|
|
||
Еще одна серия русского варианта "Санта-Барбары" - третья стадия литературного коммунизма. | ||
Коммунизм Галины Щекиной. Горицкая плакальщица
(Разговор третий. Вологда, 3 июня 2000 г.)
* * *
ТТ: Давай, Галь, дальше строить твой коммунизм.
ГЩ: Чего строить? Нечего строить.
...Я сейчас думаю, что мне надо сесть в эту свою Топорню, уши прижать...
ТТ: Какая - "топорня"?
ГЩ: Это десять километров от Кириллова, только в другую сторону, так же как гора Маура наша священная...
ТТ: Там - Маура, а здесь - Топорня?
ГЩ: Она в таком же благословенном месте.
ТТ: Почему у тебя такое отношение - в Топорню?
ГЩ: Потому нету подтверждения делом. Мерило человека - это поступки, это конкретные результаты. У меня нету результатов, у меня все рассыпалось в прах.
ТТ: А ты чем меряешь?
ГЩ: Ну как? Люди работают! Анчаров говорил. И создают материальные ценности. Я ничего не создала, Таня!
ТТ: И ты меряешь материей?
ГЩ: Обязательно! А чего еще? Где? А мало ли что там другое - болтовня! А у меня ни во что не выливается.
Вот, пошла к художнику Рыжакову, душу ему изливала - он взял, нарисовал девочку Басю к моей книге. Он такой человек - пьяница, но взял нарисовал девочку Басю, которой я восхищаюсь много лет. Вот это материально! Я считаю - вот она, материализация. То, что Рыжаков почувствовал - он это всё воплотил. А я-то - я! - что за дура такая?
ТТ: Погоди-погоди. Бася-то - твоя? "Рассказы о девочке Басе"?
ГЩ: Так ведь он нарисовал, Рыжаков! Это есть материальность.
ТТ: Галя, а твои рассказы - они как?
ГЩ: А никак! А ничто! Никто, ничто и звать никак!
ТТ: Хорошо-хорошо, предположим, что ты...
ТТ: Мое - не материально! Нету его, не видно, не существует! - понимаешь?
ТТ: Не понимаю. Ты от скромности решила кончить самоубийством. А твоё лито "Ступени" десять лет на твоем горбу - это не материально?
ГЩ: Нет!..
ТТ: Газета "Насон-город", которая твоими усилиями строила все вологодское подполье литературное - не материальна?
ГЩ: Нет!
ТТ: Тогда с другого боку: мой "Ласковый Лес" - это материально?
ГЩ: Да!
ТТ: Но ведь это всё - Слово. Творчество. Почему же ты меряешь его в разной валюте?
ГЩ: Почему в разной-то? Ты написала "Ласковый Лес", тебя оценили на союзном уровне, выпустили книгу и поставили вровень с Астафьевым. Это прекрасно!
ТТ: Мне книгу никто не выпускал. Мне за всю мою жизнь не выпустили ни одной книги. То, о чем ты говоришь - сборник.
ГЩ: Ну, и что, что сборник?
ТТ: Ты тоже публиковалась в столичном журнале.
ГЩ: Меня не публиковали в нормальной книге!
Но дело даже не в этом. А в том, что когда это бездомные, это лито, эти "Ступени" выгоняют из пединституских коридоров - поэтам насрать! Стоят, как слюнтяи, я им говорю:
- Вы - подлые, вы должны сами задрать хвост и побегать на эту тему!
- Нам насрать.
И что? А то: Галя задрала хвост и пошла бегать. Выбегала новое помещение. Но это же позорище! Это же слюнтяйство, люди невоспитанные! Не творцы, они вообще никто, нету этой массы-то одержимой, нету коллективного разума, о котором я мечтала! Ну о чем тут - это ничего не получилось. Значит, это случайные люди, которые сошлись на халяву, в теплом помещении чесать язык. Нету помещения - им насрать, они пошли по своим углам. Никто не застрадал, ни одна сволочь не застрадала! Это мне - не им! - больно, что рассыпается сообщество, которому двадцать семь лет! Никому больше не больно, это Галины проблемы! Если ты хочешь быть наседкой - так и носись с нами, это тебя клюнуло в жопу, а нас-то никого не клюнуло! Мы - нормальные, мы индивидуалистические таланты! Сидим, и каждый себе творим. Тебе, наседке, дали роман читать из трех частей - вот, сиди! - читай роман! Я так эти части посмотрела, посмотрела:
- Да, простите, я не прочитала!
- Надо прочитать!
- Я исправлюсь. - Понимаешь?
