Аннотация: Третье место на седьмом сюрнонейме. Тема "Белый цвет"
Гололёдно было в душе второго надсмотрщика третьей королевской либурны Уши Кая Фигаря. Гололёдно и пасмурно. Он уже и в ладоши похлопал, и ушами подвигал, и в гонг ударил... Даже пробежался по свежему льду на лыжах к самому её центру. Было там пустынно и скучно. Занудственно и даже депрессивно. Душа. Позёмка. Белый цвет.
Потому что стылое небо мело седыми космами по земле, а земля вцепилась мёрзлыми когтями торосов и белых скал в небо. Потому что боги давно разгневались на нас и не высовывались из-за туч. Только подсылали злобную крючконосую шаманку Зимэ и её мохнорылых Окочур-агу и Обледеней-хана.
Вьюжьебурье второй день. И второй день эти трое колдовали над котелками наших судеб, ворошили мёрзлые угли под пятками, завывали и стенали за спинами. Зимэ свивала в спирали беловьюжные кольца, скручивала нас в бараний рог, дула в него, насупив заплесневелые брови, выпятив толстые капризные губы, и слушала наш дикий, безумный вой из глубины рога...
Либурна, врубаясь двумя рядами вёсел в торосы Белого моря, тащилась по этой ледяной пустыне вот уже второй день. Медленно, слишком медленно. Вёсла тупились и ломались. Йети, косматые громилы с предгорий Ареопага, быстро выматывались, точили вёсла через каждую милю или просились покурить. Надсмотрщик, мрачный и мутный дэв из долины безглазых дэвов, смотрел на это сквозь пальцы и пропускал один удар. Это было в самый раз, чтобы ареопаги смутились, и вёсла вновь зло врубились в лёд.
Фигушку, как его прозвали все наши, мы недолюбливали и на корпоративах частенько поколачивали за мстительный характер. Но дэв он и на Ареопаге дэв. Говорят, всех, кого второй удар гонга застал не за веслом, он утаскивал в свою душу. А его душа - мрачное место изо льда, вонючих туманов и ядовитых колючек. Там этот гад не давал курить и заставлял день и ночь гонять на либурне тебя одного, наматывая многие-многие мили. Говорю же, зверь ещё тот, наш Фигушка...
...Белое полотно застывшего давным-давно моря тянулось уныло и беспросветно. Ледяные торосы ползли друг на друга, собирая оглохшую пустыню складками, разрезая её ущельями. Либурна, как огромная сороконожка, как древний пахарь, о которых мы слышали только в сказках, врезалась лопастями наших весёл в лёд, взрезывала его, переворачивала пласт за пластом и пёрла всё дальше. А мы подвывали ей унылыми голосами: "Эй, либууурна, эй-эй, ухнем!". Фигушка отбивал ритм нагайкой по нашим спинам. А ведь мы не рабы на каком-нибудь купеческом корыте. На наших поясах радиоактивные акинаки в свинцовых ножнах, наши бригантины истоптаны следами многих славных сражений. Но мы терпели его выходки, потому что Уша Кай Фигарь знал Беломорье, как свои страшные четыре пальца...
Вьюжьебурье закончилось также внезапно, как и началось. Ночью. Расплескав по небу золотую орду. Или серебряную. А кто их знает какую. Кони с разноцветными гривами носились по небу, всадники сверкали начищенными до блеска доспехами. Рябило в глазах от всполохов, растёкшихся над нами.
Все три королевские либурны встали в круг. И уснули мертвецким сном. Как только могут спать сто здоровенных ареопагских йети. Северные ледяные пауки ткали свою гигантскую паутину над нами. Опутывали мохнатыми лапами, ощупывали жвалами. Пробирались за пазуху и спрашивали:
- Который час?
Страшные мурашки бегали по нам, застывали на ходу и осыпались, коченея.
Но приходило утро. Солнце разгоняло розгами хохочущих над нами лучей золотую орду и ледяных пауков. И надо было вновь отправляться в путь...
В этот день мы сильно отстали от двух других либурн. Тащились еле-еле, переругивались. После вьюжьебурья, казалось, уже само Беломорье восстало против нас. Лютая стужа свила гнездо в наших душах, пар валил из ушей, а светило лишь стыло улыбалось сквозь зубы, торопясь мимо к горизонту, не успев выползти на небо на пару с мутноглазым рассветом.
Вдруг Уша Кай Фигарь вздрогнул. Лёд, покрывший белым панцирем его бригантину, затрещал. Морщины трещин побежали по его заднему фасаду, когда Фигушка поднял руку с подзорной трубой к третьему глазу.
