После того случая с шишками, совсем невмоготу Ивану со Степушкой стало. Мужики над ними посмеивались - чумовые. Ребятишки, как чуть орут Степану: "А шишку в рот не хочешь?". К Ивану, теперь уже на веки, приклеилось "внештанный инспектор". А все бабка Нюша. Это она их случайно увидела, голых, продирающихся до хаты, огородами. Примстилось ей, будто два лешака из тайги выскочили, потому что кобели, поджав хвосты, убрались, куда то бесследно. Бабка с перепугу-то и не сразу понесла новость по деревне. Ну, а днем, когда все увидали лица свояков сплошь в коросте от царапин в серобуромалиновых разводах от синяков, да еще кто-то слух подпустил , что они вообще спьяну на елку вместо кедра залезли.... Ну никакой жизни в деревне не стало!
Бабы допекают по-своему, с двух сторон, в оборот взяли. Домна - Иванова жена по прозвищу "Скобариха", да Матрена - жена Степана, по прозвищу "Моргоса". "Поехали из этой глухомани поближе к сродственникам!" - да и все тут. Сами то они со псковщины были.
В общем, другой бы раз мужики крепко подумали, а сейчас вгорячах, прямо так и решили - едем! Сказано сделано! Не успели струпья от болячек отвалиться, как на два бедовых семейства во псковщине больше стало.
Решили мужики и на новом месте друг друга держаться. Два хуторка рядом прикупили, хозяйством обзавелись поросями да курами, и начали вроде, как все люди, жить. Да только видно "анчутки" их вместе с ними из тайги приехали. Нет, нет, да и закрутят по старой памяти хвостами своими, погаными. Тут с мужиками такое начинает твориться! Ну, хоть святых выноси.
Давно Домна изъедала Ивана: " Поставь замок в дом, тут тебе не деревня! Вон вокруг хутора сколько люду всякого шатается. Грибнички-охотнички! А сами так и норовят куру со двора подцелить!". Облюбовал Иван, наконец, замок. Английский. Язычком щелкает, что твой капкан! Сам, без ключа замыкается. Позвал Степана, чтоб этот замок приладить.
Домна собралась в ночь ехать в город к родственникам, чтобы с утра яйцами расторговаться по-быстрому, чего-нибудь для хозяйства приобресть, да домой скорее. Чуяла ведь - нельзя их вместе, надолго одних оставлять!
Иван со Степаном управившись с замком, уже вроде и не знали, чем еще можно занять свои "шаловливые" рученьки, как Стёпушку "осенило": " Ну, чё, Ваньк, грех за нову жизнь, да с новым замком ня выпить! Ох, ня будет замок открываться! Я ж, своей Моргосе сказал, что у тебя и заночую! Почнем, штоль, литорок?". "Да хоть десять, Степушка!" - тут же оживился Ванька.
Закупорились они в избе на новый свой замок, чтоб не вынес их кто по ошибке из дому, и пошло дело:
" Ну, чё, Ваньк, еще литорок?"
"Да хоть десять, Степушка, грешна моя душа!"
Долго ль, коротко ль сивуху кушали, но набрались-таки благополучно до полных краев своей нормы: это когда раздеться еще можно, а вот до кровати уже не дотянуть было. Кто где попадал, белея подштанниками, как свежеотесанные бревна, там и застыл в блаженном беспамятстве... Часа, однако, через два, первым очухался Степа: ему отлить срочно потребовалось. На двор он прошел на четвереньках, так меньше раскачивало, а вот обратно... Торк, торк , да не тут-то было! Замок-то английский! Не поставь его на предохранитель - он и защелкнется! Ах-ти тошно! Запамятовал совсем! Пластался, по двору пластался, головой в старый чайник попал (из горшков, что ль их делали), да так и застрял в нем. Однако холодно стало. Что делать? Не лезть же в будку к кобелю! Да и не пустит его кобель-то. Вишь, как расстервенился! Аж на дыбки встает. Еще бы! Степка сам от своей тени шарахнулся. С чайником на голове - чистый единорог! Надо в избу как-то ломиться. Окна высоко, не долезешь. Взял метлу, горемычный, ну, и давай ею в окно к Ивану скрестись - пусти, мол!
