Тегюль Мари : другие произведения.

Абастумани и Российская императорская семья.Часть 4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.05*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В этой части дается описание Абастумани и его окрестностей в то время, когда там жил великий князю Георгий Александрович, жизни в Абастумани Георгия Александровича, приводятся письма великой княгини Ксении и другие свидетельства современников. Иллюстрации к статье даны на отдельных сайтах. Их адреса указаны в начале статьи.
  АБАСТУМАНИ И РОССИЙСКАЯ ИМПЕРАТОРСКАЯ СЕМЬЯ.
  
  Все иллюстрации к этой статье находятся на сайтах:
  
  http://sites.google.com/site/maritegjul/
  http://sites.google.com/site/maritegjul/grand-duke-george-alexandrovich-of-russia
  http://sites.google.com/site/maritegjul/home/st-alexander-nevsky-s-church-in-abastumani
  
  Жизнь в Абастумани
  
  
  Уже в 1891 году императрица Мария Федоровна вместе с великим князем Георгием Александровичем, (тогда был еще жив император Александр III и наследником - цесаревичем был старший сын, Николай Александрович, будущий император Николай Второй), в сопровождении нескольких человек свиты и конвоя, приехали в Абастумани, который тогда писался Абас-Туман, Аббас-Туман или Абасс-Туман. До этого был выкуплен у доктора Адольфа Реммерта участок земли в верхней части Абастумани, возле речки. Там были разбиты палатки и временные жилища для охраны и прислуги. В лучших домах Абастумани поселились императрица с сыном и их ближайшее окружение.
  Быстро строились так называемые дворцы - два деревянных и один каменный. Стены деревянных дворцов были сложены из бревен, одетых щитами и затем отделанных. Считалось, что в таком доме жить здоровее. В комнатах первого дворца были сложены искусными мастерами высокие стенные кафельные печи, в некоторых, как в зале - камины. Из зала на второй этаж, где были спальни, вела красивая лестница. Над залом был сделан стеклянный потолок - фонарь, тогда это было модно. Все было в стиле модерн. Архитектором был очень известный на Кавказе швед Отто Симансон (Симонсон), который много строил на Кавказе. В нем стал жить великий князь под надзором врачей. Тут же рядом был построен дворец для свиты - "свитский дворец". Оба этих дворца представляли собой довольно скромные виллы, без всяких излишеств, только то, что было необходимо для жизни молодого человека и его окружения. На зиму выстроили еще один дом-дворец из тесаного камня. Все строительство шло под архитектурным надзором Отто Симансона.
  
   В Абастумани началось бурное строительство - многие покупали участки и строили дома, одни, чтобы по долгу службы быть ближе к великому князю, другие - для того, чтобы оказаться на виду. Так или иначе, но вскоре Абастумани стал превращаться в небольшой курортный городок, наподобие швейцарских или французских высокогорных курортов.
  
  Что же представлял собой тогда Абастумани? Как можно было добираться туда из Петербурга? И кто окружал великого князя там, в таком отдалении от Петербурга?
  
  Весь Абастумани зажат в тесном ущелье речки Оцхе или Абастуманки. Вдоль речки находятся дома его жителей. Когда-то, в средние века, тут царили оживление, проходила караванная дорога через Зекарский перевал на Кутаиси. Потом после захвата этого края турками и повального бегства жителей, жизнь здесь едва теплилась. Но среди местных жителей исстари было известно, об этом писал еще и историограф царевич Вахушти, что в Абастумани имеются целебные горячие источники. На лечение из окрестных сел съезжались на арбах и повозках больные, устраивались в шалашах возле устроенных в земле ванн и лечились, "брали ванны". После русско-турецких кампаний и взятия Ахалцихе генералом Иваном Федоровичеи Паскевичем в 1829 году, об абастуманских водах и его уникальных климатических условиях стало известно и военным врачам, состоявшим при русской армии. Они с удивлением отмечали, что лечение раненых в Абастумани происходит гораздо успешнее, чем в других местах. В 1832 году лазаретом Ахалцихской крепости заведовал Э.Р.Гольмблат, с которого и пошло освоение врачами Абастумани. Тогда началось строительство госпиталя в Абастумани, почти у самого въезда, в так называемом Нижнем Абастумани, оконченное в 1865 году, там же, напротив, построили дом для врачей и медицинского персонала.
  Дальнейшее строительство в Абастумани уже было связано с именем доктора Адольфа Реммерта, которому великий князь Михаил Николаевич, в то время наместник на Кавказе, поручил заведывание всеми кавказскими минеральными водами. Конечно, великий князь Михаил Николаевич был в курсе всех дел, происходивших в области бальнеологического лечения. Здесь побывал в 1881 году, осмотрел все известные в Абастумани места, проехал по всему ущелью и назвал его "грандиозным", знаменитый в то время профессор Рудольф Вирхов, европейское светило, который весьма восторженно отозвался об Абастумани и предрек ему большое будущее. В Абастумани и поблизости стали строиться дачки, многие приезжали для поправки здоровья не только из Тифлиса, но и из России.
   Жизнь в Абастумани круто изменилась, когда он был выбран для пребывания в нем великого князя. Можно представить себе, какие шли обсуждения - наверное, предлагался тогда и Давос, в то время самый известный курорт для легочных больных, вполне благоустроенный, и другие европейские курорты. Но печальный опыт пребывания великого князя в Алжире привел к тому, что все же Абастумани было отдано предпочтение. Наверное, немалую роль в этом сыграло мнение великого князя, наместника на Кавказе, Михаила Николаевича. Проживший много лет на Кавказе, хорошо его знавший и любивший, он был яростным поклонником всего кавказского. На Кавказе родились четверо из его детей, великие князья Георгий, Александр, Сергей и Алексей. В будущем его сыновья, великие князья Георгий Михайлович, Александр Михайлович и Николай Михайлович много времени проводили в Абастумани с Георгием Александровичем и сделали немало не только для Абастумани, но и для всего этого края.
  К тому времени в Абастумани уже было построено роскошное ванное здание, как написано в путеводителе по Кавказу Москвича "лучшее в Европе". Все три знаменитых минеральных источника Абастумани - Богатырский, Змеиный и Золотушный были задействованы для обслуживания этого бальнеологического учреждения. Над сборным бассейном Богатырского источника был выстроен причудливый деревянный "Китайский павильон". Надо сказать, что архитектура Абастумани того времени была весьма своеобразна - деревянное кружево дачек, павильонов, ресторанов и гостиниц вместе с зеленью деревьев летом и золотом осенью, и уступами скал, спускающимися со всех сторон к речке, делало Абастумани похожим на декорацию к причудливой сказке. А зимой Абастуман и вовсе представлял собой удивительное зрелище для Кавказа - весь в снегу, со струйками дымов и санями, запряженными лошадьми, которые перевозили жителей из одного конца Абастумани в другой.
  Доктор Ананов описывает ванное здание так: "...двухэтажное, в средней своей части, главное ванное здание с башенными часами... далеко не соответствует внутренней роскошной отделке самих ванн. Пройдя через вестибюль, где находится касса и контора вод, вы входите в зал ожидания, он же и читальня. Это собственно комната квадратной формы, освещаемая сверху, через стеклянный купол. Приятное сочетание цветов красок отделки стен, узорчатые полы из глазурованной плитки, мягкие диваны...". В ванном здании было "24 белых мраморных, 7 цементных, 2 больших и 4 малых мраморных бассейнов". Проводились "лечение водой в обширном смысле этого слова". В те времена "водолечение" было в большой моде.
  В 1886 году в Абастумани открылось электротерапевтическое отделение. Оно "помещается рядом с купальными бассейнами,...состоит из двух ванных комнат, двух раздевальных комнат, разделенных коридором, приемной залы и бассейна. В каждой ванной комнате находится, кроме мраморной ванны, еще по одной лакированной специальной деревянной ванне с шестью пластинчатыми электродами... вода поступает из противозолотушного источника".
  В 1883 году через речку над водопадом вблизи ванного здания был перекинут каменный мост на средства местных дачевладельцев, названный в честь устроителя вод Реммертовским. Неподалеку в 1884 году была построена метеорологическая обсерватория, которую можно считать предтечей развитых в будущем исследований атмосферы в Абастуманской обсерватории.
  "Местечко Абастуман, - пишет доктор Ананов, - делится на три части, верхняя по течению речки, где находится дворец Его Высочества Великого Князя Георгия Александровича, средняя, наибольшая часть местечка с верхним базаром, с бакалейными и другими лавками, гостиницами, аптекой, почтой и телеграфом, и, наконец, нижняя часть тоже с базаром, но где находятся все съестные лавки: мясные, хлебопекарня, духаны и так далее. Дачи здесь почти все каменные, деревянные редкость."
  Доктор Ананов сетует, что в Абастумани всего одна гостиница и сообщает, что известный мебельный фабрикант господин Зетцер построил дом под меблированные комнаты, которые всегда полны жильцов.
  По Абастумани летом можно было ездить на извозчиках или, что было гораздо дешевле, на линейке. Кроме того, можно было взять напрокат ослика.
  Постепенно в Абастумани появлялись новые гостиницы - "Миракова" с рестораном, "Минеральные воды" с рестораном, вновь открылся перестроенный в стиле модерн пансион "Рихард Рашель", меблированные комнаты Вейзе и Назаретова.
  К концу века фабрикант Зетцер построил уже 4 дома, в которых можно было снять на сезон отдельную квартиру.
  Лучшими квартирами считались квартиры в домах Фезула-бека и Змигродской, выше первой рощи.
  Сообщается также о продуктах в Абастумани: "...цены на хлеб и мясо - тифлисские, из окрестных деревень татарами доставляется в обильном количестве и по весьма дешевым ценам куры, цыплята, яйца, сыр, масло, овощи, ягоды. Кутаисская губерния снабжает через Зекарский перевал фруктами, овощами, сыром, вином. Цены на колониальные товары - чай, сахар, свечи обыкновенные, всего лишь на несколько копеек выше за фунт, чем в Тифлисе".
  В центре Абастумани находился крытый первый базар - расположенные в виде каре три галереи с лавками. В правом углу этого каре была пекарня с необъятной печью, размером с приличную комнату. Старый пекарь, уже в середине двадцатого века, с гордостью показывал ее любопытствующим, приговаривая: "Николаевски!". Традиционно там пеклись очень вкусные пирожные.
  " ...здесь имеется военный оркестр, обязательно два раза в день, то в парке, то в рощах, услаждающий наш слух, но слушанием одного оркестра публика, видимо, не удовлетворяется. Два раза в неделю в так называемой ротонде предоставляется прекрасному полу кружиться "в вихре вальса", наконец, устраиваются с благотворительной целью концерты, а то и спектакли - вот и все наши развлечения, если не считать излюбленных здесь пикников".
  Прогулки совершались на живописные руины так называемого "замка Тамары" по хорошей дорожке, путеводитель Москвича называет ее "Георгиевской", "замок" и сейчас в приличном состоянии, находится на лесистом холме. Говорят, что в средние века от "замка" в Абастумани шел подземный ход - подземными ходами в этих местах никого не удивишь. Над всем Абастумани, в его лесистой части, проложена пешеходная тропа - "Министерская дорожка", названная в честь военного министра, генерал-адъютанта П.С.Ванновского, лечившегося и вылечившегося в Абастумани. По всей дороге были устроены скамейки для отдыха, а в одном месте - гриб немного выше человеческого роста, под которым можно было укрыться в случае дождя. Была еще Васадзевская дорожка, с которой открываются прекрасные виды, Морская дорожка, Церковная, Санитарная, и еще одна дорожка, которая начиналась около дворца и вела по ущелью Аразиндо к поляне, на которой находился лесной домик. Этот домик есть на старых открытках.
