Аннотация: Романтически окрашенные воспоминания о родной обители и дорогих сердцу людях.
Отчий дом
Новелла
Наташе и Гале
Так сложилось, что всю свою сознательную жизнь я испытывал тягу к моему родному дому и всегда находил возможность завернуть туда хотя бы на денек, будь это командировка, отпуск или возвращение из дальних странствий. Причиной тому была моя романтически окрашенная юность, неизбывная любовь к родному краю, душевные отношения с моими родителями и близкими, а также пожизненная привязанность к моему школьному братству.
В молодые годы становления и жизнеутверждения неудержимо хотелось поделиться своими достижениями с дорогими мне людьми и не без доли тщеславия доложиться глубоко уважаемому моему учителю и наставнику о том, что его старания не остались втуне. Настоящим праздником души стали встречи с разлетевшими по всей стране друзьями, товарищами и предметами сердечной привязанности.
Родительский дом постоянно гудел как улей и с готовностью принимал каждого, кому нужен был кров и успокоение души. Сначала подрастали и покидали родное гнездо дети. Потом в обратном направлении нестройным клином потянулись журавли, которые несли бабушке и дедушке желанных внуков. На все лето мы забрасывали родителям своих девчонок и таким образом становились здесь частыми гостями. Внуки также незаметно выросли, а родители наши постарели и загрустили в опустевшем и притихшем доме.
Когда мы с женой появлялись на пороге, дом оживал. Извлекалась из хранилища белоснежная подкрахмаленная постель, открывались припасенные на этот случай банки вишневого варенья, только в железнодорожном магазине приобретался необыкновенной белизны и вкусовых качеств вознесенский хлеб. Само собой разумеется, измученные своими заботами и напряженной работой, мы плохо выглядели и поэтому должны были съедать все, что подавалось на стол. Пока женщины суетились на кухне, мы с дедом по старому, сохранившемуся еще со школьных лет обычаю, вели серьезные беседы о событиях внутри страны и за рубежом.
Наступал вечер. Мы возвращались из гостей или прогулки, и нас ожидал вечерний чай, который по традициям этого дома всегда затягивался до глубокой ночи. Родители усаживались поудобней, покуривали свой любимый "Беломор" и извлекали из нас подробную информацию о нашем житье-бытье. Затем подавалась подробная информация о том, кто из моих друзей за время нашего отсутствия посетил наш дом, кто в последнее время брал билеты на московский поезд и кто, возможно, еще сейчас гостит у родителей. Мама особенно интересовалась, как устроились и где живут девочки, с которыми я учился, и которые бывали в нашем доме на молодежных вечеринках. Нужно признаться, что эти девочки на наших юбилейных встречах выглядели уже солидными матронами. Но для наших родителей мы продолжали оставаться мальчиками и девочками. Мать смотрит на мои осеребрившиеся виски и с грустью говорит:
- Боже мой, мой сын уже седой!
Подробно анализируем события, свершившиеся за время нашего отсутствия в жизни переулка. Кстати, в связи с бурным строительством решением городского совета он переименован теперь в улицу Коминтерна, что не оставило равнодушными его старожилов. На фоне сооружаемых помпезных фазенд наш некогда квадратно солидный дом уже не смотрится так солидно и скромно выглядывает из-за высокого штакетника, сооруженного прошлым летом зятем Василием. С пугающей поспешностью уходят в небытие старые, казалось, неистребимые обитатели и приходят новые люди, которые приносят с собой новый колорит жизни. С присущим ей жестким юмором мама сетует:
- Кажется, только начал жить, а уже надо собираться за пути к Рыдванскому (так звали старого управителя городского кладбища). Только и слышишь, то одного потаскали за пути, то другого, хорошо еще, что теперь отказались от этого ужасного духового оркестра.
Поспешно ищем более мажорную тему и тут обнаруживаем, что уже третий час ночи. Старики идут на веранду курнуть по последней, а мы отправляемся на покой.
²
Моя последняя встреча с отчимом состоялась летом семьдесят четвертого года. Я возвращался с международной конференции в Берлине и на день заехал проведать родителей. Еще совсем не старый и, как говорят по-украински, кремезный, он страдал циррозом печени - результат регулярного использования таблеток, с помощью которых медицина боролось с отечностью его ног.
