Начну как водится издалека - оттуда, откуда я и сам в свое время начинал осознавать все, что хочу вам сейчас поведать. В наше бессердечное время все серьезные теории об обществе начинаются с буквы "I". Это значит, что в основе всего лежит, или стоит, индивид. Т.е. в экономике, например - это обмен индивида с индивидом, в социологии - это взаимодействие индивида с индивидом, в политологии - принуждение индивида индивидом, а в биологии - сами догадаетесь. Индивид - это всегда эгоист. Потому что иначе не бывает - ради кого, кроме себя, ему напрягаться? Возможно в этом - одна из причин, почему современные представления об обществе так напоминают сплошную экономику. Индивид действует ради выгоды и, соответственно, все общество - сплошной взаимовыгодный обмен, включая самые невероятные случаи. Например, семья - взаимовыгодная договоренность, благотворительность - взаимовыгодное улучшение репутации, настроения и перспектив, а любовь взаимовыгодна, потому что каждый получает задаром предмет любви.
Мораль с точки зрения Большой Экономики, разумеется, тоже выгодна. Оказывается быть честной, мирной овцой гораздо лучше, чем вероломным зубастым волком. Наука обьясняет это тем, что волк, если останется волком, поест всех овец и умрет с голоду. Или потому, что овцы разбегуться. Или еще почему. Но так или иначе - верная смерть. Иное дело овцы. Живут мирно, не звереют, наслаждаются взаимной выгодой. А все потому, что овцы - это кооператоры, и значит находятся в постоянном моральном и эволюционном выигрыше. Включая тех, кого сьели.
Идя дальше по этому строго научному пути, ученые стараются отыскать причины всего хорошего в обществе, да и само существование общества, в непреложных законах личного интереса. Люди же эгоисты. Получается пока не очень, но не надо сдаваться, главное, чтобы метод был выбран правильный. Метод методологического индивидуализма. Метод этот говорит на первый взгляд правильную вещь - что индивид есть, его можно увидеть и даже потрогать, если он не против, а вот коллектива - нет. Его не увидешь, а тем более не потрогаешь. Стало быть всякий коллектив - это только сумма индивидов. Вопрос о том, переходит ли сумма в новое качество, метод оставляет в стороне как ненаучный. Ибо научно только то, что можно потрогать.
- Загадка морали
Помимо эволюционной экономики, серьезный вклад в дело морали внесла социальная биология. Давайте и мы оставим в стороне рационального индивида и займемся стадным коллективом. Очень вероятно, что сам коллектив возник из животной эволюции именно так, как предполагают биологи - безжалостные силы эволюции сбили индивидов в стаю и истребили гордых и непонятливых одиночек. Выжили только стадные индивиды. Однако нам важно то, что случилось потом. А потом, с некоторого момента, стадные особи перестали быть индивидами. Момент этот как-то упускается из социально-биологических теорий. Момент, когда стая переступила некий порог и в ней возникло новое качество. Может это было затмение, может просветление, а может - прозрение. Короче, что-то такое, что навсегда отделило человека от индивида, а наше понимание общества - от биологической теории. Что-то такое, после чего выживание и передача своих генов перестали быть единственной заботой человека.
Нет, люди в глубине души остались животными. Хуже того, они даже остались физическими телами. Имеющими вес, плотность и тепло, ощутимое ладонью. И как и физических законов, животных законов эволюции людям до сих пор не избежать. Однако эти животные законы ничего не обьясняют на самом деле. Если они и помогут что-то обьяснить - то самую малость. Да и то, когда она уже совсем не интересна. В самом деле, взять физику. И животные, и камни подчиняются законам физики. Однако только законы физики никогда не смогут обьяснить почему покоящееся тело неожиданно прыгает на дерево. Может кроме физических законов в дело вступает что-то иное? Или вот, почему близкий человек тратит все силы, ухаживая за умирающим. Животное бы наверное давно убежало на зеленую лужайку к водопою. Может кроме выгоды есть еще что-то?
Животные приспосабливаются и выживают. Человек задирает нос и ломает шею. Он может не только воодушевиться на подвиг, но и морально сломаться. Там, где животное будет до последнего царапаться и кусаться, он - покорно ждать своей участи. Обьяснять мораль выживанием, пользой или генами - нелегкий труд. Интересно, как биология обьяснила бы нам то, что человек может отказаться от любой заложенной в нем эволюцией программы? Что он способен действовать как ему надо и как не надо? Причем, в этом "надо" может не фигурировать ни репродуктивный успех, ни материальная прибыль, ни благоприятная репутация. Если ему припрет, никакая программа его не остановит. Он и через совесть переступит. Впрочем, совесть биология тоже вряд ли обьяснит. Как и способность убеждать себя и других в самых нелепых вещах.
- Предел эволюции
Так откуда же в человеке взялся истинный, а не взаимовыгодный, родственный или косвенный альтруизм? Откуда взялся истинный - братско-геройский коллектив, а не расчетливо-кооперативная сумма индивидов? Где эта роковая черта в эволюции? Как она возникла?
Несомненно, ответ должен быть сокрыт в чем-то таком, чего нет ни у одного вида животных, в том, что слишком неестественно и необычно для нашей мирной планеты. Нет друзья, космические пришельцы - это перебор. Мне кажется логичным предположить, что наука, мораль и все остальное чем мы гордимся, возникли когда несчастное эволюционное животное дошло до последней, крайней черты. В конце концов, куда идет эволюция, уже известно - в сторону совершенствования когтей, клыков, жал и вообще способностей убивать. Эволюция - лестница насилия, от невинной амебной водоросли до злобного царя зверей. Человек просто обязан был стать самым сильным и жестоким хищником. И он им стал. Но что дальше? К чему стремиться? Где найти достойного врага на сияющей вершине питательной пирамиды? Единственный ответ, который мы и до сих пор наблюдаем - среди своих же. Борьба за выживание с себеподобными - логичное завершение биологической эволюции, одновременно снабжающее победителей бесконечным источником пищи. Но пища конечно не главное, себя много не сьешь. Иное дело - убивать, чтобы выжить. Убивать просто так. Из любви к искусству. Из идеи прогресса. Из моральных побуждений. И такое мы тоже до сих пор наблюдаем. Так что сомнений нет: от примитивного каннибализма до массового геноцида - вот та область, где биологическая жизнь доходит до собственного отрицания, после чего эволюция неизбежно поворачивает совсем в другую сторону.
Выжить в таких условиях удается совсем не тем, кто выживал раньше. Но как работал этот убийственный механизм, превративший простых эгоистов, ищущих в стае сородичей репродуктивную выгоду, в самоотверженных борцов за чужое семейное счастье?
Мнения на этот счет различаются. Иногда винят обычный естественный отбор, иногда групповой биологический, иногда все валят на культурную, т.е. небиологическую эволюцию. В первом случае альтруисты магическим образом получали репродуктивное преимущество. Например, чем сильнее они жертвовали собой, тем больше это помогало выжить группе, что очень нравилось составляющим ее эгоистам и благодарные эгоисты взамен, очевидно на условиях взаимообразного альтруизма, дарили героям своих жен. Вариант возможный, но маловероятный. Мне пока что-то не доводилось встретить такого эгоиста. Ну, может еще повезет. В случае группового отбора, группы эгоистов вымирали сами собой, а поскольку все живые твари по умолчанию эгоисты, то в условиях всеобщего вымирания, альтруисты просто вынуждены были сохраниться. Ведь загадочные альтруистические мутации, как ни сопротивляйся, периодически происходят, и там где этих мутаций случайным образом оказывалось много, группы выживали. Тут проблема в том, что закрепиться полезные мутации, по понятным причинам, никак не могли - герои неизбежно погибали первыми, а эгоисты сначала выживали, а потом, без героев, обратно погибали. Остается последнее обьяснение - культурная эволюция, с которой все отлично за исключением того, что непонятно откуда взялась сама культура, ведь культура уже предполагает мораль и альтруизм.
- Неестественный отбор
Поэтому, оставим в стороне сотрудничество, благодарность и культуру, и вернемся к насилию, которое остается единственным двигателем прогресса и правдоподобным обьяснением его загадок. Война - насилие в предельной форме. "Предельность" в том, что это насилие - не защита от хищника, не охота за несчастным травоядным и не ритуальная внутривидовая агрессия дабы впечатлить скучающую самку. Это насилие к таким же как ты. Бесцельное, безграничное. И этот факт имеет далеко идущие последствия. Описанное насилие развязывает руки для такого, о чем мирно эволюционирующие животные никогда бы не догадались - для неестественного отбора.
Война на уничтожение требовала крайних жертв. Никакой самолюбивый индивид просто не мог бы спрятаться за чью-то спину и тайком размножиться. Никакая эволюционно-стабильная игровая стратегия не гарантировала бы ему самку и кусок хлеба. Единственную возможную стратегию практиковали самые сильные и смелые - побеждали врага, а затем "побеждали" эгоистичных сородичей. Причем насмерть. Иными словами, выжить среди индивидов имели шанс только те, кто сперва доказал способность идти на крайний риск ради победы. Тоже как бы отбор, но наизнанку. Не мораль получалась от распространения генов альтруистов, а "гены" альтруизма получались от распространения "морали". Искуственные, ненатуральные гены. И жестокая, убийственная мораль. Выживание внутри воюющих групп принципиально отличалось от выживания вольных индивидов - принудительный отказ от эгоизма был его необходимым условием.
Мораль стала требованием искусственной селекции. Люди вывели себя сами. Они создали в рамках коллектива условия при которых приоритет получали жертвенные, альтруистические качества его членов, которые возможно честно появлялись в результате мутаций и прочих биологических чудес. А возможно - и нет. Какая в принципе разница, если иначе не выжить? И чем жестче был гнет насилия, тем у этих невольных альтруистов было больше репродуктивных успехов. Причем, ситуация эта была одинаковой для всех воюющих. Все стаи, племена и народности ныне разделяют одни и те же базовые моральные принципы - взаимопомощь и жертва во имя сородичей. Эта универсальность (в сочетании с живейшим разнообразием во всех других культурных аспектах) только подтверждает, что группового, "культурного" отбора - выживания коллективов с наиболее "моральными" генными традициями - не было и быть не могло. Нельзя же всерьез считать, что те, кто поклонялись Солнцу оказывались приспособленнее тех, кто поклонялся Луне? И небесные светила, и насильственный альтруизм помогали всем без разбора. А уж победы одних коллективов над другими явно были следствием других важных факторов и помимо регулярных жертвоприношений. Мы также можем сказать, что из отмеченной универсальности следует тот отрицаемый многими факт, что все культуры, в общем, морально одинаковы - у всех нас одна общая, вполне обьективная моральная основа, единая стартовая точка. По крайней мере, что касается отношений в коллективе. Это позволяет надеяться, что по мере дальнейшего прогресса мы увидим обьективность морали более отчетливо.
