Тихий Артем Игоревич. Первый Всадник. Раздор

"Конец Второй и мрачной Эры,

Веками Тёмными зовут,

Не знали письменность и веры,

Что до конца и путь пройдут,

Так не познавшие, но предки,

Ещё не мёртвые, живут!

Марш обречённых и убогих,

Сквозь континент тянулся ход,

И возлагая в землю многих,

Мы знаем время то, Исход,

Стал испытанием и зверем,

Нещадно рвавшим смертный род.

Лишь племена во дни былые,

Нет королей и нет знамён,

Но берега узрев пустые,

Казалось предкам, обретён!

Был новый дом, надежды новой,

Но был скалою дух сражён.

Утёсы, камни и вершины,

Что отыскать во сих чертах?

И опускались предков спины,

И не сыскать во их глазах,

Огней надежды, в час гнетущий,

Она была в вождя словах.

Поднявший речью, что огнями,

Пылала ярче всех зарниц,

Кричал толпе, ведь мы костями,

Путь проложили, многих лиц,

Не встретим более, но скоро,

Мы станем солнцем среди птиц.

И вождь, поднявший за собою,

И отправлявший к небесам,

Глаза, пылавшие звездою,

И предки, внявшие словам,

И встав за ним, они кричали,

Нам место выше, только там!

И наконец они коснулись,

И все преграды за спиной,

Ряды редевшие сомкнулись,

И тем встречавшее травой,

Плато их жёлтым эдельвейсом,

И небо лишь над головой.

И покорив невзгоды грудью,

Упрямо смевшие ступить,

Не отступавшие пред жутью,

Они достойны, будут жить!

И облака разверзлись светом,

Чтоб ликованье разделить.

Под звуки крыльев и назвались,

То слуги первые Творцов,

Двенадцать их, они спускались,

Склонились после и следов,

В них уважения и счастья,

Как среди гор немых снегов.

Пред тем вождём они склонились,

Кто вёл достойно и вперёд,

И на короне отразились,

Лучи от солнца, и черёд,

Настал для племени людского,

Традиций старых бросить лёд.

Оставив племени устои,

Презрев и страх, и хлад, и боль,

В былом то жалкие изгои,

Восток стал домом, ныне роль,

И с высоты взирав небесной,

И тем рождён Небес Король".

- "История Неба". Лорд Вольфганг Аверин.

Тридцать шестой день Урд-Хейс. 1005 год.

Limral eirl Skarl.

Есть Limral слово и "Дорогой",

Ты избиравший путь сюда,

Значенья "в" есть eirl, с тревогой,

Взиравший выше, где звезда,

Средь Skarl сиявшая, что "Небо",

И понимавший лишь тогда

Сколь грандиозное творенье,

И пред собой представив путь,

Был путь тяжёлым, там мученье,

Терять мне нечего! Ты суть,

Не забывай сих слов вовеки,

Коль к Небесам готов шагнуть.

И был от запада делимый,

Восток той бурною рекой,

То есть граница, ты гонимый,

О безымянный, что мечтой,

Своей избрал путь к небосводу,

Оплатишь потом и слезой.

Коль первый ярус был равниной,

Karalg Termil названье ей,

Холм Плодородия, рутиной,

Покоя проклятый, твоей,

Душе он странника есть бренность,

Но пир узри вдали смертей.

То Igmer Zoil, клыкам названье,

Второй есть ярус, что пройдёшь,

Но не найти вовек молчанье,

Усталый странник, ты вдохнёшь,

Лишь запах пламени и гнева,

Во спешке ты отсель уйдёшь.

Среди утёса, что закатом,

Окрашен доблестно и вид,

Был красоты самой собратом,

Но властью алчности, обид,

И неусыпного желанья,

Перстом сражения горит.

Горит и гневом осенённый,

И криком боли, и мечей,

Меж барсом и орлом делённый,

Что среди знамени, и дней,

Прошло немало, победитель,

Кто больше бросит сыновей.

Кто больше бросит на закланье,

А вдалеке олень спешит,

Во фланг ударит и звучанье,

Утёсы звоном окружит,

Средь тел хладеющих и слабых,

Суд правоты себя вершит.

Века сражения тянулись,

Падёт один, иной восстал,

И вот опять, ряды сомкнулись,

И лорд во гневе закричал,

Вперёд, воители! Сломите!

Во страхе странник убежал.

И поднимаясь к небу ближе,

Чистейший воздух давит грудь,

Созвездий блеск взирает свыше,

Ещё не сумерки, забудь,

Свою усталость, коль желаешь,

К светилам вечности примкнуть.

Но шаг последний совершая,

И закричав, у цели я!

Средь лика святости ступая,

В обитель шедший Короля,

Skarl Agren, ей вовеки имя,

Есть то Небесные Поля.

Урд-Хейс сей месяц назывался,

Второй, последний был зимы,

Он из последних сил пытался,

Но рады смертного умы,

Конец уж видят, завершенье,

Весны знамение средь тьмы.

И потому тебя встречает,

Лишь эдельвейса сей покров,

Сугроб сей тщетно укрывает,

Но власть утративший, следов,

Уж нет былых, о та картина,

Не описать что властью слов.

И первый был, на трон взошедший,

Король, что тысячу назад,

Годов был гордым, и пришедший,

С равнины запада, в сей сад,

И на холме воздвигнул замок,

Достойный лести и баллад.

Средь окружения златого,

Что эдельвейса полотно,

Как знак величия былого,

И править вечно суждено,

Таким он кажется и странник,

Ступает ближе и давно

О сколь давно твердыня шпилем,

Разрежет облако и ввысь,

Стремится гордо, ныне штилем,

Снисходит ветер и коснись,

Скарл-Кролм название носящий,

О ближе, странник, убедись.

И камни, видишь! Ты коснувшись,

Познаешь твёрдость и тогда,

От врат направо повернувшись,

Там, где восточная гряда,

В своих зубах сжимает солнце,

От дня уставшее труда.

Взирай же, странник, эти скалы,

Вдали от замка, на восток,

Host Molt название, все залы,

Из них твердыни и поток,

Людской ломал от них осколки,

Твердыня плоть от них, кусок.

Host Molt название и зная,

Язык коль старый, то понять,

Легко причину, укрывая,

Закат их смевший обнимать,

Те Скалы Алые, твердыня,

Но где тогда твоя печать?

Вот синий стяг, о нём мы знаем,

Перчатка стали, Их клеймо,

Но символ где, о нём слагаем,

Легенды, песни, он ярмо,

Что облагает высшей данью,

Престола сердце где само?

О где корона из металла,

Что белым золотом зовут?

Но память страннику сказала,

Что то забвением сочтут,

Лишь во чернилах остаётся,

И плечи странника падут.

Средь снов своих Король забывшись,

Четыре века пребывал,

Плитой он серою закрывшись,

От мира, где в былом шагал,

Но отвечал народ востока,

Король извечен, только спал.

******************************************************************

Lirel Nirenar.

Замок Скарл-Кролм.

Сей замок классики начало,

Архитектуры крепостной,

И первый он, ему пристало,

Гордиться этим и стеной,

Встречает каждого и каждый,

С мечом пришедший сгинь долой.

Средь стен широких сохранились,

Со дней былых скульптуры те,

Пред кем армады расступились,

На поле, в башне иль мосте,

Героев статуи, великих,

Что не исчезнут в забытье.

И сердце замка в камня лике,

Что роду Скарл дом испокон,

Окно живёт в закатном блике,

Окон тех выше легион,

Из статуй, крыльями возносят,

И прославляют Неба трон.

Четырёхкрылые творенья,

Мужского, женского в них нет,

Печать на лицах вдохновенья,

Средь перьев их заката свет,

И с высоты взирают гордо,

На протяженье долгих лет.

Твореньям этим есть названье,

Что Nirenar, и то плато,

Во честь их названо, звучанье,

Не гаснет славы и никто,

Их осквернять не смеет словом,

Но кто пред нами, или что?

Как племя мы земли и тлена,

Им Niren отдано во власть,

Что значит "Облако" и плена,

Земли не знавшие, та часть,

Есть дар по воле Пантеона,

Творенье Им почёт и страсть.

Людской народ Кто созидавший,

Isil есть имя Им вовек,

По воле Их в былом восставший,

Средь мира Первый Человек,

Начало племени он давший,

Что средь равнин живёт и рек.

Средь Первой Эры Их знаменье,

Исил то Эра, но хвальба,

В былом осталась, только пенье,

Жрецов, соборов и судьба,

Всему диктует увяданье,

Теперь Четвёртой тень герба.

Но время прошлое к забвенью,

И тот великий Пантеон,

Нам привести, избрать мишенью,

Покои, где живёт закон,

Где был Король во дне минувшем,

А ныне сей звучавший тон.

"Трагичной новости я слово,

Желаю с вами разделить".

Старик седой сказал сурово:

"Десятков жизней смел лишить,

Обвал средь шахты и отныне,

Железо скал не получить".

Глаза зелёные взирают,

С покровом леса их сравнить,

Морщины в лике пролегают,

Но безнадёжным не клеймить,

Седой и старый, но достойный,

Шестой десяток, заявить

Он всё ещё желавший миру,

Считаться должен каждый с ним,

Годов жестоких отдан пиру,

Иной отступит, но таким,

Он показаться не желавший,

И заявлял всегда, чужим

Останусь бренности, не сдавшись,

И имя Джеран, будет он,

Годам своим я не отдавшись,

И кровь моя Небесный Трон,

Собой обвившая, опора,

Скарл-Эйлен род его и сон

Сон не придёт за ним последний,

Он Герцог Неба и стезя,

Лик жизни долгу был соседний,

Столь неразрывны и разя,

Врагов средь долгого служенья.

"Простите, герцог, так нельзя".

Подобный голос прерывает,

Судьбу он лет младых хранил:

"Неужто вас то не терзает?

Ведь ваших подданных убил,

Обвал во шахте, эти жизни,

Никто вовек не заменил.

Неужто милость вам запретна,

А скорбь забытая черта?"

Второй в покоях и приметна,

Вязь шрамов лика и уста,

Наследье вечного бурана,

Востока север, доброта

Для вьюги предана забвенью,

Второй был сыном снежных скал,

Где слабый телом был мишенью,

И на огонь лишь уповал,

Глазами серыми взиравший,

К плечам каштана волос пал.

Он имя Вольф носил с рожденья,

Из рода древнего, Скарл-Фрой.

Но и без всякого общенья,

Понять характер, и чертой,

Его являлось милосердье,

И тем он множеству чужой.

"Лорд Вольф, прошу, - то герцог старый,

И вздох скрывающий средь слов, -

Пусть скорбью был мотив ваш ярый,

Но звук и только, и даров,

Он не воздаст живым по праву,

Пустой для мёртвых он рядов.

По праву старшего позвольте,

Совет грядущего вам дать,

Пустую гордость вы не хольте,

На слово каждый уповать,

Готов с желаньем, но итогом,

Я буду действо почитать".

Старик седой зелёным взором,

Смеряет лорда и тогда:

"Ваш брат и герцог стал позором,

Мне южный край, а холода,

Его владения, но пользы,

Принёс он меньше чем вреда".

Лишь Вольф из Снежного Ущелья,

Хотел ответить, гнев пылал.

"Довольно, лорды, слов безделья,

Во родовой я дом призвал,

Не слова ради, только дела", -

Правитель Неба замолчал.

И обведя сапфира глазом,

О взор небесный, и такой,

Овеян властью и приказом,

И в миг становится стеной,

Что признают вовек иные:

"От вас я требую покой".

В кафтане белого покрова,

Плечо укрытое плащом,

Достойный обликом и слова,

Того хватает, стариком,

Ещё не ставший, но и юность,

Уже давно казалась сном.

Из рода Скарл и восседая,

Средь равных стульев, остальных,

Не трона властью убеждая,

Во превосходстве, средь живых,

И отыскать с трудом иного,

Кто власти обликов таких.

Короткий волос, цвет востока,

Оттенка снежного холста,

Но не седой, то не порока,

Явленье старости, проста,

Причина, кроется в наследье,

Чья кровь воистину чиста.

То есть Арториус, "Достойный",

На языке годов былых,

Тот дар вручал отец покойный:

"Для целей собраны иных,

Прошу вас, герцог, то оставьте,

Хоть и сказали средь своих

Вы слов, где истина имелась,

Брат лорда сей презрел закон".

"Правитель Неба, хоть и зрелась,

Вина в деяниях, но трон,

Предать желаний не имевший!" -

Так лорд младой сказал. "Ведь он..."

Его слова прервёт Правитель,

И тишину рукой призвал:

"Причина есть, я обвинитель,

Ваш брат, что Тедерик, ступал,

Во Скалы, ярус тех Утёсов,

Огонь сраженья где пылал.

Он завершить призвал сраженья,

Но властью слова, телом был,

Средь дома, замка, а волненья,

Сердца снедают, этот пыл,

Сомнений рок есть для Престола".

"Правитель Неба!" - лорд забыл

Забыл о месте, ритуале,

Но жест продолжить позволял.

"Пусть прозябает брат в опале,

Но и войну средь Скал распял,

То наших подданных спасенье,

Во благо Трона мир менял!" -

И с места, кажется, поднявшись,

Ответил гордо младший брат.

"Лорд Вольф, воистину, казавшись,

Порыв благим, но он чреват.

Для смерти их нужна причина?

Причина есть, восток ей сжат" -

Ответа лорда не дождавшись,

Правитель Неба продолжал.

"Веками там они сражавшись,

Мой предок каждый, я молчал,

Причина кроется в востоке,

Богат железом, но пылал

Горел во голода объятьях,

Неплодородная земля,

И слёзы льют они о братьях,

Но по-иному жить нельзя,

Иль серп войны живых терзает,

Иль голод ступит на поля".

И поднимает длань Правитель,

Во лорда грудь он направлял:

"Для единиц ваш брат целитель,

Но сотни он и тем распял,

Необходимости есть жатва,

На том восток века стоял".

Но взор младой ещё пылает,

Он не желавший отступать:

"Мой брат в болезни прозябает,

И тем он проклятый страдать,

Он задыхается, но жаждет!

Для нас грядущее создать!"

Небес Правитель замолчавший,

И мрачный глас его и лик:

"Вот почему я вас призвавший,

Ваш брат не болен, но проник,

Во тело яд его, и волей,

Моей и только он возник.

Ведь перемены ожидают,

Меня и вас, и весь восток,

Но он и те, кто созидают,

Тому преграды, сей порок,

Я низвести обязан, должен,

Дать смерть тому и этот рок

Не избежит и власть имущий,

Коль на пути стоял, и он,

Коль не приблизит день грядущий,

Даёт мне право долг и трон,

Над жизнью суд вершить и скоро,

Познает брат ваш вечный сон".

Без веры в речи, что звучали,

Лорд Вольф взирает, продолжал:

"Вас для того сюда призвали,

Чтоб новый Герцог Снега встал,

И брата старшего сменивший".

Пустой же кубок оземь пал.

О сколь таинственным и странным,

Был взор тех серых лорда глаз,

От гнева, страха был туманным:

"Он говорил о вас! Не раз!

Он ваше имя прославлявший!

Он верил вам, но сей указ!"

"Довольно, Вольф, не смей закончить!" -

То старый герцог произнёс.

"С деяньем брата нам покончить,

Не оскорбляй того, кто нёс,

Убийства ношу, ты ведь знаешь,

Твой брат был другом, но утёс

Навис решения, сомненьем,

Который прокляты мы год,

Не рождена та казнь мгновеньем,

То размышлений долгих плод,

И вместо гнева слушай речи,

Что Короля пророчит род!"

И юный лорд тогда заметил,

От гнева речью отвлечён,

Не власти взор, печали встретил,

А пальцы сжаты и лишён,

Правитель силы, столь привычной,

От скорби бледностью сражён.

"Прошу о многом, понимаю" -

Правитель Неба продолжал.

"Я есть убийца, то признаю,

Но он был герцог и кинжал,

Иль меч, иль слово не порочат,

Ведь Короля он власть держал.

И Короля он волей правит,

Иного способа мне нет,

Своей мечтою обезглавит,

Восток, владения, ответ,

Средь яда гибели нашедший,

Я думал долго, много лет.

Не о прощении взываю,

Но исполнять я долг прошу,

Во гневе вас не упрекаю,

Но и покуда я дышу,

Обязан долга быть эгидой,

И потому я то вершу".

И то тяжёлое молчанье,

Что хладной дланью дух скребёт,

В покоях правит, ожиданье,

Минуты пали, но найдёт:

"Я на вопрос ответ желаю,

Правитель брата, что убьёт.

Вы ради долга совершали,

Приблизив час его конца,

Лишь ради долга, так сказали,

Он был мне миром, мертвеца,

Вы созидаете, скажите,

Была ли долгом смерть отца?"

Тень удивления и мрачным,

На миг покажется сапфир:

"Ответ мой будет однозначным, -

Правитель Неба, - он кумир,

Что был родителем и честью,

Отец достойный, Неба сир".

И взор небесный не отводит,

Лишь длань свою сильней сожмёт:

"Но старость каждого находит,

И страх он смерти обретёт,

И тем ошибку совершая,

Что недостойна, и почёт

Почёт былого позабытый,

Корону смевший в руки взять,

Грех искуплением омытый,

Я сын и должен исполнять,

И потому я суд вершивший,

И взявший тем я рукоять.

Я отделил главу от тела,

Растил и чествовал меня,

Отец мой, Эреон, слабела,

Душа его день ото дня,

Отцеубийство, но обязан,

Не средь позора жить огня".

На том сей речи окончанье,

Вздохнёт Правитель, продолжал:

"Востока, Неба то желанье,

И сим я истину сказал,

Прошу, подумайте, есть время,

В своих покоях" - замолчал.

И ликом бледный, но поклоном,

Ущелья сын ответит в час,

Как тень прошествует и стоном,

Ответит дверь. "Погубит нас", -

Так герцог старый возвещает.

"Заботой брат его не спас

Отнюдь же, Тедерик! Проклятьем,

Проклятьем слабости души,

От мира скрыл своим объятьем,

Не подготовил и впиши,

Мои слова, мои решенья,

Услышь, Арториус, реши!"

"Мой старый друг, я знаю речи,

Годами мудрости внимал,

Был Вольф ребёнком, эти встречи,

Ещё я помню, но желал,

Желал так Тедерик защиты,

Что брат извне и мир не знал".

В ладонях лик он свой скрывая,

Правитель Неба произнёс:

"Речь справедлива, но пустая,

Мой предок лишь двоих вознёс,

Два рода Герцога и правят,

И кровь Скарл-Фроев мальчик нёс".

На миг задумавшись и пальцем,

Пытаясь боль унять в висках:

"Он сфере власти был скитальцем,

Доселе скованный в стенах,

И потому, мой друг, взываю,

Ты Джеран, Герцог в Небесах.

Возьми с собою, разделяя,

Ты опыт с мудростью своей,

Сомненья он души являя,

Был уязвим и тем идей,

Ты заложи во нём". - "Признаюсь,

Не рад я милости твоей".

Поднялся герцог, недовольства,

Печать на лике: "Но увы,

Не смев огнями своевольства,

И коль приказы таковы,

Я их оспорить не посмею,

Небес то воля синевы".

"Я благодарен, но приказом,

Одним не смею грань вести", -

Востока карту смерив глазом.

"Гонцы пусть выберут пути,

И пронесут Престола волю,

Глаголю, шахты обойти

И среди каждой волей Трона,

Приказ подобный передать,

Что их настала оборона,

И скалы должно истязать,

Кайлом без отдыха и ночью,

Войны орудия ковать.

Пусть дети, женщины возьмутся,

С мужьями, братьями во ряд,

Предатель, если отрекутся,

И пусть повешенья обряд,

Вершат над ними без сомнений", -

Тяжёлый карту режет взгляд.

Почтенно герцог поклонился,

И оставляет за спиной,

А плен величия разбился,

Владыка Неба, но такой,

Такой воистину ничтожный,

Наедине с самим собой.

Спиной сутулый, лик усталый,

И дрожью в дланях рассказал,

Что груз страдания немалый,

Давил, раздавит, но собрал,

Все силы воли и молчавший,

На север он в окно взирал.

В своих раздумьях не заметил,

Как дверь откроется, она,

Невзгоды спутника он встретил.

"Ты здесь, Амелия", - спина,

Пыталась вновь прямой казаться,

Но участь эта столь трудна.

Река шумит, терзает стены,

Твердыни этой, окропит,

Она их пеной: "Перемены,

Я возжелавший, но грозит,

Грех на пути сломить рассудок,

Смотри, Амелия, дрожит

Дрожит рука от мыслей мрачных,

От моих действий и грехов,

Я повергаю ниц невзрачных,

Опору Трона, не врагов,

Своих я подданных терзаю", -

Но не услышать девы слов.

Ей рядом быть, она касалась,

Услышать слов ей не дано,

Лишь за плечо твоё держалась,

Достичь бы звукам! Суждено,

Тому лишь грёзами остаться,

Клеймо с рождения дано.

И ты подняться не желая,

Владыка Неба! Но такой!

Калека жалкий, упрекая,

Тот день, терзаемый рекой,

Причина кроется в вопросе,

Что возжелавший лорд Скарл-Фрой.

Причина кроется в короне,

Потомок, истинно, Король,

Не восседал давно на троне,

Четыре века, эта боль,

Средь поражения истоки,

И слово выслушать изволь.

Изволь услышать дни былого,

Четыре века и тогда,

Сменилась Эра и такого,

Событий скорбных череда,

Узнаешь скоро, будь уверен,

Одно запомни, то вражда.

Был Ариан, в роду Четвёртый,

Что при осаде умирал,

Горело пламя, камень стёртый,

Но и тогда Король сказал,

Не принимаю пораженье!

На троне заживо сгорал.

То поражение, во спину,

Ударил враг Его, спешить,

Нам не пристало, всю картину,

Не описать, но сохранить,

Своё внимание, послушай,

Одно лишь должен уяснить.

Тот сын сгоревшего на троне,

Не смел корону в длани взять,

Он молвил гордо, что Иконе,

Что не дано вовек распять,

Настало время погрузиться,

Во сон, чтоб после воссиять.

Ты вопрошаешь, в чём причина?

Зачем подобное ему?

Она проста, ведь Властелина,

Что предан древнему холму,

Не называй простым монархом,

Он жрец и символ, потому

Как поклоняются в соборах,

Есть теократия восток,

Он выше смертного во взорах,

Греха не знает и порок,

Забывший, высшее созданье,

Людьми он созданный пророк.

Года назад была картина,

Во сына длань отец вложил,

Клинок востока господина,

И старика мечтою жил,

Он возжелал корону мерить,

И грех великий тем вершил.

Сказал, Арториус, взываю,

Я пригласил сюда семью,

Уж смерти длань я ощущаю,

И вижу старую ладью,

Что отправляет в земли мёртвых,

Возьму корону, но судью

Судью отец отдавший сыну,

Клинок, что Eirmar, родовой,

И кровь подобная рубину,

И вмиг разрушился покой,

Так сын главу делил от тела,

Был долга скованный ценой.

Отец желаньем опьянённый,

Желая страстно большим стать,

И тем Арториус, сочтённый,

О долг воистину, страдать,

То не мешало, дом покинул,

Отцеубийцы суть, печать.

На север конь его стремился,

Там будет Тедерик и снег,

Тот день и вечер опустился,

То был воистину побег,

От стен в былом родного дома,

Что потерял обличье нег.

То вечер был, река предстала,

И мост на гибельном пути,

Природа гневалась, стенала,

Раскаты молний, низвести,

Желая мир до основанья,

Концом творения сочти.

Его отчаянье терзало,

Турниров множество прошёл,

Но тот Арториус, устало,

Дышал он грудью, но пошёл,

Сквозь легион небесной влаги,

Сильней себя природы счёл!

Решил в душе и позабывший,

К мосту направивший коня,

А гром ревевший, небо крывший,

И молний росчерки огня,

Не испугать меня, ступаю!

Гордыню высшую храня!

И проклинал потом, в грядущем.

И вызов, брошенный мосту,

Рекой в потоке всемогущем,

Опоры пали и кнуту,

Теченье схожее, терзает,

Во бездну павший, в пустоту.

И задыхаясь, и всплывая,

За жизнь сражался и стенал,

Секунду дышит! Исчезая,

И кожей дно тогда стирал,

За жизнь цепляется, но скоро,

Он с водопада ниц упал.

Упавший в озеро, теченьем,

Прибитый к берегу, кричал,

Погоде, небу, с наслажденьем,

Смеялся долго, он дышал!

Но лишь колено ты узревший,

Стенал от боли и кричал.

Колено правое разбилось,

Костей обломки, понимал,

Меча был гений! Но сменилось,

Всё на иное, ныне знал,

Свою судьбу, своё названье,

Калека средь дождя рыдал.

Как выжил спросите? Узнайте,

Правитель Неба был спасён,

Без рода девочкой, создайте,

В грязи вы образ и вручён,

Ей после дар от Неба высший,

И новый дом ей обретён.

Во дне сегодняшнем взиравший,

Колено сжавший, а она,

Его есть спутник, разделявший,

Невзгоды жизни, и верна,

Судьба калеки есть проклятье,

И в одиночества страшна.

"Мир сей застывший, наблюдаю,

В ошибках прошлого пылал,

Смирился каждый, но я знаю,

Мечтает многий, но молчал,

Для перемен наш род рождался,

Но даже коль в душе страдал

Он повторяет, одинокий,

Свершеньям буду я чужой,

Уж лучше так, сей плен жестокий,

Меня терзающий, но мой!

О столь отвратно! Перемены,

Желаю их своей душой".

Когда былое нас терзает,

Но нет грядущего для нас,

Мир на распутье застывает,

То род людской услышит глас,

То есть Раздор, то Первый Всадник,

То Белый Конь снискавший час!

"Невзгоды жизни кто презревший,

Преграды волей разбивал,

И телом он пускай слабевший,

Но он не сдался и звучал,

Триумфа гимн его деяньям,

Так человек вперёд ступал.

Услышь, читатель, о востоке,

Я говорю и потому,

О Короле скажу, пророке,

Хоть и рассудку моему,

Земель восточные законы,

Напомнят мрачную тюрьму.

Был Эрих Скарл, Король Небесный,

Его пример во длани взяв,

С тобой рассмотрим интересный,

Момент истории, сияв,

Был Пантеон до дней подобных,

Но смертный клетью восприняв

Его отринул, громогласно,

Сказал, нет плену высших сил!

И самому ему подвластно,

Вершить судьбу свою, убил,

Или изгнал жрецов с востока,

И равным Высшим объявил.

Самоуверенность? Быть может,

Иль святотатство? Я скажу,

И уверяю, если гложет,

Нас клеть былого, к рубежу,

Коль подходило наше время,

Мы рушим цепи. Откажу

Оценку дать тому не смею,

Историй выбрал я стезю.

Эпоха Третья, и идею,

Религий бросили, грозу,

Мы перемен явили, землю,

Наш род желавший ныне всю.

И объявив непогрешимым,

Король Небесный призывал,

Двух дочерей, неумолимым,

Душой остался и мечтал,

Опору будущего власти,

На крови право уповал.

Из двух племён они явились,

Две девы юные, они,

Вожди былые не скупились,

И лордов первые огни,

Так зарождались с кровью в венах,

Рождённый Герцог, уясни

Для одного милее юга,

Земли восточной не найти,

Зима там мягкая и вьюга,

Не посещала те пути,

Вела их "Тень", что Eilen будет,

И власть желавший обрести

И воедино именами,

Король позволил править им,

Скарл-Эйлен ныне, над лесами,

Дано им право. Обратим,

Второму племени вниманье,

Среди извечных правят зим.

На языке нелмийском "Холод",

На языке Исил то Froi,

Их не смущал ни лёд, ни голод,

Сказали доблестно, стеной,

Супротив холода ступаем,

Зима отступит и ногой

Мы покорим ущелье хлада,

Едины ставши имена,

Скарл-Фрой рождённые, услада,

Им духа гордость, а весна,

Востока северные части,

Среди забвенья бросит сна".

- "То, что забыто". Талм Тролд.

Тридцать девятый день Урд-Хейс. 1005 год.

Soine Urul Targ.

Замок Пика Севера.

Познав однажды, не забудешь,

Вкусив однажды, задрожишь,

Спасенье здесь ты не добудешь,

И пред Ущельем коль стоишь,

То позабудь надежду, смертный,

Зима здесь вечная и лишь

И лишь узрев ты Soine глазом,

То есть "Ущелье", Urul "Вой",

И холод правящий сим часом

И ледяной ложится слой,

Скрывая твердь саму земную,

И Targ не знающий покой.

О "Ветер", вьюгою разящий,

О покоритель сей земли!

О дух ты мстительный, парящий,

И презирающий угли,

И ненавидевший ты пламя,

Что мы спасением сочли.

О бури снега поднимавший,

И застилающий весь мир!

О ты, в ущелье завывавший,

Живых терзающий, о сир,

Вне сострадания ты сферы,

Живым вовек ты не кумир!

И если дальше шаг свершая,

К ущелья сердцу, где гряда,

Конец скалою созидая,

Узришь твердыню, что горда,

Во одиночестве и камни,

Укрыты прочной кромкой льда.

Ты крепостной стены не зрея,

Сама природа ей оплот,

И над главой востока Змея,

Что открывает звёздный рот,

Пожрать пытаясь Индорина,

Посланца древней песни нот.

С трудом и замком называя,

Семь башен высится, она,

Для взора кажется пустая,

Обитель рода и волна,

Кристаллов снега бьёт в ворота,

И позабыла край весна.

В одной из башен, остальные,

Ей уступают в высоте,

Зубцы на крыше, ледяные,

В своей прозрачной красоте,

Грозят земле от сотворенья,

И в зале тронной, в темноте

Где древесины треск снедает,

И пожиравший тишину,

Где знамя белое спадает,

Перчатка стали, глубину,

Веков познавшее: "Мой герцог,

Зачем вмешались вы в войну?

Простите, Герцог, но взываю,

Я присягал на верность вам,

Остановить приказ, я знаю,

Приказ от Герцога, мужам,

Столь далеко от сердца власти,

И хоть верны мы Небесам

Но вековой закон вступает,

С указом вашим вопреки,

Один послушно отступает,

Второй поднявший кулаки,

И угрожающий соседу,

К победе, он кричит, близки.

И каждый верным остаётся,

Приказ ваш хаос созидал".

И с лорда губ та речь прольётся,

Склонивший голову, сказал:

"Что Герцог Снега нам укажет?

Кто был виновен?" - замолчал.

И взор он к трону обращавший,

Укрыт был шкурами волков,

Шумит камин, в огнях пылавший,

Во зале тронной сей, Снегов,

Владыка с трона наблюдает,

Небесный Герцог серых льдов.

Могучий телом, показалось,

Атлант, что плечи расправлял,

Спиною многое скрывалось,

Рукою солнце бы объял,

И даже трон, что рода гордость,

Камнями герцога стеснял.

Медведь бы вставший вмиг отринул,

Желанье схватки, головой,

И зверя выше герцог, сдвинул,

Валун бы с места, что горой,

Иному кажется для взора.

Но отчего тогда слезой

Глаз наполняется? Взираешь,

На измождённый мукой лик,

Проста причина, понимаешь,

Не стар годами, но настиг,

Уж Жнец его, и без сомнений,

Ступает жизнь его в тупик.

Вгрызались скулы в кожи бледность,

И впалых щёк лежит овраг,

Во оке сером только тщетность,

И крови линии, и благ,

Уж позабыт триумф познанья,

И изнутри снедает враг.

Волос каштановых спадает,

Гряда на плечи, серебром,

Их обруч держит и стекает,

Из пота капля и виском,

Ей путь проложенный, подобным,

Небесный Герцог надо льдом

Представ пред взором и вдыхает,

С трудом холодный воздух он,

Пред нами Тедерик, страдает,

Небес он голос и закон:

"Я свой ответ не изменяю" -

Рукой сжимает камня трон.

"Я приказал отбросить кличи,

И жатву жадности мечей,

Не обращать в подобье дичи,

Отцов и братьев, сыновей,

Лорд Тирен Ройген, я ответил,

Средь Скал не жаждущий смертей".

"Но, герцог, я прошу, взываю,

Иные шествуют огнём!"

"И это пусть я понимаю,

Войну мы братьев не начнём,

Не меч отправлю вам, но слово,

Останусь твёрдо на своём.

Вы опасаетесь, я знаю,

Я с вами герольда пошлю".

"То не отвадит гневных стаю! -

Так лорд вскричавший, - я молю!"

Но серый взор не изменился:

"Прощайте, герцог, отступлю".

И дверь во тронный зал закрывшись,

Двоих оставит за собой:

"Скажи мне, Виланд, я ль забывшись,

С враждой ведя неравный бой,

Народа ль я теперь мучитель?

Иль стал опорой и стеной?"

Кого он Виландом назвавший,

По руку правую стоял:

"Ответа, герцог, вы желавший,

Но я и сам его желал,

Но и сей лорд, во том признаюсь,

Не без причин вас упрекал".

Златые волосы, глазами,

Что неба летнего огни,

Взирает он, и он не льдами,

Во мир рождённый, и сравни,

Его ты с летним часом блага,

Зиме он чуждый и брони

Не примерявший, не хранивший,

Лишь меха плащ, что закрывал,

Он рыцарь лета, но вступивший,

Где ветер хладный завывал,

Причина есть тому простая:

"Но я и сам от битв устал.

Устал от криков и страданий,

От блеска гибельных мечей,

Устал от лордов оправданий,

От ряда сирых и детей,

Что отправляли на закланье,

Придав обличие вещей.

С войной, вы герцог, соревнуясь,

Противник всякого трудней,

Она во душах, именуясь,

Твореньем нашим и идей,

Не свыше рок, она творенье,

И мы творцы среди огней.

Мы сотворившие, отныне,

Не знаем, как её убить,

Мы тонем в гибельной пучине,

Мечи не в силах опустить,

Упрёки к вам пусть справедливы,

Но смею гордо заявить.

Пусть и надеждой не пылаю,

За жизнь земную покорить,

Но ваши действия, считаю,

Как основание, вступить,

В эпоху мира нам сквозь терний,

И не бездействием решить".

Сэр Виланд, он, поклона узы,

Во завершении речей:

"Боюсь войны, я сын обузы,

Изжил в сражениях и дней,

Прошло немало и вернуться,

Я не посмею, но своей

Своей я честью присягаю,

Служить вам верно до конца,

Иным я трус, но почитаю,

Как дня грядущего гонца,

Вас, герцог, я своей душою,

Как мира нашего творца".

Клинок то Первый произносит,

Подобный титул и судьба,

Восточный знак, о многом просит,

Есть долг защита и борьба,

Есть кастеляна путь, а вместе,

Второй он после средь герба.

Рукой он правой наречённый,

И произносит рыцарь тот:

"И хоть болезнью окружённый,

И пусть слепых порочит рот,

Но потому к вам уваженье!

Но час уж поздний и оплот

Вам сна советую измерить,

Отвар доставят сонных трав,

Прошу, лорд Тедерик, доверить,

Мне эту ношу". Указав,

Ему владыка позволенье,

Один остался: "Ты неправ".

Подобный шёпот доносился,

Со трона волчьего: "Ведь ты,

От грёз о будущем светился,

О рыцарь лета и мечты,

Что почитал меня иконой!

Я не достойный высоты.

Не блага я ведомый властью,

Пороком я сражён земным,

Не свят душою, и к несчастью,

Закован в цепи я иным,

Но рассказать о том не смею,

Тебе иль даже остальным".

Покинет камни ныне трона,

В тени атланта он столь мал,

К камину шествует, икона,

Там будет рода и звучал:

"О Armunglord, наследье предков,

Рукой своей я не сжимал".

А там покоится святыня,

Века остались за спиной,

Клинок, наследие, гордыня,

Но пленом ножен и чертой,

Он отделён от мира взора,

Годами долгими покой.

Из Airen Rulg он сотворённый,

Металл великий и сиял,

И мифом древним окрылённый,

Что Призывает Вьюгу, знал,

Его восток наследье, имя,

А герцог снега продолжал:

"Ты сотворён был как орудье,

Живущий, чтоб исполнить суть,

Но судеб наших есть распутье,

Тебя я миру сметь вернуть,

Не пожелавший, не сумею,

Отсель меня вовек забудь".

Пусть меч легендою овеян,

Но тишина ему стезя:

"Из духа слабости затеян,

Мой путь порочный и разя,

Спасеньем лживым, и гордиться,

Вовек душой тому нельзя".

На том атлант покинет залу,

Клинок оставит за собой,

В забвенья брось его опалу,

Вовеки, Тедерик, чужой,

Ты не владелец, не хозяин,

По камню шествуешь ногой.

Вдоль коридоров башни этой,

А после камня серый мост,

Как небо яркою кометой,

Чей покоряет разум хвост,

Так он вовек знаменьем снега,

Овеян, прошлого здесь пост.

Здесь часовые, сна не знали,

Герои, лорды во камнях,

Как память вечную создали,

Но иней кроется в бровях,

А взор, разрушенный бураном,

Лёд на истерзанных кистях.

И паутиной трещин лики,

Различья смытые волной,

Тирана солнца только блики,

Что окружают статуй строй,

Дают им право отличаться,

Средь века облик стал иной.

И мысль подобная витает,

Зачем нам помнить о былом?

Средь статуй прошлого шагает,

Во прошлый век они мостом,

Для нас являются, однако,

Вам не пора ль забыться сном?

Зачем нам гении былые?

В порядке новом места нет!

Но коль взглянувшие, живые!

То неприятный вам ответ,

Себя являющий и молвит,

Лишь плащ отличия надет.

Язык и титулы, ничтожно,

Стезя названия пуста,

Мы обеляем то, что можно,

Но прячь веками, нищета!

Была тогда и будет ныне,

Хоть и четырежды свята!

Одни грехи и добродетель,

Средь рода смертного горба,

А ветер странник и свидетель,

Средь человечности герба,

Судьба не знала перемены,

Одни проклятья и мольба.

И мертвецы понятны станут,

От нас отличий не найдём,

Пусть имена во бездну канут,

И заливаются огнём,

Менялось многое, но сутью,

Себя во мёртвых узнаём.

Мы племя есть одних пороков,

Во нас источник и века,

Во день грядущий из истоков,

Пусть и взирая свысока,

А в дне грядущем и над нами,

Сыны смеются и тоска

От повторения ошибок,

Что позабыли племена,

Под горделивый блеск улыбок,

Мы много лучше! Но спина,

Во шрамах прошлого, навеки,

О участь смертного трудна!

Вот башня гордая предстала,

В которой герцога чертог,

А эта комната! Познала,

Лишь тишину и средь дорог,

Отныне брат скитался младший,

И не делил с тобою слог.

"Я окружал крылом защиты,

Берёг от мира и беды,

Касанья мира ядовиты,

Благи намеренья, следы,

Что порождали духа слабость.

Я стал подобием звезды

Что призывает за собою,

Оберегал его всегда,

И почитая то нуждою,

Вдали от мира, среди льда", -

Во дни последние всё чаще,

Считал ты символом вреда.

Средь башни сей вершины хлада,

В твои покои дверь ведёт,

Там лик был женщины и чада,

Сын на коленях, и возьмёт,

Та дева книгу, слово льётся,

Легенду древности прочтёт.

Страницу дева повернула,

Чей волос чёрный и восток,

Не дом родной, сюда шагнула,

И навлекла на душу рок,

И Эльзой Рейн она являясь!

Нам уяснить пора урок.

Был Ариан, Король, сгоревший,

Средь трона в замке роковом,

И был один, и он сумевший,

Поднять восстание в былом,

Сразить восточного владыку,

Навеки став Небес врагом.

В страницах Ворон называют,

Иное имя носит род,

То есть род Корвус и считают...

Но то иных рассказов плод,

Иное нам того важнее,

Кто поддержал в былом поход?

Четыре века, не забылась,

Вражда и гнев, и та печаль,

Обида та ещё хранилась,

Мы помним Рейнов! И вуаль,

Дана вовек врага востока!

За родом Корвус поднял сталь

Далёкий предок девы этой.

О том восток не забывал,

Ещё горит в душе вендеттой,

Ещё отмщения желал!

Но вопреки тому сей герцог,

Любовью дерзкою пылал.

Любил глаза, о этот синий,

Оттенок моря глубины,

О эта кожа, что и иней,

Смущеньем крывшая, спины,

О гордый стан её, и воля,

И даже гордость ей даны.

Черты те тонкие обличья,

И пусть года берут своё,

Но не найти в тебе отличья,

Как десять лет назад её,

Ты повстречавший, эти чувства,

Вовек спасение твоё.

На ложе Эльза восседая,

А на коленях был ваш сын,

С тобою схожесть, и такая,

Судьба из рода всех мужчин,

Глаза от матери снискавший,

Глаза то запада равнин.

О Бьорне слушавший балладу,

О Храбрый Бьорн, что поразил,

Что бросил вызов льду и граду,

Был Armunglord в руках, убил,

Он великана, что посмевший,

Грозить востоку и ступил

Он для того во скал вершины,

Гирдмир там прятался от стрел,

Десятки с ним и те мужчины,

Погибли с честью и средь тел,

Из сил последних Бьорн сражался,

Гирдмира он сразить сумел.

В чертоги герцог заходящий,

И гласом встреченный во миг:

"Отец!" - и дланями объявший,

Твой сын, Алард, и детский лик,

Его сияет и безвольно,

К нему и сам тогда приник.

И Эльза вставшая, приникнет,

Той дланью тонкою к плечу,

И герцог тем тепло постигнет:

"Скрываю многое, молчу,

Но, без сомнения, признаюсь,

Навек остаться здесь хочу".

Но прежде чем сказать сумевший,

Слуга стучавший в эту дверь,

И блюдо, кубок, пар белевший,

То травы сонные. "Доверь,

Нам остальное, - скажет Эльза, -

А ты познай покой теперь".

Испивший после и средь ложа,

Своё пристанище нашёл.

"Его опять бледнее кожа,

Неужто рок отца тяжёл?

Я улыбаюсь, ты сказала,

Я сын достойный", - и обвёл

Атланта спящего сын взором.

"Он прилагает столь сил,

Чтоб не покрыть себя позором,

Но я всё ведаю, следил,

Отец страдает, мы бессильны".

"Покуда ты, Алард, хранил

Надежду тела исцеленья,

И лик тревоги что лишён,

Нам то достаточно, сомненья,

Отбрось, взываю, ведь силён,

Отец твой духом", - герцогиней,

Был сыну дар в ответ вручён.

Но благородно хоть звучавший,

Клокочет страх в её груди,

А ветер северный кричавший,

И гул рождается среди,

Сих окон башни, о взываю,

О Смерть же Бледная, уйди.

"Те земли Nelm я называю,

Где обретает род людской,

То "Колыбель", и я питаю,

Отраду чувства, что земной,

Есть путь стремления, познанья,

И смысл старых слов такой.

Но даже средь её просторов,

Есть место проклятой земли,

Едино мнение, нет споров,

То есть пустыня, и внемли,

Она запретная для рода,

И предки тем её сочли.

На юг коль путь себе избравший,

И от домов уйди людских,

И коль ты месяцы шагавший,

То оказавшись в гранях сих,

Средь бесконечности утонешь,

И средь костей умрёшь чужих".

- "Дороги Nelm". Руберд из Фрайн-Эрлум.

Haal Mirn, railen Ist Mar.

О Haal Mirn, в себе таящий,

Истоки ярости огней,

О ты "Песок", людей разящий,

О бесконечность ты, "Морей",

Ты заключил в себе понятье,

И смертных ты палач мужей!

И ты "касания" желавший,

И словом railen наречён,

О край ты мёртвый и пылавший,

В объятьях солнца и вручён,

Был нрав жесткости и смерти,

И чувств иных вовек лишён!

А Ist "Граница", что пытался,

Сей край достигнуть и пожрать,

А Mar есть "Время" и казался,

Столь бесконечным, что печать,

Конца есть чуждое явленье,

И то обязанный ты знать.

Хоть даже вечность озирайся,

Пытаясь жизнь здесь отыскать,

Но не найдёшь, как не пытайся,

Песок лишь выжженный, и ждать,

Лишь чуда проклятый, но чудо,

Прав не имеет здесь, дышать

Уж не способный и сгоравший,

И проклинающий судьбу,

Как до тебя десятки, павший,

И завершающий борьбу,

Уж лучше смерть чем си мученья!

Оставь надежду и мольбу.

И лишь потомки кожи чёрной,

Сюда посмевшие войти,

В пустыне сей живут просторной,

Их караваны, но пути,

Избрать не смевшие в глубины,

Оазис дом их, не уйти.

В веках назад теперь вернувшись,

Во час племён, не королей,

До Эры Третьей, где сомкнувшись,

Ряды отважных и людей,

Секреты бронзы где узнавши,

Терзали братьев и зверей.

В веках назад теперь вернувшись,

Где даже письменность не знал,

Годов нет счёта, оглянувшись,

В года забытые, сказал,

Пустыня мёртвая. Но кто-то,

Песков средь выжженных ступал.

И не тропой людской шагавший,

Так далеко им места нет,

И посох он в руках сжимавший,

И даже солнца свыше свет,

Не есть преграда иль мучитель,

Зачем бредущий ты? Ответ

В песках сокрытый и отныне,

Его узреть достойно нам,

Столь далеко во той пустыне,

Что не достичь вовек сынам,

Из рода смертного, есть место,

Что чуждо времени чертам.

Один бархан там остаётся,

Сквозь бесконечности веков,

И ветер стихший, не коснётся,

И не круживший средь песков,

Он словно умерший у грани,

Нет змеев здесь, нет пауков.

Нет жизни всякого явленья,

Лишь солнца жар во небесах,

И пусть сменялись поколенья,

Но обращая время в прах,

Вне перемен застыло место,

Во неизменных сих чертах.

И тот тюремщик, сей мужчина,

К тому бархану путь избрал,

И что за странная картина?

Ведь дверь гранитную являл,

И во темницу ход скрывает,

Он рядом севший, и обнял

Свои колени: "Я вернулся,

К темнице проклятым чертам.

К народу смертному тянулся,

То моя цель, моим глазам,

Открыты жизни их и бремя,

Отец, внимаешь ли словам?"

И за гранита сей преградой,

Один скрывается во тьме:

"Рази меня своей тирадой,

Но всё единое в тюрьме,

Лишённый зрения от мрака,

И помутнение в уме.

Я забываю остальное,

И даже голос твой, мой сын,

Отныне чуждое земное,

Во мраке вечности один,

И лишь слова твои отрада,

И я не помнивший причин.

Зачем я здесь? Не вопрошаю,

Причин не помню, помнишь ты?"

"Прости, отец, как не терзаю,

Но во былое все мосты,

Я есть утративший за вечность,

И все усилия пусты".

"О мой тюремщик, ты внимавший,

И ты есть проклятый как я,

Но дар я помню! Имя давший,

Одна награда мне! Нельзя,

Клянусь, забыть я не посмею,

Награда вечная, твоя.

Kairm ты слово произнёсший,

И я ответивший душой!

То "Раб" в значении, что нёсший,

Невзгоды бремя и покой,

Есть нечто чуждое и это,

Столь ощущаемо здесь мной.

Во четырёх я камня стенах,

Во сих объятьях темноты,

Моя извечна кровь во венах,

И все значения пусты,

Моих деяний и решений,

За гранью вечной сей плиты.

И Каин, имя, и зовущий,

Я узник бремени судьбы,

Вне перемен я жизнь ведущий,

И не являю я борьбы,

Года я только провожавший,

Такие ль все они, рабы?"

"За всех сказать я не посмею,

Но передал ты верно суть.

Кто отрицал саму идею,

И не желающий шагнуть,

Страданья данностью считавший,

И видит в том единый путь.

Но то души есть состоянье,

То есть смирение, оно,

Собой затмит иных сиянье,

И раб глаголет, суждено!

А если так, к чему бороться,

Конец известный и давно.

И, мой отец, тебя оставил,

Средь смертных я шагал племён,

Искать ответ себя заставил.

Коль человек, что прокажён,

Проклятьем смерти увяданья,

Так отчего тогда силён?

С улыбкой он рассвет встречая,

Но продолжает умирать,

То племя смертное, и злая,

Над ним страдания печать,

Так почему они стремились,

Безумьем разума ли звать?

Иль нечто большее скрывалось,

Но не способный я понять?

Ответ был рядом и казалось,

Ещё немного! И объять,

Их жизней суть душой готовый,

О племя, проклятых терять!

Урок, мне кажется, остался,

Что не дано нам уяснить,

Я потому средь них скитался,

Я обречённый вечно жить,

Но жизнь ли это? Иль проклятье,

И суждено мне только быть?"

"Есть Эра Первая, историй,

Вам не услышать никогда,

И только множество теорий,

Ведь столь далёкие года,

Что только мистика осталась,

Стезя историку чужда.

И тем не менее оставшись,

Во сфере мифов, расскажу.

Миг зарождения, отдавшись,

Стезе творенья рубежу,

Исил создавшие, кого же?

И на тебе я взор свожу.

Сказать я больше не посмею,

Религий я не разделял,

Грех первородный, ту идею,

Душой вовек не понимал,

Жрецы кричали, искупленье!

Что искупить, коль не свершал?

От человека сотворенья,

Вторая Эра началась,

Веками длилась, поколенья,

Пера не знавшие, спаслась,

Одна легенда речью устной,

Легендой Сорена звалась.

Во эпизод один, великий,

И без сарказма говорю,

Века то Тёмные и дикий,

Народ прибился к алтарю,

Своей надежды, это Сорен,

Победы Вестник, покорю

Он заявил, невзгоды мира,

И племена за ним пошли,

Пророка видели, кумира,

Во центре Nelm и всей земли,

Там первый град они создали,

Костями в твердь за то легли.

И Инрен-Тарг носивший имя,

Твердыня Ветра, первый он,

Цель оказалась достижима,

Цивилизации заслон,

Где люди первые ликуют,

Но та утопия и сон

Узнали скоро завершенье,

Плодились смертные, увы,

Восстало голода знаменье,

Вражда меж братьями и швы,

Былого мира рвались разом,

И были многие мертвы.

Вожди тогда встречались кругом,

Решенье трудное принять,

Уйти обязаны, недугом,

Наш род отравлен и унять,

Должны сей голод и мученья!

Я уважаю их, стоять

На том отважные решили,

Событье знаем мы Исход,

Земле за стенами грозили,

И север с югом, Небосвод,

И степи запада, мы люди,

Упрямый, доблестный народ.

И Третья Эра начиналась,

И Эрой Бронзы нарекли,

Пера надежда зарождалась,

Явились лорды, короли,

Годов узнали исчисленье,

Мир покорили, мы смогли!

Но как обычно, оказалось,

Не можем всех мы уравнять,

Из духа жадности рождалось,

И меч мы смевшие поднять,

Супротив братьев, то явленье,

Войной решившие назвать".

- "То, что забыто". Талм Тролд

Сорок второй день Урд-Хейс. 1005 год.

Lirel Nirenar.

Замок Скарл-Кролм.

Был замок спешкою охвачен,

Нам отдан выступить приказ!

Покоя дух в сердцах утрачен,

И наблюдал небесный глаз,

Как дети низкого рожденья,

Сбивали ноги, этот раз

Уж даже сотым называя,

Склоняли голову и бег,

Их возвеличен, украшая,

Короной долга, тает снег,

Весна уж близится и скоро,

В зелёном скроет оберег.

А те, кто кровью был возвышен,

Во зале крепости своей,

Стол перед ними, яством пышен,

Здесь представители семей,

Что Небо взявшие в объятья,

Под властью высшего идей.

И был Арториус, являясь,

И во главе он был стола,

И рядом герцог, наклоняясь,

Под грузом долгих лет числа,

Плечо он правое по крови,

То будет Джеран и вела

Стола та длинная дорога,

Где замка был почётный гость,

Но на лице его тревога,

Сомненье, страх и даже злость,

Там восседает Вольф Ущелья,

Ещё здесь трое, чья же кость

Считалась высшею для многих,

А голубая кровь верней,

Семья Небесная, убогих,

Вслед за собой ведёт! Огней,

Любви былой семья не знает,

Здесь дочь и двое сыновей.

Восьми лет отроду, ногою,

До пола младший не достал,

Глазами, чистою звездою,

Ребёнок юный, и взирал,

Он на отца с такой любовью,

И Габриэль ты имя дал.

