Анариэль Ровэн : другие произведения.

Повесть о Короле-Лисе

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    14-летним подростком Альвион, сын нумэнорского следопыта и женщины из Младших людей, отправляется навестить деда, короля народа холмов. Однако у Старого Лиса, короля-чародея, есть свои, совершенно определенные планы на внука... Эта вещь мыслится как вставная повесть в роман "Тень Востока", но поскольку она, в отличие от романа, уже закончена, пусть пока живет отдельно. Пдф верстки автора можно скачать здесь.
[]
   Повесть о Короле-Лисе
  
  
   2127 год Второй эпохи, северо-восток Эриадора
  
   1. Кабан в папоротниках
   Когда Альвион выбрался из шатра, уже рассвело, но солнце еще медлило за Мглистыми горами и ясное, как хрусталь, небо дышало холодом предзимья, посеребрившим изморозью алые листья кленов, рыжину рябин и золото ясеней. Альвион зябко обхватил себя за плечи, его дыхание повисло в воздухе сизым облачком, сплетаясь с последними клочьями тумана и дымом костров. Пахло едой, собаками и лошадями.
   Альвион зевнул и протер глаза -- и увидел, что между кострами и полосатыми полотняными шатрами к нему во всем своем великолепии торопится дед: длинные, до пояса, седые космы переплетены и перевязаны разноцветными шнурками и ремешками в широкую косу, напоминающую лоскутный половичок, шерстяной плащ в зелено-коричневую клетку заколот на плече золотой лисьей головой, хитро подмигивающей огненными топазами, а сухие, но крепкие запястья схвачены десятком витых и плетеных обручьев, украшенных чеканкой, костяными бляшками и россыпью самоцветных камней.
   -- Ты что, в своем пойдешь? -- спросил дед, не дав внуку поздороваться.
   Альвион оглядел зеленую шерстяную рубаху и надетую поверх нее кожаную, в которых проделал весь долгий путь от Виньялондэ до земель народа холмов на северо-западе Эриадора.
   -- Да, в чем же еще?
   Дед покачал головой.
   -- Ты пропах человечьим жильем и дымом, как копченая конина. На глаз кабаны подслеповаты, а вот нюх у них чуткий.
   Дед хлопнул в ладоши, и из-за его спины возник Конра, дедов оруженосец, веселый лопоухий парень несколькими годами старше Альвиона. Конра подал своему господину большой мешок и подмигнул Альвиону. Встряхнув мешок за уши, дед вывалил прямо на подмороженную землю ворох разноцветной одежды.
   -- Вот, -- сказал он, -- приличное охотничье платье. Я нарочно велел держать его подальше от дыма и переложить травами.
   Альвион поднял синий сверток, который у него в руках развернулся в рубаху. От нее и впрямь пахло еловой хвоей, можжевельником и лесными травами, из которых Альвион распознал только таволгу и зверобой. Рубаха была из отличного льна и по вороту, низу и рукавам расшита замысловатым разноцветным узором, который так любили в народе холмов.
   -- На верхнее платье не хочешь глянуть? -- намекнул дед.
   И Альвион ахнул, увидев, что у него под ногами лежит роскошное ярко-алое -- брусвяное, как говорили в народе холмов,-- одеяние. Альвион поднял его и развернул -- и снова ахнул: на груди алой туники извивались два искусно вышитых причудливых зверя с глазами из темно-красных камушков, а ворот скреплялся золотой застежкой -- крючок должен был цепляться за ушко на другой стороне.
   -- Вот еще пояс, -- дед сунул Альвиону ремень, и внук едва не уронил его: таким тяжелым тот оказался.
   Оказалось, что весь ремень усажен золотыми бляшками, а пряжка, тоже золотая, усыпана самоцветами. На ремне висел рог для питья, украшенный резьбой и тоже оправленный в золото.
   -- Это мне? -- прошептал Альвион: он никогда в жизни не видел столько золота за один раз и уж точно не видел столько золота на одном человеке.
   -- Кому еще, -- отвечал дед. -- Давай одевайся.
   Альвион, ошеломленный, смотрел на убранство, подобное которому государь Тар-Атанамир если и надевал, то никак не на охоту.
   -- Это... это не в лес, не на лов... -- выговорил он наконец. -- Я порву или испачкаю...
   И Альвион провел пальцем по вышитым зверям: вид у них был грозный, но притом оторопелый, словно из-за того, что они запутались в собственных лапах и хвостах, которых явно было больше положенного.
   -- Глупости, -- отрезал дед. -- Ты королевский внук или кто? Одевайся, и поедем.
   С этими словами он развернулся и пошел прочь, не обращая внимания на растерянное "спасибо...".
  
   Переодевшись в шатре, Альвион снова выбрался наружу и увидел у ближайшего костра отца: тот вытаскивал клещей из вислого уха чепрачной гончей по кличке Доставала. При виде сына Асгон поднял пшеничную бровь.
   -- С обновой, -- сказал он.
   Альвион неуверенно оправил на себе ало-сине-золотое великолепие.
   -- Дед хочет, чтобы я в этом отправился на охоту... -- проговорил он. -- Но ведь я даже кротов распугаю этим блеском, не то что кабанов.
   Отец улыбнулся.
   -- Я думаю, -- сказал он, -- что твой дед просто решил сделать тебе подарок. Может быть, он пожалел, что никогда ничего тебе не дарил.
   Альвион сел на бревно рядом с отцом.
   -- Почему бы тогда просто не подарить, а не рассказывать, что это ради охоты?
   Асгон пожал плечами.
   -- Сдается мне, Старый Лис ничего не умеет делать прямо и просто, даже если захочет, -- суховато заметил он, глядя, как на другом конце поляны король народа холмов, размахивая копьем, отдает распоряжения охотникам и слугам.
   -- Дед устраивает ради меня охоту и дарит дорогие подарки, -- вдруг произнес Альвион с обидой, -- а про маму даже не спросил, как она поживает. И в гости ее не позвал.
   Он покрутил на запястье витой бронзовый браслет со звериными головами, который три месяца назад принесли в Виньялондэ следопыты, ходившие на северо-запад Эриадора, вместе с приглашением внуку короля народа холмов навестить отца его матери.
   -- Если дед так сильно сердит на маму из-за того, что она вышла замуж за чужака и уехала жить среди морского народа, -- продолжал Альвион, -- то почему он вообще захотел меня увидеть?
   Асгон вздохнул.
   -- Думаю, он сердит на твою мать не только потому, что она вышла замуж не по его воле: единственная дочь, она оставила короля народа холмов без наследника.
   Альвион фыркнул:
   -- Ты же сам говорил, что в народе холмов женщины не могут быть правящими королевами, как у нас!
   -- Все так, -- кивнул Асгон. -- Но Старый Лис надеялся выдать Гвен за кого-то из подвластных ему вождей, чтобы вырастить ее сына как своего наследника и передать ему королевскую власть.
   Выдернув из собачьего уха последнего клеща, Асгон промокнул ранки ветошкой, смоченной в настое кровохлебки, и отпустил гончего пса, похлопав его по широкому крестцу.
   -- Я, наверное, никогда не женюсь, -- сказал Альвион, рассеянно гладя Доставалу, преданно сложившего брылястую морду ему на колени. -- Очень уж все это сложно.
   Отец посмотрел на него с улыбкой:
   -- Когда мне было четырнадцать, я тоже думал, что никогда не женюсь.
  
   До лесов, где осенью паслись кабаны, надо было еще ехать верхами -- но не на тех лошадях, на которых охотники поднялись из долин в предгорья, а на небольших коньках с мохнатыми щетками, не боявшихся крутых скользких троп и узких скальных карнизов. Но эти лошадки были такие низенькие, что подошвы Альвиона иногда чиркали по камням, а Асгону и вовсе пришлось идти пешком.
   -- Ты раньше охотился на вепрей? -- спросил дед у Альвиона.
   -- Нет, в наших краях мало кабанов. Разве что иногда забегают из тростниковых зарослей выше по течению Гватло.
   -- И какой они у вас величины?
   -- Самый большой, какого я видел, -- отвечал Альвион с напускной небрежностью, -- был от рыла до репицы в половину человеческого роста.
   Дед отмахнулся.
   -- Э, да это не вепрь, а так, подсвинок. Самый большой, какого я положил, был с человека.
   Альвион недоверчиво посмотрел на деда, но тот, кажется, говорил серьезно.
   -- Год нынче выдался урожайный на орехи да на каштаны с желудями, так что вепрей должно быть много, и притом отъевшихся, -- продолжал дед. -- В такой год можно много выжлецов в лесу оставить.
   И он, нахмурившись, оглядел гончих, которые бежали вокруг них, словно буро-серая река.
   -- Неужели кабаны так опасны? -- вопрос выскочил из Альвиона словно сам по себе.
   -- А то! -- вмешался в разговор Конра. -- У меня дядю, материна брата, секач до смерти убил: вдруг набежал, сшиб -- и порвал своими страшными клыками, как ножом искромсал. Все кишки выпустил. Ужас и страх!
   -- Я думал, кабанов стреляют... -- неуверенно произнес Альв, теребя ремень, на котором висели за спиной его налуч и колчан.
   Дед покачал головой.
   -- Осенью у вепрей гон, и всякий секач обзаводится панцирем из хряща, который защищает сердце и легкие от клыков соперников, а заодно и от оружия: этот доспех и ножом не всегда пробьешь. Так что осенью завалить вепря стрелой куда как непросто, разве что в глаз. А глаз у вепрей сидит глубоко и вдобавок прячется в кусте щетины, точно малое озерцо -- в тростнике: оттого зверь может стремглав нестись по густой чаще и не бояться, что веткой ему выхлестнет глаз...
   Остановились они в распадке между двумя покатыми склонами, покрытыми выгоревшей травой цвета старого золота, сухо шелестевшей на горном ветру.
   Когда охотники спешились и отдали слугам поводья, их догнал Асгон.
   -- Кто куда идет? -- спросил он.
   -- Ты, зять, ступай загонять: выстави на меня вепря побольше и не дай уйти тем, кто пойдет против кричан, -- распорядился король.
   -- Против кого? -- удивился Альвион: язык народа холмов он выучил от матери, и потому охотничьи слова иногда ставили его в тупик.
   -- Против загонщиков, -- пояснил Асгон. -- А ты куда хочешь пойти?
   -- Ступай с отцом, -- вмешался дед, -- оно безопаснее. Мне Конры хватит.
   -- Вы что, всего вдвоем пойдете?! -- воскликнул Альвион.
   -- Мы еще выжлецов возьмем, конечно, -- сказал дед.
   Альвион нахмурился.
   -- Нет, я с вами, -- решительно сказал он.
   -- Тогда держи, -- и отец бросил ему свое ясеневое копье. -- Удачи!
   "Будь осторожен", -- услышал Альвион его мысленный голос и улыбнулся в ответ: "Конечно. И ты".
   Дед повел Альвиона и Конру со смычком гончих наискосок вверх по склону, через каменный отрог, вниз и вверх по задернелому логу, поросшему подушками чабреца.
   Выбравшись из лога, дед вдруг остановился и принялся хлопать себя по бокам.
   -- Да где же он! Неужто я его потерял! Ах ты, горе мне! Недобрый то знак!
   -- Что, что ты потерял? -- воскликнули Альвион и Конра одновременно.
   -- Да кинжал я свой охотничий обронил, -- сказал расстроенный дед. -- Должно быть, когда мы перебирались через ручей и я зацепился за ветку. Как же быть? Вот что, Конра: отдай нам выжлецов, а сам отправляйся назад, садись на коня и скачи к ручью за кинжалом.
   У Конры вытянулось лицо.
   -- Я же всю охоту пропущу!
   -- А что делать? Давай, Конра, на рысях.
   Оруженосец вздохнул, отдал поводок Альвиону и припустил обратно.
   -- А мы почти на месте, -- сказал дед.
   Альвион огляделся: они стояли на горном склоне -- скорее крутом, чем пологом, в зарослях высокого, по пояс, папоротника. Папоротник еще не пожух и не пожелтел, и из его буйных зеленых перьев вздымались медные стволы сосен, для гор удивительно прямых и высоких, так что их вполне можно было назвать корабельными.
   Этот горный лес пах, как сосновые боры равнин: хвоей, смолой, никнущей зеленью и грибной прелью. Будучи аданом, Альвион не уважал грибов, но народ холмов ими не брезговал.
   Где-то высоко и далеко пропел рог, пустив эхо гулять по окрестным горам.
   -- К началу трубят, пойдем скорее, -- и дед торопливо повел Альва вглубь папоротников.
   Для пожилого человека дед ходил очень быстро, едва ли не вприпрыжку, опираясь при ходьбе на свое копье, с которым управлялся удивительно ловко, точно аист клювом. Копье звалось Бодило и на самом деле было рогатиной из мореного падуба, для красоты и защиты от сырости покрытого воском. Под блестящим пером превосходной карловой стали с перекрестья свисал пышный лисий хвост, а вток копья был убран в покрытую искусной резьбой трубчатую кость, непонятно чью: такая она была широкая.
   -- Отсюда не видно, -- рассказывал дед по дороге, даже не запыхавшись, -- но наверху за скалами начинается буковники да дубравы, куда осенью сходятся жировать вепри. Когда кричане поднимают шум, стронутому зверю некуда деться, кроме узкого прохода в скалах, который ведет сюда. И на этом нагонистом месте все вепри будут наши!
   И дед хлопнул себя по груди.
   -- Эй, а это что такое? -- удивился он.
   Сунул руку за горловину верхней рубахи и достал оттуда... свой охотничий кинжал в ножнах.
   -- Ах я старый дурень, беспамятный! -- воскликнул он. -- Точно, у ножен же оторвалась шлевка, и я убрал их за пазуху! И совсем забыл! Конра теперь туда-сюда зря пробегает...
   И дед, покачав головой, заткнул ножны за пояс. Сверху, хоть и еле слышно, уже доносились лай, крики и гомон рогов.
   -- Надевай тетиву, -- скомандовал дед, -- сейчас вепри поскачут.
   -- Вы же с Конрой мне сказали, что от стрельбы по кабанам толку не будет!
   -- Это нужно затем, чтобы выжлецы быстро переняли подранков по кровяному следу.
   Отдав деду подвывающих от нетерпения Доставалу и Шумиголову, Альвион торопливо достал лук, натянул тетиву и вынул из тула стрелу с тяжелым двулезвийным наконечником -- на красного зверя. Сердце у него билось часто и сильно, но руки не дрожали.
   -- Смотри.
   Дед положил руку ему на плечо, и Альвион увидел, как выше по склону "закипели" папоротники и на открытое место выскочил кабан.
   Рыло у него было удивительно длинное, настоящий бушприт, а сам он был высокий на ногу и сплюснутый с боков, точно рыбина. На домашних свиней он походил настолько же, насколько галеон Военного флота походит на торговое судно.
   Кабан во всю прыть пронесся вниз и на мгновение перекрыл проход между соснами, как плотина -- реку: такой он был здоровый.
   Прозвенела тетива, свистнула стрела, кабан громко охнул, но не остановился, а полетел дальше и снова исчез в зарослях.
   -- Следующий! -- крикнул дед. И сразу: -- Их несколько!
   Сосняк наполнился шуршанием папоротника и треском веток, грузным топотом и тяжелым дыханием.
   Альвион выпустил несколько стрел: на "дорожку" потревоженного папоротника, в шерстистый бок, в угон -- и ни разу не промахнулся, хотя, к его досаде, ни один кабан не упал и даже не замедлил бега.
   -- Берегись секача! -- крикнул дед.
   Под ногами дрогнула земля, Альвион повернул голову -- и увидел, что прямо на него летит кабан. То ли из-за того, что вепрь несся сверху, то ли он и в самом деле был огромен, но Альвиону он показался чудовищем размером с быка, с клыками, как бивни у моржа, только торчащими не вниз, а вверх. Щетина на загривке стояла дыбом, точно копейное войско, из пасти валила пена, а злобные глазки горели угольями.
   -- Стреляй же!
   Кабан был близко, Альвион выстрелил навскидку -- и промахнулся: стрела, скользнув по морде, поросшей жесткой шерстью, ушла в сторону, словно ее отразила броня.
   Дед дернул Альвиона назад, под защиту соснового ствола, и тут же бросил копье Асгона. Но не в кабана, а под ноги ему, перед камнями по обе стороны прохода. От напора зверя крепкое ясеневое копье с громким треском разлетелось в щепу, но кабан споткнулся и кубарем покатился вниз по склону, сминая папоротники, размалывая в труху упавшие гнилые стволы, взметая клубы сухой земли и рыжей хвои. За ним, захлебываясь лаем, устремились Доставала и Шумиголова.
   -- Злыми ногами спеют к зверю, -- сказал довольный дед.
   Падение кабана остановили несколько сгрудившихся валунов. Сквозь сеть сосновых ветвей Альвион увидел, как зверь поднялся, встряхнулся и злобно уставился на охотников, но тут на него насели гончие, и кабан попятился, задом прижимаясь к камням.
   -- Все, выжлецы держат секача, он наш, -- дед поднял с земли Бодило и начал спускаться к камням. Альвион последовал за ним с некоторой слабостью в ногах.
   Псы с яростным лаем нападали на кабана с разных сторон, пытались зайти сзади, а тот, поворачиваясь то к Доставале, то к Шумиголове, громко пыхтел и грозно щелкал своими огромными белыми клыками, словно точил их один о другой, так что во все стороны летели клочья пены.
   Охотники были на полпути вниз, когда кабан стрелой бросился на Шумиголову, подсек и отшвырнул в сторону, как тряпку. Гончий пес покатился по камням, и Альвион с ужасом увидел страшную рану на его груди, рану, сквозь которую виднелись обломки рассеченных ребер.
   Теперь у кабана оставался всего один противник. Зверь с размаху поддел Доставалу своим мощным рылом, и гончий пес, с жалобным визгом перелетев через камни, пропал из виду.
   -- Тьма и огонь! -- воскликнул дед. -- Стреляй скорее, не то он уйдет!
   Альвион выхватил из колчана стрелу -- и выстрелил, вложив в выстрел всю свою злость. С полутора десятков шагов, почти в упор, промахнуться было невозможно: стрела вонзилась в глаз кабану, тот утробно ухнул, пошатнулся и упал.
   Вдруг стало тихо, только постанывал умирающий Шумиголова. Альвион, отбросив лук, вынул нож и шагнул к кабану, чтобы перерезать горло, но дед остановил его:
   -- Смотри, у него уши прижаты, а щетина на загривке стоит дыбом. Подержи-ка Бодило.
   И дед, сунув Альвиону свое копье, достал из-за пояса кинжал и начал осторожно подходить к добыче сзади.
   Но кабан вдруг трубно взревел, вскочил -- прямо со стрелой в глазу -- и прянул на деда. Тот уклонился от тычка окровавленного рыла, но споткнулся о корень и растянулся на земле, выронив кинжал.
   Из-за камней, хромая, выбежал Доставала и остервенело вцепился кабану под хвост, тот взвизгнул, но все равно попытался поддеть упавшего охотника клыком. Дед увернулся, но красный от крови клык с громким треском вспорол шерстяную материю плаща. Альвион закричал, бросился на зверя и изо всех сил всадил Бодило ему под левую лопатку.
   Наконечник длиной с локоть ушел под ребра целиком, по самую поперечину, и кабан рухнул, как подкошенный. Его уши обвисли, щетина перестала дыбиться, валившая из пасти пена порозовела. Доставала, оставив в покое кабаний зад, принялся с рычанием теребить зверя за пятак, но тот не шевелился.
   Дед с кряхтением сел. Он был весь забрызган кровью.
   -- Ты цел? -- спросил Альвион осипшим голосом. -- Я испугался...
   Дед только рукой махнул.
   -- Эх, загнулись мои клыки... -- вздохнул он. -- Зато твои прорезались.
   Альвион поднял взгляд: сверху по склону к ним бежали несколько человек, и первый -- отец.
  
