- Тео, это было нечто!
- Да, особенно соло в "Черной песне". Как ты это делаешь?
Тео хлопают по плечам, обнимают, хвалят.
Он только улыбается - улыбается так, как сомнамбулы лунному свету, как звезды улыбаются исчезающим во тьме планетам, и правый глаз, как всегда, закрывает длиннющая челка; и Тео что-то отвечает невпопад.
"Где Джина?"
Мысленно он еще на сцене, вместе с группой. Руки дрожат и сжимают гитару, и ни черта непонятно, куда ее поставить.
Неужели это случилось? После стольких репетиций, ссор, записанных и переписанных песен?
"Где Джина?"
Они выступили.
Они выступили.
Клуб содрогался от их ритмов многоруким и многоглавым Богом, который явился прямиком из ночных кошмаров Говарда Лавкрафта. Клуб пел их песни и визжал, и только Джины там не было.
Тео сбегает по лестнице и видит ЕЕ в обнимку с каким-то парнем. В мыслях воцаряется тишина - гулкая и мертвая, как открытом ветрам склепе, - хотя всего минуту, секунду назад там была музыка.
- Эй? - Тео глупо зовет любимую; не к месту вспоминаются прошлое лето и китайские шарики. Она не слышит, только еще крепче всасывается в этого урода, будто какая-то морская гидра.
Тео хватает девушку за руку и отшвыривает в сторону.
- Ты какого хрена творишь? - виновник событий толкает Тео. Удар в ответ: нос урода ломается и проваливается внутрь черепа; противник кулем шлепается на асфальт.
Секунда. Две.
Джина начинает визжать, выбегают люди из клуба, а Тео смотрит на осколки зубов и костей в своем кулаке. И кулак, и жуткий труп без лица, и нежная когда-то шлюха - все становится гротескно-черно-белым.
Ранее
- Тео, у тебя все получится, - улыбается Илай. Старик с черной агонией в глазах, который играет соло из "My Friend of Misery" так, будто написал его он, а не Ньюстед, и сделал это еще в раннем младенчестве. - Ты всего, сколько там, месяц у меня занимаешься?
- Полгода.
- Да? Обалдеть. Видно, из-за химии и бухла у меня нелады с измерением времени, - пожимает плечами Илай. - В общем, все это неважно. Главное, что у тебя в сердце.
Нет, я не туда полез.
Гитара. Вот ты любишь свою гитару?
- Я? - Тео смотрит на зелено-белый "Fender" из набора "для начинающих". - Да, наверное. Да.
- Ни хрена ты ее не любишь! Не будь идиотом, это - кусок пластмассы. Швабра, мать ее. Поэтому иди к черту и купи нормальную бабу! Тьфу, гитару. Такую, чтобы, когда на нас свалится сраный Апокалипсис, ты бы первым делом жалел, что больше ЕЕ нет.
Сейчас
- Теодор де Витт, вы признаны виновным в непредумышленном убийстве Рона Уиллера...
Тео измучен до неузнаваемости. Он смотрит на родителей: ищет в их глазах надежду, прощение, хоть что-то. Но отец отворачивается, а мама снова начинает плакать.
Прощай гитара, музыка, прощай дом и Джина.
Прощай учеба и планы на будущее.
Слышишь, Тео, "пшик"? Это твой мир стремительно сужается до размеров каменной коробки.
- Эй, красавица, зайдешь вечером?
Тео идет по проходу между камерами. Взгляд в пол, пальцы вцепились в комплект тюремного белья. Молодой человек кажется совсем беспомощным. Раздавлен. Выжат. Обмяк внутрь себя, как лицо мертвого Рона.
У одной из камер охранник останавливается.
- Серхио, к тебе подружка.
Сосед - тощий латиноамериканец. Его голый торс покрыт цветными татуировками - тюльпаны и кресты, гербы, цитаты из Шекспира. Серхио без конца треплется о тачках, о жратве, об убитом брате - как какое-то мексиканское радио.
Укор в глазах родителей. Вина, одиночество, мерзость тюрьмы - словно дьявольский интервал "тритон" в голове Тео.
Ночью мысли захватывает тишина, и становится еще хуже. Вместо сна приходит невыносимая черно-белая картинка, этакий постер к фильмам Хичкока: девушка в ужасе кричит, на асфальте силуэт трупа, а Тео с мертвыми глазами курит одну за другой дешевые сигареты.
Каждую ночь.
