Аннотация: про мальчика, который охотился на смерть
Охотник
"На смерть во все глаза не взглянешь".
Русская пословица
Первый след
1. Летнее время
Похороны отца были холодные: заканчивался ноябрь. Ветер -- медленный и пронизывающий, мама -- со свежей, как первый снег, сединой в волосах через силу снимает руки с крышки запаянного гроба.
Егор не подошёл попрощаться с отцом, потому что видел, кто в гробу на самом деле. Там сидела смерть. Она забавлялась изо всех сил. Её любимое развлечение было -- хорониться. И Егор чувствовал её жёсткий запах и видел тонкие чёрные когти: они показались из-под цинковой крышки и бесследно втянулись внутрь... Потом -- жёсткий, как её запах, смешок, острый и сухой: битые стёкла в пыли.
Тогда Егор в первый раз испытал жгучую ненависть и захотел изловить смерть.
После похорон мама заболела. Всю зиму она лежала, как снег, и начала таять весной... Эту зиму Егор запомнил так: темнота, тёплые бабушкины руки гладят по голове, воет метель...
Весной Егор поправился. Он заходил иногда к маме -- к весне она стала совсем прозрачная; сидела на кровати, опираясь спиной на подушки, и смотрела на Егора чистыми-чистыми глазами. "Такие прозрачные, потому что светлые и влажные. В них слёзы", -- думал Егор, и у него начинало щипать в носу, однако он не плакал: боялся, что горячие слёзы растопят маму, как снег, и она исчезнет...
Он обещал себе, что на этот раз смерть не пройдёт, он защитит маму. Он читал ей вслух сказки (весной мама очень их полюбила), и однажды сквозь Иванушкины разговоры с Бабой Ягой услышал знакомый рваный смешок. Когда он поднял глаза от книги, мамы в комнате уже не было. Он услышал только пыльный шорох и звон битого стекла.
Ненависть Егора стала глубже.
Потом Егор с бабушкой переехал в маленький город, тихий и тёплый. Бабушка работала сторожем и вахтёром, а для Егора наступило лето.
Наступило время войны. Война была древняя, та, в которой всегда сражались и будут сражаться до конца времён все мальчишки. Дрались бандиты и милиция, индейцы и бледнолицые, контрабандисты и пограничники, двоечники и отличники... В этой войне от мая до сентября всё было возможно: бывший друг -- в лагере противника, бывший враг -- спасает из плена. И каждое утро начинается отличный долгий день -- можно успеть расставить всё по местам и встать на место самому.
Неигрушечные солдатики... Навеки, до тех пор, пока новое летнее время не сделает ещё один круг, не повернёт всё, как нужно.
Егор тоже воевал. Он перезнакомился со всеми мальчишками, знал "командиров", знал "рядовых". Казалось, весь его мир теперь был -- летнее время и тактика жестокого боя, в котором он не рядовой, не генерал -- солдат.
Вечерами ребята с ритуальным "До завтра!" по одному падали в сумерки родных дворов, и Егор тоже шёл домой. Пыль под ногами и изредка -- скрип битых стёкол. Он не знал, что скоро станет охотником, но чувствовал это глубоко в сердце и не боялся, потому что был не один. С ним была его ненависть.
2. Первая охота
...только тихо, тихо!.. Усмирить жаркое от бега дыхание, чтобы не было слышно в ушах только что умолкшего топота пацанов... Оружие под рукой... Глазами -- ребятам: ты -- за Кириллом, ты -- за теми тремя, я -- прямо, ты -- стой здесь, вдруг вернутся... Здесь -- это Граница, а дальше -- Заросли. Там неуютно: слишком тихо, слишком заросло всё бурьяном, слишком неприветливы камни и осколки стекла под ногами. Едкая, слишком острая пыль.
