Могучий Ангор и Истар, его королева, пали во мрак как звезды и исчезли бесследно.
Перваяверсия"ПаденияНумэнора"
Forever trusting who we are
No nothing else matters...
Metallica
Солнце палило как бешеное. Раскаленное до белизны, оно с рассвета и до заката висело над самой головой у измученных зноем охотников: здесь, в пустыне, утренние и вечерние сумерки были удивительно коротки, словно дневное светило стремилось не упустить ни единого мгновения и провести в небесах как можно больше времени.
Само же небо Дальнего Харада, лишившись естественного цвета, теперь напоминало пергаментный круг, которым хозяйка накрывает поставленную на огонь сковороду. Из-за дрожащего над пустыней марева казалось, будто край земли поднялся и приблизился, замкнув охотников в невидимом кругу, на дне гигантской чаши.
Если поднимался ветер, то дул он с востока, из самого сердца Великой Пустыни, и по сравнению с этим ветром окружающее пекло могло сойти за приятную прохладу.
Даже привычная к жаре туземная прислуга теряла сознание, пали две или три вьючные лошади. Кони нумэнорцев еще держались, но приходилось время от времени спешиваться, чтобы плеснуть им на головы водой из бурдюка - влажная шерсть высыхала на глазах, а седло за эти полминуты превращалось в противень. Особенно худо приходилось воронкам и гнедым - и темноволосым андунийцам и хьярнустарцам. Хотя охотники взяли с собой достаточно воды, утекала она невероятно быстро, буквально как в песок.
Уже и самые неутомимые и неугомонные начали оглядываться на запад или искать в медных небесах хоть клочок облака, а в выжженной пустыне - скалу или утес, обещавшие хоть толику тени, а Фаразон как ни в чем не бывало скакал впереди, изредка поднимаясь на стременах: он выискивал в песках следы львиного прайда, который они позавчера потеряли на каменистом плато.
Единственная уступка, сделанная им жаре, была цвет и покрой одежды. Изменив своему любимому черному цвету, он облачился в белое, и не просто в белое, а по-местному - в просторное длинное одеяние, подпоясанное широкой полосой шелка, по местному же обычаю накинув на голову белый шелковый платок. Единственным его оружием был изогнутый харадский кинжал в позолоченных ножнах, искрящихся офирскими самоцветами. А в пару ему - наруч на левой руке, собранный из чеканных золотых пластин, тоже усыпанных драгоценными камнями. Все знали, что Фаразон не любил, когда нумэнорцы одевались по-харадски, но в данном случае было очевидно, что сам он мог себе это позволить: уж его-то никто в здравом уме и твердой памяти не принял бы за местного жителя.
Офицеры свиты в разной степени последовали примеру своего лорда: одни просто переоделись в белую одежду нумэнорского кроя, другие добавили к ней головной платок. Но никто не рискнул полностью одеться на местный манер. Даже Азгарахин, который, как всем было известно, умел носить туземное платье, словно родился харадцем. Впрочем, Азгарахина извиняла его должность: он возглавлял службу разведки при штабе армии. Сейчас он следовал за своим командиром, как всегда, невозмутимый и сдержанный, ни на тэхту не утратив холодного самообладания: за спиной у Азгарахина шутили, что его спокойствием, если получится нарубить его на куски, можно охладить все вино в Умбаре, Офире, Фарсисе и Шебе - словом, во всей нумэнорской Афарике.
Когда Солнце стало жечь совершенно нестерпимо, Азгарахина догнал один из свитских и что-то шепнул ему на ухо. Сделав паузу, Азгарахин кивнул, а затем, выждав, пока спутник отстанет, дал коню шенкеля и догнал Фаразона.
- Мой лорд, - окликнул его разведчик, - сдается мне, львы все-таки ушли по тому пересохшему руслу. Мы потеряли след по моей вине.
Фаразон неохотно остановил белого жеребца и снова огляделся, приподнявшись на стременах и прикрыв глаза от жгучего света.
- В такие пустынные, лишенные растительности места львы бы не пошли, а дальше, вы видите, уже начинаются предгорья, - впереди дрожали в дымке иззубренные очертания холмов. - Там без собак мы не найдем никаких следов, даже если бы они и были, - продолжал Азгарахин.
- Еще пара лиг - и я буду готов в это поверить, - ответил Фаразон.
- Мы можем потерять всех вьючных лошадей. Даже если бы мы нашли там львов, нам пришлось бы бросить трофеи и наше возвращение... несколько осложнилось бы.