Вот Кейлин Скарл и дочь твоя,

Мила и голосом, и ликом,

Твоё наследье не судья,

Где скулы острые, что пиком,

Но облик матери приняв,

В покрове бледности великом.

Коса спадает на плечо,

И бёдер волосы касались,

Любила в прошлом, горячо,

Едва лишь взорами встречались,

Во дне сегодняшнем лишь страх,

Отец и дочь, но показались

В обличье скорбных чужаков,

Причина есть тому простая.

Во башне Неба, облаков,

Отцеубийство совершая,

Иного выбора лишён,

Где жизнь отца ты забирая

И вниз скатилась голова,

Пред юной девочкой застыла.

Кричала, плакала? Едва,

Лишь бледность лик её покрыла,

Она любила, но теперь,

Уж не найти былого пыла.

Любви ребёнка не найти.

Ни одиночества, ни мрака,

Ей не бояться на пути,

Для страха есть подобье знака,

Родной отец ей будет тем,

Страх прорастал подобьем злака.

И за спиною рыцарь вставший,

Что неустанно защищал,

Лицо за шлемом, и молчавший,

За сталью многое скрывал,

Скрывал наследие сражений,

Во Скалах он войну узнал.

То сэр Вильгельм, обезображен,

Защиту доблестно несёт,

Эмалью синей шлем окрашен,

Великий символ и почёт,

Что знаменует слово Орден,

С Железа Часа Он живёт.

И за столом один остался,

О ком не сказаны слова,

То старший сын, и он казался,

Таким похожим, словно два,

Есть близнеца во мире этом,

Такая сила их родства.

Небес Правителя чертами,

Он наделённый, скулы, нос,

Похож немыслимо глазами,

Есть отражение? Вопрос,

То риторический, он Сорен,

И за столом ты сим вознёс

По руку левую. Взирает,

Правитель Неба на семью,

И это сходство ужасает,

И мысль крамольную, сию,

Храни, взирающий, ведь кровью,

Призвали смерть себе, Судью.

Глазами чистого сапфира,

И волос белый, и у всех,

Кровосмешение, для мира,

Для дня сегодняшнего грех,

Но племенной исток обычай,

Исток для жизни, не утех.

Небес Король считался Вечным,

Ведь не способен умереть,

Ничтожно тело, безупречным,

Остаться духу и смотреть!

Коль крови чистой впредь остаться,

Обычай в прошлом, но гореть!

Гореть потомкам оставалось,

Ведь теократия восток,

Идеей это возвышалось,

И порождён великий рок,

И умиравшие сей кровью,

Но удержать должны венок!

Зал тишиною покорённый,

Ты сына старшего спросил:

"Скажи мне, Сорен, обретённый,

Успех тобою, ты ль свершил,

Хвальбы достойные деянья,

И путь клинка душе ли мил?"

"Прости, отец", - твой сын склонился.

"Перед твоим скажу судом,

Я лучше ставший, я трудился,

Уже я властен над мечом,

Сказал наставник, что достойный,

Но дух мне скажет о другом.

Лорд Виргрен, он учил достойно,

Но столь далёк я от тебя,

Что на душе уж неспокойно,

Талантом ты иных губя,

Был победителем турниров".

"Тем, Сорен, ты губил себя".

И сына тем закончишь речи,

Вздохнул Правитель и сказал:

"Обман возложенный на плечи,

Талант, ты молвил, указал,

Что он причина неудачи,

Ты ошибался, сын, я знал

Что мука скрыта за талантом,

Не верю в гениев, я был,

Вначале серым, не атлантом,

Трудом тяжёлым только взмыл,

Стирая в кровь и дрожью пальцев,

Как скульптор резал и добыл.

Из сотни серых повторений,

Свою я форму созидал,

Лишь дар то разума стремлений,

Турниры после. Доказал,

И чемпиона повергая,

Я мукой долгою восстал.

В таланта избранность все верят,

Но ослепляют лишь себя,

И путь страданий не измерят,

И не начавши, и сгубя,

Путь пролегает через терний,

Предупреждаю я тебя.

Стремиться должно к идеалу,

Цель иллюзорна, путь важней,

И муки отдан ритуалу,

Сосуд мучения, но пей,

Лишь тем достигнувший победу,

Не дара гения трофей".

И сын твой голову склоняет,

Он ликом мрачный, тишина,

Вновь свои крылья расправляет,

Пусть приближается весна,

Семьи сей лёд ей не расплавить,

Ведь на тепло она бедна.

Вновь обведя тяжёлым взором,

Во своих мыслях рассуждал:

"Я должен быть семьи собором,

Но лишь раздор я созидал,

И чужаки давно друг другу,

Семьёй и сам я не назвал.

Я разучился быть отцом,

Мне роль правителя досталась,

Хоть понимаю всё умом,

Лишь пожелаю, содрогалась,

Душа моя, я им чужой.

Судьба венца? Душа менялась?

И даже тёплых ныне слов,

Скарл-Фрою лорду не дарую,

О смерти брата средь снегов,

Он размышляет, я диктую,

За власти слишком долгий срок,

Я жизнь утративший земную".

Слова поддержки иль любви,

Давно забыты в этих стенах.

Был рок ли в проклятой крови,

Что протекает чистой в венах?

Иль ты отбросивший себя,

Коль думал лишь о переменах?

Но прерывает рыцарь вас,

Вошедший в залу, объявивший:

"Для лордов ныне пробил час,

Для отправления", - явивший,

Собой погибель тишины,

На до и после разделивший.

Оставит залу вся семья,

Вольф молодой сжигает взглядом,

Тебя и он сказавший: "Я..." -

Но он сомнения скован ядом,

Ведь слишком многое в душе,

И страх, и гнев смешались рядом.

Но промолчавший он в конце,

Склонивший голову и вставший,

А герцог скажет: "Во юнце,

Что мукой совести страдавший,

Владыку Вьюги не найти,

Заботой скованный, пропащий,

Я отправляюсь вместе с ним,

Твои приказом я вершащий.

Года минули, но таким,

Сей зал остался и кричащий,

От слов несказанных и тем,

Ошибки прошлого влачащий".

Уходит он, и только ты,

Во сей большой, холодной зале,

Богатый властью, нищеты,

Семьи оковы и в опале,

Калекой ставший, ослеплён,

Мечтой сияющей в финале.

А настоящее забыл,

Ведь коль грядущее манило,

То и сжигавший душу пыл,

Мечты теченье уносило,

И раньше срока бы не стать,

Ничтожный пеплом. И явило

Столь острожное движенье,

За край державшийся стола,

Лишь в одиночестве спасенье,

Боль не исчезла, но жила,

Земного спутник бесконечный,

Калеки участь не мила.

Пред остальными ты не смеешь,

Иль боль, иль муки показать,

Носящий титул ты! Слабеешь,

Остановился, нужно ждать.

Но примеряй ты маску власти,

Правитель Неба! И ступать

Он пожелал в свои покои,

Хоть и обязанность презрел,

Гостеприимства есть устои,

Прощаться должен, но удел,

Клинку ты Первому вручая,

Сменить себя на том велел.

Слугу встречая в коридоре,

Ему приказы отдаёшь:

"Клинка я Первого жду вскоре,

В своих покоях" - узнаёшь,

Поклон привычный, власти спутник,

Шагаешь гордо и идёшь

Во королевскую обитель,

Судьба земли там полотно,

Решали, резали, хранитель,

Она решений, суждено,

Им всем рождаться в сфере высшей,

А сфере низшей лишь дано

Тому послушно подчиняясь,

Не вопрошая, и толпой,

По зову долга устремляясь,

И созидая сирый строй!

О долг владыкам есть спасенье!

Что низших гонит на убой!

Среди стола и стульев равных,

Владыка Неба ожидал,

Он ждёт воителя и славных,

Побед вершитель, прозвучал,

Стук древесины: "Приглашаю" -

И пред тобой воитель встал.

Высокий ростом, в меру даже,

В плечах достойнее иных,

В Утёсов он рождён пейзаже,

Средь скал могучих, вековых,

Что наделили своей статью,

И нет ещё волос седых.

Власами светлыми, востоку,

Они привычны, наделён,

И к середине жизни сроку,

Он приближается, сочтён,

Своих годов он взором старше,

Покой им не был обретён.

Лицо покрытое следами,

Там шрамов множество, они,

Наследье прошлого, годами,

Мечи и стрелы, и огни,

Он строй передний занимая,

Вёл за собою и тони

Во оке сером ветерана,

Что словно камень той скалы,

Он из потерь испивший чана,

Хоть заслуживший тем хвалы,

Но потерял былую душу,

Средь Скал и выжженной земли.

И: "Aimer Skarl!" - он произносит,

Что "Слава Небу!" и девиз,

Что во былое нас уносит,

И Эры Бронзовой коснись,

Тогда достойным дар, а ныне,

По веренице крови вниз

Спустилась фраза и крылатой,

Ей стать положено, она,

Востоку верности цитатой,

Давно уж стала, сочтена,

Основой почести и долга,

Былого смысла лишена.

То будет Эреон, представший,

Из рода Виргрен, скальный дом,

Клинок он Первый, доказавший,

И ты вознёс его, крылом,

Укрыл почёта: "Нам довольно,

Без церемоний, за столом".

Занявший место пред тобою,

Он ожидает ныне слов:

"Ты во покои вызван мною,

Финал уж близится годов,

Что в подготовке прозябавший,

Я ждал средь этих облаков.

Ты ль помнишь, Эреон, гонцами,

Приказ отправил в шахты я?"

"Кровь Неба, помню, и словами,

Что ждёт предателя стезя,

Коль их ослушаться посмеют,

Я удивлён был, не тая.

Обвалы шахт тому причина?

Но если призван вами был..."

"Ты прав, воитель, и лавина,

Лишь начинается, мы тыл,

Приносим в жертву ради фронта".

Лорд Скарл промолвил и открыл:

"Годами в тайне прозябая,

Тебе я истину скажу,

Восток готовится, страдая,

А мы подходим к рубежу,

Когда войной пойдём на запад,

К тому я длани приложу.

И прежде чем ты вопрошая,

Позволь закончу речь свою,

В пыли корона, золотая,

Четыре века, не убью,

Тщеславья ради или власти,

Не для того зову Судью.

Как Эра Стали наступила,

Что мы Четвёртою зовём,

Смерть Ариана то явила,

Был моим предком, но о нём,

Не истязать отсель рассудок,

Четыре века крест несём.

Не крест отсутствия короны,

И не восток тому поля,

Мы возводили бастионы,

Мир изменяли, но петля,

Застоя бренного сомкнулась,

Мы не огонь, лишь тень угля.

И тот застой восток терзает,

Упадка Эрой назову,

Скал знаешь голод, устилает,

Не Скалы только, синеву,

Он поднебесья искалечил,

Как сон он смертный наяву.

Не мне, Хранителю Устоев,

К подобной речи прибегать,

Но правду молвлю средь покоев,

Король был вечен, но узнать,

Настало время перемены,

Ведь эта прошлого печать

Нас ядом дней былых убила,

Не позволяя сделать шаг,

И бездну мерзкую сулила,

Я не могу менять, мне враг,

Законы прошлого, что властью,

Пусть наделили, но и флаг

Я не могу поднять грядущий,

Но я сломать хочу печать,

Скажи, воитель, час гнетущий,

Со мной разделишь и встречать,

Готов ли, Эреон, ты новый,

Рассвет, что завтрашним назвать?"

Пусть и внезапно откровенье,

Но среди Скал известный как,

Рассвета Лорд, не удивленье,

Свидетель множества атак,

И к обороне привыкавший,

И тихим голосом: "Сей знак

Не ожидал услышать в зале,

Где прославляют только власть.

Война великая в финале,

Я ветеран, но и не страсть,

Отнюдь к сражениям питаю,

Лишь неизбежности то пасть.

Скажите мне, Небес Владыка,

Зачем мне знаний сих черта,

Коль мог быть брошен среди мига,

И водружён среди щита,

Отправлен в бой без отступленья".

"Причина есть, она проста".

Не отводя глаза сапфира,

Правитель Неба объявил:

"Не инструмент безвольный мира,

Стратег достойный, проходил,

Путями, где иные сложат,

Там свои головы, грозил

Ты силой меньшей бастионам,

Но неизменно побеждал,

Бросая вызов легионам,

Но никогда не забывал,

Не опьянённый крови жаждой,

Я потому сюда призвал.

Три года служишь мне исправно,

Но много дольше помышлял,

О том желании, недавно,

Все карты сложены и внял,

Не только разуму, но духу,

И лишь тебя он мне являл.

Не инструмент ты достиженья,

Но разделивший, и тогда,

Ты цель узнавший, пораженья,

Не будет более, звезда,

Иль загорится ярче солнца,

Или потухнет навсегда".

Вздохнул воитель, опускает,

Он свои длани, пальцы сжал:

"Я не люблю войну, лишает,

Но коль Небес Владыка дал,

Мне слово истины, то стоит,

И мне ответить, выступал

Назад три года без желанья,

Письмо отправлено и честь,

Она оказана, вниманья,

Благая роду, многим весть,

Но я сомнением ответил,

И для того причина есть.

Не почитаю я корону,

Не почитаю короля,

И без греха Его икону.

Я видел бранные поля,

Где жизнь отдавшие кричали,

Меня о помощи моля.

Супротив голода, я знаю,

Исток достойный, но цена,

Себе подобных убиваю,

И хоронил средь Скал сполна,

И без желания пришедший,

В обитель эту, но волна

Меня сразила осознаньем,

Калеку зрел перед собой,

Вы то скрываете, страданьем,

Был шаг оплаченный, слезой,

Что иногда, случайно, видел.

И уваженье правит мной.

Пусть ересь сказана и мною,

Я отрицаю Короля.

Но вы, Арториус, чертою,

Презрели жалость и угля,

Не вижу жалкого обличья,

Дух призывает, нет, веля

Не королю служить, калеке,

Он возомнил, что изменить,

Весь мир способен, и опеке,

Бросает вызов, вострубить,

Готов отныне о триумфе,

Готов я западу грозить".

И самым искренним поклоном,

Правитель Неба отвечал:

"И обещаю я, не троном,

Калеки клятва, коль дышал,

Я изменю твой дом во скалах,

Где слишком рано умирал.

Но не сейчас, я не желаю,

Терзать той смутою народ,

На смерть тем многих обрекаю,

Но я был вынужден сей ход,

Вершить законом, мы дождёмся,

И ждать осталось только год.

На Лордов Скал я опирался,

Они приучены к войне,

Война им выгода, держался,

Там каждый род на сей резне,

Я не желаю недовольства,

Народ простой пусть в западне.

Спасти сейчас я не готовый,

Пусть закаляются в огне,

Пусть ветеран родится новый,

Он будет нужен в новом дне,

Война великая во планах,

И нужен, Эреон, ты мне".

И мир теченье продолжает,

И перемен нас ждёт венец,

К безумству храброму толкает!

Одно известное, мертвец,

Есть основанье, и свершенья,

Ведёт к понятию конец.

"Вам стали серой лик известный,

Такой привычный и простой,

Но есть металл намного лестный,

Легенд так много и такой,

Что Airen Rulg его назвали,

Что Кровь Владык и красотой

Он этой странной обладает,

По цвету серый, но во нём,

Вкраплений много и узнает,

То словно вены, и огнём,

Столь нелегко его расплавить,

И в недрах редко мы найдём.

Несокрушимый и извечный,

Клинок ковался много раз,

По слухам даже безупречный,

Но много реже чем алмаз,

Нам находить его осколки,

И все вы знаете рассказ.

Есть Eirmar, Тот что Правит Вечно,

Есть Armunglord, что Вьюгу Звал,

Есть Tirviran, но и беспечно,

Вам думать, что металл сжимал,

Простолюдин в руках. Лишь лорды.

Народ простой его не знал.

Но не легендою свершались,

Деянья, что терзали мир,

Людьми простыми, что скрывались,

За чисел масками, и пир,

Они не знавшие, нет славы,

Всё заберёт себе их сир.

Ведь во былое коль взирая,

Вы вспоминаете лишь их,

Владык, правителей, не зная,

Имён той тысячи нагих,

Что отдавали свои жизни,

А что есть высшие без них?"

- "То, что забыто". Талм Тролд.

Первый день Мит-Сатин. 1005 год.

Igmer Zoil.

Замок Карсвен.

Весны пришедшее знаменье,

Разрушит плен былого сна,

Уж тает снег и то забвенье,

Зимы уж рушится, сполна,

Страдали мы под этим гнётом!

Ликуй в зелёном же волна!

И ночь отныне торжествует,

И лик Двух Лун взирал на нас,

Glar Kreis, Великая, чарует,

Чей бледный лик и чей анфас,

Столь притягательны, прекрасны,

Во сотый хоть взирай же раз.

Луна же Младшая, исконно,

Lim Kreis по имени, Она,

Есть цвета алого, резонно,

Сказать что мрачная, дана,

Беды предвестника Ей слава,

К земле на свет Она скудна.

И замок спящий час встречает,

В высоких окнах нет свечей,

И тишины лишь дух витает,

Покой наставший для людей.

Шахтёрский город рядом дремлет,

Труды явив средь света дней.

От тяжбы долга там уставший,

Во ложе ждёт лица зари,

Но об одном в душе желавший,

Рассвет о гибельный, умри!

Не приходи! Мой труд тяжёлый!

И часом лишним одари!

Но по дорогам и путям,

Как призрак иль безумец гневный,

Там конь несётся по камням,

Гонец спешит, покинул древний,

Великий замок на плато,

Указ несёт с собой плачевный.

Он Голос Неба, глас Его,

Он приносящий волю Трона,

И горн ревёт у врат, Того,

Несу я слово, Чья корона,

Сияет ярче света звёзд,

И жизнь длиннее Чья эона!

И пробудившись ото сна,

Гонца сей замок приглашает.

О ты, пришедшая весна,

Что впереди нас ожидает?

Что трон желающий от нас?

Там лишь мученья, каждый знает.

И ожидал гонец во зале,

Спадает синий плащ со плеч,

В свечей сияния портале,

Устал, не смел в пути беречь,

Он сил последних, но обязан,

Утёсам дать Престола речь.

Утёсов Лорды пусть сражались,

Лишь меж собою, но они,

Ко шахтам сим не приближались,

Престол следит и уясни!

Он посягнувшего карает,

Не думай даже, не рискни!

Ко трону лорд младой ступает,

Из рода Андлен порождён,

И имя Иллион, страдает,

Он пробуждением сражён,

И наделённый ликом тонким,

И тела мощью обделён.

Богат кафтан младого лорда,

Высокий ростом, худощав,

И серый глаз взирает гордо,

А светлый волос, и упав,

До самой шеи, позволенье,

Гонец приблизится, сказав:

"Приказ Престола в руки данный,

Я вам обязан передать", -

И свёрток ткани, долгожданный,

Час перемены и печать,

Из воска красного срывая,

Лорд начинал приказ читать.

"Отправить в шахты, исключений,

Приказ нам отдан, не искать,

Мужчин, детей, нет разъяснений,

Лишь скалы грызть нам и ковать,

Мечи и молоты, доспехи,

Ценой любой нам то создать".

В глаза гонца затем взирая,

Коснётся дланью лорд груди:

"Престола воля мне святая,

Гонец уставший, ты войди,

В покои, что я предлагаю,

Оставь усталость позади".

Когда гонец покинет залу,

Сей лорд промолвит: "Ныне нам,

Ударить в колокол, сигналу,

Есть право быть тому, сынам,

Рожденья низшего настало,

Не забываться больше снам.

Возьми знамёна, церемоний,

Нам нужно благо, ведь для них,

Час настающий лишь агоний,

Но верят пусть, что для благих,

То есть намерений, пусть верят,

Что для детей умрут своих".

Лотар, воитель, поклонился,

Широкоплечий, мрачный лик,

Востока юг, он там родился:

"Я воли вашей проводник".

Не благородного рожденья,

Тревоги образ в нём возник.

******************************************************************

Раскатом стали колокольной,

Набат несётся средь домов,

Как не желай, но будь безвольной,

Послушной куклой ты, и снов,

Покинь оковы, собирайся,

Народ под взором облаков.

Под рода Андлен синим стягом,

Колонна шествует вперёд,

Горят доспехи, будет знаком,

Их шаг и облики, черёд,

Знаменья важного наставший,

Тебе наставший он, народ!

И люд трибуну окружает,

И протрубивший, громкий рог,

К себе вниманье призывает,

Меня вы слушайте! Вам срок,

Настал свершения, внимайте:

"Гонец пришедший во чертог

Престола волю ниспославший,

Святей которой не найти,

Правитель Неба обязавший,

Он светоч наш среди пути,

Он нашей жизни благодетель,

И благо в нём нам обрести!"

И был один среди шахтёров,

Внимавший речи, размышлял:

"Но нет его среди просторов,

Здесь низший род и он страдал,

Своим трудом купивший жизни,

И бремя мрачное познал".

"А мы, как верные Престолу!" -

Так продолжает лорд с трибун.

"Он славы отдан ореолу,

За нами смотрит, и средь лун,

И среди солнца опекает!"

И долга он коснулся струн:

"Престол Небесный объявляет,

Во шахты каждому войти,

Тяжёлый час, он сам страдает!

Но скажут, гордые, смести!

Преграды каждые готовы,

До основанья низвести!

Востока избранное племя,

Трудом возвысимся, и мы,

Мы покоряем это бремя,

Трон свет сияющий средь тьмы,

Мы дети Неба и востока,

Мы будем гордыми людьми!"

И размышленья продолжавший:

"Детей и женщин загонять,

Во шахты мрак, я понимавший,

Престол готовый истреблять,

Себя он ради! Понимаю,

И должно всем иным узнать!"

Но был народ сей опьянённый,

Там долга вбитая печать,

И не был он таким рождённый,

То от семьи своей узнать,

И с юных лет он обречённый,

Не смей вопросов задавать!

И как всегда, в толпе подобной,

Один лишь крикнет, как за ним,

Другой поднимется, удобной,

Чертой то будет, а двоим,

Поднять и третьего по силам,

Четвёртым, пятым и седьмым

Уж длани подняты, кричали:

"Престол мы славим!" - и тогда,

Отцы детей вперёд толкали,

Не зрев во действиях вреда,

Смывая личности, обличья,

И каждый равный, то нужда.

"А я один! Один остался,

Что в одиночестве могу?!" -

Кулак дрожащий поднимался.

"Уж лучше это, чем врагу,

Уподоблюсь в общины взоре,

Свою семью тем сберегу!"

И одиночка тот не ведал,

Что во толпе их легион,

Из страха волю духа предал,

И каждый мыслил, если он,

Так поступает, я обязан!

Стоит на том вовеки трон.

На чём стоит? Стоит на спинах,

На спинах скорбных близнецов,

Стоит на тех, кто во низинах,

Кто сам не жаждет, мне таков,

Удел предсказанный с рожденья!

И тем рождён был сонм рядом

Что раболепием снедают,

Терзают сами и собой,

Они закованы, страдают,

И жизни даже всей длиной,

Их служба бренная тянулась,

А вскоре ставшая нуждой.

Не грех престола, мы и сами,

Готовы в цепи заковать,

Мы племя, стая и следами,

Всегда возможно описать,

И за века мы не менялись,

Вот власти высшая печать.

"И с Эры Третьей продолжаю,

Войну мы с братьями ведём,

Причины разные, но знаю,

Что мы чудовищем зовём,

То власть имущих не коснётся,

И до сих пор мы так живём.

Что люд простой в войне узревший?

Узревший кровь, огни и боль,

Он видел холм, дотла сгоревший,

И пепел дома, но изволь,

Идти вперёд, на путь страданья!

Но что узрел тогда король?

Парады, символы, знамёна,

В шатре он гордо размышлял,

Вдали от пламени и звона,

И лишь над картою стоял,

И древа двигавший фигуру,

И взмахом сотню он распял.

И проигравший коль в сраженье,

Что будет после для него?

Там будет боль и униженье?

О нет, конечно, ничего!

Кусок земли они отдали,

Мир заключили, а того

Кто во земле лежит холодной,

Кто не вернётся в дом родной?

Вернут его? А кто голодной,

Погибший смертью, кто ценой,

Сраженья стал, они вернутся?

Они лишь брошены долой!

И как сменяется правитель,

То и наследник рассуждал,

Что потерял тогда родитель,

Вернуть обязанный! И звал,

И род простой опять ступает,

И за кусок земли он пал!

Во Эре Третьей продолжалось,

То бесконечно много раз,

Граница стёрта, вновь рождалась,

А выполнявшие приказ,

На каждом фронте умирали,

Но наконец сменился час.

Там сильный слабого пожрал,

Там королевства расширялись,

И час Троих тогда настал,

Хоть раз вы слышали, сравнялись,

Они с атлантами легенд,

Пред ними многие склонялись.

То Рейнер Арлан, Покоритель,

Завоеватель, запад взял,

В свои объятия, правитель,

Кочевник, странник, разорял,

Дворцы он золота и степи,

Тот Рейнер вотчиной считал.

Могучей конницей прославлен,

В степи он выжженной король,

К востоку взор его направлен,

Ко центру мира, только боль,

Владыке сердца мирозданья,

Сулили всадники, и роль

Второй король сыграл большую,

Что имя Тедерик носил,

Из рода Лорм он был, вторую,

Колонну власти допустил,

Жрецы при нём вновь засияли,

И Иахим при нём, носил

Почётный титул власти веры,

Он Пастырь Первый, и при нём...

Но не коснёмся ныне сферы,

Что мы религией зовём,

Она лишь споры порождает,

И потому вернёмся к Трём.

И вновь к востоку обращаясь,

Король Небесный не отстал,

Годами трое те сражаясь,

Но был четвёртый, уступал,

На юге Селн, то королевство,

Я расскажу о нём, я знал..."

- "То, что забыто". Талм Тролд

Десятый день Мит-Сатин. 1005 год.

Lirel Nirenar.

Замок Скарл-Кролм.

Где есть эссенция решенья,

Что выше каждого из вас?

Где начинают все сраженья,

Где рассуждают, что для нас,

Отсель есть грех иль добродетель,

Где мир собой меняет глас?

Во зале тронной всё вершилось,

Во четырёх и лишь стенах,

Что будет скоро, что случилось,

Ведь и былое даже в прах,

Себе во благо разрушают,

Здесь мир держали на плечах.

И не убранством эта зала,

Здесь нет масштаба, нет златых,

Нет украшений, покоряла,

И десять здесь шагов скупых,

И края ты уже коснёшься,

Камней тех серых и пустых.

Но тем внимание вбирая,

Небес стоит великий Трон,

Святыня создана земная,

И власти высший эталон,

Тремя ступенями возвышен,

Собой являющий закон.

И формой хоть иным привычный,

Но и отличие нашлось,

Пусть камень старый, архаичный,

Былому скульптору далось,

То право вырезать те крылья,

Творенья в небо что рвалось.

И крылья в камне си явивши,

И пара нижняя у рук,

А два других собой схвативши,

Ту спинку трона, даже звук,

Тебе покажется, что слышишь,

Хвалы достойны и заслуг.

И ожидал Небес Правитель,

По праву трон сей занимал,

И дева вхожая в обитель,

Во тронный сей Небесный зал,

А внешность чуждая для рода,

Что человек своим назвал.

Вне меры быть той коже бледной,

Оттенка жизни лишена,

Считалась проклятой, запретной,

И во былом толпе ясна,

Идея сжечь, в чужих мученьях,

Толпа и будет спасена.

Луною Бледною, Хсол-Арной,

Был цвет волос с рожденья дан,

И будет белым он, коварной,

Луною Красной, что обман,

Собой Хсол-Ифра знаменует,

Был глаз оттенок, как из ран

Прольётся кровь, и будет алой,

То будут проклятых глаза.

Луной Большой, Луною Малой,

"Благословлённые" и вся,

Их Farl Kreis земля назвала,

Их есть гонения стезя.

Их во былом на части рвали,

Но и сегодня мир жесток,

В портах в рабов их обращали,

А где-то названы пророк,

А где-то в жертву приносили,

Такой с рожденья выдан рок.

Глаза их алые равняли,

С великой, красною звездой,

Что предки Raglum называли,

То будет "Вестник" и покой,

Души светило похищает,

Ещё причина сжечь долой.

Но для тебя, Небес Правитель,

Есть благо внешности у той,

Кто роду чуждая, и зритель,

Безвольно тянется, такой,

Был плод запретный, вот причина,

И дева выбрана тобой.

"Правитель Неба, я вернулась,

И вести с запада несу", -

Красивым голосом тянулась,

Та лира речи. "Полосу

Тех городов на побережье,

Не умаляю хоть красу

Я обошла по вашей воле,

Визири гордые там власть,

В златом пребудут ореоле,

Вина и фруктов знают страсть,

Покуда рабское сословье,

На хлеб гнилой откроет пасть.

Не рты, отнюдь, забыты ими,

Обличья смертного, увы,

В цепях становятся другими,

И отравляют воздух рвы,

Где их тела сжигают ночью,

Под слёзы матери, вдовы.

Верхи прекрасные, но снизу,

Где обитал народ простой,

Они зубами грызли крысу,

Солёной лишь они водой,

Иль дождевою утоляли,

Рабы там жажду. Золотой

Цвет для визирей оставался,

В Заливе том, и он встречал,

Владыку Солнца. Но держался,

Народ безвольный, уповал,

Ликует жалким послабленьям,

Лишь хуже станет...он молчал.

Как вы отправили, скиталась,

Средь побережья, городов,

Наедине толпа общалась,

И гнева столько среди слов,

Что воплотись он на мгновенье,

И не осталось бы врагов.

Но лишь слова им душу греют,

А действо им вселяет страх,

Пусть умирают и слабеют,

А груз великий на плечах,

Они безвольны и послушны,

Кнутам, и шрамы на телах.

И коль позволено советом,

Мне поделиться, я скажу,

Что порт овеянный рассветом,

Гниёт во прошлом, доложу,

Что меч восстания им в длани,

За век и даже не вложу".

И имя Хель носила дева,

И "Белый" значит слово то,

С рожденья брошена, и гнева,

Узнала бич она, никто,

Растить ребёнка не посмеет,

Пригрело Вечное Плато.

"Далёкий запад я покинув", -

Так продолжает, не спешит.

"Я осторожность не отринув,

И к Сердцу Мира путь лежит,

Потомки правят Мираарна,

И Принцы Крови, коль простит

Престол Небес мои изъяны,

Я приближаться не могла,

Прошли столетия, но рьяны,

Как Мираарн, его влекла,

Идея дерзкого безумья,

Что в крови смысл обрела.

В крови купался мне подобных,

Себя жрецами окружал,

Без слов излишних и подробных,

Порядок тот не исчезал,

Лишь осторожностью живая,

Но каждый нищий указал

Что Берегов Янтарных лорды,

И Принцы Крови сохранят,

Вражды не стихшие аккорды,

Игра политики, грозят,

И провоцируют иного,

Врагами вскорости клеймят.

В своих решеньях осторожны,

Но коль преимущество узрят,

Мечи тотчас покинут ножны,

К вам на поклон они стоят,

Сады готовы Мираарна,

От гнева вечного горят".

И замолчав до позволенья,

Со трона движимой руки:

"Трудилась славно и решенья,

Сады покинуть вопреки,

Я осуждать не собираюсь.

Когда прошла среди реки...

Твои я речи прерываю,

Я их услышу, но пред тем,

Речной был замок, что узнаю?

Во дне ближайшем будет всем,

Крилд-Нойр, скажи, ты побывала,

Средь серых стягов и эмблем?"

Восток рекою был отрезан,

От остальной за ней земли,

Теченьем берег был изрезан,

И воды быстрые текли,

Не покоришь, умрёшь скорее,

В далёком прошлом короли

Средь одинокого прохода,

Утёса камня над рекой,

По крови Терн они, и рода,

Что во истории виной,

Грехом предательства сияет.

И Ариан Четвёртый, твой

Далёкий предок и прошедший,

Чрез замок этот, по мосту,

В столицу грозную вошедший,

Хранивший высшую мечту,

И на мосту затем и сыном,

Сгоревший череп принят: "Ту

Твердыню дважды проходила,

Года назад была, сейчас,

Но неизменная, следила,

Во том уверена и вас,

Прошу довериться, я знаю".

И продолжая свой рассказ:

"Тому назад четыре века,

Лорд Ариана пропустил,

И Лормов предана опека,

И имя Талион носил,

Лорд пропустивший ту армаду,

Себя он милости лишил.

Во дне сегодняшнем узнала,

Каспара лорда старший сын,

И веха времени сплетала,

Игрой из имени, один,

Остался Талион, забытый,

И средь презрения картин.

Есть мать погибшая знаменье,

Семье он новой чужаком,

Остался, был, отца решенье,

Во доме собственном, теплом,

Не обогретый, блудным сыном,

Во замке хладном, золотом.

Во том не зная изменений,

Иль даже хуже только став,

Нет оснований, преступлений,

Отцом он брошен, средь канав,

Забвенья он презренья тонет,

Реки наследник переправ".

Взяв тишину для размышлений,

А после с трона объявил:

"Нам нужен ключ от укреплений,

И если сын отцу не мил,

То приведи его к востоку,

Час для того уж наступил.

Пусть долгий путь и оставляя,

Усталость, ведаю, но ты,

Нужна Престолу и вверяя,

Гостеприимные черты,

А после следуя указу,

Иди же, вестник, и мосты

Над этой бурною рекою,

Что не даёт мне наступать,

Стань лорду этому звездою,

И новой верности печать,

Душой и телом пусть приемлет,

И Loit, что осень, буду ждать.

Приказ ещё один с тобою,

Найди убогих сыновей,

Судьба наследия бедою,

Им представая, и семей,

Уже не держатся как прежде,

Найди там сирых, и мужей

Что в одиночестве страдают,

Не в силах место отыскать,

Их духи зависти снедают,

Сыны то блудные, призвать,

И став спасением от муки,

Направь их, дева, и пылать

Заставь сынов, и перемены,

Ты обещая им, они,

Во то вгрызаясь, как гиены,

О столь голодные, шагни,

Ты обещанием, грядущим,

Ты души сирых соблазни".

Та дева лик свой преклоняет,

И обещает: "Скоро я,

Туда отправлюсь, засияет,

И цепью ставшая семья,

Порядок времени, оковы,

Их обращу во острия".

"Я благодарен, это зная,

Прошу о западе свой сказ,

Ты продолжай, судьба слепая,

Чужак изгой здесь, ты мой глаз,

Ты моё слово, воля Неба,

Каков был Ворона приказ?"

******************************************************************

Сияет полдень, и ступавший,

На стену севера взошёл,

Своей твердыни, где звучавший,

Где шум реки, и где обрёл,

Ты одиночество: "Желанья,

Нет моего, но я пришёл".

Не встретишь воинов живых,

Героев каменных не зреешь,

Но боль решений здесь былых,

Король Небесный, что посеешь,

Ты в веке прошлом, пожинал,

Потомок ныне: "Ты довлеешь

Закон небесный над душой,

Средь крови чистой обретает,

Король бессмертие, и мной,

Он разделённый, и лишает,

Иного выбора судьба,

То культ востока, убеждает

Сплотиться каждого и я,

Мой трон стоит на той идее,

Но крови чистой то дитя,

Но разве ставшее святее?

Рождали в муках и сыны,

От года к году лишь слабее".

Глаза закрывший, вспоминаешь,

Ты имена шести детей,

Размыты лики, боль узнаешь,

И оживляя призрак дней,

Когда иным казался замок,

И солнце кажется теплей.

"Был Эрих, Фрея, близнецы,

То мои первенцы, прекрасны,

Цветов дарили мне венцы,

Улыбки их, о столь заразны!

Любили книги и очаг...

Мечты о будущем напрасны.

То поздним вечером пришло,

Кровь из ушей и глаз, а руки,

Дрожали, сжаты мной, тепло,

Лишь испаряется, а звуки,

Мольбы о помощи, они...

Но знаком стал рассвет разлуки.

Их длани хладные сжимал,

И обнимать тела пытался,

Я плакал, гневался, взывал,

Прошу вернитесь! Не общался,

С иными днями, ложе их,

И там я с первыми расстался.

А третья Ева, то дитя,

Во сне она, не просыпалась,

И Аделард, четвёртый, чтя,

Все осторожности, касалась,

Рука защиты в миг любой!

Но всё бессмысленно, сгущалась.

Он телом слабый и не встал,

Дар шага так и не познавший,

Леона, пятая, не спал,

В своих объятьях согревавший,

Проснулся утром и узнал,

Что на заре один дышавший.

Шестой был Дитрих и о нём,

И даже вспомнить не посмею,

Рождён зимы холодной днём,

Не потерял, коль не имею,

Родился мёртвым, и тогда,

Как проклинал тогда идею!

Шесть раз поднявшийся сюда,

Поверх их трупов синей тканью,

И Raglum красная звезда,

И замок отданный молчанью,

Разжал я руки и упал,

Во реку свёрток, ставший данью.

Я не желаю вновь терять,

Я не желаю эти слёзы,

Калека жалкий, но менять!

Цель достижимая, не грёзы!

И пусть сгоревшие дома,

И пусть сгоревшие берёзы!"

Во гневе сжавший камня грань,

До белизны и кровью алой,

Как приносящий эту дань,

Фигура кажется усталой,

И постаревшей, и такой,

На фоне мира слишком малой.

"Исток спасение и боль,

Рождённый низшим эгоизмом,

Но я принявший эту роль,

И буду проклят фанатизмом,

Не святость высек на челе,

Сжигал трудом и аскетизмом.

Желаю многое менять,

Отброшу голода знаменье,

Долины подданным объять,

И моря мерное теченье,

Я новый день преподнесу!

О это сладкое виденье!

Король вернётся, и во мне,

Закон былой меня терзает,

Но я возвышусь, и в огне,

Закона выше став, сияет,

Средь ликования, смогу,

И мир калека изменяет!"

А после взгляд поднимешь ты,

На горизонт, что отделяет:

"Востока север, мерзлоты,

От яда друг мой умирает,

Когда отца убил мечом,

Душою верил, он являет

Собой спасение моё,

Но приказал убить жестоко.

Снедает сердце остриё,

В моей твердыне одиноко,

Решенье принявший тогда.

Не подчиняется мне око.

Зачем убийце наблюдать,

Как умирает жертва яда?

Но раз последний, но воззвать!

Искрой последнего мне взгляда,

Мой разум против, но душа!

Убийцы горе и отрада".

Отпустишь камень, наконец,

Явивший муки среди лика:

"Идти я должен, пусть глупец,

И осуждения, и крика,

Приму знамения! Тогда,

И во душе растает пика".

******************************************************************

Крыло, где долго не бывал,

Покои, что не посещаешь,

В чертоги мрачные ступал,

И полутьму ты разрезаешь,

От света скрыта колыбель,

Дверь за собою закрываешь.

Над очагом своей судьбы,

Что есть последнее спасенье,

Фигура жуткой худобы,

Скелету равное сравненье,

И колыбельную без слов,

Изольда пела, утешенье.

В морщинах кожа и давно,

И волос редкий пал на спину,

Былого всё в ней лишено,

Но ты привык, и как рутину,

Ты принимаешь, и взирал,

На духа падшего картину.

"Скажи, Изольда, ты ль молилась,

Безмолвным идолам страниц?"

"Ты прав, Арториус, лишилась

Иной надежды, даже ниц,

Упала я, и я взывала,

Но не увижу мёртвых лиц".

У колыбели замирая,

Ты заглянул во глубину,

И дочь там младшая, живая,

И тем встречавшая весну,

И сном блаженным забываясь,

В защиты матери плену.

"Обед с семьёй ты не делила,

И отвернулась ты от всех".

"За Ирмой только лишь следила,

Дитя последнее, успех,

Я ей пророчу, обещаю,

Ей не познать жестокий грех.

Во Мёртвых Край не забирая,

Её безжалостный Судья,

Не Валан-Хайса поступь злая,

Не равнодушная ладья,

Он не придёт за ней, я знаю,

Нет смерти хладного копья".

"Изольда, ты...я понимаю.

Но по причине я иной,

Тебя я речью прерываю,

И я оставлю трон пустой,

Сей замок скоро покидаю,

И дому нужен голос твой".

И лишь тогда она посмела,

От колыбели взор поднять.

"Покинешь? Но..." - и дрожью тела,

И страх читается, понять,

Трудом ничтожным показалось.

"Но если снова...и опять?"

"Покой, Изольда, сохраняя,

Ты говорила, не придёт,

Судья за ней и усмиряя,

Ты свои страхи, не падёт,

Клинок суда на плечи Ирмы,

Но не забудь других почёт.

Я твой покой затем сминаю,

Хочу напомнить о других,

Два сына, дочь, напоминаю,

Они живые и твоих,

Уже давно речей желают,

И слов желавшие благих.

Я понимаю, ты былыми,

Живёшь ты памятью тех дней,

Живёшь ты мёртвыми, живыми,

Пренебрегаешь, одолей,

В моё отсутствие ступая,

Лишь слово малое пролей.

Винить тебя я не посмею,

Но разделить я не могу,

Путь прозябания, идею,

Напоминаешь мне слугу,

Что лишь склоняется под волей,

Путь безнадёжный, я не лгу".

За словом сим и оставляя,

Но понимает всё она,

За колыбелью наблюдая,

От горя мать давно больна,

Но излечиться не желает,

Но и отнюдь не спасена.

"Моя история привычна,

Я в рабство продан был отцом,

Шестой я сын и тем обычна,

Род не считавший то грехом,

Голодной смерти избежали,

Одним и будет меньше ртом.

Стирая пальцы в кровь трудами,

Гнилая щётка верный друг,

Доску галеры мыл слезами,

И не прощали мне недуг,

От кашля согнут вполовину,

И нет мне помощи вокруг.

Едва я старше стал и цепью,

Прикован ставший к кораблю,

Но лучше так, чем проклят степью,

И быть изгнанником. Петлю,

Сжимавший в пальцах еженощно,

Но повторял, ещё терплю.

Клеймили сталью и угрозы,

Лишь кнут соратник и весло,

Друзья мозоли и занозы,

И лишь вино меня спасло,

На вкус отвратное, но снами,

Забвенье знавший, обрело

Моё желание тем форму,

Кошмар покинуть я желал,

Я благодарен ночи шторму,

Я утонул почти, спасал,

Меня терзающих кнутами,

Мой господин тогда сказал.

Что будет золотом оплачен,

Отныне мой нелёгкий труд,

И я мечтою был охвачен,

Я позабыл вино и блуд,

Копивший золото, купивший,

Свою свободу, но сосуд

Что моим телом назывался,

Покрытый шрамами, клеймом,

Я первый был, я улыбался,

Свободен снова, этим ртом,

Свободы воздух пожирая,

И ставший множеству врагом.

Былым хозяевам не равный,

И взор презрения узрел,

Удар иной был самый главный,

Рабы и братья, ты посмел,

Покинуть общество! Ты чуждый!

От слов я их тогда хладел.

Они предателем считали,

Но я трудом своим обрёл!

Но что им мелкие детали,

Посмевший выше стать, я шёл,

Был чужаком двум граням мира,

И путь тот духу был тяжёл.

И тем, что дальше не гордился,

Но что осталось мне тогда?

С презреньем, злобою смирился,

Не кнут противник, но стыда,

Мне прививали ощущенье,

И так прошествуют года.

Каирм добавили мне имя,

Чтоб каждый помнил обо мне,

Насмешка эта нестерпима,

И каждой чуждый стороне,

Меж двух фронтов я оказался,

И горе вновь топил в вине.

И только после озаренье,

Что даже цепи если снять,

То это рабское мышленье,

Из наших мыслей не изъять,

И не свободы мы хотели.

Рабов и плети рукоять".

- "История Раба". Каирм-Норн.

Haal Mirn, railen Ist Mar.

У сути времени границы,

Где даже Смерти Бледный Конь,

Ступить не смеет, даже птицы,

Встречая солнечный огонь,

Ниц упадут в песок безбрежный,

Проклятьем вечности сожжён.

Бархан песчаный, неизменный,

В пейзаже мёртвом и пустом,

Там дверь из камня, и священный,

И век сам кажется там сном,

Бессмертный узник размышляет:

"Быть ли бессмертию грехом?"

Века лишь числа и названья,

Для потерявшего им счёт,

И не достоин год вниманья,

Во мраке вечности живёт,

И четырёх лишь стен касанья,

И Смерть, спасенье, не придёт.

"Есть неизменное теченье,

Что называю жизнью я,

Лишь бесконечное мгновенье,

Что словно замерло, моя,

Судьба не знает перемены,

И участь бренная, сия

Уж мой рассудок не пугает,

И неба цвет я пусть забыл,

Но это дух мой не терзает,

Себе я странное открыл,

Я тем смирение познавший,

И для себя я всё решил.

Я не стремлюсь познать иное,

Мне столь привычная тюрьма,

Смирился я, и всё земное,

Мне заменяет эта тьма,

Я узник бренный, но признаюсь,

Довольный участью сполна.

Свои желанья потерявший,

И не жалею, что их нет,

И тишине я сей внимавший,

И не желавший я ответ,

Ни на один вопрос, что смеют,

Терзать меня за вечность лет.

И я утративший значенья,

Осталось тело, но оно,

Оно бессмертно, без сомненья,

И умереть не суждено,

Но если так, к чему стремиться?

Иль избегать чего дано?

Не наделённый миром целью,

И не желавший я искать,

Я отдан вечному безделью,

И обречённый лишь дышать,

Но наделён биеньем сердца,

Того ль достаточно? Сказать

Могу ли ныне, что живущий,

Иль быть, достойная судьба?

Чего я сам в грядущем ждущий?

Спасёт стенание? Мольба?

Они даруют просветленье?

С судьбой дарует ли борьба?

Вопросов много, задающий,

Ответа нет, я не искал,

И тем себя я создающий,

Иль даже, кажется, создал,

Моё окончено творенье,

Таким я сам по воле стал.

Мою действительность создавший,

Моё бездействие есть рок,

Я узник, верно, и признавший,

Лишён значения исток,

И выбор мой тому причина,

Не мир, но сам к себе жесток".

"Боль неизменная сестра,

Собою жизни окружает,

В грядущем, ныне и вчера,

Клеймом страданий наделяет,

И обрушая свою власть,

Венцом терновым упрекает.

Длиною в жизнь проходим путь,

На плоти символы рисует,

То есть ошибок наших суть,

И шрам мучений торжествует,

Но лишь подобною тропой,

Достойный жить, и тем ликует.

Длиною в жизнь проходим путь,

На духе символы рисует,

То есть стремлений наших суть,

Нас укрепляет и шлифует,

Мы духа скульпторы и нас,

Стезя страданий не минует.

Лишь до конца пройдённый путь,

Где тела боль и духа муки,

В конце способные взглянуть,

Нас созидают наши руки,

Труда мы нашего венец,

До часа гибельной разлуки".

- "Откровения Верных". Глава Первая. Стих Второй.

Тринадцатый день Мит-Сатин. 1005 год.

Soine Urul Targ.

Замок Пика Севера.

Вдали от нежности весны,

Лишь завывание и стоны,

И снег подобием волны,

Ударит в камня бастионы,

Они покрыты кромкой льда,

И под навесом этой кроны

В одной из башен, в тишине,

И у окна она застыла,

Был лик во солнечном огне,

И на груди она скрестила,

Те длани тонкие, свои,

И даже время позабыла.

В молитве, слов что лишена,

Так герцогиня наблюдает,

Прямая, гордая спина,

Холодный иней застилает,

Покров звенящего стекла,

Но от молитвы отвлекает

Вошедший герцог, исполин,

Во шаге вставший за спиною,

Трещит пылающий камин:

"Ты вновь закована нуждою?

Исил молитвы здесь чужды,

Здесь верность ставшая иною".

И Эльза вставшая с колен,

Глаза те синие поднявши:

"Мольба Владыкам сущий тлен,

Король Небесный лишь обнявши,

Восток собою укрывал,

Грань власти высшей себе взявши.

Восток измерит по себе,

Но ветви две у нашей веры,

Одни проводят жизнь в мольбе,

И почитают Их без меры,

Всё предначертано, от Них,

А сути Я забыты сферы.

Но Иахим создал раскол,

Он вынес труд и духа волю,

На место первое, престол,

Владык украсить и изволю,

Он говорил, мольба пуста,

Коль избираешь тени долю.

Во Откровениях писал,

И смыслы слов я понимала,

Мой род суждения признал,

Но ныне, Тедерик, терзала,

Ответа жажда, почему,

Сюда пришёл? Тебе внимала".

Взор отводящий к очагу,

И тяжело атлант вздохнувший:

"Я предложенье берегу,

Не прерывай, прошу, сомкнувший,

Над моим телом смерти рок,

Был очевиден нам и гнувший

Уж мою жизнь к её концу,

И предложить тебе я смею,

Во Око Шторма и к отцу,

Сады родные и аллею,

Ты посетить ещё могла,

Коль неизбежно я хладею.

С собою сына забери,

Я запрягу собак во сани,

В час подступающей зари,

Ты много лет была у грани,

Где только холод и пурга,

Где не приемлют чёрной ткани.

Вдовой останешься, я знал,

Но среди стен родного дома,

Восток тебя не принимал,

Вы Короли во прошлом Грома,

Тепла не знавшая во льдах,

Так пусть забытая истома

Твоя награда, для тебя,

Иных сильнее проявила,

Смерть неизбежная, губя,

Любовь во прошлом и хранила,

Моя душа её огни,

Довольно, Эльза, заслужила".

И пусть останется немой,

Лишь ветра вьюга завывает,

Но потерявший лик покой,

Он гамму разную являет,

Тоска и радость, и печаль,

И гнев с надеждою смешает.

Лицо опущено, рука,

Кулак сжимает, от усилья,

Бледнеет кожа, а щека,

Дрожит мгновение, ей крылья,

Покинуть хладную тюрьму,

Где выть готова от бессилья.

Но хаос чувства покорён,

Желаньем воли, отвечает:

"Рок испытания вручён,

Я не скрываю и пытает,

Скарл-Фрой я леди не была,

Изгоем каждый почитает.

Из рода Рейн мне кровь дана,

Важней иного на востоке,

И оттого не прощена,

Война прошедшая в истоке,

Но потому я здесь была,

Забыть нам надобно о роке.

Сбежала, бросила свой дом,

И гнев семьи тем заслужила,

Кричали в спину. Ты грехом,

О неразумная, покрыла!

Востоку, западу хочу,

Я показать, вражда остыла.

Настало время бросить плен,

Забыть нам прошлого сраженья,

Ведь для живущего лишь тлен,

Нет во грядущее движенья,

Лишь гнев и ненависть, за что?

Лишь за былые прегрешенья.

Солдаты яростной войны,

Сном забывались во могилах,

Нет для живущего вины,

И всё, что есть во моих силах,

Отдать готова, докажу,

Войне лишь место во чернилах.

Не хватит жизни пусть моей,

Но доказать живым готова,

Вражда отрава и своей,

Ты своей речью! И основа,

Уж содрогается души,

И пусть немыслимо сурова

Моя дорога в новый день,

Я убеждаю в долге душу!

Узреть родную бы ступень,

И пересечь желаю сушу,

Чтоб позабыть холодный плен,

Но тем желание нарушу!

Не соблазняй меня спасеньем,

Хоть и желаемо оно,

Я ненавижу снег, презреньем,

Меня одарит вьюга, но,

Для Рейнов честь не позабыта,

И моей волей суждено

Быть мне терзаемой метелью,

Сквозь лик презрения и гнев,

Я не сбегу, ведома целью,

И пусть страданием сгорев,

Я до конца идти желаю,

Вдали от дома умерев.

Не соблазняй меня спасеньем,

Коль согласиться я могу,

Мне честь останется решеньем,

Молчи же, Тедерик, не лгу,

Душа хрупка, но честь милее,

Я здесь останусь, не сбегу".

Глаза те синие пылают,

Горят решимости огнём,

Пусть тело хрупкое, пугают,

И возвещают, пронесём,

Мы убеждения знамёна,

Пусть телом даже и умрём.

Поклоном герцог отвечает,

И слово вымолвить не смог,

За сим покои покидает,

А льдом закованный чертог,

Вновь содрогается от вьюги,

Её холодный монолог.