Да ладно. Если Кирюха со своими решил, что Егору слабо достать их из Зарослей, пусть готовится... Перехватить поудобнее автомат... нет, пусть будет меч (за эту палку соседский Антон предлагал Егору всё лето поливать за него огород и даже прополоть картошку, но это уж дудки. Такой меч-автомат-бумеранг-томагавк променять на пару часов отдыха в тенёчке -- ха!). Да, меч... нет, это ружьё. Мощное и меткое, как и сам он сейчас. Пленных не брать...
И тут он услышал, как под сандалем хрустнуло битое стекло. Вздрогнул и сбил шаг, не заметил камня, споткнулся, упал. Ух-х-х, пылища навозная... Бесшумно поднялся -- и тут же понял, что идёт по следу, свежему, ещё не оставленному следу смерти. Да. У смерти свежий след -- тот, который ещё не оставлен. На телах умерших. На душах оставшихся жить. Егор стиснул зубы до скрипа, сдерживая ненависть. Она взвилась и билась теперь, как флаг на ветру, как бешеный конь плясала в его жилах, и Егор натянул поводья изо всех сил. Что говорил отец? Злишься --побеждён. Значит, спокойнее. Тихо, тихо. Кончиком ружья-палки он чуть отвёл ветку слева. Сюда! Она здесь! Бросок!
Со страшной силой его кинуло назад. Потом был такой грохот, что Егор не сразу его услышал. Потом была тишина. И в этой тишине, как игла сквозь подушку, -- жёсткий смешок.
-- ...контузия. Шрамы останутся, конечно. Он у вас счастливчик, легко отделался, сами видите... -- тихо говорил кто-то поблизости, когда из ушей Егора посыпались тонкие песчаные струйки глухой тишины и он начал слышать. Бабушкин всхлип. Вон она, у входа в палату (я в палате), доктор что-то ещё говорит... И снова наступила темнота, но уже со звуками: чей-то плач, крик. "Остался один... Больше никто не выжил... Последний умер час назад от потери крови... Отец его в тяжёлом состоянии -- сердечный приступ..." Из темноты подняли тёплые бабушкины руки. Утро. Бабушка смотрит на него мамиными глазами (странно, должно быть наоборот -- это же у мамы были бабушкины глаза, а получается...), и по щекам, по морщинкам, как по ущельям, быстро, как маленькие горные речки, бегут прозрачные слезинки. А голос ничуть не дрожит и тёплый -- такой же, как руки:
-- Ничего, Егорушка... Потерпи, всё пройдёт...
Егор закрыл глаза и только теперь почувствовал, что грудь и живот саднит.
-- Чем это меня, бабушка?
-- Врач говорит, осколками. Мина там была... или бомба... Взорвалось всё, тебя-то воздухом назад отбросило, а ребяток всех скосило... Война-то, по сю пору людей забирает, проклятая...
Дальше Егор не слушал. Он понял, что проиграл. На этот раз. Боль испуганно попятилась, слёзы высохли: обоих прогнала ненависть.
3. Первый урок
Теперь Егор уже не мог забыть свою ненависть, она точила его, как точит смертельная болезнь, как точит ржа. Рукопашный, дзюдо, пятиборье... Он не знал, куда ему деть, как выплеснуть жидкое пламя ненависти к смерти. Он чувствовал жгучее желание изловить её (ненависть или смерть?), посадить на самую крепкую цепь, чтобы больше не было её среди людей...
Дядя Вова взял его с собой на охоту. Было немного неловко: пятнадцатилетний пацан среди сильных громкоголосых мужчин. Но эта неловкость прошла быстро, как только Егор "уронил" на мягкую хвойную подстилку одного из них (тот в шутку решил поднять мальчишку одной рукой: "Ох, и тощий ты! Соплёй перешибёшь!") под общий смех. В смехе этом расслышал Егор удивление, уважение и... страх?
