Беглец
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Беглец
Эльфы в квартале красных фонарей оказались несговорчивыми.
Когда очередной красавчик вновь заломил за свои немудрящие услуги несусветную цену, Индира, крякнув от досады, решительно взяла синекожего наглеца за плечи и, развернув к себе спиной, от души наладила ему сапогом по упругой попке. А потом, не обращая внимания на слезные причитания пострадавшего остроуха и угрожающие окрики приставленной к борделю охраны из камнеедов, приложилась как следует к прихваченной в одном из припортовых баров бутыли с дурманящим настоем и хряпнула опустевшую емкость о настил мостовой, осыпав мрачно надвигающихся громил дождем разлетевшихся осколков.
Те приостановились, разглядывая возмутительницу спокойствия с опаской и неуверенно тиская в заскорузлых пальцах узловатые дубинки. Индира же, попробовав ногтем кромку палаша на предмет качества заточки, удовлетворенно кивнула сама себе, цыкнула струйкой слюны сквозь хищный оскал улыбки, не предвещающей блюстителям бордельного порядка ничего хорошего, и приглашающе крутанула клинком пару финтов, плавно перешедших в салют. Громилы окончательно увяли и бочком отодвинулись в тени.
Окинув высокомерным взглядом оставшееся за ней поле несостоявшегося боя, Индира бросила палаш обратно в петлю перевязи, дернула себя за серьгу в правом ухе и, приобняв обалдело взиравшего на развернувшееся действо Станисласа за узкие плечи, повлекла его прочь из веселого квартала эльфийского городка.
Вынужденный приноравливаться под размашистую поступь своей спутницы, Станислас едва успевал смотреть по сторонам. А посмотреть было на что. Эльфы жили диковинно, не по-людски. И то верно -- станут ли люди строить город на ветвях дерева, пусть даже такого огромного? Да ни в жизнь! А вот эльфы -- те строили. И еще как!
Улицы прихотливо вились по широко раскинувшимся ветвям гигантского ясеня, вторя их изгибам. Тут и там между ветвями перекидывались ажурными дугами легкие мостики без перил. Дощатые настилы выступали из кроны далеко в небо, служа причалами и доками. Многочисленные ярусы города соединялись между собой спиральными завитками лестниц, путаницей канатов и клетями подъемников. Плетеные из лозы дома в два-три этажа свешивались с ветвей на манер птичьих гнезд, покачиваясь в потоках вечернего бриза. Город напоминал построенный безо всякой системы лабиринт, по которому во всех направлениях сновали представители большинства населявших Лес рас -- не встречались разве что огневики да пламецветы, но оно и понятно: кто в здравом уме пустит обитателей недр в город, выстроенный на дереве и из дерева, полностью и целиком?
А уж эльфы были на редкость здравомыслящими существами, в чем Станислас уже не раз имел возможность убедиться за время их долгого путешествия.
В очередной раз он убедился в этом, когда в порту невозмутимые остроухи, вежливо улыбаясь и с бесконечным терпением выдерживая бешеный натиск темперамента боцманши, таки выставили им такой счет за суточную стоянку "Вертихвостки" в ремонтном доке, что капитан, сам трудами распутных предков не чуждый эльфийских кровей, только досадливо крякнул, на миг растеряв свое обычное самообладание. Впрочем, одного беглого взгляда на изодранный бурей и книппелями такелаж, в котором путались обломки реев, а также на весьма красноречивые дыры в бортах и перекошенное гребное колесо, хватало, чтобы понять -- суденышку не убраться далеко без починки, и даже такому лихому сброду, который являла собой команда, не справиться с ней своими силами вне тихой гавани Благодати Господней.
Крякнув еще раз, капитан раскошелился и отпустил всю команду, кроме вахтенных, в увольнение до утра. Их единственный пассажир также изъявил желание не покидать борт, скрывшись в каюте, стоило деньгам перейти из рук в руки.
Набежавшие многоруки под бдительным оком мрачно нахохлившегося на мостике капитана сноровисто полезли на мачты, облепили крутые бока газовых резервуаров, нырнули в зияющие проломы в бортах. Застучали молотки, взвизгнули, вгрызаясь в дерево, пилы, и "Вертихвостка" надолго наполнилась шумом и суетой. Их и оставил за спиной Станислас пару часов назад, едва поспевая за Индирой, которой не терпелось прошвырнуться по самым злачным местам последнего благочестивого города на Краю мира.
- Не беда, малой, - обращаясь скорее к себе самой, басила меж тем Индира, властно прокладывая им путь сквозь многолюдье улицы. Прохожие спешили убраться прочь с дороги рослой чернокудрой бестии с опасным блеском в красивых глазах. - Найдем мы тебе эльфа. Не, ну а как не найти? Негоже за Край-то девственником лезть. Примета похуже бабы на борту будет, точно тебе говорю!!!