  В верхней части Абастумани находится место, зажатое ущельем и скалами - пройдя между ними, попадаешь в лощину, покрытую редким кустарником, усыпанную цветами, по которой течет речка. В речке плещется форель. Место это называется Воротами очарования и очень популярно в Абастумани.
   Во время своей жизни в Абастумани великий князь часто совершал поездки по окрестностям. Места эти полны древних руин, памятников старины далеких времен. Его постоянным спутником был великий князь Георгий Михайлович, знаток истории, родившийся в Грузии, в Тифлисе, интересовавшийся этими местами и хорошо их знавший. Сильное впечатление на обоих великих князей оказало посещение монастыря Зарзма. Впоследствие архитектура Зарзмы была положена в основу архитектуры церкви Александра Невского, построенного на средства Георгия Александровича в Абастумани. Церковь строил тот же кавказский швед Отто Симансон. В Зарзму великие князья, Георгий Михайлович и Георгий Алесандрович, возили и Михаила Нестерова перед тем, как он начал расписывать храм в Абастумани. Из путевых записок графини Уваровой, академика, археолога, совершившей девять путешествий на Кавказ: "Проехав татарское селение Вархане, на 12 версте, не доезжая полупостика Бенар, приходится заворотить направо и ехать по реке Коблианке. Проехав по долине направо а отдельной скале виднеется "орлиное гнездо", которое издали кажется огромным тысячеглавым замком, но подъехав ближе можно различить несколько стен, башен и церковь среди них ( это так называемая Окрос цихе - Золотая крепость, бывшие владения средневекового князя - автор).
   До монастыря Зарзма от Абастумани слишком 30 верст; монастырь расположен при речке Поцховке, на высокой лесистой горной площадке, среди татарской деревни того же имени. Здесь приходится покинуть фаэтон, и пешком или верхом подняться на значительный, каменистый подъем. Зарзмский монастырь построен в 11-ом столетии и принадлежит к числу лучших памятников грузинской церковной архитектуры. Храм сохранился довольно хорошо, хотя опустение монастыря относят ко второй половине 16-го столетия. Храм с колокольней и отдельно лежащими маленькими церквами, стоит на просторной площадке, высоко над уровнем реки, и издалека привлекает взоры путешественика своими красивыми формами и изяществом различных архитектурных деталей. Из фресок лучше всего сохранился лик Пресвятой Богородицы с младенцем на руках, сидящей на престоле - в алтарном своде; над ней ряд святителей в белых ризах.
   Стоя на площадке, у западной двери храма можно видеть обширную лесистую долину реки Коблианки; влево, в одном из боковых ущелий, лежит дорога в Аджарию.
   Сафарский монастырь, памятник древнего христианства, лежит в 6 верстах к югу от Ахалциха, в живописной местности на обрывистом берегу Уравелис-цхали. Всех церквей в обители до 12. Значительнейшая из них св. Саввы, рядом храм Успения Богородицы, в котором для любителей археологии интереснее всего остатки тонкого и весьма изящного иконостаса с барельефами". О монастыре Зарзма еще известно, что " святой Михаил по Божьему откровению направил своих учеников Серапиона и Иоанна в Самцхе (Месхети) для строительство монастыря и те построили в Зарзма чудную обитель". Рассказывали также, что в монастыре Зарзма покоились нетленные останки безымянного монаха.
   Путешествовавший в этих краях в те времена известный британский ученый Генри Линч, посетивший в Абастумани великого князя, оставил такое описание:
   "Две почтовые кареты, запряженные четверками, были приготовлены для нашей поездки в Ахалцых, отстоящий от Абастумана на 25 верст. В 4 часа мы вернулись к остальным членам нашей компании и покинули симпатичную станцию Абастуман. Мы спускались вдоль быстрой речки по узкой долине со скалистыми, нависшими над ней берегами, одетыми сверху донизу хвойным лесом. Высоко над этим проходом грозно хмурились среди деревьев остатки охранявшего его замка, приписываемого, по обыкновению, царице Тамаре.
  ......................................................................................................................................................
  Но где же селения? Ведь должны же здесь где-нибудь жить поселяне, собирающие эту скудную жатву, вспахавшие эти темные клочки земли... Для этого они выбирают откос холма или подъем небольшой возвышенности; виднеются одни только двери и фасад их жилищ, задняя же сторона, как погреб, врыта в поднимающийся грунт; надо подойти очень близко к такой деревне, да еще при дневном освещении, чтобы заметить в ней присутствие человеческого элемента. Мы проехали мимо четырех селений такого типа прежде, чем доехали до станции на полдороге. Они населены татарами, которые были заняты молотьбой и веянием недавно снятого хлеба. Мякина летела по воздуху и яркие ситцы мужчин и женщин развевались по ветру. Почтовая станция Бенара, снабдившая нас свежими лошадьми, расположена на самом берегу речки, недалеко от того пункта, где она впадает в Коблиан-чай - реку, служащую стоком всех вод крайнего северо-западного угла плоскогорья. Немного ниже этого слияния соединенные воды реки принимают в себя еще новый приток, известный под названием Посхов-чай, в который изливаются ручейки с юго-запада и юго-востока. Даже в это время года эти три соединенных притока образуют довольно широкую реку, текущую через равнину на восток по руслу, разбитому на несколько рукавов. Пройдя предварительно через город Ахалцых под именем Ахалцых-чая, она впадает в реку Куру.
  ...........................................................................................................................................................
  Единственные признаки жизни и движения мы встретили в деревне, прилепившейся к противоположному склону. Крестьяне в ярких платьях молотили снятую жатву, которая все лето с конца июня сохранялась на полях в удобных для этого местах. Возвращаясь, мы видели, как они перевозили зерно на деревенские гумна на маленьких телегах, запряженных каждая четырьмя парами волов. Мы были удивлены очевидным благосостоянием жителей этой грузинской деревни. Что могло быть оригинальнее женщин в белых перчатках с зонтиками в руках, живущих в таких лачугах! Мы встретили несколько таких групп по дороге и около монастыря, бывшего, по-видимому, целью их послеобеденной прогулки; несколько семейств, приехавших издалека, расположились на все лето в Сафаре, служащем не только местом паломничества, но и приятной летней резиденцией.
  Этот обычай, без сомнения, существовал и у могущественных властителей Верхней Грузии, этой отдаленной обширной провинции Земо-Картли, обнимавшей верхние долины Куры и Чороха и Аджарские горы до берегов Колхиды. Известные под именем атабегов, они процветали в XIV, XV и XVI веках, стряхнули с себя зависимость от грузинских царей и только гораздо позже подпали под владычество оттоманских турок. Это было их любимым местопребыванием во время летней жары, и если б не бесплодная, каменистая почва в долинах, выбор их можно было бы только одобрить. Вы находитесь на высоте 1,000 футов над городом Ахалцыхом. Глубоко под вами течет Кура - река Ардаган, как они ее здесь называют, - направляясь в Боржомское ущелье, которым она пробивает барьер окраинных хребтов. На склоне хребта узенькая площадка, круто обрывающаяся в пропасть, вся заполнена группой маленьких часовень, за которой на крайнем конце поднимается величественная церковь. Жалею, что не могу дать читателю более полного описания, но как раз в этом пункте я должен довериться исключительно своей памяти, так как соответствующая часть моих путевых записей затерялась. Принимая все часовни за церкви, местные жители насчитывают в Сафарском монастыре целых двенадцать церквей, но по нашим понятиям у них только одна церковь Св. Саввы... здание церкви построено атабегом Саргисом, сыном Бека, жившим между 1306 и 1334 годом, и если бы только мы были уверены в значении четырех числовых знаков, ясно видных на стене рядом с окном западного портика, мы, может быть, с точностью определили бы время постройки храма. Дюбуа предполагает, что он был возведен Манучаром, братом последнего атабега Куаркуаре, который так храбро сражался против турок. Но сведения Дюбуа основаны на том, что он называет "непрерывной традицией" и Броссе предостерегает нас относиться с осторожностью ко всему, что Дюбуа написал про Сафар. Трудно представить себе, чтобы такой хорошо осведомленный путешественник, как Дюбуа, мог принять памятник XIV века за произведение конца ХVI столетия, и я лично также склонен отнести постройку храма к периоду не позже ХIV века".
   Как же можно было добираться до Абастумани в те времена?
   Один путь шел морем, от любого порта Черного моря пароходом до Батума, где находилось представительство Черноморского морского пароходства -это было российское предприятие морского транспорта (судоходная компания), созданное в 1833 году как акционерное Черноморское общество пароходов для установления "постоянных сношений" между Россией и Османской империей. Центр пароходства - город Одесса. Или по Волге, "Общество Кавказъ и Меркурий", его конторы были во всех городах империи и крупных городах Европы. В Тифлисе контора была на Эриванской площади и, прекрасно сохранившаяся до наших дней, контора-комнатенка в гостинице "Лондон" с надписью "Кавказъ и Меркурий", куда можно и сейчас попасть по деревянной винтовой лестнице.
   Далее дорога шла до Михайлово (нынешнее Хашури), а оттуда экипажем в Абастуман. Можно было доехать по железной дороге до Владикавказа, оттуда в почтовом экипаже до Тифлиса, а от Тифлиса опять же до Михайлово железной дорогой, а оттуда экипажем. Или по Волге до Баку, а потом железной дорогой до Михайлово.
  И для любителей острых ощущений - "от Батума до станции Кутаис-Рион, отсюда в фаэтоне, через Зекарский перевал, в Абастуман. Предпочтительнее однакож ехать из Михайлово и возвратиться через Абастуман на Рион, потому что в этом случае приходиться спускаться по Зекарскому перевалу, что дает возможность видеть перевал во всем его величии и красоте".
  Были тогда также почтовые экипажи и омнибусы, курсировавшие между Тифлисом и Абастумани. В Абастумани в канцелярии пристава можно было узнать о приезжих, о свободных квартирах - канцелярия служила справочным бюро.
  Интересны впечатления о зимнем путешествии по Владикавказской дороге эмира Бухарского: "В это время невольно пришли нам на память сообщения о трудности путешествия в зимнее время по Владикавказской дороге, кои высказаны были нашими доброжелателями в Чарджуе и Тифлисе, неоднократно проезжавшими эту дорогу и знавшими о снеговых завалах, которые бывают на ней и от всей души благодарили Всевышнего Аллаха, ниспославшего нам свое благословение совершить этот трудный переход благополучно и без всякого приключения. Даже запасенные нами, вследствие предупреждения и настояния наших друзей, теплые зимния одежды остались без употребления. Нам помнится, что когда наши друзья оживленно разсказывая о разных эпизодах этой дороги высказывали свои опасения по поводу нашего путешествия, мы слушая их предавали себя на волю Всевышнего, в полной уверенности, что без Его воли ничего не может совершиться. Однако нисколько не отрицая чрезвычайную трудность Тифлисско-Владикавказской колесной дороги, благодаря встречаемым по ней большим подъемам и спускам, покрытых снегом, глубиною более аршина, мы не можем не благодарить Бога, что все эти препятствия были устранены счастливою для нас случайностью.
  За несколько дней до нас, изволил проехать по этой дороге Его Императорское Высочество наследник Цесаревич в Абас-Туман для свидания с Августейшим своим братом Великим Князем Георгием Александровичем и по этому случаю пройденная нами, так счастливо дорога рабочею силою в числе 3000 человек была освобождена от снега и мы благодаря Бога, не встречая никаких затруднений благополучно прибыли в Владикавказ".
  