А как люди боятся смерти? Так же? Сильнее? Да, наверное сильнее... Хочешь поймать зверя -- стань как он, это тебе любой охотник скажет. Охотишься на оленя -- будь оленем: почувствуй силу в лёгком теле и спящий ветер ног, готовый унести от любой опасности, благородно подними голову... Дыши его лёгкими, будь таким же диким... (Егор увидел в прицел, что ноздри оленя дрогнули, и сам непроизвольно дёрнул крыльями носа.) И только... (палец напрягся и маленькими, почти невидимыми движениями стал давить на курок) когда почувствуешь... (Егор взглядом поймал взгляд оленя) что его (твоя) смерть рядом... (зверь тревожно вскинул голову, рванулся...) -- стреляй!
Выстрел получился не таким громким, как ожидал Егор. Олень упал и больше не шевелился. Егор некоторое время не шевелился тоже, пропуская оцепенение, холод и мрак через себя -- в зверя. "Это он мёртв, не ты", -- сказал кто-то внутри.
К туше сбежались все, кто слышал выстрел: "Матёрый... Такого завалить -- удача редкая... Кость, ты, что ль, пальнул? Где пуля-то? Вынуть бы..."
Егор подошёл к убитому оленю совсем близко, так что почувствовал тепло ещё не остывшего тела. Он всмотрелся в широко раскрытые глаза: зрачки почти во всю радужку, и только по краю тоненькая ореховая кайма -- при жизни глаза его были карими. Сейчас они уже подёрнулись мутной плёнкой, и Егор молча попросил у оленя прощения -- ему показалось, что он убил не одного зверя, а целый мир, которого больше не увидят эти ореховые глаза.
-- Это я стрелял, -- негромко сказал Егор. -- В ухо попал. Так что пулю вряд ли достанешь, если только череп расколоть.
Раздался озадаченно-уважительный присвист.
-- Ну ты даёшь, пацан... Слышь, Вовк, снайпер, похоже, растёт...
Разговоры снова ожили, Егора хлопали по плечам, толкали в бока, жали руку, и он отвечал что-то подходящее.
Тропа
--
Выбор
-- Егорушка, как же я без тебя-то, а?
-- Бабуль, ты же не одна, да? Вон Ленка тебе помогать станет... Правда, Лен?
Лена -- соседская девчонка. Да теперь уж не девчонка. Девушка. Восемнадцать уже... Одноклассница. Лучшая подружка. Заплаканная вся, но кивает: буду, буду...
-- И как ить ты пошёл, кто ж надоумил-то тебя?! И этой... дедывщины не испужался!
-- Бабуль, ну какая ещё дедовщина! -- Егор отодвинул чашку и тоскливо взглянул на собранный и готовый в дорогу рюкзак у стены. До сбора ещё полтора часа, скорей бы уж: долгие проводы... -- Всё у меня будет хорошо, если у тебя здесь всё хорошо будет, да? Да. Ну вот и ладно, -- он поднялся, и вместе с ним испуганно вскочили бабуля и Ленка.
-- Ведь ещё полтора часа! -- Ленкин голос стал тоненьким-тоненьким.
-- Знаю. Я пешком хочу пройтись. С городом попрощаюсь.
-- Попрощаюсь... Егорушка, ты уж там смотри, берегись, не нарывайся, внучек... -- бабушка семенила за ним к двери, и он спиной чувствовал, как она мелко крестит его дрожащей рукой. Он открыл дверь и остановился на пороге.
-- Ну, бабуля...
Обнялись. Он прижал к щекам тёплые бабушкины ладони и на мгновение закрыл глаза...
-- Всё. Пошёл. Пока, Ленк.
-- Подожди! -- она выскочила за ним на лестницу и схватила за рукав. -- Постой... -- прошептала она и отчаянно взглянула снизу вверх. -- Ты возвращайся, ладно? Я буду тебя очень-очень ждать!..
-- Не надо, Лен. Это всё ерунда. Глядишь, вернусь -- ты уже замужем будешь, вот точно тебе говорю, -- он быстро чмокнул её в нос и отстранил. Плечи и русая голова опустились, но Егор услышал тихий упрямый шёпот:
-- Я всё равно буду ждать.
-- Не надо. Просто живи, радуйся. Бабулю береги.
Егор быстро сбежал по лестнице. Дверь старого подъезда заскрипела и знакомо хлопнула у него за спиной.
