Свободное Творчество : другие произведения.

Финал конкурса "Возвращение домой"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


   Журнал Самиздат: Свободное Творчество. Рассказы авторов Самиздата
Конкурс. Номинация "Финал"
   Список работ-участников:
1 Шнейдер Н. Жди меня
2 Дашук А. Полевая практика с чудовищем
3 Минасян Т.С. Остаться человеком
4 Шауров Э.В. Три дня на вечность
5 Хабибулин Ю.Д. Фуршет на лётном поле
6 Суржиков Р. Разведчик
7 Лебонд К. Белые лебеди на чёрной воде
8 Никитин Д.Н. Новые гулливеры
9 Бекер В.Э. Халявщик
10 Сотников О. Новая жизнь Звери Зверявкина
11 Беленкова К. Доппельгангер
12 Кишларь С. Буковки
13 Лойт Дерево Сейранты
14 Ступицкий С.Л. Ганс
15 Сотникова О.С. Кузнечик на ленте Мёбиуса
16 Токарев С. Славная жизнь
17 Паршев О.В. Я вернусь
18 Миндаль Продавец Судеб
19 Роженко Н.А. Старая электричка
20 Бердник В. "Liberta"
21 Габдулганиева М. Спаси меня
22 Масленков И.В. Люцифер Сэм
  
   Шнейдер Н. Жди меня 18k Оценка:9.58*12 "Рассказ" Проза, Фэнтези
   Когда дорога вынырнула из леса, я заплакал. Глупо и недостойно - но мне было все равно. Да и не видит никто.
   Пять лет прошло. Бой - мой первый и единственный бой - рана, плен. Я оказался трусом - не хватило сил уйти в смерть. Сил, смелости... На самом деле, я просто знал - Ида ждет.
   Я не мог ее обмануть. Пять лет рабства, два неудачных побега: после последнего досталось так, что все думали - не жилец. Выжил. В третий раз я уже не надеялся ни на что, знал, что если поймают - убьют. Не поймали.
   В густой летней ночи казалось, что ничего не изменилось. Все там же на околице был мой дом - наш дом. Я долго стоял прислонившись лбом к двери, унимая колотящееся где-то в горле сердце. Наконец, собрался с духом и постучал. Прошелестели легкие шаги за стеной, стукнул затвор. Дверь открылась без обычного "кто там" - и мне пришлось прислониться к косяку, чтобы удержаться на разом подкосившихся ногах.
   Она стояла в дверном проеме - босая, простоволосая, в одной сорочке. Свеча озаряла лицо, на котором недоумение сменялось растерянностью, а потом - таким кристально чистым счастьем, что у меня перехватило дыхание. Ида всхлипнула, выронила свечу, бросилась мне на шею, что-то лепеча, смеясь и плача одновременно.
   Я наконец, смог отлепиться от стены, шагнул в дом. Гладил худенькую вздрагивающую спину. Моя жена. Моя Ида. Где-то внутри постепенно растворялся страх, сменяясь спокойным теплом. Теперь можно признаться себе в том, что все эти пять лет жил совершенно безумной надеждой... сбылось, вопреки всему.
   - Ой, что это я тебя на пороге держу, - спохватилась жена, повела в дом, держа за руку, точно несмышленыша. - Сейчас, поесть соберу.
   - Помыться бы... - есть хотелось, да еще как, но еще больше хотелось забраться в воду, содрать с себя прошлое вместе с потом и дорожной пылью.
   -Так пока греется...
   Я не стал спорить. Просто смотрел, как она хлопочет вокруг жаровни - печь по летнему времени никто не топил.
   Все кончилось. Дома...
   Вкуса еды я не почувствовал - не до того было. Закинул что-то в нутро, и ладно. Пока я ел, Ида навела помыться. Скинув грязные провонявшие вещи, я с блаженным стоном осел в кадушку с теплой водой. Отобрал у жены ковшик:
   -Не суетись так вокруг, что я - дитя малое?
   -Глупый. - Она обняла сзади. - Я так долго тебя ждала...
   Ответить я не смог - горло перехватило.
   Пока я мылся, Ида все порывалась то быстро простирнуть мое барахло, то полезть в сундуки за сменной одеждой. Я фыркнул, и велел ей не маяться дурью посередь ночи. Утром можно все сделать - а сейчас одежки ни к чему. Ей, кстати, тоже. Даже в полумраке было видно, как она смутилась. Хохоча, как ненормальный, я сгреб ее в охапку, и уволок в постель...
  
   Пылинки танцевали в лучах солнца, пробивавшихся сквозь щели в крыше. Пахло пылью, плесенью и еще тем неуловимым мертвым духом, что стоит в любом брошенном доме. Я торопливо сел, озираясь по сторонам. Покосившиеся стены, выбитые окна. Одна ставня висела на единственной петле, других и вовсе не было. Мерно скрипела дверь, шатаясь туда-сюда на сквозняке. Подо мной вместо постели оказались рассохшиеся доски. Одежда, сброшенная вчера, валялась неопрятной грудой посреди комнаты.
   Я затряс головой, пытаясь проснуться. Сон. Кошмар. Что угодно, только не...
   Подгнившие половицы скрипнули под ногами. Где-то среди одежды должен быть нож. Сейчас... сейчас я проснусь. Я полоснул лезвием по руке. Боль обожгла, тяжелые красные капли застучали о доски пола. Я зажмурился, до хруста стиснул зубы. Медленно открыл глаза.
   Ничего не изменилось. Только саднила порезанная рука, да мерно капала кровь.
   -Ида?
   Тишина.
   Я медленно опустился на пол, обхватив голову руками. Но ведь было же вчера... Или не было? Или я пришел в пустой дом и повредился рассудком? Как понять, что явь, а что морок, если прошедшая ночь кажется реальней сегодняшнего утра?
   В пыли на полу отчетливо проступали мои следы. Мои. И еще цепочка следов - значительно меньших. Женских? Я торопливо оделся, не обращая внимания на то, что кровь пятнает вещи, выбежал на крыльцо.
   Тихо вокруг. Так тихо, как никогда не бывает днем. Ни собачьего лая, ни детских криков. Лишь мерный скрип двери за спиной, да беспечное пение птиц. Огород зарос бурьяном. Вместо бани чернела обугленная печь. Я поднял глаза на соседский дом - те же слепые окна, покосившийся штакетник.
   Я метался по деревне как одержимый, врывался в дома, распахивая двери. Никого - только птичий щебет посреди неживой тишины. Наконец, просто опустился в пыль возле колодца, прислонившись спиной к срубу, и закрыл глаза. Думать не было сил - мысли тонули в вязком, оглушающем страхе. Все это неправда. Затянувшийся кошмар. Надо проснуться...
   Звук неровных шаркающих шагов оказался неожиданно громким. Я вскинулся, хватаясь за нож.
   -Ой, да кого это к нам принесло? - старуха в черном щурила подслеповатые глаза. - Никак Эрин вернулся?
   Ее считали блаженной. Я был еще мальчишкой, когда ее муж погиб под упавшим деревом. А после того, как той же весной мор унес троих взрослых сыновей, Рина и вовсе повредилась в уме. Ходила и всем рассказывала, что ее муж с детьми ушли на заработки и вот-вот должны вернуться. В деревне жалели безумную бабку, подкармливали, изредка помогали кое-как управиться с хозяйством.
   -Вернулся. - Я не узнал своего голоса. - Где все, баба Рина?
   -Да ты вставай, пойдем ко мне хоть. Нечего тут рассиживаться.
   А до ее-то дома я и не дошел, пока метался по улицам.
   -Где все? - повторил я, шагая за неторопливо шаркающей старухой.
   -Кто в могиле... Кто удрать успел. - Безмятежно отвечала она. - Я осталась - а то муж вернется - и никого.
   Я остановился:
   -А Ида?
   -Ох, Ида твоя... А вот и дошли. Ты давай, поешь сперва, потом поговорим.
   -Баба Рина, не тяни, - взмолился я. - Что с ней?
   -Ида твоя... Полгода прошло, как вас на войну забрали - отряд чужаков нагрянул. А в деревне, почитай, мужиков-то и не осталось - бабы одни, да ребятишки. Ну, и покуражились вволю... Дом-то ваш на самой околице, с той стороны они и пришли.
   -Что они с ней сделали??? - я встряхнул бабку за костлявые плечи. - Что?
   -Что с молодой бабой сделают? Пятеро ей досталось. А потом веревку на шею - ржали все, мол, неласкова оказалась - и то сказать, отбивалась как могла, у всех пятерых морды в кровь расцарапаны были. Уж вроде смириться надо было - а она все кричала, да рвалась.
   Дребезжащий старческий голос вдруг стал далеким- далеким. Перед глазами запрыгали разноцветные пятна.
   - Сосну на пригорке за околицей помнишь - на ней каждую весну парни качели делали, девок катать? Вот на той сосне ее... Да куда ты бежишь?
   Куда? Сам не знаю, но стоять и слушать я больше не мог.
   ...Обдирая ладони взобраться по высоченному стволу. Надежно привязать веревки, сбросив вниз четыре конца. Конечно, проще привязать к груз и перекинуть веревки через ветку - но как не покрасоваться на глазах у девчонок? Пока съезжаешь обратно, на земле к ним уже привязали здоровенную доску - одну и ту же из года в год, ничего ей не делается. Качели взлетают высоко-высоко, ветер в лицо. Ида держится за веревки напротив, смеется...
   Я пришел в себя, когда заболели костяшки, сбитые в кровь о ни в чем не повинное дерево. Сполз в траву, уткнувшись лицом в колени.
   Вот так вот. Неласкова оказалась... А я не смог ее защитить. Что стоят клятвы в любви и верности, если меня не оказалось рядом, когда было нужно?
   Лучше бы я не пережил последнего побега.
   Но... Но я же был с ней сегодня ночью! Она же была рядом - живая, теплая, счастливая. Трепещущее под моими руками тело, тихий стон, бездонные сияющие глаза...
   Что это было? Что???
   А может, вообще ничего не было, и на самом деле я мечусь в бреду со вспоротой до костей спиной? Или вовсе на том свете, и все, что вокруг, на самом деле - преисподняя? Реальность ускользала, как уходит из под ног тропа на болоте - и не на что опереться...
   Я тяжело поднялся и медленно побрел к погосту. Долго ходил среди поросших травой холмиков - много их было, слишком много. Бесполезно, сейчас все равно не найти - надо знать, где... Я не понял, сколько времени прошло, пока сидел под сосной и бродил по погосту - немало, похоже, потому что когда я вернулся к старухе, солнце уже клонилось к закату.
   Баба Рина молча выставила на стол невесть как раздобытую бутыль самогона.
   -Что было потом?
   -Троих девок убили - которые тоже отбиться пытались. С ними, правда, возиться не стали - ножом по горлу, и вся недолга. А кто не особо рыпался, так те живы остались. Натешились, по домам все выгребли и убрались. Говорят, войско наше их догнало потом.
   А где-то через месяц упырь появился.
   -Кто???
   -Да упырь. Завелся тут у нас. Люди пропадать стали. Сперва грешили на разбойников каких - мало ли недобитков в лесу бродит. А потом осмелел видать, начал прямо на улицах тела оставлять - тогда и поняли, что дело нечисто - не будут разбойники у человека горло выгрызать. Так и пошло, если не каждую ночь, так через одну. Ну, кто успел, собрались да уехали. А кто не успел - те на погосте лежат.
   Я вливал в себя мутное пойло точно воду, не чувствуя вкуса - и не хмелел. Совсем.
   -Куда теперь подашься? - поинтересовалась бабка.
   Я безразлично пожал плечами. Какая теперь разница - куда?
   -А поживи пока у меня. Муж вернется, все вместе и уйдем.
   -Поживу.
   Да что же это такое - никак хмель не берет! Упиться бы вдрызг, упасть и не думать...
   А бабка никак не отставала, видать, намолчалась в одиночестве:
   - Упырь-то сперва чуть не каждую ночь убивал, потом пореже стало. А теперь по округе бродит, сюда не заглядывает - все равно никого нет. Я в прошлом месяце на ярмарку ходила - хоть на людей посмотреть, а то и вовсе забыла, как живой человек выглядит. Поговаривают, раз в неделю, а порой и пореже люди в округе пропадают. Привыкли.
   -Привыкли... - тупо повторил я. - Рина, видать, окончательно из ума выжила. Придумать тоже - упырь какой-то. Небось, после того, как чужаки в деревне погуляли, кто жив остался, собрались и ушли с проклятого места.
   Я медленно выбрался из-за стола. О, а ноги-то уже не слишком держат. Хотя голова ясная. Как глупо - лучше бы наоборот.
   -Ты куда на ночь глядя? Не ровен час вернется упырь - сожрет
   -До ветру. Сожрет так сожрет. Будет потом похмельем маяться.
   Я долго стоял, опираясь на шатающийся под моим весом штакетник. Сумерки потихоньку угасали, ветер нес прохладную свежесть. А в лесу, как на грех, разорались соловьи. Я стиснул зубы. Пойти, найти и бошки посворачивать тварям. Да, так и сделаю - не будут душу рвать.
   Улица изредка порывалась взбрыкнуть, но с этим я справился быстро. А вот с тем, что ноги вместо леса понесли домой... Полдороги я уговаривал себя, что там нечего делать. Хватит, насмотрелся утром. Вторую половину пути просто твердил, как заклинание "ну только загляну и уйду".
   Пыльно, пусто и темно. Зачем я сюда притащился? Да еще внутрь полез. В лунном свете дом казался не просто мертвым - призрачным. Я опустился на лавку, устало прикрыв глаза - похоже, самогон все-таки начинал действовать, только вместо обычной хмельной бравады наваливалась тягучее равнодушие. Свихнулся? Значит, свихнулся. Какая теперь разница. Будем вместе с бабой Риной ждать. Она - давно покойного мужа, я - мертвую жену. Славно.
   Дверь в очередной раз скрипнула и вместо того, чтобы хлопнуть, мягко притворилась. Сквозь закрытые веки пробился теплый свет. Я открыл глаза, да так и замер, окончательно перестав соображать.
   Все изменилось. Вместо выбитых ставен на окнах белели занавески. Горел огонь в светце. А у двери стояла...
   -Ида? - я блаженно улыбнулся. - А мне сказали, что ты умерла. Странно, правда?
   Она рассмеялась:
   -Глупый. Как я могла умереть не дождавшись тебя?
   Сон? Бред? Да какая, к демонам, разница! Я устал, до смерти устал искать реальность. Упасть в безумие, как в мягкую постель после долгой дороги - и уже неважно, каким будет завтра.
   -Иди сюда.
   Жадные, настойчивые губы. Прохладный бархат кожи. Разметавшиеся по подушке кудри. Моя Ида. Моя.
   Уже засыпая, зарылся лицом в шелковистые волосы:
   -Ида...
   -М-м-м?
   -Не уходи.
   Проснулся я резко, как от толчка. Луна в пустом окне. Тихо. Никого.
   Медленно оделся. Вот, значит, как сходят с ума. Отстраненно подумал, что бабка там, наверное, волнуется. Пойду к ней, вроде самогон еще оставался.
   Небо у горизонта потихоньку светлело. Было невероятно, неестественно тихо - даже цикад не слышно. Даже проклятущие соловьи заткнулись. Безразличие сменилось настороженностью, каким-то смутным неприятным ощущением. Я прибавил шагу. Толкнул калитку.
   Дверь была нараспашку. Посреди серебристого прямоугольника лунного света лежала бесформенная куча тряпья. Рядом, присев на колени, склонилась фигурка в светлом платье.
   -Эрин? - Ида поднялась мне навстречу.
   -Что ты тут делаешь?
   -Не знаю..., - растерянно прошептала она. - Эрин, мне страшно.
   Ида прижалась ко мне, спрятав лицо на груди. А я не мог отвести взгляда от бесформенной груды на полу, вокруг которой медленно расплывалось черное маслянистое пятно. Неужели про упыря - правда? Да нет, быть не может, грабитель какой залетный, наверное. Прости, баба Рина. Сейчас жену домой отведу - как ее только сюда занесло? И вернусь, похороню хоть, если уж больше ничего сделать не смог.
   -Не бойся. - Я легко коснулся ее губ. И застыл, ощутив солоноватый привкус. Сердце ухнуло куда-то вниз. Я попятился, машинально утирая рот рукавом.
   Неужели правда?
   "Разве я могла умереть, не дождавшись тебя?"
   Моя жена. Моя Ида. Нежить.
   -Эрин, что случилось? - на ее лице было лишь недоумение. - Что с тобой?
   Неправда. Просто я окончательно сошел с ума. Неправда!!!
   Она вдруг замерла, точно к чему-то прислушиваясь, а потом резко бросилась вперед, мимо меня, на улицу. Почти неслышные исчезающие шаги - и тишина.
   Я сел прямо на пол - ноги не держали. Долго сидел так, тупо глядя перед собой. Значит, я все-таки не безумен, и Ида была. И выжившая из ума бабка ничего не придумала.
   Лучше бы я и впрямь свихнулся.
   Я натаскал воды из колодца, обмыл тело. Лицо у старухи было спокойное-спокойное, рядом с этим лицом разорванная шея смотрелась дико. Поймав себя на этой мысли, я рассмеялся - смерть всегда выглядит дико. Нашел для покойницы чистую одежду. Долго возился, отдирая доски пола, сколачивая из них домовину - в единственном сундуке оказались инструменты давно почившего мужа. Волоком дотащил гроб до погоста, вырыл могилу. Прочитал молитву над свежим холмиком - слова казались пустыми, никчемными. Если есть небеса - значит, Рина уже встретила там свою семью. Какой еще рай нужен?
   Вернувшись в бабкин дом, шарахнул об угол бутыль с остатками самогона, и пошел в лес.
  