   Король народа холмов посмотрел на солнце, уже поворотившее на запад, и покачал головой, глядя, как медленно превращается в гору мяса освежеванный кабан.
   -- Эдак мы тут до вечера провозимся и останемся голодными. Давайте пообедаем жарким прямо здесь, чтобы меньше было тащить вниз и возвращаться не на пустой желудок.
   -- А как же отец? -- спросил Альвион: Асгон с молодежью отправились за подранками.
   Дед махнул рукой.
   -- Да мы и половины этого чудища не осилим.
   И добавил, спохватившись:
   -- Если, конечно, ты, внучек не возражаешь поделиться своей добычей с народом холмов.
   -- Конечно, нет, я же не съем целого кабана один, -- засмеялся Альвион.
   У него все еще кружилась голова -- от пережитого страха, от восторга победы, от круговерти поздравлений. Плечи и лопатки ныли от хлопков, руки -- от рукопожатий, а ребра -- от того, как крепко обнял сына Асгон: радостный, но, кажется, еще не отошедший от испуга при виде огромного вепря, растерзанной гончей и забрызганного кровью тестя. Альвион то и дело проверял, не потерялась ли сосновая веточка, которую отец, смочив в крови убитого кабана, воткнул ему за ухо: то был знак короля охоты.
   Неподалеку на небольшой поляне развели костер, и скоро от него вкусно потянуло жарящимся мясом. Все уселись в круг на камнях и бревнах, а деда и Альвиона по правую руку от него усадили на сложенные друг на друга седла. Конра разливал из бочонка прозрачный золотистый напиток, и дед толкнул Альвиона локтем:
   -- Не сиди сиднем, подставляй рог!
   Альвион снял с пояса дедов подарок, и из бочонка Конры в оправленный золотом рог побежала благоухающая медом и травами струя.
   -- Честь королю охоты! -- провозгласил дед, высоко поднимая тяжелую бронзовую чашу, украшенную искусной работы изображениями всадников и диких быков. -- Честь сыну моей дочери, который спас мне жизнь, честь стрелку и охотнику!
   -- Честь королю охоты! -- дружно откликнулись присутствующие.
   Медвяный напиток оказался крепче, чем ожидал Альвион. По счастью, Конра уже разносил на деревянном блюде куски кабанятины -- еще скворчащей и дымящейся, благоухающей можжевельником, чабрецом и диким чесноком.
   -- Отведайте, дорогие гости, вепря, которого убил мой внук! Не побрезгуйте угощением, уважьте короля охоты и короля Железного дома!
   Кабанятина была отменно пожарена: с корочкой, сохранившей внутри сок и жир темно-розового мяса. После раннего завтрака мало кому попала в рот маковая росинка, и все накинулись на вепрятину, то и дело требуя добавки. Дед зорко следил, чтобы никого не обнесли угощением.
   -- А ты что не ешь, Форк? -- участливо спросил он у сутулого человечка, примостившегося за чужими спинами.
   -- Да зубами я маюсь, Лис, -- ответил тот страдальчески, -- не могу жевать мясо. А то я бы с превеликим удовольствием...
   И он с завистью повел носом.
   -- Нет, клянусь семью моими предками, сегодня никто не уйдет с моей трапезы, не отведав этого вепря! -- воскликнул дед и обратился к Конре: -- Нарежь для Форка Коростеля самый лучший кусок, да так мелко, чтобы грудной младенец и тот не подавился. А запить неси бочонок ставленного меда, который заложили в тот год, когда родилась моя дочь, что подарила мне этого прекрасного внука!
   Старый мед оказался еще крепче, чем молодой, и хмель ударил в голову Альвиону после первого же глотка. Дед отдал свою чашу Конре и встал, опираясь на Бодило.
   -- Хороша ли вепрятина, дорогие гости? -- спросил он.
   Послышались крики "хороша, хороша!".
   -- Досыта ли вы ели, допьяна ли вы пили?
   -- Да! Так! -- кричали разрумянившиеся гости.
   -- Люб ли вам мой внук? -- дед положил руку на плечо Альвиону.
   -- Люб! Честь королю охоты! Долгих лет!
   -- Назови цену благодарности охотнику! -- крикнул кто-то.
   -- Все согласны с тем, чтобы я назвал цену благодарности вместо моего внука? -- спросил дед.
   -- Да, да! Не тяни, Лис!
   Несколько человек уже снимали браслеты и откалывали с ворота застежки.
   -- Тогда вот что я вам скажу: сын моей дочери не просто самолично вырвал жизнь у короля-вепря. Он сделал это моим копьем, -- дед постучал древком Бодила по земле, -- копьем, которое я дал ему по своей воле и своему желанию. Так, внучек?
   Альвион кивнул, не вполне понимая, к чему клонит дед, -- возможно, потому, что голова у него шла кругом.
   -- А вы знаете старый обычай нашего народа, -- продолжал дед как ни в чем не бывало:
   Кто древо без ветвей из руки короля
   Обагрит на брани его, на ловитве его,
   По веленью его, по правде его,
   Тот будет туром бескрайней равнины,
   Тот будет волком во всяком лесу
   И оленем с золотыми рогами.
   Он будет лососем в водопаде,
   Он будет выдрой сокровищ,
   Он будет прекрасным белым лебедем,
   Он будет...
   -- Ну, вы помните, как там дальше, -- небрежно оборвал себя дед. -- И теперь я хочу, чтобы вы выплатили моему внуку цену благодарности не подарками, а истинными словами.
   Ответом ему была мертвая тишина. Альвион поднял отяжелевшую голову и неожиданно понял, что сидящие вокруг костра, -- старейшины и главы родов народа холмов. И что они уставились на королевского внука так, как будто только что увидели его и не очень-то этому рады.
   На ноги вскочили двое.
   -- Как ты можешь так поступать, Лис! -- воскликнул возмущенный Аффа, старейшина рода Бузины. -- Мальчишка не из нашего народа!
   -- Его отец из соломенноголовых! -- подхватил Килин из рода Рыси.
   Дед дернул за шнурок, которым Альвион перехватил хвост, и выпустил на свободу его рыжие волосы -- чуть кудрявящиеся, похожие на море в барашках волн.
   -- Не знаю, кто из нас ослеп, Килин Коготь, но я вижу не цыпленка, а лисенка! Что до тебя, Аффа... я понимаю, ты до сих пор огорчен, что моя дочь, несмотря на все твои старания, выбрала другого. Но не думаю, что у тебя получилось бы родить сына, который в четырнадцать зим может сплюнуть тебе на лысину!
   Послышались смешки, и лысина Аффы запламенела, как осенний клен за его спиной.
   Опираясь на посох, медленно поднялся старик в сине-алом плаще.
   -- Хоть нравом и обликом отрок -- вылитый ты, Лис, каким я помню тебя в его года, -- заговорил он скрипучим голосом, -- но все мы видим в нем и сына его отца. Твой внук из морского народа: таково его воспитание, таково его обыкновение. Но море не может быть холмами, а холмам не бывать морем.
   -- Ты мудр, Эхвар Черника, и я никогда не пренебрегал твоим советом, -- отвечал дед. -- Но не ты ли, родич, пять лет назад, когда на тебя наседали горные орки, приходил просить, чтобы я послал за подмогой к моему зятю?
   И дед обвел взором всех сидящих:
   -- Слушайте все! Морской народ здесь надолго! Их срок жизни -- втрое против нашего, и мой внук переживет не только ваших сыновей и внуков, но и ваших правнуков!
   -- Но у него нет дороги в Железный дом! -- воскликнул Аффа Бузина.
   -- Глупости! -- дед стукнул Бодилом по земле. -- Ты разве не слышал, что сказал Эхвар? Мой внук похож на меня, а значит, с Железным домом у него все будет не хуже, чем у меня!
   -- Но кто станет держать его руку? -- не сдавался Аффа.
   -- Все, что надо, бузинные мозги, у него будет, и очень скоро, -- сквозь зубы произнес дед, явно теряя терпение. -- Делай, что велено, если не хочешь увидеть гнев короля-чародея!
   От этой угрозы Аффа вздрогнул, сидящие рядом отпрянули от него в испуге.
   -- Но это против правды... -- слабо произнес он.
   -- Так ты не понял, -- дед вдруг заговорил негромко и как будто очень спокойно. -- Ты по доброй воле ел мясо, добытое моим внуком по обычаю и закону, ты согласился с тем, чтобы я назвал вместо него цену благодарности, -- а теперь идешь на попятный. Если за королевской трапезой нарушен закон гостеприимства, не буду ли я в своем праве, когда покараю тебя, о Аффа? Достаточно, чтобы я бросил тебе в лицо ветку крушины и потер мочку твоего уха тремя пальцами, -- или ты хочешь, чтобы мои уста изрыгнули слово тьмы и огня?
   Лысина Бузины сделалась серовато-зеленой, как шляпка бледной поганки, и он рухнул на место.
   -- Все так, -- раздался скрипучий голос Эхвара, -- Лис перехитрил нас. Но знай, о король Железного дома, -- обратился старик к деду, -- ни тебе, ни твоему внуку не будет радости от того, что ты сделал. Так говорю я, Эхвар Черника от семени Безымянного.
   Дед ничего не ответил. Эхвар повернулся к Альвиону.
   -- Благодарствую, танеште, -- произнес он, низко поклонился юноше и опустился на свое место.
   Все остальные тоже начали подниматься и кланяться Альвиону со словами "Благодарствую, танеште". Альвион посмотрел на деда, пытаясь понять, что происходит, но тот не сводил взгляда с Аффы.
   Бузина встал последним, через силу переломился в поклоне и, не глядя на Альвиона, с отвращением выдавил: "Благодарствую, танеште...".
   -- Конра, поднеси Аффе мою чашу с медом, горькое запить, -- заботливо распорядился дед.
   -- Спасибо, что не в тисовом кубке... -- проворчал Аффа, принимая у Конры чашу.
   -- Помолчи уже, -- оборвал его дед. -- А то еще поперхнешься.
  
   На стоянку они вернулись ближе к закату. Там их ждал Асгон с молодыми охотниками: оказалось, они быстро нашли всех альвионовских подранков.
   Люди познатнее и постарше устроились на отдых, а те, что попроще да помоложе, свежевали туши, солили и коптили вепрятину. Асгон мездрил шкуру убитого сыном кабана, соскребая остатки жира и мяса. Это была грязная работа, поэтому он отошел от стоянки в лес. Рядом Альвион мастерил для отца новое копье: срубив подходящее деревце, юноша принялся обрубать ветки, снимать кору и "выглаживать" новое ратовище мокрым песком и хвощом перед тем, как насадить на комель наконечник от сломанного.
   -- Шкуру выделаем в коврик, положим в моей комнате... нет, внизу, перед камином, -- говорил Альвион за работой. -- Жаль, кабанью голову придется оставить... Из верхних клыков, которые поменьше, можно сделать браслеты для мамы. А из больших -- ожерелье: Конра говорит, вепрячьи клыки слишком хрупкие, чтобы делать из них рукояти для инструментов. Ну скажи, что кабан огромный!
   -- Огромный-огромный, я такого никогда не видел!
   -- Дед тоже говорит, что он такого никогда не видел. Когда мы обедали жареной кабанятиной наверху, в сосновом бору, один человек сказал, что я вылитый дед, когда ему было столько лет, сколько мне сейчас, -- и лицом, и характером.
   -- В самом деле? Это многое объясняет, -- усмехнулся Асгон.
   -- Что именно?
   -- Почему человек преклонных лет ведет себя, как... как ты, когда был маленький. Отправиться на огромного кабана сам-друг, всего с парой гончих, не дожидаясь остальных! Я так и не понял, чем ему помешал собственный оруженосец и зачем надо было подходить к раненому зверю с ножом, а не с рогатиной. Лис ведь опытный охотник! Не ожидал я от него такого... -- и Асгон покачал головой.
   -- Не сердись на деда, -- попросил Альвион. -- Он из-за меня на пиру со старейшинами поссорился. Когда дед велел им благодарить меня за мясо, они не хотели: сказали, так нельзя, потому что я из Морского народа. Дед даже пообещал их проклясть за нарушение законов гостеприимства! А еще он назвал меня "выдрой сокровищ", представляешь? -- и Альвион звонко рассмеялся.
   -- Старый Лис был готов проклясть старейшин? А старейшины не хотели благодарить удачливого охотника, отведав его добычу и разделив с ним трапезу? -- удивился Асгон. -- Это очень странно. Расскажи-ка мне с самого начала, что было на пиру.
   Но не успел Альвион начать, как с поляны, где стояли шатры, донеслось приветствие незнакомого рога.
  