Конечно, может возникнуть вопрос - как же так? Тысячи лет да еще неестественного отбора, который идет на порядки раз быстрее естественного - достаточно сравнить скорость выведения новых сортов микробов и вирусов - а люди все еще совсем не похожи на альтруистов? Более того, альтруизм до сих пор кажется чем-то настолько чужеродным, что требует какого-то обьяснения, в отличии от милого сердцу эгоизма. Ответ в том, что если бы наблюдался чистый искусственный отбор - т.е. эгоистов истребляли бы на корню, а оставляли только альтруистов, - так бы оно и было. Но поскольку люди уже тогда обладали зачатками мозгов, они научились приспосабливаться к этой моральной евгенике. Нет, не обманывая, как можно было бы заключить из теории игр, а по-настоящему стараясь быть хорошими, честно подавляя свои природные задатки. Т.е. распространялись не "гены" альтруизма, которых скорее всего нет в природе, а элементарные мозги. Так генные эгоисты становились культурными альтруистами, а все их эгоистичные гены сохранялись в целости и сохранности и только ждали своего часа, чтобы опять вылезти наружу.
- Война всех против всех
Повторюсь, вероятно биологи правы - дорога к первобытному альтруизму началась давным давно под влиянием естественного отбора. Примитивная животная коммуникация вероятно вытесняла внутривидовую агрессию и помогала строить небольшие дружелюбные стаи. Они вероятно конкурировали между собой за ресурсы, как конкурируют все вокруг. Но как только дело от невинной конкуренции перешло к массовому геноциду, на порядок превосходящего любые жестокости, свойственные миру животных, мысли о взаимной выгоде или индивидуальном успехе стали как-то неуместны. Ситуация принципиально изменилась: коллектив стал не "выгодным", а принудительным. И чем сильнее было насилие между коллективами - тем сильнее насилие внутри. Это нечеловеческое давление, убийство ради убийства, было тем горном, который переплавил эгоистичных стадных животных в самоотверженные первобытные коммуны и породил не просто сотрудничество, а тотальный, железный "альтруизм".
Поэтому друзья, в вашего позволения, я отвлекаюсь от естествознания и опять углубляюсь в занудные отвлеченные размышления.
Исходная модель для морального прогресса - это старая добрая "война всех против всех", за тем исключением, что воюют не люди, а коллективы. Когда боевой единицей в такой войне служит индивид, ситуация становится поистине безвыходной - никакой дальнейший прогресс невозможен. Нет никаких способов прекратить войну, никакой договор не соблюдается, морали нет и ей неоткуда взяться. Однако, когда воюют коллективы, ситуация меняется. Ключ в том, что происходит внутри боевой единицы, а не между ними. Именно потому голый методологический индивид оказывается бесполезным для понимания морали. Человек, как это ни печально, с его руками, ногами и прочими частями - если смотреть с его лучшей, моральной стороны - всего лишь надстройка, приложение в коллективу. Пусть даже этот коллектив невидим и неощутим. Для экономики возможно достаточно одного эгоиста. Но не для нас. Нет никакого высшего императива, божьей моральной искры или абсолютного морального закона, заложеного в одиноком индивиде. Все это заложено в коллективе. Так что давайте начнем наш путь с коллектива, не особо вдаваясь, как получилось, что из гордой самолюбивой амебы возник стадный самоотверженный примат.
2 Первобытный альтруизм
- Коллектив-организм
Итак, современный индивид - даже если он и вправду существует вокруг нас - не сразу стал таким индивидуальным. Давным давно было такое золотое время, когда человеческого индивида еще не было (а животного - уже не было), а был только дружный коллектив. Как раз где-то в самом начале появления человека, который и сам-то появился на свет как "гомо коллективиус" - со множеством рук, ног, голов и сердец. Коллектив жил, думал, работал, размножался. Его члены не воспринимали себя отдельными особями, многие исследователи полагают, что у них даже не было понятия "я". Проверить это конечно затруднительно, но выглядит это правдоподобно по нескольким причинам. Во-1-х, все те, кто начинал думать "я" вместо "мы", без задержки вымирали. Во-2-х, только в коллективе мог зародиться разум, а только разум способен увидеть себя в другом и воскликнуть: "Да это ж я!" Т.е. до всякого "я" уже должно быть "мы". В-3-х, все наши человеческие признаки - разум, речь, религия, интернет и даже сама Большая Наука, имеют не просто коллективную, а прямо таки общественную природу. Они, если задуматься, существуют вне индивида, они, если задуматься, предшествуют ему. Никакой нормальный индивид даже не в состоянии понять, что там у них происходит, в этой науке. В-4-х, самоосознание, самоидентификация всегда требует кого-то еще и чем он опаснее - тем он важнее и нужнее для этой цели. Смертельная вражда очень хорошо помогает осознать разницу между "я" и "ты". Но поскольку человек появился на свет в коллективе, кто-то еще, необходимый для целей идентификации, был не такой же неприметный стадный винтик, прозябающий рядом, а вражеский коллектив, страшнее которого ничего нет и быть не может. Даже до сих пор еще, те, кого мы высокомерно относим к "чужим", выглядят для нас на одно лицо: вот он, атавизм первобытной коллективной идентичности.
Теперь пора приступить к обещанному черчению. Первобытный коллектив, нарисованный нашим воображением, выглядел как на рис 1.1: сплошной равномерный круг - все общее, все как один, большая верная семья. Полная тождественность "я" и "мы". А вокруг, поодаль - и чем дальше, тем лучше - прочие круги, вражеские, "они". Большие и маленькие, все они озабочены одним - как жить дальше. И для этого желательно истребить соседей, пока они не успели истребить нас. В переводе на язык морали, свои - это все хорошее, чужие - все плохое. По отношению к своим человек - полный альтруист, по отношению к тем, другим - полный, до степени животного антагонизма, эгоист (рис 1.2). Иными словами, абстракция "все хорошее" влекла за собой вполне конкретные ценностные ориентиры. Первой ценностью был свой коллектив, члены которого не просто исключались из питательного рациона, но были частью коллективных души и тела.
Если посмотреть на эту жизнь с точки зрения свободы, то ни о какой свободе и речи не шло. И внутри, и снаружи человека поджидал жесткий, хотя по своему и рациональный детерминизм. В таких условиях никакой иной, самостоятельной человеческой индивидуальности просто неоткуда было взяться. Можно сказать, что график на рисунке 1.2 - точная копия души каждого первобытного коллективиста.
Эту стройную картину несколько усложняет стадная иерархия. Конечно, типичный первобытный коллектив не был абсолютно однороден. Силовые возможности его членов были разными и, когда сила - главное человеческое качество, иерархия, вероятно, естественна. С другой стороны, абсолютный альтруизм подразумевает ее избыточность. Когда каждый стремится самоотвержено отдаться общему делу, внутреннее давление излишне и непродуктивно - оно только озлобляет и вносит раскол. Поэтому я склоняюсь к тому мнению, что альтруизм в какой момент - или на какой-то момент - вытеснил природные иерархические задатки в пользу первобытного равенства и сплоченности. Тем более, что и многие находки антропологов упрямо свидетельствуют в пользу существование "золотого" века. Так или иначе, сама по себе иерархия не повод, чтобы ломать нашу концепцию - разбивать коллектив на индивидов и рассматривать их по отдельности. Как раз напротив. Во всяком организме есть разные части - и чтобы он стал единым целым, каждая должна занимать отведенное место. Для концепции важно, что с моральной точки зрения все одинаковы - альтруисты до мозга костей.
- Насильственная мораль
С тех самых пор, еще до зарождения настоящей морали, все первые, самые основные моральные категории оказываются связаны с коллективом, с отношениями между людьми, а не, скажем, с полным брюхом или ясной погодой. Да друзья, не все что приятно или полезно - истинное добро, даже если мы походя именуем сытость и комфорт добром или благом. Напротив, истинное добро иногда требует крайне неприятных жертв. Оно оказывается чем-то абсолютно чужеродным биологическому организму - оно требует задуматься о вечности. Коллектив, в отличии от индивида, потенциально не умирает, и более того, именно это его свойство напрямую связано с добром, напрямую требует принесения жертвы. Умирая во имя коллектива, человек как бы обретает в нем бессмертие. Мораль, стало быть, можно рассматривать как механизм по превращению индивидуальной смерти в коллективную жизнь. Хотя прямо скажем, механизм несовершенный.
Впрочем, я отвлекся. Почему первобытная "мораль" - ненастоящая? Пока люди не свободны, ни альтруизм, ни эгоизм - вовсе не то, что мы имеем в виду под этими словами сейчас. Это лишь их жалкое принудительное подобие. Коллективная мораль, в общем, всегда принудительна. Не будь этого принуждения - что бы осталось от этих коллективистов?
Коллективный "моральный субьект" испытывал два типа принуждения - внешнее и внутреннее. Внешнее просто и понятно - враги были силой, с которой надо было бороться, и коллективное "я" не испытывало по этому поводу никаких сомнений. Внутреннее насилие во имя добра было не столь понятно. С одной стороны внешнее давление вызывало необходимость сплоченности - внутреннее насилие как бы следовало из внешнего. Но и помимо врагов, были причины обьединения - половые инстинкты, добыча пропитания, защита от зверей и сил природы. В единстве заключалась некая общая цель - не только выживания, но и самого процесса жизнедеятельности - не вся же жизнь сводится только к выживанию, хотя в те времена первое очень напоминало второе. Можно сказать, что насилие внутри коллектива было не только необходимым, но и желанным, насколько вообще может быть желанным насилие к самому себе. Это было общее насилие во имя общей цели. В отличии от вполне рационального внешнего насилия - от врагов и к врагам, насилие к самому себе (к своим сородичам), ради себя (ради их самих) - иррационально, оно никак не вытекает из простой логики индивидуального выживания.