И боцманша заржала на всю улицу, распугав стайку жмущихся к плетеным стенам эльфов в цветных одеждах -- впрочем, даже изысканная красота эльфийских шелков меркла рядом с варварским великолепием наряда Индиры. Крест-накрест перечеркнутый широкими кожаными ремнями багровый камзол, широченные алые шаровары, развевающиеся вокруг крепких ног, тяжелые сапоги с огромными начищенными до блеска пряжками... Отзывающиеся на каждый шаг мелодичным перезвоном мониста и яркий бирюзовый платок, из-под которого волнами спадали на плечи глянцево блестящие кудри, довершали картину.
Рядом с боцманшей Станислас чувствовал себя бледной тенью -- впрочем, ему нравилось быть незаметным. Даже теперь, месяцы спустя с момента бегства из отчего дома, ему, отделенному от всех бед и невзгод своей прошлой жизни без малого половиной мира, постоянно мерещился преследующий его призрак отца-деспота, и он то и дело шарахался от совершенно незнакомых прохожих и все норовил держаться поближе к забияке-боцманше...а лучше за ее широкой, уютно пахнущей здоровым потом спиной. Индира же охотно взвалила на себя обязанности опекуна, считая своим долгом научить пацана всем премудростям новой для него жизни. Драки же, кабаки и бордели были в ее списке явно не на последнем месте, в чем Станислас совсем уже скоро не преминул убедиться.
- Сколько там тебе уже? Одиннадцать лет, верно? Самое время, чтоб начинать-то. Сама в твои годы уже мужиков того... А начинать, само собой, лучше с эльфа, - продолжала меж тем свой громогласный монолог Индира, скользнув критическим взглядом по поспешно отступающим с ее пути горожанам. Явно расслышав ее слова, те старались сделаться как можно незаметнее и не встречаться взглядами с откровенно разглядывающей их женщиной. - С эльфом уж наверняка поймешь, что тебе потом в жизни надобно будет. Эльф -- он же и мужик тебе, и баба сразу, по любому не ошибешься, ха-ха! А как определишься, так уже и с другими-прочими уже можно будет без сомнения, да со всей определенностью, без колебаний... А то от колебаний стебелек-то увядает, поверь бывалой гулёне!
Боцманша игриво наподдала Станисласу в бок локтем, от чего он наверняка растянулся бы на мостовой, не поддержи его Индира за воротник потертого сюртука мышиного цвета.
- Было тут одно местечко... - начала было она, оглядываясь по сторонам в поисках табличек с названием улицы. Станислас, вздохнув, совсем уж было смирился со своей малопонятной пока для себя самого участью, как вдруг воздух наполнился густым басовитым ревом далекого корабельного гудка. Индира встрепенулась, и, когда гудок повторился снова и снова, бросилась сквозь толпу к ближайшей лестнице, ведущей на следующий ярус городских улиц. Станисласу ничего не оставалось делать, как последовать за ней в кильватере сквозь потревоженную толпу и потоки негромкой -- не дай боги услышит! - брани, которые боцманша оставляла позади.
Безнадежно отстав на бесчисленных подъемах с яруса на ярус, донельзя запыхавшись, но так и не потеряв из виду попугайского одеяния боцманши среди наполнивших к вечеру улицы Благодати толп, Станислас нагнал Индиру только на обзорной галерее у самой верхушки древограда. Вцепившись побелевшими пальцами в перила, явно установленные горожанами в расчете на неуклюжесть гостей других рас, боцманша ненавидящим взглядом вперилась в горизонт. Станислас проследил ее взгляд задохнулся от леденящего ужаса, на мгновение затопившего грудь.
Над золотистыми в свете закатного солнца лесными далями заходил на посадку имперский линкор в полном парусном вооружении - и со столь хорошо знакомым Станисласу адмиральским штандартом на грот-мачте. Десяток труб извергали черный дым, лопасти гребных колес взбивали воздух, бесчисленные цветные вымпелы трепетали на ветру, из открытых пушечных портов выглядывали жерла орудий, а на палубах толпились готовые к высадке абордажные команды. Портовые буксиры, раздувая газовые мешки, уже спешили навстречу гиганту, готовые завести его в док. Лебедки спешно притягивали к ветвям аэростаты воздушного заграждения, освобождая левиафану пространство для маневра. Небо наполнила какофония приветственных гудков, сквозь которые резкой отрывистой трелью прорезался свист сигнала общего сбора с "Вертихвостки".
- Ну вот и конец увольнению, - услышал зачарованный зрелищем Станислас и вздрогнул, возвращаясь в реальный мир. Глаза Индиры смотрели на него с отчаянием и болью. - Юнга, на борт бегом-аррш!!!..
И он побежал -- так быстро, как, казалось, не бегал никогда в жизни.
Следом, едва поспевая за его неожиданной прытью, по всполошившимся улочкам Благодати Господней яркой и опасной птицей летела Индира.
Когда несколькими минутами позже причал пружиняще ударил им в подошвы упругими досками настила, большая часть невеликой команды была в сборе. Капитан в хмуром молчании мерил шагами мостик. У фальшборта позади него замерла, скрестив на груди руки, высокая фигура в длинном черном плаще и широкополой шляпе, затеняющей лицо. Пассажир ни малейшим жестом не показывал волнения, однако уже одно его присутствие на палубе говорило о многом.