А герцогиня опускалась,

Вновь на колени и она,

Душою пусть и колебалась,

Но эта гордая спина,

Ей непривычны отступленья,

И вновь молилась у окна.

******************************************************************

Во одиночестве ступая,

Могучий герцог, исполин,

Кристаллы хладные встречая,

Он на мосту застыл, морщин,

Уж прибавляется и днями,

И виден едкий лик седин.

Туман дыхания кружится,

И заслоняющий глаза,

Лишь на мгновение смутится,

Та вьюга хладная, слеза,

Глаза покинет волей сердца,

То боли острая лоза.

"Война ступает столь легко,

Раздор культуры обрекает,

Восток и запад, глубоко,

Во сердце нашем обитает,

И срок забытое для нас,

И тем презрение питает.

Восток не жаждет принимать,

Упрямо запад отрицает,

Но жаждет правильным считать,

Иные взгляды упрекает,

Суть отрицания наш рок,

И потому Раздор ступает.

Принять иное будет сложно,

Ведь это значит уступить,

А если верить непреложно,

То и иное сотворить,

Нам безнадёжное явленье,

И можем только повторить.

То разрушение столпа,

То обрушение истока,

А вера в правильность слепа,

И грех принятие порока,

Упрямо каждый продолжал,

Забыв понятие урока".

Кружилась вьюга над тобой,

Знаменье хаоса и хлада,

И встав кристальною стеной,

Забыта смертному пощада,

Застыл холодный легион,

В час ожидания парада.

"Коль пожелал бы, убедил,

Ударом, криком иль словами,

Но я желание хранил,

Наделена она чертами,

И я желаю рядом зреть,

Любви я проклятый мечтами.

Я не желаю отпускать,

Её присутствие спасает,

И вновь я проклятый бежать,

И воля низшая лишает,

Иного выхода меня,

А жизни время догорает.

То сердца слабость в час решенья,

Где рати две столкнутся в миг,

Одна любовь, как лик спасенья,

Но смерти образ коль настиг,

Второй же выбор - расставанье,

Но власть я духа не воздвиг".

За южным краем наблюдая,

И вспоминаешь замок ты,

Жизнь не затворника, иная,

Средь безрассудной суеты,

Делил мгновения ты с другом,

И яблонь белые цветы

Вас окружали за беседой,

Порой возвышена, пуста,

И вспоминая знаки этой,

Забытой жизни и уста,

Улыбкой дрогнули, но помни,

Давно уж совесть не чиста.

"Войны ты против выступаешь,

О, Эльза, сколь отважна ты,

Не победить тебе, ты знаешь,

Но отступления черты,

Тебе забытое явленье,

Я недостоин чистоты.

Меня не святость заставляет,

Вложить те острые мечи,

Во ножны, нет, меня пытает,

Порок той слабости, лучи,

Изрежут душу и оставят,

Лишь воск от выжженной свечи.

Среди турнира встреча наша,

Турнир Гирамский и тогда,

Впервые мной испита чаша,

Обмана стыдного, звезда,

Твоей души сияет ярко,

Моя же тусклая всегда.

Сегодня вновь я отступаю,

Но мне привычен этот путь,

Ни за, ни против, понимаю,

Любой способен упрекнуть,

Но суд последний приближался,

Моих деяний не вернуть.

Прошу, Арториус, взываю,

Ты оборви порочный круг,

Я никого тем не спасаю,

Нет в моих действиях заслуг.

Ещё бы раз тебя мне встретить,

Правитель Неба и мой друг".

Раскатом звонким пронесётся,

Холодной вьюги легион,

Об лик атланта разобьётся,

И породит собою стон,

И он укроется во стенах,

Где ожидает волчий трон.

"Вот три атланта восседают,

Над всей известною землёй,

Три короля судьбу решают,

Был запад, Арлан, что змеёй,

Из кавалерии тянулся,

И отвечал Король Святой.

Из рода Лорм происходящий,

И имя Тедерик носил,

И Первый Пастырь восходящий,

Росток религии пустил,

Вновь свои корни и столкнулись,

Ты, мой читатель, изучил.

Был и восток в войне былого,

В крови утоплена земля,

Но среди хаоса земного,

Трепещут южные поля,

И ветром мира пеленались,

Не властью чёрного угля.

То королевство Селн осталось,

Вдали от горя и потерь,

И нам утопией казалось,

Сама природа будет дверь,

Что оградила от иного,

И даже ныне и теперь

Нам юг синоним мира слова.

Я расскажу о днях былых,

К Войне мы Трёх вернёмся снова,

Трёх королей, всегда святых,

Ведь преступления прощают,

Коль то касается иных.

Там Агна Селн на троне юга,

Железной воли исполин,

Во землях тех забыта вьюга,

И нет там выжженных руин,

Благодаря её поступкам,

Спасла ведь множество мужчин.

Войсками юг не отличался,

Умений мало для войны,

Но плодороден и пытался,

Туда иной войти, должны,

Она преградой становилась,

Деянья мудростью полны.

Земли своей узнала слабость,

Ей дипломатия оплот,

Коль суждена такая данность,

Сказала подданным, пехот,

Нам не отвадить властью войска,

Но даже мы не жалкий скот.

Те убеждения хранила,

Готова действием сказать,

Сдаваться просто не спешила,

И не спешила другом звать,

Ведь понимала, что лакеем,

Способен слабый только стать.

Тяжёлым бременем ей стали,

Её правления года,

Но силы воли удержали,

И от войны спасла вреда,

Свои владения, народом,

Столь возвеличена, горда.

Примером многим Агна стала,

Что воля сломит тяжкий гнёт,

Но волей зависти упала,

Ведь не испытывал почёт,

Был сын родной, что Хейном звали,

Он грех предательства несёт.

Величье матери узревший,

И понимавший, не такой,

В её покои он пришедший,

С кинжалом острым и чертой,

Его поступок Селну ставший,

Лакея ролью и ценой".

- "То, что забыто". Талм Тролд.

Шестнадцатый день Мит-Сатин. 1005 год.

Skarl Agren.

Под маршем всадников звенящий,

Покров из камня, что ведёт,

От цитадели, где звучащий,

Для Короля Небес почёт,

На юг восточного владенья,

Так та процессия идёт.

Средь них два стяга и являют,

Перчатки символ, Неба знак,

Цвета их разные, узнают,

Скарл-Эйлен род, что леса мрак,

Избравший домом и зелёный,

Был цвет их флага, а чужак

Сюда пришедший из ущелья,

Под белым знаменем пройдёт,

Во лике нет его веселья,

Раздумий плен его гнетёт,

То будет Вольф, а Джеран рядом,

И лорд вопрос свой задаёт:

"Скажите, герцог, в чём причина,

Задача этого пути?

Ведь свыше сказана доктрина,

И брата ныне не спасти,

Престола волей обездолен,

И ношу высшую нести.

Душе нет выбора и воли,

Перечить дара был лишён,

Заложник крови высшей доли,

И соглашаться обречён,

Супротив выступить нет власти,

Во куклу Трона превращён".

"Лорд Вольф, послушайте, внимайте,

Я удовольствия не знал,

В пути подобном и познайте,

Коль вы желаете. Сбежал.

Отправлю вести для престола", -

Так старый голос прозвучал.

"Простой окажется дорога,

Коль вы сбежите во свой дом,

Где нет решимости налога,

Под брата тёплым вы крылом,

Забвеньем сладкого покоя,

Спасёте душу, но умом

Скажите, лорд, вы понимали,

Что всё решается за вас?

Покуда вы послушно спали,

Мир изменяется и час,

Забудет всякую пощаду,

И отвергаю ваш я сказ.

Во куклу трона превращённый,

И соглашаться обречён?

В темницу воли заточённый,

Решенья всякого лишён?

Подобный вздор иным оставьте,

В былом он вами обретён.

Во детстве вас отец оставил,

И мать отправилась вослед,

Ваш брат опора, не лукавил,

Обороняя вас, но след,

Клеймо заботы вас порочит,

Что будет слабости сосед.

От мира вас спасти пытался,

Скрывая в хладном замке льда,

И мне поверьте. Ошибался!

Я зрею символ в том вреда,

Он наделил безвольным духом,

А вы не видите стыда!

Никто вас воли не лишает,

И опуская серый взор,

Палач из стали там свисает,

Так дайте волю и отпор,

Сомнений узел уничтожив,

И завершая этот спор.

Позвольте истину открою,

Что даже нищий и больной,

Он презираем будет мною,

Он волей собственной такой,

Себя бессильным почитая,

И сам становится стеной.

Престолы воли не лишают,

Но убедить во том могли!

И те, кто снизу созерцают,

И на убой тогда вели,

Ведь мы не высшие творенья,

Нас только высшими сочли.

И то познавший, сталью этой,

В неё вложите свой вы гнев,

Ведомый высшею вендеттой,

И зарычите, словно лев!

Но вы не сможете, я знаю,

Во страхе собственном сгорев.

Вы не лишённый убеждений,

Ваш брат во душу заложил,

Вы крови против проявлений,

Он вас воистину любил,

Но убеждения без воли,

Я бесполезными судил.

Восток в лакее не нуждался,

Безвольный герцог не нужда,

Путь бесполезным вам казался?

Так убегите, в чрево льда,

Коль это воля духа ваша!

Хоть с этим ваша и беда".

Лесной массив путь преграждает,

Во чащу вас ведёт тропа,

Сквозь кроны солнце не сияет,

Вовеки власть его слаба,

Во лесе сумрака и мрака,

Где смертных чуждая стопа.

******************************************************************

Девятнадцатый день Мит-Сатин. 1005 год.

Средь леса сумраком объятым,

Смыкаясь кроною веков,

Листом упавшим и примятым,

И шумом грозных кабанов,

Вне сферы страха наблюдали,

Бежали лисы средь рядов

Что эти всадники являли,

Ступая в древний этот лес,

Впервые шедших удивляли,

Пусть нависавший мрака вес,

И сердце сдавливал тенями,

То бастион лесной Небес.

Массив не знающий и равных,

У самой грани облаков,

Свидетель дней былых и славных,

И не познавший топоров,

Скарл-Эйлен рода достоянье,

Не знает зверь вовек врагов.

Вот оком золота взирает,

О гордый филин средь ветвей,

Олень величия шагает,

Вдали от голода огней,

Где волк таившийся у дуба,

Не жаждет смертного кровей.

Медведь скучающий кочует,

На миг взирая на коней,

И мотылёк во тьме танцует,

Как светоч призрачных огней,

Птенцы скрываются во кроне,

К себе взывают матерей.

Корнями землю изрывая,

Веков свидетели, годов,

Дорогой мрачною ступая,

Под шелест ветра и стихов,

Что лист зелёный порождает,

Средь леса сумрака даров.

И на поляне замок дивный,

В тени гиганта, что иных,

Собой укроет, то массивный,

Дуб, что и братьев вековых,

Стыдом ничтожности покроет,

И не хватает слов скупых

Чтоб описать его величье.

А замок рода во тени,

Но позабудь его обличье,

И ныне взор свой поверни,

Во глубину той чащи дивной.

Заката красные огни

Уже касаются востока,

Host Molt их скроет бастион,

У скал из времени истока,

Вне даже власти тёмных крон,

Меж лесом старым и горами,

Усталый ты услышишь стон.

Там двое шествуют и словом,

Терзают разума оплот,

А третий долга скован зовом,

И по виску стекает пот,

И три коня ступают следом,

А пробегающий енот

Заставит третьего отвлечься,

От лика грозного отца,

Что гневен духом был, обжечься,

Иные могут, но сердца,

Он покорять умевший речью,

Пленит и старых, и юнца.

Глаза зелёные взирают,

Сопровождает он двоих,

То лорд со герцогом ступают:

"Уж третий день речей моих,

Довольно замка будет плена,

Мы для того во гранях сих

Что вы послушно соглашались,

Лорд Вольф, послушайте меня,

Сопротивляться не пытались,

И то не глупости броня,

И даже трусость отметая,

Нет убеждения огня.

Среди дороги ошибался,

Я неуверенность считал,

Но я до истины добрался,

Ваш брат заботой указал,

И вы послушно принимая,

Из блага пусть и пожелал.

Вы не храните убеждений,

Я выбор ваш не ощущал,

Нет своей воли проявлений,

И голос чуждый отвечал,

Не вы ответили, чужое,

Своим вовеки не назвал".

Шагами двое измеряют,

И ночь сгущалась над главой,

И звёзды первые сияют,

Один глаголет, а другой,

Своей стезёй избрав молчанье,

Идёт под Бледною Луной.

"Я вам поведаю иное", -

Так старый герцог продолжал.

"Его постигло бремя злое,

То был Арториус, лежал,

Прикован к ложу, он калека,

Что силой собственной не встал.

Воображение поможет,

Представить это и позор,

Что испытал Владыка, гложет,

И полон был Небесный двор,

Целитель, лекарь и спаситель,

Высоких был безумец гор.

На всё готовый, исцелиться,

Желал своею он душой,

Но тем желаниям разбиться,

Ведь покалеченной ногой,

Ступить не сможете, простите,

Так все ответили. И мной

Его предсказано паденье,

Что он не сможет пережить,

Самоубийство, то виденье,

Я был уверен, заявить,

В былом готовый, но однажды,

Ошибкой смел он заклеймить.

Когда надежда умирала,

Когда пророчили судьбу,

Калеки жалкого, восстала,

Та сила воли и борьбу,

За шаг единственный, я видел,

Не поражения мольбу.

Лицо слезами орошая,

Дрожали плечи, но терпел,

Сцепивший зубы, но свершая,

Отбросил жалости удел,

То сила духа, убеждений,

То шаг единственный и мел

Его лицо напоминая,

С трудом он давшийся, но шаг!

Картина всё еще живая,

И тела слабости сей знак,

Он превозмог, а вы скажите,

Вам перенять подобный флаг?"

Отказ в ответ, не силой слова,

Но лишь движенье головы.

"Вы сын тепла родного крова,

Вам цель незримая, увы,

Без гнёта жизни и решений,

Вы, к сожаленью, таковы".

Сова парившая у кроны,

Глазами золота следит,

Трепещут леса бастионы,

Заката краска среди плит,

Встававших гордою грядою,

Уж возвращаться им велит.

"Но даже если, герцог, правы,

Что вами сказано тогда?

Война прошествует и нравы,

Мне эти чуждые, стыда,

Я не познаю, то отрава,

Лишь в том уверенность тверда.

Зачем, скажите, замышляя,

Творенье, что иных страшней,

Чего достигнуть вы желая,

Зачем вам множество смертей,

Зачем бессмысленные жертвы,

Зачем вам кровь простых мужей?"

Тяжёлым герцог смерит взором,

И остановит мерный шаг:

"Вы почитаете то вздором,

Войны идея будет враг,

Ваш разум, что познает ужас,

Что оживает среди саг.

Вопрос достойный, я отвечу,

Не в замке ныне, потому,

Что с миром вы делили встречу,

Вы дом покинули, тюрьму,

Теперь взгляните, мир огромен,

В глаза взирайте же ему".

"Что вы хотите?" - "Вы поймёте,

Лишь время нужно для того,

Вы миром комнату зовёте,

Не зная мира самого,

Что отличается, гниющий,

Вне перемены, ничего.

Быть может странно для востока,

Ведом он Вечным Королём,

Я приведу пример порока,

И мы сравненьем познаём,

Былые годы вспоминая,

Их вспоминая мы вдвоём.

Начнём с искусства, вы скажите,

Поэта имя, что пылал,

Во веке нынешнем. Молчите?

Средь вашей памяти восстал,

Лишь тот Алексиус, Лиаре,

Свои тирады посвящал.

Но семь веков его твореньям,

Иль может ранний Амун'Сад?

Что по глагола тонким звеньям,

Он бил раскатами баллад,

Но пять веков назад погибший,

Где герольд пламенных тирад?

А где творец мелодий чудных,

Что душу рвали и струной,

Во слёзы бросят даже блудных,

А был воистину такой,

Был Абигейл, создатель скрипки,

Четыре века сон длиной.

Ирен Ривейский? Скульптор, живший,

Что Архитектором воспет,

Он миру стиль Ривей явивший,

Три века и десятки лет,

Уж мавзолей лишь занимая,

А где явление комет?

Что своим пламенем ваяют,

И созидают, и творят,

Они сегодня не являют,

Потомки предков своих чтят,

Творить же сами не умея,

В великом, но былом горят.

Искусство зеркало эпохи,

В нём отражение огня,

Ведёт в грядущее, но крохи,

И пусть воистину ценя,

В былом великие, а ныне,

Мы лишь наследие храня.

Стремленья в прошлом остаются,

Нам не хватает рубежей,

Где все свершения куются,

Нет цели яркой для мужей,

Что среди праздности встречают,

И полоса единых дней

Где от вчерашнего отличий,

От года даже не найти.

Средь этих сдавшихся обличий,

Что прозябают взаперти,

Живое тело, но душою,

Они уж мёртвые, идти

Идти в грядущее обязан,

Иль умирает смертный род,

Таким стремлением я связан,

На запад пламенный поход,

Я буревестником считаю,

И тем воспрянет Небосвод".

"Но разве миром не достигнуть?" -

Так возражает лорд снегов.

"В войне обязаны мы гибнуть?"

"И будет мой ответ таков", -

Седого волоса коснувшись.

"То остаётся средь веков.

На стыке Неба пораженья,

Хоть и признать мы не могли,

Мы маску приняли презренья,

Тогда лик гордости, петли,

Она подобием осталась,

Во свои души мы вплели.

Культур смешением, попыткой,

Объединить, не разделять,

Но предки нам избрали пыткой,

Вражда холодная, опять,

Из года в год мы повторяя,

То не способные унять.

Иного способа не зная,

И остаётся лишь одно,

Коль перемен душой желая,

Былое рушить суждено,

Сыны восстанут, пепелище,

Там встанут новые, вино

И дня грядущего испивши,

И герольд будущее им,

Тем цепи бренности разбивши,

И сами новым став, таким,

Я день грядущий представляю,

И для того Войной судим.

Пусть не хотели, но нуждались,

Им счастье праздности сестра,

Величьем прошлого питались,

Но перемены пусть ветра,

Рассудят каждого и каждый,

Не будет тем, кем был вчера".

Старик седой, но взор горящий,

Что сердца волю изъявил,

Мечты наследие хранящий,

И буревестника схватил,

За хвост и крыльями подхвачен,

И росчерк молнии явил.

Но миг разорванным представший,

На до и после разделил,

Под рык утробы зверя вставший,

Охотник горный заявил,

По скалам медленно спускаясь,

Глазами серыми следил.

Так барс серебряный крадётся,

И прижимая грудь свою,

Прыжок, с утёсом расстаётся,

Оскал желтеющий, змею,

Напоминает хвост, всё ближе,

Свободы жизни не даю.

"Отец, за мною ты укройся!" -

И герцог скрытый за спиной.

"Я защищу тебя, не бойся".

"Я не страшусь, Эмиль, постой,

Горячим духом наделённый,

Но ныне брось его долой.

Не в одиночестве сраженье,

Тремя мечами мы пронзим!" -

Но лишь двоих живёт движенье.

"Не медли, Вольф!" - но был таким,

От страха бледным, и во оке,

У Лорда Снега ужас зрим.

Назад он пятился. "Проклятье!" -

Старик воскликнувший в сердцах.

"Меч подними и сбрось заклятье!

Зверь уязвим!" - но во глазах,

Нет и намёка на решимость,

А лик в постыдных был слезах.

А хищный барс без промедлений,

Почуяв жертвы страха хлад,

Живая ярость средь движений,

Охотник был безмерно рад,

Но сталью острой пресекает,

И крови алой павший град

Заставил хищника отпрянуть.

"Отец, я справлюсь, верь в меня!" -

О сын отважный, даже кануть,

Готовый в битве и тесня,

Он зверя горного терзает,

И красной ставшая броня.

Но ранен сын, покинул длани,

Клинок сей острый, и застыл,

Он у обрыва тонкой грани,

А старый герцог поспешил,

Прийти на помощь, но годами,

О рок был старости не мил.

Ему и бегом показалось,

Но молодому только шаг,

И сердце болью отозвалось,

Сгущает ночь небесный мрак,

Он не успел, а сын сорвался,

В его объятиях был враг.

И крик, и рёв единым ставши,

На миг звучавшие на дне,

И тишине свободу давши,

Что с роком будет наравне,

Старик отчаяньем гонимый,

Внизу исчезнет, в тишине

Был крик печалью поражённый,

Усилен в тысячи и раз:

"Сюда иди! О непрощённый!

И коль не выполнишь приказ,

То стану гибелью твоею!"

Слезой наполненный был глаз

Того, кто снегом порождённый,

И Вольф тот медленно ступал,

Дрожащий, жалкий, превращённый,

Во тень ничтожную, дышал,

С трудом великим, наблюдая,

За тем, что слабостью создал.

Холма в низине, словно братья,

В объятьях сжатые они,

И крови алые лишь платья,

И взора тусклые огни,

Являют смерти шаг последний,

Что скажет каждому, усни.

Там сын отважный, не сдавался,

Он зверя хищного прижал,

Что в шею рыцаря вгрызался,

И из последних сил сломал,

Он барсу рёбра, грудь и спину,

Так зверь, и воин в битве пал.

"Смотри! Ничтожный и убогий!

Что сотворивший надо мной!"

Так павший герцог, вечно строгий,

Покрытый вырванной травой,

Сжимая длани и вскричавший:

"Смерть сына ставшая виной!"

Спустя столь долгие мгновенья:

"Ну почему же ты молчишь?!"

"Я жду удара и презренья"

"Хоть понимаешь то, винишь,

А прока в этом не отыщешь,

Себя наивностью разишь!

О как желаю гневу волю,

Отдать я полностью, но тем,

Не изменю я эту долю,

И вопрошаю я, зачем?

Вернёт ли сына это к жизни?

И лишь не старости бы шлем!

И лишь иной бы рядом бывший!" -

Зубов он скрежетом являл,

Разлуки горе, гнев и взвывший,

Но крик отчаянья унял,

И к лику сына прикоснулся,

И веком взор его скрывал.

"В твердыню мы должны вернуться,

И ты, ничтожный, понесёшь,

Того, кто должен был коснуться,

Моих стремлений и поймёшь,

Что значит высшая потеря,

Отказ в зачатке пресечёшь".

За сим тот герцог повернулся,

Призвал испуганных коней,

А Вольф из севера согнулся,

И ощущение кистей,

Что разжиматься не желали,

И льда казались холодней

И кровью был кафтан покрытый,

Чужою кровью, не своей,

А взор за веками сокрытый,

Ты представляешь, что огней,

Там осуждения источник,

И от того в душе больней.

Под весом мёртвого он тела,

Шагает медленно, и ждал,

Его тот герцог и темнела,

Уж неба часть и конь ступал,

И двое следом, но пустые,

И позади он был, отстал.

Всё сном казалось до мгновенья,

Но осознание пришло,

Под весом мёртвого, прозренья,

Он обретает дар и жгло,

Клеймо стыда его терзало,

А влаги бренное тепло

То слёзы совести сжигают,

Безвольно ноги волокут,

Воспоминания пытают,

На каждом шаге стерегут,

Холодным когтем разрезают.

Убогим, криком назовут.

На миг пред взором потемнело,

И он упавший, и застыл,

И покрывая грязью тело,

От боли резкой, и омыл,

Лицо ты кровью, но своею,

Теперь не сдвинуться, нет сил.

Холодный камень разрезает,

И бровь, и линия средь лба,

С земли ничтожный наблюдает,

Стал герцог ближе: "Вы раба,

Напоминаете сей позой,

Забыта всякая борьба.

В крови и грязью очернённый,

Но, к сожалению, живой.

Но шанса не был ты лишённый,

Пусть будет вечною ценой,

Сей труп холодный, что сжимаешь,

Чья жизнь отброшена долой.

Пусть эта жертва остаётся,

И жизни вес не забывай,

Покуда сердце твоё бьётся,

В своих свершениях, узнай,

Ты призрак сына, что погибший!

Теперь, убогий, ты вставай".

Почти слепой, не понимая,

Не разбирающий пути,

И кровью щедро удобряя,

Но заставляющий идти,

Те ноги слабые, бредущий,

От мертвеца не отвести

Твой взор прикованный, остался,

Не раз сознание терял,

Упавший, жалкий, но поднялся,

И тело мёртвое обнял,

Ты крепче всех иных во мире,

И Raglum северный сиял.

"Близка эпоха к завершенью,

Что Веком Бронзовым зовут,

И много отдано забвенью,

В земле холодной обретут,

Покой заслуженный, но скоро,

По их могилам вновь пройдут

Уже иные легионы,

Но клич отличий не узнал,

И догорая бастионы,

И пеплом бренности дышал,

Завоеватель и защитник,

Их Всадник Бледный уравнял.

На миг отвлечься позволяю,

Хоть Век и Бронзовый, но был,

Секрет железа, но считаю,

Что это малость, ведь посыл,

Для века нового есть нечто,

Когда ломался мир и выл.

К тому моменту подходили,

Эпоху Трёх к концу вела,

Война привычная, ступили,

Из степи запада, числа,

Не зная Рейнера потомки,

И у столицы битва шла.

Но Ариан Четвёртый зная,

С востока шедший на войну,

Спешила армия вторая,

И в том я Тернов упрекну,

Престол Святой они забыли,

И уподобится пятну

Им суть предательства на коже,

Хоть забываем и теперь,

Я повторяю то, негоже!

Но, мой читатель, ты поверь,

Ошибки прошлого забывший,

Меня глупцом назвал и дверь

Он мне указывает пальцем,

Но отвлекаюсь снова я.

Три короля тогда, страдальцем,

Был каждый воин и Судья,

Во мир загробный провожая,

Под звук разбитого копья.

Тиран Небесный оказался,

Стал победителем, тогда,

Тогда Век Бронзовый кончался,

И Эра Стали и года,

Её мы с вами познавая,

Но не окончилась вражда.

На запад взор свой устремивший,

И Ариан не замечал,

К степи великой отпустивший,

Войска свои, но собирал,

Знамёна нового восстания,

Лорд рода Корвус и не знал

Почти никто в былые годы,

Был Герарт Корвус и мечи,

Он собирал земли и оды,

Он пел страдающим, звучи!

Звучи народа гнева буря,

Для Неба будем палачи!

Известно многое об этом,

Как Ариан тогда сгорел,

Но что не сказано поэтом,

Бродячим бардом, их удел,

Лишь восхваление, а наше,

Есть только знания предел".

- "То, что забыто". Талм Тролд.

Двадцать второй день Мит-Сатин. 1005 год.

Lirel Nirenar.

Замок Скарл-Кролм.

Покинул замок сей владыка,

Небес Правитель, он ушёл,

На север путь, где будет Пика,

Где герцог Тедерик, Престол,

Небес пустует на мгновенье,

На землю час весны пришёл.

И этот замок окружённый,

Полями жёлтого цветов,

Но шум сражения рождённый,

Но то отнюдь не лик врагов,

А то дуэль двоих во круге,

Один Наследник Облаков

Один был Сорен, а второго,

Узнает каждый муж средь Скал,

То будет Эреон, былого,

Свершил немало и снискал,

Себе почёт в кровавых битвах,

Клинком же Первым ныне звал.

Теперь наставник, обучавший,

Меча искусству и в ответ,

Тот ученик ему внимавший,

На протяженье многих лет,

Они встречаются средь круга,

Где на мечах сияет свет.

Пусть ученик и отступает,

Но остаётся шанс и он,

Он на противника взирает,

Шаг острожный, стали звон,

Удар был справа отражённый,

Но не конец! И плеч наклон

Собой являет стойки смену,

Ударь два раза, а затем,

Клинок направь к его колену,

Был меч парирован, но в шлем,

Отныне целься, осторожно,

Не забывай сражался с кем.

Мечи столкнутся и отхлынут,

Во середине же двора,

Во поединке снова вскинут,

Как волн безумная игра,

Две претендента на победу,

Сегодня, завтра и вчера.

И их вниманьем окружали,

То рыцарь, воин наблюдал,

Во предвкушении молчали,

Тот поединок, приковал,

Глаза собравшихся и души.

Раскатом стали прозвучал

О клинч могучий, высекает,

Искру он яркую, затем,

Тот, что моложе, отступает,

Сосредоточенный и нем,

Глазами синими взирая,

И словно жертвуя он всем

Об обороне забывая,

Горящим в пламени небес,

Меча то линия златая,

Всего умения тот вес,

Во наступлении явился,

Кружила гарда и эфес.

И стоном лезвия из стали,

Брешь в обороне он искал,

В амфитеатре замолчали,

Победы этой столь желал,

Но этим шансом ослеплённый,

Лишь поражение снискал.

Упал клинок и покатился,

По камню древнему, застыл.

И проигравший поклонился,

Наследник трона объявил:

"Я поражение признаю" -

И свою голову склонил.

Пусть проигравший, но оваций,

Амфитеатра заслужил,

Средь взглядов этих декораций,

Лик уважения: "Грозил,

Мой ученик, вы приближались" -

Наставник гордо объявил.

Лицом спокойный, серым глазом,

И шрамов бледных пелена:

"В былом вы бывшие алмазом,

Но высекали, сторона,

Теперь достойна уваженья,

Такою ставшей, как должна".

И круг вниманья покидали,

Иным позволено войти.

Средь отдаленья отдыхали:

"То часть есть вашего пути,

Ведь поражение учитель,

Ему позвольте вас вести".

А ученик, Небес Наследник:

"Не это мучает меня.

Но лгу себе, оно посредник,

Оно для большего огня,

Я уступаю вам, я знаю,

За вами опыт, и ценя

Я ваши вечно наставленья,

Но мысль не смеет покидать,

Отец, не знавший пораженья,

Недостижимый, но достать,

Душой я искренне желаю,

Но не готов я вровень встать.

Наставник, я прошу, скажите,

Далёк ли был я от отца?

И только правдою разите,

Давно не возраста юнца,

Принять подобное способен,

Сколь далеко мне до венца?"

Слова наставник выбирая,

Вне спешки речью отвечал:

"Но я и сам по слухам зная,

Я молод был, когда сиял,

Среди турниров злата славы,

Покуда он...не потерял.

Но даже если правды капля,

А я уверен, не одна,

Палаш унизил, даже сабля,

Всех своих шансов лишена,

Но говорил о том, уверен,

Дорога к этому трудна.

Стезёю труд своей избрали,

Бродячих злее он собак,

Во цепи сами заковали,

И будет отдыху чужак,

Кто всей душою возжелавший,

Коль воли сжали вы кулак.

В который раз я убеждаюсь,

Сколь уважаете отца".

Наследник скажет: "Опираюсь,

На Неба символ, что конца,

Тысячелетие не знавший,

Под сводом высшего венца.

Восток великий не познает,

Ни бед, ни гроз иных забот,

Король Небесный наблюдает,

Покуда тонут все, Он плот,

Нам отдаёт, и мы сквозь вечность,

Ступаем с гордостью, и тот

Кто воплощает добродетель,

Кто был достойнее меня,

Ответа верного свидетель,

Покуда был отец, броня,

Семьи, востока, даже мира,

Среди достойного огня".

"Мой ученик, спросить желаю", -

Так Лорд Утёсов произнёс.

"Его достоинства я знаю,

Но ваш ответ вопросы нёс.

Правитель иль отец вам ближе,

Не упрекаю я..." - "Вознёс

Отца я выше, но Правитель,

Небес есть часть его и он,

Неотделим он мне, учитель,

Одно великое и трон,

Ему наследие по праву,

Отец родной, но и Закон

Он воплощая в моём взоре,

Таким его я почитал,

И во всезнающем дозоре,

Опорой крепкою он встал,

Отец, правитель, мне едино,

Две грани я не разделял.

Идея Неба его сила,

Во ней черпает власть и он,

Болезнь рассудка не лишила,

Уверен, Неба бастион,

Ему помог презреть то горе,

И занимать по праву трон".

Глаза сиявшие небесным,

Оттенком или властью душ,

Иным покажутся чудесным,

И ты, воитель, не нарушь,

Идеи пиршество над духом,

Им был отмеченный сей муж.

******************************************************************

Во эдельвейса одеяньях,

Земля встречает новый день,

Что будет золотом в сказаньях,

Под кроном яблони и сень,

Двоих пристанище, обитель,

Дрожащих листьев эта тень

Укроет деву, одеянье,

Есть цвета белого, а шаль,

Уж реет гордо и сиянье,

Покроет волосы, печаль,

Так отражается во оке,

Что неуёмно смотрит вдаль.

Короны белой волос длинный,

Собою плечи закрывал,

Лик молодой её, невинный,

И Неба Дочь во ней признал,

Любой бродяга, даже нищий,

И на колено в миг упал.

Так Кейлин Скарл во даль взирает.

А рыцарь гордый позади,

Во шаге долгом замирает,

И лик ты, зритель, не суди,

Сокрытый сталью, что эмалью,

Покрытый синей. Средь груди

Нагрудник прочный и могучий,

Колени, плечи, кожа вся,

В доспеха власти, средь созвучий,

Рождённый кузни, и глася,

Эмалью синей, что Небесный,

Есть Орден рыцарей стезя.

В Эпохе Бронзы, Третьей Эре,

Железа род узнал секрет,

Шестой был Эрих, в своей вере,

Уверен был, что память лет,

Войны былой отсель отбросить,

Металлом новым, и воспет

Он был как ордена создатель,

Во Nirenar их честь назвал,

Сказал он рыцарю, каратель,

Врагов моих отсель! Послал,

Их во сраженья, право власти,

Он лишь семье своей отдал.

"О, сэр Вильгельм, вы подойдите,

От стен мы замка далеки,

И я прошу вас, вы взгляните,

Не чрез забрало, языки,

Вас не достигнут осужденья", -

И рыцарь сжавший кулаки

И шагом медленным ступая,

Воитель, что лицо скрывал,

Пусть с промедлением, снимая,

Шлем, что лицом давно уж звал,

И представая перед нею,

С трудом и смертного узнал

Во том обличии бы зритель,

Обезображено оно,

Глаза там серые, родитель,

Их подаривший, но давно,

Не замечают, ведь вниманье,

Им приковать не суждено.

Ведь среди множества тех шрамов,

Сам лик он, кажется, терял,

Следы мечей и стрел, кинжалов,

Тот груз сражения объял,

Былое он сменил обличье,

Войною сломанный стоял.

"Миледи, буду благодарен,

Что страх во взгляде не узрел,

Но понимаю, он кошмарен,

Мой облик проклятый, - бледнел, -

Вас заставлять я не посмею, -

Взгляд опустивший, - мой удел".

"Не принуждаю ныне душу,

О рыцарь, что служивший мне,

Клянусь во этом, не нарушу", -

В глаза взиравшая. "Войне,

Тому сражению вы жертва,

Вы прозябаете в том дне.

Вам осуждения покровы,

И сплетни грязи за спиной,

Они сжирают вас, оковы,

Вам не отбросить их, но мной,

Не правят низменные цели,

Иное ставшее нуждой.

Скрывали шлемом, но и знайте,

Душа важнее плоти мне,

Кошмары, муки, вы отдайте,

Разделим между и вполне,

Что одному сломает спину,

То двое выдержат в огне".

"Миледи, я..." - "Вы расскажите,

Я ваше бремя разделю".

"Та битва жуткая..." - "Смотрите,

Глаза не врут и я молю,

Страданья лучше от свершенья,

Чем я бездействия петлю

И не снимая, проклинаю,

Помочь желаю, не могу,

О дне том проклятом не знаю,

Прошу, мой рыцарь, не врагу,

Я уподобиться сей речью,

Хочу душою!" - "Но сожгу".

"Так жгите словом, не молчаньем,

Средь тишины значенья нет".

И лик наполненный страданьем,

Обезображенный: "Ответ,

Тогда держать я пожелаю,

Пяти то долгих память лет.

Я был воителем, а Скалы,

Вам то известное, война,

Простолюдин я был, кинжалы,

Мне меч был братом и бедна,

На радость служба, но хотя бы,

На хлеба ломоть не скудна.

Служивший Эреону, лорду,

До вознесения сюда,

Победы преданный аккорду,

Он Лорд Рассвета, и всегда,

Победы вестник и надежда,

И вновь наставшая вражда

В ущелье узкое согнала,

Средь скал затеряно оно,

Там всё привычное, сначала,

На фланге правом был, дано,

Нам указание сражаться,

И было лордом решено

Нам проломить ряды из копий,

Вгрызаясь в башни из щитов,

О сколько создано надгробий,

Но не жалея голосов,

С победным кличем, и мечами,

Мы били доблестно, таков

Конец привычный у сраженья,

Обязан, должен быть, но мы,

Мы стали жертвою презренья,

Самой природы и псалмы,

Услышал, как обвал случился,

И растворился я средь тьмы.

И тем утеряно сознанье,

Лишь ночью поздней обретал,

Смутило сразу же молчанье,

И друг мой, Виланд, мне сказал,

Что мы отрезаны от мира,

Я осмотрелся и встречал

Былых врагов, вино испивших,

К костру прибившихся, ведь ночь,

На мир спустилась, переживших,

Вражда не в силах уволочь,

И та идиллия нам милость,

Но скоро брошена и прочь.

Три дня в покое мы встречали" -

Взор растворившийся в былом.

"Запас воды мы потеряли,

И отвечали фляги дном,

А лето жаркое настало,

И кем-то сказано, врагом?

Или союзником? Забвенье,

От жажды мучимый узнал,

Сказал, что прячут, и терпенье,

Он потерявший и вставал,

За каплю влаги был готовый,

Убить, и он тогда свершал.

Он первый был, но и иные,

Тогда сошлись во том бою,

Не люди больше, не живые,

Зверьми мы ставшие, свою,

Я заносил ладонь и сталью,

Былых союзников убью.

И шрамы там я получивший,

Врагов я резал, и друзей,

Безумье, жар, и кровь я пивший,

Средь скал тех проклятых камней,

Солёный вкус, не утоливший,

Свою я жажду, лишь больней.

Лорд Виргрен рядом оставался,

И Виланд, мой великий друг,

Меж нами узы, но держался,

За меч там каждый, но и вдруг,

Дождя спасение. Вот память,

Её порочный, вечный круг".

И свой ответ дарует дева,

Хоть побледневший её лик:

"Не знала этого, и гнева,

И страха целый материк,

Но тем не менее рассудок,

Во тьме бездонной не поник.

Уж разве то не сила духа?"

"Прошу вас, леди, я один,

Кошмары, ужасы, разруха,

Рассвета Лорд из тех пучин,

Меня он спасший и отныне,

Я недостоин тех мужчин.

Лорд Виргрен справился, душою,

Ему вовеки уступал,

А Виланд выбравший мечтою,

Войну отринул, исчезал,

Во белом герцогу он служит,

Те двое двигались, бежал

Лишь я один, за шлемом скрывший,

Ту вязь из шрамов и следы!"

О месте он своём забывший,

Кричал, но после: "Тем беды,

Свидетель вы, но поделили,

Мы муки памяти плоды".

И с королевской кровью дева,

Чей род был времени древней:

"Живёте средь былого гнева,

А духу только лишь больней,

Не в силах многое, признаюсь,

Мне не затмить тот ужас дней".

И на щеке его застыла,

Та благородная ладонь,

И шрамы жуткие сокрыла:

"Но пусть грядущего огонь,

Вас призовёт, и вместе будем,

И Рыжий тем отступит Конь".

"Миледи, я..." - но перст коснулся,

Тех губ желающих. "И я,

Огонь сих чувств давно раздулся,

И воля только бы моя,

П прозвучало бы, навеки!

Но кровь мне высшая судья".

С печалью жуткой, что измерить,

Душой покажется вне сил,

И лишь касанием, поверить,

И миг короткий, сократил,

Меж душ былое расстоянье,

Единым ставшие, грозил

Он мужу казнью, деве роком,

О миг короткий, исчезал,

И те, кто скованы востоком,

Назад шагнувшие, взирал,

Взор Кейлин Скарл за горизонтом,

И шелест листьев окружал.

"Нам мысли только остаются,

И ближе стать нам не дано.

В разлуке чувства познаются,

За нас Престолом решено,

Но сохранить я их посмею,

Пусть пеплом стать и суждено.

Пусть то останется меж нами,

Я не желаю смерти вам,

Хоть не делились мы словами,

Отец мой, преданный делам,

Боюсь, он знает, что хранила,

Чужие чувства Небесам".

Склонивший голову, мечами,

Обезображенный, но был,

Спасён возлюбленной словами,

Ещё не сдался, не остыл,

И разделивший с девой горе,

На миг об ужасе забыл.

******************************************************************

Ликует ночь, она сгущалась,

Преображая мир земной,

Средь света лунного купалась,

Твердыня древняя, святой,

Её считал народ востока.

И над той каменной стеной

Дозорный шаг свой выбивает,

Меж статуй древности прошёл.

Лишь неизменность здесь витает,

С начала, кажется, времён,

Но что причиною являлось?

И во былом ответ нашёл.

Король был первый, и боялся,

О как боялся умирать,

Мечтал о вечности, менялся,

И пожелал тогда создать,

Закон Небесного бессмертья,

То Первый Эрих и узнать

В года последние не в силах,

Былые воины, семья.

И не желая гнить в могилах,

Не заберёт меня Судья!

Я буду вечным, неизменным,

Я не добыча воронья!

И созидая крови чистой,

Закон, он верил, оживёт!

И страх был нитью серебристой,

Что в обречённости ведёт,

На преступления и жертвы,

Но он спасением зовёт.

Во мире сладкого гниенья,

Вне перемены и годов,

И не желая пробужденья,

И наслаждаясь властью снов,

По воле страха и надежды,

Рождён Король средь Облаков.

И короля потомок шагом,

Во доме праздности идёт,

И почитая вечность благом,

Восток средь вечности живёт,

И ореолом, лунным светом,

Покрыт потомок и несёт

Он блюдо длинное во дланях,

Свечи горящей силуэт,

И сорок семь их там, на гранях,

Огни танцуют, этот свет,

Смешавшись с бледностью светила,

Обычай, долгом что воспет.

Этаж последний, подступает,

К великой лестнице, она,

У входа рыцари, склоняет,

Там каждый голову, темна,

Среди ступеней та дорога,

Во башню вечности и сна.

Где полумраком окружённый,

Застыл великий саркофаг,

Лучом он бледным освещённый,

Там кости Первого, очаг,

Святыня верного востоку,

А смерть Ему великий враг.

Окно на запад, одиноко,

Его амбиция и страсть,

Потомки верили и око,

Туда направили и пасть,

Зубов из стали направляли,

И возжигая эту власть

Чтобы горела и пылала,

И не забытая в сердцах,

Гробница серая молчала,

Но одиночество в чертах,

Сих поднебесных позабыто,

Оно во памяти, в сынах.

Средь постаментов ожидают,

И сорок семь здесь черепов,

Глазницы бездною взирают,

Конец наследников таков,

Во жизни долгом и во смерти,

Обычай высших облаков.

И Сорен Скарл к ним подступает,

Свечу из черепа достал,

Она потухла, но желает,

Там место новая и дал,

Свече горящей и глазницы,

Свет поглощают, оживал.

О предок давний, не забытый,

Сгорело тело, но и ты,

Пологом вечности укрытый,

Свеча и кости, темноты,

Отринь чертоги и представши,

Являя вечности черты.

Второй был Эрих, сыном ставший,

Поборник тех, кто отрицал,

Его величие и звавший,

На битву ратную, изгнал,

Жрецов он ложного порядка,

Огонь во черепе мерцал.

И Первый Тедерик, созвавший,

Воскликнул долгом и един,

Восток дорогой, покрывавший,

Костями множества мужчин,

Восток единым став и ставший,

Достойным множества картин.

Шестой был Эрих, отрицавший,

Законы бронзы, и тогда,

Железо грубое создавший,

И рать отправивший, туда,

На запад, где враги селились,

Победы яркая звезда.

А вот Двенадцатый, был гений,

Был Эрих, что войну менял,

И по сей день его умений,

Никто вовек не умалял,

С Завоевателем сражался,

И строй щитов он сохранял.

Вот Ариан, Четвёртый в роде,

Он победитель, его знак,

В святом и праведном походе,

Его столица, но вожак,

Того восстания, был Ворон,

Что за спиною сжал кулак.

Пусть и обуглен череп белый,

На троне с гордостью сгорел,

Потомок помнит, что был смелый,

Король величия, смотрел,

Ни шагу сделать не желая,

Не проигравший, не жалел.

А вот Четырнадцатый, Небо,

Был череп Эриха, но он,

Перед Собой Склонился, слепо,

Нам не идти вперёд, и сон,

Короне белой подаривший,

Король последний, но и трон

Однажды снова воссияет,

И Небо снова поведёт,

Что нам грядущее скрывает?

Победы только и почёт,

Во то уверовал, горящий,

Взор от свечи его, живёт.

Король заснувший, но Правитель,

Во ожидании застыл,

Последний череп, ту обитель,

При своей жизни осквернил,

Он дед взглянувшего, свечою,

Но среди памяти и жил.

Он назван Эреон с рожденья,

Но был Арториус, и сын,

Его главы лишил, паденья,

Но до того, но память сгинь:

"О не терзай меня! Довольно,

Его уж нет среди мужчин.

Зачем мне память, и страданья,

Его беседы у огня,

Страницы книг его и знанья,

Я должен жить, его браня".

И отвернувшийся потомок,

В душе сомнения гоня.

Перед гробницей, замирая,

Перед короной, что в огне,

Сиянье бледном, и такая,

Что вызов бросить и Луне,

Хвалы достойная, святая,

Четыре века в долгом сне.

Из злата белого, сказаньем,

Металл овеянный, ведь он,

Лишь в веке нынешнем желаньем,

Расплавлен может быть, но трон,

Тысячелетие живущий.

Когда явились на поклон

Творцов те слуги, и желая,

Те Nirenar и дар Ему,

К Отцу Огня они ступая,

И Он ответивший, тому,

Случиться, если своей кровью,

Вы разожжёте кузни тьму.

Четырёхкрылые творенья,

Они ответили и кровь,

На пепел павшая, стремленья,

И уголь чувствуя любовь,

Горел и солнца даже ярче,

И полыхая, вновь и вновь

Тем злато белое расплавив,

Корону первую создав,

И Королю её оставив,

Легендой связана и став,

Подарком Первому и связью,

И подтвержденьем Его прав.

Средь мрачных плит гробницы серой,

Та башня холодом полна,

Не символ просто, стала верой,

На запад смотрит из окна,

И воплощая то стремленье,

Корона высшая, должна

И воплощая бесконечность,

Зубца четыре, стороны,

От мира этого и вечность,

Что ей обязаны, нужны,

Как небо синее не знает,

Так и не знавшая вины

Корона жаждала простора,

И даже мира самого,

Желала править среди бора,

Средь моря дальнего, всего,

Извечно мало, нужно больше,

И не оставит ничего.

Зубца четыре окружают,

Двенадцать меньших и они,

К крылатым вестникам взывают,

Что пусть и мистика, огни,

Те трону вечная заслуга,

А правдой было ли? Цени

Цени, рождённый для служенья,

Вопрос к тому не задавай,

Не зри ответов, ощущенья,

Лишь преклонение, познай,

Глухим, немым, слепым останься,

И только вечно почитай.

Святыня эта перед взором,

Где память древности веков,

Глазницы пламени дозором,

Взирают в душу и суров,

Их взор и грузом обращаясь,

И торжества великий зов

На плечи давит, понимаешь,

Свою ничтожность, потому...

"Мой сын, здесь снова пребываешь" -

Знакомый голос, он тюрьму,

Раздумий бренных разбивает,

К плечу подходит твоему

Кого ты матерью с рожденья,

Привык по праву называть:

"Изольда, леди, все стремленья,

Из долга я посмевший брать,

Отца сменяющий и должен,

Я наших предков почитать".

Лишь синий взор не угасает,

В обличье женщины, она,

Детей погибелью страдает,

Ты это знаешь и тона,

Упадка в облике застыли,

И старость ранняя видна.

Морщины облик покрывают,

Чей цвет и серый, и назвать,

Больна от горя, не сверкают,

Её уж волосы, печать,

Души упадка, тела следом,

И прежним именем не звать.

"Леди Изольда, называешь,

Не мать, я знаю, почему,

Но даже зная, ты сжигаешь".

"Избрали сами вы тюрьму,

И от семьи тем отделившись,

И чужды духу моему".

Склонив та голову, взирает,

На камни пола, длань её,

До боли сжата, и терзает,

И свои губы, остриё,

Пронзило сердце, но привычно,

То рок печали и твоё

Твоё проклятие, пыталась,

Коснуться сына и плеча,

Но он отринул, показалась,

Надежда яркая, звуча,

Стеклу подобная, разбилась,

Вновь замирая и молча.

С надрывом голоса, дрожащий,

Пытаясь боль укрыть внутри:

"Ты на отца похож, звучащий,

Похож ты статью и бери,

Ты уважал его, я знаю,

Как он достоинством гори".

Ответа дар не узнавая,

Лишь тишина во башне той,

Открылись губы, так желая,

Но звук угасший и пустой.

Был сына взор в былом горящий,

Теперь холодный и такой

Столь безупречно равнодушный,

И лёд теплее сердцу был,

Порыв любой! Ему тщедушный,

Он отдаляется и взмыл,

Где место матери не нужно,

Его молчание, посыл.

И трижды губы открывая,

И слов достойных не найдёшь,

Что сердцу близкие, ступая,

Во мир не матери, несёшь,

Ты бремя троном очернённой:

"Перед короной ты встаёшь

Скажи мне, Сорен, что узревший,

Во том сиянии огней?"

"Миг торжества душой владевший", -

Он отвечает, тем больней.

"Она есть символ и надежда,

Я вижу мир среди тех дней

В котором вновь она представши,

Пред взором тысячи, придёт,

Поход священный и начавши,

Кто верен будет ей, спасёт,

Кто сомневается прозреет,

Врага в агонии сожжёт.

И Небо вставшее рядами,

Рядами верных и благих,

Ведомо этими сынами,

Супротив жалких и других,

И тем достигнув, и сияя,

То среди дум горит моих".

"Вот что представшее".

А голос, её слабее, но она:

"Мне лишь забравшее,

Наследье, и эта высшая цена,

Я зрю чудовище, что кровью,

Уже насытилось сполна".

Но речь свою и обрывая,

То есть касание, а он,

Плечо он матери сжимая:

"Порочишь речью ныне трон,

Отринь подобное, не смеешь,

Ты оскорблять короны сон".

Боль накаляется, не нежность,

Отнюдь в касаниях его,

И гнев собой порочит внешность,

И даже сына своего,

Не узнаёшь: "К тебе взываю,

Прошу, мне больно, оттого".

Он отпускает и взиравший,

Впервые прямо ей в глаза.

"Меня ты матерью не звавший,

Но и души твоя слеза,

Уж по погибшим, по умершим,

Уж пасть обязана, лоза

Нас жертвы долей окаймила,

Сестёр и братьев, ты забыл?

Мертвы они, а я любила,

Я их сжимала, но остыл,

Труп во моих ладонях хладный,

И каждый жертвою прослыл.

Закону высшему отдали,

Но жертвы стоит ли закон?

Его потомки умирали,

И устилая кровью трон,

Скажи мне, Сорен, то ль сиянье?" -

Её тяжёлый, резкий тон

Являет боль, что накопилась,

За годы долгие и дух,

Теряла первого, смирилась,

Нет, потеряв вначале двух,

Четвёртый, пятый и шестого,

А мир к мольбам остался глух.

"Леди Изольда, я то знаю,

Не хуже вашего то знал,

Разлуки боль, но понимаю,

Но мысль подобную избрал,

Своим спасением, - сказавший, -

Ценой живущих признавал".

"О чём ты, Сорен?" - "Без короны,

Без трона, рыцарей и стен,

Кем мы останемся? Иконы?

Без той идеи, только тлен!

Без зова высшего никчёмны,

Без этой крови среди вен.

Что без неё нам остаётся?

Ведь всем обязаны мы ей,

Одежда, блюда и согнётся,

Слуга в поклоне, но кровей,

Иных бы ставшие, представьте,

Где будет место? У зверей.

Без сей короны мы нагие,

Без той идеи мы ничто,

И тем питаются живые,

Пусть жертвой мёртвого, плато,

Нам будет домом, цитаделью,

А без неё услышит кто?

