Аллея тянулась мимо кипарисов и сосен. Беседка, увитая виноградом. Фонтан с рыбой, плюющейся струйкой воды. Учитель задумчиво шёл мимо, закинув полу хитона на плечо, заложив руки за спину и как обычно загребая правой сандалией немного больше, чем левой. Ученик поглядывал на высокую фигуру, на мягкий, совсем не греческий, профиль этого странного человека, мрачно уставившегося в дорожку перед собой.
- Знаете ли вы, учитель, - почтительно нарушил молчание Никиас, - что на агоре и в гимнасиях идут странные разговоры, в которых ссылаются на ваше имя?
- О чём же эти замечательные разговоры, мой друг? - спросил всё так же задумчиво учитель и остановился.
- Граждане задаются вопросами о причине наших военных неудач и их последствиях, о неурожае пшеницы...
- Неужели экклесия и совет пятисот видят какие-то другие причины кроме гнева богов? - насмешливо перебил Никиаса учитель.
- Все наши несчастья, кричат они, оказывается, из-за того, что Земля вертится! Граждане смеются над вашими рассказами, над тем, что Земля имеет форму шара.
Учитель раздражённо пожал плечами:
- Это причина того лишь, что дни идут за днями.
Никиас принялся торопливо записывать на табличке.
- Зачем? Да всё равно, - поморщился учитель и опять пошёл, продолжая говорить: - Видишь ли, мы думаем, что Земля плоская и плавает в мировом океане...
В его глазах появился насмешливый, даже будто мстительный, огонёк. Ученик не сводил с учителя взгляда, приготовившись писать.
- Все знают, что вы путешествовали много, много видели, велики ваши знания, - торопливо проговорил он, опасаясь, что учитель опять замолчит.
Но учитель продолжал:
-...а был народ, который считал, что Земля стоит на трёх китах...
- О да! - рассмеялся Никиас.
- ...и это казалось ему таким простым и понятным. Но пришлось собрать экс... хм... впрочем, почему нет, так вот, пришлось собрать экспедицию к трём китам. Потому что они могли оказаться совсем не тем, чем кажутся при поверхностном взгляде. Огромные серые махины в великой пустоте мирового океана. Их спины блестят, появляясь из черноты вечной ночи, и опять исчезают, когда светило отворачивается от них. Но до трёх китов путь неблизкий. И экспедицию всё откладывали. Что и говорить, велико было удивление мудрецов, когда киты оказались обыкновенными огромными слонами! А для этого просто надо было уплыть подальше, ведь давно известно: чтобы разглядеть большое, его надо сделать малым.
Никиас растерянно рассмеялся вслед за учителем.
Но, кажется, это над ним смеются. Однако торопливо писал. Очередные "парадоксы Эугениуса". Их была уже целая связка, и их ждали. Завтра ему будет, что рассказать в гимнасии. А учитель продолжил:
- Да, это было великолепно. Ну что же, так и записали древние мудрецы. Земля стоит на трёх слонах. Но дело в том, дорогой Никиас, что, оказывается, слоны вертятся!
Никиас изумлённо покосился на учителя:
- Зачем же, о, учитель?
- О, это интересный вопрос. Боюсь, нам не постигнуть этого. Надо собирать экспедицию, как это сделали однажды предки того народа.
- Да... Но как же вы пришли к такому выводу?! Что слоны вертятся?
- Если ты посмотришь на солнце и звёзды, то увидишь, что они движутся по небосводу.
- Я не успеваю заносить ваши мысли в табличку, учитель!
- Хорошо-хорошо. Так вот самым простым предположением о причине того, почему слоны вертятся, я бы выдвинул гипотезу о черепахе.
- О, великие боги!
- На которой стоят слоны. Черепаха ползёт медленно по огромной змее, сомкнувшейся и образовавшей небесный свод.
Учитель закрыл глаза. "Что я несу?! Вытащите ли вы меня отсюда когда-нибудь?!"
