Тарасенко Алексей : другие произведения.

Черный крест. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Черный крест. Часть 1. Антимистическая утопия. Написана - август 2003 г.


  
  
  
   Алексей Тарасенко
  
   ЧЕРНЫЙ КРЕСТ
  
   Антимистическая утопия
  
  
  
   Часть 1
  
   01. Мы вошли в маленькую комнатку -- два на четыре метра. Там уже стоял офицер, который должен был нас проинструктировать насчет всего и все разъяснить.
   А я-то уже было точно стал считать, что все это -- легенда нашего училища.
   Бетонные стены, выкрашенные в синий цвет. Пять маленьких, железных табуреток.
   -- Если вы хотите, то можете присесть...
   -- Нет, спасибо, не хотим.
   Офицер называет нас, всех пятерых. Мы входим по пять человек по списку. Отзываемся: "Есть!"
   Происходит инструктаж: "Значит так, вы входите в комнату, и прямо попадаете на позицию для стрельбы. У каждого из вас по одному магазину для автомата и по одной обойме для пистолета. Магазин и обойма пронумерованы вашим индивидуальным номером, и только если номера совпадают, вы допускаетесь на огневую позицию. На вас будет надет микрофон, куда вы будете докладывать о своих действиях, и наушник, откуда, если это надо, вы будете получать инструкции. За вами будут следить старшие офицеры, не являющиеся вашими преподавателями, через видеокамеры, находящиеся в углах комнаты. Далее... вы входите в комнату и попадаете на позицию для стрельбы. Заряжаете автомат, взводите его и докладываете о своей готовности. Затем стреляете. Как вам стрелять, вы вольны решать сами. Одиночными выстрелами, короткими очередями, длинными -- решаете только вы. После, отстрелявшись, вы должны разрядить автомат -- вынуть рожок, поставить на предохранитель. Затем вы должны зарядить пистолет, подойти к казнимому -- и добить его в голову, если после вашего огня она у него еще останется. Докладываете, возвращаетесь на огневую позицию, разряжаете пистолет -- забираете все свои патроны с собой -- и выходите в дверь, на которой нарисована белой краской большая цифра "2".
   После инструктажа Панченко срочно вышел. Шаля, он нечаянно поменялся со Снитко обоймой для пистолета. Секунд через 15 Панченко вернулся, после чего старший офицер спросил, почему Панченко нарушает правила и выходил за дверь, когда это не положено.
   Панченко ответил все, как есть.
   -- Так, вы снимаетесь с зачета. Срочно выходите и явитесь с докладом к вашим обучающим офицерам о своем поведении, не достойном офицера высшего пехотного училища.
   Так нас, курсантов, оказалось в комнате на одного меньше.
   Фамилию Снитко офицер записал тоже. Затем он нам раздал папки с делами тех людей, которых мы должны были казнить.
   Можно (не обязательно) прочитать, но говорить после с другими, о том преступнике, которого казнил ты, строго запрещается. Мне достался какой-то Лысов -- бизнесмен,
   который мошенническим путем завышал себестоимость продукции предприятия, которым он, Лысов, руководил.
   Офицер, инструктировавший нас, делал какие-то пометки в журнале, видимо, напротив наших фамилий. Я еще подумал, что все фиксируется: как мы себя ведем, читаем ли личные дела своих "подопечных", или же нам абсолютно все равно, кого мы казним сегодня.
   Старший офицер проверил номера наших обойм и автоматных магазинов, снял трубку с телефонного аппарата, стоящего на убогом металлическо-дспшном столе, и сказал, что мы готовы. Положив трубку, офицер сказал, чтобы мы приготовились. Через какое-то время над дверью, ведущей в расстрельную комнату, загорелась красная лампочка.
   -Ты -- сказал офицер, ткнув в меня пальцем,-- ты пойдешь первым. -- Видя мою нерешительность, он почему-то сказал мне в след: -- Не жалей его. Сюда просто так не попадают, здесь только очень серьезные преступники.
   02. Я вошел. Большая комната, метров так девять на девять и в высоту метров пять. На все про все пять минут. Так сказал офицер... так... я нахожусь на "огневой позиции" -- площадка, очерченная толстой, ярко-оранжевой полосой. Справа от меня стол с автоматом без патронов и разряженный пистолет Стечкина. Лучом прожектора освещена лишь огневая позиция. Вокруг этой хорошо освещенной площадки мрак.
   Я испугался: а что, если все это ложь? Розыгрыш? Психологический тест? Или наоборот, преступник, как нам сказали, не прикован к противоположной стене, а находится где-то здесь и... вооружен? Специально вооружили: если я его замочу -- прошел тест, а если он меня, то уж не достоин я звания офицера.
   Заряжаю автомат и пистолет и докладываю. Тут же включились прожектора, находящиеся надо мной, и осветили противоположную огневой позиции стену.
   Я увидел Лысова. Не знал, что все это так: казнимый был как бы "распят" на противоположной стене -- руки и ноги в разные стороны, в наручниках -- а наручники в больших металлических кольцах, закрепленных в стене. Весь в соплях. Лысов плакал, изо рта текли слюни. Он что-то там лепетал. Я его не слышал.
   Загоняю патрон в ствол, взвожу.
   -- Вы же не понимаете, я не виноват. Меня осудили по ошибке. Поймите...
   А интересно, этот Лысов -- смелый парень, а? Глаза не завязаны -- значит, сам отказался.
   -- Осужденный, сейчас вы будете казнены! -- кричу, как мне объяснили, должен был крикнуть перед тем, как начну стрелять.
   В эту секунду прожектора начинают светить в два раза сильнее-- я уже даже не вижу, что стены расстрельной комнаты темные. Их не видно. Лишь темный "расстрельный" костюмчик Лысова.
   -- Я не виноват... помогите, простите меня...
   Целюсь ему в грудь и стреляю. Короткая очередь. 7-8 выстрелов. Лысов обмяк.
   "Как мешок с говном", думаю.
   Кладу автомат на стол -- и беру пистолет. Докладываю и подхожу к казнимому. Приставляю дуло пистолета к его виску. Тело. Выстрел.
   Одеты мы были -- ну как шуты гороховые, то есть как всегда. Форма, но кроме каска и боевые пластмассовые очки, так же налокотники, наколенники, перчатки без пальцев. Очки должны быть надеты обязательно. Ну, это и правильно -- куски черепа Лысова, мозги и кровь брызнули мне в лицо.
   Возвращаюсь на боевую позицию, разряжаю пистолет, беру все свои боезапасы и выхожу в дверь номер 2. Она на магните, ее мне открывают.
   Попадаю снова в маленькую, но уже не темную, а с белыми стенами комнату. Та же убогая мебель... Стол, за ним сидят трое...
   -- Давай зачетку!
   Даю. Что-то пишут, потом показывают на дверь.
   -- Завтра у вас всех выходной. Послезавтра явиться в училище с зачеткой к курирующему вас офицеру.
   Мне почему-то поставили 4. Лишь потом мне объяснили, что я не строго следовал инструкциям, и зарядил автомат и пистолет одновременно, а должен был сначала, отстрелявшись из автомата, разрядить его, а потом лишь зарядить пистолет, и добить казнимого.
   03. На следующий день мы встретились всей нашей компанией и пошли в кино. Мы были на "гражданке", имели право не очень-то контролировать свое поведение, пошли в кино, потом в парк Горького и нажрались пивом. Потом пошли на Красную площадь пешком, приставали по дороге к девушкам. Ну, потом нас задержала милиция.
   Нас посадили на полчаса в "обезъянник", и когда подошло наше время, просмотрев документы,-- отпустили по домам, взяв подписку о том, что мы не будем более буянить в местах скопления людей.
   Расстрельный зачет? А-а-а-а-а... знаю.... Ладно, ребята слишком расслабились.
   Нас в принципе за такое должны были выгнать из училища, но... Вобщем, мы поняли, что плохо ведущего себя курсанта в выходной после "расстрельного зачета" не наказывают.
   04. Еще через день мы явились рано утром в училище. Там нас построили в большом строевом зале и поздравили с окончанием сессии и начавшимися летними каникулами. Мы радостно кричали: Россия превыше всего! Троекратно.
   Затем нам объявили, что после вчерашнего зачета в училище продолжать обучаться будут уже не все. Панченко и Снитко, а так же Ларионов и Бандзеладзе отчислены. Причины не подлежат разглашению.
   На выходе из училища мы повстречали Бандзеладзе, он сказал нам, что, как ему объяснили, отчасти расстрельный зачет был еще и психологическим тестом для курсанов. Тот, кто расстреливал "подопечных" медленно, издеваясь, принося боль, фактически пытая, был отчислен.
   Мы все поняли, но мне почему-то не было жаль Бандзеладзе. Теперь ему нужно возвращаться домой в Грузию. Мы в последний раз поглядели ему в след. Больше я его никогда не увижу.
   Панченко и Снитко -- друзья-товарищи, недоучившись всего один год, вернутся в Киев. Ларионов -- москвич, останется здесь. Наверное, ему будет больно время от времени проезжать мимо здания Высшего Пехотного Военного Училища, видеть его курсантов и преподавателей.
   Да, немного жаль их, но и несерьезное отношение к делу, и психопатические проявления в военных училищах не поощряются.
   Ларионов все причитал: мне брат рассказывал о войне такое! Там такое твориться! Такое делается! Солдаты трупам врагов уши отрезают, и это еще только цветочки! Там все почти полные психи -- и они меня увольняют лишь за то, что прежде, чем прострелить этой суке голову, я стрельнул ей в живот? -- Ларионов, оказывается, расстреливал женщину. А знаете, сердце находится в груди не слева, а в центре. Стрелять нужно в середину грудной клетки.
   05. Мне, как получившему всего лишь четыре, была от училища выдана путевка не на заграничный курорт, но на отечественный -- в Крым. Не стал отказываться, тем более, что еще со школы -- лет так шесть -- не был на море. Сначала, конечно, хотел остаться в Москве у родителей, поездить на дачу, но после передумал, взял путевку.
   Мы поехали вместе с Магаем и Гргорьевым -- моими друзьями, Магай -- явный кореец, Гргорьев -- мари эл. Им то же "посчастливилось" получить 4. А вот наш приятель Рекуданов все сделал правильно, и отвалил на две недели в недавно захваченную Грецию. Как бы то ни было, я вряд ли могу ему позавидовать -- в Афинах против наших, несмотря ни на какие меры безопасности (Сашке даже его личный автомат выдали с обязательством носить его везде, даже на пляж) еще совершают теракты какие-то сопротивленцы. И отдыхать -- две недели. Всего. Мы же в Крыму в полной безопасности будем месяц. В компании своих. На каждого одноместный, правда, очень небольшой номер. Лафа.
   А потом, в августе, практика. Куда меня еще пошлют? Ясно, что на места настоящих боев, то есть на настоящую войну! Здорово. В общем, все прошло более-менее, можно было бы сказать, что просто отлично, если бы Григорьев не будил нас каждое утро очень рано, призывая сходить на очередную экскурсию.
   Когда он спит?
   06.Мы лежим и греемся на солнышке, время от времени шалим, а время от времени по вечерам слегка перебираем насчет алкоголя. Но здесь за этим особо не смотрят, если при всем своем пьянстве ты не мешаешь другим, не шумишь и так далее.
   А вокруг нас самые наихорошие новости. Наши войска в Турции. Организуют независимый Курдистан. Каждый день, завидуя летчикам, смотрим, как сотни бомбардировщиков летят над нами в направлении Турции. Мы радуемся. Многие из нас -- Магай и Григорьев и я уж точно -- перед пехотным училищем пытались поступить в летное. Хорошо хоть, что тогда, когда мы поступали, еще была возможность -- последний год, после неудачи при поступлении в один ВУЗ попробовать поступить в другой и еще в один, то есть вы могли бы одним летом попытать счастья сразу в трех институтах. Если они, конечно, военные, а не гражданские. Но особо престижные -- военные. Потом лафу такую прикрыли. Кто не поступил с первого раза, тут же отправлялся на два года в армию. А там, после трех месяцев усиленных тренировок, во время которых от перенапряжения даже некоторые умирают, вас, если повезет, могли отправить на самую настоящую войну.
   Никто не сообщает почему, но наша Армия, куда-нибудь вторгаясь, несет какие-то странные потери: вначале минимальные, но после потери начинают нарастать очень.
   Возвращаемся в Москву на военно-транспортном самолете, оборудованном туалетом. С нами летят еще человек пятнадцать, так же, как и мы, из военных училищ.
   07. В Москве, в училище, мне сообщают, что моя "производственная" практика будет состоять как-бы из двух частей: одну неделю я буду служить в "расстрельной" тюрьме, то есть обслуживать таких же, как и мы, ребят, получающих "расстрельный зачет".
   Еще три недели я проведу в Северном Казахстане, командуя (о боже, какая ответственность!) сотней солдат. Мотопехота. Все молодые. Меня будет курировать капитан. Я буду "работать" по специальности: предстоит взорвать завод по производству удобрений на самом юге Северного Казахстана. Вся проблема лишь в том, что завод находится немного южнее самого юга Северной части Казахстана и, значит, по соглашениям, должен отойти Казахстану после отторжения северной части. Но пока эти территории -- под нашей, Российской оккупацией. Завод может производить удобрения, но... и еще кое-что. Технология позволяет. Приказ взорвать здания и оборудование, и, желательно, одним разом все.
   -- Есть, товарищ полковник!
   08. Неделя службы в "расстрелке". Когда я получал этот зачет, то и представления не имел, как здесь все устроено и обставлено. Получая зачет, ты просто жмешь на курок. Ты не задаешься вопросом: кто (и при том быстро ведь!) смывает кровь со стен, кто "распинает" преступников, кто после казни относит их тела? После казни, тела сжигаются в топках местного крематория. Но их туда еще нужно довести, дотащить на тачках.
   Казнимый загоняется на место казни с помощью электрошоковых дубинок -- это тогда, когда он сопротивляется, но таких не очень много, обычно один на семь-восемь казнимых. Потом ты предлагаешь ему завязать глаза и говоришь, что перед самым расстрелом, расстреливающий сообщит ему, что сейчас начнет стрелять. Но это не всегда соответствует истине, курсанты ведь нервничают!
   То есть иногда ты, зная, откровенно лжешь. И не по своей вине!
   Правильнее было бы сказать: вам должны сообщить перед расстрелом, что в вас будут стрелять.
   Перед казнью, за день до нее, к осужденному приходит священник. Если человек хочет, то исповедуется. В основном, люди отказываются.
   Снимая мертвые тела со стен, очень часто приходится вляпаться в их испражнения -- перед или сразу после смерти человек ходит под себя и по большому, и по маленькому. Тяжелая служба, точно. Самое противное в ней, конечно, это добивать осужденных за курсантов, которые не смогли их казнить - попадалось и такое. Или человек сильно ранен, так что курсант подумал, что казнил его, а после почему-то не может в упор выстрелить в голову, или вообще у курсанта сдали нервы, и он не стал исполнять приказ. Тогда это должен сделать дежурный.
   Мне выпало так вот дежурить в один из дней двенадцать часов. Каждые 10 минут -- казнь. Шесть на двенадцать - семьдесят два. 72 человека за одну смену. Пришлось "доделывать", как здесь говорят, "три работы". Зато ребята завязываются кровью с системой. Я долго думал, что это в принципе правильно. Утешало лишь одно: после этого зачета многие из этих курсантов будут здесь, в расстрельной тюрьме, проходить практику.
   09. А в Казахстане все оказалось не совсем так, как мне сообщали в Москве, да, мне дали в подчинение сотню солдат, но половиной из них должен был командовать Магай, впрочем, подчиняясь при этом мне. А Магай любит деловые предложения вносить! Говоришь ему: сделай то. А он в ответ сто рацпредложений -- и ничего не делает из того, что ты ему сказал сделать. Единственно, когда я смогу покомандовать всей сотней, так это первые три дня, пока Магай еще не прибыл, у него почему-то по приказу была задержка на три дня, но, по тому же приказу, он почему-то был должен окончить практику на три дня раньше. Вот несправедливость!
   Короче, в один день на машинах мы добрались до места. Нас несколько раз обстреляли местные партизаны, но никого, по счастью, не убили. Были раненые, в основном легко. Пришлось, приехав на место, вызвать санитарный вертолет с базы. Вертолет прилетел через полтора часа, хотя должен был прибыть по нормам через час максимум, забрал раненых, и улетел.
   Тем временем нас продолжали обстреливать почти каждую ночь, но как-то все слабо. Мы же, в свою очередь, смогли хорошенько окопаться, создать абсолютно со всех сторон прикрытую пулеметами вертолетную площадку, и с тех пор раненых, а тем более убитых почти не было. Время от времени по рации я связывался с капитаном-куратором и докладывал, что у нас все в порядке.
