В фотоаппарате на столе,
семь непроявленных кадров,
И в каждом ты, тебя здесь нет.
Есть стол, фотоаппарат и пыль,
Дорожку по полу метёт костыль.
И мякоть памяти, в степи под торшером.

Щучьими глазами вверх, лежу, помню 
- шум ехал в платцкартном, постояв в проходе
толкался в дверях почём зря.

Сдуру или по пьянке
кто-то кого-то развёл за пол-банки.

Кровь с молоком, дева,
девушка, в смысле, нежная, 
на плечном коромысле, кожа,
хрупкие губы и прочие 
кости, приезжай, дорогой гость,
в гости.

Разимые простудой, все мы тут птицы
невысокого полёта, летим  туда,
уже не мы оттуда.

Свечение в вагоне-ресторане
способно к выявлению новых 
наружних особенностей, выражений
на лицах неуёмных блюстителей хода
часов и окресностей.

Поезд следует из окольцованной столицы в Питер,
или из Питера в столицу, что хоть и не одно
и тоже, но из окна, в раннее утро, 
очень даже похоже. 

Только что туда, 
сальный и пьяный 
мужик мычал на полке про блядей,
а оттуда, полупрекрасная недодама,
с тонкими ногами. 
Нет многих слов 
описать длинноту твоих ног. 
Вазочку груди, 
движение под тканью, 
одно беспокойство волос.
 
Руки мясным маникюром
по купе порхают, об полки
бьются со стуком.
Обьятья ног, упругое оживление
в животе. Жар.

Две ямочки выцелованны над сухим крупом,
подстаканник сухо стучит на связках рельс,
и на полу бутылки
пива, а папироса в тамбуре,
всем-бы жить так красиво.

Еще папироса и очаг возгорания - на лицо,
про это предупреждал кондуктор,
и ещё что-то, неразборчиво, про случайные
связи, и о легко воспламеняющихся, кажется, детях,
и о том  что дальше Москвы (в Москву, значит)
поезд не идет, и просьба, 
освободить вагоны.

Мне поздно, я хочу,
лезу в твои мягкие губы, 
твоё тело, как свисток из гильзы.
Допил стакан и опустошил душу,
не душа, а отдушина.
Останки минут охватил рукой,
ой, ты какой!

Другая, дорогая, милая,
пора и нам освободить от себя вагоны.
Любое перемещение тела в пространстве
значит собой исчезновение для странника
предпространства, и тел его обитателей.
Взлёт самолёта как взрыв.

Наш праздник
подошёл к концу 
путей, или, так сказать, 
факир захлебнулся керосином.
Мой самолёт расправит руки-крылья
ровно через сутки.

Дверь на задвижке через минуту поддастся сим-симам,
а про океан и его штучки я тебя предупреждал
ночью.