Иван очнулся не сразу, тоже может, где-то через час. Слышит, во дворе шум кто-то производит, несусветный. Выглянул в окно, а там... Матерь Божия! Царица Небесная! Стоит кто-то весь в белом под луной, рогатый, с метлой в руках выщерился весь, и его к себе призывает! Упал Иван на четвереньки со страху и давай ползать, Степана искать. Шарил, шарил по полу - нету Степы! " У-м-ы-к-н-у-л-и! Его первого и умыкнули. Теперь вот за мной вернулись!"
Что ж делать-то? "Ну, нет, меня хрен достанешь!"- мстительно подумал Иван, трезвея. "Я его сейчас на испуг возьму!" Ухватил свой овчинный полушубок, вывернул его на изнанку, напялил застежкой назад, на голове чулки Домнины узлом закрутил, в руки ружье взял и затаился. А с улицы жалобным Степановым голосом кто-то просился впустить его в дом. "Ага! Вишь, чё он может! И голос Степкин уже сфотографировал, варнак!"
А в это время Стёпа синий, как августовская слива, от холода, понял, что Ивана он так и не дозовётся. Решил поискать, куда ж ему прислонить свою "медну" голову то, на ночь! Ну, не идти же, в самом деле, вот так домой! Стал по сараям лазить, из одного закутка теплом так и потянуло. Пробрался туда Степан живенько, нащупал кого-то тёплого и большого, да и решил, что уж и искать ему нечего. Согрелся, уснул. И снится ему белая, как печь, баба, гладкая да тёплая и, что ласкаются они друг к дружке, аки голуби. Аж, слюни во сне пустил Стёпушка...
Часам к десяти утра на подворье обьявилась Домна, после базара. Во дворе, вроде бы, даже тихо. Только вот размётано все, как-то не по местам! Ну, ладно, решила покормить сначала хозяйство - с вечера мешанину супоросной Машке заготовила.
Зашла к ней в закуток и... ноги под ней подкосились. Видит такую картину маслом: лежит её Машка, в обнимку с каким-то мужиком, пятак к пятаку, и аж стонет от удовольствия. Он по ней ручищами шарит, а она стерва, так и стонет, так и стонет. Мужик этот в одном исподнем, а на голове - чайник! Оборотень! Ах-ти тошненько мне! Как её вынесло оттуда и, как она очутилась перед Степановым хутором, отмахав намётом километров пять, до сих пор спроси её - не скажет!
" Матрён! Матрён! Зови Стяпана, у нас на хуторе нячистый завелся!"
" Постой подруга, да ведь Стёпка-то ещё со вчера как у вас остался! Замок пошел с Иваном вставлять!"
"Ах-ти, тошно, значит вдвоем и сгинули!", сделала вывод Домна.
Вооружившись дрючками да вилами, они тем же быстрым манером, живой ногой, обернулись назад.
А в это время... Ивану надоело изображать пугало, да "нужда" брала свое. Решился он таки высунуться из дому на поиски Степана.
Только дверину оттворил да голову в неё просунул, как его меж зубьями вил, тут же и зафиксировала бесстрашная Матрёна. "Ах ты, кикимора, эдакая! А ну вылазь!", зашлась страхом бабёнка, от ужасного вида "чертяки".
Первой опамятовалась Домна: " Матрёшь, дык это ж ведь Ванька мой! Ох-ти горе моё-ё-ё" - запричитала в голос.
"А Стёпка- то где?" - стала пытать, немычачего Ваньку, Матрена. Ванька молча таращился на тёток пытаясь скрестить в голове две параллели, то, что Степка был и его вдруг - не стало... Но тут уж догадалась Домна. "Иди", говорит, " Матрена, там..."- и она указала рукой на сарайчик.
Через минуту из сарая донесся жгучий свинячий визг, крики "ах ты кобель, блудливый!" И перед почтенной публикой предстал, ну, очень "нечистый" Степан, с чайником на голове. Матрена подгоняла его легкими пинками, время от времени постебывая жердиной по чайнику, отчего в голове у Степана сделалось "суворовское рагу".
Ради полного счастья вновь обретенных благоверных, им простили все, и даже "поправиться" дали. Но, Матрена при- грозилась Степану: "Ежели ты, кобелина грязливая, еще когда-нибудь... я тебя на цепь во дворе посажу!" Степан счастливо щерился, но... сон ему все же понравился!
Больше всех возмущалась Машка: " В кои-то веки раз достался мужик настоящий, спинку почесать. И того бабы отъяли! Когда еще такая фортуна улыбнется?"