   Я сидел дома на рассохшемся ложе и ждал. К вечеру набежали тучи - наверное, дождь будет - и когда сумерки угасли, не стало видно ни зги. Лишь смутные силуэты окон. Почему-то я был уверен, что Ида придет. И твердо знал, что мне она не сделает ничего - и от этого знания задуманное становилось совсем уж мерзким.
   Я снова пропустил ее появление. Казалось, моргнул лишь на миг - и вспыхнул огоньком светец, затрепетали на сквозняке оконные занавески, а подо мной оказалась разобранная постель. Ида присела рядом, потянулась к моим губам. Я чуть отодвинулся. Странно, но не было ни страха, ни отвращения - после прошлой ночи внутри поселилась пустота. А еще была жалость - острая, невозможная жалость.
   -Что-то случилось? - встревоженно спросила она, заглядывая мне в лицо.
   Я покачал головой, через силу улыбнулся:
   -Все хорошо - просто умаялся за день. Давай завтра, ладно?
   Она кивнула, погладила меня по щеке. От этого такого знакомого жеста захотелось завыть.
   -Тогда ложись. Спать пора. - Ида стянула платье.
   Я разделся, устроился рядом. Она доверчиво ткнулась носом мне в плечо.
   Ни страха, ни брезгливости. Только почему-то больно.
   Долго прислушивался к ее мерному дыханию. Странно, про нежить говорили, что они не дышат - или это лишь ненужная память тела? Впрочем, какая мне разница - теперь?
   Я осторожно пошевелился - она не отреагировала.
   Заточенный осиновый кол вошел в плоть неожиданно легко - словно клинок из хорошей стали. Тело конвульсивно дернулось и замерло. Как просто.
   Говорят, утром она рассыплется в пепел. Но я этого уже не увижу.
   Я бережно коснулся ее лица:
   -Подожди меня еще чуть-чуть, ладно? Я сейчас...
   И поднял с пола нож.
  
   Дашук А. Полевая практика с чудовищем 33k Оценка:9.01*10 "Рассказ" Проза
   - Там его вместо чая пьют! Мы как бабку к себе перевозили, она два мешка этих корешков надёргала. Тряслась над ними, как Кощей Бессмертный! - Кирюха учился на техническом факультете, поэтому подробные изыскания в области ботаники были ему не по зубам. Мне же, будущему светилу естественных наук (в этом я в те дни не сомневался) иссохший крючок растительного происхождения в руки не дал. - Сам пить буду! - заявил он. - В этой деревне по полтораста лет живут. Так что извини.
   Руководитель практики изумлённо изогнул бровь, когда я поделился с ним своими наполеоновскими планами. Отрываться от коллектива было не принято, тем не менее, пряча в бороду улыбку, согласился. Я расценил это как признание моей ранней мудрости. Ещё бы, первый курс на пятёрки!
   Такова предыстория моего паломничества в таёжную деревушку, куда и вертолётом добраться было непросто.
  
   Моё путешествие заслуживает отдельного повествования. Поведаю как-нибудь в другой раз. Отмечу лишь, что, когда попал на постой к бабке Пелагее, мнил себя уже настоящим покорителем тайги.
   Пелагея - большая старуха с обветренным лицом и зычным голосом, способным перекричать циркулярную пилу - с первой секунды произвела на меня неизгладимое впечатление. Казалось, на тебя неумолимо надвигается огромный, потемневший от времени и непогоды стог сена. Одним словом, перед бабкой Пелагеей я робел.
   Впрочем, ко мне, прозрачному недокормышу войны, она относилась благосклонно.
  