Мы сидели на веранде, где в течение дня он лежал на топчане, и пили чай. Я в подробностях рассказывал о своих зарубежных впечатлениях, и он меня слушал с каким-то напряженным заторможенным взглядом. Временами взгляд становился совершенно безжизненным и как бы направленным в другое измерение, сквозь и мимо меня. Все предвещало непоправимую беду.
На следующий день я уехал к себе домой. А через неделю его не стало.
На поминальном обеде присутствовали родственники, соседи и какие-то незнакомые мне люди, среди которых были женщины с Бугских Хуторов, где когда-то проживали наши дальние родственники по бабушкиной немецкой линии. Когда я в соответствии с отведенной мне ролью произнес поминальный тост, одна из сидящих за столом напротив хуторян с фанатичным, полыхающим взором темных глаз перегнулась ко мне и громко зашептала:
- Это не ваш папа. У вас был другой папа, это он построил этот дом.
Я взял ее за руку и вполголоса сказал:
- Успокойтесь, я знаю, кто мой папа. Этот дом строил мой дед Константин, а деньги ему на это давал мой отец Алексей Степанович. Но завершить он это дело не смог, потому что его арестовали по политическим мотивам.
Женщина отпрянула, и над ней взяли шефство ее спутницы. Но она до конца поглядывала на меня своим обжигающим и угнетающим душу взглядом. Этот взгляд еще долго будет преследовать меня, вызывая недоумение и смутное беспокойство.
Мать тяжело перенесла потерю, часто жаловалась на сердце и тихо говорила:
- Разве можно это понять - потерять человека, с которым ты прожил целую жизнь?
К этому я мог бы добавить: прискорбно навсегда расстаться с человеком, который с малых твоих лет был уважительным и внимательным твоим слушателем и лучшим в мире собеседником.
Со временем мать смирилась со своим одиночеством и всей душой прикипела к тому дому, где без перерывов прошла вся ее долгая нелегкая жизнь. На наши предложения поселиться на выбор у кого-нибудь из ее детей, она с лукавой улыбкой отвечала:
- Я хочу жить там, где я буду хозяйкой.
Пока позволяло здоровье, она приезжала к нам на зимние месяцы. Но как только начинало припекать мартовское солнце, собиралась в обратную дорогу. На наши просьбы хоть раз побыть дольше до лета, она возмущенно восклицала:
- А как же я оставлю без присмотра мой дом?!
Все понимали, что организовать присмотр за домом на какое-то время - не проблема. Все дело было в том, что она тяготилась нашими высокими этажами, тосковала по милому ее сердцу дому на нулевой отметке, возможностью похлопотать по хозяйству и подышать свежим добротным воздухом.
Со временем мы смирились с тем, что наша мать, как говорится, стала не выездной. А меня по-прежнему летом и осенью как магнитом тянуло в родные края. Ну, а если человек очень что-то хочет, то он всегда найдет способ это реализовать.
В этот раз я двигался по научным делам в милую Одессу, и, естественно, сделал остановку у родного гнезда. Попросил остановить автобус у переулка, открыл калитку и бесшумно проник в дом. Мать была чем-то занята у плиты в своей маленькой кухне.
- Ага, явился - не запылился! Нет, чтобы мать заранее предупредить, я бы хоть что-нибудь приготовила.
- Нет проблем. Могу же я матери сделать сюрприз?
- Можешь, можешь. Ты всегда был на выдумки горазд.
Я привожу себя в порядок с дороги, а на плите уже что-то шипит и журчит.
Сидим за столом под висячим абажуром. Мать, не спеша, курит. Я поглощаю жаркое, а она следит, чтобы я "хоть немного поел чего-нибудь жирненького".
- Ну, как поживают твои девочки? Как там жена твоя ненаглядная, все крутится и на работе, и дома? Ты бы ей хоть больше помогал. - Я пользуюсь моментом и задаю давно созревший вопрос:
- Ма, скажи честно, ты не сразу ее приняла, когда я привел ее в наш дом? Помнишь, они с отчимом сходу подружились, и он, не знавший в жизни сантиментов, приносил ей из поездки полевые цветы? А ты была с виду несколько сурова.
- Сынок, ты должен понимать, что женщина по-особому любит своего сына. Сначала как мать свое дитя. А затем как женщина самого дорогого на свете своего мужчину. И сильно ревнует к другой женщине
- Все понятно, и когда оно все позади, приемлемо. Видно, до конца дней я не разберусь в тонкостях своего гарема!