Никто не чувствует себя ответственным за то, что твориться со всеми. А это значит, что как они были придурки и слюнтяи, так они такими и остались. Ничего я не воспитала, никакого коллективного разума! Мой крах во всем! Я сейчас готова отказаться от лито, от чего угодно! Потому что оно ничего не стоит на самом деле. Вот пала я на грудь Чирьеву...
ТТ: Кто у нас Чирьев?
ГЩ: А Чирьев у нас директор "Русского Дома"!
ТТ: Ну да, в Вологде "дом", ясное дело, - "русский"...
ГЩ: Таня! Это шестиэтажная культура в центре.
И сказала:
- Борис Юрьевич, всё! Меня бросили все, меня кинули все! Если вы меня не пустите - я не знаю, до каких я степеней дойду! Погибает сообщество, которому двадцать семь лет.
Боря Чирьев говорит:
- Ой, ну ладно, у меня художники собираются, "Солнечный Квадрат", ходи и ты, хрен с тобой, но в другие дни.
Он сегодня пустил, завтра выгонит. Боря Чирьев - абсолютно легкомысленный человек. Он же тоже - художник!..
ТТ: В каком смысле?
ГЩ: В смысле режиссер танцевальной группы!
Я когда стояла за сценой - я видела там систему: что Боря Чирьев говорит:
- Вот - обнимай его, обнимай! Да, это ваша последняя ночь! Звезды близко, рассвет близко! Ну, поцелуй же его так, чтоб этот поцелуй был прощальным!
Они-то делают так - хореография в черном трико, но я же хореографии этой не вижу - я только слышу Чирьева голос... Ну, конечно, - когда я такое слышу такие проблемы, меня обнимает страшный трепет, я не могу выйти на сцену! Там же последняя ночь! Потом говорю:
- Борис Юрьевич, у вас когда будет перерыв...
Он:
- А-аа! Я про вас совсем и забыл.
И пошел отводить нам помещение. А мы, прочие, стояли там почти что тридцать минут...
ТТ: Ну, хорошо, ну - Чирьев, но ведь дал помещение? В чем ты видишь крах?
ГЩ: Во всем!
ТТ: Ну в чем конкретно? Галь, ну объясни мне, ну где - крах-то?
ГЩ: Потому что ничего не получается. Нету желания понять друг друга. Я считала понять друг друга вообще целью. Чтобы люди чувствовали, как вот в "День за днем". Чтоб они были родными.
ТТ: Ты считаешь, что ты - понимаешь?
ГЩ: Так нет, после Петуха - я теперь полная мерзость! Потому что мне сказали: "Кого ты судишь? Ты судишь людей, которые тебя намного превосходят!"
ТТ: Стоп! Галя, теперь мне непонятен петух.
ГЩ: Ты не знаешь что есть Петух?!
ТТ: Галь, я ничего не знаю. Я с Урала. У нас после петуха мерзость с перепою.
ГЩ: Я не в этом смысле. Просто когда ты говоришь, что...
ТТ: Я про твой коммунизм говорю. Так что есть "петух"?
ГЩ: А это когда собираются в лесу ежегодные барды с поэтами и сначала пьют водку, потом поют, потом снова водку! А те, кто меньше пьян, сидят и жюрят.
ТТ: А петухи причем?
ГЩ: Место называется - Петух, Таня!
ТТ: А! Закономерно. Или географически?
ГЩ: Они осенью собираются там, когда отдыхающих поменьше.
Такой кошмар - они, эти поэты-барды, ведь действительно меня превосходят! Куда же я лезу? Но меня призвали жюрить, я еду.
У меня, конечно, была попытка... Я ищу общенческий момент в этом. У меня нет цели поставить их по местам - первое, второе и третье. Я прежде всего в каждом открытие чувствую.
- Вот, - ору, - мы открываем новый талант!
- Отстань, - говорят. - Способна ли ты это понять? Ефремова вот не может понять Сучкову. Почему ты думаешь, что ты понимаешь других? Ты тоже глупее других.
Мне тот же Дмитриев, руководитель, это сказал - и чем он не прав? Да он прав, конечно.
ТТ: Галя, когда в тебе говорят обиды, тогда, конечно, разговора ни о каком коммунизме не получается. Но на самом деле речь идет о серьезном, о серьезных вещах. Речь идет о мечте человека, который столетие за столетием ее в себе куда-то несет. Какой-то смысл в этом есть и это передается. Передается если не генетически, то по наследству идейно, от поколения к поколению.
ГЩ: У меня мать с отцом были строителями настоящими. Ничего себе! Они все-то реализовали, слава Богу! А я - ничего не реализовала! Только орала! Они сказали...
ТТ: Они не понимали тебя, Галя! Они не понимали...