Фаразон с досадой вздохнул.
- Ты прав. Но до чего обидно возвращаться без добычи.
Азгарахин помолчал, а потом произнес:
- У нас заканчивается вода, а здесь недалеко должно быть святилище харадрим. Может, нам стоит пополнить там запасы воды и немного отдохнуть, а после того принять окончательное решение?
- Ты умеешь уговаривать, - улыбнулся его собеседник и, снова привстав на стременах и обернувшись, крикнул свите: - Едем за водой!
И охотники повернули на север, а их лошади перешли на шаг. Теперь стало чуть легче, потому что Солнце уже не било в глаза.
Азгарахин молча ехал по левую руку от своего лорда, не сводя глаз с простирающейся перед ними пустыни: верно, искал дорогу с помощью легендарного следопытского чутья. Время от времени Фаразон поглядывал на него, а потом, бросив взгляд через плечо и убедившись, что их спутники отстали десятка на два шагов, негромко произнес:
- Азгарахин, что случилось?
- О чем вы, мой лорд? - медленно проговорил тот, не отрывая взгляда от безжизненных песков.
- Ты потерял след. Ты так глубоко задумался, что отрешился от происходящего, а такого с тобой никогда раньше не случалось. Есть что-то, о чем я должен знать, глава следопытов? Если есть, то скажи об этом сейчас, пустыня сохранит все тайны.
Азгарарахин помолчал, а потом медленно произнес:
- Тайны? Разве у того, кто служит вам, могут быть от вас тайны? Разве вы не читаете в сердцах и умах людей, как в открытой книге?
- Я не читаю в умах тех, кого считаю друзьями, - чуть резко отозвался Фаразон. - Я предоставляю им право хранить свои тайны и открыть их мне по доброй воле. Или не открывать вовсе.
- Раз так... позвольте мне тогда поведать вам мою тайну, - Азгарахин склонил голову. - Я был бы рад, если бы вы, на харадский манер, стали называть меня "сэмэр".
Произнеся эти слова, Азгарахин впервые повернул лицо к Фаразону. Он был очень и очень серьезен, как тогда, когда докладывал о превосходящих силах противника, отрезавших путь к отступлению.
Его собеседник приподнял бровь:
- На харадский манер, Азгарахин? Что ты... Что значит это слово у харадрим?
Азгарахин сделал глубокий вдох:
- У харадрим оно означает "друг царя, правая рука царя".
Между собеседниками повисло молчание, похожее на огромную глыбу льда.
- Азгарахин, ты слишком много общаешься с местными, - произнес наконец Фаразон. - То, что ты говоришь... Ты должен сказать это прямо.
Разведчик выпрямился в седле.
- Я готов назвать вас своим Королем, - напряженно произнес он, глядя между ушами своего коня. - Я знаю жар вашего сердца... - Фаразон вздрогнул, но Азгарахин, увлеченный своей речью, не заметил этого. - Вы жаждете Скипетра как недостижимого, но вам надо всего лишь протянуть за ним руку!
- Ты понимаешь, что ты говоришь? - только и спросил у него Фаразон.
- Да, - твердо произнес Азгарахин. - Я отвечаю за каждое сказанное мною слово. И вы должны знать, что так думают многие.
- Ты говоришь не от себя одного? - вскинулся Фаразон.
- Я говорю лишь от себя. Но я знаю, что думают те, кто служит вам и кто ради вас готов на многое. На все. Им кажется, что вы зря расточаете свои силы, что вас не ценят, что вы достойны большего. Да, как говорится, "в Анадунэ - Король, а в Средиземье - Фаразон", но не настала ли пора вручить Скипетр силе и славе? Положить конец разделению Короля и народа?
- Верные бы с тобой не согласились, - попытался усмехнуться Фаразон.
- Авалтири всего горстка. Вы их раздавите.
И, не дав Фаразону возразить, Азгарахин продолжал:
- Подумайте о том, что стоит между вами и Скипетром, который вы заслужили тысячу раз, радея о славе и величии Гимлада. Препятствие столь ничтожно: ваш дядя, негодное звено, - згарахин усмехнулся. - И вы заставите слабую женщину стать вашей женой и отберете у нее Скипетр, когда приведете свое войско в Анадунэ...
- Ты предлагаешь мне поступить с королевской дочерью так, как адунайм не поступают даже с женщинами Низших? - вспыхнув, перебил собеседника Фаразон. - Она моя двоюродная сестра! Ты хочешь, чтобы я уподобился Маэглину?
