"Валентин Семенович Рыскин", "Спартак Сысуевич Мошненко", "Мокрицын" наконец, - уважаемый автор, имена-погоняла лично у меня вызывают отторжения еще со школьных времен штудирования "Города Глупова". Может быть, Вам не повезло с читателем в моем лице, но поименования, превращающие любого человека в рожу, вызывают протест буквально на уровне физиологическом. Можете считать, что это индивидуальный случай аллергии. Замечу лишь, что уменьшать, уничтожать человека через карикатурность его фамилии - прием явно несвежий, уж два-то столетия точно от роду - имею в виду российскую словесность, а не имена, например, индейцев, вплотную связанные с магическими обрядами. Когда я, читатель, вижу в тексте "Мокрицын", то постигать его дальше желания нет ровно никакого. Дело не в брезгливости, а в том, что заранее доподлинно известно, что может дальше последовать - от отношения автора до глубоко неудачливой или подлой, или как-нибудь особенно мелкой судьбы персонажа. В советскую эпоху этим поверхностно-унижающим приемом (потому, считаю, и запретным для художника) безразмерно пользовался сатирический журнал "Крокодил". Оставивший, похоже, неискоренимые сорные семена.
* * *
Когда я наталкиваюсь на грубую и примитивную сатиру, то мучаюсь мыслью: что за радость автору создавать подобные творения? Сама по себе творческая акция как таковая - что приносит ему? Ибо мне, читателю, он дать не может ничего: ни улыбки, ни даже усмешки, ни обобщения, пусть злого и остросоциального, но чтоб хотя бы ум встряхнуло.
Идея компенсирования случайностями за случайность - лавиной мелких изводящих неудач за некий промах - не то чтобы не нова даже, а скорее не слишком оправдана. Возможно в таком режиме написать один удачный рассказ. А лучше бы - повесть, так как она заставит сцеплять "случайности" на уровне хотя бы более сложной и длительной сюжетной необходимости, а не механистически нанизывая всё, что ни подворачивается, попадая под руку. Возможно - при условии, что к "случайности" прибавится еще нечто весомое - или стилистически выверенная на уровне нюансов проза, или дополняющая сверхзадача, на фоне которой игра случайностью могла бы значить что-то более существенное, чем повороты калейдоскопа ничем не обусловленных событий. Однако автором создан цикл миниатюр. Стало быть, либо случайность возведена им в ранг единственного развития жизни, либо он эксплуатирует одну и ту же мысль в нескольких вариациях.
* * *
Имеет смысл напомнить автору, что тематически он ну никак не одинок. На Тенетах представлена небольшая - и, на мой взгляд, неудачная, - повесть Андрея Избранного "Век безумия" по тому же поводу. Но Андрей поставил задачей не просто перечислить все варианты неурядиц, а достаточно жестко сфокусировал их если и не в эпохальное обобщение, то хотя бы в общероссийское. Да, - было, и всё еще есть, и я тому прямой свидетель, - некое мистическое поле над рядовыми россиянами, ни на какую власть и прочие высоты не претендующими. Есть люди-флюктуации, имеющие редчайший дар не ступить мимо прогнившей ступени. И со всеми повторяются косяки черных пятниц, когда кажется, что с тобой насмерть воюет всё мироздание.
В эпоху всеобщего "знака качества", имитировавшего тень пятиконечной звезды, лестницы, неспособные выдержать вес жильца, были закономерны. Вещи отказывались служить человеку, ибо делались совсем не для него. Повесть Андрея Избранного не совсем об этом, но тенденция принципиальной, космической неудачливости определенного типа людей была применена им, на мой взгляд, точно и вполне по назначению. Другое дело, что для благополучного в творческом отношении наполнения-разрешения этой ситуации требуется либо мастерство, либо ничем не замутненная игра интуиции, которой чуткий художник дозволит выбирать предметы, героев и сюжетные повороты без ограничения собственным "Я", чаще всего более механистичным и узким, чем возможности вольного интуитивного выбора.
* * *
Я писала в свое время рецензию на эту повесть. И, читая Бориса Карлова, не смогла не заметить, что мои недоумения по поводу явной недостаточности прозы на эту же тему практически один к одному повторяются при чтении цикла "Компенсации". Может быть, уместно процитировать самую главную претензию к тенетовскому автору, - она в точности совпадает с чувством, оставшимся после чтения Карлова.
"...Сейчас литература в принципе настолько преисполнена иронии всех желающих хоть как-то, якобы шутя, усомниться в здравости бытия, что это стало своего рода неким джентльменским минимумом пишущего. Почему бы и нет, но условно-ироничный текст без наполнения живой тканью остается нехудожественным. Хотя ирония при этом может и наличествовать, и вызывать у читателя усмешку. Получается, что если текст "около смеха", то у него как бы презумпция невиновности, - ну не может же графоман шутить! - для этого творческое воображение нужно. И получается, что ирония заполняет те связи, которые должны принадлежать истинной образности (вдохновению, мастерству - каждый по-своему это называет). То есть ирония ИМИТИРУЕТ художественность, подменяя ее..."
ИЗ ЦИКЛА "ЛЮБАША И ПЬЕР"
По отношению к первому циклу второй мне показался менее неудачным. Тема всё та же - цепочки случайностей. Но прозаический примитив в данном случае оправдан избранным волей автора "примитивом продавщицы" - с одной стороны; а с другой - низаться произволу событий помогает и мужской миф о пресловутой "женской логике". Эта двойная увязка дала автору возможность увести лобовой сатирический прием с плакатного и прямолинейного первого плана хотя бы в относительную тень.