  Теперь о тех, кто был в течение этих лет рядом с великим князем. Во-первых, это были члены императорской семьи -императрица Мария Федоровна, часто приезжавшая в Абастумани.
  
  Рассказывая о своем пребывании у сына Георгия в Абас-Тумане, Мария Федоровна писала: "Вчера утром мы не выходили на прогулку, потому что в маленькой прелестной церкви, наполненной воспоминаниями, была обедня. Я была счастлива быть вместе с Георгием, ведь девять месяцев мы не были с ним вместе на обедне, и мне было так приятно, что не пришлось упоминать его имени в молитве о сыновьях, которых нет рядом, потому что один из них стоял рядом со мной. Я поблагодарила Всевышнего за то, что он мне доставил такую радость".
  Постоянно приезжали братья и сестры - будущий император Николай Александрович и уже ставший императором, не раз бывал в Абастумани. Великий князь Михаил Александрович, младший брат. И сестры - Ксения и Ольга. Ольга совсем ребенком, есть фотография, где она сидит с куклой на коленях на ступеньках одного из зданий. Она оставила чудные воспоминания о детских годах в Абастумани, о них речь пойдет ниже. Великие князья - кавказцы, дети великого князя Михаила Николаевича, младшего сына императора Николая Первого, жившие в Тифлисе, в Боржоми, проводившие много времени в Абастумани. Это великий князь Александр Михайлович, Сандро, впоследствии женившийся на великой княжне Ксении. Вместе с Георгием Михайловичем они построили неподалеку от дворцов Георгия Александровича дворец для себя и своих детей, и проводили там время с ранней весны до поздней осени. Много и часто бывал в Абастумани и великий князь Георгий Михайлович, Гиго, который принимал деятельное участие во всех предприятиях Георгия Александровича. И великий князь Николай Михайлович, Бимбо, не только гостивший в Абастумани, но и устраивавший поездки Георгия Александровича к себе, в Ликани, где по проекту архитектора Альберта Бенуа был выстроен изящный дворец. И, наконец, Сергей Михайлович, о котором есть упоминания в переписке из Абастумани.
  Конечно, тут были и лица из свиты великого князя, придворные, близкие к императрице Марии Федоровне. О многих упоминает в своих воспоминаниях Михаил Нестеров - это Дюбрейль-Эшаппар Федор Владимирович, генерал-майор, член Совета при министерстве императорского Двора, управляющий Двором Великого князя Георгия Михайловича, лейтенант морской службы Бойсман - его старший брат был вице-директором Департамента полиции министерства внутренних дел. Дачи неподалеку от дворца наследника были построены графом Олсуфьевым, князем Трубецким. Там бывали и они, и их семьи, и родственники и друзья.
  Молодые офицеры, служившие в конвое, сопровождали императрицу в ее путешествиях через Кавказ к сыну. Часто им приходилось ночевать под открытым небом. Один из них, ротмистр князь Сергей Дмитриевич Оболенский, впоследствии был вице-губернатором в Елизаветполе, а затем губернатором в Ставрополе. Судьба этого блестящего человека кончилась трагически в лагере в Мордовии, где он рассказывал историю своей жизни другому заключенному, финну, который и оставил свои воспоминания о князе Оболенском: "Особенно приятно проходило время, когда он вспоминал прошлое, кадетское кавалерийское училище в Петербурге, где он учился одновременно с нашим маршалом Маннергеймом. Позднее, уже получив офицерское звание, они продолжали служить вместе при Императорском дворе. Оболенский рассказал мне о забавах и шутках, в которых в дни молодости он принимал участие вместе с будущим маршалом. С годами их дружба только окрепла, и в течение 27 лет после революции, когда Оболенский жил в Будапеште, они продолжали переписываться. У старого князя было белое одеяло, необычайно мягкое и теплое. Он сказал мне, что это - подарок вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Еще молодым офицером он был зачислен в ее свиту во время ее путешествия на Кавказ. Царица подарила по такому одеялу всем членам свиты для защиты от ночного холода в горах. С тех пор он хранил это одеяло как ценную реликвию и сумел сохранить его при своем аресте в Будапеште. Особенно ценно оно стало теперь, когда "матушка-Россия" не могла предложить ему ничего, кроме обледенелого цементного пола в качестве кровати. Поскольку мы спали рядом, я стелил свое кожаное пальто на пол, а укрывались мы царским одеялом".
  Но не только блестящие свитские офицеры окружали императрицу в Абастумани. Из воспоминаний великой княжны Ольги Александровны, записанных Яном Ворессом: "Турецкая граница находилась совсем рядом, и кругом полно было разбойников. Все кавказцы были вооружены, и всякий раз, как Вдовствующая Императрица покидала дворец, ее сопровождал телохранитель из числа кавказцев. Среди них, по словам Великой княгини, был Омар - поразительно красивый и сильный горец с горящими черными глазами, любимец императрицы.
  Каждый раз Мама расспрашивала его про разбойников и шутливо замечала: "Омар, когда я смотрю вам в глаза, то я думаю, что вы наверняка и сами были когда-то разбойником!" Омар избегал глядеть на нее и отвечал отрицательно. Однако однажды он не выдержал. Упав на колени, он признался, что в самом деле был прежде разбойником и стал умолять Мама о прощении. Мама не только даровала ему прощение, но включила его в число своих постоянных телохранителей. С того времени Омар стал сопровождать ее повсюду, словно прирученный. Представляю себе, какой шум устроили бы в Петербурге, если бы узнали, что один из телохранителей Императрицы когда-то был обыкновенным разбойником с большой дороги!"
  Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича: "В те дни Петербург показался мне более, чем когда-либо ненавистным. Я выпросил у Государя должность в Черноморском флоте, и был назначен вахтенным начальником на броненосец "Синоп". В течение двух лет я очень много работал там, и только раз взял в феврале 1892 года отпуск, на две недели, чтобы навестить Георгия Александровича в Аббас-Тумане.Он жил там в полном одиночестве, и единственным его развлечением являлось сметение снега с крыши домов. Доктора полагали, что холодный горный воздух подействует на его больные легкие благотворно. Мы спали в комнате при открытых окнах при температуре в 9 градусов ниже нуля, под грудой теплых одеял. Георгий Александрович знал о моей любви к его сестре Ксении и это, в соединении с нашей старой дружбой и общим интересом к военному флоту, сблизило нас, как родных братьев.
  Мы без устали беседовали, то, вспоминая наше детство, то, стараясь разгадать будущее России и обсуждая характер Ники. Мы надеялись, что Император Александр III будет царствовать еще долгие годы, и оба опасались, что полная неподготовленность Ники к обязанностям Венценосца явится большим препятствием к его вступлению на престол в ближайшем будущем.
  Прошло три года. Я был счастлив в моей семейной жизни. К сожалению, я не мог, живя в Петербурге, оставаться праздным, и я посвятил свое время изданию Морского Ежегодника, а также сотрудничеству в других изданиях, имевших отношение к военно-морским вопросам. Это было тяжело, так как лишний раз доказывало, что нельзя превратить моряка в сухопутного человека. Мне кажется, что я бы с удовольствием остался навсегда в Ай-Тодоре, вполне удовлетворенный путешествиями на моей яхте "Тамаре" и созерцанием отблеска лучей нашего маяка на волнах. Но страсть моряка была у меня в крови".
   Великие князья, их свиты, адъютанты, ежедневные фельдъегери из Петербурга... Адьютантом великого князя Александра Михайловича, например, был князь Дмитрий Иванович Джамбакуриан-Орбелиани, полковник Кавалергардского Императрицы Марии Федоровны полка. Известно, что его сестру, Софью Ивановну Джамбакуриан-Орбелиани устроил великий князь Александр Михайлович фрейлиной к императрице Александре Федоровне. По-видимому, они оба бывали в Абастумани.
   Из Тифлиса наезжало множество народа, много молодых людей и барышень из хороших семей, составлявшие так называемый "кружок великого князя". Были, конечно, романы. Бывший тифлисский кадет Лев Сердаковский в своих воспоминаниях пишет: "Другой красочной фигурой моего детства была тетя Лиза Микеладзе. Я помню ее уже пожилой, энергичной женщиной, с резкими манерами, громким крикливым голосом и малиновым пятном на щеке. Говорили, что в молодости она была красавицей. На маленьком столике в ее гостиной стоял портрет Великого Князя Георгия Александровича и рядом букет живых цветов. Только в эмиграции я узнал эту романтическую историю. Великий Князь, брат Государя, до рождения Алексея Николаевича был наследником Русского Престола. У него были слабые легкие, и врачи направили его в Абастуман. Там он настолько увлекся красавицей Лизой Нижарадзе, что готов был отказаться от своих прав на престол, что вызвало панику при Дворе. Молодых людей с трудом разлучили. Вскоре цесаревич Георгий скончался от чахотки в том же Абастумане, а княжну Лизу выдали замуж за князя Микеладзе. Этот роман описан Бебутовой в ее книге "Сердце Царевича", в которой Бебутова, тоже побывавшая в Абастумане, без ложной скромности главной героиней выводит себя. Дочери тети Лизы - Патти и Нина - были на несколько лет старше меня. Паття часто ездила за границу и удивляла Тифлис своим парижским шиком. Потом она вышла замуж за заместителя моего крестного отца князя Сандро Гедеванова. Моим крестным отцом должен был быть известный на Кавказе генерал Грязнов. Но незадолго до крестин он был убит революционерами, и меня крестил князь Сандро. Он был старше Патти лет на 30 и дружил с ее дядей, тоже георгиевским кавалером и боевым генералом Коци Нижарадзе"...Княгиня Ольга Бебутова, о которой упоминается выше, авантюрная дама, видимо, искала контактов с великим князем. Впоследствие она стала графиней Соллогуб, потом стала актрисой и играла под псевдонимом Ольга Гуриелли. Выдуманные и собственные похождения она описывала в модных в те времена романах.
   Великая княгиня Ольга Александровна очень трогательно описывает жизнь императорской семьи в Абастумани: "Такие поездки всегда вносили большое оживление в жизнь младших Великих князей и княжон. Среди дышащих покоем Кавказских гор Царская семья освобождалась от тревог, ведя беззаботную деревенскую жизнь. Насколько провинциальной и поистине простой была эта жизнь, свидетельствует удивительная история... пища, которую готовила и подавала на стол местная кавказская прислуга, была местного происхождения, за исключением сыра, который привозили из Дании. Всякий раз, как нам доставляли большие головы сыра, мы обнаруживали в больших отверстиях крохотных мышат, которые играли там в прятки. Для невозмутимых кавказцев зрелище это было вполне привычным и нисколько их не волновало. Мы настолько привыкли к крохотным проказникам, что, не обнаружив их несколько раз в сыре, по-настоящему расстроились!"
   Тифлис был тогда на прямой телеграфной связи с Абастумани. Посетивший в 1893 году Тифлис, проездом из Петербурга, эмир Бухарский Сеид -Абдул-Ахад-хан пишет в своих дневниках: "Затем послана была нами в Абас-Туман к Его Императорскому Высочеству, Великому Князю Георгию Александровичу телеграмма с известием о нашем благополучном возвращении и выражением нашего сожаления, что не можем повидаться с Его Высочеством. На эту телеграмму имели честь в тот же день получить ответ Его Высочества. Великий Князь в самых теплых и сердечных выражениях в свою очередь выразил сожаление, что лишен возможности видеть нас. На самом деле мы были очень огорчены этим обстоятельством, ибо судьба покровительствующая нам во всех других отношениях, в этом нас обидела и лишила счастия лицезреть Его Высочество; но что же делать? видно предопределение было таково и мы обязаны безропотно покориться Его Высшей Воле".
  В течение всего абастуманского времени продолжалось образование великого князя. Увлечение его астрономией привело к созданию маленькой обсерватории в башне на склоне горы Агобили, построенной на собственные средства великого князя. Строительство шло под присмотром профессора Санкт-Петербургского университета Сергея Павловича фон Глазенапа. Впоследствие профессор Глазенап провел там блестящие наблюдения, отмеченные мировой астрономической наукой. В некоторых наблюдениях принимал участие и великий князь, когда состояние его здоровья позволяло ему это делать. Профессор читал и лекции наследнику.
  Лекции по истории России два учебных года читал наследнику профессор Василий Осипович Ключевский. В то время он был очень моден в Петербурге, дружил с великими князьями и читал в узком светском кругу лекции по истории России. Историк чувствовал себя свободно в доме генерал-губернатора Москвы, великого князя Сергея Александровича, часто бывал у него. По-видимому, все это сыграло свою роль и профессор Ключевский отправился в Абастумани. "По вечерам Василий Осипович доставал изящную книжечку, обтянутую в черный шелк, и развлекал обитателей Абастумана афоризмами. Все смеялись".
   Морской офицер Роберт Николаевич Вирен в Абастумани с 1891 года по 1894 год преподавал великому князю Георгию Александровичу минное дело. Впоследствие адмирал Вирен был комендантом Кронштадта. Его жизнь оборвалась трагически- он со многими морскими офицерами и адмиралами был арестован и зверски растерзан революционными матросами в Кронштадте. Воспоминания об этом есть у одного чудом уцелевшего морского офицера.
  Приезжали и уезжали и другие специалисты.
  Император Александр III и императрица впоследствии проявляли всяческую заботу о тех, кто окружал великого князя в Абастумани. Например, за Абастуманский курс Ключевский получил орден святого Станислава первой степени и чин тайного советника (его не имел даже придворный историк Карамзин!).
  Уже в 1891 году в Абастумани приезжает сотрудник Карла Фаберже, знаменитого придворного ювелира, с заданием нарисовать несколько абастуманских пейзажей для будущего традиционного подарка императора императрице Марии Федоровне - пасхального яйца. Это был придворный художник Константин Яковлевич Крижитский. Он сделал четыре миниатюры акварелью на слоновой кости с видами Абастумани и портрет великого князя Георгия Александровича, который находился вверху яйца под большим "портретным" бриллиантом. Само яйцо было изготовлено из желтого и цветного золота, серебра, платины, бриллиантов, жемчуга. Техникой исполнения были прозрачная рубиновая эмаль, чеканка и литье. Сейчас яйцо, известное как "Кавказское яйцо", находится в музее в Новом Орлеане, США.
  
  Кое-что о жизни императорской семьи в Абастумани можно узнать из нескольких сохранившихся писем великой княгини Ксении. В мае 1894 года в Абастумани находились и императрица, и великая княгиня Ксения. Ксения подробно пишет своей великосветской приятельнице, княжне Оболенской, о жизни в Абастумани.
  
  "24-го мая 1894 года.
  Милая Апрак!
  Так как Тебя, конечно, всего больше интересует знать мнение Захарьина на счет состояния здоровья дорогого Джоржи, то с этого и начну. Он нашел, что болезнь запущена (два года никакого правильного лечения не было), и она все еще держится в самой верхушке правого легкого. В мокроте найдено много бацилл, но на это он не обращает особенного внимания, т. к. в этой болезни оно иначе и не может быть.
  Он говорит, что с правильным лечением Джоржи может совсем поправиться, но для этого нужно время и хороший режим. Абастуман, по его мнению, отличное место зимой и осенью, но не весной (начиная с марта, когда тут происходит страшное таянье снегов и вследствие того ужасно сыро), а в особенности летом - когда Абастуман битком набит народом, и Джоржи вечно находится в их вредном для него обществе, т. к. тут масса больных и т. п. - Потом, эти пикники с вечным пьянством пагубно действует на него, затем дамское общество - все это для него вредно! Поэтому Захарьин и предлагает, чтобы Георгий предпринял какое-нибудь путешествие по Кавказу, которое его рассеяло бы, как например, прошлогоднее по Дагестану. Георгий часто разговаривает с Захарьиным, и тот так умело и хорошо взялся за дело, что Георгий вполне отдался ему в руки и исполняет все его приказания. Например, Захарьин запретил ему пить водки и шампанское, спать с открытым окном, когда сыро - (как теперь, т. к. все эти дни только и делает, что льет, что несносно; мы это достаточно видим на Севере!). Ты знаешь, что Джоржи только и лечили холодом (если это можно назвать лечением!), и он это сам ненавидел в конце концов, в особенности зимой. Теперь он опять стал прежним веселым Джоржинкой, каким мы все его знаем, и все это после осмотра и разговоров с Захарьиным, который его успокоил и утешил. Он ему позволил ехать в Спалу осенью, что привело Джоржи и Мама в полный восторг! По крайней мере, он имеет хоть какое-нибудь удовольствие впереди, что в нравственном отношении ему необходимо.
  Он немного похудел с прошлого года и все кашляет, но против этого (и также для уничтожения бацилл) он теперь принимает креозот.
  Это такое счастье, что мы приехали сюда и что Захарьин с нами! Его все очень полюбили, потому что он действительно отличнейший человек, умный и серьезный. Джоржи также совсем привык и полюбил его! Мы теперь все ожили опять, потому что первые дни до осмотра Захарьина были просто кошмаричные, и каждый находился в сомнении и страшном нетерпении узнать поскорей, в каком состоянии находится Георгий и что Захарьин скажет. Что мы счастливы быть тут с милым Джоржи, ты, конечно, и не сомневаешься! К несчастью, погода дождливая, и поэтому больших прогулок или пикников не предпринимаем. Встаем мы тут около ½ 1-го со всеми. Днем обыкновенно катаемся в таратайках в 4-ом - Мама с Георгием, а я с Сандро - ездим куда-нибудь, а там вылезаем и гуляем. Перед обедом сидим у Мама и читаем. В 8 ч. обед в 4-ом (теперь в 5-ом, т. к. Николай приехал на несколько дней), а в 10 ч. приходят гости играть в лу. Расходимся около ½ 12-го. Вот программа всего дня!
  Бедная Катя Озерова страдала ужасно эти дни от флюса. У нее сделался нарыв на десне! Но, к счастью, он скоро лопнул.
  Воронцов все еще не выходит из своей комнаты, у него иногда делаются ужасные боли, и он спать не может по ночам, и, вообще, находится в странном настроении духа!!
  Кончаю, милая моя старая Апрак, т. к. идем гулять. Пожалуйста, напиши несколько слов, если найдется у тебя свободная минута! Сандро и Георгий просят передать поклон. Крепко обнимаю и целую тебя.
  Любящая Тебя Ксения"
  
  Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича (Сандро) того же времени:
  "В начале мая Ксения и я сопровождали Императрицу в Аббас-Туман. Предстоящая свадьба дочери обостряла еще более ее тоску по поводу болезни ее любимого сына Георгия. Он был очень рад нас видеть, но его бледное, болезненное лицо говорило об ухудшении его роковой болезни.
  Мы провели четыре недели вместе, катаясь в горах, устраивая пикники, смеясь шуткам молодости и танцуя. Мы делали все, что было в наших силах, чтобы подбодрить Жоржа. Он же слабел с каждым днем, и у него было предчувствие, что он никогда уже больше не увидит Петербурга. Наше веселое настроение не могло его обмануть. Вид двух здоровых, счастливых людей, вероятно, доставлял ему лишь страдания, хоть внешне он оставался все тем же благородным, добрым и преданным мне Жоржем. Я считал неуместным строить планы на будущее в его присутствии, прислушиваясь к его тяжелому, неровному дыханию. Мы занимали смежные комнаты, и когда я ложился в постель, то не мог заснуть и задыхался от горечи и сознания своего бессилия. В чем был смысл нашей жизни, если ничто в мире не было в состоянии спасти Жоржа?"
  
   Великий князь Александр Михайлович и Георгий Александрович, как старые моряки, оборудовали в одной из верхних комнат летнего дворца капитанскую рубку со штурвалом, навигационными приборами, морскими картами и подолгу бывали там, занимаясь любимым делом.
  
  О пребывании великого князя в Абастумани пишет Николай Второй Британской королеве Виктории:
  
  Письмо Николая Второго королеве Виктории.
  Гатчина
  8/20 мая 1894г.
  Дражайшая Бабушка,
  
   Надеюсь, что эти строки дойдут до Вас к Вашему дорогому дню рождения, так как я шлю Вам в них сердечнейшие пожелания многих счастливых годовщин, здоровья и Божьего благословения на еще многие, многие такие дни! Уверен, что смогу часто приезжать в Англию и видеться с Вами, дражайшая Бабушка.
  
   Милая Аликс написала мне, что изменила свои планы на то время, которое Вы проведете в Балморале. Вместо того, чтобы ехать к Виктории и пожить с нею, она намерена принимать сернисто-железные ванны в Нарроугэйте - что, как я надеюсь, будет ей полезно! Судя по тому, что она сообщала мне в письмах, она немало настрадалась в последнее время, бедняжка. Д-р Рейд полагает, что эти боли в ногах, вероятно, нервного происхождения, и уверен, что они совсем пройдут после такого систематического лечения. Они очень неприятны, но что поделаешь?
  