Насилие к самому себе отсутствует у животных, и естественно было бы предположить, что оно чревато серьезными последствиями для психики. Какая часть животной природы подвергается насилию? Инстинкт самосохранения. Страх - вот что мешает стать хорошим и достигнуть желанного единения с другими. Преодоление самого сильного инстинкта освобождает человека, позволяет ему бросить вызов самому детерминизму. И как следствие, делает возможным существование не только бессмертия, но и коллектива, его воплощающего. Ибо обьединение во имя борьбы невозможно без морали. Не достаточно ни насилия сородичей, ни осознания причин и следствий. Человек может сколько угодно понимать, что в единстве сила, но чтобы преодолеть свой страх перед превосходящей силой противника, требуется некое иное качество - надо выстоять сначала не физически, а морально. Идеал мужественного одинокого борца с вселенским злом - до сих пор один из самых захватывающих среди всех моральных идеалов. Но в чем смысл подвига? В том, что он подает пример, воодушевляет и обьединяет. А в случае первобытного человека-коллектива - облегчает подражание и отождествление с лучшими. Мораль родилась не как благонравие, любовь к ближнему или щедрость души, а как новая, вполне реальная внутренняя сила, способная противостоять внешнему детерминизму. И как обьединяющая сила, и как способность преодолеть себя, и как общий порыв к самоотречению, она - необходимое условие коллективной борьбы и условие совместного выживания, превращающая группу особей в единое целое.
Этот психический само-усиливающийся процесс преобразует принуждение к себе в внутреннюю свободу. А ее - обратно в принуждение к себе.
- Рационализация иррационального
Но не следует думать, что поскольку понимания оказывается недостаточно, рассудок тут не при чем. Это именно он, в конечном итоге, скрывается за моралью. Просто не все, что мы мыслим, выглядит рационально. Необьяснимость собственного принуждения находит выход в ином способе рационализации - иррациональном. Тем более в то нервное время, время глубокой ломки и полной престройки эгоистичного генного животного.
Всепроникающий страх, поглощавших первобытных людей, - за себя, сородичей, многочисленных детей, оберегаемых всей стаей - воплощался в самых причудливых формах неврозов, а психика искала обьяснения - почему, помимо всего прочего страха, коллектив-организм боится сам себя? Иррациональность самопожертвования естественным образом дополнилась мистическим обьяснением этой потребности. Суеверие - первая попытка зарождающегося разума дать ответ, и чем он был нелепей и красочней - тем оказался убедительней. В новой "парадигме" принуждение к жертве во имя коллектива базировалось на все том же страхе, но его источник теперь обнаружился вовне, приняв форму некой трансцендентной сущности. Страх перед врагом подавлялся более страшным страхом - неведомого. Нечто уму непостижимое и принципиально отвегающее всякую попытку постижения, всемогущее, но справедливое, требующее полного подчинения и поклонения, но при этом милостиво вознаграждающее усердных, воплотилось в понятии... Впрочем, тогда оно было настолько Великим и Ужасным, что не только не имело имени, но и карало всякого, кто имел наглость к нему обратиться. Так возникло "священное" и зародились примитивные верования. Это был первый росток культуры, обосновавший насилие, а заодно и все вокруг, фантастическими мифами и материализовавшийся в самых нелепых тотемах и ритуалах.
Разум смог найти успешно работающий механизм обьяснения морали, механизм, настолько успешный, что его и сейчас невозможно остановить. Вы и сами видите, друзья: это с тех пор "священное" намертво приклеилось к любому долгу, а страх неизбежного наказания за грехи до сих пор остается надежной основой самого мрачного мракобесия. Примитивный, абсолютно иррациональный страх перед могущественными духами, притаившимися под каждым кустом, тоже стал своего рода биологическим наследием, таким же, какое мы наблюдаем в давно одомашненных животных, по прежнему пугающихся всякого шороха. Правда в отличии от животных, страх божественного естественным образом дополняется "любовью" к нему, как способом выпрашивания его милостей. Послушание должно быть искренним и безграничным - до последней мысли и чувства. Только таким обещаны спасение и безмятежный сон праведника.
Сверхестественность и необьяснимость принуждения в качестве побочного эффекта привели к тому, что "право сильного" стало казаться таким же необьяснимым и сверхестественным. Это пробудило иерархические задатки и придало им несколько иной смысл. В животных стаях воля вожака - еще не повод для воодушевления. Однако, чем больше потребность в самоотречении, тем пример вожака становится важнее. Не просто сильнейшие, а уже лучшие, несли больше ответственности и больше рисковали. Вожак стал духовным лидером и образцом для подражания. Так к силовому авторитету добавился моральный, освященный суеверным страхом, что придало небесным нравственным идеалам так необходимое им земное воплощение. Эта моральная узурпация также добавила уважения старшим, а потом и старейшим, что будет понятнее, если учесть, что коллектив был одной большой семьей, а вождь являлся одновременно и главой рода.
Иррациональной была и вся остальная культура. Жизнь внутри первобытного коллектива была не сахар, что знает каждый живший в религиозной коммуне, культовой общине или на худой конец при научном коммунизме. Первоначальное "ядро" культуры было как бы бесструктурным, простым и цельным - полный отказ от своего интереса, взаимозаменяемость, никакой личной жизни. Суровые условия снаружи и полное моральное подавление внутри не давали возможности упорядочить и сбалансировать отношения. Слепое подражание, стадный инстинкт, жесткое соблюдение бессмысленных ритуалов и обычаев, хранимых старшими и вошедших не просто в коллективную привычку, а затвердевших до уровня инстинктов, были единственными правилами поведения. Так надо, потому что так было всегда. Сомнение равнозначно гибели, причем от рук испуганных собратьев. Степень косности иллюстрируется тем, что такая жизнь без всяких изменений протекала аж миллион лет. Разве можно такое представить в наше время, когда все рушится буквально на глазах?
- Мозг
Миллион лет альтруизма необратимо изменил человеческий мозг. Эволюционная теория обьясняет возникновение и быстрый рост мозга необходимостью кооперации ради выживания. Некоторые этологи считают главной задачей быстрорастущего мозга необходимость отличать лгунов от честных кооператоров - конкуренция между теми и другими, то бишь волками и овцами была, так сказать, главным мотором роста. На менее циничный взгляд, все было совсем иначе. Если посмотреть вокруг, то мы увидим, что люди и сейчас не особенно умны в этом отношении. Основная их масса потрясающе наивны и постоянно обманываются. Даже такой, куда более важный чем кооперация, инструмент эволюции, как брак, и то не привел к сколь нибудь заметному улучшению. Для выживания отпрысков критично, если их родители были обмануты. И что мы видим тут? Уж как женщины умны в том, что касается разгадок мужских хитростей, чего стоит только женская интуиция, - и то постоянно прокалываются. А мужчины? Вся их аналитика бессильна против женского коварства. А брак имел в запасе куда больше времени, чем кооперация. Более того - оба пола специализировались в своих распознавательных способностях, что намного эффективнее конкуренции с самим собой.
Мне представляется, что лгуны не имели сколько нибудь серьезных шансов развить свой мозг - еще и сейчас предателей ненавидят сильнее врагов. Борьба велась не слишком мудреными средствами - засады, дубины. Покорение природы тоже еще не стояло на повестке дня - сладить бы с себеподобными. Мне представляется, основным мотором роста мозга и его основной задачей как раз и был честный альтруизм, необходимый для сплочения рядов. Ведь что такое альтруизм на самом деле? Борьба с лгуном и эгоистом - но внутри себя. Замена животного "я", встроенного в гены, на человеческое "мы", встроенное в нечто идеальное, несуществующее; замена своего интереса на полное слияние с коллективом. Это только кажется, что все, что требовалось - слепое и беспрекословное подчинение. Коллектив - не материальная сущность, отдающая четкие команды, одним подчинением тут не обойдешься. Чтобы "материализовать" коллектив, требовались иные способности - понимание коллектива, как самого себя, и поведение самого себя, как требуется коллективу. Суеверие - только одна сторона процесса. Полное умственное единство во всех аспектах - будь то трансцендентные сущности, обряды и традиции, радость любви и победы над врагом, происхождение и судьба - суть коллектива как способа бытия. Создать один большой мозг из многих маленьких - задача нетривиальная. Необходимость материализации коллектива как особой сущности потребовала появления речи и мышления, понимания и предвидения, а также коллективной памяти - возможности накопления и передачи культурной информации между поколениями, того, что зовется общественным сознанием. Материализовался коллектив, таким образом, в голове, что теперь создает определенные сложности индивидуалистам.
Миллион лет альтруизма в мгновение ока перечеркнул миллиард лет предыдущей эволюции. Принудительный отказ от эгоизма, форсированное воплощение себя в других, постоянная иррациональная жертва, непостижимая логически - причины появления не существующей у животных морали, причины того, что мы до сих пор не понимаем, почему другие нам иногда дороже самих себя, откуда взялись эти загадочные нравственные законы, почему они требуют отказа от своего интереса, когда нет никакой ясной цели и нужды в этом. Необьяснимость только подтверждает, что и миллиардный эгоизм, и миллионный альтруизм для нас сегодня одинаково "естественны" - они следствие нашей природы, а не расчета или пришествия неземных сил. По крайней мере, не для всех.
3 Справедливость и нормы
- Разлом альтруизма
Однако ничто не вечно. Миллион лет прошли безвозвратно, а вместе с ними и абсолютный альтруизм. Почему? Время всегда проходит безвозвратно. Что касается альтруизма, развитие мозга и непрерывное тесное взаимодействие в конечном итоге расшатали монолитное "мы". Среди членов коллектива зародилось подозрение в непохожести, отличности их друг от друга. Коммуникация приводит к пониманию не только другого, но и себя. Оказалось, что "мы" порождает "я". Оказалось, что просто жертвовать собой бессмыслено. Ради кого? Чем они лучше? Амебный эгоизм, всегда таящийся в глубине каждой живой твари, перешел в новое качество и проник в мозг. Будучи еще примитивным, разум, однако, уже начал стремиться на волю и отвергать безграничное насилие. В нем возникло робкое чувство "справедливости" - необходимости баланса взаимного давления членов коллектива, необходимости замены беспощадного альтруизма на более взвешенный. Хаотичная жизнь коллектива стала приобретать осмысленный, хотя и не преднамеренный, порядок. Можно сказать, что если взаимодействие в коллективе породило разум, то разум породил нормы взаимодействия. Нормы - это внутренне ощущаемые правила и, следовательно, зачатки справедливости, потому что крайний альтруизм не требует норм. Норма - всегда следствие учета интересов, это всегда какой-то компромисс. И компромисс, в идеале достигнутый не мерянием сил, а пониманием другого, его нужд, потребностей и интересов.