Первое, что бросилось Станисласу в глаза -- отсутствие в доке ремонтной бригады. Деловитые многоруки, мохнатыми паучками облеплявшие корпус "Вертихвостки" от киля до клотика еще совсем недавно, исчезли без следа, аккуратно прихватив с собой все инструменты, до этого здесь и там разложенные на палубе, причале и подвесных люльках. Кое-что исправить они, впрочем, успели -- крупные пробоины прикрывали заплаты из свежеоструганных досок, газовые резервуары пестрели свежей холстиной новых заплат, перья рулей были выправлены, а часть из них заменена, но изорванный такелаж выглядел по-прежнему плачевно, и вал гребного колеса правого борта все еще изгибался под причудливым углом. Лопасти изломанной крыльчатки торчали в разные стороны, словно редкие зубы стариковского рта.
Команда, собравшись на шканцах, негромко переговаривалась встревоженными голосами, то и дело бросая взгляды в прикрытое пологом ветвей темнеющее небо. Среди листвы начали зажигаться фонари, расцвечивая древоград гирляндами цветных огней. Где-то начинали играть оркестры на открытых эстрадах, и город погружался в безмятежность летнего вечера с полными народу бульварами, гостеприимно распахнутыми дверями питейных заведений и веселых домов, неспешными разговорами на террасах кафе и приглушенными страстными вздохами в цветущих беседках.
Капитан заговорил лишь тогда, когда два бугрящихся мышцами лесовека из абордажной команды волоком втащили по сходням своего товарища, впавшего в беспамятство то ли от неумеренности в выпивке -- и когда только успел? - то ли, что, зная буйный нрав лесных увальней, было более вероятно, получив как следует по бугристой башке в портовой драке. Без особых церемоний свалив недвижимое тело на палубу, лесовеки уселись на него верхом и синхронным движением закурили длинные кривые трубки, извлеченные, казалось, прямо из воздуха. Аромат дурман-травы сладко пахнущим облачком поплыл над палубой, и напряжение среди членов команды несколько спало.
- Стоянка окончена, - негромко сказал капитан в наступившей вдруг тишине. Люди и нелюди молча внимали ему. - Адмирал снова преследует нас. Наша попытка оторваться от него в Туманных горах дала нам только небольшую передышку. Власти порта отозвали ремонтников, но, надо отдать им должное -- не прислали сюда стражников, чтобы задержать нас до подхода имперцев. Блюдут честь имени вольного города, - капитан усмехнулся в усы. - Противиться воле сильных не могут, но и исполнять ее в точности не спешат. Эльфийское хитроумие в действии. Что ж, нам это на руку. У нас час до того, как флагман причалит и высадит абордажников. До того момента мы должны своими силами восстановить ход и скрыться в темноте. Линкор будет отчаливать еще не меньше часа, но не следует забывать о тех двух, что где-то на подходе, и разминуться с ними в ночи. Боцман, командуйте!
Запела боцманская дудка, и под неженский мат, совершенно, впрочем, уместный в очаровательных устах Индиры, команда бросилась врассыпную. Поверженный лесной гигант, освободившись от веса своих товарищей, проснулся, преспокойно поднялся на ноги и потрусил в машинное отделение, где уже грохотали, выпрямляя изгиб поврежденного вала, молоты его соплеменников. В машине разводили пары, и над трубами "Вертихвостки" поднялись столбы светлого пока дыма. С тяжкими вздохами проснулись цилиндры, зашипел в трубопроводах пар. Такелажники выпутывали из снастей обломки и на скорую руку штопали и заклеивали прорехи в безвольно обвисших парусах. Марсовый в вороньем гнезде бдительно следил за видимым сектором горизонта в оптическую трубу. Комендоры гремели лафетами, готовя орудия к бою.
Корабль постепенно наполнялся жизнью.
Станислас, закончив таскать на шканцы оружие из арсенальной комнаты и расставив пирамидами мушкеты и алебарды для абордажной команды, вооружился парой ведер с песком, лопатой и занял свое место у грот-мачты. Трубы над его головой уже вовсю выбрасывали в небо черные клубы угольного дыма. Исходящие от машины вибрации ритмично сотрясали палубу -- сердце корабля забилось в том ритме, который заставлял замирать его собственное сердце в тихом восторге предвкушения долгой и опасной дороги.
Полный неясных предчувствий и граничащего с ужасом азарта, Станислас вглядывался в танец огней среди волнующейся кроны огромного древа и не замечал, что за ним самими пристально наблюдает в задумчивом молчании безмолвной статуей замерший на мостике пассажир.
В глубокой тени под широкими полями шляпы то пригасая, то вспыхивая ярким светом, горели угольки глаз.
