Аннотация: Сказка о любви волшебного существа и смертной женщины.
- Я старая, - женщина сказала это так спокойно, будто бы речь шла о том, что завтра пойдёт дождь. - Умру скоро.
Она сидела на пологом берегу реки, возле воды, и набегающие волны игриво прикасались к пальцам ее босых ног, от чего она ежилась и вздрагивала. Солнце клонилось к закату, ветер с реки был уже прохладным и зябким. Плечи женщины укрывал широкий цветастый платок, пышные юбки были небрежно смяты и, кажется, испачканы зелёным травяным соком, а длинная седая коса с редкими проблесками былой огненной рыжины растрепалась и вымокла.
- Ум-решь? - переспросил тот, что лежал перед ней в полосе прибоя, уходя по пояс в темную речную воду. Неискушенному взгляду показалось бы, что это смуглый до черноты мужчина с длинными, тяжелыми от воды волосами - но его обнаженное тело было слишком длинным, текучим для человечьего, на вытянутом, как лошадиная морда, лице поблескивала золотистая чешуя, и он был кэльпи, вечно голодным духом чёрной реки. Он плеснул узкой ладонью по воде, будто большая рыба ударила хвостом.
- Умру, - повторила она, щурясь на солнце, уходящее за горизонт.
- Кровь королей, - он снова плеснул волной на берег, окатив ей ступни. Она возмущенно зашипела, но он не обратил на это внимания. - Ты не можешь. Не ум-решь.
- Я человек, глупая ты лошадь, - устало вздохнула она. - Приходи почаще. По вашему счету мне осталось совсем немного. Задержишься на пару зим, а меня уже и...
Женщина замолчала и снова засмотрелась на последние солнечные лучи.
Кэльпи нахмурил широкие чёрные брови. Слово ''смерть'' ему не нравилось, оно было пустым и холодным. Он понял бы, если б его женщина устала от мира, принадлежащего детям огня и железа, и захотела уйти, раствориться в водах реки, в болотной топи, в лесной чаще, как делал это народ фаэри. Она бы все равно осталась с ним, пусть не во плоти, он слышал бы ее и чуял бы ее, и разлука не томила б его, не жгла бы сердце.
Но люди уходили иначе. Не так даже, как на веки вечные покидали этот мир фаэри, прогневавшие королевскую кровь - истаивая, шипя, исходя криком, но не смея ослушаться приказа: ''Не будь''. Люди уходили куда-то в неведомые дали, и никто не знал, что происходит за гранью краткой человечьей жизни.
- Я уйду с тобой, - сказал кэльпи, встряхивая мокрой гривой.
- Глупый Даххи, - засмеялась женщина, зябко вздрогнула и поплотнее закуталась в платок. - Холодает. Пойду я в дом. Ты только...не забывай меня, ладно?
Кэльпи не ответил. Он сверкнул зелеными, как подводные травы, глазами и беззвучно ушёл в глубины чёрной реки, даже не всколыхнув спокойную водную гладь.
Женщина посмотрела ему вслед долгим взглядом, закусила губу и медленно пошла к своему дому, что стоял на холме над рекой.
Она была и впрямь стара, несмотря на каплю серебряной крови фаэри в ее жилах. Что говорить - по людскому счёту даже ее дети были уже немолоды. Она вошла в дом, все ещё дрожа от холода, и огромное антикварное зеркало со всей безжалостностью показало ей вовсе не ту молоденькую девчонку, которой она казалась себе под взглядом ее возлюбленного-кэльпи, а ту, кем была она на самом деле - попросту говоря, старуху.
- Старая кляча, а все туда же, подавай ей молодого жеребца, - вслух сказала она, усмехнувшись своему отражению, и зябко обхватила себя руками за плечи. - Нет уж. Пора тебе...на живодерню.
Кэльпи опустился на дно своей реки. Он смотрел на серебряных рыб, неспешно плывущих мимо него, на то, как чёрными водяными змеями извиваются его волосы, и вспоминал тех людских дев, которых ему удавалось заманить на дно. Он помнил голоса, руки и тела, но лица стерлись из памяти, и в каждой из них ему виделась его рыжая женщина. Ее он помнил. Это было хорошо.