   - Ешь, давай, не рассусоливай! - Пелагея подкладывала в мою миску куски мяса. - Сын у меня из тайги не вылазит. За шкурками-то вертолёт когда и прилетит, а мясо совхозу не надо. Мы ж в совхозе числимся. - Она усмехнулась. - А совхоз тот, почитай, тышшу вёрст от нас. Куда мы ему!
   - Ну, не тысячу всё же... - усомнился я, уплетая сочное тёмно-бурое мясо.
   - Может и не тышшу, - миролюбиво согласилась Пелагея. - А нам какая разница? Главно, не трогают. Нам тайга хозяйка. И накормит, и напоит, и денег не возьмёт.
   - Сын нечасто навещает? - поёжился я, всматриваясь в монолитную темноту за окнами.
   - Митяй мой тайгой больной, - вздохнула Пелагея. - Да здесь, слышь-ка, все мужики больные этой стервой. Приворожила. Сам ещё с башмак, а уж за отцом на охоту тянется. Зимовья там у них. Так месяцами и бегают. В селе одни мальчонки сопливые да старичьё. Иной раз и страшно становится. А ну как Ведьмак пожалует.
   - Ведьмак?
   Я с интересом воззрился на хозяйку. Ведьмак мог оказаться знахарем. А знахарь посвящён в тайны местной флоры как никто другой. Мне бы такой дока был очень кстати. Кроме того, хозяйке явно хотелось поговорить про здешнюю достопримечательность. Во взгляде старухи внезапно проскочили недобрые искры.
   - Есть такой. Чёрный он. Мертвый.
   - Что?
   Мясо застряло в глотке. Светило светилом, но в неведомом таёжном мире услышать подобные откровения не пожелал бы никому. К тому же, при тусклом свете керосинки, сидя спиной к отверстому в ночную неизвестность окну.
   - А ты не сомневайся. - Старуха встала и принялась возить кочергой в печи. Огоньки заворчали и осветили комнатушку злыми красными зрачками. - Его в гражданскую убило. Хороший был парень. А как вернулся... Лицо у него разрублено. Выживешь ли! Тогда всё и началось.
   Помню, в девках ещё была. Ночью раз просыпаюсь, будто цепями скрученная. Лежу, шелохнуться не могу. Глаза, вроде, пальцами кто держит - не закрыть. Таращусь в окно. А там тень чья-то. То близко колыхнётся, то отлетит чуток. Чья тень не видать. Сама по себе. Нет живого человека при ей. Крикнуть хочу - рот, словно нежить лапой зажимает. И тут вдруг в окне лицо мёртвое! - Пелагея охнула, вспоминая пережитый ужас, и осела на скамью. От её вскрика ноги мои налились свинцом, волосы шевельнулись, точно по избе пробежал пронизывающий сквозняк. - Смотрит на меня мертвяк и глаз не отведёт. А потом так, знаешь, пальцем-то и поманил. Тут я и заголосила.
   Мамка у меня на ту пору ещё жива была. Вскочила, увидела и ну креститься да "Отче наш" читать. Он и сгинул. Сунулась я к окошку, а там только хвост кошачий мелькнул.
   - Ну-у, - я лихорадочно искал материалистическое объяснение. - Пограничное состояние между сном и бодрствованием... э-э-э...
   Старуха пристально глянула на меня. Спорить не стала. Продолжила.
   - Через месяц мамка на косу напоролась и померла. А помирала, про кота бормотала. Кот, говорит... кот виноват.
   - При чём тут кот?
   - При том. Нехорошо в деревне стало. Куда кот явится, там и смерть. Коты разные, а приметка у всех одна - глаза человечьи, только вот, значит, в темноте светятся.
   Соседка у меня. На ту пору ребёночка родила. Утром слышу, вой на дворе ихнем. Я туда. Ксютка убивается, белугой орёт. Мальчонка её с вечера кричал, говорит. И сиську давала, и водичкой поила - не берёт. Умаялась, сама не заметила, как сморило. Просыпается. Тихо кругом. А над люлькой кот сидит и на младенчика смотрит. Я-то всё и смекнула! Не кот это, говорю, мертвяк приходил. Тут Ксютка вспомнила - кот этот лапой личико ребёночку трогал. О как!
   Бабка Пелагея сверху вниз посмотрела на меня. Тонкие губы вытянулись жёсткой струной.
   - Н-да...
   Что ответить старухе не нашёлся. Я был комсомолец, атеист и учился в советской высшей школе. Но тайга жила своими, скрытыми от цивилизации законами.
   - Не веришь, - хозяйка прищурилась. - А ты с людями поговори! Не один десяток годов тут живём. Дома нет, чтоб миновал его Ведьмак. Так уж у нас повелось, кот заявляется - жди беды. И хитрый какой! Всё в разных котов перекидывается. Поди, разбери!
   Ты вот дальше послушай. Рассказала я соседям, что мамка моя перед смертью говорила, да про лицо мертвяка в окне. Старики всё и растолковали. Ваську-то на войне убило. Дух его на родную земельку вернулся. Да больно обидно ему, что другие живут, а его, молодого, смерть прибрала. Вот и лютует. Душа отлетела, злоба осталась. А кот - зверь проказливый. Зло как родное принимает. Сам-то глянь: собака доброе место для ночлега ищет. Кошка, та нет - на больное укладывается. Дурное чует. Сладко оно ей. Животом хвораешь - на живот прилабунится, колени ломит - там гнездится. Полежит, зло себе и забирает. Аль не замечал?
   Наш кот Викентий, действительно, всегда знал, какие недуги случались у домочадцев. После моих бессонных ночей перед экзаменами голова раскалывалась. Стоило прилечь, тёплая мягкая масса принималась гнездиться на подушке как раз там, где пульсировала мукой моя учёная макушка. Взбирался Викентий и на больную спину деда. Тёрся усатой мордой о разбитые коленки младшего братишки.
   По спине пробежал холодок.
   Бабка почувствовала мои колебания.
   - То-то и оно! - заявила победоносно. - Решили мы миром за бывшим Васькой присмотреть. А он, как ни в чём не бывало, на огороде возится, на охоту бегает и даже с соседями здоровкается. Баба его бельё на речке моет. Ровно, и не случилось ничего. Он, слышь-ка, на войну холостой уходил, а вернулся с бабой. Чёрная такая. Коса до колен. Ведьма ведьмой. Сказывали, над трубой летала. Волосы распустит и вся, как есть, голая. И кот-то у них сразу появился... Мальчишки в щёлку забора подсматривали, сами видали. Васька в дом зашёл, а через минуту уж котом выскочил. И глаза у кота того человечьи. Скакнул на улицу и шасть в бурьян. Наутро коза у Перепелихи подохла.
   А уж как у Любки мужика прибрало, так и вовсе всё ясно стало. Мужик ейный на охоту собрался. Ладный мужик был, работящий! Из дому вышел, а Любка-то глянула вслед и обмерла. За ним кот ихний увязался. След в след ступает. Потом Николашка прибёг, напарник его. Трясётся весь. Всё, говорит, нет больше Емельяна, медведь заломал.
   Тут народ и взбаламутился. Подхватились и пошли к дому проклятому. Дверь камнем припёрли, чтобы нечисть не выскочила. Керосину плеснули, огонь кинули. Вспыхнуло! Чёрный дым повалил. У окон мужики с вилами встали. Визг пошёл из огня-то. Страшно... - Бабка Пелагея прикрыла рот кончиком платка и затрясла головой. Воспоминание давалось ей больно. - Тут-то окошко и распахнулось. Пока с ведьмой управлялись, из избы кот выскочил и дёру. Не уследили.
   Тут, слышь, ветер поднялся. Воет силой нечистой, по своим плачет. Кусты ломает, деревья гнёт. Будто баба по покойнику убивается, рубаху на себе раздирает. Глядь, а огонь-то на соседнюю избу перекинулся. Лето сухое было, вмиг занялось. И пошёл пожар гулять. Кинулись заливать, а разом всё потушишь ли? Так и выгорело полдеревни. Вот как нежити отомстили!
   - Значит, сгорела ведьма?
   Собственный вопрос меня потряс. Я говорил так, точно сомнения мои развеялись, как дым от давнего пожара.
   Старуха сжала остатки зубов.
   - Она-то, ясное дело. А вот Ведьмак... Какое-то время спустя слышим, над деревней рычит кто-то. Не человек, вроде, и не зверь. Рык со словами человечьими спутан. Попричитает, поскулит и ну снова рычать. Собрались всем миром и туда. На пепелище Ведьмак сидит и звериным голосом воет. Кот-то убёг, знать кот тот он и был.
   Пелагея мрачно глянула куда-то мимо меня. Вдруг в полумраке гаснущей керосинки её глаза начали белеть. Она смотрела мне через плечо, всполохи света в зрачках становились всё ярче. Глаза округлялись от набухающего в них немого вопля. Не в силах обернуться, я сорвался с табурета и бросился вглубь комнаты. Оттуда посмотрел на окно, куда вперилась остановившимся взором старуха. На приоткрытой форточке сидел огромный кот. Я готов был поклясться, что глаза у него человеческие. Казалось, животное усмехается одной половиной рта. Усы иронично подёргивались.
   В следующую секунду тишину надломил громкий стон. Затем глухой удар. Оглянувшись, я увидел лежащую на полу Пелагею. Я кинулся помочь и тут обнаружил, что левая сторона её лица неестественно перекошена. Хозяйку свалил инсульт. Я с трудом подтащил грузное тело к кровати. Попыхтев над старухой, понял - самому её на по-деревенски пышное ложе не затащить. Я подсунул под голову бабке одну из пирамидой сложенных подушек, накрыл одеялом и побежал за помощью. За моими манипуляциями с плотоядной улыбкой наблюдал человеческими глазами кот.
  
   - Пзв... - на губах Пелагеи пенились обрывки слогов и пузыри.
   - Ничего. Может, ещё оклемаешься.
   Соседка Пелагеи баба Нюша заботливо поправила на груди больной покрывало. Я стоял у порога. Колени всё ещё дрожали. Кота на форточке не было, но я знал - он смотрит на нас откуда-то своим насмешливым мёртвым оком. За спиной хлопнула дверь. В избу вошли две пожилые женщины и мужик в меховой безрукавке с ружьём. Женщины проследовали к постели Пелагеи, а мужчина встал со мной плечо в плечо.
   Баба Нюша обернулась и махнула на нас морщинистой ручкой.
   - Нечего тут мужикам делать!
   Мы вышли.
   - Игнат, - скупо представился мужик.
   - Саня, - кивнул я.
   Мы опять погрузились в саднящее молчание. Игнат деловито вытряхнул из кисета махорку и ловко скрутил "козью ножку". В траве зашуршало. Я отпрянул. Игнат вскочил, схватился за ружьё. Текучее кошачье тело мелькнуло и растворилось в темноте.
   - За бабкой Пелагеей приходил, сволочь. Знать, заберёт, - процедил Игнат.
   - Врача бы, - попытался я отвести разговор от пугающей темы. В чертовщину всё ещё не верилось.
   - Не помогут тут врачи ваши, - проворчал Игнат. - Если уж мертвяк глаз положил, дело решённое. Долго он за Пелагеей ходил...
   - Зачем?
   - Своё у них... - Игнат сплюнул на землю. - Сейчас мужики подтянутся и пойдём.
   - Куда?
   Односложные вопросы были следствием хаоса, царящего в моей голове.
   - Мертвяка кончать. Довольно он над нами куражился! Сколько народа перемёрло. А всё Пелагея - не давала пулей его одарить. У нас-то серебряная давно припасена. Она всё металась. Не трожьте его, не трожьте, всем беда выйдет. Тьфу!
   Я вспомнил, что, когда вломился в мирно спящую соседскую избу, единственное, что мог вымолвить членораздельно: "Кот, кот...". Видимо, это слово и принял к сведению хозяин дома.
   - Думаете, кот?
   - А кто ещё?! - Игнат сердито фыркнул. - Научены уж! Ни одна беда не миновала без этой твари! Мне лодку раз пробили да пробкой заткнули. Я на реку-то вышел, да чуть на корм рыбе и не попал! Реки у нас тут... мужика с ног валит. Насилу выбрался.
   - А причём же...
   - Кот-то?! За неделю до того вот такого видал! - Игнат развёл руки в стороны, демонстрируя размеры вестника смерти. - Моё счастье, что зажмурился и в глаза ему не глянул. А то бы уволок.
  