Когда в урочное время ругань и громовые удары в машином отделении прекратились и колесо, чуть вихляя, свободно завращалось на валу, слегка посвистывая лопастями, капитан отдал короткую команду, и два дюжих подгорца, сплошь покрытые шрамами от сабельных ударов, синхронно рубанули абордажными топориками по причальным канатам обоих бортов. Освобожденная "Вертихвостка" малым ходом, чуть покачиваясь в воздушных течениях, вышла из дока, расправила паруса и, с тихим шипением стравив часть газа из емкостей, легкой тенью нырнула к волнующемуся морю спящего у подножия древограда леса.
Троица лун проводила ее безмолвными взглядами.
Когда через несколько минут на опустевший причал ворвались вооруженные до самых острых зубов быстрые бледнокожие существа из абордажной команды имперского линкора, им только и оставалось, что пытаться разглядеть тень среди теней все сгущающейся ночи.
Потом, выругавшись не по-людски, старший отдал команду, и абордажники порысили по улицам притихшего городка туда, где под парами ждал их возвращения огромный черный корабль.
Час спустя имперский линкор снялся с якоря и оглушительным ревом гудка оповестил мир, что погоня продолжается.
Те, кому было адресовано это предупреждение, находились к тому времени уже далеко.
Бриг "Вертихвостка" прочно вошел в новую жизнь Станисласа неполных три месяца назад - в самом начале его бегства из отчего дома и Империи.
Совершенно ополоумевший от голода, многократно избитый другими бродягами, опустившийся мальчишка оказался вечером одного из ужасных дней в порту славного города Привратье, что у юго-западного угла Великой Стены, защищающей имперский порядок от варварского мира Лесов. Там его, скорчившегося под куском драной рогожи в пустом угольном коробе, совершенно случайно отыскала по тоненькому безнадежному плачу возвращавшаяся с берега на борт Индира.
Бывшая навеселе, как почти всегда во время заходов в порты, роскошная боцманша пребывала в благостном расположении духа, а потому не погнала чумазого бродяжку пинками прочь с территории порта, а, взяв за шиворот и не обращая внимания на слабые попытки освободиться, потащила сперва к механикам в машиное отделение -- отмываться в горячей воде из остывающих котлов, а потом на камбуз, где вместе с сердобольной троллихой-коком, умиляясь, наблюдала, как порозовевший и распаренный парнишка в рекордные сроки расправляется с пятью подряд порциями филе летучих рыб. Препроводив совершенно осоловевшего от более чем обильного ужина мальчика в кубрик, где он молниеносно уснул, свернувшись клубочком в свободном гамаке, боцманша долго смотрела в его улыбающееся во сне лицо, по которому то и дело судорогой пробегала тень пережитой боли.
Наутро Станислас, причесанный и одетый в великоватую ему матросскую робу, был представлен под грозные очи капитана. Постукивая по палубному настилу деревянной ногой, рослый, нестарый еще, но седой как лунь мужчина, пронзая совершенно оробевшего мальчика взглядом единственного уцелевшего на обожженом когда-то давно лице глаза, обошел Станисласа кругом, строго гланул на преданно поедавшую его взглядом боцманшу и неожиданно мягко потрепал мальчика по светлой макушке своей широченной ладонью.
- Записать в команду юнгой, - Индира только кивала в такт его негромким словам. - Поставить на довольствие. Обязанности разъяснить. И помни, боцман -- головой за него отвечаешь, пока обратного не прикажу! Сама привела котенка, сама с ним и нянчись! Свободны. И.. - Капитан усмехнулся, и взгляд его потеплел. - Добро пожаловать на борт, сынок.
- Да, капитан! - бодро откликнулась боцманша и потащила растерянно хлопающего глазами новоиспеченного юнгу знакомиться с кораблем и командой.
Капитан, усмехаясь, смотрел им вслед. Потом, ни к кому не обращаясь, спросил в пространство:
- Все ли я сделал так, как было необходимо?
Негромкий густой голос ответил ему из-за дощатой переборки пассажирской каюты.
- Да, капитан Сторго. Вы все сделали так, как надо.
Капитан кивнул своим мыслям и направился к выходу, но на полушаге остановился и, обернувшись к своему невидимому собеседнику, спосил:
- Но, тысяча чертей -- откуда вы знали, что он окажется на борту?!
- Его ведет нечто непостижимое для нас с вами, капитан Сторго. Если хотите, так было угодно судьбе. Иначе и случиться не могло.
Помедлив, но так и не дождавшись продолжения, капитан коротко кивнул и вышел из каюты. Минуту спустя над шканцами разнесся его зычный голос, отдающий приказы команде, которым вторило пронзительное пение боцманской дудки. Еще через несколько минут, наполненных хлопаньем разворачивающихся парусов, уханьем набирающей обороты корабельной машины и топотом матросских сапогов по палубе корабля, "Вертихвостка" покинула гостеприимную гавань Привратья и взяла курс навстречу своей судьбе.
