Аннотация: Путаные мысли отчаявшегося человека, которому жизнь не нужна.
Холодный ветер кружил снежинки в диком хороводе. Голова стала тяжела от тягостных мыслей. Никогда раньше я не думал столько о смерти. Умирающий мир был переполнен полумертвыми людьми, которые пытались что-то делать. Но все тщетно, все вы умрете, и будете гнить, разлагаться и вонять в могилах. Черви будут пожирать вашу плоть, а на поверхности будут плакать ваши друзья и смеяться ваши враги. По большому счету всем будет плевать на мертвого дурака, спящего в могиле. Сначала забудут твое лицо потом твое имя, а после о тебе не будут вспоминать вообще.
Ветер злобно трясет ветви деревьев. Она умерла.
-Я целый день думала...
-О чем?
-О тебе... о твоем... ну ты знаешь чего я хочу...
-Ясно, ну тогда раздевайся.
Мне она была небезразлична. Но понял я это только сейчас. Я любил ее и ненавидел, балансируя между крайностей, я жил с ней или ради нее. Мне нравилась ее беззащитность, наивность, но не глупость. Она была для меня создана, я любил ей во всем помогать, ухаживал за ней. Зачем она это сделала?
Стоя на общем балконе, на двенадцатом этаже я плевал вниз, на прохожих. Я наблюдал за городом, где все мертво. Разрушенные детские площадки, изрисованные стены домов, грязные крыши, висящие провода, трубы коптящие небо. Какой унылый пейзаж.
Открылась скрипучая дверь и на балкон вышла девочка. Она взглянула на меня и стала перелезать через ограду. Интересно было бы увидеть ее размозженный труп. Девочка закинула одну ногу на ограждение. Но я схватил ее и изо всех сил и отдернул от пропасти. Я так сильно сжал ее в объятиях, что она не могла пошевелиться. Она лишь плакала у меня на груди. Ее слезы промочили мою рубашку.
Сидя на старой лавочке, я глядел на кладбище. Пьяные оградки, покосившиеся надгробия и кресты, склепы, где лежат многие поколения вымерших ныне семей. Из некоторых особенно старых могил росли деревья, они пустили свои корни глубоко, оплели ими мертвые тела. Я сидел посреди чумазого некрополиса и думал о ней. Она была еще так молода. Я снял перчатку и протер надпись, выбитую на надгробной плите. Надпись гласила: "Она хотела этого, но боялась быть одной."
Да, она боялась быть одной, ее это угнетало.
Таким людям как она очень сложно. Отрицая эту реальность, они защищаются. Ей не нравился этот мир, и она придумала свой мир, свою небольшую, уютную вселенную. Ее внутренний мир казался ей богаче чем то, что на поверхности. Она мертва и виноват в этом я. Я сломал ее мир, разрушил его. Хотя мне не хотелось этого, я лишь хотел, чтобы она жила и была рядом со мной.
Я встал и пошел прочь. Меня изматывает снежная буря. Снег хрустит под ногами.
Она подняла с пола джинсы и достала из заднего кармана мятую пачку сигарет. Прикурила одну сигарету, затянулась и выпустила дым. Я вдохнул табачный дым и коснулся ее брови большим пальцем правой руки. Мне просто было приятно прикасаться к ее лицу. На ее левом виске был шрам от ожога. Она не рассказывала, где так обожглась. Мы сидели в постели и молча смотрели друг на друга. Ее тело просто излучает тепло. Она вспотела, в комнате душно, и сигаретный дым повис под потолком. По полу разбросана наша одежда, мы раздевались в спешке. Она поцеловала меня в подбородок и сказала:
-Хочешь еще...
Кладбище тихое доброе место. Я прошел мимо крематория. Труба из красного кирпича возвышалась надо мной. Здесь пахнет смертью, снег пропитан темными воспоминаниями. Хмурое небо опустилось еще ниже, рано или поздно оно меня раздавит...
Старый бомж спросил меня:
-Вы не подскажете, как пройти в библиотеку?
Я не знал, поэтому не смог ему помочь. Старик развернулся и пошел дальше. Я смотрел ему вслед. За ним бежал пес, собачья жизнь гораздо комфортнее, чем у человека. Собаке не нужно то, что нужно человеку. Ее потребности меньше, она не обуреваема теми страстями, которыми терзаются люди.
Меня ждет моя любимая дома...