   К нам подходили мужики. Были они мрачнее грозовых туч. В основном, в годах, крепкие, приземистые. Своих ровесников я насчитал всего три человека. Они азартно покрикивали, суетились и подгоняли дедов. Те, походя, цыкали, точно отмахивались. Двор гудел. Мужики роняли в недра толпы немногословные истории о встрече с котом. Вспоминали тех, кто не сумел уйти от антропоморфного взгляда адской твари. Постепенно голоса становились громче, выкрики яростней.
   По моим нервам начали прокатываться горячие волны возбуждения. Как бы хотел я сейчас гнать ненавистное всем существо по тёмной тайге. Схватить первым... Меня трясло, но уже не от страха. Страх растворился во всеобщем неистовстве. Нас было много. Спаянная воедино Мощь вливалась в мои мышцы и мозг. Я стал великаном. Кто выплёвывает в вибрирующее напряжением пространство проклятия, уже не различал. Иногда внезапно понимал, что дикий, полный бешеной энергии вопль принадлежит мне самому. Но это не имело значения. Мы сложились в общий могучий организмом, способный справиться не только с каким-то котом, но и со всей тайгой! Со всем враждебным миром! Ах, какое это было чувство! Парение над своим бессилием.
   Многоногое существо двинулось со двора. Факелы метались, разбивая густую, липкую тьму. Мы гнали зверя. Пока его не видно, но он существует, этого достаточно. Достаточно, чтобы упиваться собственной силой.
  
   В эту ночь зверь так и не появился. Мы вернулись утром, и всесильное существо распалось на ничтожные частички. Мужики разбрелись по избам, матерясь и отирая кровь с разодранных ветвями рук и лиц.
   В избе бабки Пелагеи жило своё многорукое чудовище - у одра умирающей собрались соседки. Это чудище тоже вскрикивало, ворошило былое, било молниями отчаянной злобы. Изредка женщины спохватывались и принимались перед кем-то оправдывать своё шумное вече - больной требуется неусыпный уход.
   Я ушёл ночевать к Игнату.
  
   Едва мы проснулись и наскоро позавтракали, азарт снова погнал нас на поиски зверя. К нам присоединялись другие участники травли. С каждым подошедшим мои мускулы крепли, а сознание наполнялось адреналиновым восторгом.
   Котов в деревне не было. Ни одного! Десятилетия борьбы с мертвяком не прошли даром.
  
   Минула неделя. Кровь кипела, а враг в руки не давался. Зато к нашей массе примкнули те, кто до того считался сомневающимся. Не вышедший на охоту становился отступником. Но таковых почти не осталось. Регулярность и массовость наших вылазок не оставляли места сомнениям.
   Иногда сплочённые общей ненавистью мужики и бабы собирались у постели Пелагеи. Страдальческое лицо на подушке заставляло вспомнить о собственных потерях. Всплывали новые детали встреч с оборотнем. Зубы скрежетали.
   Мне было не до корня, способного подарить человечеству дополнительные десятилетия жизни. Я бредил котом. Едва ли не каждую ночь снилось, как я хватаю нечисть за лапы, рву зубами, топчу сапогами, а вокруг признавшая меня сильнейшим толпа.
  
   -Так его не возьмёшь, - глухо сказал седой мужик. - Надо идти туда.
   Повисла вязкая тишина.
   - Всех порешит, земля его там - сказал кто-то и тут же был забит презрительными смешками.
   - У кого сопли жидкие, пусть с бабами тесто месит! - Взвился над многоголовым задиристый мальчишечий голос. - Остальные айда с нами!
   Толпа колыхнулась, принялась раскачиваться, словно гиппопотам в трясине. Зарокотала.
   - Куда мы?
   Я шёл, сдавленный неуёмной силой со всех сторон. Как хорошо не испытывать страха! Как здорово ощущать мощь, частью которой ты стал.
   - На дальней заимке мертвяк обосновался. Тогда ещё... - ответил Игнат. Его серые глаза горели. - Может, застанем врасплох. Давно эту тварь кончать пора! У Фомича серебряная пуля. И чего Пелагею слушали. Сама и попалась. Дура баба.
  
   Тайга толпы не любит. Наказывает жестоко. Так говорили старики, прожившие жизнь бок о бок с этой мрачной, но щедрой стихией. Наш стоглавый "дракон" разбился на молекулы. Полз на заимку.
   Шли долго. День кренился к вечеру. Тот, в свою очередь, почернел и наполнился ночными рыданиями невидимых птиц. Зажгли факелы. Со стороны казалось, что между деревьями там и тут мелькают красноглазые чудовища. Но я знал, это чудовище - мы.
   Впереди засверкала стена из огней. Люди снова собирались в толпу. Поджидали отставших. Когда молекулы огнеглазого чудища сбились в прежнее могучее существо, слово взял наш голова Фомич.
   - Обычной пулей стрелять бесполезно, - приглушённо сказал он. - Становитесь плотнее и, если покажется, хватайте. Одёжу на него кидайте. Чтоб опомниться не успел. И кличьте, я у ворот буду. Одно его возьмёт!
   Предводитель потряс ружьём. Все знали, там ждёт своего часа отлитая из серебра пуля.
   Тени от факелов поплыли к избушке. Мы крались на робкое свечение окна.
   Вдруг впереди послышались крики, огни заметались, словно рой взбешённых пчёл. Что-то тяжёлое налетело на меня, перевернуло, ударило, втоптало в холодный мох. Ещё раз, ещё... Люди в панике неслись прочь. Многоликое чудище надломилось, раскололось. Теперь "голова", опрокидывала и давила собственный "хвост". Хрип, мат, беспорядочные выстрелы. Я понял - впереди нечто, от чего, не разбирая дороги, бежали даже бывалые. Сейчас включится воображение, и я лишусь способности двигаться, кричать, дышать... Не думать!
   - Игнат!! - заорал я.
   Эйфория последних дней сменилась животным ужасом. Меня давила часть нашей же былой мощи. Вдруг она стала чуждой и враждебной. Толпа, дававшая уверенность в собственной силе, правоте и превосходстве, мгновенно превратилась в убийцу. Её безразличие к собственной частице было столь же безусловным, как и ненависть к тому, кто определялся ею, как враг. Это был мой первый урок.
   - Стой! - гаркнул Игнат и выстрелил в воздух.
   Несущаяся на меня волна шарахнулась, разбилась на два потока, обтекая моё помятое тело. Я, кряхтя, поднялся. Болело всё. Игнат презрительно глянул на меня и, ни слова не говоря, бросился вперёд. Он был одержим. С котом у него были личные счёты. За ним кинулся и я. Инстинкт велел прикрепиться к тому, кто только что спас мою жизнь.
  
   У избушки с робким окном нас осталось немного. Мы стояли напротив и молчали. На пороге сидел невозмутимый кот и с прищуром смотрел на тщедушные остатки нашей когда-то всесильной стаи. Это был тот самый кот, который принёс весть о смерти бабке Пелагее. Казалось, он нас ждал. Так вот что обратило в бегство соратников! Ужас перед ирреальным, пестуемый десятилетиями, пересилил даже ярость. Толпа - единый организм. Стоит побежать одному - паника захлестнёт большинство.
   Слева послышался хруст веток. У кого-то от противостояния взглядов не выдержали нервы. В воздухе просвистело. Оборотень взвился и огласил ночное пространство душераздирающим, почти человеческим криком. Тени от факелов забились в агонии. Зверь приземлился на три лапы и с пугающим проворством заковылял с крыльца. Ртутью протёк по пятну света, отбрасываемого окном, неуклюже вспрыгнул на ставню и просочился в крошечную форточку.
   - Лапу, кажись, перебил, - сипло сказал кто-то.
   - Идём за ним? - с сомнением предложил другой голос.
   Ответом ему было молчание. Крохи былой толпы, остывшие от пьянящего безрассудства, топтались в нерешительности. Ворваться в логово оборотня, держащего в страхе деревню столько лет...
   Дверь избы с грохотом распахнулась, выбросив во тьму ослепительный столб света. На крыльце стоял сгорбленный старик. В руках ружьё. Он целил в нашу сторону. Потом шагнул вперёд. Старик сильно припадал на одну ногу.
   - Господи! - выдохнул кто-то. - Нога-то... перебита!
   Всмотревшись, я увидел, что одна штанина деда залита кровью.
   - Прокляну!!! Вон!!!
   Истошный вопль старика и заполошный выстрел со стороны Фомича было последним, что я слышал перед тем, как снова был сбит с ног. Я ударился теменем о торчащий позади меня пень. Всё померкло.
  
   Меня кто-то гладил по лицу. Приоткрыв глаза, я увидел себя отражённым в круглых кошачьих зрачках. Затаил дыхание. Кот некоторое время вглядывался, потом опять потёрся шелковистой башкой о мою щёку. Почему-то меня это немного успокоило. Я скосил глаза в сторону. В избе было достаточно светло от воняющей жиром металлической чашки. В ней плясали языки пламени. Другой источник света находился в противоположной части комнаты. Такая же коптящая плошка. В избушке нестерпимо пахло гарью.
   У окна возился оборотень. С его штанины капала кровь, но хромать он перестал. Старик не оборачивался. Что-то делал, наклонившись над столом, и приговаривал:
   - Потерпи чуток. Заживёт... Ну, полежишь маненько. Сам и виноватый. Нечего было разгуливать.
   Хозяин избушки туго бинтовал лапу серому коту. Кот вырывался и сердито шипел. Кажется, наш "оборотень" размежевался на человека и животное. Утешившая меня кошка спрыгнула с лежанки и подошла к старику. Теперь она тёрлась о его ноги.
   - Погоди, Мурка! Видишь, дружку твоему помощь оказываю. Так-то вот...
  
