Тандемов Федор Денисович : другие произведения.

Угарит (2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Угарит, или Правдивое повествование о пророчице Юлийе из Беляева, и о доблестном воине Бен-Ямине Сокольническом. Часть вторая из трех.


   Часть вторая. Финикия.
   21.
   Боюсь, тот возглас, который мы, не сговариваясь, издали, едва ли допустим в приличном обществе. Но, с другой стороны, а что еще мы могли сказать? Угодить в какую-то задницу мира, да еще в офигенно доисторические времена, угрохать уйму сил и времени на поиски пещеры перехода, попасться на приманку местных аксакалов, поверить (ну ладно, убедить себя!), что вот сейчас мы с их помощью наконец найдем долгожданный туннель времени, и вместо этого напороться на портрет этого аргентинского маньяка и стеклотару, которой в базарный день цена копейка? А дальше - только междометия!
   Похоже, сопровождающие нас лица ожидали какой-то другой реакции. Во всяком случае, на их физиономиях явно отразилось беспокойство, кто-то даже что-то попытался вякнуть, но страж чаши сделал жест и все снова заткнулись, напряженно вглядываясь в нас. А мы стояли как два болвана и тупо пялились на пожелтевшую бумажку с бородатой рожей и граненую бутылку. Стоп! Почему граненую? Кока-кола же давным-давно таких бутылок больше не выпускает. А-а-а, все понятно, я просто брежу... Это все жара, нервы, расстроенное воображение, вот и мерещится невесть что. Скоро тебя, Юленька, под белы рученьки да в рубашечке с длинными рукавами препроводят в соответствующее заведение и определят на продолжительный отдых. И прявильно сделают, между прочим, а то совсем уже несусветная чушь в голову лезет. И вообще, нет никакого Угарита, это все дым, мираж, это мне на пляже голову солнышком напекло. Я в своей эпохе, в нормальном человеческом мире, а бутылка... Ну мало ли какой мусор в этих диких странах заваляться может...
   Но почему тогда Венька тоже отреагировал так же, как и я? Ему-то что привиделось? И вообще, бутылок от Кока-Колы мы, что ли, не видели? Чего так волноваться-то? Я потрясла головой и ущипнула себя за руку в надежде, что все эти античные руины развеются, и я увижу нормальный человеческий мир, в котором люди говорят на понятном языке и не приносят жертв диким богам с покореженными детородными органами.
   Но увы, окружающий пейзаж ни на йоту не изменился, только Венька с обалделым выражением лица медленно приблизился к святилищу и аккуратно, словно боясь, что он рассыплется, взял в руки портрет. Потом он сделал мне знак приблизиться и, оглядываясь по сторонам, тихо зашептал по-русски:
   - Юль, по-моему, я сбрендил окончательно. Но там в подписи французские буквы. И вообще, это журнальная вырезка. Я ни-че-го уже не понимаю, абсолютно ничего.
   Ну уж если он ничего не понимал, то я и подавно. Мы пялились на свеженайденные артефакты как бараны на новые ворота, пока к нам не подошел давешний хранитель музея и не обратился к Веньке в самых почтительных выражениях. Их разговор я понимала с пятого на десятое, однако уяснила, что портрет, оказывается, принадлежит мне, и что любезный старец пытается убедить нас, что все святыни были сохранены в максимальной целости и сохранности.
   Нет, тут точно кто-то спятил окончательно и бесповоротно. Как это я умудрилась наразбрасывать тут французских журналов за стотыщ лет до Алена Делона? Я почувствовала, что у меня в самом буквальном смысле слова едет крыша. Виски словно обручем стянуло, а стены поплыли перед глазами так, что я была вынуждена быстренько плюхнуться на пол, чтобы банально не грохнуться в обморок он переизбытка невпихуемой в сознание информации.
   Я потрясла головой, чтобы обрывки мыслей попытались хоть как-то уложиться в моих несчастных мозгах, и внезапно заметила сбоку в камне какое-то углубление. Стоящим в комнате людям оно не было заметно. И вообще, увидеть его можно было только так, сидя на полу и изрядно изогнувшись. А в углублении что-то явно лежало. И это что-то было подозрительно похоже на замусоленные листки бумаги. Протянув руку, я осторожно вытащила из тайника заначку, но не удержалась и громко чихнула от поднявшейся пыли.
   - Юлька, а это что такое? - и не успела я опомниться, как Венькина лапища выхватила у меня новую находку.
   - Ну, ты... - попыталась было я отстоять свое право на трофей, но Венька внезапно довольно сильно сжал мое плечо и буквально впился глазами в покрывавшие бумагу строчки.
   Мне показалось, или они действительно были написаны шариковой ручкой? Только в темноте было не разобрать этих каракулей. А еще говорят, что с ума вместе не сходят... Еще как сходят. Судя по всему, мы с Венькой точно сошли. Причем уже весьма давно...
   - Дай сюда, я английский лучше знаю, - Венька и тут умудрился сыграть любимую роль Главного охотника на мамонтов, - дай, я разберу!
   - Какой английский, лингвист хренов? - завопила я, - это что вообще тут такое происходит? Что за библиотека иностранной литературы? Мы в древности или где? Или мы домой уже вернулись, и тут опять верблюды и шаурма, и "гиф ми уан дуляр плиз"?
   - О, это хорошо бы, - с энтузиазмом отозвался Венька и немедленно высунулся наружу. Впрочем, торчал он там недолго.
   - Иди сюда, Юль. На свету прочитаем. Тут по прежнему до нашей эры. Но, кажется, мы стали ближе к отгадке. Вон, уже третий артефакт...
   Ага, на следующий уровень он переходить собрался. Только патронов и апетечек набрать не успели... Вот же пацан!
   22.
   На самом деле, когда я выглянул тогда на улицу, я даже был рад увидеть всё тот же полуразваленный город и его замурзанных жителей, столпившихся в немом ожидании у входа в свое святилище. Чего они ждали от нас? Решения своей судьбы, судя по всему. И что мы могли им предложить, если и собственной судьбой не распоряжались? И ни-че-гошеньки в ней не понимали?
   Вот именно потому и не хотелось так резко возвращаться, ни в чем не разобравшись, ничего не поняв... Ну да, ничего не прихватив с собой для памяти. Домой, конечно, хотелось, но хотелось попасть туда не жертвами обстоятельств, а их победителями.
   - Что это такое? - спросил я у местного жреца.
   - Письмена Вестников, - важно ответил мне он.
   - Ты читал их?
   - Кто из смертных читает на языке богов?
   - Ну, мы читаем, - буркнул я, - и не такие уж это боги, просто иностранцы...
   Оставалось во всем разобраться самим, и на свету было делать это куда удобнее. Написано было, кстати, вовсе не ручкой, а карандашом - это Юльке в темноте и с перепугу показалось, что ручкой. Почерк был уверенный, даже, я бы сказал, напористый, с сильным нажимом. Явно мужчина писал. Кое-что приходилось разбирать по следу на бумаге, где графит стерся. Но на первой странице почти ничего нельзя было прочитать, только обрывки фраз: "...where on earth we were. Pretty strange place, didn't look like anything...". "...где это мы оказались. Что за странное место, не похоже ни на что..." - перевел я, и стал продираться сквозь грязь и потертости дальше, но на этой странице разобрать можно было только отдельные слова: "Syria... back home... any chance at all... kind of no return ... that crazy girl... Ugarit, or what?" Что ж, этот человек знал Сирию и, похоже, не знал Угарита. Значит, мы тут - не первые гости. Уже интересно.
   Вторая страница читалась гораздо лучше. Еще бы, первая служила тетрадке обложкой, и было прекрасно видно, что люди, бережно хранившие сей артефакт, о сохранности текста на первой странице ничуть не заботились. Но оборотная ее сторона уцелела куда лучше, запись даже была датирована:
   "10th after landing, 1000+ BC, city of Ugarit". Интересный способ датировки... А что ему еще оставалось? Тоже без календаря, видать, жил. "10-е после высадки, 1000+ до Р.Х., город Угарит". И, чуть не вырывая друг у друга тетрадку, мы погрузились в чтение... Юлька не так хорошо знала английский, поэтому мне местами пришлось для нее переводить. Зато она лучше разбирала уже почти совсем стершиеся штрихи карандаша.
   "Действительно, город Угарит, будь он неладен. Самое смешное, что девчонка понимает местный язык, хоть и с трудом. В университете она не только на демонстрации, оказывается, еще и учила этот самый угаритский. Прогрессивное направление, как же. Будущее семитологии. Интересно, это ее штудии притянули на наши задницы все эти приключения?
   И я тоже хорош, ее слушаться и выходить в море в такую погоду, да еще по тому маршруту... Хотя, если нас выбросило на сирийский берег, может, та пещера и древний Угарит - не такой уж и плохой выход. Не знаю, что сделали бы сирийские красные с таким парнем, как я. А Жюли зато хлебнула бы социализма. Ее бы в самый раз в Ханой, Москву или Гавану - а ее зачем-то в древний Угарит. Ее, а заодно и меня.
   Пещера в обратную сторону не работает, мы уже пробовали и не раз. Нас здесь, похоже, принимают за каких-то ангелов. Пока еще не решил, как к этому относиться".
   - Ну прям как у нас! - Юлька явно начала приходить в себя, - слушай, давай посмотрим в самом конце, может быть, там написано, как отсюда выбираться?
   Но самого конца не было - это были всего лишь несколько первых страниц, вырванных из какого-то блокнота. Так что оставалось читать всё по порядку.
   "14-е после высадки, город У. Деваться некуда, учу местный язык. Жюли треплется уже вовсю. Талантов у девчонки не отнимешь. Еще она заявила, что теперь между нами все кончено. Смешно. Стоило попадать сюда, чтобы обнаружить, что я - грязный империалист, шовинист, расист и все такое прочее. В частности, не собираюсь почитать местных обрядов - в языческие капища ходить, то есть.
   Я бы много на это сказал, будь мы дома. Но дома еще нет, и говорить нечего, а держаться нам друг друга надо, больше некого. В этом десанте прикрывать спину друг друга мы просто обязаны, так и сказал. Зря только бисер метал, рассказывал ей про ребят, и как мы от Ялу отступали... Только пуще разъярилась: мол, я опять про свои военные подвиги, а прямо сейчас где-то там под Сайгоном детей убивают такие же империалисты. Интересно, а когда мой отец их освобождал в 44-м, ее родители тоже про империализм задвигали? Будто Ким лучше Адольфа.
   Смешно: нет ведь ничего этого, ни Сайгона, ни империализма. Нет и не скоро будет. Есть этот гребанный доисторический мир, где они что ни дело молятся идолам, а еще жрут, пьют и трахаются прямо как у нас. Но мне из-за Сайгона в этом простом развлечении отказано, да и не больно-то хотелось.
   Уроки, правда, продолжать не отказалась".
   - Жюли, - сказала тут Юлька.
   - Что?
   - Тут была какая-то Жюли.
   - Ну да. А что?
   - Тёзка моя. Понимаешь?
   - И что?
   - Хорош уже тупить, Сын Десницы с расцафонистого Цафона! Они меня за нее приняли, понимаешь? Йульяту, вестница богов - это же та самая Жюли! Ну, и я по совместительству. А этот, который писал, империалист который - это ты.
   - Я-то тут при чем? И не похож я на него вовсе...
   - Ну да, не похож! Ты смотри, тоже герой-завоеватель, одной дубиной семерых побивахом, - смех у Юльки был какой-то ненормальный, истерический.
   - Кто это писал? - спросил я тогда жреца, внимательно следившего за нами.
   - Вы и писали, Вестники, - ответил он.
   - Да не мы это. Просто... просто такие же люди из будущего.
   - Такие же люди из такого же места. Бин-Ямин и Йульяту. Я же говорю, Вестники, это написали Вы. Возьмите себе свои писания и верните Угариту его судьбы!
   - Мы бы взяли, - сказал я уклончиво, - но тут же не всё. Где остальное?
   - Как сокрою правду от тебя, посланник богов, и от твоей светозарной спутницы? Много есть на свете людей, жадных до Писаний Вестников. Долог и сложен был их путь Отец моего отца...
   - То есть, - не терпеливо перебил его я, - продолжения у тебя нет?
   - Нет у раба твоего продолжения Писаний, - печально согласился он, - и, видимо, нет потому счастья для Угарита.
   Я ничего не ответил на это. А что было отвечать? И стал читать дальше.
   "16-е. Вроде помирились. Она тоже дневник ведет, оказывается.
   Пробовал соорудить перегонный куб, не получилось. Кислятину эту не могу. А морская кухня у них отличная, вчера ели жареных осьминогов.
   Расходные к полароиду уже почти закончились. За последнюю бутылку колы получил серебра точно по весу. Что дальше? Бизнес тут организовать - но какой?
   Прямо Робинзоны, только яхта осталась в нашем времени, не сплаваешь на нее за магнитофоном, к примеру, или фотоальбомами. Они бы хорошо тут пошли, не говорю уж об инструментах. А у меня только рюкзак с собой с самым необходимым.
   Вчера спрашивали про мою Библию. Не знаю даже, как им объяснить. У них тут клинопись на глиняных табличках, или папирус, но ведь не в материале дело. Надо срочно учить язык, уже что-то понимаю, но сказать мало что могу. Очень уж странный, на арабский мало похож. Ладно, я в свое время даже по-корейски что-то сказать мог. Разберемся.
   Ну ладно, выучу, а что им скажу?"
   - Ну, вот и кола, - удовлетворенно заметил я, - скоро и про Чебурашку будет.
   - Че Гевару, - машинально поправила Юля, - он же Шад Гиббару.
   - А там, глядишь, и подсказки, как выбраться...
   - Ага, и чит-коды с солюшенами. Не наигрался?
   - Да отстанешь ты или нет со своими подколками? Кто в пещеру-то полез?
   - Ладно, ладно...
   "30-е. Давно не писал, много событий. Не ожидал от Жюли, и вообще все переменилось самым неожиданным образом. Попробую описать по порядку. Интересно, хоть кто-нибудь это прочтет? Графит никуда не денется, но вот может ли бумага прожить три тысячи лет? Только в особых условиях, которых здесь ждать не приходится: например, в египетских песках. Осталось попросить египетских купцов увезти мои записи к себе и закопать где-нибудь в Гизе или Оксиринхе. Хорошо заплатить, а еще лучше подарить полароидный портрет - за такое они на все согласятся. Не столько даже портрет ценен, сколько страшно, что себе его оставлю.
   Ладно, я отвлекся. Итак, что было..."
   На этом тоненький обрывок тетрадки заканчивался - вот тебе, бабушка, и солюшены с читкодами.
   23.
   Пусть меня разорвут на тысячу маленьких медвежат, если я понимала хоть что-то в этом абсурде. Пока что более-менее внятно у меня оформились только две мысли. Во-первых, эти самые Вестники, или как их там, загремели в авантюру во времена, когда наши родители в детский сад ходили, отсюда и такие экзотические артефакты.
   И, во-вторых, судя по всему, Ближний Восток - место странное и подозрительное, в нем и время, и пространство нашпигованы дырками примерно как голандский сыр. Только в отличие от сыра эти все дырки только в одну сторону работают.
   Я внезапно почувствовала себя как воздушный шарик, из которого вышел весь воздух, и теперь он никому ненужной тряпочкой валяется в придорожной канаве. Примерно так же валялась и я, не в силах остановиться и прекратить истерику, которая в одночасье накрыла меня, к вящему ужасу и жреца, и, главное, Веньки.
   Бедный парень страшно перепугался, уговаривая меня успокоиться и перестать, а меня трясло и колотило так, что в итоге он не нашел ничего лучшего, чем обнять меня и прижать к себе как маленького перепуганного ребенка.
   - Кончай уже, - растерянно шептал он, - всю рубашку мне насквозь промочила... ну ты что... хватит уже... ну Юль... Ну что с тобой, в конце концов?! Ну сколько можно реветь?
   Как оказалось, реветь можно долго, особенно если это была первая моя истерика с самого начала нашего дурацкого приключения. Наконец кто-то сунул мне к самым губам чашу с водой, я попробовала глотнуть, подавилась, закашлялась и наконец с умела чуть-чуть перевести дух. Венька смотрел непонимающе и трвожно и выпускать меня пока не собирался. А мне после таких слез и не хотелось от него отрываться, наоборот, хотелось еще сильнее согреться и перестать наконец дрожать мелкой противной нервной дрожью.
   - Венечка... не будет там никаких подсказок... не надейся, - прошептала я парню в самое ухо и чуть-чуть отстранилась, чтобы увидеть реакцию.
   - Почему? - непонимающе нахмурился тот. - С чего ты взяла, Юль? Мы же только самое начало рукописи прочли, сама слышала, у нее и другие части есть, может, в них что-то более толковое написано.
   - Ну как ты не понимаешь? - меня охватила досада оттого, что Венька не понимает таких очевидных вещей. - Ну смотри сам. Бутылка шестигранная, Че этот - это какие годы? Ну никак не наша эпоха, а семидесятые. Или даже конец шестидесятых, вот. И что ты думаешь, если они тут и правда побыывали, Вестники эти, а потом к себе домой вернулись, неужели это так бы и осталось незамеченным, да еще на Западе? Да из этого сенсацию бы сделали еще покруче Гагарина с космосом. А теперь подумай, ты хоть что-то слышал про путешествия во времени? Про настоящие, про Угарит этот?
   Венька с сомнением покачал головой. Я кивнула в ответ.
   - Вот и я не слышала. А это что значит? Что либо они не вернулись вообще, либо вернулись, но им настолько никто не поверил, что их просто-напросто закатали в психушку на опыты, теперь понимаешь?
   - Может, просто засекреченная информация была? - задумчиво проговорил Венька. - Знаешь, как всякие космические программы секретили? Дело-то какое неоднозначное...
   - Вряд ли, - я вдруг почувствовала себя очень уставшей. - Неужели ты думаешь, что на волне всевозможных сенсаций в восьмидесятые-девяностые эта история хотя бы тенью, намеком не всплыла в прессе? А ведь не было ничего такого, я хорошо помню.
   - Значит... - тут я с трудом удержалась, чтобы снова не разреветься, - Значит, никто, Венечка, никуда не вернулся. И мы точно так же в этой заднице загнемся, как и они, весь вопрос только в том - как быстро.
   Я с раздражением пнула стену святилища, по толпе пробежал шепот, словно публика пришла в ужас не то от гнева богини, не то от такого вопиющего святотатства.
   - Слушай, Юль, - Венька внезапно стал как-то строже и суше, - Кончай свои истерики, ясно? Поревела - и будет, давай бери себя в руки, и давай решать проблемы по-взрослому, а не как девчонка малолетняя. А то ты что-то и так слишком много под мелкую косишь и выделываешься. Это все понемножку хорошо, а в больших количествах утомляет, ясно?
   - Ясно, - неожиданно для самой себя ответила я, - Я... я постараюсь...
   Почему-то мне совершенно не хотелось больше ни самоутверждаться, ни спорить с Венькой, словно мои слезы и его объятия что-то изменили окончательно и бесповоротно. Я последний раз всхлипнула, восстанавливая дыхание, промокнула Венькиной рубашкой последние слезы и попыталась в шутку взять под несуществующий козырек.
   - Что делать будем, господин начальник? - поинтересовалась я, пытаясь взять легкий и непринужденный тон.
   - Да ладно тебе, - отмахнулся Венька, -Давай лучше по городу побродим, раз уж нас сюда занесло. Может, еще какие следы предшественников найдем? Судя по всему, они тут не день и не два прожили, наверняка наследить должны были.
   - Ну давай, - согласилась я. В конце концов, действительно интересно, что тут могло еще остаться от этих неведомых парня с девицей. И как их сюда занесло, спрашивается? И при чем тут французский журнал, если парень явно англофон?
   В общем, вопросы множились как кролики, а вот с ответами было как-то плохо. Мы побрели куда глаза глядят, без особого плана. Просто раз уж оказались в этих руинах, надо было действительно попытаться отыскать хоть какие-то следы пребывания предшественников.
   Судя по сохранившимся руинам, город когда-то был и впрямь большим и красивым. Только кто ж его так разнес вдребезги и пополам? И почему, за что? Все-таки никак у меня не укладывается в голове эта древняя жестокость и безумие уничтожения...
   Спутники наши держались позади, видимо, почувствовали, что не стоит нам сейчас слишком досаждать своими разговорами. Довольно долго они вели себя весьма деликатно, но в тот момент, когда я, споткнувшись о большой камень, хотела свернуть в некое подобие переулка, жрец кашлянул и осторожно поинтересовался, на что так сильно разгневалась светлейшая Йульяту, что даже не хочет зайти в свой бывший дом, точнее в то, что от него осталось.
   Дом? Мы с Венькой переглянулись, ощущая себя порядочными ослами. И правда, как мы не подумали, что предшественники должны были где-то жить? Да, мозги нам крепко поотшибало. Но раз уж мы оказались у жилища этой самой неведомой Жюли, пройти мимо было бы верхом идиотизма.
   В итоге Венька ответил что-то типа того, что Госпожа огорчена тем запустением, в который пришел ее дом, и мы, пригнувшись, протиснулись между двумя кучками камней, явно оставшихся от былой передней стены. Внутренняя часть дома, как ни странно, была разрушена не так уж и сильно. Дырки в крыше, конечно, зияли, но было их не слишком много. Более того, кто-то явно пытался поддерживать минимальный порядок.
   - А кто здесь сейчас живет? - поинтересовалась я и совершенно обалдела от ответа, что это, оказывается, говоря нашим языком, мой личный дом-музей.
   С тех пор, как на Угарит обрушилось величайшее несчастье, в доме этом никто никогда не жил. Но у него всегда была хранительница, следившая за чистотой и порядком, а еще за тем, чтобы на кухне всегда была еда и свежая вода, если хозяйка внезапно вернется. Потом Венька сделал паузу в переводе, что-то уточняя и переспрашивая у аксакалов, а потом поглядел на меня с совершенно одуревшим видом.
   - Юлька, прикинь, хранительницами здесь всегда были женщины, у них эта профессия передается от матери к дочери. Но все они б... Ой, ну, то есть, они обязательно должны переспать со всеми мужчинами города, как завещала им ты.
   - Венька, ты совсем рехнулся? - не выдержала я. - За кого они меня тут принимают, и ты вместе с ними? Что и кому я могла завещать в этой чертовой дыре, скажи на милость? Ты хоть не поддавайся на весь этот бред, а? А то я с вами всеми спячу окончательно.
   - Да не кипятись ты, - отмахнулся Венька, - Ну не ты, не ты, а Жюли. Что ты к словам придираешься? Для них все равно что ты, что она - это один человек.
   - Ну и где эта моя персональная музейщица? - полюбопытствовала я, оглядываясь по сторонам.
   Из-за спин наших спутников-аксакалов робко выдвинулась худенькая женская фигурка в довольно прилично сохранившихся лохмотьях. Бесконечно кланяясь и что-то лопоча, она первым делом попыталась упасть ниц, но была в последний момент поймана мощной Венькиной лапищей. Возраст дамы определить не представлялось возможным, ей с равным успехом могло быть и двадцать, и пятьдесят лет. Впечатление было такое, что она нас хочет тащить сразу в несколько мест, причем одновременно. При этом тараторила она без умолку, но поднять голову и взглянуть мне в лицо так и не решалась.
   В конце концов Венька довольно строго объяснил доисторической даме, что нет, есть мы сейчас ничего не хотим. И пить тоже. Но что светлейшая Йульяту благодарна своей верной ученице за все ее труды по сохранению дома. И что нет, никто не будет ее карать ни за дыры в потолке, ни за местами осыпавшиеся куски стен. Впрочем, водички попить мне бы точно не мешало, но я уж решила потерпеть немного, и без того слишком много было суеты.
   Трескотня наконец затихла, и моя личная смотрительница наконец искоса заглянула мне в глаза и поинтересовалась, что мне будет угодно ей приказать. Я впала в окончательное замешательство. Сказать "принесите-ка нам, милочка, все оставшиеся от Жюли артефакты" - так ведь не поймет... А как же сформулировать-то, что мы вообще здесь хотим?
   На помощь, как водится, пришел Венька. "Госпожа хочет видеть свои..." - он замялся, но девица (да, пожалуй, она все-таки была достаточно молода) понятливо кивнула и ринулась куда-то в угол, туда, где лично я видела исключительно большую кучу мусора. Порывшись в этих руинах, она вернулась к нам и с поклоном протянула что-то вроде металлической чаши, покрытой металлическим же диском.
   - Здесь все, Госпожа, все, что ты оставила, отправляясь в поход. Мы все сохранили в ценности и сохранности.
   Час от часу не легче! Куда еще эту Жюли неугомонную понесло? Я невольно почувствовала тревогу за эту неведомую девицу, угодившую в ту же западню, что и мы, хрен знает когда. Ну да ладно, потом разберемся... если сможем, конечно.
   Я забрала у девицы чашу, оказавшуюся неожиданно тяжелой. Венька щелкнул по ней ногтем, пробормотал "Бронза однако!", и мы столкнулись лбами, стараясь опередить друг друга и заглянуть внутрь.
   Да, денек и впрямь оказался артефактами богат. На скругленном дне чаши покоились бережно уложенные друг на друга несколько пожелтевших и замахрившихся по краям листков, прозрачная ручка Bic с совершенно опустевшим стержнем, пуговица с обрывком нитки в ушке, пустой патрончик из-под аспирина и монетка с петухом и сакраментальным лозунгом Великой Французской Революции про свободу, равенство и братство.
   Галантерейную дребедень мы оставили без внимания, а вот в листки вцепились оба, постаравшись вытащить их как можно аккуратнее.
   - У, это не по моей части, - разочарованной свистнул Венька, вглядевшись в довольно кривые и неровные строчки. - По-английски я еще куда ни шло, а по французски ни бум-бум совсем.
   Пришлось мне собирать в кучку остатки школьных знаний, благо, учила я французский все-таки на совесть. Вот хоть в мелочь, а приятно над нашим всезнайкой-задавакой верх взять, что ни говори! Впрочем, судя по тексту, предшественнице моей со спутнико вообще крепко не повезло. Ну-ка, что там она написала про него?
   "О Господи! Ну так я и знала, что эта прогулка ничем хорошим не кончится. Так этот зануда надоел, что проще было ему дать... в смысле, согласиться на яхте покататься. Хотя... ладно, замнем для ясности. Ну мало ли, у кого что было... Главное, что больше не будет, точка. А вообще, надо свой внутренний голос слушать, ой как надо. Сидела бы сейчас у дяди дома, пила дайкири, вместо того, чтобы травиться какой-то местной кислятиной и слушать бесконечную Бенову бубнежку.
   А теперь и сбежать-то некуда - из этой задницы мира фиг сбежишь. Хорошо еще если нас самих тут ни в какую жертву не принесут... А тут еще новый семестр на носу. Опоздаю - фиг мне кто оплату за полгода вернет, а это очень даже не маленькая сумма, между прочим. И с работы за опоздание из отпуска уволят как пить дать... Ну вот за что мне счастье такое, спрашивается? Сто лет бы его не видела!"
   Да, похоже, влипла француженка крепко. Интересно, как это их с яхты сюда забросило? Не могли поподробнее написать, обормоты? А девушка-то, похоже, студентка. Стало быть, молоденькая совсем. И как она тут управлялась, интересно, а?
   "Опа-ля! Вот это сюрприз так сюрприз - мой угаритский, над которым все семейство долго потешалось, пришелся как нельзя более в кассу. Хотя кому бы в голову такое пришло, что язык для меня окажется не мертвым а самым что ни на есть живым. Угадала я со специализацией, ничего не скажешь. Не, конечно, накладки есть, далеко не все мне тут у них понятно, но общаться очень даже можно. Вот кайф! К сожалению, плохо лексику помню. Мне бы сюда учебник Гордона - да кто ж думал, что он на каникулах пригодится!"
   Ничего себе, оказывается, угаритский язык в ее времена в университете изучали. А сейчас чего забросили? Неперспективное направление, что ли? Или это просто я не в курсе? Ну да ладно, это не столь существенно сейчас.
   "Не знаю, что там Бен химичит, да мне это не особо и интересно. Вчера первый раз собирались в женском клубе... Впрочем, клуб - это громко сказано. Пришли три тетки, принесли с собой какую-то ручную работу, вполуха слушали, что я им там вещаю. Потом долго лопотали, дескать, никак такое невозможно, чтобы женщина была наравне с мужчиной, что такое только у богов бывает, но никак не у земных людей. Нет, ну как можно быть такими глупыми курицами, а? Ну неужели им самим не надоело горбатиться с утра до ночи, когда можно организовать свою жизнь куда разумнее и интереснее? Ну ничего, лиха беда начало, мы еще поборемся!"
   Ага, идеи феминизма в одном отдельно взятом доисторическом государстве, ну-ну! Девочка-то, судя по всему, нехилую социальную работу тут развернула, во дает! Только на фига ей это все, спрашивается? Почему нельзя дать людям жить спокойно? Вот не зря я этих идейных феминисток не слишком жалую, вечно они не в свое дело лезут и всех на свой лад построить пытаются. Тоже мне Клара Цеткин угаритского разлива, блин!
   "Циничные посягательства международного империализма в лице белобрысого зануды получили твердый отпор со стороны маленькой, но очень гордой республики! Пусть не воображает, что если ему когда-то что-то обломилось, то теперь он имеет право намекать на продолжение. Но пасаран!"
   Ага, вот и тема си... в смысле, неинтеллектуальной близости возникла. Только не раскрыта толком, непорядок!
   "Похоже, мне здорово повезло, что в сумке завалялась пачка шипучего аспирина. Кто его знает, сколько бы времени ушло на установление нормального контакта с аборигенами, да и удалось бы с ними вообще договорится или нет? Вроде, они слушают, когда им что-то говоришь, а потом чуть не плюются вслед, считают то ли помешанной, то ли еще неизвестно кем. Вот уж действительно не было бы счастья, да несчастье помогло. А ведь от малыша уже все местные шаманы и знахарки отказались, скажали, что не жилец. Никогда не думала, что буду мысленно благодарить концерн УПСА или еще кого из этой толстопузой братии. Поистине, мир наш - место забавное и порой весьма ироничное.
   Впрочем, это надо было видеть, конечно, какими глазами на меня смотрели все эти тетки-няньки, когда вместо исчезнувшей таблетки вода пошла бурными пузырьками, и как они боялись поить ребенка этим неведомым снадобьем. Пожалуй, не будь мальчишка столь плох, вряд ли бы мне дали так над ним экспериментировать. Но игра точно стоила свеч - за ночь он сильно пропотел, а к утру явно очухался и есть запросил. А ко мне теперь кроме как Спасительница и Дочь Неба никто и не обращается..
   С яслями дело идет ни шатко, ни валко. Нет, ну до чего меня все-таки бесит тупость местных мамаш. Сколько раз я им объясняла и про социализацию, и про необходимость общения в коллективе, но каждый раз, когда речь заходит о яслях, они так вцепляются в своих замурзанных сокровищ, словно думают, что я хочу их отнять на веки вечные. Да, похоже, с замужними тетками каши не сваришь... Зато среди девушек есть несколько весьма прогрессивно настроенных. Да и кое-кто из парней начинает в нашу сторону поглядывать с интересом".
   М-да, забавный у них там расклад, судя по всему, с самого начала вырисовался. Только нам это чем все помочь может, спрашивается? Я перевела последнюю строчку и облизнула пересохшие губы.
   - И что мы с этими артефактами делать будем, а Вень? Толку от них как от козла молока, честное слово!
   24.
   На самом деле толк, конечно, был, только совсем небольшой. Может быть, без детсадовского юлькиного концерта и я бы ощущал себя лопнувшим шариком, но теперь мне приходилось играть роль сильного пола. А значит, надо было подвести предварительные итоги.
   - Ну что, - сказал я, - кое-что уже ясно. Переходы существуют, они не единичны. Вполне вероятно, что мы найдем и обратный. Куда делись эти двое - не знаю, может быть, стали профессорами по древнему миру? Или романы пишут. Они, чай, не идиоты, чтобы добровольно в психушку соваться. И что мы знаем о переходах, кроме того, что они существуют? Люди перемещаются во времени, но не в пространстве. Время тут идет не так, как там: смотри, между нами и ними разница лет в сорок, а тут пара столетий прошла, не меньше. Город успел разрушиться.
   - И чего? - простодушно спросила Юлька.
   - Ну и... не знаю! - признался я - А еще похоже, что подобное притягивает подобное. Вон, их было двое, и звали их как нас. Может быть, в этом и есть разгадка? Может быть, в нашем собственном времени где-то парятся какие-нибудь угаритяне с теми же именами, только их принимают за бомжей или гастарбайтеров с большим приветом?
   - Ага, - вдохнула Юлька, - на трех вокзалах всё сплошь угаритяне. Их сюда перенеси, они тут не хуже приживутся. Нам-то делать что?
   - Ну... продолжать поиски! Ты смотри, какой результативный день. Мы уже знаем, что они - американец и француженка. И кучу всяких подробностей из их жизни.
   - Например, что она ему сразу дала, а потом уже не дала, - мрачно отозвалась Юлька, - очень помогает!
   - Да ладно тебе, - как-то сразу сник я, невольно ощутив превосходство неведомого Бена, которому, оказывается, сразу дали. Впрочем, я же не затем за ней в пещеру полез, - завтра продолжим поиски. А сегодня... сегодня как-то переночевать бы надо, а сначала - найти мой собственный дом. Может, там покомфортнее будет!
   Так и представлял я себе такой же особнячок в другом квартале города... но всё оказалось проще. Местные объяснили, что "дом" у нас был один на двоих, его разделяла примерно пополам стена, от которой осталась едва ли треть. И никакого хранителя на "моей" половине не было - это Юльяту, когда собиралась в поход, завела хранительницу. А Бен не завел. Так что никто и не хранит его половину. Впрочем, от другой половины она, если честно, не сильно отличалась.
   А с артефактами там было совсем небогато: на особой полочке лежали сломанная пуговица, грязный носовой платок и... несколько карандашных рисунков на замызганных бумажных листах формата А4, вот так неожиданность! Нет, информационный урожай в один этот день был больше, чем за всё время нашего пребывания на этой земле.
   Первый изображал городскую сценку, и трудно было признать в этом городе Угарит. Это была оживленная торговля на рыночной площади: на переднем плане купец разворачивал какую-то ткань, сразу два покупателя в длинных халатах рассматривали и щупали ее, а третий, в набедренной повязке (наверное, раб) смотрел равнодушно на переговоры хозяев. С левой стороны юная девочка несла на голове кувшин, на нее озирался еще один торговец, справа была какая-то толчея, а над рыночной площадью нависали громады домов и зубцы крепостной башни.
   - Здорово! - выдохнула Юлька, - это тут так было?
   - Ага, - кивнул я, - наверное.
   Но на всякий случай спросил у нашего колдуна:
   - Что это?
   - Это судьбы Угарита, - ответил он, - разве не затем вы пришли, чтобы вернуть их, о вестник?
   Я смущенно отложил рисунок в сторону.
   Другой рисунок был сделан, похоже, с крепостной стены или башни, во всяком случае, с верхней точки. На нем была изображена закрытая гавань, в ней четверка кораблей, а остальные просто не вместились - и можно было угадать в схематичных штрихах хищные носы военных галер, вместительные трюмы купцов, тюки и бочки на причалах, и повсюду - человеческие фигурки... Да в ней бурлила жизнь, в этой гавани!
   А на третьем рисунке не было ничего уж такого угаритского - обнаженная девушка с ленивой и немножко хитрой улыбкой возлежала на каком-то пестром ковре, опершись на локоть, и смотрелась одновременно и приманкой, и жертвой, и хищницей...
   - Так вот она какая была, - выдохнула Юлька.
   И почему-то у меня совершенно не возникло сомнений в том, кто это был изображен. И на Юльку... да ну, не была она похожа на Юльку. Вот совсем не была! Хотя... я же не видел ее в такой именно позе. В смысле, тогда еще не видел.
   - Не забирай у нас этот образ, - попросил меня жрец, - ибо, когда нападет слабость на некоего мужа из нашего города и не может он более ложиться с женщиной, или женщина та стала стара и неугодна своему мужу, но он не хочет ее отсылать - тогда приходит он в жилище вестников и приносит свои дары. И стоит ему только взглянуть на образ, как сила вновь наполняет его.
   И, в общем-то, понимаю я того мужа, у них тут подобных картинок еще три тысячи лет не будет. Опережающее развитие. И жреческое сословие понимаю: стабильный доход, виагра всегда пользуется спросом.
   Да ну, что-то совсем не о том я говорю. Мы нашли ответ на вопрос, за кого нас тут принимают; оставалось узнать подробности, а для этого - задержаться на несколько дней в Угарите. А может... а может, и перебраться сюда насовсем? Вещи наши у нас были с собой, если не считать подстилок и мисок, оставшихся в деревне, ну так этим разжиться недолго - а комфорта и почета тут было ничуть не меньше, чем там. Во всяком случае, задачи типа "пойди-туда-не-знаю-куда" удобнее всего решать, исходя из некоей центральной точки. Этому меня еще армейская служба научила.
   Но сначала надо было устроиться на ночлег, что мы и сделали. Конечно, никакой мебели на самом деле в "жилище вестников" не существовало, хотя пищу им поставляли регулярно (я так понимаю, на самом деле ее на следующий день съедала наша жрица широкого профиля со знанием порнографии). Никто, конечно, не предполагал, что вестники заявятся вот так вот буднично, картинки пересматривать да записи перечитывать - а постоянно в доме никто не жил. Но какие-то очередные циновки нам быстренько притащили, а с ними и плошки-чашки, и тройную порцию продовольствия. Заодно у жилища собрался местный народ, и началось главное действо, без которого в этом мире не происходила в человеческих судьбах никакая перемена - торжественный пир, он же жертвоприношение в честь высших сил.
   В нашем мире, на самом деле, всё очень похоже: тоже за стол садятся и на новоселье, и на свадьбу, и даже покупку какого-нибудь дурацкого телевизора, и то принято обмывать. Но у нас эти самые телевизоры есть, а потому сели, выпили да разбежались по своим углам их смотреть, в социальных сетях торчать да по мобильникам трепаться. А тут вместо всего этого - пир. И возможность поесть-попить досыта и сверх того тоже не каждый день перепадает.
   Так что пировали мы долго и упорно. Я уже махнул рукой, устал объяснять, кто мы и откуда. Люди вообще мало слушают друг друга, каждый сидит в кругу собственных идей и с ними общается. Другой человек - только активатор для этих самых идей, а что в их число не входит, то просто не воспринимается. Вот точно так же, попади мы сейчас в наш мир, любые разговоры про временные дырки и кока-колу в древнем Угарите и вправду привели бы нас в дурдом. Бен и Жюли тоже, небось, это понимали, так что мемуаров в любом случае не оставили - я так Юльке и сказал.
   Ну, а после третьей-четвертой чаши вина (здесь оно было поприличнее, кстати) уже как-то стало все равно, Угарит оно или на этот раз не угорит, и говорили все вокруг какую-то ерунду о вечной дружбе великого угаритского народа и еще более великого народа, живущего на Цафоне, о мире-процветании и мировой торговле, в которой Угариту равных не было и не будет. Пока, правда, есть.
   И это пока на подъеме - финикийские города, сумевшие отчего-то переключить на себя основные торговые потоки этого региона, как пояснили местные. Это они теперь отправляли по морю пурпурные ткани (да ведь они, как я помнил, и дали потом название самим финикийцам, слово "финик", кажется, по-гречески и означало "пурпур"). Это на их рынках теперь встречались египтяне и арамеи, хананеи и хетты, амореи и жители Кипра. И наша главная задача была в том, чтобы вернуть всё это в стены Угарита - а ведь и стен уже практически не было.
   На финикийцев местные свалили и тот факт, что записи наших предшественников обрывались в самом начале. Письмена вестников были хорошим, очень хорошим товаром, а нужда города Угарита была очень, очень велика. К тому же было подозрение, что письмена приносят несчастье - и если отправить их в Библ и Арад, а то и в Тир и Сидон, то судьбы, возможно, переменятся: разрушены будут именно эти города, а к Угариту вернется процветание. Именно так и объяснили нам свой поступок простодушные угаритяне. Дескать, сжечь Письмена - неблагочестиво, хранить в полном объеме - стрёмно, вот и решили сберечь самое начало, а остальное сплавить конкурентам. Да и то, конкуренты сами не сильно церемонились: нечем заплатить - отбирают, что сами сочтут нужным. Наш краткий опыт общения с Элибаалом вполне подтверждал их слова.
   Я попытался разузнать, что всё-таки произошло с Угаритом и как это случилось, но внятного ответа не получил. Мне всё рассказывали про судьбы и про вестников, словно вышло всё как-то само, по щучьему велению, финикийскому хотению: вчера был крупный торговый центр, а сегодня - гора развалин. Враги, что ли, взяли город? - спрашивал я и получал ответ: Угарит был настолько крут, что никаким врагам него было не взять. Или, предлагал я другую версию, землетрясение? Гнев богов был точно, отвечали они, но земля не тряслась, как это порой бывает, а всё вышло гораздо хуже. Ну что там, цунами, потоп с моря? - и опять не то; чумы и морового поветрия тоже у них вроде не было. Описать перемену климата или падение спроса на традиционные угаритские товары я на понятном им языке не смог, так что эти версии остались запасными.
   А ответ ужасно прост, и ответ единственный: судьбы переменились, боги пролили свой гнев, вестники об этом сообщили. Так, не добившись особого толка, мы и легли тем вечером спать в якобы своем жилище, разоренном, как весь тот город. Праздник, разумеется, продолжился и на следующий день, да и на третий мы едва отбились от приношений-возлияний, чтобы хоть округу осмотреть. Казалось, стоит тут побродить по окрестностям, и обязательно найдется что-то такое, что подскажет нам, куда идти.
   Но вышло так, что за нас всё решили обстоятельства... а по нашему, по-угаритски: судьбы переменились.
   25.
   Да, судьбы у нас действительно переменились, и самым неожиданным образом.
   В тот день, устав от очередных возлияний пополам с неумеренной закуской, я потихоньку удрала из-за стола. Мне просто необходимо было хоть немного побродить в полном одиночестве, чтобы собраться с мыслями и хоть чуточку разобраться, наконец, в своих чувствах.
   Мы в этих краях-временах оказались не первыми пришельцами, и всё теперь запуталось окончательно. Что же все-таки приключилось с этими Беном и Жюли? Сумели они в наше время вернуться или так и остались навечно в этих доисторических руинах? И где теперь искать их следы? Да и сохранилось ли от них хоть что-то, кроме тех ветхих страничек, которые мы, кажется, заучили уже наизусть? Я сама не знала, что так беспокоило меня: то ли сочувствие к неведомым предшественникам, то ли какая-то суеверная догадка, что наши с Венькой приключения - на самом деле продолжение того, что случилось с ними, и эпилог у этой истории будет один на всех. Но какой, и как его угадать, если мы начали читать книжку с середины?
   Но даже не в этом дело... Никак я не могла понять, что же со мной происходит. Вроде, всё было как всегда, и вокруг всё тот же постылый Угарит. Рядом давно уже надоевший Венька. Впрочем, стоп. Кому я, собственно говоря,, вру? Кажется, что-то все-таки изменилось с того дурацкого дня, когда я так отчаянно рыдала в его объятиях?
   По этим мужикам никогда ничего не поймешь - физиономия невозмутимая, разговоры все те же, сугубо мужские, и в мою сторону особо не смотрит... А я.. Да что я? Честно говоря, я совсем не прочь была бы, чтобы он меня еще разок обнял, как тогда. Но разве мужики способны сами такое понять? А инициативу проявлять самой - ну уж нетушки, хватит. Один раз порыдала - и баста! Только мне и не хватало, чтобы Венька решил, что я ему навязываюсь!
   А вообще, зачем он мне сдался? Просто потому, что соотечественник, товарищ по несчастью или...? Вот дальше этого "или" мысли упорно не шли, кружась по кругу как козленок, привязанный за веревку к колышку. А вот куда я сама забрела, пытаясь в собственных чувствах разобраться, я так и не поняла. Город остался позади, вокруг потянулись какие-то холмы, порядком заросшие кустарником, сильно пахло морем, пронзительно кричала какая-то птица...
   Всё это я запомнила хорошо. А дальше... Вот хоть убей, я не могу сейчас восстановить, как это было. Всё смешалось в какой-то клубок, похожий на моток старых, вонючих, колючих и грубых ниток: гортанная незнакомая речь, тяжелый запах потных тел, чья-то шершавая ладонь, зажавшая мне рот. Даже испугаться я толком не успела, и уж тем более что-то понять. Только стало до омерзения противно, когда меня схватили, зажали рот, куда-то потащили. Я, кажется, лягалась, и даже успешно - во всяком случае, кто-то хрипло вскрикнул, а потом меня схватили еще и за ноги и понесли, как манекен.
   Тогда я, пересиливая отвращение, улучила момент, когда зажимавшая мне рот ладонь немного расслабилась, и со всей силы вцепилась зубами в большой палец. Удовольствие, надо сказать, весьма ниже среднего - кусать грязную, окаменевшую от мозолей руку доисторического бандита. Я еще успела мимолетно подумать, что теперь дизентерия мне точно обеспечена. Но на зубы свои мне жаловаться никогда не приходилось, так что укушенный взвыл и затряс рукой, а я воспользовалась моментом и заорала "На помощь!" с такой силой, что, наверное, могла бы перекрыть гудок океанского лайнера. Но кто-то рядом дал команду, и рот мне снова захлопнули, хорошенько прижав нижнюю челюсть.
   Ну ладно-ладно, подумала я, вы мне еще отплатите за это, господа похитители. Вовек не забудете, каково оно, похищать цафонских богинь, не будь я пресветлая Йульяту, угаритская Вестница! И тут же сама удивилась, насколько охотно я вписалась во всю эту мифологию.
   Но за богиню меня на сей раз, похоже, не держали: сгрузили, как мешок с шерстью, к чьим-то ногам, да еще так сдавили сзади шею, что ни на ноги встать, ни даже голову поднять не могла. Что-то было знакомое в этих волосатых ногах, и этот рваный шрам от лодыжки до колена я уже видела... где, когда? И тут хватка за шею ослабла, и тот, кто был предо мной, ухватил меня за подбородок и задрал мне голову - рассматривал, словно беглую овцу.
   - Э, э! - прохрюкал он с явным удовлетворением, и добавил по-финикийски, - вот и увиделись снова!
   В первый момент у меня возникла шальная мысль, что меня сюда притащили по ошибке, и что малопочтенный Элибаал (кто, как не он!), узнав меня, распорядится дать мне свободу. Не тут-то было! Судя по оживленной реакции господина негоцианта, заполучить он хотел именно меня.
   Вот тут мне по-настоящему стало страшно. Что этому бандиту с большой дороги от меня потребовалось, интересно? Он с Венькой дела вел - вот пусть с ним и разбирается дальше, а я-то тут при чем? Собственно, именно это я и попыталась ему объяснить, как смогла, а он только расхохотался и заявил, что никаких больше дел вести ни с Венькой, ни с нашими аксакалами не намерен, ибо те его бессовестно надули, подсунув негодный товар, а посему он, Элибаал, намерен забрать меня в личное пользование в возмещение понесенных убытков.
   Негодяй с наслаждением полюбовался гримасой отвращения, которая сама собой нарисовалась у меня на физиономии, после чего поведал, что планы в отношении меня у него весьма далеко идущие, так что сопротивляться бесполезно.
   Чего только я ни пыталась - и взывать к его разуму и остаткам благородства, и угрожать гневом цафонских богов, и пугать венькиной местью, которая будет неотвратимой и очень грозной, но все было без толку. И откуда только слова находились! Вот уж не думала, что изучению иностранных языков способствует такая коленопреклоненная поза перед экзаменатором!
   Жирный негодяй только посмеивался и талдычил, что раз его один раз уже надули с Зерцалом, стало быть, веры нам никакой нет, и все слова мои весят ничуть не больше, чем высохший и опавший лепесток осенней розы. Ну, или засохшая коровья лепешка, или что-то еще такое же ненужно, я не всё в его словах поняла.
   Меня рывком подняли на ноги, сунули под нос мою некогда любимую игрушку. Но в каком плачевном состоянии она у них была - это же ужас один! И корпус, и линза заляпаны грязными жирными пальцами, к объективу присохли ошметки какой-то еды. А, самое главное, батарейки были растрачены до конца - как, впрочем, и планировалось с самого начала. Спорить тут было бесполезно: ближайшие три тысячи лет в здешних местах подобным товаром торговать точно не будут.
   - Гнев богов постиг тебя, недостойный, - гордо заявила я ему, - а если будешь так со мной обращаться, не только Зерцало померкнет, но и... у тебя отсохнет!
   Да, прямо так решительно я ему и заявила. А внутри всё тряслось от ужаса, но я вообще такая: чем самой страшнее, тем я нахальнее. Да, похоже, попала я крепко. Объяснить ему ничего нельзя, вырваться из его лап - тем более. Одна оставалась надежда, что Венька обнаружит мое отсутствие и соберет народ на поиски. Но когда это будет? И что со мной за это время успеют сделать?
   Элибаал в ответ на мою дерзость уже занес ладонь для оплеухи, но как-то нерешительно, задумчиво занес. Стало быть, хотя бы отчасти верил! А потому обошлось без оплеухи - он сделал вид, что просто хотел почесать свою немытою голову корявой лапищей.
   А пока что меня пинками и тычками загнали в какой-то темный вонючий отсек стоявшего в прибрежной бухточке корабля, закрыли щелястую дверцу, и чем-то заперли ее снаружи.
   Конурка была настолько крошечной, что стоять в ней было невозможно, только лежать, или сидеть, изрядно ссутулившись. Воняло тут гораздо хуже, чем в остальных местах этого мира, под ногами было какое-то грязное тряпье, в углу лежали смотанные веревки.
   Ну ладно, ладно, мы еще посмотрим, кто кого - хорохорилась я. А сама сидела, обхватив руки коленями, и отчаянно пыталась сообразить, как можно выбраться на волю. Но вариантов реалистичнее цафонского огня как-то не было в наличии. Разве что когда есть-пить принесут, да и по нужде, наверное, должны выводить...
   Но тут до меня донесся зычный вопль, скрип весел, плеск воды... Корабль развернулся, а потом, набирая скорость, пошел вперед, покачиваясь на волнах, и я с ужасом поняла, что меня везут в качестве груза или трофея в неведомые края. Ой, мамочки! А как же я, где же я, что же это будет?!
   И только тут я по-настоящему разревелась.
   26.
   Как это ни странно, но Юлькин крик и вправду был услышан - только не мной. Какой-то мальчишка пас коз неподалеку, и он поспешил рассказать нам обо всем - ну, как только отогнал свою отару к загону и закончил все свои дневные дела. А как же иначе, у него же козы... Словом, пришел он к нашему шалашу уже хорошо после заката.
   Я, в общем-то, не особо и волновался. Ну мало ли, какая шлея девушке под хвост попала, гуляет где-нибудь, проголодается - сама придет. Правда, был шанс, что она решила похудеть, тогда, конечно, прогулка немного затянется. Но не настолько, чтобы всерьез волноваться.
   И тут прибежал этот мальчишка - спокойно встал у входа, дожидаясь, пока ему позволят заговорить. Мы уже, собственно, собирались расходиться, так что позволения он мог и не сразу дождаться, но уж слишком многое было написано у него на физиономии, и наш гостеприимный колдун, взглянув на него попристальней, бросил повеление: "говори". Я, помнится, еще подумал, что очень правильно у них тут с подростками обращаются.
   И пастушок рассказал, что, хвала богам, козы его целы и овцы тоже, и сам он в добром здравии, и всё его семейство, но вот зато напали злодеи-финикийцы, да накажут их боги, и их родичей, и всю их нечестивую породу, на пресветлую вестницу, да наградят ее боги, и всех ее...
   Тут я уже не выдержал и заорал:
   - Где она? Где Йульяту?
   - Не знаю... - растерянно протянул пастушок, - унесли ее...
   - Куда?
   - На корабль, да разобьют его чудища морские... то есть пусть не разобьют, а выбросят обратно на наше берег! - тут же поправился он, увидев мою реакцию.
   - Та-ак... - только и смог ответить я.
   В общем, посылать корабль в погоню было уже поздно. Да и как его пошлешь, если сперва его надо снарядить, и собрать матросов, и принести всяческие жертвы - и на всё это уйдет несколько дней как минимум. За это время Юлька окажется далеко-далеко от дома. А главное, непонятно, куда могли они направиться!
   Я психовал, угаритяне казались на удивление спокойными и даже как бы довольными. По-видимому, они считали, что именно так и начинается возвращение судеб - Вестницу всяческих несчастий забрали конкуренты, вот так им и надо. Мало не покажется. У меня даже мелькнула на секунду мысль, что можно в этом с ними согласиться: уж кто-кто, а эта егоза и там наведет свой порядок. Только... не знаю, как в Угарите, а наши своих не бросают, это во всех книжках написано и в кино показано. И кто в данном случае "наши", не так уж и важно. Мы с Юлькой - точно наши, и все, кто с нами, тоже.
   Первая половина ночи была потрачена на сбор информации. Сразу же выяснилось, что видели тут неподалеку корабль того самого Элибаала, которому мы так легкомысленно продали электронику, не обеспечив гарантийного сервиса. Элибаал квартировал в городе Арваде, но дела вел по всему побережью. Поэтому трудно было угадать, куда именно отправился он в настоящее время, но в Арваде найти его точно было возможно.
   Найти... а дальше? Эти купеческие города-государства выступали по отношению к чужакам как единое целое. Рассчитывать, что нашего негоцианта осудят там за киднеппинг, не приходилось - меня самого скорее продадут там в рабство или просто проткнут копьем, чтобы не надоедал. И против укрепленного города все мои спецназовские навыки - ничто. Вести планомерную осаду каменных стен с помощью первобытного оружия нас в "Голани" не учили. Да и любая спецоперация по проникновению внутрь вражеского поселения и освобождению заложников должна строиться на тщательном сборе разведданных и серьезной подготовке... Кого брать с собой в разведку - Петьку моего непутевого? Мужиков с дрекольем из родной деревни? Мечтателя-шамана из Угарита? А в одиночку много против города не навоюешь. Да и с Петькой тоже.
   Эх, Юлька-Юлька, задала ты всем нам задачку. Главное, понимать бы хоть, зачем тебя украли, куда повезли - тогда можно было бы что-то сделать. Даже в нашем мире как украли террористы зевнувшего солдата, так теперь весь Израиль со всей своей боевой мощью который год вернуть его домой не может, и даже не знает, жив ли он. Неужели и мне придется распроститься с этой дурехой?
   Да не так ли сгинули и прошлые Вестники? Записи их оборваны на полуслове - а было ли продолжение? Или вот точно так же поставили они точку - и тут кто-то накинулся, заломил руки, потащил в кусты, на корабль, в пещеру, да куда угодно - и остались от Вестников рожки да ножки, плюс едва начатые мемуары? Мало ли на что сгодятся в первобытном мире полцентнера человечины, а если она еще и женского пола, молодого возраста и привлекательного вида, о вариантах вообще не хочется думать...
   Угаритяне были спокойны: таковы наши судьбы. Разрушен их собственный город - может быть, он восстановится, а может, и нет. Как бы то ни было, это веление высших сил, и ничего тут не может человек поделать, кроме как оставаться самим собой в предложенных обстоятельствах. И мне на минутку, как и с подростком пастушком, показалось, что в чем-то они правы.
   Мне оставалось только одно - чего я давно уже не делал в этом мире, да и в своем собственном. Я вышел из дома наружу... Ночь была безлунной, звездной и прохладной. Ветерок с моря шевелил кроны деревьев, успокаивал разгоряченный лоб, и так легко и просто оказалось опуститься на колени и сказать самое главное Тому, Кто сотворил это море и эту землю, ветер и волны, Кто переменяет на самом деле наши судьбы и держит их на Своей ладони. Все молитвы, которые я знал, были сочинены спустя столетия, кроме, пожалуй, одной - но и она не была молитвой. "Шма, Йисраэль..." - "Слушай, Израиль..." Эти слова обращали люди друг ко другу, и мне некому было их говорить в ту ночь.
   Поэтому я просто разговаривал с Отцом. Жаловался, что Он так непонятно поступает с нами: забросил в какой-то совершенно другой мир, ничего не объяснил, окружил загадками, а теперь еще и разделил... Только нет, мне-то на что жаловаться? Это было как-то недостойно. И я начинал просить за Юльку, а потом и за всех наших, кто оставался в нашем мире, и за себя, на самом деле, тоже, потому что встреча с ними была нужна прежде всего мне самому.
   Горизонт над горами окрасился розовым, в воздухе веяло уже осенней прохладой (а я и не заметил, что лето прошло!), но все вокруг становилось каким-то совсем иным, чем в начале этой суматошной ночи. Я не узнал ничего нового, я не обрел никаких ответов и подсказок, но я почувствовал себя малышом, которого ведет за руку Отец. Куда ведет, зачем ведет - было непонятно, и малыши, наверное, просто не могут вместить такие вещи. Но ведет, это точно. Можно хныкать, капризничать, а можно просто ухватить эту Руку, ощутить ее твердость и теплоту - и успокоиться хоть немного.
   И даже жаль было этих язычников с их бесконечными божествами, вестниками, духами, которых они задабривают, уговаривают и запугивают на все лады - а Руки ощутить не могут. Но как им об этом рассказать?
   Утром голова звенела от бессонной ночи и вчерашнего возлияния, но мир вокруг был хрустально прозрачным и спокойным.
   - Ты говорил со своим богом? - спросил меня шаман.
   - Да, - ответил я, - только Он и твой Бог тоже.
   Шаман с сомнением покачал головой:
   - Кто я такой, чтобы обращаться к нему без жертвы и приношения? Услышит ли он мой голос с высоты Цафона? Снизойдет ли из златого чертога на помощь мне? Вы, Вестники, иное дело, но мы, земнородные... Чем можем мы помочь тебе, Вестник? Мы дадим тебе, что найдет рука наша, лишь бы боги были к нам благосклонны.
   Ответ было дать совсем нетрудно:
   - Готовый к плаванию корабль и команду мореходов с оружием. Припасов на десять... пятнадцать дней всей команде и моим людям, которых я заберу из селения, пока вы будете готовить корабль - пять или шесть человек. И главное, одного... лучше двух проводников, которые знают морской путь к Арваду и не раз бывали в самом городе. Сколько понадобиться тебе времени, чтобы дать мне всё это? Есть ли это у тебя?
   - Мы принесем жертвы и узнаем, угодно ли...
   - Я говорил со своим Богом. Ручаюсь тебе: угодно. И как можно скорее. К нынешнему вечеру управитесь?
   - Дня три или четыре потребны...
   - Два, дня, жрец. Только два дня. К следующему вечеру всё должно быть готово. Таковы наши судьбы.
   - Никто не может знать своих судеб, - мягко возразил он, не оспаривая, впрочем, самого срока.
   - Согласен, - ответил я, - но мы можем делать то, что в наших силах. У тебя есть два дня - и проверим, что можешь ты сделать. А чтобы мореходы были расторопнее...
   Я достал из кармана мешочек с серебром - ровно половину того, что получил в свое время от Элибаала.
   - Скажи городу Угариту, что Вестники благодарят его за помощь и просят принять сие серебро в дар как залог будущего благословения. И да будет милостив ко всем вам Сотворивший небо и землю!
   Жрец склонил голову в почтительном поклоне и спешно (нет, действительно спешно!) удалился.
   А мне оставалось только разбудить своих верных спутников и сообщить им, что мы немедленно возвращаемся в селение, чтобы выбрать пятерку самых умелых воинов, вооружить их и снарядить в поход, от которого, может быть, и вправду зависят судьбы этого мира.
   Видели бы вы, как загорелись Петькины глаза! И я сразу понял, с кем пойду тут в разведку.
  
