- Толян, Толян! - во всю глотку кричал Яшка, глядя вверх и стоя в самом центре одесского двора-колодца, дома которого, нахмурившись и прижавшись друг к другу плечами, стояли чётко по кругу. Они, с укором смотря на чумазого мальчишку в пыльных брюках, прямо-таки напоминали старых евреев-соседей: дядюшек Мойшу, Натана Израилевича, Гершеля и Шлëму, проживающих аккурат на первых этажах в крошечных квартирах. Их жилища были настолько малы, что нужно было обладать богатой фантазией, чтобы представить, что кто-то в них вообще может жить. Но ничем не прикрытый дух уюта, сочившийся из входных дверей, в корне убеждал сомневающихся граждан в обратном.
Можно, очень даже можно! Тем более, что четверо мужчин уже давно похоронили своих жён и доживали свой век одни, скромно, тихо, что называется, по-холостяцки. А много ли надо старикам? Минимум шума, максимум пыли...
Но куда там! Сегодня вынос мозга криками Яшки происходил в самый что ни на есть разгар дня, в два часа пополудни. Именно тогда, когда черноморское солнце, совсем распоясавшись, бесщадно палило по одесским задворкам, каким-то странным образом пролезая в них лучами через тенистые арки.
Даже знаменитый Дюк де Ришелье - основатель Одессы - в этот момент, плюнув на приличия, соорудил из газеты "Черноморский вестник" пилотку и напялил её на голову, чем потешал гуляющих по бульвару прохожих. Они спускались вниз по Потёмкинской лестнице и даже оттуда, снизу, видели, как серебрятся капли пота на бронзовой статуе.
Полногрудая тётя Циля уже угостила старичков форшмаком, и они мирно подрёмывали, сидя на ужасно скрипучих стульях в своих лилипутских палисадниках.
- Толян, Толян, выходи! - пацан перешёл на звонкий надрыв, чем напугал голубей, доклёвывавших остатки упавших крошек. Они взлетели на полметра, но, убедившись, что опасности поблизости нет, приземлились обратно, искоса поглядывая на беспокойный источник шума. Грациозные птицы были похожи на докторов в белоснежных халатиках, которые с интересом оценивали, порвутся ли связки у крикуна, словно перетянутые гитарные струны, или он, наконец, замолчит, перестав испытывать судьбу.
- И что мы так здесь вопим? - первым вышел из дрёмы Натан Израилевич.
- Поц просто думает, что у нас перепонки резиновые, - раздраженно выдавил из себя Гершель, даже на щёлочку не удосужившись приоткрыть глаза.
- У меня форшмак от испуга просится наружу, - заёрзал на стуле Шлëма.
- Фу, друзья, вы молодого человека совсем сконфузили, - добавил сладкую пилюлю в разговор дядюшка Мойша.
Яшка наконец обернулся на стариков, почувствовав моральную поддержку от последнего. Соорудив на лице что-то вроде молчаливого извинения, он опять посмотрел наверх в надежде всё же увидеть в окне третьего этажа бритую голову своего друга Толика Скворцова.
Поняв, что крики по имени полностью исчерпали предоставленный им лимит доверия, Яшка перешёл на кличку друга.
- Скворец, Скворец!
Но и здесь мальчишку ждало разочарование, долгожданная голова не хотела возникать ни в какую. Решив прибегнуть к последнему способу зова, который работал во всех случаях безотказно, он взял в руки потёртый кожаный мяч и изо всех сил начал бросать его на распаренный мягкий асфальт.
- Мальчик, если бы я захотел смотреть футбол, я таки пошёл бы на стадион, - с игривой интонацией произнёс Натан.
- Шо, поц, тебе лень подняться и постучаться в дверь, как делают все приличные люди? - продолжал раздражаться Гершель, ещё пребывая в темноте и, видимо, планируя всё же доспать положенный часик после обеда.
Наконец-то Толик Скворцов, как чёрт из табакерки, показался в окне своей квартиры.
- Яшка, чего кричишь, я сейчас доем и выйду, - прошипел сверху пацан, стараясь не увеличивать уровень шума во дворе. Паренёк смахнул рукавом остатки окрошки, и его голова опять скрылась с своём скворечнике.
Довольный Яшка посмотрел на старых евреев глазами, полными любви.
- Извиняюсь, дядьку, - в последний раз выплеснув поток молодецкой энергии на старичков, он радостно подпрыгнул на месте, развернувшись на сто восемьдесят градусов.
Не прекращая стучать мячом о землю, мальчишка вприпрыжку поскакал на ближайший заброшенный пустырь, служивший для всей местной ребятни импровизированным футбольным полем. Там, между двумя вертикально стоявшими кирпичами-воротами, ждала друзей красавица Клара Розенфельд.
Девчушка с распущенными каштановыми волосами и настолько тонкими чертами лица, что об них можно было ненароком порезаться, жутко нравилась обоим мальчишкам. Частенько, играя в мяч, они любили выкаблучиваться перед единственной и самой важной в их жизни болельщицей. Ребята показывали перед ней свою ловкость в укрощении "маленькой кожаной планеты", накачанной мирным одесским воздухом восьмидесятых годов.
Пройдут годы, пролетят, словно непоседы-голуби, десятилетия. Красотка Клара уедет за границу, так и не выбрав между двумя её почитателями спутника жизни. А Яшка и Толик, сидя на замысловатых, таких, с первого взгляда, бессмысленных, а со второго - ужасных - конструкциях из стали, выкрашенных в тёмно-зеленый цвет, будут напевать до боли знакомую песню.
"Почему всё не так? Вроде всё как всегда: то же небо - опять голубое..." - будет чеканить слова майор Скворцов, поправляя бело-сине-красный лацкан.
"Тот же лес, тот же воздух и та же вода..." - продолжит старшина Яшка-футболист, перебирая струны желтоватой с синими отливами гитары.
И соревноваться в талантах друг с другом уже взрослые мужчины будут не на одесском пустыре, где клубы песка взлетали каждый раз после ударов по воротам и оседали толстым слоем на разодранных штанинах. А на настоящем и безжалостном поле боя.
- Шо, доигрались? - слышится голос дедушки Шлëмы, бывшего гвардии лейтенанта, воевавшего на Первом Украинском фронте в далёком сорок пятом. Голос приглушённый, спокойный, наполненный космической мудростью. Так можно говорить только оттуда, откуда наш мир наверняка кажется игрушечным, очень похожим на двор-колодец из далёкого детства.