- Так вот. Черепаха шествует по змее, слоны вертятся, мой друг, и звёзды, солнце и луна над головой движутся. Увы, исходя из этой теории, многих звёзд мы не досчитаемся, ибо сила тяжести черепахи той поистине огромна и разрушительна, и звёзды на её пути - песчинки. Это приводит меня в уныние, мой дорогой Никиас. Ничто не вечно под луной. Да, мой друг, это и есть причина моего разочарования в мудрости устройства мира. Но слоны, они всё-таки вертятся!
Высунув язык от усердия, ученик дописывал "ничто не вечно под луной..." У него хватило сил только воскликнуть:
- О да, мой учитель!
- И вертятся они от блох.
- О?!
- И великие трясения и волнения от этого происходят в мироздании. Твоя очередь, опровергни меня, - и, казалось, что учитель опять погрузился в размышления.
Ученик молчал, еле успевая за учителем. Огромные платаны отбрасывали шевелящуюся листвой тень на дорожку. В игре тени и света Никиасу казалось, что он видит спины слонов, и даже черепаху иногда было видно. Когда один слон переступал с ноги на ногу, а другой, от движения черепахи вперёд по змее, подавался, прядая ушами, назад, тогда вдруг внизу открывался рисунок из огромных роговых пластин, и у Никиаса захватывало дух. Можно всю жизнь мечтать увидеть такое, и не увидеть никогда.
- Так что же было дальше, о, мудрейший? - нерешительно выпалил он.
- Ничего, - отрезал учитель. - Сегодня будет дождь.
- Почему, о, великий?!
- Чайки на берегу. И голуби купаются в пыли.
Учитель больше ничего не сказал. Он шёл по дорожке, сорвал лист с виноградной лозы, посмотрел, прищурившись, сквозь него на солнце. "Как же мне здесь надоело. Ребята, вытащите меня отсюда, ради бога".
До начала выставки ещё целая неделя, участники только начинали собираться. Но возле одной стены, в дальнем конце первого этажа комплекса, уже можно было обнаружить жизнь. Экспонат занимал всю отведённую стену и пространство перед собой, был подписан коротко и непонятно "ШВ-10". Среди распакованных ящиков и разбросанных инструментов разного калибра копошились сотрудники.
Заведующий кафедрой Прохоров Вадим Егорович взял гобой, повертел его в руках, дунул, поморщился и взял детскую кленовую свистульку. Опять дунул и улыбнулся мягкому переливу.
- Говоришь, в музыке всё дело, Петруша? - сказал он, глядя на стену. - И что означает в вашем сообщении "сыграем, как тогда, Вадим Егорович, как по нотам"? Это и есть ваш знаменитый на всю Академию шагоход?
Бесчисленное количество трубок, трубочек, флейт были собраны на стене. Всё это звучало сейчас разрозненно, будто оркестр готовился к выступлению. То одна труба, то другая подавала голос, иногда это походило на вой метели в степи, иногда на шёпот и пение многих голосов.
- Орган. Так сказать, по мотивам идеи северян, - уважительно ответил Петруша, Пётр Васильевич Кирюшин, сотрудник отдела по временным перемещениям, - они идею эту привезли в прошлом году. Ну, вы знаете, модель ШВ-1, при испытании которой и исчез Женя Вяземцев. Была идея, что северное сияние открывает временной переход. Северяне предложили для входа музыку. Переместились два хомяка, одна собака и макака-резус... и Женя Вяземцев. Никто ещё не возвращался.
- Что вы мне рассказываете, будто не я сам в объяснительных рапортах это писал?! - возмущённо махнул рукой Прохоров.
Руководителю проекта "Север", ему за исчезновение сотрудника полгода назад досталось больше всех. Чуть не угодил на вечное поселение в колониях при оранжереях на Марсе. А оттуда не возвращаются. Пока не возвращаются. Искупай, работай на благо науки, развивай космобиологию и радуйся, что и на Марсе вырастут яблоневые сады, с антоновкой, кипарисами и нашими берёзами.