   Выйдя к шатрам, отец и сын увидели посреди поляны высокого воина, на голову выше всех прочих людей из народа холмов. Руки и шею молодого человека тяготили массивные золотые обручи, длинные черные волосы были заплетены по воинскому обычаю в косу, а на поясе висел меч длиной едва ли не с андамакиль. Вид у гостя был серьезный или даже мрачный.
   Вышедшему навстречу деду меченосец поклонился хоть и уважительно, но не чересчур низко.
   -- Долгого здравия тебе, владыка Железного дома.
   -- Долгого здравия и тебе, Сета Верхочут! Добро пожаловать! -- дед явно обрадовался гостю. -- Отчего ты не пришел раньше, опоздал к ловитве? Твоя подмога была бы к нашей чести и чести нашего танеште.
   И дед легонько подтолкнул вперед стоявшего рядом Альвиона.
   -- Вот, внучек, познакомься: Сета Верхочут из рода Гончаков, первый воин в нашем народе.
   Альвион вежливо поклонился, молодой человек в ответ наклонил голову.
   -- Добро тебе, танеште. Добро и тебе, о король, -- продолжал Сета, обращаясь к деду. -- Меня привела не охота, а неволя. Уже три седмицы, как мой побратим Диам Язвец, сын Лейдана, ушел в горы на лов -- и не вернулся. Я искал его, но не нашел ни живым, ни мертвым и потому пришел к тебе с просьбой: яви свою власть, верно скажи, что с ним сталось. Я знаю обычай.
   Он достал из-под черного плаща сверток белой материи, бросил его на камень, и сверток развернулся в простую рубаху, длинную и широкую. Потом Сета махнул рукой, и из леса вышел человек, ведя за кольцо в носу большого черного быка. На рогах у быка лежал венок из тиса, усыпанный ярко-красными ягодами, словно каплями крови. Бык ударил по земле копытом размером с умбон щита, исподлобья оглядел собравшихся и нехорошо уставился на алую одежду Альвиона.
   Дед прочистил горло.
   -- Будь по-твоему, Верхочут, -- громко произнес он, -- ради тебя и твоего побратима я устрою турий пир.
   Он толкнул локтем в бок Конру, который стоял по другую руку от него и с восторгом глазел на Сету.
   -- Что стоишь, как огорошенный?
   Спохватившись, оруженосец схватил рог и протрубил длинный незнакомый сигнал. Все, кто еще не вышел на поляну из шатров и из лесу взглянуть на Верхочута, стали собираться на голос рога.
   Дед повернулся, чтобы идти, -- и едва не ткнулся носом в грудь Асгону, который навис над ним, сузив глаза и сведя на переносице брови.
   -- Танеште? -- вполголоса, но свирепо произнес он. -- По какому праву ты называешь так моего сына?
  
   2. Турий пир
   -- Я думал, "танеште" означает "умелый охотник" или "король охоты"... -- растеряно произнес Альвион, когда дед старательно задернул за ними полог шатра.
   Асгон сложил руки на груди, словно чтобы не дать воли гневу.
   -- Ну же, скажи своему внуку, что означает это слово! -- обратился он к тестю.
   -- Оно означает "наследник короля", "будущий король", -- неохотно произнес тот.
   Альвион открыл рот.
   -- Я не... Так ты хотел, чтобы старейшины признали меня твоим наследником! А они не хотели!
   -- Вроде того.
   Покосившись на мрачного, как туча, Асгона, дед продолжал:
   -- Если у короля нет сына, он вправе выбрать себе танеште среди внуков, племянников и прочей родни. Вот я и выбрал своего внука. Что тут удивительного?
   -- Удивительного здесь то, что мы с Альвионом узнали об этом только что, -- Асгон говорили низким голосом, напоминающим рычание. -- Пока мой сын не вошел в совершенные лета, я несу за него ответственность и никому не позволено принимать решения, касающиеся его судьбы, через мою голову!
   Дед отвел глаза.
   -- Я не знал, как все пройдет. Не мог ничего обещать. Все могло пойти прахом в любой миг!
   -- Твои обещания никому не нужны! Ты, самое малое, должен был сказать нам о том, что собираешься сделать, и спросить согласия у меня и моего сына!
   Альвион, напряженно хмуря брови, думал о своем.
   -- Но старейшины не хотели наследного принца из морского народа... -- пробормотал он. -- И ты...
   Он поднял взгляд на деда.
   -- И ты их обманул.
   -- Никого я не обманывал! -- возмутился тот. -- Они могли бы и сами припомнить старинный обычай: что человек становится танеште, если на королевской охоте получит от короля его копье и прикончит зверя. Все честно! Моя удача, их потеря!
   -- Твое дело, как ты королевствуешь и на какой кривой кобыле объезжаешь собственный народ! -- прорычал Асгон. -- Но с моим сыном и со мной так поступать не смей!
   -- Кто дал тебе право так со мной разговаривать!? -- вскипел дед. -- Если ты не уважаешь во мне отца своей жены, изволь уважать мои седины! Или в морском народе принято дерзить старшим?!
   И он сердито стукнул копьем об утоптанную землю.
   -- Старшим? -- Асгон склонил голову набок, чтобы не упираться макушкой в верх шатра. -- В мои восемьдесят пять меня уже подводит память, или мы с тобой еще в прошлый раз выяснили, что я тебе в отцы гожусь?
   Дед сдулся.
   -- Это про уважение к сединам, -- продолжал Асгон. -- А что до уважения к отцу моей жены... Мера моего уважения к нему -- уважение и любовь, которые он питает к моей жене. Твоя дочь любит тебя, старик, а ты ни разу не вспомнил о ней за все эти годы! Ты требуешь себе уважения по праву отца, но сам, как видно, то ли крепко забыл, то ли никогда не знал, что значит это слово! Иначе бы ты не пытался хитростью обойти человека, сына которого захотел сделать своим наследником!
   Тишина, которая наступила после его отповеди, была очень громкой.
   -- Так ты нарочно дал мне Бодило, -- вдруг заговорил Альвион. -- Ты знал, что кабан не дохлый и просто хотел, чтобы я добил его королевским копьем... Споткнулся ты тоже нарочно?
   Дед поморщился с таким видом, как будто раскусил гнилой орех.
   -- Разве я похож на скудоумного -- валиться на землю рядом с раненым вепрем? Если бы зверь распорол мне нутро, кто заставил бы старейшин признать тебя моим наследником? Я хотел прыгнуть вепрю на загривок, чтобы он не вздумал задать стречка.
   Альвион опустил плечи.
   -- Конру ты тоже нарочно отослал? -- спросил он.
   -- Конечно. Он бы еще взялся бросаться на вепря первым -- и все испортил.
   В щель между пологом и стеной шатра просунулась голова Конры, как будто вызванного собственным именем, словно заклинанием.
   -- Ты скоро? -- спросил он у короля. -- Мы уже сняли шкуру и мясо повесили вариться.
   -- Костер сложили из орешника, дуба и рябины?
   -- Да, все, как ты велел.
   -- Тогда иди, я сейчас.
   Голова Конры исчезла, и дед бочком двинулся к выходу.
   -- Мы не договорили, -- предупредил Асгон.
   -- Завтра договорим, -- буркнул дед, поспешно выбираясь из шатра.
   Альвион с отцом не торопясь вышли наружу. На поляне было безлюдно, темно и тихо, но в чаще по левую руку горел огонь, и оттуда доносились голоса людей и взлаивание псов.
   Отец и сын вышли на середину поляны. Альвион поднял взгляд: из темноты леса звезды в ясном небе показались ему огромными, как снежки. Казалось, там, наверху, светло, как на открытом месте, а здесь, в лесу, уже настала глухая ночь.
   -- Хочешь быть королем народа холмов? -- вдруг спросил у него отец.
   -- Что? -- изумился Альвион. -- Ты чего вдруг?
   -- Я просто задаю тебе вопрос, который должен был задать тебе дед, -- сказал Асгон. -- Ведь наследник короля -- это человек, который рано или поздно королем станет. Так хочешь или нет?
   -- Конечно, нет! -- Альвион рассмеялся, но словно с беспокойством. -- Будто ты не знаешь, что я хочу быть следопытом. Как ты.
   -- Так я не всегда был следопытом, -- сказал Асгон. -- В юности я, как все мои родные, был рыбаком. Потом мне захотелось повидать Нумэнор, и я пошел в моряки: возил камень из Ондосто, лес из Андуниэ, охотился на китов и моржей. Потом я захотел увидеть Средиземье, а в Виньялондэ услышал про следопытов -- и стал следопытом. Потому не вижу ничего плохого, если человек в своей жизни занимается разными делами.
   Они замолчали, глядя, как из-за темной гряды Мглистых гор поднимается Небесный Меченосец.
   -- Помнишь, как ты сказал, что алмазы на ножнах Мэнэльвагора побагровеют, когда он обнажит меч перед концом мира? -- спросил Альвион.
   -- Помню.
   -- Я потом много дней встречал его восход с бьющимся сердцем: вдруг алмазы побагровеют сегодня и я... и я не успею увидеть ничего: ни Эрин Ворн, ни Тирн Гортад, ни Хитаэглир...
   Сзади послышались шаги. Отец и сын обернулись: к ним приближался человек, закутанный в темный плащ. Но по высокому росту они сразу узнали Сету Верхочута.
   Подойдя, тот поклонился и обратился к Асгону:
   -- Господин, еще в юности я слышал песни и рассказы о том, как ты сватался к дочери Короля-Лиса. С тех пор мне хотелось своими глазами увидеть человека, который совершил столько подвигов, чтобы завоевать возлюбленную. Позволь пригласить тебя на турий пир.
   Сета перевел взгляд на Альвиона.
   -- Тебя, танеште, я тоже зову на пир. Мне сказали, сегодня ты добыл своего первого вепря и тот оказался великаном, какого здесь не припомнят?
   -- Мы были с дедом, -- сказал Альвион, радуясь, что в темноте не видно, как он краснеет.
   -- И ты спас королю жизнь, когда вепрь его завалил, и нанес зверю смертельный удар: немалое дело для отрока, который видел всего четырнадцать зим, -- добавил Сета.
   -- Спасибо за приглашение, Сета Верхочут. Мы ведь принимаем его, так, танеште? -- с улыбкой спросил Асгон у сына.
   Сета повел их на огонь, и шагах в тридцати от большой поляны обнаружилась небольшая прогалина, со всех сторон окруженная древними дубами, чья бронзовая листва еще крепко держалась за темные, как железо, ветви.
   Посреди прогалины горел длинный костер, а над ними висели большие котлы, где булькало и кипело варево. Однако запах вареного мяса не мог перебить запаха свежей крови: с толстых ветвей дубов свисала наполовину разделанная бычья туша, а рядом сохла черная шкура. Охотничьи псы, рыча и огрызаясь, лизали окровавленную землю, а самые удачливые уже глодали бычьи мослы, устроившись поближе к огню и людям, сидевшим вдоль костра на бревнах.
   Альвион успел озябнуть и с удовольствием сел к огню вместе с Сетой и отцом.
   -- Я лишь слышал о таком обычае, как турий пир, -- вполголоса заговорил Асгон. -- Не расскажешь ли о нем?
   Сета пожал плечами:
   -- Я мало знаю про такие вещи: я не певец и не хранитель преданий. Я знаю только, что это древний обычай, еще тех времен, когда наш народ жил на востоке, за Мглистыми горами. Там, говорят, за темными лесами лежат бескрайние равнины, где пасутся стада диких быков, которых называют турами.
   -- А, так это из-за них пир называется турьим! -- воскликнул Альвион, и Сета кивнул.
   На другом конце костра поднялся король, и Альвион удивленно уставился на деда: тот был в принесенной Сетой белой рубахе, а на его седых волосах лежал тисовый венок с головы быка.
   -- Собрались мы по обычаю нашего народа, чтобы тайное стало явным, незримое -- видимым, а сокрытое вышло на свет, -- громко заговорил король. -- Все, кто здесь есть! Призываю вас в свидетели и заклинаю вас камнем на каирне вашем, немочью на теле вашем, лезвием врага на горле вашем: слушайте внимательно, запоминайте крепко и передавайте правдиво! Нынче будем мы пировать ради Диама Язвеца, сына Лейдана и Фейне, щедростью его побратима Сеты Верхочута, первого воина.
   Сета встал и поклонился.
   -- За трапезу! -- произнес король, опускаясь на место.
   Повинуясь взмаху его руки, вперед выступил волынщик и громко заиграл на волынке с глиняной рогатой козьей головой и ножками с копытцами.
   Все принялись наливать и пить мясной отвар: кто из мисок, кто из рогов, кто из кружек-воронок, наскоро скрученных из бересты. Все вели себя чинно: никто, как обычно во время пира, не смеялся во весь голос, не пел вразнобой, не спорил с соседом и не пытался затеять драку или хотя бы просто померяться силами тут же, на траве. Когда сварилось мясо, от него прямо в котле отрезали куски и ели с ножа.
   Когда волынщик, весь красный от натуги, закончил играть и тоже подсел к костру перекусить, на его место вышел человек с небольшой арфой, узкой и длинной. Его распущенные темные волосы ниспадали до пояса, а на голове красовался венок из омелы: в неровном свете костра ее золотистые ветви, усыпанные полупрозрачными белыми ягодами, походили на золото и жемчуг. Все радостно закричали и захлопали в ладоши.
   Альвион узнал арфиста: это был Гверх Дербник, королевский певец.
   -- Что прикажет король, чего желает собрание? Я могу спеть вам всю ветвь о драконе Гратугре и разорении Золотого и Медного домов, начиная с плача по Эйтри, сыну Синдри Гулля, и заканчивая песнью о великом походе карлов на север.
   -- Если ты споешь всю эту ветвь, наш пир на неделю растянется, -- ответил король и обратился к пирующим: -- Какую из драконьих песен вы больше всего хотите послушать -- но одну-единственную?
   Послышались крики "спой про Эйтри Золотого!", "нет, про то, как карлы отомстили драконам!", "спой, как Фарин затопил Гратугра в Синих горах!". Но громче всех были крики "Проклятие Красной долины!"
   Альвион заметил, что отец улыбается. В ответ на взгляд сына Асгон сказал:
   -- Я встретил твою маму как раз когда шел в Красную долину проверить, держится ли осыпь над входом в Медную сокровищницу, где заточен Гратугр. А посватался я на обратном пути...
   Тут грянула песня:
   Пировал Лангбарда отпрыск,
   Двалин Медекователь,
   в глубо?ко-крепкой палате
   из меди твердо-огнистой,
   звонко-кроваво-блестящей,
   где сладкохмельны и мед, и песни...
   Альвион, конечно, был наслышан о печальной судьбе великой сокровищницы карлов на севере Мглистых гор, но дальше шла совсем незнакомая история:
   К пиру Медевладычного
   Человек незнаем явился,
   Черный, с лицом сокрытым.
   "Двалин, верни", -- промолвил,
   "Перстень волшебный", -- молвил,
   "Колец властелину", -- молвил,
   "Вышел твой срок".
   Двалин предлагал черному человеку выкуп: чистой меди больше, чем увезут пятьсот быков, чашу Медноугольную, в которой не иссякал мед, и меч Медноцвет, что в бою вспыхивал алым. Но черный человек не соглашался и все требовал назад волшебный перстень. Тогда выхватил Двалин меч и ударил черного человека, но алый клинок прошел сквозь него, как сквозь дым. И тогда черный человек проклял владыку Медной сокровищницы драконьим пламенем и пообещал, что карлы потеряют все добытое благодаря перстню и еще больше.
   Заканчивалась песня кратким, всем известным рассказом о том, как после смерти Двалина дракон Гратугр отомстил его сыну Фарину, испепелив его и захватив Медную сокровищницу.
   -- Это правда -- про черного человека? -- спросил Альвион у отца и Сеты, когда песня закончилась и слушатели принялись дружно хлопать в ладоши и топать ногами в знак благодарности.
   Асгон пожал плечами, а Сета встал и обратился к певцу:
   -- О Дербник, танеште хотел бы знать, правда ли это? И откуда известно о проклятии черного человека?
   Певец гордо вскинул голову:
   -- Конечно, правда! Мой наставник Киат Благострой говорил мне, что учитель его учителя, сам Силир Сладкоглас, был на том пиру у Двалина Медекователя и видел черного человека своими собственными глазами! Потому что великие карлы, владыки сокровищниц, высоко ценили певцов народа холмов!
   -- И мы ценим их не ниже, вот доказательство, -- сказал дед и, сняв обручье, украшенное оранжевым, как лисий глаз, сердоликом, отдал его Гверху.
   -- А можно еще спросить, кто такой "властелин перстней"? -- не выдержал Альвион.
   Гверх уставился на Альвиона, как сокол на мышь:
   -- Не перстней, а колец! Танеште следовало бы знать, что "властелин колец" -- это величание всякого владыки, оделяющего кольцами, запястьями и гривнами! -- тут Гверх со сладкой улыбкой повернулся к королю: -- В том числе и владыки Железного дома...
   Дед вздохнул, снял еще одно обручье, из витого серебра, и подал певцу.
   -- Теперь спой нам песню о Безымянном. Ты знаешь какую.
   Гверх тряхнул волосами, ударил по струнам и снова запел:
   Невесел багряный клен
   Горевестников веселья,
   Горюет боярышник рдяный
   Отрады сажеодетых...
   Альвион нахмурился и взглянул на отца, но тот лишь недоуменно покачал головой. Альвион перевел взгляд на Сету, и тот прошептал:
   -- Эта песня сложена в старинной манере, богатой... я и сам не все понимаю, но смысл примерно такой: Безымянный горевал из-за побратима, которого убили. Но никто не признался в убийстве, и не с кого было требовать цену крови, некому было мстить... как и в моем случае, -- Сета вздохнул, а потом продолжал: -- На тризне воины пили соленое вино...
   -- Что? -- удивился Альвион.
   -- Не знаю... Безымянный, опечаленный, уснул на кострище, завернувшись в бычачью шкуру, и увидел во сне, что очутился в серой долине, где горит множество костров. И позвал он друга, и тот явился, и рассказал, что его тайно умертвил соперник в любви и забрал его зарукавье. Наутро Безымянный обвинил сказанного человека в убийстве, но у него не было никаких доказательств, и тогда он вызвал его на поединок истины. Как положено, отмерили место для поединка копьями, огородили ветвями орешника, окропили бычьей кровью... Тот человек снял рубаху, -- потому что на поединке истины и посейчас сражаются без рубахи, -- пояснил Сета, -- и все увидели у него над локтем зарукавье сына вождя... Так все и открылось. В награду вождь отдал за Безымянного свою дочь и провозгласил танеште, так что Безымянный стал править после него. И заповедал Безымянный, чтобы королем теперь всегда был тот, кто больше всего на него похож: рыжий, как лис, хитроумный, как лис, своевольный... ловкий... остроглазый... прозорливый... все, как лис.
   Альвион взглянул на деда: под зеленым венком в седых волосах алеют в свете костра последние рыжие пряди, голубые глаза зорко поблескивают, как у следопыта в засаде.
   -- Так Безымянный -- это...
   -- Да, это твой предок, первый король нашего народа, -- кивнул Сета.
   Только Альвион собрался спросить, откуда у Безымянного такое имя, как король отставил в сторону простую глиняную кружку: лишь сейчас внук заметил, что дед пьет не из бронзовой чаши со всадниками и турами.
   -- Мне пора, -- произнес король серьезно.
   Люди дружно поднялись и, поклонившись королю, принялись оттаскивать в сторону бревна, на которых сидели, и снимать с рогулек котлы.
   В огонь сунули несколько факелов. Когда они ярко запылали, люди повыдергивали из земли рогульки и принялись выкатывать из костра недогоревшие поленья, а потом ногами выбрасывать на траву горящие уголья и выгребать золу. После Конра прошел по оставшейся от костра дорожке, разметая пепел до самой земли пучком рябиновых ветвей. Пепел кружился в воздухе и оседал на траву, словно грязные снежинки.
   Королю подали его бронзовую чашу, полную до краев. Дед, помедлив и словно собравшись с духом, начал пить. Из угла его рта потекла темная струйка, пропитывая небольшую, сплошь седую бороду. Капля упала на рубаху и побежала по белому льну, оставляя темно-алую дорожку.
   -- Что он пьет? -- шепотом спросил Альвион у Сеты.
   -- Кровь черного быка, -- еле слышно ответил тот, и Альвиона передернуло.
   На поляне теперь было тихо, только трещали факелы и еле слышно шипели в холодной траве остывающие головни. Даже собаки помалкивали: либо спали, свернувшись в корнях дубов, либо жались к людям.
   Допив кровь, дед перевернул чашу вверх дном, словно чтобы все видели, что она пустая. Потом шагнул на дорожку из-под костра и лег на землю. Поерзал, устраиваясь поудобнее, и сделал знак рукой. Несколько человек сняли с ветвей дуба бычачью шкуру и накрыли ею короля с головы до ног -- не как одеялом, а как парусом. И потом еще завалили сверху лапником -- словно насыпали погребальный курган.
   Эхвар Черника махнул рукой, и люди тихо пошли с прогалины прочь, оставляя короля в стылой темноте.
   -- Но... -- начал Альвион, однако Сета приложил палец к губам и поманил отца и сына за собой.
   Когда они вышли из леса на большую поляну, люди, не разводя заново костров, тихо разошлись по шатрам и шалашам. Альвион оглянулся: на прогалине под дубами не брезжило ни единого огонька.
   -- Дед что, так и останется там лежать? -- спросил он у Сеты.
   Тот кивнул.
   -- Что он там делает?!
   -- Он спит и видит верный сон, -- промолвил Сета. -- Ты тоже иди спать, танеште. Никто не должен шуметь и жечь огня, пока король не проснется: таков обычай турьего пира. Спокойной тебе ночи, а верных снов я тебе желать не буду, ты еще слишком юн для этого.
   Забравшись под одеяла и плащи рядом с отцом и закрыв глаза, Альвион видел, как кружится дедова чаша, как скачут наперегонки с быками всадники, как горят факелы в их руках и взблескивают острия копий...
   А потом Альвион понял, что всадники скачут ему навстречу, словно два потока, справа и слева от него. Он взглянул вперед и увидел в пламени костров погребальный курган с черной дырой входа. Он шагнул внутрь -- и оказался в земляной норе. То ли он стал маленьким, то ли нора была не нора, а пещера, и над ней росли огромные деревья, чьи мощные корни оплетали потолок и стены.
   "Идем", -- позвал незнакомый голос.
   "Куда?" -- удивился Альвион.
   "Вниз".
   Он сделал шаг в темноту, и она расступилась перед ним -- или просветлела. Он словно был окутан сияющим облаком или туманом, густым и непроницаемым, но за которым в безоблачных небесах пылало солнце, заставляя дымку светиться.
   А потом ему показалось, будто он плывет по реке, над которой стелется туман, потому что по обе стороны, подобно берегам, возникали видения. Это были люди, их жизнь, но эта жизнь текла в другую сторону, и он видел только отдельные картины, которые заставляли его то улыбаться, то печалиться.
   Там всегда были остроглазые рыжие мальчики, юноши, мужчины, старики -- похожие на Старого Лиса и Альвиона, были женщины, похожие на его мать... Другие люди -- их лица тоже казались знакомыми, словно лица друзей и соседей.
   "Это наши..." -- прошептал Альвион.
   "Да, это твои", -- ответил голос, похожий на зов рога в дальних холмах.
   Альвион... Альвион ли? Он стоял на последней ступеньке, и дальше... дальше все было темно, только из мрака возникали сполохи пламени, как будто там, внизу, распахнул ужасную пасть дракон. Сквозь рев пламени доносился еле слышный плач, и множество испуганных голосов снова и снова неразборчиво твердили одни и те же слова.
   "Ты еще слишком юн, чтобы идти дальше".
   "А куда мне тогда идти?"
   "Иди ко мне".
   Альвион с облегчением повернулся спиной к тьме и огню и увидел склон, поросший буковым лесом. Он поднимался вдоль горного ручья по камням, покрытым зеленым бархатом мха, над которым парили розовые и белые цветы камнеломки. Во сне ему казалось, что все это одновременно было очень давно и происходит прямо сейчас. Он поднял взгляд: впереди, под козырьком, с которого потоком лилась вода, темнел зев пещеры.
   Но вдруг затрубил рог, и сон дрогнул и разбился, словно витраж, в который запустили камнем. Он в отчаянии упал на колени, пытаясь собрать хотя бы драгоценные осколки -- цветы камнеломки, голубой глазок воды в водовороте пены, -- но рог трубил и трубил, пока все, что он помнил, не рассыпалось прахом и не утекло из рук, словно вода или время.
  