- Белая женщина фигарит прямо по курсу, - рявкнул он.
Но мы это уже видели и без него. И какая женщина может оказаться посреди Белого моря, если не белая... Об этом знают даже ареопагские йети.
Все оживились и задвигались на своих скамьях. Встретить белую женщину в Белом море хороший знак. Значит, и Мужиксмешком бродит неподалёку. Легенда гласит, что как-то в лютый холодрыбон в многодавние времена до нашей эры сбился он с курса и потерял дорогу к людям. Тогда-то всё и началось.
С тех пор мучаемся мы каждый год в тёмные дни лютого зимнего солнцестояния, ищем его. Говорят, ещё олени какие-то с ним были. Но мы ничего не знаем про них. А имён у этого Мужикасмешком, говорят, видимо-невидимо. И у белой женщины тоже. В легенде той они перечислены, но какой нормальный йети будет их все запоминать?..
И поэтому каждый год в дни зимнего солнцестояния мы с друзьями арендуем в складчину старенькую либурну из королевских верфей, точим вёсла и акинаки, проверяем бортовые гранатомёты и кремниевые захваты, не забываем про отопительные брикеты и биосортиры.
Ведь зона Белого моря - заповедная, там носятся по белым просторам длинноногие нерпы. Говорят, они раньше плавали в солёных водах и выныривали на поверхность, чтобы вывести потомство под ледяным солнцем на застывших пляжах скалистых побережий.
Теперь же пробить толщу векового льда под силу лишь морским белым медведям. Глубокие ущелья, в самом низу которых плещется вода, встречаются не часто. Но на самом дне их можно иногда увидеть глупыша на спине многотонной белоснежной туши матери.
И горе тебе, если ты зазеваешься, заглянув туда, если она, эта самая мать, успеет встать на свой великий материнский хвост. Тогда взгляд её блюдец-глаз будет последним, что ты видел на этом свете. На этом твои записи в блоге закончатся. Брр...
Но какая-то сила заставляет нас волочиться по этому безумному стылому миру на своих либурнах. Даже мутный дэв Фигушка отправляется с нами. Где-то в кислотных озёрах его души сидят занозами колючки той давней истории. Они саднят и натирают мозоли его тощей мысли, и дэв ищет Мужикасмешком, настырно бороздит просторы Белого моря вот уже который год.
Но, намотав многие мили на кулак, где-нибудь в Беломорканальской впадине он вдруг мрачно кричал:
- Суши вёслы, лови нерпу!
Это означало, что время лицензии на Мужикасмешком заканчивалось. Безумные дни зимнего солнцестояния подходили к концу. И тоскливо ныло под ложечкой - пора возвращаться. Время дикой свободы, безумных надежд и охоты истекало. И, отчаявшись, мы ловили длинноногую нерпу, запаливали костерок на брикетах. Садились елочкой и пускали ковш с берёзовой брагой, затянув любимое с детства: "Постааавим скамьи ёёёлочкой..."
Между тем, судя по Фигушке, белая женщина была совсем рядом. Уша Кай Фигарь отряхнул комья серого черноморского снега, поправил изрядно потоптанную на последней дружеской ёлочке бригантину. И гаркнул во всю пустоту своей души:
- Спасательные круги за борт!
Побросав канаты с кремниевыми захватами за борт, мы с любопытством уставились вниз. Ловушки выдвигаются вперёд, и ага - клешни их мгновенно смыкаются на жертве.
А девчонка-то хороша! Даже ареопагские йети понимали сейчас это. В белой хламиде она прыгала по торосам на какой-то штуковине, водя наши захваты за нос. На штуковину эту мы уставились все с завистью, позабыв про девчонку. Не то конь странной породы, не то тот самый олень, что у Мужикасмешком, которого мы никогда в глаза не видели. Только вместо ног у него лыжи.
А девчонка его за рога как дёрнет, тот на дыбы вскинется, и как сиганёт выше себя. На самые высокие торосы легко взбирался. Запутал наши захваты вкруг горы и замер на верхушке. Девчонка в рога его вцепилась, ногой длинной бьёт по лыжине и хохочет. А конь-то её рычит, белым дымом от злости исходит. Злющий гад, как наш Фигушка!
Мы на них смотрим, оцепенели. Вёсла побросали, со скамей вскочили, ручонками за борта похватались и стоим, рты разинули. Как эти... очарованные странники.
А девчонка села на своего коня рогатого, рОги ему крутанула покрепче, врезала промеж глаз ладошкой в серебристой краге. Олень тот зарычал и как дунул с горы в долину и... скрылся из глаз.