"Приемлемо, поделом", - буркнул тогда после судебного заседания Прохоров. Исполнение приговора отложили на время испытаний. Только поседел Прохоров в тот год. И не от перспективы вечной ссылки на Марс, в которую отправился бы с удовольствием и по доброй воле, а оттого что человека живого, весёлого парня, унесло неизвестно куда. Стоял человек на демонстрационной вышке под искусственно смоделированным северным сиянием, улыбался. И исчез, когда пошёл этот треск-гул-шёпот-шаманские песни, как их назвал тогда в сердцах Прохоров.
- Всё шуточки вам! - кричал он в пустом зале, бегая вокруг небольшой выставочной модели. - Ни разрешения на испытание, ни регистрации согласия сотрудника на эксперимент, ничего! Не может быть, да она не работает! Ведь так и было? А? Нет? - и мрачно добавил, остановившись: - Впрочем, узнаю Евгения, я его месяц назад едва от миссии на Европу отговорил. Так он... А что он теперь? Где он теперь?! Авантюристы!
Сейчас Прохоров, сунув руки в карманы брюк, стоял напротив музыкальной стены и слушал Кирюшина. Мягкий и застенчивый Кирюшин монотонно перечислял характеристики машины, заикаясь, объяснял, что всё должно получиться. Прохоров их знал наизусть, эти характеристики. Это было уже одиннадцатое испытание за последние полгода. "Торопимся. Нет времени остановиться, продумать. Эх, Женька, Женька, как же хочется тебя вернуть".
- Но может быть, там, где находится Вяземцев, за наши полгода десять лет прошло, - говорил Кирюшин, уже перестав смущённо заикаться, увлёкшись любимыми переменными и теориями. - Или целая Женькина жизнь. Мы придём туда...
Он замолчал, потерев переносицу.
- Этот вариант исключать нельзя, Петя, - кивнул Прохоров. - Готовьтесь.
"Слоны вертятся. Совсем свихнулся. Что ты им хотел сказать? Что Земля вертится, что нет простых ответов на сложные вопросы, что надо смотреть на слонов, а видеть то, что их заставляет вертеться... Сошёл с ума, мудрец, философ и пофигист. Плохо знаешь язык, несёшь ерунду и ждёшь, ждёшь, как идиот. Каждый день и час, каждую минуту".
Он подошёл к баку с водой и мокнущей в нём глиной. Взял кусок, стал мять, запустил гончарный круг и бросил в его центр комок. Сел на деревянную лавку, на конце которой был закреплён круг, ногами тронул нижнее колесо. Руки привычно охватили глину. Большой палец наметил середину. Глаза Вяземцева потеплели, безумный лихорадочный огонь стих.
"Номики просил сделать для него пять амфор для вина и три - для масла. Всё лучше, чем медленно сходить с ума. Три года уже... А может, придёт Мелина. Сядет сзади меня, обхватит руками и рассмеётся. Станет рассказывать о том, как они вчера с отцом ходили в море, как им попался вот такой тунец. Даже если не попался, ну и что. Ведь удачу надо приманивать как рыбу".
Дом на сваях стоял на берегу, двери и створки деревянных ставен хлопали на ветру. Слышно было, как прибой зло бьёт высокой волной в скалистые берега бухты, ворочает камни, откатывается и шипит...
Руки обхватили его, он улыбнулся. Голова девушки легла ему на спину.
- Я не слышал, как ты пришла, - сказал он, повернувшись к ней.
Он её не видел, лишь руку в медном браслете с чеканкой.
- Море неспокойное. Я боюсь, отец с братом вышли в море ещё утром, - ответила она.
Он посмотрел на стену. Дощечка с веткой сосны висела в углу, в самой тени, куда не попадало солнце весь день. Зачищенная ветка с единственной длинной иглой была примотана к дощечке, и игла теперь держала нос на сорок пять градусов. Выше по курсу стояла буква "С", а внизу - "Д".
Барометр он сделал через год пребывания здесь, когда решил для себя, что выбраться отсюда, наверное, невозможно, и только это "наверное" держало его на плаву.