   Альвион проснулся от рога Конры, который, не переставая, трубил призыв. Он вдруг испугался, что что-то случилось с дедом: пожилой человек, а спит в октябре на голой земле! Выбравшись из шатра в промозглое серое утро, Альвион побежал на поляну турьего пира.
   Здесь уже успели собраться люди: взлохмаченные со сна, зевающие в кулак, они кутались в плащи и пестрые одеяла, сплетенные из полосок ткани, войлока и кожи. Альвион протолкался сквозь толпу, и у него отлегло от сердца, когда он увидел деда.
   Король сидел на бревне, нахохлившись и прикрыв глаза. Он выглядел старым и измученным, а принесенная Сетой рубаха теперь походила на саван вставшего из могилы мертвеца: вся в бурых пятнах крови, в земле, пепле и гари. Но Альвион с облегчением заметил, что "саван" надет не на голое тело, а на обычную дедову одежду.
   Перед королем стоял Сета. Он единственный выглядел так, как будто не ложился: одежда в безупречном порядке, воинская коса заплетена волосок к волоску, сна ни в одном глазу.
   -- Скажи, о король, есть ли у тебя верное слово о судьбе Диама? -- спросил он.
   Но дед покачал головой.
   -- Погоди, Верхочут... -- его голос прозвучал сипло.
   Король медленно обвел собравшихся взором и с трудом поднялся, тяжело опираясь о плечо Конры. Затем откашлялся и громко произнес:
   -- Слушайте меня, люди, -- и не говорите, что не слышали! Нынче изреку я верное слово, и да поразит мое лицо язва порицания, посрамления и поругания, если я солгу!
   Сета не шелохнулся, но весь сделался как ловчая птица, готовая сорваться с перчатки. Король перевел на него взгляд, и Альвион увидел в глазах деда жалость:
   -- Знай, Верхочут: теперь костер Диама горит в земле, где не светят ни солнце, ни луна.
   Сета ничего не сказал, только склонил голову, принимая ответ короля. Он снял золотое ожерелье и браслеты, отдал их оруженосцу, а после распустил свою черную косу, зачерпнул из травы вчерашний волглый пепел и провел рукой по волосам, сделавшись наполовину седым.
   -- Есть ли у тебя, о король, верное слово о том, как Диам принял смерть? -- спросил он.
   Дед кивнул.
   -- Есть. Его похоронила под собой лавина. Лавина, которую спустили на него люди из рода Бузины.
   Вперед протолкался Аффа. Вид у него был очень встревоженный.
   -- Этого не может быть! -- воскликнул он. -- Я не слышал, чтобы у кого-то в моем роду случилась распря с Диамом Язвецом!
   Дед вдруг повернулся к Конре:
   -- Скажи мне правду, о юноша, а если солжешь, да будет на тебе проклятие моего дня, моей жизни и семерых моих предков: вскочил ли у меня на лбу нарыв?
   -- Нет, о король, -- отвечал удивленный оруженосец.
   -- А на правой щеке? -- и дед повернул к Конре правую щеку.
   -- Нет, о король.
   -- А на левой? -- дед повернулся к оруженосцу левой щекой.
   -- Нет, о король.
   Дед принял удивленный вид, а потом воздел указательный палец:
   -- Тогда, верно, веред выскочил у меня на подбородке или на носу!
   -- Нет же, король, не выскочило у тебя никаких нарывов, ты чего? -- изумился простодушный Конра.
   Дед повернулся к Аффе.
   -- Если так, то я не понимаю, как кто-то может оспаривать мое слово, -- произнес он.
   Аффа словно сделался ниже ростом.
   -- Род Бузины готов заплатить за Диама цену крови: сто... нет, двести овец, двадцать отрезов полосатой ткани, две дюжины... -- торопливо начал он.
   -- Я не собираюсь брать за своего побратима цену крови, -- холодно перебил его Сета. -- Сейчас я должен вернуться к семье Диама с недоброй вестью, устроить тризну и поминальные игры и сложить плач. А после первого дня зимы... передай своим родичам, Аффа Бузина, чтобы они мыли головы чемеричной водой и умащивали волосы анисовым маслом.
   Аффа пошатнулся и, наверное, упал бы, если бы не подпиравшие его с боков люди.
   Сета обратился к деду:
   -- Вчера, согласившись устроить для меня турий пир, ты не назвал свою цену, о король. Это было великодушно с твоей стороны. В благодарность я обещаю исполнить любую твою просьбу, лишь не проси моей жены, моего меча и совершения деяний, противных чести.
   -- Всякий, кто попросит тебя о бесчестном, уронит собственную честь, -- гладко подхватил дед. -- Прошу тебя об одном: будь моему внуку, -- дед указал на Альвиона. -- устами совета, десницей брани и щитом чести.
   -- Так будет, -- Сета склонил голову. -- Я сказал.
  