--
Ферзь
Война и смерть. Родные сёстры. И Егор решил, что где одна сестра, там и другая. Потому он сейчас лежал здесь и смотрел в прицел на людей с автоматами, что-то кидавших в машины. Он лежал уже второй день. Ночью был дождь, и теперь становилось холодно: от земли шла сырость и тяжесть. Егор напрягал и распускал мышцы, чтобы не мёрзнуть. Его цель всё не появлялась...
Снайпер из него получился сам собой. После того памятного дня на охоте один из дядь-Володиных приятелей предложил Егору заняться стрельбой, и он согласился. Занимал первые места, оттачивал мастерство, а когда добился совершенства, стал просто палить в белый свет, и через полгода его уже не вспоминали, когда собирали команды на соревнования. Только дядя Лёша (тот самый, что привёл его в районную секцию стрельбы) не поверил.
-- Что, в киллеры пойдёшь?
-- Да ну, дядь Лёш, -- улыбнулся Егор. -- Вы ж сами видите, я старался. Наверно, прицел сбился, а может, не судьба мне стать стрелком.
-- Ну гляди, дело хозяйское, -- нахмурился дядя Лёша. -- Попадёшься -- пощады не жди.
Дядя Лёша работал в ФСБ.
Прошло два года, Егору исполнилось восемнадцать, и он, золотой медалист, не подав документы ни в один вуз, пошёл в армию, потом -- контрактником. Тут он перестал показывать средние результаты стрельбы и попросился на войну. Его вызвали для беседы к начальству. Вместо начальства за столом сидел дядя Лёша, старый знакомый.
-- Ну здравствуй, Егор.
-- Старший лейтенант Татаринцев по вашему приказанию...
-- Да ладно тебе. Вольно. Присаживайся.
Дядя Лёша (как оказалось, генерал-майор) внимательно наблюдал за Егором. И теперь предложил ему охоту. Только не на оленей.
-- Будешь убирать, кого скажем.
-- Шишек чеченских, что ли?
-- Кого скажем. Деньги будут. Капитаном тебя сделаю через полгода, через год ты майор, а дальше -- как пойдёт, -- дядя Лёша невыразительно посмотрел на старлея Тататринцева, и старлей понял: война идёт не в Чечне. Война идёт в России. И он, Егор, может стать в этой войне одной из пешек. Тех, которыми иногда жертвуют, чтобы выиграть фигуру покрупнее. И которые иногда становятся ферзями.
-- Служу России! -- козырнул он, и дядя Лёша криво улыбнулся в ответ.
--
Гром над глубиной
Когда Егор оказался на Кавказе, он попал в плен. Из этого плена нельзя было освободить ни деньгами, ни спецоперациями. Горы взяли его и не отпускали ни днём ни ночью. Ему казалось, что автомат ничего не весит, что вкус сгущёнки и перловки одинаков, марш-броски -- прогулки. На привалах, когда все без сил падали в сон, Егор падал тоже. И видел во сне горы. Они обступали его сердце. Когда Егор смотрел на эти вершины, его старая ненависть слабела, гасла, исчезала, светлела, становилась маленькой снежинкой на могучих склонах.
В этих ущельях смерть терялась, как тёмный камешек на дне горного потока. Откуда-то из-за подкладки памяти вывалились лермонтовские строки: "...там, где орлам дороги нет, и дремлет гром над глубиною..."
Но убивать -- приходилось. Егор помнил лица в прицеле. Иногда ему казалось, что это он умирает там, внизу -- на руках братьев, матерей, просто бойцов, своих и чужих, на каменных руках гор... Тогда он слышал скрип битого стекла, и в горле першило от пыли.
Он давно уже работал один, и его имя знали немногие: дядя Лёша да пара офицеров, которые договаривались с начальством. О нём уже рассказывали байки на привалах и уже не помнили его имени, теперь все знали имя снайпера -- Ферзь.
Он лежал и ждал цель. Смешно: люди годами идут к своей цели, а нужно только знать эту цель, правильно выбрать место и уметь ждать.