- ... а мой брат и говорит: "Пойду к Мэри Джейн". Надо с ним было, но... - Серхио трет подбородок и отрывает кусок булки.
В столовой душно, отвратно и от страха хочется забиться в угол. Тео словно утка, которой собираются вставить в задницу яблоко, вот только поваров несколько сотен.
Встанешь в очередь не перед тем - оттрахают или прибьют. Повысишь голос - оттрахают или прибьют. Посмотришь в глаза...
Даже странно, что Тео до сих пор цел.
- И прикинь - приходят ко мне копы, спрашивают о брате. Я им: "Вы бы лучше ту суку, что его убила, искали".
- Ты че, на меня смотришь?! - орет парень за соседним столом. - Голубок, а?!
Микки спешит уткнуться в тарелку с непонятной жижей. Вроде бы ее можно есть, но только совсем-совсем не хочется.
- У нас в районе - пройди по улице: слева травой торгуют, справа - курят! И что, фараоны не знают?
А все потому, что та сука белой была! Ничего личного, ты пойми, Тео, но сам подумай. Кто будет защищать латиноамериканцев?
Хотя справедливость есть - говорят, этого гада повязали. Вдруг сюда попадет? Ох!
- Привет, Тео.
- Привет, Кейли.
Басистка. Подруга Джины. Его единственная, кроме родителей, посетительница за месяц.
- Как ты тут?
"Замечательно! Что за идиотские вопросы?!"
- Как там ребята? - страшнее всего услышать, что они играли без него. "Только не это, только не это!"
- Ничего. Передают тебе "привет", - слабо улыбается девушка. - Тео. Такое дело. Из-за всего этого, ну, мы должны тебя уволить из группы. Ты... мы не можем ждать пять лет. Ты уволен.
Тео кажется, что к его голове приставили обрез и вышибли мозги, затем уложили обратно и снова жахнули - а вдруг во второй раз брызги будут красивее?
- Кейли, это же, - усмехается Тео. - Я вас собрал вместе. Научил. Ты даже играть толком не умела!
- Тео, я знаю. Но нам нужен гитарист.
- Я, - он откровенно не понимает, что сказать. - Мы могли бы как-нибудь придумать?
- Нет. Ты, - Кейли смущенно отводит взгляд, - ты, как бы, ну, немного достал всех. И... прости, Джина не придет.
- Да? - любимую "медузу" он не видел с вечера убийства. Ни звонка, ни письма, только ее незатихающий крик на той парковке. - Скажи, почему она сосалась с этим Роном?
- Тео...
- Нет, скажи! - он срывается на крик. - Я все пытаюсь понять и не могу! Почему Джина не придет?
- Тео очнись! Ты был весь в музыке, и ничего больше для тебя не существовало. И... ты убил человека! Помнишь?
В глазах Тео мелькает жуткая тень, и лицо становится белым-белым, как погребальный саван.
- Каждую ночь.
Ранее
- Робби, что ты делаешь? - спрашивает Илай. Ногой и чайной ложкой он продолжает отстукивать незамысловатый ритм.
- Я не Робби, он занимается после меня. Я - Тео.
- Вечно имена путаю, - виновато улыбнулся учитель. - Так какого хрена ты перестал играть?
- Я забыл рисунок. То есть...
- Какой, мать его рисунок! - орет Илай и прекращает стучать. Тео кажется, что учитель сейчас опять в него чем-нибудь запустит, и заранее отодвигается подальше. - Гребаная математика совсем вам мозги замусорила! Никогда не переставай играть! Для гитариста звук - это жизнь! Ты знаешь, что акулы должны постоянно двигаться или не смогут дышать?
- Да, я...
- Считай, у тебя - то же самое! Никогда не останавливайся! Ты же не будешь делать паузу во время выступления?! "Простите, дамы и господа, я вчера перебухал и забыл сраную ноту в пятом такте". Так что ли?
Ты должен чувствовать мелодию внутри себя. Жить ею. Забыл - да и хрен с ней! Играй то, что слышишь вот здесь, - Илай тычит заскорузлым пальцем в область сердца. - И отключи к черту свои угандошенные мозги! Понял? Давай еще раз.
Учитель начинает отстукивать ритм, и следом вступает Тео... невразумительным аккордом.
- Нет, так не пойдет, - Илай резко встает, направляется в соседнюю комнату и возвращается с мятым журналом для взрослых.
- Вот! - преподаватель раскрывает журнал на развороте. - Так ты точно не будешь думать. Смотришь на нее и играешь. Поехали!
