Аннотация: Не покупайте мэйн-кунов на Птичьем рынке... Тьфу. Не то. В общем, хорошую породистую птицу лучше покупать в проверенных питомниках, иначе вместо приносящей счастье алконост вам могут подсунуть скорбную сирин. А толку-то от нее?
Птица плакала, роняя на потертый паркет крупные черные жемчужины. Они падали с мягким стуком и катились по полу в разные стороны - под антикварный книжный шкаф, за диван, в угол, где давным-давно свил паутину старый паук. Когда-то Янош старался доставать их и складывать в шкатулку, но потом бросил. Конечно, "слезы сирин" ценились довольно дорого, но ему недоставало коммерческой жилки, да и лишний раз общаться с людьми, договариваться и торговаться совсем не хотелось.
- А мог бы разбогатеть, - сказал он птице, и та подняла голову, пронзительно глядя на него. Бледная, строгая, с острыми скулами и темными сухими губами, она была так красива, что от одного взгляда на нее щемило сердце, а на глаза наворачивались слезы. Лучи закатного солнца ложились на ее иссиня-черное оперение, отливающее всеми цветами радуги, будто бы его покрывала тонкая нефтяная пленка.
- Не мог бы, - ответила ему птица, смахивая крылом со щеки последнюю слезу. - Я же тебе говорила.
- Ты всегда говоришь одно и то же, - вздохнул Янош и потянулся, чтоб поднять жемчужину с пола, но она ускользнула от грубых человеческих пальцев и упрямо покатилась под шкаф. Он безнадежно махнул рукой, думая, что когда-нибудь отодвинет этот кадавр, порожденный махиной деревообрабатывающей промышленности еще при Партии Единого Мира, и добудет оттуда килограммы жемчуга. Да. Когда-нибудь.
- А ты не устаешь этому удивляться, - грустно улыбнулась птица. - Я же сирин. Я могу предсказывать только несчастья, разочарования...
- Наводнения, ураганы и проигрыши на выборах в городской совет, - продолжил Янош, и она серьезно кивнула головой.
По документам, пять лет назад полученным в питомнике и с тех пор потерянным где-то в недрах квартиры, птицу звали Целестина Агица Виола. Или Виолетта? Янош уже не помнил. Полная родословная на вещую птицу могла понадобиться разве что для выставок или разведения, а заниматься этим ему не хотелось еще больше, чем торговлей "слезами сирин".
Янош всегда звал ее Целестиной - сокращать красивое торжественное имя ему не хотелось. Краткие звонкие имена и смешные прозвища больше подходили веселым беззаботным алконостам, птицам удачи и счастья, а не скорбной сирин.
Когда отец был жив, он называл птицу "барышней Целестиной" и хрипловато смеялся, спрашивая: "Ну, предскажете ли Вы ливень, молодая барышня?" Маленькая птица, вразвалочку ковылявшая по блестящему паркету, останавливалась, тихо улыбалась и отрицательно качала головой. Это означало, что ледяного дождя, который покроет город сплошной прозрачной коркой и превратит деревья в творения безумного скульптора, точно не будет, а насчет всего остального ей сказать нечего - может быть и солнце, и грибной дождь, и что угодно.
Отец мечтал о вещей птице всю свою жизнь, но когда Янош наконец-то принес домой переноску с серьезным темноглазым птенцом, он уже был настолько стар, что иногда не узнавал даже сына - что уж говорить о том, чтоб отличить алконоста от сирин. Отец не вслушивался в ее предсказания, он просто смотрел, прищурившись, на то, как Целестина неуклюже перепрыгивает с ветки на ветку по специальному игровому комплексу в виде корявого дуба, купленному в недешевом зоомагазине. Он смотрел и улыбался, и ради этого Янош был готов занять деревьями для птицы не только половину гостиной, а весь дом, хотя Целестина и не была вымечтанным счастливым алконостом...
Поначалу Янош ругал себя за глупость - надо же было сперва разобраться, как отличить одну птицу от другой, а не хватать первую понравившуюся и по подходящей цене! Возможно, стоило еще подкопить, и... Но Целестина Агица Виола так трогательно смотрела с глянцевой фотографии на сайте, так отличалась от других птенцов, что Янош сначала договорился, дождался, принес драгоценное приобретение домой, а уже потом задумался, почему маленькая черная птица первым делом рассказала о грозе, которая придет с севера и станет выворачивать деревья с корнями, а не о списках на премию Абеля Немеша.
"И пусть, - думал Янош, зачарованно глядя, как птица расправляет крылья, старательно подставляя их лучам солнца. - И кто вообще придумал, что она не приносит счастья?"
Целестина взрослела, ее глаза становились темно-синими, как предгрозовое небо, она теряла перья по всему дому и пыталась летать, благо высокие потолки их квартиры тогда еще это позволяли. Отец к тому времени уже не вставал с постели, птица неуклюже подходила к его изголовью, пела тихим глубоким голосом без слов, и старик засыпал с улыбкой на губах.