Погода и ветры благоприятствовали бригу в его плавании. Станисласу было ровным счетом все равно, куда держит курс приютивший его корабль. Полностью поглощенный в первые дни новыми заботами, мальчик, сбиваясь с ног, носился по палубам и трюмам, стремясь успеть все и вся и оправдвать оказанное ему доверие. Чувство благодарности к людям, так легко принявшим его в свою семью, переполняло его, и, не представляя, как выразить им свою признательность, не умея сделать этого в силу данного ему отцом воспитания и не зная, как избавиться от вбитых с раннего возраста норм поведения, казавшихся столь же естественными в его прошлой жизни, сколь неуместными они были здесь и сейчас -- Станислас просто старался хорошо делать ту работу, которую ему поручали. День за днем проходили в бесконечном надраивании меди и полировке дерева, вязании узлов и скоблении палубы. Эта нехитрая однообразная работа приносила мальчику странное умиротворение, а накопившаяся к вечеру усталость погружала его исстрадавшийся за месяц скитаний и голода мозг в блаженный покой красочных снов.
Они миновали Хребет Мира, проскользнув изломанными коридорами узких ущелий мимо горных цитаделей Пожирателей Душ, перевалили через Холмы Проклятых и пронеслись вместе с суховеем над пыльными равнинами стиркианских степей. Пораженный разворачивающейся под его ногами необъятностью мира, Станислас не сразу понял, что каждый день пути все больше приближает его к Краю -- той черте, которая отделяла реальный мир от домыслов, теорий и догадок, разделяла реальность и сказку, являясь трамплином для полета мечты. А когда понял, то вздохнул скорее с облегчением -- Край, бесконечно далекий от Империи, заключившей саму себя в клетке Великой Стены, был последним местом на земле, где его будут искать слуги отца -- и он сам.
Как выяснилось совсем скоро, он ошибался -- самым жестоким образом.
"Вертихвостка" была двухмачтовым бригом со стремительными обводами узкого корпуса и мощной паровой машиной, позволявшей кораблю развивать приличную скорость. Восемь раздельных газовых емкостей обеспечивали кораблю хорошую живучесть в небе, а десяток пушек превращали бриг в опасного противника в артиллерийской дуэли, буде таковая вдруг случится. Разношерстная команда, составленная из свирепых представителей основных рас мира и управляемая железной рукой прекрасной боцманши, была прекрасно вышколена и действовала словно хорошо отлаженный механизм, молниеносно подчиняясь приказам капитана. "Вертихвостка" с одинаковым успехом могла быть и курьером, и капером, и судном контрабандистов -- и Станислас подозревал, что время от времени бриг выступал в той или иной из этих ролей, в зависимости от того, чего требовала ситуация.
Цель их теперешнего путешествия была ему неизвестна. Члены команды не разговаривали при нем на эту тему, а недели скитаний раз и навсегда отучили мальчика задавать лишние вопросы. С некоторых пор он предпочитал наблюдать и делать собственные выводы из увиденного и услышанного. Пока, впрочем, выводов делать было ровным счетом нечего.
Станисласу было известно, что помимо команды на борту находится лишь один пассажир, ни разу не появившийся на палубе за все время, пока мальчик был на борту. Трюмы были пусты, за исключением одного, в котором находился багаж пассажира, состоявший из пары накрепко закрытых и с виду очень тяжелых сундуков, окованных железом. На своем пути к Краю бриг заходил почти во все порты, пополняя запасы воды, угля и провианта. Порой капитан брал на борт небольшие партии различных грузов, но лишь в случае, когда место назначения груза лежало на пути их следования.
Так продолжалось день за днем, и вскоре Станислас привык к нехитрому ритму каждодневной работы, дествовавшему на него умиротворяюще и даря долгожданный покой его исстрадавшейся душе.
А потом, вскоре после захода в Порт-Адонай с его радужными башными и стрельчатыми арками мостов над тысячью рукотворных озер городской черты "Вертихвостка" попала в первую засаду.
Кольцо заснеженных гор замыкало внутри себя зеленую долину, так и манившую сделать в ней остановку на ночь. Но стоило бригу снизиться, как из за отвесной каменной стены ближайшего горного отрога зловещей тенью поднялся черный крест имперского атмосферного порта. С посадочных палуб воздушного гиганта взмыли в небо, словно пух с одуванчика, десятки легких машин - под единственным пузырем с летучим газом, управляя им с помощью матерчатых крыльев и гребного колеса, приводимого в движение сжатым воздухом из баллона, в сложной системе строп полулежал вооруженный клинками и пистолетами бледнокожий абордажник.
"Вертихвостка", находившаяся в крайне невыгодном положении, повинуясь команде капитана, начала подниматься, стремясь выскользнуть из западни прежде, чем громада порта, подобно крышке гигантской супницы, закроет своей необъятной тушей единственный выход из горной долины. Имперцы, имея явное преимущество в высоте, без усилий осыпали суденышко градом снарядов, стремясь не уничтожить бриг, но лишить его хода: зажигательных бомб с орудийных платформ левиафана запущено не было ни одной. Смертоносный дождь, впрочем, не причинил нырнувшему под брюхо великана особого вреда -- идя галсами, резко меняя направление движения, крутясь на месте волчком и рывком меняя позицию благодаря искусной работе механиков и выносливости судовой машины, капитан ухитрился провести "Вертихвостку" сквозь дождь рукотворной смерти с минимальными повреждениями оснастки и без потерь в экипаже. Имперцы были вынуждены ослабить, а потом и вовсе прекратить огонь -- последовавшие вслед за бригом абордажники сами могли стать жертвой орудий своего корабля.
