Из переписки на форуме "Русского Переплета"

Преамбула:

ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРЕМИЯ

"РУССКИЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ РОМАН"

Предполагаемый фонд 600 000 руб.

Первая десятка будет издана в специальной книжной серии

Проект

Уважаемые господа! Здесь предполагается обсудить название премии, ее формат и девиз.

Для затравки я предлагаю проанализировать существующие крупные литературные конкурсы:

1). "Русский Букер"

Литературная премия "Букер" за лучший русский роман года

2). "Премия Аполлона Григорьева (Устав)"

3) "Национальный бестселлер"

4) премия Ивана Петровича Белкина

5). "Всероссийская литературная премия "Звезда полей" имени Николая Рубцова"

6) Литературная премия Андрея Белого

Другие премии

Высказывайтесь!

15-17 апреля 2002 г.

* * *

21914 Mon Apr 15 22:47:13 2002

К.Крылов

- Не идет обсуждение премий.... Видимо не туда (сюда) адресовано и не тем. ДК занят..... ну ерундой короче всякой. Да видимо и людей могущих обсудить что-то тут нету, жаль. Приходится читать А.Агеева о премии Белкина. И думать о том, как мало настоящей хорошей русской прозы появилось за последние месяцы. А может я не прав и кто что посоветует?

* * *

21929 Tue Apr 16 04:12:33 2002

Татьяна Тайганова

- ...Что касается премии - идея назревшая, если есть для ее реализации средства. А еще хочу предложить вариант, который давно терзает душу (обращалась на форуме молодых писателей к министру культуры с этим вопросом - он, кстати, почему-то понял, о чем идет речь и предложил создать инициативную группу, пообещав отнестись к идее серьезно): нужно было бы сделать конкурс, условно говоря, прежних "сорокалетних", которые начинали успешно и интересно работать в конце восьмидесятых - начале девяностых, но далее их путь в литературе пресекла на корню повальная коммерциализация издательств. Это звено выпало из реального процесса, многие спились и деградировали, но рукописи остались. И - мое глубокое убеждение - из-за того, что этот литературный слой не был вовремя опубликован, а затем не был уже востребован, наша литература и имеет столь деструктивный и безрадостный вид, как сегодня.

С уважением, Татьяна Тайганова

* * *

21945 Tue Apr 16 14:13:16 2002

Билибин

- Как и следовало ожидать, как только речь зашла о деньгах, появились прямо противоположные мнения: поддерживать надо в первую очередь начинающих (а маститым и нищим - на свалку истории, что ли?), поддержать нужно "бывших сорокалетних" (учились писать с расчетом на Главлит и Главпур, а вышло - надо сочинять в угоду читателю, ну как же тут было не спиться)...

* * *

22002 Wed Apr 17 01:50:35 2002

Татьяна Тайганова

- Господин Билибин, я вовсе не имела в виду "Главлит". и "Главупр". Речь идет о совершенно другом слое литературы, который пошел сразу за шестидесятниками с серьезной и глубокой прозой. Он как раз был тем недостающим ныне "утерянным звеном", который вырвался из-под государственного спуда и практически не успел о себе заявить. Это - трагедия, и совсем не повод для светской иронии: из литературы вычеркнуто поколение, которое не играло со словом в деструктивные игры и было достаточно талантливо. Я не предлагаю никого немедленно одаривать премиями, но поднять этот пласт было бы необходимо - хотя бы в качестве одной из номинаций...

* * *

22003 Wed Apr 17 08:55:21 2002

ВМ /avtori/lipunov. html

- Уважаемая Татьяна! Есть некая правда в Ваших словах. Не могли бы Вы написать подробнее об этом. Ведь считается, что все талантливое уже опубликовано. Между тем, в 90-е годы с издательским делом произошло следующее. Практически все, так называемые, кооперативные, а потом и приватизированные издательства оказались в руках бывшей номенклатуры (на партийные и комсомольские средства). Издательский бизнес в начале 90-х был одних из самых прибыльных и удобных для отмывания государственных денег. Фактически, книжным делом продолжали руководить те же люди. Умные и глубокие рукописи 70-80 гг. не приветствовались. Неестественным для людей системы было признание того, что кто-то писал и думал в советское время "по-другому" (не по-диссидентски, конечно). Литература разрушения, чернуха и "легкий жанр" - стали просто новой "линией партии". ("Обливать все грязью, чтобы оправдать розовощекое комсомольское детство"). Все эти сорокины, викторы ерофеевы - есть тот же социалистический реализм навыворот, а фактически по отношению к живой душе и мысли - тот же соц. реализм. Все бросились кричать о смерти литературы, что, мол писатель меньше, чем писатель, в общем все в духе худшего западного книжного рынка. Ничего своеобычного. "Я был в системе, а эти мозгляки - просто неудачники и нытики".

Как-то вначале 90-х я попал в США и поразился: все русское телевидение было примитивным слепком американского - бесконечные ток шоу, бестолковые игры и лотереи. Ведь новая линия партии - строим капитализм.

То же и в литературе.

Стандартный ответ издателя тех лет - "ну что Вы, наш читатель не поймет этого, читатель хочет ужасов, крови и крови".

Однажды я спросил главного редактора крупнейшего издательства России, когда Вы будете издавать русскую прозу, он ответил - да если бы мне дали свободу, я бы издавал одного Миллера. Ничего русского! Бывшие "тихие диссиденты" (из "химии и жизнь"), подарили нам Пелевина, вернее в какой-то начальный момент, дали понять ему - "мол, давай парень" ты пишешь как надо, "мочи русский язык". Началось непрерывное райкомовское выездное заседание в русском пространстве-времени 90-х, с пивом и водочкой, с сауной и груповухой и бесконечным беспробудным матом. Да и еще грибочки...

Вот вам и русские цветы зла.

* * *

5-8 мая 2002 г.

Открытое письмо на сайт журнала "Русский переплет.

Отправлено 8 мая 2002 г.

