Именем звездного океана, что катит волны над нашими головами...
Мудростью древних, что пронесла нас через него...
Таинством силы, что даровала нам жизнь...
Гневом проклятия, что терзает нам плоть...
Мы - молы.
Мы молим Тебя о смерти!
Имя мое ничего вам не скажет.
Имя мое не говорит даже мне.
Меня зовут "Самый", это не кличка и не название.
Это слово, которым меня зовут есть.
Обычно, в яму приносят мясо и немного соленой воды.
Странный уродец в маске и грязной муче, садится на корточки на краю ямы, и я вижу, как под мучей болтаются его чресла.
Чресла урода маленькие и сморщенные, как он сам.
Тряся бесстыжим отростком, урод садится на самый край, свисает над моим домом, вырытым в мертвом грунте на глубину шести метров.
И скалится кривыми зубами.
Когда я отхожу в сторону, он бросает мне в свертке мясо, спускает на тросе воду в большом сосуде, и кричит "Самый, Самый" своим тонким, скрипучим голосом.
Когда он уходит, я разворачиваю сверток и ем.
Мясо, которым кормят, со странным привкусом. Раньше - именно "раньше" - я никогда такого не ел.
Оно сладковато на вкус, немного приторно, хотя готовиться здесь без специй. Вероятно, его пекут на углях, разрубая на части вместе с костями большим топором.
Куски, которые мне кидают, удивительно хороши. Некоторые из них похожи на части рук или ног, другие не узнаю - это просто сочные куски плоти.
Сегодня обед мне попался с кистью - пятью тонкими пальцами, вероятно, женскими или детскими, с золотистой корочкой от костра.
Я ем его.
Я голоден и задумчив.
Когда мои зубы догрызают последние хрящи на маленьких пальцах, я откидываюсь на стенку своего глиняного жилища, и закрываю красные от волнений глаза. Так я сплю или размышляю - всю ночь и большую часть холодного, краткого дня.
Раз в сутки бесстыжий урод спускает мне глиняный горшок для экскрементов. Потом поднимает его и относит в силос. Два раза в день он забирает пустой сосуд с водой и приносит другой. Возможно, что после мойки, поддонок меняет сосуды - он издевается надо мной. И все же мне хорошо.
Моя яма суха и застелена листьями паслена. В ней уютно, тепло и она больше землянок, в которых едят и ночуют остальные эмансипаты. Но хотя я один из них, мой комфорт в эти тягостные мгновенья меня совершенно не согревает...
В основном, меня согревают раздумья - о светлом прошлом и темном будущем, о немыслимом настоящем. О моих братьях и сестрах, вместе с которыми рос. О нашей короткой молодости в четыре недели лета. О битвах и о стройках, в которых довелось сражаться и умирать.
Умирать ...
Мои сверстники все мертвы. Последние - неизмеримо давно, быть может, месяц назад. В кибуцах Великих Молов лишь я один трачу пищу на работу дырявых легких, биение сердца и едкий пот. Подобные мысли, когда дохожу до крайних пределов ненависти к себе, терзают разум, словно каленым железом. Как страшно, что именно мне оказана честь оставаться. Жить, выжить, остаться быть!
Вчера мне стукнуло девять месяцев - ровно двести семьдесят суток.
Чудовищный, дикий срок.
Век жизни, за который каждый из Молов, обязан сделать что-то полезное для других.
В одном я уверен - польза от меня будет.
Раз ем чьи-то руки, то скоро, кому-то скормят мои!
* * *
Жизнь молов-эмансипатов может показаться короткой несведущему человеку, но по насыщенности и объему событий, которые в которые каждый из нас погружается с головой, на век, вернее семь-восемь напряженных месяцев, заполненных до краев сначала учебой, потом войной и трудами - она не уступит ни одной прочей!
Как многочисленные мои братья, я родился в кочевье Хазат, 15 фронтира года 67-го от Основания. Мы родились всем скопом - огромным стадом в тысячу человек.
Говорят, когда великий ковчег привез человечество в Преисподнюю и завис над темными небесами Грязного мира - мрачной планеты, что заменила нам дом - на нем прибыл почти миллион беглецов.
Глупцов, так лучше сказать!
Никто на далекой прародине не думал, или же скрыл, что вид гомо сапиенс способен выжить в единственном мире во всей бескрайней Вселенной. Миллиарды лет эволюции приспособили прямоходящих обезьян к существованию в пределах родной планеты - далекой, древней Земли. Любое иное пристанище, хоть чуточку отличающееся от прародины должно было стать для нас Адом.