   -- Вот ради Сеты я бы, наверное, согласился стать королем народа холмов... -- сказал Альвион, когда они с отцом уселись завтракать.
   Сам Верхочут уже пустился в обратный путь, не дожидаясь завтрака, на прощание пожав руку Асгону и обняв Альвиона.
   -- Хотел бы я, чтобы у меня был такой друг, -- продолжал Альвион, отправляя в рот горячую овсянку прямо из котелка. -- Или даже побратим. А ты что такой мрачный? -- спросил он у отца. -- Или Сета тебе не нравится?
   Асгон вздохнул.
   -- Нравиться-то он мне нравится. Дело в другом...
   -- В чем?
   Асгон хмурился, глядя в огонь.
   -- Если между Сетой и родом Бузины начнется кровная вражда, погибнет много невинных людей, -- произнес он наконец.
   Альвион пожал плечами.
   -- Так Аффа сам признал вину своего рода.
   Асгон перевел взгляд на сына:
   -- В самом деле? А ты помнишь, что именно он сказал?
   Альвион отложил ложку и сосредоточенно нахмурил рыжие брови:
   -- Когда король сказал, что никто не может его оспорить, Аффа сказал, что род Бузины согласен заплатить цену крови за Диама: двести овец, двадцать отрезов ткани и две дюжины... он не сказал чего.
   Асгон кивнул.
   -- Отлично! Только ткань полосатая. Но все главное ты запомнил верно. Вот и получается, что Аффа не признал вину, а всего лишь предложил заплатить виру, так?
   -- Но зачем предлагать виру, если ты не виноват?! -- удивился Альвион.
   -- Из страха, быть может? Мне кажется, Аффа хотел откупиться от разгневанного Сеты, чтобы защитить своих родичей.
   Альвион в недоумении уставился на отца.
   -- Ты что-то знаешь про гибель Диама?
   Асгон покачал головой:
   -- Нет, ничего.
   -- Но тогда почему ты так уверен, что род Бузины не виноват в его смерти?
   Асгон серьезно посмотрел на сына.
   -- Я не знаю, кто виноват в смерти Диама. Но я знаю, что даже на слова свидетелей следопыт не полагается слепо. Не говоря уже о словах людей, которые рассказывают о том, о чем они просто не могут знать.
   Глаза у Альвиона распахнулись и сделались как две голубые плошки.
   -- Ты про кого... Ты про деда! -- воскликнул он.
   Асгон кивнул:
   -- Да. Разве может человек узнать то, чего не знал, напившись бычьей крови и проспав ночь под бычьей шкурой?
   -- Но это же волшебство! Как в песне про Безымянного!
   Асгон покачал головой.
   -- Я бы не сказал, что турий пир так уж похож на песню о Безымянном.
   -- Почему же? Все то же самое: уснуть в кострище, завернувшись в бычью шкуру! И попасть...
   Тут Альвион умолк и покраснел.
   -- Да, -- сказал он после паузы. -- Ты прав. Это все чушь. Нельзя же просто так прогуляться... в Чертоги Ожидания. И вернуться обратно.
   Асгон вздохнул.
   -- Песня о Безымянном, может, и не чушь.
   Альвион покраснел еще сильнее.
   -- Но ты же сам сказал! Как же так?!
   Асгон серьезно посмотрел на сына.
   -- Помнишь, как в "Лэ о Лэйтиан" призрак Горлима Злосчастного явился Бэрэну и раскрыл ему замысел Врага? Может быть, так же и призрак друга явился Безымянному, чтобы поведать о своей гибели и потребовать мести. А потом люди решили, будто дело в том, что Безымянный уснул в кострище, укрывшись бычьей шкурой. И сделали из этого обычай.
   -- Но зачем!?
   Асгон тяжело вздохнул.
   -- Когда люди вот так теряют близкого человека, который пропал без вести... может, и хорошо, если есть кто-то, кто может сказать им "я точно знаю, какой смертью он умер".
   Отец и сын снова взялись за еду и ели молча, пока их не позвали к королю.
   Дед сидел у себя в шатре укутанный в плащи и одеяла до самого носа, паря ноги в деревянном ведре, куда Конра время от времени подливал горячую воду.
   -- Садитесь... -- просипел дед, указывая на бревно-лавку, и тяжело закашлялся.
   Конра уже держал наготове бронзовую чашу, над которой клубился пар. Альвион с подозрением принюхался, но почуял только аромат алого эля, сваренного с яблоками, рябиной и бузиной и сдобренного медом.
   -- Погоди, -- Асгон остановил Конру, достал из поясной сумки небольшую фляжку и плеснул из нее в бронзовую чашу.
   Благоухание согретого солнцем цветущего луга, словно золотая нить, пронизало терпкий аромат осени. Дед кивнул Асгону, взял чашу и принялся пить.
   Вернув пустую чашу оруженосцу, король взглянул на внука глазами, к которым вернулся обычный блеск.
   -- Я поразмыслил над твоими словами. И вот что надумал: я и впрямь переступил через твою честь, скрыв от тебя свои замыслы. Негоже королю так обращаться с танеште. И теперь я должен возместить тебе цену чести.
   -- Ты ничего мне... -- начал было Альвион, но замолчал, услышав мысленный голос отца "Твой дед просит у тебя прощения".
   -- И потому... -- король повернулся к Асгону, -- я прошу у тебя, зять, разрешения отвести твоего сына в Железный дом.
   Альвион вздрогнул.
   -- Куда? -- вырвалось у него.
   Но тут он вспомнил, что Золотым и Медным домом в народе холмов назывались великие сокровищницы карлов.
   -- Ты что, хочешь взять меня к карлам? -- удивился Альвион.
   Дед уставился на него.
   -- Нет. Железный дом -- так называется сокровищница королей народа холмов. Моя сокровищница.
   -- Мне казалось... -- медленно заговорил Асгон, испытующе глядя на тестя, -- что "Железным домом" в народе холмов называют совсем другое место...
   Дед спокойно выдержал его взгляд.
   -- Так и есть. Но это нарочно: чтобы отбить охоту поглазеть на королевские сокровища... в отсутствие хозяина.
   Альвион дернул отца за рукав.
   -- Какое место?
   -- Страну мертвых, -- предупредительно пояснил дед. -- Если ты не испугаешься пойти в Железный дом, то в качестве выкупа ты сможешь забрать оттуда все, что сможешь унести... -- дед подумал и добавил: -- в руках, но не за плечами.
   Альвион фыркнул.
   -- Это далеко? -- спросил Асгон.
   -- Нет. Часа три в один конец. К утру всяко вернемся.
   -- К утру? -- удивился Асгон.
   -- В Железный дом можно ходить только по темноте, ночью, -- объяснил дед, -- Таков обычай.
   -- Что ж... Если мой сын хочет увидеть Железный дом... -- Асгон повернулся к Альвиону: -- Ты как?
   -- Ну... я бы непрочь...
   Отец улыбнулся, видя, как заблестели глаза у сына.
   -- Хорошо. Тогда я даю разрешение.
  