Уважаемые учредители и жюри "Русского переплета"!

Хотелось бы высказать свои соображения по поводу организуемой Вами литературной премии (равно как и других форм поддержки писателей). Принадлежность к поколению невостребованных "сорокалетних" заставляет рассмотреть литературные взаимоотношения в форме открытого письма в адрес уважаемых учредителей будущей премии "РП".

1. О сорокалетних.

Тема невостребованных сорокалетних - моя душевная и головная боль. Я сама принадлежу именно к этой категории, так что шкурой, умом и сердцем понимаю своих пишущих (и переставших писать) сверстников, которым сейчас сорок с небольшим. Несколько раз пыталась поднять эту тему: убеждала С. Василенко, ответсека СРП - мы сверстницы, знакомы давно, хотя и не близко, а теперь еще и служебно (я вынужденно приняла на себя роль председателя Вологодского отделения СРП), начинали в литературе одновременно, вместе были и на первых пицундских семинарах. Потом дороги разошлись - Светлана начала делать карьеру в Москве, я сознательно предпочла провинцию, и имеем теперь итоги: Василенко - развал в своем Союзе, я - медленное творческое вымирание литературной провинции. Василенко себя опубликовала, поэтому, может быть, оставшиеся в нетях прочие ей безразличны. А мне - нет. Вопреки вышестоящему запрету Василенко я вырвалась на Филатовское совещание молодых, проходившее осенью прошлого года в Москве, и сделала это для того, чтобы выдернуть из небытия хоть кого-нибудь из вологодских пишущих - тех, кто имеет для этого основания. Там присутствовал Швыдкой, была возможность публичного выступления, чем я и воспользовалась, еще раз заявив о потерянном поколении сорокалетних пишущих. Швыдкой сказал при полном зале: "Составляйте списки, что-нибудь придумаем, так как Минкульт перед этим поколением без сомнения виноват, и проблема наличествует". Я с этим одобрением министра сунулась к устроителям совещания - они идею не приняли. К Василенко - она пригрозила удалением моей персоны из СРП за страшный грех соития с Филатовским совещанием. На мой вопрос: "Что делать никому не нужной пишущей нищей провинции, ничуть не менее одаренной, чем обе столицы, которая через пять-десять лет окончательно выродится и просто сгинет?", Светлана Владимировна ответила: "Там (на совещании, - Т.Т.) родину продали!" Не знаю, что имеется в виду под "продажей родины", но стоять в непримиримой позе ко всему, ничего не предпринимая для решения вопиющих проблем, означает определенно способствовать деградации родины. Сама я "списков сорокалетних" составить не могу, так как давно и вынужденно существую практически в полной автономии, - мне это не потянуть ни информационно, ни финансово.

Получается тотальная безвыходность: провинция (включая "сорокалетних", которые не смогли или не захотели покорять Москву) не сидит в Инете, и вообще не имеет никакой возможности публиковаться (это не преувеличение, в Вологде самиздатом в сто экземпляров без исбээна на равных выходят как члены СПР, так и члены СРП, ибо иного для неноменклатурного большинства здесь нет в принципе, и быть, видимо, не может). До переезда в Вологду я жила на Урале, в Челябинске - там в конце восьмидесятых явился из Перми Кальпиди, весьма успешно предпринял культуртрегерские усилия по облагораживанию местного литературного ландшафта, однако всё опошлил, так как наши челябинские таланты были готовы на любую унижающую концепцию и любые деструктивные принципы, лишь бы хоть что-то свое драгоценное опубликовать. Вот и имеем ныне тотальные "похороны литературы", дружно и победоносно организованные, в частности, и Виталием Кальпиди, и теми, кто считает литературу психическим заболеванием, а литераторов, соответственно, неизлечимыми клиническими больными.

2. Вкратце о себе - моя литературная судьба достаточно типична для невостребованных "сорокалетних".

Начинала в 1989 году, первая публикация - кусок из романа в журнале "Урал", который был представлен как повесть "Предел". Роман более чем в два раза превышает опубликованный объем и называется иначе - "И протянули ему камень". То, что по тем временам было читаемо-сюжетно, "Урал" опубликовал, прочая преимущественная часть, которая с поверхностным сюжетом сопрягалась меньше, а являлась глубинным социально-психологическим художественным исследованием, до сих пор нигде не существует. Однако рукопись - в полном объеме - попала Валерию Ганичеву, на пицундском семинаре, том самом, где мы с Василенко и познакомились, и Ганичев по одной журнальной публикации в "Урале" рекомендовал меня в Союз Писателей (тогда СССР). Я была, как ни странно, утверждена в Москве, с чем вынужденно смирилась и Челябинская писательская организация.

Отправила неопубликованную часть рукописи в Москву. От журнала - не буду говорить, какого, - ответа нет полгода. Стою перед главным редактором. Он смотрит на меня, на папку с прозой: "Хотите честно или как?" - "Как - это как?" - "Внешность у вас... извините, очень уж славянская. Безнадежно. Идите в "Наш современник"..."

Удивилась. Оскорбилась. Смирилась. Пошла. Оставила все ту же рукопись в рекомендованной журнальной точке.

Еще год. В "Нашем современнике" меняется руководство. Робкие редактора осторожно подталкивают новому главному рукопись, упрашивают прочесть. Прочел: "Что вы мне подсовываете еврейскую прозу!.." (Проза была урбанистическая, не о лаптях и поддевках.)

Хайлом, стало быть, не вышла, хотя уродкой не была, проза тоже "не с тем лицом" - кругом виновата.

Вторая публикация в 1990 году в "Литучебе". Ситуация точка в точку повторяется: треть романа "Ласковый Лес" печатается в виде повести в журнале, - выбирается, естественно, бодро-сюжетный кусок, остальное литературе не нужно. Роман в некастрированном виде не опубликован до сих пор.