   Я сидел за столом и пил крепкий травяной чай. Василий Тимофеевич сосредоточенно давил ложкой ягоды в деревянной миске.
   - Как же так? - Я всё ещё не мог придти в себя. - Почему вы ничего не объяснили тогда?
   - Знал бы, что Пелагея на такое способная, разве ж сюда вернулся бы. Красивая она девкой-то была. Меня любила. Свадьбу играть хотели. Да вот... Тогда царских-то каторжан выпустили, я с таким в тайге и схлестнулся. Он мне про большевиков рассказывал. Я и ушёл с ним за советску власть воевать. Вернулся через много времени, да с Марьюшкой моей. Пелагея и затаила обиду.
   Кто ж знал, что так-то вот выйдет. Я же тогда к Пелагее извиниться пришёл. Не хотела она со мной разговаривать, вот я к окошку и подлез. Думал, поймёт, простит. Решил, была не была, мне бы только рассказать ей, как Марьюшка в госпитале меня выхаживала. С ложки поила. Экую страсть залечила! - Дед потрогал пальцем уродливый рубец, тянущийся через всё лицо. - Доктора хорошо, но, если б не Марьюшка, не выжил бы. Глянул на неё и... Люба она мне была. Так люба, что и словами не сказать. Шалишь, думаю! Не буду помирать, с ней хочу быть. Так вот и остался землицу топтать. Сами доктора руками разводили. Не живут после такого-то. Шашкой, видишь, зацепило. Она меня на свет божий вытянула. Потом и сюда ехать не побоялась. В самую тайгу. - Старик опустил лохматую голову. - Вот, значит, как вышло - она меня с того света, а я её... не уберёг.
   - Обида обидой, но... столько лет!
   Дед Василий тяжело отмахнулся.
   - Сперва, конечно, сочиняла Пелагея по злобе. Чего и не было плела. А потом люди сами домысливать стали. Страх, он по цепочке идёт. Ксютке, у которой ребятёнок помер, тогда что угодно втемяшить можно было. Голову баба от горя своего потеряла. А, может, и верно, кошка ихняя детёнка жалела. Кошки - не люди. Они жалеть способные.
   - А мать Пелагеи? Она же тоже про кота говорила.
   - Может, и шмыгнула кошка какая, когда та косу точила. Испугалась да и напоролась. А, может, сама Пелагея додумала. Очень она сердитая на меня была. Молва людская - сила буйная: один сбрехнёт, второй подхватит, а там и всё село заголосило. Так, видать, и вышло. Как горе какое, сразу кота вспомянут. Совсем разума лишились. Только не знал я, что до такой злобы дошли. Поначалу-то видел - чуть появлюсь, сразу шу-шу, да шу-шу. Чураются. Оно понятно, Пелагея всем растрезвонила, что неживой я. А мне-то что. Мы с Марьюшкой сами по себе. Не хотят знаться, не надо. Нам-то всё равно хорошо. Эх, кабы ведали тогда...
   - Как же вы в том пожаре не погибли?
   Старик сморщился. Долго сопел.
   - На охоту подался. Домой вернулся, а там... Косточки собрать и те не дали. Как бирюка по тайге гнали. Насилу ушёл. Вешаться потом хотел. Да та же злоба не дала. Как так, думаю, душегубы по белому свету ходить будут, а мы с Марьюшкой... Шалишь! Я вам ещё кровь-то попорчу. Как слепой был. Всё мыслил, как им за Марьюшку отомстить. Про котеек-то до меня слухи доходили, пока в деревне жили. Посмеёмся с Марьшкой да и вся недолга. А тут решил я к делу это приспособить. Пусть, думаю, в страхе живут, да Василия с Марьюшкой помнят. Пусть у них головы побелеют, как у меня на том пепелище!
   Грешен я. Овины жёг, курей резал. Особо ретивому, который по тайге меня в тот раз гнал, каюсь, коровёнку сгубил. Обычно-то, как крик поднимается, котика какого и подкидывал. Спрячусь и смотрю, как волосья на себе рвут. А метнётся котейка с глаз долой, сам и явлюсь издали. Вот что, дурень, делал.
   Потом перестал. Только людям-то уже всё одно - к любому горю котейку вспомнят. Так себя настропалили, что и вовсе ума лишились. Котеек истребили. Видал я, как за неповинными тварями бегали, да под топор.
   Окстился я. Что наделал! Давай котеек собирать, да к себе. А они, глупые... Котята народились, подросли, а мамки их всё к старому дому идут. Котятки подросшие, понятно, за ними. Одичалые, то курицу придавят, то цыплёнка утащат. Сытно им там, видишь. Зверю, ему что, где сытно, там и ходит. Как удержишь? Охотники! Уж я их тут и кормлю, и слова разные говорю, а всё одно - стать их охотничья гонит туда, где птички глупые да вкусные. Сколько лет уж так. От родителей к детям. У людей тоже, видишь, от бабок к мамкам, от мамок к ребятне. Вся деревня от мала до велика на том стоит, котейку увидал - жди беды. Да и не котейка это вовсе, а вот я самый и есть - оборотень.
   Старик невесело усмехнулся.
   - Умирает Пелагея, - тихо сказал я. - Рассказывала об оборотне, а тут кот на окне...
   Глазах старика сверкнули.
   - Помирает, значит? От того страха, который сама нагнала, и сгинет.
   - Бывает, - кивнул я. - Самовнушение называется. Если много раз повторять ложь, в неё и сам поверишь.
   - Может, и так, - согласился Василий Тимофеевич. - Особо, когда твою брехню все вокруг повторяют, да ещё за свою правду выдают.
   - Массовое сознание, - сумничал я и покраснел. Моё бахвальство прозвучало неуместно, как анекдот на поминках. Следовало сказать что-то другое. И я понял что. - Василий Тимофеевич, а ведь бабка Пелагея потом мужиков отговаривала идти убивать вас.
   Старик прищурился.
   - А котейку увидела, и сердце лопнуло?
   Я пожал плечами. В то время метаний Пелагеи мне было не понять. Не приходилось тогда ещё испытывать сменяющие друг друга приливы стыда, страха и дурманящей обиды. Да и по сей день не могу объяснить этого.
   - А как же кровь? - зачем-то спросил я, кивая на испачканную бурыми пятнами штанину "оборотня".
   - Напужать хотел. Прикончили бы ведь, - буркнул старик. - Клюква это.
   Я боялся поднять глаза. Как легко стал я частью стаи. Комсомольский билет, естественные науки, атеистические воззрения - всё отступило перед поглотившим разум инстинктом. Проснулся зверь, о существовании которого я не подозревал. Неистовое животное, готовое растерзать любого, кто указан. Стая анализировать не умеет, поэтому ревниво лишает этого человеческого свойства каждого, кто вступил в неё. Есть только вожаки. Любое выкрикнутое ими слово - закон. Слово против - приказ на уничтожение. Никто в стае не задумается, вдруг это слово и есть истина.
   Как и разум, настроение в стае едино. Толпа затягивает в свою обезличенную воронку, и ты уже не сопротивляешься. Ликуешь или ненавидишь со всеми, забывая о собственных мыслях, заботах и чаяниях. Они слишком индивидуальны. Они выделяют тебя из массы, а она этого не терпит. Может изгнать. А, растворившись в коллективном организме, ты счастлив, потому что теперь всесилен. Ты - часть толпы. Кто может противостоять ей? Упиваешься своей мощью, безоговорочной правотой, радуешься возможности ничего не решать.
   И не замечаешь, как стал оборотнем: вне толпы - человек, в толпе - замешанное на инстинктах животное. Нет оборотня страшнее того, что живёт в тебе самом.
  
   Старик возился у печи, когда я встал.
   - Спасибо вам. Я пойду.
   Василий Тимофеевич испуганно обернулся.
   - Да как же... Я грибки достал, картошечки наварим. - Отшельник едва не плакал. - Словом перемолвиться не с кем. Погостил бы...
   Я замотал головой. Хотелось скорее погрузиться в чистую тайгу. Выорать там сгустки презрения к себе.
  
   Бабка Пелагея дремала. Одна рука судорожно мяла край покрывала. Вторая не действовала. Я подошёл к старухе. Вгляделся в её черты. Может быть, у тех, кто способен губить судьбы, есть на лице какой-то знак? Хотелось увидеть его. Запомнить, уберечься в будущем от таких людей. Знака не было. Болезненно подрагивала не поражённая инсультом половина лица. Старуха страдала.
   Неожиданно она приоткрыла один глаз.
   - Ва... по... - Я наклонился к самым губам бабки Пелагеи. - Пом... ра... Пови Ва...
   Я знал, что означали эти бессвязные слоги. Знал точно. Вышел и пошагал к избёнке Василия Тимофеевича. Дорога, показанная стариком, накрепко врезалась в память. Я даже не смотрел на оставленные мной зарубки.
  
   Когда мы вошли в дом, там уже сидели три чистеньких старушонки.
   - Отходит, - покорно сообщила одна и тут увидела "оборотня". Она попятилась и зажала рот ладошкой.
   Две другие мелко закрестились. Василий Тимофеевич поклонился старушонкам и поискал глазами икону. Не найдя, медленно наложил на себя крест, повернувшись к пустому углу. Бабка Пелагея дышала трудно, с хрипами. Василий Тимофеевич подошёл к постели умирающей и тронул её за руку.
   - Ну что, Пелагеюшка, видишь как всё вышло-то, - сказал он тихо. - Наделали дел мы с тобой.
   Пелагея повела в сторону гостя одним глазом. Другой так и остался прикрыт отёкшим безжизненным веком.
   - Пос...ти, - выдавила она.
   - Иди с миром, - старик погладил её по опавшему плечу. - Бог простит, если каешься. А людям права такого нет - не прощать. Не держу я зла на тебя. Скоро уж встретимся да там всё и разрешим.
   Приоткрытый глаз старухи наполнился слезой. Половина лица, не убитая параличом, начала обмякать. На челе проступила печать покоя.
   Старушонки жадно вслушивались в разговор. Что-то кумекали.
  
   Сидел на поминках дед Василий, скорбно сгорбившись. Что умел, уже рассказал. Видевшие его примирение с Пелагеей соседки утвердительно кивали. Они уже успели разнести весть по всей деревне. Но о мёртвых или хорошо, или ничего. Все молчали. Пугавший селян оборотень растаял, как таял здесь в мае снег. Мужики мрачно курили. Почему-то я был уверен, что печалит их не смерть односельчанки (срок уж) и даже не загубленная жизнь Василия Тимофеевича. Их мука порождалась воспоминаниями о собственных оборотнях. Многие женщины плакали так, как, обычно, не плачут на похоронах очень пожилых соседей.
   Сын Пелагеи Захар встал, подошёл к Василию. Положив тяжёлую руку на сухонькое плечо, негромко сказал:
   - Старый ты уже, дед. Перебирайся ко мне. А то изба пустая стоять будет, пока я в тайге.
   Василий Тимофеевич поднял голову и посмотрел Захару в глаза.
   - Котейки у меня там. Кот и кошечка. Возьму?
   - Бери, нам теперь много котов надо будет. Пусть плодятся.
   Захар задумчиво почесал в затылке и вразвалочку пошёл на место.
  
   Полевую практику мне в тот год не засчитали. Врал Кирюха. Не было в той деревне коротавших мафусаилов век старцев. Про корень слыхом не слыхивали. Другой материал собрать не успел. Ничего, потом наверстал.
   Сегодня я сам приближаюсь годами к Василию Тимофеевичу и бабке Пелагее. И докторская давно защищена, и научные работы на двадцать три языка переведены, а первую полевую практику по сей день считаю самой важной в своей жизни.
  