Да. Вот! Тупое выражение лица, как у быка-осеменителя! А буфера-то зачетные, да?!
Сейчас
Когда в тюрьме время "на воздухе", Тео старается не поднимать взгляд, но иногда, не выдержав, смотрит на сетку. Высотой под три метра, ячейки крупные, ромбовидные. Если разфокусировать взгляд, то преграда становилась почти незаметна.
И все равно Тео заперт.
Замурован.
Забыт.
Как жучок в коробке.
Как...
- Ааа! - Тео не может сдержать крика боли и наклоняется чуть не до песка. - Отпусти!
Эд ростом под два метра, и на плечах у него тату с черными распятиями, а в руках - челка Тео.
- Что! Не нравится, девочка? Я тебя еще жалею. И если бы не я, то половина тюрьмы уже сделала бы с тобой что-нибудь подобное.
Мрачный скинхед, которого тут все боятся как огня. Инквизитор и спаситель в одном лице.
Перед взором Тео появляется заточённая ложка, и он невольно закрывает глаза. Воображение рисует, как лицо режут на лоскуты и выдавливаются глазные яблоки.
"Где же охрана? Неужели они не видят?"
- Помнишь, Рона Уиллера, красавица? Его друзья шлют тебе "привет", но я готов обсудить, так сказать, вопрос цены.
- Нет! - кричит Тео, когда рука еще сильнее дергает его за волосы. - Не смей! А то!
"Да где же охрана?! Куда они смотрят?"
- Не смей! УБЬЮ! - ложка все ближе и ближе, и Тео срывается на визг. - УБЬЮ!
Что-то царапает по волосам, и Тео видит руку Эда с черным пучком.
- Эй, что тут?! А ну разошлись, - просыпаются тюремщики.
Тео выпрямляется и растерянно смотрит на ухмыляющихся скинов.
- Подумай хорошенько, девочка, будешь ли ты платить.
Тео постригся под бильярдный шар и скрывается в сортирах. Тео драет их день за днем, как бойскауты - зубы по утрам, вот только писсуары и толчки не становятся чище.
Зассаная западня.
Эд все время где-то рядом - нависает будто хреново грозовое облако.
В выходные приходят родители и молятся о душе сына. Они просят его исповедаться, повиниться перед Богом, но раскаяния нет, как нет больше и Джины, и желтых шариков на фоне бледной луны.
Есть застывшая, точно цемент, черно-белая картинка: Рон Уиллер, человек-без-лица.
- Ты что думаешь, здесь кто-то будет за тебя убираться? - спрашивает Эд.
Одна коварная подножка в столовой, и содержимое подноса сероватой жижей вывалилось на кафель. Тео стоит над этим озером, морем овсянки и переминается с ноги на ногу.
- Я сказал, возьми и ешь это, - шепчет скин-хед.
Тео пытается уйти, но Эд толкает парня лицом в кашу.
- Я сказал, ешь! - что-то, наверное, нога, ударяет по затылку, и от боли Тео воет разбитым ртом. - Ешь! - еще один удар приходится по уху, и воцаряется тьма.
Он просыпается в камере от непривычного звука. Пение? Здесь?
- Серхио? Это ты? - челюсть будто ватная и не слушается, и Тео не чувствует правое ухо.
- Да. Разбудил? Тебя отнесли сюда.
- У тебя хорошо получается. Ты не думал заняться этим серьезно?
- Не знаю. Как-то не до того все было.
- Стой я, - Тео садится, и камера кружится перед глазами, как ярмарочная карусель. К горлу подкатывает тошнота. - Я, кажется...
Он встает, дрожа и шатаясь, и делает несколько шагов.
- Куда ты?
- К директору тюрьмы.
- Ты молчать пришел? - спрашивает директор Райли. Тео он напоминает Бетховена из фильма о собаке. - А?
Тео немного удивительно, что его вообще пустили в приемную, и он рад бы ответить, но не может. В эту минуту Тео борется с тошнотой и головокружением, которые только усилились от ходьбы по коридорам и лестницам.
"Не потерять бы сознание".
- По... - сглатывает он. - Простите, я хотел спросить. - Музыка, можно ли ею здесь заниматься?
- Сынок, ты что издеваешься? Это тюрьма, а не летний лагерь! Если это все - можешь идти.
- Но, погодите, - Тео хочет еще что-то сказать, но очередной приступ тошноты заставляет захлопнуть рот.
- Так, все! У меня и без того дел хватает!