Третья - в "Юности": рискнула принять участие в конкурсе фантастики, небольшая повесть-антиутопия "Красное сафари на Желтого Льва" была опубликована. Пошли письма от благодарных читателей: "У вас, извините за выражение, - Лев. Естественно, он - желтый, а сафари, разумеется, - красное, как же иначе! Вы сионистка?". А у меня, грешной, Лев - зверь из семейства кошачьих. Смысл в том, что он - последний, и у него не будет ни львицы, ни львят.

Жила я тогда в Челябинске. Москва публиковала хоть как-то, свой город - молчал.

А далее было всё, как у всех, только хуже. Три договора в трех издательствах в 1991 году: "Детская литература" и "Современник" взялись за роман "И протянули ему камень". Договоры были подписаны, верстки подготовлены, и, в связи с вынырнувшим капиталистическим уродством, - в один миг рассыпаны. Книги не вышли. "Ласковый Лес" (опять же частичный) после публикации в сборнике "Внутренний человек" ныне покойного Коробова был одобрен к изданию "Советским писателем" отдельной полноценной книгой, началась работа с редактором. Результат - аналогичный. Издательская перестройка достала и это издательство, и книга также не вышла.

Книга рассказов, выпущенная в маленьком, недолго просуществовавшим издательстве "Автограф" в 1991 году в Челябинске, не удостоились даже магазина: "В мягких обложках не берем!". Тираж до сих пор лежит - больше десяти лет! - на моем чердаке практически в полном объеме - я использую две тысячи экземпляров - исключительно, по всей видимости, авторских - в сельском домекак теплоизоляцию.

И всё.

Московское общесоюзное Совещание женщин-писательниц, одно из первых. Привезла с собой, кроме собственных рукописей, двух талантливых подруг из Челябинска. Общение, судьбы - Россию прямо-таки распирает от одаренных баб. Руководила этой тусовкой столичная дама, крупный литературный зубр. Финальный фуршет. Подхожу, спрашиваю: "Дальше-то что?" Смотрит, задумывается, с облегчением улыбается: "Понятия не имею, что с вами, с провинцией, делать..." Стало быть, что делать со столичными - понятно, а что провинция и есть Россия, в которой Москва - лишь один город из множества, - уму непостижимо.

Десять лет издательского небытия. Уже больше, уже не десять. Письмо - в стол, и только в стол. Работать я не переставала, хотя переключилась на аналитическую прозу, потому что хотела разобраться, что же с литературой на самом деле происходит и как в этой ситуации художнику самосохраниться. Да и психология творчества бесконечно увлекательна, и сама по себе - детектив.На двух последних Совещаниях - Филатовском и в Старой Рузе, столица в лице журналов бодро объявила: "Мы жаждем провинции! Несите, несите рукописи!" На правах руководителя организации - отнесла, свое и чужое. Оказалось то же, что и так было ясно, - не нужны мы никому. Спрашиваю, уже про своё: "Что не нравится?" - "Ну, понимаете... Мы ориентированы преимущественно на молодых..." В девяностых годах моих сверстников не печатали - "Рано еще". Теперь оказалось - поздно. Руководитель СРП Василенко говорит мне, дочери семидесятилетней писательницы, пишущей и живущей так, что в любой миг умереть будет не стыдно: "У нас негласный ценз для приема в Союз: до тридцати шести. Так что бабушек не собирай".

...Чего ждать моим пишущим сверстникам еще через десять лет? Что мы мягко перейдем в категорию "бабушек"? И какого величия ожидает сто лет тому назад действительно великая русская литература, если она сегодня ориентирована до "тридцати шести"? И зачем Толстой старался жить до девяноста двух? И если всё равно - ложь? И кто мне наконец объяснит, чего я, писатель, член трех Союзов по очереди, руководитель областной писательской организации, должна в себе так трепетно стыдиться - творчества? пола? возраста? нацпринадлежности? Ведь за пятнадцать лет писательского стажа никто из редакторов и разного ранга литературных руководителей ни разу не поставил под сомнение наличие во мне, ныне "сорокалетней", творческого дара, а вот прочее - всё тот же пол, возраст (тот или иной, но всегда неподходящий), национальность (я, кстати, русская, но как-то, наверное, "неправильно" русская), несопричастность идеологическим играм - это пожалуйста, это подсудно, и дает право кому-то оценивать литературную состоятельность на уровне "быть или не быть". И я, художник книги, без всякой надежды и почти без оплаты достойно оформившая за последний год своими работами несколько десятков никому не известных вологодских литераторов, выпущенных самиздатом без всяких прав на серьезное творческое существование, должна стыдиться того, что хочу помочь не сгинуть дару Божьему?

В 1998 году, когда Ольга Славникова еще не "букинировалась", я написала эссе "Наследники Джана", в котором через соотнесение ее "Стрекозы..." с современной реальностью пыталась разобраться в некоторых проблемах. Получилась книга, скромные фрагменты из которой опубликовал "Урал" в том же 1998 году. Ситуация в конце девяностых повторилась точно так же, как и в их начале, - остальной объем, естественно, уже пять лет лежит в столе. Когда я бралась за "Стрекозу" - этот роман никто не знал. Никто не верил, что у автора окажется будущее. Великий уральский культуртрегер Кальпиди на мое предложение опубликовать хотя бы часть моей работы в своем журнале ("Несвоевременные записки") сморщился: "Славникова?.. Несерьезно". Эмоционально я этот роман не принимаю, умом понимаю - он неизбежен, а писать начала из потребности сострадания действием: еще один мой сверстник написал произведение, которое канет в нетях. Этого не произошло - Ольга Славникова уже сама "букинирует". Но мне кажется, что это в большей мере заслуга не столько смысла ее прозы, сколько личного темперамента, цепкости и выносливости - она просто предпочла не оставаться более в провинциальной безвестности.

