон как ловко стулья шевелиться заставил, что ему двери'.
   Забавный маленький помощник Латинды появился вскоре опять. Он важно шёл по домотканым полосатым дорожкам в кожаных маленьких сапожках и нёс большой кувшин, закутанный в цветное полотенце, с горячим вином с пряностями. Запахло облепихой, мёдом, корицей и имбирём. Перед Луциком плыло серебряное блюдо с холодным окороком и хлебом.
   - Можно ли попросить накормить нашего Ладогарда? - обратился Свей к хозяину.
   Тот удивлённо поднял брови, а потом, сообразив о ком речь, закивал головой:
   - Конечно, конечно... Луцик!
  Луцик ответил очень серьёзно, даже гневно:
   - Не голоден дракон, на котором вы изволили прилететь! Как только вы отошли от него, он задрал овечку из деревенского стада, а...
   - Да мы же на другом склоне Звенящей сели, - развёл руками растерянно Свей. - Неужели он...
   - Вот именно. - Категорично отрезал Луцик. - А когда пастух ему пригрозил охранным заклятием, он затянул свою песню. Известное дело - мытарь! Ну и, пока пастух, простите, блевал, он ещё одну овцу увёл!
   Ольсинор посмеивался сдержанно в белые усы и, когда пещерник замолчал, сказал:
   - Драконы всегда так себя ведут, уважаемый Луцик, когда выходят на войну. Те, кого они защищают, должны кормить их... так считают они. А сейчас - это не ихняя война, - закончил он довольно уныло, и Латинда вновь с ожиданием посмотрел на него. - Да, - сказал Ольсинор вздохнув, - ты прав, Латинда, смешно было надеяться, что эта война не коснётся Гардерики. Но мы так давно живём в спокойствии и мире... Однако речь теперь не о том, и не плакаться к тебе прибыли мы.
   Латинда заёрзал нетерпеливо в кресле, его проницательный взгляд запрыгал азартно с лица лесовича на своего старинного друга и обратно. Он почти ничего не ел, только подкладывал проворно гостям куски мяса и хлеба, и сейчас, Свей даже улыбнулся, подумав, что Латинда опять попросит дать ему угадать. Так и случилось.
   - Ольсинор, смею надеяться, что и теперь смогу догадаться, что вас увело совсем в противоположную сторону от ваших родных земель, тем более это странно, когда враг стоит у ворот. - Он выжидательно посмотрел на Ольсинора, тот кивнул коротко и ждал. Латинда вскинул свои словно выцветшие, блёкло-голубые глаза на гостей. - Так вот, услышав от тебя, Ольс, о великанах и тварях небывалых, я сразу подумал, что эти тёмные создания, которые никогда не водились в ваших местах, могли прийти туда лишь из-за Вражьего леса. Когда-то он назывался Овражий лес, потому что земли, изрезанные раньше глубокими оврагами, малорослые пещерники, бежавшие туда от нашествия гролов-упырей, засеяли деревьями. Ведь известно, что только густой лес останавливает великанов, они ленивы и не хотят продираться сквозь чащу. Лес вырос, а от племени трудолюбивых пещерников теперь не осталось почти никого. Луцик вот об этом, пожалуй, знает даже больше моего.
   Луцик чопорно поджал губы и кивнул.
   - Гролы, - коротко он назвал врагов своего племени.
   - Там, за Вражьим лесом, который переходит в Головастое ущелье, начинаются пустынные места, которые любой путник в наших краях обойдёт стороной. Неясное творится там с тех пор, как Ильсинор выпустил Махаона из заточения. И никто не решался до сих пор вмешаться в мрачное течение тёмных загадочных событий, предзнаменований, на которые вот уже несколько десятилетий мы, чего уж скрывать, со страхом, да... закрываем глаза.
  Ольсинор покачал головой, словно не веря своим ушам.
   - Зачем ты говоришь о нем, в ваших местах он слишком близко. Страшный опыт не испугал отважного Латинду Козного, - грустно улыбнулся он.
   Ольсинор повернулся вполоборота к Свею. Лицо его было и серьезно, и грустно одновременно. Он походил на старого лиса, которого Свей однажды увидел, когда тот не ожидал. На охоте. На камне у Забытого ручья. Там травища стеной, вода шумит, пробираясь в камнях. Лис - обычный, не самый крупный, сидел, обернувши вокруг себя хвост, - застыл неподвижно, глядя вдаль, что было совсем странно.
  - Рыбачит, - сказал отец, тронув за плечо, призывая не двигаться. - Он совсем слепой. Смотри...
  Плеснула в воде рыбка, мелочь. Лис потянулся вперёд носом. Опять плеск. Лис метнулся. Ворох брызг. Рыба в зубах. Лис медленно потёк, пошёл в зелёной травяной гуще, задрав высоко сухую серо-рыжую голову.
  - Седой, рыжина такая, битая. Иногда его вижу, радуюсь, живой ещё, не попался. Умница, - сказал отец, следя глазами за зверем...
  Почему-то сейчас показалось Свею, что Ольсинор очень похож на того мудрого слепого лиса. Или просто вспомнились слова отца и сам он.
   А Ольсинор говорил тем временем:
   - Имя нашего Латинды было очень известным в своё время, пожалуй, во всех наших родах. И среди великанов, тогда они нигде почти не встречались, кроме Головастого ущелья. В тот год, когда Ильсинор выпустил Махаона на волю, Латинда оказался в ущелье, отправился туда по просьбе пещерников из Овражьего леса. Опять великаны разорили их деревню, увели детей. Там и встретил бабочку с человеческим лицом. С тех пор он в кресле. Совпадение. Или судьба. Наши мудрецы ищут название.
   - Что же произошло, когда вы увидели его, расскажите, Латинда! - выпалил почти шёпотом Свей, подался вперед, боясь пропустить хоть слово.
   Полянин в кресле резким движением откинул одеяло и закатал штанину, мягкую, из козьей шерсти, выбеленной на солнце. Свей покачал головой. Мороз по коже. Такого ранения он в жизни своей не видел. Да что он в своей жизни видел, но и не рассказывал никто о таком. Нога была обуглена и тлела ещё в некоторых местах до сих пор красными огоньками обычных угольев. Лесович перевёл на полянина глаза, расширенные от неожиданного острого ощущения чужой боли. Тот спокойно встретил взгляд и улыбнулся:
   - Я не чувствую боли. Единственное, что удалось сделать за все эти годы, это найти избавление от боли. Всё остальное было тщетно, сила Махаона велика. И поэтому, чувствуя, что знаю причину вашего появления в наших краях, говорю вам - одумайтесь и возвращайтесь.
   Повисла тишина. Слышно было, как потрескивали дрова в печи. Луцик открывал дверцу и шурудил кочергой, и бубнил что-то себе под нос. Услышав, что все замолчали, он заглянул в комнату, обвёл всех глазами. И, шмыгнув носом, исчез опять.
   Свей отрешённо смотрел на протянувшиеся лучи тусклого зимнего солнца от окна, в которых плясали незамысловатый танец пылинки. Опять. Снова и снова отвечать, почему он рванул искать Махаона... Самонадеянный глупец, дурак, кто ещё?.. А ему показалось в тот момент, что все думали, как он. Все хотели попытаться поймать за хвост злую неуловимую бабочку. Показалось, что Ольсинор подскажет, Ладогард поможет, всё как-нибудь сложится... И вот снова: 'Одумайтесь и возвращайтесь'. А как же мама, отец, дед?! Сколько ещё отцов и матерей погибали сейчас там, в Заонежье? Они постоянно возникали перед глазами. Каждый раз одно и то же: как только останавливался, пытался ли уснуть, любая минута тишины оборачивались одним и тем же: ...мама, отец, дед вставали перед глазами... три голубя лежали в берестяном кузовке, он готовил их к погребению, жилка какая-то больно, остро дёргалась внутри... огонь охватил белую голубку. Мама тихо-тихо пела. Или плакала. Он всё прислушивался и не мог уловить слова, так сильно гудел огонь... Кто-то что-то читал ржавым скрипучим голосом на неизвестном языке и вдруг говорил, что надо отомстить. Свей не хотел мстить, он хотел, чтобы больше никто никогда не погибал. Он срывался, бежал куда глаза глядят от этого голоса...
  Мысли Свея дёрнулись, спасаясь... В осень. Туда, где сквозь золото прозрачных ягод винограда струился солнечный свет и отражался в смеющихся глазах. Лея. Кажется, всё тепло той осени в её смеющихся глазах... Почему-то горящий берестяной кузов начинал таять, лишь появлялась Лея.
  Вдруг Латинда вскинул руку, сделал фигу и направил на Свея, прошептав что-то... и рассмеялся.
  
  Защитник ягнят
  
   Ольсинор коротко кивнул, встретив изумлённый взгляд друга, давая понять, что он знает, и сказал:
   - Потому мы здесь. Я бы не решился, если бы у меня не появилась хоть какая-то надежда. Сам я слишком хорошо знаю, что один противостоять Махаону не смогу. Чем старше человек, тем больше у него страхов.
   Он грустно развёл руками и рассмеялся. С грохотом упала кочерга на пол в соседней комнате. Послышался звук выплеснутой воды на что-то, и гневный и испуганный Луцик появился перед ними. Потрясая руками, он вскричал шёпотом:
   - Что же вы заладили-то?! Он ведь любопытный! Вот, полюбуйтесь, угол задымился, тот, что за печью!
   В соседней комнатушке, в кухне, за большой печью, покрытой голубыми изразцами, угол комнаты дымился, густой едкий дым полз по полу.
   Ольсинор положил руку на стену и сразу отдёрнул. Стена была горяча. Губы полянина принялись нашёптывать слова заклятия, охраняющего дом. Стена понемногу стала остывать.
   Вернувшись в комнату, Ольсинор воскликнул:
   - Н-да, и это ты Луцик называешь 'любопытный'!
  Луцик хмуро воскликнул:
   - А как же! Сидит там один, скучно, поди, вот и развлекается, подсматривает, подслушивает.
  Латинда горько усмехнулся:
  - Мы часто с Луциком чувствуем, что он рядом. Я возьми как-то и скажи, что Махаон, наверное, очень одинок. В голове у меня что-то взвыло, ноги зажгло небывало, думал, вспыхну как сноп сена! И...
  - А у меня, у меня волосы встали дыбом, вот так! - Луцик ладошами взъерошил остатки своих редких волос.
  - И все стихло тогда. Надолго. Я уж думал, что больше не объявится. Получается, он обиделся, что ли? Мы часто вспоминаем этот случай, - сказал Латинда, глядя на своего маленького помощника. - Очень боюсь за Луцика, мне без него только сдохнуть останется. От одиночества.
  Свей стоял в дверях комнаты, не успев пройти и сесть, да и садиться ему уже не хотелось. Лишь уважение к Латинде не давало воскликнуть нетерпеливо о том, что... пора!
   Однако Ольсинор медлил. Он словно хотел о чём-то просить и не решался. Но тут хозяин разрешил все его сомнения, вдруг сказав:
   - Осталось, пожалуй, лишь одно...
   Латинда вытянул обе руки вперёд и бережно принял появившийся из воздуха меч. Тяжёлое оружие мягко легло в руки хозяина и замерло. Положив его на колени, Латинда затих на какое-то мгновение и вдруг, словно боясь передумать, протянул меч Свею.
   - Это Защитник ягнят, так называл его хозяин, - сказал он, улыбнулся и помедлил, - меч, доставшийся мне в поединке с Арчиальдом Рыжим. Ты помнишь его, Ольс?
   Тот кивнул головой.
   - Погиб потом в бою на границе с лимерийскими великанами, свалился пьяный в ущелье, - задумчиво проговорил Латинда. - Хотя, сдается мне, не мог такой воин так бесславно пропасть, поговаривали тогда, что ходил он там к одной прекрасной южанке, у которой было много поклонников даже из великанов. Ну, да ладно, свет с ним, с Арчиальдом. Бери, князь, оружие, дорогое каждому полянину... и пусть оно сослужит тебе верную службу.
   Свей растерянно протянул руки. Защитник ягнят. На вид очень обычный меч. Тяжёлый. И какой-то говорящий, потому что ощущение глубокой старины, беды и опасности, вечных как мир, прокатились холодком. Ему показалось, мама смотрит на него, грустное ее лицо было прозрачным и светлым. Отец что-то говорил, сдвинув брови. Дед смотрел строго. Так и слышалось его это: 'Не балуй'. Свей не утерпел и вынул оружие из ножен.
  Клинок блеснул. Покрытый рунами металл был тяжёл, сер и холоден.
  Латинда ушёл в себя, в воспоминания. Ольсинор понимал, что значит для воина расстаться со своим боевым оружием, но именно об этом он хотел просить друга, за тем и пришёл к нему. Теперь, когда Защитник ягнят перешёл в руки Свея, он успокоился: он сделал всё, что мог, осталось малое...
  Через короткое время, ушедшее на прощание с радушным хозяином и его маленьким помощником Луциком, дракон, тяжело взмахивая крыльями, стал подниматься в небо, быстро удаляясь в направлении Головастого ущелья.
   Два всадника виднелись на нём, и скоро облака скрыли их из глаз провожающих, сидевших вдвоём у окна.
   День клонился к вечеру, а значит, уже сегодня могло сбыться желание путников, которое, если бы не обстоятельства, никогда не возникло бы у них... встретить Плавающий замок, что появлялся в этих местах, по рассказам очевидцев, обычно лишь ночью.
  