   27.
   Плакала я долго, но, в конце концов, усталость, жара и мерная качка взяли свое, и я сама не заметила, как уснула. Снилось мне что-то на удивление хорошее: дом, наше с Венькой возвращение в Москву, родная и привычная жизнь 21 века. А вот угаритские приключения в это сне мне как раз казались сном. Вот сейчас очнусь, позову Веньку, расскажу ему, какой бред про путешествие в древние времена мне приснился... Буммм! - это я больно треснулась макушкой о низкий потолок и проснулась. Кошмар был самой настоящей явью, а нормальная жизнь - всего лишь сном.
   Скорчившись и потирая ушибленную макушку, я прислушивалась к тому, что происходило снаружи, за пределами моей вонючей клетки. Там раздавались гортанные голоса, плеск весел, шлепающие шаги по скрипящему настилу палубы. Кто-то засмеялся, потребовал вина, и в этот момент я осознала, что голодна, и что мне очень хочется пить.
   Изо всех сил я забарабанила кулаками в хлипкую переборку, надеясь, что кто-то услышит и явится на мой стук. Но снаужи раздался грубый окрик и удаляющиеся шаги. Эти скоты даже не сочли нужным проверить, что у меня стряслось! От гнева и обиды слезы снова выступили у меня на глазах. Ну попадись ты мне, мысленно пообещала я Элибаалу, ты десять раз пожалеешь о том, что посмел вредить Вестникам, не будь я Пресветлая Йульяту!
   Эх, будь у меня на деле хоть десятая часть той мощи, которую мне приписывают! Но увы, полагаться приходилось исключительно на собственные силы, а с ними у меня было как-то негусто.
   Устав стучать, я снова уселась в углу, стараясь дышать через щель в стене, иначе от зловония моей конуры можно было задохнуться. В голове бродили только обрывки мыслей, никакой план толком так и не вырисовывался, и постепенно я почувствовала, как меня охватывает совершенно тупое равнодушие и апатия. Да, слабачка я оказалась, что и говорить...
   Из оцепенения меня вывели уверенные хозяйские шаги за стенкой и звук отпираемой двери. От неожиданно хлынувшего в мою клетушку солнечного света я невольно отшатнулась и зажмурилась, но боль в руках заставила меня тут же открыть глаза. Судя по теням, день клонился к закату. Грязный, вонючий и еще более пьяный, чем днем, старый пират, покачиваясь с пятки на носок, насмешливо разглядывал меня, а два гнусного вида оборванца тащили меня наружу, крепко ухватив за запястья.
   Освободиться от чужих лап мне так и не удалось, но они хотя бы меня избавили от тесноты и вони. С наслаждением выпрямившись на палубе, я встала на цыпочки и попробовала, насколько возможно, потянуться, но тут же чужие бесцеремонные руки по-хозяйски пробежали по всему моему телу, а старый мерзавец одобрительно зацокал языком.
   - Да как ты смеешь, дрянь! - заорала я, и хотела влепить негодяю пощечину, но вырвать руку так и не смогла. Судя по всему, мое сопротивление только подзадорило мерзавца, и он предпринял вторую попытку, на сей раз куда более гнусную и продолжительную. Я чувствовала, как к горлу неостановимым клубком подкатывает тошнота... Зато сквозь отвращение и ужас пробилась, наконец, спасительная мысль. Да-да-да, и как же это я раньше о таком не подумала?
   - Я смотрю, ты совсем ничего не боишься, - мне даже удалось соорудить насмешливую фразу из обрывков местных слов.
   - А чего мне бояться? - презрительно буркнул Элибаал, неспешно продолжая свое гнусное исследование.
   - Осквернения, - с самым невинным видом ответила я, уставившись ему прямо в глаза.
   В первую минуту на тупом лице старого пирата не отразилось ничего. Потом взгляд его изобразил вопрос, затем недоверие, а еще секунду спустя тяжеленная лапища развернула меня спиной к моему мучителю. Да, я не ошиблась в своих ощущениях... Если в Угарите еще можно было худо-бедно справляться с возникшими сложностями, не привлекая к себе внимания посторонних людей, то в заточении это было совершенно нереально. А доисторические средства гигиены по всем параметрам безнадежно проигрывали продукции фирмы "Котекс".
   На физиономии Элибаала отразились разом ужас и отвращение, а державшие меня невольники разом отдернули руки, словно от раскаленной кочерги. Но резкий окрик хозяина заставил их снова схватить меня и втолкнуть в ту же гадкую каморку, где я уже провела столько времени.
   - Я хочу есть, пить, и мне нужна чистая ветошь! - успела я крикнуть до того, как дверь снова замкнулась за моей спиной. Вскоре снаружи раздались заунывные вопли - это Элибаал с сообщниками явно пытался выпросить прощения у своих богов за нечаянное осквернение. Через некоторое время дверь приотворилась, чья-то рука просунула кружку со сравнительно свежей водой и выщербленную глиняную миску с месивом из бобов, швырнула в меня комок тряпья, и моя темница снова захлопнулась.
   Никогда раньше мне бы в голову не пришло, что в эти антисанитарные времена событие, приближение которого меня заранее пугало, доставит такую радость и облегчение. Вот уж поистине не знаешь, где найдешь, где потеряешь. По крайней мере, теперь я была на несколько дней защищена от гнусностей Элибаала.
   Немного погодя та же рука просунула в дверь некое подобие лохани, служившей верой и правдой уже не один десяток лет. "Ходить - сюда", - скомандовал грубый голос, и я поняла, что на волю меня выпускать никто не намерен. Мысленно пообещав гадкому бандиту еще сто лет расстрела и посмертие во рву с крокодилами и скорпионами, я постаралась расположиться в своем временном убежище с минимально возможным дискомфортом.
   Сказать, что плавание вышло неприятным, значит не сказать ничего. Оно было отвратительным, мучительным, гнусным... Но даже такому чудовищному времяпрепровождению рано или поздно приходит конец. Судя по доносившимся до меня звукам и вздрагиваниям корабля, мы наконец, хоть и не с первой попытки, бросили якорь, причем явно не в дикой местности, а у причала. Забегали, затопотали ноги, команда явно покидала корабль. Наконец, когда звуки практически затихли, дверь моей конуры распахнулась, и на пороге в вечернем сумраке возникла сгорбленная, весьма уродливого вида старуха с покрывалом в руках. Речь ее разобрать было трудновато, и я далеко не с первой попытки поняла, что старая карга требует от меня закутаться в принесенную тряпку с головой, и только в таком виде мне будет дозволено выйти на волю.
   Тряпка была весьма засаленной, воняла чьим-то застарелым потом, но другого выхода у меня не было. За спиной у горбатой ведьмы маячил Элибаал в сопровождении пары злобного вида головорезов, так что сбежать мне бы все равно не дали. С отвращением исполнив, что было приказано, я ощутила, как мои пальцы стиснула неожиданно крепкая лапка старухи, и я заковыляла за ней, как лодочка, привязанная тросом к корме большого корабля. Судя по звукам шагов, стража сопровождала нас и спереди, и сзади.
   Идти, не видя дороги, было трудно, поэтому очень скоро я ободрала ноги о какие-то колючки и больно ушиблась о булыжник, но, к счастью, вскоре мы остановились. Раскрылась невидимая дверь, старуха втянула меня внутрь, и там, во мраке и прохладе массивного каменного здания, я смогла наконец скинуть навязанную мне хламиду и оглядеться по сторонам.
   Мы стояли в помещении, показавшемся мне огромным, почти как в нашем мире - особенно по сравнению с той конурой, в которой я была принуждена ютиться последнее время. Старуха что-то невнятно лопотала, я пыталась, правда, без особого успеха, разобрать ее слова. Чаще всего в них повторялись два - Элибаал и деньги. Кто-то из них, похоже, был кому-то должен приличную сумму. Ну а я-то здесь при чем? Пусть сами между собой разбираются, чего меня впутывать в их малопонятные дела?
   Но тут старая карга довольно больно ткнула меня пальцем в грудь и снова заверещала, на сей раз помедленнее и почетче. Я честно напрягла все свои лингвистические способности, и смысл того, что удалось разобрать, мне, мягко говоря, совсем не понравился. Бабка утверждала, что я теперь ее собственность, ибо меня продал ей почтенный Элибаал, а посему отныне я должна подчиняться всем бабкиным распоряжениям.
   - Ну уж фигушки, - возмутилась я, - Я вольный человек, меня нельзя ни продать, ни купить.
   В ответ на это бабка захихикала и выдала что-то типа "Все поначалу так говорят, а потом привыкают". От прочих же моих слов и про Вестников, и про Цафон она отмахнулась, дескать, Элибаал ее уже предупреждал, что я малость не в себе, но это неважно, наоборот, такие завиральные идеи могут только сильнее привлекать ко мне мужчин. Стало быть, клиентов по-нашему.
   - Кого?! - окончательно разъярилась я. - Вы не имеете права, я отказываюсь участвовать в ваших грязных играх!
   На это бабка захихикала еще ехиднее и высказалась, что, дескать, еще неизвестно, кто тут грязнее. Вообще-то, в определенном смысле она была права, ибо вид мой был просто ужасающим, и если мне что-то и было необходимо в первую очередь, так это хорошая ванна и много-много мыла.
   Похоже, старая карга уловила мои мысли, ибо она тычком направила меня в сторону одной из дверей, выходивших в тот зал, где мы стояли. За дверью оказалась огромная купальня, вделанная ниже уровня пола. На бортике купальни лежали довольно невзрачные кусочки чего-то, что я поначалу приняла за глину.
   Бабка сварливо потребовала сбросить все мои лохмотья куда-то в уголок, их, дескать, потом соберут и сожгут. Честно говоря, этому приказу я последовала с наслаждением. Фиг с ними, потом разберемся, что тут у них за заговор против меня, а пока мыться, и как можно скорее!
   "Глина" оказалась весьма мылкой и ароматной, в купальне можно было сидеть по шейку в воде, и я постаралась, чтобы мытье затянулось как можно дольше. Фиг с ними, с критическими днями, будем надеяться, что ничего катастрофического со мной не случится. Зато можно в полное свое удовольствие отмокать в настоящей ванне, это ли не счастье?
   По старухиной команде откуда-то из внутренних покоев появились две смуглые темноволосые девушки с узкими ступнями и ладонями. Не реагируя ни на какие мои расспросы, они ловко обсушили меня мягкими светлыми тканями, натерли все тело благовониями, от которых легонько закружилась голова, затем надели на меня что-то наподобие льняного хитона, затянули пояс, на голову накинули тончайшее покрывало, и исчезли так же неслышно, как и появились.
   Ставшая внезапно совершенно глухой к моим расспросам, бабка снова ухватила меня за руку, провела какими-то внутренними потайными ходами в большой зал с двумя рядами колонн, буркнула "сиди пока тут", и скрылась в том же проходе, которым мы пришли. Ни на какие мои усилия захлопнувшаяся за ней дверь так и не поддалась. Такими же наглухо замкнутыми оказались и громадные двери-ворота, расположенные в торце зала.
   Совершенно обессилев, я опустилась на пол, прислонившись к одной из колонн. Такое впечатление, что стараниями мерзавца Элибаала я оказалась в громадной мышеловке, из которой совершенно непонятно, как выбираться. Самое главное, я даже не представляю, что это за город, в какой он стране, и чего от местных жителей ждать. А уж о том, как с Венькой связаться, и думать не приходится... Он конечно, бедолага, попытается меня отыскивать. Но где? Как? И что мне теперь делать вообще?
   Довольно долго я так сидела в полном отчаянии и опустошенности. Никто так и не спешил за мной придти, выхода найти я тоже не могла, оставалось только одно - хотя бы осмотреться, куда же я попала.
   Вершины колонн терялись в темноте, словно потолка вовсе не было, и вообще это было не здание, а перевернутый колодец, уходивший прямо в ночное небо. Мне показалось, или колонны действительно были украшены изображениями голубей? Помещение было освещено лишь небольшим масляным светильником, и разглядеть орнамент на стенах и колоннах было очень трудно. Геометрические фигуры переплетались там с пальмовыми ветвями и терялись в темноте, а на возвышении, расположенном напротив главных дверей, прямо возле светильника, стояло скульптурное изваяние. Подойдя ближе, я увидела обнаженную женщину, поддерживавшую руками груди. У ног ее сидели два чудища с телами львов и человеческими головами, изрядно смахивавшие на египетских сфинксов. Вот когда я от всей души обругала себя за то, что плохо учила в школе древнюю историю. Ну наверняка же по этому изображению можно было опознать, в чей храм меня привели. Ну почему я такая троечница бездарная, а? Знала бы хоть, что за храм, что за богиня, а теперь...
   От нечего делать я оседлала одного из львов, словно в детстве на карусели. Лев был теплый и довольно скользкий, усидеть на нем было не так-то просто. Пару раз я едва не сверзилась на пол, пока наконец не нашла более-менее удобное положение. А хорошо было бы, если б мой сфинкс ожил и унес меня отсюда в дальние дали! Но увы, такие чудеса случались только в мультфильмах моего детства...
   Замечтавшись, я все-таки потеряла равновесие, в попытке удержаться ухватилась за львиную голову, но... в ту же секунду мы вместе с головой, оказались на полу. Меня охватил ужас от содеянного: за порчу храмовой скульптуры мне самой голову в мгновение ока оторвут, это уж точно!
   Я попыталась пристроить голову на место, и тут до меня дошло, что ничего я на самом деле не сломала. Лев мой отнюдь не был изваянным из цельного куска мрамора, его полая голова как на штифт надевалась на шею, поэтому она так легко и соскочила от моей неловкости и совсем, кажется, не пострадала. Но вот надеть ее обратно у меня почему-то не получалось, что-то явно мешало. Запустив руку внутрь, я попыталась ощупать голову, и от неожиданности отдернула руку: вместо гладкости мрамора мой пальцы наткнулись на шероховатость бумажных листов.
   Затаив дыхание, я предельно осторожно вытащила из тайника несколько помятых, но почти даже не пожелтевших листочков и поднесла их поближе к светильнику. Они были покрыты уже знакомым почерком... Ну дела, стало быть, Жюли и Бен здесь тоже успели отметиться! Похоже, нас упорно и настойчиво ведет по их следам. Кто ведет? А неважно, ведет и всё. И, забыв о сфинксе, храме и всем прочем, я погрузилась в чтение.
  