По утрам Янош старательно отмывал полы, поминая недобрым словом пятнадцатый пункт из инструкции по уходу за вещей птицей: "Настоятельно советуем Вам завести вольер, т.к. свободное содержание в доме может обернуться значительно возросшими расходами на жалование прислуги". Прислуги, как же. Впрочем, те, у кого не было слуг, редко решались на покупку такого дорогостоящего домашнего любимца, а обходились породистыми баюнами, умеющими петь колыбельные и рассказывать детям сказки, или золотыми рыбками, выполняющими мелкие желания вроде десятки на экзамене (если будешь готовиться всю ночь, иначе не сработает!). Целестина в это время еще спала, сунув голову под крыло. Янош менял воду в автоматической поилке, резал свежие фрукты, разогревал в микроволновке пару кусков мяса. Учуяв запах, птица просыпалась, сонно щурила глаза, улыбалась ему и в качестве благодарности за вкусный завтрак советовала быть осторожнее при выходе из подъезда - полуразрушенный козырек их старого дома мог обвалиться в любой момент. Впрочем, это Янош знал и так. Радовало только то, что, видимо, других неприятностей в этот день не случится.
Потом он будил отца, кормил его бульоном, приносил обязательные лекарства, рассказывал, как дела на кафедре, хоть отец уже ничего и не помнил про университет. Но Яношу казалось, что такие разговоры будто бы возвращают их в то время, когда отец вышел на пенсию в своем муниципальном суде, был бодр, полон сил и рассказывал сыну про вещих птиц, приносящих одно лишь счастье. И потому он упрямо продолжал говорить.
К тому же, повернувшись к отцу, он старался не смотреть, как Целестина ест. Это было неприятное зрелище - птица хватала куски мяса сильными лапами и тянула их ко рту, некрасиво вытягивая шею.
Перед уходом Янош мыл полы еще раз. "Расходы на жалование прислуги можно иск-лю-чить", - мрачно шутил он про себя. В обед он возвращался домой, благо университет находился на соседней улице, повторял все заново - полы, вода, еда, разговоры - и уходил снова. Вечером он притаскивал домой очередной перевод и сидел за ним до ночи на кухне, потому что в гостиной беспокойно спал отец, вздыхая во сне, на ветке дремала Целестина, и чтоб пройти в его крохотную спальню, пришлось бы их побеспокоить.
В один из таких вечеров, плавно переходящих в ночь, птица приковыляла к нему сама.
- Янош? - тихо позвала она, трогая его за плечо кончиком крыла.
- Что?.. - он с трудом оторвался от работы, в которую уже успел погрузиться с головой.
- Господин Венцель умрет этой ночью, - сказала Целестина и заплакала. По бледной щеке скатилась черная слеза.
Янош не сразу понял, что она говорит об отце. Он молча сидел и смотрел на упавшую жемчужину, которая подкатилась к ножке стола и замерла на месте. Птица больше не плакала, просто молчала, нахохлившись.
Из-за оконного стекла на сгорбившегося за столом человека и вещую птицу скорби равнодушно смотрела огромная желтая луна.
Янош встряхнулся, одним глотком допил остатки остывшего кофе и поднялся. Он привычно вымыл полы, а затем, переодевшись в уличную одежду, позвал птицу:
- Барышня Целестина, не изволите ли на прогулку?
Птица заулыбалась, слетела с ветки и радостно поковыляла к выходу. Теперь, когда ее крылья в размахе были не меньше полутора метров, по-настоящему летать по квартире она уже не могла. Она ходила, переваливаясь, как деревенская курица, ловко перепрыгивала с ветки на ветку своего дерева и изредка поднималась к потолку. После того, как она взмахом крыла снесла антикварную хрустальную люстру, осколки которой находились в неожиданных местах комнаты до сих пор, Яношу пришлось повесить в гостиной маленькую одинокую лампочку, но места для полетов это не сильно прибавило. Так что теперь Целестина разминала крылья только на прогулках.
Пока Янош запирал дверь, птица топталась на коврике. Он положил ключи в карман, нажал кнопку вызова лифта и, когда огонек на панели замигал зеленым, выдохнул и с усилием поднял птицу на руки. Не то чтоб пол кабины был таким уж грязным, а Целестина - легкой, но Янош предпочитал стирать свою одежду, а не мыть еще и лифт. К тому же коврик и лестничную площадку, судя по мельком замеченным белым кляксам, отмывать придется и так. Птица устроила голову у него на плече и принялась внимательно рассматривать надписи на стенах кабины - "Маргитка коза" и "Вся власть Партии..." Какой именно партии, уже было не разобрать.