Идею Неба принимаю,

Она спасение, наш мир,

А я, как Сорен, понимаю,

Ценили Скарла лишь, сапфир,

Моих очей тогда лишь нужен,

Покуда Неба есть кумир".

Тем отвернувшийся, и слово,

Звучало тише: "Я прошу,

Коль вам подобное сурово,

Молчите лучше, я ношу,

Лишь груз подобных убеждений,

И ими только я дышу.

Леди Изольда, вы оставьте,

Меня теперь наедине,

Любили мёртвых вы, их славьте,

Вы горе зреете в окне,

Живых оставьте их невзгодам,

Помочь не в силах в сей войне".

И мать понуро опуская,

С печалью голову, слова,

В душе своей и убивая,

И даже менее жива,

Такой покажется для взора,

Куда уж хуже? Ведь едва

Едва огни в душе пылают,

И тенью слабою уйдёт,

А кости старые взирают,

Свеча, глазница и почёт,

Что кровью скованный и жертвой,

И жертвой только лишь живёт.

"Пути земного завершенье,

Набат тяжёлый призовёт,

И только Хронр, что Забвенье,

Река, что муки заберёт,

Челночник бледный переправит,

В обитель мёртвую течёт.

И перед Ним мы представая,

В нагом обличии своём,

Земные узы разрывая,

Душа останется, не лжём,

Перед Судьёй и взором свыше,

Мы цену действий познаём.

Пред Валан-Хайсом оказавшись,

Что судит каждого из нас,

В пороках всех своих признавшись,

И не скрывая в смертный час,

Во смерти истина дороже,

Чем был при жизни лести глас".

- "Откровения Верных". Глава Вторая. Стих Девятый.

Двадцать пятый день Мит-Сатин. 1005 год.

Skarl Agren.

Дорогой каменной ступая,

Что знала долгие века,

Король на службу призывая,

И жертвы бурная река,

Что из строителей останков,

Осталась в прошлом и тоска

И гнев, и слёзы оставляя,

Когда Владыка пожелал,

Природе вызов то! Сияя!

И трон воистину сиял,

В грязи рождённый поднимает,

Кайло тяжёлое, упал

Упал и дождь его накроет,

Укроет брата и отца,

Боль от стремления он смоет,

И вкусом вечного конца,

Наградой станет для безродных,

Алмазом станет для венца.

Под красотою той дороги,

Лежали кости, черепа,

Ладони стёртые и ноги,

Лежит безродная толпа,

Мечты ценою оказавшись,

Но и причина ли глупа?

Природа наших тел сильнее,

Когтей лишённые, клыков,

Мир не становится милее,

То жертва прошлого сынов,

Упрямством вечным покоряя,

И мир склоняется, таков

Путь мимолетного творенья,

Что называем смертным мы,

Он телом слабый и презренья,

Достойный может быть, но тьмы,

Темница рушится, лишь сердце,

Дотла сгоревшее, зимы

Тот смертный муки покоряет,

Вгрызаясь дланью в её льды,

Огонь ничтожный, но сияет!

Не в одиночестве, следы,

Огней армады не сдаются,

И дотянувшись до звезды

Однажды сможет! Заявивший,

Я был ничтожнее зверей,

Но труд упрямый, и грозивший,

Не властью высшего идей,

Не Пантеона даже светом,

Но воли властью лишь своей!

Всего лишь смертный, не бессилен,

Всего лишь жалкий, но не тлен,

Раба ошейник волей спилен,

Глаза предвестник перемен,

Сегодня умерший, но завтра!

Несправедливый, но обмен.

Что для живущего есть данность,

Есть жертва тысячи мужей,

И пусть грядущее туманность,

И пусть дорогою смертей!

Природа в страхе отступила,

Слугою став для сыновей.

Убийство то? Иль преступленье?

Ему прощения ли нет?

Но тем рождается творенье!

Исконно истинный ответ,

Пусть каждый сам тому нашедший,

Знаменьям боли прошлых лет.

Былых потомки поколений,

Теперь прошествуют, они,

Под стягом высшего значений,

Колени, жалкий, урони,

И проявляя уваженье,

Что принуждению сродни.

Тринадцать всадников идущих,

Чей строй достоинство и честь,

В доспехах синих и влекущих,

То орден древности и есть,

Средь них потомок и Правитель,

И много дальше эту весть

Народ востока повествует,

Что Nirenar был рыцарь здесь,

Крылатый рыцарь и чарует,

И слово то, узревший, взвесь,

Что их величие во битве,

Представши гневом, даже весь

И строй противника дрожавший,

Слова во страхе подтверждал,

Поток из стали то, крушащий,

Шестой был Эрих, основал,

И крылья выдавший и словом,

Врага им свыше указал.

Коней выносливых собрали,

И наделяя их бронёй,

Подобно рыцарям, стонали,

Пластины прочные, землёй,

Та дрожь до сердца доставала,

Конь был противника судьёй.

В шанфроне прорезь уже нити,

Критнет не сломит и топор,

Изъян в пейтрале не ищите,

Круппер, фланшард и блики шпор,

Несокрушимый и огромный,

Ему перечить глупый вздор!

К седлу из стали, древом ставши,

Металла прочный был каркас,

И перья белые, сказавши,

Крыло дарующий и вас,

А между перьями пластины,

Чей неуёмный звон и час

Противник смерти в том узревший,

Как исполин во стали той,

Несётся в битву и гремевший,

И даже копий острый строй,

Сломает страх и та пехота,

Бежит презренною толпой.

Двенадцать рыцарей крылатых,

Шесть впереди и позади,

Среди долин Небес, богатых,

Цветами яркими, найди,

Во центре взором их владыку,

Кираса стали на груди

Перчатки символ где живущий,

И волос белый, синий взор,

То был Арториус, идущий,

На север дальний, где и гор,

Вершину камня не увидишь,

Лишь ледяной узришь собор.

Небес Правитель тем прошедший,

Из челобитий соткан путь,

Река уж близко, где ушедший,

Волной поверженный и муть,

Ночного озера соткалась,

Упавший гением, но суть

Была утрачена, калекой,

Правитель ставший в эту ночь,

И не спасла судьба опекой,

И не вернуть назад, помочь,

Порок вовеки не исправить,

И не изгнать ту память прочь.

"Довольно, - лик он опустивший,

Тяжёлым вздохом, - то в былом".

Был рядом рыцарь, что хранивший,

Лик беспокойства: "Не грехом,

Кровь Неба, будет передышка,

Коль память встала рубежом".

"Сэр Маркус, нет, путь продолжаем,

Достичь обязаны снегов,

Мы к цели близко подступаем", -

Ответ Правителя таков,

И рыцарь верный поклонился.

Но у моста, тех берегов

Фигура женская предстала,

И путь посмевши преградить,

И мысль подобная терзала,

И каждый смел её хранить:

"Людскому роду есть чужая".

Ведь показалось всем, что жить

Ей чуждым кажется явленьем,

Пусть это странно прозвучит,

Ведь кожа серая, движеньем,

Подобна мёртвому, стоит,

А волос рыжий ветром вьётся.

С угрозой рыцарь ей велит:

"На путь Правителя ты смевши,

Ступить презренною ногой,

Исчезни, разумом прозревши,

И на колени пав, слезой,

Взывай о Неба снисхожденье".

Но голос странный и чужой

Чужой не деве, но живому,

Столь равнодушный и пустой,

И телу чуждый он худому,

Где кость и кожа лишь чертой,

Для описания являвшись,

То голос мёртвый, не живой.

"С Небес Правителем желаю,

Я разделить свои слова".

И гордый рыцарь: "Понимаю".

Он был безмолвен, такова,

За дерзость плата и доставший,

Он плеть занёсший, но сперва

Ей время давший, отступила,

Или взмолилась бы, тогда,

Найдёшь и милость, но хранила,

Ты равнодушие. Суда,

Прими же гнев, и этой плети,

Познай вкус боли и стыда!

Таким обязано явиться,

Но к удивлению мужей,

То рана длинная, пролиться,

И блеску красных, и кровей,

Обезображен лик, но крику,

Их не дано достичь ушей.

Она взирает, равнодушна,

И не склонилась голова,

Пустое тело ли? Бездушна?

Та дева странная жива?

"С Небес Правителем желаю,

Я разделить свои слова".

И рыцарь кнут вновь заносящий,

Вложивший силы все во плеть,

За унижение он мстящий,

Не в силах эту боль терпеть!

Вот даже кость являя взору,

Кричи, ничтожная! Смотреть

Она посмела, равнодушно,

И рукоять меча он сжал.

"Довольно, рыцарь, безоружна" -

Владыки голос прозвучал,

И перед ней он замирая,

И с высоты коня взирал

На деву странную, казалась,

Когда он ближе рассмотрел,

В ней словно ржавчина пыталась,

Пожрать те волосы, блестел,

Взор глаз подобных, содрогалась,

Душа от взора: "Твой удел

Не сметь преградою являться,

И только виселица ждёт,

В догадках смею я теряться,

Вопрос покоя не даёт,

Живая ль дева перед взором,

И клеть грудную ль сердце бьёт?"

"Правитель Неба, я живая,

И сердце бьётся во груди".

"Тогда ответь, как боль такая,

Я кость узревший, что среди,

Твоей щеки, что рассечённой,

Теперь является, найди

Слова достойные. Не знаю,

Я объяснения тому".

"Я боли вкус не понимаю,

Владыке только своему,

Служенье ведаю и этим,

Я путь избравшая". - "Кому?

Земля востока пред тобою,

Небес Король здесь господин,

Один во власти над земною,

Он всею твердью и един.

Кому, заблудшая, ты служишь?"

"Кто видел множество руин

Кто видел века окончанье,

Начало видел сотни раз,

Кому последнее дыханье,

Дарует каждый, если глаз,

Уж пеленою смерти кроет,

И чей возвышенный приказ

К себе взывает душ сиянье,

Кто возвышаясь над любым,

Любое примет покаянье,

Над бедняком, и золотым,

Престолом власть его извечна,

Приходит мёртвым, не живым.

Судьёй его зовут иные,

Иль Валан-Хайсом называл,

Приходят серые, босые,

Он сутью вечности дышал,

Тысячелетия встречавший,

Владыка всех, кто умирал".

Небес Правитель позволяет,

Ей речь закончить, и тогда,

На запад длань он устремляет:

"Иди же, дева, прочь, вода,

Где вниз упавшая с вершины,

Впадает в озеро, следа

Тебе оставить не позволю,

Безумства древности полна,

Коль ты легенды старой долю,

Себе избрала, лишена,

Ты ей рассудка, даже боли,

Во своих мыслях ты больна.

Ни боль, ни пытки не пугают,

Но наказание я знал,

Тебе подобных оскорбляют,

Пренебрежения". Подал,

Коня вперёд, её минувший,

И слова вымолвить не дал.

Он по мосту вперёд шагавший,

Под звон копыта, а за ним,

Был строй опять себя создавший.

На миг Правитель стал другим,

Вновь вспоминая гнев природы,

Кричал он после, и таким

Годами долго оставался,

Кошмар являлся среди снов,

Как во пучину погружался,

И ставший призраком оков,

Но время с волей разорвали.

Ступал Владыка Облаков.

Страх не исчез, но затаился,

Подавлен волей, иногда,

Он возвращается, он бился,

Калека жалкий, но труда,

Орудьем страх был побеждённый,

И в нём забытая нужда.

И дева странная взирает,

Во спину каждого, она,

Ей ветер странник помогает,

Слова доносит: "Но дана,

Ему возможность, даже вечность,

Что есть для смертного стена

Свести до праха, окончанье,

Дарить наследию веков.

Столица есть, то наказанье,

Завоевателей, грехов,

Ведь поражения не знала,

И лишь предательство, таков

Был Инрен-Тарг, несокрушимый,

Оплот на западе, в былом,

Отцом Огня он был хранимый,

Самим Сойх-Гирном, что теплом,

Как оду мужеству он первых,

Согрел те камни и плечом

Те великаны, что по венам,

Течёт в них огненная кровь,

Не угрожать великим стенам,

То бесполезно, только вновь,

Лишь отступать, те великаны,

Вложили мудрость и любовь.

Но мой Владыка их низвергнет,

Во прах он их преображал,

Пред Его взором вечность меркнет,

Правитель Неба, коль желал,

Вас проведу к Нему тропою,

Среди восточных скал". Звучал

Во спины рыцарей сей голос,

Ответа ей не получить,

А на ветру трепещет волос,

Он цвета ржавчины, явить,

Тот шрам ужасный, костью белой,

Себя не смеет и хранить

Следа и даже не осталось,

Лишь кожа серая, она.

То невозможно, ошибалось,

То моё зрение, должна!

Но плоть изъяна не явила,

И то узревшего спина

Во миг покрылась бы холодным,

От страха потом, но увы,

От лицезрения свободным,

Остался смертный. И травы,

Ногой босой она коснулась,

Касанье девы для листвы.

Но и покажется для взора,

Что оживал на миг цветок,

И стебля крепкая опора,

Та изгибается, исток,

Природа страх пред ней питала,

Природа знает, это рок.

Цветок и дерево стремилось,

Её касаний избежать,

И небо тучею сокрылось,

Ведь даже небу должно знать,

Что шагом смертным не смеряет,

Конца на деве той печать.

"Пусть грех уныния прощенье,

Способен речью заслужить,

Но то есть первое паденье,

Он дух лозою задушить,

Шипами острыми впиваясь,

И во пустого обратить.

Среди уныния рождалась,

Для безразличия стезя,

Душа без действия сдавалась,

И краской серою разя,

Весь мир, народы и стремленья,

И с наслаждением грызя

Нас изнутри, как пёс голодный,

На цепь посаженный был дух,

И знак исчезнет путеводный,

И праздность шествует, потух,

Живой был телом, но душою,

И к жизни собственной был глух".

- "Откровения Верных". Глава Третья. Стих Восьмой.

Haal Mirn, railen Ist Mar.

В песчаном море, край не зная,

Спасенья, смертный, не найдёшь,

Здесь даже век в огне сгорая,

И бесконечностью зовёшь,

Пустой вовеки посрамляя,

И местом проклятым сочтёшь.

И показавшись жизни бездной,

От бездны к небу подними,

Глаза, мольбою бесполезной,

От боли крикнувший, пойми,

Здесь смерть нашедшему блаженство,

Смерть отрицавшего прижми

Прижми к груди, слезой горячей,

Заставь мечты отбросить плен,

Душа его пусть будет зрячей,

То сумасшествие средь вен,

За жизнь цепляться лишь мученья,

Среди пылающих сих сцен.

Но коль желание такое,

Во горизонт ты устремись,

Сгорело тело бы живое,

А разум шепчет, развернись!

Там вдалеке, где смертный чуждый,

Найдёшь пристанище, тянись!

В бархана плоти ты узревший,

О дверь из камня, и поверь,

Песок иных веков осевший,

Не бич ей время или зверь,

За ней бессмертного страданье,

Так было в прошлом и теперь.

Там Каин, узник, прозябает,

Через бессмертие веков,

Он в одиночестве шагает,

Во тьмы объятиях, таков,

Был плен бессмертного, проклятье,

Вне света яркого следов.

Тюремщик речью призывает,

Тюрьмы оковы не познал:

"Отец, поверь мне, он страдает,

Тот род людской, я наблюдал,

Тебя покинул, ведь ответы,

На свой вопрос я возжелал.

Мне неприкаянным казался,

Пусть даже место отыскав,

Всё получивший, сомневался,

И остальных он выше став,

Любил ли жизнь несчастный смертный?

Порою путь его кровав.

Был Мираарн тому примером,

Король, что правил и сиял,

Но жизнь их проклята размером,

Остатки разума терял,

От смерти бег его безумный,

Тела он множества распял.

В крови купавшийся, желавший,

Впитать их жизни и свою,

Продлить, мечтою и дышавший,

Но во неравном том бою,

Он всё имевший, но утратил,

Я то узнавший, и мою

О душу прокляло сужденье,

И любопытство, я ушёл,

Неужто краткое мгновенье,

Любили искренне? Я брёл,

И лик скрывая свой, я слушал,

Но среди смертных, что нашёл?

Их час, что жизнью называли,

У них спросивший я, любовь,

К нему питаете? Сказали,

Во изумлении и бровь,

Свою поднявшие. Конечно!

Не вопрошай ту глупость вновь.

И каждый, каждый, отвечавший,

И молодой, и тот, кто стар,

И обречённый, умиравший,

Мне показалось даже, дар,

Ответа вскоре получивший,

Но недоверия был жар.

Меня заставил усомниться,

И я отправился искать,

Не мог я просто согласиться,

И я нашёл тогда печать,

Самообмана, ради блага,

Что не желали замечать.

За ними пристально следивший,

Но не узревший я любви,

Их жизни кнут по спинам бивший,

Нашёл юнца тогда, яви,

Теперь мне правду, коль страданья,

О смерти ль может заяви?

И он ответивший, мученья,

Лишь путь от блага одного,

К другому будут, пусть паденья,

Он мне сказавший, ничего!

Однажды мук моих дорога,

Прервётся счастьем! И того

Того достаточно мне было,

За родом смертным наблюдал,

От боли это племя выло,

Ронявший слёзы и кричал,

Жизнь, говорят они, любили!

Но, наконец, я понимал.

Любили краткие мгновенья,

Где боль смывается теплом,

До смерти самой от рожденья,

Отец, мгновение! Притом,

Что даже жизнь их мне казалась,

Лишь мимолётным, кратким сном.

Сказали, муки закаляют,

Во этом гордость мы нашли,

Но разве это почитают,

Иль эти муки возвели,

Как неизбежное, как данность,

А по-иному не могли?

И к заключению пришедший,

Что пожирают горький плод,

Что жизнью звали, суть нашедший!

И любят только эпизод,

И меж мгновеньями страданья,

О обречённый смертный род!"

Почти он с болью восклицая,

Тюремщик вечный объявил:

"От боли жизни пусть сгорая,

Но милость к ним и проявил,

О Смерти меч, но нам чужая,

Поверь, отец, я так просил

Просил, взывал, в слезах молился,

Нам жизнь бессмертная лишь боль,

Но голос в вечности разбился,

И лишь втирая в раны соль,

На смерть надежду не питаю,

И та бессмертного мне роль

Не только мне, тебе досталась,

Отец несчастный, что во тьме,

Концом ли жизнь определялась?

Но во бессмертном что ярме,

Те рассуждения, пустые,

А ты, во вечности тюрьме

Сегодня ль голос даром ставший,

Мой монолог ли он прервёт?" -

Пусть в ожидании дышавший,

Но в ком бессмертие течёт,

Течёт во венах, промолчавший,

Кого отцом давно зовёт.

Уже давно, года молчавший,

Иль может век уже прошёл?

Во бездну разума упавший,

Живое тело! Не пришёл,

О Бледный Всадник, что спасенье,

Во место это не забрёл.

Эпоху каждую встречает,

Минута, день иль даже год,

Отличий больше не узнает,

И даже времени сам ход,

Казался звуком, что забытый,

Тюрьмы извечный, тёмный свод

Застыл, гробницею представший,

Тюремщик горестно вздохнул:

"О смертный род, что умиравший,

О если б только ты взглянул,

То не желал вовек бессмертья".

Средь века голос утонул.

"О роде Терн пишу в страницах,

Хоть в этом радости и нет,

Была бы воля, во темницах,

Пытал бы каждого, их цвет,

Исконно серый и предатель,

Вот описание, ответ.

Пусть Старой Кровью называют,

В былом, однажды, короли,

Но правду лорды забывают,

И Терны те страницы жгли,

Что их истоки освещают,

Ведь их начало средь петли.

Восток от запада делила,

Flur, niltren Kors, и та река,

Отважных множество убила,

Не перейти её, горька,

Любого участь, но удача,

Убийцы, вора и сладка

Сладка награда, во едином,

Был месте скальный переход,

Во прошлом вор, но господином,

Себя назвавший, за проход,

Он деньги требовал, а бедных,

Бросал в объятия он вод.

То Йохан Терн, Речной Владыка,

И объявивший королём,

Мир содрогается от рыка,

От рёва жадности, зовём,

Из рода Терн его мы первым,

Пытал кинжалом и огнём.

Крилд-Нойр они свой дом назвали,

Границы Ключ на языке,

Что нам Исил во прошлом дали,

И как указано в строке,

Что я писал недавно выше,

И подтверждалось в тупике.

Они меж западом, востоком,

Меняли стороны всегда,

В моём презрении глубоком,

Я проклинаю их. Стыда,

Они однако не познавши.

И скажет многий, то нужда!

Но для предательства прощенье,

Вовеки в сердце не найти!

И всё упавшее в забвенье,

Вернётся снова на пути,

И пусть забывшие страдают,

А ты, читатель, не прости!

Они служили Королю,

Святому, Лорм есть имя роду,

Без откровения явлю,

Что дали власть тому походу,

Что Ариан, поднявший флаг,

Началом бывший и народу

Народу только моему,

Лишь вред те Терны приносили,

Шагали тысячу во тьму,

Востока звери их убили,

Я не забуду этих лиц,

Спустя года, мы их простили?!

Сказали, с чистого листа,

Начать готовы, поколенье,

Уже сменилось, но уста,

Остались прежние, теченье,

Ведёт предательства тот род,

И будет им моё презренье!"

- "Благородная кровь Nelm". Граф Людовик Лоруа.

Тридцать седьмой день Мит-Сатин. 1005 год.

Flur niltren Kors.

Замок Крилд-Нойр.

Покой забытое явленье,

Он может сниться, но поверь,

Где только бурное теченье,

Река упрямая, что зверь,

Что неустанно бьёт, надменно,

Он наяву забыт, теперь

Ты от реки взор отводящий,

Во основание скалы,

Там переход в былом стоящий,

Но ныне стёсаны углы,

Теченьем ярости разрушен,

Среди былого будет мглы.

Века уже с того минули,

И встав творением мостов,

Руками смертного хлестнули,

Природы волю и таков,

Двумя мостами окружённый,

О замок жадности грехов.

И коль страницы ты историй,

Не знал, не ведал, не читал,

Не строй ты таинства теорий,

Ведь лишь взглянувший, понимал,

Что злата суть течёт по венам,

У тех, кто лордом называл.

У тех, кто домом называет,

О бастион среди реки,

А тень былого погибает,

Века ей новые близки,

Не серость грозных укреплений,

И не мечи иль кулаки.

Ирен Ривейский приглашённый,

Саму столицу покидал,

Rivei "кинжал" есть, сотворённый,

Он архитектор и создал,

Стезю колонн и шпилей острых,

Былую грубость тем стирал.

Но хищный облик сохраняя,

Тот архитектор понимал,

Веду я к лучшему, меняя,

И он воистину менял,

Века назад, теперь ушедший,

А род, что жадностью дышал

Желая обликом быть выше,

И чтобы каждый понимал,

Меняли шпили, что на крыше,

Не камень серый, но держал,

Дозор из золота, сияет,

И словно бликами зеркал

Он возвещает о богатстве,

О том, что выше остальных,

Не думай, низший, ты о братстве,

Не мир убогих и босых,

Но мир возвышенных, богатых,

Мир для тебя вовек иных.

Средь витражей во рост мужчины,

Найдёшь ты краску лет былых,

Начало рода здесь, равнины,

И рода смертного, худых,

Что шагом медленным ступают.

А во тонах здесь золотых

Предстанут троны и знамёна,

Короны, мантии, мечи,

Под стягом барса, льва и клёна,

Судьбы владыки, богачи!

И если кажется излишне,

То прав останешься. Молчи!

О богачей то сотрясает,

Сомнений слово в их дарах,

Пусть даже лишнее шагает,

В картинах, вазах и коврах,

За лоском, блеском они прячут,

Во этих мраморных стенах

Скрывают сердце, что под гнилью,

Уже отравлено давно,

Мечта любая стала былью,

Уже достаточно, должно!

Но продолжают, звери словно,

И даже жадности их дно

Могила даже не отвадит,

Вцепиться! Больше! Нам нужней!

С босым он разумом не ладит,

Миров мы разных и вещей!

Но дар такой бы ты снискавший,

Ты хуже станешь иль святей?

Но мыслей бремя оставляя,

Шагнём во северную часть,

Земля там златом не сияя,

Там алчность брошена и страсть,

Забыто южное теченье,

Река не скалит свою пасть.

Там ветви сад свои раскинет,

Деревьев власть здесь и цветов,

Искусство смертного отринет,

Алтарь природы и даров,

Что замечать не пожелали,

Во замке золота грехов.

Цветы же первые завяли,

Опали листья и любви,

Познать не смевшие, теряли,

Упадком это назови,

В тени страдающей, но вишни,

Узришь фигуру и зови

Её ты слабою, пусть даже,

И мужу ей принадлежать,

Во саде этом и пейзаже,

Он пожелавший ожидать,

Вдали от золота и славы,

Печали едкая печать.

Он имя Талион носивший,

И рода Терн он сыном был,

Он два десятка лет проживший,

И даже более, но взмыл,

Полог забвения, он брошен,

И угасает жизни пыл.

Власами светлыми с рожденья,

Отца он кровью одарён,

А глаз был тёмный, ощущенья,

Двумя он гранями сведён,

Отец восточнее, а мать же,

Ей дар был запада вручён.

И жизни пыл пусть угасает,

Но не болезнью, телом он,

Силён воистину, терзает,

Проклятье разума, ведь сон,

Семьи счастливой позабытый,

И среди вишни будет крон

О сын, что блудный, почитали,

Чужим во доме, но считал,

Был очагом в былом, забрали!

Но шум листвы и поднимал,

Свою он голову, встречает:

"Зачем ваш слог меня призвал?"

Таким вопросом обращаясь,

К второй фигуре, что пришла,

Во сад забытый, опускаясь,

К скамье та дева: "Я звала,

Вас потому, наследник Тернов,

Что не несу с собою зла".

Кровавый блеск звезды далёкой,

В глазах её навек застыл,

То Raglum, Вестник, и дорогой,

По слухам проклятых водил,

А волос белый, снега ярче,

И даже, кажется, остыл

Покров сей кожи, холоднее,

Белее и прозрачней льда,

И даже мёртвого бледнее,

Пусть и забытые года,

Когда охотились, сжигали,

Но не оставлена вражда.

"Зачем вы, леди, пожелали,

Меня увидеть? Знали вы,

Не раз вам слуги прокричали,

И лизоблюды, что увы,

Что по рождению я старший,

Но на наследие мертвы

Все ожидания, мечтанья,

И звать наследником меня,

Есть глупость высшая, те знанья,

Доступны будут вам и дня,

И не пройдёт, а вы узнали,

Неужто жаждали огня

Желали лично убедиться,

И рассмеяться надо мной?

Так насмехайтесь, мне сердиться,

Уж не хватает сил". - "Нуждой,

Иной ведома я, надеждой,

Я одарю вас, не пустой.

Но слову время мы оставим,

Вначале действом докажу,

Давайте взор к тому направим,

Что во руках своих держу", -

Из платья белого доставши,

В ладонях свёрток. "Я вхожу

В сию обитель, но обманом,

Не леди буду я, другой,

Мой путь рождения, туманом,

Рожденья низшего, но мной,

Желают словом силы свыше,

Делиться с вами", - и такой

Её ответ, во свёртке ткани,

Широкий перстень отыскал,

И удивление без грани,

Ведь блудный сын всё понимал.

"То злато белое востока", -

Сапфир в печати воссиял.

"Сей герб известен, понимаю,

Печать Престола вижу в нём.

Вопросов много, вопрошаю,

Зачем в присутствии моём,

Ты эмиссар Небесной воли,

Сказала это?" - "Мне приём

Иль той личине, что избравши,

Сюда пришедшая, отец,

Ваш дал достойный, доказавши,

Запас не ведает конец,

Что блеском золота овеян,

И брат ваш младший был, юнец

Годов двенадцати, но вьются,

Уж змеи рядом и служить,

Над словом каждым рассмеются,

И лесть изволят говорить,

Он ваше место покоряет,

Наследник новый будет жить.

А ваша мать, что Беатрис,

С рожденья имя получила,

Средь смерти скрытая кулис,

Болезнь от жизни отлучила,

У края сада, в реку гроб,

Ведь то традиция твердила.

Она заботилась о нём,

Об этом саде, что пред нами,

Но умирающим зовём,

Слуга был старый, но годами,

Был сломлен в прошлом и теперь,

Не измерял никто шагами.

Вдовцом отец не пожелал,

Ваш оставаться, и спешивший,

Иную женщину призвал,

И сын родившийся, лишивший,

Вас дома, места и всего,

Тем сына старшего убивший".

"Довольно, дева! Знаю я,

Зачем же истиной терзаешь?

Все мои слуги и семья!

Смеёшься ли? Иль рассуждаешь,

Что болью можно убедить?

Меня терзанием ломаешь?

Не трать же время на слова,

Пустые, злобные! Правдивы.

О мне жестокая молва,

И их убогие мотивы!

Пришла агонией терзать?"

"Пришла сказать, покуда живы

То остаётся высший дар,

Менять возложенное бремя,

Я Неба Трона эмиссар,

И коль противное вам племя,

Сжигать желаете, я дам,

Вам факел в руки, это время

Дано вам будет и тогда..."

"Я не дышу постыдной местью,

Ведь кровь во венах, не вода,

Я не забыт ещё был честью,

Убить семью из мыслей тех?

Пусть опьянённые и лестью".

"Коль над рекою лорд желал,

Коль выше низшего порока,

Чисты вы словом, но взирал,

Мой глаз звезды проклятой ока,

Гниёте медленно внутри,

О сын великого потока.

Не исчезают чувства те,

Вы их на цепи посадили,

Во действа этой пустоте,

Отнюдь, поверьте, не убили,

Но лишь позволили вас грызть,

И их молчанием кормили.

Позвольте притчу расскажу,

Жил Риардан, мудрец былого,

Считал, что к знаний рубежу,

Он подошёл, и тем любого,

Он выше ставший и тогда,

Забыл касание благого.

Гаремы, золото и власть,

Ему наскучили и скукой,

Его вела познанья страсть,

Не утолить её наукой,

Во порте запада он встал,

Жизнь отвратительна и мукой

Был каждый проклят, подошёл,

Мудрец к слепому и босому,

Сказал, я свыше снизошёл,

Тебе, убогому, худому,

Отдам я золото, дворец,

За знанье новое! Морскому

Старик ко берегу отвёл,

Слепой спросил его, что зреешь?

Мудрец смеялся, речи вёл,

О всех историях. Умеешь,

Старик сказал, ты говорить,

О лике прошлого, но сеешь

Зерно ты собственного я,

Ведь предо мною непроглядна,

Пучина тёмная, моя,

Судьба воистину отвратна,

Но по-иному вижу мир,

Отличий суть во том изрядна.

Ты знаешь многое, мудрец,

Всего же знать ты был не в силах.

Как спорят вечно сын, отец,

Одно пред взором, но в светилах,

Их душ отличное зерно,

И во познания чернилах

Одно объять тебе дано,

Мир безграничен для познанья,

Рабам вода на вкус вино,

Предел великого желанья,

Визирь же бросит оземь то!

И в том величье мирозданья.

Мудрец оставил тёплый дом,

И во изгнание ушедший,

Чужим желая зреть умом,

Во земли разные он бредший,

Поэт, наёмник или бард,

Пророк порой иль сумасшедший.

И мир воистину другой,

Менялся местом он, и зреньем,

Не белый, чёрный, не пустой,

Он был наполненный движеньем,

И каждый судит по себе,

И быть во взоре отраженьем".

"Мораль сей притчи понимаю,

Сказать пытаешься ты мне,

Что я как блудный сын взираю,

Закован этим, но извне,

Мир по иным живёт законам.

Скажи мне, дева, что в Луне

Великой кожу обретаешь,

И белоснежный блеск волос,

Во суть предательства ступаешь,

Так и позволь вести допрос,

Я не желаю титул, злато,

И потому звучит вопрос.

Мне дар принятия важнее,

Дар место в племени занять,

Запрос иного мой беднее,

Но призываешь рукоять,

Семьи супротив мне поднявши,

И ты не смей во том петлять!

Коль ты востока Трона волю,

Желаешь ныне проявить,

Отцеубийства суть мне долю,

Грехом великим наделить,

Цена великая, но цели,

Не грандиозны и простить

Возможно будет ли? Ответом,

Меня изволь же одарить".

"Не свыше названо запретом,

Значенье смертным утвердить,

И в мире созданных последствий,

До смерти самой после жить".

"Высокий слог твой впечатляет,

Так значит истина во нас?

А наше действие влияет,

На мир и судьбы, даже час,

И всё позволено живому,

Жестокий, но правдивый глас.

Тогда скажи мне, эмиссар,

Зачем служила Неба Трону?

От твоей речи дерзких чар,

Иной утратит оборону.

Ты заковала в цепь себя,

Зачем ты отдана поклону?

Коль укоряешь меня в том,

Но и сама в оковах бродишь".

"О вы, рождённый над мостом,

Когда как я по землям бродишь,

То понимаешь лишь одно,

Во племя общее ты входишь.

Что одиночка может в мире?

Вопрос с кем ты важней себя.

Пусть гордецы поют на лире,

Что независимы, трубя,

О том на каждом перекрёстке,

Лишь под собою сук рубя.

Зависим каждый от иного,

Семья, ремесленник, друзья,

Таков закон пути земного,

То будет даже средь зверья,

Что неразумным почитали,

Судьба то каждого, моя.

Мы право жить имеем даже,

Лишь только место отыскав,

Мы капля краски на пейзаже,

Что мира сильные смешав,

Землёй своею называют,

У мира был жестокий нрав.

Себя отдавши, обретаю,

Возможность, право, даже день,

Грядущий и в него шагаю,

Но и обратная есть тень,

На вас, мой лорд, она упала,

Вы не шагнувший на ступень.

За прямоту мою простите,

Но вы, как Талион, кому?

Кому нужны? Своей ли свите?

Семье, что бросила вас в тьму?

Как одиночка или личность,

Не лорд, не сын, тому клейму

Клейму забытого, чужого,

Отдали вас, и я скажу,

Нет в том грядущего благого,

Но во иное погружу,

Как Терн, Реки Владыка бурной,

Коль ту печать я наложу

То право сразу обретёте,

И место, разум что искал,

Вы снова общество найдёте,

Не к вам восток меня призвал,

Но к лорду, стать которым может,

Кого отец давно изгнал.

Коль перемен вы возжелали,

То я продолжу свою речь.

Но, понимаю, вы устали,

Непросто прошлое рассечь,

На том оставлю, отдохните,

Ещё есть время наших встреч".

На том та дева поднималась,

Поклон и взор её тебе.

Во лике мука выражалась,

У сына, что в своей судьбе,

Оставлен, брошен и забытый,

И сдался в собственной борьбе.

Грехом слова её судимы,

Но жар рождается в груди,

О как в отчаянье ранимы,

Терзаний собственных среди,

Коль не сражённые, вернутся.

Он прошептавший: "Подожди..."

"Спасенье - это добродетель,

Кто дух спасает, тем почёт,

Кто тела слабости свидетель,

Но исцелял хворых и счёт,

Уже спасённым потерявший,

Пусть благодарности найдёт.

Но опасайтесь, коль мотивом,

Иной бы низменным спасал,

В стремленье может горделивом,

Иль призрак алчности сжирал,

Тем с преступление вершащим,

Спаситель лживый рядом встал.

Коль лицемерием отравлен,

Раскол меж духом и лицом,

И будет грешником объявлен,

Что наживается в чужом,

Страданье, горе и надежде,

И будет истине врагом".

- "Откровения Верных". Глава Третья. Стих Четвёртый.

Третий день Урд-Сатин. 1006 год.

Soine Urul Targ.

Замок Пика Севера.

Весны минула половина,

Урд-Сатин вставший у ворот,

И пусть знамением рубина,

Сияет солнце! И оплот,

Земли теплом сполна укрытый,

Приемлет музыку тех нот

Что за собой весна призвала,

В своём расцвете, и она,

Заботы клеть земли сплетала,

Цветов зелёных и сполна,

Наполнен будет и сияет,

И да насытят мир тона!

Урд-Сатин месяц, исчисленье,

Ведём от этих самых пор,

И год сменяется, теченье,

Неумолимо! Но средь гор,

Средь тех заснеженных, ущелье,

С неотвратимостью был спор

Что время зиждется на факте,

Что продвигается вперёд,

Но на незримом глазу тракте,

Где снег скрывающий и лёд,

Часы всемирные застыли,

Здесь не пришёл весны черёд.

Меж скал на северо-востоке,

Ущельем названо, оно,

Отнюдь не малое, во оке,

Не отразится, лишено,

Границы смертному той зримой,

И оставаться суждено

Под слоем хладного покоя,

Под слоем снега и поверь,

Хоть упадёшь в объятья стоя,

Дно не почувствуешь, а зверь,

А зверь холодного ущелья,

Пожрёт любого, даже дверь

Весне зелёной не открывший,

Во хладной этой мерзлоте,

И о тепле давно забывший,

Как о несбыточной мечте,

Во этой пустоши без края,

Ты будешь проклят в слепоте.

Ведь солнце яркое пылает,

Но луч теплом не согревал,

Светило хладное пытает,

И словно бликами зеркал,

Восстала снежная армада,

И слой то пламя отражал.

Залитый краской золотою,

О мир холодный и пустой,

Покрытый вечною зимою,

Но те, кто скованы нуждой,

Вперёд упрямо продвигались,

Ветрам холодным давши бой.

Коней оставив и вступивши,

Среди саней он наблюдал,

Из древа поручень схвативши,

Десяток псов вперёд бежал,

Чей белоснежный мех сверкает,

И хруст под лапами звучал.

Двенадцать рыцарей с тобою,

Укрыты мехом и они,

Как ты снедаем этой злою,

Хозяйкой вьюгой и огни,

Тепла последнего и жизни,

Она похитила, гони!

Гони быстрей! Я призываю,

Извозчик старый, я молю!

Во мире холода страдаю!

Такие мысли. Не явлю,

Слова я слабости, правитель,

Напоминает долг петлю.

Пусть мехом тело и сокрыто,

Но вьюга ищет свою брешь,

Тепло, спасение, забыто,

О вьюга хладная, не режь!

Мечом своим не истязай же!

Своё величие не тешь!

И лишь глаза открыты снегу,

Но даже так терзает дрожь,

Взываешь снова ко ночлегу,

И холод, холод, не тревожь,

Зачем ты ветер завываешь,

И о страданиях поёшь?

И даже слёзы обращались,

Одним мгновением во лёд,

И веки кажется срастались,

И тяжело смотреть вперёд,

Биенье сердца замирает,

Застыли пальцы и черёд

Уж даже, кажется, сознанья,

Настал его последний час.

Туман застывший, след дыханья,

На миг холодный мир погас,

И пошатнувшись, удержавшись,

Но даже слабости той глас

Не покидает эти губы,

Они покрыты кромкой льда,

Лишь неуёмно бьются зубы,

И время замерло, года,

Иль может месяцы? Смешалось,

И вне познания суда.

Мы приближаемся? Быть может?

Картина сменится моя?

Всё неизменно, душу гложет,

Уж даже, кажется, ладья,

Несёт во мрачные владенья,

Где ожидает всех Судья.

Метели стоны, вьюги крики,

Когда страданиям конец?

"Я впереди уж вижу блики!" -

Благого им вскричал гонец,

Извозчик старый прокричавший,

И тем спасения творец.

Сквозь дымку белого тумана,

Пробился смертного тот взор,

Вне миража или обмана,

И заглушая вьюги хор,

Кричали рыцари, взывают,

К твердыне средь холодных гор.

К твердыне той, что подо льдами,

Давно забыла уж лицо,

Семь башен будет и стенами,

Не окружённые, кольцо,

Рисует иней среди стёкол,

Обледеневшее крыльцо.

Покрыта старыми снегами,

Что не растают никогда,

И вьюга острыми зубами,

В неё вгрызалась, а звезда,

Сияет гордо Индорина,

Уж скоро ночи холода

С великой мощью наступали,

Но то грядущего беда,

Ликуют смертные, желали,

Огня простого, им нужда,

Греха любого слаще стала,

Среди обители сей льда.

Среди домов несутся сани,

Усталый лай сопровождал,

И наконец покинул грани,

Небес Правитель выступал,

Следами шествуя в обитель,

Где друг от яда умирал.

Посеяв хаос приближеньем,

А лик узнали и тогда,

Почёт граничит с удивленьем,

Колени согнуты. Сюда?

Зачем Правитель посетивший,

Неужто час пришёл суда?

А он прошествует к твердыне,

Поклоном стелется толпа,

Лик льдом покрытый, но гордыне,

Сполна он отданный. Стопа,

Вминает снег, огнём согретый,

Острее режет он серпа.

Встречавший рыцарь поклонился,

А после речи произнёс.

"Правитель Неба, - отразился,

Во оке синем, - преподнёс,

Сей день присутствие и сердце,

На счастья подиум вознёс.

Сэр Виланд имя и служивший,

Во белом герцогу и я..."

"Я знаю кто вы, мне явивший,

Лорд Виргрен речи, что копья,

Делил во строе наконечник,

На поле брани вы семья".

"Честь для меня, что вы узнали,

Покои уж готовы вам".

"В иное время, мы ступали,

Сквозь вьюги ненависть, словам,

Вначале время предлагаю,

А после отдыха стенам".

Вперёд прошествует Правитель,

А снег спадает за спиной,

Во эту древнюю обитель,

Не приезжал давно, такой,

Какой запомнил и осталась.

"Могу нарушить ли покой?"

Так рыцарь нервно начинает,

И позволение узрев:

"От мира вьюга отрезает,

Для мира словно умерев,

О друге новости желаю,

Что, как и я, прошедший гнев

Сражений долгих, вознесённый,

Крылатым рыцарем он был,

Вильгельм есть имя и вручённый,

На лике шрам ему, и слыл,

Неразговорчивым и тихим,

Давно не виделись, забыл

Уж даже кажется иное".

"Отвечу с радостью я вам,

Терзает всё ещё былое,

Но вознесённый к рубежам,

Покой нашедший, блики счастья,

И даже более, плечам

Его я долг защиты давший,

Хранитель дочери моей..."

Лишь на мгновенье замолчавший:

"Пусть лик скрывая от мужей,

Счастливей кажется чем прежде,

Чем среди скальных рубежей".

Улыбкой радости сверкая,

И сердце в речи он вложил:

"Столь благодарен вам, терзая,

Плащ неизвестности. Он жил!

И даже радость отыскавший,

Сей день воистину мне мил".

А зала тронная пред вами,

Открыты двери во неё,

Придворных свора и глазами,

Тебя сжирают, как зверьё,

Во приближении развязки,

От страха согнуты, твоё

Их приближение смущает,

И начинает герольд речь.

"Небес Правитель посещает,

Сию обитель..." - но пресечь,

Ты жестом слово пожелавший,

И каждый знает, не перечь.

"Не церемонии желаю,

Наедине оставьте нас,

Иных из залы отпускаю,

Лишь я и герцог в этот час", -

И с облегчением вздохнувши,

Толпе приятен тот приказ.

Замедлить двое лишь посмели,

Шаг отступления, они,

В глаза небесные смотрели,

Ребёнок, сын его, огни,

Непонимания и страха,

Но слишком юный, не вини.

Вторая, женщина, и чёрным,

Волос то западных цвета,

Из рода Рейнов, что озёрным,

Владеют замком, и черта,

Во ней упорности и воли,

И на устах пусть немота

Но взор достойный обращая,

Из рода Рейнов, Эльза, дочь,

Не пресмыкаясь, нет, но зная,

О силе духа, но и прочь,

Здесь чужаку теперь не место,

И мужу словом не помочь.

И только двое остаются,

Правитель Неба и атлант,

Истоки яда в теле вьются,

Давно уж власти не гарант,

Уставший, сгорбленный и слабый,

Отнюдь не силы адамант.

И это долгое молчанье,

Повисло в зале роковой:

"И тем наставшее прощанье,

Делило нас с тобой чертой,

Я речь готовивший, представший,

Теперь покажется пустой.

Когда указом отправляю,

На смерть безликих и других,

Об скалы жизни я швыряю,

Не без сомнений пусть моих,

Чернил я росчерком убивший,

Иначе всё средь граней сих.

Когда во жертвы глаз взираешь,

Когда убийца перед ней,

И жизнь чужую ты ломаешь,

Мечты ли ради иль идей,

Вина когтями сердце режет,

Слов не найти душе моей".

"Мой друг, Арториус, я знаю,

Как тяжело тебе сказать,

Я помогу тебе, сломаю,

Того молчания печать,

От яда смерть моя ступает,

Твоим приказом умирать".

И даже голос показался,

Чужим, селилась хрипота,

Атлант со трона поднимался,

И камня даже высота,

Главой сокрыта, а плечами,

Престола даже красота.

Ужасно бледный, подступает,

Круги, что чёрные как ночь,

Под оком серым, и снедает,

И яд заставивший волочь,

Те ноги, сил уж не хватает,

Поставить гордо: "Не порочь

Мой друг, мгновения сей встречи,

Она последняя для нас,

Ведь ты Арториус, ты плечи,

Расправь же гордые во час,

Когда со жертвою решенья,

Желаешь видеться". Тот глас

Небес Правителя заставил,

Поднять те синие глаза:

"В лекарство яд тебе добавил,

Как долго знаешь, что лоза,

То не болезни, но убийства?"

"Уж год как павшая слеза

Слеза познания скатилась,

Но не о том нам говорить", -

Фигура друга наклонилась,

На фоне карлик, и лишить,

Своим объятием он смевший,

И дара речи. "Мне хранить

Надежду призрака на встречу,

Тебя увидеть я желал".

"Приказом жизнь твою калечу,

И до сих пор ты другом звал?"

"То неизменным остаётся,

Чужой для мира, понимал".

И ты ответивший, заметил,

Коль силы мало во руках,

Не исполина мощь ты встретил,

Старик он немощный, в годах,

Тебя он младше, но казался,

Во двое старше, во следах

Он худобы, что называли,

Кончины признаком, она,

И щёки бледные запали,

Под оком чёрные тона,

Круги тяжёлые, о сколько,

Не знал спасения он сна?

И наконец сломав объятья,

Взирает в прошлом исполин:

"Не прозвучат мои проклятья,

Мой друг, убийца, ты един,

Ты остаёшься неизменным,

О Неба гордый Властелин.

Прошу, Арториус, покинем,

И трон, и залу, и уйдём,

Величья маску мы отринем,

Мгновенья прошлого вернём,

Когда не сломанные властью.

И ностальгией назовём".

На то ответивший поклоном,

Не словом, нет, отнюдь не им,

Владыка шёл над Небосклоном,

Пусть духа болью и судим,

Во лике то не показавший,

И шагом медленным, таким

И так пройдя сквозь путь знакомый,

Сквозь коридоры и мосты,

Подскажет память путь искомый,

Среди гнетущей немоты,

Те двое шествует сквозь залы,

И к пику снежной высоты.

И отворив врата из древа,

Где снежный горн зовёт на бой,

Средь вьюги мраморного чрева,

Где хруст рождается ногой,

Где всё ущелье открывалось,

Холодной правит красотой.

"Уединенье здесь искали,

Когда ещё живы отцы" -

Шаги гиганта хруст рождали,

И длань ложится на зубцы,

Высокой башни, наблюдая,

С балкона этого. "Рубцы

Воспоминаний здесь терзают,

С тобою молоды, и смех,

Вдвоём делившие, - спадают,

Снежинки острые, - но тех,

Нам не вернуть благих истоков,

Ведь время судит нас и всех".

И взор великих глаз небесных,

И слово сказано теперь:

"Мы не во залы гранях тесных,

Наедине с тобой и дверь,

От мира делит и отныне,

Скажу какой пытает зверь".

Кристаллы вьюги окружают,

Как белоснежные ножи,

И боли вестники пытают,

То слуги белой госпожи,

Что завывает и смеётся:

"Не припаду к ручью я лжи

Скрывать, мой друг, мне нет желанья,

Ради прощанья в гранях сих,

Но мне не нужно оправданья,

Иль слов прощения, таких,

Пороков низших не познавший,

Я грех вершу, не нужно их.

Пришёл я встретить осужденье,

Принять его душой как меч,

Чтобы отбросить сожаленье,

Чтобы огнём былое сжечь,

И мост разрушенный оставить,

И груз сомнения средь плеч.

Но ты встречаешь пониманьем,

Не осуждаешь ты меня,

И стал ответ моим желаньем,

Исток где этого огня,

Что принимает смерть такую,

Где убеждения броня?"

"Когда калекой ты представший,

Я подле ложа наблюдал,

От боли зрел как ты кричавший,

Но я бессилен и сбежал,

Во ожидании кончины,

Крест обречённости держал".

"Винить тебя за то не смею,

Любой во прошлом понимал".

"Слова согревшие, идею,

Я, к сожалению, познал,

Что проявивший эту трусость,

В душе осталась и страдал.

Твоё прощенье заслуживший.

Себя простить я не могу,

И лишь одним я убедивший,

Открою правду, не солгу,

Войны супротив выступаю,

Но знай, Арториус, бегу

Бегу от слабости душевной,

И не спасение мне цель,

А цель окажется плачевной,

Мне миротворца эта трель,

Дарует лживое обличье,

И эта слава, этот хмель

Забвенье истины дарует,

Есть лицемерия стезя,

И дух ничтожный возликует.

Я тем достойный! И разя,

Обманом собственную душу,

Но обмануть себя нельзя.

Не прерывай мои ты речи,

Ты до конца сказать позволь,

Ведь что возложено на плечи,

Мне причиняет только боль,

Обманом славу заслуживший,

И лишь втирая в раны соль

Пытался лучше я казаться,

Готовым выступить, разить,

Но смел постыдно ошибаться,

Тебе лишь смею заявить,

Я не войны сражаюсь против,

И я не смею победить.

Я был ведом одним желаньем,

Казаться лучше во глазах,

И лживой святости вниманьем,

И как корабль на волнах,

Я был над бездною возвышен,

Что есть ничтожность во словах.

Я не спасаю, правду знаю,

Пусть меч огня я и отвёл,

На смерть от голода бросаю,

Но и заслугой даже счёл,

Пустым спасением возвышен,

Года я долгие так брёл".

Сжимая поручень руками,

И муки призрак на лице,

Покрыт холодными снегами,

Что оседают на лжеце,

Иконе лживого спасенья,

Снег оседал на беглеце.

"Могучим телом наделённый,

Насмешка это ли судьбы?

Я был жестокости лишённый,

Пустые речи и мольбы,

Себя заставить не сумею,

Творить безмолвные гробы.

То даже выше моей воли,

Не преступить мне ту черту.

А мир желает этой доли,

Но чуждый этому персту,

Избравший бегство, замирая,

Избрал я эту мерзлоту.

Превозношу я состраданье,

И безвозмездную черту,

Но миру чуждое звучанье,

Знал мир лишь тяжбы суету,

И коль желает мира смертный,

Войны он слушает мечту.

И я хотел, и я стремился,

Хотел быть частью, но увы,

Я чужаком здесь очутился,

Не часть Небесной синевы,

И миру наших лет изгоем,

Мир не желал моей главы.

На пораженья замер вдохе,

Смирился я сквозь реку лет.

Я был рождён не в той эпохе,

Но сил менять эпоху нет,

Лишь наблюдающий со сцены,

Куда не брошен будет свет.

Я против выступить не смею,

И за идти я не могу,

Лишь отступленья эпопею,

От муки выбора бегу,

И потому я узник замка,

Что в вековом стоит снегу".

Атланта сгорбленные плечи,

Атланта серый взор потух,

Лишь поражение средь речи:

"Молить я смею лишь о двух".

Он на колени опускаясь:

"Ты обрати ко просьбе слух.

Я почитаю смерть спасеньем,

Из рук твоих её приму,

Прошу, кори меня презреньем,

Но пусть один во эту тьму,

Ступлю, иных оставлю жизни,

Здесь муки только одному.

Любить я смевший, но и знавший

О своей слабости, но я,

Женой я Рейнов Дочь назвавший,

И сын мой юный, то семья,

Я ей страданий не желаю,

Как жизнь окончится моя

Не обрати их в Неба ярость,

Не обращай в живой их щит,

И пусть они встречают старость,

И если их душа лежит,

То пусть покинут эти стены,

И запад пусть их сохранит".