- Одно слово.
- Я вызываю охрану, - директор тянется к внутреннему телефону.
- Выступление и телевидение! - кричит Тео.
- Что? - рука останавливается в дюймах от трубки. - А теперь подробнее.
- Привет, пап, у меня просьба, ты не мог бы привезти сюда гитару и усилитель?
- Нет! Это уже один раз тебя не довело до добра!
- Пап, мне разре...
В трубке пищат частые гудки.
"Идиот! Кретин!" - Тео чудом сдерживается, чтобы не разбить к чертям телефон. - "Кому же позвонить? "
Тео вновь снимает трубку, прикасается к квадратикам кнопок.
"Кому?"
И тут пальцы сами утыкают в знакомые цифры. Одна, другая...
- Алло, Джина? Пожалуйста, возьми телефон, мне больше некого попросить.
Ранее
Илай лежит в кресле, сжимает пальцами лоб и слабо стонет:
- Знаешь, в чем между нами разница? - учитель открывает налитый кровью глаз и смотрит на Тео. - Кроме, конечно, этого сраного похмелья и простаты размером с куриное яйцо.
- Я не знаю. Вы лучше играете?
- Дерьмо собачье! - Илай выпрямляется и тычет в сторону футболки Тео. - Вот, что это за дребедень?
- А. Это Алекси Лайхо.
- Кто? Хайхо? Японец что ли? Скажи, как думаешь, лет через сто его будут помнить?
- Ну...
- Хрена лысого! Моцарта будут помнить! Эдит, долбанную, Пиаф! Джима Моррисона! Даже этого припадошного Ван Халена - и то скорее будут помнить, чем твоего Хайху!
- Ну почему...
- Потому! Потому что они не пытались кому-то подражать! Не исходили соплями по какому-то кумиру. А собой были! Собой!
Так что сними эту бл..., и не позорь меня!
Сейчас
- И как мы это будем делать? - Серхио недоверчиво разглядывает помещение.
Тесная подсобка - там и сям, как дреды из головы "растафари", торчат банки краски, лопаты и швабры. Но, главное, здесь есть розетка.
- Сейчас, - Тео выставляет на усилителе уровень частот. Средние на максимум, высокие и средние - на слух. - Попробуем сначала просто сыграть какую-нибудь известную песню.
- О! Давай эту, из "Сорвиголовы"? Знаешь? Там девка падает все куда-то, - оживляется Серхио. - Кстати, ты сам поешь?
- Нет, - Тео крутит глазами. - Я не умею. Так волнуюсь на сцене, что начинаю заикаться. Ладно, ты напой, я подберу.
Тео тянется к коробочке с медиаторами. Внутри записка, и в почерке до жути легко узнать руку Джины: "Китайские шарики :)".
Это их воспоминание, одно на двоих. Это ЕЕ прощальный поцелуй, ЕЕ прощальная улыбка.
Черно-белый визг.
Серхио начинает петь, а Тео подбирает ритмовую партию. Он изо всех оставшихся на донышке сил пытается не заплакать. Потому что Тео чудятся шарики в летнем небе. Желтые китайские шарики, которые улетают, чтобы никогда не вернуться.
Тео или в подсобке, или в сортирах - драет, играет и с замиранием ждет очередной выходки от Эда.
Тео не может не признаться себе, что боится. Эти скин-хеды могут избить его, изуродовать. Даже не думая о последствиях - как он проклятого Рона Уиллера.
- Серхио, ты помнишь, нам нужна ритм-секция.
- Ударник?
- Да! Есть идеи, кто тут может им стать?
Качки, наркоманы, "белая раса", негры, которые большую часть времени, как и скины, делали вид, что не замечают заклятых врагов.
- Реперы-битбоксеры - у них же хорошее чувство ритма!
- Ты куда? Не вздумай к ним идти! Тео!
Естественно, негры посылают его к черту.
Неувязочка.
- Мне кажется, ты забыл Рона, - слова Эда звучат как утверждение.
- Я не буду платить!
- Ты же понимаешь, что, если не мне, то заплатят другому. А он не будет так великодушен.
- У меня нет денег. Я уже сказал, что не буду платить... Я буду драться с тобой!
- Че? - ржут в толпе.
- "Что", тупая скотина! - сплевывает Эд. - Сколько раз говорить! "Че" говорят только ниггеры!
Вдруг скин шагает к Тео и бьет того под дых:
- Драться будешь, ублюдок?!