В 1997 году я вынуждена была оставить Урал - спасала жизнь мамы, глубоко нравственной и талантливой, между прочим, русской писательницы, имя которой ровно никому не известно, - именно на нее я сослалась на форуме "РП", когда посоветовала одному из ваших почитателей ознакомиться с ее последним романом, вышедшим в начале этого года в "ЭКСМО-пресс". Сначала мы попытались обосноваться в Калининграде (прибалтийском), так как некоторое время назад там жили восемь лет - эта колоритная земля не была российской, мы это ощущали кожей, потому и вернулись в Челябинск. Но в Калининграде умер отец, пришлось вынужденно ехать туда вновь. Пошли становиться на учет в местную писательскую организацию. А нам говорят: "Мы есть добровольно перешедшие в полном наличном составе из СПР в СРП и отныне и в дальнейшем намерены плотно сотрудничать с Германией и Польшей. Пишите заявление о добровольном переходе из одной организации в другую - можете оставаться в Кенигсберге". Столь "добровольное" предложение нас почему-то не устроило.

Вернулись в Челябинск, стали думать, как бы спасти жизнь на русской территории. Вытащили охотничьи карты - самое чистое место оказалось в Вологде. А спасались потому, что дом построили в уральском лесу, в 25 км от знаменитого "Маяка", но в упор не понимали, что бы это под землей так страшно гудит по ночам и отчего трава по утрам серо-сизая, а не зеленая. А на охотничьей карте Вологды - медведи. Уж медведи-то знают, где под ногами не гудит, - это обусловило выбор. Плюс мама родом из Костромы - хотела быть поближе к родине.

Мы - обе - были на момент переезда членами СПР.

И что? А нам в Вологде в бюро писательской организации заявили во главе с Робертом Балакшиным: "Нам никто не указ, мы не знаем ваших произведений, не ведаем насколько глубок ваш личный уровень патриотизма и идейных убеждений и какой вы вообще литературной ориентации, и вообще мы предпочитаем пишущих женщин в свой Союз не принимать. Хотите встать на учет в нашей писательской организации - приносите ваши книги, обсудим на бюро и примем решение в соответствии с собственными предпочтениями". У мамы, глубокого и мудрого прозаика, - две общесоюзные премии за драматургию, 33 года членства в Союзе, - она сказала: "Ноги моей не будет больше в таком Союзе!"

Валерий Николаевич Ганичев в курсе всей этой бодяги - мы на его имя обе писали заявления о выходе из СПР и переходе в СРП - деваться нам было некуда. Впрочем, как оказалось, хрен редьки не слаще.

Цензура никуда не делась, лишь удвоилась и утроилась и вообще множится вместе с хаосом.

Можно как угодно скептически отнестись к моему нахальному заявлению, но я твердо убеждена, что будь оба моих романа вовремя и в нормальном объеме опубликованы в начале 90-х - современная литература могла бы иметь иное лицо. У деструктивного презрения к человеку был бы противовес, в том числе и в моем творчестве, и думаю, что и мой голос, будь он вовремя озвучен, имел бы творческие последствия в среде следующего пишущего поколения. Хотя бы единицы вовремя бы увидели, что можно - возможно и нужно! - писать иначе и не бояться этого.

Может быть, "всё" - не навсегда, хочется в это верить. Я не одна такая. Такова и судьба моей матери, прозаика Авигеи Бархоленко, два романа которой заслуживают, на мой взгляд, хотя бы серьезного внимания критики, если уж не большего, но и этого никогда не будет. Такова судьба многих моих сверстников и тех, кто шел сразу за нами пороссийским перипетиям, не ища себе дивидендов в творчестве. Вряд ли Вам что-то скажет имя Рашида Ишниязова - его никому не известный "Реквием Советикус" - мощная русская проза, увы - деструктивная, но не ради игры, а от беспощадной честности,с болью написанная, с силой сострадания, превышающей человеческую выносливость, а Рашиду тридцать пять лет... Написал, отдал своему руководителю семинара прозы Кирееву - ни звука, ничего! Можно как угодно не принимать, не соглашаться, спорить, доказывать иную мировую правду, требовать иного милосердия, но не увидеть, что рукопись написана чрезвычайно талантливым человеком?!

Всё повторяется.

Москвичка Марина Анашкевич, моя ровесница, прозаик, два романа в издательстве "Олимп" - можно предположить путь нормальной самореализации. А ничего подобного! Я глубоко уважаю Марину за способность к творчеству, однако с совершенно особым чувством отношусь к давно рожденной ею вещи, у которой нет шансов быть опубликованной сейчас и не было годы тому назад, - короткая повесть о Каине, написанная библейской речью истины; высокая поэзия изгнанничества - лучшее, на мой взгляд, что она написала, одна из первых вещей, отвергнутая всеми. "Марина, ты же в Москве, у тебя хоть какие-то, но все-таки товарищеские литературные связи, хоть попытайся опубликовать!" - "Это не было возможно раньше, и невозможно теперь". Адам и Ева, Каин и Авель - извините, а это зачем?! Из иной категории все эти попытки - совершенно из иной, уверяю Вас.

Когда я жила в Челябинске, один из моих сверстников, сидя на коммунальной кухне, тихо писал год за годом ни мало, ни много - "Этическую историю России". Это в те-то годы! Какой Главлит и Главупр?! И где мы теперь? Когда я написала свою первую прозу - роман о том, как маргинальный город-тяжеловес протягивает ребенку камень вместо хлеба духовного,мне было двадцать семь. Я не писала про Ваню-Маню и их поцелуи, хотя возраст весьма мог способствовать проторенной дороге. А почему? А потому, что мои сверстники - поколение литературно "потерянное". То есть - нам было что терять, кроме цепей. Мы задавали вопросы. Нахальные, не боялись смысла. Мы искали Бога тогда, когда имя его еще не трепалось всуе, и ждали нравственного озарения. Ждали и жаждали. Не страшились усомниться в предложенных партией-правительством и прочей величественной пустотой прописях. А вот стойкости и душевного здоровья хватило не у всех - излишне усомнившиеся предпочли торжество смерти в творчестве, как это произошло с Пелевиным или упоминавшимся Кальпиди. Более ответственные экспериментировали сомнением и неверием лишь на себе и тихо спились. Отчаявшиеся попытались соответствовать актуально желаемому на данный момент национальному облику или травить негативистские анекдоты.