Тогда же он сделал лодку и стал выходить в море один. Одиночество, он всё время искал его. Но вести о чужаке быстро распространились среди жителей полиса.
Они рассказывали друг другу о том, что чужеземец спасся в шторм с тонущей либурны, на которой он много лет ходил рабом-гребцом. И добрался до берега на обломке весла. Как он поселился у старика Перикла, живущего одиноко на берегу.
Старик давно не появлялся в полисе, жил отшельником после того, как сын не вернулся из моря. А тут Перикл пришёл на рынок. Принёс много рыбы в двух старых плетёных корзинах. Огляделся и сказал, не обращаясь ни к кому, надтреснутым громким голосом, привыкшим больше к молчанию, одиночеству и шуму моря:
- Море вернуло мне сына. Купите рыбу, люди. Хорошая рыба. Ещё сегодня плавала в море. Это счастливая рыба. Купите рыбу, люди. И она принесёт вам счастье. Потому что я счастлив. Море вернуло мне сына...
Старик замолчал. Было видно, что один его глаз полностью затянут бельмом, а второй - открыт лишь на треть. Старик поворачивался этим глазом ко всем, но вскоре начал привычно искать небо. Он часто сидел, привалившись к тёплой от солнца свае, и подолгу смотрел на море и небо. Но, вспомнив вдруг, что пришёл продавать рыбу, встряхивался, как заснувшая на валуне чайка, и опять хрипло и громко говорил, поворачиваясь к людям одним, видящим, глазом:
- Море вернуло мне сына. Купите рыбу, люди. Хорошая рыба...
Это он рассказал, что сын его плавал долгое время рабом на либурне, сидел пятым гребцом на шестом весле справа. Ему удалось спастись...
Вяземцев улыбнулся. Он слышал эти рассказы. Однажды он подумал, что старик задерживается, не случилось бы чего с ним по дороге из полиса. Дорога до берега пустынна, а вечер был пасмурный и ветреный. Старый человек с деньгами во все времена - лёгкая добыча.
Обнаружил он Перикла в таверне, пьяненького и рассказывавшего окружившим его слушателям про то, как он, Евгений, построил лодку и ушёл опять в море. Как он, Перикл, не хотел его пускать, чтобы море не забрало его к себе. Ведь старые нимфы любят молодых и красивых, а он не намерен больше терять сына, нет-нет... с какой стати он должен отдавать его какой-то беззубой нимфе...
А однажды появилась Мелина. Она бродила в полосе прибоя, подвязав высоко полы хитона, по колено в воде, переворачивала камни и собирала улиток и крабов. На приветствие окликнувшего её старика она крикнула:
- Отец вернулся с пустыми сетями.
- Печёные в золе улитки вкусные, - уставившись в небо, проворчал Перикл, как всегда сидевший в тени у сваи, завернувшись в дырявый гиматий. - Но улиток и крабов надо много, чтобы накормить мужчин. Нет, нужна рыба. Мой сын наловил сегодня много рыбы. Иди, возьми в доме. Забирай всю корзину, нам с сыном хватит одной.
Вяземцев спал на деревянном лежаке. На рассвете он ходил в море, закинул дважды сеть и поймал десяток хороших дорад и пару некрупных тунцов. Мелкой рыбёшки - что-то около двух десятков. Потом скинул короткий хитон, перегнулся через борт и нырнул в море. Спокойное и тёплое. Ушёл на глубину, стал подниматься, и быстро, свечкой, вынырнул на поверхность. И опять нырнул. Радостно, как в детстве, в рыбацком посёлке, в бухте возле Находки. Прохладная мглистая глубина тянула. Рыбья мелочь мелькала яркой окраской...
Вяземцев проснулся. Старик с кем-то громко разговаривал. В доме пахло морем, рыбой и старым жильём: когда в нём долго живут, вялят рыбу, готовят на очаге и чинят старые сети; когда в старых дырявых корзинах сушат чеснок и лук; когда рыбья чешуя высохла и намертво прилипла к деревянной столешнице.