Ответить Тео не может - он судорожно разевает рот и пытается вдохнуть, будто выброшенная на берег рыба.
- Не слышу ответа!
Тео уже сам ни черта не слышит - только видит колено, а потом удар швыряет голову назад, куда-то между койками и стеной.
- Так что ты молчишь? А? Вспомнил Рона? Вспомнил?
Еще один тычок - по ребрам. Другой: в боку хрустит, и остатки дыхания приносят новую боль.
Тео пытается подняться, но ботинок Эда падает на его левую руку: ломает и дробит кости, выворачивает суставы.
Удары, удары - по голове, ребрам, рукам, снова и снова.
Воет сирена, кричат заключенные. Тео уже не чуствует боли и погружается в странную красноватую дымку. Блаженный покой? Нет, там ухмыляется смятым ртом неумирающий Рон Уиллер, Человек-с-лицом-в-заднице.
Ранее.
- Значит, говоришь, сам сочинил? - голос у Илая какой-то бесцветный.
Тео кивает, стараясь унять дрожь в руках. Пару он сбился, но, в целом, отыграл на редкость технично.
- Ну... вообще лажа, - пожимает плечами учитель.
- Но почему?
- Почему? Потому, что я уже подобную срань где-то слышал. Помнишь, что я говорил про подражание? Ничего своего, - Илай топает к холодильнику и вытаскивает бутылку молока. - У меня тут траханный разгрузочный день. Ты же, мать твою, не макака, чтобы тупо копировать все, что слышишь, - Тео чувствует, что его заливает краска стыда. - Но я сам виноват. Мы играем один "тяжеляк".
Значит так. Даю тебе... неделю. Каждый день учи по произведению нового стиля: классика, джаз, рок, фанк. Рэя, мать его, Чарльза, суку Бритни Спирс. Потом мне показываешь.
Сейчас
У Тео сломаны несколько ребер, размозжена кисть, десятки швов на голове и шее. Он никогда не думал, что тело такое слабо - оно ползет к выздоровлению как улитка, как пудинг по краю тарелки, как...
- Директор Райли устроил Эду личную вендетту за тебя, - сообщает Серхио. - Если с тобой хоть что-нибудь случится, скин будет сидеть еще лет десять.
- Здорово.
- Тео, да хватит тебе! Хватит грустить из-за руки!
- Ты не понимаешь. Музыка была для меня всем. А теперь что? Что?!
Пребывание в госпитале можно считать отдыхом. Еда лучше, есть телевизор.
Если бы не рука. Бесчувственная, вялая, будто у трупа. Иногда от безысходности Тео хочется расплакаться, и тогда, в самые тяжелые и отчаянные минуты, к нему приходит Рон Уиллер. Он садится на соседнюю койку и смотрит из глубины своего искаженного, вогнутого лица, из глубины черно-белого месива сломанных костей и зубов. Смотрит и смотрит, пока Тео не начинает кричать и биться в истерике, пока не приходят врачи, чтобы долгожданными уколами отправить его во тьму.
Однажды он берет листок и рисует четыре точки. Ставит на них пальцы левой кисти и начинает один за другим медленно поднимать и опускать.
Раз, другой. Рон беззвучно смеется, просто катается со смеху, оскалившись кусками челюсти.
Тео не обращает внимания. Поднять палец, опустить палец; затем следующий. Десять раз. Рон рыдает от хохота.
Сотня раз в день.
Тео кажется, что он играет бесконечный и беззвучный реквием - по себе, музыке, Джине. Только мелодии нет.
"Почему так тихо?"
Каждое утро Тео просыпается, снова берет бумажку и продолжает тренировку.
Семь сотен в неделю.
Пальцы еле двигаются, но Тео продолжает. Все равно Рон молчит, и делать особо нечего.
Тысяча раз в день. Семь тысяч в неделю.
- Я не могу! - стонет от бессилия Тео и швыряет медиатор в стену. - Сукин сын! Тупой скин-хед!
Сколько Тео ни пытается играть на гитаре, ничего не выходит. Не попадают по струнам пальцы, и скорость сошла на нет, будто он взял инструмент впервые в жизни.
- Эй, друг! - пытается успокоить друга Серхио. - Ты вилку этой рукой не мог держать!
- Да плевать мне на вилку!
- Эй! Ты самый упорный и ненормальный псих, которого я знаю. Если ты постараешься... Месяц, три - мы же в тюряге, куда спешить?!
- Серхио, ты что всерьез?
- Да.