   Через три дня на том же вертолете прибыл Магай. При всем при том, что он мой друг, я не очень-то обрадовался его прибытию. Не очень-то люблю людей, из которых просто так и брызжет энергия! Мне это кажется противоестественным. Магай везде мог проявить инициативу, с ним прибыл десант (ВДВ, десантники) в составе восьми человек. Когда я спросил Магая, зачем он взял их с базы и как ему удалось уговорить на такое командование -- в его подчинение стали входить не только люди, которые должны ему подчиняться по "практикантскому листу" по приказу о практике курсанта,-- он меня ошарашил новостью, которая, одновременно, была для меня еще и, в общем-то, новостью радостной. Магай заявил, что не будет (изменился приказ) командовать пятьюдесятью человеками мотопехоты, но будет (ой, выпендрежник!) с десантниками выполнять "особое задание". Итак, я, несмотря на то, что Магай прибыл, продолжал командовать сотней солдат (кроме нескольких выбывших раненых, конечно).
   Когда я все-таки выпытал у Магая, что это за "особое задание", то оказалось, что задание состоит в прикрыти -- кого бы вы думали? -- Меня! Магай и восемь десантников, видите ли, должны были, совершая рейды в глубь территории противника, прикрывать от возможных осложнений мою сотню! И это при том всем, что, несмотря на небольшие партизанские вылазк, территория была очень хорошо насыщена российскими войсками. Ближайшие наши "соседи" находились от нас на расстоянии восьми километров.
   Через день, хорошенько оторвавшись, ничего не делая и ничем нам не помогая, Магай со своими десантниками отправился в свой первый "рейд по территории врага". Они вернулись лишь вечером с несколькими ящиками пива. Ну вот! Не успели прибыть, а уже начинают действовать на то, чтобы вывести из подчинения "моих" солдат. Отвожу Магая в сторонку, прошу, чтобы такого больше не повторялось.
   -- Да лаааааадно! -- Где-то, от кого-то я это уже слышал.
   На следующий день они пригнали машину с арбузами.
   Вся моя сотня дристала. Десантники, впрочем, от них не отставали. Рейды на три дня прекратились. Магай, к моему удовольствию, так же весьма страдал животом.
   И что бы вы думали? Почему-то почти ни у кого не оказалось в аптечках таблеток от поноса! А куда же вы их дели? Куда они исчезли? Солдаты, почему-то как-то странно молчат. Пришлось вызвать доктора с базы. Дело, как оказалось, серьезное.
   Капитан-куратор выказал желание посмотреть на меня и проследить за тем, чем мы тут занимаемся. Ну, пожалуйста! Пусть только приедет! Все доложу о Магае! Пусть его отсюда заберут, чтобы не мешал.
   Но капитан не прилетел, а по рации всю вину полностью возложил на меня: это ваш недогляд, говорил капитан. Прилетел доктор, такой классический Айболит, осмотрел нескольких солдат, сказал, что это-- обычная "арбузная" болезнь-- и оставил нам много-много таблеток от диареи. Сел в вертолет -- и адьез. Красиво так, в лучах закатного солнца и на фоне сопок поднимался этот модернизированный МИ-8. Но, удалившись от нас на расстояние километров трех, вертолет вдруг вспыхнул и медленно, тяжело так стал падать. В небе был отчетливо виден след от ракеты, попавшей в наш "винт".
   С базы сообщили, что скоро прилетят карательные и успокоительные штурмовые вертолеты, и чтобы мы им по рации сообщили координаты предполагаемого места пуска ракеты. Затем капитан приказал мне (фамилия у него была, кстати, Жучков), чтобы мы прочесали местность, откуда была послана в вертолет ракета -- но... через три дня!
   Не понял...
   Мы тщетно пытались связаться с вертолетом, но он не отвечал. Он упал, и, наверное, все погибли. Или кто-то остался в живых, но сломана рация или не может говорить. На всякий случай мы оставили радиометку с объясняющим текстом, для того чтобы, если кто-то останется в живых, по радиосканеру мог бы нас найти. Зря, кстати.
   Когда прилетели карательные вертолеты, то у одного из них одна ракета не была переориентирована на полет в свободном режиме, но была настроена на полет по радиометке. Нам об этом ничего не сказали. Мощная ракета угодила прямо на наше вертолетное поле. Семь раненых и двое убитых.
   -- Ничего,-- ответил капитан мне по рации,-- это теперь называется "дружественный огонь". -- Но вертолет, после того, как был сбит другой, нам прислать не могли.
   Итак, на следующее утро от нас отделяются тридцать (я организовал) человек, и, на танках, КАМАЗах, БМП отправляются в долгий путь на расстояние в 50 километров до вспомогательной базы, где они должны выгрузить тела убитых, позаботиться о раненых (их вертолеты отправят на основную базу, где есть госпиталь). На все про все им я дал день. Но вернулись они через три.
   Плюнул, не стал спрашивать почему. Лишь отметил в журнале. Сначала хотел как есть написать, но после пожалел, больно они все тут молоденькие и худенькие, написал, что задержались на один день.
   Впрочем, все это время мы хорошо работали -- минировали колонны завода в шахматном порядке,-- и солдаты вели себя достаточно послушно.
   10. Через три дня после "работы" карательных вертолетов мы, как нам и приказывали, должны были прочесать место, откуда ракетой земля -- воздух был обстрелян наш вертолет с доктором. Сразу после рейда я собираюсь досрочно взорвать заводские корпуса -- работа уже сделана.
   Магай опять проявляет инициативу и упрашивает меня не идти заодно с моей группой, а отправиться на особое задание -- искать сбитый вертолет. Соглашаюсь.
   -- Приказываю найти сбитый вертолет.
   -- Да лаааадно тебе -- все свои!
   На одной из опустевших улочек городка разделяемся. Я и еще человек сорок, два танка, два БТРа, три БМП ищем воронки от обстрела местности карательными вертолетами. Магай и шесть десантников (двое ранены во время попадания ракеты в наш "аэродромчик") -- на медицинском невооруженном бронированном транспорте нашли вертолет, или, правильнее говоря, то, что от него осталось.
   Постоянно держим связь друг с другом и с заводом. После двух часов поисков находим пустую трубу от ракеты, которой стреляли по вертолету, и, стало быть, место пуска ракеты. Да, интересно, наши вертолеты обстреляли совсем не то место, координаты которого мы им сообщили, а мы вертолетчикам сообщили совсем не те координаты, что нужно.
   Партизанен могут радоваться. Забираем трубу с собой. С ее помощью тот, кто надо, разберется с кем надо, как это наша установка земля -- воздух одноразового использования оказалась в руках у наших врагов. Все давно тщательно пронумерованио и зафиксировано.
   Прочесываем давно покинутые людьми дома и через какое-то время находим то место, где еще недавно прятались партизаны и готовились к обстрелу вертолета. Дом, сад рядом с ним все было хорошенько и тщательно заминировано так, что мы решаем обстрелять все тут плотным огнем. Несколько мин сдетонировало. Тогда входим в дом. Находим склад с оружием, оружие выносим на улицу и давим танками.
   Тем временем Магай сообщает, что под обстерелом. Приказываю ему выставить радиосигнал и держаться -- несемся со всех ног на выручку. Приехав на место, не обнаруживаем Магая, зато видим сбитый вертолет. Радиосигнал одиноко так лежит себе посреди дороги, поблескивая красным полупрозрачным пластмассовым стеклом на солнце. Осматриваем вертолет (заминирован партизанен, но слабо), забираем тела вертолетчиков (вонь, какая вонь!) и айболита (фамилия его, доктора, кстати, я после узнал -- Ткаченко) и держим путь обратно к заводу.
   Держу связь с Магаем, спрашиваю где он. Они заблудились. Они где-то в городе. А мы возвращаемся на завод. Приказываю всем отойти на заранее отведенные позиции, приготовленные нами на момент взрывания завода. Связываюсь с капитаном Жучковым. Докладываю, что завод заминирован досрочно. Капитан приказывает мне все быстренько взорвать и, переночевав, начинать двигаться к основной базе. Тем временем связывается Магай, говорит, что рация села, что они заблудились, что не знает, что делать. Жучков в другую, "дальнюю", радиостанцию вопит, чтобы на хер взрывали завод срочно, что уже через полчаса доложит полковнику Виноградову о том, что практикант Тарасенко успешно справился с поставленной перед ним боевой задачей.
   -- Россия превыше всего, товарищ капитан!
   -- Не связывайся со мной до тех пор, пока не взорвешь завод.
   -- Так точно!
   Я рад. Мне, наверное, поставят пять за практику и при выходе из училища наверняка дадут звание -- хоть немного, но повыше, чем всем остальным!
   11.-- Рвите все здесь на хер! -- кричу я. Быстро!
   Несмотря на то, что рация у Магай села, он мне сообщает, что находится под "мощным, видимо, артиллеристским, обстрелом".
   Они въехали на территорию завода, когда мы оттуда уже давно ушли. Мы взорвали завод.
   Так я убил Леху Магая.
   12. Теперь-то они смогли прислать сюда вертолеты, несмотря на то, что раньше говорили о том, что после сбитого медицинского вертолета на нашу маленькую базу можно добираться только по земле. Капитан Жучков в присутствии полковника Виноградова сравнивает меня с землей:
   -- Как ты недоглядел? Как ты за всем не проследил? Почему не убедился во всем сам? Подавал такие надежды, мы уже тебя с абсолютно положительной характеристикой собирались в Москву отправить, а тыыыы!!!
   -- Эх,-- тихо так поддержал его Виноградов, говоря так, как будто они с Жучковым обсуждают меня, но я при этом не присутствую,-- жалко парня. Теперь трибунал. И... Десять лет при самом наилучшем раскладе.
   На мое счастье, под обломками взорванного завода погиб лишь один Магай: он ехал на броне, а не под броней, как все остальные члены его группы. Мы извлекли несчастных десантников из их бронемашины: они были оглушены, контужены, но, слава богу, живы. Магай же под обломками плит перекрытия завода превратился в некое подобие тряпки. Нечто бескостное. Думаю... как мешок с говном.
   Десять дней до окончания практики. Я так вляпался. Специальный вертолет для заключенных забирает меня. Военно-транспортный самолет для заключенных (на иллюминаторах-- чтобы вы думали? -- решетки). Три часа -- и Москва. Свою практику я закончил досрочно.
   13. На мое удивление, меня поместили не в особой военной тюрьме, но в той самой, расстрельной. А как я ее хорошо знал некогда! Камера два на два, сортир и раковина -- на одного. С определенных пор в России в тюрьме комфортно.
   Почему я именно здесь, в этой тюрьме?
   Мой военный офицер -- адвокат говорит мне, что дело крайне сложное, но можно выкрутиться и не получить вышку. Вышку я уже и так не получу. То есть высшее образование, ни военное, ни гражданское.
   -- Почему я именно здесь, в этой тюрьме? Я ее хорошо знаю, она расстрельная! -
   Адвокат говорит, что не знает. Судя по его виду, врет.
   14. А трибунал это три пердуна-полковника, которые спешат тебя отправить на эшафот -- и пойти чайку попить. Почифирить, благо, что квасить на рабочем месте запрещено строжайше уже как лет пятнадцать.
   Есть такой юридический приемчик, когда ввиду военной секретности дела тебя могут лишить адвоката. Это-то и применили ко мне. За несколько часов до начала заседания. Говорят, что это для того, чтобы никто лишний не узнал секретного дела, исполняемого подсудимым, а так же для большей ясности изложения сути дела подсудимым. Раньше я думал, что это справедливо. Но я слишком положился на адвоката. О! Все знают, чем кончаются такие дела. Судьи отправляются на совещание.
   -- Встать, суд идет!
   Один из полковников как-то радостно и, кажется, по-светлому так улыбается. Мне даже показалось, что он мне подмигнул.
   А я вчера читал газету о том, что наши высадились в Северной Африке!
   Ввиду того-сего, пятого-десятого...
   А еще наши готовятся атаковать Британию..
   В связи с особой тяжестью и туда, и сюда...
   В Нормандии партизанское движение хереет с каждым днем.
   Вы приговариваетесь...
   15. Полковник -- садист. Почему он так ухмылялся, так по-доброму мне улыбался и даже, как мне казалось, подмигнул мне, когда знал, что меня расстреляют?
   Я пишу последние письма родным и друзьям. Только потом я узнал, что с ними (с письмами) произошло.
   16. Нет, спасибо, я отказываюсь от того, чтобы мне завязали глаза.
   Я просто буду смотреть туда, где свет. В направлении, как мне покажется, курсанта, который будет расстреливать меня. Позволяю приковать меня к стене. Наручники, а на ногах уже не как при нас -- тоже наручники,-- но более удобные наножники.
   Входит курсант. Вижу-вижу... а не староват ли парниша для курсанта? Чего-то там бормочет, докладывает. Целится в меня.
   -- Осужденный, сейчас вы будете казнены!
   Очередь. Спасибо, что не одиночными.
   Меня не пытали.
   17. Нуууууууууу... я-то знаю, как щелкают холостые выстрелы! Уж четыре года, как и холостыми, и боевыми -- слава богу!
   Входят два парня, освобождают меня от "распятья" и волочат куда-то. Ну, куда же еще? В ту дверь, откуда приходят те, кто убирает трупы и смывает кровь. А если нужно... добивает "недоделанного" каким-нибудь курсантом осужденного.
   Мельком успеваю увидеть, как улыбается мой "расстрельщик". Да, он-то уж точно давно нет курсант!
   Меня опять поместили в камеру, но уже не в ту, где я сидел до "расстрела". В маленькое окошко этой камеры пробивался даже солнечный свет. И я немного взбодрился. А потом пришел тот садист-полковник, который улыбался, когда мне выносили расстрельный приговор, и сказал, что у него ко мне уж разговорчик уж будет. Что я хорошо взрываю.
   -- А как вам удалось раскрошить бетонный блок на заводе химических удобрений в Казахстане три на три на три метра?
   -- Знаю способ...
   -- Нам нужны такие люди.
   Мне предложили выполнить одно задание -- для правительства. А за это мое дело закроют-- за блок три на три на три метра (это так у них в КГБ шутят -- всевластие людей развращает),-- надбавят один курс, и после выполнения задания я стану выпускником своего училища. Со званием, со всеми моими прежними наградами. Никто ничего не узнает. Все будут думать то, что надо-- вы на особом счету у КГБ.
   А это ведь почти так и есть!
   -- А почему я?
   -- Хороший подрывник плюс... Зависимый от нас человек. Помните, до выполнения задания вы-- никто. В любой момент вас могут расстрелять по-настоящему.
   Нет, он все-таки садист. А фамилия его Ткаченко. Что-то они мне слишком часто стали встречаться.
   18. Все, конечно, сообщат на месте. По земле, почти все время по земле (???-???) добраться до южной Нормандии, до одного из замков, и, возглавляя секретное подразделение саперов, кое-что взорвать к чертовой матери,-- кстати, она-то тут вроде как и при чем! Дело усложняется тем, что взрывать необходимо будет в городке, в замке, который густо населен местным населением.
   Не конфликтовать, вести себя культурно, сделать очень мощный и очень тихий одновременно взрыв -- и домой. Уже, для быстроты, по воздуху. Аж в самую Москву с докладом.
   -- Доложишь лично, и не какому-нибудь полковнику, знаешь, кому доложишь?
   -- Честно? Нет.
   -- Узнаешь. А потом все зашибись. Не только окончание училища с наибольшим набором привилегий, какие только могут быть (автомобиль объемом двигателя больше 1,2 литра?) но и нашим, а это важно, нашим человеком будешь!
   -- Ну, что ж? Россия -- превыше всего?
   Полковник уходит. Он доволен. А меня даже освободили на день. И я пошел гулять по Москве. Зашел к родителям. И сказать нельзя, и хочется. Книжные, Москва-- Сити, небоскребы, чистый, прозрачный воздух -- почему это все меня больше не радует?
   -- Боже мой! Ну и в переделку же я попал, однако!
   Просто я не знаю, чем это все кончится.
   Погулял, походил-побродил. Через сутки -- на аэродром. Транспортный военный самолет, приспособленный для перевозки десанта -- с тремя химическими сортирами,-- долетит меня до Берлина. Дальше -- по земле.
   Через какое-то время я удивлюсь тому, что ради меня одного гоняли такой огромный самолет. Им что -- все срочно надо?
   Да, пока гулял, встретил старую знакомую... то же по фамилии Ткаченко! Спрсил, не знает ли она одного такого полковника КГБ? Нет, не знает. Ее звали Ольга, и она отправлялась на фронт санитаркой.
   Не помню как, но узнал о ее гибели: кажется, мина 88 мм разорвала ее, попав точно ей под ноги.
   А жаль.
   Неплохой человек. Был. И как только я узнал, что она погибла?
  