Она забеременела, я так рад. Но она что-то повесила нос. Я уже предвкушал то, как мы будем воспитывать ребенка. Он вырастет и будет похож на нас, но только лучше. И это обязательно будет мальчик. Она сказала, что не хочет ребенка. Ей он был не нужен, но я уговорил ее не делать аборт. Я сказал, что аборт при первой беременности может сказаться на ее дальнейшей жизни. Да, это была бы психологическая травма, которую ее, и без того шаткий рассудок не выдержал бы.
Однажды я увидел, как какой-то парнишка обнял ее за талию. Я сломал его руку. Она принадлежит только мне, она моя. Никто не в праве прикасаться к ней, ее тело и душа созданы только для меня. Приятное чувство обладания ею, нежный поцелуй на ее щеке...
Я пошел навестить нашего ребенка. Она не пошла со мной, ей он был безразличен. Я ненавидел ее за это.
В сером потрепанном временем здании, я слушал стоны, перемешанные с детским смехом. Нянечка проводила меня в палату. Там было кроватей двадцать. Несколько детей с синдромом Дауна лежали неподвижно словно мертвецы. От них плохо пахло, видимо они описались, а нянечки не поменяли им постель. Эти дети лежат и заживо гниют. Еще несколько детей собрались возле стены и бились головой об нее. Нянечка пояснила, что у них расстройство рассудка такое сильное, что они даже не понимают, что происходит вокруг. Они находились в постоянной депрессии.
Наткинг Коул. Его голос я так хорошо помню: "When I fall in love..."
Ее тело другое не такое как у всех. Ее плоть чувствительнее, ее разум туманнее, ее прикосновения необыкновенны, мне приятно ощущать ее дыхание возле моего уха.
Она совсем не глупа. Она замкнута, впечатлительна, но не глупа. У нее вызывает восторг все новое, все, что выходит за стандартные рамки обыденности. Правда восторг вскоре сменяется уныньем и полным погружением в себя. О чем она думает в эти минуты?
Мир казался ей чужим и холодным. Но все для нее было ново, она как ребенок открывала для себя мир. Мир без красок, серый и убогий. Я уже не мог открыть для себя мир, у меня на любой счет уже сложилось мнение. Обо всем я судил уже в сравнении с чем-то. Для нее еще было все не так упорядочено.
Я лежал на кровати один, смотрел в потолок и слушал. Я слушал, как гудит холодильник, как бегают мыши между перекрытиями. Ну почему холодильник так гудит, его движок сводит меня с ума. Ее больше нет, она оставила меня.
Нянечка сказала: "Такое часто случается, когда рожает подросток." Я взглянул на маленькое живое существо, которое шевелило руками и ногами. Это уродливое создание мой сын, наш сын. Я, увидев его, хотел закричать, но лишь открыл рот, из моей глотки не было исторгнуто ни одного звука.
Мне так одиноко. Кругом многомиллионный город, но нет ни одного человека, с которым можно поговорить. Все люди словно рыбы. Они открывают рот, но звуков не исходит.
Я вынырнул. Не могу даже утопиться в ванне. Лампочка тускло светила, а я лежал в одежде в наполненной ванне. Из крана капала ржавая вода.
Войдя, домой я увидел капли крови на полу. Капли начинались на кухне и вели в спальню. Я вбежал в спальню. Она лежала в кровати, белое постельное белье было перемазано кровью. Почти без сознания она лежала голая и вся в собственной крови. Хорошо, что она не знала, как правильно вскрывать вены, поэтому она просто потеряла немного крови. Я лег рядом с ней, обнял ее и заплакал. Она посмотрела на меня полузакрытыми глазами.
Ее правая рука держала левое запястье, маленький надрез покрылся корочкой, кровь уже остановилась. Мне необходимо было что-то изменить, чтобы вернуть ей любовь к жизни.
Тяжелые роды. Из-за того, что у нее был недостаточно широкий таз, произошел разрыв влагалища. Поэтому пришлось делать кесарево сечение, чтобы извлечь дитя. Ей под анестезией накладывали швы, весь стол был залит кровью. Чудом ее удалось спасти, ребенок был жив, но меня не пустили ни к нему, ни к ней.
Туман опустился на город. Я брел просто так, куда глаза глядят. Кругом множество людей, но я от них оградился невидимой стеной. Я одинок. Сейчас мне больно от этого одиночества в толпе. Я не уверен в своих действиях, мне страшно. Я вижу всех, а меня никто не замечает.