Но это идеал. В начале пути к идеалу нормы, разумеется, опирались на грубую силу, коль скоро сила была единственным понятным языком выражения интересов. Однако результатом норм стало самоограничение, появилось понятие о приемлемости и границах насилия. В условиях тотального насилия, а если брать шире - вообще детерминизма, норма - это всегда ограничение. И оно послужило в этих условиях добрую службу нормам. Их стало легче обосновывать, поскольку сила, как аргумент, стала терять значимость. Вместо силы значимость стали приобретать другие аргументы.
- Появление этики
Следование нормам стало следующим шагом по пути морального прогресса. Жертва перестала быть безграничной, а "бесформенный" альтруизм стал приобретать структуру и смысл. Если абсолютный альтруизм требовал абсоютного принуждения, то для следования нормам имелся не просто эгоистический, а добровольный мотив. Так, вместе с первыми ростками свободы, появились ростки истинного, непринудительного морального поведения. Но это еще не была привычная нам мораль в смысле добровольной жертвы ради ближнего - жертв хватало и насильственных! Пока речь идет только о сопротивлении насилию, о поиске баланса. Можно сказать, что вдобавок к абсолютному альтруизму, на его фоне, стало появляться принципиально новое моральное явление, отталкивающееся и от насильственного альтруизма, и от природного эгоизма. Найденный и выраженный в норме баланс давления членов коллектива - это на самом деле баланс, предоставляющий возможность выбора между двумя непреодолимыми по отдельности и разнонаправленными силами - инстинктивным собственным интересом и принудительным интересом других. До этого исторического момента возможности выбора у человека не существовало, инстинкты и насилие решали все проблемы выбора без участия рассудка. Разум сам создал для себя новую возможность, он породил свободу, еще даже не особо погружаясь в размышления. Из чего пожалуй, какой-нибудь пессимист мог бы сделать вывод, что пресловутый миллион лет на самом деле еще не прошел.
Описанный выбор между двумя силами стал постепенно осознаваться и морально оформляться - как выбор между своим и коллективным интересом, как выбор между старой ценностью коллектива и новой ценностью человека. В силу этого оба варианта выбора были морально оправданы - свой интерес мыслился как справедливость, общий - как благо всех. Так этика, с самого своего рождения стала двоякой, т.е. стремящейся с двух сторон к точке баланса, а вовсе не обслуживащей однонаправленное принуждение к личности во имя общества, как это любят представлять идеологи коллективного счастья.
На рис 1.3. я попытался выразить новое моральное явление визуально - заменой монолита альтруизма ломаной, отражающей слабые попытки движения к эгоизму. Ломаная уже имела свой вид для каждого члена коллектива, поскольку эгоизм все же индивидуален, хотя нормы и общи - эгоизм рождает подобие индивидуальности. Небольшой излом на прямой эгоизма - это моя догадка, что и в отношения к врагам начало проникать что-то нормативное. Например, врагов стали брать в плен и не только сьедать, но и рассматривать, как-то анализировать и, кто знает, видеть в них подобие человеческих существ?
- Ядро и оболочка
Первые моральные нормы скрывались внутри обычаев, бытовых обрядов и еще каких-то практически полезных, несакральных шаблонов поведения, которые впрочем приобретали сакральность вследствии многократного повторения. Это был единственный способ их сохранить в отсутствии не только письменности, но и членораздельного языка. Источником обычаев была память о заметных прошлых событиях, обраставшая вариациями с каждым новым поколением. Способность удержаться в коллективной памяти вероятно и была следствием попадания в точку баланса, устраивающего многих, что вызывало желательность повторений и позволяло в итоге сформироваться норме. Массив традиций таким образом стал наполняться моральным содержанием. Постепенно, с развитием языка, разнообразные традиции, включая стили шкур и сам язык, оформлялись все отчетливее и превращались в символы "мы", а культура стала как бы емкостью, хранящей нормы и отражающей весь путь, пройденный коллективом в процессе упорядочивания внутреннего насилия и противодействия внешнему. События прошлого увековечивались в преданиях и былинах, разукрашивались мифами и легендами. Говорилось в них о великих событиях, богах и героях, которые подавали пример и указывали как жить. Иными словами, устная культурная традиция - не что иное, как оформленная словами мораль.
По мере того как история влачилась своим неторопливым шагом, форма емкости стала отличительной характеристикой каждого коллектива - от племени и общины до этноса и народа, однако узкий набор базовых норм - этическое, ценностное ядро - до сих пор остается более менее сходным. Справедливость универсальна, различаются только степени ее достижения - чем дальше на пути к идеалу продвинулся коллектив, тем он справедливее. Моральный и культурный релятивизм - вещь конечно хорошая, но далекая от реальности. На мой взгляд, господствующий ныне релятивизм - следствие временного морального упадка. Что ж, даже по прямому пути можно идти в двух направлениях. Но если уж так разбираться, во всякой культуре часть ее традиций нынешний просвещенный разум может легко отбросить как милое недоразумение, интересное только дотошным историкам или ярым консерваторам. Лучшая часть воспринимается иначе. Эти правила нельзя нарушать без того, чтобы не причинить кому-то ущерб. И что не удивительно, подобные нормы есть в любой культуре - они в значительной мере инвариантны. Можно провести аналогию с языком. Глубинные моральные "семантические" структуры, на которые наслаивается вся остальная культура, имели достаточно времени, чтобы отложиться в генах, о чем нам напоминают угрызения совести, происходящие помимо нашего желания, в то время как тезаурус и синтаксис всей остальной культуры оказались вне. И там же, в органике, помимо альтруизма и справедливости, зафиксировалась потребность принадлежать родному коллективу - следовать принятым в нем этическим нормам, какими бы своеобразными они не оказались. Быть не только моральным, но и морально-требовательным.
- Источники норм
Итак, члены коллектива постепенно вспомнили о себе и принялись исподволь отстаивать свои интересы. Ущемленный интерес ощущался как ущерб, а первые нормы были запретами на его причинение. Конечно, ущерб в те времена был не тот, что ныне, да и наказание за него тоже. Все было проще и грубее. Сьел чужую жену - смерть. Гнилую часть коллектива проще отрезать, чем лечить. Постепенно наказание, как и ущерб, стало более осмысленным и утонченным. Выбил глаз - выбьют тебе. Так возникли не только табу на поедание чужих жен, но и первый принцип справедливости: равное возмездие.
Однако, если очевидный физический ущерб с вытекающим возмездием прост и понятен, то неясно откуда у альтруистов-коллективистов взялись более интересные интересы? Источников было три.
Во-1-х, интересы неизбежно появляются там, где размер семьи становится чуть больше, чем надо. В маленькой семье все живут одной жизнью, зачем там нормы? Но можно себе представить внутренние трения там, где на несколько матерей приходится несколько отцов и еще больше неизвестно чьих детей. Инстинкт половой "собственности", дремавший миллион лет, неизбежно начал просыпаться и разрывать коллектив. Для воспроизводства нужны двое, для выживание - многие. Это противоречие двигало не только формирование семьи в рамках коллектива, но и формирование норм. Не удивительно, что одни из самых древних моральных норм связаны с половыми отношениями.
Во-2-х, люди покоряли природу, привыкали к труду, накапливали ресурсы. Этот процесс начался сам по себе с совершенствования орудий убийства и постепенно охватил более мирные стороны жизни. Вместе с накоплением ресурсов появилось новое противоречие - как их делить. Если орудия тяготели к личному владению, то пропитание было общим. Если пещера была одна на всех, то семейный угол тяготел к отделению. По мере того, как семья становилась все меньше и обособленнее, коллективная собственность неизбежно подлежала делению и переходу в семейное владение. Все это требовало правил, пусть и примитивно, но справедливых. В свете этого, разве удивительно, что с тех времен справедливость неотделима от собственности?
В-3-х, коллектив неизбежно становился больше. Он рос пропорционально размеру мозга. Питание улучшалось, разум креп, общение углублялось, язык развивался - человек становится умнее и свободнее. Но вражда не позволяла расслабиться. Большой коллектив, с возрастающими взаимными претензиями и разнообразной хозяйственной деятельностью, требовал вдумчивого управления. И чем запутаннее становились отношения, тем острее была необходимость в выработке норм. В некотором смысле, нормы - это клей держащий вместе большой коллектив. Или его скелет. А это, в принципе, удивительно. Удивительно это тем, что если полезность норм в прочих отношениях для выживания сомнительна, нормы в управлении коллективом имели ярко выраженную практическую пользу, что вызвало важные моральные последствия.
- Иерархия
Управление коллективом опиралось на иерархию. Как бы не было теоретически вероятно и мило сердцу всеобщее равенство, в условиях войны оно абсолютно бесперспективно. Эгоистические инстинкты доминирования неизбежно должны были прорезаться сквозь альтруизм, утвердиться в горниле войны и потребовать "легализации". Необходимость узаконивания иерархии была критически важна. Во-1-х, силовое соперничество само по себе требовало правил. Это врагов можно побеждать по полной победы. Среди своих так или иначе должна существовать граница насилия. Во-2-х, в условиях общей полной самоотдачи не только неразумно, но и невозможно практиковать произвол по отношению к нижестоящим - терять тем уже нечего. В-3-х, правильно построенная иерархия не только эффективна, но и позволяет упорядочить процесс передачи управления, что в условиях постоянных военных действий жизненно необходимо.
Нормы иерархии ограничивали злоупотребления и помогали выстраивать силовые взаимоотношения. С правилами, иерархии могли стать устойчивее и мощнее. И они становились. История - это случайности, которые в конце концов выстраиваются в закономерность. Самые способные вожаки, отличавшиеся особым умением побеждать врагов или просто удачей, так или иначе нагибали и соотечественников, подстраивая правила под себя и в результате, с ростом побед и размеров племен, иерархия также неизбежно росла, поскольку в условиях военного времени рядовым бойцам было нечего ей противопоставить.