"Правитель Неба обещает,

И как твой друг я клятву дам,

С тобою смерть нас разделяет,

Но что ответить мне словам?

Что до того явивший слуху,

О герцог чуждый Небесам.

Ты выбираешь бегство бою,

И смерть избравший жизни ты,

Чужак ты нынешнему строю,

Не перемен поднял щиты,

Не за сражавшийся, но третий,

Был путь, лишённый красоты".

И отвернувшись, и взирая,

Во ледяную глубину:

"И если жизнь трудна земная,

Не дожидаясь седину,

О смерти думать ли достойно?

Избрав покоя тишину?

Не мне корить твои сужденья,

Ведь я и сам мечтал о том,

Средь ложа скованный, мученья,

Но не предстал я пред Судом,

Стезю иную я избравший,

Мир попирать своим плечом.

Отдам приказ, ускорю муки,

Во чашу яда больше льют.

Но я пройду сквозь боль разлуки,

Не средь апатии приют,

Коль ты уходишь, я ступаю,

Ведь отступившие гниют.

Позволь заранее проститься,

И я даривший смерть тебе,

С эпохой должен я сразиться,

Не должно году иль судьбе,

Нам диктовать смиренье свыше,

Живой есть перст в своём гербе".

И оставляя за спиною,

Скрываясь средь камней и стен,

Лишь одинокою слезою,

Былого ты отбросишь плен,

Сжигая мост для отступленья,

Судьба желавших перемен.

"Пусть род наш проклятый внимает,

О Рыжем Всаднике слова,

Войной что смертный называет,

И только Брата тетива,

Стрелу Раздора отпускает,

То Он несётся, и вдова

Явилась поступью. И дети,

Отцов узреть уж не смогли,

Ударом огненной Он плети,

Копыта Всадника сожгли,

Родного дома очертанья,

Оставив жалкие угли.

О Всадник Рыжий, что зовёт,

Что держит гордый флаг безумий,

Для королей Ты есть почёт,

Ты их спаситель от раздумий,

От муки мирной суеты,

Когда сиял во небе Тулий

Придёт Он с поднятым мечом,

И бедняков волной подхватит,

И станет равный нам врагом,

По воле трона он заплатит,

Своею кровью за мечту,

Что за перо вовек не схватит.

И Рыжий Конь Его ревёт,

И призывал на поле брани,

Греха понятие убьёт,

И среди духа нашей ткани,

Клеймо он зверя высекал,

Как знак жестокости без грани.

Он обещаньем завлекает,

Разрушить узы тяжбы дней,

И лишь познавший проклинает,

Ведь не вкусивший тех долей,

Его безмерно почитает,

И плачет средь кровавых дней.

Но смертный знать о том обязан,

Что Всадник сын не высших сфер,

Он волей нашей крепко связан,

И сыновьям дадим пример,

Что только смертного желаньем,

Война для Смерти кавалер".

- "Скорбь Мечей". Алексиус, поэт при дворе королевы Лиары.

Семнадцатый день Урд-Сатин. 1006 год.

Igmer Zoil.

Замок Карсвен.

В сиянье лунного величья,

Когда могучий небосвод,

Сменяет дня свои обличья,

Провозглашая тем поход,

Из звёзд воителей, что светом,

Ведут по жизни смертный род.

Вот Льва созвездие отважных,

Вот Хейна тусклая звезда,

А вот Артей, пророк он важных,

Событий, судеб и суда,

Имира светоч призывает,

И вслед за ним идёт орда.

Вот брата три сверкают белым,

И образуя чашу ждут,

И с девятью единым целым,

Весы небес дозор несут,

Под Девы дланью застывая,

И Лореляй сестрой зовут.

Вот Raglum красным засияет,

Застыв над морем изо льда,

Звезда кровавая пленяет,

Но Скорпион и их вражда,

Что управляет небом южным,

Узришь отсель ты без труда.

А здесь Архонт взирает грозно,

Владыка запада в былом,

Вот Змей востока, грациозно,

Он пустоту закрыл крылом,

И Великан секирой яркой,

Избрал Медведицу врагом.

И звёзды, дивные творенья,

Что окружают Лун Двух трон,

Пророки муз и вдохновенья,

Когда земля увидит сон,

Они взирают с небосклона,

Аванис, Дэйна и Тирон.

И орошая светом бледным,

Смывая бренность скуки дня,

Всё коронуя заповедным,

И нас познанием маня,

Меняли мир во воле ночи,

В сиянье звёздного огня.

И клык скалы из плоти прочной,

Теперь забудет свой оскал,

Под стороною сей восточной,

Где Магнус яркий взоры звал,

Во тишине вздохнёт природа.

Но смертный чудо разбивал.

Тяжёлый стон, набат желанья,

И эхо гимн поёт ему,

И безмятежность мирозданья,

Во ледяную канет тьму,

Светил материя чужая,

Труду тяжёлому тому.

И слова прочность воплощенье,

Что есть великая скала,

Роняло слёзы, ведь стремленье,

И руки смертных, что числа,

Не знали множеством, терзали,

И нерушимость умерла.

Средь раны горного массива,

Что смертный шахтой назовёт,

Под рокот мрачного мотива,

Железа вену он найдёт,

Кайло он острое опустит,

И жизнь скалы упорно пьёт.

И коль замрёшь ты у опоры,

И взглянешь вниз, во шахты тьму,

То бездны мрачные просторы,

Напомнят каждому тюрьму,

А дно для взора растворится,

И не объять вовек уму.

Замах широкий и взлетает,

Пыль оседает на телах,

Кайло железное стенает,

А пыль скрипит на их зубах,

Что стали чёрными как губы,

И пот застывший на глазах.

И словно бездны чёрной дети,

Отличья смыты во телах,

Среди грудной огонь был клети,

Тяжёлый кашель на устах,

Но задыхаясь, продолжают,

Забытый отдых во чертах.

И даже женщины стояли,

И труд принявшие, они,

Когда мужи без сил упали,

И дети шествуют, огни,

Из глаз исчезли, прижимают,

К груди обломки. Отдохни!

Так мать ребёнка закрывает,

И он упавший ниц без сил,

Во сне коротком не страдает,

И наконец он отпустил,

Породу горную, прижался,

Её в объятья заключил.

По воле трона мы вгрызались,

И разрушая скальный слой,

И лишь когда не поднимались,

И этой сгорбленной спиной,

Ты своё тело не поднимешь,

И лишь тогда найти покой!

Сын эдельвейсом украшает,

Забыл о жаре и труде,

В гробу сосновом ожидает,

Отец погибший во нужде,

Но скоро встретиться им снова,

В одной могиле, тесноте.

И пальцы их тогда сомкнутся,

И не отпустят никогда,

Земные дети вновь вернутся,

В могилу их ведёт нужда,

И белой костью как наследьем,

Встречают вместе холода.

Но даже кладбища молчанье,

О рёв могучий разобьёт,

Для мёртвых будет оправданье,

Но жизни бремя коль несёт,

То должно встать единым строем,

Ведь долга рок их спину гнёт.

В могучих кузницах сгорает,

И жизнь, покажется, сама,

И свет созвездий заслоняет,

И отступает ночи тьма,

Когда раскатами ударов,

Войны явление клейма.

Вот раскалённое как лава,

Железо, словно кровь земли,

Искрой являет ярость нрава,

И дань пожравшее, угли,

Среди ударов грома кузни,

Во форму новую сплели.

Горели брови, кожа тлеет,

И испаряется здесь пот,

Рука уж смертного робеет,

Ещё удар! Кричат, и рот,

Сжирает воздух, задыхаясь,

И среди этих стали нот

Удары молота сливались,

Во гимн взошедший к небесам,

Светила яркие скрывались,

И дым откроется глазам,

Что пошатнул сиянье Фины,

Нерона бросил вызов снам.

В тени хранилищ остывая,

Ряды холодные и ждут,

Творенья смысл познавая,

Клинки там острые зовут,

Топор и цепи, арбалеты,

Дозор до времени несут.

Пластин нагрудных строй сияет,

А здесь наплечников гряда,

Браслеты лунный свет являет,

И вновь рождённая руда,

Что после смерти превращалась,

В орудье высшего суда.

И ожидают приближенье,

Когда ударит Рыжий Конь,

И поведёт их во сраженье,

Сквозь кровь их алую, огонь,

Когда почувствуют, что смысл,

Когда сжимает их ладонь.

Пусты легенды иль кошмары,

Чудовищ ты легко найдёшь,

Взор подними, узри пожары,

И к осознанию придёшь,

Что не найти чудовищ хуже,

Кого ты братьями зовёшь.

Но взгляд подняв, вдали заметишь,

Увидишь острый башни пик,

И ты Химеру рядом встретишь,

Чей звёздный хвост и яркий лик,

Алмаза ярче воссияют,

Стеклу даруя звёздный блик.

И не кипело здесь страданье,

И не покрытый сажей пол,

Лишь власти высшее молчанье,

Высокий стул, что как престол,

Окна напротив возвышался,

Являя двух миров раскол.

И равнодушным серым глазом,

Лорд наблюдает над землёй,

Где смерть нашедшие приказом,

Суть подчинения стезёй,

Им стала волею Престола,

И стала высшею судьёй.

Но отворится дверь в покои,

Являя жёлтый, яркий свет,

И свечи, в комнате изгои,

Окрасят лорда силуэт,

И подступал могучий воин,

Страданий низших он поэт.

"И вновь, Лотар, покой тревожишь" -

Так рода Андлен молвит сын.

"Дурные вести вновь приносишь,

Хоть и ответ всегда один,

Я даровать тебе посмею,

На то есть множество причин".

И с кожей смуглой воин скажет,

Доспех тяжёлый прозвенит:

"Мне долг подобное укажет,

И дух мой счастьем не горит,

Но исполнение превыше,

Дочь над могилою стоит.

В ночи с отцом её прощанья,

Средь ложа двое возлегли,

Покоя нет среди дыханья,

А кожа цвета их земли,

Боюсь с рассветом нас покинут,

Помочь иные не смогли".

"Я говорил и повторяюсь", -

И равнодушный, серый взор.

"И во решенье не меняюсь,

Пусть сокрушают вены гор,

И повинуясь воле Неба,

Ведь ей противиться позор.

На день скорбящим дай свободу,

Проститься с умершим отцом,

Вдове позволь идти к восходу,

Не в одиночестве, плечом,

Детей прижать к себе сильнее,

И пусть проводят в путь вином.

А после речь скажи пред ними,

Что Небо помнит жертвы их,

Оно запомнит их благими,

И ветер памяти как стих,

Через века несётся вечно,

И вечно в памяти живых.

Скажи, что долг есть благо цели,

Что труд величья эмиссар,

Что только трус среди постели,

Отнюдь их жизни не кошмар,

Что тем творят звезду блаженства,

И только вытерпеть им жар".

"Лорд Андлен, вас не понимаю", -

Могучий воин произнёс.

"Средь обездоленных шагаю,

Их боль и муки я пронёс,

Столь осязаемы, заметны,

Готов был даже на утёс

От боли духа я забраться,

И спрыгнуть, более не знать,

Не должно смертному караться,

Подобным образом, страдать,

С надеждой слабою, что завтра,

Им смерть удастся избежать.

Тела я чёрные узревший,

Вовек от грязи не отмыть,

Ребёнок был, на землю севший,

И не желая даже быть,

Во небо взор свой устремивший,

Но принуждённый снова рыть.

И даже более, там речи,

Сквозь кашель мрачный. Не могу.

Коль опускаются их плечи,

В глазах уставших мы врагу,

Мы уподобиться способны,

И правда в этом, не солгу".

"Не управляет жалость мною,

Я кровью высшей отделён,

А ты, смотревший за толпою,

Где выживает, кто силён,

Найди возможности смириться", -

И приговор был изречён.

"Лотар, мой рыцарь, смуглой кожей,

Пришёл ты с южной стороны,

Рождён судьбой ты с ними схожей,

Простолюдин, что средь весны,

Был вознесён за труд нелёгкий,

И потому был крест вины.

И жалость, вновь скажу, не знаю,

Но гнев познать мне не дано,

Престол сказал, и я терзаю,

Закон общины, суждено,

Нам подчиняться иль исчезнуть,

И тем страданье рождено.

Престола волей наделённый,

Я отдаю приказ другим,

И от грехов я Им прощённый,

Отсель с тобою мы следим,

Как воля высшая сминает,

Неважно что с тобой хотим.

Ты говорил, они роптали,

И мне понятна участь та,

Теряли близких, умирали,

И участь бренная хребта,

Что переломится под весом,

Судьба страшнее чем скота.

Но почитаю действо волей,

В презренье слово утоплю,

Смотри, они, под этой долей,

Лишь говорят, ещё терплю,

И коль терпеть они готовы,

То лишь молчание явлю.

И потому причин не знаю,

Зачем вмешаться должен я,

Тем колесо труда сломаю,

Покорность в душах их змея,

Что лишь по их и только воле,

Живёт у слабости ручья.

Никто вовеки не измерит,

Что вольны бросить те долой,

Кто был послушен, свято верит,

Что этой жертвой и слезой,

День новый близким созидает.

Того желает высший строй.

Лишь действо есть тому преграда,

Поверь, воитель, не слова,

Готовы гнить они средь смрада,

Забыв про волю и права,

Чужого счастья ради ляжет,

На дно он жертвенного рва".

Могучий воин промолчавший,

А с башни серый взор следил,

Как о грядущем дне мечтавший,

За благо жизнью заплатил,

Но жертвы плод кто пожинает,

Престол иль те, кого любил?

"В темнице сей гнию годами,

Убийца, вор и лицедей,

Покрытый кровью и грехами,

Но и конец сей жизни дней,

Придёт с рассветом и петлёю,

Под взором множества мужей.

Последней волей обречённых,

Я о пере посмел взывать,

Средь прутьев вечер и солёных,

От капель моря не сбежать,

Волна ударила во берег,

И страх посмевший я узнать.

Годами гнивший и не знавший,

Но приближается конец,

В ночи я, кажется, кричавший,

А до того я был храбрец!

Но с неминуемой кончиной,

Смириться мне помог венец.

Венец той силы, что над нами,

Земного больше, для меня,

И зревший этими глазами,

Я неба всполохи огня,

И высший знак во том узревший,

Он жил, познанием маня.

Во сон тяжёлый провалился,

Во этом сне узрел тропу,

Где белый свет с небес пролился,

Но я поставивший стопу,

Упрямо шествовал и вскоре,

Пристал я к высшему столпу.

И наконец приникший к Трону,

Слова я мудрости вкусил,

Покоя был привержен тону,

Душою грешен, но простил,

Равнины Мёртвой Повелитель,

Слезами щедро заплатил.

Отрину страх и сожаленья,

И распрощаюсь я с былым,

О жизни жалкие мгновенья,

Они пред вечностью лишь дым,

Пусть издеваются над телом,

Душою быть вовек живым".

- Прощальная записка заключённого.

Тридцать четвертый день Урд-Сатин. 1006 год.

Skarl Agren.

Уж время близится заката,

Весны в зелёном карнавал,

И госпожа в одеждах злата,

Что летом смертный называл,

На трон сверкающей походкой,

Восходит гордо, и призвал

Владыка солнце легионы,

Сиявших золотом лучей,

И тем ударив в бастионы,

Лугов и пашен, даже дней,

Преобладает власть, а Луны,

Он покоряет средь ночей.

Средь эдельвейса утонувши,

Луга встречают час благой,

И птица гордая взмахнувши,

Парит над бурною рекой,

А ветер странник завывает,

Ведя сражение с травой.

О время жизни! Торжествует!

И ликованием был мир,

С лихвой наполненный! Дарует,

И среди кроны тонких лир,

Звучит симфония триумфа!

Но тусклый взора был сапфир.

Сапфир Небесного Владыки,

Что скорбным всадником ступал,

Двенадцать рыцарей и лики,

Не знают разницы, упал,

Флаг Неба гордости и власти,

Безвольным спутником свисал.

И ликом мрачным осквернённый,

Небес Правитель размышлял:

"От дум походом не спасённый,

Отнюдь! Уверенность терял,

Когда я действом ослеплённый,

Тогда мне стойкость, но влиял

Мне час бездействия стал карой,

Минута праздности мне враг,

А мысли злобной стали сварой,

Что вьются хищные и наг,

Пред ними разум и теряю,

Истоки воли и в овраг

Во омут совести упавший,

Убийство ядом, но хотел!

О переменах я мечтавший,

Но, показалось, овдовел,

Утратил то, что нас от зверя,

И душу ль я теперь имел?"

Дорогой медленной ступая,

Путь размышления познал:

"На первый взгляд она простая,

Суть перемены, коль желал,

Ломай былое, жги опоры,

И коль предвестником назвал

То чувство совести не зная,

Вины иль горечи потерь,

Цена достойная, любая,

Руби в грядущее ты дверь,

Сжигай, святым себя считая,

Во неизбежность только верь.

Но рассуждая о высоком,

Нельзя о низком забывать,

Что незаметно свыше оком,

Престола право то, не знать!

И лица с именем срывая,

Необходимостью считать.

Не глуп иль слеп, я понимаю,

Ведь я создавший легион,

Холодный, мёртвый, но шагаю,

И я не должен слышать стон,

Поднявший голову, штурмую,

Былого старый бастион.

Необходимость, неизбежность,

О сколь приятные слова,

И тем правителя я внешность,

Себе примерю и права,

Я узурпирую убийства,

Цена коль блага такова!

Я хоронить детей уставший,

И то желаю изменить,

И среди голода страдавший,

Народ желаю защитить,

Дать место жизни, и от смерти...

И можно долго говорить.

В войне победой знаменую,

Эпохи новой я восход,

Закона старого я сбрую,

Отброшу гордо и народ,

Средь ликования ослепнет,

Но перемены сей поход

Меня ценой своей смущает,

Убийства, горе и огни,

Коль цель знамением сияет,

Любые средства, все они!

Коль ради блага преступленье,

Греху ль обычному сродни?"

Тяжёлых мыслей омут бренный,

Покинут будет, пред тобой,

Свидетель прошлого несменный,

То мост над бурною рекой,

Где павший ниц переродился,

Калекой ставший и покой

Души забывший, и горевший,

Мечтаньем высшим и желал,

Конь замирает, ты смотревший:

"Во моих снах, когда я спал,

Сей появлялся мост, но нечто,

Мой разум всё же забывал.

Ах да, та дева, лишь безумье,

И тела боль ей не порок.

Но от чего о ней раздумье?

От силы высшей будет прок?

Какая глупость, отрицаю,

Души то слабости исток.

Равнины Мёртвой Повелитель,

Судья, встречающий всех нас!

Лишь книги есть Его обитель!

Жрецов мне претит лживый глас,

И Пантеон я презираю".

Но в это время, в этот час

Холодный ветер, столь чужой,

Изгой для летнего оплота,

Он одолевший стали слой,

И визга ветром взята нота,

Стенает призраком и брат,

Того, что дух у арки грота.

"И всё же истину сказавши,

Безумна дева, но слова,

Я план войны писал не спавши,

Дороги, крепости, едва,

Столицу мысленно узревший,

Не день терявший и не два

На размышления, осада,

И штурмом мне её не взять,

Коль затяну до снегопада,

Рискую всё я потерять,

И обречённою попыткой,

Лишь поражение объять.

Она пророчила решенье,

Пусть и не верю в Пантеон,

Хоть я испытывал сомненье,

Но коль поставил всё на кон,

Пренебрегать ли я посмею,

Иль был на всё способен трон?"

Прошла минута и вторая,

Уж даже пятой шёл черёд,

Но то молчание сражая:

"Вперёд же, рыцари, вперёд,

Не дом родной нас ожидает,

Но пики, где не тает лёд".

И мрачным взором обменявшись,

Двенадцать рыцарей пойдут,

А ветер словно бы поклявшись,

От моей власти не сбегут!

Упрямым спутником являлся,

Его ли вестником зовут?

******************************************************************

Тридцать седьмой день Урд-Сатин. 1006 год.

Host Molt.

Три дня прошествуют под знаком,

Под знаком грома и дождей,

И небо тёмное, что мраком,

Пологом скрытое и дней,

Мерило времени забыло,

Тринадцать шествуют мужей.

Дождь не великий и не грозный,

Не сокрушающий поток,

Но лишь мучитель виртуозный,

Скрывая тучами восток,

И каплей острой высекает,

Он знак усталости и рок

Те легионы влаги павшей,

Несут с собою и огни,

Далёкой молнии, связавшей,

С землёю небо и вдохни,

Грозы знамение и слушай,

И коль отважен, то рискни

Взгляни на хаос, что разверзся,

Кричит, стенает и зовёт,

Ты страх познавший, но доверься,

И красоту твой взор найдёт,

И скалы мрачные горели,

Искра небесная живёт.

Забыл мольбу, презрел погоду,

Лишь блеск решимости в глазах,

Ты приближался к небосводу,

Ответу быть во сих горах,

И наконец её узревший,

О деву в ржавчины следах.

И неподвижно возвышаясь,

Босые ступни средь камней,

С природой словно не считаясь,

Двенадцать замерло мужей,

Один посмевший приближаться,

Как сын возвышенных кровей.

Во оке тусклом безразличье,

А плащ покажется крылом,

А бури грозное величье,

Ей прахом ставшее, не злом.

Живая, мёртвая? Не знаешь.

И смертным ли понять умом?

"Считать тебя безумною смею,

Так было в прошлом и сейчас,

Пусть о решенье сожалею,

Но бури яростный сей глас,

Мне доказательством являлся,

И стал он вестником для нас.

Ты говорила", - продолжаешь,

Небесной молнией сиял.

"Судье ты служишь и внимаешь,

Кто узы времени терял,

Исток познавший и прошедший,

И волей вечность Он распял.

В природе вижу я знаменье,

Он призывает ли меня?"

В ответ звучавшее: "Явленье,

И всполох синего огня,

То не пророки воли высшей,

И не Суда предвестник дня".

"Сказать желаешь, ошибался?

И обманул желаньем дух?"

И голос девы: "Не нуждался,

Он не терзает глаз иль слух,

И не прельщает дар вниманья,

И к прославлению Он глух.

Ему отказ согласья кровник,

Ему печаль и гнев равны,

Бедняк, убийца иль сановник,

Средь часа времени волны,

Смешались стёртые обличья,

Деянья даже не важны.

Любовь и ненависть едины,

Пустые, бренные слова,

Кричите или гните спины,

Среди веков ведь вы едва,

Объединить и три не в силах,

Вы мимолётная глава.

И потому Он чуждый знакам,

Лишён потребности Он в том,

Он измеряет вечность шагом,

И век покажется лишь сном,

И с трона высшего взирая,

Ничто не ставшее грехом".

Был лик правителя покрытый,

Дождя следами, он сказал:

"Былого символ, но забытый,

Не верю в высшее, но звал,

Шанс на победу, и ведомый,

Веди же, дева, я желал

На кон всё бросить без остатка,

Безумцем пусть и заклеймят,

Но слуха лучше мне перчатка,

Чем мысли в разуме шумят,

Что изменить я был во силах,

Когда я роком был объят.

Не верю я, но жажду верить,

На шанс обязан уповать,

Моим рассудком не измерить,

Но я обязанный ступать!

Сбежать постыдно не желаю,

На том поставлена печать".

И не заметив шрам от плети,

Ты содрогнёшься от идей,

И страх рождается средь клети,

Костей и сердца, но мужей,

Ты за собой ведёшь во скалы,

Во блеске молнии мечей.

"Услышь, Аврора, о поступках,

Что вознамерился свершить,

Вино мне сладкое во кубках,

И слуги жаждут мне служить,

Ликует тело, но душою,

Не мог действительность любить!"

"Постой, Офелиос! Взываю,

Отца стремившийся предать!

Я твоей смерти не желаю,

И жизнь готовая отдать,

Лишь убери кинжал во ножны,

Нам грех не должно совершать!"

"Внимай, любовь моя, ты слову,

Не ради золота иду,

Но дня грядущего я зову,

Душою отданный, гнезду,

Я родовому вызов брошу,

Пусть от мечей я и паду.

Стезя страдания народу,

Дана ли свыше, то судьба?

Ведь слёзы льют они как воду,

И их безмолвная мольба!

Погибну лучше, но пытаясь,

То изменить, чем средь гроба

Забудусь в праздности, плитою,

Надгробной скажут, только был,

Свершаем грех пусть будет мною,

Но дух свершений не остыл,

Отец во жадности менялся,

Давно о долге уж забыл.

Ради грядущего ступаю,

Ради грядущего умру!

Грехи грехом я выжигаю,

Меня запомни! Я беру,

Кинжал сей острый и объятья,

И к смерти шествую одру!"

- "Офелиос". Алексиус, поэт при дворе королевы Лиары.

Пятнадцатый день Мит-Амрен. 1006 год.

Западный берег Flur, niltren Kors.

Замок Рударн.

Где розы дикие уснувши,

Где волк уныло завывал,

Крыло где чёрное взмахнувши,

И ворон мрачный покидал,

Он клёна ветви и паривший,

Где мотылёк во тьме мелькал

Где света бледного мерцанье,

Где холод звёздного клейма,

Где замирает мирозданье,

И ночи летней этой тьма,

Клыки вонзившая во землю,

Взирай на замок средь холма.

И ворон, спутник потрясений,

Свидетель бремени земли,

Замрёт у камня укреплений,

На миг застывший, но влекли,

Огни его высокой башни,

О птица чёрная, внемли!

Как эмиссар Луны сиянья,

Как герольд крови и потерь,

Летит к вершине, где деянья,

Большая зала где, и дверь,

Закрыта каждому, остался,

По крови смертный, духом зверь.

Стол длинный залу украшает,

Во блеске яростных свечей,

И сонм забытых восседает,

И пусть возвышенных кровей,

Закон наследия к четвёртым,

Пощад не знает, сыновей

Кто брошен был рукой забвенья,

Сюда пришедших в эту ночь.

Средь кубков будут отраженья,

Сомнений, что они и прочь,

Отбросить рады, но душою,

Всё понимают: "Вам помочь

Я своей речью пожелаю" -

Один поднялся среди них.

"Решиться сложно, это знаю,

Ведь потому во гранях сих,

Что мы предательство замыслив,

Смерть для отцов зовём своих".

Средь крови Тернов порождённый,

И имя Талион. "Ведь я,

Годами первый, но лишённый,

Меня оставила семья,

Милорды, лгать вам не позвольте,

Ведёт нас жадности змея.

Во тени братьев оставались,

Пусть и глупы они порой,

Но нам объедки доставались,

Закон наследия, земной,

Нам роком ставший и проклятьем,

Мириться должно ли с ценой?

Мы были верными, но сколько,

Мы то обязаны терпеть?

Терпели долго мы, но только,

То неизменно и смотреть,

На остальных способны благо,

И может только сожалеть.

Мирились долго с тем значеньем,

Законом скованы, судьбой,

И хоть пытаемы терпеньем,

Для нас останется чужой,

Тот плод усердия, стремлений,

Семья становится стеной.

Трудна смирения та доля,

Мириться с ней ещё сложней,

Нам говорят, ущербна воля!

Не нужно собственных идей,

Послушно слушай, вслед идущий,

Нет большей радости твоей.

Но справедливо ли?" - спросивший,

Он у собравшихся сынов.

"Закон нас в этом убедивший,

И объявивший, что и ртов,

Открыть, нам право запрещает,

Терпите, жалкие, таков

Таков удел. Такой желали?

Такой вы видите судьбу?

Года вы долгие молчали,

И зубом резали губу,

Тем заглушая крик, но это,

Клеймо раба на нашем лбу!"

И обведя собранье взором,

Совет предателей, сынов:

"Судить желаем мы укором,

Судить желаем мы отцов,

И воздавая гневом нашим,

Под стягом крови и грехов.

И разрывая цепь презренья,

Мы заклеймённые бедой,

Покинем клеть тогда забвенья,

Пусть даже высшею ценой,

Спасенье выкуем по воле,

Но для того разрушим строй.

Вам дева бледная сказала,

Мне повторить её слова?

Нам эра место указала,

Семье и западу, едва,

Нужны живыми, но востоком,

Тропа проложена средь рва.

Желанье есть, осталась воля,

Сменить знамёна на восток,

То есть предательство и доля,

И без сомнения порок,

Но то и шанс на перемены,

Что низведёт молчанья рок.

Я обращаюсь к вам, забытым,

Пришедшим в эту ночь, сюда,

Судьбой достойно жить сокрытым?

Страданий лишь терпеть года?

Иль в мятеже отбросить рабство?

Скажите, в чём был лик стыда?"

******************************************************************

Во час триумфа перемены,

Что называется зарёй,

Восходит солнце среди сцены,

Что называем мы землёй,

И день грядущий наступает,

И ты, грядущее стезёй

Своей избравший, опираясь,

На стену камня, ведь и сна,

Не знал сей ночью, но касаясь,

Дверей в покои, где спина,

Той девы бледной и встречает,

Рассвет у запада окна.

Светлее кожа льда и снега,

Рубин глаза её затмят,

Изгой не знающий ковчега,

Извечно проклятой клеймят,

Во шаге вставший перед нею,

О как же волосы блестят!

Сияют в солнечном обличье,

И на ветру трепещет ткань,

Простое платье, но величье,

Волос её коснулась длань,

И ожидая речь собранья,

Что преступило долга грань.

"О ты, посланница востока,

Ты привела мечи ко мне,

Сынов избравших путь порока,

И мир желающих в огне,

Былой разрушить, но и новый,

Создать по воле. О цене

Их размышления мгновенье,

Лишь речи пламенной огни,

Души коснулись и забвенье,

И словно призраки резни,

Мечом судить иных готовы,

Мстить за былые жаждут дни".

"О перемен болезнь заразна", -

Великих Лун ответит дочь.

"Не знает равных средь соблазна,

Огнём сжигает, но и прочь,

Земные дети не отбросят,

В былом они увидят ночь.

Ведь паралич идей, желаний,

Рождает сон, что смерти лик,

Вдоль бесконечных подражаний,

Что нарастают как ледник,

И грудь сминавшие под весом,

И жаждут лишь смиренья крик.

В покое смертные нуждались,

Былые раны исцелить,

Но долго коль они цеплялись,

Их начинает тяготить,

И цепью ставшее на шеях,

И не желая отпустить.

Столь притягательно желанье,

По своей воле мир менять,

Ведь он есть общества созданье,

Вершить, не только умолять,

И потому во этой зале,

Вложили в длани рукоять".

"Они желали титул власти,

Я не похожий был на них,

Не разделяю этой страсти,

И не прельщает путь мирских,

Желаний алчности и славы,

Не для того во гранях сих".

"О, Лорд Реки, мне то известно", -

И девы бледной будет речь.

"Желанье ваше духу лестно,

Но коль спасение отсечь,

Что красотой считаю слова,

Вы, как они, желали сжечь.

Желанье ваше не корона,

Не титул, власть среди земли,

Чужак средь дома бастиона,

Едина крыша, но вдали,

Вы одиночества есть пленник,

И рок страдания несли.

Желанье духа, но не тела,

Но тело есть посредник их,

Рабы мы смертного удела,

И грёз мы пленники своих,

И потому мертвы различья,

Души стремлений и мирских.

Ведь как они, ценой желали,

Платить за тяжбы прошлых лет,

Ведь как они, и вы устали,

И тем предательства вы цвет,

Гербом избравшие и сердце,

Спасенье чувствует, ответ".

"Ошибок в речи не нашедший,

Хоть и признать то не хочу,

Предатель, истинно, и шедший,

К отцеубийству и мечу,

Но согласиться не посмею,

В одном я лишь не промолчу.

В мгновенье это нет отличий,

Мой дух и алчность сыновей,

Нет добродетелей, приличий,

Но через сотни новых дней,

Они останутся былыми,

Во власти жадности идей.

А я, возможно, коль годами,

Был отведён достойный срок,

Прощенья нет, но и чертами,

Известен стану, что порок,

Не ставят выше остального,

Такой, возможно, ждёт венок".

"Во мести тлеющие души,

Да не найдут покой земли,

Средь тверди неба или суши,

Ведь обречённости угли,

Что полыхают нашей волей,

И что рассудок обрекли.

Ведь ей отдавшийся сгорает,

И остальных ведёт с собой,

Судьёй грехов себя считает,

Во мыслях собственных святой,

Виновных и невинных вместе,

В один поставивший он строй.

Меж справедливостью и местью,

Безумно тонкой грани нить,

Не называй возмездье честью,

Грехом спеши его клеймить,

Иль уподобишься свершившим,

Которых клялся поразить".

- "Откровения Верных". Глава Седьмая. Стих Третий.

Двадцать пятый день Мит-Амрен. 1006 год.

Soine Urul Targ.

Замок Пика Севера.

Уж лета близится средина,

Но неизменный вьюги вой,

Им льда наполнена пучина,

И час холодный и ночной,

Тот одинокий замок встретит,

Под Фиве яркою звездой.

О века древнего творенье,

О неусыпный часовой,

Забудь покоя наслажденье,

И льдом закованной стеной,

Встречаешь гневные раскаты,

Ты вьюги яростной и злой.

Дрожащих стёкол наважденье,

Объята трепетом свеча,

В ночи проиграно сраженье,

Не волей снега иль меча,

Но среди ложа обречённый,

И дни последние влача

В своих покоях ожидает,

Могучий герцог, но теперь,

Атланта взглядом не узнает,

Его поверг страданий зверь,

Он встать без помощи не в силах.

В ночи откроет леди дверь.

Его жена войдёт в покои,

То благородных Рейнов дочь,

И беспокойства в лике знои,

Что ради блага гонит прочь,

Но и бесследно не исчезнут,

Холодной вьюги воет ночь.

У ложа место занимая,

Его ладонь сожмёт в своих,

И вне желания вздыхая,

Ведь жар во теле не утих,

А лишь усилился двукратно,

И не найти вестей благих.

В глаза открытые смотрела,

Что неотрывно, к высоте,

Вне жизни яркого удела,

И в безграничной пустоте,

Не уступавшие и мёртвым,

Что мрачно встали на черте.

Могучий герцог бури хладной,

Неделю встать не может сам,

Стезе мучений беспощадной,

Судьба остаться и углам,

Он четырём и смерти пленник,

Давно уж ведомо сердцам.

"Внимай же, Эльза". Шёпот гласа,

Столь тихий, жалкий и такой:

"В ночи тебя призвал я часа" -

Что не покажется живой,

И дрожью прерванный, о холод,

Тепло низвергнувший долой.

"Не стоит, Тедерик, в сравненье,

Мои невзгоды только пыль", -

Пусть прозвучало утешенье,

Но и её мучений шпиль,

Ночей бессонных коронует,

И позабыт покоя штиль.

Сжимавший длани, но бессильно,

Пытаясь дар познать тепла,

Холодный пот течёт обильно,

В груди клокочет призрак зла,

Порывом воли, задыхаясь:

"Я пожелал, и ты вняла

Прошу тебя, услышь желанье,

Уж моей смерти близкий час..."

Лишь обречённое молчанье,

С трудом поднявшийся и глас:

"Я исповедаться желаю,

Я многим лгал и лгал о нас.

Я знаю бремя сожалений,

И сожалением влачил,

Услышь трагедию падений,

И самому себе не мил".

Вздохнувший герцог, но и после

Во свою исповедь вступил.

Под вьюги смех и ярость снега,

Под трепет траурной свечи,

Рассказ он вёл, судьбу побега,

Встречавший лунные лучи,

Что окропляют кожу бледным,

И боль рождают слов мечи.

И долгой повестью терзает,

Что протянулась сквозь года,

Лишь умирая, не скрывает,

А Фиве спутник, та звезда,

Что проводник для откровений,

Горит средь тех владений льда.

Дух не сегодняшний вручённый,

Жестокость, кровь и суд других,

И титул чуждый обретённый,

Хоть правил жизни и иных,

Но подчиняясь воле высшей,

Обрёл печаль во гранях сих.

Души стремления, желанья,

Годам столь чуждые слова,

И не найти им пониманья,

И есть решения лишь два,

Душой смириться иль бороться,

Изгоя суть ведь такова.

Как на одре бросавший друга,

И смерть не в силах наблюдать,

Правитель выжил, но средь круга,

Теперь позора жить, не знать,

К себе прощения и пленник,

Он замка смел что домом звать.

И муки только заглушая,

Пусть лицемерием ведён,

О мире речью, но пустая,

И миротворца трон вручён,

Что был бессмысленный, убогий,

Со дня творенья обречён.

Эпохе вызов не бросая,

Мириться с ней он не желал,

Судьба нелепая, такая,

Что и судьбой бы не назвал,

Изгоя бегство от свершений,

Но перед смертью ныне встал.

"И много хуже лишь одно,

И проклинал себя годами,

Коль было всё обречено,

Мне смерть под этими снегами,

Беспечно смевший я любить,

Двумя союз рождён сердцами.

Я должен был уйти один,

И не тянуть на дно с собою,

Но я обрёк судьбой чужбин,

И обманул мечтой святою,

Я лгал о мире тронов двух,

Не созидаем миф тот мною.

Во своё бегство смел вовлечь,

Я презирал свои деянья,

И лишь сейчас могу изречь,

У ложа смерти покаянья,

Я сожалел и продолжал,

Тобой унял свои страданья.

Причина ложь, но не теченье,

Я смел любить наперекор,

Прости меня, хоть мне прощенье,

Готов принять я твой укор,

Перед тобой, душой отрытый,

Мечты твоей возложен вор".

Тяжёлым кашлем задыхаясь,

Во стоне длительном тонул,

Могучим телом содрогаясь,

Что и страданий ветер сдул,

И ожидавший приговора,

В глаза он синие взглянул.

И отпуская твои длани,

И коронуя вздохом речь,

Рукой сжимая платья ткани:

"Мечтой о мире смел ты влечь,

И знаменуя окончанье,

Решился крах тому изречь.

Меня, ты, Тедерик, обманом,

Пленил под рёв турнира труб,

Был мне врагом, востока кланом,

Но те слова, с дрожащих губ,

Вражды супротив ополчились,

Войны желал разрушить дуб.

Наш срок короткий, это знаю,

Вражды огни нам не унять,

И мне известно, проиграю,

Мечту мою мне не объять,

Мечта о мире, я желала,

И ей посмел меня распять.

И среди смертного одра,

В объятьях гибели тумана,

О сколь воистину остра,

Речь часа гибели обмана,

И сколь болезненно копьё,

И кровоточит сердца рана".

Вздохнёт она и синим взором,

Атланта зревшая угли:

"Прощенья нет, ты бывший вором,

Цветы презрения росли,

Простить тебя я не посмею,

Но, вор мечты моей, внемли

Причина ложь, но не теченье,

Ты оказался в этом прав" -

Атлант познает удивленье,

Не зревший огненных оправ,

Что во глазах являлись гневом.

"Ты не солгал, о том сказав.

Десяток лет души единства,

Я не способна позабыть,

Союз рождённый из бесчинства,

Но память тех годов не смыть,

В конце печаль я отыскала,

Но мне позволь ты заявить.

Я Рейнов кровь и Дочь я Грома".

С великой гордостью она:

"Пусть и изгой родного дома" -

Прямые плечи и спина.

"С рожденья честь и долг эгида,

До смерти буду я верна.

Останусь здесь, в твоих покоях,

Как присуждает долг жены,

Я не сдалась во чуждых зноях,

Нам, Рейнам, долг и честь даны,

Не стать Скарл-Фрой вовеки леди,

Зима изгой, я дочь весны".

"Не смел просить подобной чести" -

Слеза упавшая с тех глаз.

"Я лжец, предатель, только мести,

Я недостоин этих фраз!" -

И содрогаясь от стенаний.

"Позволь сказать в последний раз

Года с тобой моё спасенье,

Любовь твоя великий дар,

Когда войду в Судьи владенье,

Я пронесу, как эмиссар,

Слова тебе хвалебной славы!" -

Он замолчал, пытает жар.

Касанье робкое снисходит,

Спасенья хлад её руки:

"Меж нами ложь волчицей бродит,

Но память шепчет вопреки,

Года с тобой забыть не смею,

Мы до конца с тобой близки".

"Правитель Неба, я взмолился,

Он клятву дал средь снега мне,

Долг инструмента не хранился,

Вы не заложники в огне,

Супротив запада орудьем,

Не стать ни сыну, ни жене".

"Довольно, Тедерик, востоку,

Не смею верить больше я.

Теперь забудь, отдайся сроку,

Смерть приближается твоя,

Молчаньем, Тедерик, проводим,

Средь нашей памяти ручья".

Звучавший реквием по счастью,

О вьюги хладная струна,

Она союза стала частью,

Звезда отныне не видна,

Что откровения предвестник,

Исчезла Фиве, ночь темна.

"Сквозь мёртвых мрачную долину,

Меня провёл нелёгкий путь,

Не смертных место, но в пучину,

Неосторожно смел шагнуть,

И наполняясь страхом жутким,

Но и не смел с пути свернуть.

Набат тяжёлый в отдаленье,

Что призывал рассудок мой,

Ответа жажда, наважденье,

О вспомню как, горю виной,

Но вслед за разума порывом,

Оставил мир в ту ночь земной.

Я легион минуя шагом,

При жизни лорды, короли,

Овеян каждый высшим благом,

И на престол земной взошли,

Рубец венца их лоб разрезал,

Менять судьбу они могли.

Я легион минуя шагом,

Воитель каждый и герой,

Лежат убитые оврагом,

Их знаменуют путь земной,

Рубцы меча терзают длани,

И как при жизни держат строй.

Я легион минуя шагом,

Художник, скульптор и поэт,

Судьбу творца избравший стягом,

Узнавший многих силуэт,

Перо иль кисть печать оставит,

Вот Ромул, Астрид, их дуэт.

Я легион минуя шагом,

Сквозь бедняков и нищих строй,

И жить под голода им флагом,

И плесневелый хлеб звездой,

Горящей всех иные сильнее,

Рубцы страданий скроет мглой.

Конца и края не заметить,

И бесконечность тем узнал,

Былого гениев мог встретить,

Пример чей жизнь мою создал,

Но лишь одно с ума сводило,

Но что же именно? Не знал.

Здесь серым телом наделённый,

Король, что знал богатство дней,

При жизни златом окружённый.

Голодных, жалких зрел мужей,

Ряды их серые в теснине,

И нет отличий средь очей.

Значенье цвета тем познавший,

И ужаснулся разум мой,

Я по себе судил, считавший,

Но коль оставив плащ земной,

Живых мы символы отбросим,

То вне отличий будет строй.

И тем прозревший, оглянувшись,

Мне лиц знакомых не найти,

И взором каждого коснувшись,

Рядов мне зримых на пути,

Меж нищим, воином, владыкой,

Не зрел отличий. Но идти

Сквозь мёртвых мрачную долину,

И вдоль рядов единых лиц,

О лишь представлю ту картину,

Почти готов упасть я ниц,

Набат тяжёлый приближался,

Дрожит рука среди страниц".

- запись из личного дневника Риардана из Залива Рассвета.

Двадцать девятый день Мит-Амрен. 1006 год.

Host Molt.

Правитель Неба шёл тропою,

Что пролегала меж камней,

Шаг измеряющий слезою,

И счёт утративший он дней,

О ты, одумайся! Калека!

И поверни назад быстрей!

Упрямством волю закаляя,

Путь пролегающий меж скал,

Усталость в облике являя,

Но и ещё Правитель знал,

Груз удивления, за девой,

За той он проклятой ступал.

Назвать иначе не пытаясь,

Была ли смертная пред ним?

Двенадцать рыцарей скитаясь,

Могучий каждый, но таким,

Таким измученным был воин,

Но девы лик той был другим.

Был безразличным, совершенным,

Босые ноги в даль ведут,

Вселявший ужас, неизменным,

Но камни словно деву чтут,

И резать кожу не посмели,

Иль прочь от девы той бегут?

Звучало странно, но поверить,

В то лишь узревший в силах был,

А что до странного, измерить,

Десятком смог бы, хоть и слыл,

Врагом великим мистицизма,

Но слишком многое открыл.

За девой той ты вслед ступая,

Узнал, что даже и она,

Сама природа, вековая,

Бояться может, лишена,

Былой надменности и лика,

О это зрел ты здесь сполна.

Как барс голодный убегает,

Как сокол прячется в камнях,

Река, что скалы разрушает,

Забудет гневное, в зверях,

Во птицах, скалах и природе,

Ты был уверен, чуешь страх.

Но в час полудня дева эта,

Поднимет длань свою к скале,

Она молчит, но суть ответа,

Понять способный ты вполне,

Цель пред тобой, зияет мраком,

Что ожидает в этой мгле?

А мгла вдали себя являет,

Пещера сломанных зубцов,

Скала близнец, но разум знает,

И боль трепещет средь висков,

О ты, пленявший душу ужас,

Что не опишешь властью слов.

Правитель Неба обратился,

В глаза он рыцаря смотрел,

Воитель обликом взмолился,

Назад вернуться он хотел,

Безмолвно он молил отказа,

И был он бледным словно мел.

Но волей странной покорённый,

Фонарь во длани свои взял,

Пусть страх остался, не лишённый,

Но страху этому не внял,

Во одиночестве за девой,

Себя ты бездною распял.

За девой следовал Правитель,

Смыкался свод над головой,

Великой тьмы ты ныне зритель,

Столь бесконечной и пустой,

Все бесполезны описанья,

Одно лишь знаешь, что чужой.

Фонарь железный, дар спасенья,

Всего на шаг развеет мрак,

Прошли лишь краткие мгновенья,

Но ты земного мира знак,

Что в свете солнечном купался,

Уже забыл, и только мрак.

Сколь долго шёл? Ответа даже,

С желаньем высшим не найдёшь,

Во мрачном, проклятом пейзаже,

Ты время даром не зовёшь,

А позади лишь мрак остался,

Но вслед за девой ты идёшь.

Но наконец, о провиденье!

Сменилось бездны полотно,

Огня узревший отраженье,

Глазам прозрение дано,

На воды тёмные взирая,

Но не увидишь взором дно.

Купель спокойствия узревший,

Движенья, звука, жизни нет,

И лишь каркас ладьи черневший,

Средь капель влаги яркий свет,

И гнилью дерево снедает,

О сколько ей у вод тех лет?

А дева ржавчины ступает,

И на ладью она взойдёт,

И за собою приглашает,

И скрипом дерево поёт,

Весло в руках она сжимая,

Твой проводник во бездну ждёт.

В ладью войдёт Небес Правитель,

Весло коснётся тёмных вод,

И путь во мрачную обитель,

Где позабыт давно восход,

Он начинает с дрожью сердца,

Оставь надежды сладкий плод.

"Скажи мне, дева, правдой мучай,

На ложь не смею уповать,

Меня привёл сюда не случай,

И я желаю ныне знать.

Но перед тем, даруй мне знанье,

Живой могу ли называть?"

"Живой воистину являюсь" -

Весло разрежет гладь воды.

"Не духом мстительным метаюсь,

Не труп оживший, что нужды,

Изведал странствовать по миру,

Людского есть во мне следы".

"Не знаешь боли или страха,

А мерой смертного им быть".

"Ответ вы ищете средь праха,

Что будет прошлым и забыть,

Что вспоминать дары былого,

Их не вернуть, но лишь любить.

Себя вопросом не терзайте,

Я тень и тенью я пройду,

Меня забвению предайте,

Лишь ожидания нужду,

Конца я вечности желаю", -

Взирает дева в пустоту.

Подняв фонарь и освещая.

Неторопливый шум весла.

На воды тёмные взирая,

Что цветом чёрная смола,

Он наблюдающий за бездной,

И бездна свой ответ дала.

Ответ предстал в обличье ока,

Глазам названье легион,

Небес Правитель и востока,

Чей над землёй высокий трон,

Покрылся бледностью великой,

И волей лишь сдержавший стон.

Средь тёмных вод тела застыли,

О сколько их! Не сосчитать!

Ряды бескрайние их плыли,

И в них отличий не узнать,

Волос лишённые, одежды,

Лишь серым цветом описать.

И даже пепел во смущенье,

Сбегает лишь узрев таких,

И безразличное свеченье,

Средь ока спутников нагих,

Число забывшие застыли,

Взирая с бездны на двоих.

И позабудешь осторожность,

Над гранью дерева навис,

Так интерес крушил тревожность,

К глубинам чёрным обратись,

И там их тысячи увидишь:

"Скажи мне, дева, объяснись".

Твой проводник веслом поводит,

Во темноту ведя ладью,

Туман средь глади серый бродит.

"Я знал легенды про Судью,

И тёмных вод названье знаю,

К её ли я пристал ручью?"

"Ей имя Хронр, что Забвенье,

Названье дали в давний час" -

Дрожит той девы отраженье,

Ладьи гнилой скрипел каркас.

"И воды сквозь прошедший встанет,

В чертогах, где не слышен глас.

Вовек не знавшая теченья,

Застыла вечности назад,

Вне перемены иль волненья,

И те, кто множество декад,

Назад дыхание теряли..."

"Его я знаю! Амун'Сад!"

Разнёсся голос, глас живого:

"Златых дворцов поэтом был,

Разврата сын, порока злого,

Что в сладострастии забыл,

Перо отбросил и влеченье!"

Фонарь твой выше много взмыл.

"Я узнаю, я многих знаю!

Средь книг и свитков их портрет!

Вот Лорхан, мудрый, почитаю!" -

Туман сгущает серый цвет.

"А вот Тирон, Аванис вместе,

И Дэйна рядом юных лет!"

Тебе покажется, что вечность,

А может только краткий миг,

Теряет время безупречность,

Здесь оживут страницы книг,

И узнавая лик ушедших,

Но миг прощания настиг.

Твой проводник реки коснулся,

Веслом, и берега достиг,

От созерцаний ты очнулся,

Средь мёртвых многое постиг,

И даже странно, страх забытый,

Уж не тревожит больше миг.

И там вдали, почти на грани,

Что позволяет зренья дар,

Супротив мрака тёмной ткани,

Как бездне чуждый эмиссар,

Там серебра живёт сиянье,

Но не прельщает кожу жар.

Среди ладьи фонарь был брошен,

Оставишь Хронр за собой,

Сжимая меч, что среди ножен,

Ступая вслед за девой той,

Во это бледной мерцанье,

Правитель шествовал живой.

На миг ослепнув от сиянья,

Правитель Неба смел ступить,

В ушедших сферу мирозданья,

Немногий смеет заявить,

Что он прошёл дорогой странной,

Рассудка может путь лишить.

Сестрою станет бесконечность,

Тем безграничным рубежам,

Что знаменуют слово вечность,

И власть, что отдана глазам,

Не знает края в месте этом,

И не измерить всем шагам.

Лоза, являвшая свеченье,

О этот бледный, серый свет,

Как Хронр мёртвое теченье,

Тем и нашедший ты ответ,

Что то покой. Пути земному,

Не отыскать за вечность лет.

Лоза та бледная сжимает,

Скрывая серый легион,

А проводник вперёд ступает,

И ты, державший в дланях трон,

Взирал на странную картину,

И имя ей, извечный сон.

В обитель смертью поражённых,

Из рода Скарл шагнувший муж,

Но не узревший прокажённых,

Не зрел в огне горевших душ,

Но лишь утопию ушедших,

И шагом тот покой нарушь.

Камней не зрят глаза живого,

Нет стен, колонн иль потолка,

Повсюду призраки былого,

Счёт бесполезен и тоска,

Такая вечная во сердце,

Ты зришь ушедшие века.

И даже поступью смеряешь,

Тела застывшие у ног,

О мёртвый, что с земли взираешь,

Свои мученья cбросить мог,

Но равнодушно провожаешь,

Свободный от земных тревог.

На грудь, живот, по головам,

Во бесконечность устремляясь,

Во этот миг не зная сам,

На чресла низших опираясь,

Являл владыки суть и право,

Ступенью серой возвышаясь.

Но что ушедшим до того,

Во этом месте грандиозном,

О брат величья! Ничего,

Нет ничего во мире грозном,

И пробудившийся от сна,

Ты в откровении морозном.

Границ не знавший монумент,

Но поражённый пустотою,

Пустыни серой континент,

За созидания чертою,

Как воплощение смертей,

Живёт не проклятый нуждою.

Смерть отрицает труд живых,

И дифирамбы восхваленья,

Она приветствует пустых,

И здесь лишённые значенья,

Взирают множество эпох,

На троне вечного забвенья.