''Эш-линг'', - на всякий случай повторил он, тяжело шевеля губами. Эш-линг. Имя. Он не забудет.
Кэльпи никогда не считал, сколько ей лет. Ему казалось, что с момента их встречи прошла тысяча лет - или один день? Он не знал. И только сейчас, когда от ее слов повеяло выстуженной пустыней, он впервые подумал об этом - и страх охватил его с невиданной прежде силой.
''Смерть'', - сказал он, и на миг ему почудилось, что его реку сковал ледяной панцирь. - ''Люди смертны. У-ми-ра-ют''.
Люди.
Дети Миля, верящие в слабого доброго бога, который во имя их спасения лег на жертвенный стол. Он принимает всех, говорил давным-давно смешной чудак, забредший к реке. Ради забавных историй кэльпи даже не стал утаскивать его на дно - тем более, что он был сыт, а странник - худ и жилист.
Дети Миля, рассказывающие сказки о том, как волшебные существа всем сердцем желали стать людьми и обрести бессмертную душу - ту самую душу, которую в каждом из людей спасал добрый бог, - и платили за это непомерно высокую цену.
Кэльпи не хотел никакой души. Он хотел прийти к своей женщине и сказать - я человек, я хочу быть твоим мужем и в жизни, и в смерти, раз ты не хочешь делить со мной вечность на дне реки. Но белый олень с золотой короной на голове ещё бродил по людским лесам, и без его воли кэльпи не мог отказаться от самой сути своей, и не мог стать...слабым, больным и короткоживущим, как та, кого он любил больше всего на свете.
Той же ночью кэльпи ушёл вниз по реке, не сказав своей женщине ни слова.
Ему удалось отыскать владыку далеко не сразу. Редкие фаэри, еще не утратившие себя и свою память, говорили, что Зимний Король все реже и реже принимает облик детей богини Дану, предпочитая перекидываться в белоснежного оленя, но его сила все еще жива в мире, и слово по-прежнему крепко.
...Когда кэльпи почти утратил всякую надежду, владыка вышел к нему сам и встал на берегу лесного озера статуей, выточенной из цельного куска льда. Белые косы Атирнэ, государя Неблагого двора, спускались до земли, и там, где они касались зеленой травы, расцветали хрупкие цветы изморози. Льдистыми искрами сверкала его корона, и он сам был льдом и холодом, вечной зимой, которой когда-то так боялись смертные.
Кэльпи заговорил с ним, превозмогая страх. Он сказал - я хочу быть с ней, с дочерью твоей дочери, Владыка, я хочу уйти к людям. Много, много слов прозвучало в предутренней тишине в глубине леса, и когда кэльпи умолк, владыка, едва глянув на него, уронил холодное и ровное: ''Нет''.
Кэльпи говорил снова. И во второй раз ''Нет'' было ему ответом. И нельзя было просить Вечную Зиму о чем-то в третий раз, ибо третий отказ значил бы лишь одно - никогда то, о чем ты просишь, не сбудется под солнцем и луной до тех пор, пока стоит этот мир.
Он отступил. Он нырнул в стылую озерную воду, ушел на дно и лег там бессильно. А белый олень в золотой короне исчез в утреннем тумане, густом, как молоко, будто и не было его никогда.
Кэльпи пришел к своей женщине в дом, оставляя на полу мокрые следы, с любопытством раздувая ноздри, принюхиваясь к странным для него запахам человеческого жилья. Он приткнулся на жалобно скрипнувший под его тяжестью хлипкий стул, который Эшлинг называла ''ан-тик-вар-ным'', и молча смотрел, как она ставит на плиту турку с водой, как засыпает в нее кофе, как помешивает его небольшой ложечкой...Ему всегда было приятно наблюдать за ней, но сейчас он смотрел с особым болезненным вниманием, будто пытался сохранить ее образ в памяти. Где-то в доме тикали часы, безжалостно отмеряя уходящее время, и кэльпи почти ненавидел мерное ''тик-так, тик-так''.
- Кофе будешь, спящая лошадь?! - судя по ноткам раздражения в голосе, Эшлинг спрашивала об этом уже не первый раз, и он торопливо закивал. Сейчас ему особенно хотелось делить с ней простые людские радости - любовно собирать эти драгоценные живые мгновения, никогда-никогда не растерять их.