Мы подробно обсуждаем текущие дела переулка: кого уже отнесли за пути, а кто начинает здесь новую жизнь. У матери два соседа. Верхний, черный грек Вася, которого мать уважительно называет на Вы. И нижний, словоохотливый и добрячий хохол Васька. Так мать называет его за глаза, потому что он грубиян и матерщинник. А вообще вся округа независимо от возраста называет его дядя Вася. Оба они очень сердечные и общительные люди. Грек Вася, недавний таксист, вышел на пенсию и на машине поехал отдохнуть в Крым. Оттуда он привез себе молодую жену, и теперь они со своей законной Аней, женщиной суровой на вид и на десять лет опередившей своего супруга, делят имущество. Но все по благородному: жене и дочке он оставляет огромный дом с любовно выращенным садом, а себе берет автомобиль и какое-то не объявленное имущество. Встречаясь у водоразборной колонки на меже между огородами, мама укоризненно говорит: "Что же это Вы так, Вася?" Он смеется одними своими черными греческими глазами: "Такая судьба, тетя Миля!"
В эту встречу мы почти не говорим о моих приятелях: мать уже почти ничего не помнит. Она огорчается в своей грубоватой манере:
- Склероз замучил, черт его подери! Уже начинаю путать, где ваши дети, а где мои.
Заканчиваем трапезу, и она предлагает:
- Пройдись по саду, как ты это любишь делать.
Брожу по дорожкам и на каждом шагу ощущаю следы запустения и печали. Покосился и переехал на новое место деревянный туалет, который я когда-то соорудил под настроение в далеком десятом классе. С тех пор он уже не раз менял место дислокации. Под домом лежит распиленный на дрова высоченный абрикос дичка, на который мы в детстве лазили через крышу дома за особо крупными плодами. Исчезли три великолепных абрикосовых дерева под сараем. Зато появились и красуются посреди огорода две яблоньки и груша.
- Вот, посадила весной,- комментирует мама,- думаю, может доживу до первых плодов. Да, кстати, вот собираюсь написать вам завещание на дом, чтобы вы потом не перессорились без меня. Да никак дочку не допрошусь.
Как всегда, я пресекаю эти разговоры:
- Мать, мне неприятно это слушать. Разберутся твои дети, когда придет время. А сейчас живи и радуйся.
Чтобы поставить точку, ухожу в малинник поклевать осеннюю ягоду.
С замиранием души жду вечера. А вечер здесь необыкновенный! Чистый прохладный воздух дает возможность ощутить глубину пространства. На совершенно темном своде небесном мерцает неисчислимая масса звезд, как будто стая сверкающих крыльями бабочек улетает в бескрайнее пространство. И вокруг тишина. Всеобъемлющая и всепроницающая. Безмолвен горизонт над далекими Кантакузовскими холмами, не шелохнется листок в саду, темной волной ветвей обхватившем дом. И над всем этим тихо всплывающий огромный диск луны. Эта картина вызывает такое эмоциональное напряжение, что начинаешь слышать звон в ушах и удары собственного сердца. И хочется сказать: какая звонкая тишина!
Густой лунный свет как прозрачный пар окутывает деревья и придает им какие-то причудливые сказочные очертания. Загадочный рисунок на диске заставляет работать фантазию. Я вспоминаю, как в детстве мы собирались в такие лунные вечера на пригорке у соседнего дома, и соседские девушки постарше рассказывали страшные истории. Особенно волновал миф о том, что картина на диске изображает, как вилами брат убивает брата. Когда приходило время расходиться, я с дрожью в коленках бежал к замкнутой двери дома и, пока мне открывали, с опаской поглядывал на небесную картину. Сегодня мы уже достоверно знаем, что встретить на луне с вилами можно разве что американцев. Но следует также признать, что холодный лунный свет и поныне тревожит душу человека и вызывает мистический страх и недобрые ожидания.
Когда уже хорошо темнело, и в воздухе чувствовалась прохлада, на линии горизонта за далекими Кантакузовскими холмами можно было наблюдать атмосферное явление, которое привело бы в состояние возбуждения любого уфолога. От кромки земли отрывалось эфемерное слабо светящееся образование и, непрерывно изменяя свою округлую форму, вибрируя, поднималось к небу. Временами этот неопознанный летающий объект в процессе изменения формы подобно амебе делился на две неравные части. При этом верхняя отделившаяся часть, меньшая по объему, резко ускорялась и исчезала из поля зрения в темноте пространства.