   Минасян Т.С. Остаться человеком 29k Оценка:7.11*9 "Рассказ" Фантастика

Татьяна Минасян

Остаться человеком

  
   Мир был четко разделен на две части: сверху - нежно-зеленоватое небо, снизу - золотисто-коричневая, искрящаяся миллиардами ярких блесток вода и чуть выпуклая линия горизонта между ними. Эта линия, на которой зеленый цвет встречался с золотым, словно бы притягивала к себе взгляд, не давая смотреть ни на что другое, и Джефф любовался этой картиной уже полчаса, будучи не в силах оторваться от нее. Ни одно море, ни один океан на Земле не производили на него такого впечатления. Там, каким бы далеким ни казался горизонт, человек всегда знал - если плыть в его сторону, рано или поздно перед ним вырастет берег какого-нибудь континента. Здесь же горизонт был не достижим по-настоящему: сколько ни плыви, перед тобой так и будет плескаться водная гладь, днем золотистая и сверкающая на солнце, ночью отражающая яркие звезды. А линия, отделяющая ее от неба, будет отодвигаться все дальше и дальше, пока ты не обойдешь всю планету вокруг и не вернешься на тот же самый остров, с которого началось твое путешествие... Правда, по пути можно было встретить другие острова, такие же маленькие торчащие из океана верхушки скалистых подводных гор. Но их было так мало и попадались они так редко, что вероятность такой встречи была близка к нулю - скорее всего, путешественник, решивший проплыть по океану Амфитриты, не увидел бы ничего, кроме плещущихся вокруг золотых волн.
   Амфитритой эту планету назвал экипаж первого высадившегося на один из ее немногочисленных островов звездолета. Сообщение с кратким описанием планеты и установленный на острове радиомаяк были единственными свидетельствами того, что земляне действительно побывали здесь четыре года назад. Больше никаких следов от первой земной экспедиции на Амфитрите не осталось. То ли корабль по дороге на Землю не вышел из суб-пространственного прыжка, то ли затонул где-то здесь, в золотистом океане.
   - Капитан, вы слышите? - послышался сзади молодой женский голос, и космонавт обернулся. К нему медленно, неуверенными шагами, подходила Марион - сила тяжести на Амфитрите была заметно выше, чем на Земле, и звездолетчики еще не успели освоиться в новых для них условиях.
   - Что? - спросил Джефф, направляясь навстречу девушке. - Извини, я задумался...
   - Вот результаты сканирования дна, - Марион протянула ему лист бумаги. - Все, как мы и предполагали. Корабль затонул при землетрясении... Планетотрясении, я хочу сказать... Часть этого острова ушла под воду... кажется, под ним была большая пещера, и ее потолок обвалился... - она на мгновение замолчала, а потом, забыв, что находится в более плотной атмосфере чужой планеты и дышит через вставленные в нос микрофильтры, попыталась глубоко вздохнуть и закашлялась. Джефф с трудом дождался, когда девушка справится с собой и закончит - если бы не тяжесть во всем теле, он, наверное, подпрыгивал бы от нетерпения.
   - В общем... они там, - отдышавшись, девушка показала рукой на блестящие волны, ударяющиеся в обрывистый берег острова. - На дне. Весь корабль просто расплющило. А глубина - восемь тысяч метров...
   Джефф промолчал. Что можно сказать этой девочке, все это время надеявшейся, что первая экспедиция, в которой участвовала ее мать, каким-то образом уцелела, приспособилась к неземным условиям Амфитриты и смогла дождаться второго космического корабля, а теперь окончательно убедившейся, что все ее надежды напрасны? Узнавшей, что и мать, и два других космонавта похоронены на дне океана, так глубоко, что их невозможно поднять оттуда на поверхность и вернуть на Землю? Даже если бы провалившийся под воду звездолет не пострадал от гигантского давления на глубине и прилетевшие на нем космонавты остались внутри, кислород, пища и электроэнергия в корабле уже давно должны были закончиться. Если же в момент землетрясения кто-то из членов первой экспедиции находился снаружи, шансов выжить на безжизненном каменном островке без пресной воды и пищи у него было еще меньше. Да и не было никого на этом острове - уж его-то спасатели обшарили вдоль и поперек в первый же день!
   Марион развернулась и зашагала к входу в звездолет, крепко сжимая двумя пальцами переносицу. Джефф последовал за ней, раздумывая, что он скажет ожидающей его указаний команде, и, одновременно, пытаясь ухватить какую-то смутную, все время ускользающую мысль - мысль о том, что, возможно, рассуждая о шансах членов открывшей Амфитриту экспедиции выжить, он упустил какую-то незначительную на первый взгляд деталь...
   - Марион, постой! - крикнул капитан и ускорил шаг, тяжело вздыхая и кашляя, но когда девушка обернулась и тоже заспешила обратно к нему, передумал и махнул рукой в сторону корабля. - Нет, иди внутрь и собери всех в кают-компании! Это важно!
  
   Подходили к концу третьи земные сутки пребывания спасателей на Амфитрите - и первый день по счету этой покрытой океаном планеты. Огромное оранжево-золотое солнце уже много часов висело над самым горизонтом, окрашивая поверхность воды всеми оттенками рыжего и желтого, так что океан в этой стороне казался охваченным огнем. Джефф, наблюдавший за работающими на берегу острова исследователями, то и дело бросал взгляды на это жидкое золотистое пламя и удовлетворенно улыбался.
   - Кажется, мое предположение подтверждается, - сказал он проходившей мимо Марион - девушке постоянно давали разные мелкие поручения, и она то и дело моталась из корабля на берег и обратно. - Закаты здесь очень красивые. И восходы, надо полагать, будут такими же.
   - За столько лет даже самые потрясающие закаты могут надоесть! - слегка дрожащим голосом возразила девушка. - Ведь ничего другого, кроме них, тут нет!
   - Тебе бы надоело такое зрелище? - усмехнулся капитан, кивая на заходящее солнце. Оно уже начало входить в воду, и от него к острову протянулась по воде широкая золотая дорожка из сияющих бликов. Шло время, и чем меньше становился выглядывающий из-за горизонта край оранжевой звезды, тем более темным и насыщенным становился цвет освещенного им океана и тем глубже делался зеленый оттенок неба. Резкое, необычное для Земли сочетание цветов было таким завораживающим, что другие исследователи тоже оторвались от работы, чтобы посмотреть на закат, а Марион так и вовсе застыла с приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами.
   Когда над водой остался совсем небольшой краешек светила, Джефф махнул рукой главному технику, и в темно-изумрудное небо над островом взвилась ослепительно-алая сигнальная ракета. Ее горящий красный "хвост" так четко выделялся на фоне зелено-коричневого пейзажа Амфитриты, что не заметить его тому, кто наблюдал за закатом, было бы невозможно. Если только за местными закатами было, кому наблюдать, кроме недавно прилетевших на планету землян.
   - Вы правы, - шепотом сказала Марион капитану. - Такое не может надоесть. Даже за много лет.
   Над островом быстро сгущалась темнота, и техники подали сигнал к возвращению на корабль. Через некоторое время из воды показались головы двух океанологов, густо облепленные темно-бурыми водорослями. Они медленно плыли к берегу, волоча за собой контейнер с пойманными моллюсками, актиниями и другой, совершенно не похожей на земную морской живностью. Выйдя на берег, оба исследователя стряхнули с себя водоросли и остались в плотно прилегающих к коже водолазных костюмах, напоминающих тонкую пленку - прозрачную на лице и черную на всем остальном теле.
   - Ну что, как скафандры, нормально..? - робко спросила Марион, подскакивая к одному из них.
   - Как видишь, - отозвался океанолог, срывая пленку с лица, а потом с рук и ища глазами, куда их можно выбросить.
   - Пошли на корабль, там разденешься, - хмыкнул его товарищ, освободивший от пленки только лицо, и они, поднатужившись, взяли контейнер с образцами и понесли его к звездолету. Марион и остальные члены экспедиции двинулись за ними.
  
   Так прошли три земные недели. Каждые три с четвертью дня, когда на Амфитрите начинало всходить солнце, Джефф запускал сигнальную ракету, и его подчиненные принимались за работу - окунались в густую темную жидкость, ждали две минуты, пока она еще немного не уплотнится, превратившись в эластичный водолазный костюм, выдавливали другую, прозрачную жидкость на лицо, проверяли, плотно ли вставлены в ноздри микрофильтры, и ныряли в безбрежный океан за новыми водными растениями и животными. Амфитрита в буквальном смысле кишела молодой, совсем недавно зародившейся на ней жизнью: позвоночных животных и высших растений на ней еще не было, зато мир водорослей, губок, кораллов и каракатиц был невероятно разнообразным.
   На закате в небо снова взлетала алая ракета, после чего космонавты зажигали на берегу острова прожектор и уходили на корабль: исследовать добытых днем животных и водоросли и ждать следующего утра, следующего рассвета, когда можно будет снова подать сигнал, не особо рассчитывая, что кто-нибудь, кроме них самих, сможет его увидеть.
   Каждый раз и закаты, и восходы на Амфитрите были разными. Иногда освещенная садящимся или, наоборот, вылезающим из-за горизонта солнцем вода была похожа на расплавленное золото, а иногда окрашивалась в медно-рыжий цвет. Бывало, что над солнцем в зеленом небе собирались подсвеченные оранжевым облака или полупрозрачная золотистая дымка, а бывало, что небо, как и в первый день, было абсолютно чистым, и воду от неба отделяла четкая, словно прочерченная по линейке линия горизонта. Один раз небо полностью затянуло тучами, и закат получился совсем тусклым. Но даже в этот раз постепенно темнеющее мутно-зеленое небо над коричневой, как крепкий чай, водой выглядело необычно и завораживающе. А ударившая в это небо красная стрела сигнальной ракеты показалась запустившим ее землянам особенно яркой и красивой.
   А еще через два местных дня, когда огромная звезда в очередной раз стала медленно ползти к горизонту, недалеко от берега острова из воды высунулась лоснящаяся черная голова странно мычащего и хрипло всхлипывающего существа - слишком большого по сравнению с мелкой амфитритской фауной. Несколько секунд это существо смотрело на возвышающийся перед ним корпус космического корабля и на тающий в небе след от ракеты, неподвижно застыв на месте, а потом вдруг громко вскрикнуло, забултыхалось в воде и начало быстро, понимая тучи брызг, плыть к берегу. Растерявшийся Джефф и другие дежурившие в тот вечер на берегу космонавты сначала тоже молча смотрели, как гладкое черное тело несется в их сторону, и только когда оно добралось до мелководья, выпрямилось в полный рост и побежало к острову пешком, кинулись к нему навстречу.
   Странный житель океана не добежал до кромки воды несколько шагов. Он споткнулся о какую-то неровность на дне, плюхнулся в воду и снова издал громкий не то крик, не то стон, в котором подскочившему к нему капитану корабля послышались какие-то слова - неразборчивые, но, без всякого сомнения, человеческие.
  
   Фрэнк лежал в наполненном водой большом контейнере для образцов, прислушивался к доносящимся откуда-то издалека звукам и раз за разом повторял про себя: "Это не сон, это не галлюцинация, за мной действительно прилетели". Поначалу он каждый раз просыпался с мыслью о том, что все происходящее вокруг - плод его окончательно вышедшего из-под контроля воображения, и убедить себя в обратном ему удавалось с огромным трудом и очень не надолго. Правда, в самые первые двое или трое суток он вообще почти ничего не соображал из-за жуткой боли - жидкий скафандр, намертво вросший в его кожу, не желал отслаиваться, и Фрэнку казалось, что он лежит не в нормальной теплой воде, а в кипятке. Но потом, когда боль пошла на спад и начала сдаваться под действием анестетиков, Фрэнк смог рассуждать более ясно, и первая же мысль, которая пришла ему в голову, была о том, что на самом деле он не видел никаких красных вспышек над островом и никакого корабля, а просто окончательно сошел с ума и вылез из воды на по-прежнему пустой каменистый берег, где теперь и доживает последние минуты своей жизни. Однако как ни логична на первый взгляд была эта мысль, полностью увериться в ней ему не дали: стоило Фрэнку почувствовать себя чуть-чуть лучше, как над ним замелькали чьи-то встревоженные лица, и одно из них, назвавшееся капитаном Джеффом, начало настойчиво задавать ему какие-то вопросы и требовать, чтобы он кивнул или помотал головой, отвечая на них "Да" или "Нет". Фрэнка раздражали эти монотонно бубнящие над ухом существа, и он очень хотел объяснить этому Джеффу, что не желает ему отвечать и вообще не понимает, чего от него хотят. Но сказать надоедливым голосам он ничего не мог - губы и щеки, все еще скованные вросшей в них прозрачной пленкой, не слушались, а из давно отвыкшего от речи горла вырывалось только бульканье и слабые стонущие звуки. Сделав несколько неудачных попыток заговорить и едва не захлебнувшись в воде, а потом еще и выслушав множество увещеваний о том, что говорить ему пока нельзя, Фрэнк бросил эту затею и решил попробовать понять, о чем же его спрашивают. Ему вдруг подумалось, что если он ответит на задаваемые ему вопросы, его оставят, наконец, в покое. И когда приятный низкий мужской голос в очередной раз обратился к нему, Фрэнк начал внимательно прислушиваться к его словам.
   - С вами было еще два человека, - говорил этот голос. - Майлз Ли и Келли Уотсон. Они погибли?
   "Майлз Ли... - повторил про себя Фрэнк, и откуда-то из глубины его сознания вдруг выплыло знакомое, хоть и давно забытое лицо. - Старый Майлз, капитан... А Келли, это кто? - перед глазами возникло красивое лицо женщины лет сорока, и он понял, что когда-то, вечность назад, был знаком и с ней. - Келли, миссис Уотсон, инженер... Ну да, нас было трое, мы все вместе летели исследовать новую планету... На которой был один океан..."
   - Фрэнк, они погибли? - повторял и повторял голос. - Кивни головой, если погибли, или помотай вправо-влево, если они тоже живут в океане. Фрэнк, соберись, сосредоточься, это очень важно!
   Новая картина вспыхнула в воображении Фрэнка так ярко, что он невольно зажмурился, хотя в комнате, где он находился, был мягкий полумрак. Корабль, на котором они с Майлзом и Келли прилетели на Амфитриту, быстро погружается в глубину - все ниже и ниже. Очертания его корпуса становятся все хуже видны в светло-коричневой воде, они делаются все более расплывчатыми, словно звездолет растворяется в океане, а он, Фрэнк, так же быстро летит вверх, к поверхности, но при этом не может оторвать взгляд от исчезающего в бездне корабля. И именно в тот момент к нему впервые приходит по-настоящему ясное понимание того, что случилось - он навсегда остался один.
   - Фрэнк, что случилось с Келли и Майлзом? - бесконечно терпеливо повторял рядом с ним чужой голос. - Ответь: они погибли?
   Фрэнк с усилием запрокинул голову назад, а затем резко приподнял ее и коснулся подбородком груди. Где-то вдалеке послышался тихий не то женский, не то детский плач.
  