"О ты, живой, бредущий ныне,

Средь безнадёжности столпов,

Здесь ослеплённые в гордыне,

Здесь гордость многих городов,

Здесь безгранично серым пеплом,

Оставив только дар следов.

Мы пепел есть, о пепел горький,

Покрывший памяти строку,

И лишь внимательный, и зоркий,

К свершений наших огоньку,

Посмеет после обратиться,

Как к назидания цветку.

Мы пепел есть, к земле упавший,

И изменить не в силах мы,

Но ты, живой, ещё звучавший,

Ещё не знавший хлада тьмы,

Великий дар во твоих дланях,

Вне безнадёжности тюрьмы.

Великий дар, что измененье,

О как завидуем тебе,

По воле собственной теченье,

Ты враг сгибающей судьбе,

Ты пепел есть, но пепел гордый,

Во нескончаемой борьбе.

Ты пепел есть, но пепел реет,

Готов по воле мир менять,

Пусть телом слаб, но духом смеет,

Пока живой, он заявлять,

И мир склоняется послушный,

Но смерть придёт тебя обнять.

Но ты того отринь сомненья,

О пепел гордого огня,

Пока не знаешь вкус паденья,

Восстань апатию тесня,

И след оставь странице мира,

Пусть мир живёт тебя храня"

"Постой же, дева, дай мне время" -

Потомок древних королей.

"Дай обойду познавших бремя,

Хранивших память старых дней".

Она безмолвно согласилась,

Вдвоём вы зрители смертей.

Средь окруженья мёртвых взоров,

Среди угасших бродишь тел,

Великих, но пустых просторов,

Един и трус, и тот, кто смел,

Лозою бледною едины,

Земной ты муки символ зрел.

И на тела взирал нагие,

Ты лики многих узнавал,

Смешались грешники, святые,

Остановившись, ты сказал:

"Ты Мираарн Вистейн, который,

На жертвы крови уповал".

Взирая свыше на мужчину,

Чей лик хранитель прошлый дней,

Пусть оплела лоза и спину,

Но тот король среди камней,

Что Сердцем Мира называли,

Ещё он лев среди мужей.

"От смерти ты сбежать пытался,

И под жрецов протяжный вой,

Во крови проклятых купался,

Глаза чьи Малою Луной,

Носили метку со рожденья,

Бессмертный делит мёртвых строй".

Он не ответит, он молчаньем,

И не склоняя головы,

Не скован более дыханьем,

Не осужденья раб молвы.

И ты оставишь за спиною,

Но встретишь гордый лик вдовы.

"Ты Агна Селн и волей стали,

Ты юг далёкий от войны,

Объединила и назвали,

Тебя надеждой все сыны,

И даже Небо признавало,

Но смерть пришла среди весны".

На грудь вниманье обращая,

На сердце был широкий шрам:

"Но сын в тени, в тени страдая,

Был узник зависти стенам,

И Хейн кинжалом обрывая,

Он рок принёс твоим делам".

Но промолчала королева,

Тебя проводит серый взор,

Та жертва зависти и гнева,

Но мести проклятый топор,

Для мертвецов подобен пыли.

С ней рядом строивший собор.

"Из рода Лорм Святой Владыка,

Что во религии искал,

Когда среди границы стыка,

Завоеватель наступал,

Он сокрушая бастионы,

А ты религию призвал".

Черты хранитель утончённой,

Святой Король из рода Лорм,

И стала вера вновь рождённой,

Когда войны кровавый шторм,

А рядом тот, кто шторма вестник,

Чьё войско хаос, враг всех форм.

"Ты Рейнер Арлан, Покоритель,

Пришедший с западных степей,

Ты сокрушал камней обитель,

Принёс ты меч и дух огней,

И предок мой знал пораженье,

От конной армии твоей".

Широкоплечий и могучий,

И шрамов множеством покрыт,

Рождённый средь степи созвучий,

Где солнце с яростью горит,

И первозданным гневом дышит,

Плечом к плечу с врагом стоит.

Эрих Двенадцатый был рядом,

А вот великий Ариан,

Что наблюдал со трона взглядом,

Как приближался океан,

Огней конца во время штурма,

Но не склонился гордый стан.

А вот последний в руки взявший,

Среди моста корону ту,

И гнев рассудком он унявший,

Хранивший высшую мечту,

Взошёл Четырнадцатый Эрих,

Теперь взирал во пустоту.

"А ты посмел презреть законы", -

С печалью в голосе сказал,

Ведь проходя сквозь легионы,

О столь похожий рядом встал,

И шрам венчает его шею,

Отца напротив сын предстал.

Как близнецы, зеркал творенья,

Чертами схожие они,

Но их последние мгновенья,

Судил клинок, что знал огни,

Сын и отец, убийца, жертва,

Ты произносишь: "Извини".

Но на отца взирая свыше,

Смотря во серые глаза:

"Меня растил, ты был мне ближе,

Но та безумия гроза,

Что в дни последние познавший".

Сияет бледная лоза.

"Но на колено ты падений,

Ты не увидишь от меня,

Ты маяком был направлений,

Пусть до сих пор тебя ценя,

Но я вершил закона волю,

Родства не спасшая броня.

Отцеубийцей стал по воле,

Я твою голову срубил,

Был во страданий ореоле,

Но ты основу заложил,

Меня учил, что долг превыше,

Тебя, отец, твой сын убил.

Ты сыном вырастил достойным", -

Ты свою голову склонил.

"Теперь усни и будь спокойным,

Что сын, в которого вложил,

Свои уменья, знанья, станет,

Он превзойдёт кого убил".

Но изменений не познает,

Ушедшим глас пустой живых,

Отцеубийца отступает,

И ищет он теперь других:

"Коль зреть отца благословлённый,

То и детей найду своих".

Сквозь легионы пробираясь,

И дева ржавчины за ним,

Он шёл быстрее, забываясь,

Он даже ликом стал другим,

Улыбкой счастья первородной,

Услышьте ноги, мы бежим!

И он бежал, забыл о боли,

Калека в мёртвых рубежах,

Забыл гордыню, маску роли,

Отбросил всё и даже страх,

Глаза отца сияли ярко!

Всё меньше сил в его ногах.

На шаг сменился бег свободный,

А после медленно он брёл,

И взор немыслимо холодный,

Огонь изгнал и счастье смёл,

И замирая в бездне мёртвых,

Когда в шестой раз обошёл.

"Я не могу, едины лики!

Отличий больше не найти!"

Его неслись средь мёртвых крики:

"И каждый равен средь пути!

И шесть детей моих умерших,

Что умоляли, защити!"

Замрёт средь серых легионов,

Смиренье мрачное в глазах,

Един бедняк, творец законов,

Все низведённые в чертах.

Звезда пленившая надеждой,

Сгорев она оставит прах.

"Веди меня, смиренья вестник,

Веди к Тому, кто наблюдал,

Истока времени ровесник,

На Суд кто смертных призывал", -

Твой проводник тебя уводит,

Правитель Неба вслед ступал.

И до тебя прошли иные,

Сквозь эту мрачную тропу,

Но мысли мучают другие,

И уподобились серпу,

Что жаждет муки и раздумий.

"Не сам ли я творил судьбу?

В чертогах мрачных и великих,

И не измерить мне вовек,

Я видел множество безликих,

Но встал король и встал стратег,

Менявших мир глазами видел,

Чья власть величия ковчег.

И встал отец передо мною,

Былого встали короли,

И не случайною стеною,

Они лишь мёртвые угли,

Их равнодушие сжигает,

Мои желания влекли.

И потому вопрос остался,

Детей увидеть я не смог,

Средь легионов я метался,

Сбивал о мёртвых я сапог,

Коль всё ведомо моей волей..." -

Такой во мыслях монолог.

"Жива ли искренность в решеньях,

Иль раб былого позабыл?

Я прозябающий в сомненьях,

Но мёртвых зал глаза открыл!

Не помню я любви знамений,

Туман их смерти память крыл.

И лишь последние мгновенья,

Когда скрывает рода ткань,

Мне долг отца дарил мученья,

И только смерти бледной грань!

Детей такими я запомнил,

Мне долг отца всего лишь дань.

Живых забыл, но мёртвый станет,

Моей печалью навсегда,

И даже память в бездну канет,

То не любовь, она нужда!

И потому в чертогах этих,

Мне не найти их никогда".

Сквозь безграничные просторы,

Единых тел и лиц одних,

Жрецы, правители и воры,

Но мыслей шторм внезапно стих,

Набат тяжёлый пронесётся,

То Господин чертогов сих.

И Он предстанет перед взором,

Во всём величии Своём,

А звон тяжёлый станет хором,

И не пытает час огнём,

Века собратья маршем рядом,

Ему декада станет днём.

Там обрывались легионы,

Впервые камни здесь узрел,

Земля пологая, не склоны,

Безумной серости удел,

Атлант тебя встречает первым,

Среди границы мёртвых тел.

Атлант из камня, что покрылся,

Сквозь вереницу трещин лет,

И на колени опустился,

А телом выжженный скелет,

Такая статуя предстанет,

На шее был цепи браслет.

Десятки раз на плечи встанет,

Любой из смертных, чтоб достать,

До лика, что вниманье манит,

И каждый смертный мог сказать,

Он мне знаком, но мне не вспомнить!

Его я знаю, должен знать!

Но даже год спустя не сможет,

Сказать чья статуя пред ним,

Взор отведи! Но что-то гложет!

Был столь знакомым, столь чужим,

А позади колосса камня,

Бессмертный символ, неделим.

Цепей там сотни опускались,

Там серебра и злата цвет,

Железо с бронзою смешались,

И отражают бледный свет,

Но все ошейником венчались,

И не сбежать, поверь же, нет.

Едины все, она приходит,

Приходят все в сакральный час,

И за спиной извечно бродит,

Касаясь каждого из нас,

Не зная жалости и горя,

О смерть, которой слышен глас.

И каждой цепи окончанье,

Гиганта, смертного пути,

Гранита чествуют созданье,

Там колесница и сочти,

Столь грандиозным то творенье,

Что и за гору ей сойти.

Плита лежит во основанье,

И словно в силах мир покрыть,

Ужасно серое созданье,

И безразличной впору слыть,

И каждой цепи сердце в камне,

Свободы нет, душе не взмыть.

Колёс двенадцать торжествуют,

Среди плиты великой той,

Эонов трещины ликуют,

Три роста смертного чертой,

И лишь услышав приближенье,

Признаешь смерть своей судьбой.

А на плите ряды ступеней,

И пирамида форма их,

И наблюдая, без сомнений,

За миром глазом четверых,

Сторон творенья мирозданья,

За миром солнца и живых.

Ступени сходятся на троне,

Что поражает простотой,

Прямые линии во лоне,

Узоры бросит он долой,

И трон великий тот венчая,

Судья над серою толпой.

И до колена не достанешь,

Пусть даже вдвое выше ты,

И будь уверен, что предстанешь,

Смерть не приемлет суеты,

Она обыденно прекрасна,

Мотивы столь её чисты.

Бронёю ржавою покрытый,

Года, века, о сколько ей?

Виденье прошлого, забытый,

Былых страниц свидетель дней,

Свидетель взлётов и падений,

Свидетель множества смертей.

Спадает плащ со плеч колосса,

Длиною замка он стены,

Равнины мрачной Лорда поза,

Покоем дышит, словно сны,

Уже декадами смеряет,

И лишь забвения полны.

Рукою правой посох взявший,

Как и земной судья во том,

Отнюдь не златом покрывавший,

Но только ржавчины крылом,

От основанья до вершины,

И нависает над плечом.

Как виноградом ветвь укрыта,

Так и покрытый посох тот,

Неисчислимая там свита,

И потревожит мёртвых грот,

Колоколов рассада гневных,

И покрывал холодный пот.

И ты сражённый осознаньем,

Что умер ветер, звон живёт,

И тот, расставшийся с дыханьем,

Во этот миг уже бредёт,

В обитель мрачного покоя,

Судья его к Себе зовёт.

И не смолкает хор ужасный,

Столь равнодушный и слепой,

Душою мерзкий иль прекрасный,

Убийца, грешник иль святой,

То по тебе набат несётся,

Пора пополнить серый строй!

Твой проводник молчит, взирает,

И равнодушный взор её.

А разум ищет и сжигает,

А сердце слабое, твоё,

Крушит костей преграду хрупких,

Ты уповаешь на чутьё.

Оно твердит, ты пыль пред взором,

Пред тем свидетелем эпох,

И слово рвётся, станет вздором,

И от набата ты оглох,

А может то стучало сердце?

Правитель Неба сделал вдох.

И духом шаг вперёд свершая,

К забралу ржавой той брони,

Душа дрожала бы любая,

Но ты себя тем не вини,

Ведь ощущал ничтожным смертный,

Но даже смертные огни:

"Правитель Неба и востока,

Из рода Скарл я кровь веду,

Сюда пришедший раньше срока,

Во эту мрачную гряду,

Но вслед за вестницей сей ржавой,

Я к Валан-Хайсу подойду.

Пришёл с одной, единой целью,

Она заставила меня,

А дева та манила трелью,

Средь шанса яркого огня,

Кровь королевская взывает".

Безмолвна ржавая броня.

Какая дерзость, глупость даже,

Подобных слов излить ручей,

Во этом траурном пейзаже,

Перед Судьёй чужих смертей!

Но вспоминая девы слово,

Он чуждых смертному кровей.

Ему отказ согласью равен,

И гнев, и милость, всё одно,

Не лицемерен, не тщеславен,

А лесть не терпкое вино,

Слуга гордыни, раб послушный,

Всё безразлично и смешно.

Так продолжай! Привычным слогом!

Иль на колени хочешь пасть?

Иль в ритуале самом строгом?

Ты не заслужишь Его страсть!

Все формы пыль, лишь суть осталась,

Ведь смертных чувств забыта власть.

"К Тебе взывая ныне я,

Твоею вестницей ведомый,

И дева молвила сия,

Рубеж камней, Тебе знакомый,

Что Братом созданный Твоим,

И мною был ответ искомый.

Сойх-Гирна дар падёт ли прахом,

Что великаны из огня,

Творили дланью. Твоим взмахом,

Падёт столицы ли броня?

Что до зимы крушить обязан,

Пока земля во власти дня!

Разрушишь ли наследье брата?

Так вопрошаю ныне я!" -

Рука твоя до боли сжата,

Легко признаться, не тая,

Что слова дар рождён усильем,

Но промолчал в ответ Судья.

Минута шла, уйдёт вторая,

И канет пятая во тьму,

О ожиданья пытка злая!

Но что минута, век Ему?

Он повторений узник давний,

Он раб бессмертия клейму.

Тяжёлый стон, о стон металла,

И заглушающий набат,

И мира твердь тогда узнала,

Что отвечает века Брат,

Ударом посоха о камни,

И камни мира задрожат.

И звон великий пронесётся,

И с неба павший ниц орёл,

И барс серебряный сорвётся,

С вершины горной, и нашёл,

Себе пристанище в пещере,

Былую гордость он отмёл.

И содрогается природа,

Реки течение умрёт,

Забыв о власти даже года,

Лавина пала, создаёт,

Ещё одну во мире пропасть,

Рабом природа упадёт.

И только смертный, столь ничтожный,

Клыков лишённый и когтей,

Пусть сохранявший лик тревожный,

И скоротечность зная дней,

Наперекор судьбе он свыше,

Не знавший ужаса огней.

О слабый, жалкий, беззащитный,

Но заявивший! Я иду!

Узри! Отнюдь не безобидный,

Я покоряющий звезду!

И сокрушу рукою смертных,

Венец величья украду!

И только смертный оставался,

Судьи напротив он стоял,

Всего на миг, но он казался,

И тенью кажется объял,

И мёртвых мир и мир живущих,

Судья ответил, смертный внял.

"Пути земного провиденья,

Не знает жалости судьба,

Вне сферы высшего значенья,

Душа же смертного слаба,

Порой ломается, стенает,

И неизбежна та борьба.

Печаль и горе, боль, страданья,

Что рыщут стаей среди нас,

И привкус горького прощанья,

Когда души приходит час,

Когда отчаянье терзает,

Кем был вершитель, что нас спас?

Он не скрывает слёз упавших,

Он, как и все, познавший боль,

Толпу он помнивший страдавших,

Порой бедняк он иль король,

Кто по судьбе своей спаситель,

Достоин кто принять ту роль?

Кто вне апатии бредущий,

Кто день грядущий приближал?

Решимость духа свято чтущий,

И на плече он мир держал?

В себя взглянувшие, поймите,

Из вас я каждого назвал".

- "Откровения Верных". Глава Седьмая. Стих Восьмой.

Сорок третий день Мит-Амрен. 1006 год.

Soine Urul Targ.

Замок Пика Севера.

Пусть лето близится к средине,

Но не поверишь во снегах,

Здесь город можно во пучине,

Укрыть до пиков и в очах,

И шпиль не смеет отразиться,

Всё неизменно в рубежах.

Востока северные земли,

В светила хладного лучах,

Сияют, истинно, но внемли,

Что льда звездою в небесах,

И солнце кажется для тела,

Всё неизменно во снегах.

Хоть неизменностью дышала,

Земля бурана и пурги,

Но свора псов вперёд бежала,

И от души ты не беги,

О в белом герцога наследник,

Себя терзанием ты жги.

Лицом худым он знаменует,

И кожей бледной, что давно,

Что среди солнца не пирует,

Глазам тем серым суждено,

Им измениться, коль деяньям,

Вести на низменное дно.

Венчает лик отвратный шрам,

И не клинок то благородный,

И зришь, и помнишь по ночам,

Как камень серый и безродный,

Поставил жалкое клеймо,

Позорный крест, душе холодный.

Когда он с герцогом вернулся,

Узрели рыцари тогда,

Но он молчал, он отвернулся,

В плену рассудка и стыда,

Покоев узник и стенаний,

Души он высшего суда.

В еде отказывать изволил,

Во окружении немых,

Стен четырёх и не позволил,

Он лицезреть себе живых,

О Вольф из снежного владенья,

О пленник действий роковых.

В обилий ложе порождённый,

Забот не знавший и труда,

И страхом был он поражённый,

Чужая смерть и никогда,

Шанс то исправить не даётся,

И лишний повод для стыда.

Спустя затворника раздумья,

Покинул серую тюрьму,

Вне сферы низшего безумья,

И поклонился ты тому,

Чей сын на совести и дланях,

Здесь оказался потому.

И ликом вьюги гнев встречая,

Терзают копья изо льда,

И младший брат вперёд взирая,

Успеть желая до Суда,

Чья неминуемо над старшим,

Горела мрачная звезда.

Узри явление ты дома,

Но сердце сжалось во груди,

Ведь та картина незнакома,

Хоть всё ущелье обведи,

Ты своим взором, не заметишь,

Живого глазом не найди.

Неужто траура знаменье?

Неужто слишком поздний час?

Отбросив всякое сомненье,

Он жив ещё! Он не угас!

Бежит наследник льда и вьюги,

Молю о времени для нас!

Взирает рыцарь удивлённый,

На бег отчаянный в снегах,

Но права речи был лишённый,

Длань на груди и на плечах,

Стальная хватка, ледяные,

Сияют слёзы во глазах.

"Ответь, воитель, и скорее,

Скажи, мой брат ещё ли жив?" -

Петля сжимается на шее.

А рыцарь тот ответ дарив:

"Не смерть ещё, но без сомнений..." -

О голос сколь его тосклив.

Но до конца не ожидая,

Мгновенье каждое ценил,

И на бегу меха сдирая,

Во стены дома ты ступил,

Бледнее мёртвого оставшись,

И бег средь каменных перил.

Вершина башни мрачно встретит,

В заката тусклого лучах,

И эхом дом тебе ответит,

Он не живущий в голосах,

Молчанье траура! Быстрее!

Покуда силы есть в ногах!

И бег отчаянный прервётся,

Сменился он на слабый шаг,

Двери он медленно коснётся,

Следы средь лика будут влаг,

Иль лёд растаявший, иль слёзы,

О ты, родной встречай очаг.

Прошло полгода, перемены,

Не знает комната вершин,

Лишь неизменные те стены,

Вне власти золота, картин,

И лишь закат тому свидетель,

О неба траурный рубин.

И леди вставшая с поклоном,

Столь благородна и бледна,

И расставанье герцог стоном,

Ознаменует, хоть и сна,

Эгиде быть над телом бренным,

Но своей клятве век верна.

Наедине вас оставляя,

Лишь повернулась у двери,

Своё молчанье не теряя,

И лик холодный ты узри,

Но лишь глаза того не скроют,

Великой боли алтари.

Закрылась дверь и тишиною,

Покои лорда захватив,

Столь безупречной и пустою,

И как прощания мотив,

В камине треснет древесина,

О звук воистину тосклив.

И младший брат замрёт у ложа,

Взирая свыше на того,

Чья серым кроется уж кожа,

На брата смотришь своего,

Сколь тяжело узнать отныне,

Ведь не осталось ничего.

Где был гигант, что повергая,

И заслоняя всё плечом?

И словно мир в руках сжимая,

Тебя и греющий теплом?

Всё растворяется бесследно,

Вот ставший всем тебе, отцом.

Грудную клеть ты ныне зреешь,

И кость ты каждую узрел,

При взгляде только ты робеешь,

Во дни последние старел,

И лик морщинами покрытый,

О яд жестокий им владел.

Едва, о столь едва заметно,

Как поднималась его грудь,

То был титан! Но ныне тщетно,

Оставь же память и забудь,

Перед тобою труп оживший,

Не в силах даже и шагнуть.

Ты с осторожностью, однажды,

Те длани крепостью считал,

А прикоснуться ныне дважды,

И словно россыпью зеркал,

Он разобьётся от касаний,

Ведь час последний наступал.

Не смея сил вложить и части,

О где же, брат, где мой оплот?

Исток защиты, щит он власти!

Но позвоночник рвал живот,

Ты с сожаленьем промолвил,

Слезы не пряча горьких нот:

"Мой брат, домой я смел вернуться,

Столь поздно, мне прощенья нет,

Прошу, молю тебя проснуться,

Прошу, мне нужен твой совет,

Как встарь, слова разделим наши,

Как встарь, длиною жизни лет".

Молчанье, мерное дыханье,

Сильней сжимаешь длани ты,

И вьюги грустное звучанье,

Не гнев, не ярости хлысты,

Но гимн прощания и скорби,

Ущелью редкие черты.

А Лун объятия всё ближе,

Лишь тонкой линией огней,

Взирает солнце взором свыше,

Но длань сомкнулась на твоей,

Столь обессиленно, и шёпот:

"О, Эльза, ты ли средь очей?"

"Прости, мой брат, я пред тобою,

Она возможность нам дала", -

Продолжить жаждешь, тишиною,

Миг оскверняешь и числа,

Словам желаемым не знаешь,

И поглотила разум мгла.

"Знакомый голос, Вольф, вернулся,

Мой младший брат, о как я рад", -

И с ложа он к тебе тянулся,

И улыбался, словно клад,

Нашёл сакральный и великий,

И породил тем слёз каскад.

Без чуждой помощи не в силах,

Его поднимешь длань к лицу,

И мертвецы теплей в могилах,

Час приближается к концу,

Касаний цену, даже жизни,

Узнаешь лишь отдав Жнецу.

"Ты изменился, брат мой младший,

Жизнь подарила шрамов вязь,

Но слепотой мой взор увядший,

И лишь касаний ныне связь,

Прости за память окончанья,

Что миг уродует как грязь".

"Я столь спешил во замок снежный,

Желая вновь делить слова,

Миг расставанья неизбежный".

"Поверь мне, Вольф, уже едва,

Рассвет удастся мне увидеть,

Моя закончится глава.

И потому, забудем горе,

Не омрачит последний час,

Во разговора нашем хоре,

Поведай мне былого сказ,

К чему вела тебя разлука,

Нашёл ли цель иль дух угас?"

"Прошло полгода с нашей встречи,

Но ты заботой окружал,

И груз того упал на плечи".

Взглянул на брата, замолчал,

И продолжая после вздоха:

"Позволь скажу, Престол призвал".

Рассказу долгому придавшись,

Когда покинул дом родной,

Когда сбежал и не прощавшись,

В ночи терзаемый нуждой,

Приник к твердыне, что сам Эрих,

Воздвиг чертогом над рекой.

Как за седым владыкой следом,

Во древний лес посмел ступить,

Как с толку сбит и путь неведом,

Как духу должно поступить,

Ученьям герцога ты зритель,

Но слову сложно убедить.

Как спорил словом, но делами,

То не способен подкрепить,

Как барс сверкнул тогда клыками,

Мечом обязан поразить,

Но вместо этого застывший,

И трусом смевший заклеймить.

Как сын отважный и посмевший,

Бросая вызов, умирал,

Как мёртвый лик запечатлевший,

И по ночам тебя терзал,

Лик молодой, лишённый крови.

Зачем? Мертвец тот вопрошал.

Свою ничтожность понимая,

Как во чертогах был один,

Моля прощение, но зная,

Что бесполезно! И пучин,

Стыда и совести изведал,

Не лорд, не муж, не властелин.

"Иного мир от нас желает,

Решимость, воля, им почёт,

Он неусыпно наблюдает,

Кнутом изгоев гневно бьёт,

И моя личность, дух, стремленья,

Мир по тому гимн не поёт.

Я размышлял, и я смирился,

Ответить миру пожелал,

Коль я былого не годился,

То новый я с иными встал,

Способный большего достигнуть,

Мир с любопытством наблюдал.

Не на ничтожного взирая,

Но на достойного любви!

И даже твердь сама земная,

Воскликнет словно бы, живи!

Родился снова этой мыслью!

И мне, мой брат, слова яви.

Ты воспитал меня подобным,

В тепле, вдали от гнёта дней,

Ты был спасением удобным,

Не знал я трудности путей,

И тем эпохе стал изгоем,

Иль жертва я любви твоей?

Не закалял мою решимость,

Не позволял мне боль узнать,

И лишь познавший уязвимость,

Теперь могу вопрос задать,

Зачем меня подобным создал,

Хоть мир иную ждёт печать?"

Своим молчаньем награждая,

Касаньем хладных своих рук,

Слепой отныне, но взирая,

Ему подвластен только звук,

Улыбка горькая покроет,

Души и тела вестник мук.

"Я сам творенье отступлений,

И передал тебе себя,

Не знал жестокости стремлений,

И оградить хотел тебя,

И с правдой спорить не желаю,

Взрастил опекой я, губя.

Не мог дарить, чего не знаю,

Не мог отдать, чего лишён,

Я верил свято, защищаю,

Во этом замке, что хранён,

Холодной вьюгой от мирского,

Моей рукой таким рождён.

Любовью братской ослеплённый,

Калечить горем я не смел,

Но миром дар мой потеснённый,

Ты покидал гнездо, удел,

Который я желал отсрочить,

На поражение смотрел.

Ошибся ль я? Судить отныне,

Способен будешь только ты,

Я прозябал в своей гордыне,

Что мира внешнего кнуты,

Я отразить плечом способен,

Иль это глупости черты?

Отныне, младший брат, свободен,

Я был опекой и тюрьмой,

Порыв мой жалок и бесплоден,

Так волю выбери звездой,

Свою лишь только и путями,

Иди, где я вовек чужой.

И лишь одно позволь сказать,

Не мне судить, ошибок кубок,

Из твоих слов могу познать,

Твой путь надёжен, но и хрупок,

Эпохи за иль против шаг,

Дилеммы выбора поступок.

Подставит мир тебе ступень,

И над былым ты вознесённый,

Покинешь ты забвенья тень,

Клинок эпохой был вручённый,

Чтобы вершить и вслед идти,

И тем сомнения лишённый.

Но и цена его дарам,

Чужая воля и решимость,

Он вознесёт, но и плечам,

Возложит груз, необходимость,

И дух затмив своим огнём,

Ценой давал непогрешимость.

Не мне судить, мой младший брат,

Дурной пример для подражанья,

Тюрьмой моей теперь не сжат,

И приближался миг прощанья,

Своей душой найди ответ,

Нет для меня ценней желанья".

И опускались пальцы вниз,

Но в миг последний сжались властью:

"Прошу тебя, один каприз,

Кого ошибкой сделал частью,

О них взмолюсь в последний час,

Я искупленья скован страстью.

Не в положении брать клятвы,

Но я обязан то просить,

Коль жертва я эпохи жатвы,

Но я взмолился защитить,

Моя жена и сын, наследье,

Не дай востоку их разить.

Не я один страданьем скован,

Я остальных тяну на дно,

Путь осужденья уготован,

Но невиновны, не должно.

Но мир придёт за их сердцами,

Так, к сожаленью, решено".

Ты не ответишь, промолчавший,

Ведь как исполнить клятву ту?

Ты до того всегда кричавший,

Я лорд, способен! Но черту,

Уже утративший, отныне,

Словам избравший немоту.

"Внемли мне, Тедерик, возможность,

Конец страданьям положить,

Коль смерть осталась, безнадёжность,

И даже больно тебе жить,

То сонных трав избравший кубок,

Мученья чтобы прекратить".

"В иной бы раз молил, быстрее" -

Так умирающий сказал.

"Мне не спастись и лишь глупее,

Цепляться, если час настал,

Но я отказом отвечаю,

И до конца идти желал.

Передо мною был пример,

Из благородства соткан, чести,

Души земной он, и не сфер,

Был высших, я скажу без лести,

Эгида долга и души,

Позор которой призрак мести.

Всю жизнь свою я отступал,

И не смотрел во бедствий око,

Но тот пример, он показал,

Столь ослепителен, жестоко,

Пусть и бессмысленный порыв,

Но лорд и герцог я востока.

Один лишь раз и раз последний,

Я ни за что не отступлю,

Путь бегства мне теперь запретный,

Один лишь раз, но я стерплю!

Ведь честь её была знаменьем,

Я смел любить, и я люблю!"

Последний луч заката сгинет,

И вечер тёмный настаёт,

Он Лун сияние отринет,

Ужасно мрачный и гнетёт.

И не дождавшийся рассвета,

Так Герцог Севера умрёт.

"Скажи мне, в камне заточённый,

О страж гробницы предо мной,

Мой путь тобою преграждённый,

Так мне скажи, и той ценой,

К победе будет путь оплачен,

Так отвечай мне, страж, какой?"

"Оставь, Тифалиус, браваду,

Века, эпохи вижу я,

И отношусь к тебе как к чаду,

Пусть наконечником копья,

Щитом, доспехом иль кинжалом,

Воитель равным, но дитя

Ты для бессмертного творенья,

Я пропущу тебя, иди".

"Нет долга стража иль сомненья,

Неужто скука иль дожди,

На камень павшие заставят?"

"О нет, Тифалиус, среди

Моей бессмертной жизни скуки,

Уже давно я не найду,

Нет страха, радости иль муки,

Лишь счёт бесчисленный веду,

Годам минувшим, бесполезным,

И нет стремлений, и нужду

Утратив всякую, живущий,

Иль существующий? Не знал,

Я рок бессмертия несущий,

Оставь же жалость, не страдал,

И лишь одно во мне осталось,

Я столь от вечности устал.

Иди, живущий, обречённый,

Иди, Тифалиус, ведь ты,

Ты своей цели не лишённый,

А я средь каменной плиты,

Конца не знаю, тем теченье,

Синоним бренной пустоты".

- "Eirl Hronr". Амун'Сад, поэт Залива Рассвета.

Тридцать первый день Урд-Сатин. 1006 год.

Haal Mirn, railen Ist Mar.

Коль о пустыне вспоминают,

То без сомнения, они,

Словами дерзко проклинают,

Ведь те небесные огни,

Светила яркого, что местью,

Терзает, мучает, цени

О каплю влаги, столь священной,

Она покажется в песках,

А плоть любая станет бренной,

И обращая кости в прах,

Что раскидает ветер после,

Нет жизни ценности в чертах.

Но даже ночью, представляя,

Что жар и муки позабыл,

Что Луны хладные сияя,

И даже пусть песок остыл,

Но и мучения иные,

Ведь ты от холода завыл.

Вот и Они, и наблюдают,

О Сёстры, зрящие с небес,

Своё величие являют,

Но твердь забыта для чудес,

В песках холодных очутившись,

Ты потеряешь жизни вес.

Пусть Скорпион звездой рождённый,

Пусть освещает небосвод,

Венчает Авин хвост, вручённый,

Дозор трём братьям, каждый год,

Их пояс трёх взирает свыше,

Изуд, Телен и Офирод.

Средь неизменности и мрака,

Песка и звёздного огня,

Вне перемены даже знака,

Вне шага смертного, коня,

Пустыня бренности и смерти,

Конец встречает снова дня.

Но звук таинственный несётся,

Средь смерти, мрака, пустоты,

И кто посмевший? Кто коснётся,

Сих граней мёртвых? Кто же ты?

Распяли время, неизменность!

Но средь небесной темноты

Фигуру мрачной птицы зрея,

Что ворон чёрный и парит,

К границе времени, но смея,

Где в одиночестве горит,

Звезда Палана, что пророком,

При жизни бывший, и летит

О ворон чёрный, возвращайся!

В том нет значения, сюда,

Здесь ветра нет, и ты сдавайся!

Исчезнешь, сгинешь навсегда!

Не отступает ворон чёрный,

Кричавший словно. Никогда!

И над барханами кружится,

Упрямо крыльями он бьёт,

Сияньем лунным насладится,

И на песок затем падёт,

Взмахнувший крыльями, а после,

Тот образ ворона умрёт.

И вместо крыльев зрящий руки,

А вместо перьев балахон,

И шага смертного то звуки,

И издавая муки стон,

Среди пустыни марширует,

И наблюдает Лунный трон

За ведьмой сбросившей обличье,

За ведьмой, облик чей иной,

Былое бросив, бросив птичье,

Лицо скрывая, и такой,

Такой чужой казалась месту,

Где вечно правящий покой.

Песок дрожал, следы целуя,

Свой острый край он затупил,

И тем касанием пируя,

О сколь давно к нему не мил,

Дух перемен иль измененья,

И потому песок молил.

От одиночества уставший,

Пустыни преданный слуга,

Под шагом скорым оседавший,

Живого след, его нога,

Природа мёртвая ликует,

Страшней упадка нет врага.

Меж близнецов она барханов,

Проходит мерно, лишь один,

Её влечёт, средь великанов,

Столь молчаливых, и пучин,

Они познавшие тех вечных,

Где век и году был един.

И дверь из камня наблюдая,

Та ведьма ближе подойдёт,

Там обрывается земная,

И жизнь, надежда и почёт,

К темнице шествует той вечной,

И страж темницы восстаёт.

Златою кожей наделённый,

Тюремщик вечности что знал,

Дверь заслонивший, и сведённый,

Бровей был купол и сказал:

"Не место смертному здесь, ведьма,

Изгнать я должен...но устал".

Взор опуская, продолжает:

"Я пять веков назад поднял,

Занёс бы посох, что узнает,

Вкус твоей крови, но унял,

Три века я назад те мысли,

И в век последний я терял

Терял я нить повествований,

И счёт событиям и дням,

Нет больше смыслов и названий,

Ведь всё ниспослано теням,

Что мой рассудок истязали,

Как власть туманит королям.

Я размышлял, и понимаю,

Теперь я смертного познал.

Живущий мигом, называю,

И я бессмысленным считал,

Но миг и есть тому причина,

Зачем тот смертный и страдал.

Любовь и ненависть, и слёзы,

Разлука, радость и печаль,

Надежда, рок и даже грёзы,

Я мог объять, но ту деталь,

Не мог понять своим рассудком,

То смертных грустная мораль.

Что ограниченность их мира,

Что неизбежность их конца,

Вот их стремлений звук и лира,

Страх приближения Жнеца,

Ценить заставят их мгновенья,

Вот блеск их смертного венца.

Ведь пережить то вновь и снова,

Им не удастся никогда,

Виденье, образ, звуки слова,

Их столь короткие года,

Ценили то, что потеряли,

Стремились к новому. О да!

Теперь я смертных понимаю,

Они цепляются за миг,

И мигов ряд ведёт их к краю,

Конец где каждого настиг,

Конец дарует вкус мгновенью,

Но я, бессмертный, не достиг.

Им пережить не удаётся,

И образ вновь им не узреть,

И потому не отвернётся,

И потому готов гореть,

Их жизнь страдание, но всё же,

Готовы рвать за это клеть.

Но в бесконечных повтореньях,

Что я узревший на пути,

Не размышлял я о мгновеньях,

И год способный низвести,

И век, и тысячу отбросить,

Всё одинаковым сочти.

Всё угасает, неизбежно,

Мой долг тюремщика, мне он,

Мои слова звучали грешно,

Но весом множества эон,

Он обращается в мученья,

И лишь усталости мне трон.

Всё умирает, исчезает,

И чувства смертного, они,

Их смерть отнюдь не унижает,

Ведь мимолётные огни,

Уж лучше зреть покуда греют,

Чем пепел с дланей урони.

Скажи мне, ведьма, что из рода,

Что смерти даром наделён,

В чём цель подобного похода,

И чем он будет завершён?

Что ты искала во темнице,

Где был бессмертный заточён?"

И ведьма в чёрном отвечая,

Высоким голосом, она:

"Душе моей есть не чужая,

Тебе подобная, и сна,

Она есть узница бессмертья,

Зима едина и весна.

И не живёт, не существует,

Не умирает, не гниёт,

Мир не пугает, не чарует,

Не унывает, не найдёт,

Желанья шествовать и это,

Проклятьем даже не зовёт.

В темнице может заточённый,

Ей цепь бессмертия порвать?"

В ответ тюремщик: "Наделённый.

Иль ошибаюсь? Мне не знать,

Того ответа, но возможность,

Она должна существовать".

С пути он ведьмы отходящий,

Тюремщик вечности что знал:

"Твой род мучения копящий,

Твой род что тенью исчезал,

Но тень иная вновь шагает,

Твой перемены род познал.

Иди же, смертная, во дланях,

Твой изменение сжал род,

Я был бессилен в этих гранях,

Не покоряется мне вход,

Тебе откроется дорога,

Хоть называла даже год

Ты сроком долгим, приближайся,

Лишь обречённый восстаёт.

Рок неизбежен, но пытайся,

Ведь только ищущий найдёт,

А всё имеющий отступит,

Избыток к праздности ведёт".

И ведьма в чёрном приближалась,

К извечной, каменной плите,

На миг коснулась, испугалась:

"Я словно к бездне, к пустоте,

Тянулась дланью, этот холод,

Столь ужасающ!" - но мечте

Душою отдана и снова,

Коснулась камня, что в веках,

Забыл о смысле, даже слова,

Не нужно, ведьма, в рубежах,

Подобных этим, всё пустое.

Но во ничтожных сих телах

Сокрыто большее, возможность,

Менять по воле, не терпеть,

Так страх забывши, осторожность,

Пусть и ничтожные! Но сметь!

Пристало слабому, коль хочет,

Идти вперёд, пусть сожалеть

Пусть проклиная и стеная,

И кровь извечная цена,

Пусть задыхаясь, но ступая,

Та доля, истинно, трудна!

Но смертный тем и торжествует,

И пала вечности стена.

И скрип великий пронесётся,

Врата открытые во тьму,

Отступит ведьма и трясётся:

"Что сей за запах, не пойму,

Скажи, тюремщик, что же это?

Что наполняют ту тюрьму?"

"Нет палачей и нет страданий,

Но наполняет этот мрак,

Сей воздух затхлый, и названий,

Мне не найти, но это знак,

Тебе, что вечность не преследуй,

Ведь вечность пахнет только так".

И мрак кромешный разрезая,

Ладонь ты узника узри,

Там кожа бледная, такая,

Что содрогнёшься, и не ври,

Ведь столь ничтожной показалась,

За гранью каменной двери.

И ту ладонь схватив своею,

Тюремщик узника возьмёт.

"Иди, отец, тебя согрею", -

Ладонь сжимает и ведёт,

На свет он лунный, и встречая,

Без сил тот узник упадёт.

Он кожей серой наделён,

Чумной покажется живее,

И телом жутко истощён,

На дланях, поясе и шее,

Ладонь сведёшь ты без труда,

И лишь одно того важнее

Что и рассудок без следа,

Из серых глаз исчез, такое!

Искра сознания! Чужда!

Но тело дышит, но живое!

Но в том значения уж нет,

Оно бессмертно, но пустое.

Нагой, убогий и босой,

Во небо взор свой устремляет,

Хранивший вечности покой:

"Что надо мною, так сияет?" -

Так узник спрашивал. "Тот свет, -

В ответ тюремщик, - что роняет

На землю Бледная Луна,

Одна из двух на небосклоне,

А рядом Красная видна,

И свет рождённый в легионе,

Отец, ты зреешь меньших звёзд,

По праву ночи быть на троне".

"Так значит это мир за гранью,

Поведай мне, прошу, о нём".

"Обложен буду вечною данью,

Коль говорить с тобой начнём,

Ведь половина, нет, и четверть,

Лишь к части только припадём.

Судьба иная ожидает,

Вступи и сам его познай,

Он на вопросы отвечает,

И ты иди, себя создай,

Ведь познающий и менялся,

Пустую душу заполняй.

Смотри туда, на север ночи,

Горела красная звезда,

Её всегда пылают очи,

Ей имя Raglum и тогда,

За ней ступая ты увидишь,

Цветов долины, тундру льда".

"Так проведи меня за нею,

Ты знаешь мир, что я не знал".

"Во том я воли не имею,

Который век не покидал,

Пески темницы, не способный,

Под грузом вечности страдал.

Средь смертных шествовал веками,

Прикован ныне буду я,

Нет цепи, нет, но рубежами,

Темница вечности моя,

Не знает стен, но только мыслью,

И избежать её нельзя.

Ты Талай Рулг, ты Всеотец,

Из рода первый и начало,

Союз бессмертных ты сердец,

Самих Владык! Но слишком мало,

То ныне значит для тебя,

Нам расставание настало.

Спеши же прочь от стен тюрьмы!

Ведь перемен пришло знаменье,

И нет гнетущей, вечной тьмы,

Прощай, отец, тебе спасенье,

Рукою девы смертной сей", -

И он уйдёт, в душе смятенье.

Дверь затворившая в тюрьму,

Та ведьма в чёрном наблюдает,

Тюремщик молвит: "Ты ему,

Дай время, после осознает,

Создавший личность и себя,

Он не живёт и не страдает.

Подобно той, о ком и ты,

Мне слово молвила, сестрою,

Она мне будет, пустоты,

Как я рабыня, и мечтою,

Горишь конец ты положить,

Но свои мысли я открою.

Нам перемены суть чужда,

Но то не слабость, не решенье,

Над нами проклята звезда,

И имя вечное смиренье,

То неизбежно, это знай,

Коль века брошено теченье".

И вновь тюремщик занимал,

Свой пост хранителя, значенье,

В том не найдёшь, не понимал,

Узри же, высшее смиренье!

Вне смысла, разума, но так,

Путь пролегает во забвенье.

Не мир диктует, но душой,

По воле собственной смирился:

"И ставший сам себе стеной".

Тюремщик молвит: "И лишился,

Я воли снова сделать шаг,

Не проклинал, и не гордился.

Так бойся вечности, она,

Прельщает, знаю, но сломает,

Не отличая явь от сна,

Желанье даже умирает,

Отбросить сладкую вуаль,

Что неизбежно убивает.

И растворяясь, всё отдал,

К вершинам новым не стремился,

Одно лишь только, я устал,

Беги же, смертная, коль бился,

Твой орган сердца во груди,

Покуда с вечностью не слился".

И руки ставшие крылом,

И ткань, что перьями покрылась,

Паривший ворон над песком,

На север ведьма устремилась,

И прочь от проклятой земли,

Для глаза вечность где явилась.

И ворон чёрный покидал,

Престол великого смиренья.

И за бессмертным он взирал,

Во власти разума забвенья,

Он шёл за Красною Звездой,

Достоин Каин сожаленья.

Но что-то новое в песках,

Столь незаметно, дуновенье,

Во неизменных сих чертах,

Столь непривычное явленье,

Оживший ветер, шёпот лишь,

Но всё сильнее, пробужденье!

И в спину он его толкая,

И ветер этот вострубил,

Всё громче, громче, завывая!

Нетерпеливый и спешил,

Час перемены я узревший!

И трижды вестник повторил.

Вставай! Ты, праздностью сражённый!

Вставай! Смирившийся с судьбой!

Вставай! Час новый обретённый!

Я герольд, вслед зову, за мной!

И миру то сказать желая,

Что бренный кончился покой!

******************************************************************

Valr Gloft.

Пески покинувший, несётся,

Желая миру рассказать,

О этот ветер! Мир проснётся!

Готовьтесь, смертные, встречать!

И земли южные объявший,

В ночи посмевший завывать.

О юг прекрасный, я взываю!

Цветов долины он узрел.

Услышь, утопия! Я знаю!

Иди за мною, я смотрел!

Рассвет грядущий приближая,

Нам предстоит немало дел!

Но ставни наглухо закрыты,

Дверь не откроется пред ним,

Спокойно спят они и сыты.

Уйди, предвестник, не хотим,

Мы речь грядущего услышать,

Мы день сегодняшний храним.

Причины нет и нет желанья,

Исчезни, разум не смущай,

В тепле не знавшие страданья,

Не знали голода, ступай!

Ты дух раскола, ты ненастье!

И наш покой не нарушай!

Но рыщет вестник, нет ответа,

Неужто вам не нужен я?!

Вино вам сладкое, монета,

Сменили волю? Так нельзя!

Достаток ведаем, исчезни,

Вовек ты сытым не судья.

Но вы обязаны стремиться,

К чему-то большему, должны!

За неизвестность ухватиться?

Смешон ты, вестник, не нужны,

Нам обещания пустые!

Дары нам всем уже даны!

Застынет ветер на мгновенье,

Тогда на запад, ныне прочь!

А вы цените наважденье,

Но не забудьте эту ночь!

Прозреть коль сытый не желает,

Голодный был готов помочь!

******************************************************************

Laard Roul Lagra.

И путь он западный начавши,

Упрямо врезался в прибой,

И море шторм тогда узнавши,

А после встреченный травой,

Иль даже джунглями, и ветер,

Кружит над тысячной толпой.

Ступени Мрамора пред ними,

Паломник каждый и тогда,

Кричит, предвестник, что другими!

Вам стать положено, звезда,

Уж круга нового над нами,

За мной, склонённая орда!

Орда не слышит, во молитве,

Ладони сжаты, говорит.

Ты одинок во этой битве,

Смотри, предвестник, он молчит,

Наставник, жрец и голос свыше,

Нам оставаться он велит.

Коль скажет резать, мы мечами,

Пути проложим, до того,

Ты еретик, и ты речами,

Здесь не добьёшься ничего!

Не вижу вас во том решенье.

А нам не нужно своего!

Нам тексты старые укажут,

По жизни преданно ведут,

Вознаградят нас и накажут,

Не зря священными зовут!

А потому исчезни, вестник,

Сомненья здесь вовек не чтут.

Сей вестник снова устремлялся,

Порты тогда он посетил,

Дворец визиря, поклонялся,

Он злата идолу. Решил,

Не отыскать в дворцах ответа!

В трущобы он летел, и жил

Там род кинжалом покорённый,

Убийцы, воры и они,

Его услышали! Рождённый,

В грязи я этой и огни,

Уж не пугают мою душу,

И не боюсь простой резни!

Терять нам нечего и этим,

Сильнее множества я был!

Глаголь же, вестник, мы ответим!

И труп покуда не остыл,

Мы заберём с него монеты,

И безразличен нам посыл.

Призывы, гимны, нам пустые,

Награда только наша страсть,

Дворцы, монеты золотые,

Иль может даже...эта власть?

Коль заслужить того не в силах,

Всегда готовы мы украсть!

А вестник ниже опускался,

Где обречённый раб уснул.

За мной идите! Отражался,

Во оке мрачном. Этот гул,

Прошу тебя, великий вестник,

Коль не вернулся караул

Прошу тебя, тогда исчезни,

На длани ты мои взгляни!

Разбиты в кровь они, болезни,

Еда гнилая и огни,

Клейма я помню, не желаю,

Я повторения! Цени!

Цени, о павший, я возможность,

Тебе дарую то менять!

Отбрось же ныне осторожность!

Да как не можешь ты понять?!

Мне боль, страдания с рожденья,

А ты желаешь добавлять?!

Моя судьба и я смирился,

Не добавляй мне больше боль,

Ещё рассудка не лишился,

Терпеть я должен, эта роль,

Уже привычная! Исчезни!

Меня покинуть ты изволь!

Отсель на север устремляясь,

Но перед этим лес узрел,

Густой, великий, углубляясь,

Средь сердца самого летел,

И вековые потревожив,

Дубы, на деву он смотрел.

Под вишней древнею застыла,

Века которые цветёт,

Та дева странная следила,

Зелёным оком и зовёт,

То место тёмное, обитель.

Не умирает, не гниёт.

А волос длинный опускался,

Её он рост превосходил,

А корень вишни, что пытался,

Рвать даже почву и любил,

Её объятия и этим,

Её он частью ныне жил.

Длиной колена покрывая,

Та дева ставшая одним,

С тем древом старым, не страдая,

Лишь равнодушием таким,

Ответит миру: "Но предвестник,

Мы цель твою познать хотим".

Твоё бессмертное рожденье!

Ответит вестник перемен.

Но знай, что прошлое теченье,

Я уничтожу, даже плен,

Самой я вечности сломаю,

Пусть и бессмертие средь вен!

Коль перемен клинок подняли,

Никто того не избежит!

И вы, что в вечности застряли,

Меч даже вечного сразит!

Услышь, бессмертная, ведь скоро,

Сам мир от горна задрожит!

Уж север вестника зовущий,

И уходящий, он кричал.

Я всем возможности несущий!

Всех низведу! И кто упал,

Свою судьбу творит рукою,

Ведь только он её создал!

*****************************************************************

Rigl Heis.

На север гордо маршируя,

Гряду скалистую встречал,

И ветер тотчас же ликуя,

У пиков древних закричал,

Я герольд нового рассвета!

Пещер он даже достигал.

Dorias Froi, где во былом,

Врата си Холода, сражались,

Завоеватель был врагом,

Из рода Арлан, и остались,

Колонны пешие Небес,

Во дом родной не возвращались.

И из пещеры той одной,

На самом пике, изрыгая,

Столпами пламени. Покой,

Мой нарушаешь, Я не зная,

Тому причину, расскажи,

И цель ведёт тебя какая?

О Ты, бессмертный, Ты Творец,

Сойх-Гирн, огонь принёсший роду,

Былому я трублю конец,

Веду я к новому восходу,

Скажи, бессмертный, ты за мной?

Душой делил ты мою оду?

И Он воскликнет, Я творил,

А ныне кузня прозябала,

Гордился этим, этим жил,

И если та пора настала,

То Я согласен! Так иди,

Стезя Твоя не умирала!

О брат буран! Иди за мною,

Во мир сей холода и льда,

И снежной став с тобой стеною,

Мой брат, за мною! Где звезда,

Пылает алая во небе,

Вперёд, на север, нам туда!

И поднимая снег владений,

Тех самых северных, и он,

Средь клана воинов, умений,

Они великих. Этот сон,

Извольте бросить! И причина,

Что расстояния мне трон

Ничтожным будет, перемены,

Границ не знают и поверь,

Беги ты вдаль иль ты за стены,

Укроешь тело, только дверь,

Я открывал, и не сокрыться!

Я перемены гордый зверь!

Узревший море ледяное,

Что не растает никогда,

Светило красное, любое!

Есть мне подвластное, звезда?

Коль час придёт и это небо,

Сотру и Raglum, и года!

Скала, что к морю опускалась,

Века укрытая во льдах,

От гласа словно содрогалась.

Исчезни, вестник, во снегах,

Мы не желаем перемены!

Я перемены вижу страх!

Ты Талр-Ройн, Зимы Владыка,

И Ледяной Трон во скале,

Я не боюсь волков тех рыка,

Тебе служивших! На земле,

Сей перемены познающей,

Все будут равными! И мгле

Забвенья вызов я бросая,

Стремишься, хочешь или нет!

Мне безразлично, я толкая,

Героев, трусов, мне ответ,

Не нужен каждого, я выше,

Ведь я ломаю бренность лет!

За мной идущих направляю,

И убегающих возьму!

За день грядущий уравняю,

Их во сражении. И тьму,

Я дня минувшего развею!

Сломаю затхлую тюрьму!