ГЩ: ...Они поднимали МТС - они ее подняли, она превратилась в черт знает какое бешеное хозяйство! А они пошли дальше по лестнице - отец стал директором завода, мать - преподавателем в школе, воспитала немало поколений. У них-то вот - всё материализовалось, а у меня-то ни фига!
ТТ: Галя, не вопи так. Они и работали на материальном уровне. Они создавали совершенно конкретную техническую станцию, или как там эта аббревиатура расшифровывается...
ГЩ: У отца была совершенно конкретная задача, сделать так, чтобы эти СТЗ тракторы стояли по всей стране. И они стояли!
ТТ: У него тракторы. А у тебя - не тракторы.
ГЩ: А у меня - ничего! У меня всё - стоит, Таня. Всё!!
ТТ: Галя, но ты же работаешь не с тракторами. Ты работаешь с невидимым, ты работаешь с материей, которая не видна.
ГЩ: А с материей ли? Может, это действительно все называется "трепотня языком", как мать с отцом говорят - "Ты всё только треплешься, а конкретно..."
ТТ: На уровне такого отчаяния, конечно, не будет ни разговора, ни коммунизма. Не хочешь - не надо.
ГЩ: Ну, я очень разочарована в самой себе! Сильно. У меня заниженная самооценка. Я Арбатову почитала, Арбатова говорит: "Сторонитесь людей, которые способствуют занижению вашей самооценки. Дистанцируйтесь от них, они вам наносят вред. Что вы в себе поняли - того вполне достаточно, чтобы осуществлять то, что вы задумали". Ни хрена! Меня окружают люди, которые упорно работают на это занижение. Ну, в таком состоянии я ничего не способна. Я чувствую, что я полная дура, и зачем...
ТТ: Давай вернемся к этому разговору тогда, когда ты отдохнешь и закончишь свою повесть, сейчас это бесполезно...
ГЩ: ...Мужик звонит из Череповца и говорит: "Твою мать! Что ты натворила в английском предисловии! Ну чего ты натворила! Я тебе верил, как человеку!..
ТТ: Извини, какое предисловие?
ГЩ: Макет ему делала!
А он орет:
- Я пошел к тебе, как на исповедь, а ты, как последняя как не знаю кто.
Я говорю:
- Ты мне скажи по-русски, в чем состоит ошибка
- Если у тебя нет глаз, и ты сама не видишь, - что мне с тобой говорить! Кто ты такая?
Я всё утро искала, встала в шесть часов, три часа я искала две опечатки в английском тексте. А я действительно не машинистка! А я действительно - он мне понравился как человек, как писатель! А английские опечатки я могу и пропустить. А он тут орал на меня целый час. Он растратил сто с лишним рублей денег на переговоры, звонил из Череповца, чтоб меня отчихвостить. Я говорю:
- Игорек! Ты бы валил от меня! Я лучше тебе деньги верну, чтобы ты ко мне не приставал с такими мелочами.
Люди вообще! Люди вообще настолько не понимают с такими мелочами, Таня! Я говорю:
- Ты мне просто понравился! Ты мне - понравился своим вот этим неспешным рассказом, не знаю, - экзистенциализм это или что-то другое, он мне жутко понравился. А то, о чем ты мне сейчас говоришь - я не понимаю
. Он говорит:
- Тогда, значит, мы ошиблись друг в друге!
- Ну, и хрен с тобой!
Вот как происходит разговор: человеку опечатка в английском тексте дороже всего остального! И он на это делает ставку. Я говорю:
- Ну, до свиданья. До свиданья, ты ничего не получишь.
ТТ: Галя, ну может быть, ситуация такая, что ты человека не предупредила, что ты не знаешь языка...
ГЩ: Так я его предупредила, что я не собираюсь ставить английский аналог! Зачем это мне надо, что за дурня!
- Юра, я поставлю русское предисловие, я считаю, что это вообще не надо.
А он говорит:
- А я - настаиваю!
- Хорошо. Пришлешь текст, я его отсканирую.
Ну что же, я честно взяла, отсканировала английский текст. Ну, естественно, я ж не Копенгаген, пропустила две ошибки. Он прочитал распечатку - о-о-о! Его высочество долго орало.
- Если такой пиндитный, тебя на козе не объедешь, - иди сдавать к тому, кто английский текст лучше знает.
- И пойду!
- Иди, дурак.
...А зато Катька Спасова - Катька Спасова вышла, которую я два года назад на Горицах обнаружила. Катька Спасова вышла.
ТТ: Опять не знаю.
