Когда уходит от тебя надежда,
И чашкой разлетается мечта,
Когда на сердце - следы ног невежды,
И говорят, что твоя Истина - проста,
Ты знаешь - слезы твои горю не помогут
И сердце уж не склеить никогда
И разогнать, разбить твою тревогу
Не сможет серых будней череда.
Ты чувствуешь - старанья безнадежны,
Никто из сердца не возьмет печать
И жить так дальше - просто невозможно
И лет тебе становится прожитых жаль.
Забьешься в угол, сядешь без движенья,
И в жизни водах прекратишь грести,
Терпеть насмешки станешь, униженья
Опоры в разуме твоем не обрести?
И силы покидают. Оставляя боль,
И в сердце твоем королева - Тьма,
И на щеке почувствуешь предательскую соль
И безнадежность ты почувствуешь сполна.
Но так нельзя жить, мне ты уж поверь.
Сама я знаю - так случается порой,
Когда твой друг захлопнет пред тобою дверь
И обернется в щебень то, что мнил горой.
Но это нужно только пережить.
Увидишь, все изменится однажды.
Ведь это - словно реку переплыть
Ты выбрался, а остальное все - неважно.
И новые родятся у тебя мечты
И снова пламя сердца разгорится,
И истину простую поймешь ты
Что жизнь - как феникс - в пепле возродится
В квартире одного из многих миллионов безликих домов, считавшегося, правда, одним из самых лучших, холодным зимним вечером велась беседа матери и дочери.
- А я тебе говорила: заводи детей! Тогда может, хоть на время перестанет на сторону бегать!
- Мам, ну не будь наивной! Естественно, будет, да еще и втрое чаще!
- Лена! Заведи ребенка, тогда и проверим!
- Мама, ребенок - не котенок! Чтобы его завести...
- Лена, ну, наверное, я знаю, откуда берутся дети! Хотя бы потому, что ты тут сидишь!
И тут Елена Львовна Ларина не выдержала... Слишком долго держала она это в себе, слишком долго тайком плакала ночами в подушку.
- МАМА! Я не могу завести ребенка! Понимаешь, не могу! Мы уже столько раз пытались! И... я... недавно ходила к доктору, и... и... он сказал, что... что я... что если я не рожу за этот год, то не рожу уже никогда!!!
Она уже рыдала. Хотя муж и божился, что никогда ее не оставит, Лена боялась, что он найдет другую женщину, красивую, самоуверенную и способную продолжить род Лариных. Этот страх постепенно перерастал не то в манию, не то в фобию, и, как результат, девушка постоянно устраивала сцены ревности в лучших традициях Шекспира. В действительности же у двадцатишестилетней красавицы Лены была только одна соперница: работа Олега.
В итоге остаток вечера женщины провели за обсуждением Лениной проблемы. Мать успокоила ее и заверила, что, во-первых, доктора тоже люди, а, значит, и им свойственно ошибаться, а, во-вторых, надежда умирает последней и истерить станет актуальным только через год.
С памятного разговора минуло одиннадцать месяцев. Однако новых членов семьи Лариных все еще не предвиделось. Лена была в панике, ее мать, Мария Аркадьевна, беспокоилась ненамного меньше.
Наконец, пришел момент, когда скрывать что-либо уже не было смысла. Лена сама рассказала мужу о своей проблеме. И была просто в шоке, когда Олег кинулся ее успокаивать и пообещал, если ее это так волнует, обойти все Дома ребенка, чтобы найти ей малыша, которого она действительно полюбит.
Но в последние дни этого года случилось невероятное. В какой-то момент Лена обратилась к врачу по поводу недомогания. Изучив анализы пациентки Лариной врач посоветовал обратиться к другому врачу. На возмущенные комментарии девушки доктор пояснил, что она выбрала специалиста, но не в той области... А специалист из "той области" поздравил ее и сообщил Лене, что она уже три недели как беременна...
Тьма пришла в движение... Хотя как Тьма может двигаться? Скорее, в движение пришла я... Меня куда-то тянуло, постепенно удаляя отсюда. Опять слабость, но на этот раз в последний момент вспышка света и я почувствовала, как меня куда-то затягивает...