Король, бессмертное созданье,

Убийца, нищий и святой!

Мне все равны! Моё желанье,

Над твердью проклятой, земной,

Границ не знает! И остался,

Восточной призван стороной!

******************************************************************

Limral eirl Skarl.

Река, граница и врагами,

Был каждый берег заклеймён,

Война, что начата отцами,

Сынами срок её продлён,

Войной холодной, но поверьте,

Одна искра и сотворён

Огонь войны во то мгновенье,

Пусть к ней готовятся года,

Но Всадник Рыжий, то явленье,

Суть промедления чужда,

Ударит сразу, без сомнений,

И выбран нами для суда.

Война извечна, позволяет,

Винить врагов во бедах всех,

Вражда пьянит, объединяет,

И смыв сочувствие и грех,

Себе подобных уничтожим!

И уничтожим даже тех

Кто беззащитный, не жалея,

Вы все виновные во том,

Что там родились, и владея,

Ответом этим, рубежом,

Мы не судимы преступленья,

Падут рождённые врагом.

И пусть история подскажет,

И страх, и ужасы войны,

Но неизменно смертный скажет,

Иначе будет! Эти сны,

Оставьте прошлому, рубите!

И не познайте в том вины.

Karalg Termil он посетивший,

И Igmer Zoil узревший он,

К вершине ветер сей спешивший,

К твердыне каменной, и Трон,

Небес, к тебе взываю гордо,

К тебе взываю я, закон!

Среди покоев, освещённых,

Лишь одинокою свечой,

Листов немало, нанесённых,

Орда там символов, чертой,

Десятки прокляты, а сотни,

Он попирал своей ногой.

То был Арториус, Правитель,

Он сей Небесной синевы,

И планов множества он зритель,

Был идеальный! Но увы,

Вновь перечёркнут, можно лучше!

Он вестник гибели главы.

И рядом женщина, немая,

Что не отходит ни на шаг,

Во оке верность, и такая,

Что даже пламенный очаг,

Среди смущения отступит.

"Противник Ворон и мой враг

Силён, Амелия, я знаю", -

Небес Правитель произнёс.

"Земли супротив выступаю,

За ним количество, колёс,

Снабженья тысячью измерить,

И лес, известно, и утёс

За каждый дом они вгрызаясь,

Готовы драться до конца,

Спешить я должен, и касаясь,

Столицы высшего ларца,

Я сокрушить её обязан,

Дойти до самого дворца".

В глазах темнеет, на мгновенье,

Уж ночь которую не спал,

Ведёт вперёд его стремленье,

И на плече ты ощущал,

Её касания: "Поверить,

Во то не сможешь, но ступал

Я зрел те мёртвые чертоги,

Куда я многих проведу,

И все ведут туда дороги,

И без сомнения войду,

Туда однажды, и останусь,

Но жив ещё, не упаду".

И обративший взор сапфира,

К стеклу звенящему, там он,

Там возвещающий для мира,

Предвестник, герольд. Бастион,

Былого рушится, внимайте,

И ставьте всё теперь на кон!

"Я начинаю перемены,

Во том сомнения мне нет,

Я буду первым среди сцены,

Былого рушивший хребет,

Вопрос один и самый главный,

И не найду ему ответ.

За кем последнее решенье?

За перемены сей творцом?

Иль неизбежное паденье,

Всегда становится концом?

Имею власть? Иль неизбежно,

Творенья ставший я рабом?"

А вестник воет и стенает,

Провозглашает новые день.

Никто грядущего не знает!

Дарую каждому ступень!

И за тобою будет выбор,

Скажи, живой ты или тень?

"Иных сильнее есть знаменье,

Что заставляет задрожать,

И землю, зверя и растенье,

Сам мир не смеет отрицать,

Великой власти, и покорный,

Пред волей должен отступать.

Лишь воля духа и желанье,

Есть сила высшая, она,

Сминает гордо мирозданье,

Как непокорная волна,

Не уступавшая и чуду,

Границы власти лишена.

Но опасайтесь, ведь порою,

Себе опаснее врагов,

Став не спасанием, бедою,

И тем лишённые оков,

Творим, назад не отступая,

Сгораем после без следов".

- "Откровения Верных". Глава Первая. Стих Четвёртый.

Сорок второй день Урд-Сатин. 1006 год.

Soine Urul Targ.

Замок Пика Севера.

Уж осень близится и вскоре,

Земля склонится перед ней,

Во красном с золотом уборе,

И власть величия тех дней,

Где солнце властвует над миром,

Конец познавшая, своей

Рукой уж осень направляет,

Холодный ветер по ночам,

Пора та летняя сгорает,

И тем наставшее умам,

Принятья время, всё менялось.

Но даже времени шагам

Ущелье это оставалось,

Забвенья крепостью, оно,

И не хотело, не пыталось,

И льдами скованы давно,

Те пики острые и скалы,

Так сотвореньем суждено.

Хоть не меняется природа,

Но изменения здесь есть,

На гибель герцога из рода,

Спешили многие, и весть,

К вассалам спущена, стремились,

И многий ныне, и не счесть

Толпу, что в снеге утопавши,

Тянулась к замку, что во льдах,

Но он пред нами не представши,

Тот брат, наследник, он в стенах,

В покоях мёртвого остался,

И не деливший он в словах

Утраты боль, он промолчавший,

И не покинувший он их.

Что будет ныне? Прозвучавший,

Вопрос пришедших, но во сих,

Им стенах нет ответа ныне,

И нет им дела до двоих.

Покуда правило незнанье,

Среди обители во льдах:

"Мой сын, наставшее прощанье,

Застигло нас с тобой в чертах,

Мы грома кровь и бури сердце,

Покой чужак нам в Небесах".

В покоях сумраком объятых,

Тяжёлой тканью скрытый день,

Но луч являл двоих и взятых,

В объятьях, их едина тень,

Вдова и сын средь ложа вместе:

"Решенья нас постигла сень".

То Эльза Рейн, Алард Скарл-Фрой,

Наследье мёртвого владыки,

И сын смахнёт слезу долой,

Бледны смертельно будут лики,

Причины разные, но он,

С трудом удерживает крики.

"Отец оставил нас, теперь,

Что будет с нами? Говорила,

Что он силён, сказала верь,

Я верил! Но его убила

Болезнь! Я встретиться хочу!" -

Слеза упала ниц, разбила

Разбила врат заслон и он,

Рыдал у матери в коленях,

И не скрывая ныне стон,

Кровь благородная во венах,

Но смерть не знавшая границ,

Печали герб во этих стенах.

Лишь кратковременный покой,

Дарили матери касанья,

Что над дрожащею спиной,

Обряд творившие, старанья,

Пусты, и бледная вдова,

Объята призраком молчанья.

И с ложа встав, и замирая,

Напротив длинного стола,

За вьюги танцем наблюдая,

Что духу чуждая, и зла.

"Алард, прошу, настало время,

Так подойди", - его звала.

И рядом встав, он вопрошает,

Столь чист, невинен и святой,

И пальцы матери сжимает:

"С тобою скованы нуждой,

Но прозябавшие в покоях,

Так почему мы здесь с тобой?

Ты говоришь настало время,

Но ночью был прощанья час.

Я понимаю, гложет бремя,

И болью был отравлен глас,

Делись, прошу, со мной тревогой".

Касаньем пыл его погас.

Погас объятием, сильнее,

Иных оно в десятки раз,

И дара нет ему ценнее,

Ценнее тысячи тех фраз,

И вздохом тягостным усилив,

Так герцогини начат сказ.

"Прощанье нас иное ждёт,

Силён душой, но юный телом,

Во нас кровь запада течёт,

Мы чужаки в пейзаже белом,

И мы заложники Небес", -

Лицо вдовы сравнимо с мелом.

"Пусть отреклась от дома я,

Мечтой я следовать решила,

Но рода Рейн ещё дитя,

Я это помню, не забыла,

И долг со мною до конца,

И над тобою долг вершила.

Ты юных лет и не поймёшь,

Что мы востоку инструменты,

Дарила жизнь, но рок несёшь,

Мы не семья, но оппоненты,

Нас обратят во острый меч,

На пешки суть мы претенденты.

Прости за то, что я свершу,

Хоть и прощения не смею,

Я заслужить, ведь я грешу,

Была я матерью твоею,

От бед мирских мне не спасти.

Прости, Алард, я сожалею".

И боль холодною стезёй,

В обличье стали равнодушной,

Так нож становится судьёй,

И кровь рекою вниз послушной,

Стекает с шеи на кафтан,

Лицу ребёнка вечно чуждой.

Во платья ткань вцепился он,

С безумной силой и взирая,

И кровью проклятый был стон,

Слеза той матери спадая,

На лик бледнеющий, затем,

Два вздоха, после замирая.

И на колени сын упал,

Вдова падёт, не отпуская,

Бессилен, больше не держал,

Лишь кровью щедро удобряя,

Одежду, камень и лицо,

В глазах её боль неземная.

Там боль, которой грани нет,

И слёз союз со кровью алой,

Не передаст земной портрет,

Доволен будет частью малой,

Но даже часть вонзит копьё,

И жизнь покажется опалой.

Она поднимется, дрожит,

Вдова той вьюги властелина,

И вьюга скорбная звучит,

И возложив на ложе сына,

Не отходящая на шаг,

От крови взор алей рубина.

Укроет меха полотном,

На бледный лоб возложит руку,

Лишь угасающим теплом,

Он знаменующий разлуку,

Закроет веки. "Спи, мой сын", -

И лишь затем даст волю звуку.

Зубами рвёт она, терзая,

И кровь со бледных губ течёт,

Молитвы символ созидая,

Хоть и священный ей почёт,

Навек забыт за то убийство,

Не криком, нет, но стон падёт.

И взяв из шеи смерть свершивший,

От крови сына стал теплей,

Тот острый нож, любви лишивший,

И герцогиня средь камней,

С ножом застывшая, промолвит:

"Востоку чуждых мы кровей

Пусть даже Тедерик и взял,

С Небес Владыки обещанье,

Но волю он земли являл,

И клятвы бренное созданье,

Есть прихоть смертного души,

Но не владыки оправданье.

Что клятвы, жизни и судьба,

Перед лицом востока блага,

Земли иной мы суть герба,

И мы угроза против стяга.

Пустое, Тедерик, в рабов,

Нас обратят во пешек шага.

И ты, Алард, меня прости,

Но быть заложником все годы,

Есть хуже смерти на пути,

Ведь ты несчётные восходы,

Лишь будешь часа ожидать,

Раба и пешки слушать оды.

Чем жить рабом по воле их,

До дня последнего в позоре,

Уж лучше смерть от рук своих".

И блеск решимости во взоре,

Свергает страха бастион,

И долг ликует в этом споре.

От крови сына тёплый нож,

Во герцогини плоть вгрызался,

Кровь гордых, западных вельмож,

На ложе пала, вой казался,

Той вьюги смевший замолчать,

Во смерти лишь в любви признался.

Смешалась влага жизни двух,

На ложе том тела застыли,

Лишь слабый хрип порочит слух,

Из сил последних длани взмыли,

И сына хладную ладонь,

Желаньем сердца охватили.

Навек застывшие глаза,

Стекла подобием являлись,

И жизни мёртвая гроза,

И бездной мрачною казались,

Где неизменный вьюги вой,

Там жизни Рейнов обрывались.

******************************************************************

И перемен не познающий,

День продолжается в снегах.

Исчезни ты, закат гнетущий,

Во тех заснеженных горах,

И отдавай Им право власти,

И в этих тёмных небесах

О Две Луны взирают свыше,

И наблюдают за землёй,

Где даже вьюга стала тише,

И там прощаются с семьёй,

Что потеряв значенье жизни,

На встречу шествует с Судьёй.

Оставь ты титула значенья,

Печаль и скорби полотно,

Нет гнева в душах иль презренья,

И лишь молчание, оно,

Сестра извечного покоя,

Спасенье мёртвому дано.

Один обязан, должен быть,

Но отчего тогда их трое?

Но что гадать? Не изменить,

Мы оставляем им былое,

И ожидаем мы того,

Кто поведёт вперёд земное.

Он был один и факел в дланях,

В одеждах белых, рода цвет,

Не в чёрных, западных он тканях,

Не разделял восток обет,

Хранил традиции и право,

На протяженье долгих лет.

В толпу взирающий наследник,

Тот круг собравшихся пред ним,

Теперь один, Его посредник,

И всем он кажется другим,

Вопросом каждый задаваясь,

Давно ли ставший Вольф таким?

"Я благодарен, что собрались,

Во ночи хладной этот час,

С Небесным Герцогом прощались,

В болезни он своей угас,

Во путь последний провожаем,

Во раз последний среди нас.

Я Вольф Скарл-Фрой, я принимаю,

Как герцог сей отныне трон,

И к тишине всех призываю,

И пусть собравшихся поклон,

И узы памяти живущих,

Их провожают в вечный сон".

Он долгом связанный, склонился,

Пред брата телом и костром.

"С Небес пути постыдно сбился,

И попирал закон плечом", -

Но нарушая то молчание,

Живого глас порочит дом.

И привлекая всех вниманье,

Вперёд ступает лорд один:

"Хоть и постигшее прощанье,

Но грешен снега властелин,

И пристыдить его желаю,

Как созидателя руин.

Вмешался брат ваш в нерушимый,

Закон, что Эрих созидал,

И миром странным одержимый,

Но хаос только призывал,

И с высоты он камня трона,

Мученья наши не признал".

Костёр оставивший, ступает,

Наследник, глас его при всех:

"Лорд Тирен Ройген, подобает,

Хранить молчание, ведь грех,

Порочить мёртвого, я слышу,

Я грифа жалкий слышу смех.

Когда живой, и перед вами,

Стоял, молчанье выбор ваш,

И челобитий суть следами,

Дом укрывали часто наш,

Взывали действия и слова,

Убрали дерзости палаш".

Лорд пошатнулся на мгновенье,

Не ожидал такой ответ,

Но поздно, рода положенье:

"Хоть и дававший я обет,

Но пожинал его ошибки,

На протяженье долгих лет.

Привнёсший хаос в разум многих,

И смуты сеявший зерно,

Устоев вместо наших строгих,

Что соблюдаем мы давно,

Раскол он разумов создавший,

И два пути им рождено.

Одни продолжили сраженья,

Иные слушали снега,

Кому внимать? И лишь сомненья,

Был кто мятежник, кто слуга?

Он облечён в одежды мира,

Но сколь легко средь очага

Так размышлять, когда не знаешь".

Так продолжает лорд и он:

"Легко, когда не испытаешь,

Когда не ставишь жизнь на кон,

Святым считать себя изволишь,

Обман и слабости то трон.

Суть миротворца так сладка,

Коль от беды ты в отдаленье,

С тепла взирая, свысока,

Но говорю! То лицемерье!

И не другого, но себя,

Себя то жалкое спасенье.

Я не закончил, я скажу,

Дочь Рейнов принявший в объятья,

Судил тогда и осужу,

Она! Несущая проклятья,

Та дева западных кровей,

И знаем мы! Похожи братья!

Ещё не Герцог, Вольф Скарл-Фрой,

Я осуждать ещё имею,

То право, ставшее нуждой,

И многих я скажу идею,

Что мы не верим в дух того,

Перед собой кого я зрею!"

Горящий факел левой взявший,

Рукою, так ответил брат:

"Вы, лорд, на истину пенявший,

И Скалы истинно дрожат,

От неуверенных деяний,

Вражда не знавшая закат.

Почивший герцог путь избравший,

Во смуту ввергнул разум ваш,

И тот укор теперь звучавший,

Как правды огненный палаш,

Упал сияньем осужденья,

На сотворённый им пейзаж.

И я услышать пожелаю,

И я, внимающий словам,

Я пониманьем отвечаю,

Но вы, прибывший к рубежам,

На оскорбления нет права,

Отступник ныне Небесам".

Во лорда грудь клинок вонзился,

И не успевший он вздохнуть,

Лишь за мгновение лишился,

Он дара жизни и тонуть,

Во снеге алого оттенка,

Назад былое не вернуть.

И замирает замок снежный,

Слова звучали для живых:

"Здесь умирает лорд мятежный" -

Но не сыскать теперь немых.

"Убийца! Как посмел! Скорее!" -

Среди небес был глас ночных.

"Молчать!" - и крик его подобный,

Несётся средь живых рядов,

А вслед за ним и вьюги злобный,

Порыв и копьями снегов,

Терзает каждого той ночью.

"Я не прощаю вам грехов!"

Трепещут факелов знаменья,

Десяток тухнет в миг один:

"Я не приемлю отношенья,

Подобных слов, я господин,

Ущелья хладного и Неба,

Я Герцог, ваш я властелин".

И вьюга хладная несётся,

Подхватит слово, ты услышь,

Холодный взор его коснётся,

Коснётся каждого, велишь.

Мне повинуйтесь, мне внимайте.

Толпе ты после говоришь:

"Не вы ли все желали власти?

Что вам укажет и ведёт?

И брата рвавшие на части,

И позабыв тогда почёт,

Вы проклинали. Это в прошлом,

Ведь я сожгу сомнений гнёт.

Желает Небо и восток,

Оно желает подчиненья,

Пред вами гибельный урок,

Я не дарую вам прощенья,

Коль отречётесь вы от клятв,

Вам не найти вовек спасенья.

Желали вы и я внимал,

Как Герцог Неба я глаголю,

Порядок мира душу звал,

Так принимайте эту долю,

Склонитесь лорды, ведь пути,

Я вам иного не позволю".

Терзаем холодом был ряд,

Та вьюга словно бич пытала,

И одержимый этот взгляд,

С великим ужасом взирала,

И на колено первый встал,

За ним другой, толпа упала.

И пали лорды пред тобой,

Средь вьюги воя и дыханья.

Подмена! Он себе чужой!

Такие мысли, но молчанья,

Стезю принявшая толпа,

Во ожидании прощанья.

"Покойся, Тедерик Скарл-Фрой,

Оставь владения земные", -

И хворост жадный и сухой,

Огни принял в себя скупые,

И приносящий в жертву плоть,

Огни последние, святые.

"Покойся, Эльза, Рейнов Дочь,

Земные муки завершая", -

Костёр второй прогонит ночь,

И тело женщины сжигая,

И пожирая Грома Кровь,

Не плоть востока, нам чужая.

"Алард Скарл-Фрой, закончен путь,

Начала даже не познавший", -

К семье обязанный примкнуть,

Ребёнок жизнь свою отдавший,

В огнях спасение найди,

Ты на алтарь идей упавший.

Средь трёх костров, семьи своей,

Последний был из снега рода,

Под треск, голодный блеск огней,

Тем прозвучит прощанья ода,

Клинок багровый в дланях сжал,

О Герцог новый Небосвода.

Вне слова лишнего ушёл,

Средь ледяных скрываясь башен.

И ты, склонившийся, обрёл,

Вновь свою волю и окрашен,

Смертельной бледность, а день,

Был для души грядущий страшен.

******************************************************************

И день прилежно продолжался,

Но в полуночный этот час,

Взор к зале тронной прикасался,

Где свет тех факелом не гас,

И где камин шумит, где тени,

Двоих неспящих, только вас.

На троне был один, взирает,

С камней холодных. И волков,

От хлада шкура плоть спасает,

О новый герцог тех снегов,

О герольд Неба и закона,

О власть востока среди льдов.

А перед ним воитель славный,

Клеймят что трусом языки,

Но находился редко равный,

Но всем уменьям вопреки,

Он меч отбросивший и этим,

В презренья брошенный пески.

"Сэр Виланд, вы служили брату,

Служили доблестно, любой,

Вас восхвалять познал отраду,

Глупцы пусть молвят за спиной,

Но мне известна ваша доблесть,

Вы возвышались над толпой.

Для Скал рождённого посмели,

Супротив мнения пойти,

Вас проклинали и шипели,

Как змеи жалкие, пути,

Избравший тяжбу и идею,

Свою посмевшие нести".

"Лорд Вольф, воистину вы правы,

Я к осуждению привык,

Среди войны гнилой канавы,

Что не опишет мой язык,

Настолько мерзкой и ужасной,

Я меч Утёсов и владык.

Я убивал и был на грани,

Рубил и жёг, и шёл вперёд,

Среди полей великой брани,

Но и конца пришёл черёд,

Когда в ущелье том проклятом,

Познал войны вино и мёд.

Познал дары её, ужасней,

Они иного много раз,

И зверя став стократ опасней,

Хоть вы и слышали рассказ,

И потому к чему детали.

Но не понять мне ваш указ.

Ваш брат, возможно, и наивно,

Но шедший против крови вех,

Войны болото столь противно,

Война с души снимает грех,

И выдаёт за подвиг ратный,

Клеймит убийство как успех.

Я потому пришёл сюда,

В тепле рождённый, но и хладу,

Себя отдал. Мечты звезда,

Меня манила и усладу,

Душе познавшей горечь дней,

Дала спасения балладу.

Но что я видел средь костра?

Где миг прощания последний,

Как постамент крушат ветра,

Так труд его вы многолетний,

Вы обращаете во прах,

И говорите всем, что тщетный.

Не вы ль наследник воли той,

И той искры надежды сладкой,

Что гнев багровый и земной,

Что покоряет души хваткой,

Желаньем будет умерщвлён,

Не будет пусть дорога гладкой.

Достичь того за год нельзя,

Десятилетий труд иль жизней,

Клеймом предателя грозя,

Врага и станешь ненавистней,

Но сделал герцог первый шаг,

Он был иного бескорыстней.

И даже Эльза Рейн, она,

Сюда пришедшая, позором,

Пусть и покрытая сполна,

Но непокорной воли взором,

Она желала покорить,

День не снедаемый раздором.

Служу я верно с той поры,

Я разделял идею мира,

Знал погребальные костры,

И не узрел в войне кумира,

Но вы отбросили тот труд,

Ведёт какая душу лира?"

"Я слышу, рыцарь, вашу речь,

Но согласиться не посмею,

Ведь смуту миром не облечь,

Не принимал его идею,

Ещё не время для того,

Я век иной душою зрею.

За срок, когда покинул дом,

Познал я правила иные,

Не забываться время сном,

Мир восхвалял черты иные,

Он в них нуждался и от нас,

Земля и ждёт дела другие.

Мир восхваляет те черты,

Моей душе их не хватало.

Узнал бы раньше, брат мой, ты!

Конец иной бы всё познало..." -

На миг звучавший крик души.

"Хоть я и сам творил начало".

Усталый вздох владыки снега,

По зале тронной звук пронёс:

"Семья мертва, нет мне ковчега" -

Кулак над троном он вознёс.

Но гнев смиряющий, а после:

"Отсель закона верный пёс.

Брат умолял спасти те души,

Двоих оставил после он,

Мольба его терзала уши,

Но покорил последний стон,

И я забылся скорбью серой,

Нет никого. Лишь этот трон.

Во всём теперь знаменье вижу,

Мне должно раньше быть таким,

Я проклинал, я ненавижу,

Слепым, никчёмным, был глухим,

Призванье новое нашедший,

Мечте я брата стал чужим.

Коль мир желал жестокость нашу,

То я позволю ей терзать,

До дна пусть пьют мучений чашу,

Пусть продолжают умирать,

Я принимаю ношу власти,

И вслед идти, и не менять.

И тем достигну возвышенья,

Я поднят миром над собой,

Как герцог вне стези сомненья,

Отсель не проклятый виной,

Я власти мантией покрытый,

И трон отныне за спиной".

А после долгое молчанье,

Не сводит рыцарь синих глаз,

И глас его: "Вело желанье,

Моя лишь воля, не приказ,

Идеей скованный, не властью,

Теперь былой не слышу сказ.

Коль в этом месте не достигну,

И не приближу смерть войны,

Безродной тенью я возникну,

Мне лавры больше не нужны,

И потому взываю к лорду" -

Глаза решимостью полны.

"Так заберите титул мой,

Я вас покинуть пожелаю,

Вы для души моей чужой,

Идею вашу отрицаю,

И места более мне нет,

Почёт отныне не питаю".

И с трона гордой высоты,

Ответ звучит во тронной зале:

"Сэр Виланд. Нет, всего лишь ты,

Подобным ставший во финале,

Исполню просьбу и теперь,

Ты для земель моих в опале.

Служил нам верно, не совру,

И потому твоя награда,

Дарить прощание двору,

И исчезая среди града,

И не вернуться впредь сюда,

И тем живёт к тебе пощада".

Хранивший верности поклон,

В лице своём без перемены,

Он за спиной оставил трон,

Но у двери застыл, ведь стены,

Усилят исповедь души:

"Беги, но знай, что раб ты сцены.

Идею ты себе создал,

Войны супротив ополчился.

Но хоть всецело и желал,

Но выше суд всегда вершился,

И мне поверь пусты мечты,

Пусть даже ты и не смирился.

Придёт война, как не желай,

Как не беги и не спасайся,

Пусть и душою проклинай,

Мир больше нас, себе признайся,

Что понимаешь тщетность всю,

Мы часть и с целым не сражайся.

И потому закон принять,

Диктует мир, мы мира дети,

Над под ярмом его стоять,

Иль мир ударом гнева плети,

Нас покарает перст его,

И бросит ниц средь своей клети".

Но без ответа рыцарь прочь,

Сию обитель покидает,

Его последняя здесь ночь.

И в одиночестве встречает,

О герцог северных высот,

Камин лишь древо пожирает.

Те предназначены слова,

Тому ли рыцарю? Оставил,

Свой долг теперь. О нет, едва!

Душе своей ты не лукавил,

Покинет герцог волчий трон,

И взор к реликвии направил.

О века ты клинок былого,

Из Airen Rulg что создан был,

О ты палач пути земного,

Ты рода память, и ты слыл,

Великим, гордым, непокорным,

Но герцог умерший забыл.

То Armunglord, что призывал,

Ветра холодные и павший,

Гирдмир и кровь его лакал,

Был Бьорн величие снискавший,

И в прошлом Тедерик здесь был,

Тебе во славе отказавший.

Возьми орудие, ведь он,

От одиночества уставший,

И прозвучавший ножен стон,

И ты клинок во длани взявший,

Оставлен братом, братом взят,

В огнях грядущего сиявший.

"Узри, отец, мою решимость!

Во час ночной я прихожу,

Твой трон даёт непогрешимость,

Но сталью острою свяжу,

С судом земным твою я душу,

Я обратившийся к ножу!"

"Скажи, Офелиос, причину,

Толкает что тебя вперёд?"

"Ты пал во алчности пучину,

И как зимою хладный лёд,

Взор ослепляет, так монетой,

Ты ослеплённый и черёд

Тебе наставший покаянья,

Тебя желающий судить!

Ради грядущего сиянья,

И дабы смевший наступить,

О новый день, и я готовый,

Поверь, отец, тебя сразить!"

"Достойной мыслью наделённый,

Горячим сердцем и рукой,

Что не дрожит, я удивлённый,

И помышляешь, что герой,

Свергавший жалкого тирана.

Поверь, Офелиос, другой.

Не оправдай ты целью средства,

Не забывай какой ты есть,

Сей грех подобием наследства,

На плечи павший, эта честь,

Клеймит тебя, и ты преступник,

И мир узнает эту весть.

Иди, убийца, что идею,

Морали выше возносил.

Услышь, Офелиос, я зрею,

На путь ты грешника ступил,

И с тем отличия лишённый,

Кто за монету жизнь губил".

- "Офелиос". Алексиус, поэт при дворе королевы Лиары.

Сорок пятый день Мит-Лойт. 1006 год.

Flur, niltren Kors.

Замок Крилд-Нойр.

Вот угасания знаменье,

Вот сердце осени, она,

Ликует. Вслед за ней паденье,

Самой природы, что и сна,

Наряд примерившей багрянца,

Уж обречённая сполна.

Дожди терзают эту землю,

И хлад становится сильней,

Мир говорит природе, внемли!

Конец благих наставший дней,

И не найдёшь тепла отныне,

Средь солнца яркого лучей.

Но замок тот огнём сияет,

Огнём прирученным как зверь,

На шпилях золота пылает,

О то бессмысленно! Но верь,

Границы алчность не узнает,

Когда не знает и потерь.

Гордыни час хвалебной нотой,

Под шум колёс и лордов смех,

Им жизнь не ставшая заботой,

И замок сей призвавший всех,

Кто в торжестве надменной воли,

Давно забыл понятье грех.

То ритуал и дань традиций,

И день вкусивших всё и вся,

Придите, пленники амбиций!

Нам всё позволено, глася,

Нас титул с кровью отделяют,

Над чернью жалкой вознося.

Во зале главной, освещённой,

Столь ярко даже слепнет взор,

Гротеском злата поражённой,

Избыток чей есть приговор,

Но вызывает восхищенье,

Среди чумных и жадных свор.

И жертвой тысячи дорога,

Сюда протоптана для них,

Ценою смерти, эпилога,

Но дань тех залов золотых,

Тем открывается путь высший,

И нет здесь места для иных.

И наполняя смехом залу,

Под звуки вежливых услад,

Но сколь подобные оскалу,

В глазах улыбка, смерти рад,

И каждый рвать готов собрата,

Как зверь, не ведая пощад.

Вино багровое во кубках,

Что бедняку и не испить,

И только выгода в поступках,

В грязи готовы утопить,

На плечи вставшие народа,

Их недостойными клеймить.

Ведь недостойны сожаленья,

Они на уровне скота,

Один, второй, хоть поколенья!

Они вовеки не чета,

Лишь грязь у ног, послушна воля,

И жалость только суета.

Трещало дерево под грузом,

От блюд со яствами болит,

Хребет стола, терзает вкусом,

Бедняк во миг же закричит,

Продам я душу без сомнений!

Но честный труд на нём висит

Висит ярмом, висит проклятьем,

Как не пытайся, жилы рви,

Но со рождения заклятьем,

Был околдован, но живи!

Трудись во благо жизней наших,

И долгом рок вовек зови.

В тени от мраморной колонны,

Никто не смеет подойти,

Глаза презрением бездонны,

Как смеет он сюда войти?

О блудный сын и сын забытый,

Нет недостойному пути.

В презренья море окунаясь,

Чьи волны режут даже плоть,

Привык. О нет! Лишь задыхаясь!

И волей то не побороть,

А взгляды их копью подобны,

Иглой надменности колоть.

Из рода Терн изгой проклятый,

Что имя Талион носил,

Чужой во камне, что объятый,

Чумой надменности, следил,

За ликом всех и наблюдая,

За тем, кого превозносил.

Его отец в круговороте,

Огней и лиц, встречает их,

В одеждах ярких, позолоте,

Владыка замка, граней сих,

Каспар из рода Терн минует,

Два шага меж давно чужих.

Не обратив вниманья взора,

И с равнодушием, оно,

Есть символ высшего позора,

И льётся снова, как вино,

Сей шёпот мерзкий. Он ничтожный,

Он шут, упавший здесь на дно.

Вот леди замка лик минует,

Вот младший брат, улыбка чья,

Ребёнком был, уже пирует,

Пред ним склоняются мужья,

И их отравленный вниманьем,

Он насмехался, не тая.

Как долго длилось? Может вечность,

Таким покажется тот срок,

Семью утративший, конечность,

И как калека, ты волок,

Судьбу изгоя, и положен,

Лишь хлеба чёрствого кусок.

Часы сменяются и вскоре,

Глубокой ночи тайный час,

И прозябающий в позоре,

Златой оставит залы глас,

Во коридор ступая, время,

Оно наставшее для нас.

В своих покоях ныне вставший,

Во окружении иных,

Кто имена свои вписавший,

Во ряд предателей гнилых,

Но то желанье перемены,

Не нужно дней отсель пустых.

На стол падёт, во ткани серой,

Со звоном свёрток и мечи,

Багровой мы судимы сферой,

Сжимают длани, не влачи,

Суть раболепного порока,

Сыны ступают, палачи.

Лелейте, узники проклятья,

О осквернённые грехом,

Вино, и золото, и платья,

Неуязвимости плащом,

Укрыты, знаете, но скоро,

Изгоя рухнете мечом.

Делив себя на группы вскоре,

Те сыновья идут вперёд,

Смотри, отец, живу в позоре,

Но настаёт и мой черёд!

И властью стали равнодушной,

Былого я сломаю лёд!

К воротам шествовали трое,

И пять во комнаты вошли,

Зовёт отмщенье за былое.

В кровати мать, отец, нашли!

И занеся клинок над спящим,

Опустят десять раз, их жгли!

Их жгли огни горнила гнева,

И сладкой мести этот час,

О, мать моя, пусть я из чрева,

Рождён тобою, но для нас,

Нет места более, падите!

Венец рождения не спас.

В чертогах золотом покрытых,

В кровати снежной белизны,

Мы осуждаем ныне сытых,

И меткой красною волны,

С убогим мы равняем высших,

И златом вы не спасены.

Десяток шествуют и двери,

Во залу главную зовут,

Не сыновья, отныне звери,

Что добродетели не чтут,

Но во жестокости решенье,

И всё жестокостью возьмут.

Во залу главную вступая,

Толпа встречает ныне их,

Но неминуемо равняя,

Сталь самых высших и нагих:

"О гости замка, этой ночью,

Коней положен в гранях сих".

"Как прерывать ты смел, забытый?

Как пса больного бросят прочь!" -

Но гнев утихнет, ведь омытый,

Багряной кровью в эту ночь,

Клинок блестит и взоры манит,

И спесь бросает ныне прочь.

"Оставлю вас, о замка гости,

Моя семья уж ждёт меня", -

Сказавший Талион, без злости,

Средь ненавистного огня,

Шагает дальше, цель взывает,

О цель живёт, его маня.

А за спиной мольбы звучали,

И обещаний сладкий рой.

Прошу одумайся, рыдали,

Я мать, а я отец ведь твой!

Делить с тобою я готовый!

Прошу, тебя, взываю, стой!

А после вой, и вой ужасный,

И глас решимости сынов,

И наступает призрак красный,

Идёт средь золота рядов,

Смерть равнодушная и дланью,

Вершит свой суд и суд суров.

Из рода Терн ступил предатель,

В обитель сердце и затем,

Не раб отныне, прихлебатель,

Он был забытый, был никем,

Но этой ночью, волей этой,

Он духа властью станет всем.

Коль облечёт желанье в действо,

И силу он на то добыв:

"О вот и ты, моё семейство".

И пред собою дверь открыв,

Ступил в покои, ожидают,

Кто жил в тепле, о нём забыв.

Из рода Терн Каспар предстанет,

Похож он ликом, старше лишь,

Лишь на отца предатель взглянет,

А брат и мачеха, сразишь,

Ты их презренным равнодушьем.

"Так значит ты за тем стоишь?

Кровавый меч сжимая в дланях,

И вой, что слышу ныне я,

Что созидаешь в этих гранях?"

"Отец, я правды не тая,

Как наши предки предавали,

Я у предательства ручья.

В одеждах серых, ночью этой,

То рода Терн клеймо и знак".

"Зачем, мой сын, скажи, вендеттой?

Ты ослеплён? Привёл собак,

Что среди залы кости грызли,

И своры той теперь вожак?

Четыре века мы пытались,

Забыть и смыть былой позор".

"Отец, довольно, пусть старались,

Во прошлом предки и укор,

Готов принять, но этой ночью,

Ты подними впервые взор!

Взгляни! Я Талион, твой сын,

Скажи зачем меня к забвенью,

Привёл? Скажи, молчанье сгинь!

Ведь меч становится ступенью,

Мне отступления уж нет,

Не будь ты жертвой сожаленью!

Пред смертью, я прошу, скажи,

Зачем низвергнул в пепел душу,

И мне не нужно сладкой лжи,

Я откровенья не нарушу,

Желаньем знания объят,

Зачем меня ты бросил в стужу?"

И подступающий мятежник,

В глазах решимость, но искра,

Был заклеймён, навеки грешник,

Петли достоин, топора,

Но боль осталась, не исчезла,

Средь клети кости и ребра.

"Твои глаза напоминали,

Нет, даже ты, ты память был,

Воспоминания пытали,

О той, чей хладный труп остыл,

И был рекою унесённый,

Её любил, в тоске я выл.

О Беатрис, её любил,

Потеря в сердце отзывалась,

И рядом ты! И ты хранил,

В тебе я видел, и казалась,

Она живою! Но мертва,

Душа в страданиях металась.

Забыть желая, бросил я,

Тебя во бездну погрузивший.

Тем я ответил, не тая.

Чем господин тебя купивший?

Ответь теперь, ответь же, сын,

Души законы преступивший".

"Не златом куплен был, отец,

И не земною даже властью,

Небес меня призвал дворец,

И став востока ныне частью,

Сжимаю этот острый меч,

И совращён банальной страстью.

Не страстью тела, но души,

О как давно мечтал об этом,

Меня глупцом ты опиши,

Пусть буду высмеян поэтом,

Но обольщён души теплом,

Общенье ставшее заветом.

Во равнодушии я гнил,

Что ты, отец, творил годами,

Ни ты, ни дом давно не мил,

Уж лучше раб под Небесами,

Чем быть заложником судьбы,

Что проклинавший я годами.

Теперь довольно, меч достань,

И кровью алой, не слезою,

Меня создавший, вскинь же длань,

О лорд над гневною рекою,

Желая смерти меч яви,

Вражды судимые звездою!"

Но вместо этого был шаг,

Назад свершённый, ликом мрачным:

"Я не посмею, ты не враг,

Тебе всё было однозначным,

Предатель ты, но кровь моя" -

Он сжался, став во миг невзрачным.

"Пусть и прощения мне нет,

Но не желаю смерти сыну,

На протяжении сих лет,

Не выгнал я!" - "Но как скотину,

Связавший узами меня!

Презренья знаю паутину!"

"Сыноубийцей стать не смел!"

"В души пороках забываясь,

И свысока всегда смотрел!" -

Клинок сей алый поднимаясь.

"Тобою брошен, взят иным,

Чужой рукой перерождаясь".

"Я не посмею!" - "Так умри!"

И меч вердиктом наполняясь,

Во грудь вонзившись: "И узри!

Грехом великим наполняясь,

Предатель нами был рождён".

Слеза и кровь, и он склоняясь

Упал в объятия твои,

Плечо отца обняв рукою:

"Молчанья долгого слои,

Во смерти только, не живою,

Судьбой дано нам говорить,

Печальны лорды над рекою".

Во плоть вонзая глубже меч,

Он вздрогнул, и без сил опавший,

Средь сына замерший он плеч,

Мгновенье следует, терявший,

От длани сына жизнь отец,

А сын стоял, о низко павший.

И переводит взор к двоим,

Что среди ложа, дрожью тела,

Мольбой негласною. "За сим,

Не избежать и вам удела,

Но мне позволено сказать", -

Сгущалась ночь, река ревела.

"Винил я вас, теперь пойму,

Вина иные гложет плечи,

Загадка сердцу, но уму,

Я понимаю ваши речи,

Хоть и презрения полны,

Хоть отвратительны и встречи

Пытать желал я, но увы,

Во понимании хладею,

Отца и сына только рвы,

Молчанья долгого, идею,

Я хороню о боли той,

Но пощадить я вас не смею".

Тем смерть нашедшие, они,

От стали острой и холодной,

Судью на камни урони,

Звездой ведомый путеводной,

И жертву жаждущий алтарь,

Для перемен ей стать угодной.

Средь груды старого порядка,

Ликует ветер перемен,

Клинок и кровь узлу разгадка,

И разрушая тесный плен,

Вступивший в новую эпоху,

О то свершивший, ты ль блажен?

******************************************************************

Восточный берег Flur, niltren Kors.

Гирамская Крепость.

Дозор безмолвия упавший,

Гирамской Крепости, она,

Есть бастион, стеною вставший,

Тот брег востока и волна,

В своей надменности и гневе,

Врата Небес, стоять должна.

Напротив замка, где огнями,

Где шпиль сияет, ореол,

Где суд вершится сыновьями,

И Неба тот взирал орёл,

Смотрел на ярость и мученья,

На Небом созданный раскол.

Во эту ночь не воин бравый,

Но благородный рыцарь был,

Взирал на мести пир кровавый,

Сэр Маркус, он покинул тыл,

Он Nirenar воитель гордый,

И среди равных первым слыл.

В доспехах прочного металла,

Эмалью синею покрыт,

Но ожиданья властью жала,

Терзаем временем и сыт,

От наблюдения, но скоро,

Был час бездействия забыт.

Предатель шествует, ночною,

Порой скрывается в тенях,

И воин Тернов над стеною,

Был часовой, но во костях,

Кинжала сталь узнал и павший,

И кровь проливший на камнях.

Врата поднялись и востоку,

Мы открываем ныне дверь!

Командуй, рыцарь! Ныне року,

Семью отдавшие. И зверь,

Небес пехоты марширует,

Шагает к жертве и теперь

Тот рыцарь факел поджигая,

Ступал к сигнальному костру,

Тот воспылал, и осеняя,

Ночи спокойствие и мглу,

Гирама весть для Небосвода,

Преграда павшая к одру.

И трижды тканью скрыв сиянье,

Сигнал, условие и весть,

Взирая в ночь, во расстоянье,

Он говорит, погибла честь.

И Небеса ему ответят,

Огни пылают, их не счесть.

Один в начале, трижды скрытый,

Во этой мрачной пустоте,

Жил с опозданием, забытый,

Но на ночном пылал холсте,

Зовущий ныне, вострубивший,

Пусть и в постыдной суете.

Второй горит, взывает третий,

Четвёртый выше, на скале,

Сигнал из прошлого столетий,

Огни рождаются во мгле.

Он знаменосец и предвестник,

Несущий вести на крыле.

И среди севера рождённый,

Был звук, что громом наречён,

Он приближается, сражённый,

Небесный купол и вручён,

Земле был ливень, и осенний,

Был ветер жалости лишён.

******************************************************************

Lirel Nirenar.

Замок Скарл-Кролм.

Пред тем как пламенной волною,

Покоя будет смыт завет,

Сияньем лунным над стеною,

И замок, что молвой воспет,

О ночь встречающий и гордый,

Старинный замок сотен лет.

Легенды доблестный хранитель,

И сотворён из плоти скал,

Там Короля Небес обитель,

Что на вершине башни спал,

И Пантеону вечно равный,

В Его покоях свет сиял.

Сиял свечою одинокой,

Что среди круглого стола,

Луна во этот час высокой,

Нам показалась, снизошла,

И серебром укрыв покои,

И тень троих в камнях жила.

Правитель Неба, за спиною,

Немая женщина, она,

Его плечо сожмёт рукою,

О ты, Арториус, что сна,

Лишён и карта перед взором,

И мыслей душит глубина.

Ещё один, покой деливший,

Из рода Виргрен кровь ведёт,

Любовь к устоям что убивший,

И не питавший к ним почёт,

Воитель, Эреон, а время,

О сколь же медленно течёт.

"Правитель Неба, дайте волю,

Я пожелаю вас спросить", -

Ответ безмолвен. "Вашу долю,

Душой готовый разделить,

Нас ожидает час великий,

Но вы колеблетесь ступить.

То было после возвращенья,

Мрачнее тучи был ваш лик,

Чем были вызваны мученья?

И коль зашла душа в тупик,

То мне позвольте узел гнёта,

Обрушить ниц, коль груз велик".

Небесным взором смерив лорда,

А после горестно вздохнув:

"Заметно столь? Но верил твёрдо,

Что я сомнения смахнув,

Смогу идти непринуждённо,

На мир желаньем посягнув.

Десяток лет назад не знавший,

Иль не желавший размышлять,

И лишь желанием дышавший,

Вперёд и только! Не стоять!

Я помышлял, что жребий брошен!

Что больше нечего терять.

Но эта ночь иным другая,

Коль шаг вперёд, пути назад,

Не будет более и злая,

Сомнений лира на свой лад,

Меня мелодией смущает,

И раб я гибельных тирад.

Скажи мне, Эреон, не даром,

Ведь ты прошедший битвы зной,

Дома сожжённые пожаром,

И жизни бросивший долой,

Средь баррикад багровых фронта.

Я размышляю над ценой.

Не в первый раз моим указом,

Обрушен жизни храм святой,

Я провожал колонны глазом,

Приговорённые то мной,

Стезя убийства не чужая,

Но почитать мне что чертой?

Где есть черта, что не посмеет,

Вовеки смертный преступить,

Где естество само хладеет,

И невозможно после жить,

Что есть граница преступленья?

Где каждый сможет заявить

Не смертным создано творенье,

Но лишь чудовищем, оно,

За гранью сущего, спасенье,

Отсель забытое и дно,

Греха понятия изведав.

Мне страшно, Эреон, давно.

Убить десяток, не впервые,

Каравший сотни, было то,

И даже тысячи, живые!

Я пожинал, моё плато,

Терзало жизни ради блага,

Они лишь что, уже не кто.

Но если тысячей десяток,

А если сотня тысяч их,

Для перемен они задаток,

Детей бросаю я чужих,

На фронт и кровью невиновных,

Ради грядущих дней благих.

Меня пугал масштаб творенья,

Никто иной, не до меня,

Не созидал того мученья,

И даже Рыжего Коня,

И даже Всадника низвергну,

И превзойду среди огня!"

Для размышлений время взявший,

Молчит воитель, а затем:

"Коль хоть единожды отнявший,

Не вопрошаю я, зачем.

Он совершивший преступленье,

Ведь жизнь была кому-то всем.

Я убивал врагов мечами,

И отправлял младых вперёд,

Ведомы грёзами, мечтами,

Но приказал, и их черёд,

На поле бранном настававший,

Судья тех мёртвых призовёт.

Не осуждением примите,

Но размышлять средь тёплых стен,

Не приказать толпе, умрите!

Когда и сам средь битвы сцен,

Иное чувство познаётся,

Ведь наступал смиренья тлен.

Я привыкал и отправляя,

На смерти собственных бойцов,

Их знал годами, но теряя,

Средь дома каменных зубцов,

И лик сочувствия забывший,

Нет размышлений там, грехов.

Живые, да, но мыслил ясно,

Я взять обязанный рубеж,

И потому на поле властно,

И в обороне даже брешь,

Я закрывал чужою жизнью,

Крушил сочувствия мятеж.

Отнявший раз не знал покоя,

Число не важно, ведь уже,

Среди убийц застывший строя,

И смерти бледной госпоже,

Служивший верно и до грани,

Когда и сам на рубеже.

Границу смертных не измерить,

Я почитаю только так,

Грехи и благо, и поверить,

Что существует где-то знак,

Определяющий все грани,

Я был к подобному чужак.

Но лишь одно я презираю,

Коль жертва смысла лишена,

Я ни за что не оправдаю,

Нужна причина, столь нужна,

Что без неё бы звери словно,

А с ней достойные сполна.

Принёсший в жертву и несущий,

Считаю должен отвечать,

Как клятву мёртвому дающий,

И жертвой этою создать,

Не лицемерия лишь ради,

Но мир, чтоб мёртвым доказать

Что жертва их достойна цели,

То есть ответственность, она..."

Глаза воителя темнели,

Он помнит лики, имена:

"Она обязанность живого,

Что мертвецами нам дана".

Он замолчал и поклонился,

Во свете лунного огня.

"Спасибо, Эреон", - смягчился,

Правитель Неба. "И ценя,

Я благодарностью отвечу,

Нас ожидают лавры дня.

Не дам я жертве стать напрасной,

День перемены будет жить".

Но спешкой прерванный ужасной,

В покои рыцарь смел ступить:

"Гирам три раза пламенеет!" -

Лишь после голову склонить.

Он стол покинувший и вставший,

Правитель Неба заявил:

"Спеши, воитель, день наставший,

Я приказал и пробудил,

От сна объятия весь замок" -

Столь властно, гордо объявил.

"Среди двора пусть соберётся,

Пусть соберётся каждый там,

Конец решения сплетётся,

Спеши ты к женщинам, мужам,

И объяви, что речь внимают,

И что внимают Небесам".

"Исполню с гордостью" - и звоном,

Доспехов средь старинных стен,

И спящий пусть проводит стоном,

И сна былого бросит плен,

Апофеоз в ночи настанет,

Покой разрушивший взамен.

"Arveno Kime, жребий брошен.

Реки преграда позади,

И долг свершения возложен,

Прошу, воитель, подойди,

И дар Небес прими же сердцем,

Решимость нашу подтверди".

Из плена дерева доставший,

Правитель Неба ножен тень,

Освободил и засиявший,

Клинок встречая новый день,

Провозгласил о возрожденье,

Сиянье лунное есть сень.

"Правитель Неба, это?" - "Да,

Клинок оставленный средь года,

Когда Небесная звезда,

Зашла средь тени замка свода,

Огнём отброшена сюда,

Конец великого похода.

Король оставил мир земной,

Во усыпальницу ступивший,

Ещё один познал покой,

Его Воитель, положивший,

При обороне жизнь свою,

Отважно Ворону грозивший.

Когда он умер и сюда,

Его отправлен меч и тело,

Сын Ариана и нужда,

Его терзала, но он смело,

Во тень убравший сей клинок,

Как положивший в гроб он тело.

Viran'tor'laard, из тени восставший,

Что Землю Клялся Покорить,

Король и я того желавший,

Тебя той честью одарить,

Дашь клятву верности ли ныне,

Под моим стягом век прожить?"

И на колено воин вставший:

"Я принимаю этот долг,

Час изменения воззвавший,

А гнёт былой голодный волк,

Он моих братьев пожиравший,

Которых мёртвых серый полк".

Плечом он правым меч встречает:

"Клянёшься ль в верности тому,

Кто с высоты Небес взирает,

И верный высшему псалму,

В своих решениях не знает,

Земных ошибок мрак и тьму?"

"Клянусь", - воитель отвечает.

Плечом он левым примерял:

"Покуда смерть не разрывает,

Клянёшься ли, что ты вверял,

И жизнь, и смерть во длани Неба?"

"Клянусь, - ответит, - зову внял".

Клинок касался головы,

Холодной сталью, тень впитавшей:

"Мечом став Неба синевы,

Исток кровей короне давшей,

Клянёшься ли достойным быть,

Искрой врагов Небес изгнавшей?"

"Клянусь", - во третий раз пророчит.

"Так встань, Небесный Чемпион,

Пусть слава подвигов грохочет,

Пусть покорится легион,

Врагов востока и короны,

Восславь деяньем Неба Трон.

Прими клинок из моих дланей,

Отныне, Эреон, ты был,

Возвышен и Небесных тканей,

Укрытый мантией и слыл,

Лишь только герцогу уступишь,

Пора и нам покинуть тыл".

Он меч великий принимая,

К живым вернувшийся, взирал,

Как на свету клинок сияя,

Он словно гордо заявлял,

Исполню клятву, покорится,

Мне мир, который я распял.

Широким лезвием явилось,

Творенье древних кузнецов,

То меч полуторный и мнилось,

Что великана из снегов,

Разрубит с лёгкостью великой,

Разрубит даже толщу льдов.

Средь того лезвия слова,

Что повторяют клятвы речи,

Как память, что вовек жива,

Как долг возложенный на плечи,

Клинок защитник и слуга,

С врагами жаждущий он встречи.

Клеймо перчатки гарда явит,

Что возносилась к небесам,

Клинок Небес, о том объявит,

А в остальном стальным плечам,

Чужие будут украшенья,

Есть простота ответ сердцам.

"Я средь двора вас ожидая,

Покуда высшей власти знак,

Свою темницу покидая,

И разрушая ночи мрак,

Придёт знамением востока", -

Воитель твой ответит так.

На том оставит Чемпион,

Немая женщина осталась.

"Король займёт Небесный Трон,

Душа живая содрогалась,

Я усмирял её как мог,

Но неуёмно колебалась.

Смотри, Амелия, бреду,

Во бездну всех грехов известных,

И за собой на смерть веду,

Лжецов, убийц, а может честных,

На поле брани все равны,

Во смерти узах быть им тесных".

Поклоном даст она ответ,

Иных путей она не знает,

И глаз её зелёный цвет,

Немая женщина взирает,

На лик калеки, возомнил,

Что мир желанием меняет.

"Так пожелай удачи мне,

Идти вперёд обязан ныне".

Во безупречной тишине,

Калека шествовал к святыне,

К вершине башни, где Король,

Рождён в немыслимой гордыне.

Вот двое рыцарей, но им,

Ты приказал посты оставить:

"Идите, шествуйте к другим,

Гирам сказал и нам исправить,

Шаги былые суждено,

Деяньем вновь восток прославить".