   Часть 2
  
   01. До Внуково меня провожал Эдуард. Внуков всего как лет пять военный аэродром, им занимались в свое время не очень -- повсюду видимость строительных работ и недоделок. Эд ведет УАЗик, и мы, минуя КПП, въезжаем на летное поле.
   Откуда он знает, куда необходимо ехать, где следует свернуть-повернуть? Эдуард говорит, что так же скорбит о безвременной кончине Алексея Магая.
   Разглядываю носки своих ботинок.
   Светит летнее солнышко, и мне необычно спокойно.
   У самого самолета останавливаемся и выходим. Дружески обнявшись, прощаемся. Странно, но Эдик как бы следит за тем, чтоб я вошел в самолет, уселся в кресло, пристегнулся.
   Когда он исчезал в проеме самолетной двери-люка, мне показалось, что Эдуард доставал рацию, еще, как мне показалось-- а на этот счет у меня уже глаз наметан-- так вот, мне показалось, что Эдик при оружии. Автоматическая дверь стала закрываться, как только Эдик спустился по трапу. Самолет стал выруливать на взлет. Тогда я почему-то удивился тому, что нахожусь один в огромном транспортном военном самолете, переоборудованном в самолет для перевозки людей...
   Знаю только одно -- "следующая станция" аэропорт Западного Берлина.
   Почитав около получаса классическую литературу -- сборник рассказов Лимонова -- и вдоволь позевав, отправляюсь в гости к экипажу.
   02. Ребята поначалу на меня как бы не реагировали, и лишь через минуту после моего натужно-радостного "Привет!" один из них быстро и ловко стал отключать свой шлемофон от нескольких проводов, соединявших его с основной приборной панелью управления самолетом.
   Еще тогда я удивился, что такой огромный самолет ведут всего два летчика. Молодой паренек,-- но уже вишь ты, самолеты водит! -- повернулся ко мне, весело и как-то по доброму заулыбавшись. Ощущение некоторой обиды, которая было уж начала приходить ко мне потому, что летчики на меня не реагировали, как рукой сняло.
   -- Все, что должен уметь делать настоящий летчик - так это нажимать автопилот когда надо, а тем более-- когда не надо! -- сказал, продолжая сиять радостной улыбкой летчик.
   Он пригласил меня на летческую кухню -- продолговатую комнатку метра два на три, надежно запрятанную в глубине чрева этого гигантского монстра. Там был чайник, большой холодильник и микроволновая печь. В ней я разогрел свои бутерброды, сделанные мне на дорогу мамой. Бутербродами я угостил летчика.
   -- Не надо париться, через два часа будем в Берлине.
   -- А потом куда?
   -- Мы в Варшаву по делам, а тебя, видимо, встретят. Ты же тут особенный-- гэбэшный мальчик, а ?-- летчик усмехается..
   Вспоминаю , как раньше все мы мечтали работать на Комитет.
   -- И ради меня одного гоняют в такой крюк огромный самолет?
   -- Крюк для такого молодца уж не очень и большой, а нам в Варшаву все равно надо. -- И... старое, слышанное мною уже миллион, наверное, раз: -- А мы приказов не обсуждаем. - Да-да, знаю, обсуждение приказа -- первый шаг к неподчинению.
   Летчик включил замызганный и долго немытый малогабаритный телевизор, там показывали новости. У нас опять все -- зашибись и не так, как у других. Два мотопехотных полка зачем-то совершили этой ночью марш-бросок из военной российской базы в Сирии, направляясь в сторону Иерусалима. А с сорокатысячной американской группировкой, объединившейся с одной тысячей израильских солдат произошел какой-то странный, по всей видимости, несчастный случай: видимо, случайно сдетонировал боевой ядерный заряд малой мощности на одной из их многочисленных американских баз, расположенных в долине Мегиддо. Все погибли. Огибая пораженные радиацией районы, наши войска продолжали свой путь.
   03. Через некоторое время мы пересекли границу России, с высоты трех тысяч метров ее было очень хорошо видно в иллюминатор. Дело в том, что за границей России у всех деревьев черная листва. Нет, я не знаю, почему это так.
   Перед отлетом мне выдали большую сумку со "всем необходимым": маленькая армейская аптечка, набор таблеток -- заменителей воды и еды, а так же противогаз. Еще в училище почти торжественно, но очень тайно преподаватели вручили мне мой личный номерной автомат. Его номер и мой персональный номер -- одно и то же сочетание двенадцати цифр. Но патронов к автомату не дали. Лишь пустые магазины.
   Сразу после взлета летчик по громкой связи сказал мне, чтобы я надел парашют-- парашюты в огромном количестве валялись в углу наспех склепанного из оргалита "пассажирского" салона самолета.
   Первым делом в Берлине встречающий снял с меня парашют. А я уже и замечать перестал, что хожу в парашюте.
   -- Спасибо!
   Ничего не говоря, мои встречающие, радостно мне лыбясь, жестами предлагают сесть в армейский боевой супербронированный УАЗик. Такие можно повстречать только на настоящей войне. С Эдиком мы ехали на другом, более легком, "тыловом" варианте. Нет, ну ребята просто сияют.
   -- Чему это вы так радуетесь, мужики?
   -- А мы воевали без противогазов,-- и взрывы хохота.
   Мы едем по оккупированному Берлину, о штурме которого еще полгода назад сообщалось, что все происходит не так гладко, как хотелось бы. Заголовки наших газет, различные статьи и телерепортажи как будто в то время, мне так показалось, были на стороне немцев. "Отважные берлинцы сообщают, что смогут удерживать свой город столько, сколько нужно до подхода основных сил НАТО", "Берлинский гарнизон, несмотря на большие потери, не сдается" и "Капитуляция российского командования отвергнута".
   Странно, но Берлин выглядит довольно прилично. Во всяком случае, никаких особых разрушений я не вижу, и это несмотря на то, что говорилось об осаде этого города.
   Трое моих сопровождающих наконец нарушают наше взаимное молчание, начинает парень, который сидит за рулем:
   -- Вы, наверное серьезная птица, а? -- спрашивает он меня...
   Отвечаю, что не понимаю, о чем он..
   Тогда второй парень, сидящий справа от водителя, его поддерживает:
   -- Только люди из ГБ осмелятся носить военные ботинки и гражданскую одежду! -- Они снова смеются.
   "Ну, как заведенные",-- думаю.
   Ну да, я и забыл совсем,-- видно, что они мне немного завидуют -- просто ботинки слишком удобные! -- на эти мои слова... ну... опять смех.
   Просто гражданским лицам строго-настрого запрещено носить военную одежду, пусть даже частично, а не все сразу - ботинки, скажем... Военную одежду должны носить только военные. Но и, находясь в увольнении, военные должны полностью менять свою одежду на гражданскую и не допускать того, чтобы надеть хоть что-то из военного гардероба. Неисполнение строго наказывается. Можно получить год тюрьмы. В последнее время, правда, все чаще условно. Люди нужны на фронтах. Для наших обширных завоеваний не хватает людей. Ну и, понятное дело, ребята из КГБ о таком не думают. Если вы видите, что по улице идет человек, частично одетый в военную форму, то можно сказать с большой долей точности, что этот парень из Комитета.
   Затем заговорил паренек, сидящий на возвышающемся стуле позади меня-- во вращающейся башне, оборудованной пулеметом, так что мне с моего места было видно его лишь снизу-- от ботинок до груди:
   -- Не часто нам за то, чтобы мы перевезли одного человека от аэропорта до вокзала, дают два дня увольнения! - как видим хранить что-либо в секрете эти парни не умеют. Все военные, побывавшие на фронте, почему-то возвращаются такими общительными! А я ведь где-то раньше читал о различных синдромах, психических растройствах и проч.
   Смотрю на то, как наши солдатики на улицах закрашивают ярко-оранжевой (!!!) краской всякие там слова, намалеванные на берлинских стенах. Ну... что-- то типа: "Русский убирайся вон!!!" и так далее. С определенных пор полмира знает русский. В свое время он сменил некоторые другие языки, чтобы стать языком международного общения. Если вы из России приехали куда-то за рубеж и вам что-то нужно узнать, то вам совсем необязательно знать язык местных жителей, рядом обязательно найдется человек, который знает по-русски. Интеллигенция сейчас учит русский. В первую очередь. В последнее время, правда, все больше появляется других мест, где, к примеру, зная русский и зная, что вы -- русский, вас могут как-- нибудь незаметно так шлепнуть. Так, что местные власти и не найдут виноватых ни в жизнь! А карательные рейды Тихоокеанского флота по поводу таких происшествий уже расписаны на годы вперед! Так что все больше расширяется "черный" список МИД, в который включены те страны, въезд в которые российским гражданам строго-настрого "не рекомендуется".
   Словно воробьи, играючи, в огромных количествах и такими стайками в небе носятся истребители Российских ВВС. Ну, как на параде.
   -- Где-то парад?
   -- А! Вы об истребителях? Наше командование устроило очередной парад по очередному, уже трудно уследить по какому, поводу.
   Проезжая самый центр Берлина, вижу большое количество собранной в одно место битой и не очень, а иногда и просто покинутой военной натовской техники. Водитель, как бы предвидя, что я подумаю, откомментировал:
   -- Здесь они наконец догадались надеть противогазы!
   Да, некоторые здания потрепаны пулями. По-моему, больше ничего. Везде висят российские флаги -- красное полотнище с большими черными серпом и молотом посредине. Вспоминаю тут же, как на автомате: "Россия превыше всего!"
   Затем я увидел на улице скопление чем-то явно озабоченных наших солдат. Подъехала военная техника, вооруженные ребята прятались за нее. На всех были надеты противогазы.
   А потом мне захотелось спать, и я немного прикорнул, последнее, что я видел, это какое-то небольшое розовое облачко, перемешавшееся с городской гарью Берлина от того самого здания, вокруг которого суетились наши содатики, а так же своих сопровождающих, которые почему-то стали прислонять к лицам -- к носу и рту -- платки. Как фильтр...
   Зачем???
   Мне захотелось улыбаться.
   04. -- Вокзал!! -- так сильно могут вопить только морпехи. Луженые глотки, черт их дери! Вскакиваю, как ошпаренный. Мои сопровождающие вводят меня в вагон нашего бронепоезда, отправляющегося в Бонн. После Берлина-- как мне сообщали в Москве -- передвигаться будете только по земле.
   Сопровождающий, который вел машину, предложил мне закурить. Не знаю зачем, но беру. Какие-то немецкие. В армии курят обычно в зависимости от звания, разного вида "армейские" сигареты. Говорят, что полковники даже получают сигары с Кубы. Так же "армейские".
   -- Никогда не расставайся с этим, парень,-- сказал мне водитель, вынимая из моей сумки противогаз. - Ладно?
   -- ???.
   -- Ты нам чем-то понравился, ты не такой надменный, как все остальные гэбэшники, понимаешь?
   -- Просто недавно в органах. Еще успею!
   Ребята улыбаются.
   -- Ну, ладно, теперь нам пора прощаться.
   Пожав мне руку, ребята сели в УАЗик и укатили, видимо по своим уже увольнительным делам. То есть они не должны следить за тем, что я сел в поезд, и поезд отправился и я уехал? -- подумал я. Это означало только одно - следит кто-то другой. Я занял свое гиперузкое купе с гиперузким туалетом и душем. Приближался вечер, и я собирался спать. Постелив постель на кушетку, посмотрел гипермаленький телевизор: МИД России ответственно заявляет о том, что Российские войска не используют никаких химических отравляющих веществ против противостоящих им войск любой страны, против которой Россия ведет на сегодня боевые действия.
   Раньше при таких заявлениях перечислялись все страны, с которыми мы успешно воевали, сейчас же их стало так много -- язык у диктора отвалится перечислять.
   Законсервированные год назад по взаимному Японско-Российскому договору военные базы на Курилах, ввиду несоблюдения японской стороной условий договора, сегодня были снова приведены в полную боевую готовность силами технической поддержки и строительства Тихоокеанского ударного Военного флота России. В состояние полной боевой готовности приведены так же и все средства ядерного сдерживания, находщиеся на островах. МИД Японии выслал ноту протеста. Япония заявляет, что реакция будет немедленной.
   До самой ночи читал классику, после чего, приняв обязательную, самую мощную в мире российскую антисекс-таблетку, которая по совместительству еще является и снотворным, благополучно отошел ко сну.
   Каждый гражданин мужского пола с тринадцати лет, и женского с двенадцати лет обязан ежедневно перед сном принимать эти таблетки. Ежемесячно, как отчет, человек обязан высылать по определенному адресу пустые упаковки от этих таблеток. Несоблюдение правила приема таблеток карается очень строго, вплоть до пяти лет тюрьмы, с насильственным обязательным применением еще более сильнодействующих антисекспрепаратов. Ни под амнистию, ни под условно-- досрочно, люди, привлеченные по этой статье, попасть не могут. Перестать применять таблетки человек может сразу же после вступления в брак. Но обязательно в момент отсутствия супруга (супруги) вы снова обязаны принимать эти таблетки. Некогда я попробовал полтора месяца не принимать эти таблетки, чуть не влип в историю. Весь мир меняется, преображается, появляются какие-то новые, яркие чувства... но потом ты понимаешь, что это тебя мучает и отягощает. Ты не можешь удовлетворить своих желаний.
   05. Проснувшись ночью часа в три, решил постоять в тамбуре -- они всегда открытые, там обычно курят. Поезд ехал быстро, мимо проносилась летняя Германия, прожектора бронепоезда выхватывали из окружающей нас тьмы ее почему-то почерневшие деревья.
   На платформе-- метра три в ширину -- располагалась зенитная установка, но ее никто не обслуживал, и она была не заряжена. Здесь стояли еще три человека и курили. Двое из них о чем-то оживленно беседовали.
   Очень красиво, откуда-то издали из тьмы, там, где, казалось черный край земли соприкасался с розовым, но темным небом, в сторону поезда полетели ярко-желто-- красные искры. Романтично...
   -- Обстрел! -- завопил один из стоящих на платформе и упал на пол, закрыв голову руками. То же самое сделали и все остальные. Но мне это все нравилось. Это же красиво! Наверное, тогда я еще не до конца проснулся... И тут сзади на меня кто-то навалился и, уронив, прижал к полу, накрыв собой. Оказывается кроме всех людей, которые здесь были, был и еще один...
   -- Ты что, дура!? Это же "Вулкан"! Попадет один снаряд, и от тебя останутся лишь ноги да руки!
   По-моему, ни один снаряд , выпущенный из "Вулкана", в наш поезд так и не попал.
   Зато я понял, кто следит за тем, чтобы я не сошел по пути с бронепоезда.
   06. Пытался все разговорить этого товарища, но всякий раз он делал вид, что ничего не понимает. Лишь посоветовал мне, что, коль уж я в гражданской одежде, то и ботинки мне нужно сменить на гражданские, а то тут не хуже нашего знают, кто может себе такое позволить, и - не как в России -- почтут за честь такого завалить при первом же удобном случае
   -- Кто? Мы же уже полгода как здесь все оккупировали?
   -- Кто-кто? Постоянно вылавливаем ребят... в основном со снайперскими винтовками. С недавних пор таких отправляем в Москву. В расстрельную учебку.
   Здесь это называют так.
   07. Мне снилось, что я брожу, скрываясь от милиции и от людей, в любой момент научившихся по поводу и без повода звонить "куда надо", по центру Москвы. Я не один, и, если нас поймают, ей достанется.
   Мне снилось, как я с гордостью достаю гэбэшный документ и показываю его военному патрулю, после того как пьяный залез в фонтан на Манежной площади. Сначала она сделала вид, что не со мной, но потом, гордо выпячивая грудь вперед, стала заявлять что-то типа:
   -- Отстаньте от нас и не мешайте отдыхать фронтовикам -- сопляки, пороху не нюхали!
   08. Сон был тяжелый, почти бредовый, с больной головой я проснулся тогда, когда бронепоезд максимально снизил скорость при подъезде к Бонну. На платформе, уже поняв, что я догадался, что он за мной следит и меня должен сопровождать и оберегать, парень, накрывший меня своим телом при обстреле бронепоезда, рукой показал мне в сторону черной гражданской машины, стекла которой были зеркальные, и, кто внутри, видно не было.
   -- Вам туда! - сказал мой сопровождающий. Дальше будьте осторожней! Западная Германия, а тем более Франция просто кишмя кишат паразитами-- сопротивленцами-- ничто их не пробирает!
   Протягиваю ему руку, для него это почему-то неожиданность и, слегка замявшись, мы обмениваемся рукопожатиями.
   -- Паренек, это только в начале службы кажется, что теперь все о'кей, на самом деле очень многие в органах годами не поднимаются выше хоть на немного. То что ты в органах - еще не значит, что теперь твоя жизнь до конца дней твоих будет сплошной защибись. Или ты здесь только затем, чтобы носить армейские ботинки вместе с гражданской одеждой? -- А он еще и шутить умеет!
   09. Сажусь в машину -- кресло рядом с водителем. Удивляюсь, но в машине лишь один человек -- он-то и есть водитель.
   -- Срочно переоденьте ботинки!
   Вру, что у меня других нет. Говорит, что, типа, совсем распоясались, снимает свои и отдает мне.
   -- Вот, наденьте! Блин.
   Его ботинки мне малы, но надеваю, не переча. Куда-то едем! Проезжая мимо некоей улицы, а в Бонне следы разрушений все-таки есть и иногда весьма значительные (берлинцы за два дня до капитулирен сообщили боннцам, что нужно надеть противогазы???), видим розовое облако над дорогой. Водитель быстро закрывает себе нос и рот носовым платком.
   -- Немедленно наденьте противогаз!
   Спрашиваю: это что, дедовщина? Так за нее уже двадцать пять лет расстреливают! Но подчиняюсь.
   "Рядовой должен уметь напялить противогаз на рожу за двенадцать секунд, иначе он может и сдохнуть" -- слова нашего инструктора по химзащите Орлова.
   Еще он "шутил", что при необходимости рядовой должен уметь напялить противогаз еще и себе на жопу.
   Я путаюсь, и у меня уходит на все про все полминуты. Водитель неодобрительно цокает языком. Потом я все-таки надеваю противогаз. И через минуту начинаю в нем так сильно задыхаться, что через две минуты противогаз срываю со своего лица. Делаю глубокий вдох... Начинаю засыпать и... Мне хочется улыбаться! Последнее, что я вижу -- лицо водителя, искаженное гримасой неимоверного раздражения:
   -- Ну и людей же набирают сейчас в органы, прости, Господи! -- легким движением руки он срывает блокирующий клапан с фильтра моего противогаза. Я его забыл снять.
   "Ты, мудак, задохнешься от собственной глупости", -- как говорил нам в таком случае инструктор Орлов. И оформлял три дежурства по общим туалетам.
   10. Но не все такие с виду, грозные ребята, на самом деле уж такие, как выглядят. Постепенно и с ним мы разговорились. В Бонне он меня устроил в какой-то гостинице для офицеров среднего звена. Там было довольно-таки уютно, если бы не усиленная охрана, маячавшая то тут, то там. В ресторане, к примеру, я постоянно ловил на себе голодные взгляды солдат. А когда я пил немецое пиво в баре! Нет, их, конечно, кормят. Но... консервами... я-то знаю!
   Мой водитель - а звали его... Маслов. Максим. Алексей. Тарасенко. Очень приятно! Чуть ли не с насилием выбил из меня обещание... Что я больше никогда не буду надевать одновременно гражданскую и военную одежду.
   -- Если у снайпера будет выбор -- ты, такой... расфуфыренный, в такой одежде, и, скажем, хенераль -- он выберет тебя.
   11. На утро, а Маслов переночевал в соседнем номере, мы распрощались. Мне пришлось прогуляться по Бонну и найти магазин обуви. Очень неохотно со мной общаясь, продавец помог мне выбрать ботинки. Он усиленно делал вид (но то, что это не так -- я понял сразу), что не понимает по-русски. Наконец-то отдаю ему рубли -- гримаса отвращения.
   Надеваю новенькие прогулочные мягкие ботиночки и выбрасываю в ближайшую помойку ботинки Маслова. Интересно, что у него такой маленький размер ноги
   сам-то он выглядел, как здоровяк.
   Это, может быть вам покажется смешным, но, отдав мне свои ботинки, на себя он напялил мои.
   Еще Маслов оставил мне "долгоиграющую" рацию, по которой, как он мне сказал, со мной на днях свяжутся и скажут, что делать дальше.
   Три дня я не вылазил из гостиницы -- откровенно говоря, потому, что боялся. Несмотря на обилие усиленных патрулей и наших войск вообще в городе, сопротивленцы очень часто совершали различные теракты и вылазки. Но и обо всем этом я узнал лишь по нашему телеканалу, вещавшему из Москвы. Из окон же моего номера, расположенного в мансарде, мне был виден лишь небольшой кусочек улицы, на котором, как мне показалось, лет уже как двести ничего "такого" не происходило.
   12. Я знал, что они любят такое, но, когда они это проделывают над тобой, ты начинаешь думать, что о тебе забыли.
   Я лежу на стандартном диване для офицера среднего уровня.
   Плюю в потолок, разглядываю и нежно глажу свой автомат. Иногда тренируюсь на время его собирать-разбирать. Я никогда не укладывался в норматив. Никогда. Но за это же выгоняют. Да, но не тех, у кого блестящие успехи по какой-нибудь узкой специализации. К примеру, по саперному делу.
   Рация, включенная в подзарядное устройство, пуповиной провода подключена к электророзетке. Мигает синяя лампочка, по которой понимаешь, что рация работает. Странно, но у таких раций вообще нет кнопки "выкл". Когда я иду в душ, я должен брать рацию с собой, предварительно обернув в целлофан. Целлофановый рулончик прилагается. Когда я иду в туалет, первое, что я должен взять с собой,-- эта рация.
   Наконец вызов, сигнал, сопровождающийся миганием зеленой лампочки:
   -- Через 15 минут вы должны быть в полной готовности -- в течение следующих суток вы отправитесь дальше. Полная готовность может понадобиться от вас в любой момент.
   13. Меня разбудили глубокой ночью, часа в два. Мне сообщили по рации, чтобы я просто вышел к парадному входу гостиницы -- там меня ждет транспорт. Когда я вышел, меня встретили несколько ребят в военной форме и сопроводили к бронированной БМП. В отличие от берлинских морпехов, они не сияли радостными улыбками. Увы! Некоторые из них даже были перевязаны. У одного даже -- голова. Всего их было человек шесть, и мы, погрузившись, отправились. Дорога была недолгая, а разговора не было никакого. Довезши меня до места, ребята посадили меня в очередной бронепоезд - и уехали.
   Стал усиленно искать, кто же на сей раз будет "присматривать" за мною. Человек этот довольно-таки быстро обнаружил себя сам: подошел ко мне и, вопреки всем правилам, представился.
   -- Обязан довести вас до Парижа бу-бу-бу бе-бе-бе...
   -- Что-о-о-о???
   -- "Целым и невредимым" -- по-французски.
   -- А... понял. Никогда не слышал французского языка. Привык к тому, что во всем мире все знают русский.
   Потом "сопровождающий" мне сказал, что у него есть ящик немецкого пива и что не могли бы мы сегодня этот ящик уменьшить, скажем так, больше, чем на половину? Я только рыгнул в ответ. Парень понял, что я делал с утра до вечера в баре боннской гостиницы для офицеров среднего звена.
   -- Ну. Ладно, тогда я один! -- сказал он и улыбнулся. -- А в Бонне я уже было стал отвыкать от людских улыбок.
   -- А вам можно-- спрашиваю,-- ну, так, на рабочем месте?-- стараюсь выглядеть хоть немного строгим.
   -- А нам все можно! Мы из... сами знаете откуда.
   Нагло и без спросу беру у моего секьюрити одну бутылку из ящика и иду к себе в купе.
   -- Спокойной ночи!
   -- Бу-бу-бу, ба-ба-ба!
   Наверное, "доброй ночи" - на французском.
   14. Но создатели великолепной кухни и великолепных вин, увы, этой ночью спать на не дали -- пересекши границу с Германией и оказавшись на территории Франции, поезд начал постепенно подвергаться все усиливающемуся обстрелу. Правда, только лишь из стрелкового оружия. Барабанная дробь попадающих в поезд пуль заставила всех пассажиров "исполнять инструкции" все должны были лечь на пол и прикрыть голову руками. Бог мой! Но я ведь только-только уснул. Где наша не пропадала? Спать во время неимоверного грохота я научился, еще служа на практике после второго курса в артиллеристской части. Я закрываю глаза... В купе врывается мой сопровождающий и орет, чтобы я лег на пол.
   -- Не могу... отстаньте...
   -- Выполнять! Я тут старший по званию!
   Бросаюсь на пол. Закрываюсь одеялом и... пытаюсь заснуть.
   -- Если что -- я рядом. -- Мой сопровождающий уже не так настроен поговорить на местном языке. На языке местных аборигенов. Факт.
   Затем в купе вползает женщина-проводник, одетая полностью по форме "к бою". На ней каска, очки, защитные щитки, женский нагрудник -- выглядит смешно, он один на всех женщин-солдат -- стандартный, и сиськи там сделаны по самому женскому статистическому максимуму. Все женщины в этих нагрудниках выглядят очень возбуждающе. Но узнаешь ты это, лишь если перестаешь принимать "антисекс".
   Женщина какой-то специальной проводницкой отверткой пытается закрыть на окне моего купе стальные жалюзи, но вагон при этом очень сильно болтает-- поезд едет на пределе своих скоростей, и ей мало что удается. Откуда-то спереди приближаются к нам стуки: бах, бах, бах-- это пули сопротивленцев попадают в наш вагон. Одна пуля влетает в мое окно, туда, где было стекло, а не туда, где окно было открыто. Женщина падает на меня, да так, что моя голова оказывается аккуратно между ее двух пластиковых сисек!
   Некоторое время я думаю, что она ранена, или убита, но нет. Она просто упала на пол, пытаясь себя обезопасить.
   -- Извините!
   Наконец-то ей удается опустить металлические защитные жалюзи, и она выползает из моего купе.
   Приперается сопровождающий и выселяет меня из моего купе -- тут много осколков, а у меня приказ доставить тебя целым и невредимым. Издавая стоны, перехожу в его купе. Плюхаюсь на кушетку. И завертываюсь снова в свое одеяло.
   Я
   Хочу
   Спать.
   15. Через какое-то время к нашему поезду подлетают вертолеты сопровождения. Время от времени они перестают двигаться за бронепоездом, но, зависши на месте, посылают во тьму огромное количество ракет. Ракеты попадают куда-то, и все вокруг на какое-то небольшое время освещается сильными вспышками. Затем мы где-то останавливаемся, и по вагонам в большом количестве начинают расхаживать солдаты. Они, стоя в коридоре, опускают окна на минимум, и, устроившись с автоматом -- на одно окно один солдат - усаживаются на откидные стульчики. Время от времени кто-нибудь из них встает и начинает осматривать окрестности в прицел ночного видения своего автомата.
   Время от времени они все начинают дружно стрелять.
   Я слышу это сквозь сон.
   Затем солдат сняли с поезда, а через некоторое время так же и вертолеты сопровождения нас покидают.
   Я все это слышу сквозь сон. Но все равно-- я сплю. Только через несколько лет мне сказали, что практика в артиллеристских частях организовывается для курсантов специально для того, чтобы они умели глубоко спать даже при самом громком шуме.
   Ну вот, а мне казалось, что для того, чтобы мы потаскали сорокакилограммовые снаряды для САУ. Вот незадача.
   Жалюзи опущены, в купе душно, я включаю кондиционер, становится холодно, но при этом все равно душно. Приходит полупьяный сопровождающий, ему хочется поговорить. Он начинает мне рассказывать о своей карьере, о том, как долго "разрабатывал" Францию... он говорил о том, что во Франции очень сильно сопротивление нашим войскам оттого, что она сильно пострадала во время активных боевых действий, что это неправильно, когда только лишь из-- за нескольких тысяч протестантов-гугенотов, уничтоженных несколько столетий назад, вопреки всему здравому смыслу страна подвергается более жестокому военному давлению, чем иные страны.
   -- Ну почему же с Германией смогли поступить более правильно и корректно? Только лишь потому, что она -- родина Лютера?
   Ну да, мы же теперь -- протестанты.
   Как говорил вождь России, возникший на заре двадцать первого века и мой полный тезка: "Свет этому миру".
   На самом же деле, я думаю, просто французы сумели вовремя сообразить, что нужно надевать противогазы.
   16. В конце двадцатых годов двадцать первого века "группа товарищей" под предводительством моего полного тески взяла власть в свои руки в России. С тех пор, как говорят, мы живем по-новому.
   А до "Великой протестантской революции" страна, как говорят, была православной.
   Не знаю, что это такое и что это значит.
   Но и протестантом, наверное, меня можно назвать с большой натяжкой. Довольно долго таблетки "антисекса" назвали (официально) "таблетки святости".
   По-моему, это смешно.
   17. Часам к трем дня прибыли в Париж. Пока наши оккупировали этот город, никто, почему-то не заботился о символе этой страны -- Эйфелевой башне. Ну, не до того было. О том, что символ Парижа, а равно, наверное, как и всей Франции давно и глубоко заржавел, не говорилось. Пока шли бои за Елисейские поля, башня рухнула. Многие увидели в этом предзнаменование свыше -- дескать, конец пришел Франции полный! Эйфелеву башню наши СМИ называли (по-моему ассоциация глубоко неверная) новой башней Силоамской. И вообще, уже лет как тридцать любимое дело нашего телевидения -- цитировать Библию. Но где-то я слышал, что их к этому просто элементарно принуждают.
   18. Меня опять встречали -- ну и вообще все было похоже и на Берлин и на Бонн, меня отвезли в ГРУ Западного фронта. А после мне сообщили, что я должен встретится с маршалом Мирошниченко. От этого у меня душа ушла в пятки. Великий Мирошниченко! Всемогущий, почти бог, некогда даже знавший вождей нашей революции. Ах-ах!! Как мне сказали, он знает о моей миссии и лично контролирует ее.
   Часов в семь вечера я явился к нему в кабинет, но, несмотря ни на что он уделил мне совсем немного времени. Мирошниченко сказал лишь, что меня разместят на несколько дней в Париже его люди, и что через несколько дней будет создано особое подразделение саперов для выполнения задачи, возложенной на меня. Меня вместе со всеми на днях высадаят на месте на вертолетах, и после этого мы будем обязаны непосредственно приступить к выполнению задачи, поставленной перед нами.
   Еще Мирошниченко обещал наладить мне спутниковую связь с Москвой, для того, чтобы я докладывал в центр о том, как продвигается работа. Докладывать я должен буду полковнику Ткаченко.
   -- И помните,-- напоследок наставил меня он,-- от выполнения этого, безусловно, сложного задания, зависит ваша судьба!
   Ну, что тут сказать?
   -- Россия превыше всего!
   19. Опять гостиница, опять несколько дней нерасставания с рацией, опять бар при гостинице, но уже не с немецким пивом, а с французским вином. Лишь через долго -- долго замечаю ребят, которые следят за мной. Хорошо прячутся. Угадайте, как я их вычислил? Пока не выпью вина, делаю вид, что их не замечаю. Но, приняв, начинаю к ним подходить, пытаюсь заговорить, разговорить их пытаюсь.
   -- Нет, товарищ, ну, что же вы!
   Нет-нет-нет -- мы никого не пасем. Да и с чего это вы вдруг решили, что мы из Комитета?
   У вас военные ботинки и гражданская одежда.
   Знаете, что произошло с обувной фабрикой в Твери, которая стала шить ботинки, похожие на военные, для гражданских?
   Улыбочки.
   -- Ее национализировали.
   И, как говаривал один парень, если ты долго ждешь задания, то ты его в конце концов получишь. По грехам своим. Вскоре заработала моя рация. Они, видимо на меня доложили, что я становлюсь слишком общителен.
   Как бы чего не вышло.
   И наверху ускорили процесс.
   Дальнейшее мое движение к цели было все ускоряющимся.
  