И так далее.

Сейчас живу в Вологде и мне приносят обгоревшие листы со стихами. Опаленные - в буквальном смысле. Стихи пятидесятилетнего Володи Егорова - будь они вовремя опубликованы и пройди самую минимальную школу слова, состоялся бы поэт общероссийского уровня. Но Егоров, неповторимо талантливый график, много лет уже будучи членом Союза художников, очень хорошо знает - по опыту, - что куда-либо соваться в той же Вологде (о Москве давно никто не помышляет), доказывая, что ты - "тоже", что - творец, не имеет смысла. В итоге кило стихов жена выдернула из печи в художественной мастерской. Случайно - этого могло и не произойти. Так же, как могло и не оказаться ненормальной Тайгановой, теперь реставрирующей эту рукопись из небытия. Я сшиваю в компьютере обгоревшие дары и молчу, Егоров молчит и пьет, жена его просто молчит. О чем говорить, когда нет будущего?

Сейчас мне сорок четыре. В начале девяностых львиные доли моих произведений не публиковались из-за цензуры духовной, в конце девяностых - из-за цензуры коммерческой, которая прежнюю лишь усугубила многократно еще и тем, что завуалировала некоей природной якобы рациональностью. Остался только Интернет, но и козе понятно, что смысл бытия из него нормальный человек постигать не станет - смысл дело интимное, долгое, а деньги капают. Паша Басинский, читавший "Наследников Джана", сказал: да, это глубоко, это интересно, но этого слишком много и никто печатать не возьмет из-за размеров. Стало быть, уважаемый критик предлагает мне впредь мыслить в размерах. Могу и в размерах - если это обоснованно внутренней необходимостью. История литературы знает романы-эссе, хотя бы в лице хрестоматийно известных Честертона и Льюиса, Чапека, наконец. Но то - классики, а тут - всем некогда, все "инфу квантуют". Читал эту рукопись Шайтанов, всё вроде бы понял правильно, оценил достойно, однако не знал, что с ней делатьи почему-то передал Татьяне Бек, а Бек поставила диагноз: "талантливый, но несостоявшийся прозаик, которому пора писать романы". Ничего подобного - состоявшийся, и романы написаны, и не моя вина, что они не увидели свет в нормальном законнорожденном объеме и что уважаемая Татьяна Бек никогда не держала их в руках!

Последняя попытка по последнем Совещании молодых (поклялась, что больше никаких ученических семинаров - свою седую голову не уважать!) - подошла к доценту кафедры советской литературы литинститута с "Наследниками...": "Рекомендуйте своим студентам. Рукопись не опубликована, но она может и должна работать." - "Мне некогда заниматься вашими, извините, произведениями. У меня день расписан по минутам." - "Я ничего не требую. Я прошу, чтобы с ней ознакомились будущие писатели. Чтоб они знали, куда идут и что их может ждать." Доцент пожала плечиком: "Вам надо - приносите в литинститут. Оставьте на столе в библиотеке. Или в общежитии."

Итог абсурден - исследованияТайгановой о смыслах современной литературы помещает у себя информационный гендерный портал, ибо сама литература свои смыслы упорно игнорирует.

* * *

Я активно работаю с самиздатом, отнюдь не Инетовским: имею дело со стихийным народнымсопротивлением - культурнымополчением, если хотите, - с людьми, к литературе едва причастными, но вручную пытающимися сохранить душу собственного народа - так, как они ее понимают.Но это отдельная тема. Вы сейчас создаете новую премию,а ею, скорее всего, воспользуются новые литературно одаренные спекулянты, - воспользуются по условиям конкурса, не предполагающим в числе участников авторов изданных десять лет назад в никому не известной провинции произведений, не предполагающих самиздата, определенного возраста, пола, "того"-"не того" патриотизма, длинной поступательной мысли, неповерхностного сюжета, еще чего-нибудь...А любой из моих непритязательных авторов был бы рад любому вниманию к своим бескорыстным усилиям, не на себя - или не только на себя - направленным. Народный самиздат часто уродлив, но он глубоко истинен по сути, издание книг за свой счет стало своего рода новой формой фольклора и требует самого глубокого анализа:ведь мы по всей России имеем сегодня в виде такого самиздата упорную и настойчивую попытку народного самоосознания - самоосознания, продвигающегося в полном одиночестве, в невежестве, в изоляции - вопреки читателю, писателю, критику, публицисту и официальной культуре вообще. И назрела необходимость поднимать этот пласт из небытия, провести общероссийскую конференцию хотя бы, для того, чтобы сохранить эти искренние голоса, эти единоличные попытки спасти, зафиксировать, заархивировать время, которое без помощи неискушенного, нелитературного "народа" рискует не оставить после себя никаких неискаженных источников. Москве трудно представить, на какую нужду обречена провинция, а человеку, постоянно работающему в Интернет, невозможно допустить мысль, что не то что пишущие в подавляющем большинстве своем не имеют туда доступа, - районные администрации не имеют - не то что сети - dosовских бухгалтерских компьютеров. Вологда, скромная российская провинция, - восемьсот километровв талии; у нас не каждая деревня электрифицирована, что не мешает лесникам быть талантливыми поэтами. И не иметь при этом ровно никаких перспектив к развитию и самореализации. И - спиваться, садиться в тюрьмы, гибнуть, попадать усилиями писательских Союзов - обоих - в сумасшедший дом.

Когда же кончится это насилие над душой творящей? И, может быть, уже есть возможности хоть что-то, кроме усилий одиночек, этому насилию противопоставить?

3. Самиздат как общероссийское явление

Обстановка в провинции толкает к самиздату - то есть за счет автора, без серьезных требований к текстам, в жалких обложках, кустарными средствами, без оформления, без грамматики и т. д. Через мой компьютер проходит увесистое количество таких вологодских попыток. Во-первых, отнюдь не все есть графомания. Во-вторых, преимущественно людьми движет истинная любовь к родине и откровенное за нее беспокойство. В третьих, встречаются и уникальные в своем роде произведения, не имеющие аналогов.