   "Вчера наша ячейка наконец перестала быть сугубо девичьим делом. Первые два молодых человека зашли с видом отсутствующим и нелюбопыным, дескать, они только за сестрами приглядеть хотят. Но постепенно увлеклись, втянулись в разговор... Все-таки что ни говори, а тема социального неравенства им близка. Но как же трудно растормошить эти одеревеневшие мозги! Что за рабская психология - считать установленный миропорядок вечным и незыблемым. Хочется просто взять палку и силой выколачивать эти дурацкие суеверия!"
  
   "Ну, палкой - не палкой, а вот кое-чем похожим, кажется, до них достучаться все же можно... Хотя это вопрос, конечно, кто и чем стучит, ну да ладно, замнем. Главное, что до меня дошло, как с народом общаться. И где мои мозги раньше были? Когда мужик, как и положено omni animali, пребывает в расслабухе и отключке мозгов, самое время как раз до него донести то, что нужно...
   Мылись бы они только почаще, что ли..."
  
   "О, надо будет завтра объяснить, что обладать Дочерью Неба можно только совершив омовение! Глядишь, хоть так удастся им какие-то гигиенические навыки привить... А вообще, нашим ребятам тоже есть чему у них поучиться. Надо будет, когда вернемся, Жаку, Люка и прочим рассказать, им должно понравиться, знаю я эту публику!
   Бен, правда, утверждает, что нам отсюда не выбраться вовеки. Да ну его, только и знает, что ноет и гудит! В конце концов, может тут зависать на веки вечные, а я не желаю. Ну должен же отсюда быть хоть какой-то выход! Я знаю, я уверена, что должен".
  
   "Нет, я с ума сойду с этой публикой! Как у них все-таки дико вывернуты мозги... Сколько раз я им рассказывала про Че, сколько объясняла, с кем он боролся, за что и где... А по городу пополз слух о новом боге, которому поклоняется могущественная Юльяту. То один, то другой из стариков приходит и робко интересуется, будет ли им счастье, если принести жертву моему богу? Представляю, как над этим посмеялся бы сам команданте...
   А может... Может, это как раз к лучшему? Если я не могу заставить их изменить образ мыслей, нужно попытаться внедриться в их культуру, достучаться до их мозгов их же методами. Пусть уж лучше поклоняются Че, заодно привыкая к его идеям, чем режут своих коз и баранов перед статуями местных идолов".
  
   "В нашей ячейке УСМ (угаритского союза молодежи) уже двадцать пять членов. Не так плохо, если учесть, что я работаю с ними всего каких-то месяца полтора".
  
   Во дает Жюли! Похоже, у нее на почве Мировой Революции действительно голову снесло. Я попыталась представить, как могла выглядеть угаритская ячейка союза молодежи, но тут за дверьми раздался непонятный шум. Не особо задумываясь о том, что делаю, я сунула бумаги себе за пазуху, одним движением насадила львиную голову на шею, и встала рядом в самой невинной позе, как экскурсантка, осматривающая в музее произведения античных мастеров.
   Похоже, наше шоу вступало в следующую фазу...
   28.
   Горячая решимость, с которой я взялся за спасательную операцию, постепенно таяла по мере приближения самой операции. Ну да, корабль дали, моряков тоже, десантников сам отобрал из числа своих новобранцев - пять человек порасторопнее и посообразительней. А дальше-то что? Ну, приплывем мы к Арваду, и... "Здрасьте, я тут одну чокнутую девицу ищу, она случайно не у вас? Ну, ее еще некоторые принимают за вестницу богов, а она просто дуреха ненормальная? Тогда отдайте, пожалуйста, она вообще-то из моего времени, сюда случайно попала, а вам все равно от нее никакого проку".
   Ага, сейчас. Разбежался.
   Но что было делать? Уж во всяком случае, не показывать растерянность своей команде! Оставалось, как учил Наполеон, сначала ввязаться, а потом разбираться. Островной город Арвад (или Айнук, как его тут называли) располагался совсем неподалеку от Угарита, и во время морского перехода можно было расспросить провожатых о его устройстве, населении и обычаях - и для начала придумать какую-то благопристойную версию прикрытия. Хотя какую? На торговцев мы не похожи, да и не потерпят финикийцы угаритских конкурентов прямо в собственном логове. А праздных путешественников, по-нашему "туристов", в этом мире, кажется, еще не изобрели.
   Разве что придумать что-то вроде паломничества? Дескать, есть тут у вас такая девица-пророчица... впрочем, нет. Кто его знает, как там ее Элибаал представит? Надо самому заявиться в качестве Вестника... хотя без фотика и прочей пиротехники это будет гораздо сложнее. Артефактов нашего мира осталось при мне совсем не так много: нож складной, пустая зажигалка, одежда и сандалии, да еще то, что нам отдали в Угарите. Письмена эти дурацкие.
   Стоп! Вот это может прокатить: у них же ценятся Письмена Вестников. А я, соответственно, их толкователь. Можно наплести с три короба, придумать там всякие пророчества про Юльку, чтобы они ее отпустили. Но при мне еще осталась шариковая ручка (вот уж не думал, что пригодится!) и какой-то завалявшийся чек в карманах джинсов. Вот и инструмент для создания, прямо у них на глазах, новых Письмен! Пожалуй, это неплохой ресурс.
   На этом решении я пока что и остановился, а прочие подробности предстояло выяснить уже по ходу дела. И рано утром, ровно через двое суток после того разговора с угаритским жрецом, самый быстроходный угаритский весельный корабль, какой только нашелся, с прямоугольным парусом на мачте и тревожно галдящей бестолковой командой вышел из гавани. Описание, конечно, звучит внушительно, а на самом деле это был совсем маленький рыбацкий баркас, или большая лодка, если подходить с мерками нашего мира, довольно потрепанный и небрежно законопаченный. А на нем дюжина разномастных мужиков в веслами в руках, и горластый капитан, он же боцман.
   Я, было опасался, что спецназ мой заболеет морской болезнью, но мужики, хоть и земледельцы по основной профессии, к морю были привычны - случалось им и рыбки половить в свободное от трудов землепашеских время, так что все прошло хорошо. Даже выданный нам сухой паек в виде вяленого мяса, свежих лепешек и первых смокв (ведь уже была осень!) оказался вполне приличным. Ветер был свежим, но не сильным, так что плаванье проходило совершенно гладко.
   Еще до наступления вечера наш корабль на веслах, со спущенным парусом, осторожно подошел ко входу в гавань, огороженную молом из больших валунов. В гавани стояли другие корабли, над ними нависали городские стены, а вдалеке можно было увидеть еще два корабля, уходивших вдоль финикийского берега дальше на юг, видимо, по торговым делам. К этому моменту я уже знал про Арвад все, что только можно было узнать: город был в свое время разрушен вместе с Угаритом, но отстроился и поднялся, ибо таковы были его судьбы. Теперь это независимое государство, состоящее в торговом и военном союзе с другими финикийскими городами, управляется официально царем, а по сути - советом богатейших граждан. Улицы узкие, планировка запутанная, в город лучше не соваться - живым оттуда честному угаритянину выбраться трудно, если будет один и без охраны.
   Впрочем, это я излагаю самую суть, опуская все ругательства и проклятия, на которые не скупились мои молодцы, рассуждая о заклятых своих конкурентах. Выходило, что арвадцы - почти такие же сволочи, как жители Тира и Сидона, и уж совершенно точно превосходят своим коварством, жадностью и лицемерием этих мерзких жителей Библа. Это если говорить только о лицемерах финикийцах, не сравнивая их с пьяницами киликийцами, развратниками арамеями, тупоголовыми амореями и кровожадными хеттами. Словом, было видно, что дружба между соседними народами - явление гораздо более древнее, чем, к примеру, русско-украинский или арабско-еврейский диалог. Некоторую симпатию угаритяне проявляли разве что к египтянам, и то только потому, что живые египтяне давно уже стали редкостью в этих краях, а воспоминания об интенсивных торговых связях с Египтом восходили еще к золотому веку Угарита. Не было никаких сомнений, что появись здесь сейчас самые настоящие подданные фараона из плоти и крови, да еще и со всей фараоновой мощью за спиной, они вмиг оказались бы самыми худшими из всех, превзошли бы арамеев в тупости и амореев в наглости... или, наоборот, это амореи тупые? Запутался я с ними.
   Но пока что предстояло вступить в переговоры с арвадцами, уж какие ни есть. На самом краю мола нашего подхода молчаливо ожидала группа из трех человек с оружием.
   - Откуда пришли корабельщики, куда идут и чего ищут в славном городе Арваде? - провозгласил один из них при нашем приближении так громко, как только мог.
   - Мир славному городу Арваду! - отозвался капитан на этот зов, - мы идем из славного города Угарита, и с нами Вестник Цафона, чтобы возвестить Арваду о Письменах! А заодно хотели бы поменять пшеничное зерно на крашеную холстину, и железо на соль.
   - Железом мы нынче богаты, слава богам, - отозвался тот, - и пшеница в вашей деревеньке совсем не так уж хороша. А что за Письмена у вас в лодке? Их можем сменять на что-нибудь ценное.
   - Наша пшеница лучшая на всем побережье! - горделиво ответил капитан. Надо сказать, что в свои коммерческие планы он так и не посвятил меня до нынешнего момента, - и еще у нас есть Вестник, который может создать новые Письмена. А это дорогого стоит!
   - Приставайте к нашему берегу, и да будут к вам милостивы боги!
   Так мы и сделали: кораблик на веслах вошел в гавань и бросил большой каменный якорь неподалеку от самого края мола. Тут же, прямо как у нас, моряки бросили на берег канаты, по-морскому концы, которые там приняли и пришвартовали судно, а на борт лег приготовленный деревянный трап, по которому можно было сойти на берег.
   - Этот, что ли, ваш Вестник? - с сомнением спросил главный таможенник (я решил называть его именно так), показав на верного моего Петьку. Даже как-то обидно стало.
   - Не-ет! - возмущенно ответил Петька. Он и в самом деле нарядился в дальнее путешествие в самое торжественное платье, какое только мог сыскать в деревне, и мои затрапезные джинсы никак не могли составить конкуренции его наряду.
   - Вот он, великий Вестник Цафона, глашатай богов, начертатель Письмен, повелитель молний и обладатель зерцала! - торжественно провозгласил Петька, показывая рукой в мою сторону. Хотя насчет зерцала - это он, пожалуй, зря... Да и с молниями я нынче был не в форме.
   - Пошли, разберемся, - хмыкнул таможенник, - и с пшеницей вашей тоже, заодно...
   В общем-то, нам тут были не очень рады. Но и не убивали прямо сразу, что тоже хорошо. Нас - то есть капитана с одним помощником и меня с Петькой в качестве ординарца - отвели к воротам, выходившим прямо к гавани, и после небольшой церемонии опознания личности оставили внутри города, прямо у ворот. Капитан тут же вступил в оживленную беседу по своим торговым делам с каким-то местным купцом, который, похоже, специально поджидал гостей на бойком месте, а нам с Петькой предложили немного обождать. Впрочем, поднесли нам и по чаше воды с вином и по небольшой сладкой лепешке, что должно было означать гостеприимство. Мы не отказались, хотя мысль о возможности отравления и мелькнула у меня в голове.
   Минут через сорок к нам подошел некий старик в длинных торжественных одеждах. Его сопровождало человек шесть помладше, и не таких нарядных, а вокруг нас уже собирался круг зрителей. Похоже, через час последняя собака в городе будет знать все подробности наших переговоров, и оставалось надеяться только на силу убеждения - спецоперации при таком стечении публики не проводят.
   - Ты говорил о Письменах, о чужак, - начало он безо всяких церемоний, и я сделал отсюда два вывода. Во-первых, он тут настолько важная шишка, что этикет ему не писан, а во-вторых, сама весть о Письменах его действительно зацепила. Еще бы, вышел на встречу сам, и сразу в лоб спросил, без этой восточной церемонности!
   - Я не чужак, а Вестник, - я сразу решил набить себе цену, - и не только владею Письменами, но и сам могу создавать их. Смотри!
   На свет явился чек из магазина, шариковая ручка, и... под охи и ахи толпы я изобразил на чеке "Мама мыла раму". А потом добавил для убедительности: "Jingle bells, jingle all the way" - так будет больше похоже, Бен ведь по-английски писал.
   - О да, Вестник, - сказал мне старец, - ты воистину владеешь тайной Письмен. Не было еще среди нас такого, кто мог бы начертать их так похоже, к тому же не отрывая пера от... от этой белой штуки. Пойдем же скорее в наш храм, принесем жертву милосердным богам и потрапезничаем вместе.
   Я хотел было ответить, что теперь не до всех этих церемоний, которые тут занимают минимум сутки, что надо срочно разобраться с Юлькой, то есть Вестницей, но приходилось действовать похитрее. А значит, угадывать прикуп.
   - У меня срочная весть, почтенный старец, и я дал обет не вкушать ничего... кроме разве что малой лепешки, доколе на доставлю ее славному городу Арваду. Боги знают, что часть Письмен хранится в вашем городе, и что не могут его жители их прочитать. Я прочту их без малейшего труда, и возвещу ту срочную весть, которую напророчили в давние времена боги о вашем городе и о его жителях, да не постигнет их беда.
   - Пойдем со мной, - сразу же согласился старик и направился вглубь городских улиц, не ускоряя шага. Ни жестом, ни словом не выдал он, как он на самом деле торопится - а вот собравшаяся вокруг толпа в возбуждении кричала, жестикулировала, и разве что за руку меня не хватала - но все же почтительная дистанция соблюдалась.
   Я понял, что попал в десятку, и даже в две десятки сразу: мне покажут новую порцию дневников, а потом я смогу истолковать их в том духе, что, мол, Юльку срочно надо опустить, увешав подношениями, а не то будет ай-я-яй. Причем не ей, а городу. Хотя вообще-то полагается ей, вот вечно влипает во всякие истории...
   Идти было недалеко - в двух кварталах над мешаниной стен и крыш возвышалось некое величественное сооружение явно культового назначения. Толпа осталась у входа, как и мои провожатые, а жрец (старик явно был жрецом) ввел меня внутрь. Там царил прохладный полумрак, пахло чем-то терпким и сладким одновременно, а вдали возвышалось некое чудище, отделено напоминавшее человека. Жрец на входе привычно пал ниц, пробормотал какие-то слова... и я чуть было не последовал его примеру, а потом остался стоять, сказав только по-русски: "Привет идолам Арвадской рабовладельческой республики от московских пионеров... то есть от цафонских вестников! Взвейтесь, кострами, синие ночи, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!"
   И отдал пионерский салют. В самом деле, чего это я буду перед истуканом падать? Тем более после того ночного Разговора... Жрец удивленно посмотрел на мои обряды, но ни о чем не спросил. Только прошел ближе к идолу, раскрыл стоявший в полумраке сундук и вытащил из него... правильно, белые листы бумаги!
   - Здесь не все, Вестник, - сказал он, - часть отправилась в Библ, и в Сидон, и в Тир. Но скажи, о чем возвестили нам боги, и мы исполним их волю.
   - Да-да, конечно, ответил я и погрузился в чтение, стоя у дверей, куда проникал еще предвечерний свет с улицы. Почерк был хорошо знаком, и страницы неплохо сохранились.
   "80-й после высадки день. Скоро юбилей: сто дней. Огорчает невозможность датировок: их календарь не соотносится с нашим, а тем более, летоисчисление. Интересно, мы попали в то же время года? Наверное, да. Сейчас зима, идут дожди. Учитывая, когда мы вышли в море, сегодня Рождество. Но какое может быть Рождество в мире, где еще не родился Христос?
   Все бы отдал за праздничный обед. Да что там, за жаренную картошку, за индейку, ну хотя бы за салат из помидоров, или сладкую кукурузу... Как многого был лишен этот старый Свет, пока старина Колумб не оторвал свою беспокойную задницу от итальянской или какой там скамейки и не сплавал быстренько к нам и обратно! О демократии я уж и не говорю.
   Впрочем, это все мелочи. Главное - сегодня рождественская ночь. Предложил Жюли отметить, ну пусть она ни в чох, ни в сон, но традиции должны же соблюдаться. Семейный праздник - а у нас все-таки что-то вроде семьи. Она тоже тоскует по своим, согласилась. Буду сам жарить барбекю, меню у них довольно однообразно, и специй не допросишься. Кое-что привозят из Аравии, но стоят столько! Не надо сюда возить никаких пластинок и полароидов, если найдем переход, это хлопотно, требует сложной техники и потом археологи крейзанутся. Взять фунтов десять перца, столько же муската, гвоздики и какого-нибудь кардамона, и ты обеспечен на всю жизнь. Да, и галлон-другой колы, она у них почему-то культовый статус обрела.
   Теперь о главном. Как ни крути, это язычники, я обязан их просветить. Долго думал: как им говорить о Христе, если Он тут еще не родился? По прикидкам Жюли, мы веке в пятнадцатом до. Угарит переживает самый расцвет, потом его вынесли какие-то плохие парни вроде филистимлян, словом, какие-то красные. В общем, тысячелетия за полтора до самого события, которое мы собрались отпраздновать. В голове не укладывается: у нас в округе был дом почти двухсот лет, так мы гордились я не знаю прямо как. А тут...
   В общем, буду проповедовать им, что боги их - не настоящие, а есть Единый. С деталями потом разберемся, главное, донести до них эту простую мысль. Жюли не хочет говорить, как на местном языке "настоящий", ну и ладно. Скажу просто "не боги". Завтра приступим. Начинать надо с городской верхушки, за ними и остальные подтянутся. Да, чуть не забыл: и да поможет мне Бог!"
   Вот как, он тоже, оказывается, думал о Нем... Да и как тут не подумать? Я поразился этому неожиданному сходству судеб - моей и того неизвестного американца.
   Из раздумий меня вывел голос жреца:
   - И что сказано в Письменах, о Вестник?
   - Там сказано, - сказал я как можно серьезнее, - что настанет день, и прибудет в город Арвад Вестница, подобная той, что была в дни древние в Угарите. Не будет она похожа на дочерей этой земли, и будут у нее дерзкие речи, и светлые волосы, и одежда, какой не носят земные жены. И должен будет город Арвад принять ее, как подобает, и отпустить с миром. Тогда принесет она ему удачу. А если повредит ей в чем-нибудь малом какой город, то постигнет его судьба Угарита, и не подняться ему вовек!
   Жрец посмотрел на меня, как мне показалось, с некоторым сомнением, и покачал головой. Было видно, впрочем, что Юльку он признал сходу:
   - Воистину, не обидели мы эту Вестницу, и нет ее уже в нашем городе, с миром было отшествие ее.
   - А где же она? - удивленно спросил я.
   - Разве не видел ты около гавани корабля, уходящего в Библ? Еще до ночной тьмы спешит она предстать перед Владычицей Библа, ибо так повелели боги. Да и разве не начертано о том в письменах?
   - Ясен пень, начертано, - только и оставалось мне ответить.
   Оба-на!
  