  
   Часть 3
  
   01. Совершив свою "великую протестантскую революцию" А. А. Тарасенко со товарищи весьма поначалу расслабились, празднуя свою потрясающую победу в Москве. И их, конечно, в тот же момент предали почти в доску родные военные. Вся компания, все эти молодые и не очень люди были в один день уничтожены. Их оппонентам уж больно радикальными показались идеи, проповедуемые новым российским правительством. И, естественно, началась реакция. Полгода в России с большой жестокостью уничтожалось все то, что в себе имело хоть малейший намек на протестантизм. Не будем, конечно, касаться всех тех ужасов и страхов, которые пережили протестанты. Многие из них, кто мог, сбежали за рубеж.
   02. Но реакционеры рано радовались, потому как вопреки всем заверениям карателей, которые якобы своими глазами видели смерть от пуль Тарасенки, через полгода тот снова объявился как ни в чем не бывало и, сумев вновь объединить еще не бежавших зарубеж своих сторонников, устроил теперь уже свою реакцию. Протестанты оторвались по полной. В один год было уничтожено все, что хоть как-то напоминало о неоднозначности религиозной истории России.
   Сам Тарасенко свое появление называл не иначе, как "воскрешение". Он из молодого и веселого человека превратился в нечто бледно-синюшне-страшное, брызгающее слюной, шатающееся и почти безумное, с горящими глазами, легко возбуждающееся и с полпинка переходящее на крик. Многие просто восхищались тем, что сотворили с ним доктора-- сумели поставить на ноги тело, просто нашпигованное в упор из автоматов свинцом.
   Тогда-то впервые все и узнали имя Дмитрия Пашкевича. Этот ученый, впоследствии возглавил институт передовых разработок в Питере и в основном работал на оборону. Но чем он конкретно занимался, никто точно не знал. Знали лишь его приближенные, но они, конечно, хранили гробовое молчание.
   Кто-то мне все-таки обмолвился, что был слух, будто Пашкевич разрабатывал какие-то новые газы.
   В ноябре 2037 года одна из лабораторий под Питером, после того как там побывал профессор Пашкевич, взлетела на воздух. По окрестностям распостранился некий желтого цвета газ. Люди в деревне, в которой непосредственно находилась эта лаборатория почти все-- ну, те кто был в момент взрыва на месте -- ослепли. Лишь спустя время к ним вернулось зрение. Но тем не менее зрение ухудшилось у всех значительно, и никто не смог восстановиться до прежнего своего нормального уровня. Людей тех очень тщательно лечили и опекали, а так же очень по ходу дела уговаривали не говорить о том, что произошло. Всем назначили боевые: то есть очень хорошие пенсии.
   Еще, по слухам, Пашкевич очень любил Гитлера и Сталина.
      -- Мне предписали надеть военную форму. Мне выдали форму и... ботинки.
   Все занумеровали моим номером.
   Через день, переночевав по приказу Мирошниченко, в гостинице для высших офицеров, с некоего аэродрома в составе группы, состоящей из ста пятидесяти человек, фактически, возглавляя ее, я отправился на место назначения. Что делать, вы узнаете на месте.
   Это не апокалипсис и не сегодня, но двадцать пять МИ-8, летящих одной большой стаей, выглядят величественно. Штурмовых вертолетов сопровождения нам, конечно, не дали. В состав моей группы входило пять взводов, и ими командовали:
   взводом армейских саперов Михаил Лукин,
   взводом саперов по особо важным заданиям Михаил Панков (я его в шутку называл punk off),
   взводом прикрытия и оперативной разведки некий Александр Коммисаров,
   взводом технического обеспечения Иван Квасников,
   взводом связи и компьютерного обеспечения Левон Арутюнян. По-- моему он был московский армянин, и мы с ним встречались в нашем училище. Только он был на два курса старше. Ни знакомство, ни тем более дружбу мы с ним не водили.
   04. Груженные под завязку людьми, техникой, снаряжением, и припасами, мы наконец-то прибыли на место высадки -- пшеничное поле недалеко от старинного средневекового замка. У нас в докладах он фигурировал под названием "Объект 112".
   - "Высадка!" -- наисладчайшее слово для любого десантника. Но я-то не десантник! Странно, но вдруг мне сообщают, что я как командир должен высадиться первым. Хорошо, присоединяю карабин к длинному тросу, который свешивается с вертолета прямо до земли, и начинаю быстро, но не так, как если бы просто падал, спускаться к земле. Касаюсь ногами почвы и, как положено обычно в таких случаях, переворачиваюсь два раза вправо и после один раз влево. Быстро устанавливаю свой автомат на ножки и начинаю длинными очередями "обрабатывать" близлежащий темный и черный лес, находящийся метрах в двухстах.
   Еще никто не успел высадиться ни с моего вертолета, ни с какого другого, как нас стали обстреливать из пулеметов. Затем граната, выпущенная из гранатомета, попала в вертолет, с которого я только что высадился. Произошел взрыв, но его конус был таким, что меня не задело. Винт сам собой, вращаясь, улетел в сторону леса. Хорошо еще, хоть туда, а не в другие вертолеты. Еще три вертолета, пострадав от осколков взрыва, задымили. Транспортные МИ-8, совершенно
   невооруженные, ничем не могли ответить на такой вызов и все 24, сделав крюк под непрекращающимся обстрелом, улетели. И я остался один.
   05.Тем временем, видимо заметив, что в пшенице кто-то залег, обстреливающие продолжали "обрабатывать" из пулеметов поле. Тут я решил не рыпаться и не отвечать, но постараться максимально вжаться в землю, чтобы по возможности максимально обезопасить себя. Затем огонь неожиданно прекратился, и я, приподняв голову, увидел, что ко мне идут трое вооруженных людей.
   06.Инструктор Орлов всегда говорил, что если вам дали право выбора, то постарайтесь как можно быстро сами себя его лишить. По правилам солдат сам решает, куда ему вешать на свою "сбрую" гранаты, а куда -- дымовые шашки. Но, как говорил Орлов, лучше всего для себя сразу, раз и навсегда решить окончательно, где что у тебя будет располагаться, и с того момента никогда не менять своего решения.
   Я не слушал особо инструктора Орлова, он мне всегда не нравился, казался каким-то грубым, что ли. И вот теперь жизнь подтверждала его правоту: когда те трое приблизились достаточно близко, думая, что, кидаю одну за другой три гранаты, на самом деле кинул я в их направлении три дымовые шашки.
   Те ребята стали стрелять в дым так, что некоторые пули вонзались в землю ну просто очень рядом со мной!
   07. Для таких дел обычно используется солдатский носовой платок -- большая белая тряпка, которая по правилам должна находиться в кармане штанов на левой ляжке. Я привязал платок к дулу своего автомата и, размахивая им, встав стал кричать: "Не стреляйте! Don't shoot, please! Я сдаюсь".
   08. Был крайне удивлен улыбчивости и корректности этих троих. Тщательно меня обыскав -- так, что не заметили "Стечкина" у меня за поясом,-- они повели меня в свое партизанское логово. В лагере же был сильно удивлен тому, как там много людей-- и мужчин, и женщин, удивлен, что почти все они носили черные береты и многие, в том числе и женщины, курили сигары.
   Меня привели в землянку к здешнему командиру, и у нас состоялся довольно-таки интересный разговор. Парень плохо, но все-таки говорил по-русски. Он сказал мне, что расстрелять меня не может, потому что русские тут никого не расстреливали. Еще он сказал, что не может обменять меня на своего пленного потому, что в плену у русских нет его ребят.
   -- С каким заданием вы прибыли в наши края?
   -- Мне его еще до конца не объяснили. Ясно лишь одно -- взорвать что-то в этом вашем замке.
   Довольно гостеприимные ребята отпустили меня минут через тридцать после этого нашего разговора. Мне даже вернули мой автомат.
   -- Я подержал бы вас, конечно, дня два-- три в воспитательных целях взаперти, но...
   -- ???
   -- Знаете, я хочу, чтобы вы исполнили это свое задание.
   -- Может быть вы настолько осведомлены, что даже скажете мне, что мне поручат взорвать?
   -- Процентов на 99 уверен в том, что вам прикажут уничтожить "черный крест".
   -- Да-а-а-а... И что же это такое?
   -- Это нечто, чем во время анархии, пока здесь шли бои, успели воспользоваться некоторые люди -- каждый по своим соображениям, конечно. Можно понять, почему люди идут на такое, но, уверяю вас, последствия всегда ужасны. Кстати по здешней легенде удивительные свойства этой нашей местной достопримечательности открыли несколько десятилетий назад именно вы, русские. Сюда к нам заезжал какой-то ваш человек из России. По-моему, его звали Пушкевич, или что-то вроде того.
   Я поковылял в сторону "Объекта 112". Что еще нужно человеку на земле? Юг Франции, море, прекрасная природа. Нет, мы паримся здесь, что-то взрываем, уничтожаем... вместо того, чтобы наслаждаться жизнью.
   Придя в замок, я обнаружил в нем всех своих солдат. Так, не без приключений, мы прибыли на место. Нам еще предстояло развернуться и хорошенько окопаться.
   09. Дня три мы находились в абсолютной информационной изоляции. Мы разместились в здании местной покинутой ратуши, но связистам понадобилось время для того, чтобы наладить связь с ГРУ Западного фронта.
   Мы несколько расслабились, я, поняв, что такую возможность никак нельзя упускать, позволил ребятам "ходить с расслабленными ремнями". Они ходили на пляж, загорали и пили вино. Мы, конечно, никогда не забывали об охране, но почему-то всем казалось, что если бы нас хотели уничтожить, то давно бы это сделали. Я никому не рассказывал, как побывал в "гостях" у местных партизан.
   10. На четвертый день связь наконец была налажена. Минуты две я получал инструкции от одного из замов Мирошниченко о том, что я и без него прекрасно знал и понимал, но затем связь оборвалась снова, и в этот день мне так и не пришлось узнать о цели своей миссии.
   11. Настоящие проблемы начались на четвертую ночь после нашего прибытия. По очереди связываясь по рации со всеми нашими постами, не получили от одного из них ответа. Собрав группу человек в десять, пошли на выручку. Когда мы прибыли на место, увидели лишь два безжизненных бледно-- белых тела. Лица и руки ребят по цвету были как бумага. Впечатление было такое, будто на них напал, а после ими поужинал какой-то хищный зверь. Оружие оставалось нетронутым. Вырванные клочья мяса из тел, немного крови. Это было ужасно, но мы, тщательно все взвесив, решили, что в этом виноват какой-то хищник, но никак не человек.
   С другой стороны, меня удивляло то, что хищный зверь напал на людей не в темном лесу, а в городе. В самом его центре -- в замке.
   12. Усилив на следующую ночь посты -- вместо двух три человека,-- мы добились потрясающих успехов. Той ночью мы потеряли всего одного человека. Парень отошел отлить в сторонку и пропал. Нашли мы его лишь к утру, на другом конце города -- без кистей рук и без головы, а так же без члена. Последнее нас всех как-то по-обидному покоробило. Если у трупа это можно... изъять, то нельзя ли тоже самое проделать, скажем, и с живым человеком?
   13. В середине начавшегося дня к нам на двух вертолетах прибыли связисты, которые должны были наладить связь с Москвой. Установив свои тарелки и ящики, они уже собрались улетать, как офицер, бывший там за главного, отведя меня в сторонку, тихо сказал мне, что Мирошниченко передал мне приказ: найти и взорвать, или же уничтожить каким-то другим способом крест, находящийся в местном католическом храме.
   -- Как сказал Мирошниченко, спутать эту религиозную реликвию вам ни с чем не удастся.
   -- И главное -- помните, от выполнения этого задания зависит ваша дальнейшая судьба!
   Ну вот, опять двадцать пять. Сам с Ткаченко я связываться не хотел. Если ему надо, он меня достанет. Теперь такая возможность есть.
   14. Тем временем, как полагается по Уставу, мы кремировали тела трех наших погибших товарищей и засыпали часть их праха в специальные небольшие урны-- цилиндры. А вечером устроили зачистку местности по полной. Прочистив окрестные леса, мы принялись искать странного хищника-людоеда в самом замке. Излазив все темные дыры, подвалы и ужасные местные мрачные в готическом духе
   тупики-закоулки, к ночи мы так ничего обнаружить и не смогли.
   Тогда я принял решение: несмотря на многоуважаемый Устав, этой ночью боевых постов охранения не выставлять.
   Мы капитально окопались в ратуше, большинству солдат я дал приказ спать. А дежурные не вокруг здания, но в здании наблюдали из окон за тем, что происходит на улице. Часов примерно до трех мы с Михаилом Лукиным вспоминали дорогую нашему сердцу Москву. А после я и не заметил как, сидя за рабочим столом мэра, уснул.
   15. Мне снилось, что она, вдрабадан пьяная, смотрит на меня. Потом она начинает говорить что-то, обращаясь ко мне. Поначалу я не могу ничего разобрать, но лишь после, напрягшись, начинаю различать эти ее любимые слова-звуки: "Да лааааадно!" Все плывет в некоем туман-мареве, колышется, как отображение лица в неспокойной воде. На самом деле все, для кого эти слова -- руководство по жизни, рано или поздно гибнут.
   16. Утром нас разбудили немногочисленные жители замка, которые, плохо подбирая русские слова, все-таки смогли донести до нас правильную мысль о том, что, если уж жандармерия вся разбежалась, а мы тут теперь новая власть, стало быть и всякие там дела, а тем более серьезные, такие, как убийства, должны расследовать мы. К ратуше пришло всего человек тридцать жителей, все они были люди преклонного возраста.
   Я не стал объяснять им, что русские солдаты находятся в их замке для выполнения иных задач, но просто из любопытства решил выяснить, в чем дело. Так вот, утром одна престарелая мадам обнаружила, что другая престарелая мадам не выходит из своего дома. Войдя в ее дом -- а двери здесь обычно не закрывают, эта мадам обнаружила, что та мадам мертва, притом, убили ее, а это явное убийство, просто зверски! Впечатление такое, как будто ее кто-то ел! Это ужасно, там лужи крови, куски вырванного мяса.
   Быстро собрав группу из двадцати человек, направляемся, сопровождаемые местными, к дому той несчастной. Войдя вовнутрь обнаруживаем, что на самом деле все так, как нам и рассказывали-- лежит тело мадам, скажем так, слегка обглоданное, а на полу, потолке и стенах - такие живописные многочисленные пятна крови.
   Начинаем прочесывать дом -- везде все пусто. В комнатах-- никого, но и никаких следов взлома, проникновения, ограбления тоже нет.
   -- Во гад! -- опять ушел! -- занервничал Панков.
   Но в эту минуту один седовласый мсье показал нам на малоприметную, немного приоткрытую дверь, ведущую в подвал, на которую мы, спеша, как-то сразу и не обратили внимания. (Если честно, то уж больно эта дверь была малоприметная!) Мсье сообщил, что у мадам обширный винный погреб, очень большой.
   Я начинаю нервничать. Света в замке уже месяцев, наверное, пять как нет. Посылать своих ребят в темный подвал частного дома после всего того, что произошло, мне не хотелось. Я стал по рации вызывать еще поддержку людьми, а так же приказывал принести с собой по возможности максимальное количество осветительных приборов.
   Ну, как всегда, конечно, в такие моменты возникает... герой.
   Один из солдат говорит: "Да лаааадно!" -- и распахнув дверь ударом ноги-- я смущаюсь, мне неудобно за его поведение перед аборигенами,-- с одним лишь этим маломощным солдатским фонариком исчезает во тьмах подвала дома мадам. Вслед за ним идут еще трое ребят.
   Через какое-то время, совсем небольшое, в подвале слышатся крики, взвизгивания и выстрелы, после чего оттуда выбегает какая-то собака и бегом на улицу.
   -- Раненый! Срочно сюда медика! У нас раненый! -- слышим мы голоса из подвала. После оттуда выходят трое солдат, неся на руках четвертого, того, который зашел первым. Он без сознания, а из его руки вырван огромный кусок мяса. Сквозь столпившихся поглазеть солдат к пострадавшему пробирается медик.
   -- Это все сделала собака! -- кричат наперебой ребята, только что слазившие в подвал.
   -- Что??? Да неужели? -- я не могу поверить-- это же очень маленькая, декоративная собачка!
   Тем не менее они меня продолжают уверять, что это так! Мсье, указавший нам на то, что у мадам есть погреб, сообщил мне на ушко:
   -- Эта собака убитой мадам! Мадам позволяла своей собачке гулять ночью, выпускала на улицу. Все ночи собака мадам гуляла. А утром домой. Очень послушная собачка! Мадам была уже немного... глупая из-за старости и, к сожалению, почти не кормила свою собачку. Где только та доставала себе пищу?