  Крылья бабочки
  
   Головастое ущелье, названное так пещерниками из-за почти круглой скалы, нависшей над узиной в горах, проторённой бурным холодным ручьем, начиналось сразу за Вражьим лесом, на много вёрст протянувшимся по другую сторону от Звенящего хребта.
   И когда, уже в сумерках, внизу показалась скала-голова, Ольсинор нарушил молчание, обмениваясь уже привычно - лишь мыслью.
   'Головастое ущелье... - проговорил он, - отсюда надо быть особенно внимательными. Всё может произойти очень быстро, а мы можем оказаться порознь. Не думаю, что это страшит вас, только если это произойдёт, никто не должен оставаться здесь из-за другого и должен возвращаться. По одному мы погибнем очень быстро. Всё говорит о том, что сила наша в нашем единстве. Это очень важно'.
   Свей нахмурился при первых словах, но сказанное дальше было уже ему больше по душе, и он кивнул. Ладогард тоже утвердительно хмыкнул, и тишина повисла вновь.
  Каждый думал о чём-то своём. Ладогард чертыхнулся, вспомнив, что не отодвинул камень на входе - может, прилетит старый беркут Идилей, обещался бродяга. Обидится, не дождёшься ещё триста лет. Ольсинор страшился подумать о Гардерике. Как они все там, пытался думать только хорошее, чтобы не тянуть беду на головы осаждённых, и тут же срывался в отчаяние '...а вдруг их уже всех нет в живых... что я здесь делаю?! Мне надо быть там... Но если всё получится...' Свей снова и снова жёг голубей...
   Навязчивое, почти осязаемое ощущение тревоги стало незаметно подбираться к путникам. Свей поводил плечами, крутил головой. Сердце бешено колотилось, словно вот-вот выскочит, а тягостное то ли предчувствие, то ли присутствие кого-то невидимого, давило на глаза, на уши, на плечи. Будто кто-то невидимый подкладывал на плечи мешки с зерном. Бывало по осени они помогали разгружать зерновые телеги. Мешок за мешком, мешок за мешком...
  Ольсинор неспокойно возился в седле, крутился, пытаясь понять, откуда исходит опасность, где этот проклятый замок?! Но пока впереди был лишь темнеющий горизонт да внизу - чёрные скалы, разрезанные напополам руслом ручья.
   'Тёмные места, - проворчал дракон, - словно в паутину влип и всё больше вязнешь'.
   Несколькими словами мытарь точно передал то липкое чувство опасности, которое охватило путников. И всё-таки пока ничто кроме этого безотчётного страха не нарушало полёт.
   Прошло ещё несколько тягучих минут. Казалось, только заговори, и тебя обнаружат раньше времени.
   Медленно проплывала внизу огромная скала, висевшая над стремниной. Словно кто-то сверху засмотрелся с кручи вниз, и вот уже и она осталась позади. Притихшие путники вглядывались вперёд, вниз, где темнела широкая долина, а за их спинами вырастал, слабо светясь холодным голубым светом, призрачный замок.
   Его громоздкое основание покоилось сейчас на скале-голове, нависая правым углом над ущельем и опираясь краем на противоположную скалу. Прекрасное когда-то здание с двумя башенками справа и слева, с колоннами, поддерживающими небольшую террасу над входом, теперь находилось в запустении. Клочья паутины и засохшего плюща свисали с его стен, выщербленные во многих местах стены давно не видели заботливой руки. Сгорбившиеся горгульи, почерневшие от дождя и снега, замерли на крыше. Из узкого стрельчатого окна на втором этаже тем временем вниз скользнула чёрная тень.
   Первым оглянулся Ольсинор. Недоброе предчувствие не обмануло его, и он коротко предупредил остальных:
   'Сзади!'
   То, что в следующее мгновение сделал дракон, спасло им всем жизнь, потому что Ладогард, изогнувшись продолговатым телом, начал разворачиваться и одновременно резко уходить вниз, в темноту, словно стараясь слиться с ней. И им это удалось... На том месте, где они только что были, закружилось чёрное облако. Видно было, как что-то длинное стремительно разворачивается в их сторону, закручивая вихрем воздух, и вот уже тело огромной крылатой змеи с открытой пастью с визгом несётся на них, оттолкнувшись от пустоты словно пружина.
   Визжащая, дрожащая от ярости, тварь уже дохнула гнилью огромной пасти, когда Ольсинор, вскочив на ноги на спине Ладогарда, рассёк большим мечом ей горло.
   Визг рептилии раскатился эхом по горам. Из окон замка, казалось, из всех щелей показались змеиные головы, их тела заструились в темноте, стекая вниз, расправляя кожистые крылья. Множество их устремилось к дракону.
   Еле удерживаясь на его спине, Свей выдернул меч. Огромные змеиные глаза оловянно поблёскивали в темноте. Тела почти не было видно в ночном сумраке, кольца, гладкие и холодные, скользили рядом, лишь иногда матово отсвечивая.
   Тьма обступала со всех сторон. И тут мытарь затянул свою песню. Свей почувствовал, как голова наливается тяжестью от жуткого звука. Но этот невыносимый вой вдруг замедлил движения змей, от которых, казалось, уже всё шевелилось вокруг.
  Змеи то ли засыпали, то ли звук парализовал их, но они принялись медленно оседать вниз.
  Это было удивительно, и Ольсинор крикнул, превозмогая режущий голову звук:
  'Что ты с ними сделал, мытарь? Или они поднимутся вновь?'
  'Им - конец. Если ты заслушался песней мытаря - ты умер'.
  Свей не сводил глаз с замка. Того, что привиделось ему, казалось, не может быть. Темнеющие каменные фигуры на крыше зашевелились. Они теперь резко выделялись в свете взошедшего серпика луны. Защитник ягнят заныл. И наступила тишина. Ледяной воздух струился клочьями тумана, обтекал углы плывущего в воздухе дома.
   - Защитник ягнят может победить этих каменных созданий, он рубит камень, - тихо проговорил Ольсинор, - последний, оставшийся из семи мечей местных пастухов. Правда, он не самый сильный из них, самым сильным был Овечий хвост.
  Из окон продолжали течь змеи, древние горгульи разминали затёкшие за века каменные тела, бросались словно в воду в мёрзлый воздух зимней ночи. Мытарь завывал во всю дурнину... Он приближался к основанию Плавающего замка всё ближе.
   Первая каменная горгулья вцепилась в горло дракона когтистыми лапами, вторая бросилась на Ольсинора. Они постарались обойти Защитника ягнят. Но принялись хихикать и кривляться, видя, что хозяин меча или не справляется, или меч не доверяет ему. Выглядело это, как если бы меч пытался рубить сам, дёргаясь в руках неумехи-хозяина. Это так и было. Но Свей, похолодев от злости и отчаяния, что меч получается сам по себе, а он сам по себе, закусив губы до крови, вцепился в неудобную рукоять насмерть, и вдруг... сумел отсечь лапы первой приблизившейся образине, а потом и рассечь стылое тело второй.
  В скрежете старого железа по древнему камню будто послышалось:
  'И-и-ишь ты...'
   Меч перестал дёргать руку, выбивая до боли плечо.
   Как только лапы дракона коснулись крыльца, Свей спрыгнул и разнёс голову бросившейся на него горгулье, нанес удар в круглый, размером с блюдце глаз змеи. Мытарь терзал тело обвившей его рептилии и тянул свою песню. Ольсинор исчез под грудой навалившихся на него тварей. Бросившись ему на помощь, Свей понял, что не может к нему пробиться. Но песня мытаря делала своё дело, змеи отваливались одна за другой, горгульи больше не появлялись, когда лесович вдруг понял, что Ольсинора не видно...
   Дракон, подволакивая раненую лапу, тяжело взлетая и вновь приземляясь, искал его. Свей, обойдя вокруг здание, остановился вновь на крыльце. В голове назойливо визжала песня мытаря, мысли путались. Уже плохо получалось отталкивать от себя тонкий сверлящий звук, Свей мотал головой, отгоняя его прочь, пытаясь переключиться. Но получалось всё хуже.
   Глаза беспомощно перебегали с одного тела на другое, но не видели того, кого искали... Ольсинора не было.
   'Если он погиб, тело ты его не найдёшь... маги уходят сами. Надо идти. Иначе всё зря', - Ладогард замолк.
   'Иначе всё зря', - кивнул Свей.
   И подошёл к двухстворчатой двери. Дверь была заперта.
   Дракон, хромая, оказался рядом, и Свей одним махом взлетел на него, ухватившись за упряжь и подтянувшись.
   Ударив мощным броском всего туловища в дверь, мытарь вышиб её и влетел стремительно вовнутрь. Полная темнота, безмолвие, пустота такие, что в груди замирает, будто многие и многие вёрсты скрыты в них, ощущение чьего-то дикого ужаса витало здесь, кто-то тихо плакал вдали.
   В следующее мгновение песня мытаря оборвалась, и тело дракона внезапно обмякло и стало падать.
   Свей понял, что тьма живая и шевелящаяся, следующим убьёт его, что тогда всё зря... и смерть отважного Ольсинора, и гибель дракона-воина, и его путь сюда. Ведь это он привел их, они поверили в него... или это он поверил в них. Нет, это он поверил в себя, благодаря им...
  Но ничего не происходило.
  Свей кружил вокруг себя, рассекал воздух клинком, всматривался в тьму. То казалось, что она отступает, то вновь обступает и липнет паутиной к лицу.
  Вдруг стало светлее, будто забрезжил рассвет. Свей вздрогнул и отступил. Но отступать было некуда, потому что стало тесно и одновременно замутило от ощущения бездны под ногами. Пахло почему-то старым жильём и чем-то сладковатым, похожим на прелую траву. Вместо обшарпанных стен Плавающего замка стали проступать ветхие стены из тростника, они светились прорехами. Маленький мальчик по имени Юш сидел на валяном из овечьей шерсти коврике. Откуда-то Свей знал, что мальчика так звать, будто кто-то нашёптывал ему на ухо или сидел в его голове, потому что голова раскалывалась от боли, мутило от того, что он видел перед собой. Сквозь мальчика, прямо под ним, виднелась расщелина в горах. Как если бы коврик и пол оказались стеклянными окошками. В каменной расщелине лежала мать мальчика со сломанной ногой. Сквозь мальчика и его мать виднелся и отец мальчика. Отец пас небольшую отару на соседнем склоне, он вернулся домой лишь через десять дней, когда кончились хлебные лепёшки и овцы выщипали всю траву на склоне, пора было переходить дальше. Маленький Юш к концу десяти дней уже не мог двигаться сам, он раздвоился. Одна часть его лежала на валяном коврике, другая, больше похожая на тень, уползла, как все малыши на четвереньках, к очагу и там собирала остатки еды. Когда вернулся отец, он никак не мог понять, почему Юш перепачкан в золе, если всё это время оставался на своем коврике, в загородке возле окна. Отец вскоре нашёл и мать. Она сошла с ума, больше не подходила к маленькому Юшу, баюкала свернутую из одеяла куклу, тихо пела или плакала, звала Юша, но не узнавала его...
  Крылья огромной бабочки раскрылись перед Свеем.
  'Да что такого может быть в них!' - думал он с тех пор, как услышал о крыльях.
  'Когда маленький Юш стал бабочкой?' - подумал с тоской он теперь.
  Мотнул головой, чтобы стряхнуть наваждение, жалость комом подкатила к горлу. Маленький мальчик Юш никогда не убивал никого. Одна часть Юша. Другая часть его питалась болью и страхом других. Разве такое может быть?
  Свей отчаянно взмахнул мечом, шагнул, стремясь разрубить огромные крылья. Но в последний миг отшатнулся - лицо матери оказалось под клинком.
  Мама что-то говорила и улыбалась...
  Горели голуби.
  Но он не жёг голубей!
  Свей, онемевший и поседевший в одну минуту, бил и бил мечом. Ему казалось, что он убивает себя, так было больно. Света не было. Он рубил и рубил. Мелькали птицы, люди, нелюди, лики страшные и прекрасные. И вот уже не бабочка перед ним. Высохшее от времени существо, похожее на мумию, с плачем металось в темноте. Забилось в угол. И рассыпалось в пыль. Умерло? Или опять сменило личину, притворилось, стало будто мёртвым? Свей долго смотрел на пыль. Отыскал в доме амфору, вернулся и сказал своей берегине:
  - Что же мне делать с ним? Не хочу я его больше мучить. Пыль одна осталась. Собери и закрой его. Пусть и я забуду, как его можно открыть.
  Пыль закружилась смерчиком, улеглась в амфору. Стенки амфоры вытянулись и сомкнулись намертво, запечатав сосуд...
  
