Может, наши ушедшие предки оставляют в земле некие маячки,
которые связаны с человеческой сущностью
незримыми нитями? Кто знает, кто знает?..
Гуляя знойными полуденными часами по утопающим в тени улочкам Праги, Фёдор Андреевич Щербина то и дело натыкался на прямоугольные, вытянутые к небу костёлы. Мода на правильные, без особой вычурности, формы зданий, которая в последнее время накрыла столицу Чехословакии, ужасно нравилась основоположнику российской бюджетной статистики.
Простые по сути железобетонные белёсые конструкции символизировали в глазах Щербины чистоту помыслов о мироздании. В его системе координат всё так же должно было лежать по полочкам, прямолинейно и понятно. С силой вонзив трость между пузатыми булыжниками мостовой, Фёдор Андреевич задрал голову вверх. Придерживая норовивший упасть чёрный как уголь цилиндр, он подолгу рассматривал шедевры модного зодчества. Со смаком цокая языком и приговаривая: "Во, це дило архитекторы строят!", пожилой мужчина одобрительно качал головой и всматривался в золотистые кресты, которые гордо возвышались над обителями Бога.
Яркие лучи солнца мягко стукались о гладкую поверхность символов христианства и падали на праздно и беззаботно гуляющий народ. Шли тридцатые годы двадцатого века. В недалёкой, по меркам земного шара, Германии зарождалась коричневая чума, которая в скором времени поглотит практически всю Европу. Но кто об этом тогда знал или хотя бы подобное предполагал? О надвигающейся беде не ведал и бывший член Государственной Думы, историк и общественный деятель в преклонных годах господин Щербина. Его в последнее время накрывала лишь глубочайшая тоска по родному посёлку Джанхот, который по-прежнему где-то далеко шумел дивными сизо-зелёными соснами и наслаждался витиеватыми запахами Чёрного моря.
Там, в Советской России, в стране большевиков, отвергнутой новым пражским жителем, осталось сердце старика. Жалел ли Фёдор Андреевич о том, что покинул Родину? Он и сам не знал. Каждый день приносил новый ответ на судьбоносный вопрос. Сегодня был понедельник, а значит, самое время для воспоминаний...
- Ах, Владимир Илларионович, Владимир Илларионович! Вы опять норовите начать читать свой рассказ, и это как раз к обеду. Кушать-с очень хочется. У меня Марфуша сегодня приготовила украинский борщ с пампушками, - с некоторым раздражением высказывался Фёдор Андреевич на просьбу друга - Короленко - послушать его очередное творение. Литературный деятель регулярно наведывался по-соседски к жившему поблизости Щербине.
- С пампушками? - с сомнением переспрашивал Владимир. Он тоже чертовски хотел есть.
- Да, с пампушками, с ними самыми-с! - умоляюще смотрел на Короленко член думы.
- Нет-с, давайте лучше литературу вперёд пустим, - отрезал путь к отходу для соседа популярный писатель, - Так извольте слушать... Для чего собственно создан человек, об этом мы с братом получили некоторое понятие довольно рано. Мне, если не ошибаюсь, было лет десять, брату около восьми, - на этой фразе Короленко поднимал глаза. Он понимал, что сейчас "на поле", которым являлась гостиная, развернулась ожесточённая борьба за внимание. Из кухни тянуло запахом борща. Весело гремели тарелки. Марфуша задорно напевала залихватскую христианскую песню, а у обоих мужчин в животе гремели барабаны. Противостояние плотского и духовного достигало апогея. Но если в начале процесса чтения рассказа потребность в еде, присущая людям, была впереди, то сейчас проникновенный голос Владимира Илларионовича сделал своё дело. В глазах слушателя начал теплиться интерес... Текст лился дальше:
- Сведение это было преподано нам в виде краткого афоризма, или, по обстоятельствам, его сопровождавшим, скорее парадокса. Итак, кроме назначения жизни, мы одновременно обогатили свой лексикон этими двумя греческими словами. Было это приблизительно около полудня...
- Пану не плохо? - фраза на чешском языке, прозвучавшая из ниоткуда, моментально возвратила Фёдора Андреевича из далекого и родного Джанхота на пражскую мостовую. После небольшого замешательства старик благожелательно ответил услужливому прохожему:
- Нет-нет, спасибо!
И опять в поле зрения старика возник костёл с роскошным крестом на крыше.
- "Па-ра-докс", - протяжно произносил мечтатель, вспоминая название рассказа соседа, Владимира Илларионовича. Специально разрывая слова на слоги, он как будто хотел препарировать странное слово. - Вот и я говорю - парадокс.
Что имел в виду Щербина, не было понятно. То ли стремительно изменившуюся жизнь в России после Октябрьского переворота, то ли собственную судьбу, закинувшую его за тысячи километров от любимого места. На глазах старика проступали слёзы. Прозрачные кристаллики набухали, и один из самых тяжёлых медленно скатился вниз по чисто выбритой щеке, обогнул каким-то невероятным способом роскошные седые пышные усы и растворился на губах. Солоноватый вкус слезы ещё больше усиливал горечь разлуки с Родиной. Старик посмотрел вверх. В небе летала неизвестно откуда взявшаяся здесь чайка. Каким образом эта птица появилась в самом сердце Праги, самому Господу не было известно. Но факт оставался фактом...
Душа Шербины - эмигранта и просто несчастного по сути человека - вздрогнула. Она поняла, что ей пора собираться в путь. А тело... Тело обмякло и потеряло полагающуюся ему упругость. Старик в последний раз взглянул на крест грустными голубыми глазами. Медленно перекрестился дрожащей рукой... Всё... Эстафета переходила взмывающей вверх душе. В прозрачной синеве её уже заждалась чайка, чтобы перенести на белоснежных крыльях аморфную сущность в самое прекрасное место на земле - солнечный Джанхот.
- Пара-докс, пара-докс! - кричала птица, унося душу Фёдора Андреевича на Родину...