   Смерть бедной тети Кэтти была для нас совершенно неожиданой. Она умерла спокойно, как будто уснула. Врачи сказали, что ее кончина была для нее к лучшему, потому что, проживи она еще несколько месяцев, ей пришлось бы ужасно страдать! Похороны были очень утомительны из-за жары и слишком долгой службы! Ее дочь Елена, к счастью, была здесь с мужем. На похороны приезжал Адольф Мекленбургский.
   Все еще держится прекрасная погода, и все мы по возможности проводим время в парке или на озере. Мама 21-го уезжает с Ксенией и Сандро в Абастуман - место, где живет Георгий. Папа и мы, остальные, проведем здесь еще две недели.
   Теперь, дражайшая Бабушка, позвольте мне еще раз пожелать Вам всего лучшего по случаю Вашего дня рождения.
  
   Ваш преданнейший и любящий внук Ники"
  
  1984 год был трагическим для императорской семьи. Император Александр Третий, после крушения поезда в Борках, где он поддерживал в течение получаса крышу вагона, чтобы те, кто находился внутри, могли выйти, от перенапряжения стал болеть и скончался в Ливадии, в Крыму, осенью 1894 года в возрасте 49 лет.
   Из воспоминаний великой княгини Ольги Александровны, записанных Яном Ворессом: "Не прошло и двух недель, как Императорская семья покинула Беловеж и отправилась в Спалу, охотничье угодье недалеко от Варшавы. Состояние Государя ухудшалось. Вызвали знаменитого берлинского специалиста профессора Лейдена. Он было хотел скрыть диагноз от Августейшего пациента, но Александр III настоял на том, чтобы ему сказали правду. Диагноз оказался страшным: водянка. Профессор Лейден, хотя и неохотно, признал, что надежды на выздоровление нет никакой. Император тотчас вызвал телеграфом в Спалу своего второго сына.
  .........................................................................................................................................................
   Никто не мог понять, зачем Государю понадобилось заставить сына совершить столь длительное путешествие в Польшу.
   - Думаю, мне понятно, почему он это сделал, - сказала Великая княгиня. - Поняв, что он умирает, Папа хотел увидеться с сыном в последний раз. Помню, как счастлив был Папа в тот день, когда Георгий приехал в Спалу, но бедный Жорж выглядел таким больным. Хотите верьте, хотите - нет, но Папа часами просиживал ночью у постели сына".
   О последних часах жизни императора Александра Третьего: "Все собравшиеся опустились на колени. За окнами дворца сгущался туман. Где-то трижды пробили часы. Голова Государя упала на грудь Императрицы. Послышались первые слова молитвы об упокоении души в Бозе почившего Государя Императора Александра III Александровича.
   -- Затем наступила мертвая тишина. Никто не рыдал. Мама по-прежнему держала Папа в своих объятиях. Тихо, как только возможно, все мы поднялись, подошли к Папа и поцеловали его в лоб и в руку. Потом поцеловали Мама. Казалось, словно туман,
  стоявший за стенами дворца, проник и в комнату, где мы находились. Все мы повернулись к Ники и впервые поцеловали ему руку. -- При этих словах голос Великой княгини снова задрожал".
  
  Письмо императрицы Марии Федоровны матери - королеве Дании Луизе. Ливадия. 18/30 октября 1894:
  "С тех пор, как я начала писать это письмо еще возле моего горячо любимого Саши, все уже позади! Моя жизнь разбита и сломлена навсегда, ибо как я могу представить себя живущей без того, кто был для меня всем! <...> Я надеялась, что Господь не допустит этого, он смилостивится, услышав все те миллионы обращенных к нему молитв за жизнь ангела моего Cаши. Но нет. Невозможно описать ту боль, которой переполнено мое сердце! ...Если бы только это была я, но за что именно его, который был так добр и так необходим не только мне и детям, но и всем, своей стране, своему народу, да всему миру.
  Слава Богу, в последние дни он позволял мне делать для него все, поскольку сам уже ничего не мог, а позволить камердинеру помогать себе не хотел, и каждый вечер так трогательно благодарил меня за помощь. <...> Он был неизменно терпелив и никогда не жаловался, я только видела, как он, бедняжка, был горестен и несчастен, когда смотрел на меня глазами, полными, как мир, печали <...>. В 6.30 ему разрешили подняться, с большим трудом пересадили в удобное кресло и вывезли в залу, где он и оставался до последнего. <...> Вся семья вошла к нему, он всех поцеловал и даже в этот момент не забыл, что у Эллы День рождения, поздравил ее и потребовал общения. Янышева еще не было, и он, видно, чувствуя приближение конца, спросил несколько раз, скоро ли тот придет. Когда наконец пришел Янышев, Саша проронил: "я так устал",- и сам прочитал две молитвы вслед за Янышевым, приняв Тайную вечерю с радостью и умиротворением. <...> После причастия все ушли, оставив нас одних с детьми и Аликс, которая была так мила и делила с нами все, словно всегда была нашей. Он потребовал, чтобы пришел священник из Кронштадта (ты, кажется, слышала о нем) и молился за него. Это был необычайно волнующий момент, в который проявилась вся прекрасная кроткая душа ангела моего Саши. Священник тихо молился про себя, положив обе свои руки ему на голову и целуя ее, и каждый раз, когда он останавливался, Саша говорил: "еще, мне так лучше, как будто помогает". И тогда Саша сказал ему замечательнейшие вещи, что Господь услышал его (священника) молитвы, потому что тот так добр и вера его так крепка, что он близок Господу нашему, и закончил, сказав: "Вы - святой человек!" <...> Он до последнего момента оставался в полном сознании, говорил с нами и смотрел на нас, пока тихо и без особой борьбы не уснул для вечной жизни прямо у меня на руках."
  
  
  Из дневника Николая Второго.Крым
  27-го октября. Четверг.1894 г.
  К счастью погода была хорошая и море спокойное. В 8 1/2 покинули наш дом, который теперь так горестно осиротел, и поехали в церковь. Там кончалась обедня. Вынесли гроб и передали его казакам, которые чередуясь со стрелками и гребцами с катера Его Вел. донесли его до пристани в Ялте. Мама и все мы провожали гроб пешком. После литии перешли на "Память Меркурия", где гроб был поставлен на шканцах под тентом из Андреевского флага. Полное дежурство стояло вокруг. Чудная, красивая, но грустная картина. Завтракали внизу отдельно от других. Подходя к Севастополю, начало покачивать. "12 Апостолов" и "Орел" шли за нами. Вся эскадра стояла выстроенная в одну линию, совершенно как месяц тому назад. Но Боже! Какая ужасная разница с того раза, каким веселым смотрел тогда Севастополь. В 4 1/2 подошли к пристани. После литии гребцы перенесли гроб в вагон и траурный поезд с полным дежурством (от Преображ. и Конного п. п.) ушел 20 мин. раньше нас.
  И в этом горе было еще грустное расставание с дорогим Георгием. Он снова возвращается на "Орел" в Батум и оттуда в Абастуман; при нем кап. II р. Штакельберг. Ники и Минни тоже уходят в Грецию на "Эриклике". Выехали из Севастополя в 5.20. В Симферополе вышли на станцию к траурному вагону к панихиде".
  
  Из воспоминаний Ольги Александровны: "Похороны Александра III состоялись 19 ноября. На них присутствовали короли и королевы почти всех стран Европы. В наполненном людьми соборе, где были погребены все Цари Династии Романовых, начиная с Петра I, последним нашел свое вечное пристанище Император Александр III.
   -- Когда прозвучали слова: "Вечная память", мы все опустились на колени. Гренадеры начали опускать гроб. Я ничего не видела и словно онемела".
  
  Воспоминания княгини Барятинской: "Тело усопшего императора было забальзамировано и специальным поездом доставлено из Крыма в Санкт-Петербург. На всех остановках огромные толпы народа благоговейно преклонялись и отдавали последнюю дань уважения своему обожаемому царю. После короткой остановки в Москве его останки были привезены в Санкт-Петербург, где должно было состояться погребение в Петропавловской крепости, бывшей местом захоронения членов императорской семьи. Похоронной процессии предстоял длинный путь, так как вокзал находился на большом расстоянии от собора. В ноябрьский день похорон было холодно, пасмурно и тоскливо, как будто скорбела сама природа. Впечатлял похоронный кортеж, имевший огромную протяженность - возможно, для меня особенно, так как мне никогда не приходилось видеть похороны императора. Русские панихиды и погребальные песнопения прекрасны и печальны сами по себе, и музыка, бесконечные полки в полной форме - все это делало всю церемонию тем более внушительной и производило неизгладимое впечатление на всех присутствующих. В процессии присутствовали две выдающиеся фигуры, мужчины в одеяниях средневековых рыцарей. Один был верхом на лошади с расшитой золотом попоной, и сам всадник был тоже целиком одет в золото, его сверкающий шлем был откинут назад и украшен тремя перьями черного, желтого и белого цветов - цветов Российской империи. А второй был пешим, одет полностью в черные доспехи, с опущенным на лицо забралом. Они представляли соответственно "Радость" и "Печаль". Каждое губернское правление прислало от себя знаменосца, несущего стяг с гербом губернии и ведущего лошадь со щитом, изображающим герб главного города. Офицеры несли на красных подушках все короны Российской империи, которые символизировали Царство Польское, царя Сибири, Астрахани, Казани и других земель, - самая старая называлась "Шапка Мономаха"; потом следовали все императорские ордена и награды, царская корона, большая и малая печати Царства. Гроб был закрыт покровом из золота и парчи, отороченным горностаем, и на нем был вышит императорский герб. Похоронную колесницу, которой правил самый старый возница двора его величества, тянули восемь лошадей в черных попонах, а на голове у них были закреплены три пера национальных цветов. По обе стороны от гроба имелись ступеньки, на которых стояли двенадцать генерал-адъютантов, державших стойки балдахина над гробом. Двенадцать генералов свиты держали шнуры от балдахина, а двенадцать адъютантов - кисточки. По обе стороны от усопшего императора шагали камер-юнкеры, неся зажженные факелы. Сразу позади шел молодой император, окруженный членами императорской семьи и представителями иностранных держав. Он был очень бледен и казался глубоко погруженным в свое горе и серьезность момента. Но его добрые глаза как будто просили поддержки от его любимого народа, и наполненные слезами глаза его подданных отвечали пониманием. Когда кортеж проходил мимо Аничкова дворца, заметили, что молодой император пытается незаметно смахнуть слезы.Самый торжественный момент настал, когда кортеж медленно пересек Неву по мосту, соединяющему город с островом, на котором построена Петропавловская крепость. У усыпальницы, где умерший был предан земле, молодой самодержец, видимо, чего-то ждал и колебался, но лишь до тех пор, пока граф Воронцов-Дашков не сказал ему, что надо вспомнить, что теперь он - император и что нет никого выше его. Потом муж говорил мне, что после похорон полностью осмыслил французскую поговорку: "Король умер, да здравствует король!" Правители не могут горевать, и молодому императору пришлось отвернуться от умершего и, подчиняясь церемониалу, приветствовать свои войска и принимать приветствия от них".
  
  Из письма императрицы Марии Федоровны сыну Георгию о свадьбе императора Николая II. 16(29) ноября 1894: "Для меня это был настоящий кошмар и такое страдание... Быть обязанной вот так явиться на публике с разбитым, кровоточащим сердцем - это было больше чем грех, и я до сих пор не понимаю, как я могла на это решиться"
  
  И еще одно письмо великой княгини Ксении:
  "Письмо к Оболенской А.А.
  25-го сентября / 7-го октября 1895 г.
  Абас Туман
  Милая моя Апрак!
  Сердечное спасибо за милое, хотя грустное письмо! Вот, наконец, я собралась написать Тебе. Мы уже здесь две недели слишком. До сих пор все было прекрасно, но в четверг на прошлой неделе у Джоржинки вдруг сделалось кровохарканье (хотя гораздо слабее, чем в Дании), и ему, конечно, пришлось пролежать в постеле несколько дней! Сегодня он встал, наконец, но, конечно, не выходит из своей комнаты. Все это весьма скучно и неприятно, хотя Чигаев не придает этому никакого значения. Никакой простуды тут нет, а могло это произойти от массы причин: может быть, оттого, что слишком скоро спускался с горы или же оттого, что слишком долго сидел у костра (на пикнике) и т. п. Случилось это вечером, когда он раздевался, а мы только что разошлись после лу. Днем был пикник и Джоржинка был совсем веселый! К счастью, он чувствует себя хорошо и совсем в духе! Не поверишь, как все это тяжело, и как ужасно, ужасно жалко бедную Мама! Так далеко от своего Джоржинки, и когда она и без того переживает теперь самые тяжелые дни!
  Погода стоит чудная, теплая, и мы весь день на воздухе. Первые 5 дней - дождь - лил как из ведра, и тоска была невообразимая. Несмотря на это Джоржи был в отличном расположении духа, и радовался, что снова попал в Абас Туман. У него и выражение сделалось совсем другое, когда приехали сюда. (Пора обедать, кончу потом.)
  Только что вернулись от него, он уже был в постельке, когда мы пришли. Слава Богу, чувствует себя совсем хорошо. Вчера из Боржома приехал Сергей на несколько дней. Мы отлично устроились в нашем новом доме. Мы живем вдвоем внизу, а наверху Евреинова Настя и другие femmes de chambre* (горничные). Перед домом прелестный садик, где масса цветов. Об Ирине, известия отличные. Теперь она весит 13 фунтов 36 золотников. Ники и Александра Федоровна в восторге от нее и не согласны отдать ее нам, когда мы вернемся! Она мне страшно не достает. (Моя собственная дочка, ты этого еще не поняла!!) Я получила письмо от Александры Сергеевны, которая ее часто видит, и она пишет, что это самый милый ребенок на свете! Собственно говоря, мне все еще не верится, что у меня есть ребенок! Все это произошло так скоро!
  Мы тут много ходим и лазим по горам, и я, наконец, немного похудела, что очень приятно! Но надолго ли?!
  Мама, кажется, уезжает из Дании около 12-го октября, я думаю, мы тоже, чтобы быть 20-го в Петербурге. Грустно будет оставлять Джоржинку одного в самое тяжелое время, но это было бы невозможно не быть с Мама в этот день. Я с ужасом думаю о зиме, о балах и т. п. и была бы весьма рада не быть в состоянии являться и выезжать всюду!
  Софья Дмитриевна очень симпатичная и нам всем очень нравится. Она здесь наслаждается жизнью и говорит, что она именно любит такой образ жизни, который мы и ведем!
  А ты так и не заехала к нам? Но теперь кончаю. Целую крепко. Джоржинка и Сандро кланяются, поклон Маше и Софье.
  Твоя Ксения"
  
  Сергей, о котором говорится в письме, это великий князь Сергей Михайлович, один из сыновей великого князя Михаила Николаевича, а Ирина - дочь Ксении и Александра Михайловича, в будущем жена князя Феликса Феликсовича Юсупова, того, который устроил в своем доме в Петербурге удавшееся покушение на Григория Распутина.
  