Будучи полезными практически, нормы иерархического "управления" оказались вредными морально - с нашей, просвещенной точки зрения. Они отразили отвратительные первобытные представления о справедливости: "хорошее" и "ценное" стало все больше ассоциироваться не столько с коллективом, сколько с его верхом, что напрямую следовало из оценки полезности его членов. Иррациональный альтруизм освятил эти нормы и они надолго стали частью моральной традиции. Занимающие верхние этажи теперь законно пользовались дополнительными благами за счет остальных - коллектив расслаивался, но тогда это еще никого особо не волновало. Моральная неразбериха приносила ядовитые плоды. Если сначала прав был тот, кто сильнее, то затем кто хитрее стал прав тоже. В предводители, помимо старейшин и героев, потянулись шаманы и жрецы - все, кому удавалось нагнать священного страха. Вскоре прав стал любой вышестоящий, независимо от того, как он туда попал. Самый же низ иерархии, зарезервированный под пленных рабов, мало отличался от врагов. Этот расклад настолько плох, что даже не заслуживает отдельного рисунка, тем более, что он ничуть не отличается от того же 1.2 или 1.3, если на нем заменить "мы" на "верхние", а "они" на "нижние". Отсутствие отличий символизирует факт, что мораль межколлективных отношений незаметно проникла внутрь коллектива.
Иерархическая моральная ловушка, первородный моральный грех - оформление нормами насилия - вызывает негодование и резонные вопросы. Как этика может оправдывать несправедливость? Где тут универсальное этическое ядро, о котором мы только что говорили? Почему, вместо того, чтобы становиться свободнее и гуманнее, люди строили все более мощные силовые
структуры? Ответ, который мне пришел в голову в том, что поворот к разуму не происходит мгновенно. Это даже не поворот, это - начало новой эволюции - морали. Нормы не просто ограничивают насилие, они дают возможность упорядочить отношения и создать разнообразные социальные структуры. Суть нормы - баланс интересов. Но если война - основное занятие людей, главное, что требуется от норм - помочь противостоять врагу. В таких условиях баланс будет далеко не на первом месте. Если говорить отвлеченно, чтобы управиться с насилием, разуму надо время. Но пока оно неумолимо тикает, движение не останавливается. Как с появлением жизни планеты не замерли в изумлении, так и с появлением разума гены не выстроились по стойке "смирно". Все продолжается как обычно - война идет, насилие не спит. Только время уже тикает иначе в каждой из эволюций - в каждой новой все быстрее. Иерархия - наследие нашей биологии. Неважно, что первородная мораль на ней росла и ее оправдывала, важно, что последующая выросла и отвергает.
- По пути справедливости
Вот этот рост моральных побегов через алфальт насилия мне представляется настоящим, реальным человеческим прогрессом, в отличии от научно-технического, полит-экономического или культурно-эстетического, лежащего как бы на поверхности процесса. Революции случаются быстро и ярко, но истинный прогресс нетороплив и бледен. Его так сразу и не заметишь. В самом деле, как сравнить уровни насилия, терпимости и гуманности? Только покажется, что мы уже не дикари, как глянь - очередная война на горизонте. А честности и порядочности? Только покажется, что мы уже вполне приличные люди, глянь - очередное мошенничество размером в пол мира. А "столкновение" культур? А разрушение семьи? Про современное искусство я уже и не говорю. В общем, непросто, да. Если забежать вперед и очертить контуры процесса, то в целом они выглядят так.
Сначала война была основной деятельностью людей. Победы доставались тем, кто оказывался успешнее в использовании своих и природных возможностей, более организован, больше опирался не на биологию, а на мозги. Способность разума понимать себя и другого способствует усложнению коллектива, разделению функций его членов, распространению нормативно обусловленного поведения. Чем больше внешнее давление, тем сложнее внутренняя структура - внешнее насилие как бы передается внутрь коллектива и уравновешивается там, потому что чем больше норм, тем меньше насилия. Сопротивляясь насилию, разум одновременно преодолевает его - в сложной социальной модели сильнее роль личности и выраженнее потребность в мире. Так рост сложности коллектива ведет к росту свободы, а война - к миру.
Но этот внешне красивый закон на деле вовсе не является законом. На деле мы не видим никакой культурной эволюции: выживания моральных и вымирания диких - все живут одновременно, а если и конкурируют, то вовсе не в морали. Варвары разрушают цивилизации, а за короткими периодами расцвета следуют века мракобесия. Даже напротив. Всякая цивилизация, вкусив малейший глоток свободы, расслабляется и разлагается. Стоит ей только расцвести в одном месте, как со всего мира сбегаются варвары и уничтожают все подчистую. Этика вовсе не гарантирует выживания как таковая, она лишь помогает организовать коллектив, но в войне решающую роль играют и другие вещи - численность, техническое превосходство, настрой и ярость бойцов. Что, однако, мы видим - что если коллективы рождаются и исчезают вместе со своими традиционными культурными оболочками, то моральное ядро - этические идеи, сложившиеся в конкретные социальные модели и нормативные практики, имеют свойство не умирать до конца и частенько переходят от изнеженных побежденных к аскетичным победителям. Как бы ни крепок был варвар, высокая культура рано или поздно берет над ним верх.
Менее захватывающе выглядит трансформация этики в социальные структуры. С ростом количества норм и опыта взаимодействия, физическое принуждение ограничивалось все больше, а моральное из суеверного становилось более осмысленным. Если раньше жизнь коллектива регламентировалась жесткими и бессмысленными традициями, то теперь - все более ясными и взаимоприемлемыми правилами. Рациональные правила не требовали такого наказания отступников и священного ужаса, как в случае иррациональных традиций. Коллектив становился более управляемым, в нем как в остывающем котле, падало давление. Нормы делали поведение членов коллектива предсказуемым. Стало возможным все дальше заглядывать в будущее, планировать совместную деятельность. Росли уровни стабильности и доверия. Люди перестали воевать и принялись за работу. Оформились отношения собственности, право и суд. За ними возникли более продвинутые экономические модели, которые стимулировали производство и материальный прогресс. Производство и торговля подстегнули науку и искусство. Возник интернет и возможность кому не лень писать книжки.
- Двигатель прогресса
В чем механизм движения? В смене норм. Первые нормы фиксировали существовавший уровень тотального насилия. По мере накопления опыта и знаний, нормы плодятся и ограничивают насилие все больше. Возникает противоречие между новыми и старыми нормами. Новая норма - идея о должном и лучшем, старая - та же идея, отжившая свой век. Потребность в постоянной замене двигает процесс. Противоречие как бы расщепляет этику надвое. Консервативная, реакционная, узкая этика - это наследие необходимости, инстинкт выживания. В узком смысле, правильное - то, что соответствует принятой в коллективе норме. Все как заведено испокон веков, никаких вольностей и самодурства. Но действуя только в узком смысле, люди никогда не могли бы найти более справедливые нормы, они застряли бы с теми, которые сложились случайно. Верность традициям, почитание заветов предков и прочей архаики помогает для выживания, но абсолютно бесперспективно, ведь некоторые отклонения от норм, безусловно неправильные в узком смысле, вполне могут оказаться правильны в широком. Передовая, прогрессивная этика - это поиск нового и отказ от того насилия, которое фиксировалось традицией. Однако прогрессивная этика может привести к разрушению общества. Если традиционные нормы сдерживали какое-то насилие, более свободные вполне могут оказаться не способны на это. И тогда мы видим, как мораль разлагается, а для общества наступают темные времена.
Описанный механизм наверняка показался вам каким-то бессильным. Так оно и есть. Противоречие между старым и новым - лишь неизбежное следствие движения вперед, но само движение не имеет определенного механизма. Любой механизм - это законосообразность, но какая законосообразность в желании нового, в идеях? Эволюция морали - это свободное творчество разума, творчество ради самого творчества. В чем практическая польза свободы для выживания? Или справедливости для производительности труда? Это только в курсе научного капитализма можно узнать, что рабский труд проигрывает свободному. В реальности рабский труд куда производительнее. Надо только найти нужные стимулы. Свобода не очень располагает к потоотделению. Сравним тоталитарные и демократические режимы. Что успешнее в случае войны или необходимости рывка вперед? Для выживания в катастрофе? Но в чем же тогда причина движения? Только в том, что люди не хотят жить в рабстве. Просто не хотят и все. Это - единственное, что движет человеческую историю.
К сожалению как отобразить графически этот процесс я не придумал. Возможно, имело бы смысл забежать вперед к рис 1.5, но я и так забежал слишком далеко и пропустил несколько важных пунктов.
4 Расширение коллектива
- От войны к миру
Первый важный пункт - рост размеров коллективов: несмотря на хороший аппетит, люди размножались. Борьба племен не прекращалась ни на минуту и неизбежно приводила к смерти одних и процветанию других. Победители поглощали проигравших и занимали освободившиеся территории. Поглощение происходило не только через поглотительный тракт - добытые в боях женщины, например, представляли собой не только питательную, но и жизненную ценность. Благодаря накоплению этой жизненной силы племена росли в размерах, что приводило к большим изменениям. И вне коллектива, и внутри его наблюдалась вот такая картина (рис 1.4).
Вне коллектива происходил постепный переход к мирному сосуществованию, который мы еще и сейчас кое где можем наблюдать воочию. Большие коллективы трудно победить до конца. Во-1-х, их даже физически истребить затруднительно - кто-то да спасется, тем более что большой коллектив занимает большую территорию, которую нелегко контролировать. Во-2-х, большой враг требует таких же больших сил, но большой коллектив - сложная структура, нормы и управление. В-3-х, большие коллективы менее мобильны, они оседлы, накопили много всякой всячины и им есть что терять. В общем - причин много, а результат один. Племена притирались друг к другу, воинственный каннибальский дух потихоньку испарялся, отношения налаживались, место врагов заняли соседи. Появилась возможность обрабатывать землю и строить храмы. Замаячила перспектива экономики.
Иными словами, там где история учит нас, что открытие земледелия привело к оседлости, миру и культуре, то, что мы знаем о человеческой природе, предполагает иную альтернативу. "Открыть" земледелие не получится в условиях беспрерывной войны, сначала желательно обеспечить хоть какое-то подобие мира, хоть какое постоянное жизненное пространство, пусть временно. Главное, чтобы этого времени хватило на аграрные эксперименты. Только достаточно крупный коллектив может предоставить такую возможность. Чем он больше, тем четче ограничена его территория, тем больше возможностей для наблюдения за почвой и растениями.