Азгарахин пожал плечами.
- В Доме Гимильзора Азрабэло принято вступать в браки с родственниками, - ответил он. - Велика ли, в сущности, разница между браком с троюродной сестрой и браком с сестрой двоюродной? А что до принуждения... Ваш дед, Король Ар-Гимильзор, не принял отказа госпожи Инзильбэт, и в итоге она стала его женой. Разве нет?
Фаразон бросил на своего собеседника хмурый взгляд, но тот увидел что-то впереди и не заметил этого. Фаразон тоже поглядел вперед: между песчаными холмами показались какие-то строения и немного зелени.
- Договорим после, - сквозь зубы бросил он Азгарахину и, прибавив ходу, обогнал своего спутника.
Приближаясь к святилищу, нумэнорцы разглядели несколько приземистых зданий, построенных из камня и кирпича, полдюжины худосочных финиковых пальм, торчащий из песка колодец, окруженный каменными корытами, из которых пили воду верблюд и ослик. И отдельно стоящее строение, с колоннами, поддерживающими плоскую крышу. Все это отделяла от пустыни невысокая, по пояс, ограда, сложенная из плитняка.
Ворот у святилища не было, и охотники просто проехали во двор, к колодцу. Навстречу им из домиков высыпала толпа народу - кто в красном, кто в белом: жрецы и прислуга. Они уже несли подносы с прохладительными напитками и угощением.
- Что это за место, лорд Азгарахин? - спросил кто-то из нумэнорцев, пока они спешивались у колодца, бросая поводья харадрим.
- Это святилище было основано сравнительно недавно, - ответил следопыт. - Если не ошибаюсь, это храм солнечного божества, которое считается владыкой всей этой земли, и его супруги, госпожи небес.
- Интересно, что они еще перепутали, - хмыкнул острый на язык Барузир.
Азгарахин продолжал:
- Харадрим рассказывают так: великого воина и защитника богов и людей полюбила его сестра. Однако Хор - или же Гор - не пожелал нарушить установленных законов и ответить ей взаимностью. Тогда его сестра от горя и стыда бросилась в море, и слезы ее сделались жемчугом соленых вод. Однако боги пожалели ее и вознесли на небо, и она, очистившись от своей земной природы, соединилась со своим братом-возлюбленным.
Барузир покрутил головой:
- Они еще и историю Турина Победителя Судьбы сюда приплели! Что, право, за невегласы.
- Это неудивительно, ведь югиптяне хорошо если тысячу лет как обзавелись письменностью, а представь, что происходит с легендами в изустном пересказе! - возразил ему кто-то из свитских.
- ...Оттого, говорят, у харадрим и пошел обычай вступать в брак с двоюродными сестрами, - продолжал гнуть свою линию Азгарахин, ослабляя подпругу на животе своей рыжей кобылы.
Барузир брезгливо фыркнул. Фаразон гладил холку своего утомленного жарой белого жеребца, делая вид, будто ничего не слышит.
- А общепринятое обращение к жене, даже если она и не кровная родственница, - добавил Азгарахин, - это "дочь моего дяди".
- Довольно с меня обычаев харадрим! - не выдержал Фаразон.
- Как прикажешь, мой принц, - ответил разведчик, не сводя с Фаразона спокойного взгляда.
Чтобы не видеть вопроса в глазах Азгарахина, Фаразон отвернулся и двинулся к отдельно стоящему строению. С одной стороны у стены еще стояли леса, и было видно, что здание закончено совсем недавно.
Это было странное подражание величественной архитектуре нумэнорцев: тяжесть и мощь, лишенные легкости и полета. Каждое здание для нумэнорцев - хранилище, водоем солнечного света, каждый дом с внутренним двором, с открытой небу залой или колоннадой, выходящей в сад, - купель солнца: восходящего, полуденного, закатного. А здесь - толстые стены из плотно пригнанных каменных блоков, массивные колонны, которые, несмотря на свою высоту, все равно кажутся приземистыми и бочковатыми, кровля - тоже из каменных плит, подавляющих своей тяжестью. Серый и бурый камень.
Однако сюда не проникала вездесущая жара, и Фаразон на несколько мгновений застыл под каменной дверной перемычкой, закрыв глаза и подставив лицо прохладе, волнами исходившей от камня: перед этой толщей было бессильно даже здешнее солнце.