   3. Железный дом
   Король-Лис и его внук отправились в путь, когда костер облачного заката рассыпался угольями и сумрак уже скрадывал вершины гор, только что рдевшие, словно маяки. Отправились не одни: вместе с ними пошли Асгон, Конра и еще несколько человек. Но дед сразу предупредил, что пересечь заповедную черту могут только они с Альвионом.
   -- И если кто из вас нарушит этот запрет, то ждет его гибель, -- сказал король, когда они, поднявшись по пологому склону, поросшему вереском, оказались у подножья скал, которые в сумерках казались грозным воинством, выстроившимися в неприступную стену щитов.
   Дед сделал Конре знак, и тот отдал Альвиону мешок на крепкой лямке, в котором лежали какие-то дрова или палки.
   -- Оставайтесь здесь до полуночи и сторожите, чтобы никто не пошел за нами следом, а после уходите обратно на стоянку, -- приказал дед. -- Мы вернемся с рассветом.
   И, повернувшись спиной к спутникам, он двинулся к проходу между скалами, который темнел, словно дырка от выпавшего зуба.
   -- Пойдем, танеште, -- окликнул король внука.
   И Альвион, повесив мешок через плечо, вприпрыжку устремился за дедом вверх по склону.
   Пройдя между двух утесов, которые стерегли узкий проход, путники оказались в каменном лесу, где скалы-столбы торчали так тесно, что иногда между ними нельзя было протиснуться. На этих скалах, обрывисто-неприступных, с острыми вершинами, не могла прижиться никакая зелень. Их голые стены, ровные, иногда -- словно выведенные по прави?лу каменщика, сходились под углом, как грани, и Альвиону подумалось, что каждая скала похожа на трехгранный или четырехгранный наконечник, воткнутый в землю острием вверх.
   -- Эти скалы зовутся Великаньими Стрелами, -- произнес дед, словно подслушав мысли внука. -- Говорят, здесь в начале мира у горного великана перевернулся тул и все стрелы воткнулись в мягкую землю опереньем вниз. Великан понял, что стрелы негодные, и не стал их собирать.
   Узкая тропка, по которой король вел внука, виляла и кружила, огибая непроходимо теснящиеся скалы, и скоро Альвион понял, что даже не может сказать, в какую сторону они идут. Он поднял взгляд на небо, но скалы смыкались вокруг него колодцем, и он не распознал, что за бледная звезда глянула на него с высоты, прежде чем ее затянуло облаками.
   Однако на развилках дед уверенно выбирал, куда свернуть.
   -- Как ты узнаешь дорогу? -- спросил Альвион. -- Ты ее так хорошо помнишь?
   Они как раз вышли на каменистый пятачок, с которого в разные стороны разбегалось несколько тропок. Дед ткнул Бодилом в скалу, и Альвион увидел, что на камне выцарапана небольшая стрела.
   После этого Альвион сам стал примечать стрелы-указатели на перекрестках тропинок, тем более, что знаки становились все больше, как будто говорили "правильно идете!". Очередная стрела, глубоко выбитая в камне и поросшая темным мхом, прямо-таки лезла в глаза. Стрела указывала направо, но дед вместо этого повернул налево.
   -- Постой, ты куда! -- воскликнул Альвион. -- Нам же направо!
   Дед усмехнулся.
   -- Хочешь пойти по стреле? Давай, попробуй.
   Стрела указывала на темный проход, образованный накренившимися друг на друга исполинскими глыбами. Альвион, наклонив голову, ступил в темноту, сделал на ощупь с десяток шагов... и его нога вдруг провалилась в пустоту. Он вскрикнул от неожиданности, и тут дед, который шел за ним по пятам, изо всех сил дернул его за плащ назад, так что Альвион упал на камни на самом краю невидимого обрыва.
   Только тут он расслышал негромкое гулкое бульканье: глубоко внизу, в невидимой теснине бежала вода.
   -- Зачем ты это сделал?! -- набросился Альвион на деда.
   -- Чтобы ты как следует запомнил дорогу, -- хладнокровно ответил тот. -- Мой отец сделал то же самое, когда первый раз взял меня в Железный дом. И сказал, что так поступил с ним и его собственный отец.
   Альвион, сердитый, встал и отряхнулся. Вернувшись к предательской стреле, дед и внук отправились в противоположную сторону.
   Этот проход оказался прямым и без развилок, и к тому времени, когда он вывел путников к широкому ущелью, Альвион остыл.
   Пологое дно ущелья было почти сухим, но по отметинам на стенах было заметно, что иногда здесь бушует настоящий поток. Альвион покрутил головой, выглядывая указатель.
   -- Обманная стрела была последней, -- сказал дед. -- Теперь нам долго подниматься по ущелью, никуда не сворачивая.
   Хотя уже стемнело, между обрывов светлого камня можно было идти не оступаясь, огибая прятавшиеся между камней лужицы и перебираясь через струйки воды, которые иногда вбегали в ущелье из боковых ответвлений и над которыми уже начали ткаться белесые ленты тумана.
   -- Что тебе привиделось во сне нынче ночью? -- вдруг спросил дед: теперь они с Альвионом шли бок о бок.
   -- Мне? Да вроде ничего.
   -- Что, прямо совсем ничего?
   Альвион задумался, на ходу поплотнее закутываясь в плащ:
   -- Нет, что-то снилось, но я не помню что. Конра так в рог трубил, я думал, у меня сердце из груди выпрыгнет. Хотя подожди...
   Он уставился на призрачную дымку.
   -- Точно! Мне приснилось, будто я стою в тумане.
   -- Что за туман? -- поинтересовался дед. -- Как сейчас?
   Альвион задумался, а потом покачал головой:
   -- Нет, совсем другой. Даже не туман, а как будто стоишь в погожий день на вершине горы, которую накрыло облаком. Ничего не видать, но облако все светится, словно ты очутился внутри жемчужины. Очень здорово.
   Дед хмыкнул.
   -- Неправильный твой туман, -- сказал он. -- Но это, верно, оттого, что ты наполовину из народа моря.
   -- Почему это мой туман неправильный? -- с обидой спросил внук.
   -- Туман должен быть мглистым и беспросветным, -- объяснил дед, -- точь-в-точь как сумерки в бесснежном ноябре.
   -- Этот твой туман, он что, какой-то особенный? -- удивился Альвион.
   -- Конечно! Это же завеса. Идешь сквозь туман -- и рано или поздно выходишь к сумеречной долине, в которой горит множество костров. Тут-то и выкликаешь нужного человека: "Призываю тебя..."
   Но на этих словах дед закашлялся, и они остановились переждать приступ.
   Дед долго, надсадно кашлял, согнувшись, тяжело опираясь на свое копье и на плечо Альвиона.
   -- Вечно так от мозглости... да еще после турьего пира... -- просипел он, когда, отдышавшись, с трудом выпрямился и выпустил плечо внука.
   -- Нам далеко еще? -- спросил Альвион, глядя, как дед растирает грудь под плащом. -- Может, передохнём?
   Тот слабо кивнул, и они уселись на камни. Альвион достал из котомки съестное, а дед -- флягу, и они перекусили кабанятиной с хлебом и элем, пока вокруг них извивались бесплотные щупальца тумана.
   Подкрепившись, дед приободрился.
   -- Но главное, что ты все-таки вступил в завесу... -- сказал он, убирая на место пустую флягу. -- Говорил я Аффе-бузинноголовому, что все у тебя будет в порядке с дорогой в Железный дом. С турьим пиром тоже повезло: не предрек ли я, что найдется, кому держать твою руку? А уж как с Диамом Язвецом кости удачно легли!
   -- В каком смысле... -- начал Альвион, но дед уже поднялся.
   -- Пойдем, -- сказал он, накидывая на голову капюшон. -- Уже меньше половины дороги осталось.
   Теперь они брели по пояс в тумане, и дед нащупывал путь копьем.
   -- Раньше я жалел, что твоя мать не вышла за Аффу Бузину, -- сказал дед, -- но теперь думаю, что это к лучшему: зятем он бы у меня всю кровь выпил. После вчерашнего Аффа никогда не станет тебе другом, но зато и хлопот больше не доставит.
   Путники достигли места, где ущелье делалось узким, словно его сдавили скалы.
   -- Ты имеешь в виду, что теперь на моей стороне будет Сета? -- заинтересовался Альвион, но дед отмахнулся:
   -- Так, погоди, с этого горла надо отсчитать пятьдесят шагов. Не отвлекай меня, не то я собьюсь со счета и придется возвращаться.
   Пока он считал себе под нос шаги, Альвион смотрел по сторонам. Но здесь было уже совсем темно, и сквозь мрак еле проглядывали уступы крутых утесов, которые вздымались куда выше, чем Стрелы Великана: могучие ели, чьи силуэты чернели на их вершинах, казались щетиной на кабаньем загривке. Под ногами хрустели шишки и сухие ветви.
   -- Сорок девять... пятьдесят... -- бормотал дед. -- А, вот и Кремень.
   Сквозь сумрак Альвион разглядел слева еще более густую и темную тень: в ущелье выдавалась небольшая черная скала. Дед, сделав несколько шагов, исчез, да так ловко, что внуку показалось, будто тот нырнул в камень. Однако, присмотревшись, Альвион увидел, что за черной скалой, между ней и обрывом, есть узкая щель.
   Протиснувшись в нее, юноша оказался в неширокой расселине: раскинув руки, можно было дотронуться до обеих стен. Они были такие высокие, что их верха было не разглядеть, и такие ровные и крутые, словно гору в этом месте разрубили, как ком земли лопатой.
   -- Наконец-то мы в Разрубе, -- сказал довольный дед. -- Отсюда до Железного дома ходу всего ничего.
   Они тронулись вверх по некрутому подъему. Под ногами хлюпало, но не слышалось никакого журчания.
   -- Ты имел в виду, что раз Сета будет на моей стороне, то мне нечего бояться Аффы? -- спросил Альв.
   -- Я имел в виду, что Сета теперь будет мстить за побратима и разлучит с плечами немало голов рода Бузины, -- отвечал дед. -- С мечом он смертоносен, никому из воинов Бузины даже близко с ним не сравниться. Глядишь, и самого Аффу прикончит...
   Альвион споткнулся и едва не упал.
   -- Ты... так ты подставил Аффу! -- воскликнул он. -- Ты облыжно обвинил род Бузины в убийстве Диама, чтобы натравить на них Сету! Чтобы наказать Аффу его руками!
   Дед обернулся с изумленным видом.
   -- Чего?
   -- Зря отец думает, будто ты пожалел Сету! -- бушевал Альвион. -- Я ведь не рассказывал ему, что Аффа на кабаньем пиру говорил против тебя!
   Он умолк, тяжело дыша, -- и тут же хлопнул себя по лбу.
   -- Ну да, точно: если бы ты просто пожалел Сету, ты бы сказал, что Диам погиб под лавиной, и все! -- Альвион устремил на деда палец: -- Ты обманщик! Ты злодей и обманщик!
   Король оторопело уставился на внука.
   -- Я обманщик? С чего ты взял? С того, что я имена этих людей не назвал? Так издали ничего, кроме ихних черных шапок, было не видать. Диам погиб возле Рогатой Лошади, это охотничьи угодья Язвецов, и людям Бузины там делать совершенно нечего! Наверняка Диам застал их за беззаконной охотой, и они поссорились. И люди Бузины испугались, что если их делишки выплывут на свет, то Аффа им первый по маковке настучит, а остальные добавят. Но то ли они не знали, кто Диам такой, то ли понадеялись, что Сета не станет затевать из-за него турий пир, то ли решили, что если спустить на Диама лавину, то я не узнаю, что это душегубство. Но они ошиблись.
   Альвион смотрел на деда в полной растерянности. А тот добавил:
   -- Кстати, когда станешь королем, скажи Сете: дескать, дед явился мне в верном сне и открыл, что Диам лежит под Рогатой Лошадью. Глядишь, в теплое лето удастся найти останки. Тогда Сета будет тебе не просто поборником, а другом до самого скончания дней. Я нарочно не стал ему говорить, оставил тебе.
   -- И ты мне после этого рассказываешь, что ты не обманщик?! -- снова полыхнул Альвион.
   -- Так это же чистая правда, про Диама-то! -- дед аж руками развел. -- И вообще: за кого ты меня держишь: за дурачка полоумного или за старого хрыча, который не боится обманывать про турий пир, потому что выжил из последнего ума?
   -- Страшно, что веред вскочит, да? -- язвительно спросил Альвион.
   Дед наклонился к нему.
   -- Ты лучше умом раскинь, -- и он легонько постучал внуку пальцем по лбу. -- Вот, скажем, я солгал, что Диама похоронило под лавиной, -- а через неделю или через год его останки найдут в каком-нибудь орочьем логове... Как, по-твоему, много веры после этого будет королевскому суду и королевскому слову?
   Альвион опешил.
   -- Или ты думаешь, это был мой первый турий пир? -- продолжал дед. -- Первый раз я пил бычачью кровь, когда мне и двадцати не было. И никогда не случалось так, чтобы мои слова оборачивались ложью! А вот чтобы убийцы тут же признавались в душегубстве и где они зарыли труп -- такое бывало. Потому и говорится в народе холмов: "Нет короля без дороги в Железный дом". Я один раз даже отравителя раскрыл -- это тебе не мух решетом ловить!
   Дед гордо выпрямился и посмотрел на огорошенного внука сверху вниз:
   -- Вот если бы ты сказал, что я тайно устроил убийство Диама, ища связать обязательствами его побратима Сету, это и то было бы умнее!
   Дед повернулся идти дальше, но остановился после второго шага.
   -- Смотри-ка, а мы уже пришли... -- пробормотал он.
   Альвион перевел взгляд и увидел, что впереди, чуть выше по ущелью темнеет большое неровное вытянутое в длину пятно: как будто понизу стены отсырела или обвалилась штукатурка.
   -- Давай мешок, -- сказал дед.
   Альвион отдал деду мешок, не отрывая глаз от стены. Защелкало кресало. При вспышках искр стена на мгновение делалась светлее, а пятно -- темнее, и Альвион увидел, что на самом деле это вход в пещеру. И что арка достаточно высока, чтобы он в самой верхней точке не задел камень головой.
   С шипением загорелся факел, озаряя Разруб неровным алым светом.
   -- Держи.
   Альвион, не глядя, взял факел, который сунул ему дед, и, как завороженный, начал подниматься к зияющему устью. Факел то испускал клубы густого смолистого дыма, то вспыхивал ярче -- и чем ярче был свет, тем ближе казались стены расселины. Но темнота провала оставалась непроницаемой, словно завеса черного бархата.
   Альвион остановился перед входом, глядя на тонкие струйки воды, которые, сбегая с верха арки, сверкали при свете факела, точно пронизи алых самоцветов.
   Свет сделался ярче, и Альвион ощутил тепло второго факела.
   -- Дед... -- вдруг произнес он, словно человек, погруженный в глубокую задумчивость.
   -- Что?
   -- Я вспомнил, что еще я видел во сне...
   -- И что же?
   -- Как будто я иду вверх по горному ручью, по лощине...
   -- По этой?
   -- Нет-нет! День, солнце, буки вокруг... Камни затянуты зеленым мхом, как ковром, над ним качаются камнеломки: белые, розовые. И талая вода в ручье пенится и голубеет глазком. А впереди -- зев пещеры...
   -- Этой?
   -- Н-нет... -- Альвион встряхнул головой и повторил более уверенно: -- Нет. Хотя там тоже с козырька над входом лилась вода, но сплошным потоком, как в половодье.
   -- Верные сны бывают странные, -- сказал дед. -- Вроде и мне что-то такое снилось по молодости... только это неважно.
   -- Нет же, это очень важно, говорю тебе!
   -- Мы уже пришли в Железный дом. Нечего мешкать, ночь к закату не клонится.
   И дед, пройдя между струйками воды, вступил во мрак пещеры.
   Вслед за дедом Альвион осторожно пронес между водяными струями свой факел, свет которого выхватил из мрака несколько полупрозрачно-белесых желобчатых столпов: натеки соединяли пол с потолком, словно опоры, поддерживающие просевшую кровлю.
   Здесь было сыро, и иногда слышалось унылое "кап". Дыхание Альвиона клубилось облачками пара, от пещерного холода по юноше пробежала дрожь.
   Дед поставил Бодило к стене -- с таким видом, как будто пришел к себе домой, -- и повел внука вглубь пещеры вверх по просторному, но извилистому проходу, по низким ступеням, вырубленным в неровном полу.
   Здесь и стены были неровными, и на выступах или в нишах стояли звериные черепа: медвежьи, волчьи, кабаньи, еще каких-то животных, неизвестных Альвиону. Иные черепа были старые, потемневшие, наполовину рассыпавшиеся, иные -- поновее, с золотым кольцом, надетым на клык, или с кинжалом, вложенным в зубастую пасть. Около них дед останавливался, поджигал от своего факела короткий обрезок свечи и ставил его внутрь черепа, постепенно наполняя пещеру трепещущими огнистыми отблесками.
   Постепенно проход сузился в подобие коридора, а потолок временами терялся во тьме между трубчатыми скоплениями капельников: они были точь-в-точь наледи, украшенные гирляндами сосулек, какие зимой висят на карнизах крыш и водосточных трубах. В довершение сходства на кончиках пещерных "сосулек" посверкивали, словно искорки, капли воды.
   -- Познакомься с первым стражем Железного дома, -- сказал дед, пропуская внука вперед.
   Тот, сделав еще шаг, ахнул и попятился: на него дырами глазниц уставился скелет. Облаченный в кольчугу и шлем мертвый воин возвышался над живыми, сложив костлявые руки на яблоке стоящего на острие меча.
   -- Ч-что это?! -- прошептал Альвион.
   -- Никогда не слышал, что сокровища королей-чародеев стерегут мертвецы? -- спросил дед, явно довольный произведенным впечатлением.
   Он повернулся к скелету:
   -- Спасибо за службу, страж!
   Проход здесь изгибался, и страж, стоявший лицом к ступенчатому проходу, спиной опирался о стену. Юноша опасливо поднялся на следующую ступеньку, чтобы рассмотреть мертвеца, -- и охнул, когда его обоняния коснулся смрад тления. Не сильный и не острый, а как бы застойный, но притом неотступный, он нахально забирался в рот и в нос, словно ядовитый слизняк или многоножка-мухоловка.
   Альвион поднял факел повыше, чтобы его чад перебивал зловоние, и разглядел, что мертвец был не скелетом, а покойником, который еще не успел превратиться в скелет: к желтым костям льнули, словно плесень, клочки кожи, из-под потемневшего шлема с наносьем в виде листа папоротника на проржавевшую кольчугу падали грязно-серые космы, а глазницы... глазницы не были пустыми, но Альвион не смог заставить себя заглянуть в них.
   Вместо этого он опустил взгляд на сложенные на мече руки мертвеца. Позеленевшее медное кольцо окрасило зеленью костяшку.
   -- Кто был этот человек? -- спросил юноша, отводя взор от страшных ногтей мертвеца: пожелтевших, искривившихся и ссохшихся в подобие когтей.
   -- Воин из рода Орляка, который пришел сюда, чтобы похитить сокровища Железного дома. И поплатился за это.
   Король поставил горящую свечу прямо на кисти стража, и Альвион осознал, что мертвец, от маковки шлема до острия источенного ржой меча, весь покрыт как бы неровным слоем льда, на котором искрами плясали отражения огней.
   С увешанного каменными "сосульками" свода сорвалась капля воды. Она побежала по предплечью стража, оставляя за собой блестящую, как слюда, дорожку, и Альвион понял, что это натек за долгие годы одел мертвеца стеклянистым саваном.
   -- Куна, мой прапрадед, нашел труп в следующей пещере, -- дед указал факелом на проход, который, изгибаясь, исчезал в темноте. -- И Куна добавил покойника к стражам Железного дома, чтобы тот вечно охранял сокровища, которые хотел похитить
   Альвион перевел взгляд с мертвеца на уводивший за стену проход и нахмурился:
   -- Так он здесь не один?
   -- Нет.
   Альвион снова оглядел стража -- на сей раз ища следы, оставленные оружием. Но видимые кости были невредимы, шлем казался целым, а прорехи на ржавой кольчуге не выглядели следами ударов.
   -- Отчего умер этот воин?
   Дед усмехнулся.
   -- Этот воин -- ответ на загадку "Кто убил себя сам, не наложив на себя руки?"
   И пояснил, глядя в недоуменные глаза внука:
   -- Он умер от страха.
   Альвион снова взглянул на темный проход.
   -- Но чего же он испугался?
   Дед снова усмехнулся.
   -- Того, что увидел в следующей пещере.
   Альвион поднялся еще на несколько ступенек и остановился: с другой стороны выступа, у которого стоял остекленевший страж, обнаружилось отверстие, похожее на широкую трещину или неровную брешь. Здесь низкий свод пещеры покрывали разводы копоти: должно быть, Альвион не первый стоял здесь, гадая, что таится во мраке.
   -- Это священное место твоего рода, твоих предков, королей-чародеев, -- произнес дед. -- Ты пришел в Железный дом по праву, и тебе здесь ничего не грозит.
   Альвион, сделав еще шажок к зияющему отверстию, сторожко наклонил голову -- и вздрогнул, расслышав сквозь треск факела странные негромкие звуки: перестук, пощелкивание, клацанье... Юноша чувствовал, что во мраке пещере нет ничего живого, но что же тогда издавало эти звуки? И что могло так напугать взрослого мужчину, воина, что он умер от страха? Волоски на руках встали дыбом, а по спине побежали мурашки.
   -- Если не хочешь идти дальше, возвращайся, -- снова заговорил дед. -- Тем более что ты не хочешь быть королем. Дорогу, я думаю, ты запомнил. Я никому не скажу. Клянусь тьмой и огнем.
   -- И что, кто-то когда-то повернул назад? -- запальчиво спросил Альвион.
   -- Бывало. Чтобы стать королем Железного дома, недостаточно быть потомком Безымянного, пусть даже рыжим и голубоглазым, добычливым охотником и доблестным воином.
   -- Так ты привел меня сюда не за сокровищами, а чтобы испытать! -- сердито воскликнул Альвион.
   Король пожал плечами:
   -- Я же не мог сразу сказать, что тебя ждет испытание, верно? А сокровища... они твои, если ты выдержишь искус.
   Во мраке пещеры что-то звякнуло, и Альвион опять вздрогнул.
   -- Мне не нужны сокровища и я не хочу быть королем, но я пойду вперед, -- произнес он сквозь зубы и сделал шаг в пролом.
   Альвион был твердо намерен, что бы ни случилось, не издать ни звука, но вскрикнул сквозь стиснутые зубы, шарахнулся, споткнулся и упал, выронив факел.
   Но факел продолжал гореть, и он в ужасе пополз прочь, спиной вперед, пока не уперся в стену, не имея сил оторвать взгляда от огромного трехголового чудовища, в чьих глазницах полыхало пламя Железной преисподней и чьи костлявые ручищи нависли над юношей, алчно помавая пальцами.
   -- Штаны не намочил? -- сквозь звон в ушах донесся до Альвион голос деда.
   -- Нет, -- юноша с трудом вытолкнул сквозь зубы это короткое слово.
   Он тяжело дышал, и сердце колотилось в груди, как сумасшедшее.
   -- Значит, я не ошибся в тебе, -- невозмутимо произнес дед. -- Потому что любой твой ровесник, кого я знаю, штаны бы уж точно намочил.
   Он поднял с каменного пола факел внука и приблизился к огромному трехголовому скелету. Алые огни в провалах глазниц вспыхнули лютой злобой, заплясали двойные тени ребер и огромных рук, и Альвион, вжавшись в стену, со свистом втянул воздух сквозь зубы.
   Сквозняк наклонил пламя обоих факелов, и Альвион совершенно четко увидел, как шевельнулись над головой деда костяные руки тролля, как хищно задергались, постукивая и пощелкивая, белые костяшки.
   -- Дед... -- только и мог прошептать юноша пересохшими губами.
   Король поднял факелы выше, и Альвион услышал звяканье и увидел, что костяные руки прикованы цепями к потолку пещеры за локти, запястья и средние пальцы: как бы тролль ни тянул к деду загребущие костяные длани, он не мог его схватить.
   Король обернулся, и Альвион увидел, что тот улыбается.
   -- Познакомься со вторым стражем сокровищ, внучек, -- сказал дед.
   И продолжал, обращаясь к скелету:
   -- А ты, хорг, познакомься с будущим королем-чародеем и владыкой Железного дома.
   И только тут с глаз Альвиона спала пелена.
   Руки тролля не были прикованы к потолку пещеры, они висели на цепях, чуть покачиваясь в потоке воздуха, который перебирал более легкие костяшки, постукивая ими друг о друга. Лишь сейчас Альвион заметил, что костяшки скреплены железными звеньями, как нанизанные на одно кольцо ключи. Он перевел взгляд на череп и увидел, что зловещее пламя, полыхающее в провалах мертвых глазниц, -- это отражение огня факелов на гранях алых кристаллов.
   Альвион поднялся, стараясь не показать, что ноги у него ватные и дрожат. Он забрал у деда свой факел и подошел к скелету.
   Толстокостные ноги были короткие и кривые, широко расставленные, чтобы выдерживать тяжесть широкого таза, грудной клетки, похожей на огромную бочку, и трех голов. Головы сами по себе были невелики, со средних размеров котел, но кости черепа были толщиной едва ли не в дюйм, и было непонятно, как единственный позвоночник выдерживает такую тяжесть.
   Присмотревшись, Альвион понял, что таз не опирается на ноги, а поставлен, как кастрюля, на каменный выступ. Кости скелета либо соединялись друг с другом железными штырями и кольцами, либо крепились железными петлями к каменной стене. А тяжелые черепа затылком уходили в специально выдолбленную в стене нишу, как будто наполовину лежали на полке.
   Но что самое удивительное, скелет оказался не костяным, а каменным! Альвион, не веря своим глазам, сначала постучал, а потом и поскреб ногтем по бедренной кости и нижнему ребру, чтобы убедиться в этом. Каждая косточка была выточена из твердого белого камня с удивительным мастерством и поразительным знанием дела: все бороздки и ямки располагались там, где им следовало быть. И даже надколотая головка бедренной кости выглядела на сломе, как ей полагается: ноздреватой, словно губка.
   Но, приглядевшись к просверленным к каменных костях отверстиям, Альвион впал в недоумение: дырки тоже выглядели так, как будто их провертели в настоящей кости, а не в камне. Зачем столько возни?! И тут до него дошло.
   Он обернулся к деду:
   -- Так это все-таки настоящий тролль?! Только окаменевший?
   Дед с довольным видом кивнул:
   -- Верно.
   -- Но как же так? Если тролль после смерти превращается в камень, то это должен быть цельный каменный тролль, а не скелет тролля!
   -- А вот тут ты ошибаешься.
   Сунув Альвиону свой факел, дед сбросил с плеч мешок.
   -- На самом деле, тролль не превращается в камень после смерти, -- продолжал он, шаря в мешке. -- Тролль превращается в камень на солнце. Чуешь разницу?
   -- Н-нет...
   Дед вздохнул. И вытащил из мешка самую неожиданную на свете вещь -- пучок связанных вместе перьев.
   -- Летний Горностай устроил так, чтобы хорга -- трехголового тролля -- убили ночью. Труп разрубили на куски и спрятали в пещеру еще до того, как взошло солнце. А потом несколько дней ночами вырезали и отваривали кости, чтобы с них сошло все мясо...
   Дед ловко вскарабкался по каменным ребрам тролля, для устойчивости обнял среднюю шею за окаменевшие позвонки и принялся обметать перьевым веничком пыль со сростка алых кристаллов, гнездившегося в черном провале глазницы.
   -- Затем в костях провертели дырки и оставили их на открытом месте. И, когда на кости упали солнечные лучи, они превратились в камень, как и хотел Летний Горностай, -- рассказывал дед, домовито обихаживая остальные троллиные зеницы. -- А цельного каменного хорга они от Грам-горы все равно бы не дотащили.
   -- А кто такой Летний Горностай? -- спросил Альвион, отводя взгляд: глазищи хорга теперь горели еще свирепей, и, даже зная секрет, смотреть на них было жутко.
   Дед, слезши с тролля, повернулся к внуку:
   -- Тебе мать что, вообще ничего не рассказывала про народ холмов, про твоих предков?!
   -- Она рассказывала про сидов, которые оборачиваются в чудесных птиц, про их серебристых псов с красными уша...
   -- Женщины! -- дед махнул рукой. -- Твоя мать и в девицах такая была: вынь да положь ей златовласого сида в мужья! Допросилась...
   Дед забрал у Альвиона факел и повел его дальше.
   -- Танег по прозванию Летний Горностай -- великий король, потомок Безымянного и твой предок по прямой мужской линии, -- ворчливо объяснил он.
   За стеной, к которой был прикован скелет хорга, начинался узкий проход, буквально прорубленный в лесу полупрозрачных, желтоватых и белесых колонн, капельников и торчащих из каменного пола наростов самого причудливого вида.
   -- Понятно... А почему у Безымянного такое странное имя?
   -- Еще младенцем его нашли в зверином логове охотники и взяли с собой, потому что ни у кого не видели таких ярко-рыжих волос, как у него. Иные говорят, что Безымянный был лишь наполовину человек, а наполовину -- лис.
   -- А эту пещеру, Железный дом, тоже Безымянный нашел?
   -- Нет, ты что! Безымянный жил за Мглистыми горами, на южных равнинах, там и умер. Эту пещеру нашел его внук Гидда Древлий, который привел наш народ сюда, на север Мглистых гор.
   Вход в следующую пещеру караулил еще один скелет, совсем ветхий: скорее, груда костей с водруженным сверху черепом. Череп походил на человеческий, но из его рта, оскаленного, словно в издевательской ухмылке, торчали клыки. Альвион не стал ничего спрашивать у деда.
   Миновав последнего стража, король и его внук оказались в небольшом гроте, посреди которого на камне стоял сундук с откинутой крышкой. Альвион подошел поближе. Сундук, длиной с локоть, был полон до краев, и из-под полупрозрачного натека тускло поблескивали монеты: медные, серебряные и несколько золотых. Юноша, протянув руку, сломал тонкую корку и взял несколько монет. На ощупь они оказались неприятно холодными и влажными. Альвион бросил их обратно и вытер ладонь об одежду.
   -- Разочарован? -- спросил дед.
   Альвион вскинул подбородок
   -- Я шел сюда не за сокровищами, -- гордо ответил он. -- Я хотел увидеть Железный дом -- и увидел.
   -- Еще нет, -- сказал дед, -- еще нет.
   Пройдя вдоль стены, он остановился за сундуком.
   -- Эта мелочь -- для тех, кто не устрашится придти сюда: пусть получат награду за дерзновение. Но с тех пор как Летний Горностай поставил своего стража, такого не случалось.
   Дед ногой откатил лежавший у стены камень, за которым обнаружилось небольшое отверстие. Дед сунул в него ногу, на что-то надавил, и Альвион вздрогнул от громкого скрежета: как будто пришел в движение ржавый рычаг.
   В задней стене вдруг возникли две трещины -- словно обращенные друг к другу два тоненьких лунных серпика, но не серебристые, а черные. Под рокот потревоженного камня они делались все шире и шире -- точь-в-точь как растущая луна, -- и Альвион понял, что это открывается, поворачиваясь вокруг вертикальной оси, круглая каменная дверь
   -- Вот теперь мы совсем пришли, -- сказал дед, когда бессветые полумесяцы превратились в два полукруга. -- Только подожди чуток, я огонь зажгу.
   Он прошел в черное полулунье, и Альвион смотрел, как он расставляет вокруг себя зажженные свечи. Потом дед повесил факел на стену, за что-то потянул обеими руками -- и снова раздался пронзительный визг металла. Альвион подошел ко входу и заглянул внутрь.
   Свечи поднимались рывками, раскачиваясь, и Альвион увидел, что они укреплены на черепе оленя: на морде, на темени, в основании отростков рогов. Рога были удивительно огромные и разветвленные, и в кружении теней Альвиону показалось, что на каждом не меньше двух десятков отростков. Череп короля-оленя со скрипом и скрежетом возносился все выше и выше: он был опутан цепью, видимо, перекинутой через невидимый крюк или блок. Когда череп остановился и дед закрепил цепь за вбитый в трещину крюк, свет трепещущих огоньков все еще не достигал потолка. Но в пещере теперь было светло.
   -- Заходи, -- позвал дед, и Альвион повиновался.
   И ахнул, ступив в сокровищницу.
   Пещера была круглой, шагов в пятнадцать. И почти весь ее пол был даже не заставлен, а завален, загроможден рассевшимися сундуками и бочонками, треснувшими горшками, лопнувшими мешками, разваливающимися корзинами и гниющими лыковыми коробами. Все они были до краев наполнены самоцветами, золотом и серебром, драгоценными уборами и сосудами: браслетами, чашами, кольцами, ожерельями, блюдами, пряжками, подвесками, цепями, кубками, венцами, поясами, кувшинами... грудами сокровищ, что переливались и искрились в свете свечей и факелов.
   -- Ты думал, народ холмов беден, раз у него нет ни каменных дворцов, ни домов, которые плавают по воде? -- Альвион вздрогнул, когда на его плечо легла рука деда. -- Думал, Старому Лису нечем похвастаться, если нет у него ни резного трона, ни серебряного жезла?
   -- Откуда это все взялось? -- прошептал пораженный Альвион.
   Дед зачерпнул пригоршню небольших, с ноготь, золотых самородков из раздавшейся под их тяжестью корзины.
   -- Во времена великих карловых сокровищниц народ холмов водил дружбу с Двалином и Фарином, владыками Красной долины: те щедро одаривали нас, и не одной только медью. Говорят, тогда детишки в нашем народе играли такими самородками, как галькой...
   Дед повернул руку, и самородки со стуком, словно горошины, посыпались обратно в корзину.
   -- Издревле, с тех пор как наш народ пришел в эти земли, мы держали самые проходные перевалы на севере Мглистых гор, и всякий, кто желал пройти на запад или на восток, должен был платить выкуп, если не хотел расстаться с жизнью. После гибели Северного края, когда из-за Синих гор хлынули люди, сиды, орки, карлы... все, кто хотел уйти дальше на восток или поселиться в Мглистых горах, платили народу холмов за право пройти по его владениям. А у беженцев из Железной Преисподни было с собой множество награбленных за века сокровищ... Вот, погляди.
   Дед наклонился, взял из груды сокровищ и подал внуку какой-то предмет, на котором переливались самоцветы. Альвион покрутил его в руках: больше всего это походило на выпуклую, размером с кулак, стальную накладку или бляшку, прочно прикрепленную к покрытой стальной пластиной доске -- а потом грубо вырубленную мощными ударами секиры. Потому что в бляшку были вставлены драгоценные камни, каждый едва ли не с человеческий глаз. Когда-то их было семь, но уцелели только четыре: рубин, аметист, сапфир и изумруд.
   -- Что это, дед?
   -- Я тоже очень удивился, когда понял.
   -- Так что же?
   -- Навершье щита.
   -- Не может быть! -- воскликнул Альвион, уже понимая, что дед прав.
   Сквозь сеть шрамов, оставленных ударами по щиту, между темными пятнами -- кровь? гарь? -- кое-где проглядывала, как небо сквозь грозовые тучи, голубая краска. А драгоценные камни навершия, должно быть, изображали радугу...
   Но пурпур аметиста, синева сапфира и зелень изумруда как будто померкли: одни их грани, словно зеркала, отражали огонь свечей и факелов и блеск сокровищ, а другие оставались темными, словно хранили в себе тьму пещеры -- так лед, запасенный на лето в леднике, хранит зимний холод. Как будто в ночи сверкают в огненном зареве оружие и доспехи... Лишь рубин, не утратив ярости, рдел, словно пылающий уголь или кровавая рана.
   За спиной у Альвиона вдруг громко затрещал и зачадил факел, будя еле слышное эхо в грудах металла, и юноше показалось, что это рев всепожирающего пламени и звон оружия -- только далекие, призрачные, еле уловимые... а запах гари словно память о великом пожаре.
   -- Велика победа нолдоли... -- прошептал юноша и медленно положил изувеченный щит обратно.
   -- Все, что есть в этой пещере, однажды будет твоим, -- сказал дед. -- А пока выбирай, что тебе больше по душе.
   Альвион поднял взгляд и увидел, что напротив него сидит, привалившись спиной к стене, небольшой скелет в стальной кольчуге и шлеме. На коленях у него лежала секира, и, хотя металл потускнел, на нем не было заметно ржавчины. На грудь мертвеца свешивалась длинная окладистая борода, поседевшая от пыли.
   -- Это карла?
   -- Да. Он здесь не один.
   Альвион обвел взглядом сокровищницу и увидел еще несколько скелетов, сидящих вдоль стены по кругу, на некотором расстоянии друг от друга.
   -- Они тоже пытались ограбить Железный дом?
   -- Нет, что ты! Их нанял Феахла, внук Гидды, чтобы они сделали из потаенной пещеры сокровищницу, достойную королей-чародеев. Но Феахла не хотел, чтобы кто-то еще знал тайну его сокровищ. И на праздничном пиру Феахла поднес карлам мед в чашах, вырезанных из ядовитой древесины тиса. А когда карлы умерли, он оставил их здесь...
   Альвион понял, что медленно идет вдоль стены пещеры, переступая через ноги мертвецов, глядя на ножи и кинжалы, воткнутые в трещины камня или свисающие с крюков, на прислоненные к стене мечи, копья и секиры. Он протянул было руку к усыпанной самоцветами рукояти длинного меча, как его взгляд упал на стену напротив входа.
   Она была бы пустой, если бы не единственный висящий на ней нож, или кинжал длиной в пол-локтя. У него не было ножен, и его обоюдоострый листовидный клинок был одновременно неровным, словно его вырубили из камня, и полупрозрачным, как темное стекло.
   Альвион никогда не видел ничего подобного. Он протянул руку и снял нож с костяного крюка, на котором тот висел на кожаной петле.
   -- Я беру этот нож, -- услышал Альвион свой голос, и роговая рукоять, изогнутая, чуть шероховатая, но прочная, не тронутая распадом, сама легла ему в ладонь обратным хватом, острием вниз, словно соскучилась по человеческой руке.
   Дед громко рассмеялся, и его голос снова разбудил эхо в груде металла.
   -- Кровь берет свое! Ты выбрал не дань, не дар, не взятое у врага оружие, но королевский нож, нож, которым твои предки владели испокон веков!
   И он опять рассмеялся.
   Альвион поднес к глазам нож, разглядывая необычный клинок, который и в самом деле был вырезан из темного полупрозрачного камня. Потом взглянул сквозь клинок на свет: он просвечивал красным, а в полулунках-щербинах виднелась какая-то грязь, похожая на ржавчину.
   -- Это кровь? -- спросил Альвион.
   -- Что же еще? Обсидиан старше стали, старше железа -- ему ли бояться крови?
   Этот клинок был слишком драгоценным, чтобы его касалась кровь неразумных тварей, но камень был слишком хрупким, чтобы пользоваться ножом в бою: Альвион чувствовал это, словно обсидиановый кинжал был частью его руки.
   -- Зачем же он нужен?
   -- Добывать соленое вино.
   -- Соленое вино? Как в песне о Безымянном?
   -- Верно.
   -- Сета не знал, что такое соленое вино... -- пробормотал Альвион, осторожно ведя пальцем по неровному, но острому лезвию.
   Дед махнул рукой.
   -- Откуда Верхочуту знать... Это в старину нельзя было стать воином, не добыв и не отведав соленого вина. Еще во времена Летнего Горностая для турьего пира резали не только быка и пили не только бычачью кровь.
   -- А что... -- начал Альвион, но сделал неосторожное движение, и скол обсидиана, острее бритвы, с легкостью прорезал кожу.
   Юноша замер, глядя на бисеринку крови в лунке-щербине.
   -- Соленое вино -- это человечья кровь? Они пили человечью кровь, как ты пил бычью? -- Альвион с ужасом и отвращением уставился на обсидиановый кинжал в своей руке: -- Этим ножом перерезали горло, чтобы пить человеческую кровь?!
   -- Да, -- ответил дед. -- Небольшое это удовольствие, человеческая кровь. Даже по сравнению с бычачьей.
   Альвион перевел взгляд на деда.
   -- Ты тоже пробовал ее? Ты добывал... соленое вино?
   Тот кивнул.
   -- Но зачем? -- воскликнул Альвион. -- Если это не нужно для турьего пира?!
   -- Иногда приходится это делать. В крайнем случае. Когда больше ничего не помогает. Как бывает необходимо отрезать гниющую руку или ногу, чтобы спасти человеку жизнь.
   Дед говорил очень спокойно и очень серьезно, и Альвион опустил руку с ножом.
   -- Как же так? -- спросил он. -- Я не понимаю.
   -- Если тяжелый недород несколько лет подряд, или у овец целыми отарами отгнивают копыта... Или если случается моровая язва -- которая уносит не одного-двух из дюжины, а целые деревни и роды... так вот, тогда надлежит принести двуногую жертву.
   Альвион в ужасе помотал головой. Дед вздохнул.
   -- Это королевский долг. Такой же, как творить суд и обречь преступника на казнь. Быть королем, внучек, -- это делать не только то, что хочется, но и то, что надо. Думаешь, мне нравится спать в октябре на голой земле под сырой бычачьей шкурой? Я мог бы отказать Сете в его просьбе, и никто не упрекнул бы меня, старого человека. Но я хочу, чтобы после меня народ холмов жил в мире, а для этого надо, чтобы у него был сильный король, который пресекал бы дрязги и распри между родами и старейшинами. А чтобы ты, наполовину чужак, стал сильным королем, тебе нужна верность первого воина.
   -- Но почему я? -- воскликнул Альвион в расстройстве. -- Почему на мне свет клин сошелся? Почему ты не мог выбрать наследником какого-нибудь родича из народа холмов? Хоть того же Сету? Просто из упрямства, хочешь, чтобы королем непременно был твой внук?
   Дед покачал головой.
   -- Вовсе нет. Помнишь песню о Безымянном? Праотец же не просто так заповедал, чтобы королем был тот, кто больше всего на него похож. Ведь только тот, у кого волосы рыжие, а глаза -- голубые, кто хитроумен и отважен, горяч и своеволен, доблестный воин и сильный зверолов, -- только тот сможет унаследовать самые главные из даров Безымянного. Это проверено, много раз. Экхар Черника -- старший брат моего отца, умница и знаток законов. И дед больше любил старшего сына и хотел передать власть ему. Но волосы Экхара были черными, как уголь, и, как дед ни бился, Экхар ни разу не смог увидеть и края завесы -- в которую ты ступил прошлой ночью, даже не отведав бычачьей крови. Последнюю надежду дед возлагал на Железный дом. Он привел сюда Экхара, но тот, дойдя до стража Куны и узнав его историю, отказался идти дальше. И деду ничего не оставалось, кроме как провозгласил танеште моего отца, чуть ли не против своей воли.
   -- Так Экхар -- твой дядя? -- спросил Альвион.
   Дед кивнул.
   -- Вот видишь? -- продолжал он. -- Для меня важно, что ты мой внук, моя плоть и кровь. Но куда важнее то, что кровь Безымянного бежит в тебе, как полноводная река, и что его дары будут отмерены тебе полной мерой. Уже отмерены, только еще не явлены.
   Альвион снова взглянул на нож в своей руке.
   -- Безымянный тоже... добывал соленое вино и приносил двуногую жертву?
   -- Как же без этого? И в его времена жертвы Великому были куда обильнее и приносить их надо было куда чаще, чем сейчас.
   -- Великому?
   -- Да. Принося двуногую жертву, надо сказать такие слова: "Ты наш господин, тебе одному мы служим, ты великий, и мы твои". И попросить, о чем надо. Все, ничего сложного.
   Альвион нахмурился.
   -- Кто такой этот Великий?
   Вдруг громко затрещал, разбрызгивая искры, один из факелов. Затрещал и погас, наполнив сокровищницу черным вонючим дымом, в котором огонь второго факела и огоньки свечей казались бессильными тусклыми призраками. Дед хрипло закашлялся, замахал рукой, разгоняя дым.
   -- Кто этот Великий? -- повторил Альвион, когда черная туча ушла вверх, и они остались стоять в полумраке.
   -- Когда твоя мать была маленькой девочкой, -- заговорил дед, словно не слышал слов внука, -- в нашей земле случилось моровое поветрие. Умерли мать и оба брата Гвен. А сама Гвен лежала в горячке. Я отправился сюда, чтобы принести двуногую жертву, не зная, застану ли по возвращении дочь живой. Но она выжила. И мор скоро прекратился. Великий дорого берет за свою помощь. Но помогает.
   -- Дед... дед, скажи мне, кто это? -- прошептал Альвион.
   -- Да ты и сам знаешь, -- так же тихо отозвался дед.
   -- И ты хочешь, чтобы я...?
   Дед пожал плечами, глядя в темноту.
   -- Кто-то же должен.
   -- Никогда! Никогда этого не будет!
   И каменный нож ударился об стену.
   Осколки обсидиана еще с шуршанием сыпались вниз, а Альвиона уже не было в сокровищнице.
  