Учитель географии Александр Кузнецов из пос. Тотьма пишет, имитируя полуустав, историю Тотемских церквей, снабжая ее отличными, с чертежным качеством, вручную выполненными их портретами. Рукописный почерк, которым облачена эта лаконично-краткая история, каллиграфичен и качественен. Церкви, ясное дело, тихо разваливаются, но учитель делает то, что может и что посильно.

Учитель словесности из деревни Сокольского района Вологодской области Николай Шашуков выпускает книжку за книжкой серию непритязательных миниатюр, посвященных литераторам Волгодчины. Упорный собиратель фольклора и народных баек - уже давно член Пушкинской Академии, в которую его добровольно пригласили, но никак не может защитить диссертацию по специальности - не хватает телок и поросят, чтобы раз за разом оплачивать дорогу в Москву, столичные посиделки с профессурой и иные формы безвозвратных материальных заимствований.

Учитель истории Зоя Кочина выпускает третью книгу с историей законодательных актов Вологодчины. Звучит скучно, но эти акты читаются непредвзятым рядовым читателем как детектив: при верстке ее книги я с великим изумлением узнаю, что посадский люд воспротивился решению архиепископа Вологодского о закопании живьем в землю жены, изменившей мужу. Или о том, что первая подводная лодка с баллистическими ракетами была изобретена и прошла первые испытания в России во времена Петра I.

Второй номер частного самиздатовского журнала "Коллекционер" Юрия Малоземова демонстрирует коллекцию (каталог) вологодских талонов на хлеб, мыло, стиральный порошок и прочие блага жизни с 1987 года по 1991 - все эти годы в местных деревнях хлеб продавался по карточкам, и иначе его было не купить, хоть разбейся. А в 1918 году продавалась и вода - 25 литров на одну карточку с общественной водокачки...

Изданы воспоминания русского (т. е . - советского) участника Корейской войны. В Корее, кроме наших солдат (которые, по истории официальной, ровно никакого участия в этой войне не принимали, а те, кто там оказался, - давали многолетнюю подписку о неразглашении государственной тайны), воевали, как известно, и американцы. Книга - нелицеприятные для нашей родины воспоминания об этой войне и о том, как в ней вели себя наши войска. Издание с такой информацией, по журналистским и коллекционерским - осведомленным, как правило, - источникам, произошло в нашей отечественной истории едва ли не впервые. Литературный уровень у бывшего корейско-русского солдата, ныне пенсионера, - никакой, фактография - истинная.

И так далее. Литературы как таковой не касаюсь принципиально, хотя и тут есть о чем говорить. Скажу лишь одно: провинция очевидно здоровее нашей столицы по внутренней культуре, и у нее все в порядке с десятью заповедями. Но заповеди никому не нужны, ибо тоже стали провинцией.

...Весь народный самиздат (не думаю, что лишь вологодский) - реальная история России. Не сообразуясь созлобой дня, устанавливаемой СМИ, не рассчитывая на популярность,люди пишут безо всякого искусственно выстроенного соцзаказа, конкретно о том, что имело место в русской реальности.

Все, что я столь бегло перечислила - собрано, обработано, издано ими за свой счет. Людьми, большей частью принципиально нелитературными. Для информации: невзирая на все указы и постановления, в Вологде до сих актуальны месячные зарплаты в триста-четыреста рублей, сельского почтальона, например. Медсестра получает четыреста-пятьсот, квалифицированный хирург - семьсот. С полным рабочим днем. Рублей - не долларов. Мой друг и сподвижник Юра Малоземов, помогающий издаваться этим людям - по сути дела тоже подвижникам, очень точно определил существующую тенденциюкак "народное ополчение". Народная инициатива снизу, которая восполняет бездеятельность музеев, архивов, библиотек, профессиональных членов писательских Союзов и государства в целом. Тут есть с чем работать и о чем думать.

Мой авторский - уже сугубо литературный - издательский проект "Единство в книге", который я как автор, художник, фотограф, издатель и редактор реализую с чудовищными муками на собственном едва живом компьютере, за счет своих женепомерных усилий и, разумеется, безвозмездно, имея сторонний нерегулярный мученический среднемесячный доход в лучшем случаетысячу рэ в месяц - тоже реальная история России. Я поставила себе неперспективную для нашей якобы коммерческой страны задачу: озвучить голоса пишущих так, чтобы не услышать их было невозможно. Поскольку невоцерковленная в Интернет литературная провинция игнорируется, я вынужденно взялась за издание коллекционных книг-миниатюр, которые имеют шанс сохраниться в истории хотя бы в частных коллекциях собирателей, разбросанных по территории бывшего СССР. Иного пути, кроме самиздата, зафиксировать свое наличие в русской литературе для нестоличных авторов сейчас просто не существует.

Две первые книги моего проекта получили две "премии" V Артиады народов России. Премии оказались дипломами на мелованной бумаге. И больше - ничего, ни переиздания "удостоенного" с нормальным ISBN, ни копейки на продолжение проекта. Спрашиваю Светлану Владимировну Василенко, представлявшую издания на конкурс: "Каков смысл?" - "Престижно!". В чем именно выразился вышеобозначенный престиж - мне до сих пор не понятно: я не нашла даже упоминаний ни о книгах, ни об авторах на сайте Артиады. Критикам лауреаты тоже не интересны.