Привычно бил прибой. Трещали цикады. И солнце светило сквозь щели в закрытые по правой стороне дома ставни - из-за жары, к вечеру все ставни будут раскрыты.
Вяземцев лежал, вслушиваясь в разговор, доносившийся сквозь шум волн.
Девушка что-то крикнула в ответ, потом скрипнула галька под ногами, как если бы человек был скор и лёгок весом и пошёл к дому.
И точно. В дверном проёме появилась она. Тонкая, загорелая, чёрные пряди длинных волос падали на глаза. В подвёрнутом высоко белом хитоне, мокром по краю, в сандалиях, обвивших икры кожаными ремешками.
"Она разочарована. Вряд ли мой голый торс тянет на торс Ахилла, - подумал Вяземцев, - или на худой конец - на торс гребца, проведшего у огромного весла либурны восемь лет, столько, по-моему, прошло с тех пор, как пропал сын старика... Хорошенькая".
- Евгений, - всё так же лёжа, сказал Вяземцев, заложив руку за голову.
Девушка хитро прищурилась и смешно сморщила нос:
- Мелина. А ты не сын Перикла! И ты не из наших мест.
- Точно, - рассмеялся Вяземцев.
- Ты плохо говоришь по-нашему. Откуда ты?
- С севера. Из-за моря. Каравеллу разбило о скалы. Я говорил старику, но он не верит. Он счастлив, что море вернуло ему сына. Но ведь хорошо, когда человек счастлив. Пусть.
- Ты говоришь не как рыбак или торговец, - сказала Мелина, наклонив голову набок и разглядывая его.
Вяземцев встал, запахнув лоскутное покрывало на манер гиматия, прошлёпал босо к столу и из амфоры налил в ковш вина. Протянул гостье. Она помотала головой. Он рассмеялся:
- Хорошо, раз тебе не нравится, отныне буду говорить только как рыбак.
Мелина пожала плечами, покачала удивлённо головой и растерянно улыбнулась. Она не могла понять - в этом чужаке было что-то не так, в своей стране он точно был из знатных людей. Или много учился. Или и то, и другое вместе. Кто из её знакомых так говорит? Никто! Нет, он точно из знатных. Или из учёных.
Она взяла одну из двух корзин, приготовленных стариком, чтобы идти на рынок. И насмешливо кивнула на бак с мокнущей глиной. Первые кривобокие амфоры сушились на солнце. А на гончарный круг девушка покосилась с опаской.
- Ты гончар?
Вяземцев видел, что гостья никак не может решить, как ей к нему относиться. Он и сам не знал, как ему теперь к себе относиться. Всё, что было важно для него до этого, стало пустым звуком, исчезло. И, похоже, навсегда.
- Решил попробовать, - ответил он, - давно хотел поработать гончаром. Да и рыба идёт в сети не всегда. Удобно быть ещё и гончаром, на случай, если рыба не хочет идти к тебе в сети. Не правда ли?
Мелина внимательно его слушала, скептически прищурившись. Нет, с ним точно что-то не так.
- Такое никто не купит, - опять смешно сморщила нос она, - выброси их! Когда у тебя станет получаться, я бы могла разрисовать амфоры.
- Ловлю на слове. Это было бы здорово. Ты будешь рисовать, а я буду рассказывать тебе... басни.
Почему он выбрал именно басню, он не знал, но он любил их и помнил не одну.
- Расскажи сейчас! - сказала Мелина, поставила корзину и приготовилась слушать.
Он рассмеялся и стал рассказывать. Про стрекозу и муравья. Понял, что расхаживает перед девушкой в своём покрывале и размахивает руками, и опять рассмеялся. Потом понял, что давно не смеялся так часто и от души. Мелина улыбалась и качала головой. Потом прищёлкнула языком и сказала:
- Я знаю, кем ты был в своей стране. Ты был поэтом! Или ритором. Или учёным! Вот кем.