Кэльпи приходил в ее дом чаще и чаще, подолгу просиживая в ее мастерской, глядя, как она работает. Он приносил ей горячий чай, ухаживал за дикими розами, вольно раскинувшимися под ее окнами, оставался до утра, крепко обнимая ее и не слушая ворчания: ''И что ты тут забыл со мной, старухой?'. Он подолгу всматривался в ее лицо, изрезанное морщинами, гладил седые волосы и все никак не мог понять, что же люди зовут сухим горчащим словом ''старость''. Разве стар Зимний Король, волосы которого побелели много сотен лет назад? Разве стара она, его Эшлинг, по-прежнему светящаяся изнутри яростным огнем?
В мастерской кэльпи разглядывал краски, задумчиво трогал пальцем кисти, принюхивался к цветным порошкам и звонко чихал. Его женщина сердилась и пыталась выгнать его, но как-то раз велела сесть и не шевелиться, а сама встала за...моль-берт - кажется, он запомнил верно - и долго-долго ее кисти плясали по холсту, а он следил за ними, как зачарованный, любовался ее лицом, сосредоточенно нахмуренными бровями, прикушенной от усердия губой...Потом она подозвала его, и он по-лошадиному зафыркал от неожиданности - на него исподлобья смотрел он сам, будто отражение в зеркальной озерной глади. Кэльпи потянулся было ткнуть пальцем в холст, но Эшлинг возмущенно шлепнула его по руке, и он обиженно прижал уши, с недоверием глядя на двойника, который явно тоже в чем-то его подозревал.
Сам не зная, зачем, он учился пользоваться странными творениями людей - теми, что были созданы из холодного металла и чего-то пустого, невесомого, не имевшего знакомого ему запаха. Поначалу он не понимал ничего и даже пытался говорить с их неживыми голосами, отчего Эшлинг смеялась и называла его глупой лошадью, но со временем он стал лучше понимать повадки этих невиданных существ. Они умели петь, показывать другие миры и позволяли беседовать с теми, кто был неизмеримо далеко, так что кэльпи признавал, что люди сотворили что-то особенное. Они умели отвечать на вопросы, но сколько он ни спрашивал, могут ли люди жить вечно, ответа не было, и даже волшебные людские творения говорили разве что о той самой неведомой бессмертной душе. Попытки говорить с неразумными детьми Миля тоже были в основном безуспешны.
- Почему я не могу написать вот тут? - кэльпи требовательно тыкал пальцем в экран людского творения.
- Потому что нельзя, - фыркнула Эшлинг, заглянув ему через плечо и пробежавшись взглядом по страничке. - Тебя забанили. Наказали то есть. Сроком..дай гляну...на месяц. Наверное, ляпнул что-то не то.
- Я всего лишь сказал, что знаю этого чудака с их картинки, - он упрямо наклонил голову. - Этого вот...со змеями. Сказал, что говорил он хорошо...ты чего смеешься?
- Глупая лошадь, - женщина захихикала и потрепала его по гладким черным волосам, чуть влажным, как всегда. - Они решили, что ты тролль!
- Сами они...глупые, - Даххи боднул головой ее ласковую руку. - Тролли...это под мостом...
В ночь на Бэлтайн кэльпи не спал. Его женщина хрипловато дышала во сне, а он лежал рядом, обнимая ее, и слушал, как плещутся в реке его водяные сестры, как пересмеивается в саду цветочная мелочь, толком не проснувшаяся после зимы, как кричат в небе сестры его птицы. Он знал, что где-то далеко владыка выходит к своим подданным, а они кружатся вокруг него бледными бесплотными тенями былого величия - и так будет до тех пор, пока сам король не растает без следа в мире огня и железа.
Но этой ночью что-то было не так. Казалось, что мир затихает в ожидании - чего? Кэльпи прижал уши, еще крепче прижимая к себе спящую Эшлинг в попытке защитить от неведомого и невиданного. Он чуял, как на ночном небе сгущаются тучи, как поднимается грозный ветер, как хлещут по земле струи ливня и как сверкают злые вспышки молний. Гроза бушевала над миром, и небо содрогалось от ударов грома. Но это не была извечная весенняя пляска сестер-гарпий, это не они носились среди туч, хохоча и взмывая все выше и выше...нет, это было что-то иное.