Атмосферный порт, замерев в небе зловещим символом смерти, начал медленно снижаться, пытаясь прижать "Вертихвостку" к земле махиной своего корпуса. Ружейный огонь с палубы брига держал в отдалении имперских абордажников, не позволяя им приблизиться на расстояние точного выстрела, стрельба же на предельной дистанции с пляшущих в потоках воздуха аппаратов не наносила бригу никакого вреда . Время от времени меткие выстрелы с палубы "Вертихвостки" заставляли то одного, то другого из имперцев выходить из боя и совершать аварийную посадку на стремительно обмякающих пузырях, теряющих летучий газ сквозь пулевые пробоины.
В какой-то момент ситуация застыла в шатком равновесии.
- Чего они медлят? - так, чтобы не было слышно никому, пробормотал себе под нос капитан в промежутках между громовым рыком, которым он отдавал распоряжения палубной команде в рупор и в машину сквозь увенчанную раструбом переговорную трубу.
- Им нужно нечто совершенно определенное, - услышал он за спиной. Бросив быстрый взгляд через плечо, капитан обнаружил на мостике, кроме себя и рулевого, рослую фигуру в шляпе и черных, как смоль, одеждах.- Будь иначе, они давно стерли бы нас в порошок, несмотря на все ваше искусство судоводителя, капитан Сторго. Ничуть не хочу тем самым принизить ваших заслуг, но преимущество -- численное, в огневой мощи и тактике - явно не на нашей стороне, капитан.
- Вернитесь в каюту, - раздраженно распорядился он. - Гражданским не место на палубе во время боевых действий. Вы не в безопасности здесь.
- Никто из нас не в безопасности, - заметил пассажир, не спеша знакомясь с ситуацией в небе вокруг "Вертихвостки". - Если им удастся посадить бриг, вы все покойники.
- А вы? - капитан взглянул на пассажира с разгорающимся в единственном глазу интересом.
- Им нужно нечто совершенно определенное, капитан Сторго, - повторил тот. - Некто совершенно определенный. Прочие не важны. Но не ждите, что вас отпустят с миром, если вы решите сдаться или будете захвачены в плен. Пощады не будет ни для кого.
С этими словами пассажир на мгновение скрылся в каюте. Когда он вновь появился на мостике, в руках у него был тяжелый продолговатый сверток.
- Когда я скажу, вы должны быть готовы удирать во все лопатки, капитан Сторго, - сказал пассажир.
Оружие пассажира напоминала фашину -- пучок лозы, перехваченный в нескольких местах железными обручами. Только вместо лозы были тускло блестевшие металлические трубки числом больше десятка - стволы наподобие ружейных. К казенной части оружия крепилась под углом пара баллонов со сжатым воздухом, а за спину пассажира уходил членистый короб, скрываясь в увесистом ранце.
Без усилия приподняв стволы на уровень пояса одной рукой, пассажир негромко сказал:
- Прикажите команде не высовываться из-за фальшборта, капитан Сторго.
После чего один за другим отвернул вентили баллонов.
С тонким свистом, делающимся с каждым мгновением все выше, оружие ожило в его руках. Стволы, все ускоряясь, начали вращение вокруг общей продольной оси. Свист в какой-то момент сделался оглушительным, и у капитана на миг заложило уши -- а потом сверлящий звук исчез, оставив после себя пренеприятнейшее ощущение щекотки под черепом, такое, какое возникает, когда очень близко от вас пролетает в поиске ночной добычи очень крупная летучая мышь.
Часть членов команды, из числа особо чувствительных обитателей Леса, в ужасе зажала руками нежные уши и, не дожидаясь команды капитана, повалилась на палубу.
- Всем лечь! - заорал капитан, и Индира просвистела приказ в дудку, но полуоглохшая команда вряд ли услышала ее. - На палубу! Вниз!
После чего и сам присел за тумбой корабельного компаса, недоверчиво глядя на пассажира.
Тот же, свободной рукой воткнув в темноту под шляпой длинную толстую сигару из самых дорогих, высек огонь и глубоко затянулся, пуская из-под полей струи крепчайшего ароматного дыма. В тенях, скрывающих его лицо, разгорались и гасли три багровых уголька.
Потом пассажир нажал на спуск.