И колдовство в раз с нас спало. Дэв он и в Ареопаге дэв. Знает заветное слово. Поглядели мы друг на друга и испугались. Схватили вёсла и раз, и два, и три...
Пошла сороконожка. Пошла родимая. Либурна шла рывками, тяжело переваливаясь через заторы ископаемого льда. Весло правого сидящего сломалось и отскочило. На излёте уже, легонько лезвием рассекло мне бровь. И не один раз. Это с тех пор бровей у меня шесть. С того самого похода.
Фигушка бешено вращал третьим глазом, кричал только одно непонятное слово:
- Твоюеёвасвсех!
И снова, и снова требовал бросить спасательные круги. Но челюсти захватов гоняли лишь снежную пыль по белым окрестностям...
А белые торосы всё росли вверх, ползли друг по другу, карабкались к самому небу, царапали уступами по его надменному лику. Небо морщилось, хмурилось. И орды северного сияния флангами окружали нас справа и слева. Золотая конница неслась лавиной.
- Врёшь, не пройдёшь! - орал ей Фигушка.
И мы угрюмо потрясали акинаками в ответ, и рубили вёслами лёд.
Либурна карабкалась всё выше. Скользила по зацепившейся за небо льдине... Гладкой и белой. Скользкой и отвесной. Крышке ледяного рояля. По её краю неслась девчонка. Чёрно-белые пальцы клавиш бегали за ней наперегонки. И не могли догнать. Струны брали от зависти высокую ноту и несли её хором. Но я не люблю хоровое пение.
Крышка рояля почувствовала мою неприязнь и захлопнулась.
Тишина дикая, непроглядная наступила вдруг. И даже длинноногие нерпы с глазами спаниелей замерли в стойке, глядя на нас и удивляясь.
Потому что Фигушка стал Мужикомсмешком.
А глаза спаниелей - как блюдца белой медведицы. Потому что сорок ареопагских йети встали в ряд. На их бригантинах задрожали от страха белые пачки. И дивные пуанты послушно застучали по ископаемому льду Беломорья.
Мне пришлось хуже всего. Царевна-лебедь в моём лице старательно тыкала в лёд пуантами, махала перед очарованными лицами своих спутников крыльями и молила небо, чтобы они не приняли её за исчезающий вид баклана, который значился вторым в лицензии после Мужикасмешком.
Тут Фигушка заорал дурным голосом:
- Встаньте, йети, встаньте в круг!
Но йети - кто угодно, только не дураки. Поймав Мужикасмешком, ты поймал удачу, и никто, поверьте мне, никто не собирался отпускать её. Пусть даже она была Фигушкой.
- Хочу полноприводную либурну, как у Фигушки!
- Пускай королевский банк забудет про мой кредит!
- А я!.. - пачка третьего вцепилась намертво в пуанты первого, - а мне мешок ареопагского золота! Нет! Два мешка!
- Три! - кричал тот, который ползал и собирал рассыпавшиеся бусы.
Откуда у него взялись бусы?!
Я заплакал.
- А ты что плачешь? - выволок меня из кучи ареопагских йети Фигушка.
Я начал сильно икать.
- Не бойся, маленький, - урчал надо мной Фигушка, открывая огромный красный мешок, - так чего же ты хочешь?.. Не все сразу, не все сразу, йети!..
- Девчонку на коне в лыжах, - прошептал я.
Но меня уже никто не слышал.
Над красным Фигушкиным мешком ворковали лебеди в порванных пачках, кони золотой орды летели по вечернему небу, ледяные пауки покрывали паутиной куржака наши очарованные лица. Когда Фигушка гаркнул во всю мёрзлую пустоту своей души:
- Суши вёслы, лови нерпу!..
И непуганая тишина распахнулась над нашими головами.
Потому что все знали, что это означало лишь одно - лицензия на ловлю Мужикасмешком закончилась...
Дома меня ждали голодный аллигатор по кличке Пиранья, квитанции о долгах с королевской судоверфи, чек с заправки на одноместную либурну... но лыжи. Лыжи в прихожей меня насторожили сразу. Белая хламида на гвоздике.
Я прошёл неуверенно дальше. И взгляд огромных глаз меня пригвоздил к стене.
Добрый старый Фигушка... я твой должник.
И прикрыл форточку.
"Белое море поёт свои песни, ледяные пауки мохнатыми лапами плетут очарованные сети, сияние Золотой орды всполохами пляшет под свирель звенящей тишины - птичка не улетела бы", - подумал я.