   На востоке занимался рассвет. Человек сидел, привалившись к холодному камню. Его волосы были белы как снег, а лицо молодо и спокойно. Он улыбался встающему утреннему солнцу, и красивая девушка виделась ему. Она звала его. А он не помнил, как её зовут. Он больше ничего не помнил.
  
  
   Тяжёлая лестница ухнула, приставленная десятками рук, и Рангольф с мечом бросился к ней. Уже и ночь наступала, а враг лез и лез на стены. Не было числа им, и на десяток погибших приходила сотня новых.
   Всё черно было вокруг Гардерики, горели костры...
   Попав в осаждённый город только благодаря драконам, Рангольф сразу оказался на крепостной стене. Отчаяние охватило его. Горстка горожан пыталась успеть везде... Они стояли насмерть. Крылатая тварь, со свистом разрезающая воздух, сметала со стен всё живое. Драконы бились с ней и гибли. Отчаяние охватывало осаждённых.
   Однажды уже под вечер ползущие толпы остановились. Всё замерло, смрад и удушливая копоть костров тянулись чёрными хвостами над городом, визг и гортанный хохот слышался иногда, вздрагивали воины на крепостной стене, ожидая атаки.
   А утром вокруг Гардерики никого не было. Только кучи мусора да тела погибших во вчерашнем наступлении громоздились везде.
  
  Луцик
  
   По Головастому ущелью, в которое рухнул Плавающий замок, шёл человек. Иногда он растерянно проводил рукой по седым волосам, оглядывался, и будто не знал, куда идти. Ему казалось, что за ним следят, но когда он оглядывался или пытался подстеречь случайное движение, то оно оказывалось движением листьев от поднявшегося ветра или игрой света в ветвях старых платанов. Если кто и следил за ним, то он совсем не хотел обнаруживать себя. Да и следил только потому, что привык следить для хозяина, но хозяина больше не было.
  Человек наклонился к ручью, зачерпнул воды, умыл лицо. Журчал ручей, пробираясь среди камней, птица выводила короткие коленца и смолкала. Шумела листва. Было так тихо, как бывает в лесу в августе.
   - Князь! - вдруг послышался громкий шёпот.
  Человек, выхватив нож, огляделся. Никого.
   - Князь! Да здесь я! - уже раздраженно зашептал невидимка.
   И тут стал виден тот, кто звал его. Маленький коротышка, высунувшись по пояс, выглядывал из-за серой каменюки и махал маленькой короткопалой ручкой.
   - Увидел! Надо же, - проворчал пещерник.
  Человек, убрав оружие в ножны, подошёл.
   - Ну? - спросил он и посмотрел выжидающе.
   - Что ну?! - возмущённо пожал плечами пещерник. - Он ещё меня и не узнаёт, точно совсем сдурел. Прав был хозяин.
   - Может, ты со мной поговоришь, пещерник? Я всё ещё здесь, - улыбнулся парень этой странной манере коротышки разговаривать с самим собой.
   Пещерник снисходительно взглянул на внушительную фигуру здоровяка и махнул рукой.
   - Что толку с тобой болтать? Луцик я, запомни. Лу-цик, - по слогам повторил он.
   Парень пожал плечами и опять улыбнулся.
   - Что ты со мной, словно с дураком? - сказал он. - Луцик, так Луцик. Рад я, что хоть одну живую душу встретил.
   - Уходить надо отсюда, князь! - шумно оборвал его Луцик и тут же боязливо заозирался. - Мастера-то, конечно, нет, а твари разные остались, гролы-тупицы, великаны-упыри... ох, вспомнить страшно! И кто его знает, какие ещё твари объявились в Головастом ущелье, с тех пор, когда я здесь бывал. А вечер близко. Нам же ещё Вражий лес миновать надо до ночи.
   На самом деле, солнце уже садилось за вершины гор, и в ущелье становилось холодно. Подул пронизывающий ветер, ледяные брызги от ручья пробирали до костей. Сырой затхлый туман полз по ущелью и медленно заполнял собой всё.
   - Князь, говоришь? Не помню, кто я. Вот ведь какое дело. Мелькают перед глазами лица, а я не знаю, кто все они. А ты, выходит, знаешь? На плечи сядешь, Луцик? - спросил Свей. - Быстрей пойдём. Там всё и расскажешь.
   - Сяду, - невозмутимо ответил Луцик, словно каждый день только и делал, что катался на чьих-нибудь плечах.
  Уже через мгновение довольный пещерник покачивался и бубнил, что человека звали Свей, что он улетал от них на драконе мытаре вместе с магом Ольсинором, а возвращается один, седой как лунь и глупый как ребёнок. Как он будет искать дорогу домой, он, Луцик, не представляет. Но хозяин что-нибудь придумает...
  - А кто твой хозяин? - спросил Свей.
  - Латинда Козный. Но ты этого конечно не помнишь! - зевнул возмущенно Луцик и окопался ещё удобнее на плечах.
  - Не помню, - усмехнулся Свей, перехватив удобнее ёрзающие перед носом ноги в кожаных потертых ботах.
   Сумерки сгущались в горах быстро. Плыл туман по ущелью. Придерживая Луцика, который, сгорбившись, покачивался из стороны в сторону, Свей шёл и настороженно всматривался в каменные глыбы. Они перегораживали почти всё ущелье, оставляя лишь узкую тропку вдоль ручья. Жаль будет сверзиться в полный рост, мало не покажется.
   Луцик благополучно поклёвывал носом, пригревшись, когда земля дрогнула под ногами у лесовича. Пещерник пробубнил во сне недовольно:
   - Эк, тебя колдобит.
   Но уже в следующее мгновение, проснувшись окончательно, он понял, что что-то происходит, но что, никак не мог сообразить. Крепко прихватив ноги седока, Свей торопливо пошёл, почти побежал. Оглянувшись, Луцик охнул:
   - Великан! Великан!
  Свей вдруг сдёрнул раскудахтавшегося Луцика с плеч и не очень вежливо сунул в первую попавшуюся расселину, прошептав:
   - Не мешайся!
   А Луцик и не думал мешаться, он знал, что, когда кони бьются, мышам тихо сидеть надобно. Но и мыши тоже чего-нибудь да стоят, думал он, следя с сомнением за тем, как Свей принялся карабкаться довольно ловко на скалу. Скоро он исчез в темноте, а тяжёлые шаги великана приближались. В узком ущелье с ним было не разминуться. Его огромное, около четырех метров туловище, еле протискивалось в теснине, отыскивая маленькими подслеповатыми глазками добычу, которую он больше чуял, чем видел. Осыпались камни, великан опирался здоровенными ручищами о скалы, и опускал вниз голову.
   Свей сверху видел его жирную шею, которая светлела в сумерках. Тяжёлая, вонючая безрукавка, сшитая из цельных шкур чёрного барана, который во множестве водился в этих краях, была накинута на голое, волосатое туловище. Но вот маленькие глазки вдруг скользнули по лесовичу и замерли.
   Тяжёлый удар мечом в глаз прервал его тяжеловесные раздумья. Великан взвыл, эхо его страшного крика покатилось по горам, и огромная ручища едва не сомкнулась, почти захватив лесовича в кулак. А Свей, перевалившись через гребень вниз на небольшую терраску, тянувшуюся чуть ниже нешироким выступом вдоль скалы, нанёс следующий удар в грудь великана, залитую кровью.
   Гигант тяжело осел, продолжая размахивать одной рукой. Другая же судорожно скребла пальцами, словно огромными граблями, собирая всё на своём пути.
   Свею оставалось каких-нибудь несколько метров до расщелины, в которой прятался Луцик, когда тело великана рухнуло в ущелье окончательно, перегородив собой весь проход. Лесович, поняв, что до пещерника ему так просто не добраться, остановился.
   - Ну что? Славно мы его! - довольный шёпот долетел до Свея.
   Луцик браво стоял на огромной туше великана и, отставив ногу, улыбался.
   - Как ты успел выбраться-то из-под него? - засмеялся Свей обрадованно.
   Он сгрёб довольно хихикающего Луцика в охапку и, посадив его на плечи, большими шагами пошёл-побежал по лежащему неподвижно телу, опасаясь, что великан может в любую минуту взметнуться в предсмертном порыве. Но на их счастье, великан был мёртв. Скалы высились вокруг. Дорога даже отдаленно не напоминала дорогу, ущелье было основательно усыпано валунами и камнями поменьше, веками катившимися вниз. А когда-то здесь проходил тракт, шли караваны в Ивию и Визанию.
  Уже и луна выкатилась на небо, и сил не было брести по каменным россыпям, когда наконец стали появляться деревья. Деревья росли прямо на камнях, оплетая толстенными корнями всё вокруг себя. В вершинах деревьев шумел ночной ветер. Стало заметно теплее. Горы оставались позади.
  