В оглушительном грохоте вспоротого струями раскаленного свинца воздуха над палубой пронеслось дуновение смерти. Пошире расставив ноги и удерживая оружие на весу обеими руками, пассажир плавно повел бешено вращающимися стволами по кругу. Срывающиеся с дульных срезов в клубах дыма молнии били в склоны гор, вызывая сход снежных лавин и камнепады. Оказавшиеся на линии выстрелов летательные аппараты абордажников разлетались дождем щепы, клочьями ткани и облаками розовых брызг, когда под выстрел попадали управлявшие ими имперцы. В мгновение ока небо вокруг опустело.
Внезапно стало светлее и тише. Капитан выглянул из своего укрытия. Тяжкое тело атмосферного порта поспешно набирало высоту. Немногочисленные уцелевшие абордажники догоняли свой корабль и, не снижая скорости, с ходу влетали в сетчатые сачки ловушек, не особенно заботясь о сохранности вверенного им казеного имущества. Имперцы явно спешили убраться подальше от показавшей вдруг острые зубы добычи.
- Сейчас, капитан Сторго! - совершенно спокойным голосом сказал пассажир, выдыхая вместе с каждым словом сигарный дым. Теперь его оружие смотрело стволами в зенит -- прямо в удаляющееся брюхо вражеского исполина.
Побледнев, но не дрогнув лицом, капитан отрывисто отдал распоряжения, и "Вертихвостка", набрав ход, устремилась прочь из едва не ставшей смертельной для нее ловушкой долины. Едва бриг достиг гребня горной гряды, оружие пассажира запело вновь.
Когда малютка-бриг скрылся среди низких облаков в вечереющем небе над горной страной, посреди уютной зеленой долины в окружении отвесных скал чадно полыхал гигантский костер.
После этого нападения случались еще дважды, и только в последний раз троица имперских линкоров явно не пыталась захватить бриг, с предельной дистанции открыв огонь на поражение из главного калибра. Капитан ухитрился провести "Вертихвостку" сквозь кипящий от шрапнельных разрывов и ядер воздух и скрыться в сгущающеся ночи прежде, чем превосходившие бриг в скорости линейные корабли приблизились настолько, чтобы их комендоры смогли пристрелять орудия.
В тот день Станисласу впервые пришлось посыпать песком палубу, обильно политую кровью разных цветов, и с ужасом вслушиваться в пение прошивающих снасти осколков.
Эта стычка стоила экипажу троих погибших и десятка раненых, а кораблю -- серьезных повреждений, исправить которые капитан надеялся в вольном древограде на самом Краю света. Путь туда был нелегок; днем корабль прятался под сенью крон гигантских деревьев или в тени скальных навесов, продолжая путешествие ночью в свете трех лун. Капитан старательно избегал всех нанесенных на карты людских и нелюдских поселений, окольными путями прокладывая маршрут их бегства. Команда роптала. Двое раненых умерли, остальные пошли на поправку стараниями судового врача -- унылый большеглазый древолаз творил поистине чудеса в тесном пространстве корабельного лазарета, располагая лишь скудным набором целебных снадобий, пилой и деревянным молотом для ввергания страдальцев в милосердный сон перед неизбежными ампутациями.
Пассажир покидал теперь мостик лишь изредка, постоянно маяча за спиной рулевого зловещей тенью. Его грозное оружие снова скрылось в каюте, покинув ее лишь однажды, когда бриг отражал второе нападение -- но тогда хватило лишь нескольких выстрелов для того, чтобы преследовавший их рейдер обратился в бегство. Члены команды украдкой бросали в сторону безмолвной фигуры на корме взгляды, полные страха, благоговения и надежды. Пассажир, впрочем, не проронил ни слова в ответ на выражения ему признательности со стороны экипажа и не принял преподнесенного ему от боцманских щедрот бочонка с чистейшим джемахским ромом, от чего отношение к нему стало еще больше граничить с почти религиозным ужасом.
Когда наконец в дымке на горизонте выросло гигансткое древо Благодати Господней, все перевели дух с облегчением.
Впрочем, как выяснилось совсем уже скоро, сделано это было слишком рано.
Адмирал настиг их, застав врасплох.
"Вертихвостка" вынуждена была продолжить свое бегство к Краю -- и за него.
Времени на это у брига и его экипажа оставалось совсем немного.
Измотанный до предела суматохой аврала, сопутствовавшего спешному бегству из порта Благодати, Станислас спал в своем гамаке, не чувствуя усилившейся бортовой качки. Бриг входил в полосу вихревых воздушных течений у Края, борясь с турбулентностью и пытаясь сохранить ход. Судно шло крутыми галсами, борясь с ураганным ветром и стремясь обратить себе на пользу его неистовый напор.
Проснулся мальчик словно от толчка. Вокруг похрапывали в беспокойном сне свободные от вахты матросы, скрипели снасти и потрескивал от давления ветра деревянный корпус судна. Пахло порохом, полиролью, дегтем и трюмной водой.
Совсем рядом с койкой Станисласа тенью среди теней замерла в молчании рослая фигура в темных одеждах. Во тьме из под шляпы смотрели на мальчика в упор мерцающие огнем, словно угли, глаза.
- Нам надо поговорить, юный лорд Лас, - негромкий голос заставил Станисласа вздрогнуть.