Мирное сосуществование предполагало постоянные контакты и взаимное влияние. Бессмысленное насилие и жестокость начали сдавать позиции, нравы становились цивилизованнее и культурнее. Конечно ни о какой торговле, как хотелось бы думать поклонникам рынка, речи пока не шло. Заботы были иные - лишь бы не было войны, она еще была слишком свежа в памяти. Для этого можно было и пожертовать кое-чем, кое-что можно было и так отдать. Вместо торговли появилась экономика, или скорее, культура, подарков. Для начала обменивались самым ценным - женщинами, сочетались браками в знак мира и дружбы. Потом стали дарить подарки попроще, например, рабов - и тоже в знак уважения и дружбы. Но конечно вражда и подозрительность так просто не исчезала. Не правда ли, даже сейчас, если малознакомый дарит что-то ценное, не говоря уж о предложении выдать замуж дочь - это вызывает подозрения?
Так что войны продолжались, хоть и с перерывами. Экономика подарков, так сказать, сочеталась с экономикой войны - ресурсы всегда проще отнять, чем добыть трудом. Постепенно появилась и торговля, но тоже не такая к какой мы привыкли. Первый материальный обмен с целью практической пользы, был не личным, а коллективным - по мере общих потребностей и на основе традиционных обменных эквивалентов. Первой ценностью были рабы, их выкуп из плена выглядит как наиболее разумная цель обмена. Разумеется, ни денег, ни цен, ни тем более рынка не было - а то ведь и обидеть можно, если начать жадничать и торговаться. Внутри тоже все делили по справедливости - под зорким присмотром власти. Можно сказать, вся первобытная "экономика", т.е. распределение ресурсов, целиком базировалась на традиционных моральных нормах.
- Появление морали
Серьезные изменения происходили и внутри коллектива. Большой коллектив неизбежно и постепенное распадается на мелкие - альтруизм физически не может простираться бесконечно. Сначала шло размежевание на крупные роды, кланы, общины. Дальние родственники отдалялись, ближние сближались. Альтруизм становился все более добровольным, а следовательно все более избирательным. Круг "своих" сужался, с ним сужалась общая собственность и общее хозяйство. Появлялись личные отношения в противовес дальним - дружба, семейственность. Коллектив, который некогда был одной большой семьей, стал включать в себя все больше "посторонних", все менее связанных общими предками людей. Как только общие предки окончательно переселились в мифы и легенды, биологические корни близости ужались до совсем близких родственников. Единый коллектив, таким образом, как бы разделялся на макро-коллектив ("общество"), состоящее из посторонних - страну, государство, империю, и микро-коллектив ("общину"), состоящую из близких - клан, род. Идентификация человека становится множественной - он одновременно оказывается членом разных коллективов, что подталкивает его мысли в сторону четкого осознания собственной личности и собственных интересов.
Посторонние - это новый тип людей, не родные и не враги. Отношения с ними требовали новых этических норм, содержащих как минимум альтруизма, так и минимум эгоизма. Как нетрудно догадаться, такие нормы должны были быть более нейтральными, чем нелепые обряды и безоговорочный альтруизм, допустимые среди своих. Нормы поведения в макро коллективе стали рассматриваться все более рационально, самые дикие традиции скропостижно отмирали. Этика стала все явственней проявлять свою холодную, рассудительную сущность. В человеке стал проступать просто человек, а не друг или враг. Я бы даже сказал, стала проступать абстракция человека: человек как нечто универсальное, общее, понятийное, имеющее общую для всех - и своих, и врагов - ценность.
Однако новые нормы появлялись с трудом. Перестройка всегда болезненна. Расползание коллектива приводило к отчуждению, а уплотнение населения приводило к тесноте. Одновременно с честностью и порядочностью, появились ложь, зависть, взаимный альтруизм "ты мне - я тебе" и тому подобная расчетливость, проникающая в отношения некогда близких людей. Явной торговли пока нет, но уже есть подсознательная бухгалтерия: кто кому должен. Чем дальше становятся друг от друга стороны, чем больше коллектив и слабее родственные связи - тем реже люди одаривают, тем чаще обманывают. Зато в самых близких отношениях, напротив, укрепляются взаимные чувства, появляется привязанность и взаимное влечение. Если дальние отношения стали рассматриваться с точки зрения пользы и выгоды, то в ближних становилось все более истинного альтруизма, а в браке - все больше романтики.
Истинный альтруизм, по аналогии с этикой, которую мы обнаружили чуть раньше, это тоже новое моральное явление. Можно предположить, что он появился позже этики, поскольку добровольность уже требует свободного выбора, который мог появиться только после уравновешивания эгоизмом первобытного насильственного альтруизма. (А до того, добровольный альтруизм был не нужен, пока хватало принудительного.) В отличии от этики, которая стремится к балансу, гарантирующего свободу, истинный альтруизм не хочет баланса, он требует жертвы и бежит от свободы в безопасный круг родных. Для ясности, будем далее подразумевать, что мораль (жертвенная, истинная) предполагает добровольный альтруизм, в то время как этика - нейтральность и справедливость.
- Противоречие альтруизма и свободы
Появление ненасильственной, добровольной морали сразу породило большую проблему. Там, где математические теории рисуют, как взаимодействуя друг с другом, свободные рациональные игроки приходят к репутации и доверию, реальность, хоть и нематематическая, рисует прямо противоположное. Нарождающаяся рациональная порядочность и взаимовыгодное сотрудничество, не говоря уж о диких, грабительских формах обмена, противоречат уже существующим коллективными нормам, требующим хоть и сбалансированных, но самоотдачи и бескорыстия. Привычка действовать в своих интересах идет вразрез с альтруистической и иррациональной традицией. Налицо первые проблески знакомого конфуза - все хорошее, что было связано с родным коллективом отчуждается. Не удивительно, что "торговая" психология вызывает в лучшем случае смешанные чувства, а в худшем прочно ассоцируется с обманом, спекуляцией, наживой и мошеничеством, но никак не с доверием и честностью. Если же с чувствами все в порядке, как было у власть имущих, то торговля подданных вызывает серьезное противодействие - от прямых запретов до жесткого регулирования.
Так и жило человечество долгие века, обрекая себя на нищету ради морали. Потому что реальная основа конфуза, конечно, сама мораль. Пока альтруизм был насильственным, нормы служили глубоко моральному делу - разрушали насилие и творили справедливость. Теперь, когда появился иррациональный выбор жертвы, освященный древним магическим духом преодоления страха как наиболее сильного биологического начала, любой другой выбор, а уж тем более такой телесно-материальный как выгода, стал прямо противостоять морали. Появление норм уже не столько служило делу справедливости, сколько противоречило делу добра. В этом противоречии - мировозренческие корни отрицательного отношения к свободе и выгоде, свойственного любым моралистам.
Чтобы формы свободного сотрудничества стали морально приемлемыми, надо было сначала предать забвению существующую мораль и затем с нуля выстраивать абсолютно новые, равноправные отношения; копить собственность, развивать разделение труда и специализацию. Взаимовыгодное сотрудничество требует совершенно других норм - вместо "коллективистской" полунасильственной справедливости, принятой среди своих, нужна чистая этика - нейтральность и беспристрастность, свойственные отношениям с посторонними, категорией людей, которых раньше просто не существовало. Соответственно, не было и не могло существовать ничего подобного такой справедливости. Ей неоткуда было взяться самой по себе. Не было никакого "естественного", "обьективного" процесса, минующего этику и приводящего к свободе, по типу развития производительных сил, производственных отношений, появления прибавочного продукта и еще чего-то столь же невероятного. Тем сложнее была задача первопроходцев - тех, кто пустился в свободное предпринимательство вопреки противодействию духовенства и светской власти, внедряя новые, и по нашим меркам прогрессивные нормы отношений. Эти категории людей, путешествующих за леса и моря и скапливающихся в городах, первоначально образовались благодаря моральному отчуждению и разрыву связей внутри коллектива. Они стали провозвестниками новой выгоды - личной, идущей вразрез с выгодой общины или рода.
Но может быть, что если торговая психология - и сама торговая деятельность - разрушает нормы принятые среди своих, то вероятно, она создает их по отношению к чужим? Проблема тут во-1-х, в том, что первые отношения сотрудничества и взаимности почти наверняка зарождались внутри своего коллектива просто потому, что количество и частота контактов между своими не идет ни в какое сравнение с контактами с чужими. Во-2-х, даже по отношению к чужим превалирующее отношение было не расчетливым, а бескорыстным. Любые мирные отношения всегда выстраивались начиная со взаимных даров, и только потом могли двигаться дальше к расчетам и торговле. Торговля всегда предполагает уже существующий мирный договор, невозможный без моральных оснований.
Таким образом, новые и потенциально справедливые нормы абсолютно точно требовали отказа от морали, а потому дальнейшее разрушение альтруизма вовсе не гарантировало честности и порядочности. Скорее, наоборот. Подразумеваемая аморальность рынка могла привести к аморальности реальной - как обычно делает социальное сознание с социальным бытием. Первые зачатки свободы в лице прогрессивного купечества и ростовщичества имели все шансы принять отвратительные черты беспредельной алчности и безграничной бессовестности.
- Моральные тенденции
Если теперь художественно отобразить зависимость моральных чувств между некими среднеудаленными членами и нечленами коллектива от исторического времени, то мы получим нечто похожее на рис 1.5. Уменьшение накала моральных эмоций отражает не только падение "остроты и силы" взаимодействия из-за увеличивавшегося расстояния внутри коллектива и уменьшавшегося - снаружи, но и тот факт, что человек все менее настойчиво и откровенно проявлял свои предпочтения. Нет, он конечно не становился более равнодушным или аппатичным. Он становился более рассудительным. Откровенный эгоизм осуждался, альтруизм - был неуместен. Моральные принципы получали предпочтение перед голыми эмоциями, привычными коллективистам. Разум все сильнее контролировал чувства.