   -- Сколько лет... ну... этой собачке.
   -- Не знаю, думаю, лет так... тридцать.
   Глупый старик -- собаки столько не живут.
   Приказываю Панкову - он со мной -- взять себе из ратуши человек... хоть всех, но разыскать эту собаку!!!
   17. Миша вернулся с маленьким трупиком на руках, мы стояли на улице, вернувшись к ратуше.
   -- Ты только посмотри на это!
   -- Чего тут смотреть? Решето оно и есть решето, вы бы ее еще из гранатомета замочили. Собачку, видимо, долго решетили из пулемета.
   -- Такую суку-- я бы не пожалел и с вертолета ракетами разнести! Ты посмотри на ее зубы -- чистая пиранья!
   Начинаю, немного брезгливо морщясь, разглядывать трупик собачки. Да! Что-то не совсем обычное: ее челюсть похожа, как мне кажется, на челюсть разве что акулы.
   Но... неужели именно эта собачка мини-породы смогла за три ночи убить такое количество людей?
   18. Местные старые перы уже разошлись в основной массе по домам, но кто-то из них все-таки еще (видимо, из-за скуки) оставался у ратуши. Спрашиваю одного из них, чем они питаются, коль уже несколько месяцев в замке не работают магазины, да и вообще оборот франков отменен.
   -- Нас кормят партизаны. Но вы ведь не станете им препятствовать подвозить нам еду, тем более что сами о нас вы позаботиться не можете?
   Конечно, позволить умереть с голоду старикам и старухам мы не можем, но если на меня донесут, то трибунал ведь, а?
   Вечером приперлись эти партизанен и устроили раздачу еды аборигенам. Мы не препятствовали им, но все-таки приказали сначала разоружиться на въезде в замок.
   Партизаны предлагали нам сигары, но я приказал всем отказаться. Отпустив их с миром, мы продолжили заниматься своими текущими делами.
   19. Уверенный в себе, что взорву хоть Гималаи ко всем чертям без особых проблем, я не очень-то спешил приступать к выполнению задачи, на меня возложенной. Пойти и найти этот хренов "черный крест" в каком-то католическом храме меня заставил не на двадцатый, а на девятый день после нашего прибытия на место вызов Ткаченко:
   -- Как? Вы еще не побывали на месте?
   Я стал рассказывать ему про собаку, он ответил, что такое должно твориться в замке, потом рассказал про партизан и удивился пониманию со стороны полковника, что мы позволяем им тут так вот запросто приезжать и расхаживать.
   -- Все равно, все равно теперь уже ночь, но завтра с самого утра займитесь организацией отдельного лагеря в местном храме. Часть людей должна всегда быть начеку у креста, а часть -- вы правильно сделали-- продолжать занимать круговую оборону в ратуше. Кроме того, не забывайте, что километров в ста от вас наша база (вот это да!), так что если что, то штурмовые вертолеты смогут оказать вам поддержку всего в течение какого-- нибудь одного с небольшим часа.
   -- Алексей, займитесь этим всем немедленно!
   РПВ. Через час из штаба меня вызвал еще и Мирошниченко и почти слово в слово повторил то, что перед этим говорил Ткаченко, но только немного в более грубой форме: вы слишком медлите, наверное там винцо потягиваете, вам уже давно пора приступать непосредственно к исполнению приказа, который вам дан.
   20. На следующее утро, рано-рано, собрав оборудование, командиров и самых лучших специалистов из каждого взвода, из всех, что прибыли со мной, мы отправились к нашей цели. Примерно через полчаса, груженые по максимуму, задыхаясь от тяжестей, которые были нагружены на каждого, мы достигли храма.
   Войдя внутрь, я был потрясен величием этого здания: выглядев снаружи величественным и чисто-чисто белым, внутри он был просто подавляюще великолепен -- высота сводов была метров около шестидесяти, шаг колон внутри здания метров по девять, потрясающие цветные витражи, деревянные ряды мест для сидения. Храм был великолепен и одновременно огромен. Это факт. Кроме того, мы с удивлением отметили, что он освещается электричеством, судя по время от времени мигающим лампочкам,-- наверное, от своего собственного самостоятельного генератора.
   Я размахивал руками вовсю налево и направо, и ребята быстро прочесали здание вдоль и поперек, заглянув в каждый его отдаленный закуток. Двое наших бойцов, соблюдая корректность, но в то же самое время и твердость, привели за руки священника церкви.
   Им оказался человек лет сорока, еще почему-то не успевший заиметь хоть немного седых волос. На фоне остальных обитателей замка он, конечно, выглядел просто юношей. Священник добродушно улыбался и спрашивал, чем он может нам помочь.
   Я вкратце обрисовал ему ситуацию так, как есть, и уже прямо, не деликатно и в лоб спросил:
   -- Ну, где этот ваш хренов "черный крест"?
   Услышав словосочетание "черный крест", священник просто засиял-таки, как солнышко! Он стал говорить о том -- Левон, знавший французский, еле успевал переводить,-- что очень, ну очень давно желает, просто жаждет избавиться от этого их городского проклятия и наваждения-- от черного креста, он говорил что неимоверно рад тому, что наконец-то нашлись люди, которые избавят его, церковь и замок от их многовекового ужаса. Священник повел нас в алтарную часть храма и жестом указал на среднего размера крест черного цвета, стоящий аккуратно по оси симметрии алтаря.
   -- Вот он!
   Я подошел и стал рассматривать крест.
   И скажу честно, моему огорчению не было конца: неужели я за этим перся сюда аж из самой Москвы? Крест был похож на две шпалы, аккуратно, но не слишком, соединенные в паз перпендикулярно друг другу. Вся эта конструкция была окрашена битумом.
   -- ??????
   21. - Да врет он все, мсье папаша! -- восклицает Комиссаров, одергивая какие-то шторки на алтаре. Спрашиваю: -- Почему не прочесали алтарную часть?
   -- Вы не приказывали.
   -- Бл...
   Ну вот, наконец-то мы видим истинный, настоящий...
   Приказываю взять священника под арест и сопроводить в здание ратуши.
   -- Зачем вы мне лгали?
   Угрюмое молчание. Согбенный, священник удаляется под присмотром конвоя. Ничего, постараемся создать ему максимально комфортные условия. Дня два посидит у нас под арестом, потом отпустим. Чтобы впредь неповадно было лгать русским офицерам. Тем более находящимся под колпаком у органов.
   22. Настоящий "черный крест", безусловно, представлял из себя большой интерес. Пока мы его осматривали, в церковь заглянула олд-мадам с какой-то коробкой под мышкой. Наши ребята поначалу несколько переполошились, я услышал где-то даже слова: "Бомба!" Завидев нас, мадам стремительно развернулась и, несмотря на свой возраст и внешнюю дряхлость, очень быстро вышла из храма. Еле догнал, по пути позвав с собой Аратюняна -- переводить.
   Настиг старушку в тот момент, как она остановилась на углу какой-то улочки и вытирала платком глаза. Стремительно выхватываю из ее рук коробку. Там оказалась дохлая кошка.
   -- А где мсье такой-то?
   -- Это кто?
   -- Наш священник, или, как вы говорите, "пастор".
   -- Мсье такой-то сильно устал и отдыхает под надзором русских солдат в здании городской ратуши.
   Мадам стала говорить, что у нее умерла кошка, что она (мадам, конечно) очень расстроена и искала нас: не помогут ли русские солдаты немощной старушке вырыть в лесу маленькую могилку для ее несчастного животного?
   Пришлось ради хороших отношений с аборигенами отослать двух рядовых на "опасное боевое задание". Двое наших парней вскоре вернулись, неся с собой несколько бутылок вина, и передразнивая плохой русский той женщины: мое домашнее вино самое лучшее домашнее вино во всей округе, никогда не берите бутылки домашнего вина у мадам такой-то, такой-то, а тем более у мадам такой-то!
   23. Я расставляю видеокамеры, прожекторы, софиты и прочее, налаживаю радиосвязь с ратушей, оттуда -- с Москвой и с ГРУ Западного фронта. Посылаю видеосигнал Ткаченке, докладывая, что на месте и приступил к осмотру этой странной реликвии. Докладываю, что меня пытался обмануть священник. Ответа из Москвы долго нет, но примерно через полтора часа приходит пятнадцатилистный факс с изображением креста, его выбоин и их истории. Подпись -- зам Ткаченко. Сам полковник в отпуске.
   24. Если тайно за мной всю дорогу сюда кто-либо и приглядывал, то сейчас, наверняка, такой человек тоже есть.
   Вечером, после кропотливого первого визуального осмотра "черного креста", ко мне подошел один из саперов и предложил закурить. Я спросил его, что у него есть. Он мне ответил, что "Марльборо".
   -- Откуда это у вас?
   -- С Востока, вестимо.
   -- Уж не из самой ли долины Меггидо?
   -- Нет, уж извини, друг, я ведь только "Армейские" уважаю. За то, что они наши. -- Парень, ухмыльнувшись, отошел в сторону.
   25. Изучая факс, я обнаружил множество интереснейшей информации: на кресте имеется всего 16 выбоин и все они -- результат долгого и кропотливого труда предыдущих четырех экспедиций, с задачей по уничтожению "креста".
   Выбоина N1 -- 4 на 4 мм в ширину, 1 мм в глубину -- результат подрыва 500 килограммовой авиационной бомбы, прикрепленной к "объекту". Выбоина N 7-- 6 на 7 мм в ширину и 2 мм в глубину -- результат сверхточной, лазернонаводимой стрельбы из 20 мм пушки САУ в одну точку.
   Снаряды попадали в одну точку на кресте 1347 раз. Те, что не попадали в конкретную для всех, одну точку: не оставляли на кресте никакого следа.
   Ну, и так далее по списку. Самых наибольших результатов удалось добиться третьей экспедиции: они сумели произвести несколько сот направленных взрывов в одной конкретной точке на камне креста и при этом создали на его "лице" выбоинку сантиметр на сантиметр в ширину и в длину, а так же 3,78 мм в глубину. Ясно одно, все они быстро выдохлись.
   Осматривая визуально крест и одновременно снимая его для протокола на видеокамеру, поражаюсь филигранной работе мастеров, его создавших: выточив из хрен знает какого камня, черт знает какой твердости крест, после миллиметр за миллиметром наносить на него очень уж "деревянный" узор, как будто бы крест изначально был создан из дерева, но лишь после отвердел до твердого суперсверх каменного состояния. И еще, по цвету крест был даже очень черным. А еще он был как бы весь очень отполирован. Ну, просто блестел весь, как черная шахматная фигура. На вертикальной стойке креста, в месте, где сопрягались стойки, некто некогда незнамо чем выгравировал как бы следы некоей столярной работы, неизвестного мне свойства, а так же воспроизвел как бы растрескивание дерева после этих самых столярных работ. Кому все это запонадобилось?
   Все время осмотра со мной рядом был Лукин, он только как-то по-особенному поднимал бровь вверх и цокал языком.
   Так или иначе, но стало ясно: с этой штукой в принципе ничего нельзя сделать. Нам доверили в общем-то невыполнимую миссию.
   26. Информации не было никакой, а священник, пусть и так наивно, пытался утаить крест от нас. Я подумал, что если где-то и есть вероятная хоть малейшая зацепка, хоть малейшая ниточка, за которую после можно было бы потянуть, то нам просто сам Бог велит отправить ребят в дом к этому "отцу святому", не брезгующему иногда и нарушить заповедь "не лги".
   27. Конечно, результаты были, но все их можно было бы смело отнести к мистике. Мы сняли компьютер из дома священника и установили его в храме. Мы вынесли из его библиотеки все книги, даже порно-- журналы. (Ребята с удивлением смотрели на них -- что это? Простейшие пособия по анатомии женщины? А нельзя ли было все так подробно показать всего лишь на одной девушке?)
   Я потупляю взгляд и командую:
   -- Ну! Все! Чего оробели? Быстро за работу. Дай мне эту лабуду сюда! Никогда не слышали "Голос Британии"? Молодцы! За это можно получить... дай бог памяти -- до двух лет.
   Итак, вместе с Левоном Аратюняном и Михаилом Лукиным копошимся в компьютере священника. В нем много текстов, а так же картинок. Наконец найдя то, что надо, Левон скороговоркой начинает переводить:
   -- Черный крест. "Околохристианская апокрифическая легенда". Крест, созданный из дерева, с вкраплениями кусков смоковницы, на которой повесился Иуда Искариотский. Некогда созданный одним из первых христиан-проповедников в начале II века нашей эры, пользуется весьма дурной славой. Сотворивший его мастер (столяр, христианин, проповедник) был, по легенде, распят на нем филистимлянскими полицейскими военными за проповедь Евангелия. Через несколько дней распятый воскрес. Так же по легенде, если на этом кресте расположить - в виде распятия мертвое тело живого существа, то оно воскресает. Это касается так же и людей. Кровь мертвых тел, пропитывая крест, делает его все более и более твердым.
   Священник создал обширную базу по "теме"... Да, но это лишь только легенда.
   28. Один из рядовых, подходя, просит "разрешить обратитсяь". Ему кажется, что в доме священника кто-- то обитает, кроме священника.
   Предлагаю ему, если уж он такой умный, вместе с двумя-тремя товарищами устроить (ну, раз уж все так серьезно) в доме "пастора" засаду и выловить этого "кого-то".
   29. Тем временем иду в ратушу и пытаюсь разговорить "отца святого". Но он ни в какую не хочет говорить ничего о черном кресте. Он рассказывает охотно о здешних мадам и мсье; оказывается, здесь есть врач, который лечит всех сейчас, после отмены нашими властями франка, за бесплатно, есть булочник, он тоже для стариков печет серый хлеб бесплатно, ведь партизаны снабжают олдмобили (шутка такая) лишь армейскими консервами.... Еще, говорю, есть мадам, которая приносила к вам сегодня свою дохлую кошку...
   Священник смеется.
   Они же все старенькие. Они немного уже не в себе. Маразм, так сказать, что с ними поделаешь?
   30. Тем временем ребята совершенно не зря сидят в засаде в доме священника: буквально тем же вечером они поймали партизана. Пока я возвращался к храму, по дороге встретил этих наших солдат, ведущих парня, который был одет во все черное, а так же у него был черный, залихватски набекрень, берет. Ребята его чуть не линчевали, но я не позволил. Так вот, оказывается, кому принадлежали порнографические журналы! Красивый молодой человек с длинными светлыми волосами и ярко-голубыми глазами. Он так...печально смотрел по сторонам, время от времени запрокидывая несколько горделиво голову назад.
   Что-то в нем мне не понравилось, и я приказал ребятам засучить рукава черной рубахи этого парня. Оказывается, я все интуитивно чую: вены у него на руках были просто исполосованы, в нескольких местах, как мне показалось, намечались тромбы... вот такой сгусток крови, но не в вене на руке, а в мозгу -- и все!
   Вечером беру Михаила Лукина с собой, и мы идем навестить партизан. Мы все больше сдруживаемся с этим парнем и обмениваемся адресами. Только ему я доверяю и рассказываю, что был, хоть, недолго, в плену у партизан. У партизан нас снова принимает знакомый уже командир. Спрашиваю его, не является ли членом его отряда парнишка, которого мы сегодня поймали в доме священника.
   -- Нет, конечно, парень хоть и выглядит как партизан, да ему далеко до нас. Это просто сын этого святоши, закоренелый наркоман, лечащийся, но безуспешно, у местного доктора. Скорее всего, думаю так, дело безнадежное. Парень просто тает на глазах, и ничто ему не может уже помочь.
   Напоследок командир местного партизанского отряда сопротивления нас предупредил, что, по его данным, как ему сообщают от его командования-- на днях в городе Пойак русские войска боевыми пулями в упор расстреляли многотысячную демонстрацию протеста. То есть теперь партизанское движение Франции просто обязано чем-то ответить, отомстить. Скорее всего, на днях по вам будет нанесен сильнейший партизанский удар. Против вас выставят, наверное, до тысячи бойцов. Здесь ваш отряд просто идеальнейшая жертва. Благодарю его за информацию, спрашиваю, не будет ли его отряд участвовать в "карательной акции".
   -- Нет,-- говорит,-- конечно мы будем обязаны поддержать, если что, своих всяческими припасами и при необходимости принять раненых, но конкретно наш отряд принимать участие в нападение на вас не будет.
   -- ???
   -- Я все еще надеюсь на то, что вы сможете сделать то, для чего вы сюда прибыли.
   -- А я в этом уже начинаю сильно сомневаться! Мы расстаемся и возвращаемся в замок -- нужно оповестить всех о том, что пора готовиться к бою.
   Полная
   Боевая
   Готовность.
  