"Это было бы прекрасно. Басню знаешь - проходи в учёные, надо рассказать Прохорову, а то кандидатский минимум, кандидатский минимум", - усмехнувшись, подумал Вяземцев, а вслух сказал:
- Нуу, тебе видней, кем я был. А басню сочинил не я.
Она вдруг разозлилась, схватила луковицу, лежавшую в корзине на полу, и запустила в него. Он увернулся. Она сорвалась с места и уже в дверях крикнула:
- Приду завтра, а ты мне ещё басню расскажешь! Какую?
- Приходи. Про свинью под дубом.
- Да!
И она убежала, смеясь.
Хотелось воды. Но за водой надо идти далеко по берегу, там, в скалах, есть родник. Когда запасы воды кончаются, остаётся только вино. Виноградники тянулись на многие километры по всей округе. Спиться, что ли. Нет, скучно. Придётся идти за водой.
С тех пор Мелина стала заходить каждый день. А потом появился первый ученик, её младший брат.
Он любил, когда она приходила, и привык ждать её после полудня. Так случилось и сегодня.
- Думаю, всё обойдётся дождём и не очень сильным ветром. Но да, им пора возвращаться.
Он срезал верёвкой сосуд с круга, поднялся и поставил его в печь. Там стояло ещё шесть амфор, готовых к обжигу.
- Что ты будешь рисовать в этот раз? - спросил он.
- А какую басню ты мне расскажешь?
- Про лисицу и виноград.
- Значит, буду рисовать виноград. И богиню Афину с амфорой.
- Зачем богиню. Нарисуй просто девушку.
- Нельзя просто. Надо красиво. А это басня твоя?
- Нет. Вчера, - Евгений улыбнулся и повернулся вполоборота, - вчера была моя.
- Ты не поэт, - уклончиво ответила Мелина.
Раньше бы она могла сказать, что он плохой поэт, а теперь пожалела. Вчерашняя басня про дурака и надежду ей не понравилась.
- Тебе не понравилась вчерашняя басня? Почему?
- Потому что в ней нет красоты. Как и в басне про свинью.
- Но в басне про свинью есть красота. Она над головой свиньи. Однако свинья не может видеть её, потому что не умеет смотреть вверх. Но человек может и умеет.
Мелина молчала.
- Ты где? - спросил Вяземцев.
- Я здесь.
- Почему же ты молчишь? Не согласна?
- Ты назвал меня свиньёй, - сказала Мелина, но было слышно, что она улыбается. - Ты считаешь, что в твоей басне про дурака есть красота, а я её не вижу.
- Ты права, там нет красоты, - помрачнев, ответил Вяземцев. - Что может быть красивого в дураке, который глупо надеется.
Мелина опять не ответила.
- Почему ты теперь молчишь?
- Потому что мне кажется, - она ответила неохотно, - что ты рассказывал про себя. Мы пойдём искать отца? На твоей лодке?
Его лодка широкая и похожая на рыбацкий баркас, болталась на якоре у входа в бухту. До неё он добирался на местной узкой лодке, оставлял на якоре и отправлялся в море - на своей. Мелина часто просила помочь отцу и брату. Вот и сейчас она с тревогой выглядывала из-за плеча. Он повернулся и пальцем поставил ей мокрую глиняную кляксу на носу.
- Обязательно пойдём. Только я пойду один.
- Я дочь рыбака и не боюсь моря, - обиженно протянула Мелина.
- Лишний груз, - отрезал он.
Она знала, что он прав, и промолчала.
В это мгновение наступила тишина. Прибой будто задохнулся на вдохе. Дом стало скручивать. Поднялся гул. Он нарастал лавиной. Закладывало уши. Вяземцев обернулся, увидел, что Мелина кричит, но что она кричит, не было слышно. Он тоже ей стал кричать, испугавшись, что она отпустит руки:
- Держись за меня! Держись!