Тео занимается с левой кистью так, словно только учится играть. Каждый день - самые простые и нудные упражнения.
Двадцать минут он тренирует руку, а остальное время подыгрывает Серхио. Сложные аккорды и соло пока не даются, и Тео постоянно придумывает, как заменить их более простыми риффами.
И только в мыслях по-прежнему царит не музыка, а тишина.
Главное - не смотреть на Рона и заново все учить. Так инвалиды заново учатся ходить или говорить.
Эд отстал. Или готовит что-то новое? Изредка Тео замечает мрачный взгляд скина. Нет, не злобный, не агрессивный - холодный взгляд человека, который все равно добьется своего.
Уроки на гитаре, гимнастика для рук. Врач советует разминать пластилин между пальцами, и Тео обычно лепит лицо Рона Уиллера - избитое, искореженное, тестообразное лицо. Иногда хочется вылепить Джину, но с каждым днем все сложнее вспомнить, как она выглядела.
"Китайские шарики :)"
Через три месяца Тео играет простенькое соло из "Seven Nation". Через четыре - снова может взять "баррэ".
Через полгода они ищут ударника.
- М-минуту в-внимания, - Тео выходит на середину двора и безуспешно пытается не заикаться от волнения. - Кто н-нибудь хочет по-о-пробовать быть у-у-д-дарником? П-просто кто-то любит сту-сту-чать?
- Да вали нафиг!
- Я п-покажу к-как делать!
- Покажет! Засунь себе в жопу свою гитару!
Неожиданно от группы негров отделяется один парень.
- Дейл, ты че? Он же белый!
- Да пошли вы! Я люблю стучать, - подходит он к Тео. - Правда, в основном по головам.
- Слышь, пес! Ты серьезно считаешь, что на этом можно играть? - Дейл критически смотрит на барабанную установку из мусорного бака, крышки мусорного бака и мусора для мусорного бака.
- Да, на таком играет какая-то известная группа, - Тео трет лоб. - Скажи, ты в курсе про сильные и слабые доли, ритм... эээ...
- Ооо, чувак, не грузи меня! Давай лучше, лабай, а я попробую следом!
- Дейл, ты не попадаешь в ритм, - Тео убирает звук и машет руками, чтобы "ударник" остановился.
- Че? Да не гони! Попадаю я, куда надо.
- Даже я это слышу, - кивает Серхио.
- Че? Да ты вообще захлопнись, мороженщик!
- Что ты сказал, нигга?!
Серхио и Дейл кидаются навстречу друг другу, так что едва не сталкиваются лбами.
- Парни, угомонитесь! - раздраженно кричит Тео.
- Пусть эта латиноамериканская звездочка заткнется!
- Что?! - Серхио толкает Дейла к стене, и они начиает бороться, активно пыхтя и сопя.
- Да хватит! - Тео неожиданно даже для себя начинает кричать. - Хватит! - он чувствует, что теряет контроль, что уже началась истерика, но не может остановиться. Слишком многое скопилось за эти месяцы, слишком часто в голове повторялась черно-белая картинка и беззвучно визжала Джина. - Идиоты! Кретины!
Тео хватает комбик и швыряет в стену - треск, хлопок, дым.
- Ненавижу! Ублюдки! Суки!
Дейл и Серхио уже отпустили друг друга и только изумленно смотрят на гитариста. А Тео долбит ногами пластиковые ошметки, и в мыслях царит двухцветная тишина, и ему кажется, что он снова проламывает к чертям, к дьяволу, это до мерзости мягкое, пластилиновое лицо Рона Уиллера.
Тео объясняет Дейлу всю известную теорию ритма в музыке и сам отстукивает базовые "рисунки", чтобы у "ударника" хоть что-то получилось.
Тео гоняет Дейла, как скаковую лошадь, как ранего зверя, как кролика, которого сегодня пристреляет на обед - заставляет попадать в такт с гитарой. То меняет скорости, то размеры - каждый Божий день.
- Может, попробуем написать свое? - предлагает как-то Серхио.
- Да, думаю можно, - решается Тео.
- Напишем песню о том, как я отомщу за своего брата!
- Не, чувак! - качает головой Дейл. - Со всем респектом к твоему братану, но, как у нас говорят: "Все, что ты скажешь, вернётся к тебе дважды". Нельзя петь о таком!
- Мы будем петь о том, о чем здесь думают все, - смотрит на парней Тео. - Мы будем петь о Свободе.