   29.
   Двери-ворота распахнулись, пропуская в зал довольно многочисленную, как мне показалось, толпу. Я застыла рядом со львом, прижимая руки к груди и стараясь, чтобы спрятанные за пазуху листки не были видны сквозь тонкое платье. В первый момент вошедшие показались мне грозной толпой, но, приглядевшись, я поняла, что их всего несколько человек.
   Во главе процессии шествовал некто, кого я про себя назвала Верховным Жрецом. Высокий статный мужчина, бритоголовый и седобородый, он опирался на изукрашенный резной посох. Одет он был, по нынешним временам, весьма богато, его хламида и плащ поблескивали золотом и пурпуром. Нет, точно, такой человек не мог быть рядовым местным жителем. Либо правитель, либо жрец, может быть, даже то и другое вместе.
   На шаг позади него шла женщина с совершенно выбритой головой. Ее наряд и украшения тоже, явно, стоили немало, а царственная осанка свидетельствовала о том, что положение ее в обществе далеко не рядовое.
   Замыкали шествие давешняя старуха и пара шаманов рангом поменьше.
   Приблизившись к скульптуре голосистой женщины, вся процессия довольно заунывно, но слаженно запела, кланяясь, позванивая какими-то металлическими предметами, судя по всему, спрятанными в складках одежды, и время от времени издавая пронзительные возгласы.
   Закончив ритуал, верховный вождь, наконец, соизволил обратить на меня внимание. Мне пришлось напрячь все мои лингвистические способности, чтобы врубиться в его слишком уж высокопарную речь. И не скажу, чтобы услышанное мне понравилось. Выходило, что мерзавец Элибаал принес меня в дар - да что там, продал, словно овцу, жрецам этого храма, посвященного великой и грозной богине Ашторет. "Аштор... Иштар... Астарта!" - догадка долбанула меня по темечку, но чем именно отличалась сия богиня от прочих, я с перепугу никак не могла вспомнить. Вроде, что-то там про секс было... Ага, мне сейчас в самый раз! В глубине души я понадеялась, что я снова все на свете путаю, но увы, намеки предводителя были достаточно прозрачны. Собственно, даже и не намеки.
   Похоже, в этих краях сохранилась легенда о Вестнице Богов, белокожей и относительно светловолосой, к тому же обладавшей уникальной тягой к представителям противоположного пола. Те, кто удостаивались ее благосклонности, считались отмеченными особой благодатью и везением во всех делах.
   Проще говоря, Жюли была слаба на передок, судя по ее запискам. А это как раз по ведомству Иштар. И если меня приняли за нее, или за такую же как она, то... всё выстраивалось довольно логично. А мой внешний вид и постоянные претензии на роль Вестницы только укрепили этот народ в их подозрениях.
   Что ж, стало быть, местным мужикам переспать со мной и приятно, и почетно, и для бизнеса выгодно получается, на такое никаких денег не жалко. Вот скотина Элибаал и расплатился за что-то с храмом - непосредственно мной. Таким образом, участники сделки все удовлетворены, я поступаю в распоряжение жрецов храма на должность штатной блудницы, благодаря чему храмовая казна должна неминуемо отяжелеть в кратчайшее сроки. В общем, все довольны, все смеются... кроме меня.
   - Подождите, - весьма невежливо прервала я цветистую речь жреца. - А мое мнение вы, случайно, узнать не пожелали? Что, если эта ваша задумка мне не по душе?
   - Нам-то что до того? - пренебрежительно пожал плечами этот доисторический мачо, - Ты - добыча Элибаала, он может распоряжаться тобой по своему усмотрению. Была бы ты настоящей могущественной Вестницей, ты бы давно испепелила его вместе с кораблем. А раз этого не случилось, то никакая ты не настоящая, так, небось, рабынька с Цафона, не более того. А раз так, то чего с тобой церемониться? Твое дело женское молчать и слушаться, поняла?
   - Не поняла, - весьма резко парировала я, - Ваш Элибаал поступает противозаконно, он... негодяй, бандит и пират (я понадеялась, что эти международные понятия им уже знакомы). А если вы вступаете с ним в сделку, то и сами, значит, недалеко от него ушли. Делайте со мной что хотите, но в бордель ваш храмовый я идти отказываюсь.
   - Что такое пират-бордель? - озадачился вожак. - Впрочем, неважно. Стало быть, ты не желаешь покоряться судьбе? Ну хорошо... В таком случае, у нас есть и более весомые аргументы.
   Он хлопнул в ладоши, и из боковой двери показался омерзительного вида громила, за поясом которого торчала внушительных размеров плетка.
   - Абдешмун, - обратился к громиле главарь, - эта рабыня Астарты не желает принять волю богини. Богиня будет довольна, если ты проучишь дерзкую. Но смотри, не попорти ей шкуру, она нужна богине целой и здоровой.
   - Минуточку-минуточку, - залопотала я русские слова вперемешку с финикийскими, глядя на приближение этого отвратительного типа, который уже достал из-за пояса плетку и начал ласково так ей поигрывать, - мы обязательно обсудим ваше предложение и придем к приемлемому соглашению. Вы знаете, я очень неплохо леплю глиняных верблюдов, и может быть, богине потребуется некоторое их количество...
   С этими словами я обхватила, как родного, того самого человекольва, на котором совсем недавно каталась. Где-то я слышала, что если взяться за алтарь, ничего плохого тебе сделать они не вправе. Интересно, здесь это правило работает?
   - Знаете, я еще очень хорошо пою и танцую, я могу показать вам прямо сейчас. И вообще, зачем сразу так резко, можно же догово...
   Но договорить мне как раз не дали. Грубые руки сгребли меня в охапку, оторвали от спасительного зверя, потащили куда-то к выходу...
   - Сечь ее на скотном дворе, хозяин? - лениво спросил громила. К этим делам он явно был привычен куда больше, чем я.
   - Прямо тут, и пусть богиня видит! - несколько визгливо отозвался главарь.
   Членораздельных звуков во мне уже не осталось - я ругалась, пищала, плакала, пока меня привязывали за руки к какому-то кольцу в стене рядом со светильником, и пока грубые мужские руки хватались за край моей одежды...
   Но платье отчего-то осталось на месте, зато послышался резкий окрик:
   - Нечиста!
   Ой, мамочки, я и вправду совсем забыла с этими событиями о своем состоянии, расслабилась в ванне и голову потеряла окончательно. А теперь все наверняка проявилось самым неприкрытым способом... Первая мысль была: раз так, то не будут меня стегать! По крайней мере, не сейчас, а там что-нибудь придумаю!
   А вот вторая мысль была не такой оптимистичной: зато теперь камнями побьют, причем сразу. Отношение местной публики к естественному функционированию женского организма мне уже было слишком хорошо знакомо. А тут, как назло, еще и храм... Наверняка они к своим святыням относятся чрезвычайно трепетно.
   Предчувствия меня не обманули. В первый момент вся толпа замерла, во второй, как я увидела краем глаза, предводитель метнулся к человекольву, за которого я держалась, поднес к нему ближе светильник и завопил уже в полном ужасе:
   - Кровь! Нечиста, нечиста, нечиста!
   А дальше началось форменное светопреставление. Жрец и жрица, рухнув на колени перед скульптурой, завыли, раздирая на себе одежды и расцарапывая лица и грудь. Злобный Абдешмун с отвращением рванул узел, которым были стянуты мои руки, и тут же отступил на шаг назад. А старая карга вцепилась мне в руку пальцами, больше всего напоминавшими стальные клещи, и с орлиным клекотанием поволокла за собой. Как я ни старалась упираться и тормозить, компания младших жрецов медленно, но верно отжимала нас с бабкой в сторону боковой двери, старательно избегая прикосновений, и вскоре мы оказались в темном, пахнущем мышами узком извилистом проходе.
   Старуха, не закрывая рта, отчаянно бранилась, склоняя меня на все корки, и призывая на свою голову милость и прощение всего местного пантеона. Наконец, меня втолкнули в какую-то крошечную клетушку без окон, дверь с грохотом захлопнулась, и я оказалась в кромешной тьме.
   Я сидела в своей камере в каком-то тупом оцепенении, без мыслей, без слез, даже без попыток ощупать стены и попытаться найти выход. Слишком много у меня случилось эмоций для одного дня, вот психика и не выдержала - отключилась, чтобы мне совсем уж не двинуться от перегрузок. Кажется, я даже задремала, откинувшись к стене, оказавшейся на удивление теплой и не слишком неровной. Не знаю, сколько прошло времени, наверное, довольно много. Кто-то приоткрывал дверь каморки, ставил на пол кувшин с водой и блюдо с полузасохшими лепешками, кто-то принес тючок ветоши, кто-то - вонючую лохань. Я это подмечала краем сознания, но все словно проходило мимо меня, сознание плыло, как при высокой температуре, и я плохо различала, где явь, а где тяжелые обрывочные сны, в которые я время от времени погружалась.
   И Веньки не было... Где же Венька? Неужели не придет на помощь?
   Наконец настал момент, когда дверь конуры открылась особенно широко, и грубый голос велел мне выйти наружу. Пошатываясь, я поднялась на ноги и, держась за стену, вышла в узкий проход, освещенный светом факелов в руках каких-то невзрачных личностей, скорее всего, храмовых слуг. Давешний верховный жрец, с выражением суровым и неумолимым, стоял передо мной, пристально глядя прямо в глаза.
   - Чужестранка, услышь волю богов! - торжественно начал он. - От века не слышно было такого, что сотворила ты в месте сем! За осквернение священного храма богини Астарты ты подлежишь смерти. И была бы эта смерть мучительной и долгой... - тут он замолк на секунду, внимательно следя за моей реакцией. Но реакции уже никакой не было: я и отбоялась, и отнадеялась, и слушала его слова как близкую грозу. Да, опасно, но от меня ни-че-гошеньки не зависит.
   - Скотина Элибаал, - пробормотала я по-русски, не заботясь уже о понимании, - так вот какую ловушку ты мне подстроил. Мало того, что в бордельное рабство продал, так еще не предупредил бабку о моем состоянии. А та меня сразу в храм поволокла, это ж без вариантов с моей стороны смертное преступление по местным порядкам. Ну попадись ты мне, я тебе такую козью морду устрою, век помнить будешь, не будь я Юлька-Йульяту.
   Наверное, от таких веселых вестей мне полагалось бы выть, рвать на себе волосы и демонстрировать всякие прочие признаки отчаяния. Но ощущала я только злость на негодяя-коммерсанта, да такую, что не до остального было.
   - Но милость богини велика! - продолжил жрец, несколько удивленный моей реакцией, - она готова простить твою вину и отпустить тебя вестницей к Владычице Библа. Там, в ее пределах ты совершишь великое омовение в водах морских и станешь чистой от греха своего, и сможешь предстать пред очами Владычицы. Согласна ли ты на это?
   - Согласна, - ответила я без раздумий. Главное, пока не зарезали - и ладушки! А что там будет, пока мы до этого Библа доберемся, еще бабушка надвое сказала. В конце концов, Венька, небось, тоже не спит, не может он меня одну бросить в этакой передряге, права не имеет! В том, что Венька меня найдет и поможет, я почему-то ни капельки не сомневалась. А вдвоем пусть они попробуют с нами справиться, кишка тонка!
   - Но ты никому ни слова не должна отныне говорить о том, что произошло с тобой в этом храме, - продолжил он, - если ты кому-то расскажешь об этом, прогневается наша богиня, прогневается Владычица Библа, и тебя обрекут на долгую, мучительную казнь. Тебе сначала отрежут болтливый язык и выколют дерзкие глаза, а затем Абдешмун...
   - Короче, я согласна молчать, не дурочка, - ответила я, - ведите, куда положено. Буду я этой... посланницей, раз уж я Вестница! И молчать при этом буду.
   Идиоты какие-то они тут, все поголовно. В охватившем меня приступе холодной злости я была готова разнести все здешнее царство вдребезги и пополам. Не на такую напали, чтобы дать себя покорно зарезать или как там еще прикончить, фигушки!
   - Хорошо же, и помни мои слова.
   Но уходить он не торопился. Он пожевал губами и добавил скорее утвердительно, чем вопросительно:
   - Ты взяла те Письмена, которые хранились перед богиней. Верни их нам.
   - Зачем? - ответила я, - вы все равно не можете их прочесть. Ни единой буквы. А я могу, я ведь Вестница.
   - Верни их затем, чтобы нам не пришлось обыскивать тебя и звать Абдешмуна, - привел жрец довольно убедительный аргумент.
   - Да забирайте, - ответила я, вынимая из-за пазухи листочки, - неужели вам совсем не интересно, что там написано?
   - Женщина, которая в кровях своих оскорбляет богиню, скажет ли правду ее служителю? - спросил жрец.
   - Если служитель хочет - скажет, - отрезала я, - Только при одном условии: ты покажешь мне и другие письмена, если они у тебя есть.
   - Хорошо, сиди здесь, - буркнул жрец, - Тебе сейчас принесут переодеться.
   Я заодно потребовала воды и чистой ветоши, чтобы совершить хотя бы минимальный туалет. Жрец поворчал, но в итоге согласился. Бабка намеревалась присутствовать при моем переодевании, но я настолько грозно гаркнула на нее, что та сочла за лучшее убраться за дверь и ждать, пока я соизволю сменить одежды и помыться. Минимально приведя себя в порядок, я натянула принесенную льняную хламиду, порядком заношенную, но чистую, перетянула ее на талии веревкой и стала ждать возвращения жреца.
   Он пришел довольно скоро, неся в руках продолжение повествования - точно, там же было два человекольва, а я проверяла только одного! И я погрузилась в чтение.
  
   "Нет, ну какой все-таки дикой ерундой занят наш зануда. То псалмы с аборигенами поет, то порнуху рисует. Как у него крышу не сорвало от такой раздвоенности? Это ж шизофрения натуральная - уместить в одной черепушке и то, и другое. И зачем он морочит людям голову своими байками про Единого? Или это просто очередной коммерческий ход, чтобы от них чего-то добиться? Не понимаю я его..."
   "Эх... А все-таки хочется домой... Я хоть и стараюсь об этом не то, что говорить - не думать, чтобы не разнюниться, а иногда как накатит что-то такое, и прям как под ложечку ударит. У нас зима сейчас, холодно... Так на каток хочется, а где его тут возьмешь? Сегодня выпал снег - ну прямо как дома. Пыталась рассказать им про настоящую зиму, про коньки и всё такое - поняли, но по-своему. Решили, что я точно с горы Цапану, раз у меня зимой много снега.
   Смешные они, доверчивые, как дети. И мышление у них тоже детское совсем, сказочное...."
  
   "Что-то здорово меня вчера прижало, так, что я даже не выдержала, подкатила к длинному под бочок. Зануда-то он зануда, но хоть свой... по крайней мере, не доисторический. У него мозги хотя и забиты глупостями всякими, но зато хоть можно мозги не ломать: как это по-угаритски сказать будет?
   Я уже с ним иногда заговариваю на этом языке. Он и рад, думает, я его учу. Научишь такого, как же. Какой противный у них у всех акцент, у этих янки... Вот у Рамиреса тоже был акцент, но до чего классный! Рррраскатистое такое Р: патррриа о муэррртэ! А у этих каша одна.
   И пусть он ничего себе не думает, это я так, просто от тоски... Ну не вечно же мне с местными парнями... И вообще, что в этом такого? Тоже мне великую ценность нашли... Между прочим, в нашей ячейке народа уже куда больше, чем у него в секте. Так что вопроса нет, чьи методы агитации действеннее!"
  
   "Как же меня тут все задолбало! И тупица этот американский, у которого только доллары в мозгу щелкают, а больше с ним и поговорить не о чем. И дурачье местное, ну никакой классовой сознательности! Сегодня они за свободу и независимость, а завтра увидят, как Бен серебро в мешочек ссыпает, и ни о чем другом и думать не могут.
   Ну ничего, не на такую напали. Я им покажу и и патррриа, и муэрррте! Они у меня еще узнают, что такое RИvolution permanente. Плохо то, что под ней они понимают только пожрать побольше, да у соседа оттяпать чего получше. Ну и всех женщин в его доме... Нет, ну нельзя же все сводить только к инстинкту размножения. Я им сто раз уже повторяла, что нечего так много значения придавать такому простейшему акту. Но вот поди ж ты, для них это все равно как знак собственности, что ли... Вот честное слово, иной раз просто руки опускаются от такой несознательности.
   Одна радость - молодежь все-таки хоть что-то в состоянии понять, у них мозги не так сильно заморочены. И худо-бедно наша ячейка Угсомола все-таки растет, хотя я бы предпочла, чтобы она росла куда быстрее. Но уж чем богаты, тем и рады".
  
   "Вчера обследовали очередную пещеру - все безуспешно. Бен, похоже, совсем умом двинулся - то приставать начал, типа, давай попробуем, как тогда, может, для перехода магия нужна, естественная и первобытная. А что может быть первобытнее того, чем мы тогда занимались, когда нас засыпало? Потом вдруг на коленки бухнулся, начал лбом об пол стучаться и завывать, что это все ему, дескать, за грехи. Ну ладно, за грехи так за грехи, я не против. Но я-то тут при чем, почему меня тоже нужно вместе с ним карать? Не вижу логики, ну вот абсолютно. Я-то ни в чем не грешила, за что мне торчать в этой жопе мира в компании с длинным занудой и без какой-либо надежды на спасение?"
  
   Обалдеть можно, сколько совпадений в двух наших судьбах! Вот и я тоже...
   - Ну, что написано? - нетерпеливо спросил жрец.
   И я, как можно буквальней, стала старательно прееводить всю эту галиматью про угсомол, доллары и перманентную революцию. У жреца, похоже, крышу начало сносить - а что, сам напрашивался. Вот пусть и слушает теперь, и принимает за божественную премудрость.
   Наконец, подготовка к путешествию была завершена. Листки Жрец у меня, естественно, отобрал. Интересно, их он не счел оскверненными моими прикосновениями? Или ради возможности узнать, что в них написано, очередное мое кощунство он предпочел не заметить? Ну прямо совсем как у нас нравы - если нельзя, но очень хочется, то можно. И даже нужно.
   Сопровождаемая тюремщиками, я вновь прошла недавним путем, на сей раз от храма к пристани, спустилась по скрипучим играющим под ногами доскам на палубу, послушно забралась в трюм, к счастью, имевший небольшое оконце, и устроилась у стены, в самом центре теплого солнечного пятна. Что там дальше будет - неведомо, а пока надо как следует отдохнуть и набраться сил перед дальнейшим испытанием.
   30.
   Нечего было и думать о том, чтобы догнать самую лучшее гребное судно Арвада - наше угаритское суденышко заметно уступало местным кораблям и по числу гребцов, и по площади парусов, да и капитан мой наотрез отказался выходить в море до утра. Во-первых, мы бы не успели до темноты не то, что до Библа, а даже до какой-нибудь промежуточной стоянки, а во-вторых, у него в Арваде были свои коммерческие дела. Призывы и посулы успеха не имели - оставалось только ждать утра на нашем судне...
   Тем более, что жрец, похоже, не собирался оставлять нас в городе. Нас отвели обратно на пристань, принесли лепешек и кислого пива (вина и мяса пожадничали, подумал я - значит, не слишком-то верят в мое вестничество), и пожелали, чтобы завтра с утра боги моря были бы к нам благосклонны. Трудно было выразиться яснее.
   На финикийский город Арвад быстро упала южная ночь, я лежал на палубе и глядел в звездное небо - почти такое же, как в Израиле три тысячи лет спустя. Не спалось. Рядом вповалку храпели и ворочались мои матросы, кто-то неразборчиво бормотал во сне, капитан поодаль тоже не спал, всё проверял вслух и на память точность торговых расчетов - но уснуть было трудно вовсе не из-за этого гама. Я не мог понять смысла происходящего. Юлька отправилась в Библ? По доброй воле? К Владычице - местной богине, надо понимать? Зачем?
   Если бы ее держали взаперти, я бы это понял. Если бы продали в рабство - тоже. Если бы провозгласили жрицей, царицей, богиней - с некоторым скрипом принял бы и это. Но туристкой на круизном судне - что она там забыла, в этом Библе? Просто еще один финикийский город. Решила мир посмотреть и себя показать? Ох, не к добру это, не к добру...
   Я не заметил сам, как задремал - и очнулся от толчка в бок. Меня будил верный мой Петька:
   - С тобой хотят говорить, господин!
   - Кто? - подскочил я спросонья
   - Он не назвал себя, - отозвался Петька, - но это знатный человек. Я видел его сандалии.
   Ну прямо как в нашем мире: рваные джинсы может нацепить кто угодно, а вот хорошая, дорогая обувь - это уже принадлежность высшего класса. Молодец Петро, в разведку годится!
   - Где он?
   - Здесь, господин... На пристани. Спустись к нему.
   Путаясь в спящих телах и тюках с провизией, я пробрался к борту и перепрыгнул на пристань. На ней стоял совсем молодой парень, закутанный по самую шею плащом (ночи, впрочем, еще не были такими холодными), он пошатывался и мурлыкал какую-то дурацкую песенку.
   - Дай мне пива, пива налей! - забормотал он увидев меня, и я уже хотел было послать и его, и Петрушку своего подальше, как вдруг он добавил гораздо тише и совершенно другим голосом: - С миром приход мой, Вестник. У меня для тебя царское слово - отойди же вместе со мной на дальний конец пристани. Никому не давай знать, о чем скажу я тебе. Здесь везде храмовые уши.
   И тут же он бесцеремонно и разлаписто приобнял меня и вновь затянул пьяную песню:
   - Пиво пить - вот удел человека! Ячмень растить - вот доля для смертных! Пива нальем, пива попьем, пива самим богам поднесем...
   Невольно ощупывая свой верный нож на поясе, я сделал Петьке знак оставаться на месте и последовал к дальнему концу пристани, куда увел меня этот конспиратор. Там он неожиданно ловко присел на корточки и, оглянувшись, зашептал:
   - Вестник, присядь со мной. Имя мое - Иттобаал, я друг и советник царя арвадского Мальки-Адада. Я пришел...
   - Так я и поверил, - прервал его я, - что ночной пьянчужка послан самим царем! И прячется при этом от портовой стражи.
   - Я мог бы показать тебе, - спокойно ответил тот, - оттиск царской печати Арвада, которую знают от Кипра до Египта. Но я покажу тебе то, что ты знаешь лучше меня.
   В свете молодого месяца было ясно видно, что вытащил он из-за пазухи. Да, это была бумага - та самая бумага из блокнота Бена...
   - Дай мне прочесть! - потребовал я.
   - Дам, Вестник, дам. Но сначала выслушай меня, а потом прочтешь.
   - И что ты расскажешь мне?
   - О многом я могу тебе поведать - например, о судьбе Вестницы, сестры твоей... А ты поведаешь мне в ответ о силе демона Шад-Гиббару и о хитрости богини Риба-Люсьяту, губительницы городов. И о том, как Юльят с Цафона придает силы усталым мужам.
   Мне оставалось только согласиться. Похоже, я наконец-то набрел на ценный источник информации. Но начала мой собеседник издалека.
   - Юн царь наш Мальки-Адад, семнадцать весен минуло с тех пор, как он разверз ложесна матери своей. Мудрость и сила его велики, но много у него врагов в городе, много людей, не желающих его власти. Есть служители богов, которые на деле служат только своему чреву и кошелю, и ненавистен им лик молодого царя. Мы, друзья царя, владеем мечом и словом, но что сделаем мы против тех, кто говорит от имени богов?
   - Я понимаю тебя, - ответил я, - но чем я могу помочь?
   - Спаси сестру свою, Вестницу - помоги ей и себе, а потом ты поможешь царю, и царь щедро отблагодарит тебя.
   - От чего мне ее спасать? Она направилась в Библ.
   - Посланницей к Владычице Библа отправилась она, разве не знаешь ты? Древний, древний обычай, которого много лет не соблюдали люди Арвада, и люди других городов, и состоит он в том, что находят среди дочерей земли прекрасную деву, и отправляют ее к Владычице, чтобы умолить ее о помощи и заступничестве. И если прибудет она туда, то примет храм Владычицы наш храм под свое покровительство, и не видать господину моему Мальки-Ададу царства. Будут отныне царить жрецы.
   - Очень сочувствую, - я начинал раздражаться от того, что мне явно навязывали чужой сценарий, как, видимо, навязали его и Юльке, - но что грозит Вестнице?
   - А что грозит барашку, когда приводят его к жертвеннику?
   - Ты хочешь сказать...
   - Или ты не знаешь, как отправляют посланцев к богам?
   - Я не...
   - Или к вам на Цафон не прибывают они? Или ты сам не с Цафона? Или в той деревне, откуда ты родом, уже забыли, что значит Высокая Жертва?
   - Ее принесут в жертву? - с ужасом выдохнул я.
   Мой собеседник усмехнулся.
   - Город Угарит был принесен в жертву богине Риба-Люсьяту со всеми жителями его, и как знать, не она ли и есть на самом деле Владычица Библа. А ты говоришь об одной только деве... Разумеется, принесут. Дева куда ценнее барашка или тельца, но не так же ценна, как город царский!
   - Но она же Вестница!
   - Она дева. И она бывает нечиста. И она в кровях своих осквернила храм Иштар. И жрец решил скрыть этот осквернение... но у нас тоже есть глаза и уши там, где ступают жрецы! Негодна такая жертва Владычице. Зато годна она, чтобы рассказать о многом господину моему царю, научить его своей мудрости, придать ему силы Шад-Гиббару - да перевернет он город Арвад и покарает непокорных! Приведи, приведи нам деву...
   - Иттобаал... - сказал я после некоторого раздумья, - хорошо, что ты сказал мне это. Мы рано утром отправляемся в Библ. Ты поплывешь с нами?
   - Затем и послал меня царь, - усмехнулся он, - только прежде я должен вернуть ему Письмена. Негоже брать их в плавание с собой.
   - Да, только дай мне их прочитать!
   - А ты переведи их мне. Точно переведи! Это жрецам ты можешь рассказывать сказки... Они, впрочем, тебе не поверили - ведь Вестница совсем не так читала эти Письмена. Там о Риба-Люсьяту говорится, великой и грозной разрушительнице городов.
   Что ж, пришлось соглашаться. И я, еле разбирая при неверном лунном свете, пустился в чтение. Это действительно был дневник Бена:
  
   "Полгода после высадки. Давно не писал, было не до того. И бумагу надо беречь, здесь ее нет. Местные пишут на глиняных табличках дурацкими какими-то клинышками. Пытался обучить их человеческой азбуке, отказались: им клинышками удобнее. Из Египта привозят папирусные листы, но очень дорого стоят.
   Покупать приходится, я ведь тут рисунками зарабатываю. Карандаши давно все закончились, но удалось наладить производство сносного угля. Освоил и местные краски, могу и живопись, но очень, очень дороги материалы. Лучше всего расходятся портреты - пока не понял, для какой цели заказывают. Никогда свои, обязательно чужие. Наверное, дарят на день рождения.
   Еще неплохо пошла эротика, но когда я узнал, что они называют голых баб именем Иштар, эротику резко прекратил. Не хватало мне еще идолов тут плодить! Хотя вообще-то прибыльное дело, я развернулся всерьез.
   Ради расширения производства (пока не было папируса) попробовал лепить забавные маски из глины и расписывать сосуды. Получилось не очень, а главное, гончары окрысились на меня. Тут жесткая конкуренция. Ладно, что я открыл новое ремесло - рисовать на папирусе, тут я первый без вопросов. А в гончарный ряд не лезь, сказали. Хоть ты и с неба сошел и знатный муж в городе, а ноги повыдергивать запросто могут.
   Мне бы итоги подвести, да хрень одна какая-то вместо итогов. Джинсы окончательно порвались, не удается чинить. Переходить на местную одежду ни малейшего желания, хотя Жюли идут все эти юбчонки. Очень сексапильно, а ей того и надо.
   Она развила бурную просветительскую деятельность, лекции читает. Я не вмешиваюсь. Вчера видел, как перед фотографией этого кубинского бандита приносили жертву. Вполне соответствует, и Жюли не возражала. Дескать, если у них так принято, то пусть приносят. Лишь бы нас с ней не принесли однажды...
   Меня даже позвала на лекцию о демократии: как это работает. Я попробовал объяснить, но язык плохо пока знаю. А что она там напереводила, я не очень-то понял, может, переврала всё. У них тут в принципе для демократии всё есть: парни солидные, все больше в производстве или бизнесе, культура довольно развита. Зачем Жюли им толкает про эмансипацию и прочее, я не понял. У нас бабам тоже не сразу права дали, а неграм и того позднее. И правильно, я считаю: сначала надо научиться. Так я им и сказал, они головами закивали, а коза эта со мной спорить полезла.
   Насчет религии у меня пока не очень получается. Ну, кружок образовался, мы собираемся по условным воскресеньям (надо же какой-то календарь было ввести), поем что-нибудь из гимнов. Народ уже просит учить его небесному языку, это в смысле английскому. Я пока отказываюсь: зачем им? Думал, со временем сам переведу на их язык что-нибудь из Библии и все такое, но больно уж это сложно. Надо будет обучить пару парней посмекалистей, пусть они потом переводят.
   Про Единого Бога они вроде как поняли. Так и говорят, что я - посланник Единого, что Единому стало обидно: других почитают, а его нет. Вот он и послал меня. Ну, в общих чертах правильно мыслят. Я, конечно, не уточняю, что я не по этой части, а только из-за козы французской мы в переплет попали. Не надо было в море выходить, на надо было к сирийскому берегу, не надо в пещеру... Да всё теперь, поздно. И пути назад не видать.
   Никак не могу своих отучить приносить жертвы другим богам. Ладно, если не могут без баранов - пусть баранов режут Единому. Но Че Геваре-то зачем? Говорят, он тоже тогда обидится со своей госпожой Риба-Люсьяту. Кто это такая, понятия не имею, надо у Жюли уточнить. Кстати, все у меня выясняют, правда ли, что Либрату, которая с поднятой рукой - это жена Единого. Кажется, они так про статую Свободы поняли. А что им сказать? Говорю, это символ, идея такая. Они спрашивают: ну, симбаллу хорошо, а как же он один, без жены? Тем более, я им про Сына еще стала рассказывать, вот это я точно поторопился. Пошло теперь гулять, что я и есть тот самый сын. А Жюли, наверное, у них дочь Че и Рыбы этой идиотской.
   У меня руки опускаются, невозможный народ. У них дикие какие-то представления. Всё спрашивают меня, что можно, а чего нельзя по вере в Единого. В смысле, еды там, одежды и прочего. И когда можно трахаться. С кем, главное, не уточняют, а только: когда. С кем - это они сами разберутся. Ну, я полез в Ветхий Завет, я вообще-то не читал этого прежде, а там путано очень... Сказал, что морепродукты нельзя, которые без чешуи и раздвоенных копыт, вроде так по Библии - а у нас в тот день на обед были осьминоги. Ну и как им объяснишь?
   Они поняли так: в волшебной стране Ам-Арике бывают осьминоги с копытами, их варят в материнском молоке и едят. В священной книге об этом написано. А боги, когда видят, что угаритяне едят бескопытных осьминогов, очень злятся. Поэтому нам с Жюли можно, мы посланцы богов, а остальным нельзя. Такая, надо сказать, буча была на рынке в рыбном ряду по этому поводу! Меня не только гончары, но и торговцы морепродуктами теперь не жалуют, но открыто выступать бояться, конечно. С нас тройную цену теперь за них просят, и не только за осьминогов, а и за всё морское.
   Я, между прочим, не проповедник ни разу. Я бизнесмен, яхтсмен и чуточку художник, для удовольствия просто. По их понятиям, торговец и мореход, только галеры у них совсем другие, и я бы на таких дальше двух миль от берега не отошел.
Звали сплавать в Египет за папирусом, но я не решаюсь. Тут-то еле привык..."
  
   И внизу страницы тем же почерком, но совсем с другим настроением:
  
   "Как меня все это за...ло! Жюли пере...сь со всей деревней на почве коммунизма, местные м...ки тупы как пробка, дырку обратно ни ... не могу найти. За...сь на яхте покатались!"
  
   Иттобаал ждал от меня ответа. И что я мог ему ответить?
   - Это о богах, кто кому приносил жертвы. И еще о том, кто с кем ложился. Запутано у них там всё вышло... Я подробнее тебе завтра расскажу, во время плавания, хорошо?
   - Хорошо, - серьезно сказал Иттобаал, - прежде, нежели взойдет солнце, я буду на твоем корабле. Предупреди охрану, чтобы мне не пришлось перерезать ничье горло, когда я буду тайно всходить на него.
   Охраны у нас, кстати, никакой и не было. И зря, между прочим, так у них тут всё непросто... А мой собеседник, поднявшись, снова замурлыкал что-то про пиво - и я не даже не заметил, как он растаял в ночной мгле.
   31.
   Более отвратительного путешествия в моей жизни не было, и, надеюсь, не будет никогда. Качка, вонь, тесный собачий ящик, куда меня запихнули вместо хоть какой-то каюты, отсутствие минимальных бытовых удобств, подозрительная, условно съедобная, пища и затхлая вода - все это по одиночке могло вывести из себя человека и более терпеливого, чем я, а уж в совокупности... Короче говоря, когда корабль пристал к скрипучей и "поигрывающей" под ногами пристани Библа, я была в состоянии, мягко говоря, неуравновешенном, а попросту - злая, как фурия. Подозреваю, что внешний вид у меня тоже был соответствующий, ибо встречавший нас какой-то местный не то чиновник, не то жрец скептически скривился при виде меня и пробормотал нечто вроде "отмывать надо".
   В ответ на это мои сопровождающие лица согласно закивали головами и быстро залопотали что-то малопонятное. Я сумела уловить всего несколько слов, среди которых я разобрала нечто типа "омыть", "купальня" и тому подобных. Интересно, что они задумали? Отведут меня прямо сейчас в храм с купальней или дадут окунуться в море? В любом случае, мне было совершенно безразлично, где и как, лишь бы добраться до воды, я уже больше не могла терпеть ощущение немытости.
   Однако мужики почему-то не спешили отвести меня к водоему. Вместо этого они довольно плотно окружили меня и повели куда-то вглубь города, подальше от пристани. Сначала мы шли по широким и сравнительно прямым улочкам, вдоль которых плотно стояли довольно крепкие и внушительные с виду дома. Гомонила малышня, перекрикивались женщины, одуряюще пахло жареным мясом и специями, короче, шла нормальная восточная жизнь.
   Потом улицы постепенно стали все уже и кривее, дома, соответственно, беднее и обшарпаннее. Здесь уже не было веселой атмосферы центра города, чувствовалось, что живут здесь люди бедные, и, к тому же, не слишком жалующие чужаков. Во всяком случае, взгляды, которые на меня бросали редкие встречные прохожие, выражали, скорее, страх пополам с презрением, нежели приветствие и интерес. Я с недоумением оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, где же тот самый пресловутый храм, но ничего, на него похожего, и в помине видно не было.
   Наконец, дома расступились и дорога уперлась в весьма внушительную скалу, образовывавшую внизу пещеру, подозрительно напоминавшую виновницу наших с Венькой неприятностей. У меня невольно сработал уже вполне сформировавшийся рефлекс - нужно обследовать пещеру, а вдруг это еще один портал в наш мир. Но как же я его буду обследовать без Веньки? Нет, так нечестно. А вдруг меня в какую-то другую эпоху закинет, пусть даже и нашу? Нет, я не хочу без него, это не по правилам!
   В замешательстве я застыла у самого входа, но тут крепкий тычок в спину недвусмысленно дал понять, что идти надо вперед, в смысле, туда, вглубь. Слегка пригнув голову, я шагнула в знойную темноту, и тут же увидела, что из пещеры вглубь горы ведет довольно просторный лаз или коридор, неплохо освещенный светом, проникавшим через трещины в камнях. Просто перед самой пещерой этот лаз изгибался, поэтому ни его, ни света снаружи видно не было. За моей спиной раздался непонятный шорох. Оглянувшись, я увидела крепкого бронзоволицено мужика, по наружности натурального качка, словно отделившегося от стены в пещере-шлюзе. "Качок" обменялся несколькими словами с моими конвоирами, кивнул им головой и посмотрел на меня взглядом, не обещавшим ничего хорошего.
   М-да, славное у них тут гостеприимство, ничего не скажешь! Я попыталась сделать шаг назад и почувствовала, как мне в горло уперся конец короткого меча, невесть откуда оказавшегося в руках у "качка". "Нет, госпожа... туда..." - тяжело ворочая языком, проворчал он, указывая вглубь коридора.
   Делать нечего, пришлось идти туда, куда велели. Ну ладно, может, здесь хотя бы найдется место, где можно вытянуться в полный рост, о большем я уже не мечтала. И когда, интересно, мне наконец позволят помыться и хоть что-то съесть? Но этого имбецила расспрашивать явно смысла не было, оставалось снова ждать, ждать и ждать. Ох, как же мне это надоело, честное слово!
   Через несколько шагов я внезапно наткнулась на двух малышей - мальчика и девочку - свернувшихся клубочками и дремлющих на каких-то циновках. Что за ерунда? Эти-то что здесь делают? Неужели местные библисты... библиофилы... фиг его знает, как местных жителей называют... Короче, детей-то они сюда зачем притащили? Или у них храмовое служение начинается совсем с младенчства? Одурели, честное слово!
   Я прошла чуть-чуть глубже, туда, где коридор немного расширялся, образуя нишу. До чего же хорошо было сесть, вытянув ноги, и от души потянуться. Теперь можно было и поразмыслить немного. Перспектива у меня, надо полагать, была не слишком радостная - храмовую проституцию в древнем мире еще никто не отменял, а Астарта, как мне помнилось, именно этому бизнесу активно и покровительствовала. Нужно было срочно что-то придумать, чтобы накрепко отбить у аборигенов охоту втягивать меня в это дело. Но вот что именно? Пугать их современными нам болезнями смысла не было. А что могло их напугать? Ну или заставить относиться ко мне иначе, признать за мной совсем-совсем другую роль? Мысли постепенно начали путаться, и я сама не заметила, как задремала, тем более, что заняться в этом каменном мешке было совершенно нечем.
  