  Про тварь кусачую
  
   Уже каменистая осыпь перестала похрустывать под ногами, мягкий толстый слой дерна и опавшей хвои устилал землю. Высокие сосны шептали что-то над головой. Луцик, молчавший долгое время, проговорил:
   - Не успели до темноты. Надо ночлег искать.
  Свей ответил, продолжая шагать:
   - Зачем?
   - Зачем, зачем? - недовольно зашептал Луцик. - Да затем, что опасно во Вражьем лесу по ночам шлындать!
   - Кто ж здесь такой опасный? - спросил Свей.
  Ему не хотелось останавливаться. Казалось, будто кто-то торопил его. Странное чувство, что где-то его ждут, что он должен куда-то вернуться, тянуло его, и он спешил. Хоть и не знал, кто его ждёт и где.
   А Луцик принялся беспокойно ёрзать, кряхтеть и недовольно сопеть. Пещерник поминутно оглядывался, шарахался от каждой ветки, появившейся перед его носом. И когда в очередной раз он боязливо взвизгнул, Свей остановился.
   - Ну что ты, в самом деле, как сорока на колу?! - тихо проговорил он.
   Тот наклонился к самому уху лесовича и зашептал.
   - Здесь леший больно злой.
   Свей хмыкнул:
   - Леший, говоришь, злой? Не знаю, не знаю.
   Он, подняв голову, осмотрелся вокруг. И, подойдя к сосне, вдруг ударил ладонью по ней и проговорил:
   - Пусти, леший, я тебе ещё пригожусь.
   Луцик затрясся весь, как осиновый лист.
   - Что ты, что ты?! Ты чего это вытворяешь, чумовой!? Ты зачем лешего зовёшь? - залепетал он.
   А Свей и не знал, зачем он стукнул по стволу, просто где-то в его разорванной памяти теплилось воспоминание об этом. Кто-то так делал... Тут Свей вдруг хлопнул с досады себя по лбу. Ему вспомнилось откуда-то, что лешего обязательно нужно угостить, неважно чем, но угостить, и быстро проговорил:
   - А хлеб есть у тебя, Луцик?
   - Ты что-о-о сейчас ещё и есть собрался?! - заверещал тот, перепуганный насмерть.
   Он уже жалел, что послушался Латинду и пошёл за Свеем. 'Совсем сдурел, как есть сдурел! Кто ж в добром здравии лешего сам звать будет!' - подумал он, но всё же полез за пазуху и вытащил припасённую в дорогу и уже изрядно покусанную лепёшку.
   Тем временем ветер заметно усилился. Сосны зашумели, затрещали ветвями, тяжко скрипя и постанывая дуплистыми старыми стволами. Будто жаловались, что разбудили-потревожили их сон вековой.
  Свей положил на заросший мхом пень лепёшку и стал ждать, пристально вглядываясь в рисунок ветвей на фоне ещё светлого неба.
   Холодок пробежал по спине его, а Луцик вообще потерял дар речи и громко икнул, когда сзади раздался старый надтреснутый голос.
   - С каких это пор в Овражьем лесу знают, как надобно обходиться со старым лешим? В кои-то веки хлебушком угощают.
   Луцик вновь громко, во весь голос икнул, а Свей ответил:
   - Ты, леший, не гневайся на нас, прими в дар скромное угощенье да дозволь пройти по твоему лесу. А если добрый будешь, то и пустишь нас в переход твой, лешачий, - он замолчал, подумав, что и сам не знает, что такое 'переход лешачий', но вот почему-то брякнул про него.
   - А с чего это мне добрым быть? С какой это такой стати? - принялся раздражённо куражиться леший, его бесноватые глаза с дикими бегающими зрачками, мгновенно оказались очень близко. - Кто тебе сказал, что я добрый?! Ступайте себе, путнички, по добру, по здорову! Щас не трону, так и быть, за хлеб отблагодарю, а за большее я не в ответе-е-е.
   Голос лешего стал быстро удаляться, раскатываясь эхом по лесу. И лепёшка исчезла внезапно, словно её и не было.
   - Зря я в переход попросился, - сказал Свей, когда отголоски лешачьего голоса затихли в вершинах деревьев, - ну, да зато идти можем всю ночь. Ночи-то нам хватит, а Луцик?
   Бедный пещерник опять лишь громко икнул в ответ. Дрожь сотрясала всё его маленькое тело. Никогда и не думал он, что придётся вот так наяву ответ держать перед лешим. Наконец, ещё раз с надрывом икнув, он ответил:
   - С рассветом будем в Козне.
   - Вот и хорошо. Полезай, - сказал Свей Луцику.
   Дорога, вернее тропка, петляла среди сосен. Толстый слой хвои глушил шаги, идти было легко. Свей, придерживая Луцика на горбушке, шагал, иногда прислушиваясь к его еле слышным указаниям и сворачивая. И удивлялся, что здесь в такой глухомани, в такой близости к очень опасным соседям, кто-то живет.
   - Куда ведёт этот свороток? - спрашивал он Луцика иногда.
   - В Друженницу, - отвечал тот сонно.
   - А кто там живет?
   - Пещерники.
   - И не боятся великанов? Видать, смелы очень, - удивлялся опять князь.
   - Да и не смелы, а только идти некуда, от могил родных как уйдешь? А-а... вот то-то и оно! - восклицал Луцик, словно кто-то невидимый спорил с ним.
   А Свей не спорил, как раз эта-то причина и не вызывала у него сомнений, скорее такая причина вызывала его глубокое уважение. И он опять молча шёл, что-то созвучное Луциковым словам происходило в душе его, и ему хотелось увидеть отважный народец.
   - А куда ведёт этот свороток? - спрашивал вновь Свей с любопытством, когда от их пути ещё одна узкая тропка отделилась и побежала вдоль косогора.
   Лунный свет не сильно освещал её, но было видно, что невдалеке, вниз по горе разбросаны дома, нахохлившиеся под крышами из серой черепицы.
   - Кривица, - проговорил Луцик, отмахиваясь от назойливой летучей мыши, которая подслеповато билась ему в голову, пытаясь пролететь над ними. - Да что б тебя, гролица безмозглая! - в сердцах выругался рассерженный пещерник.
   Свей улыбнулся: 'Маленький, а поди ж ты, гневный какой!' Вслух же спросил:
   - А здесь, в Кривице, кто живёт, тоже пещерники?
   - Поляне, - ответил Луцик, проснувшись от борьбы с глупой летучей мышью, - это лишь околица, дальше спуск в долину, вот там и будет вся Кривица, большая деревня, так вдоль хребта и тянется, потому и Кривицей назвали. А дальше Козна будет, - пещерник повертел головой и утвердительно добавил, - к рассвету придем.
   Словно подтверждая его слова, на востоке небо засветлело, затеплилось. Какая-то пичуга выдала неровную спросонья трель и зачвикала, зачвикала.
   Свей опять пошёл. Этот просыпающийся лес будил в нём неясные воспоминания, роса на траве блестела крупными бусинами, паутинки сверкали в первых лучах солнца, казалось ему, словно он был гораздо меньше в такое же, но очень далёкое утро, и кто-то очень родной шёл с ним тогда рядом.
   - А мосток-то сломан! - вдруг завопил Луцик, и ощущение присутствия кого-то очень близкого и родного исчезло. Свей с досадой вытянул шею, чтобы увидеть сломанные мостки.
   Впереди, за зарослями камышей шумела река. Узкая просека в камышах вела к мостику. Его обломки торчали из глинистого берега.
   - Ну что за поганцы эти кривичи!!! - кричал не в меру раздухарившийся Луцик. - Ну, живёшь ты у моста, значит, в ответе за него!
   Подойдя к сломанным мосткам, Свей снял вопившего пещерника с плеч и вдохнул всей грудью свежий, речной воздух. Зачерпнул холодной воды, умылся.
   - Надо искать обход, - сказал он, отмахиваясь от назойливых комаров, тучей поднявшихся из камышей. Голос глухо раздался над речной гладью, эхом отскочил от противоположного берега. - Сгинь, комар, мошка, - добавил Свей машинально и, сложив фигу, махнул ею в комариную тучу.
  Комары исчезли. Луцик замолчал. Он, вытаращив глаза, смотрел на то место, где только что кружили надоедливые насекомые, и не услышал, как Свей повторил:
   - А Луцик?
   Тот уважительно посмотрел на лесовича и преданно спросил:
   - Что, князь?
   - Обход, говорю, надо искать, - повторил терпеливо Свей.
   - А чего его искать?! Вон она тропа-то, по ней и пойдём, до Тупиков дойдём, там Гадюку опять перейдём, а оттуда малость назад придётся вернуться, - затараторил Луцик, размахивая руками, - к вечеру и будем.
   - Неужели только к вечеру? - протянул разочарованно Свей.
   - А к вечеру, князь! - уважительно затараторил Луцик, взбираясь на плечи. - К вечеру и будем!
  А сам про себя удивлялся. 'Вот тебе и сдуревший князь-не князь. Ну какой князь?! Так, мальчишка, ста годов нет! А и лешего окоротил, и тварь кусачую заговорил'. Больше всего на свете Луцик ценил знания. Знания древние и невиданные.
  Но уже через минут пяток, когда уставший Свей споткнулся об корягу, выступавшую горбылём из земли, Луцик пробурчал, засыпая:
   - Поле-е-егче, не дрова везёшь!
  