  
   Часть 4
  
   01. Тем временем в ратуше мы разместили священника и его сына в соседних камерах. Сын священника настолько плох, настолько запущена его наркомания, что он однажды, в одну из ночей, умирает. Как ни старался наш медик -- все его усилия были тщетны. Да и что он мог поделать в приближенных к боевым условиях? Отец, услышав о смерти сына, рыдает днями напролет и обещает его "вытащить". Священник упрекает нас в том, что мы не позвали лечащего доктора, но на самом деле доктор просто исчез. Мы многократно посылали людей к нему домой, если бы он был в городе, то точно уж мы его как-нибудь, да застали на месте.
   Приказываю временно труп парня поместить в местном морге, постараться завести холодильные установки, подключив их к нашему электрогенератору. В морге обнаруживаем несколько трупов, которые уже и не пахнут: с тех пор, как отключили электричество, они уже успели и протухнуть и отпахнуть... Кладем несчастного парня в свободную ячейку. Блюю в сторонке, вдали от взглядов солдат, при воспоминании вида этих развалившихся на составные тел. Неожиданно обнаруживаю рядом рядового. У него то же самое, по той же самой причине.
   02. При всем этом еще, вспоминая предупреждение командира французских партизан, стараемся максимально защитить замок от попытки проникновения партизан, пусть даже в ходе хоть самой наисмелой и дерзкой атаки. Когда наши ребята активно минируют северную сторону крепостной стены замка, конечно это нападение и происходит. А у нас, практически, все командиры "в поле". Со мной рядом лишь Лукин. Завязался неравный бой, в противостоянии которого был перевес численности на стороне наших врагов. Скажем так, один против тридцати. На момент нападения "в поле" находилось около сорока наших саперов, которых мы могли поддержать с крепостной стены лишь сотней стволов. Им бы только пробиться к воротам, но, к сожалению, парни были взяты врагом в полукольцо.
   Никогда не забуду, как со словами "Россия превыше всего" погибали наши лучшие солдаты; Михаил Панков, несмотря на близко подошедших партизан, обстреливавших его метров с восьмидесяти, под пулями как ни в чем не бывало продолжал минирование, он хотел закончить свою работу, потому что все и всегда доводил до конца, так его учили. Нечаянно задев за собственноручно установленную мину, Михаил подорвался. Наверное, метров на пятнадцать вокруг лежали его синего цвета внутренности, пока он, в конвульсиях, еще несколько минут умирал, с высоты крепостной бойницы я видел его глаза: он смотрел в нашу сторону и, перед самым концом улыбнувшись, помахал на прощание рукой. Александра Комиссарова французский снайпер застрелил прямо в глаз - это у них, французских партизан, шутка такая над солдатами-очкариками. Поэтому в армии людей с плохим зрением снабжают линзами, но дальше надевать их или нет -- дело свободного выбора самого солдата. Никогда не забуду, как четверо ребят несли Сашу на руках, его очки были перебиты пулей на две части, осталось лишь одно очко, которое безнадежным маятником болталось на душке на его окровавленном правом ухе. Пытавшемуся помочь еще живому Комиссарову медику Артему Прокофьеву снайпер отстрелил правое ухо -- Артем схватился за голову и упал, обливаясь кровью. Левон Аратюнян со снайперской винтовкой, обнаружив раньше всех врага, успел залезть на дерево, и ведя меткий огонь, смог некоторое время сдерживать (один!) натиск врага с левого фланга. Положив около двадцати партизан ранеными и убитыми, Левон погиб. Одичавшие от вида крови партизаны еще долго решетили из пулеметов его безжизненное тело, застрявшее в ветвях.
   Квасникову Ивану взрывом гранаты вышибло глаза, тогда он, повернувшись лицом к неприятелю, улыбнувшись, превозмогая боль, вынул из кобуры "Стечкина", и вставив ствол себе в пустую глазницу, вышиб себе мозги. Так нас учили в училищах: даже если ты умираешь, когда все уже для тебя потеряно, производить действия по психологическому воздействию на противника.
   Последним из всех наших ребят, кто минировал подходы к северной стене замка, погиб Роман Ракитин, встав во весь рост с гордо поднятой головой, подняв пулемет и не переставая из него стрелять, он закричал:
   -- Россия! Россия! Россия!
   Эти подлецы особеннно долго терзали тело нашего героя огнем из своих М 16 Wv.
   Подвиг Ракитина, как и подвиг героической смерти всех остальных наших товарищей, воодушевил нас -- я перестал лить, как баба, слезы и жевать сопли... Подхватив голос Ромы, слабевший от пуль, пронзавших его тело, мы стали вопить:
   -- Россия! Россия! Россия! Россия! Россия превыше всего!
   В этот момент приказываю Лукину срочно бежать в ратушу и вызывать вертолеты. Чтобы он слушал и исполнял приказы, а не рассуждал по их поводу: "Я ребят не брошу! Я ребят не оставлю!" -- бью его по лицу:
   -- Исполняяяяяять!
   Тем временем, уничтожив сорок наших человек в неравном бою в поле у крепостной стены, французы пошли на приступ. Они достали деревянные лестницы и полезли наверх. Продолжаем отстреливаться как можем. Кидаем гранаты, а из самых близких к земле бойниц поливаем врага огнем из огнеметов. Вы еще запомните нас! Кто-то запел гимн нашей державы. Его тут же подхватили десятки других глоток:
   Из пепла воскресши-- меня не забудь Россия-- превыше всего!
   Хрена лысого воевать, продвигаясь медленно? Стремительная атака -- залог наименьших потерь. Теперь-то я вспоминаю неотесанного Орлова совсем по другому. Отец родной, да ведь хотел лишь, чтобы мы в переделке имели хоть на немного шансов побольше к тому, чтобы выжить. Какой же я был неблагодарной скотиной! Никогда себе не прощу.
   Хоть мы и успели положить сотни три врагов, не меньше, но все равно их столько, что, кажется, устоять нам не придется. Возвращается Михаил и докладывает, что сделал все как надо -- сюда вскоре пришлют штурмовые вертолеты, но даже раньше их прилетят штурмовые самолеты.
   Скорее бы, скорее бы!
   Раньше я думал, что все летчики -- надменные, горделивые щеголи, чрезмерно зациклившиеся на своей форме. Теперь же... Соколики родные! Ну, где же вы?
   Наши потери, несмотря на то, что мы ведем огонь с очень хороших позиций, сквозь узкие щели бойниц, все возрастают. Мне почему-то очень не хочется, чтобы Лукин погиб. Он моложе меня года на три -- самый младший из всех офицеров. Приказываю ему отпустить из-под ареста священника. После чего пойти на пост к черному кресту. Чуть не плача: "А как же ребята?" -- он все же исполняет.
   Потом мы начинаем скидывать на головы французов мины для минометов, бросать мотки колючей проволоки и сыпать противопехотные отжатые мины... Черный дым, марево и огонь. Все-таки они не могут взобраться пусть даже в самый нижний ряд бойниц. Наши ребята дерутся в рукопашную штыками: "Это вам от матушки России!" -- но стоят до конца.
   Когда все же в одну из бойниц проникают враги, паренек, "державший" ее, видимо, почувствовав в этом свою вину, дергает кольцо гранаты, висящей у него на бронежилете -- за одной детонируют все остальные гранаты, и шестеро влезших французов пронзает сотнями осколков.
   -- Ребята! Держитесь! -- неожиданно заработала "местная" рация. -- Не покидайте пределов "объекта 112" и по возможности найдите себе укрытие.
   Штурмовики сбрасывают первые бомбы.
   03. Ткаченко не интересует, сколько мы сегодня потеряли парней.
   -- Хоть на сколько-нибудь, хоть на чуть-чуть вы смогли продвинуться? Ну, может быть, появилась хоть какая-нибудь зацепка?
   -- Боже! Что я наделал!
   -- Наоборот, сегодня я сдуру приказал отпустить из под стражи человека, который , судя по всему ,об этом знает больше, чем остальные.
   -- И что же?
   -- Он тут же исчез.
   -- Куда?
   -- Смеетесь? Откуда я знаю?
   -- Нет, Алексей, мне сейчас не до шуток, наверное вы не до конца понимаете, какая ответственность возложена сегодня на вас. Нам просто казалось, что вы можете взрывать так, как никто другой...
   Ну, ладно, я объясню вам все. Скорее всего, вам это все покажется странным и невероятным, но прошу вас, я не приказываю, прошу вас, выслушайте меня внимательно. Этот Пашкевич, старый пердун, изменил весь ход российской истории: вначале он с помощью креста воскресил вашего тезку -- лидера маргинальной революции двадцатых годов -- и использовал его как марионетку для захвата власти в стране. Потом он, все время экспериментируя с крестом, научился "модулировать" газы направленного психического воздействия на человека. По профессии Пашкевич химик, и специализировался он на отравляющих веществах, работал на секретных предприятиях оборонки. Крест дал ему возможность путем диких экспериментов -- а вы бы знали, сколько тел расстрелянных из тюрьмы в Москве направлялись не в крематорий, а к нему в Питер, в холодильниках, осуществить в этом деле настоящий прорыв! Мертвые тела на кресте -- несмотря на то, что они мертвые -- мутируют, что у трупов животных, что у трупов людей появляются новые отделы мозга, но некоторые старые абсолютно отмирают. Получается новое существо с активным желанием удовлетворить свой голод, но предпочитающее почему-то лишь живых существ. И жрать они любят, пока ты еще жив. Когда жизнь в тебе иссякает, интерес пропадает тут же. Абсолютные монстры.
   Итак, Пашкевич создал газы направленного воздействия на мозг человека: мозг меняется, мутирует , изменяется физически в черепной коробке. Понимаете? Зато человек приобретает определенный набор нам необходимых черт: невозмутимость, наивность, веселость. Мы пол-Европы опылили газами, меняющими -- и, заметьте, моментально и навсегда -- человека. С фронтов возвращаются десятки тысяч наших ветеранов, лишенных напрочь воли к жизни. Людей, которыми можно лишь управлять и потакать. Огромное количество людей, в мозгах которых сдохла и теперь гноится агрессивность и инстинкт самосохранения. Зато заметны признаки появления новых отделов. А там что? Какие желания, которые, может быть, люди со временем просто не смогут контролировать, они будут думать, что делают все так, как надо, но при этом будут совершать что-- либо ужасное?
   Люди просто нанюхались газов.
   Газы Пашкевича весьма опасны. Вы помните об Иуде Искариотском? Когда он повесился на смоковнице, у него из живота вывалились внутренности. Я думаю, он жил, вися несколько часов. Просто в таком состоянии наступает смертельное удушье. Но так как через смерть его тело уже прошло, он стал "кем-то", наверное с новыми отделами головного мозга и с отмирающими старыми; смерть не смогла избавить его тело от боли, вызванной впивающейся в шею веревкой и удушья, потому как с точки зрения нормальных живых тело уже было мертво -- но оно живо, то вследствие многочасовой, наверное, борьбы тела с веревкой в конце концов перенапряженные мышцы живота... а кто знает, на что способны наши мышцы после многочасового напряжения -- никто еще не пробовал что-либо такое над кем-то проделать,-- так вот, скорее всего, происходит разрыв нижней (наиболее мягкой) части живота Иуды. Первый, как мы говорим, вампир.
   На сегодня же ситуация такова: американцы и англичане знают, что причиной быстрого продвижения наших войск на Запад является использование нами особенных газов. Они стараются, и небезуспешно, оградить свои войска от наших химических атак. Еще они активно сотрудничают с другими странами, с которыми воюем мы. Такими темпами вскоре мы вынуждены будем воевать против многих стран, но без нашего мощного стенобитного орудия -- газов. Они или применят что-то вроде нашего против нас, или научатся терпеть на себе наши газовые атаки, перенося их без особого для себя вреда. То есть мы на пороге войны без особых преимуществ для себя -- и при этом со многими противниками сразу.
   Чтобы исправить ситуацию, Пашкевичу придется разрабатывать еще более сложные по сути и эффективные по воздействию газы.
   Но все осложняется тем, что на сегодняшний день Пашкевич-- это человек, мозг которого очень хорошо работает. Лишь на науку. А отличить нормальную политическую идею от глупости-- увы, уже не способен. Недавно Пашкевич изъявил желание создать некую универсальную, применяемую в России идею единения славянского единства, а так же... сионизма! Для чего это, вы думаете, Пашкевич послал наших брать Иерусалим? Сам-то он кто, как думаете? По-этому, на сегодня в Генштабе имеет место идея прекратить полностью эксперименты Пашкевича. Особо он подчеркивает слово "полностью".
   -- Тогда почему бы вам не забрать этот крест и не привезти его, скажем, в Москву, и оттуда на Новую Землю, туда, где ядерный полигон, и там оставить в эпицентре?
   -- Нет, это исключено, как только крест окажется в Москве, люди Пашкевича обязательно сделают все, чтобы крест достался ему. Да и кто вам сказал, что он разрушится от ядерного взрыва? Авиационная пятисоткилограммовая бомба создает на небольшом участке давление многократно большее, чем атомная бомба.
   -- Алексей, поймите, Пашкевич долго ждал этого момента, сейчас он на пороге этого своего нового открытия-- внушить миллионам людей какую-то сумасшедшую утопию не путем пропаганды, убеждения или еще чего-то, а путем распыления газов. Но, по нашим сведениям, для полного успеха ему необходим черный крест. Насколько нам известно, Пашкевич собирается забрать его с помощью нескольких наших пехотных частей, находящихся сейчас в Испании: сегодня в вашем направлении уже выдвигается генерал Пустовалов-- приятель и верный пес Пашкевича. Наверное, он скоро со своими войсками окажется в замке... то есть у вас на все осталось меньше пяти дней. Если еще есть.
   04. А мы зализываем раны: потеряли около 70 человек, и их необходимо срочно кремировать. Партизаны еще не очухались от налета нашей авиации, но ничего, пройдет время -- и все будет в порядке. К моему счастью медик Артем Прокофьев остался жив. Ему оторвало ухо полностью, он потерял много крови, но он жив. Я очень рад. Артем помог очень многим людям.
   Снаружи замка сотни тухнущих на жаре трупов партизан. В самом замке начались непонятные пожары, вспыхивающие то тут, то там. Замок хорошо заблокирован, мы следим за воротами, всеми бойницами, за каждой щелью, но после я понимаю, что с семьюдесятью людьми личного состава защитить или даже охранять такую громадину эффективно вряд ли смогу.
   Приказываю всем заняться закладыванием нижних бойниц крепостной стены. Когда все сделано -- хоть и наспех,-- все-таки какая-то защита у нас есть, мы покидаем ратушу и группируемся вокруг храма. Занимаем сам храм, а так же несколько прилегающих к нему домов. Все устали, но времени нет совсем. На нас напали утром, а ближе к вечеру на центральной площади замка, где и всегда, совершил посадку вертолет с авиационным офицером. Офицер долго меня расспрашивал: откуда могли прийти партизаны, где могли быть их скопления,-- для того, чтобы нанести туда еще авиационные удары, силами штурмовиков и штурмовых вертолетов.
   Я припомнил, что когда мы отбивали партизанскую атаку, то заметил среди партизан лица, виденные мною в лагере, расположенном недалеко от замка,-- значит, делаю я вывод, командир того отряда меня обманул, сказав мне, что его отряд в действиях против нас участвовать не будет. Его никто не тянул за язык, а командир должен быть хозяином своих слов. Мщу ему и его отряду, сообщая координаты его "шакальего логова" в лесу. Да, они поймут, кто навел авиацию, да, они будут мстить. Да, у нас были некоторые договоренности о невмешательстве. Но не мы, а они их первыми нарушили. Месть на войне почти никогда не кончается.
   Прошу офицера повременить с налетом на партизан, а выслать лучше санитарные вертолеты для наших двенадцати раненых. Офицер соглашается:
   -- Уже делаем! -- и приказывает своему заму определить необходимое количество вертолетов.
   Смотря вокруг себя на этот уютненький городишко в окружении крепостных стен, он замечает, что:
   -- Вам не плохо бы подкрепленья-- бы!
   Я лишь ухмыляюсь: -- "Ничего, сами справимся".
   -- Ну, если что, сигнальте --- прилетим.
   -- Да, знаем, спасибо, но только через час.
   05. На следующее утро два больших медицинских вертолета в сопровождении четырех вертолетов-штурмовиков забрали наших раненных товарищей. Прощание с теми, кто был в сознании и мог прощаться, было недолгим, но сердечным:
   -- Держитесь, ребята,-- кричали нам они, поднимаясь на вертолетах в чистое небо Франции. А мы им немного завидовали.
   Перед отлетом я все пытался разговорить Артема Прокофьева, но парень все никак не приходил в себя, все бредил. Он все пытался спасти Комиссарова и , гладя мне в глаза, серьезно, как будто бы даже и не бредя, говорил: -- "Это еще ничего. Пулю я выну, потом анастезия, реанимируем Сашу, все будет хорошо..."
   -- Артем, Саша погиб!
   -- Что ты! Что ты! Он ранен. Я же говорю тебе, пу-лю я вы-ну... -- и так без конца.
   Потом мне сообщили, что Артем не долетел до госпиталя.
   Затем понимаем, почему город постепенно захватывают пожары: из лесов, не очень серьезно, но так... время от времени по нам ведут огонь из минометов партизаны. Мины с напалмом.
   06. Опять я в храме, у этого креста, будь он проклят, но развязки все не предвидится. Чуть ли не нечаянно обнаружили, что в храме кто-то побывал, когда нас не было. Пока мы воевали, на кресте появилась какая-то отвратительно пахнущая слизь. Но нам, как всегда, некогда, и я как бы не замечаю этого происшествия.
   Нас осталось всего 58 человек, включая меня и Лукина, курсантов-практикантов, а по совместительству еще и командиров для еще более молодых ребят, чем мы. Тогда принимаю решение разбить наш отряд надвое для того, чтобы одной половиной руководил я, а другой -- Дмитрий. Диме и его отряду поручаю еще раз осмотреть весь замок на предмет наличия в нем возможностей для партизан проникнуть к нам.
   07. Не успел я снова засесть за записи в компьютере священника, переводя их с помощью мощной армейской программы-переводчика, как в храм врывается опять та самая мадам, просившая нас помочь ей похоронить кошку, и, не глядя ни на кого -- в руках у нее опять коробка,-- направляется к алтарю. Когда же ребята ее нагоняют, чтоб выяснить, в чем дело, она делает очень театральный жест рукой и говорит:
   -- Смотрите! Сейчас произойдет чудо!
   Когда она это сказала, все, кто был в тот момент с ней рядом, набросились на нее: черт знает эту старушку, что еще за чудо она нам приготовила, вдруг она на старости лет чудом считает связку гранат? А что настоящее для нее, наверное, чудо так она его, наверное, никогда не видела.
   Подбегаю к коробке, упавшей на пол, открываю: боже мой! Мерзкая вонь: внутри кусок гнили, вони, шерсти и земли -- бабушка снова нам принесла свою кошку. Из лесу она ее выкопала.
   Я начинаю сердится, и, иногда мне так кажется, еще немного и начну вести себя неправильно. По рации говорю Михаилу, чтобы он со своими ребятами после осмотра крепостной стены обыскал все дома в замке на предмет... местных жителей.
   Ближайшие два дня здесь будет жарко. Несмотря на то, что небо снова заволакивает бледно-серыми, низкими и выглядящими теплым ватным одеялом тучами.
   08. В который раз я размахиваю белым платком? А... не важно.
   Ко мне, к воротам замка приходит партизанский "товарищ представитель":
   -- ???
   -- Мы вынуждены временно выселить этих двадцать шесть стариков из их домов; вы сможете их пристроить?
   -- Уи... а вы не будете нас обстреливать, когда мы будем забирать тела наших товарищей из-под крепостной стены?
   -- Нет. Пожалуйста, забирайте.
   -- Как там поживает наша реликвия?
   Не знаю, откуда, но во мне появляется уверенность, и я отвечаю:
   -- Скоро у вас здесь не будет никаких таких реликвий!
   Вижу, что парень получил от таких моих слов какое-то облегчение.
   Наверное, зря я так: мы передаем стариков в руки партизан, точно зная, что завтра лагерь, если найдут, сотрут с лица земли... Пытаюсь чем-то оправдать себя. Мы не можем больше их кормить, самим мало, а эта сумасшедшая, которая со своей кошкой уже два раза пугала наших ребят так, что оба раза они ее чуть не пристрелили, да и найдут ли наши вертолетчики лагерь в лесу? Ну, и прочее...
   Нет! Я бегу изо всех сил и догоняю партизан, уводящих под руки этих немощных мужчин и женщин, некогда отработавших свое и теперь ожидающих своей очереди в рай или ад:
   -- Скажите мне, только честно, почему ваш командир мне солгал, что вы не будете участвовать в атаке на нас, а вы участвовали?
   Партизаны и старики обступили меня кольцом:
   -- Мсье, наш командир, тот, с которым вы разговаривали перед самым боем, погиб, и на совещании командиров вместо него был уже другой.
   -- Тогда... тогда... завтра утром ждите вертолеты.
   -- Вы хотите сказать, что завтра утром прилетят ваши вертолеты бомбить наш лагерь?
   -- Если хотите жить, уходите.
   А тем временем у нас остается всего два дня.
   08. Временно прекратились обстрелы из минометов, но пожары уже потушить невозможно. Связывался Мирошниченко, он был урюм, видимо, разуверившись в нашей попытке.
   -- Вы ведь даже ничего не попробовали с крестом сделать -- ничего!
   Оправдываюсь, что обнаружил по кресту большую базу данных.
   -- Большую базу данных, старых глупых сказок? -- Он переходит на крик: "Да вы знаете, каких усилий мне стоило не позволить Пашкевичу перевезти крест в Россию? Я даже просил назначить меня командующим ГРУ Западного фронта, а не всей нашей разведки, для того чтобы быть поближе к этому проклятому кресту, а вы? А что сделали вы? -- Сколько я это уже слышал. -- Нет, вы определенно опять хотите в расстрельную тюрьму.
   Рпв.
   09. Кроме стариков, нами переданных под заботу партизан, во время рейда по домам было обнаружено еще два трупа. Труп номер один -- местного доктора, лечившего всех здешних, то есть тутошних людей; а труп номер два -- булочник, пекший бесплатный хлеб всем жителям замка.
   Это ужасно, но они все также покусаны.
   Пока мы сдерживали атаки партизан, кто-то успел воспользоваться крестом. Видимо, какая-нибудь старушенция над свей собачкой эксперименты ставила.
   А я устал, и я хочу спать и даже не лгу.
   Вместо этого я ношусь по горящему городу, все больше и больше отсылая солдат, находящихся вокруг меня, в храм, отдыхать, баиньки, и тем самым все более усугубляя их чувство обеспокоенности. В конце концов всех собираем в храме, разбиваем с Михаилом снова на две части, но по принципу уже -- кто спал, кто не спал, и принимаем решение, что ввиду огромной усталости всех солдат будем делать так: пока один отряд отдыхает, другой бодрствует. Отдых - это не обязательно сон и будет продолжаться он по полсуток.
   Но перед тем, как дать команду "разойтись", выводим всех на площадь перед храмом и кремируем в огромном костре величественно, на специальных носилках сложенные в несколько рядов, как в Древнем Риме, тела наших павших товарищей.
   Последний раз вижу их лица. Больше не увижу никогда. И мы, оставшиеся в живых, поем для наших мертвых товарищей похоронную армейскую песню:
  