   Пробуждение, надо сказать, было более чем странным. По подземелью метались отсветы факелов, гомонила явно немаленькая толпа народа, и центром внимания этой толпы были те самые давешние малыши. Вокруг них суетились несколько жрецов, не знавших, как совладать с расплакавшейся с перепугу малышкой. Девочка в ужасе таращила круглые глазенки и пронзительно кричала на одной ноте, не давая никому прикоснуться к себе.
   Не выдержав, я подошла к ней поближе, провела рукой по спутанным кудряшкам, и девочка внезапно замолчала, а потом всхлипнула и потерлась о мою ладонь горячей шершавой щечкой. Я вспомнила, что пели угаритские мамки, укачивая своих неугомонных младенцев, и попробовала худо-бедно изобразить что-то подобное. Слов моих девочка явно не понимала, но все-таки немного успокоилась и стала дышать ровнее. Она даже не противилась, когда жрецы подняли ее на руки и посадили рядом с мальчиком на резные золоченые носилки.
   - Пойдешь с нами, чужестранка, - повелительно скомандовал жрец, не давая мне возможности возразить ни словом, ни жестом. По мановению его руки меня полукольцом окружили не то стражники, не то младшие жрецы, не давая отклониться ни на шаг от носилок. Мне не оставалось ничего иного, кроме как идти в одном ритме с носильщиками, и все тянуть и тянуть заунывную угаритскую колыбельную.
   Наша процессия медленно и торжественно двигалась в сторону города. Вот уже стал слышен похожий на рокот прибоя гул толпы, потянуло жаром. Я подняла голову и с трудом удержала крик. Посреди площади стоял чудовищный металлический исполин, похожий на уродливую человеческую статую. В чреве чудовища выло и рвалось наружу пламя.
   Малышей сняли с носилок, поставили перед монстром, Верховный Жрец загнусил что-то исключительно мерзкое, толпа завыла не то в восторге, не то в ужасе. И последнее, что я увидела, была крошечная окровавленная фигурка, которую поднимал на вытянутых руках безумный монстр, готовясь опустить в ребенка в широко распахнутую пасть, в глубине которой бесновался огонь. Потом наступила темнота и тишина.
  