Вся эта впечатляющая картина не вызывала у меня мистических состояний и тревоги, потому что мне была понятна ее природа. Все объяснялось просто. Нагретая за день и покрытая слоем несгоревшего авиационного топлива и масел взлетно-посадочная полоса была источником испарений, облака которых поднимались в океане прохладного окружающего воздуха, окислялись и светились холодным пламенем. В результате изменения своего состава и объема светящееся парогазовое облако творило чудеса в театре природы.
Настроившись на романтический лад, я садился на скамейку и слушал знакомую с ранних лет вечернюю симфонию звуков.
Вот послышался отдаленный быстро нарастающий гул, перестук колес, визг тормозов - это пришел московский поезд. Что-то зашипело, свистнуло и задышало - это поезд отправился по назначению.
Как в кузнице бухающий звук, дрожь в земле, металлический звон - это отправился в сторону Одессы тяжеловесный состав, который тащат два локомотива в голове, и страхует в хвосте третий - толкач. Через некоторое время, трень-трах, трень-трах - это возвращается толкач, который помог тяжеловесу преодолеть людмиловский подъем.
Длительное время со стороны станции слышно свисток-трах-бах, свисток-трах-бах, а затем тук, тук, тук - это маневровый локомотив собирает сборный поезд, а затем обходчик молоточком проверяет целостность вагонных колес.
Глубокая тишина и затем трах-тах, трах-тах, трах-тах - это примчалась вечерняя одесская электричка.
Поздно. Пора спать.
К полудню следующего дня собираюсь продолжить поездку и в полной экипировке с дипломатом в руках выхожу на улицу. Мать, опечаленная, как-то по-старушечьи повязанная платком, стоит в калитке и растерянно произносит:
- Ну, вот! Они всегда так: не успели приехать - и уже собираются уезжать.
Я стараюсь держаться бодрячком и обещаю вскоре еще приехать. К своему забору в футбольных трусах, по-утиному переваливаясь, подплывает могучий дядя Вася и проявляет солидарность.
- Що, тетя Мiля, поразбiгались дiтки? Вадiчок, ти хоть не забувай маму. Бачиш, як ми тут живем - доживаем. Оце, бач, пiшов на пенсiю i тепер торгую на углу сигаретами i всякою, прости господи, дрiбеденью. На жизнь не вистачае.
И вдруг он всхлипнул, и с белесых его ресниц скатились две скупые мужские слезинки и потекли по морщинистым щекам.
- Отаке. Ну, целуй маму и передавай привет твоiм дiвчаткам. Такi були добрi дiвчата. З ними дуже любив гулять на станцii дядя Володя, свiтла йому пам"ять.
Я распрощался со стариками и быстро зашагал прочь, а душа моя была полна смятением и тревожными ожиданиями.
Это была последняя встреча, когда мама была еще здорова. Она умерла в девяносто третьем году в возрасте 84 лет.
Исполнив все необходимые процедуры, мы заперли дом и ворота и поручили уход и наблюдение за усадьбой нашей сестре, пока не настанут определенные законом права на дальнейшие действия. Прошло некоторое время, и бесхозной усадьбой начали интересоваться мародеры. Тогда мы, здравствующие законные наследники, решили, что дом нужно продать.
Через год я приехал, чтобы принять участие в оформлении купли - продажи. Наш покупатель - приятный и интеллигентный педагог, преуспевший в бизнесе, сделал все, чтобы облегчить нам осуществление этого скорбного и неизбежного шага. Оформив все необходимые бумаги и формальности, мы зашли в первое попавшееся кафе, выпили шампанского и расстались довольные друг другом. В один миг оказавшиеся бездомными, опустошенные душой, мы молча отправились на ночлег в квартиру сестры.
Вечером, после коллективного ужина, я долго томился и не находил себе места с таким чувством, как будто совершил какое-то подлое дело. Наконец, незаметно исчез и медленно зашагал в сторону нашего переулка. Уже сгустились серые сумерки, и проданный дом сиротливо стоял за высоким забором, а с наружной стены на улицу смотрели пустые бельма закрытых ставнями окон. Верхним коньком крыши он как бы выглядывал из-за забора и укоризненно смотрел мне в глаза.
Я опустил голову и тихо произнес:
- Прости нас, друг, великодушно. Видишь? Такая жизнь.