За два года удалось издать четыре раритета. И чего мне это стоило - не сказать. В итоге поняла парадоксальную вещь: что государству наплевать - это понятно. Что читатель развелся с писателем и ушел в подполье - дело естественное. Но за время умолчания деградировал автор не как писатель сам по себе, даром наделенный, а как существо человеческое и творческое в более глобальном смысле. Больно - слов нет. Если нужны веселые подробности этого процесса - они у меня в специальном докладе "Пятая стихия", на феминистком форуме: http://www.owl.ru/content/library/books/p14896.shtml

На том же Филатовском совещании за столиком в столовой оказался работник Минкульта, увидел книги из моего проекта - выпустить из рук не мог. Спрашиваю: "Можете что-то сделать для этих авторов?" - "Только если представить эти книги как народное творчество..." Вот так вот - гармоничная, неразрушающая, полноценная книга, сохранившая в себе достоинство слова и человека и дар автора, уже канула в область фольклора.

Дело даже не в премии, одной или другой, - дело в том, что любые попытки нормального нравственного самоопределения сейчас являются формой вынужденного диссидентства - хоть самиздатовски-народного, хоть художнического. Мыслящих инако - пруд пруди, а мыслящих себя в среде десяти заповедей - единицы. И они - всю дорогу в изгнании. И вновь обречены на всё ту же хрущевочную "кухню" 60-х. Хоть с "той" цензурой, хоть с "этой", они-то, вкупе с художниками, Бога в себе не предавшими, и есть настоящий "андеграунд" России.

4. Два слова об Интернет

Интернет как факт интенсивного развития ноосферы - явление безусловно глобальное - до первого глобального же сбоя. И литературные диссиденты при минимуме активности способны найти себе там нишу, либо попытаться создать собственную. Однако Интернет есть форма жесткого естественного отбора, в том числе по уровню материальных возможностей. Чем больше расширяется это явление периферийно, тем больше сужается круг тех, кому писатель адресует свое творчество. Провинция же - давно вне всякого отбора и всяких возможностей вообще. И вне Интернет, разумеется. Умные и бесстрастные люди выражаются о его содержимом очень четко: "информационный ресурс" - всего лишь. Ресурс - то есть то, что должно быть добыто, освоено, материализовано и пущено в оборот. В приложении к литературному существованию это означает, что авторские творения должны обрести невиртуальную форму и стать доступными не только избранным. Собственный сайт или сетевые публикации могут спасти писателя от одиночества или безумия, помочь обрести таких же робинзонов-единомышленников, но не читателя как такового. Отпочковавшаяся от создателя книга имеет собственную судьбу и есть факт культуры со своей глубокой традицией, и именно она остается целью литературного творчества.

* * *

Смысл моего письма можно сформулировать следующим образом:в нашей несчастной литературе постоянно выбывает какое-нибудь звено, а потом возвращается лавиной, на которой позже все, кто может, спешат спекулировать и тем удушают естественно входящее в работу самоосознание следующего поколения. Мне кажется, что мы уже поумнели настолько, что способны вовремя эту стихию понять и попробовать ей вовремя воспротивиться и влить ее в конструктивное русло.

5. Конструктивные предложения:

1. При составлении условий для будущих участников конкурса "РП" принять во внимание, что провинциальные авторы вынуждены издавать свои литературные произведения самиздатом, чаще всего не превышающем тираж в сто-двести экземпляров. Даже по закону об авторском праве такая книга существует на правах рукописи.

2. До сих пор в рамках провинциальных нормально изданных книг околосоветского периода расположен незадействованный, не призванный к реальному участию в жизни, нравственно необходимый литературный пласт, принципиально обойденный вниманием. В выводах ориентируюсь на судьбу своей матери, как бы ни неприлично прозвучало с моей стороны такое заявление. Но, поскольку я полагаю, что у нас с Вами сейчас происходит конструктивное обсуждение проблемы, постольку считаю возможным говорить то, что думаю, без реверансов и обиняков. Роман А. Бархоленко "Он увидел", опубликованный в "Урале" в 1987 г., был признан редакцией журнала лучшей публикацией года. Все прозаические произведения до этих двух конкретных номеров имели московские критические отзывы, все, которыепоследовали после, - тоже. Этот же роман, к великому удивлению редактора (тогда еще Валентина Лукьянина), был обойден тяжким молчанием. Вторая ситуация: роман "Светило малое для освещения ночи", опубликованный в девяти номерах "Урала" в 1998 году, был выдвинут редакцией журнала на Букера. Результат аналогичный. Встретившись постфактум с одним из членов жюри букеровского, я рискнула поинтересоваться: "Неужели совсем никто и никак на роман не отозвался?" После долгого, мучительного молчания последовало признание: "Его никто не читал вообще. Извини..." Член жюри. Я не пытаюсь составить протекцию близкому человеку, - это не в моих возможностях. Я говорю о серьезных, глубоких произведениях, рассчитанных на читателя душевного работающего, а не на искаженного пожирателя слова. На мой взгляд, надо сделать ретроспективный поиск по провинции невостребованных, но значительных произведений того периода. Может быть, что-то имело бы смысл переиздать, а что-то пересмотреть и проанализировать с современных позиций умной критики. Мне очевидно одно: когда уважаемая Алла Латынина всерьез и публично утверждает, что "литературы нет" - это означает, что она просто с ней не знакома. Как, впрочем, и остальные москвичи. Скорее всего, в том поколении выдержат переоценку немногие художники, но несущий позвоночник жизнеспособного литературного процесса не может действовать полноценно без пропущенного позвонка - если, конечно, мы с Вами поймем будущее русской литературы в одном русле.

3. Рукописи (или журнальные варианты изданий) у "сорокалетних", и тех, кому "за тридцать", безусловно, есть. Или - должны быть. И на самом деле акция по реанимированию этого преждевременного вымершего (или впавшего в многолетний анабиоз, как у меня, например) пласта творчества могла бы стать акцией и гражданской, и попросту красивой, и - при определенной подготовке общественного мнения - имеет реальный шанс получить хороший резонанс, приблизительно такой, как в свое время получили внезапные, обвальные публикации шестидесятников. Ведь те мои сверстники, о которых я веду речь в этом письме, не по своей воле оказались вышвырнутыми за борт активной литературы. Кроме того, хочу еще и выразить мнение многих читателей - они ждут и жаждут возвращения в литературу нравственной нормы, но на ином, не про-коммунистическом качестве и не на грубо моралистском уровне. Возможно, что "сорокалетние" могли бы помочь проложить дорогу к этой норме. Хотя вопрос с нормой, безусловно, сложный. Сейчас, наверное, единственно доступное ее качество - это простое отсутствие спекулятивной лжи на любую потребу, как бы потреба ни выглядела. Мне кажется, что именно в провинции нашлись бы писатели, которые могли бы соответствовать этому уровню и при том не воздействовать безнадежно и разрушительно.