  Иногда великий князь ездил в Тифлис. Воспоминанием об одной такой поездке служит его фотография, сделанная в ателье известного тифлисского фотографа А.Энгеля. Сверху на обороте фотографии рукою великого князя Георгия Александровича написано: "For the dear Goat from the Weeping Willow 1895"(Дорогому Козерогу от Плакучей Ивы); внизу на обороте фотографии им же нарисована бутылка и надпись "Do you remember the story with the bottle?(Ты помнишь историю с бутылкой?)".Увы, адресат этой надписи неизвестен. Внизу на фотографии оттиск: А. Энгель. Тифлис.
  
   Великим князем Георгием Александровичем было принято решение о строительстве в Абастумани церкви во имя Александра Невского - его небесного покровителя. За образец была взята церковь в Зарзме, поразившая своим архитектурным изяществом великих князей. Для росписи церкви был приглашен известный к тому времени художник, Михаил Нестеров, очень подробно описавший в своих воспоминаниях все обстоятельства, связанные с абастуманской церковью и впечатления от жизни в Абастумани.
  
  Воспоминания Нестерова о его первой поездке в Абастумани, впечатления от дороги, о первой встрече с цесаревичем - все настолько проникнуто личность самого художника, что лучше прочесть написанное им, чем переданное чужими словами. Особенно после того, как постоишь в абастуманской церкви. Итак, Михаил Нестеров.
  
  "В конце ноября 1898 года была получена мной из Петербурга от вице-президента Академии художеств ( графа Ивана Ивановича Толстого - автор) следующая телеграмма: "Можно ли обратиться к Вам с просьбой расписать церковь на Кавказе. Подробно почтой. Граф Толстой".Вскоре было получено письмо, из которого я узнал, что наследник престола Георгий Александрович построил на свои средства храм в Абастумане и через вел.князя Георгия Михайловича обратился к Толстому, чтобы тот рекомендовал ему художника для росписи храма. Толстой назвал меня. Я дал свое согласие. Предстояла поездка в Абастуман для представления наследнику и осмотра храма....При помощи Прахова была выработана двойная смета росписи: полная из пятидесяти восьми композиций и орнаментации храма в сто тысяч рублей и сокращенная в семьдесят пять тысяч рублей. Наследник утвердил первую - стотысячную. Образа иконостаса в эту смету не входили, так как там уже были временные, написанные Н.А.Бруни. Выехал я в Одессу, там сел на пароход до Батуми. Зима в тот год была суровая. Были на Черном море штормы, но я море любил, и оно любило меня. На обледенелом "Пушкине" я целыми днями сидел на палубе, вытянув ноги, тепло одетый. Спускался вниз для завтраков, обедов и сна. В Батуми я был первый раз. Там было тепло, и до отхода поезда на ст. Михайловскую в Боржом осматривал город, бродил по приморскому бульвару.Из Киева и из Батуми были посланы телеграммы в Абастуман о моем выезде. Думы мои неслись и в Киев, и в Абастуман. Что-то ждало меня в нем? Сумею ли я поставить себя так, чтобы не уронить достоинство художника, над чем так много и успешно думал и работал когда-то Крамской? Впереди все было ново и неизведано. Вот и Боржом, жемчужина Кавказа, как его тогда называли. Зима не давала полного понятия о его красотах.От Боржома до Абастумана было семьдесят верст. Тогда их проезжали в экипажах. На почтовой станции меня, по извещению из Абастумана, уже ждали. Появление моей скромной, совсем не генеральского вида, особы в шубе с барашковым воротником и в шляпе, не смутило станционное начальство. Оно за пребывание наследника видело разные виды от самых блестящих генерал-адъютантов до Василия Осиповича Ключевского, преподававшего наследнику русскую историю и уехавшего за год до меня. Мне, как полагалось гостям наследника, были оказаны честь, внимание и предупредительность. Величали меня "ваше превосходительство". Самые лучшие яства и вина предлагались мне, пока спешно запрягали четверик великолепных, белой масти лошадей в отличную коляску, которая должна была доставить меня в Абастуман. Лошади были поданы, укрепили мой чемодан, лихой ямщик-туземец сел на козлы. Экипаж подкатил к крыльцу станционного домика, и я сел, подсаженный начальником станции. Кони с места пошли полной рысью. Проехали дворец великого князя Николая Михайловича. Снега не было вовсе, было тепло, а в моей шубе жарко. Пошли названия станций, напоминавшие о былых делах, о славе русского оружия. Вот Страшный Окоп. Сейчас ничего страшного - маленький белый домик и только.
  Встреча, быстрая смена лошадей, опять белых. Новый ямщик, такой же лихой, отлично одетый. Кони взяли с места, и коляска с моей особой покатила дальше. Проносимся мимо аулов. Там-сям по горным тропам видны были пробирающиеся куда-нибудь на праздник семейства турок: на "осляти" сидит в белом покрывале турчанка с ребенком, а сзади, погоняя ленивца, ступая особой мягкой горной поступью, идет турок в феске.
  Вдали виден старый замок, покрытый желтым мхом. Много лет этим руинам. Они как бы срослись со скалой, их приютившей. Чего не видали стены старого Ацхура? - Помнят они владычество персов, потом турок. Помнят пиры и битвы своих ацхурских владык-князей. Помнят и русского солдата, бравшего приступом и Страшный Окоп, и седой Ацхур.
  Подъезжаем ближе. Старый, старый мост на каменных высоких сводах перекинут через быструю Куру, весь покрытый оранжевым мхом, он совсем, совсем узкий. По нему может пройти ослик с кладью да погонщик в один ряд. Какая красота этот мост, идущий к самому красавцу замку!..Катим дальше... Что это там на горе? - спрашиваю ямщика. Отвечает: - "Ахалцых - крепость". Великолепное средневековое сооружение.
  Вот тут, под стенами Ахалцыха, взятого приступом русскими войсками, когда-то пал смертью храбрых Архип Осипов. Он, с зажженным фитилем в руках, подкрался к пороховому погребу и взорвал его, взлетев вместе с ним на воздух. И с тех пор до самого 1917 года в славном Тенгинском гренадерском полку за обычай было на перекличке поминать героя. Ежедневно вызывался и он - Архип Осипов, на что дневальный чуть ли не сто лет подряд отвечал: "Погиб во славу русского оружия".
  Русские, взяв Ахалцых, сделали его еще более грозным, неприступным. Шоссе вилось по горам, по ущельям, а то выбегало на простор долины с широким горизонтом и вершинами далеких гор. Вот и последняя станция. Переменили лошадей. Четверик несется дальше. Осталось лишь пять-шесть верст до Абастумана. Впереди сгрудились скалы. Там так неприветливо. Где же сам Абастуман, где поселился и медленно угасает сейчас второй сын императора Александра III? Спрашиваю ямщика: "Где Абастуман?" Он показывает рукой - "Там". Ничего не видно. Несемся дальше, как бы намереваясь перескочить на лихих конях сквозь цепь гор. Однако я начинаю различать какое-то ущелье. Не это ли ущелье - "ворота Абастумана"? Въезжаем в ущелье, узкое, как коридор, посередине которого стремится небольшая горная речка - Абастуманка. В ней много форелей.
  Горы охватывают справа и слева, теснят нас, как бы сжимают, давят в своих объятиях. Кони несутся сначала по одному, потом по другому берегу Абастуманки. Начинают попадаться строения, становится холоднее. А вот и снег. С половины местечка снег становится гуще и гуще. Охватывает неприятное жуткое чувство. Что-то меня здесь ждет?
  Быстро проезжаем мимо казарм кубанцев, мимо ванного здания, старой грузинской церковки, в которой, до постройки новой, молился наследник. А вот справа и новая церковь, та, которую мне скоро придется расписывать. Она в грузинском стиле, прекрасно выдержанном. Среди гор она не кажется высокой, тогда как на самом деле она высока и обширна.
  Я с напряженным вниманием вглядываюсь в ее подробности. Все прекрасно, пропорционально. Красивый материал-камень зеленовато-желтый, как бы горчичного цвета. Купол каменный, красноватого приятного тона. Прекрасная паперть, кое-где осторожно введен оригинальный грузинский орнамент, высеченный из камня же. Справа небольшая, изящная, значительно ниже церкви, колокольня. Церковь алтарной стеной почти касается покрытых хвойным лесом гор. Она рисуется красивым пятном на их темно-зеленом фоне. Вот и церковь осталась позади. Строения справа и слева речки выглядят все лучше, богаче. Это уже напоминает то, что было всем давно известно на Северном Кавказе от Минеральных Вод до Кисловодска. Проезжаем нечто вроде маленьких скверов. Это "Первая" и "Вторая" рощи - место прогулок абастуманцев, где тогда в известные дни и часы, играла музыка, где и мне позднее приходилось бывать, отдыхая от работы, со своими думами и заботами, коих я еще не мог предвидеть в такой мере, как это случилось. Когда же дворец? - Ямщик говорит: "Скоро!" - еще несколько минут, я слышу: "Вот дворец!" Перед моими глазами открывается нечто деревянное, похожее на подмосковную дачу где-нибудь в Перловке. Однако это и есть "дворец", где сейчас обитает Георгий Александрович - наследник Российского престола.
  Четверка белых коней подкатила к "свитскому" большому каменному корпусу, остановилась у подъезда. Выбежал камер-лакей, принял меня и мой чемодан.
  В приемной ожидал меня состоящий при вел.князе Георгии Михайловиче полковник Ф.В.Дюбрейль-Эшаппар. Познакомились, и он проводил меня в отведенную мне комнату - комнату для гостей наследника. Оставил меня там, предупредив, что когда я приведу себя в порядок, он зайдет за мной, так как великий князь Георгий Михайлович желает тотчас же меня видеть, и я должен буду теперь же представиться наследнику, который ждет меня у себя. Новизна положения обязывала меня к особой осторожности. Я не раз слыхал, что в том заколдованном мире, куда я сейчас вступал, под личиной самой отменной любезности можно было встретить немало коварства, лицемерия...
  Я с обычной своей поспешностью совершил туалет, надел сюртук (сказано, что фрака не нужно) и ожидал, когда явится за мной полковник. Он не заставил себя ждать, и мы отправились.
  В бильярдной меня ждал великий князь Георгий Михайлович. Очень высокий, как все "Михайловичи", с длинными усами, как у китайца, он был в тужурке. Встретил приветливо, просто. У него была открытая улыбка, видны были крепкие, крупные зубы. Они сверкали из-под черных, книзу опущенных усов.Поговорили о дороге... Вообще он старался всячески ввести меня в обстановку для меня новую, необычную. Сказал, что через каких-нибудь полчаса мы должны отправиться во дворец. Ехать так ехать, подумал я, как диккенсовский попугай, и одевшись, мы отправились через двор к подъезду дворца.
  Подходим ближе, я вижу - у подъезда стоят три небольшие чухонские лошадки, запряженные в чухонские же санки. В тот же миг замечаю на крыльце наследника. Он в бурке, в морской фуражке, надетой по-нахимовски - сильно на затылок.
  Чем ближе мы подходим, тем фигура наследника делается яснее, из под бурки заметны тонкие-тонкие, как спички, ноги в высоких сапогах... и лицо, красивое, породистое, тонкое, с небольшими темными усами, такое измученное, желтое, худое-худое... Вся фигура согбенная, старческая, глубоко несчастная, какая-то обреченная, покинутая.
  Сзади свита - морской офицер и два-три штатских. Мы поднялись на крыльцо. Великий князь представляет меня, я снимаю шляпу. Наследник здоровается, спрашивает о том, как я доехал, причем зловещий румянец появляется на впалых, как у покойника, желтых щеках его. Наследник предлагает поехать сейчас же засветло осмотреть церковь. Мы садимся в санки, наследник с великим князем Георгием Михайловичем, я с полковником Эшаппаром. В третьи санки садятся морской офицер и штатский. Первый был состоящий при наследнике лейтенант Бойсман, второй - штатский - лейб-медик Айканов.
  Поехали, правили сами, без кучеров. Через десять-пятнадцать минут были в церкви, где уже нас ждали духовник наследника протоиерей К.А.Руднев и еще какие-то лица.
  Церковь внутри была очень обширна. Прекрасный белого с розовым мрамора иконостас с образами Бруни {внука знаменитого), причем мне тут же было сказано, что образа эти временные и их решено заменить моими. Стены были оштукатурены и очень хорошо расположены, хорошего размера, приятного для росписи. Архитектором церкви был старик Симансон, давно, в молодости, состоявший при наместнике великом князе Михаиле Николаевиче. Симансон был талантливый художник, но, как говорили, плохой техник, что поздней и обнаружилось в абастуманской церкви.Осмотр длился около часу. Мы двинулись домой. Стало темнеть, так как ущелье рано скрывало от абастуманцев солнце, - оно ненадолго заглядывало туда.Вернувшись во дворец, я был приглашен к обеду и отправился отдохнуть в свитский дом, в свою комнату. Там предался думам, размышляя о только что виденном, пережитом...Помню, в один из дней, что я провел в Абастумане, в первый туда приезд, возвращаясь с какого-то официального визита, я был свидетелем следующего.Стоял солнечный, слегка морозный день. Подъезжая, я увидел у дворца на скамейке сидящим наследника в своей бурке, в нахимовской, надетой на затылок фуражке, осунувшегося, такого немощного, уходящего и, около него бодрого, крепкого, подтянутого по-военному лейтенанта Бойсмана. Я раскланялся. Наследник меня пригласил к себе. Какие-то незначительные, любезные, всегда сдержанные вопросы. Предлагает мне присесть... Он греется на солнышке, которое скупо заглядывало в ущелье...
  