   Через несколько дней он уже не лежал в своей импровизированной "ванне", а полусидел в ней, высунув из воды голову, и смотрел на собравшихся вокруг космонавтов. Искусственная "кожа" сошла с него почти полностью, вросшие в ноздри микрофильтры удалось почти безболезненно удалить, и теперь Фрэнк снова дышал обычным воздухом. Речь, правда, по-прежнему давалась ему с трудом - четыре года молчания не прошли даром для голосовых связок. Из-за этого рассказывать о том, что произошло с ним и его товарищами, приходилось, набирая фразы на установленном возле контейнера ноутбуке. "Мы не успели взлететь до планетотрясения. Первый толчок случился раньше, чем рассчитала техника, но мы все уже были внутри корабля, - печатал он, время от времени путаясь в клавишах и нервно исправляя ошибки. - Он упал на бок и скатился в океан. Сначала на небольшую глубину, но взлететь мы уже не могли. И вывести из корабля батисферу тоже. Большой шлюз был внизу, корабль упал на него. А маленький второй выход был сверху. Тогда Майлз отослал на Землю сообщение".
   Фразы были краткими и сухими. Разве опишешь за пару минут все то, что они втроем тогда испытали? Разве донесешь до уставившихся в экран людей то страшное понимание - им не улететь с Амфитриты и даже не выйти из корабля, им остается только сидеть внутри и ждать, когда закончится электроэнергия и другие ресурсы. Ждать около года, в то время как спасатели с Земли, если они получили их сообщение, смогут прилететь за ними не раньше, чем через четыре-пять лет - и это лишь в том случае, если строить корабль и готовить следующую экспедицию они начнут сразу же, как только узнают обо всем случившемся...
   - И тогда вы решили выйти из корабля в водных скафандрах? - спросил Джефф, видя, что лежащий в воде человек перестал печатать и о чем-то задумался. Фрэнк кивнул, и его руки снова застучали по клавиатуре: "Мы боялись, что будут еще толчки, и корабль провалится глубже. Я подумал, что в скафандре можно жить под водой. Но Келли и Майлз отказались. Потом я вышел из корабля, и он скатился на большую глубину от второго толчка".
   На самом деле все было не так. То есть, в целом, конечно, так, но далеко не столь просто и быстро, как Фрэнк написал. И сейчас, лежа в теплой воде в тесном помещении медпункта, он невероятно отчетливо вспоминал тот последний разговор с коллегами четыре года назад...
  
   - Ты с ума сошел! - громко, но как-то неуверенно возражал ему капитан корабля. - Эти скафандры предназначены для недолгих подводных исследований. Недолгих, понимаешь? Несколько часов - это их максимум, больше в этой жидкой коже находиться нельзя.
   - В них можно провести несколько суток, - покачал головой Фрэнк. - Они рассчитаны на тот случай, если ныряльщик, например, отстанет от корабля и останется один в открытом море. На Земле были такие случаи.
   - Так суток же, а не лет! - взвизгнула всегда спокойная и рассудительная Келли. - Больше недели в них никто никогда не оставался! А новый корабль раньше, чем через четыре года на Земле не построят!!!
   - Вот и будет повод проверить, возможно ли это, - тоже повысил голос Фрэнк, убеждая в возможности спастись не столько друзей, сколько самого себя. - Все равно другого выхода у нас нет, или мы выходим в океан в скафандрах, или через год подыхаем здесь от голода!
   - Да уж лучше здесь... лучше так, чем превращаться в склизкое чудище!!! - закричала Келли еще громче и жалобнее.
   - Ты уже несколько раз в такое чудище превращалась, - напомнил ей Фрэнк.
   - Так ведь не навсегда, а на время!
   - И здесь будет на время, просто на более долгое.
   - А если нет?! Ты же биолог, ты лучше меня понимать должен - эта пленка будет врастать в кожу, ты уже через несколько месяцев не сможешь от нее освободиться! А если ты вылезешь на сушу, она быстро высохнет и отвалится, и вернуться в океан ты уже не сможешь! И если даже тебя спасут, тебе всю жизнь придется сидеть в аквариуме, ты уже не сможешь жить нормальной жизнью!
   - А если нет? Если на Земле найдут способ, как мне опять стать нормальным?
   - Наивный дурак! - Келли отвернулась от Фрэнка и шагнула к Майлзу. - Капитан, объясните же ему, что это - самоубийство! Даже если за ним прилетят, даже если ему смогут нарастить новую кожу - он же все равно сойдет здесь с ума от одиночества! Человек не может жить один, он уже через полтора года начинает деградировать!
   - Но потом, если снова попадает к людям, у него есть шанс выздороветь! - рявкнул Фрэнк и, подскочив к Келли, развернул ее к себе. - Самоубийство - ничего не делать и ждать, когда у нас закончится еда. И если мы будем втроем, никакое сумасшествие нам не грозит!
   - Кстати, не факт, что местная фауна будет съедобной, - заметил вдруг Майлз, но в его голосе слышалось сомнение, и Фрэнк, почувствовав, что у него все-таки есть возможность уговорить друзей последовать за ним, продолжил с еще большим жаром:
   - Местные моллюски - это такой же белок, как и наше земное мясо. Водоросли похожи на земные еще больше! Органика везде одинаковая, прививки от микроорганизмов у нас сделаны, дождевую воду можно будет собирать в какие-нибудь раковины... Пленка у скафандра, если порвется, в воде почти сразу зарастает - можно будет сколько угодно рвать ее на лице, чтобы поесть, а потом нырять и разглаживать... Ребята, мы продержимся и пять лет, и даже больше - это абсолютно реально!
   Майлз и Келли переглянулись, и несколько мгновений Фрэнк был почти уверен, что ему удалось убедить их в своей правоте. Но потом миссис Уотсон вдруг опустила глаза и энергично затрясла головой:
   - Нет, Фрэнк, нет, я на это ни за что не пойду! То, что ты придумал - это мерзко. Несколько лет быть какой-то противной рыбой! Да ты понимаешь, что за нами могут вообще никогда не прилететь? А если и прилетят - то как они нас найдут в океане?! Маяк тоже может упасть при землетрясении!
   - Келли, да пойми же! - вспыхнул Фрэнк. - Здесь, на корабле, мы умрем через год в любом случае! А в океане у нас есть шанс выжить.
   - Здесь мы в любом случае останемся людьми, а там будем жить, как животные, - отчеканила Келли. - Для тебя, детдомовского, это, может, и не важно, а для благородных людей... Майлз, - она снова повернулась к капитану корабля, который продолжал внимательно слушать обоих своих товарищей. - Фрэнк прав в одном - у нас нет никаких шансов спастись. Мы только можем умереть с достоинством, как настоящие люди. Анабиозные камеры ведь не пострадали?
   - Вроде нет, - ответил Майлз. - Но зачем так спешить? Может, оставим это на крайний случай если...
   - У нас уже крайний случай, - сердито перебила его женщина. - Какая разница, лечь в камеры через год, когда мы начнем голодать, или прямо сейчас?
   - Да вы что, с ума сошли?! - окончательно вышел из себя Фрэнк. - Через год на корабле закончится вся энергия, и камеры тоже отключатся! А за год к нам с Земли точно никто не прилетит! Лечь в них, сложить лапки и умереть, когда можно выжить?! Келли, у тебя же дочь на Земле осталась, ты что, совсем не хочешь к ней вернуться?!
   - Я хочу, чтобы моя дочь запомнила меня человеком, - огрызнулась Келли. - И вообще, я что, по-твоему, из-за дочери должна наплевать на себя?
   - Келли, Майлз, - Фрэнк заставил себя успокоиться, подошел к своим спутникам и взял их обоих за руки. - Ну, послушайте вы меня! У нас не так много времени, я почти уверен, что скоро будут новые толчки, и корабль может погрузиться на слишком большую глубину. Пожалуйста, подумайте еще раз, ведь я правда предлагаю нормальный план спасения! А сколько мы сможем сделать в океане научных открытий? Да сама наша жизнь в воде будет просто конфеткой для ученых!
   Келли вырвала у него руку, шагнула назад и смерила биолога презрительным взглядом:
   - Фрэнк, тебе не стыдно так цепляться за жизнь? Я знала, что ты - осторожный человек, но никогда бы не подумала, что настолько... Как тебя вообще взяли в космонавты, если ты такой трус?
   Фрэнку показалось, что свет в каюте на секунду мигнул - и внезапно он обнаружил, что снова стоит совсем рядом с Келли, а Майлз выкручивает ему руку, которой он только что замахивался для удара.
   - Отпусти, капитан, - прохрипел он, беря себя в руки. - Если бы она была мужчиной, я бы ее за это убил, а так... Делайте, что хотите, ложитесь в камеры и подыхайте! А я поплыл!
   Он высвободился из захвата Майлза, вышел из каюты и направился к хранилищу жидкостей для скафандров. Спустя несколько минут, плотно упакованный в черную блестящую пленку, он проходил мимо анабиозного отсека и сквозь стеклянную дверь увидел, как его коллеги с торжественными лицами настраивали камеры. Фрэнка они не заметили.
  