   4. Король-чародей
   Позже Альвион никогда не мог толком вспомнить, что было дальше. То есть понятно, что он выбежал из пещеры -- он помнил, как стремглав несся мимо черепов с пылающими пастями и глазницами, -- но почему следующее, что сохранилось в его памяти, -- лес темных деревьев, чьи замшелые ветви изгибались, точно змеи? На корнях вывороченного из земли древнего тиса висели, словно страшные плоды, человеческие черепа. Альвион помнил, как звенел в воздухе его крик, когда он бежал прочь.
   Потом -- или до того? -- он оказался на вершине горы, возвышавшейся, словно остров, над морем тумана. Посреди невысокого, выложенного из камней лабиринта он увидел валун, затянутый алым лишайником, -- и снова бежал.
   Он ни разу не видел луны, хотя она должна была быть видна большую часть ночи, а звезды... Это было страшнее всего: восточный ветер так быстро гнал по ночному небу клочья облаков, что казалось, будто яркие разноцветные звезды летят не на запад, а на восток. Как будто время поворотило вспять, и самый небесный свод вращается противосолонь. И он слышал пение множества голосов, видел мерцание факелов -- и знал: это король-чародей грядет, чтобы добыть каменным ножом соленое вино, чтобы принести двуногую жертву, чтобы...
   Чтобы преклониться перед Морготом.
   И Альвион снова закричал и обратился в бегство.
  