Глава 3
Беременность протекала тяжело. Очень тяжело. Токсикоз начался почти сразу, не отпуская ни на минуту. Частые головные боли, от которых хотелось лезть на стену, а еще лучше - умереть. И кошмары. Стоило Лене задремать, как начинались кошмары. Она видела кровавые сражения со всей их жестокой сущностью. Но, что самое ужасное, она видела их глазами воина. Точнее, воительницы, причем явно одной и той же. В руке она всегда держала странное оружие с двумя изогнутыми лезвиями. Менялись союзники, соперники, обстановка, время суток, почти все. Неизменным оставалось одно: выигрывали те, за кого сражалась девушка. Причем именно из-за нее. Воительница не щадила никого, машинально отмечая, кого соперником уже можно не считать. Но сказать, что она была бесчувственной, тоже было нельзя. Каждого соперника она ехидно комментировала, оценивая и подготовку, и внешность, и возраст, а заодно и умственные способности. Лену это поражало, ведь она даже представить себе не могла, как можно так спокойно относиться к убийству. Девушка всегда считала, что война меняет человека, приближая его скорее к зверю, сейчас же получалось, что убивает она сама.
Примерно на четвертом месяце к прочим "радостям материнства" присоединились и сверхъестественные. Несколько раз у Лены в руках мелкой фарфоровой крошкой рассыпалась чашка. Как-то раз от прикосновения стекло за считанные секунды покрылось изморозью. Лена пораженно и вместе с тем восхищенно наблюдала, как из-под пальцев расползаются снежные узоры. А порой нужные вещи сами возникали в ее руках, стоило только представить предмет.
Однажды девушка обратилась к матери с жалобами на токсикоз и кошмары. Мария Аркадьевна просветила дочь насчет токсикоза как обязательного приложения к материнству, а насчет кошмаров, она посоветовала дочери не пить кофе на ночь, а лучше - вообще забыть о кофеине как таковом на время беременности. Затем она улыбнулась, в очередной раз погладила дочь по животу и сказала, чтобы Лена не волновалась, так как... Ну понятно, почему. Каждый, кто говорил с Леной, начинал раздавать советы о том, что надо и чего не надо делать будущим мамам. В общем, Мария Аркадьевна заверила дочь, что все будет хорошо. Больше тревожащие ее вопросы Лена не задавала, просто испугавшись, что если расскажет все, ее поведут к психиатру. Надо сказать, небезосновательно.
К тому же, по мере приближения "торжественного" (ну-ну, особенно для матери) дня сверхъестественные рецидивы стали случаться гораздо реже. Чашки перестали биться, даже кошмары отступили. Да и бунт организма начал плавно утихать. Проще говоря, жизнь налаживалась.
Роды прошли на удивление хорошо и быстро. Девочка оказалась здоровой, никаких альтернативных мер применять не пришлось (врачи предполагали, что из-за неправильного положения ребенка придется делать кесарево сечение, однако малышка непостижимым образом смогла перевернуться). И, что самое приятное, странности АБСОЛЮТНО прекратились. Не было больше кошмаров, первые полтора-два месяца Лена вообще не видела снов. Все наладилось. Пока наладилось. Ведь акушер никому не сказал, что, закричав, ребенок сжал его палец, едва не наградив доктора переломом и, что, стоило девочке впервые открыть глаза, как зрачки ее сузились до почти незаметных точек. Но не это он запомнил на всю оставшуюся жизнь: лопатки девочки очень сильно выпирали и, он готов был поклясться, в какой-то момент они словно расправились под кожей, сделав спину абсолютно нормальной...
Говорили ли вы когда-нибудь молодым родителям, как похож на них их малыш? Конечно же, говорили, при условии, конечно, что среди ваших знакомых есть молодые и пока еще счастливые мамы и папы. А он действительно был на них похож? Чаще всего у ребенка и его родителей имеется с несколько общих черт, характеризуемых: "А у него/нее твои глазки/ушки/ротик/волосы". Дальше, как правило, сходства заканчиваются и следуют комплименты малышу: какой он милый, пухленький, смышленый и так далее.
Однако на Иру Ларину такой реакции не следовало никогда. Чаще всего гости вымученно улыбались и пытались деликатно выяснить, не удочерили ли Ларины эту девочку. Несколько Лениных шебутных друзей посоветовали ни в коем случае не выводить девочку на солнце (на вопрос "почему?" следовал один и тот же ответ: "так сгорит же!") и осведомлялись, убрали ли из дома кресты и чеснок. Действительно, то, что дочерью зеленоглазой блондинки Лены и кареглазого русоволосого Олега была жгучая брюнетка с глазами цвета стали, с кожей почти абсолютно белого цвета, было по меньшей мере оригинально. И это притом, что оба родителя были смуглыми. Однако Ларины сухо парировали насмешки и спрашивали, не нужен ли им результат генетического анализа. Во-он там висит, в рамочке. Да нет, который рядом. Лена и Олег безумно любили свою малышку-дочку.