Ему было страшно. Казалось, что рушились основы мира, что менялись очертания людских земель, что буря сметала города - и только их дом оставался нерушим посреди этого безумия.
Все кончилось так же быстро, как и началось.
Кэльпи перевел дыхание, прислушиваясь. Растревоженный мир возвращался к равновесию, еще раскачиваясь, но уже мерно и устойчиво, и все возвращалось на круги своя. Чего-то не хватало, но сонная, спокойная пелена, опускающаяся с притихшего неба, была так тяжела, что Даххи невольно смежил ресницы и задремал, не выпуская свою женщину из объятий.
Когда наутро кэльпи вышел к черным водам, его сестры поднялись со дна и зазвенели, зажурчали дрожащими голосами:
- Владыка слаб, слаб!.. Он проиграл, проиграл поединок воли!.. Человек, человек победил его!..
Даххи не верил. Он долго слушал мир, пытался учуять хоть отголосок ледяной силы, гадал, не уловка ли это, не явится ли грозная Зима покарать ослушника. Но не было более власти над народом фаэри, никто не носил оставленную владыкой ледяную корону - и никто отныне не мог дозволять и запрещать.
Отныне - и до тех пор, пока власть не примет тот, кто одержал победу над Вечной Зимой.
Кто знает, каким он будет? - думал кэльпи, лежа на дне реки. Сестры расчесывали ему тяжелую длинную гриву, вплетали в нее нити мелкого жемчуга и подводные цветы, звали играть с ними на мелководье, но он лишь недовольно фыркал в ответ, и они оставляли его одного, поднимаясь наверх, к яркому, но еще холодному солнцу. А Даххи думал, и давно принятое решение казалось ему тяжелым, как гранитный валун. Оставить реку. Оставить смешливых водяных дев. Стать глухим и слепым, беспомощным перед смертью, прожить людскую жизнь и уйти в неведомое. Жить, как люди, говорить на их языке, быть одним из них...быть, как она. Кэльпи впервые задумался, а будет ли тот, кто стал человеком, нужен той, в чьих жилах течет кровь Зимнего Короля, не заскучает, не утомится ли она с ним - но гневно отбросил эти мысли. И без того непростым был выбор.
Когда на бархатный небосвод взошла луна, кэльпи поднялся на поверхность реки. Темными змеями струились за ним длинные косы, лунный свет серебрил чешую на смуглом до черноты лице, и ярким зеленым огнем горели его глаза. Он коснулся ладонью воды, будто погладил по лоснящейся шкуре огромного ласкового зверя, посмотрел на домик своей женщины, в котором тепло светилось одинокое окно, и вдохнул полной грудью прохладный ночной воздух, прежде чем произнести простые слова, которые сами собой пришли ему на язык.
Тишина обрушилась на него, как высокая волна, тишина поглотила и его, и реку, и весь мир, и он почувствовал, как резко потяжелело тело, и вода потянула его на дно. Он бестолково загребал руками, дергал неуклюжими ногами, косы так и норовили обвиться вокруг него, опутать и не дать шевельнуться, но он упрямо боролся с уже не своей рекой.
Когда ему удалось выбраться на берег, он рухнул прямо в полосе прибоя, лицом в песок, и лежал так долго, чувствуя всем телом все песчинки, все мелкие камушки и осколки речных ракушек. Луна уже начала опускаться за край мира, и его женщина давным-давно погасила в доме свет и легла спать, а он все лежал, не в силах подняться. Все вокруг молчало, и лишь безутешно плакали на дне его речные сестры - но он уже не мог их услышать.
Наконец он приподнялся на локтях - убогое неуклюжее людское тело не желало слушаться, оно дрожало от прикосновений воды и ночного ветра, болело, тянуло, мешало...Кэльпи со стоном отполз подальше от воды, с трудом сел на траву, показавшуюся ему колкой, будто сотни игл, обхватил колени руками, пытаясь согреть бестолковое тело, и стал ждать, когда заалеет небосвод, и поднимется солнце.
Солнце его новой жизни и нового мира.