Янош вынес птицу на улицу и осторожно опустил ее на асфальт. Она потопталась по нарисованным мелом классикам, расправила крылья, потянулась и взлетела, сделав круг над его головой. Он помахал ей и медленно пошел по дубовой аллее, на ходу закуривая. Целестина начинала чихать от табачного дыма, и потому покурить ему удавалось только во время прогулок, когда птица улетала подальше, и в перерыве между занятиями.
Он шел и думал о том, что надо бы заказать в зоомагазине два мешка речного песка, потому что кое-кому пора купаться, а еще проверить запасы мяса и минеральных добавок, и на следующей неделе обязательно выбраться с птицей за город на специальную площадку, и...
- Подождите, пожалуйста! - вдруг раздалось из-за спины.
Янош обернулся на голос и увидел запыхавшуюся девушку с соломенными волосами, которая отчаянно махала ему рукой в длинной кожаной перчатке.
- Вы... это Ваша птица вот там? - выпалила она, пытаясь отдышаться, и ткнула пальцем в черную точку, видневшуюся в небе. На перчатке были хорошо заметны следы крупных когтей.
- Да, - присмотревшись, ответил он. - Это моя птица. А у Вас совсем птенец, да? В первый раз отпустили?
Девушка энергично закивала головой.
- Я ее зову, зову, а она... - тут незнакомка не выдержала и всхлипнула. - А она не отзывается! Совсем! И я увидела Вашу, и подумала, может, у нее получится... Они же как-то чувствуют друг друга... А я дозваться не могу... Никак не могу...
- Не плачьте, - осторожно сказал Янош. - Птенец далеко не улетит, они в этом возрасте не такие храбрые, какими кажутся. Мы ее найдем.
Девушка вытерла слезы кончиком красного шелкового шарфа и улыбнулась с робкой надеждой.
Как бы высоко ни поднималась Целестина, она всегда откликалась на зов. Сирин медленно покружила над головами людей, опустилась, вцепившись когтями в резную спинку уличной скамейки, и вопросительно взглянула на Яноша. Он перевел дух, благодаря небо за то, что птице не вздумалось прямо сейчас украсить асфальт живописной белой кляксой.
- Это же сирин! - восхищенно прошептала девушка, разглядывая оперение, переливающееся в солнечном свете. - Настоящая сирин, с ума сойти!
С нарастающим ужасом Янош подумал, что сейчас он расскажет о потерявшемся птенце, а по щеке Целестины медленно покатится черная жемчужина. И девушка с зелеными глазами - как ему удалось разглядеть ее глаза? - заплачет еще отчаяннее, и ничего нельзя будет сделать, потому что глупый маленький алконост уже погиб.
Но Целестина спокойно выслушала сбивчивый рассказ ("Ее зовут Тюнде... у нее золотистые перья, и... и она улетела..."), кивнула и снова поднялась в воздух. Она исчезла за кронами деревьев, а девушка все еще смотрела ей вслед.
- Такая красивая, - она несмело улыбнулась, переводя взгляд на Яноша. - Я думала, что сирин никак нельзя купить.
- Это вышло случайно, - он почувствовал, что краснеет под взглядом зеленых глаз, и сделал вид, что с интересом разглядывает детский рисунок на асфальте. - Я могу рассказать, раз уж мы все равно не спешим, барышня. Как Вас зовут?
- Йерне, - с готовностью отозвалась она. - То есть... Ирене Тамаш. Но можно просто Йерне.
- Очень приятно, - он поцеловал девушке руку, чуть касаясь губами поцарапанной кожаной перчатки. - Янош Гайду. Можно просто Янош.
Они сидели на скамейке под старым раскидистым дубом, который помнил не только зарю Партии Единого Мира, но и закат короля Шандора Пятого, прозванного Неудачником. Янош рассказывал про то, как Целестина купается в песке, и про то, как сложно ей летать по квартире: "Я и не думал, что эти птицы такие большие, а Вы?" Йерне смеялась, забыв про недавние слезы, и передразнивала, как ее Тюнде утром взахлеб предсказывает солнышко и радугу, а еще - непременно! - десятку по современной истории.
- Конечно, лучше держать таких в загородном доме, но мне так хотелось... - и тут девушка вдруг вскинула голову, подскочила и протянула руки вверх. - Тюнде! Тюнде, иди сюда, маленькая!
В переплетении дубовых веток, под пологом резных листьев, сидели две птицы - маленькая светлая под крылом у большой темной.
- Ну, скажи, скажи, что у меня ничего не выйдет, - сказал Янош, глядя вслед уходящей Йерне. Маленькая золотистая Тюнде сидела у той на руке, крепко вцепившись когтями в перчатку.
- Я не могу, - покачала головой Целестина и перебралась к нему поближе, осторожно переступая лапами по асфальту.
- Значит, выйдет? - недоверчиво спросил он.
- Задай вопрос глупой Тюнде, когда она вырастет! - отрезала скорбная сирин.
И неожиданно показала Яношу язык.