Потом он сделал шаг вперед и оказался между двумя рядами колонн. Стены и столпы еще не начали штукатурить, чтобы расписать их узорами и картинами, и на каменных блоках виднелись рабочие пометки в виде черточек и клинышков. Но зал был пуст, здесь не было ни рабочих, ни лесов, ни инструментов. Лишь в дальнем конце храма в потоке света, льющемся сквозь оставленное в крыше отверстие, восседали на тронах два высеченных из камня божества.
Пересекая зал по негладко обтесанным плитам пола, Фаразон никак не мог оторвать взгляда от божественного воителя в золотом венце. Тот сидел слева, положив руку на рукоять стоящего на острие меча, чем-то неуловимо напоминая и изготовившегося к прыжку льва, и расправившего крылья сокола, в облике которых харадрим обычно изображали солнечное божество.
Что-то было в нем необычное... но притом до странности знакомое. Может, дело в заимствовании навыков и приемов работы с камнем, в том, что югиптяне стали изображать своих богов в виде людей, лишь увидев статуи Народа Моря? Раньше боги харадрим были зверьми: дикий осел, кошка, лев, шакал... Или по крайней мере на человеческое тело была насажена голова животного. А боги этого храма имели облик королей людей...
И тут с глаз Фаразона словно спала пелена: рука воителя покоилась на рукояти прямого меча, в то время как жители Хор-Кемет обычно пользовались изогнутыми клинками. И Фаразон вдруг понял, что вырезанные в камне волнистые бороздки изображают звенья кольчуги.
Нет, ошибиться невозможно: статуя изображала человека в нумэнорском вооружении. И не просто человека в нумэнорском вооружении, а нумэнорца, причем вполне определенного. Скульптор, хоть и связанный каноном, смог передать, однако, и черты лица, и характер своей модели.
И, глядя на свое собственное лицо, высеченное в камне, Фаразон впервые в жизни не знал, что ему делать - гневаться или смеяться.
Несколько придя в себя, он перевел взгляд на вторую статую, в серебряном венце которой сверкал огромный алмаз. И тут его ждало второе потрясение. На сей раз это был не удар, а укол, но укол клинком на диво острым и метким - в самое сердце.
Фаразон стремительно повернулся к своим спутникам, вошедшим вслед за ним.
- Не приближайтесь! Выйдите прочь! - громыхнул его голос в пустой каменной зале.
Нумэнорцы, на мгновение застыв в изумлении, обменялись удивленными взглядами, но повиновались. Последним зал покинул Азгарахин, и Фаразон снова поймал его взгляд: Азгарахин ждал.
Фаразон отвернулся и вновь посмотрел в лицо богине, восседавшей на престоле. И лицо это ничем не походило на лицо первой статуи с его резкими и четкими чертами. Изваянное из розовеющего песчаника, с мягкими линиями и плавными очертаниями, оно казалось почти живым. Щека манила прикоснуться, ощутить ладонью теплоту и мягкость кожи, ток крови.
- Я забыл, как ты прекрасна... Как сама жизнь. Как смерть... - сказал он вполголоса.
Он повернулся, и его голос, голос, которым отдавал приказы на поле брани, эхом раскатился по залу.
- Я желаю видеть того, кто изваял эти статуи! Немедленно!
Он знал, что те, кто ему служит, услышат его.
- Встань, ану. Я желаю говорить с тобой.
Одетый в красное харадец, распростершийся перед Фаразоном на полу, был самой бесполезной породы, толком не годной ни к войне, ни к работе: еще не старый, но мелкий и щуплый, больше похожий на сушеного кузнечика, чем на человека.
- Отвечай: как ты осмелился изваять мое изображение под видом вашего божества?
Югиптянин поднялся с пола, но на его смуглом лице отражались лишь страх и недоумение. Подумав, что перепугал несчастного до невменяемости, Фаразон вздохнул.
- Как твое имя? - спросил он уже не так сурово.
- Хему-нетер... - пробормотал жрец.
- Так ты видел меня раньше, Хему-нетер?
Тот боязливо кивнул.
- Где же?
Харадец помялся, но, собравшись духом, ответил:
- В Атцуне, нетер-ра...
Фаразон приподнял бровь. Когда семь лет тому назад восставшие харадрим осадили его в священном городище Атцуне всего с пятью сотнями солдат - мятежников было самое малое в десять раз больше, чем нумэнорцев, - он приказал раз в час вешать на ветхой стене городища по служителю, начиная с самых младших. К вечеру мятежники, сняв осаду, разбежались, - и не было пролито ни капли крови Запада.