Изменилось и "качество" морального поведения. Альтруизм из принудительного и сакрального стал осознанным и добровольным, а эгоизм из грубого и животного - расчетливым и хитрым. Эти изменения совпали с ростом свободы и уменьшением насилия в жизни. Поскольку война, как образ жизни, постепенно сходила на нет, слабело и физическое, и моральное насилие - и в отношении врагов, и внутри коллектива. Меньше стала требовательность к людям, появилась терпимость. Нормы разных коллективов взаимообогащались и сближались, становились сложнее и многообразнее. Стало больше возможностей для свободного выбора поведения. Устное художественное творчество дополнилось письменным, а его герои спустились на землю. В центр повествования попал "простой человек", который оказался таким же носителем моральных ценностей, как и его предшественники на небе. Правда попали они в него с неба, что требовало постоянного напоминания, дабы он не слишком заносился. Вымысел стал дополняться размышлениями, появились философы и философия. Тут-то до читающей публики и стало доходить, что человек и его свобода - настоящая ценность, и что насилие - это вовсе не так замечательно, как казалось раньше. Правда читать тогда умели слишком немногие. Основные массы получали свою порцию морального внушения устно - на проповедях.
Является ли отмеченное совпадение между уменьшением накала эмоций и стремлением к свободе случайным? Мне так не кажется. Есть определенная корреляция между степенью эгоизма/альтруизма, практикуемого людьми, и степенью насилия по отношению к другим/самому себе. Эгоизм/альтруизм - это моральная окраска мотивов, проявление морали в действиях, направленных на людей. Поэтому они определенно выливаются в то или иное воздействие, влияние и, следовательно, насилие. Мы можем заключить, что рис 1.5 обнаружил некую эволюционную тенденцию, связывающую моральные чувства и свободу. Свобода стремится привести людей в положение "посторонних", тех, на кого можно не обращать внимания. Посторонний не покушается на других и другие не покушаются на него. Можно сказать - не вызывает никаких чувств, не требует никаких целенаправленных действий. Соответственно, можно сказать, что рис 1.5 показывает рост свободы в обществе, в виде уменьшение отклонения моральных мотивов со временем от точки их "нулевого" баланса, а также рост этичности среднего жителя, следующего нормам, а не подчиняющегося эмоциям.
Однако моральный прогресс не происходит в соответствии с математической формулой. Поиск баланса всегда труден. Поэтому мы можем наблюдать временные отклонения от столбовой дороги прогресса. Например, эгоизм войны может периодически заменяться альтруизмом мира, когда люди задабривают бывших или потенциальных врагов подарками с целью налаживания добрососедских отношений. "Культура подарков" не только уходит корнями в отношения племен, но и проявляется в наше время между государствами в виде Планов Маршала или гуманитарной помощи. Кривая альтруизма, со своей стороны, тоже способна пересечь точку баланса и уйти вниз, если условия в коллективе становятся невыносимыми. Но об этом явлении мы поговорим чуть позже.
- Еще чертежи
Динамику норм в расширяющемся коллективе для полноты картины тоже можно изобразить, рис.1.6. Исходное состояние первобытного жестко-коллективистского общества выглядит как массив суровых альтруистических традиций, скрывающих случайно найденные нормы. Постепенно традиции уступают место нормам, установленным и следуемым осознанно, нормы как бы освобождаются от груза случайного и становятся тем, что они есть на самом деле - идеями. Тут надо отметить несколько важных деталей. Во-1-х, больший коллектив означает больший пласт накопленной культуры, большее количество традиций, и вытекающую большую своеобразность каждого человека, просто физически не способного знать их все. Общих традиций становится меньше - в этом, собственно и заключается понятие чужеродности, с чужими меньше традиционно общего и больше формально нормативного. Большой коллектив приобретает черты космополитичности и мультикультурности. Поэтому, во-2-х, общие нормы унифицируются, становятся более обьективными, не зависящими от исторических казусов и личных пристрастий, приближаются к универсальному этическому ядру. Иначе коллектив просто не получится. В-3-х, этот процесс демонстрирует "перемешивание" коллектива, увеличение числа контактов между посторонними членами общества, превращение норм в формальное право. В-4-х, чертеж отражает превращение жесткого насильственного коллектива в гибкое динамичное общество, где быстро создаются новые структуры и институты, отвечающие требованиям времени. И самое главное, в-5-х, увеличение количества норм - это ослабление произвола, укрепление законности и рост свободы.
С другой стороны, среди уменьшающегося числа членов ближайшего круга, традиции также исчезают, но уже не заменяясь ничем - какие счеты между своими? Чем ближе люди, тем терпимее они относятся друг к другу, тем больше склонны прощать, тем неуместнее формальности. Если раньше в больших семьях существовали обряды и правила, то чем романтичнее и искреннее отношения, тем нужда в этом меньше, что, конечно, опять увеличивает свободу. Таким образом, мы наблюдаем еще одну тенденцию - замену культурного мнообразия этической унификацией на основе универсально справедливых норм, ведущую, вне всякого сомнения, к свободе.
Моральный профиль какого-нибудь типичного представителя нового коллектива выглядит как на рис.1.7. На нем отчетливо просматривается начавшееся размежевание морали и этики. Первая тяготеет влево, к своим, вторая - к центру. Новый профиль отражает начало важного систематического процесса, изображенного на рис.1.8. и получившегося из рис.1.3 под прессом прогресса с рис.1.5. Изломы в монолитах моральных эмоций, под действием пресса, углубляются и сдвигаются к центру - в прослойку "посторонних". Эта постоянно растущая прослойка - потенциальные партнеры для нормальных экономических, и будем верить, когда-нибудь справедливых отношений. Строго говоря, картинка не должна быть симметричной, из-за превалирования в "посторонних" бывших "своих" и разной силы эмоций, но симметричная она выглядет элегантней.
- Мирный договор
Тем временем война между коллективами, как и следовало ожидать, окончательно выдохлась. Почему? Есть несколько предположений. Во-1-х, возможно главную роль сыграли условия, о которых мы говорили выше. Т.е. все как-то случилось само собой, естественным путем. Однако, не далее, как полвека назад мы наблюдали настолько яростное кровопролитие, что сложности управления, общее ожирение и т.п. как-то невяжутся с результатом - миллионами убитых. Нет, с управлением у них все нормально.
В-2-х, могут быть правы те, кто утверждает, что мирный договор - это всего лишь следствие рационального расчета. Просто бывает выгоднее договориться, чем воевать. Насилие менее эффективно. Или более, как получится. Действительно, если посмотреть например на международную торговлю - так это ж просто торговая война. Чистый расчет. А бывает и грязный, когда можно войсками помочь. Правдоподобно. Но проблема с чистым расчетом в том, что никакой договор не будет соблюдаться. Зачем? Кому нужно международное право, когда оно невыгодно?
В-3-х, возможен вариант, когда жизнью правит математика. Своего рода математически детерминированный альтруизм. Схема возникновения сотрудничества тут описывается теорией игр, если считать игроками коллективы и принять некоторые допущения, например, что коллективы однородны и не подвержены влиянию иррациональных эгоистичных "элит". Во-1-х, соседи вечны, на другую планету они не улетят, им при всем желании не удастся скрыть "репутацию" и избежать наказания, во-2-х, временные предпочтения крупного коллектива практически постоянны, в-3-х, их внутренняя политическая кухня доступна анализу и пониманию. Тоже правдоподобно, но что, например, мешает сильному нагнуть слабого. Ведь игроки явно в разных весовых категориях?
Остается единственный ответ: люди стали настолько моральны, что возлюбили мир. Об этом и рис 1.5 говорит. Насилие перестало восприниматься как должное: никто не только не хочет умирать, но и убивать. Именно широкое возмущение народных масс кровавыми результатами мировых войн, открывших за лицами врагов таких же людей, вызвало к жизни пацифизм, международные организации и неожиданное прозрение политиков. Разве дело в выгоде?! Моральный прогресс достиг критической массы: поголовная грамотность и идеи свободы - вот причины мира. Даже торговые договора потихоньку начинают опираться не только на аморальную основу взаимовыгодности, но и на моральную - равноправия.
Этот блестящий результат стал следствием описанных выше долгих, многовековых процессов внутри коллектива. Родовые структуры размывались, семьи уменьшались и укреплялись, превращались в основную хозяйственную ячейку, в которой укреплялся ранний индивидуализм. Индивид накапливал знания и навыки, сотрудничал и специализировался. С развитием культуры росла уникальность личности и ее ценность, отличная от силовой. Появилась потребность в свободной торговле, личной выгоде и автономной морали. "Я" стало таким же важным, как и "мы".
5. Расслоение коллектива
- Власть как родня
Второй важный пункт, который я проспустил в спешке к будущему - изменения иерархии. Параллельно расширению коллектива по горизонтали, шло расслоение по вертикали - большой и сильный коллектив требовал новых схем управления и соответствующих норм. Одни роды оказывались ближе к вершине, накапливая собственность, власть и моральный авторитет, другие навсегда оставались внизу, подпирая растущую вверх пирамиду. Появилась система общественного "разделения труда" - система сословий, где властное (и имущественное) положение соответствовало происхождению. Как обстояло дело с отвратительным моральным оправданием иерархии? Плохо. Власть предержащие по-прежнему внушали священный трепет, верность и преданность, их ставили куда-то на уровень богов, им угождали. Те, кто стоял ниже, по-прежнему вызывали презение и "законное", т.е. морально оправданное, желание содрать с них что-то полезное. Сама иерархия рассматривалась как богом данная, вечная и абсолютно правильная. Однако появились первые проблески надежды. Противоречие этой иерархической, одновременно и верноподданической, и эксплуататорской морали элементарной, как бы мы сейчас сказали, справедливости, не могло рано или поздно не проявиться, что привело к определенной моральной динамике.
Первый ее процесс - монолитный альтруизм к верхним "расслаивается". Бескрайнее уважение и безмерное достоинство, которое когда-то были привелегией самой верхушки, стали постепенно спускаться вниз, охватывая все больше уровней и задерживаясь на каждом в виде своей порции сословной "чести". Каждый становился ценен и достоин уважения соответственно его месту на лестнице. Второй процесс - альтруизм дополняется эгоизмом, особенно по отношению к непосредственным "начальникам". Этот эгоизм собственно и ответственнен за истребование каждым сословием своей доли уважения. Почитание старших сопровождается эгоистичным требованием покровительства, помощи и защиты. Нормы межсословных отношений все больше напоминают подобие договора, но договора все еще неравноправного, продолжающего патриархальную традицию отношений в большой семье: господин по прежнему - отец слугам, генерал - солдатам, мастер - подмастерьям, а царь батюшка - вообще всем. Не отстают святые и духовные отцы, а также королевы-матери и императрицы-матушки.