Однако девочка действительно была очень странной, и чем старше она становилась, тем сильнее это было видно. Ей не нравились люди. Нет, она не начинала плакать, как другие капризные дети, она вообще плакала крайне редко. Точнее, никогда. Чаще всего она просто лежала и молчала. Кроме того, дети, как известно, очень радостные созданья. Ира же почти не улыбалась. Она была мрачной и недоверчивой. Если с ней начинали сюсюкать, девочка смотрела на этого человека очень серьезно, чуть насмешливо и в то же время снисходительно, словно не Ира, а он был маленьким ребенком. Говорить девочка начала несколько позже положенного срока и даже первое ее слово ОЧЕНЬ сильно расходилось с первыми словами прочих малышей. Обычно карапузы несказанно радуют родителей едва внятным "мама", "папа", или, на худой конец, "баба". Ирочка же...
Это случилось пасмурным вечером. Старшие Ларины, как обычно, сидели перед телевизором, они старались не пропускать новости. Ира играла в своем манеже. Когда начался сюжет о боевых действиях в Чечне, девочка отложила любимого мишку, единственную игрушку, с которой она в то время почти не расставалась. Она посмотрела на покореженные дома, на изрытую снарядами землю, на то, что осталось от несчастных солдат, и внезапно четко и очень мрачно произнесла всего одно слово:
- Война.
Это слово звучало особенно жутко из уст маленькой девочки. А еще - как-то очень привычно, будто она уже видела это, и не раз. Нет, не видела. Участвовала. Только этим можно было объяснить странный оттенок грусти в ее глазах, в то время как она совершенно спокойно смотрела на лужи крови, на пепелища... Словно не ребенок, а опытный воин, который прошел через многое и которому уже нечего терять. Воин, готовый пожертвовать всем ради совершенно чужих людей. Холодная. Жесткая. Бесстрастная. Лучшая среди всех.
- Таэрр, нам нужна Эриан.
- А когда она была вам не нужна?
- Таэрр, все серьезно.
Таэрр усмехнулся. Конечно, все серьезно, иначе Слайтерк не позволил бы себе так бесцеремонно ворваться в Обитель. Все прекрасно понимали, что Бога Вечности лучше не гневить. Разозлить его очень затруднительно, можно сказать, почти невозможно. Но если кому-нибудь все же удавалось... Как правило, высказывание "погиб, но не забыт" было к нему неприменимо. В основном из-за последней его части. Среди богов отношения всегда были крайне натянутыми, зачастую доходя до жесточайшего соперничества.
- Слайтерк, скажи мне, пожалуйста, когда это вам нужна была Эриан, если все несерьезно.
- Таэрр, сейчас не до шуток. Нам. Нужна. Эриан. И на этот раз все не просто серьезно. Раньше угроза висела над мирами, а скоро она нависнет над нами. Опомнись, Таэрр. Если сейчас нам не поможет Эриан, потом нам уже никто не поможет. Призови ее.
- Нет.
- Таэрр, говорю тебе...
- Слайтерк, хватит! Эриан сейчас младенец! Я дал ей знания, но они еще спят, и проснутся очень и очень нескоро! Да и к тому же что такое знания без опыта?! И знаешь, даже если бы я сейчас и мог ее призвать, то не стал бы. Она уже погибала за вас. Не раз. И даже почти окончательно. Этого мало?
- Таэрр. Она - идеальное оружие. Она нужна нам.
- Вот как? Значит, моя дочь для вас - просто оружие? Бездумное, слепо выполняющее приказы? Запомни, Слайтерк, и передай другим: Эриан я отец, а не хозяин. Понимаешь, я создал ее, сам сотворил ее характер, внешность, силу. Как и многие другие боги. И я не меньше них люблю свое детище, но все же я позволил ей раз за разом жертвовать своим счастьем, своей жизнью. Из-за вас мне раз за разом приходилось уговаривать ее перерождаться, уничтожать боль от воспоминаний, стирая тем самым почти все эмоции. Только для того, чтобы ее опять топтали. Хватит. Пора вам действовать самостоятельно. И знаешь, Слайтерк, я поражен, что с такими речами ко мне явился именно ты. Бог войны просит о помощи... Уходи.