Потом подумал, что его тоже не слышно. Гул стоял такой, как стоит в горах, во время обвала. Стены дома плыли. Всё больше сворачивались спиралью. Белое, чёрное, деревянные ставни, сосновый барометр, гончарный круг неслись вокруг них. Мелина теперь молчала, молчал и Вяземцев, думая лишь о том, чтобы всё получилось, там, у ребят... чтобы не накрыло гончарным кругом в этом водовороте... чтобы не отрезало Мелину... только старика было жаль... его лицо с глубокими морщинами так и стояло отчего-то перед глазами, это его "купите рыбу, люди. И она принесёт вам счастье. Потому что я счастлив. Море вернуло мне сына". Так жаль, что не хотелось покидать этот берег...
Лавка встала ровно под северное сияние. Уже никто не ждал, только Кирюшин хмуро сидел возле установки и повторял:
- Ещё немного... Надо подождать...
Когда пространство перед ними скривилось, исчезла противоположная стена, лопнул плафон и осыпался беззвучно в поднявшейся пыли, песке и гуле, Кирюшин тихо сказал:
- Жентяй, ты там держись... или это опять не ты... прорва песка.
- Евгений! - силясь перекричать поднявшийся радостный шум, крикнул Прохоров, стукнув по плечу друга. Он растерянно хохотнул, разглядывая Вяземцева и девушку, похожую невероятно на сбежавшую из музея Афину Палладу, сидевших паровозиком на деревянной скамье. - С тебя развёрнутая объяснительная по всей форме, коньяк... Вашу руку, сударыня. Да она в хитоне! Гончарный круг?! Что ещё ты притащил с собой, бродяга?! Всё, всё мне расскажешь!
Вяземцев растерянно щурился от пыли. Хлопнул себя по бокам, по лавке, нашёл две маленькие ледяные ручки и взял их в ладони. Улыбнулся, словно нашёл, то, что искал, обернулся, увидел Мелину с глазами испуганного кролика, прижавшего уши. И сказал:
- Тих-тих, мы дома.
Мелина перевела взгляд на Прохорова, на Кирюшина. Чихнула. Глаза у кролика ещё косили, но уши уже отчаянно торчали. И луковица полетела в Вяземцева:
- Завтра... ты отвезёшь меня домой! - выпалила она. - Отец и мать ждут меня. А Перикл устроит тебе взбучку, за то, что ты не наловил рыбы! Какой некрасивый дом.
- Нда, в греческом я не силён, а хотелось бы, - пробормотал Прохоров, с улыбкой глядя на двоих на лавке.
- Главное, Мелина, чтобы эти ребята наладили переправу! - рассмеялся Вяземцев. - А дом... ты ещё не видела его снаружи. Тебе понравится. Он большой и красивый.
Пол качался под ногами. Все норовили пожать руку, трясли за плечи, что-то говорили.
Евгений выбрался, обнимал всех, тоже что-то говорил, Кирюшина чуть не задавил в объятиях. Тот всё поправлял очки:
- Ну, задал ты нам работу, Женька, мы все чуть в ссылку на Марс не отправились в добровольном порядке, мне эта установка уже снится!
- Главное, чтобы ты, Петя, мои координаты не забыл, очень мне хочется старика одного проведать, да и девушка эта очень решительная, может назад и пешком отправиться. Боюсь, не дойдёт.
Он оглянулся на Мелину. Она хорохорилась, что-то пыталась отвечать обращавшимся к ней людям.
- Как вы добрались? Не испугались? - спрашивали её.
- Как мне выбраться из этого храма? - твердила она.
Вяземцев смотрел на неё и улыбался. Как мне выбраться из этого храма... Шум прибоя стоял в ушах. Просолённый ветер, белые от соли камни, дом на семи ветрах, старик, задремавший в тени дома. "Я счастлив, люди. Море вернуло мне сына".
Накрапывал мелкий дождь. Пахло прелым листом. Мелина возле костра зябко куталась в куртку Вяземцева.