Дома
--
Промах
Всё когда-то бывает в первый раз. Первый промах стоил Ферзю дорого. Выстрел наделал шума, пришлось уходить... Простреленная рука и два сломанных ребра, долгая ночная дорога и пристальные глаза пропасти, смотревшие в самое сердце два почти вечных мгновения...
Потом был день, и Егор шёл сквозь зелень и мины, сжимая в руках... винтовку?.. палку-ружьё?.. Охотник сам становился добычей. Ему показалось, что под ногой скрипнуло стекло. Он не посмотрел вниз, но замер и медленно отвёл винтовкой ветку слева. Тихо. Только тихо.
Человек на склоне, в глубине зелени, сидел спиной к Ферзю, но узнать его было нетрудно. Винтовка сама бесшумно скользнула к плечу. На этот раз он не промахнётся -- тут всего-то метров десять... Ферзь -- нет -- Егор чувствовал след. Свежий, ещё не оставленный след смерти... Он потянул ноздрями воздух -- так и есть, пылью пахнет. "Этот след -- и мой тоже". Его решимость ослабела. "Теперь я на поводке у той, которую так хотел изловить. Хотел поймать, а попался сам..."
Человек на склоне сидел, подобрав ноги, свесив руки с согнутых колен. О чём-то задумавшись, он не замечал ничего, а Егор вспоминал всех их, свои прежние цели... Такие разные и ставшие одинаковыми после смерти -- для неё все одинаковы.
Вдруг человек запел. Эхо быстро и радостно разносило голос по невидимым сейчас вершинам и возвращало привет гор человеку, их сыну... Песня, похоже, была старая, потому что Егор не понимал ничего, хотя слова, казалось, уже где-то слышал. Как можно помнить незнакомую песню на чужом языке? Егор опустил винтовку. И пока длилась песня, смерть умерла где-то между листьями соседних деревьев, а когда песня кончилась, Егор понял, что скрежет битого стекла и запах пыли вряд ли когда-нибудь вернутся...
2. Родные
Он прожил в горах долгую жизнь, стал уважаемым человеком. Он занимался войной и миром, любовью и охотой... Работа, дела, жена, дети -- все сыновья...
И горы. Свои горы. Гурген знал, что всегда жил здесь и тут и останется -- пусть время идёт своей дорогой.
Однако за эту долгую жизнь он ни разу не вспомнил своё русское имя и ту, на которую охотился в детстве. Он узнал её в самом конце, когда она пришла к нему -- без улыбки, немного грустная и молчаливая... И Гурген понял, что ему пора. Пора спешиться с горячего коня жизни, пора идти -- с ней. Он пристально взглянул на неё (старший сын, задремавший у его постели, проснулся словно от толчка и с криками выскочил, сзывая домочадцев) и увидел что-то знакомое в чертах её лица. Такие глубокие морщинки, и по ним, как по горным ущельям, бегут быстрые прозрачные слёзы... И тёплые руки (дочь -- единственная девочка из восьми детей Гургена -- обняла лежащего отца и зарыдала у него на груди)...
-- Бабушка? Как я соскучился!
И на лице бабушки сквозь слёзы -- светлая улыбка, и так спокойно... Впереди -- дорога домой...
3. На месте
Он присмотрелся к танцу двух галактик напротив -- должно быть, третий бал вечности уже начался, пока он ходил... Где? Он раздвинул зелёные ветви воспоминаний (их сад совсем разросся и уже сливался с лесом общей памяти: давно пора сделать аллею, сколько можно через брёвна забвения лазать?) -- и увидел свой последний поход. Улыбнулся.
Когда он снова вернулся в космос, улыбка всё ещё блуждала в нём. Удобно подложив руки под голову, он стал что-то подпевать скрипке соседней туманности, и, когда звёзды уже обступали его и закрывали от моего взгляда, думал: "Как же хорошо, что иногда можно быть мальчиком и охотником на ту, которой нет здесь места..."