  О гроливелли и возвращении
  
   Латинда сидел на ступенях крыльца своего дома. Сюда его обычно выносил на руках сосед, старый Нелишек, Луцику было бы не справиться. Сосед с раннего утра выгонял своих тонкорунных коз на луг. Пряжа Нелишков славилась на всю Визанию, да и не прожить в горах без тёплой одежды. Дел-то было всего ничего, коз попасти, шерсть их шелковистую остричь, а дальше уж прялка, переходившая в роду Нелишка по отцовской линии от сына к сыну, сделает своё дело. Чудесный инструмент крутится, не останавливаясь день и ночь, постукивая глухо, только успевай шерсть подавай...
   Вот и теперь, в солнечный прохладный день, какие выпадают иногда в этих предгорьях в сезон зимних дождей, Латинда попросил соседа вынести его на крыльцо, если у того появится свободное время.
   Не сиделось Латинде в тишине пустого дома, три дня уж прошло, как ушёл Луцик вслед за гостями.
   О том, что Махаон, его давнишний враг, мёртв, Латинда понял сразу. Впервые за долгие годы жар в ногах вдруг затих. Сначала Латинда не поверил, прислушиваясь к коварной боли, которая иногда затихала, будто Махаон забыл о своём обидчике. Но жар больше не возвращался. Уголья, тлевшие до этого, вдруг стали серыми.
  'Победили?.. - очень тихо подумал тогда Латинда. - Да победили ведь!'
  Тогда и отправил он своего маленького помощника в Головастое ущелье, решив, что Ольсинору и его друзьям может понадобиться помощь.
  Ему оставалось одно - ждать. Вот он и ждал. Накануне, два дня моросил нудный холодный дождь, и Латинда сидел в доме у окна, у того, что выходит в аккурат на тропу от Кривицы.
   Сейчас же долгожданное солнце пригревало, и Латинда радовался, что попросил Нелишека вынести его на крыльцо.
   Сад теперь стоял пустой. Голые ветки яблонь и слив качались на ветру, радовала лишь чудесная раскидистая сосна своей зеленью да кусты диких роз, подаренных ему одним старым другом, навестившим его в те полные мрачных метаний дни, когда казалось, что жизнь окончена, потому что утерян её смысл.
   Эти розы цвели всегда, даже когда на них сыпал снег или ледяной ветер налетал с Головастого ущелья.
  'Они увянут с тобой, мой друг, хочешь ли ты этого, подумай? - с улыбкой сказал даритель. - Тебе решать'.
  Не поверилось тогда. А на третий день после ухода гостя, когда вернулась смертельная тоска, когда боль казалась нестерпимой, розы стали чернеть. Их бутоны тянулись к окнам дома и вяли один за другим. Долго тогда смотрел на них Латинда. Ему не хотелось, чтобы хоть что-то умирало из-за него. Потом ему стало казаться, что эти светло-розовые цветки как маленькие светильники в мрачный серый день. И попросил Луцика принести чай. А потом попросил печенье.
  - То печенье, дружище, помнишь - ты его сворачиваешь чудно и внутрь хитрым способом укладываешь варенье. Я не кулинар.
  Радостный Луцик приволок вскоре целый поднос румяного, ещё теплого печенья и кувшин барбарисового чая, закутанный в валяный согревательный сапожок. Латинда съел совсем мало, выпил четверть кружки чая и уснул, так вымотал его ужин.
  На утро розовый куст покрылся новыми бутонами.
  С тех пор, каждый день Латинда смотрел на розы. А потом оказалось, что масло из осыпавшихся лепестков приносит облегчение его ранам.
   Латинда улыбнулся, глядя на лес и горы, на свой сад. Воспоминания приносили радость, маленькую тихую радость. Он теперь привык жить ими, да ещё иногда обучал мальчишек и девчонок из Козны магии, рассказывал удивительные истории из жизни своих друзей, и свои похождения он тоже рассказывал, в них он называл себя Черно-белым Ягнёнком. Тогда он с отцом пас стадо овец, меч у него был деревянный, а отец, смеясь, называл его Защитником Ягнят...
   Но где же Луцик? Уже и третий день на исходе.
   Латинда нетерпеливо поёрзал на ступеньке. Вечерело, холодом потянуло с отрогов Звенящей горы. Неужели и сегодня не придут?
   Но вот его взгляд уцепился за странного вида фигуру, показавшуюся из-за поворота от Кривицы. Размашисто шагавший человек быстро приближался.
  'Великан?! Низковат... Кривоват... Да погоди... На горбушке несёт?! Ишь ты!' - Латинда заулыбался радостно, узнав в путнике Свея, и нахмурился. Других-то никого нет.
   Вот уж и совсем близко подошёл Свей, и Луцик бежал к нему, а Латинда понял, что плачет. Ведь всё не верил он, чувствовал, но не верил, что нет больше его друга Ольсинора в живых, погиб дракон, и лесович уж совсем не тот, что уходил три дня назад. Длинные волосы, откинутые за спину, были белыми как снег, а большие внимательные глаза смотрели на Латинду и словно видели его впервые. Не зря говорится: 'Не тронь тьму, если не хочешь, чтобы тьма коснулась тебя'. Но иногда не приходится выбирать, когда за спиной те, кто ждёт помощи.
   Латинда кивал головой, приветствуя Свея, протянул ему руки. Взял ладонь лесовича в замок, крепко сжал. Чувствовалась былая сила в этом пожатии, всю свою благодарность вложил Латинда в него. А Свей, легонько сжав его руки в ответ, улыбнулся.
   Суетившийся здесь же Луцик, сновал из дома на крыльцо, зажигал белые круглые лампы, поправлял сбившиеся полосатые половики, зажигал огонь в печи, наливал воду и, высовываясь в двери, трещал без умолку обо всём подряд. О том, как нашёл Свея, о том, как на них напал великан, как они договорились с лешим... прерывая сам себя и командуя лесовичу, чтобы он брал хозяина на руки и нёс в дом...
   Свей растерянно смотрел на сидевшего перед ним Латинду, силился что-то вспомнить, но не мог. И он, осторожно подхватив лёгкое, исхудавшее тело старика, внёс в дом. Посадив его в кресло возле окна, он стоял теперь посредине комнаты. Видно было, что он не помнит ничего.
   - Да не стой ты столбом! - ворчал Луцик по-свойски, бегая у него под ногами и подготавливая стол к трапезе.
   Свей засмеялся тихо и сел на первый попавшийся стул.
   - Чувствую, знаете вы обо мне больше, чем я сам!
   - Да, уж это точно! Точно ребенок неразумный тычешься! - Луцик остановился напротив Свея и, уставив руки в боки, насмешливо покачал головой.
   - Если бы все неразумные были бы как этот, Луцик, - сказал Латинда.
   - Ну да! А я что говорю?! Он мошку на переправе заговорил! - всплеснул ручками Луцик и исчез в кухне.
  Латинда рассмеялся и спросил:
   - Что же, князь, выходит, что-то и помнишь. Надеялся услышать рассказ твой, о том, как вы победили Махаона... Бабочку с человеческим лицом.
   Свей, внимательно глядя на Латинду, пожал плечами и ответил:
   - Помню крылья. Крылья большой бабочки. С дивным рисунком. И всё. Остальное словно спрятано за ними. Пытаюсь вспомнить, вот вроде сейчас и вспомню... да снова раскрываются огромные крылья и вижу лишь их. Получается, не один я был?
   - Да-а, мудрён Махаон был при жизни. И после смерти сумел напакостить. А был ты с другом моим Ольсинором и драконом-мытарем. Вот отсюда я вас проводил, меч свой тебе вручил.
   - Так значит зря я ушёл оттуда! - вскочил Свей. - Проклятая память! - заходил он по комнате. - Хорош же я... друзей бросил!
   Луцик, стеливший в это время праздничную скатерть, очень степенно проговорил:
   - Не рви душу себе, князь. Мёртвые они. Искал я их. Знаки мне были.
   - Какие знаки, Луцик? - оторопел князь.
   - Не только вы с лешими да комарами знаетесь, мы тоже кое-чему обучены, - ответил с большим достоинством Луцик.
   - Это уж точно. Что, что, а узнать среди живых пропавший находится или среди мёртвых, это Луцик у нас умеет. Ну, свет с ними! - проговорил Латинда.
   - Свет с ними, - повторил Свей за ним тихо.
   Луцик, собрав на стол всё, что было припасено в кладовой, сбегал ещё куда-то ненадолго и вернувшись с караваем тёплого хлеба и головкой сыра, торжественно пригласил всех к столу.
   Стол стоял возле окна, поближе к креслу Латинды, поэтому оставалось лишь Свею подвинуться со своим стулом, да сам Луцик взгромоздился на стул да на две подушечки.
   Набросившись на холодную индейку, поблескивающую зажелировавшимся бульоном, Свей долгое время молчал. Он был голоден. Много вопросов вертелось у него в голове, не находя ответов. А Латинда и не надоедал ему расспросами, видел, что парень вымотан блужданием в горах и давно не ел.
   Вылавливая ложкой плавающие в рассоле грибки, лесович вдруг рассмеялся:
   - Что за грибы такие? Мне кажется, ничего вкуснее не ел никогда, - он растерянно помолчал и добавил: - Словно помню, что не ел.
   - Гроливелли это, - ответил Латинда, улыбаясь в ответ, - гроливелли, потому что очень большие вырастают, не должно быть их у вас.
   - Где это у нас? - быстро переспросил Свей.
   - В Заонежье. Край такой есть в Ивии, где лесовичи живут, - ответил Латинда. - Не помнишь?
   - Не помню, - проговорил Свей не сразу. - Это далеко?
   - Далеко, - покивал Латинда. - Очень далеко.
   - Всё равно пойду, - решительно проговорил Свей. - Словно зовёт меня кто-то, ждёт. Пойду, а там дойду, не дойду... будь что будет!
  
  
  На старую мельницу
  
   Утро выдалось солнечное. Розы заглядывали в окна своими белёсо-розовыми соцветиями, роняя лепестки на землю. Но это всё ничего, лишь бы новые бутоны появлялись вновь и вновь. Значит, всё с ним нормально, и он не впал в свою обычную хандру.
   Латинда смотрел в окно, щурясь на солнце. Ему была хорошо видна дорога, по которой быстро удалялся Свей.
   Проговорив до петухов, спать они легли уже под утро. Латинда пересказал всё об Ольсиноре, Ладогарде, хоть и знал о последнем совсем немного. Потом ещё долго лежал, прислушиваясь, как скребёт ветвями по стене слива, качаясь от ветра.
   Он рассказал парню всё, что знал о Заонежье. Попытался снять проклятие, которое выплеснул в предсмертной агонии Махаон, но память не возвращалась. Чуда не произошло.
   И теперь он корил себя, что не смог ничем помочь лесовичу. Такие проклятия тяжелы, чаще они так и преследуют всю жизнь. Однако если повезёт парню, то он справится и с этой бедой.
   ...Свей уже в третий раз шёл по кривичской дороге. Заросшая полынью и сорной травой она петляла, поднимаясь в гору, к Тупикам. Но если не подниматься в гору, а спуститься к реке, до Кривицы будет намного ближе.
   Река с ледников широкая, бурная весной, теперь текла по долине, полноводная и даже сейчас опасная для переправы. Подвесной мост был сорван в одну из осенних бурь, как рассказал Латинда, и теперь кознинцы переправлялись на лодке. Лодка обычно лежала на одном из берегов, и Свею с Луциком просто не повезло, что вчера она оказалась не на кривичской стороне.
   И правда лодка, перевернутая днищем вверх, лежала здесь же, недалеко от тропы, свернувшей к берегу, в шебуршащих на ветру камышах. Свей, недолго думая, сбросил лодку на воду, прыгнул в неё, и, умело отталкиваясь веслом от берега, в то же время с каким-то странным чувством осматривался вокруг.
   Вода, набегая, размеренно шуршала галькой на мелководье. Сладкий речной воздух, наполненный запахами прелого камыша, рыбы... что-то смутно бередил в нём. Перед глазами мелькала другая река, берега которой поросли густым лесом, виделся деревянный город с затейливыми башенками и теремами.
   Миновав середину, Свей заметил, что течение всё-таки относит его от тропы, и стал грести сильнее, потому что возвращаться с лодкой, чтобы оставить её у тропы, не хотелось и бросать где попало - не по душе было. Вот уже знакомая просека с торчавшими из прибрежного песка остатками сломанного моста показалась впереди.
   Вытащив и перевернув лодку, Свей оставил её недалеко от тропы в камышах, также как нашёл её на противоположном берегу, и продолжил путь. Было раннее утро, дорога была пустынна.
   Как рассказал ему Латинда, дойти надо до Кривицы.
   Там, в трёх верстах от деревни, встретится заброшенный хутор с мельницей. К нему и отправил Латинда лесовича, потому что каменные ворота полуразрушенного дома мельника были входом в мир людей. Когда Свей удивлённо спросил Луцика, зачем же ему в мир людей, тот ответил:
   - А там тебе придется отыскать вход в страну Ив. Пойдёшь переходами леших, не визанских, а тамошних, быстрее дойдёшь, они знают об этой стороне больше моего.
   ...Свей стоял перед каменными воротами. За ними виднелся поросший бурьяном двор. Слышался плеск падающей на колесо воды. Сосны шумели вершинами. Было тихо, белка перелетела с ветки на ветку... покатилась шишка, оброненная пугливым зверьком.
   Свей прошёл под каменный свод старых потрескавшихся ворот. Сделав пару шагов, он остановился.
   И вздохнул глубоко... Здесь шёл снег.
  
  'Звать его'
  