И стало...
Возможно, Грязный Мир являлся спасением и счастьем для задыхавшейся на Земле цивилизации.
Возможно, он был почти точной копией древней Земли, отличавшейся от оригинала всего тремя процентами тяготения, пятью процентами атмосферы и десятью процентами радиации.
Возможно, он являлся удачей и почти фантастическим везением для тех, кто строил корабль-ковчег, ведь единственная экспедиция, пронесшая семена жизни с ныне мертвой Земли на новую и единственную же Родину, вопреки всем законам вероятности нашла здесь почву для всходов.
Однако для тех, кто бежал, этот мир стал истинной Преисподней.
Новое пристанище Человечества назвали "Родина-2". Название это звучало на нескольких языках, и было, конечно, условным. Истинное имя пришло к "Грязном миру" значительно позже, за бесконечной чередой войн, голода, болезней, отравлений и мятежей.
Иногда, когда я размышляю над этим, в мой разум прокрадывается вопрос.
Историю Основания, равно как физику, астрономию, химическую таблицу, описание анатомии и инструкцию по сбору паслена, все молы изучают кратко и сжато, но могут цитировать наизусть. Мы изучаем две сотни важнейших дисциплин - по коротким иллюстрированным брошюрам, впитывая их с ударами учительской палки.
После прибытия к Преисподней, именовавшейся ранее звездой Альфа Барнарда, от Ковчега, как говорят, отделилось восемнадцать гигантских космических городов-колец.
Два кольца сгинуло в пламени атмосферы, а может, потонуло в болотистых океанах. Шестнадцать остались.
Но когда первые люди вышли из них за пределы металлических стен, их ждал немыслимый ужас, зримый, выдыхаемый легкими и ощутимый кожей кошмар! Кошмар этот фиксировали приборы, что предавало шокирующему открытию необычайно сильное впечатление.
Новый мир оказался НЕ ГОДЕН.
Атмосфера была отравлена, а вода ядовита.
Анализ химического состава из космоса показал почти полную идентичность земному - однако дышать без маски оказалось тут невозможно. Странные смеси - пары убийственных соединений - насыщали здесь ветры и мертвый воздух над мертвенными болотами.
Вихри и смерчи несли отраву, яд прятался в почве, порождающей удивительные растения, не способные производить хлорофилл.
Сила тяжести, масса и размеры планеты почти не отличались от древней Земли. Однако разница все же БЫЛА и эта разница не позволяла высоко прыгать мужчинам, мешала передвигаться женщинам, прижимала к земле детей.
Почти предельная для человеческого существа радиация довершала поразительную картину.
Чего же ждали те существа, явившиеся сюда из глубин космической бездны?
Полной идентичности с брошенной ими Землей?
Мудрецы оставленной беглецами прародины итак совершили невозможное: определили размер и химический состав далекой планеты, удаленность от центральной звезды, среднюю температуру на поверхности, примерную силу тяжести, наличие воды, азота, углекислого газа и кислорода - и не ошиблись при этом. Но гарантировать полную идентичность не мог в таком вопросе никто.
За смелость пращуров сейчас надлежало платить...
Размышляя над глупостью отцов и дедов, умерших в жутких муках и бросивших умирать на ядовитой планете рожденных в космосе детей и мутировавших под действием радиации внуков, я часто смотрю на них как на великих героев, создавших новый дом человеческой расы. Но иногда - как на безумных глупцов, обрекших потомков на пожизненное истязание.
Был ли выбор у сделавших этот, несомненно, великий шаг?
Земля не подавала сигналов почти сто лет - еще до того, как Ковчег завершил свой путь.
О нас не забыли, нет - было бы сладко так думать.
Старый мир замолчал ВООБЩЕ, эфир прародины заполнял только шум...
В этом смысле, вне всяких сомнений, полет Ковчега был подвигом - наш вид сумел выжить, пусть даже столь неожиданным способом.
Однако, вставая и выпрямляясь на дне своей ямы, глядя на руки, поросшие серыми буграми наростов, лишенные ногтей, с кривыми, узловатыми пальцами и пористой, многослойной кожей, я не всегда могу видеть в их поступке геройство - скорее издевку над эволюцией человека.
"МЫ МОЛЫ - МЫ МОЛИМ ТЕБЯ О СМЕРТИ!!!"
Эту песнь я пою уже восемь месяцев - сразу как закончилось обучение.