   Я чувствовала себя так, словно из меня выпустили всю кровь. Не слушавшиеся ноги подкосились, я сползла по стенке, чувствуя, как горло распирает подкатившийся клубок. От собственного бессилия хотелось выть, раздирая на себе одежду, как это делала та несчастная женщина на площади. Я не могла, не могла, не могла вместить всего увиденного, перед глазами стояли мои недолгие соседи по тюрьме, наивно и доверчиво игравшие вот прямо здесь, на теплом каменном полу. Как эти люди могли так поступить с ними? Почему? За что? Я не замечала, как отчаянно твержу эти слова по-русски, колотя в бессильном отчаянии кулаком по стене. Что за твари чудовищные здесь живут? И что за бесчеловечные правители управляют этим городом?!
   Кто и когда вернул меня обратно в пещеру? Как мне жить дальше после всего того, чему я стала свидетельницей, в чем невольно участвовала? Передо мной неотступно стояли полные слез глаза малышки, ее кривящийся в плаче рот. Ну почему, почему, почему я не попыталась хоть как-то защитить детей? Я, взрослая тетка, так спокойно позволила, чтобы их убили у меня на глазах, не попытавшись вмешаться, ничего не сделав для того, чтобы вырвать их из лап убийц... От ненависти и отвращения к себе я готова была разбить голову о стену.
   Не знаю, сколько времени я провела, то рыдая, то впадая в тупое оцепенение. Но, наконец, настал момент, когда я поняла, что все, истерика кончилась, осталась только холодная и непреклонная решимость - мстить. И месть моя будет холодной и неотвратимой, и ее не избежит никто из причастных к сегодняшнему убийству. Только бы мне выбраться из этого каменного мешка... Легко сказать! А вот сделать, особенно без Веньки...
   32.
   Тебе, великая Дева,
   тебе, Владычица Библа,
   тебе, неприступная Крепость
   твой город жертву приносит.
   Да будет приятен запах,
   да будут благими судьбы,
   огонь да пылает жарче,
   народ да ликует вместе!
   Первенец - твой он, Царица!
   Начаток он урожая,
   долгожданный, тобою данный.
   Дождь ранний ты посылаешь -
   зерно ложится в землю;
   дождь поздний Адад пошлет нам -
   зерно, умерев, возродится,
   вернется к нам урожаем,
   тебе принесем мы начатки!
   С тобою почтим Владыку,
   небесного Громовержца,
   с тобою почтим мы Солнце,
   Луну, и светила ночные,
   Господ и суши, и моря,
   Владетелей жизни и смерти,
   и неумолимые Судьбы,
   и неисчислимые Силы.
   Сынов, дочерей проводит
   город твой через пламя,
   приносит твой город жертву
   тебе, Владычица Библа!
   33.
   Дул попутный и довольно свежий ветер, волны покачивали наше небольшое суденышко, и я бы не назвал это покачивание ласковым. Мы подняли парус и шли с неплохой скоростью - впрочем, я как человек сугубо сухопутный, не могу сказать, было ли там пять узлов, десять или все пятнадцать. Грести не приходилось, зато нос то и дело зарывался в волну, палуба ходила ходуном, и мне оставалось только надеяться, что после впадения Угарита в ничтожество его мореходы не утратили своего искусства, а его суда - своей прочности.
   Ночной мой гость Иттобаал, казалось, не замечал никакой качки. Трудно все-таки привыкнуть к мысли, что здешние обитатели не только уступают нам в технологии, но и дадут нам немалую фору в каких-то других вещах - например, выходят в море на суденышках, на которых мы бы только по тихому пруду плавали, и держатся при том вполне уверенно. Да и не один Иттобаал - вся моя команда наслаждалась покоем, когда не надо было грести. И только кормчий, он же капитан, по временам ворочал большим кормовым веслом с явным усилием. Надо будет как-нибудь на досуге изобрести для них нормальный штурвал и руль, подумал я - или такое изобретение опередит свое время на сотни лет и изменит ход мировой истории? Америку откроют раньше времени?
   Но сейчас мне было не до абстрактных рассуждений о благе человечества - мы плыли спасать непутевую Юльку. Иттобаал появился на нашем судне перед самым рассветом, когда мне-таки удалось погрузиться в зыбкий тревожный сон, и я даже не заметил, как это произошло. Едва просветлел край неба, мы начали неторопливо - нарочито неторопливо и беззаботно! - готовиться к отходу. Капитан объяснял портовым торговцам, что вот в Библе-то ему дадут настоящую цену, что тут он только время зря теряет, и всё такое прочее. Словом, дела нам нет до всех этих вестниц-посланниц, торгуем помаленьку, копим деньги... точнее, злато-серебро, потому что денег как таковых тут еще не изобрели (кстати, тоже неплохая идея). С тем и вышли в море. Нашей демонстрации, по-моему, никто не поверил, но приличия были соблюдены.
   А теперь мы с Иттобаалом сидели, скрестив ноги, на корме, нас обдувал свежий ветер, брызги мочили нашу одежду, а мы вели неторопливую беседу.
   - Скоро мелкие корабли встанут на зимний отдых, - сказал Иттобаал, - будем возить только самое необходимое, и то с опаской. Зимой море неспокойно. Но ты имел дело с сухопутными божествами, Вестник, - в его глазах искрилась усмешка, и трудно было понять, до какой степени он шутит, - Цафон ведь прочно стоит на суше. Что знают там о божествах моря, и о зимних бурях? Не-ет, вы блаженны и невозмутимы...
   - Веришь ли ты сам в то, что говоришь? - спросил я тогда его напрямую.
   Но он не понял меня. Просто не понял. В их языке не было таких слов, как "в шутку" или "серьезно". Он просто повторил, что сказал - решил, наверное, что я не расслышал.
   - Ты полагаешь, я пришел с Цафона? - уточнил я.
   - С Цафона или с другой горы, или из глуби морской - но не похоже, чтобы тебя послали морские боги - или даже из бездны, которая под землей, но на это тоже не похоже. Ты сам знаешь, Вестник, где живут твои божества, а я знаю, где живет мой царь и мой народ.
   - Ты полагаешь, божества существуют? - спросил я его по-другому.
   - Ты полагаешь, существуют море, ветер и суша? - отозвался он.
   - Но божества не видны человеку, - ответил я.
   - Не виден и ветер, но он рождает волны на море. Не видно дыхание зари, но оно рождает росу на траве. Не видно, как в животе у женщины образуются кости и плоть ребенка, но так приходим мы в этот мир. Такова и воля живущих на Цафоне, даже когда она нам не видна, - ответил он бесстрастно.
   - А если, - спросил я его, - придут дни, когда мудрецы откроют путь ветра, исчислят точку росы, заглянут во чрево женщины, не повредив ей? Будут ли тогда на свете божества?
   - Будут ли тогда мысли в сердце человека, вестник? Будет ли радость в печени твоей, горе в кишках врагов твоих? Будет ли жить дух в твоих костях, будет ли он стремиться к небу? Будет ли желать счастья дому своему и погибели врагам своим? А это в руках богов.
   - Или одного Бога? - продолжал я свой диспут.
   - Или одного, - согласился он, - если ведает человек имя своего бога.
   Я не знал, что ему ответить. Проповедовать ему единобожие? Но тут нужна была не голая идея, а полноценная религия со всеми подробностями. Изобретать ее как-то не хотелось. И тогда я решил прежде всего разобраться с его собственной религией:
   - Ты поклоняешься божествам, но противостоишь их служителям?
   - Служители божеств - это люди, и склонны они к порокам. Царь может служить божествам не хуже жрецов! - отрезал он, и было видно, что богословские дискуссии его несколько утомили.
   - Давай лучше поговорим о нашем деле, - предложил я, - насчет Вестницы, которую мы будем освобождать из рук жрецов.
   - Скажу тебе, что трудно будет нам уйти на этом корабле, - сказал он очень серьезно, - в Библе корабли и больше, и быстрее. Но даже если бы наш корабль летел быстрее ветра, мы не сможем покинуть Библ и направиться в Арвад. На самой пристани в Арваде нас встретят храмовые псы, и... нет, нам надо поступить иначе.
   - А ты уверен, что Вестница вообще захочет плыть в Арвад, где с ней обошлись так грубо? - спросил я.
   - Разве не захочет она стать царицей Арвада? - ответил он с полной уверенностью, - особенно после того, как мы с тобой спасем ее от смерти.
   Я предпочел не развивать эту тему. Главное было сейчас - выцарапать Юльку у библских фанатиков. А там разберемся, в Арвад, или еще куда. В любом случае, в Угарит возвращаться мимо Арвада, и если можно будет по ходу дела устроить маленький государственный переворот и привести ко власти в соседнем государстве законного и дружественного нам наследника, это нам, я полагал, пойдет на пользу.
   - Умеют ли посланцы Цафона плавать? - уточнил Иттобаал.
   - Умеют, - ответил я уверенно. Сам я плавал неплохо, Юлька, по моим наблюдениям, тоже держалась на воде. Хотя, если море будет таким, как сегодня...
   - Это хорошо. Если нам и удастся уйти из гавани, то уж корабль точно придется покинуть. Его слишком легко заметить в море, не уйти ему от погони.
   - А что будет с ним?
   - Он пусть возвращается в Угарит. Его догонят жители Библа, обыщут - но что можно взять с бедных торговцев? Впрочем, что можно будет, то и возьмут. И отпустят их домой.
   - А мы?
   - А мы переждем всю это погоню на берегу и доберемся в Арвад по суше. Возможно, кружным путем. У меня есть с собой серебро, и я умею договариваться с жителями суши - наше путешествие не будет долгим и трудным.
   - Послушай, - сказал я как можно тверже, - ты считаешь меня посланцем божеств с Цафона. И при этом ты всё решаешь сам, и даже не спрашиваешь моего согласия. Как это может быть?
   - Когда я попаду к тебе на Цафон, - невозмутимо ответил Иттобаал, - я вручу душу мою в твои руки, пойду по стопам твоим и сделаю, что ты скажешь мне, Вестник. Но пока мы по финикийскому морю плывем из одного города финикиян в другой их город, это я буду указывать тебе дорогу. Да если бы знали Вестники наши пути, знали коварство наших жрецов и жадность наших торговцев, разве плыли бы мы с тобой теперь на поиски сестры твоей Вестницы?
   - И то правда, - пришлось согласиться мне.
   Замысел его выглядел вполне подходящим. Впрочем... Была в нем одна деталь - неясная, но очень существенная.
   - Хорошо, - сказал я, - только скажи мне, как собираешься ты вытащить Вестницу из лап жрецов?
   - А вот этого я не знаю, - простодушно ответил Иттобаал, - вы с ними ведете переговоры, вы им читаете письмена, вы называете себя Вестниками богов - значит, вы сами разберетесь, как именно избавиться от них. Молния с небес или что-нибудь такое...
   - Иттобаал! - я аж поперхнулся.
   - Вот я, - отозвался он вполне по-библейски.
   - Иттобаал, разве называл я себя Вестником богов?
   - А разве возражал ты, когда тебя так называли?
   Вот уж действительно: назвался груздем... назвался посланцев богов - полезай к жертвеннику. Не на том ли и Юльку заловили?
   - Я человек, Иттобаал, как и ты, - решительно сказал я, потом помолчал и добавил, - и почитаю Единого Бога, сотворившего небо, море и сушу, и нас с тобой. Я не верю Баалу и Астарте, не верю Ададу и Илу...
   - Не хочешь, не верь, - спокойно ответил Иттобаал, - если твой Бог достаточно силен, тебе это и не нужно. Он скажет тебе, как вызволить вестницу, сестру твою?
   - Не сказал пока, - вздохнул я тяжело, - нам самим придется с этим разбираться. А Его... Его будем молить, чтобы всё у нас с тобой получилось.
   - Хорошо, - согласился Иттобаал, и добавил, промолчав, - А я еще призову Владыку Морского и Лунную Госпожу, может быть, они нам помогут. Так надежнее. Только как мы будем с тобой спасать Вестницу?
   Следующий час, и другой, и третий мы провели в разговорах о Библе. Иттобаал рассказывал мне о жителях его и нравах, чертил на палубе угольком план города, описывал, как охраняются и когда закрываются ворота, где расположены храмы и дворцы, как поднимается в городе тревога и как собирается городское ополчение. Выходило, что для успешного штурма хватило бы всего-то одной роты спецназа при поддержке вертолетов и катеров... За полчаса бы управились, не вопрос. Один взвод поднимает шум у городских ворот, в это время с другой стороны ставится дымовая завеса, саперы делают пролом в стене, два взвода идут на поиски... Только не было у нас этой роты и этой завесы. Были только хилые моряки и землепашцы, и тех немного, да мы с Иттобаалом, да верный мой Петька - вот и весь спецназ. И техника раннего железного века, местами переходящего в бронзовый. Только и всего. Любая попытка штурмом взять что бы то ни было в Библе привела бы только к стопроцентным потерям в нашем отряде, и при этом уже было абсолютно неважно, куда бы мы успели за это время проникнуть и сколько врагов положить.
   Так что в Библ мы торопиться не стали. При таком ветре мы, пожалуй, могли бы дойти до него к закату того же дня, но Иттобаал за пару часов до заката показал нам место стоянки - небольшую бухточку под защитой каменного мыса с песчаным пляжем и парой домиков неподалеку от берега. Никого, кроме нас, не было видно до самого горизонта. Иттобаал уверенно показывал нашему капитану, куда направлять корабль (тот при помощи еще одного морехода едва управлялся с тяжеленным кормовым веслом) и минут через пять таких маневров корабль мягко ткнулся носом в прибрежный песок. На мель налетели!
   Но моряки мои были совершенно спокойны. Они попрыгали в воду, потянули с носа корабля толстый канат, вытащили его на берег, а там перекинули его через невысокий и толстый столбик, торчавший на границе песка и камня и, пользуясь им как блоком, стали вытягивать корабль на сушу. А как, интересно, собираются они его обратно тянуть? Руками толкать? И зачем так мучатся, если есть якорь?
   - Море неспокойно, - пояснил Иттобаал, - если Владыка Морской ночью разъярится, якорь нас не удержит. Так будет спокойнее.
   Он распоряжался настолько уверенно, а моя команда слушалась его с таким доверием, что сомнений у меня больше не возникало. Пора было заняться ужином. В ближайшем домике нашлась простая глиняная посуда, бронзовый котел (ценность по нынешним временам!) и несколько глиняных статуэток, ну куда же тут без них... Божества. Так что первым шагом при подготовке к ужину стало возлияние: капитан с Иттобаалом налили в глиняную чашу немного вина, и, бормоча что-то очень благочестивое, опустились перед статуэтками на колени, потом и вовсе пали ниц, но лежали недолго - секунды две - и сразу встали. А потом вылили вино на земляной пол - и с удивлением оглянулись на меня.
   - Ты плаваешь по морю, Вестник, и не хочешь почтить его Владыку? - с удивлением спросил меня Иттобаал.
   Религиозные чувства своих спутников я уважал, но... теперь, когда мы плыли выручать Юльку, когда всё было настолько всерьез, я не хотел играть в такие вещи. Особенно после той ночи.
   - Мой Бог - Бог Ревнитель, и не желает он, чтобы у меня были другие боги перед лицом Его, - ответил я, цитируя, как мог, первую заповедь. Которая, между прочим, в этих краях прозвучит еще не скоро.
   - Понимаю, - с уважением отозвался Иттобаал, а капитан и вовсе ничего не ответил. Он вообще попался мне неразговорчивый. Я даже не был точно уверен, как его зовут - команда называла его "старшим на корабле" или просто "старшим", по-угаритски Раббу-Анийи или Раббу. Было то имя или должность - да какая, в сущности, разница? Так его называли, и мне этого было достаточно. В конце концов, "Иттобаал" - это тоже целая финикийская фраза, переводится "с ним Ваал" или "с ним господин". С ним и был его бог Ваал, с ним был и его царь Мальки-Адад, чье имя тоже имело свое значение ("мой царь - Адад"). В этом мире границы между именами и прочими словами, и между словами и явлениями были вообще довольно прозрачны и условны...
   Поужинали мы на скорую руку, вяленым мясом и уже довольно черствым хлебом, попили вина. Я попытался вернуться к обсуждению завтрашних планов, но Иттобаал сказал что-то вроде "завтра будет виднее" и стал готовиться ко сну в тесноте маленького домика - караван-сарая финикийских мореходов. А я вышел к берегу подышать и полюбоваться закатом.
   Волны с мощным шуршанием накатывались на песчаный пляж, совсем рядом темнела туша нашего корабля, а над горизонтом багровели закатные облака. Завтрашний день не обещал быть ясным. В другой части неба, над горами, уже бледнел тоненький серп месяца - буквой С, значит, "стареет". Совсем уже состарилась луна, скоро новолуние.
   Вода была уже по-осеннему прохладной, но все равно захотелось искупаться. Морская вода мне обычно проясняет мозги, особенно такая - прохладная, бурная. Выгребая на берег, пытаясь нащупать в прибое дно под ногами, я уже не переживал. Владыки моря и луны, говорил Иттобаал... ну что ж, он прав. Владычица Библа нам точно не союзница - а вот море наше. И ночь может быть нашей. Выцарапать Юльку на ночную морскую прогулку, пока луна не выросла, пока не видно ни шиша - и ходу, на веслах, в полной темноте. Иттобаал тут все знает, он и ночью корабль проведет. Помогите нам, влады...
   Так, что это я, языческим божествам молиться начал? Ну точно, с кем поведешься... Хотя... Верит ли в них сам Иттобаал - еще вопрос. Он признает наличие в мире сил, неподвластных человеку, он старается на них повлиять, так не то же ли самое делаем и мы? Не приносят ли в том, другом моем времени жертвы Господину дизайна в виде евроремонтов или Владычице душ наших у психотерапевтов? А уж все эти выборы-выборы, кандидаты - жрецы, избиратели - бараны? Жертвы идолу вертикали, алтарю власти, призраку демократии? Просто чтобы было, потому что надо, чтобы было. Ну, а тут - свои владыки. Другие слова, другие понятия - а по сути похоже.
   - Ты хорошо плаваешь, - с удивлением сказал мне Иттобаал, когда я вылезал на берег. Оказывается, он следил за моими процедурами. - Я и не знал, что на Цафоне так умеют плавать! - добавил он, подавая мне какой-то кусок холста, чтобы вытереться.
   - Да брось ты про Цафон, - ответил я, - мы из Москвы. Сам я из Сокольников.
   - Мос-кеба или Цафон - откуда знать нам имена ваших гор? Но разве подле Москебы есть море?
   - Нет, ответил я, - поэтому мы сюда к вам и приехали. Но немного не рассчитали со временем.
   - Я не понял твоих слов, Вестник...
   - Неважно, Иттобаал. Кстати, зовут меня Веней. Бен-Ямин на вашем языке. И вообще, не в именах дело. Ты тут говорил... в общем, мы можем вытащить Йульяту под каким угодно предлогом из города на берег моря? Безлунной ночью?
   - Безлунной?
   - Именно безлунной. Или нет, лучше, чтобы был тоненький месяц, чтобы была совсем новая луна...
   Иттобаал молчал долго, и его бронзовое в закатных лучах лицо не выражало практически ничего. Но мне было видно: он расслышал вопрос. И у него, возможно, есть даже ответ...
   - Вестник... Бен-Ямин... ты можешь подать ей знак? Ты можешь сообщить ей, что должно говорить жрецам?
   В глубинах моего походного рюкзачка еще болталась пара бумажек из "прошлой" (а на самом деле будущей) жизни - чья-то визитка, проспект турфирмы и всякое такое. Паспорт я оставил в гостинице, за три тысячи лет после. И ручка моя еще не иссякла.
   - Кажется, да. Я могу начертать такие письмена, которые поймет только она.
   - Тогда всё просто, Бин-Ямин. Слушай меня. Ты напишешь ей послание, но не будешь никому говорить, что ты вестник. Мы просто купцы, я - из Арвада, ты... ну, на угаритянина ты не похож... на киликийца или аморея тоже... что же, ты купец из далекой страны Москебы, племени Соколь или как его там, хочешь узнать цену на пурпурные ткани. Только и всего. И найдется при храме жадный до пророчеств человек, он пожелает узнать, о чем сказано в послании - и кто же прочтет его, как не Вестница? А если и не будет такого, неужели не найдется в руке твоей серебра, чтобы послание доставили ей за плату?...
   Он говорил, и всё становилось ясным и понятным, как после морской воды. Как же мне повезло с Иттобаалом!
   Следующим утром море неожиданно успокоилось, накрапывал мелкий дождь - первый в этом году! Мои мореходы ловили его ртом и скакали как дети - боги не оставили их поля и сады без пресной воды! Жив будет Угарит и народ его! И какой же это благой знак для нас - отправляться в путь при первом дожде! Боги точно пошлют нам удачу, иначе зачем подавать такие знаки?
   А пока можно было не торопиться с отплытием - Библ был совсем рядом. Час или два можно было потратить на важное дело - в Библе вряд ли удастся "мирным торговцам", какими мы будем нам притворяться, заняться военной подготовкой, не вызывая подозрений. Драться на мечах меня никто и никогда не учил, разве что в детстве мы играли в мушкетеров, размахивая палками. Но там было все очень весело и забавно... А тут - мокрый берег, скользкий и непривычный меч в руках, тяжелое дыхание. Иттобаал, который наносит и наносит учебные удары, и смеется: Вестник с Цафона не умеет драться на мечах! И моряки мои образуют молчаливый, заинтересованный круг. Смотрят, как я учусь убивать. Вот уж никогда не думал, что снова придется...
   И совсем не так он делает выпады, совсем не так парирует мои удары, как Боярский в кино. Техника фехтования тут еще не наработана - но и я не могу ей научить, сам не владею. Тут не столько изящные выпады и блоки, сколько элементарный расчет: успеешь ты понять, куда противник наносит удар, успеешь увернуться или подставить собственный меч, или нет.
   Так что, когда мне удалось уйти влево, почти упасть на песок - и наметить колющий удар в область паха, Иттобаал одобрительно усмехнулся. А когда через три минуты я повторил прием, и он уже изготовился отбить мой меч, но я вместо этого послал рубящий по ногам, и он не успел среагировать - он сказал, что я готов к первому бою. Но я не сдавался до третьей победы (это после двух десятков поражений). Третья была совсем простой - я сымитировал удар в корпус справа, резко отпрыгнул влево и немного вперед - и послал ему колющий в незащищенный бок.
   - Ты воин, Вестник, - сказал он, тяжело вытирая пот и дождевую воду со лба, - победить охрану нашего царя тебе вряд ли по силам, но с храмовыми псами ты справишься легко. Ты хороший воин.
   Да я и так это знал.
   Мы оставили мех с вином в гостеприимном домике для тех, кто придет после нас, и погрузились на корабль. Оказалось, на мысу торчал еще один такой же столб, и мы смогли, перекинув канат через него, стащить корабль обратно на глубину - тем более, было время прилива, и тащить пришлось всего несколько метров.
   Я уже точно знал, как мы поступим, а в кармане сильно уже потрепанных джинсов у меня лежала инструкция для Вестницы - на полях яркого бумажного проспекта. Ну не может быть, чтобы такую красоту они ей не передали! Какие там пальмы и верблюды, какая девушка улыбается на их фоне! Пусть останется потом проспект им в утешение, будут пользоваться как виагрой. А вот Юльку мы у них заберем. Только выйдет ли это у нас?
   Помоги нам, Господи!
   34.
   Прошел день, меня никто не трогал и с разговорами не приставал. Да и не до разговоров мне сейчас было - перед глазами по-прежнему постоянно прокручивалось увиденное, и оттого ни есть, ни спать, ни вообще как-то жизнедеятельствовать я не могла. Так вот что стояло за скупыми строчками школьного учебника по истории... Неужели другие страны тоже устроены именно так? Ну уж дудки, не хочу я в таком мире жить, ни за какие коврижки не хочу! Только вот кто мне даст из этого мира к себе вернуться? И Венька непонятно где ошивается, и что с ним происходит - неизвестно...
   Слезы сами собой вдруг закапали, словно открылся водопроводный кран, сначала по капельке, а потом самым настоящим потоком. Свернувшись клубком у стены, я всхлипывала, завывала и отчаянно жалела себя, когда моего плеча внезапно коснулась чья-то рука.
   - Госпожа, я принес тебе поесть, - произнес голос, принадлежавший, как оказалось, старому рабу, прислуживавшему узникам пещеры уже не первый день. Надо же, я думала, что он глухонемой, ведь до сих пор от него ни звука слышно не было, и держался он всегда так, словно ничего вокруг себя не видит и не слышит.
   Старик с поклоном подал мне глиняную миску, в которой бултыхалось что-то овощное, прикрытое куском пресной лепешки, и в то же время незаметным жестом сунул мне в руку что-то, по ощущениям напоминавшее сложенную бумажку. Я хотела тут же взглянуть на то, что он мне передал, но старик бережно сжал мои пальцы в кулак и покачал головой, дескать, не сейчас.
   Проглотив безо всякого аппетита половину этого варева, я забилась в самый дальний угол пещеры, где за мной было очень трудно следить, свернулась клубочком, устроившись так, чтобы передо мной был падавший сквозь щели в камнях луч закатного солнца. Осторожно развернув записку, я чуть не вскрикнула от неожиданности. Это был такой зримый, ощутимый привет из прошлой жизни, что я едва снова не расплакалась. На затертом на сгибах туристическом буклете Венькиным почерком были надписаны несколько строк.
   Значит, Венька жив, он рядом, он не бросил меня! От радости мне хотелось танцевать, но выдавать себя было нельзя. Я хотела спрятать записку куда-нибудь в щель между камнями, чтобы перечитать ее завтра и послезавтра, но не тут-то было. Давешний слуга словно материализовался откуда-то из воздуха, требовательным жестом отобрал листок, да еще потребовал, правда, в весьма почтительных выражениях, чтобы я ему перевела что там написано про неземных красоток, волшебные дворцы и благородных верблюдов, и как вообще всё это можно заполучить бедному старому слуге в личное пользование - если, конечно, я не хочу, чтобы факт незаконного общения с чужеземцами стал достоянием великого жреца.
   И что мне оставалось делать? Заручившись уверениями старика, что он сохранит все в тайне, я сочинила что-то более менее связное и цветистое по мотивам картинок в буклете, с грустью проследила, как он прячет сложеную бумажку в складках своей одежды, и... неожиданно для самой себя призвала на помощь все верховные силы, если они только есть, чтобы старик меня не выдал, и чтобы удалось задуманное Венькой отчаянное предприятие. Теперь оставалось самое трудное - ждать, не предпринимая слишком поспешных действий, чтобы не выдать себя и не насторожить раньше времени жрецов.
   К счастью, дожидаться пришлось не слишком долго. Уже через пару часов официальная жреческая делегация явилась, чтобы сообщить мне, что настал предначертанный для омовения час.
   - Разве уже родился серп молодой луны? - заартачилась я, памятуя наставления из Венькиной записки, - только при его свете я смогу очистить свое тело для встречи с Владычицей.
   - Ты хочешь сказать, что твоя... что ты будешь неугодна Владычице? - уточнил козлобородый глава делегации, с сомнением глядя на меня. - Но откуда тебе ведома воля Владычицы?
   - Мне всё ведомо, - отрезала я и, чуть-чуть помедлив, добавила, - Ну, не всё, но многое. Или вам неизвестно, что я - цафонская вестница Йульяту, что я умею читать старинные письмена и узнавать по ним волю богов?
   - Так вот, - продолжила я, на всякий случай покрепче вцепляясь в какой-то обломок скалы, - Никуда я теперь не пойду. Я должна совершить морское омовение перед самым рассветом, в первый день новолуния, только тогда Владычице будет угодно мое приношение. А пока идите и не тревожьте меня своими глупостями.
   Переглянувшись и пожав плечами, жрецы покинули мою пещеру, и я не поручусь, что при этом они между собой не употребляли выражений типа "взбалмошная баба". Ну да пусть их, пускай говорят что хотят, мое дело - в точности выполнить Венькины указания. А это означает... да сколько его знает - день, два, три или неделю скучной, но хотя бы сытой жизни под крышей, в порядком уже опостылевшей мне пещере. А главное, жизни!
   Я решила коротать время по-тюремному - вспоминать стихи, которые я когда-то в незапамятные времена учила наизусть, делать гимнастику, чтобы не ослабевали мышцы рук и ног, сочинять всякие забавные истории про наши похождения, слушать которые приходилось лишь одиноким муравьям, время от времени забегавшим проведать меня и поживиться крошкой лепешки. А давешний раб прислужник больше рта не раскрывал, и, видимо, свободное время тратил на созерцание красавицы и верблюда из сирийской рекламы.
   Когда настанет долгожданная ночь, я понятия не имела, но выдавать свое невежество никак не хотела. Так что спала я и в ту, и следующую ночь плохо и подскакивала, честно говоря, от малейшего шороха, а накануне рассвета уже сидела, поджав ноги и закутавшись в накидку. Но долго страдать от бессонницы мне не пришлось: уже на вторую ночь снаружи раздались шаги, пещера осветилась неровным светом факелов, и тяжелый голос произнес:
   - Вестница, час омовения настал, идем. Молодой месяц родился в эту ночь.
   Сделав вид, что я только что проснулась, я немного поворчала для отвода глаз, но на волю все же вышла. Небо было глубоким и чистым, усыпанным множеством крошечных звезд. Микроскопический серпик нарождавшейся луны был едва виден, и оттого ночь казалась совсем черной и непроглядной. Мы - то есть я и четверо местных, двое из которых были явно жрецами, а двое слугами, несущими факелы, оружие и какую-то дребедень - прошли обратной дорогой через весь город. В неверном свете факелов он казался каким-то особенно пустым и безразличным, но на улицах порой попадались молчаливые фигуры, которые зачем-то пристально смотрели на меня, не говоря ни слова. Жуть полнейшая, что и говорить.
   Наконец, мы вышли за ворота (кажется, совсем другие, чем те, через которые мы входили из гавани) и и спустились по тропинке. ведущей в маленькую каменистую бухту.
   - Отошлите слуг, - приказала я тоном, не терпящим возражения. Не люблю я эти штуки, но что поделаешь, если на местную публику только такими приемами и можно подействовать? Им в голову не приходит, что не всякий, кто берется командовать, имеет на это право.
   - И факелы потушите, - добавила я как можно требовательнее. - Никто не имеет права смотреть на обнаженную Вестницу, если не хочет, чтобы боги в наказание вырвали ему глаза и набили полные глазницы раскаленных угольев.
   Откуда у меня взялись эти поэтические образы, не ведаю, но на слуг они явно произвели неизгладимое впечатление. Оба несчастных с поклонами воткнули факел в землю, задули его и удалились на весьма приличное расстояние. Второй светильник, правда, так и остался у них, но тут уж я ничего не могла сделать, разве что припугнуть хорошенько. - Дальше, дальше, - подбодрила я слуг, - Чтобы даже случайно вы не могли увидеть выходящую из морских вод Вестницу. Иначе гнев богов будет страшен.
   Перепуганные бедняги бросились бежать со всех ног, тогда как их хозяева попытались что-то возразить. Я сбросила с плеч покрывало, оставшись в одной тоненькой хламиде.
   - Вас тоже касается, - весьма сварливо обратилась я к жрецам. - Даже ваше высокое положение не позволяет вам лицезреть обнаженную Вестницу. Посему отвернитесь от моря и зажмурьте глаза, пока я не совершу омовение и не позволю вам глядеть на меня.
   - А не может ли Вестница совершить омовение одетой? - поинтересовался старший из жрецов и получил в ответ однозначное "Не может!".
   - Негоже Вестнице покрывать свое тело во время омовения, это неугодно богам, - торжественно произнесла я, берясь за край хламиды. - Так что отворачивайтесь быстрее, если не хотите ослепнуть. И не тяните время, иначе солнце поднимется, и омовение совершать будет невозможно. Или вы хотите ждать еще месяц?
   Продлевать ожидание жрецам явно не хотелось, ослепнуть и того менее. Очевидно рассудив, что никуда голая иностранка из бухты не денется, они отвернулись от обрыва и зажмурились. Сбросив дурацкую бесформенную хламиду, чтобы она мне не мешала, я бросила ее на землю и голышом потопала по тропинке вниз, к морю, спотыкаясь на острых камнях. Хорошо, хотя бы разуваться сразу не стала... Не знаю, что там задумал Венька, но сейчас мне оставалось только надеяться на него и на его смекалку.
   35.
   Да ничего особенного и не было в той записке... "Юлька, все будет хорошо. Убеди их, что перед встречей с Владычицей обязательно нужно омовение морской водой до рассвета в ту ночь, когда впервые появится серп молодой луны. Там, куда они тебя приведут, мы тебя встретим". Ну что тут еще можно было написать? Клочок бумаги был совсем маленьким... Но я все-таки написал. Ну просто для поднятия морального духа... чтобы ей там не куксится. Чтобы Вестница выглядела радостной, а не забитой. В общем, вы понимаете... "Я тебя люблю!" там еще стояло. А что такого, в конце-то концов? На "блю" даже места не хватило, одно только "лю" поместилось.
   Остальное - дело техники, и техником у нас был Иттобаал, да капитан мой развернул взаправдашнюю ближневосточную торговлю, неторопливую, как стадо слонов на водопое. Но сбором разведданных заведовал Иттобаал, это у него превосходно получалось. Уже к рассвету первой библской ночи все было ему известно о жертвах и омовениях: где, когда, кому, как и почем. Насчет "почем", кстати, обошлось не так уж и дорого: пиво развязывало язык портовых грузчиков и стражников, младших жрецов и домашних слуг ну прямо как в нашем мире. Только плакатов "не болтай!" тут еще не придумали, равно как и статьи за разглашение государственной тайны.
   А уж найти парочку рыбаков, привыкших выходить в море по ночам, и пообещать им хороший улов серебра было и вовсе нетрудно. Тем более, что серебро финикийского бандита в моем кошеле еще не закончилось, и за десять шекелей готовы были рискнуть головой. Просили, конечно, пятьдесят, но торговаться я и без Иттобаала прекрасно научился на рынках земли обетованной. Да и то сказать: за какую ночь рыбаки зарабатывают по пять шекелей серебра, это ж грамм 60 по нашему счету получается, на рыло? Да они за месяц столько выручить не могут!
   Что было сложно, так это прожить несколько дней в Библе этом - ну даже не совсем прожить, ночевали-то мы на корабле. Но на экскурсию сходить пришлось, и не по разу. В том числе и на ту... и на ту, после которой я понял одно: я буду их убивать. Всех, кто попадется. И вспоминал теперь уже не подробности этой экскурсии, а только одно: выпад справа, прыжок влево, уход вниз, колящий в пах. Или рубящий по голеням, а потом, когда упадет - добить, одним ударом в горло, и потом отпрыгнуть с разворотом, чтобы не успели за спину зайти. Заставлял себя вспоминать мокрый берег нашей стоянки, тяжелое дыхание, дождь и глухие удары доисторического железа друг о друга - удары, после которых Иттобаал долго и с недовольством осматривал свой выщербленный клинок, но и полсловечка мне не сказал.
   А воспоминание о том, как они приносили в жертву детей, я решил оставить до того момента, когда я буду их убивать. Убивать людей не очень сложно научиться, я же знаю. Сложно только решиться на это. Детоубийц - буду. Чем они лучше тех, кто... но хватит об этом.
   Не очень нам, конечно, повезло, что уже настала осень, ночи были довольно прохладными, море -- так и вовсе холодным. Место для засады мы выбрали заранее, дорожку разведали, пройти по ней было не очень трудно даже в темноте, а вот дожидаться рассвета нам вдвоем с Иттобаалом с вымазанными сажей лицами, в накидках цвета ночного ужаса (уроки маскировки очень даже пригодились) было довольно холодно. Но костер не разведешь, а зимнего обмундирования тут не выдают... Петька тоже напрашивался с нами, но я его оставил за рыбаками проследить. Все-таки молод еще, а главное - он никогда никого не убивал. И он не был там, где были мы с Иттобаалом -- на площади перед храмом Владычицы Библа. У него наверняка бы дрогнула рука.
   "Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его... Господня земля, и исполнение ее... море и все, что в нем. Там животные малые с великими, и рыбы, им же несть числа, там Левиафан, которого Ты создал для игры..." Я никогда не учил наизусть Псалтири, но здесь, на берегу морском, за три тысячи лет до дома, за час или два до вероятного боя, слова псалмов, путаясь и теряясь, сами шли на язык, и хриплый мой шепот вторил волнам прибоя. "На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек. Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив, не до конца прогневается, не истребит Господь ищущих Его. Благо есть петь имени Твоему, Всевышний, возвещать в ночи истину Твою и утром - милость Твою... Просвети, Господи, лицо Твое на нас, ибо не мертвые восхвалят Тебя, не нисходящие в могилу. Если даже сойду и лягу в мире мертвых, то и там встречу Тебя, если возьму крылья зари и переселюсь за море - и там десница Твоя поведет меня, ибо Ты - помощь моя и щит, ты скала прибежища моего!" И дышало море, и темнели скалы, и кто-то должен был еще до рассвета сойти на этой тропе в мир мертвых, но я еще не знал, кто. И слова молитв, которые, может быть, еще и не придуманы в этом мире, сами ложились на язык.
   - Да, он силен, твой Господин, - вдумчиво, но и с некоторым сомнением произнес Иттобаал, - и слова твои сладки, как медовый сот. Я тоже сотворю хвалу владыкам моря и луны, и демонам ночным воздам славу. Кто знает, смилуются ли боги над нами в эту ночь?
   Я не стал ничего отвечать на это. Такой уж у меня был в эту ночь спутник, и что бы я без него делал?
   Они появились, когда зарозовел край неба, когда в неверном сумраке стали видны человеческие фигуры - но нас, лежащих за камнями, им не могло быть видно. К тому моменту затекло и замерзло всё, что только могло затечь и замерзнуть, ночь была ясной и холодной, и не спасал даже глоток доброго вина, припасенного как раз на этот случай.
   Их было всего двое, на той тропинке, которая вела к морю. Третья фигура - это действительно была Юлька! - белея всем, чем только можно (признаться, этого я не ожидал) резво побежала к воде, холодно ей, наверное, было. Но провожать ее глазами было некогда. Я показал Иттобаалу на правого, себе выбрал левого (чему-то и я мог его научить, язык жестов у нас в Голани хорошо был разработан), и...
   О чем только ни приходиться думать перед боем, а точнее, в тот момент, когда прыгаешь, пригнувшись и придерживая снаряжение, за борт вертолета или боевой машины... Но тут не вспоминалось ничего. Была только долгожданная радость движения, холодная, расчетливая ярость. И подогретое воспоминание о том дне перед храмом Владычицы Библа, когда нож жреца полз по детскому горлу и отчаянный крик "мама, мама!" угасал, захлебывался кровью, и кровь текла перед алтерем, и жрецы пели, а толпа гудела, ревела, и я накидывал на голову свой плащ - вроде от дождя, а на самом деле, чтобы не увидели они в тот момент моих глаз. Я буду вас убивать, читалось в них безо всякого перевода.
   Мне хотелось - именно по горлу, как они резали того мальчишку. И еще мне хотелось взглянуть ему в глаза прежде, чем нанести удар. Ничего не объяснять, а просто взглянуть в глаза, как и они смотрели в глаза своим жертвам. И еще... ну не мог я ударить в спину, как сделал со своим Иттобаал, просто и безо всяких затей. Он, похоже, попал в область сердца - тот рухнул сразу с тихим стоном, и забился на земле.
   А я выскочил прямо перед своим, с мечом наизготовку, и взглянул-таки ему в лицо. "Не убивай!" - завопил он, отшатываясь, роняя факел, судорожно хватаясь за свой короткий меч. Это, конечно, было ошибкой. Моей ошибкой, не надо было давать ему кричать - рядом могли быть другие. Я ударил наотмашь слева, но он подался назад, удар вышел скользящим, только разодрал ему предплечье, и он повалился на землю - а второй, колющий удар я направил в горло, и попал точно.
   Это только в кино они падают красиво и умирают сразу. На настоящей войне ты видишь, если уж оказался рядом, как толчками из него выходит кровь - ее довольно много в человеке. Видишь его агонию, синеющие губы, скрюченные руки, слышишь последние слова или булькающие хрипы... и если ты нормальный человек, не маньяк, ты трижды попросишь у Бога, у судьбы, у командира взвода, чтобы никогда больше такого тебе делать не пришлось. А вот порой приходится.
   - Он закричал, - резким шепотом, и не без укора, бросил мне Иттобаал, - бежим наверх, там наверняка другие. Никто не должен о нас знать до рассвета!
   - А Юлька... Владычица? - переспросил я.
   - Не маленькая, - ответил он и припустил вверх по склону.
   А и правда, не была она маленькой. И точно - если сразу прознают в городе, что двух жрецов погубили на берегу морском, нам не уйти от погони. Небо уже розовело вовсю, а через час мы будем на море как на ладони. Даже полчаса лишних до тревоги - огромный бонус в нашем положении. И я поспешил за Иттобаалом.
   Их было двое, они были растеряны, один держал факел, а другой - меч. Явно не жрецы, слуги какие-то, и не из самых важных. "Демоны ночи, демоны!" - завопил тот, что с факелом и постарался отмахнуться от нас, словно свет должен был нас испугать. Теперь уже Иттобаал показал мне на того, который с факелом - и сходу ударил другого, тот даже не успел ничего сделать, и перебитая рука, выронив меч, повисла, как плеть. А второй удар он нанес в горло, как и я. Правильно, так меньше шума.
   Мой слуга постарался отбить удар меча факелом, и факел полетел оземь, зашипел, умирая на холодных камнях.
   - Не мешкай, - бросил мне Иттобаал и, развернувшись, побежал к морю. Осталось нанести только один, последний удар...
   Не сцена жертвоприношения стояла у меня перед глазами сейчас, когда я глядел в перекошенное от ужаса молодое лицо, видел кривящийся рот, распахнутые глаза. Нет, отчего-то совсем не она.
   Я вспомнил своего первого... Это было давно. Три тысячи лет тому вперед. Обыденный выход в арабскую деревушку обернулся богатым уловом, наши ребята нарыли там немало всякого шахидского добра. А меня, совсем еще зеленого, поставили сторожить троих парней - они стояли лицом к стене, руки за головой, их уже обыскали и что-то, видимо, нашли, но вести в машину пока не стали. Сначала надо было обыскать дом.
   "Дернутся - стреляй". Приказ был ясен, да и без приказа понятно: это война, и пленные остаются пленными, лишь пока стоят смирно. И они стояли. А потом невдалеке что-то бабахнуло (наши саперы взрывали мастерскую для шахидских поясов, как оказалось), и один из троих, то ли от страха, то ли в надежде, что я отвлекся - рванул вдоль по улице. От угла, за которым можно было скрыться, его отделяли секунды две или три, но... стрелять нас учили хорошо. Не меньше трех пуль попало в цель, его отбросило к стене дома, он жил еще минут десять - и говорил, говорил по-арабски, всё жаловался, как больно, и звал маму, и просил дядю передать что-то младшим братишкам, и дать ему таблетку от боли, и перенести его под старую оливу, и еще какой-то бред... Никто к нему так и не подошел. А я стоял и следил за двумя остальными, пока из него выходила жизнь. Я выполнял свой приказ. Я не думал и не чувствовал тогда ни-че-го.
   Потом были другие выходы, и я стрелял, и, видимо, иногда попадал. Но всегда можно было подумать: это не моя пуля, его убил или ранил другой. И в меня тоже стреляли пару раз, один раз даже попали, но на излете и в бронежилет. А этот... этот был мой, без сомнения. Молодой и совсем не похожий на шахида. Он не сразу стал приходить ко мне во снах, и вообще, я был во всем прав - я исполнил, что было должно, я защищал свой народ, свою землю, жизнь и безопасность своих товарищей, в конце концов. И потому я убил паренька лет двадцати, который, может быть, ни в чем и не был перед нами виноват. А по-своему, так был даже прав...
   Чем, чем храмовый слуга напомнил мне того палестинца - я не знаю. Но я толкнул его на землю левой рукой, острие меча поднес к самому горлу, и сказал:
   - Лежи. Молчи. И будешь жить!
   А потом развернулся и побежал к морю, вслед за Иттобаалом. Юльку все-таки надо было предупредить...
   - Свои, свои, - закричал я, - не бойся! Теперь все свои.
   Иттобаал уже цеплял свой меч к надутому воздухом бурдюку, сбросив тяжелый от влаги плащ. Метрах в двухстах от берега нас ждала большая рыбачья лодка, и я был почти уверен, что уже могу различить ее контуры на фоне предрассветного моря.
   36.
   Сыграть перед жрецами роль властной и уверенной в себе Вестницы оказалось несложно. Но буквально после трех-четырех шагов по темной тропке, стоило мне пару раз запнуться и набить синяк-другой о торчащие камни, весь нарзан из меня вышел, как говаривала бабушка. Да и время года было уже не то, чтобы разгуливать ночью голышом, так что меня била крупная и противная дрожь. Скатившись к самому берегу, я оглянулась назад, чтобы понять, не следят ли за мной сверху. Наверху явно шла какая-то непонятная возня, мелькали черные тени, и лучше было во все это не вмешиваться. Только вот где же Венька, что с ним? Неужели он там, в этой непонятной и грозной тьме?
   Закусив ладонь, чтобы не взвыть от ужаса и тревоги, я беспомощно озиралась, не понимая, что же мне теперь делать. Внезапно там, откуда я прибежала, раздался резкий, полный ужаса крик, и сердце мое дернулось и заныло в ответ ему.
   - Венька, Веня, Венечка, только не умирай, только живи, пожалуйста, только уцелей, - твердила я как заведенная, - Не забирайте его у меня, очень прошу, не забирайте, пусть он будет жив.
   Я сама не знала, кого просила, кого умоляла, , чтобы Венька выбрался целым и невредимым из этой передряги, но я всем своим существом чувствовала, что есть Кто-то или Что-то, огромное, могущественное, перед кем мы только маленькие слабые беспомощные дети. И Оно или Он может спасти и сохранить, только надо Его хорошенечко об этом попросить.
   Стоять на берегу было холодно, да и неловко я себя ощущала вот так, совсем без ничего, хотя в этот рассветный час любоваться моими красотами было совершенно некому. Поэтому я свернулась клубочком за одним из валунов, щедро раскиданных в прибрежной полосе, и только по-прежнему повторяла раз за разом: "Спаси его, ну пожалуйста, ну что Тебе стоит! Не убивай, сохрани его, верни мне его живым и здоровым!" Так в детстве просят: ну пусть в этот раз к доске вызовут не меня, пусть мама раньше вернется с работы, пусть найдется любимое цветное стеклышко! Но насколько теперь всё было серьезнее...
   Я вся обратилась в слух, тревожно ловя мельчайшие звуки, доносившиеся с откоса, но когда почти над самым ухом протопали чьи-то тяжелые шаги, и следом раздался такой родной и знакомый голос "Свои!", я вздрогнула от неожиданности. В следующую секунду, сама от себя не ожидая такого, повисла у Веньки на шее, всем телом впечатавшись в него и повторяя только одно слово "Живой!".
   Венька, по-моему, тоже совершенно ошалел. Но он был еще весь такой горячий, не вышедший из боя, что от избытка чувств стиснул меня так, что я невольно взвыла "Больно", а Венька вдруг закрыл мне рот поцелуем. Мир вокруг звертелся и погас, чтобы буквально тут же взорваться от чьего-то чуть недовольного голоса:
   - Эй, бросайте, корабль ждет.
   - Вень, кто это? - охнула я, соображая, что прикрыться мне совершенно нечем. И даже волос у меня куда меньше, чем у легендарной леди Годивы, а, стало быть, представать перед незнакомцем в подобном виде совсем ни к чему. Да и перед Венькой тоже, откровенно-то говоря...
   - Иттобаал это, - буркнул Венька, кажется, тоже испытывая неловкость от моего вида. - Мы с ним вместе пришли отбивать тебя.
   - Ээээ... Приятно познакомиться. Я вам очень признательна... - забормотала я, на всякий случай прячась за Венькину спину, чтобы не очень светиться перед незнакомцем.
   - А платье мое вы случайно не принесли? - вдруг брякнула я. - Не могу же я в таком виде...
   - Можешь-можешь, - неожиданно фыркнул Венька, - тебе так даже очень идет.
   Он ловко увернулся от подзатыльника, который я была готова ему отвесить, в свою очередь награждая меня звонким шлепком по неназываемой части тела.
   - Будешь знать, как в плен попадать, - назидательно произнес Венька, а потом серьезным тоном продолжил, - Платье тебе сейчас совсем не поможет, даже наоборот. Нам до лодки плыть надо, оно тебе мешать будет, ноги связывать. А потом в мокром сидеть - ты только хуже простудишься. Так что давай, плыви, а потом разберемся, во что тебе завернуться.
   - Тогда не смотрите на меня, - неуверенно попросила я, - А то мне неловко.
   - Давай-давай, шуруй вперед, - напутствовал меня Венька, - нам сейчас совсем не до того.
   - А то нет! - запальчиво возразила я, входя в воду вслед за Иттобаалом. Он уже бодро плыл вперед и толкал впереди себя надутый воздухом бурдюк с каким-то грузом.
   Вода показалась обжигающе холодной, и мне не оставалось ничего другого, как грести изо всех сил, чтобы не окоченеть и не пойти ко дну прямо тут же. Пережить все то, что мы прошли, и утонуть - это было бы как-то совсем уж глупо. Море словно сдирало страхи жесткой и одновременной нежной губкой: некогда было думать о всякой гадости и ерунде, только: далеко ли еще до лодки, до сухости и тепла?
   Но сухости особой не оказалось и там. В лодку меня втащили, перекинув через скользий и неожиданно высокий борт сразу после того, как Иттобаал мощным рывком забрался внутрь, чуть не потопив суденышко. Чьи-то незнакомые руки тянули меня вверх, Венька бесстыдно подталкивал сзади, и в конце концов я перевалилась внутрь и сжалась на корме, обхватив руками коленки.
   Мы заполнили небольшую рыбацкую лодку до отказа, бортами она почти что черпала воду, а мужчины немедленно навалились на весла. чуть не задевая меня при каждом взмахе. Лодка тяжело развернулась и пошла прочь от Библа, набирая скорость и слегка покачиваясь на мелкой волне.
   Так странно было сидеть среди этих разгоряченных боем, бегом и греблей мужчин, слышать их хриплое дыхание, немногословные реплики - но это были свои! На плечи мне набросили что-то шерстяное, пахнущее овечьим стадом, стало чуточку теплее, и тут меня вновь заколотило и от холода, и от прошлых переживаний.
   - Спасибо, спасибо, спасибо... Мы вместе, делай теперь что хочешь, - мне казалось, что я твержу это про себя. Но над плечом раздался встревоженный голос Веньки:
   - Юлька, что там, ты с кем разговариваешь? С тобой все в порядке?
   И я, ткнувшись лбом не то в плечо Венькино, не то еще куда-то, разревелась как маленькая.
   - Не до того, Юля, - услышала я сквозь вату голос, - грести мешаешь. Сиди ровно, всё это потом. Мы уходим от погони.
   Но погони никакой не было. Время тянулось, небо розовело, море билось о борта, только протяни ладонь, и мир был по-прежнему чужим, огромным и страшным. Но теперь со мной был Венька.
   Наконец, надвинулась черная громада другого берега, лодка втянулась в узкую бухту, ткнулась носом в прибрежный камень. Меня, почти как мешок, вытянули на берег, и только тут я заметила, что с Венькой рядом стоит его верный ординарец.
   - Ой, Петенька, - поздоровалась я с ним по-русски, и он радостно улыбнулся в ответ. Кажется, он уже немного понимал наш язык. И смотрел, между прочим, слишком уж как-то заинтересовано!
   Лодка немедленно отчалила обратно, а мужчины так же молча и сосредоточенно полезли вверх по камням - первым шел этот странный финикиец, которому Венька, похоже, доверял полностью. Он уверенно прыгал в рассветном сумраке с камня на камень, показывая дорогу.
   Мокрые сандалии то и дело норовили соскользнуть с неровных камней, и я даже подумала, не разуться ли мне, но Венька строго рыкнул "Не выдумывай, ноги собьешь моментом" и крепко ухватил меня за руку. С его помощью взбираться было куда проще, хотя дурацкая накидка то и дело норовила распахнуться самым неподобающим образом, заставляя меня исполнять сложные цирковые трюки по скалолазанию вкупе с высокохудожественным драпированием в подобие римской тоги.
   Через какое-то время, то ли пять минут, то ли полчаса - я не в силах была разобрать - мы сидели в укромном месте среди скал и деревьев. Финикиец разводил огонь, Венька с Петькой рубили поодаль вехие ветви на топливо, а я свернулась на том самом шерстяном плаще, прикрывшись другим таким же. Это, кажется, мальчики отдали мне свою запасную одежду - но мне было уже все равно.
   Моря отсюда не было видно (а значит, и нас с моря), и про погоню мы так ничего и не знали, была они или нет, и сумела ли наша лодочка безопасно проскользнуть мимо нее, если была. Этот равнодушный и огромный мир давно проснулся: щебетали птицы, по дальнему склону горы медленно ползла полоса света, вытесняя хмурую тень, и серое, сырое марево превращалось в мозаику серых и желтых камней, со всеми оттенками зелени, с коричневым профилем деревьев. Мир начинал свой новый день, но я понятия не имела, где застанет нас его закат.
   Хорошо бы теперь крепкого, горячего чаю, подумала я - и провалилась в глухой, внезапный сон, прямо на сырой и жесткой земле финикийского побережья, за тысячу лет до нашей эры. Чай тут еще не научились заваривать.
   37.
   Мерно покачивалась на ходу спина мула, трудно было не уснуть, не свалиться с него на узкую тропинку, которая всё вилась между рощиц и скал, между ручьев и редких домишек, между серо-зеленых олив и голых, обрезанных после сбора урожая виноградных лоз. Где-то там справа иногда мелькало стальное, неласковое море. Мы пробирались сухопутным путем на юг, к Тиру. Серый, занудный дождь перестал, но небо совсем не расчистилось. Напротив, похолодало, дул ощутимый ветерок, и я радовался, что нам удалось обсохнуть после той ночи у костра, и что так быстро попался попутный караван. Путешествовать в одиночку в этих краях, как, в прочем, и в любых иных, было вовсе небезопасно, и еще будет тысячи две... или три тысячи лет? В общем, долго.
   Интересно, где тут будет Бейрут, где проложат приморское шоссе, по которому будут нестись междугородние автобусы и осторожно ползти танки очередной ближневосточной войны... Не определить этого было в сером мареве хмурого дня, и оставалось только таращиться в придорожные кусты или хмурое небо, чтобы не заснуть и не свалиться под копыта замыкающего мула. Передо мной покачивалась Юлькина спина, за ней виднелась Петькина, и зад здоровенного верблюда, и еще чья-то спина, и еще... За мной был только Иттобаал, замыкавший шествие. Это он определил, что нам надо пробираться не к Арваду, а наоборот, в сторону Сидона, чтобы обмануть преследователей, и уже потом, когда всё уляжется, возвращаться морем в Арвад.
   Высоко над нами парила большая хищная птица, каких мне не доводилось видеть в Израиле наших дней. Она зависала почти что над нашим караваном или немного уклонялась в сторону, но оставалось твердое ощущение, что это она провожает нас, и как-то не по-доброму. Нет, этак я скоро в приметы верить начну.
   - Юль, - позвал я, чтобы как-то отвлечься.
   - Чего?
   - Ну расскажи, как там оно было-то.
   - Да чего рассказывать...
   - Ну как угораздило тебя. И вообще.
   - Да ладно, - отмахнулась она, - потом как-нибудь, неудобно. Разве что ты езжай со мной рядом.
   К вождению мулов я был непривычен - а вот мул, как очень скоро оказалось, привык ходить в караванной цепочке и никак иначе не хотел.
   - Тропинка узкая, - ответил я после пары безуспешных попыток, представляя, как веселиться Иттобаал, глядя на мою джигитовку с понуканием смирного животного, - не получится. Давай так, слышно хорошо.
   - Ой, да ну, - она явно не хотела говорить, - чего там.
   - Засыпаю я. Всю ночь в засаде провели, утром так и не отдохнули, потом сразу караван этот. Совсем засну, если не расскажешь чего интересного.
   - Ну тогда ладно. Значит, слушай... Пошла я погулять, а тут...
   Ее рассказ тек плавно и неторопливо, и так радостно было слышать русскую речь после всей этой кутерьмы, после жара боя и дрожи сырого утра. Домашняя, родная речь. Родной и любимый голос.
   - Юлька, а я человека этим утром убил, - вдруг брякнул я посредине ее рассказа.
   - Да ты что? Кого? - ужаснулась она.
   - Одного из тех жрецов на берегу.
   - Что, серьезно? - живо отозвалась она, - Вот молодец! Жаль, что только одного. Ты бы видел, что они делали там! Да я бы их всех...
   - Я бы тоже всех, - ответил я, - и я тоже это видел. Я тогда в толпе стоял, только плащом накрылся. Иттобаал со мной там был, и Петька. Ты нас не заметила. Но дело не в том... Я не думал, что еще буду убивать. Никогда. А вот пришлось. Всё думаю, а мог ли обойтись без этого? Я вот второго не стал - и ничего...
   - Это такой мир, - спокойно ответила Юлька, - или они тебя, или ты их. Ты молодец, Вень. Ты очень большой молодец. Я только потому держалась, что ждала тебя. Я знала, что не бросишь. Один - это даже мало. Они там в этом Ветхом Завете пачками друг друга резали, и ничего. А мы...
   - А мы и живем с тобой в этом самом Ветхом Завете теперь. В окраинной его части.
   - Да ну! - удивилась она, - а где же тут Моисей и все остальные?
   - Моисей, наверное, уже был, - отозвался я, - а про остальных не знаю. Но они, если есть, то примерно в той стороне, куда мы движемся, только дальше. Может, и встретимся...
   - Я бы лучше в Грецию поплыла, - ответила она, - там все-таки Эллада, культура... ну хотя бы Гомер - уж он-то, наверное, уже есть?
   - Троянская война, должно быть, в самом разгаре, - ответил я мрачно, - Ахилл выпустит кишки Гектору, или Гектор Ахиллу - уж кто шустрее окажется. Ахейцы в итоге замочат троянцев, хитростью возьмут, это мы уже знаем. А вот Гомер, чтобы все это красиво изложить, только веков через пять появится, по грубым подсчетам. Кончаловский кино свое еще позже снимет. Так что в Элладе тоже не на что смотреть пока. Ну ладно, рассказывай дальше...
   И она рассказывала, то и дело смущаясь и аккуратно подбирая слова, пока совсем не потемнел небосвод - что-то вечер опустился слишком быстро, и надо было разбивать лагерь для ночлега. Главный караванщик, ни говоря ни слова, свернул на какую-то площадку сбоку от дороги, вся его команда привычно и так же молча стала развьючивать мулов и верблюдов, разбивать два походных шатра, ломать ветки на топливо для костра...
   - А все-таки зря, - сказал я, подавая Юльке руку, когда она спускалась с мула, - все-таки, думаю, зря не всыпал тебе тот детина в Арваде. Немножечко так.
   - Чего это?! - возмущенно завопила она.
   - Чтобы знала, как без спросу убегать. Чтобы больше никогда... Потому что я люблю тебя. Потому что я... куда же я без тебя?
   Я сам не понимал, чего это я вдруг сказал - от усталости, наверное. А Юлька... она просто обняла меня крепко-крепко, красноречивее всех слов, и уткнулась носом в плечо. Целоваться, наверное, стеснялась при всех.
   - Бин-Ямин, Сын Десницы с Цафона, - строгий голос Иттобаала прервал идиллию, ну что он все время лезет! - отойди от царской невесты.
   - Что-ооо? - от изумления я разжал объятия.
   - Выпусти из рук своих невесту господина моего царя, Бин-Ямин, - он говорил вроде бы и не властно, но твердо, исключая любое возражение.
   - Ты в своем уме? Ты ее-то саму спросил, нужен ей господин твой царь?
   - Бин-Ямин, - таким же бесстрастным голосом отвечал финикиец, - мы спасли госпожу нашу Юлию от смерти, чтобы стала она невестой господина моего царя. И мы здесь, чтобы охранять и оберегать ее, пока не доставим в брачный чертог господина моего. Или забыл ты обо всем, что говорили мы по дороге?
   - Венька, о чем он? Какой царь? Что это? - пролепетала изумленная Юлька.
   - В общем-то да... - растерянно отозвался я на русском, и тут же поправился, уже на финикийском, - Иттобаал, давай сделаем так. Отойдем вот туда, к лесу, подальше от лишних ушей. Ты поговори к сердцу девицы, и если пожелает она пойти с тобой к твоему царю, я провожу ее.
   Никаких сомнений в том, чего на самом деле пожелает Юлька, у меня не возникало. Возвращаться в Арвад?! Но Иттобаал согласился вести переговоры, так что мы отправились в сторону лесочка. Петька, было, увязался за нами, но пришлось его одернуть - ему точно не стоило знать все эти подробности из жизни царей. Самому спокойней будет.
   А Иттобаал распустил все перья, как павлин. Достал откуда-то из загашника золотой браслет и золотое кольцо в нос, положил перед Юлькой. Расписал ей, как "велик и славен Кочубей", сколько у него кораблей, воинов, верблюдов, баранов и наложниц - и среди последних, Юлька, по его словам, будет несомненно первой, причем не наложницей, а царицей, потому что барышни с Цафона не каждый год в Арвад попадают. И всякую такую лабуду.
   - Большое вам, конечно, спасибо, - ответила Юлька, когда он закончил, - но мы с Веней. А царю передайте, пожалуйста, что мы его очень уважаем и благодарим за оказанное доверие. Только в Арвад я больше ни ногой!
   - Бин-Ямин из Сокаля, рожденный на Цафоне Сын Десницы из града Мос-кева - торжественно обратился Иттобаал уже ко мне - неразумно говорит девица, но ты муж сильный и мудрый. Доставим вместе девицу к царю, и наградит тебя царь!
   - Нет, спасибо, Иттобаал. Ты помог нам...
   - К чему мне убивать тебя, Бин-Ямин? - оборвал он меня.
   В руке Иттобаала сверкал меч. На землю падали первые капли, в воздухе пахло надвигающейся грозой, и от синих туч ночь начиналась раньше обычного... Лагерь и верный Петька в сотне шагов от нас были уже неразличимы в этом мареве, и холодный северный ветер пробирал до костей.
   Вот и всё, подумал я. Мне не выстоять в поединке на мечах против Иттобаала. Юлька останется одна, он утащит ее в гарем, и никогда никто не узнает, что и как...
   - Петька, ко мне, - заорал я, что было силы. Вдвоем у нас были шансы.
   - Я думал, ты муж и воин, - усмехаясь, проговорил Иттобаал, поигрывая клинком, - а ты трусливый пес. Но я сражу тебя на землю прежде, чем прибежит оруженосец твой, и не повторю удара.
   И он сделал шаг навстречу, занося меч - и некогда было думать, оставалось только рвануть мой собственный меч из ножен, занять стойку, не слушать Юлькиного крика, не глядеть в сторону лагеря, а только на острие вражеского меча... Убить или быть убитым. Спасти ее или потерять. И тут я понял, что шансы у меня все-таки есть, и что рука - не дрогнет. Тяжелые капли дождя падали на клинок, и скоро на него должна была пролиться кровь финикийца.
   Иттобаал замахнулся для удара, я уже приготовился нырять вправо, чтобы нанести выпад в бок, как тогда, на песке, и...
   И мир раскололся, взорвался, дрогнул и распался на тысячи частей - но не потому, что ударил Иттобаал. Я, кажется, потерял на долю секунды сознание - а когда пришел в себя, то ощутил, что сижу на земле без меча, рядом со мной стоит оглушенная Юлька, а подле лежит ничком и кричит от ужаса мой необоримый враг:
   - Покрой мой грех, Повелитель перунов, изгладь вину мою, Гонитель туч, не казни раба твоего, могучий Адад!
   Поодаль, метрах в десяти, факелом пылал дуб, расколотый молнией надвое. И новые молнии били справа и слева, но уже поодаль от нас, и казалось сущим чудом, что все мы живы.
   Он поднял голову, и я ошарашенно стал нашаривать меч на земле, - кажется, нас всех оглушил этот удар. Меча не было.
   - Брат мой Бин-Ямин, Гонителю туч Ададу неугоден замысел мой, и твой Бог сильнее господина моего, - проговорил он робко, - не допустил меня Адад до греха, если бы нанес я тебе удар - сразил бы меня Повелитель перунов, не оставил бы и костей, чтобы вдовам моим оплакать меня. Дай мне руку, брат мой, ибо дрожь в коленях моих, и растаяло сердце мое. Нет среди мужей земнородных того, кто внушил бы мне ужас, кого не пожрал бы меч мой, но кто я перед богами? Кто есть человек, чтобы спорить с ними? На Цафоне рождение ваше, и не мне становиться на вашем пути.
   - Поклянись, что не причинишь нам зла, - сказал я, сжимая рукоятку меча. Тут он был, оказывается, за мой спиной...
   - А ты поклянешься мне в том же? - переспросил он робко. Финикиец всегда остается торговцем, что ни говори!
   - Поклянусь, - ответил я.
   - Перед небесными богами и морскими, перед демонами ночными и подземными, перед могучим Ададом клянусь, что вовек не подниму руки на брата моего, Бин-Ямина, и на сестру его Юлию, но провожу их, куда пожелают пойти, и пусть покарает меня Ададов перун, если не сдержу слова!
   - Жив Господь, - отозвался я, - Бог Авраама, Исаака и Иакова, и мой Бог от чрева матери моей, избавивший ныне душу мою от смерти! Свидетель Он, что не причиню я вовек зла брату моему Итообаалу, спасителю сестры моей от идолов Библа, если только не поднимет он руки на меня и на дом мой, а если я нарушу клятву сию - да не ступать мне по земле живых.
   И мы скрепили нашу клятву крепким мужским рукопожатием.
   А от лагеря уже бежал насмерть перепуганный Петька... Он так обрадовался, увидев нас живыми - он-то думал, что нас в огненной колеснице забрали прямо на Цафон, а он и не успел попрощаться.
   38.
   Слишком много всякого разного случилось в эту бессонную ночь, так что я словно остекленела, мысли и чувства пробивались наружу словно сквозь толщу воды, и, рассказывая Веньке обо всем, что было, сама я не переживала практически ничего. Механически перечисляла детали, не скрывая неприличностей и неловкостей, и даже не думала, как он всё это воспримет. Спрашивает - значит, хочет знать. Наверное, можно было бы назвать это доверием, только на самом деле мне очень хотелось упасть куда-нибудь и зарыться в мягкое, и чтобы чаю, чаю с вареньем...
   А тут еще Иттобаал со своим дурацким сватовством! Да еще нес такую чушь... Ну надо ж ему было так некстати вклиниться, когда... А может, оно и к лучшему, что он не дал нам тогда с Венькой слишком расслабиться. Не до того было. Только вот когда эти мальчишки за мечи похватались - это точно было лишнее.Только этого нам не хватало - среди своих побоище затевать! Я судорожно пыталась придумать хоть что-то, чтобы их остановить - а тут как шарахнет...
   Античность античностью, но молнии там шарашили вполне нашенские, конкретные такие. Правда я далеко не сразу догадалась, что это была молния: треск и грохот, и сразу отвратительно завоняло озоном, и вообще как-то поплохело, всем и сразу. А финикийский друг наш вообще слишком близко принял все к сердцу, я даже всерьез забеспокоилась, не придется ли его отливать прохладной водой, тем более, что ее не было - а носить воду у них положено женщинам. Но ничего, Венька-умница его все-таки в сознательное состояние привел, и даже выторговал там что-то. Во всяком случае, на мою тушку, а также руку и сердце, он больше не претендовал.
   Меня, честно говоря, саму порядком потряхивало, поэтому, пока они там торговались, я взяла в оборот обалдевшего Петьку - он, похоже, и не чаял застать нас живыми. Допрошенный с пристрастием пацан раскололся и выдал заначку со слабеньким и кислым местным винцом. Ну да за неимением более пристойных антидепрессантов пришлось удовольствоваться таким, куда денешься.
   Хватанув из фляги изрядный глоток и с трудом удержав гримасу, я вернула парню сосуд и приступила к морально поверженному (физически он уже восстал) друговрагу и царскому свату. Победу надо было ковать незамедлительно.
   - Ты, может, и не поднимешь больше на нас руку, - начала я, весьма воинственно подступая к Иттобаалу. - А что если царь твой подошлет к нам того, кто не связан клятвой? И потащат меня ваши в этот... как его... ну, гарем? А оно на фиг мне сдалось, как верблюду карбюратор?
   От волнения я даже перешла на русский и сама несла какой-то бред, и Венька тщетно пытался обуздать меня. Когда со мной такое, на пути не стой, я все равно по-своему сделаю. По-моему, Иттобаал такого нападения не ожидал, они вообще тут привыкли к бабам тихим и вялым, как осенние мухи. А я наступала на него, сжав кулаки, так что храбрый вояка невольно сделал несколько шагов назад, похоже, ощутил спиной жар пылающего дерева, вскинул на меня горевшие мрачным темным огнем глаза и глухо ответил:
   - Вы скоро уйдете отсюда. Далеко, если пожелаете. Я помогу вам, дай только добраться до Сидона. Никакая погоня не догонит тогда сидонских мореходов, хотя клянусь могучим Ададом, погони не будет.
   - А если ты обманешь? - снова выпалила я, но тут Венька неожиданно сильно стиснул мою руку и властно потребовал:
   - Юля, хватит, замолчи.
   От неожиданности я захлопнула рот, а Веня, обращаясь к Иттобаалу, спросил:
   - Чем мы можем помочь тебе, дабы смягчить гнев господина твоего? Ты помог нам, и будет несправедливо, если ты вернешься к царю, не принеся ему даров взамен невесты.
   Финикиец ненадолго задумался, затем порылся где-то в глубинах своего загашника (и как он только уберег это все от воды!) и извлек на свет Божий еще несколько столь знакомых нам листков. Ну надо же, какие наши предшественники неленивые были! Интересно, сколько еще таких записок бродит по городам и весям, и удастся ли нам когда-нибудь прочесть их все? Хорошо бы удалось, интересно все-таки, чем там у этой империалистической парочки дела закончились!
   А Иттобаал бережно расправил на ладони слегка помятые листки и протянул их Веньке:
   - Прочти и переведи, господин мой будет рад узнать, о чем написано в таинственных манускриптах.
   - Что ж ты раньше нам их не показал? - удивился Венька.
   - Умелый купец никогда не показывает весь товар раньше времени, - невозмутимо ответил финикиец.
   Дождь перестал, но под ногами хлюпало. Солнце уже зашло, зато подожженное молнией дерево и пара занявшихся от него соседних кустов давали света более чем достаточно, да и погреться около них можно было, а это нам сейчас было совсем не лишним. Я устроилась поудобнее, стараясь, чтобы искры от огня не попадали на плащ, в который я куталась, а Венька начал мерно и ровно читать.
  