- Таэрр, я прекрасно тебя понимаю. И прошу прощения, что затронул старую рану. Но пойми, рано или поздно тебе все равно придется ее призывать. Пойми, сейчас не та ситуация, когда, как говорят в одном из миров, "само рассосется". Люди нас забыли. Храмы давно уж превратились в руины, а они же предпочли выдумать себе новых идолов. Маги и большинство остальных Рас просто не верят, с самого начала воспринимая нас как очередную глупость примитивных на их взгляд существ. В рядах низших поднимается ропот. Медленно, но верно. И по-моему, не все так просто. Похоже, кто-то качественно их подогревает.
- Бунт на нашем корабле?
- Похоже на то. Теперь ты понимаешь, почему я хочу задействовать Эриан?
- Забудь. Это исключено.
- Таэрр!
- Убирайся отсюда!
После того, как Слайтерк, наконец, ушел, Таэрра еще очень долго терзали противоречивые чувства. С одной стороны, он, Бог Вечности, один из влиятельнейших богов Высшего Пантеона, совсем не хотел ухудшения и без того напряженной ситуации. Ничего нового Слайтерк ему не поведал, кроме того, что не один он беспокоится о будущем Пантеонов. И помочь действительно способна только Эриан. Была способна. А сейчас она слишком слаба. К тому же, Эриан его дочь, его творение. Боги любят своих детей гораздо больше, чем представители каких-либо Разумных Рас. Но тех детей, которых они создали сами. Полукровкам скорее просто помогали, считая это пренеприятнейшей обязанностью. Таэрр не был исключением, можно даже сказать, что он стал самым ярким примером этого правила. Он очень и очень долго трудился над Эриан. Долго и тщательно выбирал Расу. Тщательно, черта за чертой, придумывал внешность. Создавал главный ее стержень, тот самый на котором построен характер, стержень, который впоследствии выдержал множество ударов и который не сломался даже после того, как она умерла.
Может, и к лучшему, что она почти полностью лишилась сил. Теперь она не обязана решать чужие судьбы, а значит, живет для себя. А она всегда хотела всего лишь жить.
Лена в очередной раз ворковала с подружками-мамами. Теперь они часто собирались у Лариных, пили чай и умилялись детям (конечно же, они приводили их с собой, чтобы дети, как они выражались, "дружили всю жизнь". Олег же тихо добавлял: "или враждовали с горшка".
- Представляете, Юрочка недавно корью переболел. Мы так беспокоились, так беспокоились!
- Вера, все дети болеют корью! Моя Лара тоже недавно переболела. Лена, а твоя?
Лена с трудом отвлеклась от своих мыслей.
- Ира?.. Нет, она не болела.
- Значит, у нее все впереди. Помню, Ларе было полгода, она нас несколько раз за ночь поднимала!
- И не говори! Юра тогда тоже был настоящим наказанием! Но в полгода все дети кричат.
- Не все. Ира не кричала. Она и сейчас почти не плачет.
- Ну, Ленка, повезло тебе! Идеальный ребенок! Не кричит, корью не болеет...
- Да уж... Повезло...
Лена вымученно улыбнулась. Ира не болела ВООБЩЕ ни разу. На самом деле молодая мама предпочла бы, чтобы девочка не замолкала ни на минуту и постоянно проявляла симптомы какой-нибудь болезни. Лену пугала ее дочь.
Чем старше становилась девочка, тем было видней, что она совершенно не похожа на других детей. Порой Лена всерьез задумывалась, человек ли ее дочь. Да и сложно не задуматься, когда ребенок, ненароком сжав, разбивает свою бутылочку. Кровь девочки и регенерация ее организма разрешили сомнения окончательно. Когда девочка наконец слизнула крупную каплю чуть серебрящейся крови с глубокого пореза, кожа на пальчике оказалась уже гладкой. Именно в этот момент Лена, наконец, поняла, что ее дочь нельзя сравнивать с другими детьми хотя бы потому, что Ира НЕ человек. Многих бы это испугало, но Лена рассудила, что девочке и без того в мире придется нелегко. И прежде всего она осознала: кем бы ни был ее ребенок, в первую очередь она МАТЬ, а потом уже человек.
Ни Олег, ни счастливая бабушка Мария не узнали от нее ничего. Лена поняла, что как бы Иру ни воспитывали, она вырастет такой, какой должна быть. Любимыми "сказками на ночь" девочки были былины, сказания о старинных битвах, а игрушками - мечи. Даже в рисунках девочки угадывалась тематика старинных войн. На счастье, рисунки ее были еще неразборчивы, так что эта тематика только угадывалась, и то смутно.