   Зима в Заонежье в этот год выдалась снежная. Метели выли, переметая тропки и дороги. Трудно приходилось путникам, а и не ходил никто попусту. Помнился страх перед чужаками, рыскающими по округе, сидел народ по заимкам да зимовьям, тосковал по погибшим, разорённые дома латал да к весне и посевной готовился.
  Ушёл враг словно и не было его. Еще с вечера под Гардерикой костры жёг, а утром его и след простыл... Как так? Ни у кого ответа не было. И про Свея ничего не знали. Никто не знал о его судьбе. Лишь драконы его дежурили на башнях. Словно сгинул юный князь в чужих краях. Уже и меньше в разговорах вспоминали его, боясь, что поминают мёртвого, что нет наверное князя в живых. А мёртвых поминать в суете да болтовне не надо, ходить домой примется.
  Только старая княгиня по долгим дням и ночам, кутаясь в тёплый пуховый платок, всё ждала внука, вздрагивая от каждого стука в дверь. Всё казалось ей, что сейчас распахнётся дверь, и стремительно войдёт Свей, рослый, широкоплечий, шумный, скорый на решения и немногословный, и улыбнётся.
   Каждый день Мокша являлся к княгине. И они, обменявшись короткими взглядами, понимали, что новостей нет, и молчали долго. Мокша, сидя возле стены на лавке, облокотившись на высокий меч, княгиня - у окна. Иногда к ним присоединялся Дундарий, и тогда молчание то и дело прерывалось его болтовнёй.
   - Нет, ну что за зима, все метёт и метёт, - заговорил после долгого молчания домовой и в этот раз, когда ему наскучило смотреть в окно на падающие хлопья снега. - Давненько такой зимы не было, княгиня? - попытался вывести из мрачных раздумий княгиню Алену Дундарий.
   А та, посмотрев на него измученными ожиданием глазами, ничем более не выдала своего отчаяния и улыбнулась:
   - А я помню, Дундарий, ту зиму, когда родилась Завея, - истощенное от долгой болезни лицо княгини в мелких морщинках посветлело. - Уж сколько снегу было тогда, вспомни-ка. Ты ещё Игорю горы строил и крепости, а он... - голос её дрогнул, но она быстро выправилась, - а он прибегал с улицы весь улепленный снегом.
   Дундарий украдкой глянул на неё и закивал мелко-мелко седой головой.
   - Права, княгиня, права. Забыл ведь я, вот ведь, пентюх старый. А то ведь ещё, помните, Свей-то что вытворял? Прыгал с самого высокого конька дома в сугроб! Благо снега в ту пору было под самый второй этаж, я день и ночь всё чистил и чистил.
   Княгиня усмехнулась. Мокша спрятал улыбку в кулак и проговорил:
   - Ну да, все знают, Дундарь, что у тебя целая прорва работников! Что уж ты нам басни-то рассказываешь?
   - Ну да, ну да, - растерянно забормотал домовой, - эх было время золотое. Всё вспоминаю, как Свей-то ко мне рвался на чердак, так и бежит босиком, из постели. А его Ладушка-берегиня всё ловила и ласково так журила. И вот ведь, жизня, нету уже ни Игоря, ни Светослава, ни Завеи, - вдруг всхлипнул он. - Завеюшка улыбалась больно хорошо, чисто солнышко.
   - Не трынди, Дундарий, так ты и Свея запишешь туда же, - вяло отмахнулся Мокша. - А Свей-то ещё вернётся. Верно говорю, княгиня?
   Мокша нарочно обратился к вновь нахмурившейся замолчавшей княгине, чтобы она не отчаивалась тем страшным, губительным для человека отчаянием, которое заставляет уходить его в себя, словно улитку в раковину.
   - Да, Мокша, - тихо ответила она.
   И они вновь замолчали. Пасмурный день клонился к вечеру, за окном летел и летел снег, и время от времени тяжёлый вздох домового раздавался в тишине комнаты:
   - О-хо-ха-аюшки!
   Наконец, Мокша не выдержал и проговорил:
   - Думаю, княгиня, сходить в город.
   Домовой захлопнул рот, готовый уже было издать очередной горестный зевок, и уставился на лесовича:
   - Куда это ты попрёшься-то, зима на дворе, не дойдёшь до моста-то, увязнешь в снегу?! Леший спит, а пёхом дня три шагать! - проворчал он, сверля с любопытством невозмутимое лицо Мокши.
   - И правда, - поддержала домового княгиня неуверенно, - опасно это, но увидев усмешку, мелькнувшую на лице Мокши, решила привести другой довод, - да и откуда ты взял, что Свей там объявится, у людей?
   - Да не могу я ждать, сложа руки! - воскликнул тот в ответ и, наклонившись вперед, заговорщицки подмигнул. - Ведь дело-то сделано, степняки ушли, значит, или беда с ним, или возвращается. А если возвращается, то почему так долго? Ведь на драконе он... Значит, нет дракона. А тогда выходит, он пёхом идет. Ну, или, может быть, идет, - уклончиво закончил Мокша. - В общем, нет мне покоя, пойду, поспрашиваю в городе.
   - Помнится, Агата ему перед уходом сказала, - проговорил Дундарий нехотя, - что, де, вернется он не скоро и совсем седой. Что хотела сказать, старая карга, сама-то поняла ли? В старости что ли вернется?!
   Княгиня слушала, переводя взгляд с одного своего собеседника на другого, покачивала в сомнении головой. И вдруг неожиданно хлопнула в ладоши, негромко пояснив опешившим Мокше и Дундарию:
   - Сейчас всё у Агаты и разузнаем, а то, что это мы, как слепые котята, тычемся. Только вы не мешайте разговору нашему, не любит Агата суеты, замолчит на целый год, не разговоришь...
  Голос у княгини стал решительный, уверенный, и Мокша с Дундарием переглянулись и кивнули довольно друг другу - приходит княгиня в себя, послышались прежние нотки в голосе. 'Хозяйка', - уважительно и беззвучно, одними губами сказал Дундарий.
   Агата не заставила себя долго ждать, дверь скрипнула и тихонько отворилась. Белый, накрахмаленный чепец показался первым, затем длинный нос, а затем и она сама вплыла почти беззвучно. Глазками-буравчиками она впилась недовольно в лицо княгини, увидев, что та не одна.
   - Звать, княгиня? - голос у неё был звонкий, почти девчоночий. - Или мне примститься?
   Княгиня улыбнулась. Агата ей всегда нравилась. Очень опрятная, заботливая, она обращалась с бедной её Завеей и строго, и жалостливо одновременно. А как же было не жалеть красавицу, которую всю молодость продержали взаперти? За это княгиня была благодарна строгой карлице, которая и на похоронах несчастливой княжеской дочери не раз украдкой стряхивала слезу со своего длинного носа аккуратным белым платочком. Княгиня поманила Агату к себе, рукой указывая на кресло, стоявшее поближе к ней.
  Агата, грозно зыркнув на домового, пройдя, словно мимо пустого места, возле Мокши, взобралась на высокое кресло и сложила маленькие ручки на коленях, приготовившись слушать.
   - Что поделывала, Агатушка? - спросила княгиня Алена, с удовольствием разглядывая её.
   Агата всегда её удивляла своими чудесными кружевами. Вот и теперь княгиня заметила новый кружевной воротничок.
   - Чинить бельё, мадам, - строго ответила Агата.
   - Ты всегда в работе, всё что-то шьёшь, вышиваешь. А я слепа стала, как крот. Да и не лежит душа моя теперь к рукоделью, - грустно заметила она.
   Агата не сводила маленьких глаз с княгини и качала головой.
   - Столько терять, не скоро себя находить, - проговорила она, как всегда не утруждая себя правильным выговором трудных лесовичских слов, - но время лечить, время лечить.
  Она понимала, что её позвали не просто так, смущало её и присутствие Дундария, к которому она относилась с недоверием, а Мокша вроде и был всем хорош, да только ей было наплевать на него. Уж такая она была эта Агата, всегда себе на уме, то ли оттого что много знала и видела всех насквозь, то ли, повидав на своем веку всякой нечисти, стала держаться и от людей подальше, уж больно часто они оказывались не тем, за кого выдавали себя.
   - Да, Агатушка, может быть, оно и так. Хотела я тебя порасспросить вот о чём, милая. Знаешь ведь, ждём не дождёмся мы Свея, князя нашего, внука моего, вот и Мокша уж было совсем собрался в город, за мост идти, думает, может, повстречает его где. Да только, встретит ли? Знаю я, что ты мастерица-провидица большая, - княгиня внимательно посмотрела в непроницаемое лицо Агаты, гадая, не обиделась ли та. Вечно её не угадаешь, возьмёт и рассердится не пойми на что. - Не поможешь ли чем нам?
   Агата уже с первых слов о Свее, поняла, чего от нее ждёт княгиня, и теперь молчала. Она не заглядывала в судьбу парня с тех пор, как сделала ему то предсказание и забрала у него рукавицу. Боязно было, не хотелось навлекать на себя нечистого, а Махаона она считала нечистым. Она лишь звала молодого князя иногда.
   - Нет, мадам, больше не видеть ничего. Я только звать его. - Ответила она уклончиво.
   Княгиня с удивлением посмотрела на Агату.
   - Что значит зовёшь?
   - Я у него рукавицу забрать тихо-тихо, - сказала та в ответ, - а теперь - звать, и Лея звать, даже если он память терять, всё равно его сюда тянуть.
   Княгиня Алена молчала. Она лишь удивлённо покачала головой и смотрела на маленькую сгорбленную няню своих детей, которая невозмутимо сидела в своём белом накрахмаленном чепце. 'Как поглядишь, так недовольна всем подряд, а вот, поди ж ты, - Свея зовет. Но, что за Лея?'
   - Спасибо тебе за доброту твою, Агата, что не забываешь моего внука, - тихо проговорила она вслух. - Может, услышит он нас. Но, о какой такой Лее ты речь ведёшь?
   Агата пожала плечами.
   - Она первая откликнуться на мой зов. Через недели две и приходить.
   Мокша даже привстал от удивления:
   - Лея?! Девчушка из Марвии?! Она здесь?!
   Агата поморщилась:
   - Что ты орать, лесович? Не знать, откуда она. Только я звать Свея, а приходить она, спрашивать, что с ним случилось.
   - Где же она теперь? - не унимался Мокша.
   Он почему-то очень обрадовался известию о том, что хоть кто-то откликнулся на зов Агаты, к словам которой он сначала отнёсся очень скептически. Ведь если Лея смогла отозваться на эти необычные поиски, то есть совсем крохотная надежда, что и Свей услышит её.
   - Любить она его. - Недовольно буркнула Агата, не ответив на вопрос Мокши, а обращаясь к княгине.
   - Надо же, - тихо проговорила княгиня и улыбнулась, - любит. Так и сказала?
   - Так и сказать, - покивала Агата.
   Княгиня отвернулась вдруг к окну, словно залюбовалась игрой выглянувшего на миг из-за снеговых туч солнца в витражах, сама же украдкой вытерла слезы.
   А снег падал и падал. Древляна лежала притихшая под белыми шапками, печные дымы поднимались над крышами, стук топоров доносился с крепостной стены - лесовичи занялись её ремонтом. Нахохлившиеся драконы на башнях уже никого не удивляли и не пугали. Некоторые из них так и остались в Заонежье, решив, что лучше стоять дозором у Древляны, чем кружить по опустевшей солнечной Марвии, развлекаясь пьяными драками и налётами на редких путников...
  
  Велейка
  
   Позёмка мела под ноги. Шебуршала в подворотнях, по карнизам пустых домов, запорошенных снегом по самые крыши. Речной переулок, что тянется по-над рекой, почти весь опустел. В этом доме, что с башенкой, хозяин погиб на крепостной стене в первый же день осады, в этом, из елового кругляка слаженном дому, хозяин с сыновьями в самом последнем бою сложили головы.
   Мокша знал и помнил почти каждого. Вернувшись в полуразрушенный город, расспрашивал о судьбе тех, кто погиб. Многих знал близко, ещё по дружине князя Светослава.
   И сейчас, идя переулком, всё больше хмурился и тосковал по прежним дням. Когда жизнь шумела в каждом дворе, ребячий смех и женский говор выплёскивались из-за плетней и заборов.
  Подойдя к маленькому домишке, Мокша остановился. Привалился плечом к калитке, сколоченной крестовиной, подышал на застывшие руки. И, будто решившись, толкнул.
   Прошёл узкой тропкой по хрустящему снегу к дому. Выведривало. Которую ночь уже мороз строжился, набирал силу. А к утру опять тучи наволакивало с предгорий, весь день мело.
   Стукнув костяшкой пальца в стекло, Мокша негромко крикнул:
   - Хозяйка? Есть кто в доме?
   В окно сунулась расплывчатая тень, ойкнула и отшатнулась. В сенях загремело то ли коромысло, то ли хомут, и дверь отворилась. Голова девчонки лет шести появилась и юркнула мышкой назад.
   - Мама, мама, дядя Мокша пришёл! - зазвенело на всю улицу.
   Мокша растерянно развёл руки.
   - Пришёл, Алёнка, чего ж кричать, будто беда. Малую напугаешь.
   Он шагнул в тёмные, сырые сени.
   Женщина встретила его в дверях в избу. Молодая простоволосая, в длинной белёной рубахе, она погладила по голове ткнувшуюся ей в колени дочь.
   - Пуганые мы, Мокша, нас так просто не напугаешь, правда, Алёнка?
   - Сами раздетые на холоду мёрзнете, Велейка, и меня не пускаешь, - Мокша достал из-за пазухи свёрток, - ну-ка, Алён, смотри, чего там.
   - Не надо нам подарков твоих, Мокша, - Велейка передёрнула плечами, губы её обветренные изогнулись в горькой усмешке.
   Отдав связанный в узел рушник с княжескими вензелями, он подтолкнул осторожно женщину от дверей:
   - И мне ничего не надо от тебя, - ответил Мокша, - деток покорми.
   Велейка обернулась и впилась в него глазами. Подалась вперёд и, сбиваясь на отчаянный крик, зло проговорила:
   - Что тебе нужно? Оставь нас! Свет мне белый не мил. Неужели не понимаешь, Мокша?! Одни мы теперь на белом свете с Алёнкой, совсем одни! Слышишь? Ты?!
   Она, сжав кулаки, стояла посреди тускло освещённой лучиной избы.
   - Ты не кричи, - тихо сказал Мокша, боясь приблизиться к ней даже на шаг, лишь бы совсем не рассердить, - не кричи. Млаву ты мне мою напоминаешь, Велейка. Такая же вот строгая могла быть, а улыбнётся, так и словно солнышко взошло. Ты покорми мальцов-то. И сама поешь. Молока мешок да хлеба с булками Дундарь прислал, не только вам, к тебе последней пришёл, потому как соседи мы. Он собирал. Я-то, знаешь, бобыль, толку от меня в этом деле нет, не знаю, что детям малым надо.
   Велейка слушала его, не шелохнувшись, будто отыскивая в его ласковых словах зацепку, занозу, за которую бы её гневу ухватиться и вылиться, да не находила. И словно отогревалась в его словах. А он всё говорил, говорил:
   - Завтра я не приду, появлюсь скорее дня через три, а то и позже. Еду будет присылать вам Дундарий. Не шуми, - отмахнулся он на её протест, - княгиня всем помогает, в радость ей это. Но другие просят помощи, а ты вот одна... на погибель видно отчаялась. Нельзя, Велеюшка. Ты живи, живи. Как на дереве рана затягивается, так и человечья душа...
   - Коростой покрывается, - отрешённо проговорила Велея, глядя на жующую жадно дочь, тянущую молоко из кожаного бурдючка, как телёнок, обливаясь и захлёбываясь.
   - Правильно говоришь, только душу живую коростой-то не закроешь, она, душа живая, всё равно проглянет, к солнцу потянется. Сам не верил, когда Млаву потерял, теперь точно знаю. Но ты не бойся, надоедать не буду. Закройся, Алёна, мать одеться проси.
   - Дак, она неслуха у меня! Я ей говорю, говорю, а она всё молчит, - ответила скороговоркой девчонка и покосилась на мать.
   А та растерянно глядела на дочь, словно впервые за долгое время её видела.
   И вдруг улыбнулась.
   - Я оденусь, Олёнушка, - прошептала она, - обязательно оденусь...
  