   -- Мой товарищ,
   Душа
   Не исчезнет в огне,
   Твое сердце теперь
   Будет
   Биться во мне!
   Многие не могут сдерживать слез, и, к ним поворачиваясь, товарищи пытаются их утешить. Я тоже прослезился, восхищаясь мужеством этих ребят. Они столько перенесли, столько перетерпели, но никто не ропщет, никто не говорит о том, что мне бы пора давно исполнить приказ, который мне дан начальством.
   Наступает затишье, пока еще не такое тревожное, как перед бурей, но затишье, момент отдыха. Михаил, сам от усталости еле на ногах, уговаривает меня прилечь.
   -- Этот крест -- вечный! Ему по барабану, когда ты его взорвешь -- сегодня ли, или завтра с утречька. А вот ты - не вечный, а несвежий командир -- кому нужен?
   Я соглашаюсь, я чуть ли сейчас не безумею от желания спать. Ложусь на деревянную лавку, говорю Мише, чтобы, если что, он меня будил, и накрываюсь одеялом. Где-то рядом слышу, как ребята говорят друг другу:
   -- Тише! Командир спит!
   Но я слышу, и кричу:
   -- Мужики! Говорите как можно громче, мне так лучше спится!
   Благодать-то какая! Растянутся так -- всем телом! Подумав: благодать; почему-то вспоминаю о Боге, как нас учили в школе молиться:
   -- О, мой Бог, иду я спать
   Ложусь, усталый, на кровать,
   Если я умру во сне,
   Ты
   Позаботься обо мне!
   Господи? А Ты не мог бы мне показать, как мне разрушить этот крест? С младшей школы не обращался к Богу, но сейчас, думаю, можно, потому как я так устал, а тут такая благодать! Мне кажется, что я на небе...
   10. Впервые за два года мне снился сон, в котором не было ее. Бурные события последних дней все стирали из моей памяти.
   Раньше ночью мне или ничего не снилось, в основном, или очень редко снились сны, но там всегда была она.
   Теперь этого нет. Я почувствовал себя во сне, как человек, неожиданно получивший исцеление после долгих лет. Можно выдохнуть. Выпрямиться и ходить. Открыть очи - и смотреть.
   Мне снится маленький ребенок (мальчик), куда-то идущий по дороге, ведущей его через поле. Вокруг мальчика - только поле, а сверху -- небо. Где-то вдали и слева от мальчика и справа зеленеет (не чернеет!) лес. Вдруг я начинаю видеть этого мальчика как бы под лучами рентгена -- со спины, мальчик продолжает идти. Вот, черным, контуры мальчика, а внутри, в груди мальчика, большой-пребольшой бриллиант. Некий ангел, не вредя мальчику -- тот продолжает идти себе по дороге,-- берет своими руками этот камень и осторожно начинает вынимать. Он вынимает камень -- сердце мальчика, но мальчик жив, идет, то есть ясно, что с ним все в порядке, то есть и камень и мальчик только образ. В руках у ангела бриллиант начинает играть всеми своими гранями, переливаться, и раньше лишь слегка улыбавшийся ангел начинает просто сиять улыбкой! Потом звучал голос: "У Господа драгоценный камень -- сердце человеческое, благодарное Ему!" В этот момент я проснулся и вскочил.
   -- Сколько я спал?
   -- Всего час, товарищ командир-- спите еще!
   -- Нет, я больше не хочу! Лукин, марш спать! И... приятных тебе сновидений!
   Ору во всю глотку: -- Завтра припрется сюда Пустовалов, пригонит с собой тыщи три самосвалов! Ребята вскакивают, но потом, делая "понимающий вид", улыбаются: командир за один час выспался!
   11. Кто-то встает, пытается идти за мной.
   - Нет,-- говорю,-- я сказал "отдых", значит, отдых.
   Захватив с собой колун, иду в дом священника. Если он еще не сгорел. Вот у нас, в России, я никогда не видел еще, чтобы дом священника был так далеко от церкви-- целых семь минут ходу! А тем временем замок снова начинают обстреливать. Но уже не только минами с напалмовой начинкой, но и из крупнокалиберных минометов. То тут, то там видны следы не слабых разрушений. Ба-бах!-- и целый дом, этажей по четыре-- начинает оседать, падать и превращается просто в груду камней. Интересно передвигаться по улицам, когда в любой момент на тебя с неба может упасть смертоносный заряд!
   Дом священника поврежден. То есть слабо сказано "поврежден", на самом деле его снесло наполовину. Захожу внутрь и встречаюсь со "святым отцом". Он занят интереснейшим делом для хозяина дома: священник пытается его поджечь. Мощный армейский транслятор, работающий от батареек и висящий на кожаном шнуре у меня на шее, начинает работать. Транслятор переводит весьма криво, но что-то разобрать удается:
   -- Аа, здравствуйте уважаемые господа оккупанты!
   -- Здравствуйте дорогой вы наш хранитель оккультных реликвий. -- Верующий еще, блин. -- Где ж вы его только откопали, блин? А? Ведь долгое время об этом кресте не было ничего известно.
   -- Вы не поверите!
   -- Да что уж там, вы мне скажите, а там посмотрим.
   Мы улыбаемся друг другу, но оба настороже. Кажется, что еще чуть-чуть и мы бросимся друг на друга, а там -- кто первый вцепится в глотку другого. Медленно, словно боясь вспугнуть священника, достаю пистолет, заряжаю холостыми патронами и наставляю ствол ему в лицо. Вдруг вижу, что выглядит он неважно, у него перебинтованы кисти рук, какие-то пластыри на лице.
   -- Что это с вами, святой отец?
   Он продолжает улыбаться, как ни в чем небывало:
   -- Брился, порезался.
   -- А теперь, святой папаша, вы мне ответите всего на один вопрос, и я сопровожу вас до ворот, а после отдам на попечение партизан.
   -- Партизаны уже несколько месяцев хотят разрушить черный крест. И я их главный враг. Думаю, когда вы передадите меня в их руки, тогда подпишете мне смертный приговор.
   -- Даааааа? Тогда я вас отпущу на все четыре стороны. Идите куда захотите. Так вот мой вопрос: как уничтожить черный крест?
   -- Естественно.
   В этот момент он у меня на глазах достает из кармана... что бы вы думали? Заточку, медленно так достает, демонстративно и со всех сил бросается на меня. Я с испугу начинаю стрелять, но мои патроны холостые, ими убить невозможно. Священник начинает смеяться и еще более и более распаляется.
   -- Гляжу, вы без бронежилета? А зря!
   Рояль был в кустах, раздался выстрел, и священник упал на пол второго этажа своего дома. Дом был как бы разрезан пополам, а на улице стоял заспанный Михаил и щурился. Рядом стояли еще двое наших парней. Михаил, призакрыв один глаз, спросил:
   -- Эй, ну ты куда исчез?
   -- Мишка-- Мишка, где же твоя крышка? Ты только что шлепнул нашу последнюю надежду получить хоть какую-то информацию о том, как уничтожить крест.
   -- Извини, я тут думал, что тебя убить хотят, уж прости!
   А я начинаю колуном разносить в клочья то, что осталось от уютного, видимо, домика. Бью по стенам, по полам, ломаю двери и сантехнику. Михаила отправляем досыпать, а двое остальных начинают помогать мне. Машем колуном посменно, минут по пятнадцать. В конце концов разбив пол в комнате, которая на одну треть обрушена, обнаруживаем примитивный тайник -- под паркетом, под ковриком конечно. Бумаги, старые и новые, написанные, конечно, по-французски. Пожелтевшие листы, заполненные каким-то готическим шрифтом, и листы, напечатанные на принтере. Ну, те, что напечатаны на принтере, можно распознать особым компьютерным армейским распознавателем. Но вот старые рукописи, клочки бумаги, на которых очень неразборчиво написано что-то от руки? Запихиваю все это за пазуху, и мы уходим.
   12. Тем временем мы все нужны. С нами связывается Ткаченко -- ничего нового; с нами связывается Мирошниченко -- у него хорошие новости: он сказал, что надавит на Пустовалова, и тот, возможно, остановит свое продвижение на сутки-- другие.
   Но потом, но потом нас достает знаете кто? Пашкевич.
   -- Ну что, дорогой вы наш родственничек легендарного Тарасенки? -- начал он, характерно так каверкая букву "р". -- Вы, по-моему, совсем ошалели, а? Я смотрел эти ваши обмены информацией с Ткаченкой и теперь могу доподлино сказать, что вы знаете, кому дорожку перебегаете.
   -- Я не родственник Тарасенко. Я только его полный тезка.
   -- Ну да, понимаю. Ваши маман и папан от вас с самого рождения скрывали вашу родословную, что ж, похвально, благородно. Но скажу еще больше, это я ввел в стране в обиход эти, но и не только, правила этикета. Так... но вы, юноша...
   -- Мне уже двадцать три!
   -- Ах, ну да, вы у нас взрослый, да, извините, забыл, значит, с вас спрос больше... Ну так вот, и теперь, юноша, вы сильно извратились, да еще так, что думаете, будто вам все можно. Можно трахать всех подряд, можно первому в стране человеку поперек горла костью встать. Вы думаете, что кто-то забыл за вами "Дело N 406867009"? А статья ведь серьезная, а? Самовольное прекращение без уважительной причины употребления таблеток "антисекс", к этому совращения другого человека -- иного пола,-- с последующим совращением. Вам не кажется, что это немного странно, что тогда вы ничего не получили?
   -- Меня не осудили за отсутствием улик.
   -- Ага, девочка не захотела вас выдать, ну и что же? Дело можно взять на "доработку" в любой момент! Да и вообще, когда это было видано, чтобы наш суд выносил оправдательный приговор? Да еще по таким причинам -- отсутствие доказательств? Молодой человек, вас очень долго опекают дяди из ГБ, но вы им нужны лишь для того, чтобы я не мог спокойно спать. Они вас используют -- вот увидите -- и выбросят. А то еще чего хуже -- шлепнут. Вот что, Алексей Алексеевич, послушайте меня, старого и многое видевшего человека, перестаньте играть в эти игры срочно и слушайте теперь уже мой приказ: черный крест не уничтожать, а завтра утром передать в руки Пустовалова. Иначе же... иначе не сносить вам головы - это я вам гарантирую. Кстати, этот ваш дружок любезный, Ткаченка, он этой вашей Олечке дедушкой приходится. Так что поберегитесь, насколько я знаю, он собирается вам отомстить.
  
