"Я слышала лёгкий шелест их мыслей, перелетающих с места на место, как мотыльки". В рассказе есть живая энергия. Не могу сказать, что он полностью удался автору. Действительно, - Дан Маркович прав - даже с инфантильно-кукольным представлением Аргентины у мечтательной героини-куклы некоторый перебор. Если бы около отдела игрушек не просто раздавалась предрождественская музыка и долетали звуки телевизоров, а происходило что-то, связанное с Аргентиной - да пусть, например, напротив расположена секция продажи телевизоров, и в одном из них пара танцует танго, а кукла всё запоминает. Двадцати работающих экранов в общем ряду хватит для самых романтических представлений о жизни.
* * *
В рассказе есть удачно (и, что важнее, совсем не случайно, а осознанно) размеченные акценты: "- Купи! - оглушил меня детский голос, и цепкие пальцы сжали мою шею" - "сжали шею" в контексте означает много. "Мама! - закричала я, погружаясь, как в смерть, в темень коробки"; кукла Таня-самоварная, без конца предлагающая один и тот же чай; понравился разговор продаваемых игрушек: "- Когда меня купят, - сообщила Нина, - у меня будет коляcочка и шубка. - А у меня - кровать и посуда, - не осталась в долгу Катя. - А у меня - заводная мышь или даже крыса, - влез, не вытерпев, жёлтый синтетический кот". Знакомая до горькой усмешки картина народного имущественного ценза. Лаконично-символические собеседования игрушек построены автором либо относительно грамотно, либо достаточно точно акцентированы интуитивно. А если бы вложить этот утверждаемый рыночный минимум в диалог не кукол, а людей? - а не родилось бы усмешки, голо было бы от самоочевидности. Воплощение же в игрушечном мире, как в обобщающей метафоре, почему-то зарождает ответное читательское эхо.
* * *
По поводу заводных танцующих аргентинцев возникают вопросы.
В первую очередь потому, что вспоминаются сказки от Оле-Лукойе - была там и танцующая пара. Заимствование - невольное, скорее всего, - налицо. Неистребимо женское-авторское стремление навоображать жизнь как можно красивей - чтоб блестело, фонтанировало и купалось в роковых страстях. И хотя читателю понятно, что воображение у куклы сугубо кукольное, всё равно наив удручает.
* * *
Тем не менее, рассказ совсем не пустой. А жанр "историй от игрушек" существует сам по себе внутри родительского сказочного жанра уже давно, и стал классическим. И представлен не только хрестоматийным Андерсеном. Были у него и российские продолжатели. Имею в виду отнюдь не Алексея Толстого, пересказавшего неграмотным историю Пиноккио. А, например, "В стране вещей" Кривина, сумевшего отойти от поверхностной, но дорогой детскому сердцу игрушечно-актерской символики, и наделившего судьбой и речью гвоздь и книжную закладку. Не утверждаю, что это было сделано блестяще - напротив, - а просто вспоминаю попытки воплощения той же идеи душетворения, оживления приближенной к человеку предметности, в менее стандартных вариантах. Стремление естественное, потому что детское инстинктивное знание о том, что всё - живо и имеет собственное сознание, отнюдь не столь наивно, чтобы оценивать его как некое благополучно изживаемое свойство определенного возраста. Я из своего детского состояния помню чудовищно взрослую, несгибаемую убежденность, что игрушки по ночам тайком двигаются. Что они чем-то заняты и ведут свои разговоры, и вообще живут не зависимой от человека жизнью. Маленькой девочкой я упорно пыталась застать их врасплох, включая по ночам внезапный свет.
* * *
Хочется пожелать автору оттолкнуть свое воображение от расхожих сюжетов многократного использования и попробовать поискать иные воплощения. Мир человеческого быта очень богат даже когда нищ, и возможности образного воплощения (и сюжеты тоже) способны обрести формы непредсказуемые. Ну, и совсем не обязательно делать средоточием любого сюжета влюбленность - не одна она может служить инструментом душевной работы.