Вот многие из вас, рассказывая о путешествиях в дальние края, упоминают весьма удивительные и зачастую отвратительные для слуха блюда, такие как жаренная саранча, рыбьи глаза или гусеницы. Однако, готов биться об заклад, что никогда с вами не случалась история, подобно той, что приключилась со мной в дебрях Южной Африки.
Будучи на миссионерской работе при католическом костеле, обязанностей у нас былло не так много, и, в часы свободные от работы и заботы о больных, мы завели привычку отлучаться для общения с местными племенами, кстати сказать весьма кровожадных в отношениях друг с другом, но одинаково приветливых к белым европейцам.
Нужно упомянуть о моем друге, с которым я свел знакомство уже будучи в Арфике. Это немецкий католический священник, весьма горячий в своих проповедях, но во всем остальном столь же холодный и сдержанный, как и все немцы. Звали его Максимом, я же по озорливой привычке коверкать имена друзей и близких, звал его Максимусом.
Все окрестные племена прекрасно знали наши лица. Кроме гумманитарной помощи и лечения, мы с Максимом довольно часто делали гостевые визиты, чтобы поговорить о туземных традициях и христианской вере. Говорил в основном Максим, поскольку он прекрасно владел суахили, я же больше прислушивался к беседе и улыбался в такт к их смеху. Макс время от времени отвлекался и на превосходном английском объяснял мне смысл беседы.
В один из таких визитов мы попали на празднество по случаю победы в войне между племенами. Раскрашенные в яркие красные цвета, воины племени скакали в сумасшедшей пляске вокруг костра, высоко поднимая колени, с силой вбивая голые пятки в черную от пепла землю и подбрасывая копья над головами.
Зрелище дикое еще и от того, что их глаза были так вытаращены, казалось они вот-вот выпадут из глазниц, и в них светилась такая древняя, ничем не прикрытая жестокость, что кажется правдивой история о животном происхождении человека.
Я невольно передернул плечами, чувствуя, как дрожу всем телом. Максимус сидел невозмутимо спокойно, но я видел по глазам, что моему другу также не по себе среди этих туземцев, отличающихся не только цветом кожи, но и крайней радостью при виде чужой смерти.
Ярко светила крупная африканская луна. Моя рубашка неприятно липла к потному телу. Было душно и я с тоской подумал о красивой белой эмалированной ванне в простой квартире в далекой России.
От костра принесли большой, черный от копоти, котел, наполненный маслянистой от жира водой, в которой плавали большие куски мяса. Это было как нельзя кстати, поскольку к тому моменту я уже испытывал острое чувство голода, а потому протянул руку и схватил наиболее аппетитный кусок. Не испытывая иллюзий о кулинарных способностях туземцев, я был приятно удивлен мягкостью приготовленного мяса и его приятным сладковатым вкусом, так отлично сочетавшимся с принесенными фруктами. Я быстро прикончил первый кусок и потянулся за вторым.
- Удивительно! - сказал я. - Какой необычный вкус! Это точно не птица и не бизон. Что же это такое?
Максим повернулся к вождю и повторил мой вопрос на суахили. Вождь расхохотался, обнажив свои ярко белые крепкие зубы. Для меня всегда было загадкой, как туземцы умудряются сохранять такие зубы при отсутствии всяких средств для гигены рта. Так невольно начинаешь думать о тех вещах, которые прочно вошли в нашу жизнь благодаря рекламе. Вера в зубную пасту почти вытеснила веру в Бога. И, если чудеса заставляют верить во Всемогущего, то моя вера в зубную пасту все более слабеет после наблюдения за туземцами.
Отсмеявшись, вождь говорил минут пять, а мне не оставалось ничего иного, как наблюдать за выражением его крупного лица. Оно светилось гордостью, вождь размахивал руками, и я даже без перевода понял, что речь идет о победе в последней битве. Наконец мой друг повернулся ко мне и произнес на английском:
- Это мясо убитых ими врагов.
Будучи продолжительное время в Африке, невольно становишься крайне дипломатичным, если дорожишь своей жизнью, поскольку на каждом шагу подстерегает опасность оскорбить словом или нарушением туземных традиций. Именно поэтому Максим ничем не выдал своих эмоций перед вождем. Так я объясняю его спокойствие. То же, что происходило со мной, я не могу объяснить ничем иным, кроме как моим состоянием культурного шока. Открыв рот, я зубами оторвал еще один кусок мяса и стал тщательно его жевать, словно пытаясь уловить "человеческий" вкус. Но осознание того, что этот бесформенный кусок когда-то был целым человеком, никак не приходило. Я спокойно доел, и мы, распрощавшись с хозяевами, побрели обратно в лагерь.
Большую часть пути мы прошли в неловком молчании.
- Знаешь, - наконец заговорил мой друг, - на самом деле мы каждый день едим людей, только в более цивилизованном виде. Здесь мы ели мясо, не помышляя ни о чем плохом. А в цивилизованном мире мы намеренно убиваем друг друга, жируя на чужом труде, зарабатывая на этом деньги, покупая на них еду, которая, может быть, и отличается по вкусу от того, что нам сегодня довелось попробовать, но по сути одно и тоже.
- Но ведь было чертовски вкусно! - заметил в ответ я.