Подавив в себе порыв броситься наутек скорее из опасения запутаться в гамаке и превратиться в беспомощную добычу, нежели из природного хладнокровия, Станислас лишь втянул сквозь зубы застоявшийся воздух трюма.
- Не здесь, - и пассажир, не дожидаясь реакции паренька, поднялся по трапу на палубу, на мгновение обозначившись четким силуэтом в свете лун.
Станисласу не оставалось ничего, кроме как последовать за ним.
Пассажир ждал его у бочек с провиантом, принайтованных к фок-мачте. Палуба была пуста, ходовые огни погашены в нарушение всех правил навигации, но в полном соответствии с военным положением, действующем на "Вертихвостке" в свете последних событий. Одинокая фигура рулевого маячила на мостике. Три луны танцевали среди бешено несущихся по небу облачных клочьев, заливая мир призрачным серебристым светом. Ледяной ветер ожег лицо стылой пощечиной своего прикосновения, стоило Станисласу появиться на палубе.
- Присаживайтесь, юный лорд Лас, - то ли пригласил, то ли приказал пассажир. Станислас присел на край бочки с мочеными яблоками и взглянул снизу вверх в темное пятно невидимого лица. Луны светили в спину пассажиру, окутывая его силуэт таинственным ореолом.
- Старый лорд Лас шлет вам поклон, - сказал пассажир и действительно чуть склонил голову, коснувшись пальцами полей шляпы.
Станислас почувствовал, как палуба уходит у него из под ног, и покрепче вцепился в обруч бочки, борясь с искушением покрепче зажмуриться. Ощущение вселенского ужаса было поистине всепоглощающим -- и он оказался не готов к этому даже после того, как увидел на мачте преследующего их имперского линкора личный штандарт отца.
Воспоминания, которые он все долгие месяцы пути тщательно прятал от самого себя в дальние тайники памяти, сейчас ударили его наотмашь, причиняя почти физическую боль.
Он снова оказался в гулких пустых коридорах огромного неуютного замка в негостеприимных горах, один среди сонма скользящих вдоль стен теней с багровыми жерлами глаз, горящих пламенем неугасимой жажды. На него вновь смотрели с вожделением тысячи голодных глаз, и тысячи проклятых душ всеми своими небьющимися сердцами желали вкусить запретного для них нектара, который заключал в себе хрупкий сосуд его тела. Он не мог противиться безмолвному зову их тел, находясь всецело во власти существ, которые умерли однажды, но так и остались неупокоеннными на веки веков. Их же сдерживал в своих животных порывах лишь страх -- страх неизмеримо больший, чем тот ужас, который испытывал сам Станислас перед теми, с кем ему приходилось делить свой кров и жизнь.
Страх перед Повелителем, перед Высшим Судией, Царем и Богом, которым был для своих бесчисленных миньонов граф Владислас.
Старый лорд Лас.
Отец.
Рожденный от смертной женщины, став плодом не то большой любви, не то великой страсти между человеком и бессмертным, убив мать собственными родами, Станислас был самым несчастным существом в Империи немертвых -- или считал себя таковым.
Забитые рабы, низведенные до положения скота, тащили на миллионах своих согбенных плеч могущество великого государства, не имея времени и сил на то, чтобы ужаснуться ничтожности своего положения.
Станислас не был рабом.
Сложнейшая иерархия немертвых, в которой его отец занимал положение за правым плечом самого Вечного Императора, больше напоминала устройство колонии общественных насекомых. Вся жизнь их была жесточайшим образом регламентирована сонмом негласных правил, единственной карой за отступление от которых было развоплощение нарушителя и отправка его в Небытие. Лишенные чувств в человеческом их понимании, немертвые жили по законам стаи хищников, признавая над собой одну лишь власть и одно лишь право -- право и власть сильного.
Станислас не был и хищником.
В этом были его счастье, его беда и его проклятье.
Порой ему казалось, что он является единственным существом во всей Империи немертвых господ и неживых рабов, способным в полной мере почувствовать всю боль и страдание, которые питали энергией огромное государство.
Годы, проведенные в царстве виселиц и дыб, среди темниц и пыточных камер, в окружении хитроумных устройств, призванных причинять боль и внушать страх, принуждая к безоговорочному повиновению. Вечность абсолютного диктата отца, беспощадного к своему несовершенному потомку. Ежеминутный контраст от собственного ощущения себя жертвой в окружении вечно голодных и смертельно опасных тварей и подобострастного их к себе отношения, граничащего с абсолютной преданностью рядовых членов стаи вожаку. Дикий коктейль из противоречивых чувств и эмоций, калейдоскоп невозможных, странных и отвратительных событий, случаев и ситуаций, закалявший психику мальчика и разрушавший остатки человеческого в его формирующейся личности. Каскад странных знаний и умений, обрушившийся на молодого лорда стараниями бесчисленных наставников, умеющих добиться от ученика послушания и прилежания, невзирая на степень благородства его происхождения и чистоту его немертвой крови.