   "Надо взять себя в руки. Восемь с половиной месяцев после высадки. Успехи относительны, но они есть. Дырку обратно не нашли. Но здесь освоились. Жюли оказалась слаба на передок. Но местные девки... впрочем, это не достижение.
   Мне так и не удалось основать тут ни нормальную церковь, ни хотя бы что-то вроде республиканской партии. Но зато добился положения в обществе, да и бизнес идет нормально. Эта (зачеркнуто) девчонка даже на свою пропаганду мои деньги, оказывается, тратит.
   К сожалению, местные явно не доросли до демократии. И все же правящий класс оказался восприимчив к моим идеям. На днях открывается первый в мировой истории кредитный банк. Не обязательно самому плавать в Египет, можно давать кредиты и принимать депозиты от населения. А со временем, может, ипотеку освою. Недвижимости тут много, но торговля идет очень архаично, никакого кредитования.
   Думал о страховых операциях, но слишком велики риски, а главное, я их не знаю. Ничего, деловая активность быстро сделает из них демократов... ну, в смысле, республиканцев, и постепенно покончит с этими архаичными институтами. И рабство можно будет, наконец, отменить. Пока, к сожалению, без него никак.
   С Египтом вообще торговать тяжело: прижимистый народ и гордый, считают, что их фараону все должны всё жертвовать даром. Нечего туда плавать... хотя интересно, израильтяне еще там или уже вышли? Расспрашивал их через переводчика, ни про каких израильтян они не слышали, а хапиру, говорят, везде бродят, бандиты эти, их и ваших краях полно. Да ну их, монархистов этих фараоновых. Хорошо что хоть угаритский царь больше похож на нашего президента, чем на египетского идола. И деловые люди решают не меньше него.
   Жаль только, что такой богатый город без конца кому-то подчиняется: то Египту, то хеттам, то амуру каким-то, откуда они вообще взялись? Надо будет подумать, как вывести эту страну к независимости и процветанию. Я все-таки опытнее их на три тысячелетия.
   Очень интересные новости с Кипра. Говорят, там вполне динамичный народ, мобильный, готовый к переменам. Думаю, не связаться ли с ними. Они тоже ценят всякую местную роскошь, будет, что им предложить.
   Бытие определяет сознание, говорят марксисты. А сами только и знают, что на сознательность давить. Ничего, вот мы тут попробуем работать по их методикам, и ручаюсь, что я обставлю французскую паршивку на ее же поле. И пусть она мне теперь не дает, но все-таки я ее (зачеркнуто)!
   Я вообще-то не об этом хотел написать. Дорогой дневник и всё такое... Я вот думаю: а не жениться ли мне тут? С одной стороны, это вроде как необязательно. Но мужчине в моем положении оставаться холостым неприлично. Да и грех это все-таки, когда без свадьбы. Хотя грех ли? Мы оказались во временах Ветхого Завета, тогда у порядочного мужчины были жены и наложницы. По местным меркам, это нормально У меня уже есть две... даже три, если считать ту.
   Но лучше все-таки жениться, тем более, есть кандидатка - дочка Мальки-Илу. Он тут вроде городского казначея, это мне бы очень кстати пришлось. И девчонка славная. Только я же не могу просто так, на время, надо же "в радости и горе, пока смерть не разлучит нас". Даже если тут не принято. А если мы найдем эту дыру, то что, жену с собой тащить? Словом, еще не решил".
  
   - О как, - многозначительно вздохнул Венька, и начал долго и занудно переводить. Иттобаал важно кивал головой, переспрашивал... но это было еще не всё.
  
   "Событий столько, что не успеваю записывать. Десять месяцев с небольшим, я уже сбился с точного счета. Во-первых, я женюсь. Кибату славная девушка, похоже, что, любит меня, неплохо готовит. Уже учу ее английскому. Об остальном узнаем позже. Не знаю, правильно ли я поступил, но я вполне доволен. Свадебный подарок довольно велик, но можно считать это вложением средств: если уж мы застряли тут надолго, надо обрастать корнями. Мальки-Илу будет полезен, без его советов даже местный царь мало что решает. Да он и так мало что решает, зависит полностью от аристократии, а точнее - от финансовой верхушки.
   Во-вторых, женюсь я вовсе не во-первых, а именно что во-вторых: после того, как Жюли сбежала. Сбежала, прихватив изрядное количество моего честно заработанного серебра... Ох и всыплю я этой девчонке, если только удастся ее поймать! Да не в деньгах, в конце концов, дело, я же волнуюсь за нее. Ну куда она поперлась, зачем? И почему надо было обязательно бросать меня? Допустим, я не идеален, но все-таки мы из одного свободного мира, только мы двое в этом царстве предрассудков, рабства и нищеты знаем что-то о светлом будущем человечества...
   Местная полиция установила, что группа головорезов вместе с ней угнала (так клянется судовладелец) небольшое торговое судно и отправилась на Запад. Неужели все-таки Кипр? Не думаю, чтобы она попыталась добраться до своей дурацкой Франции, где еще, небось, за мамонтами бегают эти их благородные галлы. Значит, Кипр... Как раз собирался сам туда отправиться, но теперь уж не отправлюсь. Там я никого не знаю, информацию собирать придется здесь. Муталлу, это вроде директора местного ФБР, обещал мне помочь, у него давние и прочные связи на Кипре. Когда все хорошенько разузнаю, тогда и отправлюсь туда.
   Дел много есть и в этом городе. Надо все-таки простимулировать их деловую активность. С помощью Мальки-Илу начал понемногу банковскую деятельность, но частное кредитование - это скучно. Обсуждаю более интересный проект: выпуск государственных долговых обязательств. Эти олухи считают, что платить за всё нужно только наличными - немудрено, что им понадобилось столько тысячелетий, чтобы изобрести нечто стоящее!
   Нужно создавать мощный флот, военный и торговый, чтобы расширить сферу влияния и заработать побольше денег. Нужно посылать караваны к этим амурру и хатти, которые на материке, и не просто тупых купцов, действующих по шаблону, но агентов, которые могут найти новые рынки сбыта и новые источники сырья. Они совсем обленились тут и довольствуются связями с давними партнерами, бессовестными перекупщиками, вместо того, чтобы везти египетский экспорт и собственный товар вглубь континента и сбывать его туземцам по собственной цене.
   Для всего этого необходимы начальные средства. Отчего бы не выпускать глиняные таблички (это у них вместо векселей), скажем, по сто шекелей каждый, с уплатой через год, и не продавать их по девяносто шекелей каждый? Десять процентов годовых - это очень неплохо! Хотя в этом мире они привыкли к большим прибылям, но тут ведь нет никакого риска, казна Угарита будет только расти. А не хватит этих средств - выпустим новые обязательства. Да и рассчитываться по текущим поставкам можно такими же табличками, я уж не говорю об уплате жалования.
   Мальки-Илу обещал поговорить с его величеством. Да, кстати, свадьба через месяц".
  
   - Глиняные таблички? - удивился Иттобаал, когда Венька это перевел, - кому же нужна простая глина? Кто станет отдавать за нее серебро?
   - Вот видишь, - наставительно ответила я, - если правильно расхвалить товар, может получиться. Так и ты со своим сватовством...
   - Юлька! - рявкнул Вениамин, - ну хватит уже!
   - А ты мне тут не командуй, - ответила я и сделала вид, что дальше слушать совсем не интересно. Да оно и вправду было как-то... однообразно.
  
   "Вот и год, как мы попали в этот мир. От Жюли по-прежнему никаких вестей. Я даже начинаю беспокоиться. Кибату, кажется, ждет ребенка.
   Глиняное серебро, как назвали местные наши казначейские обязательства, пользуется популярностью. Сначала люди не хотели его брать, были даже беспорядки при выплате жалования, их пришлось подавлять. Но теперь деловая активность оживилась, кредиты идут нарасхват, потребление явно растет и рынок оживляется. Некоторые горожане уже вовсю строят новые дома - расплачиваются нашими кредитными обязательствами. Пора создавать биржу, для вторичных торгов.
   Новости с Кипра: Жюли действительно там и ведет свою пропаганду среди тамошних мореходов. Зачем? Видимо, раз не удалось поднять красное знамя в Угарите, решила добиться своего за морями. Впрочем, среди местного населения тоже замечены соответствующие настроения. Мне сообщили, что популярна новая вера в Шад-Гиббару - это так они произносят имя того кубинского бандита. Якобы он должен явиться и освободить всех угнетенных, а у богатых отобрать имущество. Ну-ну, ждать придется примерно три тысячелетия.
   Недавно имел беседу с его величеством на религиозные темы. Он был очень недоволен тем обстоятельством, что я уклоняюсь от участия в государственных церемониях, но тут я был непреклонен. Удалось его убедить, что мой Бог чрезвычайно ревнив и не терпит никакой конкуренции. Правда, он не мог понять, зачем я распространяю эту свою веру среди угаритян. Боюсь, я не владею языком настолько хорошо, чтобы это ему объяснить.
   Потом подошел один из министров и спросил, правда ли мой Бог может простить любое согрешение (ну, или так я его понял). Я заверил его во всемогуществе и милосердии Творца, он остался вполне удовлетворен".
  
   От вина, усталости, тепла, ровного Венькиного голоса у меня постепенно все поплыло перед глазами, предметы неожиданно начали двоиться и заваливаться вбок... И тут неожиданно кто-то коснулся моего плеча, позвал:
   - Юль, пойдем, ну что ты в самом деле..
   Я подскочила, очумело хлопая глазами и пытаясь понять, что вообще происходит и где я, и не сразу сообразила, что плащ, в которй я была закутана, от резкого движения соскользнул на землю, и стою я перед Венькой в отблесках костра в сбившейся коротенькой тунике с чьего-то чужого плеча, раздобытой нами у караванщиков, и вид даже по нашим либеральным временам открывается не очень приличный, а уж по тем доисторическим... Иттобаал с Петькой тактично отвернулись, а бессовестный Венька даже не подумал, а вместо этого положил мне на плечи чуть подрагивающие руки. А взгляд! Ой мама, какой у него был при этом взгляд...
   - Ну идем, да? - с трудом выдохнула я, отрываясь от Венькиных чуть горьковатых обветреных губ. Колючая шерсть снова окутала меня с ног до головы, а потом крепкие мужские руки внезапно подхватили меня, как ребенка, и вечерние деревья поплыли мимо, слегка качаясь . Я покрепче обхватила Веньку за шею, и как же мне хорошо было в тот момент вот так плыть у него на руках! Ради этого можно было потерпеть и тюрьму, и побег... Только бы он не кончался подольше!
   Но увы, до нашего временного лагеря идти было всего ничего. Да и там тоже заняться было особо нечем. Скудные припасы разделили на всех, их едва-едва хватило на то, чтобы чуть-чуть заглушить волчий голод. Не знаю, как остальные, а я последний раз ела сутки назад, если не больше. Венька с Иттобаалом, кажется, тоже. Затем мужчины посовещались, выставили на ночь часовых, расстелили на земле запасные плащи. Венька с Иттобаалом о чем-то еще вполголоса ворковали, а я свернулась клубком, постаравшись поплотнее завернуться в свою накидку. Где-то грустно и нежно пела последняя осенняя цикада, в кустах тихо шуршал какой-то зверек, ему было явно любопытно, чем тут занимаются люди, и в носу у меня внезапно защипало. Но тут прямо над ухом у меня раздались шаги, кто-то опустился на подстилку рядом со мной, и меня внезапно обдало таким родным Венькиным запахом.
   - Тебе не холодно, беглянка?
   Что-то тяжелое и теплое укрыло меня сверху. Я приоткрыла один глаз - Венька сидел рядом, обхватив руками колени, а его плащ служил мне покрывалом.
   - Не, Вень, так дело не пойдет, - запротестовала я. - А как же ты?
   - Да ладно, я привычный, - отмахнулся он. - Я и так могу обойтись. Спи давай.
   - Ну уж нетушки, - возмутилась я. - Так дело не пойдет. И вообще, мне холодно, и так не честно. Иди сюда.
   - Куда сюда? - не понял Венька, и тогда я, приподняв край плаща, потянула его за руку.
   Два раза приглашать не пришлось, Венька мигом вытянулся рядом со мной, так, что я уткнулась лицом ему в грудь, слыша, как гулко и часто стучит Венькино сердце.
   39
   А потом было утро - наверное, самое лучшее утро в моей (или нашей?) жизни. Оглушительно пели ранние птицы, и еще не видимое солнце озаряло вершины дальних холмов, а промытое вчерашней грозой небо сияло свежестью и тишиной, и пахло это осеннее утро радостной весной. Голова Юльки покоилась на моей правой руке, и рука совсем затекла, и вообще было холодно и сыро, но что всё это значило в сравнении с тем, что мы обрели!
   Трогательная и немного смешная - вот она какая была тем утром во сне, моя Юлька, сжавшаяся в комочек под плащом, и будить ее совсем не хотелось... "Заклинаю вас сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно" - я, кажется, тихонько прошептал эти слова... но Юлька очнулась, улыбнулась и тихо сказала... да не помню даже, что. И какая разница, если мы теперь были вместе?
   Это утро запомнилось мне навсегда. А все остальное - как-то забылось. Через день мы добрались по суше до Сидона, и по дороге Иттобаал всё расспрашивал меня про подробности этих дневников: с помощью какого заклятья я в тот свой первый приход заставил угаритян принимать глину за серебро? Раз невеста не идет в руки, видимо, решил он, надо хотя бы побольше стратегических секретов выведать у ее спутника.
   - Да нет, же, нет, - отвечал я, - просто такие же люди это были, но не мы. Мы смертные. И нет такого заклятья. Просто... ну, просто ему удалось уговорить царя, чтобы глина считалась серебром. В нашем мире тоже так и есть, и тоже бывает, что выпускают слишком много глины, и покупают слишком много домов и вещей, а потом глина падает в цене, и начинается кризис (последнее слово я сказал по-русски).
   - От такого кризиса и пал Угарит? - переспросил он с сомнением.
   - Не знаю, - отозвался я честно, - но он наверняка помешал Угариту устоять во всех тех бедах, которые пришли на него.
   - Кого боги решили погубить, того они погубят, - подвел итог Иттобаал, - и кому суждена какая погибель, того она и постигнет, и даже боги бессильны против судьбы.
   - Слабые у вас боги, - не удержался я.
   - Разве бывают другие? - удивился он, - разве твой Владыка Небесный не подчиняется общим судьбам?
   - Нет, - ответил я.
   Но он мне не поверил.
   - И ты хочешь сказать, Бин-Ямин, - усмехнулся он, что твой Владыка и тебя может освободить от власти судьбы?
   - А вот этого я не знаю, - ответил я честно, - потому что и судьбы своей не знаю. Что будет с нами завтра?
   - Завтра мы прибудем в Сидон и сядем на корабль, идущий в Тир.
   - А потом?
   - А потом, если это угодно богам, прибудем в Тир, и ты раскроешь мне последние тайны Вестников.
   - А потом?
   - А потом я отправлюсь в Арвад, чтобы пересказать эти Письмена мудрым и понять, как господину моему царю победить своих врагов и упрочить царствие свое.
   - Если бы я знал, друг мой, что будет при этом с нами... Это твой мир - а нам нет в нем места.
   Иттобаал промолчал.
   Так и коротали мы время за богословскими и прочими беседами, а я... я просто ехал рядом с Юлькой и впервые, впервые за все это время не хотелось даже думать и гадать, что ждет нас дальше, найдем мы эту дыру или нет. Мы были вместе, и это было главным.
   В Сидоне мы не задержались. Иттобаал прямо в сидонской гавани нашел корабль, идущий еще дальше на юг, в Тир, договорился с корабельщиками об оплате и после ночевки в какой-то грязной портовой таверне мы, даже не заходя в сам город, вышли в новое плавание. В общем-то, в никуда. Иттобаал отправился с нами.
   - Окончание той истории - у царя Хирама, - объяснил он, едва мы взошли на борт, - и я хочу его узнать. В Сидоне ничего нет.
   - О чем это ты? - переспросил я.
   - О Письменах Вестников. Последние Письмена были отправлены в Сидон, а оттуда в Тир, много лет тому назад. Их хранят в сокровищнице царя Хирама, друга моего господина. Там вы прочитаете их Хираму и мне, чтобы знали мы, какие судьбы... как избегнуть зла и достичь блага.
   - Иттобаал, - со сомнением покачал я головой, - друг мой, ничего нет такого в этих письменах. Никаких наставлений. Это просто история...
   - Деяния мужей древности учат мудрости, - ответил он, - и кто владеет ей, тот сильней покорителя городов.
   Где-то я уже это слышал... равно как и имя Хирам. Но какое это имело значение! Тир так Тир, не хуже и не лучше любого другого города этого мира. И чем дальше от Арвада, тем лучше.
   Уже следующим утром мы ступали по узким улочкам Тира, направляясь из Сидонской гавани (была еще и другая, Египетская) к центру города. До чего похожи были друг на друга все эти города! Заполненные народом площади и узкие проулочки, где двоим трудно разойтись, глухие каменные стены, запахи жареного мяса и специй, и помоев, хлюпающих прямо под ногами. Важные стражники присели на корточки, отложив тяжелые щиты, и ведут какой-то неторопливый разговор, по очереди прихлебывая дешевое пиво из дешевого глиняного сосуда. Худощавый раб с сединой на висках, в одной набедренной повязке, тащит на согнутой спине какой-то цветастый тюк. Девушка, закутанная по самый подбородок в цветастое покрывало, торопливо семенит по улице в сопровождении грузной и страшной тетки, завернутой в простую мешковину. Двое голых детишек с радостными воплями пускают глиняный черепок по ручейку, текущему к морю - и ручеек явственно припахивает мочой. Жизнь как жизнь.
   Но и сюда, за городские стены долетал запах раковин, гниющих прямо на морском берегу. Их были горы и горы, и это были те самые моллюски, из которых, как объяснил нам Иттобаал, тиряне добывали свою пурпурную краску - главный предмет экспорта, основу благосостояния города. Видимо, потому и притерпелись они к этому запаху.
   Царский дворец, куда нас доставили в итоге, был, конечно, почище и получше прочих зданий. Мочой пахло только снаружи (канализации тут еще не изобрели), оборванных рабов не было видно - видимо, вся непарадная сторона дворцовой жизни была оттеснена куда-то на задний двор, а нас провели с парадного входа. Даже стражники тут стояли по стойке "вольно", и безо всякого пива.
   Но во внутренние покои нас не повели - оставили в небольшой комнатке у самого входа, куда рабыни тут же подали разбавленное вино, фрукты, сыр и какие-то сладковатые лепешки в качестве закусок. Королевский завтрак, так сказать.
   Примерно через полчаса ожидания в комнату вошел знатный вельможа - это было видно по одежде и обращению окружающих - в сопровождении трех слуг рангом пониже. После кратких взаимных приветствий он присел к столу, но сам не притронулся к закускам, и завел с Иттобаалом вечный этот их разговор о здоровье его господина, и своего господина, и его жен, и его детей, и его верблюдов, баранов и ослов - а затем и о здоровье баранов самого Иттобаала. Всё, как обычно. Еще через полчаса таких переговоров (по счастью, у нас с Юлькой баранов не было, так что и обсуждать было нечего) он протянул нам измятые листки.
   - О, Юль, это по твоей части, - сказал я, - тут французский.
   - Слушай, мне трудно сразу по-ихнему, - отозвалась она.
   - Ну давай ты тогда на русский переводи, мне же тоже интересно - а я потом для них по-финикийски истолкую.
   Так мы и сделали. Жюли писала:
  
   "Мальчики поговаривают о том, чтобы двинуться на Кипр. Знаю я, откуда ветер дует, опять небось Беновы авантюры. Вот неймется мужику, бла-бла-бла "демократия", бла-бла-бла "коммерция". А какая нафиг коммерция? Экспроприировать толстопузых и все дела. Говорят, на Кипре какие-то мореплаватели завелись, люди широких взглядов, и со средствами - так почему бы с ними не познакомиться? Если удастся - договориться по-хорошему, если нет - экспроприировать. Революции нужны средства. В конце концов, у нас до сих пор ни станка печатного, ни бумаги человеческой. А много тут прокламаций на глиняных табличках нацарапаешь, как же!
   Решено, надо сколотить Боевую Группу, отобрать десяток ребят посмышленее, чтобы еще хорошо умели с оружием обращаться, и сплавать по-тихому, главное, чтобы успеть до Бена с его коммерсантами. Быстрота и натиск - вот это по-нашему! Правда, с деньгами опять фигово, а для такого путешествия надо как-никак корабль зафрахтовать. Ну да ладно, а то я не знаю, где бенова кубышка хранится! По крайней мере, про одну знаю точно. А для революции не грех сделать ей небольшое кровопускание. Не обеднеет Бенечка, а революция его не забудет. Может быть... Когда-нибудь..."
  