А после терпкий полумрак,

Его фигуру поглощает,

Святыня, истинно, и знак,

И дух былых веков витает,

Во окруженье черепов,

Где предок вечно наблюдает.

И сорок семь во этот час,

Огни свечи горят в глазницах:

"О я приветствую всех вас,

Что не найдут покой в гробницах,

Но во дозоре вековом,

Ждут в костяных своих темницах.

Тебя приветствую, отец,

Хоть дух и твой во Серых Залах,

Тебя приветствую, венец,

Корона, создана в началах,

Страниц истории и им,

Быть в прославления вуалях".

Тебя приветствует корона,

Во белом злате и Луной,

Палач овеян легиона,

Что возвышаясь над толпой,

Ведом желаньем преклоненья,

А без того сосуд пустой.

В своём величии святая,

Во своей сути грех и боль,

Но вещь ещё, и понимая,

Ей нужен вестник и король,

А без него металл без смысла,

А с ним прислуживать изволь.

"Я помню день, меня отец,

И остальных он пригласивший,

Слепой в гордыне, но конец,

Моей рукой и я лишивший!

По справедливости, и я,

Суда я сына заслуживший.

Остановись! Как низко пал!

Мой разум, ты делить желая,

За то ответственность, бежал,

И я душой, душой мечтая,

Винить иного буду рад,

И от вины тем не страдая.

Трепещет разум, но и я,

Ещё не сдался, я сумею,

Судьба тем выбрана сия,

Я кровь проливший за идею,

Крест неизбежный, только мой,

Ведь волю я ещё имею.

Лишь долг пред мёртвыми остался,

Цена их смерти для живых.

В кого мечтой я превращался?

Не правил жизни я святых,

Но и не грешник превеликий,

Иль размышлений плод пустых?

Ведь я уже плодил колонны,

Колонны сирых и нагих,

Пусть даже титулом законны,

Но кто во тела гранях сих,

Король иль смертный, кто мне ближе?

Почёт для первых, грех вторых".

Во длани взявший символ власти,

Средь сорока и тех семи,

Как смертный средь объятий страсти,

Так и корона, ты пойми,

В нужде забвение отбросит,

Живая вновь, о жизнь прими.

Не примеряя и ступая,

Средь коридора тишины,

Колено стонет, убеждая,

Что боль подобием волны,

Калеку вновь низложит страхом,

Но не покажешь средь спины.

И ожидает двор в молчанье,

Средь легиона этих глаз:

"Четыре века, испытанье,

Ошибка наша и приказ,

Что мы обязаны исполнить,

И мы исполним в этот раз.

Неисчислим поток невзгод,

Но мы вставали, поднимались,

Судьбой мы избранный народ,

Упали мы, но не сломались,

И гневом праведным объят,

И к звёздам взоры обращались.

Стояли гордо на своём,

Врагов насмешки пеплом кроя,

Ведь мы овеяны огнём!

Среди врагов стояли роя,

И испытаний череду,

Не на коленях, только стоя!

Встречали доблестно всегда,

Его заветы соблюдая,

Над нами яркая звезда!

Земля у ног, она святая!

И пробудившись ото сна,

Пред вами я, о дне вещая!"

Толпа готова, а взамен,

Даруй знамение нам шага!

Вот кровь короне этих вен,

Вот нашей жизни суть и влага!

Средь преклонения толпы,

Рождалась каждой власти сага.

"О нашей славе вострубить,

Настало время, ночью этой,

Вернётся Он! Освободить!

И завершится путь победой,

Ведь поражение нам ложь,

Мы станем яркою кометой.

Услышит мир тогда о нас,

И маршем праведным сметая,

Вернётся Он, во этот час,

Востока воля есть святая,

Под Неба маршем задрожит,

Земля врагов и плоть земная!"

Блажен воспитанный отцами,

Как проводник идей чужих,

Ещё детьми и пред словами,

Им было место и своих,

Не нужно мыслей, вред порою,

Идёт из помыслов благих.

Правитель Неба завершая,

Ту речь грядущего, и он,

Венец примеривший, святая,

Корона белая и сон,

Король забывший и отныне,

Он занимал Небесный Трон.

То возрождённое знаменье,

Греха не знающий, стыда,

Вне сферы совести, явленье,

И перемены тем звезда,

Иных горевшая всех ярче,

Застоя дрогнули года.

Небес Король вернулся к роду,

Обвёл толпу, бессмертный дух,

Так пойте же! Даруйте оду!

Кричи толпа! Терзая слух!

От звука нашего триумфа,

И даже звёздный свет потух!

"Aimer Skarl!" - мужчины крикнут,

Падут коленями к земле,

Их голоса Его достигнут,

Их жизни перья на крыле,

Руками их живёт корона,

Но во забвенья будут мгле.

"Aimer Skarl!" - и женским криком,

Твердыня полнится, она,

На миг сравнится с горным пиком,

Где гнева снежная волна,

Падёт лавиною к подножью,

И камня рушится спина.

"Aimer Skarl!" - кричали дети,

Не понимая, но пример,

Был рядом и подобьем клети,

И словно эхо средь пещер,

Во эту ночь к Луне стремились,

Толпы желание и зверь.

И твой ответ, четыре века,

Его не слышала земля,

Поднимет длань свою калека,

Ответ внимайте Короля,

И произносит: "Aimer Eve!" -

Что Слава Мне, и миг деля

На то, что было, будет скоро,

И бастион хвальбой горит,

И как орган среди собора,

Так глас торжественность хранит,

Король вернулся, мы ведомы,

Нам путь укажут, дух твердит!

"Пусть лошадей гонцы седлают,

И принимал восток ту весть,

Пусть Неба подданные знают,

Вернулся Я! И ныне честь,

Вернуть востоку пожелаю,

Не миг далёкий, но миг есть!

Страниц историй нам творцами,

Достойно выступить и мы!

Мы есть достойные! Рабами,

Не жить положено, псалмы,

Да воспоют для нас потомки,

Наполнит гордость их умы!

Менять эпоху нам по силам,

Предназначение, оно!

Деяньем нашим и чернилам,

Запечатлеть то суждено,

Я поведу восток и верьте,

Триумф нам хлеб, а честь вино!"

Звучало серых ликованье,

Где пламя душ горит во тьме,

Дрожало сердце и сознанье,

Во тела смертного тюрьме,

Горит, пылает и трепещет,

Грядущий день на том холме.

Но звук прервал триумф могучий,

И звук такой, что описать,

Не смертным голосом, созвучий,

Звериных более и знать,

Ему нам равных не по силам,

Волчице в горе не создать.

"Я продолжать повелеваю,

Вина испейте, пусть же мир,

Узнает сагу, что слагаю,

Пусть этой ночью будет пир!" -

Так изречёт Король Небесный,

Велел Владыка, их кумир.

"Иди за мной, мой Чемпион,

Узнаю вой, предполагаю,

Что обагряя кровью трон,

Своё правленье начинаю", -

Он молвит шёпотом и вздох.

"И жертву первую я знаю".

Средь коридоров вы немых,

А за спиною ликованье,

Из кубков пивших золотых,

Но и грядущего ты знанье,

Хранишь, и с мрачным ликом ты,

Вошёл в покои, где страданье.

"Изольда", - скрип рождала дверь,

Увидишь жуткую картину,

Там королева, только зверь,

Средь колыбели гнула спину,

От мира скрыв своё дитя.

"Я не отдам и не отрину!"

И то не голосом, но воем,

Казалось каждому, на ткань,

Упали слёзы, крыли слоем,

И Королевы Неба длань,

Покрыта кровью, но чужою,

Зри колыбель, во алом грань.

"Прошу, Арториус, взываю!

Прошу, не делай шаг вперёд!

Она жива, я точно знаю,

И не настал её черёд!" -

И волос тонкий пал на камни,

А кожа серая как лёд.

Она больна, недугом страшным,

От горя разум помутнел,

Хоть сотни раз ты был отважным,

Но коль в глаза её смотрел,

От боли этой содрогался.

Король Небесный повелел:

"В иных покоях королева,

Пусть обретёт души покой,

Средь сна спасения и чрева,

Что трав целебною волной,

Её омоет ночью этой,

То будет главною нуждой".

Не человек, обличье зверя,

Изольда рядом и она,

Тебя молила: "Не потеря,

Она жива! На миг больна!

Но улыбнётся неизменно!" -

От муки сгорблена спина.

"Исполни волю, Чемпион,

Без промедления, взываю,

Тебя прошу, даруй ей сон".

"Веленья ваше исполняю" -

Поклон воителя, ведь он,

Всё понимал. "Вас оставляю".

На слове том во горе мать,

Во этот миг ослабнет разом,

Мольба немая, должно знать,

То неизбежно, и отказом,

Ей отвечающий. Один,

На колыбель взираешь глазом.

"О Ирма, младшая мне дочь,

Такой исход я ожидая,

И сколь гнетущая мне ночь,

Во Серых Залах ты седьмая,

Седьмое мёртвое дитя,

Пред моим взором умирая".

Младенец, дочь твоя, она,

От крови, что уста покрыла,

Так задыхается, больна,

Но содрогалась, не застыла,

Тянулась к лику твоему,

К отцу взывала, не остыла.

Сапфир небес покрыт клеймом,

Клеймом кровавым, даже уши.

"Желаю сердцем, но умом,

Я понимаю, знаю души,

Что умирали, близнецы,

Не ходят более средь суши.

То мои первенцы, они,

Они страдали, я у ложа,

Был до конца, свечей огни,

Я жёг нещадно, но их кожа,

От часа к часу холодней,

С рассветом смерть в покои вхожа.

Я твой отец, но не спасти,

Лишь дар один мне остаётся,

Рубить страдания пути", -

И рукояти он коснётся,

И покидает ножны меч,

И Eirmar грозный занесётся.

Во колыбель упавший меч,

Разрубит жизни храм и тело,

И боли призрак среди плеч,

На миг пред взором потемнело,

А гром несётся над холмом,

Погода ли? Но всё хладело.

"Среди песков, что домом звавший,

Я встретил то, что покорить,

Нам не удастся и дрожавший,

Бархан я видел, что хранить,

Былую форму не посмевший!

Позволь, чужак, мне объяснить.

То не стихийное явленье,

Не сотрясания земли,

А только прошлого знаменье,

Что старше нас и короли,

Ему приказывать не в силах,

Поверь, чужак, узри угли

Угли былого, что живые,

Я видел сам и расскажу.

Нас было трое и босые,

С пути мы сбились, миражу,

Рассудок отдан, тело жажде,

И смерть встречали госпожу.

Я молод был и безрассуден,

Мой дом оставшийся вдали,

Запас воды был жутко скуден,

К песку упали и свели,

Во ожидании кончины,

Пески, однако, потекли.

Рекой, которой вам привычна,

Природы рушится закон,

И поступь Змея хаотична,

Клянусь, чужак, то Хсар-Шион,

Перед моим представший взором,

Свидетель древности эон.

И чешуёй своей златою,

Короны чище и святей,

Приник и взором, и душою,

Глаза сапфировых огней,

И сабли клык Его острее,

А может даже и длинней.

И рёв такой, рождённый Змеем,

Во теле, кажется, и всём,

Ломались кости и хладеем,

Нас было трое и втроём,

Мы на колени пали разом,

И слёзы падали дождём.

Но ты, чужак, не понимаешь,

Не слёзы страха, но они,

Как ты собор святым считаешь,

Так Его облик, уясни,

Иной нам статуи почётней,

Понять попробуй и вдохни

Горячий воздух у границы,

Песков палящих, зной веков,

Во небесах сгорают птицы,

И даже щит из облаков,

Не смеет солнцу быть ответом,

Наш край воистину суров.

А после Змей исчез и дрожью,

Его поход овеян вслед,

Мы трое знали, что не ложью,

То не мираж, горячий бред,

Но был свидетель Первой Эры,

И Он в душе оставил след.

Мертвы друзья мои, их старость,

Во свои длани прибрала,

Не раз встречали солнца ярость,

Была идея, верь, была,

Казался амфорой нам горя,

Тот рёв могучий и жила

Во нём слеза, хоть и услышишь,

Во первый миг не понимал,

Его так просто не опишешь,

Мне показалось, Змей страдал,

И по векам забытым рёвом,

Он плакал, гневался, мечтал.

Я по глазам твоим узнаю,

Что ты не веришь мне, чужак,

Считаешь, что пополнил стаю,

Я глупых, старых, века мрак,

Рассудок мой собой снедает,

Не первый ты, ведь многий так

Так рассуждает, не внимая,

Считает глупым стариком,

Меня словами унижая,

Но я представший пред Судом,

Готов десятки раз поведать,

Что не бывать той встрече сном".

- "Сквозь Неизведанное". Риардан из Залива Рассвета.

Третий день Урд-Лойт. 1006 год.

Haal Mirn, railen Ist Mar.

В песчаном море, где и края,

Вовек живому не найти,

Тиран во небе, и сгорая,

Где бесконечности пути,

Собой являют смысла бездну,

Ты кругом огненным сочти.

Зачем творение такое?

Ведь оскверняет только мир,

Невыносимое, пустое,

И только доблестный сапфир,

Небес собой уродство смоет,

Но не скрывает смерти пир.

И не найти вовек отрады,

Во свете гибели огня,

Барханов хрупких баррикады,

Ведь их разрушится броня,

Умрёт один, иной восстанет,

Вне перемены блага дня.

Где время павшее дыханьем,

Не озаряет мира вязь,

И место мёртвое, желаньем,

Не созидай с живыми связь,

Лишь наблюдай как тлеет место,

Где жизни ценность только грязь.

Но был один во той пустыне,

Живой, бессмертный и такой,

Во этой проклятой пучине,

Эонов пленник и пустой,

Что днём бесцельно прозябает,

Стремится ночью за звездой.

И потому теперь застывший,

Взирая в небо, где же знак?

Лишь шар пылающий, убивший,

Всю жизнь иную, где же мрак?

Звезда где алая? Где Вестник?

Для мира спрашивал чужак.

И самых сумерек бы ждавший,

Но рёв далёкий призывал,

И за собой его он звавший,

Бархан на западе упал,

Рёв затихает, ярость после,

И в том бессилие узнал.

О место, где пылают души,

Пытает ступни где песок,

Он брёл упрямо среди суши,

Где выбивали слово рок,

На каждой грани мирозданья,

И где сгорит любой пророк.

И одолев песка преграды,

С бархана смотрит высоты,

Картина есть венец награды,

Где среди мёртвой пустоты,

Великий Змей, покой нашедший,

Ревёт печальней сироты.

От звука только пошатнувшись,

Что зев могучий издавал,

Войдёт десяток, не согнувшись,

И башню камня бы сломал,

И даже солнце бы пожравший,

И град бы телом оплетал.

А если кольца Змей расправит,

И всей длиною упадёт,

То и сам мир собой раздавит,

Его в объятиях сожмёт,

Клыками он хвоста коснётся,

И мир склоняется, умрёт.

На чешуе златой сияют,

Лучами солнца высоты,

И как сокровище являют,

Не рукотворной красоты,

Что не достичь вовеки смертным,

И до надгробия плиты.

Ступает узник привлечённый,

И опадал песок за ним,

В сапфире будет отражённый,

Что глазом Змея и таким,

Таким прекрасным показался,

Пустыне гибельной чужим.

Над миром голову поднявший,

Тот Змей великий заревёт,

Движенье слабое, но внявший,

От дрожи оземь упадёт,

Сама пустыня колебалась,

И рёв великий издаёт.

О столь могучий, что сравненье,

Словами трудно передать,

Скалу представив и паденье,

Лишь часть от рёва и узнать,

Вся власть представиться звездою,

Что не коснуться, лишь взирать.

Взирать, воистину, осталось,

Ведь тишиною мир встречал,

Не мир немой, но оказалось,

И кровью это подтверждал,

Что из ушей течёт на плечи,

И на колени узник пал.

Во муках пали бы иные,

Но он взирающий и ждал,

Глаза спокойный, пустые,

И бремя слуха вновь познал,

Что есть для смертного проклятье,

Бессмертный бренностью назвал.

А Змей во гневе поднимался,

Он дерзость жаждущий пожрать,

Скрывая солнце, приближался,

И тени хладная печать,

Над всей низиною возникнет,

Но не дано Ему свершать.

Бархан разрушенный движеньем,

И осыпавшийся песок,

Главу являет и мгновеньем,

Был затуманенный зрачок,

А после пленника нашедший,

В глазу занявший лишь кусок.

И отступает Змей, склонился,

Пред Господином сих песков,

Как пёс послушный опустился,

И пасть сокрыв своих клыков,

Ждёт счастья высшего и блага,

Ждёт о великих, только слов.

Песка частицы к небу взвились,

Могучий выдох их поднял,

Иные морем опустились,

Во горла бездну и являл,

Лишь головой песок отбросив,

Кто бремя вечности объял.

Песка опавшие частицы,

Упали к братьям во тени,

И Каин, узник той темницы,

Взирает ныне, уясни,

Что лишь главою замка больше,

Горе и телом Он сродни.

И соразмерным гласом телу,

Лавиной кажется ушам,

И по песчаному уделу,

По всем пустующим чертам:

"Hi Talai Rulg ni haal scoru,

Afaro scoru roit elam?"

О Сын Владык, к пескам пришедший,

Что привело тебя сюда?

На языке, давно истлевший,

И в нём отпавшая нужда,

Что породит язык Нелмийский,

Его давно прошли года.

"Я, исполин, язык твой знаю,

Хоть и иной привычен мне,

Ты им гласи, я призываю,

Скажи мне, кто ты? В глубине,

Мне лик знакомый показался,

Но ошибаться мог вполне".

Дыханьем кузни горячее,

Что изрыгает исполин:

"Язык известен, но важнее,

Не помнишь разве? Властелин,

Песков бескрайних пред тобою,

И этих выжженных равнин!

И ожидают рядом Братья,

Двенадцать вечность будет Нас,

Нам чешуя одежда, платья!" -

Но оборвётся грозный глас.

"Иль ты забыл былые годы?

Прими же жалости ты час!"

"Не понимаю жалость слово,

Её ко мне Ты испытал?

И речь Твоя звучит сурово,

Не понимаю, - продолжал, -

Поведай мне тому причину,

Владыка выжженным пескам".

"Свою темницу ты покинул".

"Меня мой сын освободил,

Во лик холодный воздух хлынул,

Сказал иди! И объяснил,

Звезда мне красная укажет,

На путь тогда я свой ступил.

И потому я ожидаю,

Когда увижу её вновь,

Скажи, коль скоро, я сгораю,

Знак раскалённый и любовь,

Понятья чуждые друг другу".

"Ты к ожиданию готовь.

Не скоро солнца шар остынет,

Тебе звезда укажет путь,

Спасенья мрак на землю хлынет,

Но эта жалость, её суть,

Куда страшнее и печальней,

И Я не смею упрекнуть.

Я вижу тело, дух не зрею,

Он был утерян и теперь,

Подобен малому ты змею,

По своей сути низший зверь,

Лишённый личности и воли,

Не сомневайся, ныне верь.

Блаженен ты, от мысли гнёта,

Вне сожалений и годов,

Пустой сосуд и вне почёта,

Вне даже прерии грехов,

Вне даже знаний, о блаженный!" -

Под взором молвит облаков.

"Скажи, Владыка, ты ль во плене?

Как во темнице был и я?

Я помогу, коль кровь во вене,

Нужна, отдам, возьми, моя!"

"Ты ошибаешься, блаженный", -

Блестит на солнце чешуя.

"Но Ты песками погребённый,

И без движения застыл"

"По воле собственной сведённый,

В Мою гробницу, что отрыл,

Мне долгий век, что без движенья,

Я здесь, а сколько их забыл".

"Но почему? Свободен телом,

Нет камня грани над главой".

"Нам есть бессмертие уделом,

Внимай же речи, ты, пустой,

И Я отвечу на вопросы,

Тысячелетия длиной.

Мы воплощаем суть явлений,

И жаждой Я горел в года,

И скал свидетель Я падений,

Как умирала зрел звезда,

И как река меняла русло,

И видел смерть немого льда.

Как ты рождён Мы наблюдая,

Твои потомки, Я смотрел,

Паденья, взлёты, Я взирая,

Таков бессмертия удел,

И находя причины снова,

Но поражение терпел.

Познаньем мира окрылённый,

Он бесконечностью отторг,

Лишь на мгновенье утомлённый,

И потеряв былой восторг,

Лишь отдохнуть в песках желая,

Веду в душе извечный торг.

Желанье с тщетностью сражались,

Покой и шаг равнялись Мне,

И во песок Мы погружались,

Во этой внутренней войне,

Веками сон забвенью схожий,

Теперь смирившийся вполне.

Среди бессмертия ликует,

Ликует праздности порок,

И сотни раз оно минует,

Над нами солнце, но глоток,

Желанья встать Нас не чарует,

И потому Наш плен глубок.

Свобода шага оставалась,

Цепей иль стен над Нами нет,

Но и свобода обрывалась,

В объятьях праздности согрет,

Границ не знающий Мой выбор,

И тем распятый, Мой ответ".

"Так есть бессмертие ли грех,

Или проклятие, что с нами,

Лишает жизни всех утех,

И окружает нас стенами,

С рожденья вечности рабы,

И ходим праздности кругами?"

"Блаженным, истинно, назвал,

Я молвил с завистью, такие,

Как Мы, кто в вечности взирал,

И помнит все дела былые,

Вне действа знаю результат,

И потому шаги пустые.

Но ты сосуд! И Мне поверь,

Его наполнить коль желаешь,

Вне сферы давнего потерь,

И ты возможности являешь,

Которым чуждые теперь,

Вне круга праздности шагаешь.

Найти ответ пытаясь сам,

Ты обретаешь дар, что Нами,

Из мыслей собственных стенам,

Нам прозябать и жить рабами,

Нам память ставшая тюрьмой,

Вне смерти сотканы телами.

Иди за Raglum, коль желал,

Великий дар познанья данный,

То дар и милость...столь устал..." -

Взор равнодушный и туманный,

Скрывая веком чешуи,

Молчит Атлант, покой желанный.

И Каин взор свой обратит,

К небес сапфиру, ожидая.

Песок молчание хранит,

Лишь Змей с печалью завывая,

В низине праздности чужой,

Но век придёт, печаль сжигая.

"Как смеешь ты судить меня,

Законом низшего народа!

Ты сын земли, я сын огня!

Тебе позор, мне чести ода,

Над всем возвышенный я тем,

Я избран быть величьем рода!

Грехом ты смеешь укорять,

Так знай, презренное созданье,

Закон для вас и исполнять,

Его обязаны, призванье,

Что вам с рождения дано,

В ответ обязано молчанье!

Короны видишь ли венец,

Венец златой, овеян славой?

Но грязи лишь в тебе рубец,

И окружённый стражей бравой,

Я с трона волю объявлял,

Ей быть любой и пусть кровавой.

Не смей равнять меня с собой,

Простолюдин кровей никчёмных!

Я роду смертному чужой,

Что обитают в норах тёмных,

А я король! И власть моя,

За гранью мыслей твоих скромных!

Оставлю смертному грехи,

Король был выше преступленья,

И даже совести стихи,

За гранью слёз и сожаленья,

Сияньем власти окружён,

В моих руках клинок решенья!

И потому не смей равнять,

Меня с твореньями земными,

За то велю тебя распять,

Слова прими мои святыми,

Убийство грех лишь для толпы,

Владыкам быть вовек иными".

- Король Мираарн Вистейн, Мираарн Бессмертный.

Шестой день Урд-Лойт. 1006 год.

Lirel Nirenar.

Замок Скарл-Кролм.

То месяц осени последний,

Йорл-Сайре был он посвящён,

Цвет обезличенный и средний,

Он серым названный, сравнён,

Был с пустотою мирозданья,

И небу скорбному вручён.

Ведь по сказаниям религий,

Когда желтевшая листва,

Грех первородный и великий,

Людей тех первых и молва,

Их истязает обвиненьем,

Хоть и виновные едва.

Когда Исил иные встали,

Супротив смертных сыновей,

Так предки наши промолчали,

И гнев подобием плетей,

Был пасть обязанный, однако,

Пал на Опору Матерей.

Йорл-Сайра их спиной закрыла,

И многих версий пелена,

В иных сказаниях и выла,

Но в Откровениях ясна,

Её отвага, что молчаньем,

И доблесть каждому видна.

Тем Откровения желают,

Её прославить, показать,

Для матерей, что избегают,

Боль неизбежна, но бежать,

От крови собственной позорней,

Достойней будет защищать.

Но на востоке те сказанья,

Давно забыты и огню,

Их отдавали, эти знанья,

Их сохранившего казню!

Король Небес подобным словом,

Создал религии резню.

Но то забытое, а ныне,

На стену севера взирай,

Где во немыслимой гордыне,

Твердыня Неба и встречай,

Её владыку, наблюдает,

Небес Король, что урожай

Что урожай собрать желая,

Ждёт окончания зимы,

Снега умрут и выступая,

Раздор посеяв и чумы,

Дары противнику, огнями,

Он встретит запада холмы.

Второй фигуры приближенье,

То королева, рода мать,

Она застынет и общенье,

Из рода Скарл не смев звучать,

Молчит Изольда и глазами,

Взирает, хладная печать

Застыла в них и осквернила,

Нет синевы небес, отнюдь,

Лишь бездну тёмную хранила,

Во них взгляни и позабудь,

Что и живая перед взором,

Лишь поднималась долгом грудь.

Во дни далёкие прекрасна,

В года последние больна,

Но днём сегодняшним ужасна,

И жёлто-серые тона,

В глазах её, на коже тонкой,

Во камень бьёт реки волна.

В плаще тлетворного молчанья,

Под звук ударившей реки,

Вне сферы слова иль дыханья,

И пены взвились языки,

К зубцам ступила королева,

И воле жизни вопреки

На них застывшая, взирает,

Во реку гневную, она,

Уже почти свой шаг свершает,

Но речь Правителя: "Трудна,

Тропа утраты и потери,

Изольда, знала ты сполна.

Исход подобный предвещая,

Ты ближе к ним была чем я,

И лишь одно, я обещая,

Тебе я ныне, что семья,

Ещё живущая узнает,

Узнает снова благо дня.

Коль выбор твой, прерви страданья,

Я буду рядом до конца".

Склонила лик она, прощанья,

Час настающий и с зубца,

В реки объятия упала,

В Судьи объятия, Жнеца.

"Жила ты прошлого знаменьем,

Грядущих дней мольба нема,

Смерть оказалась наслажденьем,

Когда и жизнь душе тюрьма,

И память ставшая проклятьем,

И став подобием клейма

Былого дня рабыня гнёта,

Я был рабом грядущих дней,

И рассудить, венец почёта,

Для наших созданных идей,

Кому заслуженный по праву,

Для скорби выкован твоей?

Иль одержимости, которой,

Я заражённый, продолжал,

И смерть их ставшая опорой,

Детей я лики забывал,

И обращая их во символ,

И лишь грядущего желал.

На мир два взгляда наблюдаю,

Но где же истины зерно?

Усни, Изольда, покидаю,

И ожидает кости дно,

Детей напротив мать познает,

Покой заслуженный давно".

Река ударит в камня стены,

Уносит ветер пену прочь,

Зима близка и перемены,

Ты миру этому пророчь!

Мечта грядущего сияет,

Что одержимости есть дочь.

******************************************************************

Двенадцатый день Мит-Хейс. 1006 год.

Зимы пришедшие касанья,

Укроют землю пеленой,

Во мире белого молчанья,

Разрушен снежною волной,

И без движения застывший,

О мёртвый, траурный покой.

Среди Сказаний есть страницы,

В час сотворения людей,

Был хлад такой, что и волчицы,

Упали замертво, морей,

Узришь знамение покрытых,

Льдом безупречным, даже дней

Власть солнца мёртвая осталась,

Два Брата выбрали войну,

Зимы Владыки и казалась,

Ночь бесконечной и Луну,

Зреть позволяя даже утром,

Так молвят, было в старину.

А день сегодняшний хладеет,

В зимы оковах прозябал,

Оплот короны, но уж реет,

Стяг перемены и финал,

А до того во зале тронной,

Со трона слог сей прозвучал:

"Короны рыцарь, тем пришедший,

Вы, сэр Вильгельм, сюда затем,

Что Я виновным вас нашедший,

Вы Nirenar носили шлем,

Вы по призванью рыцарь верный,

Душой не ставшие вы тем".

И рыцарь скованный молчаньем,

Его опущен будет лик,

И рядом дева, что дыханьем,

Не осквернённая и блик,

Светила зимнего родился,

Среди волос и глаз возник.

Среди волос по крови белых,

Короны символ и печаль.

"Жду оправданий ваших смелых,

Ответьте, брошена мораль?

Что ваши братья по оружью,

Считают долгом, как и сталь.

Принцессы Неба вы хранитель,

Защиты долг вручённый вам,

Но пред Мною не блюститель,

Известна истина, но дам,

Вам позволение на слово,

Каков ответ был Небесам?"

Бронёю хоть укрытый синей,

Но нет защиты для него,

И страха пусть снедает иней,

Дрожащий голос, но: "Того,

Я отрицать не смел и этим,

Жду наказанья своего.

Любить я смевший, не скрывая,

Скажу Престолу, кровь моя,

Есть вен народа и такая,

Она не ровня, но змея,

Сих чувств туманила рассудок,

Любви я этой не судья.

Я оправданьем не посмею,

Престола ныне мучать слух,

И карой смерти пусть моею,

Мятежный мой низвергнут дух,

Я принимаю наказанье,

Виновный я! Но карой двух

Да не сиял Престол, мне воля,

На смерть идущего дана.

И я прошу, моя лишь доля,

Моя лишь дерзость и вина,

И коль прикажете, отвечу!

Я за двоих тогда сполна!"

Под взором синим замолчавший,

И начинает речь Король:

"Виновен рыцарь, клятву давший,

Но и она виновна, роль,

Небес дана ей со рожденья,

И исполнять её изволь.

Тем оградить, таким желаньем,

Горите ныне и дарить,

Защиту жаждете, страданьем,

Своим и только. Разрешить,

Сей спор иначе пожелаю,

Во тайне должно вам хранить".

Они покорны, без сомнений,

Ведь всемогущ Небесный Трон:

"Когда пройдёт пора смирений,

Когда зимы отброшен сон,

Во час средь западных владений,

Когда шагнёт Мой легион

Армадой тысяч встанет разом,

Чрез реку бурную пройдёт,

Слова дальнейшие приказом,

Считайте, рыцарь, ведь живёт,

Ещё надежда и внимайте,

Коль смерть воитель превзойдёт

Коль уважение найдёте,

И не коснётся вас позор,

Во слабость духа не впадёте,

Коль остальных пророчит хор,

Вам славу, доблесть и заслуги,

Тогда изменится Мой взор.

А до того слепым останусь,

Во тайне это нам хранить,

За сим с воителем расстанусь,

Зреть не желаю, отпустить,

Я вас изволю, так идите,

Даю вам право снова жить".

Поднялся рыцарь, наблюдает,

Он с удивлением. Спасён?

К груди кулак, не понимает,

Но: "Aimer Skarl!" - так изречён.

И: "Aimer Eve!" - был ответом,

От смерти тем освобождён.

И дверь закрывший за собою,

Двоих оставив в тишине,

Отец и дочь, такой густою,

Сродни туману и вполне,

Для шага ставшая преградой,

И стать достойно ей стене.

Не одиночества иль мрака,

Но своего и лишь отца,

Она боялась, только знака,

Его походки иль лица,

Хватало страху, чтобы сердце,

Держать средь терния кольца.

Но воли властью разгоняя,

Те страха тучи, что над ней,

И длани сжав, и укрепляя,

Тот лик решимости огней,

К отцу на троне обращаясь,

Ведь кровь едина, память дней.

"Я благодарна, без сомнений,

Твоей он милостью спасён,

Хоть разобщённые, явлений,

Семьи привычной и лишён,

Наш дом такой, теперь холодный,

Печалью серой поражён.

Как мать погибла, королева,

Нам не делить с тобою слов", -

И шаг вперёд творила дева,

Не без усилий и следов,

Что вызывали дрожь во пальцах,

И то отнюдь не воля льдов.

"Но может время и настало,

Оставить прошлое? И нам,

Нам стать семьёй, как и пристало", -

Шаг сделан леди. "Стой же там,

И приближаться ты не смеешь,

Ты обращалась к Небесам".

То изреченье, замирает,

И до ступеней не дойдя,

И не отец, Король взирает,

И с трона высшего следя,

Глазами чуждого по крови,

Владыки взором и вождя.

"Прошу, отец, не понимаю".

"Ты обращаться так не смей,

Покуда трон сей занимаю,

Король для мира и твоей,

Любви отцовской не желаю,

Король был выше сих вещей.

Принцесса ты, не дочь отныне,

Запомни место, не забудь,

Ты обращаешься к святыне,

Так подними кулак и в грудь,

Ударь и слово мне сказавши,

Во зале более не будь".

И лик свой бледный поднимая,

Рукой дрожащей и удар,

Во грудь её, обида злая,

И горьких слёз терзал нектар,

И: "Aimer Skarl" - промолвит тихо.

И: "Aimer Eve" - только дар.

За сим и эта дочь покинет,

Сей зал величья, тишина.

Во одиночестве отринет,

И власти сброшены тона,

И лик усталости являя,

Владыки сгорблена спина.

И меч великий водрузивший,

К своим коленям, произнёс:

"Тем и себя освободивший,

От крови уз и тем привнёс,

Покой себе, но и раздора,

Семье я рану тем нанёс.

Но что отца мне узы дали?!

Лишь боль, мучения, печаль!

Общины дети и страдали,

Но эта общества мораль,

Меня изводит и снедает,

И дух мой режет словно сталь.

И смерть повсюду окружает,

И боль преследует меня,

Покоя нет, она лишает,

Не время ныне для огня,

Что изнутри меня пытает,

И власти лишь спасёт броня!

За Короля я маской скрывшись,

Что безупречен! Что велик!

В Его величии забывшись,

Отца и смертного я лик,

Отброшу оземь, сим деяньем,

Я заглушу страданий крик.

Законом смертных не судимый,

Я вне морали и грехов,

Вовек святой! Неопалимый!

Вне даже смертного оков,

За маской лживого величья,

Я средь высоких скроюсь слов".

******************************************************************

Двадцать первый день Урд-Хейс. 1006 год.

О эпилог Урд-Хейс знамений,

Навис над грешною землёй,

Не жаждем более явлений,

Твоих холодных! Да зарёй,

Весны грядущего ты сгинешь!

Не мира быть тебе стезёй!

И год минувший вспоминая,

Картину схожую мы зрим,

Как и тогда, не вьюга злая,

Был мир весною одержим,

Но властью смертного деяний,

Сей мир нам кажется другим.

Другим он кажется, взывайте!

Другим он кажется, грядёт!

Войны орудия, вставайте!

Ваш час наставший и почёт,

Во дланях смертного найдёте,

И если смертного убьёт

То кровь и ставшая наградой,

А смерть и ставшая ценой,

Закон разрушится, преградой,

Не будет более, земной,

Да испарится перст морали,

В войне сжигаемый долой!

Триумфом гения людского,

Что смертью братьев закалён,

Что вдохновлён и нет благого,

В себе подобного силён,

Убийстве, пытках и мученьях,

Был арсенал сей порождён.

Второго Всадника знаменье,

И Рыжий Конь копытом бьёт,

О стали звон, услады пенье!

И знает Всадник, что грядёт,

Заносит меч над миром бренным,

Людским желанием живёт.

А этим временем и часом,

Среди покоев и стола,

И Короля суровым гласом:

"И тем обязанность жила,

Ты, Габриэль, Наместник Неба,

Тем долг отныне и хвала.

Последний месяц посвящавший,

Я обучал тебя и ты,

Меня приятно удивлявший,

Среди Небесной высоты,

В Моё отсутствие ты первый,

Я за Собой веду щиты".

Младой ребёнок, не доставший,

Ногой до пола, до камней,

Был воротник, его сковавший,

Но пусть становится бледней:

"Отец" - лишь слово, замолчавший,

От вида синих глаз, огней.

"Нет, Габриэль, тебя учил,

Пред Королём ты занимаешь,

Отныне место, запретил,

Хвалы моей себя лишаешь,

Был долг превыше для тебя,

Ответь достойно, понимаешь?"

"Небес Король, меня простите,

Достойным слогом я скажу", -

По крови часть и к той элите,

Принадлежавший, рубежу,

Лет десяти однако чуждый,

И всё сводилось к миражу.

Отец, фигура и значенье,

Ему единые всегда,

Но духа бренное смятенье,

Стезя воистину чужда,

Но принуждённый, покорялся,

Не жаждет гнева иль суда.

"Я не готов, не понимаю,

Хоть обучавший вы меня,

Душою страх я испытаю,

По крови младший, западня,

Меня в грядущем ожидает,

Ошибок я боюсь огня".

"Отбрось сомнения, ты знаешь,

Ты Неба Кровь и плоть Моя,

Не знал ты действа, унижаешь,

Но это слабость и твоя,

Есть нерешительность, послушай,

Тебе вверяю, вверил Я!

Тебе доверился, обязан,

Отсель приказы исполнять,

С Престолом клятвою ты связан,

Тем будь послушен и терять,

Не смей рассудок свой холодный,

Наместник Мой обязан внять".

Молчит ребёнок, опускает,

Невинный взор он синих глаз,

Но стук и гость его спасает.

"Войди же, Эреон", - приказ,

Звучит владыки, приглашённый,

Был Чемпион, и в этот раз

В доспех он полный облачённый,

Узоров вязь во стали той,

Перчатки герб был нанесённый,

И крылья гордые, святой,

Короне место без сомнений,

И плащ был синий за спиной.

Король Небесный поднимался,

Приказ готовится отдать,

Но глас касаньем обрывался,

О то касание, печать,

Того, что клялся ты отбросить,

И на мгновение дышать

Забывший даже от объятий,

Что сей ребёнок подарил,

Нет долга высшего проклятий,

Лишь только искренность хранил,

И тем губительны, и этим,

Он власти облик покорил.

"Прошу, отец, не подведу,

Твои указы исполняя,

Но я прошу, вернись, я жду,

Домой вернись и вновь являя,

Передо мною лик ты свой,

Я буду ждать, тот день желая".

"От человечности бежать,

Её пороков и сомнений,

Хотел я маску созидать,

И выше ставший преступлений,

Хотел, воистину, но я,

Я человек, и проявлений

Я не лишённый, ныне ты,

Мой младший сын, меня толкаешь,

Отбросить власть и с высоты,

Сорваться, бросить. Ты не знаешь,

Что я и сам хочу того,

Душой своей меня сжигаешь.

Но человек в моей войне,

Иль умирал, иль он менялся,

Со зверем вставший наравне,

Безумен будет, и боялся,

Я не закончить этот путь,

Но я уже во том поклялся".

И во душе от сладкой муки,

Кричать готовый, отвечать,

Уж длань тянулась, ведь разлуки,

Не смевший сердцем отрицать,

Но и коснуться не посмевший,

Не смея сыном называть.

"Оставь, Наместник, тем наставший,

Для нас двоих великий час", -

Иное ты сказать желавший,

Но Короля от смерти спас,

Владыки облик сохранивший,

И не отца звучавший глас.

Свои объятья он разбивший,

И дверь закрывший за собой.

"Какие вести ты явивший?"

"Ваше Величество, толпой,

Гонцы стремятся к сей твердыне,

Две вести вам важней иной.

Скарл-Эйлен род письмо доставил,

Готовы выступить войска,

Печать в зелёном Герцог ставил,

Средь Скал он встретится, строка,

О том нас вестью извещает,

Ждёт остальных издалека.

Скарл-Фрой же род со опозданьем,

Но он клянётся в час успеть,

Зимы покрытые дыханьем,

Ломая маршем снега клеть,

Но у реки во час последний,

Даёт нам шанс их лицезреть".

"Благодарю", - на миг мрачнеет.

И произносит: "Ты ль узнал,

С земли холодной правдой веет?"

"Самоубийства был финал,

Вдова и сын Владыки Снега,

Лишь их рукой кинжал упал".

И вздохом горестным снедаем,

До белизны ты пальцы сжал,

Но произносишь: "Выступаем,

Для марша Неба час настал,

День перемен ценою жертвы,

Над пепелищами вставал".

"Сей кубок ныне поднимавший,

За тех, кто павший в той войне,

Сей залы скорбь я разделявший,

Ведь сам утративший в огне,

Я сыновей, что не вернутся,

Их не узреть в грядущем дне.

Я рокот знавший барабанов,

И крики павшего я знал,

Калек я зрел, тех ветеранов,

Кто в авангарде выступал,

Домов сгоревших знаю запах,

Младенца видел я, кричал.

Как к телу бренному приникший,

И не желавший отпускать,

То мать его, а я привыкший,

И то уставший наблюдать,

Зрел обездоленных и слабых,

Что голодали, но молчать

Привык на пепельных равнинах,

Средь укреплений привыкал,

И раны зревший я на спинах,

Кто с поля бранного бежал,

Кого предателем клеймили,

Лишь жить хотели, это знал.

Лишь наша воля ей рожденье,

И воля наша смерть её,

Война есть кара, не спасенье,

И опустившие копьё,

На миг задумайтесь, поймите,

Война не ваша, но своё

Война берёт, не отпускает,

С семей, общины, даже нас.

И вы прошедшие, кто знает,

И я прошу отныне вас,

Скажите новым поколеньям,

Чтоб не ошиблись в трудный час".

- "Летопись Бронзовой Эры". Неизвестный автор.

Сорок второй день Урд-Хейс. 1006 год.

Flur niltren Kors.

Замок Крилд-Нойр.

Пейзажи серого забвенья,

Над замком вставшие стеной,

Знамёна серые, свершенья,

Клеймо позора и рекой,

Сей окружён, о злата замок,

Но не скрывает злата слой

Он есть предателей обитель,

Убивших собственных отцов,

Прошло три месяца, но зритель,

Ещё то помнит, с берегов,

Он наблюдал, и он взиравший,

Во реку сбросили, таков

Конец сословий благородных,

Тела холодные волна,

Собой терзала и средь водных,

Просторов красные тона,

Врага опаснее порою,

И самых близких сторона.

Ответ последовал, осадой,

Сей будет замок поражён,

Ей быть на западе, преградой,

Не называй её, ведь он,

Сей на волнах сиявший замок,

Природой в крепость превращён.

И только гневные тирады,

За гранью лука и стрелы,

Кричат они, что нет пощады!

Не помышляйте, кандалы,

Вы не получите, лишь казнью,

Всё то закончится! Орлы

Те птицы вьются над востоком,

И на восточной был стене,

Кто был началом, был пороком,

Забвеньем проклят, и цене,

Кровавой дал своё согласье,

И прозябавший в тишине

Из рода Терн реки властитель,

Отцеубийца, и взирал,

Три долгих месяца он зритель,

И днями долгими взывал,

К своим союзникам, спешите!

И новый день сим наступал.

А бастион зимы упавший,

Ликует солнце и тогда,

Был новый час, и называвший,

Его весною и нужда,

Для перемен в сердцах ликует,

Отсель, навеки и всегда.

К тому предателю ступает,

Фигура бледная, Луной,

По крови проклята, взирает,

Звезды багровой красотой,

Овеян алый взор и вскоре,

Делила место над стеной.

"О лорд Реки, вы столь печальны,

Во первый месяц вы другой,

Раздумья могут быть фатальны,

И потерять легко покой,

Во одиночестве. Скажите,

Вас дум каких тревожит рой?"

"Ты, дева бледная, заметишь,

Триумф собратьев по мечу,

Улыбки жадности ты встретишь,

Делили землю. Получу,

Чего желал, чего желаю,

Иное я в душе влачу.

Ведь во грядущее взираю,

И цель свою мне не узреть,

Но не спеши, я понимаю,

Я потерявший право сметь,

В том сомневаться, преступленье,

Я совершил и мне гореть

Судьба от памяти вершивших,

Кто приносящий в жертву то,

Что есть святое, и простивших,

Не отыскать мне и никто,

Мне не простит клейма такого,

И не простит меня плато.

Предатель кровью и деяньем,

Но я желавший и вершил,

Был ослеплён мечты сияньем,

В душе триумф я не хранил,

И задаюсь теперь вопросом,

Семью зачем свою убил?

В душе моей огни пылали,

Я день грядущий представлял,

Я видел путь и все детали,

Что делать должен, я объял,

Весь мир собою, все ответы,

Я был прозревшим и являл

Во миг свершения решимость,

Я был уверен, отступить,

То невозможно, одержимость,

Она была! Но сохранить,

Убийства после не способный,

Теперь обязанный с тем жить.

Как цель достигнувший отвечу,

Лишь груз остался на плечах,

И лишь последствия, и встречу,

Не избежать душой, в шагах,

Уж нет решимости, я вечный,

Изгой я был в людских сердцах.

Тобой ведомый, это знаю,

Гордыней был я ослеплён,

Я инструмент, не упрекаю,

Я согласился и вручён,

Клинок решения, но дланью,

Моей и только занесён!"

Но речи прежде чем звучанье,

В ответ готовая отдать,

Ворует стон земли вниманье,

Твердь содрогается, и знать,

Они обязаны, что это,

На запад смел восток ступать.

Гнев не природою рождённый,

И не ужасный катаклизм,

Но шагом нашим порождённый,

И то отнюдь не мистицизм,

Но тысяч скованных порывом,

Триумф людской и деспотизм.

Картина мрачная явилась,

Колонна первая из ста,

И марширует, и спустилась,

И с поднебесного хребта,

Иди же, власть людского рода,

И бойся ты, земли плита!

Умрёт осада, ныне местью,

Уж не наполнены сердца,

Не называй ты это честью,

Но и клеймо поставь лжеца,

Кто скажет шанс они имели,

От Неба прочь бегут венца.

Там за одним один идущий,

Пехоты грозный легион,

Вот впереди, клинок несущий,

А позади узри заслон,

Из алебард, грозящих небу,

И ты услышь кольчуги звон.

Средь бездны пёстрого безумья,

Где сотни смешаны знамён,

Забудь попытки, все раздумья,

Семей здесь сотни и имён,

И летописец даже мудрый,

Картиной той во миг сражён.

Медведь могучий на зелёном,

И волка хищного оскал,

На стяге ястреб золочёном,

На красном лис тебя призвал,

Олень из гордости рождённый,

И слева барс вперёд ступал.

На половине алой башня,

На белой части розы лик,

А здесь златой пшеницы пашня,

На правом фланге острый пик,

Что позади на сером солнца,

И впереди он был гвоздик.

И сколь таинственна картина,

Живой смешается с живым,

Во сталь закованный мужчина,

Во миг же кажется пустым,

Живой доспех, и тем бездушный,

И был для совести немым.

Во одиночестве ничтожный,

Осколок пыли у дорог,

Деянье, подвиг, невозможный,

И был воистину убог,

Лишённый племени и стаи,

Вот одного из нас итог.

Не одного героя шагом,

И не правителя рукой,

Но под единства цели флагом,

Убогость бросивший долой,

Мир изменяется по воле,

Под рода смертного пятой.

И наконец узрит предатель,

Как сердце армии пройдёт,

Там перемен идёт создатель,

С небес сапфировых бредёт,

Войну призвавший в си владенья,

И Белый Конь его несёт.

То будет Всадника явленье,

Что был Раздором наречён,

Пророчил старому паденье,

И разум словом осквернён,

Людей чарует Первый Всадник,

Пророчат гимны и рождён

Плод разногласий, и душою,

Вражды объятия принять,

Чумой желания, стрелою,

Сердца разящий и объять,

Весь мир желающий по воле,

И мир желающий распять.

И подступает Белый Всадник,

К преграде каменной стены,

О наш убийца, наш стервятник,

Взирай, народ! Глаза полны,

Величья лживого и блеска,

В своём забвении грешны.

И имя Талион носивший,

Двор цитадели занимал,

Раздора перед он склонивший,

Свои колени и сказал:

"Во замке честь для Вас и гимны,

Слугой я Вашим стать желал.

Король Небес в мой дом ступивший,

Я клятву верности даю,

Своим величьем осенивший,

И верным только признаю,

Я Вас и только, остальные,

Души к ним ненависть таю".

И завершающий тем словом,

И присягает лорд реки.

"И власть Моя над этим кровом,

И пусть разносят языки,

Король Небес объявит ныне,

Мои щиты вы и клинки.

Служите вы Небес Владыке,

И наделяю благом вас,

И во своём глагольте крике,

Неотвратим победы час,

И клятву верности принявший,

Я направлял вовеки вас".

А после Он со стен взиравший,

Не на живых, но лишь на них,

Король, Владыка, и пленявший,

Детей безродных и чужих,

И родовой клинок поднявший,

На запад, маршем! И во сих

Чертах оркестр торжествует,

Звучали горны и вперёд,

О эта музыка! Чарует,

Простая сутью, но черёд,

Толпе укажет, нет сомнений,

И в ногу шаг по тверди бьёт.

Младой юнец, седой воитель,

Сильнее бейте по земле!

Парад победный, ты хранитель!

А прозябавшие во мгле,

Узнают марш священный, скоро,

Узнают весть о Короле!

Идите, доблести оплоты!

Шагайте, доблести сыны!

Во землю вбейте шага ноты,

По праву святости даны,

Нам осуждение и кара,

Вне плена слабости вины!

По праву жалкого рожденья,

Наш враг обязан ниц упасть!

Смерть заслуживший и паденья,

Ведёт нас истинная страсть!

Они зверьё и недостойны!

А с нами символы и власть!

За нашим делом светоч блага,

А враг ничтожен и убог!

Отсель звучит почёта сага,

Сожжём порочности чертог!

И принесём мы мир грядущий,

Веди вперёд, победы рог!

И одурманенный величьем,

Сиянье тысяч глаз и там,

Не отличишь теперь обличьем,

И зверем ставший смертный сам,

И ослеплённый блага вестью,

Не знавший жалости к врагам.

Порочней праведных мышлений,

Что бросят совести узду,

Нет ничего и преступлений,

Душой слепые, лишь звезду,

Узрев они, свершат немало,

Суда вершащие нужду.

С твердыни ныне покорённой,

Король востока наблюдал:

"И воли собственной лишённой,

Была их поступь, я призвал,

Слезу багровую несущий,

Второго Всадника создал.

Война сжигавшая владенья,

Забыты жертвы, даже лиц,

Мир не запомнит, лишь мученья,

И не сыскать вовек гробниц,

Для мной убитого народа,

И обречённых павших ниц.

В обличье боли и страданья,

Отнюдь не святости идей,

И рукотворный мирозданья,

Кошмар рождённый, и убей!

Кричит творение, сей Всадник,

И за собой ведёт людей".

И Белый Всадник вострубивший,

И Рыжий Конь ступает вслед,

Иди, Война! Нас покоривший!

Даруй нам благо! Дай побед!

О род людской, яви ответы,

Неужто мир несёт вам вред?

Оставить комментарий © Copyright Тихий Артем Игоревич (TixArtTix@yandex.ru) Размещен: 14/04/2021, изменен: 01/05/2021. 859k. Статистика. Поэма: Фэнтези Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Во час упадка поколенья, Что не сыскавшее себя, Во дне сегодняшнем. Свершенья, Чужие ныне и судьба, Смиренье, праздность, увяданье, Они лишь только, не борьба. Во час, когда среди былого, Прозренья больше не найти. Но нет грядущего, такого, Что выбрав мы среди пути, Готовы жертвовать, готовы, Преграды жизни низвести. Когда стенать нам остаётся, И ржавой цепью поражён, Народ людской. То Он несётся, О Первый Всадник, и вручён, Ему Конь Белый, Он предвестник, Когда весь мир был искажён. Народ людской Он призывает, Народ людской идёт за Ним, Морали Он вуаль стирает, Он говорит нам, что чужим, Украден был очаг блаженства, Но может стать опять твоим! И род людской стрелой разящий, Сомнений Им рождённый звук, Несётся Всадник, и гласящий, Я разорву порочный круг! Я низведу до основанья! И поднимавший Всадник лук Вслед за Собой ведёт убогих, Вслед за Собой ведёт собор, Зовёт правителей и многих, Зовёт из самых тёмных нор, Зовёт ломать былые стены, И имя есть Ему, Раздор!

Тихий Артем Игоревич : другие произведения.

Первый Всадник. Раздор