- И после этого ты решил ваять с меня статую своего божества? - спросил Фаразон.
Харадец смотрел на него с недоумением.
- Как же так? Или у вашего народа принято обожествлять карающую длань?
Жрец помолчал, а потом нараспев произнес:
- "Единственный день может стать вечностью, в течение единственного часа можно сотворить будущее, ибо бог знает того, кто действует вместе с ним".
Почему-то в нем больше не чувствовалось страха, словно харадец чувствовал себя защищенным.
- Кто может приказать убить Служителей Огня и Солнца? Только Огонь, только Солнце, о нетер-ра, - добавил он, словно объясняя.
И тут Фаразон вспомнил. Да, он тоже видел этого югиптянина, его лицо, тогда - искаженное смертным страхом: младшего жреца вели на виселицу, когда пришла весть о бегстве мятежников. И он вдруг увидел себя глазами этого человека, вдруг вырванного из лап смерти: царственный воитель, ужасный и одновременно прекрасный, с волосами цвета песка, золота или пшеницы, в шлеме, украшенном крыльями сокола, высокий, как башня, на вид юный и вместе с тем древнее самых ветхих старцев...
Помедлив, Фаразон произнес:
- Я все равно не понимаю. Как ты можешь считать своим божеством того, чьи руки запятнаны кровью твоих сородичей?
Югиптянин на диво спокойно пожал плечами:
- Бог вечно пребывает в совершенстве. Человек вечно пребывает в несовершенстве. Слова людей - одно, а дела бога - совершенно другое.
Его упрямство начало забавлять Фаразона.
- Так ты и в самом деле считаешь меня богом?
Харадец серьезно кивнул:
- Да, нетер-ра. Ты Солнце, которое не только жизнь, но и смерть, - и он махнул рукой в сторону дверного проема, в котором яростно полыхала желтая пустыня, и снова заговорил нараспев, словно читал по книге: - "Сегодня смерть стоит передо мной, как запах цветка лотоса, как возвращение домой после военного похода. Сегодня смерть стоит передо мною, подобно сильному желанию увидеть свой дом".
И Хему-нетер, сложив руки на груди, низко поклонился.
Фаразон покусал губы: решительно, упрямства этому тщедушному созданию не занимать. Но остается еще один вопрос.
Резким взмахом руки он указал на вторую статую.
- А это ты как объяснишь? С кого ты ваял... ее?
Жрец опустил глаза и, после молчания, словно собравшись духом, тихим голосом произнес:
- Владычица Иштар Утренняя Звезда явилась мне и повелела изваять ее в этом облике...
- Что?! Как ты ее назвал?
Харадец шарахнулся прочь.
- Владычица Иштар... Звезда Утренняя и Вечерняя... - испуганно пролепетал он.
- Звезда Утренняя и Вечерняя... - повторил Фаразон словно эхо.
Он повернулся к Ней: закатные лучи, в которых словно искры плясали золотые пылинки, лились сбоку, в оконные проемы, озаряя обе статуи. Он не знал, куда ушло время.
- "Даю тебе силу, чтобы ты мог улететь, чтобы мог подняться к небу и стать сияющей звездой", - вдруг произнес Хему-нетер за спиной у Фаразона: - Так она сказала.
Фаразон обернулся к харадцу и заглянул в глубину светло-карих глаз: в них не было ни капли лжи. Он услышал голос Мириэль, говоривший на чужом языке, голос был ее, но глубокий, словно звон гонга за Морями Разлук, что пробуждает Спящую в Жемчужной Башне...
Он вынул из ножен кинжал. Глаза югиптянина в испуге расширились, но Фаразон перерезал ремешки на усыпанном каменьями золотом наруче - знаке королевской власти Хор-Кемет - и бросил его мастеру. Руки у харадца дрожали, он не поймал наруч, который громко звякнул о пол.
- Возьми и построй себе новый храм подальше отсюда. А этот... - Фаразон повернулся и снова взглянул на божественно прекрасное лицо Звезды Утренней и Вечерней в розовых и золотых лучах вечернего света. - Сюда больше никто не должен входить. Никто не должен видеть Ее... их обоих. Пусть оконные проемы, вход, световую шахту как следует заложат каменными блоками, и потолще, слышишь?
Хему-нетер истово кивнул.
- Твое слово словно меч. Оно одно сильнее, чем целая армия, - произнес он.
Возвращаясь, нумэнорцы ехали в закат. Солнце перестало палить, и его свет сделался почти таким же ласковым и мягким, как дома. Азгарахин, догнав Фаразона, опять бросил на него вопросительный взгляд.