   - Она была служительницей Риба-Люсьяту, эта жрица? - спросил вельможа, пожевав губами.
   - О, да, - ответила Юлька, - и очень... ревностной.
   - За что Риба-Люсьяту покарала город Угарит? - снова спросил он.
   - А ни за что. Вень, как будет по-ихнему "по приколу"?
   - Такова воля Риба-Люсьяту и служителей ее, - пояснил я, - чтобы отбирать всё у богатых.
   - Ревность богов тяжка, как песок морской, - вздохнул он с пониманием, - и зависть их - огонь поядающий. Чего бы ни стяжала рука мужа, отнимется у него в единый миг, и будет стенать и плакать могучий, и хлеба не будет иметь богатый, и одиноким останется многодетный.
   - Как тот мудрец из земли Уц, - отозвался Иттобаал.
   Я, было, хотел уточнить, кого он имел в виду, но Юлька продолжала чтение.
  
   "Экспроприация прошла на редкость удачно, ух и развопится же наш янки, когда обнаружит недостачу. Ну и ладно, пускай ругается, я-то этого все равно не услышу. С кораблем, правда, получилось не слишком удачно, ну да ладно. Мои обормоты его просто-напросто угнали вместо того, чтобы арендовать, в итоге отправились мы в плавание наспех, с полупустыми трюмами. Ну да ничего, добрались все-таки до Кипра, хотя и порядком потрепало нас дорогой.
   Языка их я не понимаю, хотя иногда проскакивают словечки, похожие на греческие. Впрочем, тут всё давно налажено, переводчик быстро нашелся. Воображаю, в какие фантастические сказки превращаются мои слова в его исполнении".
  
   - Остров меди и кипарисов, - прокомментировал вельможа, - да, много сказочного рассказывают про него. Обиталище народов моря. Некоторые даже говорят, что там родилась Владычица Иштар, хотя всем известно, что это не так. Может быть, и та жрица стремилась получить заслужить благосклонность богини любви? Но на небесах рождение ее, а не из пучины морской, не из царства Ямма. Разве она Ливьятан? Разве смыслят что в любви народы моря?
   - Насчет потрахаться у нее и так всё было в порядке, - раздраженно ответила Юлька, причем по-русски. С именем Иштар у нее явно были связаны не самые теплые воспоминания, и я не стал это им переводить.
  
   "Наша миссия едва не оборвалась в самом начале - местный вождь почему-то сильно невзлюбил идею перманентной революции и пожелал нас арестовать и отправить в цепях обратно в Угарит. Небось, всё происки клятого происки империалиста! Спасибо, более сознательные товарищи нас отбили, а то некому было бы эти записки продолжать. Кажется, они не совсем местные, но мы к ним и переселились. Писать, кстати, надо покороче - записная книжка скоро закончится и все, бумаги мне больше взять будет негде.
   Сознательность новых наших киприотов растет просто на глазах. Вот с кого начинать надо было, а не с этих угаритян с замшелыми мозгами. В моем кружке уже несколько сотен человек, и каждое занятие проходит с большим энтузиазмом. Вчера один из местных лидеров подошел с вопросом, не принести ли после занятия жертву великому Шад-Гибарру. Мне эта идея не очень по душе, но этот народ - они же как дети. Как бы отказ от жертвоприношения не настроил их против Че, и меня заодно вместе с ним. Ладно уж, пускай режут своего барашка".
  
   - Мы никогда не приносим жертвы Шад-Гиббару, - заметил вельможа, - вы полагаете, это стоило бы делать?
   - Полагаю, что нет, - ответил я и мы продолжили.
  
   "События развиваются с огромной скоростью, не уверена, что мне удастся их держать под контролем. Два дня назад активисты-киприоты в компании с моей Боевой Группой здорово потрепали местных богатеев. Я вообще-то не ожидала, что для жервтоприношения они выберут того самого вождя... И голову выставят в входа в святилище, прямо на палке... Хоть он и хам, а это уж точно было лишнее.. Ну да ладно, революция не обходится без жертв! Материальные средства тоже приобретены. Я потребовала сдать добычу в коллективное пользование, но, похоже, сдали не все. И что с ними делать? Вводить показательные расстрелы и революционные суды? Боюсь, для такого их уровень развития еще далеко не достаточен... Зато скоро выступаем в поход! Сначала ввяжемся, а там увидим".
  
   "Корабли снаряжены и готовы принять на борт всю мою армию. Не нравится мне их боевой дух. Столько месяцев биться, чтобы сделать из киприотов настоящих революционных бойцов, а они знай повторяют на все лады даже не имя Шад-Гиббару, а два слова: "золото Угарита" Моя бы воля, никуда бы я их пока не повела, но поздно... Толпа накалена и рвется в бой. Что ж, буду до последнего разъяснять, что мы идем не грабить, а несем в Угарит идеи освобождения и всеобщего равенства".
  
   "Как же мне это все не нравится! Triple merde!"
  
   - Я не понял, что собирались они возить с Кипра в Угарит? - переспросил вельможа.
   - Идеи. Замыслы, - ответил я.
   - Какие замыслы?
   - Чтобы рабы стали свободными и не было у них различий с господами.
   - Воистину, боги омрачили ее разум, - рассмеялся вельможа, - или она нарочно омрачила разум правителей Угарита.
   - Там еще был другой, - вступил в разговор Иттобаал, - он убеждал брать вместо серебра и золота глину, и еще говорил, что из всех богов настоящий - только его собственный.
   - Безумие, безумие, - поцокал языком вельможа и проятнул мне следующую порцию писанины - на сей раз это был почерк Бена. И я взялся за перевод.
  
   "Тринадцать с половиной месяцев. Рынок перегрет, Мальки-Илу ничего не понимает и штампует новые таблички. Курс их на бирже к реальному серебру снижается, дают уже не более двух третей от номинала, и то неохотно. Цены выросли, а серебро в дефиците. Пытался объяснить про увеличение денежной массы и скорости оборота, но не смог. Он туп, как пробка, но украшений на его жирной шее заметно прибавилось.
   С Кипра доносят, что мореходы собирают флот и готовятся к походу. Главное судно носит имя Шад-Гиббару. Пожалуй, не стоит мне сейчас туда ехать. Жюли - стервозная истеричка.
   Убеждал его величество прекратить выпуск глиняных денег и срочно заняться укреплением обороны города в виду возможного нападения мореходов. Обещал подумать. Но если укреплять стены, как расплачиваться с поставщиками камня и подрядчиками? Предложил ему использовать вместо векселей настоящие храмовые сокровища, он меня выгнал.
   Осьминоги на рынке стоят вдвое против прежнего. Абсурд! Народ ропщет, мне приходится ходить с охраной. Рыба на прежнем уровне - надо хотя бы засолить ее впрок в государственных масштабах, на случай осложнений политической обстановки. Министры посходили с ума, думают только о собственном кармане, царек меня теперь не станет слушать.
   Хотя бы из глубин континента хорошие новости: нашли подходящий рынок в нескольких дневных переходах отсюда. Небольшое царство, где как раз недавно сменился властитель, и потому требуется большой запас пурпурных тканей - я понял так.
   Как же всё сложно получается..."
  
   - Пурпур, пурпур, - проговорил вельможа, - так и есть. Боги решили отнять пурпур от угаритян и передать его новым хозяевам - финикийцам. Всё просто. Говорят ли письмена о том, как избежать новой перемены? Чтобы пурпур не был отнят, да сохранят нас от этого боги, от городов Тира и Арвада?
   - А вот у Библа можно бы и отнять, - добавил Иттобаал и по юлькиным глазам я увидел, до какой степени она была согласна с этой мыслью.
   - У Библа можно, - согласился вельможа.
   Но мне добавить к словам Бена было нечего, оставалось только переводить.
  
   "Под стенами города - вражеское войско. Им не взять стен, укрепления слишком мощные. И запасов хватит надолго, скорее, осаждающие сами начнут страдать от голода и болезней.
   Жюли, конечно, с ними. Сегодня мы даже говорили с ней - я со стены, она была внизу. Так и не смогла ничего мне объяснить: зачем она их привела? И она ли привела их - или, скорее, это они захватили ее с собой? Дура набитая.
   Город может выстоять - но выстоит ли? Чернь бунтует. Они услышали, что на стороне врагов - Шад Гиббару, который несет свободу, богатство и по пять-шесть девственниц всем, кто вступит в его войско.
   Стража в Угарите хорошая. Пожалуй, ей удалось бы некоторое время держать осаду и одновременно удерживать чернь от бунта. Только жалование страже выдают теперь не серебром, а глиной. Царская или храмовая казна - вот куда они теперь смотрят.
   Рыба на рынке почти по цене осьминогов. Мяса нет вообще. Хлеб вздорожал втрое-вчетверо.
   Тесть Мальки-Илу объяснил: выплаты по векселям даже в половинном объеме были бы просто невозможны, городу придется объявить дефолт. Перед этим, разумеется, надо будет погасить векселя избранных лиц, в число которых он включает и меня. Предложил купить на рынке побольше "глиняного серебра", оно идет уже в половину номинала, чтобы получить из казны три четверти или даже четыре пятых номинала чистым серебром. Десятая часть от вырученной суммы - лично ему.
   Спросил, не боится ли он гнева богов. Он ответил, что Единый его простит, как прощает всех, ведь теперь он служит Единому. Но чтобы вопросов не возникало и у народа, хорошо бы, чтобы город все-таки был сдан этим самым мореходам. С ними у него и Муталлу уже есть предварительная договоренность: нас не тронут за определенные услуги, плюс доля в прибыли. А векселя, разумеется, будут разбиты во время штурма...
   Какие же они все идиоты! И я даже не знаю теперь, кто первым откроет врагу городские ворота: чернь, стража или знать.
   Пожалуй, Жюли все-таки вовремя отсюда слиняла".
  
   - Вот так и погиб славный город Угарит, - подвел я итог этой истории, едва закончив перевод, - его, похоже, никто не захотел защищать. Вы, кстати, не знаете, какова была судьба тех самых первых вестников, что приходили сюда прежде нас?
   Никто мне не ответил. Они ждали, что я подскажу им, как им тут жить дальше - я надеялся разузнать у них, как нам отсюда выбраться. Встреча прошла со счетом ноль-ноль - иными словами, обе стороны обломались.
   - Ну что же, прощайте, - торжественно и несколько неласково ответил я, и услышал в ответ:
   - Да благословят тебя боги, чужеземец. Да благословит тебя Владычица, чужеземка. Да будет благо тебе и твоему господину, Иттобаал, сын Ишадада, посланец Арвадский.
   Мы вышли на улицу. Был ясный осенний день, с холодным морским ветром, и этот гомон чужого, ненужного нам города манил и отталкивал одновременно. Волшебников из нас не получилось, что теперь? Переквалифицироваться в управдомы?
   - Морских поставок в этом году больше не будет, начинаются бури - объяснял своему спутнику какой-то прохожий купец, он говорил по-финикийски, но со странным каким-то выговором, гласные звучали немного не так, как в Арваде или в этом же самом Тире. Впрочем, тут что ни город, то свой акцент.
   - Придется возвращаться посуху. Это пока еще доберемся!
   - Оно и хорошо, если рассудить. Филистимляне поднимают голову. Почуяли слабину!
   Филистимляне, надо же... снова знакомые названия - я поневоле прислушался к этому разговору.
   - Ничего, до Дана нас проводит стража Хирама. А там уже и до дома недалеко!
   - Это ты зовешь своим домом град Давида. А мне до моего селения еще добираться сам знаешь сколько! Шатры Галаадские...
   - До града Давида? - изумленно воскликнул я, - откуда вы, чужеземцы?
   Невежливо вмешиваться в разговор почтенных купцов, но это имя я пропустить не мог.
   - Мир тебе, достойный человек - несколько раздраженно отозвался говоривший, напоминая мне об этикете, - город нашего господина, Евус, лежит далеко отсюда.
   - И вам мир, господа мои, - поспешно исправился я, - простите, я ослышался. Мне показалось, вы назвали другой город. Я ничего не слышал о Евусе.
   - Но о господине нашем мог ты слышать. Велика слава его на земле!
   - Да нет, - усмехнулся я, - мало кого я знаю в этих землях.
   - Страна наша и вправду мала, - вступил в разговор второй, - но царь наш велик и благословенно имя его. Ты вышел из царского дворца Хирама, царя Тирского - так неужели тебе не знакомо имя Давида?
   - Давида?!
   - Давида, царя великого, друга и союзника царя Хирама.
   - Давида, царя израильского?!
   - Первое имя городу его было Евус, поскольку жили там евусеи, но он изгнал их оттуда. Теперь зовут его градом Давида.
   - Это Иерусалим?! Ерушалаим?
   - Не слышал такого, - поцокал языком мой собеседник.
   Неужели просто совпадение? В конце концов, мало ли какого царя могли звать именем Давид, у них тут что ни деревня, то свой царь...
   - Это у вас там, в Галааде, такого не слышали, - снова вступил в разговор первый, - а у нас, сынов Иуды, град Давидов и вправду называют некоторые "Ерушалаим", хотя и редко. Но кто слышал это имя тут, в Тире, здесь если и помнят, то только Евус...
   40.
   "Будет долгая ночь на холодной земле..." Была такая песенка в моем детстве. Но хотя земля после грозы и впрямь была холодной, та ночь промелькнула в одно мгновение. И так не хотелось утром подниматься, так страшно влруг стало, что вот сейчас исчезнет это удивительное чудо, словно его и не было. Но Венькины глаза сказали - нет, не исчезнет, теперь мы вместе и никто не посмет нас разлучить. И было нежаркое осеннее солнце, радуга в туче брызг, которую мы учинили, умываясь на мелководье, смешной ущастый мул, то и дело капризничавший и не желавший идти дальше, Венькины попытки донести до Иттобаала то, до чего не только наш дикарь, но и все человечество будет дозревать не то, что столетия, а тысячелетия.
   Если честно, я бы предпочла путешествовать по суше, не по душе мне местные плавсредства, особенно когда на море начинается качка. Но тут моего мнения никто особо не спрашивал, мужчины решили, что надо поступить определенным образом, стало быть, молчи, женщина.
   Вообще, я сама себя не узнавала. Еще совсем недавно я бы устроила целую историю из-за того, что мне не нравится корабль, что не внушает доверия команда, не отличающаяся благообразием рож, что мне холодно, неудобно... короче, было бы желание, а повод покапризничать найдется. Но сейчас мне почему-то совершенно не хотелось скандалить и ругаться Я только старалась пристраиваться куда-нибудь под бочок к Веньке, потому что там было тепло, надежно и уютно, и держала ушки на макушке, поскольку окончание истории буржуазных пришельцев меня тоже весьма занимало. Интересно, сумели они отсюда выбраться или так и сгинули в чужой эпохе, оставив по себе только весьма хрупкую и ненадежную память?
   Ночевка в Сидоне была совершенно отвратительная, зато это был город, причем не маленький. А это значило, что тут есть торговцы, и у них можно раздобыть нормальное человеческое платье, чтобы не выглядеть сомнительно в чужом коротеньком хитоне. Венька, правда, пытался возражать, утверждая, что ему такой мой вид нравится куда больше, но тут на мою сторону неожиданно встал Иттобаал, заявивший, что негоже Вестнице выглядеть рабыней, и что мне подобает одеяние длинное, в особенности после... Тут он выразительно замолчал, я вспыхнула, а Венька расхохотался, заявив, что от такой рабыни он бы не отказался. Но платье в итоге было все-таки куплено, а к нему сандалии взамен окончательно разбитых во время побега, и плащ - не новый, но теплый и просторный. Так было здорово кутаться в него с Венькой вдвоем, защищаясь от пронзительного морского ветра и брызг.
   К счастью, путь до Тира оказался недолгим, зато прибытие вышло не сказать, чтобы очень уж приятным. Я вообще весьма остро реагирую на запахи, а уж когда в нос шибает таким букетом, каким нас встретила гавань, впору противогаз надевать, только где его тут возьмешь? Пришлось в качестве паллиативной меры прикрывать лицо плащом, что дало повод к новым шуткам в мой адрес. Судя по всему, мои спутники решили, что я окончательно прониклась духом Востока и решила прятать лицо свое, открывая его только господину и повелителю. Вот интересно, неужели местные на додумалсь хоть как-то раковины прополаскивать? Я просто не понимаю, как они в таком зловонии жить могут, да еще детей с малолетства к этому приучают. Непостижимо!
   Царский дворец, честно говоря, тоже произвел на меня впечатление весьма сомнительное. А тут еще у царя оказалось имечко, вызывавшее из памяти незадачливого журналиста Хирама Бурмана из "Золотого теленка". Но от души прокомментировать это обстоятельство мне так и не дали. Мои спутники сначала зашипели что-то про соблюдение дворцового этикета, потом пришел какой-то старый зануда, долго выяснявший у Иттобаала подробности арвадского животноводства, и только после этого мы наконец получили доступ к заветным листкам.
   Что-то чем дальше, тем меньше и меньше была мне симпатична эта француженка без тормозов. Впрочем, спутник ее тоже тот еще типус был, не понимаю, ка кона вообще могла с ним спать? Даа, не повезло древним угаритянам, хорошо еще, что этот термоядерный дуэт всего одну страну погубил, а не всю местную цивилизацию, с них сталось бы. И не сиделось ей на месте! Вот чего, спрашивается, ее на Кипр унесло? А Бен тоже хорош, нет, чтобы приглядывать за девицей, раз она такая дурная, взялся свои делишки устраивать. Ну и поплатился за дурость свою... Сказала бы я, что так ему и надо, но вместе с ним пришлось расплачиваться и совсем неповинным людям, а этом не категорически не нравилось. Я кипела и шипела, как раскаленный самовар, но занятые своим разговором мужчины на меня не обращали ни малейшего внимания, не давая мне вставить даже самого малеййшего комментария. Можно подумать, они меня тут переводчицей наняли, вот еще!
   Наконец перевод мой закончился, Венька взялся за записки Бена, а я наконец воздала должное восхитительным фруктам в меду. Раз эти важные дядьки считают меня бессловесной и бесправной женщиной, ну и пожалуйста, буду вести себя как ихним дамам положено! А они пусть все проблемы обсуждают сами, без моего участия.
   Венька бубнил что-то скучное (нет, все-таки Бен был удивительным занудой!), глаза мои слипались, комната постепенно закружилась и поплыла, качаясь, как корабль на мелкой волне. Но тут голоса нежиданно смолкли, Венька дернул меня за руку и начал с хозяевами прощаться. Это что значит, мы дальше совсем одни отправимся, и даже Иттобаал нас сопровождать не будет? Мне внезапно стало очень тревожно и неуютно, но Веньке этого показывать нельзя было ни за какие коврижки. Посему я распрощалась как вежливая девочка и неспешно выщла следом за Венькой на неуютную улицу. В носу пощипывало то ли от ветра, то ли от подбирающихся слез, я резко заморгала и вдруг увидела, как замер и напрягся Венька, прислушиваясь к разговору совершенно посторонних людей.
   - Вень, что там такое, ты чего? - окликнула я его, но он только сделал нетерпеливый жест, дескать, не мешай, и внезапно сам присоединился к разговору.
   О чем они так оживленно беседовали, я толком не понимала, потому что с детства привыкла не слушать того, что мне не предназначается. Но совершенно остолбенелое выражение Венькиного лица, да еще слово Ерушалаим заставили меня насторожиться. Что тут такое происходит, в конце то концов? Мы что, снова оказываемся в зоне арабо-израильского конфликта?
   Честно говоря, древнюю историю я толком никогда не знала, меня вечно сбивали с толку эти племена и колена с непроизносимыми названиями. Поэтому все те места, по которым мы столько времени бродили, ничего особенного мне не напоминали. Ну город и город, деревня и деревня, мало ли чем они в свое время прославились? А вот с Иерусалимом появлялась уже зацепочка конкретная, это мне уже было более-менее знакомо и понятно.
   - Вень, что они такое говорят? Какой царь Давид, это который Микельанджело из Пушкинского музея? Который Голиафа того?
   От волнения я, кажется, пропускала слова и вообще тарахтела как из пулемета. Венька нахмурился, но в глазах его явно таилась радость пополам с остатками недоверия.
   - Помолчи, Юль, дай мне все у них выяснить, - попросил он, вновь разворачиваясь к собеседникам. - Но, кажется, это действительно он.
   Фигассе! До сей поры все наши здешние знакомцы были для меня самыми обычными рыбаками, воинами, земледельцами, царями. И ни один из них не попадал в учебники ни истории, ни искусствоведения. Поэтому мысль о том, что памятник, точнее, его прообраз, мог оказаться не выдумкой, не героем литературного мифа, а живым человеком, поразила меня как молнией. Это что же получается, Давид на самом деле жил, что ли?! То-то Венька так обалдел, небось, тоже удивился, узнав, что Давид на самом деле существовал.
   И тут до меня дошла следующая мысль. Если это действительно тот самый Давид и тот самый Иерусалим, стало быть, храм их знаменитый тоже, наверное, существует. Или еще нет? Вот тетеря, историю надо было учить нормально, тогда бы не плавала в именах и датах! Но как почти искусствовед упустить такой шанс я права не имела. Увидеть своими глазами легендарный храм - ради этого стоило потерпеть все то, через что мы за это время прошли.
   Ну неужели Венька упустит такой потрясающий шанс? И я не увижу храм и не смогу нарисовать портрет настоящего царя Давида, не выдуманного средневековыми художниками и скульпторами, а реального живого человека? Нет, этого нельзя было допустить ни за что. Я энергично потянула Веньку за руку, и когда он обернул ко мне недовольное таким вмешательством лицо, со всей страстью зашептала: "Венечка, миленький! Очень тебя прошу, поедем туда, мне очень-очень надо, правда!". Ну не злыдень же он, чтобы отвечать отказом, когда просят вот так?
   - Да в общем-то, я и сам о том же думал, - как-то растерянно и вместе с тем радостно отозвался Венька и тут же затараторил вслед уходящим незнакомцам - слиха, хаверим, рэга, рэга, ани рак роце лишоль этхэм шааля...
   Они удивленно обернулись, и Венька как-то уже даже не совсем по-финикийски, стал с ними что-то горячо и оживленно обсуждать. А за моей спиной кто-то вежливо кашлянул - и когда я обернулась, это, конечно, был Иттобаал.
   - Друг мой и брат мой Бин-Ямин встретил друзей? - спросил он.
   - Да вроде... - растерянно ответила я, - ну, во всяком случае, он тоже как бы немного еврей.
   - Еврей? - переспросил Иттобаал, - не слышал, что в вашей Мос-кебе живут евреи. Даже не знаю, кто они такие?
   Я уклончиво промолчала: и в самом деле, что тут скажешь?
   - Я исполнил, что изрекли уста мои, Вестница, - церемонно продолжил Иттобаал, - и близится отшествие мое.
   - Мы очень благодарны тебе, Иттобаал, - с улыбкой ответила я, - без тебя мы бы тут погибли. Я хотела бы оставить тебе на память дар, но у меня ничего нет...
   - Есть, есть! - оживленно ответил он, - есть волшебная сила в твоих перстах, и если дать тебе папирус, стило и чернила, ты творишь чудеса. Изобрази для господина моего царя, что найдет рука твоя... и если найдет она силу и для меня, то я дам тебе больше папирусов. И тогда будет радость нам в Арваде, и прибавится сил у господина моего царя!
   Как-то совсем некстати мне сейчас было заниматься художествами, да еще Венька что-то там с этими музейными странниками обсуждал, мне тоже послушать хотелось. Но долг платежом красен, так что отказывать Иттобаалу мне было бы совсем неприлично.
   - Ну ладно, тащи свои папирусы, - вздохнула я, стараясь краешком уха услышать еще хоть кусочек занимательной беседы.
   Похоже, наш лукавый спутник все предусмотрел заранее, потому что и папирус, и тростинка с заостренным концом, и глиняная бутылочка, заткнутая кусочком коры, появились у него в руках как по мановению волшебной палочки. И еще какой-то черный брусок. - Иди за мной, Вестница, - поманил меня Иттобаал, кивая в сторону невысокого здания, откуда пахло жареным мясом и свежим хлебом. - В харчевне найдется для тебя теплое местечко и стол, чтобы расстелить папирус.
   - А за Бин-Ямина не волнуйся, я предупрежу его, когда он насладится беседой с друзьями, - поспешил он успокоить меня, очевидно, перехватив тревожный взгляд, который я кинула в Венькину сторону.
   Мы зашли в харчевню, Иттобаал обменялся с хозяином парой гортанных фраз, и меня тут же пригласили за невысокий столик, который хозяин для надежности еще раз протер сомнительного вида тряпицей.
   - Здесь слишком темно, - сказала я капризно, - и тесно. В самом деле, на студию это место походило мало. Но Иттобаал не сдавался - минуты через две столик вместе с ковриком для сидения был вынесен наружу, и я уселась, скрестив ноги, у самого входа в питейное заведение. Еще и реклама бесплатная!
   Иттобаал слегка скривился, явно усомнившись в чистоте стола, смахнул в него невидимую крошку и разложил письменные принадлежности. Сам он встал в сторонке - то ли охранять меня, то ли следить, чтобы от работы не отлынивала. Вдалеке виднелся и Венька со своими иудеями, они размахивали руками и обсуждали, судя по накалу страстей, очередной раунд ближневосточного мирного процесса. Я разложила лист (Иттобаал тут же прижал его по углам камешками), обмакнула стило в бутылку... но в ней оказалась вода.
   - А чем рисовать? - спросила я его.
   Иттобаал посмотрел на меня как на полную идиотку и ответил:
   - Чернилами. Или тебе неугодны наши чернила? У тебя есть свои?
   Карандаш, кажется, оставался у Веньки, а другого ничего у меня и не было.
   - А как, если это вода?
   Иттобаал еще раз выразительно взглянул на меня, потом осторожно вынул из моих рук тростинку, обмакнул ее в бутылку, стряхнул обратно каплю... а потом потер кончиком тростинки о черный брусок и начертил в самом уголке листа тонкую линию. Ну конечно, как я могла забыть! Так и в Китае, кажется, рисуют...
   Венька с иудеями тем временем переместился к нам поближе, Иттобаал тоже встал рядом с ними, прислушиваясь к разговору и подавая время от времени краткие советы. Я загляделась на колоритную четверку, в которой каждый из собеседников был по-своему хорош, и пальцы мои словно сами по себе заскользили над папирусом... Ну да, легко сказать! Точнее, они заскользили от бутылочки к брусочку, и к папирусу, и обратно, и чернил этих дурацких было то слишком мало, то слишком много... Но скоро я приноровилась, и страница стала покрываться легкими штрихами. Я, как это частенько у меня бывало, полностью отключилась от окружающей обстановки, и вышла из транса только когда над моим плечом раздался восхищенный клекот. А я и не заметила, как трактирщик и кто-то из его поварят пришли посмотреть, чем это я тут занимаюсь, да так и замерли на месте. Что они такое говорят, я понять никак не могла, но восхищенные взгляды, переводимые с рисунка на собеседников и обратно, поясняли все без лишних слов.
   Но вот Венька уважительно раскланялся с древними евреями, Иттобаал что-то коротко сказал ему, кивнув в сторону харчевни, и они оба решительным шагом направились ко мне.
   - Велика сила твоя, Вестница, - после долгого молчания произнес Иттобаал, когда я уже начала тревожиться, понравился ли ему рисунок. - Но неужели именно меня недостойного изобразила ты для господина моего царя?
   - Нет, сконфуженно произнесла я, - это для тебя. А про царя я как-то совсем забыла. Ну хочешь, я ему сейчас тож ечто-нибудь быстро нарисую?
   Вместо ответа Иттобаал положил на стол еще один лист папируса и сам устроился рядом со мной, с любопытством глядя на то, что проступало на белом листе. А на меня вдруг напал приступ безудержного хулиганства, и я стала рисовать Москву, по которой, оказывается, ужасно соскучилась. Высокие дома, улицы, обсаженные деревьями, редкие машины, неторопливо гуляющие пешеходы, поезд метро, вырывающийся из туннеля на открытый участок пути, метромост в Лужниках. Не знаю, что там Венька плел Иттобаалу, как объяснял ему смысл того, что возникало на пергаментах, но остановиться я уже не могла. И только когда на последнем листе уже не осталось свободного места, я отложила стило и размяла затекшие и перепачканные пальцы. М-да, героем последнего моего рисунка стал Пампуш на Твербуле, очень подходящая для доисторического царя картинка!
   - Ты еще скажи ему, что там на памятнике написано, - меланхолично посоветовала я порядком перетрудившемуся Веньке. Пусть его царь как следует помедитирует над фразой "в мой жестокий век восславил я Свободу", глядишь, местным ребятам полегче жить станет.
   Вместо ответа Венька весьма выразительно на меня взглянул и снова склонился поближе к Иттобаалу, оторопело разглядывавшему мои рисунки.
   - Ну и чумовая ты все-таки, Юлька, - только и сказал он, когда мы окончательно распрощались с нашим спутником и почти приятелем. - Не соскучишься с тобой.
   - А ты что, уже скучать собрался? - привычно парировала я, но Венька только шутливо попытался пободаться со мной лоб в лоб, а потом спохватился и спросил:
   - Слушай, так ты, наверное, голодная?
   - Вообще-то с утра не ела.
   И только тут я заметила, что уже не фигуры зевак закрывают мне свет, а само солнце спряталось за стены домов и наступает вечер. Но толпа тут же расступилась, на стол была с почтительным поклоном поставлена жареная козлятина, и лепешки, и сыр, и вино... начался наш прощальный ужин с Иттобаалом. И в самом деле, было, за что его благодарить.
   Следующим утром, торжественно сообщил мне Венька, нас переправят из островного Тира на материк и в путь отправится наш небольшой караван до города Дана, а это уже страна Израиля. Финикия оказалась не без хороших людей, но... задерживаться в ней мне как-то больше не хотелось. Значит, впереди у нас храм и царь Давид... Интересно, он и вправду такой красавец, как был - то есть будет - у Микеланджело?
   41.
   Вышел спор у Владычицы Библа,
   вышел спор с морским Господином.
   Говорила Владычица Библа
   о величии своем и богатстве,
   о городе и его людях,
   Госпожа - о собственном стаде.
   Хвалилась ты перед миром:
   слава твоя гремит по суше,
   голос твой - на водах многих!
   Отвечал Господин пучины,
   говорил могучий Ямму:
   - Откуда твои силы, о Дева?
   Не от волн ли моих твое богатство?
   Если закипит моя ярость,
   острова мой голос услышат,
   тебе дары они пошлют ли?
   Возмутил Владыка свои волны,
   на воды наслал великий ветер,
   возгремел, воскипел, рязъярился -
   к Библу он отправил Ливьятана!
   Ливьятан - его сотворил ты,
   он твое, о Ямму, порожденье,
   на погибель всем земнородным,
   дабы смертные волю твою знали!
   Зубы его - словно камни,
   хвост его подобен кедру,
   пламя из пасти его пышет,
   а взор его - ужас смертный!
   Из храма Владычицы выходит
   дева, спешит на омовенье,
   двое жрецов с нею вместе,
   трое ее провожают,
   четверо несут и меч, и факел.
   Ливьятан выползает на берег,
   Змей свою пасть раскрывает,
   Чудище пламенем пышет!
   От огня - закипели воды,
   его дыхание людей опалило,
   замертво жрецы тогда пали.
   Лишь один уцелел и спасся,
   вестником в город был отправлен:
   Ливьятан унес деву в бездну,
   юная исчезла в пучине!
   Слово Ямму достигло суши,
   в городе Библе возглашают:
   - Люди, чтите бога моря
   и дары ему приносите.
   Помните буйную его силу,
   знайте, как страшна его ярость -
   если Ямму не издаст повеленья,
   Ливьятан не закроет пасти.
   Молвила Владычица Библа,
   изрекла благое свое слово:
   - Велика твоя мощь, о Ямму,
   повели Ливьятану, о Ямму,
   чтим тебя, Господин моря!
   Голос твой на водах многих,
   повелел ты - и стихли волны,
   Ливьятан тебе покорился,
   но не отрыгнул Змей девы -
   море не отдаст своей жертвы,
   бездна не ведает предела,
   нет из мира мертвых возврата.
   Защити нас, Владычица Библа,
   сохрани свой город и помилуй!
   Не губи нас, морской Владыка,
   мы тебя прославляем и хвалим.
   На улицах наших будет радость,
   процветание в домах наших будет,
   жертвы принесут в наших храмах,
   богов почтим мы и прославим!
  
   Извините, приятели, минутку, минутку, я только хочу задать вам вопрос ... (совр. иврит)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"