   Часть последняя
  
      -- Ребята, стоявшие у меня за спиной, одобрительно загалдели:
   -- Ух ты, командир, а ты у нас сексом успел позаниматься? Ну, и как это?
   -- Херня все это, ребятки,-- отвечаю,-- не стоит, уж поверьте, этим увлекаться.
   Обычно в таких или им подобных случаях, в случаях, когда возникает, скажем, некое напряжение, всегда найдется человек, который правильной речью напряжение снимет. То есть когда, к примеру, среди какого-нибудь коллектива назревает недовольство руководством или же возникнут, скажем, какие-нибудь порывы к чему-то противозаконному, обязательно внутри самого коллектива есть тот, кто громко и очень убедительно будет всех наставлять на путь истинный. Просто это ребята из ГБ. Они везде.
   -- А я так и думал-- начинает разглагольствовать паренек, некогда мне предложивший "Марльборо",-- жена, секс, семья, дети -- зачем это все? Это лишь отвлекает от главного -- от службы в армии.
   Вокруг раздается одобрительный гул: да, да, у нас еще впереди такие цели, такие задачи -- столько еще воевать! Парень говорит, обращаясь ко мне:
   -- Не так ли, командир? -- взгляд его лукав, один глаз прищурен.
   -- Да-да, конечно так! (Сука.)
   Приказываю никому даже не думать о перерыве с приемом "антисекса". Сам лично проверять буду! Гул недовольства и недоумения.
   Сам себя спрашиваю: а тебе можно? Ну, Пашкевич, гад, знал, что сказать, по связи знал, что эти его слова не смогут не внести хоть немного сумятицы. Для разрядки посылаю солдат, которые были свидетелями моего разговора с Пашкевичем, на различные задания: двоих -- обыскать дома покойных булочника и врача. Судя по некоторым из уже переведенных бумаг, священник, врач и булочник сгруппировались в добровольном порыве к объединению вокруг этого креста, но пока еще не ясно, для каких целей. То есть... некогда сгруппировались. Остальных четверых я отсылаю сходить в морг -- посмотреть, на месте ли труп сына священника.
   Будьте осторожней: вполне возможно, что он жив и пожелает вами полакомиться.
   02. Двое возвращаются быстро: дома булочника и врача горят как свечки, просто полыхают! То есть священник, видимо желая, чтобы его база данных по кресту никому не досталась, вначале, прежде чем поджечь свой дом, поджег дома своих сподвижников. Как было ясно из бумаг, эти трое вместе занимались некими "научными экспериментами" с крестом. Затем возвращаются ребята из морга: труп сына священника исчез. А чего ты ждал? Только где он, если еще недавно мы прочесали вдоль и поперек весь замок в поисках живых людей, для того чтобы отправить их на попечение к партизанам. Одно из двух: он или в замке, или нет. Второе меня просто пугает. Монстр-кровосос, любитель парного человечьего мяска, сидит, спрятался где-то в городе, но мы не знаем где.
   В любой момент ожидай неприятностей, но мне кажется, что мы потеряли уже достаточно людей для того, чтобы понести еще хоть какие, хоть небольшие потери. Нет. Больше не надо!
   02. Тем временем в бумагах святого отца нахожу ответ на вопрос, где в замке можно хорошо спрятаться. Расселина в скале, прямо под храмом. Где же ей еще быть-то? И теперь уже мне не кажется странным то, что храм непосредственно своими стенами упирается в крепостные стены, и даже больше -- его колокольня служит боевой башней, как бы собой "вырастая" из поверхности крепостной стены. В расселину же путь один-- через дверь, хорошо замаскированную рядом с алтарем. О' кей. Значит, нам туда дорога.
   03.Быстро соскребываем недавно наложенную штукатурку с двери. Одновременно посылаю, с приказом быть крайне осторожными, людей, для проникновения в расселину с другого в нее входа -- из подвала дома булочника через люк по подземным переходам.
   Умоляю всех лишь об одном: крайняя осторожность. Нам не нужны новые потери. Сам же при этом лелею новые надежды на то, что, может быть, найду что-то, что мне поможет понять, как уничтожить черный крест.
   Итак, мы открыли дверь и попали в царство тьмы...
   04. Правда, ненадолго. Перемещаясь огромной кучей, испуганно целясь из всех видов стрелкового оружия во все стороны, мы, освещая себе путь вперед фонариками, сделав пару поворотов по коридору, судя по всему еще недавно сооруженному, натыкаемся на огромное пространство некоей черной каменной расселины. Две почти идеально вертикальные каменные стены расположены друг напротив друга метрах, наверное, в десяти с большими искусственно огороженными площадками наверху, еще выше -- пустое пространство метров на двадцать в высоту, над которым огороженный каменными ребрами земляной свод, изъеденный корнями, над, как мне кажется, поверхность земли. И еще, полоса света в том месте, где земля, удерживаемая ребрами сводов, примыкает к стене замка.
   Красиво.
   И еще, ощущение присутствия чудовища.
   05. Тебя в училище долго тренируют на то, чтобы ты смог выдержать удар палкой: бьют, пока не привыкнешь,-- и все! Но, оказывается, когда тебя бьют по голове, да еще не той самой, тогда нам казавшейся просто огромной палкой, а чем-то весьма более внушительным и при этом очень неожиданно... Вобщем, ты думал, что крут, но не всегда это так.
   Мы кубарем, считая ступеньки, валимся вниз. Этажей пять, не меньше, по ступеням, ведущим в самый низ расселины, туда, где течет не менее загадочная, чем это место, подземная черная речка. Сверху струится свет, но потом, видимо, появились тучки, и стало темно.
   Сначала я напрягаю глаза. Потом ощупью начинаю искать прибор ночного видения.
   Вокруг меня еще несколько моих товарищей, и я запрашиваю по рации помощь.
   -- Помощь идет!
   Скорей бы.
   06. Парализующий взгляд чудовища, это когда ты настолько ужасаешься всему виденному, что не можешь ни пошевелиться, ни что-либо предпринять. Я лежу на дне этой расселины, в воде, а вокруг меня четверо моих товарищей. Они стонут, кто-- то пытается встать.
   Они не видят, но вижу я: красные, светящиеся в темноте глаза из глубин каких-то черных галерей, находящихся внизу расселины, приближаются к нам.
   Далее все происходит, как в замедленном кино: я кричу, чтобы все стреляли в него, но никто не может и пошевелиться. То, что некогда было несчастным сыном священника и некогда лечилось у местного доктора от наркомании, с огромной дубиной из тьмы вышло на маленький и слабый свет, достававший сверху до дна расселины. Потлатые космы, горящие адовым огнем красные глаза, руки с огромными пальцами и огромными когтями, изо рта течет кровь.
   Он рычит, скаля акульи острые зубы:
   -- Рваааах!!! Видно, он голоден и жаждет плоти.
   Я выхватываю пистолет для того, чтобы убедиться, что холостые патроны, выстрелами которых я некогда хотел испугать священника и выудить у него нужную мне информацию -- все еще в пистолете. Бах! Бах! Бах! Бах! Шелестят гильзы по камню. Я вижу, как сверху направляющиеся трассирующие пули пронзают воздух вокруг монстра. Некоторые попадают в него. Наши стреляют-- это немного обнадеживает.
   Но он -- шкафина, скала, он бежит к нам, распластанным по дну расселины, и замахивается своей огромадной дубиною. По кому же он вдарит сначала? Конечно, издает какие-то стремные звуки из какого-то пугача, по тому, кто активнее остальных сопротивляется, да и вообще плохо себя ведет вдарит сначала? То есть по мне. Его дубина опускается прямо мне на голову -- прямо по центру.
   07. Слава! Слава! Слава! Слава российским пластмассовым каскам и амортизаторам.
   Я не умер. Вот что значит исполнять устав и, как положено солдату, всегда и везде быть в каске. А то, что от нее с волосами, бывает, проблема, так волосы у солдата должны быть на нуле!
   Меня лишь контузило. И я увидел (даже!) сон. Это был мой последний сон, где я видел ее. Мне виделось, будто я нахожусь в огромном черном зале. В этом зале все черное -- полы, потолки, стены. Все. Я в парадной форме. Форма для особых случаев, то есть полностью черная. На мне нет каски, что меня смущает, но почему-то есть ранец. В нем, я чувствую, что-- то лежит. Через какое-то время появляется она и молча пытается достичь от меня объятий. Но мне это не нравится потому, что выглядит она очень странно: волосы покрыты инием, как будто седые, глаза-- стеклянные, безжизненные, с замерзшими слезами. Лицо и руки очень бледные. Практически белые, как бумага.
   Я уклоняюсь от нее некоторое время и лишь слежу за тем, как ее движение вокруг меня становится все более быстрым и резким. Наконец она заговорила открывая рот, как рыба, а на губах -- я видел -- изморозь.
   -- Обними меня! Согрей меня! Мне так холодно! - говорит она голосом, как с того света...
   Я все отказываюсь, пока мне не становится настолько страшно, что я уже и смотреть на нее не смею, она лишь быстро-быстро вращается вокруг меня. Тогда я, силясь перекричать вой неизвестно откуда взявшейся в черном зале вьюги, спрашиваю ее:
   -- Что тебе велели мне передать?
   Вьюга утихла. А она предстала предо мной снова, как тогда... вынула у меня из ранца некий черный прозрачный камень и, слегка надавив на него и расколов тем самым напополам, произнесла:
   -- У Господа драгоценный камень -- сердце человеческое, благодарное Ему. Дьявол же свои драгоценные камни имеет.
   08. Я проснулся, то есть очнулся уже внутри храма -- меня перенесли ребята. Первый мой вопрос про потери.
   -- Этот гад еще кого-нибудь замочил?
   -- Нет.
   -- Слава Богу! Тогда вопрос номер два: вы его ликвидировали? -- Нет. Он сбежал. Прячется где-то в темных коридорах -- катакомбах расселины.
   -- Ну и хрен с ним. Заблокируйте дверь, и, больше чем по трое, за пределами храма не передвигаться.
   09. Уже утро, и к нам прибудет Панченко, если Мирошниченко позволит. Ну что же он не едет? Тогда я приглашаю Михаила поговорить.
   -- Мне кажется, я знаю разгадку. Этот крест -- ну...понимаешь, как-бы драгоценный бриллиант у самого сатаны, понимаешь? -- Миша делает вид, что слушает, но по его устам пробегает еле заметная улыбка. А еще он по-своему передергивает бровью:
   -- Да? Да что ты говоришь?
   Не обращаю внимания и продолжаю:
   -- Но, знаешь ли, всякий большой бриллиант раскалывается от слабого удара, если этот удар нанесен по поверхности камня в месте, где поверхность бриллианта соприкасается с плоскостью разлома бриллианта. Понимаешь? У Господа драгоценный камень -- сердце человеческое, благодарное Ему. Дьявол же имеет свои драгоценные камни. Ничего-то ты не понимаешь.
   -- Тогда как найти эту плоскость?
   -- А, по-моему, ее видно невооруженным взглядом -- в месте соединения двух перекладин, вертикальной и горизонтально, вдоль некоей линии, изображавшей некогда, как мы думали, трещину. На самом деле это и была трещина, но только вот крест окаменел со временем.
   Решаю попробовать там. Вдоль трещины устанавливаю полосочку -- колбасочку пластита. Но взрывать -- ах,-- отчего-то руки не поднимаются!
   С этим злосчастным крестом уже связана некая часть моей жизни. И вот теперь так вот запросто взять и взорвать его?
   продолжаю изучать бумаги священника и обнаруживаю дополнительные разъяснения его действий. Крест нашли здесь русские, в расселине, хрен знает сколько лет назад. Одновременно нашли огромное количество видоизмененных человеческих скелетов. Здесь, в этом месте, поставив крест в специальный прямоугольный паз, как видим, уже много столетий назад проводили люди эксперименты. Оживляли мертвых, но потом с креста -- в пропасть. Те падали и расшибались до окончательной смерти.
   Слова Пашкевича: "Я всего лишь хочу знать, как крест снова "заводит" механизм жизни в теле. Меня будоражит: а что, если можно отделить то, что превращает тело в монстра, от того, что телооживляет?
   Но нет. Прочь сомнения.
   Я выхожу в центр храма и кричу:
   -- Взрыв креста я назначаю на завтра, на утро. А теперь всем, кроме караульных, спать!!!
   Поздний вечер, и я, несмотря ни на что, что бы вы думали? Сплю. Спокойно и без снов. Хорошо так сплю.
   10. Утром, проснувшись, никого не будя, а некоторые уже встали сами и бродят по храму без дела, вставляю в пластит электродетонатор. Потом беру дистанционный пульт и отхожу несколько в сторону.
   -- Всем встать!
   Ба-бах!!! -- крест раскалывается очень аккуратно на две части, которые, в свою очередь, падают в разные друг от друга стороны на пол алтарной части церкви и рассыпаются в пыль.
   Крики: "Ура, победа, Россия превыше всего". Аплодисменты. Но все портит... Пашкевич. Он так нагло... явился не запылился в храм. В руке у него пистолет, позади него шесть человек охраны. Они берут на прицел весь зал церкви.
   -- Что вы наделали, что же вы натворили? -- чуть ли не плачет Пашкевич. Он поднимает руку с пистолетом и, видимо, хочет в меня выстрелить. Ах-ах-ах!
   Тем временем я достаю свой пистолет и наставляю его на Пашкевича.
   -- Выстрелишь -- у меня будет спазм, я нажму на курок и ты покойник.
   охрана. То тут, то там из-за колонн, из-- за лавочек появляются наши, кто с автоматом, кто с пулеметом, кто даже с гранатометом. Охрана Пашкевича опускает оружие и медленно, как мы велим, кладет его на пол. Молодцы. Пашкевич кладет на пол свой пистолет. В это время я думаю, как бы я смешно выглядел со своими двумя последними холостыми патронами в обойме пистолета.
   Но парнишка, о котором я думал, что он из органов, достал огнемет и направил на нас. Включил газовую горелку. Ему раз нажать и все мы превратимся в живые пляшущие факелы. Предатель.
   Пашкевич и охрана снова схватились за свое оружие. Они радостны и улыбаются. Видно, не собираются нам спускать то, что мы их, таких крутых, оскорбили, попытавшись арестовать. Но парнишку из ГБ сзади по голове бьет рукояткой пистолета помощник, обслуживающий огнемет. Тот падает, и перевес сил снова на нашей стороне. Опять огорченно вздохнув, Пашкевич и его охрана кладут оружие на пол. Ребята набрасываются на них и, сбив с ног, начинают избивать ногами:
   -- Что, суки, думали, сейчас над нами вдоволь поподтруниваетесь? А? А вот х.. вам!
   Не препятствую, но лишь спустя какое-то время приказываю:
   -- Ост-та-вить!!!
   11. Пашкевича и его охрану запираем в двух соседних комнатах. А тем временем у нас продолжается вечер... то есть утро встреч! Заявился сам Ткаченко, собственной персоной. В сопровождении лишь одного офицера. Подходит ко мне:
   -- Что с крестом?
   -- Уничтожен!
   Как бы мне не веря, он подходит к алтарю:
   -- А это что за мусор тут?
   -- Все, что осталось от креста, товарищ полковник!
   -- Как же тебе это удалось? Как же тебе это удалось? -- разговор, похожий на разговор с самим собою.
   Я и сам об этом думал. И решил, что предыдущие экспедиции не добились успеха потому, что имели узкопрофессиональный подход к проблеме. Будучи саперами, они решили, что все, что можно сделать с крестом, это его взрывать, взрывать и еще раз взрывать! Они-то для этого и создали полигон недалеко от замка, но не добившись успеха, всякий раз возвращали крест на его место на алтаре.
   -- Мною арестован Пашкевич!
   -- Да? Да что ты говоришь? И где же он?
   Показываю рукой на дверь. Ткаченко подходит к двери, приказывает часовому открыть, заходит внутрь, а через некоторое время я слышу внутри комнаты какую-то возню, звук выстрела. Затем Ткаченко выходит из комнаты, вытирая носовым платком пот мо лба, после чего прячет пистолет в кобуру.
   -- Это ты молодец, что его арестовал. Ты бы видел бои в Иерусалиме! Бойня! А ведь это все его идея. Шизик!
   -- Так газами их, газами,-- Ткаченко реагирует, видно, ему нравится моя шутка.
   Потом Ткаченко идет к рации дальней связи и быстро все настроив как надо - во выучка! - связывается с Пустоваловым.
   -- Товарищ Пустовалов? Не узнаете? Как же! Так вот, мой вам приказ, генерал, немедленно разворачивайтесь в сторону Испании, и чтобы духу вашего даже не было здесь. Ваш покровитель Пашкевич умер от несчастного случая.
   -- Есть, товарищ полковник!
   Наверное, это нехорошо, что полковник КГБ может командовать генералом сухопутных сил, но что поделаешь? Такова наша сегодняшняя реальность.
   12.Ткаченко снова обращается ко мне: -- Ну, что, мужик,-- хвалю тебя. Теперь (более тихо) нам бы поговорить о кое-каких деталях твоей дальнейшей карьеры, а? Ну, уничтожение полное всех твоих двух уголовных дел -- как не было; возвращение в училище, после того как все узнают, что с тобой стряслось. Мне нужно поговорить с тобой, но не при всех, понимаешь? Поведешь меня прогуляться?
   -- Да, конечно,-- отвечаю я, тут есть недалеко одно живописное поле!
   Вокруг радостные и улыбающиеся лица наших солдат. Ткаченко их подбадривает:
   -- Ничего, соколики, я скоро вам всем выбью отпуск в Москву!
   И настороженное лицо Михаила.
   Но мы отправляемся.
   13. Постепенно вижу, как Ткаченко под разными предлогами начинает отставать -- то ему надо закурить, а зажигалка долго не зажигается, то у него ботинок развязался. В общем, впереди иду я, а позади он.
   -- Вот это поле! -- говорю я. А про себя думаю: минное.
   Слышу, конечно, как Ткаченко взводит курок:
   -- Извини, парень, ничего по делу, только личное.
   Дуло его пистолета смотрит мне прямо в лицо. Ах. А у меня в кобуре все тот же "Стечкин" с двумя заряженными холостыми патронами.
   Видно сразу, что Ткаченко "на эмоциях". Для командира такое плохо.
   -- Зачем, скажи,-- зачем ты с ней так поступил?
   Я лишь киваю головой, ничего не говоря. Да он чуть ли не плачет!
   -- Я не хотел ей такой судьбы-- не хотел. Я все видел по другому. Но вот, теперь она-- погибла -- и из-- за тебя!!! Так ты мне за это ответишь.
   Я смотрю грустно в землю, переминаясь с ноги на ногу, постепенно начиная замечать, что Ткаченко не водит за мной пистолет, когда я так "передвигаюсь", а, держа руку с пистолетом неподвижно, перемещается вместе с ней вслед за мной. Так их учили целиться в КГБ?
   -- Ну, извращенец, как она тебе, гад?
   -- Отсасывала она отлично! - лгу я, пытаясь его вывести из равновесия еще больше.
   Глядишь, начнет ошибаться.
   Я, делая вид, что переминаюсь с ноги на ногу, движусь вправо. Ткаченко, нацелив на меня пистолет, движется влево (по отношению к себе). Ребята наспех минировали в этом месте, и я вижу бугорок слева от Ткаченко, если смотреть у него из-за спины. Делаю шаг вправо. Он за мной. Он плачет:
   -- Ее разорвало в клочья миной, которая упала ей прямо под ноги. Она не успела сдать свою ДНК и поэтому, чтобы ее опознать, мне прислали все, что от нее осталось -- голову! В холодильнике! Ты представляешь себе, что это -- увидеть голову своей внучки в морозильном контейнере!
   Я делаю еще один маленький шажок вправо. Ткаченко -- влево. Бугорок совсем рядом... но тут появляется Миша. Он прибежал с автоматом аккурат в тот момент, когда взорвался Ткаченко. Ткаченко наступил на противопехотную мину, которая была рассчитана не на то, чтобы лишить человека ноги, но на то, чтобы его разнести в клочья!
   Несколько осколков попало Михаилу в грудь, и он упал. Слишком уж близко он оказался в тот момент к взрыву.
   14. Есть такие минуты, когда ты точно знаешь, что кто-то умрет. То есть ты зовешь медика, бегаешь, суетишься, но в глубине души своей понимаешь, что все это напрасно. Знал это и Михаил, я ору в рацию, что у нас раненый и убитый, что нужна помощь.
   -- Ты только родителям не говори, как я глупо погиб, ладно? Сходи к ним, навести, скажи, что погиб как герой -- выдумай что-нибудь! Когда он тебя все словами выманивал наружу, я понял -- дело нечисто, решил последить за тобой.
   -- Нет уж, Михайло, я тебя отсюда вытащу, не беспокойся. - Последние мои слова каверкает спазм плача и соплей: ааааааааааааааааа!
   -- Нет. Слишком поздно.
   Глаза Михаила становятся стеклянными, и я чувствую, как из него выходит жизнь.
   15. На связи Мирошниченко. Докладываю, что крест уничтожен, что Пашкевич погиб, Ткаченко погиб, Лукин погиб...
   -- Кто, извините, кто?
   Я прошу, чтобы нас эвакуировали.
   -- Ну да, конечно.
   Чем-то все-таки этот Мирошниченко чрезвычайно доволен.
   16. А в Москве я был уже вечером. Со мной связались по рации и сказали, чтобы в пятнадцать часов следующего дня я был в Кремле на докладе у Первого Зама Главного. Но что я точно знаю, так это то, что не пойду ни на какой хренов доклад. Меня, конечно, разжалуют, выгонят за это из училища. Ну и пусть! Я так устал от их кровопролития -- кто бы знал! Да и вообще я просто устал.
   17. С утра, надев форму, иду по адресам ребят москвичей, которые воевали со мной вместе и погибли. Решил посетить Комиссаровых, Панковых (у Панкова, правда, только мать), Прокофьевых, Аратюнянов...
   Но сначала-- к Лукиным.
   18. Дверь открыла симпатичная девушка лет двадцати. Аня. Старшая сестра Михаила. Мы поговорили, родителей нет.
   Мне неловко, но после у меня в горле комок:
   -- Миша погиб! К вам, наверное, похоронка придет только завтра. -- И, чуть не плача: мне очень жаль!
   По другим адресам я не пошел. Никогда.
   19. Она меня чем-то задела. И я еще не раз возвращался к ней в дом. Но с тех пор, как ее увидел, пил по три таблетки "антисекса" в сутки.
   20. А на доклад к Первому я все-таки пошел. Не садиться же мне в тюрьму из-за такой ерунды, как поход к Главному? Они мне сказали, что я молодец и что с меня, как и было оговорено заранее, сняты все уголовные обвинения. Но о моей дальнейшей судьбе они еще подумают.
   21. Серенький дождик накрапывает на тротуары нашей столицы. Империя расширяется, она на подъеме. Мы все чувствуем патриотический подъем.
   Мы идем с Анечкой по мостовой "по всем правилам" -- за руки не держимся, в глаза друг другу почти не смотрим. Если увидят, что мы целуемся-- нас арестуют. А мы и не собираемся. Нам и так хорошо. Постоянно спрашиваем друг у друга, что же такое нас влечет друг к другу?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   43
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"