Странное место! Я тут очень давно, они говорят, полтора года. Я знаю, я еще очень мала. И, судя по их разговорам, двое из них - мои родители. Я не знаю, правда ли это. Они другие. Они слабые. И забавные. Они умиляются всему, что связано с их детенышами. Особенно их поведению, хотя оно хаотично и не содержит ни крупицы мысли. Их часто оставляют рядом со мной. Эти создания еще более странные. Внешне они похожи на взрослых и одновременно не похожи, но пахнет от них все равно человеком. Они следуют только сиюминутным желаниям. Все свои мысли, нет, скорее эмоции, они выражают писком различной тональности. И они даже не пытаются сдерживать себя, они действительно выражают ВСЕ свои эмоции. А мыслить они не способны.
Они странные. Если они падают, они начинают громко орать, словно не сами виноваты. Но при этом могут ни с того ни с сего ударить другого, и если тот отвечает, они опять начинают выть. Они привыкли делать что хотят, зная, что им все простят. Они останутся эгоистами, но их родители этого не понимают, да и не хотят понимать. Они хотят исключительно "побаловать маленького", не задумываясь, к чему это приведет. Это отвратительно. И, что самое отвратительное, так как их часто пытаются заставить общаться со мной, я вынуждена копировать их поведение. Мать догадалась, что я не такая, как они, но она не хочет рассказывать об этом кому-либо еще. Я же в свою очередь не должна подставлять ее. А значит, не должна выделяться. Значит, должна терпеть глупое сюсюканье ее подружек, все эти потрепывания по щекам, все это чириканье... Ужасно. Но нужно.
К тому же мне почему-то кажется, что у меня несколько другой порог боли. Вот например, когда я раздавила бутылочку, было, конечно, больно, но в то же время боль эта почти совсем не ощущалась, поэтому стерпеть ее не составило труда. В то же время, матери достаточно оцарапать кожу, чтобы порою боль от ранки оказалась сильнее. А Но, в отличие от матери, я должна терпеть, какой бы сильной ни была боль. Я откуда-то знаю, что людям нельзя показывать свою слабость. Откуда? Почему? Сдается мне, я нескоро получу ответ на этот вопрос.
Странно... У девочек куклы, у мальчишек - странная вещь, которую называют танком. А у меня - меч. Точнее, его подобие, жалкая пародия, и только. Но все же это не пупс среди вороха кружев и рюшечек, и ладно.
А еще по поведению старших можно сделать вывод, что они почти ничего не помнят из детства. Особенно из такого раннего. А это значит, что и я вскоре все забуду, и скорее всего, адаптируюсь под окружающую среду, то есть начну неосознанно копировать поведение людей. И так же неосознанно забивать свои способности, запирать их внутри себя. То есть я сама стану такой, как они. Человеком. Жаль.
Я стану либо таким же существом, которое заботится только о себе, либо изгоем, не знающим, как дать отпор обидчикам, не умеющим закрывать свою душу. Уж не знаю, что из этого хуже. Я знаю только одно. Какой я стану, покажет только время.
Глава 4
Солнце нахально заглядывало в окно, освещая каждый уголок, не оставляя ни шанса еще час назад всецело властвовавшему здесь такому приятному полумраку, согревая мир своим ласковым теплом и пытаясь пробудить меня ото сна. Ага. Счазз. У меня за свою недолгую (особенно по сравнению с прабабушкой) жизнь успел выработаться утренний иммунитет к солнышку. А посему я просто перевернулась и, уткнувшись носом в подушку, продолжала внаглую спать. К сожалению, отдыхать от мирских забот мне оставалось совсем недолго. Но я этого пока еще не понимала, продолжая сладко посапывать в мою драгоценную, горячо (особенно по утрам) любимую, мягенькую подушечку и кутаясь в поистине бесценное одеяло, так приятно греющее меня каждую ночь... Кхм. Что-то я увлеклась. Короче, нежиться в постели мне оставалось всего ничего.
- Ир!
Ноль эмоций.
- Ир!
Реакция отсутствует.
- ИРА!! Подъем!!!
Я резко подскочила, едва при этом не стукнувшись о спинку кровати и посмотрела на маман абсолютно дикими глазами, пытаясь осознать, что происходит.