   Проснулся Альвион от того, что ему старательно вылизывают лицо. Пахло псиной. Разлепив веки, он увидел над собой в ореоле солнечных лучей знакомую рыже-подпалую морду. Зажмурившись от яркого света, юноша пробормотал "Отстань..." и отпихнул Доставалу, но гончий пес принялся тыкаться холодным мокрым носом ему в руку.
   Только Альвион уронил тяжелую голову обратно на землю, как услышал голос отца:
   -- Альвион! Альвион, ты здесь?
   И он тут же пришел в себя.
   Приподнявшись, Альвион увидел, что прикорнул на обращенном к югу некрутом склоне, в редком ельнике, среди зарослей брусничника и черничника, в корнях поваленной вековой ели.
   -- Отец! -- крикнул он, оглядываясь по сторонам. -- Где ты? Я здесь!
   Ниже по склону зашевелились еловые лапы, и из-за них показалось встревоженное лицо Асгона. Доставала радостно залаял -- дескать, он тут, я его нашел! -- и принялся лупить своим толстым хвостом по еловым корням так, что во все стороны полетели кусочки коры.
   Альвион сел -- и резко втянул воздух сквозь зубы, у него, казалось, все болело: руки, ноги... Он взглянул на свои руки и увидел, что снаружи кисти исцарапаны, как будто он продирался сквозь терновник, а ладони грязные и в нижней части кожа на них содрана: так бывает, когда падаешь на руки. Доставала тут же принялся лизать ранки и царапины.
   Асгон опустился на колени рядом с сыном:
   -- Что случилось? Ты в порядке?
   Альвион отвел глаза.
   -- Ничего... -- пробормотал он.
   -- Судя по твоему виду, -- произнес отец, пытаясь звучать бодро, -- ты всю ночь бродил по болоту и сражался с дикими зверями.
   Альвион оглядел себя. Его роскошная одежда была в земле, паутине и трухе, заляпана мокрой грязью и смолой, усажена репьями, местами на ней виднелись дыры, какие бывают, если зацепишься за острый сучок и дернешь. Сбоку болтался обрывок ремешка, на котором вчера висел оправленный в золото рог. Плащ тоже куда-то делся.
   -- Скажи мне, что случилось, -- произнес Асгон. -- Твой дед вернулся на стоянку на рассвете и очень невнятно объяснил, что ты потерялся и он не смог тебя найти.
   При упоминании о деде Альвион закусил губу и отвернулся. Отец вздохнул.
   -- Пожалуйста, посмотри мне в глаза, -- сказал он. -- Мне надо проверить, не ударился ли ты головой.
   Альвион послушался, и Асгон, глядя сыну в глаза, принялся осторожно ощупывать ему голову, ища следы удара. Растрепанные рыжие волосы местами слиплись от смолы в колтуны.
   -- Головой ты не бился, -- сказал Асгон и достал из поясной сумки фляжку с эликсиром. -- Вот, хлебни.
   Альвион медленно пил медово-травяной напиток. Каждый глоток был как якорь, которым он цеплялся за это теплое солнечное утро, шелест хвои и запах псины, который сейчас казался таким родным и уютным.
   Доставала зевнул, свернув язык в розовое колечко, потом опустил морду на ногу Альвиону -- но тот охнул от боли: оказалось, что у него под разорванной штаниной сильно разбито колено.
   Асгон, покачав головой, промыл рану водой из фляги, а потом перевязал колено полосой льняной материи.
   -- Сынок, -- сказал он, закончив, -- я очень тебя прошу: расскажи мне, что случилось. Я так беспокоился! Даже от Короля-Лиса я такого не ожидал. Что он сделал с тобой, что он сказал тебе?!
   Альвион порывисто обнял отца и прошептал ему на ухо
   -- Пожалуйста, не спрашивай меня больше об этом, никогда!
   Асгон посмотрел в глаза сыну.
   -- Обещай, что не будешь об этом спрашивать! -- настаивал Альвион. -- Обещаешь?
   Тот тяжело вздохнул.
   -- Хорошо. Обещаю.
   И Асгон обнял сына и прижал к себе. Альвион уткнулся лицом в волосы цвета пшеничной соломы. Золото народа Хадора... У него защипало в глазах, и он больно закусил губу, чтобы не заплакать.
   -- Не надо было мне отпускать тебя с ним... -- тихо произнес Асгон. -- Ведь я знаю, что он за человек...
   Альвион резко выпрямился и с тревогой уставился на отца.
   -- А что он за человек?
   -- Человек, который может сделать очень больно одними словами, -- тяжело сказал Асгон.
   -- Что он сказал тебе?
   -- Когда мы с твоей мамой уходили отсюда в Виньялондэ, король на прощание сказал, что у нас будет только один ребенок.
   Асгон снял с алой рубахи сына репей и отбросил его. Лицо у него было застывшее, словно вытесанное из камня.
   -- Давай пойдем домой, -- сказал Альвион. -- Прямо сейчас, немедленно.
   -- Да, конечно, как скажешь, -- откликнулся отец.
  
   Альвион думал, что забрел в какую-то несусветную даль. Но оказалось, что от того места, где его нашли отец с Доставалой, до стоянки было не больше часа пешего хода, пусть даже Альвион из-за разбитого колена хромал и шел медленно.
   Когда отец с сыном вышли на поляну, где стояли шатры охотников, им навстречу вдруг выбежали несколько человек с копьями наперевес. При виде Альвиона они нерешительно переглянулись и опустили оружие.
   -- В чем дело? -- резко спросил Альвион.
   -- Перед тем как отправиться на поиски, -- раздался скрипучий старческий голос, -- твой отец, танеште, пообещал убить короля, если с тобой что-то случилось. Голыми руками.
   Альвион, оглянувшись, увидел Эхвара Чернику, который стоял, опираясь о посох. Альвион обернулся к отцу. Тот смущенно нахмурился.
   -- Когда я уходил, я был очень... я был вне себя от ярости.
   -- Зять короля, -- заговорил Эхвар, обращаясь к Асгону, -- ты знаешь, что нарушил закон, отправившись туда, куда никому нет хода без дозволения короля. Твое наказание -- изгнание. Ты должен навсегда покинуть земли народа холмов. И сделать это до наступления полуночи.
   -- Сейчас это мое единственное желание, -- угрюмо отозвался Асгон.
   -- И мое, -- добавил Альвион.
   Эхвар вздохнул.
   -- Мне жаль, танеште, что мое пророчество сбылось так быстро и так... внезапно. Одно могу сказать: это было провидение, а не делание, потому что я не имею власти слова огня и тьмы.
   Старик повернулся идти прочь.
   -- Родич, -- вдруг произнес Альвион ему в спину, -- ты был прав, что не пошел дальше стража Куны. Я жалею, что поступил иначе.
  
   Через полчаса, когда отец с сыном уже почти собрались в дорогу, появился Конра.
   -- Мне бы с танеште поговорить... -- просительно произнес королевский оруженосец, заглядывая в шатер.
   -- Нет, Конра, ты не будешь говорить с моим сыном, ты будешь говорить со мной, -- твердо сказал Асгон.
   Он вышел из шатра и отвел Конру в сторону.
   Скатывая подбитый овчиной спальный мешок и затягивая его ремешками, Альвион прислушивался к их разговору. Слов было не разобрать, но Конра явно о чем-то просил отца, все жалобней и жалобней. Под конец в его голосе прорезались едва ли не слезы. Альвион не выдержал и вышел к ним.
   -- Что тебе надо, Конра? -- спросил он.
   Асгон мрачно посмотрел на обоих молодых людей, но ничего не сказал.
   -- Мой господин послал меня за тобой, танеште. Он просит, чтобы ты пришел к нему. Пожалуйста! -- взмолился Конра.
   -- Я не хочу ни видеть его, ни говорить с ним.
   Конра вдруг рухнул на колени.
   -- Он лежит в постели! И очень плох, клянусь семерыми моими предками! Он может умереть!
   -- Нет.
   -- Если тебе не жалко его, так пожалей меня! -- слезно взмолился Конра. -- Король пообещал, что проклянет меня словом огня и тьмы, если я не приведу тебя!
   -- Ах так?! Ну тогда я с ним поговорю! -- рассвирепел Альвион.
   -- Послушай, не надо... -- Асгон, пытаясь удержать сына, мягко взял его за локоть.
   -- Нет, я с ним поговорю... -- сквозь зубы повторил Альвион, вырвал у отца руку и бегом бросился к шатру деда.
   Он ворвался королевский шатер, пылая яростью... и остановился, как вкопанный.
   Дед и впрямь лежал в постели: точнее, полусидел, опираясь о сложенные грудой вещи. И выглядел так, как будто с прошлой ночи для него прошло десять или двадцать лет -- и за эти годы пожилой, но крепкий и бодрый мужчина превратился в дряхлого старика.
   Голубые глаза, еще вчера блестящие и яркие, потускнели и выцвели. Рука, бессильно лежавшая на меховом одеяле, казалась перчаткой из истончившейся кожи, натянутой прямо на кости.
   -- Я умру в Первозимье... -- тихо произнес дед. -- В эту ночь слабеют замки и запоры врат, которые хранят людей от внешней тьмы. Хватит легкого сквозняка, чтобы задуть гаснущий огонек...
   -- Ты не можешь знать таких вещей! -- гневно воскликнул Альвион. -- Ты просто хочешь меня разжалить!
   -- Отчего же не могу? -- удивился дед, к нему даже вернулось что-то от того, каким он был вчера. -- Пророчествовать-то нетрудно, небось, это смог бы даже Доставала -- умей он только говорить...
   -- Зачем ты меня звал? -- резко спросил Альвион. -- Я не хочу больше ничего знать из того, что ты можешь мне сказать! Я слышал достаточно, клянусь тьмой и... -- и он резко умолк.
   Король издал странный звук -- булькающий, кудахчущий, -- и Альвион понял, что старик смеется.
   -- Как видно, нет нужды что-то тебе говорить... -- произнес дед, отсмеявшись. -- Кровь, бегущая в твоих жилах, уже все нашептала тебе, так, лисёныш?
   -- Я не лисенок, я ондатра! -- в отчаянии воскликнул Альвион,
   -- Ондатра? Что же, знай, Король-Ондатра: на роду написана тебя великая удача, великая -- и нет смертного, которому судьба сулила бы больше... Но рыщет тать, хочет похитить и золотую удачу твою, и королевскую власть, и богатства твоих пращуров... Кто он, темноволосый, статный, высокий, словно сосна над ивняком? Должно быть, Сета... первый воин...
   -- Пусть Сета забирает себе королевскую власть, она мне не нужна!-- крикнул Альвион.-- Я не буду королем-чародеем!
   -- Ничего не стоят твои слова, ничего не значат твои слова, -- заговорил дед нараспев. -- Ты наречешься королем-чародеем, будешь ходить в Железный дом и говорить с теми, кто там жительствует, будешь проклинать словом огня и тьмы, будешь пророчествовать, -- все это предсказываю я, говорю верное слово. И нарекаю тебя королевским именем, которое носили все короли-чародеи, а ты станешь носить после меня.
   -- Какое имя? -- прошептал Альвион.
   -- Черное Солнце,-- дед помолчал, а потом тихо добавил: -- Свет солнца померк, и великая тень пала на мир...
   -- Нет, -- сказал Альвион.
   -- Нет, -- повторил он и сделал шаг назад. -- Нет.
   Повернулся и вышел из шатра.
   Но сделав несколько шагов, остановился. Должно быть, он так кричал, что на поляне собрались едва ли не все охотники: вожди и старейшины, их люди, слуги... несколько человек с копьями в тревоге поглядывают на мрачного, как полночь Асгона... Конра стоит, открыв рот.
   -- Конра, подойди ко мне, -- обратился Альвион к королевскому оруженосцу.
   Все глаза устремились на Конру, который шел к Альвиону, как по болоту, -- медленно и осторожно. Когда он приблизился, Альвион расстегнул пояс с золотой пряжкой и золотыми бляшками, снял его и сунул оруженосцу деда:
   -- Вот, держи. Это тебе.
   -- Мне?! -- в ужасе воскликнул Конра. -- Да как же...
   Альвион уже снимал с себя алую с золотом рубаху.
   -- Это тоже тебе.
   За алой рубахой последовала синяя.
   -- И это, -- сказал Альвион, оставшись в одной нижней льняной рубахе и штанах.
   К ним подошел хмурый Асгон, ведя в поводу их с сыном вьючную лошадь. Достав из притороченного мешка рубахи, шерстяную и кожаную, и оружейный пояс с кинжалом в ножнах, подал их сыну.
   Одевшись в свое и застегнув пояс, Альвион заметил на своем левом запястье витой бронзовый браслет со звериными головами. Он снял его и положил поверх вороха одежды, который держал королевский оруженосец.
   -- Да, Конра, еще передай Сете, что лавина, которая похоронила под собой Диама, сошла возле Рогатой Лошади, -- сказал Альвион.
   Рот Конры раскрылся еще шире, и все, что он держал в руках, попадало на землю. Альвион отвернулся, достал из ножен нож и перерезал ремешки, которыми к грузовому седлу была приторочена шкура убитого им кабана.
   -- Пойдем, -- возвращая кинжал в ножны, сказал он отцу.
  

17 апрель 2018 -- 18 мая 2020

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"