Жизнь модифицированных людей - это вечная боль и жгучая страсть к забвению.
Боль сопровождает Молов всегда - когда они ходят или сидят, когда беседуют или предаются трапезе, когда учатся, когда работают, когда отдыхают. Даже когда спят.
Эта боль называется ДРОЖЬЮ - она ломает нас изнутри.
Моя кожа состоит из слоев, каждый из которых подвижен относительно другого словно шкура шарпея, о котором я читал в одной книге.
Верхний, самый толстый слой, не проницаем для кислотных дождей.
Мои кости легче, чем кости долгоживущих - они пористые внутри, что удобно при увеличенной силе тяжести - я вешу не многим больше обычного "долгого" человека.
В то же время, мои кости шире и крепче - я кажусь со стороны гигантом, почти двухметрового роста, невероятно приземистым и тяжелым.
Ноги мои обтянуты мышцами, как жгутами. В три раза они толще моей маленькой, приплюснутой головы. Я могу прыгать и мчаться быстрей и выше, чем всякий долгоживущий.
Только ДРОЖЬ убивает во мне покой.
Она подкрадывается с течением месяцев тихо и незаметно.
Сначала, утром и вечером накатывает тошнота, затем приходит головокружение, жуткий скрип в мышцах и стон костей.
Первые месяцы подобных вещей почти не происходит, но дальше, к таким как я, они приходят чаще и дольше. Наконец ночью во время сна, тело скручивают ужасные судороги, а утром приходит кровавая рвота в сгустках слизи и потрохов.
Развязка наступает внезапно, почти мгновенно, как поток кислоты, низвергающийся с небес. По утрам, мы находим трупы в наших землянках, изуродованные болезнью до совершенной неузнаваемости.
Мышцы рвутся прямо на спящих, вырывая сухожилия из суставов, раздирая кожу, как взрывом сминая сердце. Мы умираем от судорог в страшных муках, в присутствии сотен братьев, которых чуть позже ждет такая же смерть.
Дрожь уносит без жалости - всех, одного за другим.
Отчего так происходит совсем не секрет - страшный мир не терпит легких решений. За способность жить под открытым небом, телу надлежит заплатить.
Истинно, это так!
Мы рождаемся в колбах сотнями.
Рождаемся, чтобы работать.
Рождаемся, чтобы биться.
Рождаемся, чтоб умирать.
Никто кроме Мола не пробежит по пустыне под ливнем из кислоты.
Никто кроме Мола не пронесет тонну груза через тысячи километров.
Никто кроме Мола не умрет через девять месяцев от рождения.
Значит, никто кроме Мола не станет мечтать о смерти, сраженный болью в рвущихся сухожилиях, с такой яростью и желанием!
"МЫ МОЛЫ - МЫ МОЛИМ ТЕБЯ О СМЕРТИ!!"
Я хожу в своей яме туда и обратно, пиная расширенными ступнями кости бывших собратьев, обглоданные мной до матовой белизны. Вверху шумит ветер, он гонит тучи, вечно закрывающие небосвод на Запад, к великим горам.
Где-то там, выше гор и болот, за бездной космической пустоты, сверкает Солнце и вертится, должно быть, святая прародина - древняя Земля.
Она мертва уже сотню лет.
Но мы еще живы!
Зачем? Я спрашиваю иногда.
Ученые из кибуцев сражаются за нашу жизнь каждый день.
Они, обычные люди - "долгие" - прячутся от ядовитых ветров в металлических куполах, что составляют кибуцы, стоящие среди болот и пустынь. Мы, Молы, способные гулять под открытым небом, умираем от "дрожи", не успевая прожить даже год.
Нам вкалывают препараты, чтобы заставить жить дольше.
И пусть имя мое ничего вам не скажет.
Пусть имя мое ничего не говорит даже мне.
Но меня зовут "Самый", "Самсон" - это не кличка и не названье.
Это статус, из-за которого меня все еще кормят мясом.
Я первый ста поколений Молов сумевший прожить девять месяцев.
Я - Мол-долгожитель, надежда на новый мир.
Когда-нибудь, такие как я, забудут о проклятой болезни.
Человечество выйдет из куполов и полной грудью вдохнет воздух под открытыми небесами.
"Самсон! Самсон!" - кричит бесстыжий урод над моей головой.
Лицо в кислородной маске свисает над краем ямы, и вниз летит сверток, с которого капает кровь.
Я разворачиваю его, и зубы вгрызаются в руку трупа.