- Да! Чуваки! - Дейл заканчивает партию и вытирает взмыленный лоб. - Вот это по-настоящему жирное дерьмо.
"Почему так тихо?"
Тео улыбает и смотрит на Серхио - глаза того блестят. На краю зрения безлицый Рон саркастично зажимает уши.
"Пошел к черту!"
- Думаю, мы готовы выступить.
- Еу! - подкидывает палочку Дейл. - Бешеный пес, да если там будет хоть одна кавала, то она душу продаст, что постучать со мной ботиночками после такого!
- "Кава..." Что? В общем, пойду к директору.
До начала концерта остается десять минут, и Серхио пропал.
Тео остервенело драет зассаный писсуар, а в голове мелькают объяснения одно хуже другого.
"Где?"
- Смена! - орет охранник. - Нет, Тео, ты пока оставайся, я тебя сам в зал отведу.
В сортир, к ужасу, заходит скин. Едва тюремщик идет в соседний коридор, Эд подает голос.
- Друзьям Рона ОЧЕНЬ не нравится, что ты живешь тут как на курорте. Знаешь, они наняли еще одного человека, чтобы прикончить тебя. Но мне не хочется, чтобы мои деньги ушли какому-то придурку с заточкой.
- Но это лишено смысла, - Тео едва не говорит "глупо", но вовремя соображает, как опасны такие слова. - Я все равно не буду платить. Я...
- Ого! - Эд присвистывает и приближается вплотную, нависает, точно хренова Вавилонская башня. - Ты, кажется, не понял. Тому парню уже не нужны твои деньги. Ты думаешь, что Райли защитит тебя ото всего?
Тео смотрит снизу вверх, и Эд представлялся ему чем-то вроде стены, через которую нужно перебраться. До одури высокой стены.
- Господи, почему именно сегодня? Мне сегодня предстоит играть. Хочешь все сорвать?
- Смотрите, как он заговорил, - ухмыляется скин. - Ты не о том беспокоишься. Пойми, красавица, ты ходячий труп. Тебя приговорили - одна минута в темном углу и завтра же тебя повезут в морг. Не сделает тот парень - найдут другого, и только я могу тебя спасти. И я же могу... - Эд вдруг хватает руку Тео и с хрустом ломает пальцы. - Вот. Как тогда, помнишь? Как думаешь, много мне за это будет? - Тео корчится от боли на полу. - А выступить ты не уже можешь. У тебя нет, нет другого выхода, как слушать меня. Вот Серхио меня уже послушался, и я рассказал, кто убил его брата.
"Серхио? Дурак!"
Сквозь пелену боли Тео видит черно-белое лицо Рона, сцену убийства. Раскаяния нет, есть лишь безмолвие внутри. Тишина и исчезающие во тьме желтые китайские шарики.
Картинка дрожит, как в эпилиптическом припадке, и, словно издалека, нарастает визг Джины.
Тео бьет Эда между ног. Тот даже не успевает согнуться или закричать - Тео хватает лысую голову и вламывает в стену, и еще раз, и еще, пока череп не лопается, точно перезревшый арбуз.
Эд шлепается на пол, а по стене с чавканием сползают ошметки мозгов, волос, костей. Рон начинает прыгать от радости - в полку "безлицых" прибыло.
"Выступление?! Меня же в карце посадят! Меня же..."
"Охранник ничего не слышал?"
Тео стоит один в залитом кровью сортире. Голову заполняет непонятный гул; в коридоре раздаются далекие шаги.
"Тело!"
Тео судорожно затаскивает труп в кабинку и запирает; начинает отмывать пол. Шаги замирают, из двери доносятся глухие голоса, а Рон хихикает, истерично так, мерзко хихикает искореженным ртом.
"Господи Боже!"
Кровь только размазывается по кафелю и не думает исчезать.
"Господи, Господи!"
Шаги возобновляются. Тео бросает пол и судорожно отмывает руки. Сломанные пальцы жутко выгнуты в сторону. Они не должны так торчать, не должны же?!
- Тео? - раздается голос у входа в сортир, и парень кидается навстречу охраннику. Руки вовремя спрятаны за спиной. - Готов?
- Да.
"Только не заходи, только не заходи!"
Тюремщик смотрит поверх головы Тео, чуть хмурится.
- Ну, пошли, музыкант.
Ранее
- Питер, я хочу попросить тебя.
- Тео.
- Да? Тео, я хочу, чтобы ты больше не приходил ко мне.
- Что? Но почему?