  Голдскирдайер
  
   'Заставы проверены. Драконьи посты расставлены. Обоз с зерном от Заельцовских размещён...' На крепостной стене дул сильный ветер. Тучи низкие, лохматые неслись быстро над землёй. Открывшаяся внезапно луна осветила белёсые равнины и заснеженный лес вдалеке.
   - Схлоп уже, наверное, десятый сон видит в своей берлоге. А мне вот всё неймётся. Всё кажется, парня-то искать надо. Так, Голда?
   Длинное имя - Голдскирдайер. Мокша не любил такие. Чёрная неподвижная туша, казавшаяся в сумраке каменной глыбой, шумно вздохнула, окутав себя и Мокшу клубами плотного пара. И мотнула головой.
   - Нет?
   Мокша не умел по-драконьи сказать, но приноровился вот так обращаться к ним. Ящеры понимали его, но сначала игнорировали 'слабака', молчали в ответ. Он же обращался к ним, как обратился бы к сосне или пню, оказавшись один в лесу, не надеясь особо на ответ. Однако, заметив его заботу о них, чужаках, здесь, на чужбине, заметно приунывших, драконы из благодарности вскоре стали отвечать ему. Жестами. Но для разговора жестами у них часто не хватало гибкости и терпения, и они нервничали, били хвостом. Мокша, довольный, смеялся, и разговор на этом заканчивался.
   Сейчас Голда, серый ящер с густой щетиной на носу, побелевшей от инея, под лоскутом домотканой дерюги, нахохлился и таращился в темноту, иногда шумно встрепываясь и расправляя крылья.
   - Нет, значит. Стало быть, не спасаете вы своих с поля битвы, не идёте на помощь попавшим в беду? - говорил Мокша, а сам глаз не сводил с угрюмого профиля дракона.
   Тот оставался неподвижен.
   - Стало быть, не спасаете. И точка. А тот, значит, подыхай за вас, не надеясь, что о нём помнят и ждут?
   Дракон ещё больше втянул длинную шею в плечи, и казалось, задремал. Мокша с силой ткнул его в бок, ободрав кулак о жёсткую броню.
   - Не спи на посту, Голда!
   Длинный хвост щёлкнул в темноте по стене.
   - А мы вот, дураки, спасаем своих!
   Дракон размеренно кивнул головой.
   - Что да, - вспыхнул Мокша, - да, дураки, или да, спасаем?!
   Ящер длинно вздохнул и дважды кивнул головой. Мокша сплюнул под ноги и махнул рукой:
   - Да ну тебя, я с тобой, как с человеком, а ты... змей ты, Голда!
   И зашагал по заснеженной скользкой стене к ступеням вниз, удерживаясь за каменные зубья. Хвост ящера просвистел в воздухе, осыпав дружинника снежной крошкой, и лёг ему поперек дороги.
   - Пусти... пусти же, говорю! Да замёрз я!
   Хвост нехотя уполз в сторону.
   - А ты, Голда, мог бы мне помочь? - вдруг обернувшись, спросил Мокша. - Отвези меня до Старого моста.
   Дракон зевнул так, что хрястнула огромная челюсть. Встряхнулся, ссыпая куржак. И кивнул согласно.
   - Ох ты ж, как мне свезло! Корча-то теперь спит, дороги перемело до тепла... а ждать уж невмочь. Завтра и отвезёшь?
   Голдскирдайер кивнул. Отчего-то слова лесовича заставили отмякнуть что-то там в его драконьей душе. Да, не принято у драконов искать и вызволять своих из беды - оттого это, что видать их, драконьи, хитрости издалека. Только бой открытый и до славного конца или до смертельного, не менее славного. Героев своих драконы чтили.
   Но сейчас ящер почуял тоску этого странного лесовича, настойчиво и неумело пытающегося с ними разговаривать. Ему нравился этот человек. И захотелось помочь. Он еще раз кивнул и потянулся. Выгнул рогатую голову, отвёл мощные крылья назад и долго так стоял, держа в напряжении мышцы, глаза же замерли, приметив движение на том конце поля.
   Дракон вдруг скользнул со стены в темноту. Мокша едва удержался на стене, отшатнувшись от внезапно двинувшейся туши. Бесшумно распахнулись огромные перепончатые крылья, сбивая в ком привязанный за шею лоскут медвежьей шкуры. Вот тенью прошёл у опушки, только раз спикировав вниз. Через пару мгновений, дракон лапами вперёд уже садился на зубья стены, осыпая снежной крошкой лесовича. Сильно покачнулся на каменном острие, вцепившись в него когтистыми лапами. Но удержался. В пасти его висела бездыханная лисица.
   - Мышковала лиска, - с сожалением протянул Мокша, сам охотник, он сейчас вдруг пожалел эту чёрно-бурую красавицу. - Стало быть, завтра и слетаем? Может, и ещё попрошу тебя, не откажешь, Голда?
  Голдскирдайер кивнул утвердительно. Потом кивнул отрицательно. Запутался и пристально посмотрел в глаза человека. Но даже не пытался сказать ему на своём языке, не пытался проникнуть в сознание лесовича, потому как знал, что разрушительна мысль древнего для человека, помнил, как двуногие теряли разум. И Мокша понял его - сам нёс Свея на руках после разговора с Цавом. И тоже кивнул.
   - Значит, до завтра.
   И стал спускаться по посыпанным песком каменным ступеням.
   Город тихий, сонный лежал перед ним, как на ладони. Деревянные дома под шапками снега, белые нити дорог между ними. Лишь в княжеском тереме, в комнате княгини Алёны слабый свет от лучины - не любит княгиня холодный магический свет полян. Целыми ночами горела лучина.
   'Чтобы человек вернулся, его должен непременно кто-то ждать, каждый день, каждую минуту', - говорила княгиня...
  
  'Тогда дерево не засыхать, человек не умирать...'
  
   Лея жила у старой Агаты, в комнатушке под лестницей. Сразу после разговора с Агатой у княгини Мокша заглянул на кухню. 'Женщины они всегда такое примечают, кто, где новенький объявился, кто с кем любится, кто у кого родился...'
   - Живёт у карлицы девчонка с недавних пор, может, ты про неё, Мокша спрашиваш? - словоохотливая бабка Илейка, раскрасневшись от печного жара, оторвалась от блинов, когда услышала вопрос Мокши: 'Не знает ли кто, живёт ли у кого-нибудь с недавних пор девушка, звать Лея'. - Как звать, не знаю. Агата ведь никогда слова не молвит, и та тоже молчунья. Но приветлива, здоровается. Откуда, кто отец-мать, не говорит...
   Мокша улыбнулся, вспомнив бабку Ау. 'Скажи вам, что бабка - колдунья, вы и отвернётесь сразу', - подумал он. А вслух сказал:
   - Война, бабушка Илея, война. Перемесила всех, сорвала с мест родных, ожесточила и испугала души.
   Завернул блин кульком, сунул его в плошку с мёдом и откусил половину. Илейка засмеялась беззубым ртом:
   - Бери, бери, ещё макай, сынок!
   Мокша и не отказывался, сложил стопку тёплых ноздреватых блинов пополам, засунул в тряпицу, протянутую бабкой Илеей, и спрятал за пазуху - в дорогу.
   И подался к Агате. Шёл с тяжёлым сердцем - не любила его Агата за то, что водился с Схлопом. За что уж ведунья невзлюбила его, кто знает. А только могла перед носом дверь захлопнуть. Но делать нечего - больно охота Лею повидать. Постучался в тёмном углу под лестницей в дверь.
   - Кто есть? - гаркнула Агата у самой двери, словно сидела там в засаде день и ночь.
   Мокша рассмеялся сам себе, поняв, что вздрогнул от этого голоса. 'Вот ведь бабка железная!'
   - Так это Мокша, тётка Агата, - стараясь быть, как можно вежливее, ответил Мокша.
   Дверь приоткрылась, и показался Агатин длинный нос.
   - Чего приходить, ратник?
   - Разговор есть.
   - Говорить раз есть, - а дверь открыта лишь на ширину ладони.
   - Здесь никак нельзя, Агатушка, пусти. Про Свея, княжича, разговор-то.
   За дверью тишина. И вдруг голос Леи, знакомый смешинкой и теплотой, затаенностью какой-то, попросил:
   - Открой, бабушка.
   Дверь открылась. Агата, нахмурившись, отошла в сторону и села в широкое кресло возле низенького столика. Мокша шагнул в светлую на удивление - небольшое окно было утоплено в землю до половины - комнату. И осмотрелся. Отыскал глазами ту, из-за которой пришёл. Лея, подавшись вперёд, с удивлением и надеждой смотрела на него. Она. Всё та же. Да не та. И волос забран по-другому, назад, в косы. И платье из небеленого льна, собранное под грудью, вышитое травами и цветами по краю, было ей к лицу. И лицо строже стало. И оттого красивее.
   - Стало быть, точно ты, Леюшка. Думал, вдруг тёзка твоя. Ну, здрава будь, - улыбнулся Мокша.
   - Здравствуй и ты, Мокша, - улыбнулась Лея, и мягкие ямочки объявились на её щеках.
   - Проходить, садиться. - Агата махнула ему на стул возле двери и продолжала сверлить маленькими глазками-буравчиками.
   Мокша сел на неудобный маленький табурет у двери. Лея улыбнулась - смешно было смотреть на него, такого большого, сидевшего на детском стульчике карлицы.
   - Ты приходить говорить про княжича. Ты собираться его искать?
   - Да, Агата. Собрался, хочу вот Лею спросить и тебя, нет ли новостей у вас, колдовских или не знаю каких.
   Лея прошла к окну, взяла что-то в руку и протянула её Мокше.
   На ладони лежала виноградина. Спелая и прозрачная. Лея посмотрела на Мокшу.
   - Когда нутро её станет цвета крови, это будет означать, что Свей в беде. Когда почернеет, значит, что его больше нет среди живых, - голос её дрогнул, - цвета крови она уже была. Тогда я не спала всю ночь, не зная, что делать, и услышала сквозь сон-явь, что Свея кто-то зовёт, голос был мне незнаком, но выбирать не приходилось. Раз его кто-то ищет, значит, мне с ним по пути. Бабушка посоветовала мне отправиться сюда, в места, где Свей родился, и спросить няньку Агату. Так я оказалась здесь.
  Она положила виноградину на маленькую расписную тарелочку на подоконник. Агата всё это время, взяв в маленькие ручки пяльца, упорно пыталась что-то вышивать, но напряженно вслушивалась в слова Леи и несколько раз воткнула иголку себе в палец. Наконец, ей это надоело, она сунула палец в рот и так сидела, насупившись.
   - Я звать его, - Агата покачала головой и добавила: - Думать, он близко. Иногда я слышать его.
   И вытащила из-под подушки на печке перчатку.
   - Да, это его, - задумчиво кивнул Мокша. - Видел такие у него в Марвии.
   Агата держала перчатку меж двух ладоней и что-то шептала. Потом приложила перчатку к уху. Долго вслушивалась и вдруг протянула её Мокше.
   - Слушать.
   Мокша, недоверчиво взглянув на карлицу, потянулся к ней, взял перчатку и приложил к уху, не сводя глаз с Агаты.
   Сначала не было слышно ничего. Лишь шорохи, много шорохов, которые Мокша отнёс было к шумам большого княжеского дома. Но шорохи не умолкали и становились тише, когда он отводил перчатку от уха. И Мокша опять прижимал её. Шорохи скользили во множестве, всё больше походя на множество чего-то снующего в беспорядке и суете, сливаясь в единый шум, похожий...
   - Снег будто...
   Мокша вдруг замолчал. Ему было страшно спугнуть, то, что, как ему казалось, он услышал. Дыхание... Шаги... Скрип снега под ногами идущего... Кашель...
   - Идти один. Ни с кем не говорить. Не слышать голос.
   - Это он, - прошептала Лея, улыбнувшись, - я-то знаю, я слышала.
   Что она слышала, она не договорила, но, взглянув в её глаза, Мокша даже не стал спрашивать - не скажет. Затаённое что-то, нежное жило в её глазах. Только их двоих касается, такое не скажешь.
   Звуки навороженные стали стихать, будто испугавшись голосов людей.
   - Он близко. Раньше я его не слышать. Ничего. Теперь всё ближе.
   - Леюшка, звать я тебя пришёл, о помощи просить. Полетим со мной. Вдвоём оно сподручнее искать, да и сердцем ты быстрей его почуешь.
   Мокша ещё говорил, а она уже стояла возле него.
   - Полетим.
   - Прямо сейчас и полетим. Там люди добрые нас приютят на границе с городом. И Голде место найдётся.
   Она уже торопливо собиралась. Закрылась в маленькой каморке за дверью и через неё крикнула:
   - Голдскирдайер - добрый дракон, но откуда ты знаешь их имена?
   - Дундарь мне их всех перекликал, а я и запомнил, когда же ошибаюсь, они страшно злятся, бьют хвостом.
   - Имя для древнего очень важно, это связывать его с далёким прошлым, с его местом, - Агата хмуро наблюдала за Леей.
   Было похоже, что старухе жаль её отпускать, но она ни за что на свете не подала бы виду, что привязалась к девчонке, как никому никогда не говорила о том, как любила Завею и плакала по ней ночами.
   - Ты очень мудра, Агата, - сказал Мокша на прощанье, когда Лея собралась и замерла возле дверей в своём полушубке и мужских стеганых заячьей шкурой штанах, - спасибо тебе за помощь и доброе сердце.
   - Идти, - кивнула Агата строго, - я помогать. Как суметь. Вы доброе дело делать. Княжич прийти всё равно. Но человека надо ждать, чтобы он знать, что его ждать. Надо любить, чтобы он знать, что его любить. Тогда дерево не засыхать, человек не умирать...
   Сборы были короткими. Агата что-то шептала им в спину, махала таинственно руками, глядя на них в узенькое окно своей каморки.
   - Здесь лететь-то совсем ничего, - говорил Мокша, усаживая Лею на огромного Голдскиндайера, - до старого моста рукой подать, к вечеру и будем.
   Лея же лишь улыбалась и похлопывала жмурившегося на снег Голду. Ей было всё равно - близко ли, далёко ли. Она лишь чуяла, что Свей идёт домой.
  