Изобразим схематически, по аналогии с горизонтальным разрезом коллектива, моральные чувства в его вертикальном разрезе (рис.1.9, прерывистая линия). Конечно, может показаться, что называть альтруизмом поклонение власти как-то неловко или неуместно, но по сути это именно альтруизм: пренебрежение своими интересами и материальные уступки чужим людям. История показывает, что общество устойчиво тогда, когда поборы с нижестоящих не превышают предел, допускаемый этикой. Перегиб чреват бунтом и поиском нового баланса. Наоборот, в состоянии равновесия поборы воспринимаются как должное: жертва, если она материально приемлема, становится и морально приемлемой. Конечно, в случае власти, граница, отделяющая принуждение от добровольности, не очень определена. Но это лишь следствие того, что альтруизм по отношению к родной власти всегда имел насильственные корни. Его можно назвать "привычным альтруизмом", ибо для человека морально приемлемым становится то, что привычно.
Артефакты такого альтруизма мы можем наблюдать до сих пор. Люди, особенно оказавшиеся внизу социальной лестницы, охотно преклоняются перед знаменитыми, высокопоставленными и богатыми, подражают им, они порой готовы идти на жертвы ради их милостивого внимания и близости к телу. Аналогия между рисунками 1.9 и 1.8 только подчеркивает - люди воспринимают тех, кто обладает высшим социальным статусом не просто как моральные примеры и авторитеты, но как близких, почти членов семьи. И наоборот, те, кто оказался в самом низу, при всем современном демократизме, никак не помещаются на один моральный уровень. Даже если внешне это прикрыто вежливостью, моральные эмоции вызываемые бродягами, наркоманами, проститутками и прочими "падшими", редко бывают положительными. Все еще сильна корреляция между статусом и уважением, достоинство человека все еще оказывается привязанным к богатству, известности и даже происхождению.
Склонность к покорности и помыканию не выдавливается так просто. Уже морально зрелые люди, вполне контролирующие свои эмоции и воспринимающие других как равных, легко поддаются давлению начальства, особенно если ему открыто подчиняются другие. Вызывает широкое возмущение феномен превращения личности в служивую "пешку", готовую выполнять любое злодеяние, если высший по рангу принимает на себя ответственность. И конечно, можно без конца распространяться о том, что творит с вроде бы приличным человеком власть, но я и так слишком отвлекся. В общем, иерархия еще настолько в крови, что одолевают сомнения - сможет ли человечество преодолеть ее? Но возьмите детей. Они растут под постоянным давлением, в подчинении авторитету. И сначала в детском поведении нет никаких признаков будущей самостоятельности. Однако проходит совсем немного времени - и они уже родителями командуют. Так что все еще впереди.
- От сословий к равенству
И мораль, и этика родились из сопротивления насилию. Естественно поэтому, что внешние условия не могли не оказывать влияния на то, что происходило внутри коллектива. Терпимость к насилию в коллективе зависит от уровня насилия вне его - сильной иерархии нужен сильный внешний враг. Что случится, если врага больше нет? Этика взбунтуется и коллектив рискует распасться. В физических терминах, если насилие внутри коллектива будет больше насилия снаружи - коллектива не будет. Вот почему когда война заменяется мирным сосуществованием, иерархия разрушается под давлением справедливости - этика оценивает всякое иерархическое насилие как чрезмерное.
Как это происходило в жизни? С ростом населения росла и специализация, иерархия усложнялась, расширялась, а то и распадалась на несколько конкурирующих ветвей. Посередине моральной картины мы наблюдаем изменения, схожие с теми, что произошли в процессе горизонтального расширения коллектива. Чем выше иерархия, чем дальше друг от друга крайние уровни, но тем относительно ближе соседние. В свою очередь расширение уровней привело к отчуждению на каждом из них. Кроме того, родовые структуры, особенно внизу, в самом многочисленном месте иерархии, стали разрушаться и заменяться классами. Класс - это часть социальной структуры, обьединяющая людей, не связанных ни происхождением, ни родственными узами, но и не являющихся антагонистами и врагами. Они не разделяют жертвенную мораль, но им и не надо враждовать. Это - посторонние: люди, "морально" равные, обладатели такого же достоинства, такие же. Таким образом, сначала на уровне сословий, а затем и между ними появляются реальные возможности для равноправия и сотрудничества. Соответственно, рождаются нейтральные нормы взаимодействия, не перекошенные в сторону альтруизма или эгоизма, милости или долга: сперва это кодексы корпоративного поведения - воинские, княжеские, гусарские, купеческие, цеховые и т.п., а затем и внесословное право, гражданское и торговое, вершиной чего стало право частной собственности и лучшие образцы буржуазной морали. На мой взгляд, именно многажды оплеванные моральные ценности буржуа, позволившие в условиях сословного гнета создать первые свободные капиталистические предприятия, основанные на честности и трудолюбии, а не на государственной поддержке - наивысшая достигнутая пока моральная точка человечества.
Расшатывание иерархической морали обостряет межсословные отношения, которые приобретают определенное сходство с враждой коллективов, чему также способствует тотальная и беззастенчивая эксплуатация. Человек все сильнее ассоциирует себя со своим классом - появляется классовое самосознание и ненависть к "чужим". Расшатывается религиозное мировозрение, появляются альтернативные пророки, гуманисты и утописты. Не отстает и философия, наконец прочно вставшая на платформу прав простого человека. Отдельная роль, усугубленная ростом грамотности населения, принадлежит художественному творчеству. Оно становится реалистичным и одновременно сплошь вымышленным, доведенным до крайности. Мастера слова используют вымысел, чтобы показать всю сложность человеческих отношений, обострить моральный конфликт и в конце концов поставить жирную точку в дискуссии о том, что так жить нельзя. Повествование - от текстового до изобразительного - превращается в моральное исследованием. Нельзя не сказать и о науке. Понимание роли норм в обществе привело к пересмотру главного суеверия. Если даже у людей не все сводится к произволу, значит и природа - это не прихоти богов, а законы, которые только и ждут, чтобы их открыли. Закон, а не традиция или вера, становится целью морального и интеллектуального познания.
Таким образом, ядро культуры кипит возмущением, выливаясь в широкие культурные массы и ведя дело к отказу от насилия, освященного религией и традициями. Выветривание из голов мифов с суевериями и расширение прослойки посторонних на одном уровне оказывает влияние на отношение к иерархии вообще - она наконец перестает вызывать какие-либо сакральные чувства. Моральное основание иерархии заменяется моральными идеалами, все больше напоминающими равноправный договор. Появляется автономная этика свободного человека, требующая возможности свободного передвижения по иерархии - т.е. новые нормы ее построения, более справедливые. В отсутствии этой возможности, имущественное неравенство, а затем и богатство вообще, все больше воспринимается как морально недостойное, неправедное. Вместо этого начинает расти ценность продуктивной деятельности и порицание праздности. Уважение к людям все больше базируется на трудовых, творческих и профессиональных успехах, а не на происхождении или размере банковского счета. С ростом уровня образования и карьеры, растет ответственность, авторитет и моральные требования к человеку. Вот-вот наступят времена, когда быть богатым станет по настоящему некрасиво.
И вот - ура! - справедливость все больше воспринимается как полное моральное равенство, требующее уничтожения любой иерархии. Кривая на рис1.9 становится почти горизонтальной. Ценность коллектива, когда-то сосредоточившаяся на вершине иерархии, а затем стекшая на ее нижние этажи, наконец накрывает поровну всех: каждый достоин уважения просто как личность. Эта динамика подтверждает универсальность справедливости и обьективность нашего подхода к универсальности, потому что конечная причина этих изменений - рост взаимопонимания между людьми. Мы видим тут как преодолеваются биологические иерархические механизмы, которые принципиально противоречат свободе. Несмотря на то, что за долгое биологическое время преклонение перед силой успело отложиться в гены, а за период первобытного почитания "богоизбранных" успело превратиться в пресмыкание, разум оказывается способен на освобождение от всего этого груза.
- Роль благосостояния
Моральное равенство и вытекающие нормы сделали возможным торговлю и производство, инновации и исследования. Жить стало легче, жить стало богатей. Но не перепутана ли здесь причина и следствие? Может, все наоборот? Неспроста так многих привлекает идея экономического или технологического детерминизма - научно-технический прогресс, который происходит как бы сам собой, ведет к росту производительных сил и общество послушно подстраивает свои институты под требования всемогущей экономики? Иными словами, может это исследования привели к инновациям, те - к производству, то - к торговле, та - к праву, а то - к этике? Разумеется нет. Этика не вытекает из права, потому что этика не появляется из-под палки. Право не вытекает из торговли, потому что торговля без права, хотя бы нефорального, невозможна. Торговля не вытекает из производства, потому что производить, уже не имея возможности продавать, бессмыслено. И наконец, изобретать то, что не может быть примененным, незачем. Ну, а творчество без свободы невозможно, это знает каждый. Вся изобретения делались свободными и хоть немного образованными людьми.
Но эта очевидная логика, однако, оставляет открытым вопрос - а не влияет ли материальный прогресс и рост благосостояния в свою очередь на развитие этики? И да, и нет. Во-1-х, очевидно, что нищета и отсутствие самого необходимого никак не способствуют этике. Нищета может способствовать морали - сплоченности членов группы, взаимопомощи и групповщине. Причем морали, возможно, и принудительной. Но явно не этике - голодный человек не помышляет о свободе. Тогда может, в противоположность нищете, благополучие помогает этике? Действительно, обеспеченные люди менее зависимы от соседей, друзей и общины. И если в этих условиях коллективистская мораль никому больше не мешает, то наверное улучшаются этические нормы? Но на самом деле - кто защитит богатых? Кто сохранит их собственность? Обеспеченность сама по себе никакой роли не играет, вся она - лишь следствие устоявшихся норм, возможности безнаказанно копить и жиреть. Богатый на самом деле сильнее зависит от коллектива, чем бедный - он не только рискует умереть с голоду, но и потерять свои накопления! Вот почему богатый не рвется к свободе, а льнет к власти и задабривает бедных. Неравенство не может быть источником этики.