  И вот я слышу где-то далеко, далеко заунывную хоровую песню, такую песню, которая в душу просится, такую, что сердце кровью обливается. Песня ближе и ближе... Слышны 'звуки каких-то инструментов, не то вторящих песне, не то причитающих, плачущих... Песня близится. Наследник грустно вслушивается, говорит: "Это кубанцы на прогулку идут..."
  Скоро звуки смолкли и снова послышались, не те причитающие звуки любимой женщины - матери, невесты, а удалые, победные... и сотня на конях показалась из-за угла. Впереди - бравый хорунжий, за ним музыканты, песенники, вся сотня на конях. Увидев наследника, кубанцы подтянулись. Кони заиграли, голоса еще удалей понеслись куда-то в горы. Сотня поравнялась с наследником, прошла мимо церемониальным маршем... А он, такой жалкий, изнемогающий, на ладан дышащий, приложил бледную, исхудалую руку к козырьку своей нахимовской, черной с белым кантом, фуражки.
  Сотня прошла дальше, в сторону Зекарского перевала. Голоса постепенно удалялись, замирали, потонули вовсе в горах... Наследник встал, простился со мной, пошел с Бойсманом во дворец, - я в свитский дом... Много лет прошло с тех пор, а я, как сейчас, слышу эти казацкие песни, то бесконечно тоскливые, то безмерно удалые.
  На следующее утро были поданы лошади, и мне передали, что великий князь Георгий Михайлович предлагает мне сейчас ехать с ним в Зарзму. Я быстро собрался, явился во дворец.
  Через несколько минут мы уже катили по Абастуману в сопровождении некоего Х-ва, грузина, хорошо знавшего местные и турецкий языки. 30 верст было до Зарзмы. По дороге сменялись дивные виды. Великий князь, зная места, пояснял мне их историю, быт и прочее. Часа через два вдали на высокой скале показался великолепный Зарзмский храм. Он стоял среди татарской деревни или аула. Мы подъехали, и наш спутник отправился в аул, чтобы найти там человека, который бы мог открыть храм и проводить нас туда. Великий князь, захвативший аппарат, пожелал снять храм, а также и меня на фоне этого дивного памятника грузинской старины. Скоро явились в сопровождении нашего проводника жители аула. Они низкими поклонами и особыми мусульманскими знаками выразили высокому гостю свое уважение, отперли храм. Перед нами предстало чудо не только архитектурное, но и живописное. Храм весь был покрыт фресками. Они сияли, переливались самоцветными камнями, то синими, то розовыми, то янтарными. Купол провалился, и середина храма была покрыта снегом. Всматриваясь внимательно, мы заметили, что и часть фресок уже погибла. Погибла дивная красота...
  Побродив по останкам былого великолепия, мы вышли на воздух и обошли храм кругом. Он ясно вырисовывался теперь своим темно-красным, запекшейся крови, силуэтом на фоне окрестных гор, покрытых снежной пеленой. Он был такой одинокий, забытый, никому не нужный...На обратном пути обсуждалась возможность реставрации храма. Она и была произведена на средства наследника уже после его кончины.
  К вечеру мы были в Абастумане. За обедом Зарзма была главной темой разговоров".
  ..........................................................................................................................................................
  "...мне необходимо было снова ехать в Абастуман, везти свои эскизы.для представления их наследнику. И мы двинулись разными путями на Кавказ: я - на Батум и Абастуман морем, Олюшка ( дочь Нестерова - прим. автора) с Е.А.Нестеровой на Новороссийск в Кисловодск, где мы должны были встретиться по моем возвращении из Абастумана.
  Из Батума я ехал той же дорогой на Боржом, с теми же встречами и проводами на станциях. Те же Ацхур, Ахалцых... Вот и Абастуманское ущелье. Теперь лето, все зелено, все залито солнцем, и само ущелье не такое мрачное. Четверик мчит коляску по извилистым берегам Абастуманки. Вот церковь, еще несколько минут и деревянный - как выставочный павильон или подмосковная дача - дворец наследника. Я ежедневно бывал в абастуманском храме, намечал мысленно то, что со временем должно быть написано на его стенах. Часто виделся с отцом Рудневым, который больше и больше нравился мне своей искренностью и горячим сердцем.Однажды наследник сообщил мне, что он считает для меня полезным, раньше, чем начинать роспись церкви, ознакомиться с образцами старой грузино-армянской архитектуры и живописью этих средневековых кавказских церковных памятников. Мысль эту наследнику, быть может, подсказал граф. Толстой. Так или иначе, но она была дельная, и я, конечно, не возражал против такого предложения. Тем более не возражал, что мне и самому хотелось повидать мозаики и фрески Гелатского монастыря, дивного храма в Мцхете, Сафорского монастыря, Сионского собора в Тифлисе и многое другое, что знал я по увражам... Тут же был решен мой отъезд в ближайшие дни в Кутаис. Лейтенант Бойсман снабдил меня бумагами, весьма внушительного содержания. Я откланялся наследнику, простился со всеми, кого знал, и двинулся через Зекарский перевал в долину Риона. Шестерик прекрасных коней медленно поднимал мою коляску на шестнадцать тысяч футов над уровнем моря. Вот, наконец, и перевал. Дивная первозданная панорама открывалась перед моими глазами. Предстояло верст более пятидесяти проехать, спускаясь вниз до самого Кутаиса. Четверик отпрягли, коляска моя, запряженная теперь лишь парой коней, на тормозах должна была осторожно спуститься в долину Риона. Дивные виды сменяли один другой. Показался Кутаис. Проехали по его незамысловатым улицам, миновали его. Впереди Гелатский монастырь. Вот и он показался. Дивный старый собор, а по бокам, как бы образуя улицу, симметрично шли по обеим сторонам, как игрушечные, тоже каменные, того же грузинского стиля, маленькие церковки. Это было так неожиданно, так ново и так выдержано в стиле. Строитель знал, что делал. Его план был очевиден. Монастырские корпуса дополняли этот план.
  Волшебная бумага Бойсмана быстро распахнула передо мной все двери. Я вошел в собор, и моему взору представилась прежде всего мозаическая абсида с богоматерью. Она напомнила мне базилики Рима, капеллу Палатина. Стройная, вся в синих тонах владычица небесная шествовала на заревом, золотом подернутом фоне. Она по форме куда была совершенней киевской "Нерушимой Стены". По всем стенам, пилонам и колоннам шли фрески, переплетенные своеобразным грузинским орнаментом... Я осмотрелся и просил сопровождающего меня монаха разрешить мне сделать несколько акварельных набросков. Конечно, разрешение было дано. Мне было предоставлено все, чтобы облегчить мое занятие. И я приступил к делу, нарисовал абсиду, некоторые фрески, - одна из них послужила мотивом для моего абастуманского "Благовещения". Так она была выразительна, так благородна и нежна в красках, так свежа, как будто прошли не сотни лет с момента ее написания, а лишь год или два.Сделав все, что мне было надо, я в сопровождении монаха обошел те игрушечные церковки, что шли к собору. Был у настоятеля, там закусил и, довольный тем, что видел и сделал, двинулся в дальнейший путь, к станции Михайловской, на Тифлис - Мцхет, славившийся своим собором.
  Собор этот виден издалека. Он возвышается над старым Мцхетом, он его центр. Желтовато-зеленый, с каменным куполом, с сияющим крестом, такой гармоничный с окружающей его природой, с горами, среди которых он вырос и стоит сотни лет...
  Я осматриваю, зарисовываю его фрески, пишу этюд с него на фоне родных гор и собираюсь ехать дальше, в Тифлис. Сажусь в скорый, идущий из Батума поезд. Сажусь, по своему новому положению, в отдельное купе первого класса и еду. Ехать недолго, что-то с час или два - не помню. Наружный вид Сионского собора очень хорош. Стиль его сохранился, если не полностью, то все же ничем не шокирует глаз после Гелатского и Мцхетского храмов. Роспись позднейшая - князя Гагарина, она не в стиле глубокой грузинской старины, но тон росписи приятный и не банальный. Вызванный настоятель храма предупредил нас, что ризница собора помещается чуть ли не на чердаке, что попадают туда через какой-то люк... Однако мое желание было так непреодолимо, что и старик настоятель, и мой егермейстер поняли, что тут ничего не поделаешь и через люк лезть придется. Полезли, выпачкались в пыли, но то, что я увидел, искупало все лишения, все трудности. Ризница, хотя и не была в идеальном порядке, все же представляла несомненный драгоценный церковно-археологический материал, однако уступающий московской патриаршей ризнице. Выбравшись тем же путем обратно, я поблагодарил настоятеля, и мы отправились осматривать туземный базар. На другой день смотрели огромный и плохой Александровский собор, где в картинах Рубо могли видеть эпизоды покорения Кавказа, сдачу Шамиля и прочее... Побывавши на горе в монастыре св. Давида, поклонились могиле Грибоедова, и после обеда я отправился на вокзал и, простившись с моим чичероне, поблагодарив его, уехал через Баку - Владикавказ в Кисловодск, где меня ждала моя дочка, проживающая у М.П.Ярошенко. Таким образом, закончился мой обзор грузинских церковных памятников. Позднее я предполагал проехать в Армению, но неожиданные события совершенно изменили мои планы.
  ..................................................................................................................................................
  
  Я еще оставался в Киеве, работал над эскизами. Количество их увеличивалось... Впереди меня ждала новая поездка в Абастуман. По слухам, после кончины наследника там многое изменилось к худшему!
  ...........................................................................................................................................................
   Подготовив все что надо, я уехал снова на Кавказ. Летом дорога до Абастумана была приятной, скорей прогулка, тем более что я знал, что пребывание в Абастумане займет несколько дней.
  Осмотрев церковь, решил приступить к загрунтовке стен, поручив ее архитектору Свиньину. Этот; Свиньин, вятич из крестьян, не даровитый, но ловкий, как-то пролез к высочайшим. Ему, простоватому на вид, якобы преданному, поверили. Он сделался архитектором двора его величества.При изменившемся положении в Абастумане Свиньин задумал обесценить абастуманский храм, созданный талантливым Симансоном. Он бранил Симансона, говорил, что храм недолговечен, о чем намекал вел.князю Георгию Михайловичу и императрице Марии Федоровне - "старухе", как он называл императрицу за глаза. И, подготовив почву, думая встретить во мне соучастника, сообщил мне свою счастливую мысль - доложить государю и императрице-матери о безнадежном положении абастуманского храма, предложить им построить, по образцу Зарзмской церкви, другой - лучший - в Гатчине, поблизости дворца. Такой храм должен был не только сохранить память о наследнике, но своим видом напоминать о нем августейшей матери. Я должен поддержать такой проект, потому что я же и распишу гатчинскую церковь. Мне выгодно это тем, что не надо будет жить где-то в скучном Абастуманском ущелье, я буду "на виду" и т.д.Свиньину казалось все делом легким. От предложения я наотрез отказался, о чем и написал простодушному вятскому мужичку... Все же я доверил ему загрунтовку церковных стен.Из Абастумана я проехал в Москву, оттуда в Париж. Осмотрел Всемирную выставку, побывал в музеях, осмотрел то, что видел в предыдущий приезд и много нового, еще не виданного.
  ...........................................................................................................................................................
  До сих пор я ничего не сказал о своем знакомстве с княгиней Натальей Григорьевной Яшвиль, имевшей в моей жизни, особенно второго киевского периода, большое значение. Я познакомился с ней в стенах Владимирского собора в пору его окончания.
  Тогда Наталья Григорьевна была недавно овдовевшая молодая женщина. Она была замужем за потомком того князя Яшвиль, который участвовал в убийстве императора Павла, после чего остаток жизни провел в покаянии о содеянном.
  ........................................................................................................................................................
  В Абастумане я был теперь с молодой женой. Там нашел я большой непорядок.Помощник Свиньина - архитектор Луценко загрунтовал стены неумело, небрежно. Материал для агрунтовки был взят самого плохого качества, результатом чего было то, что загрунтовка вместе с написанным по ней орнаментом быстро стала отставать от стен. Огромные затраты времени и денег были напрасны.Я вынужден был поставить перед великим князем вопрос об удалении Свиньина и его помощника и о полном невмешательстве в церковные работы дружественно настроенных к Свиньину лиц. Решено было к докладу великому князю и графу И.И.Толстому в качестве вещественных доказательств послать несколько аршин грунта с позолоченным по нему сложным грузинским орнаментом. Грунт этот при малейшем прикосновении к нему ножа отставал от стен лентами. Эти ленты я накатал на вал и в таком виде отправил в Петербург.В своем докладе я просил великого князя или все работы по перегрунтовке доверить мне единолично, или освободить меня от работы в Абастуманской церкви. В конце доклада я говорил, что в ближайшие дни уезжаю в Уфу, остановлюсь на несколько дней в Москве. Устал я тогда страшно, не столько от работ, сколько от борьбы с абастуманцами. Для такой борьбы у меня не было ни охоты, ни призвания. Приехав в Москву, я получил от великого князя следующую телеграмму: "Москва, Академику Нестерову. Письмо Ваше получил. Вполне Вам доверяю, очень надеюсь, что все работы, Вами начатые, будут продолжаться. Посторонних вмешательств допускать не буду. В сентябре приеду в Боржом. Георгий". Адрес мой не был указан, и телеграфист после долгих поисков нашел меня в гостях.
  Таким образом, враг был посрамлен. В Москве, ввиду перегрунтовки церковных стен, я совещался с учеными-химиками. Показал им ленты, снятые со стен храма. Для меня стало совершенно ясно, что злоупотребления были несомненные. Скоро я успокоился. Телеграфировал обо всем своим абастуманским друзьям. Тогда же, из Петербурга в Абастуман было дано распоряжение, чтобы мне впредь никаких препятствий не чинили.
  Вместо Уфы я ненадолго проехал в Киев и в сентябре снова был в Абастумане. В Боржоме был принят с докладом вел.князем Георгием Михайловичем, энергично подтвердившим то, о чем он телеграфировал мне в Москву.В Абастумане я нашел все в порядке. Работы по перегрунтовке шли ускоренным темпом. Вскоре оказалось, что купол, заново перекрытый Свиньиным (что обошлось будто бы недешево), с появлением осенних дождей стал вновь протекать. Работать в нем было невозможно, о чем я и телеграфировал великому князю, предлагая созвать комиссию.Снова начались интриги. Хотя мне и без труда удалось установить факт протекания купола, все-таки в Абастуман экстренно прикатил Свиньин. Он со своими приверженцами горячо отстаивал дело рук своих. Я же и на этот раз действовал решительно, сняв с себя всякую ответственность в этом деле. Крылья, своды и паруса продолжали протекать. Свиньин упорствовал, и я стал снова подумывать, не пора ли мне складывать чемодан, готовиться к отъезду из Абастуманского ущелья. Ждали приезда на Кавказ великого князя: "Вот приедет барин..." и т.д.
  Наконец, великий князь приехал в Боржом. От ктитора нашей церкви, подполковника Попова, он узнал о ходе работ, остался доволен, просил передать мне, что разрешает поставить леса для осмотра купола и созвать комиссию по моему усмотрению. Таким образом, приезд Свиньина в Абастуман не имел дурных последствий для дела. В Петербурге ему перестали слепо верить.Вскоре и я поехал в Боржом с докладом о ходе работ. Тогда же, по моему указанию, в комиссию был приглашен строитель храма старик Симансон. Помощник же Свиньина архитектор Луценко был устранен от дел такой телеграммой великого князя гр. И.И.Толстому: "Ваш Луценко оказался порядочный мошенник. Немедленно удалить его от всех работ, мне подведомственных".
  Наконец, мы в Абастумане вздохнули свободно. Можно было работать спокойно. В декабре я оставил Абастуман. Работы без меня продолжались под руководством моего помощника. Несколько позолотчиков с не очень благозвучными фамилиями (Гнидов, Шелудько) писали орнаменты. В Петербурге тогда вышла книга А. Бенуа о русском искусстве. Мой приятель был недоволен отзывом Александра Николаевича обо мне. Однако книга была написана человеком даровитым, чутким - была необходима. Взгляд Бенуа на мое иконописное искусство не был мягок, он был куда проникновеннее, глубже всего того, что тогда обо мне писалось и говорилось. Конечно, мне было бы приятнее, если бы Бенуа высказал свой взгляд на мою иконопись дружески, не в печати, а в личном разговоре (как позднее он мне и говорил), желая мне лишь добра, спасая меня от меня самого, не давая соблазна на мои счет людям неустойчивым, дурно ко мне настроенным. Но сам по себе, повторяю, взгляд Александра Николаевича на мое церковное искусство я считал и считаю живым, горячим, во многом верным. Я не защищаю книгу Бенуа безусловно, со многими из его взглядов я был и остался не согласен.
  ...........................................................................................................................................................
   В конце января нового года я с женой уехал в Абастуман через Москву - Тифлис. В Москве шумели Леонид Андреев, Горький. Леонид Андреев не казался мне большим талантом. Искусственное, надуманное мешало ему стать в уровень с теми, с кем любил он фигурировать: с Шаляпиным, с Максимом Горьким, достигшим к тому времени полного развития своего дарования.
  