- Я научил тебя всему, что знаю. Тренировать технику ты и сам можешь - хватит тратить время впустую. Но напоследок я кое-что покажу тебе.
Илай подходит к старому видеомагнитофону и с чавканьем скармливает кассету.
- Это Джимми Хендрикс. Помнишь, мы учили его партию?
Тео едва заметно морщится.
- Не любишь ты такую музыку, я знаю. Но ты посмотри, как он играет.
Тео наблюдает за гитаристом и никак не может понять, что имеет в виду учитель.
- Дурень, да ты на лицо его посмотри!
- Лицо?
- А руки? Ну? Слепой хрен, да он же своими зубами играет на гитаре! Слышишь? Голыми нервами! Отдает себя всего этой песне. Часть своей гребанной жизни отдает! Вот! Вот, что никто тебя не научит делать! Ты должен жить музыкой. Жить, умирать и заново возрождаться с каждой своей песней. Играть ее так, как будто с тебя содрали кожу. Жгут на костре как Жанну, мать ее, Д'Арк! И пока этого не будет, Тео, ты не станешь музыкантом. Будешь макакой, которую научили вкладывать буквы и копировать ужимки, будешь кем угодно, только не собой.
Сейчас
- Тео! Что у тебя с лицом? Ты будто мертвеца увидел, - Дейл выходит навстречу из зала. - Где Серхио?
Тео вздыхает и рассказывает о предательстве друга. Неожиданно приходит жуткая мысль:
- До выступления меньше пяти минут, а мы без вокалиста.
- Ну, мы можем сыграть и так, бешеный пес, - предлагает Дейл. - Песни, по-любому, классные. Тео? Помрем, так с музыкой! - Дейл смотрит на него со странной надеждой.
Ждет решения.
- У-у нас н-неб-большие и-измен-нения, - Тео подходит к микрофону на негнущихся ногах. Гитара мерзко гудит, начиная разгоняться. - Черт! Простите!
Тео выводит регулятор громкости до нуля и снова придвигается к микрофону. На сцену капает кровь из рассеченной брови.
"Не заметили?"
- Н-наш в-вокал-лист н-не может у-участвовать и-и-и... - от волнения Тео начинает задыхаться и, чтобы сказать хоть слово, требуется огромное усилие. - И-и...
- Че за дибил? Уберите его! - орут со смехом из зала. Там вперемешку заключенные, телевизионщики и охранники.
- З-Заткнулись! П-песня называется "К-китайские ш-ш-шарики".
Не слушая недовольный ропот, Тео снова поднимает уровень звука и берет первые ноты вступления.
В глубине здания раздается сирена, и несколько тюремщиков срываются с мест.
"Нашли. Сколько у меня минут? Две? Три?"
Зал наполнился тихим перебором - не то осенний блюз, не то песни средневековых трубадуров. Всего понемножку: барокко, соул, рок, классика. Зрители затихают.
Они слушают Тео и не знают, что его сломанные пальцы от боли еле держат медиатор, что кровь Эда заливает струны, делает их липкими и непослушными. Что холодный, нервный пот застилает глаза, и Тео уже не видит ни гриф, ни сидящую впереди толпу.
Он видит черно-белое лицо Рона Уиллера, и оно трясется, как рельсы под колесами поезда, и с каждой секундой приближается пронзительный крик Джины.
Топот охраны по коридорам, мигают красные огни.
Раскаяния нет.
Тео все играет, и вместе с закипающей мелодией сплетаются внутри сотни чувств: ненависть, радость, страх, отчаяние, боль, любовь, свобода - все, что терзало и наполняло жизнь в последние месяцы.
Оно собирается плотным комком, поднимается к горлу и першит там на связках. Звук сирены и нарастающий визг Джины вдруг сливаются с ЕГО песней. С песней, которая еле слышно играет в голове.
Директор Райли отвечает на телефонный вызов и мрачнеет с каждой секундой. Топот ног все громче, топот оглушает, резонируя с грохотом железного барабана.
Раскаяния нет, если только черно-белая картинка внутри, которую можно заставить двигаться и звучать. И Тео колотит, Тео лихорадит, Тео знобит изнутри.
Вступление заканчивается; он нажимает ногой педаль. Одинокая нота, нежная, немного джазовая, перерастает в металлический рев "перегруза".
- Давай, Тео! - подбадривает сзади Дейл.
И Тео начинает петь.
![[]](/img/t/terehow_andrej_sergeewich/overdrive/c8bd12117fb0.jpg)