4. Нужны усилия по своевременному архивированию и осознанию народного самиздата. Это тоже могло бы стать общероссийской акцией. Те люди, о которых я выше рассказывала, ровно ни на что не претендуют, но ведь могли бы быть задействованы архивы, библиотеки, культурные центры, историки, публицисты, наконец. Могли бы быть организованы переиздания наиболее колоритных книг - это и стало бы подвижникам наградой. Хотя и скромные премии (или гранты) за самые оригинальные и яркие попытки не оказались бы лишними. Можно было бы создать сайт нелитературного (или не только литературного) самиздата - это тоже форма архивирования истории. Я, со своей стороны, готова написать статью о вологодском феномене - было бы где опубликовать.

5. Что делать, например, мне, имеющей обрывочные, кастрированные публикации более чем десятилетней давности? Моя проза современна, но ее не берет ни один журнал по причине "как бы опубликованности"; от нее откажется, например, и Ваш сайт, ставящий условием непременную девственность произведения. Пишу и новое, но мое новое посвящено интереснейшим процессам развития литературного творчества провинции, следовательно, я пишу об усилиях людей принципиально неизвестных. Я не единственная такая идиотка, рядом со мной в Вологде - Сергей Фаустов, только что в "Октябре" опубликовавший три главы из критической книги "Харизма Вологодской литературы", написанной почти пять (видите, когда все это всплывает!) лет назад. Изданной, естественно, самиздатом, без ISBN и прочих книжных регалий, и за счет нищенского заработка, естественно. Автор тоже, кстати, один из "сорокалетних-невостребованных" - в столице пополз шепоток: "Надо же! В Вологде... Харизму критикует! Интересно, однако..." А мы тут все интересные: ни денег, ни издательств, ни поддержки ни от творческих Союзов, ни от местных администраций - надо же! живы еще. Книги пишем...

6. Отсюда закономерно следует предложение: а не сделать ли в одной из критических номинаций принципиальным условием работу не об известном столичном имени, которое у всех на слуху, а напротив: направить внимание критиков на реальные процессы, происходящие в провинции? Причем неплохо бы потребовать от будущих критиков серьезных концептуальных обобщений, а не просто эмоционального отклика на уровне "нравится-не нравится" или "клево-без клева": есть то, что есть, и нуждается в анализе факт, а не желаемое; производство, а не потребление. Во-первых, провинция была бы Вам признательна, а во-вторых, уверяю Вас как очевидец, что в провинции наличествуют незаурядные явления, на которые вряд ли возможно обратить внимание в информационно перегруженной столице.

7. И еще. Десять лет назад наша страна была тотальным читателем. Теперь стала тотальным писателем. Смещение продлилось дальше: многие профессиональные писатели неожиданно для себя стали издателями. Прозаики перешли в критику, поэты - в сетевую литературу. Параллели можно продолжить. Нет ли смысла, с одной стороны, это проанализировать и трезво оценить, а с другой - отметить наиболее удачные эксперименты в жанровых мутациях отдельным поощрением, расширив принципы внимания к сетевой литературе на еще не полностью вымершие несетевые произведения? Явление достойное и внимания, и анализа.

8. И в заключение. Наградив одного даже всерьез талантливого человека возможностью приобрести, наконец, квартиру или дачу или решить иные насущные проблемы, Вы не решите проблем русской литературы. Речь ведь идет не о грехах постмодернизма, а о том быть ей или не быть вообще. Для писателя главное - оказаться нормально опубликованным и получить ответный отзвук хотя бы через критику. Вместо того, чтобы чествовать одного гения - даже если он действительно гений, - рациональнее попытаться издать многих и разных. Талантливых, разумеется, я не про откровенных графоманов пишу - эти никогда не пропадали. Рациональнее обратить усилия к провинции, не имеющей абсолютно никаких возможностей для самореализации. Рациональнее было бы направить средства и связи, если они есть, на строительство принципиально провинциального журнала - сквозного, каждый номер которого издавался бы по очереди в другой области, - первый раз я выступила с этим предложением в 1990 году на Всесоюзном Совещании молодых писателей в Москве. Надо было видеть толпу народа, бросившегося к микрофону! - и прения тут же были прекращены. В конечном счете, если так уж неизбежен факт отдачи в одни руки каких-то реальных тысяч, я бы - если бы могла - действовала бы по принципу: реши проблему собственной самореализации, раз имеешь на это подтвержденное право, и подними из праха кого-то еще. А условия этого "еще" конструктивной разработке вполне поддаются.

Если какой-то спектр моих личных творческих возможностей кого-то может заинтересовать, то я, со своей стороны, готова отозваться и попытаться сотрудничать. То, что я пытаюсь делать, не вписывается в традиционные рамки, но стремится соответствовать, как мне представляется, жизнеутверждающим законам.

С уважением и надеждой на конструктивный ответ

Татьяна Тайганова,

Член СП СССР с 1989 г, член СПР с 1991, член СРП с 1999;

председатель Вологодского отделения СРП;

прозаик без хотя бы даже и единственной полноценной авторской книги прозы;

аналитик, подготовивший уже две большие рукописи и имеющий лишь две опубликованные критические статьи - в "Урале" и в "Дружбе народов";

поэт, практически не публиковавшийся;

художник-график, художник книги;

самиздатель, мученик двух авторских самиздатовских проектов, направленных отнюдь не к культу собственной личности и исполняемых почти в одиночку.

E-mail: ostrova@volnet.ru