- Я готов ответить тебе, Азгарахин, - произнес Фаразон.
Помолчав, он продолжал:
- Ты был прав, говоря о моем сердце, но ошибся во всем остальном. То, чем ты меня искушаешь, - это не много, это мало. Мне нужно больше, гораздо больше, - спокойно сказал он. - А ты... а ты предлагаешь мне всего лишь низость и предательство.
Азгарахин покачнулся в седле, словно от удара.
- Что же вам нужно, мой лорд? - хрипло спросил он. - Ведь вы знаете, что ваши желания для меня - закон.
Фаразон, щурясь, посмотрел вперед, в алое сияние, что застилало западный горизонт подобно облаку или парусу огромного корабля.
- Мне нужна Звезда Утренняя и Вечерняя.
Азгарахин облизнул губы.
- Я не понимаю, о чем вы, мой лорд, но уверен, что вы говорите о недостижимом.
Фаразон улыбнулся.
- Я жажду лишь недостижимого. И никогда не соглашусь на меньшее,
Он помолчал, а потом продолжал:
- Азгарахин, когда мы вернемся в Шебу, я объявлю, что ты лишаешься всех званий и титулов и изгоняешься со всех королевских земель. Это более мягкое наказание, нежели то, что полагается тебе - смертная казнь. Ибо ты пытался склонить меня к измене.
- Для меня это более жестокое наказание, - хрипло проговорил Азгарахин. - Ведь вы знаете, что для меня главное - следовать за вами и служить вам. Лишая меня этой возможности, вы лишаете меня жизни.
- Я сказал, - только и ответил на это Фаразон.
Азгарахин выпрямился в седле.
- Ваше слово для меня закон, - теперь он говорил в своей обычной манере, бесстрастно и холодно. - Если вам угодно, я могу покинуть свиту сейчас.
Фаразон покачал головой.
- В память о старой дружбе... Отложим расставание до Шебы. А пока оставим это.
- Оставим... - как тихое эхо отозвался Азгарахин. - Вы не расскажите, мой лорд, что увидели в Храме Прекрасных Богов?
Фаразон не сводил взгляда с единственной серебряной искры, вспыхнувшей в пламени заката подобно огромному алмазу.
- Мне явилась сама Звезда Утренняя и Вечерняя. И я видел того, кто высек из камня Прекрасных Богов, - и Фаразон вдруг нахмурился.
Азгарахин поглядел на него, чуть приподняв брови.
- Этот югиптянин... - заговорил Фаразон. - Я только сейчас понял, что, обращаясь ко мне, он употреблял не слово "нетер" - "господин", а какое-то другое, похожее, но другое.
Азгарахин странно взглянул на своего лорда.
- Нетер-ра?
- Точно! Что оно означает?
- Так они взывают к своим богам, когда молятся. Это обращение от слова "господь".
ЛЕГЕНДА
Так рассказывают: некогда жил в Харадвайте один человек. Был он беден и кормился ремеслом шакала: грабил могилы и продавал найденное. И вот однажды заблудился он в пустыне и набрел на развалины священного города, посреди которого высилось нечто, похожее на каменный холм, наполовину заметенный песком. Подойдя ближе, он увидел, что это на самом деле здание, только очень странное: все дверные и оконные проемы в нем были давным-давно заложены огромными каменными блоками. Человек тот подумал, что это гробница или склеп с сокровищами, и стал искать, нельзя ли проникнуть внутрь. И забравшись наверх, увидел, что одна из каменных плит на крыше просела. Тогда человек пролез сквозь дыру и спрыгнул на кучу песка. И оказался он в большом зале: не было там никаких сокровищ, лишь в свете, падавшем сквозь пролом в крыше, виднелись две статуи, высеченные из камня. Долго смотрел человек на богиню со звездой на челе и на бога в золотом венце, однако приблизиться не посмел, ибо исполнился страха пред красотой их и величием. Выбрался он из храма и вернулся домой, едва не сгинув в пустыне. После рассказал он людям о том, что видел в затерянном городе. Многие с тех пор пытались найти и оставленное святилище, и Храм Прекрасных Богов, однако никому это не удалось. Лжецом окрестила молва грабителя могил, но кто знает? Может статься, ветер и песок сокрыли древний храм до дня Изменения Мира; и никому не дано узреть лики Прекрасных Богов, пока не поднимется из глубины и мрака утраченная звезда.