  Приехав в Абастуман (в который раз, я и счет потерял), я застал половину орнаментов конченными. Церковь, благодаря золотой инкрустации по белой, как бы слоновой кости стене, становилась нарядной, "пасхальной"... Пошли рабочие дни, они сменялись субботними или воскресными поездками за пределы Абастумана. Мы радостно выезжали из нашего ущелья. Перед глазами на много верст расстилалась долина, видны были ближние и дальние горы. Мы отдыхали на солнце, оно так щедро разливало свои лучи по широкому простору берегов Рионы и Куры. Комиссия по осмотру купола церкви была собрана, был и строитель ее Симансон. Все высказывались весьма туманно, а старый придворный Симансон уклончиво заметил, что сейчас что-либо сделать с заново перекрытым куполом "трудно". На этом и разошлись. У меня же на этот счет была уже своя думка. Необходимо было ехать с докладом в Петербург. Великому князю было теперь не до купола, не до нас с Симансоном (были юбилейные дни основания Петербурга). Однако, несмотря на это, в мае я был в Петербурге, видел своего патрона, мой проект относительно купола был одобрен, и я выехал в Ялту.
  Там мы с женой пробыли недолго, встретили в Алупке Виктора Михайловича Васнецова, я проехал дальше в Гагры, где был один принц Ольденбургский. Принят я был любезно, и от имени принцессы мне было передано разрешение написать свои образа в "архаический" иконостас базилики не на месте, а на медных досках, что очень упрощало дело, и мы с ближайшим пароходом уехали в Батум - Абастуман.
  Работы без меня шли вяло. С моим приездом все ожило, все подтянулись.
  Начался лечебный сезон, музыка во второй роще. После тяжелого рабочего дня плохо гулялось мне, не то было в голове. Святые угодники, мученицы неотступно следовали за мной.
  Однажды ( это было в 1903 году) неожиданно явился ко мне М.Горький с женой - Екатериной Павловной и со свитой, из которой помню только одного - редактора "Знания" Пятницкого. Горький выглядел отлично, он загорел, поправился, был в хорошем настроении.
  Я предложил осмотреть церковь. Мы поднимались по лесам в самый купол. Алексей Максимович хвалил церковь, хвалил искренне. Особенно нравилась ему "Св.Нина", незадолго перед тем написанная мной на одном из пилонов храма. Лицо Нины было не совсем обычно. Написал я его с сестры милосердия Петербургской Крестовоздвиженской общины, приехавшей отдохнуть, подышать абастуманским горным воздухом, подмеченной где-то в парке моей женой. Сестра Копчевская (так звали мою "Нину") действительно обладала на редкость своеобразным лицом. Высокая, смуглая, с густыми бровями, большими, удлиненными, какими-то восточными глазами, с красивой линией рта, она останавливала на себе внимание всех, и я, презрев туземных красавиц, кои не прочь были бы попозировать для излюбленной грузинской святой, познакомился с сестрой Копчевской и написал с нее внимательный, схожий этюд. Он и послужил мне образцом для моей задачи. Этот же этюд пригодился мне еще однажды: я ввел это оригинальное лицо в толпу своей "Святой Руси". Она изображена на заднем плане, в белой косынке своей общины. Горький высказал сожаление, что церковь эта не в столице, а где-то в далеком Абастуманском ущелье. Настоятель церкви показал гостю церковные богатства, принесенные в дар высочайшими особами. После осмотра все отправились к нам завтракать, говорили о текущих событиях в столице, в России.
  Горькому, по его словам, тогда не работалось. Путешествовал он для укрепления здоровья.
  Часов в шесть Алексей Максимович и его спутники собрались на нашем балконе к обеду. К этому времени весть о том, что в Абастуман приехал Горький, облетела все ущелье. Местные жители и "курсовые", приехавшие в модный тогда курорт из Тифлиса, узнав, что Горький у нас, к концу обеда собрались у нашей террасы. Барышни, студенты сначала робко, а потом смелей стали выражать свои чувства, бросать на террасу цветы. По желанию Алексея Максимовича пришлось опустить занавеси. Несмотря на эту меру толпа росла, к вечеру восторженная молодежь закидала нашу террасу букетами жасмина.
  Горький к тому времени уже был пресыщен. Все эти знаки подданичества больше не занимали его. В ту же ночь путешественники покинули Абастуман, через Зекарский перевал уехали в Кутаис. Отклики его пребывания в Абастумане оставались еще долго. Абастуманцы внимательно следили по газетам за его триумфами. Я же с Горьким после того больше не встречался никогда...
  В конце августа я выехал в Гагры, чтобы поставить в иконостас базилики написанные за лето образа. Чудная дорога, голубое тихое море. Все чары благодатного юга опутствовали мне. В Гаграх я не нашел своих заказчиков. Они были еще на севере. Поставив образа, я тотчас же уехал в Киев, с тем, чтобы через месяц вернуться в опостылевший к тому времени Абастуман, куда мною был приглашен А.В.Щусев осмотреть протекавший купол.
  Дело оказалось легко поправимым. В куполе до и после перекрытия его вокруг креста оставалось пространство достаточно большое, чтобы через него дождевая вода и талый снег могли проникать внутрь и впитываться в пустотелый кирпич. В нем теперь скопилось много воды, она давала сырость, мешавшую росписи церкви. Щусев своим молодым чутьем скоро напал на причину всех бед и предложил прежде всего выпустить накопившуюся воду, пробив пустотелый кирпич внутри купола. Затем, заделав пробоины кирпича, он приказал сделать воронку из красной меди, плотно облегавшую стержень креста, и залить крест свинцом. Таким образом, доступ влаги в купол был прекращен.
  Задача была выполнена прекрасно. Купол начал мало-помалу просыхать и скоро стал пригодным к росписи. То, чего не могли сделать опытные архитекторы, удалось легко достичь талантливому молодому их собрату. Щусеву церковь и ее роспись понравилась. Пробыв несколько дней, он уехал в Киев, где под его руководством шли работы по орнаментации трапезной лаврской церкви... В Киеве я написал две-три небольших картинки из соловецких воспоминаний, готовил последние эскизы для Абастумана.
  
  Побывав в Петербурге, показав великому князю остальные эскизы Абастуманской церкви, я выехал туда через Ялту. В Абастуман из Уфы приходили вести, что мой восьмидесятишестилетний отец день ото дня слепнет, дряхлеет. Окружающим нелегко с ним живется. В Киеве моя Ольга кончала институт, предполагала уехать в Уфу, а затем вместе с моей сестрой побывать в Абастумане, посмотреть, что я там натворил. К тому времени мне оставалось написать только девять композиций из пятидесяти.
  
  В Абастумане с каждым днем приближался момент снятия лесов, и скоро должно было предстать перед абастуманцами содеянное мною за два года. В конце, июня появились слухи, что экзарх Грузии Алексий, объезжая свою епархию, заедет в Боржом и к нам в Абастуман посмотреть, что делается в новом храме. Мои недруги ожили. Вскоре мы узнали, что экзарх не только будет в Абастумане, но что 3 июля предполагает служить в нашей церкви всенощную, а 4-го - обедню. А у нас же по всей церкви леса, пыль, шагу ступить нельзя, чтобы не запнуться, по неопытности не набить себе шишек о бревна, - а тут это неожиданное архиерейское служение.
  Народу в Абастуман, как всегда в сезон, понаехало множество. Такие слухи нимало не смутили нас - настоятеля, ктитора храма и меня. Задолго до таких вестей было нами условлено все лишние леса снять, а лишними были сейчас весь центр храма с пола до купола и леса снаружи храма. Кстати, мы решили снять и боковые, внутренние, так как то немногое, что оставалось просмотреть в правом и левом крыле храма, можно, было достать и со стремянок, с подвижных лесов. И мы решили в несколько дней осуществить намеченный план - освободить от лесов весь храм. Работа закипела. С шести утра до семи вечера тенгинцы за хорошую плату работали с нами, не покладая рук. С каждым часом храм больше и больше открывался, и сердца наши радовались.
  В эти немногие дни мы преобразили груду бревен, досок, вороха пыли в стройную, нарядную, сверкающую золотым орнаментом церковь. Все, кто ее видел, поздравляли нас, радовались с нами. Уверовали, что конец росписи не миф, как утверждали наши противники.
  3 июля церковь была в полном блеске. Сотни огней сияли в паникадилах, в подсвечниках. В 6 часов о. Константин прошел в драгоценном облачении к паперти. В то же время вдали показался экипаж экзарха.Владыка, крупный, благодушный, вышел из экипажа. Здесь, на наружной паперти, о. Константин, горячий, искренний оратор, встретил его с крестом, с внушительным словом, дав понять владыке, что тут все "утверждено и одобрено высочайше". Таким образом, поставил его в положение "не ложное". Тот, став на такую точку, все понял. Экзарх вошел в храм (еще было светло), осмотрелся и сразу просиял: не это он, по наветам в Тифлисе, думал найти здесь... и рад был, что случилось так, а не иначе. Войдя в алтарь, поздравил нашего милого батю с великолепным храмом, с понравившейся ему росписью. Началась всенощная. Я переживал вторично дни Владимирского собора. После всенощной настоятель представил меня владыке, и я вместе со всеми был приглашен к чаю, во дворец, где остановился экзарх.
  Чай затянулся до 12-го часу. О многом расспрашивал меня благодушный старик. Многое он узнал тогда, чего не знал, сидя у себя в Тифлисе. С ним приехало несколько человек его свиты. Между ними был молодой протоиерей Иоанн Восторгов.
  Ласково отпустил всех нас экзарх.На другой день была назначена торжественная литургия в новом храме. Народу было множество. Всем хотелось посмотреть роспись, которую многие после всенощной знали, говорили о ней.................В Уфе умер глубоким стариком отец. Сестра была на пути из Абастумана в Уфу, приехала ко дню похорон, видела, как Уфа отозвалась на смерть отца, старейшего из ее граждан.
  Ольга оставалась еще в Абастумане. В начале октября все работы в церкви были закончены, были сняты с них фотографии...Скоро я покинул Абастуман, чтобы никогда туда не возвращаться. Думается, что сделанное мною в Абастумане было бы иным, лучшим, если бы оставался в живых наследник Георгий Александрович. При нем не было бы тех интриг, злоупотреблений, какие выпали на мою долю после его смерти.
  Таким образом, мною был пройден еще один этап художественный и житейский.
  По дороге в Киев заехал в Крым. Был с подробным докладом у великого князя Георгия Михайловича. Тогда он только что построил у себя в имении церковь в грузинском стиле. Не помню кто был строителем этой грациозной церковки. Великий князь попросил меня рекомендовать ему декоратора-художника. Я указал ему все на того же Щусева. Во время моего доклада о перипетиях в Абастуманском куполе великий князь не без тревоги спросил меня: "Что это все стоило? Тысячи полторы?" Я ответил, что "меньше", и подал великому князю счет слесаря-немца. Тот взял за медную воронку к куполу, за то, чтобы ее припаять и залить все свинцом, не 1500 рублей, как думал великий князь, а... 75 рублей."
  
  Так кончаются воспоминания Нестерова, связанные с его работой и пребыванием в Абастумани.
  
  Из дневника Николая Второго за 1896 год:
  "2-го октября. Среда.
  День стоял серый, но не холодный. После кофе пошел с Аликс прогуляться немного по городу. Окончил дела и начал письмо к дорогой Мама! Слава Богу, известия от нее из Абастумана о Георгии лучше и успокоительны!"
  