ГЩ: Ну, эта такая странная баба - она придурочная, она говорит: "Только с помощью Бога я пишу!" Как ее понимать? Вот это удивительно. Можешь взять почитать. Дать? Щас дам... Вот, вот книжка!
Мне кажется, она полностью приблажная дура. В стихах нету ничего живого. Мне кажется, но Полина Рожнова тут закотяшила такое предисловие!.. Ух ты-ы! Но это ж Полина Рожнова!
ТТ: Не знаю.
ГЩ: Да писательница наша, уже московская, уже вовсю там школу фольклорную с детьми ведет! Ей же все бабы столичные дочек своих в иномарках везет! Поэт она, ты должна ее помнить по Северному совещанию в 89...
Знаешь, как она ее вознесла! Не хухры-мухры тебе: "Промыслом Божиим возрождаются стихи в душе Екатерины Спасовой..."
Промыслом Божьим...
И вот эту книжку - монахини выпустили, не Спасова сама! Они насобирали пятьсот рублей, к издателю Малоземову - ну Юру-то ты знаешь, Таня! - ходока прислали - матушку Кириллову... Баба в рясе приехала и дала денег.
Я десять раз всё исправляла. В готовом макете! Потому что у них такие заморочки - я говорю:
- Стихи тут про любовь можно поставить?
- Нет, только Божественное...
Мене так было обидно, мне казалось, что про любовь тоже надо. Хочешь взять? Тань, ну возьми... И прочитаешь эту Рожнову, которую я потом вставила в свой альманах, потому что это как раз там, где твоя знакомая Таня Черных с монастырями...
"Божественное..." Не хрена себе, думаю, - вся моя душа орет против этого! Против этих неживых стихов! А не признать реальность тоже не могу. Вот она, - есть! Вот она, - Спасова!
Она начала писать стихи после того, как приняла крещение. Ужас! Вдохнула запах ладана и стала писать.
ТТ: Это беда, конечно, с этими Божьими...
ГЩ: Чего, Танька, думаешь, эта баба - п...жь полный?
ТТ: Да, конечно...
ГЩ: Но мне неудобно говорить... Я не способна с монахинями рассуждать, а вот Юрочка Малоземов способен.
ТТ: Юра делает свое дело. Юра не литератор - он издает всех. К нему претензий никаких нет.
ГЩ: Нет, Тань, ну ты знаешь, как ее любят сильно в этих Горицах!
Она же у них народная героиня! И когда она собирается петь, они туда приходят толпами и плачут! Это же мое название-то - "Горицкие плачи"! Это я собрала первый вариант книги, назвала его именно так, и так он существовал два года, немилосердно истерзанный и десять раз переправленный. Ну, потому что ее знают так - как именно плакальщицу! Мне в Кириллове все говорили! И эта Верка Шитова, поэтесса, которая на Мауре живет - она тоже говорит, что это - плакальщица! Когда она поет, то все плачут. Она специально для этого. Ну как - это ж реальная баба, она в Троицком монастыре, в Троицком соборе - у них клуб. Она там - завклубом. Я пришла в этот клуб, говорю:
- Говорят, у вас тут поэтесса есть. Ну-ка, дай-ка сюда стихи!
Она дала безобразные промокашки. Я говорю:
- Ну-у, Спасова! Тебя надо издавать!
Она:
- Ой-ой... Из Москвы ездят, и то не могут издать.
Вот так началась вся эта история. Через годы еле-еле выродили тут чахлое издание. Ну, знаешь, таких вот много людей. Вот, Надька Бурдыкова, - их очень много! Она была б одна, эта Спасова, а то их черт знает сколько! Понимаешь, вдохнули запах ладана... И всё! У них из жопы понос пошел. Что такое с ними делается? Она говорит:
- Со мной действительно случилось прекрасное! - Полными слез глазами она мне говорит. Я на нее смотрю.
- Да, - говорю, - Да!
Почему она до этого не писала, а после этого - записала? Почему? Не знаю. Я Юрочке:
- На хера тут нарисовали страшные эти арки с черными колоколами? Давай обрежем. Давай вот так вот обрежем, на белом фоне обычными буквами напишем...
ТТ: Да нет, издано неплохо. Только не отцентровано.
ГЩ: Да всё равно это ерунда - видно, что нарисовано. Лучше было бы вот так - отрезать, и все. Чего эти арки рисовать-то? Что за дурь-то такая?
ТТ: Мне наоборот, обложка понравилась.
ГЩ: Понравилась? Надо тебе эту бабу почитать?
ТТ: Да что я в ней вычитаю?
ГЩ: Я и говорю тебе - в Топорню и уши прижать!
ТТ: Ага! А там тоже - какая-нибудь плакальщица...
* * *