Каждое утро, вот уже три года подряд, в мою спальню вбегал гоблин. Его жабье лицо морщилось, рот становился квадратным и он кричал:
-Рота, подъёёём!
Самое странное, что я его понимал. Я знал, что он говорит на языке древних ашдугов. Это его характерное хриплое ха после слов-вещей - так он их называл. Но как только над моей головой разорвалась "пищу-ха", впились в стену оперённые "буда-ха", я свалился и спрятался под кровать. Посыпалась цементная крошка. И кто-то завизжал. В узком проёме пронеслись копыта, лохматые и огромные.
Протянулась белая рука, схватила меня за шиворот и вытащила на свет.
-Это местный, - длиннолицый в шлеме и доспехах крикнул кому-то на языке Междуречья, Господи, ну, откуда я это знаю. Потом наклонился ко мне и сказал: - Сиди тихо. Это не твоя война, человек.
А вечером рота Келедуга устроилась на привал в моей спальне. Самгук и Тудой притащили тушу оленя. Келедуг, ротный, ломал мой ламинат на костёр и морщился:
-Что за лес в вашем мире. Протух на корню. Плохие места.
Я молчал. Странно ругаться из-за ламината в лесу. А лес шумел над головой. Ветер налетал порывами, влажными после дождя. Чужое время врывалось в моё жильё. Прочерчивало стволами деревьев стены. Срывало листья. Пожухлые они носились вокруг костра. Всхрапывали в темноте лохматые лошади.
-Теперь осень? - вскинул я глаза на длиннолицего.
Он снял шлем. Усталое его лицо, в копоти и крови, еле виднелось в отблесках огня.
-Осень. Третья осень пошла, - мрачно ответил он, отрезая длинным ножом кусок сочного мяса, протянул мне, - бери. Ты ещё не скоро попадёшь к своим кладовым. А мы ушли так далеко от дома, что уже не вернуться. Пятый мир - это очень далеко, парень.
К своим кладовым я так и не попал. Пытался несколько раз. Но линия войны прошла по диагонали спальни, отрезав меня от моего мира и даже от мобильника, который болтался на зарядке в углу...
Враг приходил всегда под утро. Лавина всадников текла в рассветном тумане по ложбинам, скатываясь с диким воем и визгом злых кусающихся лошадей. Опять кричал Келедуг: "Рота, подъём!".
Они не шли в наступление, они стояли насмерть. Я каждый день видел, как уходят один за другим воины. Видел, как за ними закрываются двери Мира, который никто не считал. Снова и снова поднимались и шли в бой. Конница сшибалась грудью, вставала на дыбы, хрипела и рубила...
А я привык к ним. Я научился перевязывать раны, таскал раненных, хоронясь по оврагам, и знал теперь эти места, как свои пять пальцев. Я знал, что у Самгука дома остались только дети, жена погибла. Что у яростного Тудоя нет больше никого.
-Почему вы воюете, Келедуг? - спрашивал я.
-На моей земле враг, - пожимал плечами гоблин.
-Но ты говорил, что вы ушли далеко от своих земель.
-Когда идёт война, парень, она идёт сразу во всех мирах. И даже в том, который никто не считал...
К концу первого года погиб Келедуг.
Тогда я освоил их базуку. Тонкая и лёгкая, базука была покрыта вязью затёртых руками рун и удобно ложилась на плечо.
- В коннице ты слабак, - смеялся длиннолицый Кабуко, - тебе не удержаться в седле, для ближнего боя в тебе нет ярости - ты не терял близких, и ты не умеешь держать меч. Но если хочешь, я научу...
- Просто я не хочу больше терять вас, - отвечал я...
Тот бой был бесконечен. Он длился и длился. Погас день, прошла ночь, забрезжило утро. Вокруг меня живых никого не осталось. Они защищали меня, я видел. Уходили, оглядываясь и беззвучно шевеля губами. "Держись, парень".
Я стрелял и стрелял. Потом отбросил базуку и встал. Лошади неслись на меня, вскидываясь на дыбы. Меч мелькнул над головой. А конница всё текла лавиной. И пропадала, проваливаясь куда-то передо мной. Начиналось утро. Звуки стихали. И двери Мира, который никто не считал открылись передо мной.