Она не умела целоваться, пришлось ее учить. Она лишь касалась моих губ своими. После долгого поцелуя она сказала:
-Все будто в тумане...
-Да, в этом тумане можно даже заблудиться.
Зимой мы лепили снеговика, потом кидались снежками. Она не надела шапку и перчатки, поэтому простудилась. А я заразился от нее.
Мы вдвоем сидели на диване перед телевизором. Вокруг были горы использованных одноразовых носовых платков. У нее был жар, от чего она была еще горячее.
Наш ребенок умер. Он не выдержал того груза, который навалился на него из окружающего мира. Я даже не знаю, где он похоронен. Таких детей, забытых и брошенных, хоронят в мешках.
Мне пришло письмо. От нее. Но ведь она умерла, как такое может быть. Там написано:
" Прости любимый, я мертва и не могу с тобой говорить сейчас. Поэтому я ришила написать это письмо. Я не могу больше жить я этого не достойна. Слишком много плохих вещей я совершила за свою короткую жизнь. Надеюсь ты меня простишь."
Это письмо она видимо послала по почте, когда перерезала себе вены. Все письмо было заляпано кровью. Письмо дошло только сейчас, когда она действительно умерла. "Плохие вещи", что же это?
Мне в лицо дул ветер, я стоял на скале. Серые острые скалы огрызались на море. А море билось о них, громыхая. Внизу на камнях лежала она, та, ради которой я жил.
Кому-то могло бы показаться, что я управляю ей. Но все было совсем наоборот, я выполнял любой ее каприз.
А она отплачивала мне своей любовью. Мне ничего не нужно было кроме ее нежности. Я ничего не требовал от нее, только любовь и все.
Я носился вокруг палаты, где она лежит. Ее еле откачали, ей сделали промывание желудка, но последствия для организма точно есть. Сколько же она съела разных таблеток.
Да мои подозрения подтвердились, врач сказал, что из-за передозировки психотропных веществ, она навсегда потеряет рассудок. Ее будут мучить страхи, галлюцинации, у нее будет куча разного рода сумасшедших мыслей, но сказать она вряд ли сможет что-то. Мне придется за ней ухаживать.
Я положил ее в наполненную ванну и начал мыть. Она что-то бессвязно бормотала. Я мыл ее мочалкой, и останавливался, когда она начинала ни с того, ни с сего кричать. В ее глазах я не видел того, что видел раньше. Теперь это не она, а всего лишь оболочка, пустое тело без разума.
Но она посмотрела на меня, так как смотрела когда-то. Я поцеловал ее и забрался к ней в ванну. Мы занялись любовью. Она стонала также как раньше.
Мы качались на качелях в моем дворе и болтали. Качели были не смазанные и постоянно поскрипывали. Она сказала:
-Знаешь, я постоянно думаю о члене.
-О чем, о чем?
-О твоем члене. Не знаю, что меня так привлекает в нем. Ведь он такой грубый, твердый и окружен жесткими волосами.
-Странную тему для разговора ты избрала.
-Почему же, совсем не странную. У меня до сих пор ноги дрожат, после того как мы, ну ты понял.
Доктор сказал, что с ней нужно гулять. И я стал выводить ее из дома на прогулку. Она так и норовила уходить от меня далеко. И я придумал устройство наподобие поводка. Я обвязывал у нее на поясе веревку и выгуливал ее, как собаку. Ее жизнь ни чем не хуже собачьей, но гораздо хуже, чем жизнь человека. Она стала для меня обузой. Я не мог бросить ее, отправив в психлечебницу. Она была моей сучкой.
Люди вы боги, вы можете вершить свои судьбы и судьбы других людей. Вокруг меня множество богов, не родившихся и умирающих каждую секунду. Единицы становятся истинными божествами, остальные умирают, еще не родившись.
Я не видел ничего хорошего, чтобы сделал бог. Только человек способен создавать прекрасные вещи и менять мир, так как ему удобно. Даже если мир будет разрушен.
Возможно, когда-нибудь суицидальное общество людей вымрет и им на смену придут лучшие существа.
Последнее что она сказала, была тихо произнесенная фраза из двух слов. Где-то в глубине остатки ее разума смогли докричаться до меня, она сказала: "Убей меня..."
И я сделал то, что она просила. Так стало легче и ей и мне. На моей душе теперь вечный грех. Но скоро я отправлюсь в ад, за ней...