  Найдёнка
  
   Холодно зимой на драконе лететь. Да ещё в метель. Но шкуры медвежьи, собранные Дундарием, спасали от холода, пробирающего до костей. Летел дракон низко по-над лесом. Верхушки деревьев волновались, качались от ветра. И казались пушистыми и мягкими издалека, хотелось коснуться их рукой, провести по ним ладонью. Мутные небеса сыпали и сыпали снежным крошевом на леса, редкие поляны в его глуши, на узкую полосу застывшей до весны реки.
   Но вот уже и реку миновали, а заснеженные леса всё тянулись до самого горизонта. Лишь тоненькая ниточка просеки угадывалась в сумерках. По ней, спустившись низко-низко, летел дракон, огромной невиданной птицей раскинувшись в небе.
   Постоялый двор, утонувший в снегах по самую крышу, увидели уже в темноте по огням.
   - Сила - хитрец ещё тот, - обернувшись, проговорил Мокша громко, перекрикивая мерный шум крыльев Голды, - лучину сквозь снежную пелену не разглядишь, так он у меня полянского огня немного выпросил. Для дела нужно, заладил и всё, хоть ты что ему! А мосток-то во-он он, видишь? Под него пройти, только и всего. Там город.
   - Вижу! Кто такой Сила? - крикнула ему в спину Лея.
   - К нему летим, скоро снижаться будем, увидишь! До города-то завтра пойдём.
   - Нет. Сегодня. - Сказала еле слышно девчонка, и Мокша подивился твёрдости в её голосе, коротко сказала, но как отрезала.
   - Оно и к лучшему, - кивнул он обрадованно, сам не хотел время терять. - Только переодеться нужно.
  Голда кружил над землёй, искал просеку пошире. Но не нашёл, и решился наконец на посадку во двор.
  
  Пёс зашёлся в истошном лае, когда дракон принялся гнездиться, выставив вперёд лапы с кривыми страшными когтями прямиком в середину большого двора. Волкодав повис на цепи, хрипя.
  Голда же, не вписавшись немного, налетел на сарай и разворотил бревенчатый угол. Попятился и чуть не сел на обезумевшего от ярости пса. Разозлился сам. Сделал шаг вперёд и замер, раздражённо кося огромным глазом на всадников.
   На шум во дворе выбежал старик, прижался тут же к двери, рявкнул на собаку.
   - Не бойся, Сила, свои! - крикнул Мокша, скатываясь с заснеженной спины дракона как с горки, ловя Лею, последовавшую тут же за ним.
   - Дак ить, пуганые мы, Мокша, сам, поди, знаешь, а только, как не бояться? Супротив такой громадины с мечом не попрёшь, себе дороже обойдётся! Стой, родимый, - Сила вдруг ухватился за повисший с шеи дракона повод и, выставив ладонь вперёд, забормотал. - Не торопи-ись! Ща мы тебе ворота откроем, попросторнее будет...
   Топнул ногой, и ворота поползли в стороны. Голда косился на старика с опаской, не столько оттого, что старик за повод ухватился и командует, а скорее боясь придавить ненароком. Попятившись в распахнутые ворота, выпихнув в них длинный шипастый хвост, ящер, наконец, лёг на брюхо и, положив голову на лапы, закрыл устало глаза.
   - Ты, Голда, теперь за ворота отвечаешь, - Мокша расправлял шкуры медвежьи на необъятном хребте рептилии. - Смекаешь?
   Голдскиндайер шумно фыркнул, подняв клубы снега и пара, и едва кивнул. Лея рассмеялась:
   - Говорит, ежу понятно.
   Мокша, обернувшись уже в дверях, хмыкнул:
   - Ишь ты, ежу!.. У наших научился! Здоровы будьте, хозяева! - крикнул он, входя в дом, топая сапогами, улыбаясь хозяйке, и, прищурившись, остановился на пороге, едва прикрыв дверь: - А это кто ж у нас будет-то?! Ох тыть! Неужто же?!
   - Ага, Найдёнка твоя эвон как вымахала, - хозяйка подняла на руках малышку, - помнишь, что ли - в начале зимы принёс и исчез? Не знали уже, что и думать.
   Старушка, маленькая, щуплая, вытянула угол платка изо рта девчушки, которая едва поймав его, принялась жадно мусолить.
   - Вот колгота, есть захотела... Придержи-ка. Как отец ты ей, поди-ко, будешь.
   Мокша неумело подхватил ребёнка. Девочка, засунув палец в рот, уставилась на него и вдруг улыбнулась.
   - Что же вы её Найдёнкой-то кличете? - спросил он, улыбаясь растерянно в ответ. Девочка маленькой ручкой обхватила его палец.
   - Найдёнка и есть, чего уж, - пожал плечами Сила.
   'Ну какой из меня отец', - удивлённо покачал головой Мокша и оглянулся на Лею. Заторопился.
   - Спешить надо, темно уж, - он передал захныкавшую девчушку в руки хозяйке, - а оно и лучше даже. Переодеваться не нужно, в городе по вечернему времени малолюдно, только вот...
  И он, глядя на Лею, словно что прошептал про себя. Потерялся из виду его меч, тяжёлый двуручник, перевязь и пластины доспех под плащом исчезли, а потом и плащ в зипун тёплый оборотился. Крестьянином потоптался Мокша перед Леей, похлопал себя по бокам:
   - Ну вот и всё, пожалуй.
   Пёс во дворе, понуро виляя хвостом, смотрел на гостей. Мокша потрепал его по коротким лохматым ушам:
   - Ну-ну, чего ты. Виноватым себя чует. Образину такую во двор пустил.
   Сугроб посреди двора зашевелился. Мокша рассмеялся:
   - Видишь, Борза, Голду из-за тебя обидел. Ай, молодец, Борза, молодец, - пёс на похвалу радостно завертел куцым хвостом, - ну, бывайте тут. Голда, не обижай малых, ты здесь в дозоре остаёшься.
   Сугроб оглушительно чихнул, вихрь снега взвился над ним. Пёс смолчал. А Лея улыбнулась:
   - Говорит, не впервой ему в дозоре-то.
   До моста тропы не было, замело.
  - Третьего дня ходил, не прошёл, - рассказывал Сила, следуя за Мокшей.
  Выдернув снегоступы из-под сарая, Мокша протянул их спутнице.
  Шли след в след, проваливаясь, противясь налетающему порывами ветру. Ступени были заметены. Скатились к застывшему ручью и оказались под мостом.
   Город в свете редких фонарей, в завесе летевшего наискось снега казался призрачным, ненастоящим.
  
  Домой
  
   Снег падал и падал... Город с высоченными сугробами, с снежными намётами, свисающими с крыш, с узкими дорожками-тропками, лежал притихший, словно оглохший в снежной пелене. Слабые жёлтые огни фонарей еле разгоняли сумерки. Людей на улицах почти не было. Лишь слышно, как какой-то хозяин скребёт лопатой снег возле дома. Да собака загавкала из соседнего двора.
   Путник устало остановился посреди площади. Незнакомый город, незнакомые люди, сколько таких городов, деревень прошёл он? Он не знал, но что-то словно вело его вперёд.
   Свей огляделся. На улочках маленького городка не было видно ни души. Ну что ж, надо идти дальше, искать каменный мост, который приведёт его в Заонежье, если его и здесь нет, значит, опять дорога.
  Он уже миновал небольшую церквушку, уже дома становились всё беднее и меньше, как всегда бывало на выходе из города, когда чья-то рука тронула его за плечо.
   Настороженно оглянувшись, Свей увидел невысокую девушку в коротком тулупе, мужских тёплых штанах и лохматой меховой шапке. Её глаза жадно рассматривали его... она молчала и словно ждала чего-то...
  - Лея... - вдруг проговорил тихо Свей.
   Тряхнул головой. Имя, произнесённое им, вдруг всколыхнуло в нём целый вихрь воспоминаний. Они обрушились на него, Свей засмеялся растерянно и тут же оборвал смех.
   - Я нашла тебя, - сказала Лея.
   - Нет, - ответил Свей, - это я тебя нашёл...
  
   ...Снег падал и падал... заметая дороги, тропы, тропки. За мостом по-прежнему шумел непроходимый лес, а в небе удалялся дракон. Четверо всадников летели на нём, укутанные шкурами. Свей и Лея, Мокша и маленькая Найдёнка.
   И вот уже, удаляясь в сторону Заонежья, дракон превратился в маленькую точку... скоро исчезнув совсем. Там их ждали.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"