  
   В 1898 году состояние цесаревича не внушало опасений. Все три Михайловича наперебой старались сделать ему что-нибудь приятное - из писем видно, насколько душевными были эти три великих князя, внуки Николая Первого. Самым талантливым из этих трех Михайловичей был великий князь Николай Михайлович - внук императора Николая I, названный в его честь. Человек разносторонний, любознательный, прозванный почему-то Бимбо. Он был широко известен в научных и художественных кругах России своими трудами по энтомологии, истории, покровительством художникам.
  Столь же талантливым и разносторонним, любителем истории, был Георгий Михайлович. Александр Михайлович, очень красивый мужчина, увлеченный вначале морем и бывший адмиралом, потом занимался развитием авиации в России. В 1898 году Николай Михайлович писал императору:
  
   "16 Апреля 1898. Тифлис
  Милый Ники
  Прежде всего позволь мне от всей души поблагодарить Тебя за Твое соболезнование по поводу кончины бедняги Сиверса (управляющий в Боржоми, покончивший самоубийством - прим. автора), которое меня весьма тронуло. Я лишился человека, с которым 17 лет не расставался, любил, доверял и делил и радость, и горе. Эта минута малодушия его погубила; он не мог перенести мысль, что его подчиненный мог так нахально все растратить без его ведома, при полном к нему доверии, несмотря на неоднократные мои предосторежения. Особенно тяжело и грустно мне в Боржоме на моей даче, где все его напоминает.
  Другая забота теперь - это болезнь князя Георгия Дмитриевича Шервашидзе, которая неизвестно чем еще кончится. Его посылают на днях с нашим доктором Гауделином на консультацию к Эвальду в Берлин. Подозревают, или рак в желудке, или язвы в кишках, хотя я, грешный, просто объясняю себе болезнь сильным нервным расстройством после истекшего года, где у него было забот много, а неприятностей еще больше. Дай-то Бог, чтобы поездка его закончилась благополучно - это редкий человек по своей душе, по прямоте своего характера и по своим стойким убеждениям, что изо дня в день делается реже, особенно в наш век.
  Три первые дня Святой Пасхи я провел в Абастумане у Джорджи, и нашел брата Твоего веселым, поздоровевшим и торжествующим, что ему удалось провести всю зиму и весну у себя. Скоро он собирается на некоторое время ко мне в Ликани и режим будет с часами и привычками вполне абастуманский.
  ..................................................................................................................................................
  Вообще на Кавказе теперь все спокойно, главное ввиду отсутствия князя Голицына, который черезчур всех запустил и обозлил против себя. Все его нападки на прежние порядки покойного С. А. Шереметева слишком преувеличены, нельзя же всех гнать, всех считать за воров, никому не доверять. А пришлые новые элементы до сих пор ничем себя не проявили, кроме как полным незнанием условий края и неумной придирчивости к местному населению. Поверь мне, что нет более консервативных людей, как эти самые грузины, татары, курды, а что касается пресловутых армян, то любезностью и тактом добьешься больше, чем постоянными придирками и угрозами. Что касается меня, то я и армян считаю вполне консервативными и, к сожалению, даже более, чем население Твери или Тулы. Кроме самой маленькой горстки, большинство их и не думает мечтать об армянском царстве; и понятно, что они зорко следят за своими коммерческими интересами.
  Кроме того, их недавние предки проливали свою кровь за Россию, так же как и русские люди, а князья Воронцов и Барятинский, а также и мой батюшка, отлично ладили со всеми. Теперь же все говорят о русском знамени, а между тем как часто это русское знамя служит только для проведения всяких либеральных идей в потоке статей "Нового Времени".
  То же скажу и про администрацию края. Взятки не берут больше, чем повсюду, но лишь бы дело шло, лишь бы было доверие к губернаторам, уездным начальникам, лишь бы они были на высоте своей задачи, знали бы условия края, потребности населения и все пошло бы как по маслу.
  Прости меня, я увлекся, но право, я слишком люблю Кавказ, чтобы не пришлось всего этого к сердцу, а теперешнее неудовольствие мне больно, и последствия, если это продолжится, могут быть очень негативными.
  Что касается моей заграничной поездки, то она прошла прелестно. В Париже видел много интересного, а также весьма интересные личности ...Посмотрел я ателье различных художников... Масса чудных произведений живописи и скульптуры. У Фламенга я не удержался и приобрел "La charge de Maréchal Ney à Vaterloo" за 60 франков. Эта картина будет выставлена au salon de 1898; надеюсь, что Ксения и Сандро ее увидят. Собственно говоря, я никогда бы не рискнул купить картину за такую сумму, если бы даже и имел свободные деньги, но я изобрел новый способ, наскоком в Монте Карло, выиграл вдвое в течение пяти дней, а по телефону дал знать, что Ватерлоо мое.
  Такие случаи редки, но весьма приятны. Картина будет висеть у меня в кабинете в Боржоме. Приобрел еще портреты Murat par le baron Gros и Duroc, также писанные художниками первой Империи, кроме того много гравюр портретов русских генералов. Надеюсь, что когда-нибудь при Твоем посещении Кавказа, все подробно Тебе показать.
  Всю мою коллекцию портретов, миниатюр, гравюр я хочу завещать музею Императора Александра III; как есть Лобановская комната, может быть разрешишь после моей смерти и комнату для коллекции покойного "Бимбо".
  ...............................................................................................................................................
  
  Еще раз прости меня за откровенный тон этого письма и за размеры, равно и ужасный мой почерк. Прошу Тебя поцеловать ручки Аликс et me rappels a son bonviai. Крепко и нежно Тебя обнимаю.
  Твой преданный Николай М."
  
  ( Увы, блестящие коллекции, находившиеся в Боржоми и в Абастумани, в большей своей части погибли. В частности, в одном из блогов недавно появилась запись о том, как был разграблен абастуманский дворец и как впоследствии был уничтожен эскиз "Купальщицы" Ренуара, находившийся во дворце в Абастумани).
  
  Жизнь великого князя Георгия Александровича в Абастумани состояла из лечебных процедур, поездок по окрестностям в летнее время, учебой. Надо сказать, что это занимало много времени. Окружение наследника старалось устраивать интересные вечера, пикники, балы, часто костюмированные, что очень нравилось и в Петербурге. Вокруг наследника всегда было много молодежи из Петербурга и Тифлиса. Известно, что наследник крестил дочку местного директора почты, Артемия Каламкарова. Супруга Каламкорова принимала участие в придворной абастуманской жизни. Ничто не предвещало близкого трагического конца. Но несчастье пришло неожиданно.
  
  В газете "Кавказ" в 1899 году было помещено подробное описание кончины наследника цесаревича Георгия Александровича. Позже оно было перепечатано в журнале "Нива".
  
  "В понедельник, 28-го июня, Наследник Цесаревич, приказав подать трицикл с бензиновым двигателем, гулял в дворцовом саду, осматривая цветочные насаждения. В 9 часов утра Его Императорское Высочество изволил сесть на трицикл и совершить прогулку по шоссе, по направлению к Зекарскому перевалу. Погода была хорошая, при небольшом ветре. Наследник Цесаревич ехал очень быстро (трицикл Его Высочества развивает скорость до 35 верст в час). За дворцом великих князей Георгия и Александра Михайловичей, заметив впереди себя медленно ехавшую телегу из Абас-Тумана в усадьбу графа Олсуфьева с молоканкой-молочницей Анной Дасоевой, Наследник Цесаревич изволил дать сигнал, и работник Дасоевой, мальчик Афанасий Семенихин, сейчас же свернул телегу в сторону от дороги, освободив последнюю для проезда Великого Князя. На приветствие находившихся на телеге Его Императорское Высочество, милостиво улыбаясь, соизволил ответить поклоном, быстро продолжая путь. После этой встречи телега Дасоевой все время ехала по краю шоссе, оставляя дорогу для свободного обратного проезда Цесаревича. По словам Анны Филипповны Дасоевой, не прошло и десяти минут после описанной встречи, как она увидела, что Его Императорское Высочество, на велосипеде же возвращаясь обратно, изволил уменьшить ход машины и отплевывался густой кровью, что было в 35 саженях от места, где ныне водружен крест, и на каковом протяжении теперь проложен обходной путь. Дасоева, заметив это и окровавленный китель на Наследнике Цесаревиче, немедленно послала Семенихина во дворец Его Высочества за помощью, сама же, подбежав к Великому Князю, поддержала Цесаревича и спросила: - Что с Вами, Ваше Высочество?
  -Ничего, - ответил Цесаревич слабым голосом, и в это время у Его Высочества подкосились ноги.
  Дасоева тихо и бережно опустила Августейшего больного на землю, на бок, поместив голову Цесаревича на каменное возвышение, а сама, схватив пустой кувшин из под молока, побежала к речке, протекающей приблизительно в 3-х саженях от этого места. Почерпнув воды, она поспешно стала освежать водою Страждущему Цесаревичу голову и рот, очищая уста Его от запекшейся крови. На предложение Анны Дасоевой откушать воды, Наследник Цесаревич, направив на женщину широко раскрытый взор, тихо кивнул головой и ослабленным движением руки изъявил на это согласие; но Его Высочество, вследствие сильного кровоизлияния горлом, не мог принять воды. Тут Дасоева заметила, к своему ужасу, что на лице Августейшего Больного стали выступать пятна, не предвещающие благополучного конца. В 9 часов 35 мин. Его Императорское Высочество Наследник Цесаревич и великий Князь Георгий Александрович тихо, без страданий, в Бозе почил. С момента, как Великий Князь остановил ход трицикля и сошел с него, до кончины Его Высочества прошло не более пяти минут.
  
  Анна Дасоева, все еще надеявшаяся на возможность спасения Его Высочества, но убедившаяся в своем бессилии, оставила Цесаревича на месте и пустилась бегом к казачьему посту, находящемуся по сю сторону дворца Великих Князей Георгия и Александра Михайловичей, дать знать о печальном событии. На пути, случайно встретив какого то мальчика мусульманина, а затем гулявшего по шоссе подпоручика гренадерского Мингрельского полка Касимова, Дасоева поспешно сообщила им, рыдая, о несчастии с Наследником Цесаревичем и, направив их к месту катастрофы, сама продолжала путь к казакам. По сообщению Дасоевой, казаки в тот же миг вскочили на седла и поскакали к месту катастрофы и дворец Его Высочества. Тем временем и Семенихин успел сообщить о несчастье, и из дворца мчались в экипажах врач Наследника Цесаревича лейб-медик Айканов и лица свиты Его Высочества. Тело в Бозе почившего Цесаревича перевезено было во дворец, а на месте обагренном кровью Его Высочества, временно поставлена была палатка и приставлена стража. На другой день, 29-го июня, в 10 часов утра, состоялось вскрытие тела в Бозе почившего Цесаревича и бальзамирование, произведенные временно находившимся на водах старшим ординатором Семеновского госпиталя в Петербурге г. Бирулей, в присутствии Тифлисского губернатора И. Н. Свечина, местного коменданта генерал-майора Рыльского, лейб-медика Айканова, прокурора Е. Н. Нимандера, главного врача местного госпиталя Гопадзе, врачей гг. Текутьева, Воскресенского, Максимовича и др. Вскрытием установлено, что смерть Наследника Цесаревича последовала от внезапного разрыва легочного сосуда и сильного кровоизлияния горлом. Бальзамирование тела Наследника Цесаревича закончилось в 8-30 час. вечера".
  О том, как умер Георгий Александрович рассказала и великая княгиня Ольга Александровна.
   "Ольга Александровна рассказала мне, что ее брата нашла крестьянка. Он лежал на обочине дороги рядом с перевернувшимся мотоциклом. Умер он у нее на руках. Изо рта у него текла кровь, он кашлял и задыхался. Женщина, принадлежавшая к религиозной секте "молокан", была доставлена в Петергоф, где поведала убитой горем Императрице-Матери о последних мучительных минутах жизни ее любимого сына.
   -Мне запомнилась высокая, в черном платье женщина с Кавказа в черной с белым накидке, которая молча скользила мимо фонтанов. Она походила на персонаж из какой-нибудь греческой трагедии. Мама сидела с ней, запершись, часами.
  Относительно кончины Великого князя по России ходили самые зловещие слухи, но Великая княгиня была уверена, что смерть его была вызвана легочным кровоизлиянием, вызванным тряской при езде на мотоцикле, кататься на котором ему было строго запрещено".
  
   Отпевание наследника цесаревича происходило в храме Александра Невского. Отпевал его архимандрит Гермоген, прибывший из Тифлиса. Он же произнес пламенную речь. Последние проводы наследник цесаревича были запечатлены на многих фотографиях. Был снят и фильм. Затем в сопровождении конвоя, свиты и других лиц траурный поезд отправился в Михайлово, теперешнее Хашури, где находилась ближайшая железнодорожная станция. На всем пути до Михайлово были устроены молебны, сотни людей выходили к дороге, по которой двигался траурный кортеж. Затем поездом до Поти, пароходом до Одессы, а там уже тело сына встречала вдовствующая императрица. С подобающими почестями тело наследника престола было погребено там, где покоились все члены императорской семьи - в соборе Петропавловской крепости. Петербург был погружен в траур, даже газовые фонари на Невском были украшены черными креповыми лентами. Во всех посольствах России был объявлен траур. Поскольку Великий князь Георгий был наследником престола, придворный траур продолжался год.
   Императрица Мария Федоровна получала слова утешения от всех своих многочисленных родственников, любивших Георгия Александровича. Сохранилось письмо ее отца, короля Христиана : "То что ты, ангел, провожала бездыханное тело сына так далеко, показывает, какое у тебя любящее материнское сердце, ведь каким тяжелым должен был быть этот путь, множество церковных служб в разных больших городах по дороге в Петербург, где службы проводились несколько раз в день, и, наконец, ужасные похороны. Я знаю, как истекало кровью твое сердце...".
  
  Смерть Великого князя Георгия положила конец ежегодным поездкам всей семьей в далекий Аббас-Туман.
  
  Послесловие
  
  Судьба близких и людей, окружавших Георгия Александровича, была разной. У многих - трагической.
  
  Император Николай Второй погиб со всей своей семьей - они были расстреляны большевиками в Ипатьевском доме в Екатеринбурге.
  
  Императрице Марии Федоровне и сестрам - Ксении и Ольге с семьями удалось эмигрировать из Крыма.
  
  Великий князь Михаил Александрович был расстрелян в Перми 13 июня 1918 года.
  
  Великие князья Георгий Михайлович и Николай Михайлович были арестованы, а затем расстреляны у стен Петропавловской крепости в 1919 году.
  Николаю Михайловичу претила сама мысль стать эмигрантом. Он писал об этом своему другу в Париж, - почтовое сообщение все еще действовало, но он писал через французское посольство - что дороже "Биксио" (тайное французское обществе) у него на свете нет ничего, и что он знает, что его скоро арестуют и расстреляют во дворе Петропавловской крепости. У него была в это время еще полная возможность выехать - его друг, французский посол Нуланс, все еще был в Петрограде, но он не уехал и, как все остальные великие князья (их было около десяти, застрявших в Петрограде), был расстрелян именно так, как предвидел. Ему, между прочим, позволили взять с собой во двор любимого котенка, и он под расстрелом стоял, держа его у груди
  
  
  Великий князь Сергей Михайлович в начале апреля 1918 года выслан большевиками из Петрограда в Вятку, в мае 1918 года перевезён в Екатеринбург, а затем в Алапаевск. В ночь на 5 (18) июля 1918 вместе с другими членами дома Романовых вывезен за город, оказал сопротивление и был застрелен. Его тело вместе с ещё живыми алапаевскими узниками из рода Романовых было сброшено в одну из заброшенных шахт железного рудника Нижняя Селимская.
  
  Великий князь Михаил Михайлович (Миш-Миш) исчез с русского горизонта, женившись на красавице, внучке Пушкина, чем вызвал возмущение в дворцовых кругах: брак считался морганатическим, графиня Меренберг, потом графиня Торби, дочь младшей дочери Пушкина Наталии, рожденной в 1836 г., была с первым мужем разведена.
  
  Из письма адмирал Колчака: " Беспорядки в Кронштадте начались 28 февраля 1917 г. забастовкой на пароходном заводе. Поздно вечером на улицы стали выходить части гарнизона, поддержанные матросами учебного минного отряда. К утру 1 марта город оказался в руках восставших. За ночь было убито около 50 офицеров, расстрелянных у рва за памятником вице-адмиралу С.О. Макарову на Якорной площади, свыше 200 офицеров арестовано. По всему Кронштадту распространились самосуды, грабежи, захваты винных складов. Главный комендант порта и генерал-губернатор Кронштадта адмирал Р.Н. Вирен был заколот штыками на Якорной площади утром 1 марта".
  
  
  
  
  Для этой статьи использованы материалы из интернета и собственного архива автора.
Оценка: 7.05*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"