Дача Вяземцева, родительская, со старыми скрипучими яблонями, одичавшими кустами сирени и смородины, упиралась забором в лес. Мама с папой давно умерли, и сад стоял запущенный. А Вяземцев всё боялся здесь что-то изменить, приезжал, косил траву, сгребал опавшие яблоки, бродил по дому. Вот и сейчас он всё смотрел на лес. Давно не был здесь. Трясущийся, зыбкий осинник после вчерашнего заморозка тихо осыпал всё вокруг красными листьями.
Мелина в джинсах, свитере и кроссовках Вяземцева на вязанные толстые носки сидела, сгорбившись, у костра. Она всё время мёрзла, шмыгала носом, даже смуглое лицо её, казалось, стало бледнее.
Кирюшин, надвинув капюшон куртки, перебирал струны на гитаре. Вера с зонтом сидела рядом и всё норовила накрыть гитариста, но он улыбался и бормотал:
- Нет-нет, Вера, у меня башлык.
- А гитара!
- Ну разве только гитару.
- Ты, Евгений, как та лягушка в крынке с молоком, сучил-сучил лапками... э-э ножками... нет, пожалуй, ножищами, и выбрался-таки из временной ямы! - сказал, смеясь, Прохоров, крутя старомодные шампуры над углями. - Вытащив за собой ещё одну...
Вадим не решился назвать Мелину лягушкой и рассмеялся.
- Знаешь, мне всегда была интереснее та, вторая лягушка, - хмуро ответил Вяземцев. - Почему она просто тонет? Почему та, первая, спасается сама, и не помогает той, которая слабее. Ах да... она же безмозглая! Я не хочу так.
- Ну, вечно ты не туда думаешь, - покачал головой Прохоров.
- Туда он думает, туда, - задумчиво кивнул Кирюшин.
Вяземцев посмотрел на Мелину. С каждым днём она становилась всё грустнее, они то ругались и шли по разным сторонам улицы, то мирились, едва встретившись глазами. Но он-то знал, что она плачет каждую ночь.
"Нет-нет, мне нравится этот полис, он красивый и богатый, я не видела никого в рабском ошейнике, и нищих совсем нет, - говорила она, - но что если брат уйдёт на войну? Он всегда говорит об этом. Тогда некому будет помогать отцу и матери. Кто будет управляться с младшими братьями и сёстрами? Некому будет продавать рыбу на рынке. А кто будет собирать улиток, когда отец вернётся с пустыми сетями?! Нет, я не могу оставить их".
- Совсем раскис ты, как я посмотрю. А я тут второй день думаю, не отправить ли тебя в командировку, Евгений, - сказал вдруг ворчливо Прохоров, переглянувшись с Кирюшиным, пряча улыбку,- но мне не нравится твоё настроение! Как ты справишься с заданием, ума не приложу, похоже, придётся отложить.
- Погоди, погоди, ты о чём? - Вяземцев растерянно повернулся к Прохорову, лицо начальника смутно виднелось в наступающих сумерках.
- Необходимы дополнительные испытания, а как ты думал! Координаты Кирюшин знает. Знает Кирюшин координаты?
- Знает ли Кирюшин? - медленно повторил Вяземцев, поворачиваясь к Петру. - Кирюшин знает. Петя, скажи ему, что ты знаешь координаты! Мелина!..
Кирюшин так и не запел. Оборвались аккорды.
Через тридцать минут они все тряслись в микроавтобусе выездной лаборатории к Академии.
- Отправишься послезавтра с выездной станцией, прибор береги как Мелину! Отвечаешь мне за него. Единственный на всю Академию. Отметься у Кирилловны, материальная ответственность, сам понимаешь, всё, как положено...
"Как вернусь, сразу в лодку и в море... потом... на дальний утёс, там в прошлый раз отдыхала стая дельфинов... только бы не промахнуться с координатами... найду Никиаса. А слоны-то, они всё-таки вертятся".
Он улыбался.
- Ты не слушаешь меня, - проворчал Прохоров.
- Отметиться у Кирилловны, материальная ответственность, сам понимаешь, всё, как положено, - машинально ответил Вяземцев.