   - Скажите, Фрэнк, - вывел его из воспоминаний тихий девичий голос. - А почему мама и капитан не захотели пойти с вами? Почему вы не уговорили их?
   "Я не смог, - написал Фрэнк и, посмотрев на мертвое от горя лицо девушки, добавил. - Простите меня, Марион, я пытался их уговорить, но они не стали меня слушать".
   Это тоже не было правдой в полном смысле слова. Долгие дни и месяцы, проведенные им в океане, Фрэнк думал о том, что, возможно, он поспешил уйти с корабля и что если бы он вошел тогда в анабиозный отсек и попытался еще раз повторить Майлзу и Келли свои аргументы, ему, может быть, все-таки удалось бы их спасти. Но в то же время он прекрасно понимал, что обвиняет себя напрасно - ни капитан, ни, тем более, своенравная миссис Уотсон, не стали бы слушать того, кого посчитали трусом. И как бы Фрэнк ни старался, ему никогда не удалось бы объяснить им, что является трусостью на самом деле.
   Марион всхлипнула и убежала из медпункта. Из-за неплотно закрытой ею двери послышались рыдания - хриплые и стонущие, совсем как те звуки, которые теперь вместо речи издавал Фрэнк. "Ненавижу ее! - разобрал он в них сбивчивые слова. - Никогда не буду такой, как она, никогда не оставлю своих детей!!!" Фрэнк беспомощно посмотрел на Джеффа и других присутствующих, потянулся было к клавиатуре, но потом вдруг опустил руки и виноватым взглядом уставился в одну точку.
   - Она очень надеялась, что ее мать жива, - объяснил ему капитан. - Я взял ее с собой почти нелегально - девчонка раньше состояла на учете, как трудный подросток: после того, как Келли ее бросила ради полета, она много глупостей натворила. Да и родные Ли очень надеялись, мы кучу писем от них привезли...
   Фрэнк понимающе кивнул. Письма его младших братьев, тоже привезенные Джеффом, ему прочитали вчера, когда стало ясно, что он окончательно пришел в себя и осознал, что с ним произошло и где он находится. Оба брата верили, что Фрэнк жив и с нетерпением ждали его возвращения. И Фрэнка почему-то совсем не беспокоило то, как братья отнесутся к его новому внешнему виду. Впрочем, работавший с ним врач уверял, что через год-полтора кожа Фрэнка придет в норму, и если на ней и останутся следы от оторвавшейся пленки скафандра, то они будут не слишком заметными - так что самым неприятным изменением можно было считать охрипший и едва слышный голос, да еще отсутствие волос. Лысина, его, впрочем, тоже не беспокоила: за время его отсутствия на Земле могли изобрести какой-нибудь способ приживления чужих волос, а в крайнем случае, никто не помешал бы ему носить парик. Да и в целом, пока Фрэнку было не до проблем с внешностью - куда сильнее его волновал тихий плач Марион за дверью. "Как только поправлюсь, постараюсь что-нибудь для нее сделать! - пообещал он себе. - Лишь бы только она согласилась принять мою помощь!.."
   - И все-таки, почему они не захотели спастись вместе с вами? - подал голос кто-то из членов экипажа. Фрэнк вздохнул, немного подумал и, помотав головой, написал: "Я не знаю".
   Он действительно этого не знал, хотя в те бесконечно долгие годы, проведенные им под водой, у него было достаточно времени, чтобы попытаться понять погибших коллег. Он вспомнил, что и Келли, и Майлз, в отличие от него, выросли в довольно богатых семьях, закончили престижные вузы и вообще, их жизнь можно было смело назвать счастливой и практически беспроблемной. Когда стало известно, что на Амфитриту они полетят в компании с бывшим беспризорником Фрэнком, оба поначалу были не очень довольны, хотя за время подготовки к полету они сдружились, и вскоре перестали вспоминать, кто из них был "благополучным", а кто - нет. И проявилось это различие только после катастрофы, когда друзья Фрэнка впервые столкнулись с по-настоящему страшной и тяжелой ситуацией...
   - А о том, как вы жили в воде, вы расскажете? - попробовал сменить тему Джефф, но один из медиков сердито шикнул на капитана и решительно забрал у Фрэнка ноутбук:
   - Расскажет в следующий раз. Самое важное мы узнали, а теперь ему надо отдохнуть. Все, уходите отсюда!
   Фрэнк благодарно кивнул врачу, взглядом попрощался с остальными членами экипажа, улегся в контейнере так, чтобы над водой находилось только его лицо, и прикрыл глаза. Ему казалось, что он вряд ли сможет когда-нибудь подробно рассказать о последних четырех годах своей жизни. Разве можно описать, как он спал под водой, привязывая себя к скальному выступу сплетенными из длинных водорослей веревками, чтобы его не унесло течением? Или как собирал камни и раковины и прятал их в углубления на дне, а однажды обнаружил в более глубоком месте глину и, ненадолго выбравшись на остров, слепил из нее плоские таблички, на которых стал вести научные записи острым обломком раковины? А как несколько раз сильный шторм разрушал его подводные "тайники" и уносил спрятанный на острове глиняный "дневник", но Фрэнк, справившись с накатывающим отчаянием, начинал все сначала и восстанавливал свои "коллекции" и "записи"... Но рассказывать все же придется - и обо всех этих делах, и еще, обязательно, о том, как он выныривал из воды каждый раз, когда на Амфитрите начинало всходить или заходить солнце, любовался неземной игрой красок и напоминал себе, что он - вовсе не "склизкая рыба", а человек, умеющий не только думать, но и чувствовать, радоваться чему-то красивому и любить даже такую, на первый взгляд, не совсем человеческую жизнь.
  

СПб, 2008

   Шауров Э.В. Три дня на вечность 26k Оценка:7.64*6 "Рассказ" Фантастика

Три дня на вечность

  
  
   Дорогу осилит идущий.
   Ригведа, Х, 117
  
   Кристиан Стоун как всегда пропустил появление Жустино Батисты. Они знали друг друга лет с трёх, и никогда Кристиан не мог уловить приближение Жустино ни спиной, ни затылком, ни краем уха. Огромный мулат появлялся бесшумно и исчезал, как приведение. Вот и сейчас он возник из ниоткуда, тяжёлой коричневой глыбой навис над столом и положил перед командором стандартный баллон корабельной пневмопочты с логотипом на крышке. Стоун вздрогнул и поднял на Батисту тоскливые глаза.
   - Что там? - спросил он, не прикасаясь к ярко-жёлтому цилиндру.
   - Всё то же, - Батиста собрал лоб озабоченными и сочувственными складками. - Текст - слово в слово.
   - А кроме текста? - Стоун кончиками пальцев тронул контейнер и сразу убрал руку.
   - Мизинец и безымянный.
   Командор закрыл глаза и помассировал надбровья.
  
   Кошмар начался вчера утром. Перед люком в галерею D, одну из шести, соединявших рубку с жилым кольцом, патрульные обнаружили пневмоконтейнер, в каких обычно пересылают небольшие посылки. На жёлтом боку цилиндра было криво и небрежно выведено толстым маркером: 'командору Стоуну'.
   С некоторых пор вся почта главы огромного искусственного поселения, ежесекундно покрывавшего сотни мегаметров космического пространства, тщательно проверялась на предмет неприятных сюрпризов, поэтому командор почти не удивился, когда Батиста положил перед ним уже вскрытый баллон и сказал:
   - Крис, только не пугайся.
   Ещё не понимая, что происходит, но уже внутренне холодея, Стоун перевернул жёлтую тубу, и на стол выпал указательный палец. Три потемневшие фаланги со знакомым выпуклым ногтем и четырьмя татуированными буквами. Стоун взялся обеими руками за голову.
   - В конверте была записка, - Батиста выложил перед начальником половинку официального бланка администрации звездолета.
   Стоун приблизил бланк к лицу, пытаясь читать, но рукописные буквы прыгали перед глазами. Командор видел только светло-коричневые пятна, засохшие в углу бумаги.
   - Они пишут, что твой брат у них, и если ты в течении трёх суток не согласишься на их условия, то они перешлют его тебе по кусочкам, - Батиста присел на край стола. - На бумажке и подпись есть: бывший член корабельной администрации Антон Морган.
   - Подонок! - мгновенный приступ ужаса пронизал Стоуна с головы до ног. - А где Аманда, где Мик?! Его надо срочно забрать из школы!
   Командор попытался вскочить на ноги, но Батиста мягко удержал его за плечо:
   - Крис, с ними всё в порядке, - сказал он, раздельно выговаривая слова. - Аманда здесь, а Мик уже три недели не ходит в школу. Ты просто забыл...
  
   Да... он просто забыл. Мик уже почти месяц не ходит в школу, потому что началось всё не вчера и не сегодня, а гораздо раньше... полтора года назад, когда Морган и группа его сторонников попытались через Совет Администрации провести поправки к корабельному уставу. Кристиан сразу понял куда метит Морган, Моргану страшно не нравился пункт 'о руководстве экспедицией'. В уставе чёрным по белому записано, что на время полёта командор не подлежит переизбранию, на него не распространяется вотум недоверия, его нельзя снять с должности, он царь и бог. Когда он покидает пост по состоянию здоровья, его место занимает заранее выбранный им приемник, новый командор, очередной царь и бог, который не подлежит переизбранию. Когда-то старик Тодорович назначил вместо себя Кристиана, придёт время и Стоун приведёт к присяге Якова Цимильмана, а Яков со временем подготовит и введёт в курс дела ещё кого-нибудь из зелёных мальчишек. Только так и никак не иначе.
   Ничего у Моргана тогда, конечно, не вышло, афёра провалилась и ему пришлось оставить должность, но зараза уже растеклась по ярусам 'Фараона'. Что-то разладилось на борту. Всё чаще стали попадаться в жилом кольце парни и девчонки в красных шейных платках, с раскрашенными лицами. Где-то нелегальные мастерские изготовляли красный грим, и молодежь щеголяла вовсю. Палубные офицеры, служба безопасности, да и сам командор смотрели на платки и боевую раскраску сквозь пальцы. Все уже привыкли к полуистерическим волнам диковинной моды. С завидной цикличностью, похожей на работу маршевых двигателей, они то и дело захлёстывали коридоры жилого кольца, накатывались, заставляя людей вытворять со своей внешностью странные штуки, и откатывались, чтобы уступить место новым изыскам. Сам Стоун, следуя манере второго поколения, до сих пор носил длинные волосы, забранные в седеющий хвост. Корабельную администрацию слегка беспокоила пустая трата материалов, добываемых где-то малозаконными методами. А любители красного цвета собирались стайками, шушукались, иногда задирали стражей правопорядка и офицеров администрации... Они называли себя бэками.
   Прохлопали! Проморгали! Прошляпили! Когда в коридорах появились провокационные надписи, когда двух учителей старших классов уличили в настойчивом распространении слухов про 'точку возврата', время было уже потеряно. Надписи, само собой стёрли, учителей лишили преподавательской лицензии и отправили на корпус чистить дюзы, но время было упущено.
   Вскоре после примерного наказания отступников, Сими Стоун заявился к старшему брату в красном платке, повязанном вокруг худой шеи. Нагло закинув ногу на ногу, он требовал каких-то ответов и демонстративно постукивал по столу ногтями, чтобы Кристиан мог оценить вытатуированную на каждом пальце надпись 'бэк'. Командор был старше своего брата почти на двадцать лет, и его любовь к Симону мало напоминала братскую привязанность, скорее уж чувства отца к сыну. Их разговор окончился ссорой. Младший Стоун заявил, что бросает навигаторский класс и, хлопнув дверью, ушёл в жилое кольцо к подружке.
   А спустя месяц на Кристиана напали в четырнадцатом секторе. Трое парней с крашеными лицами... Кастетом ему сломали нос и рассекли кожу на голове. Стоун был готов поклясться, что парни ждали именно его. Жустино Батиста устроил по этому поводу целое расследование, но никого не нашёл. Тогда он настоял на том, чтобы Стоун выходил в жилое кольцо только с охраной и начал вербовку добровольцев в ряды корабельной милиции. Командору он вручил чудной пистолет большого калибра и малой убойной силы, какими была экипирована охрана. На попытку Стоуна отказаться от громоздкой штуковины, Батиста мрачно предрёк:
   - То ли ещё будет.
   А ситуация что ни день становилась всё напряжённей. Стычки в жилом кольце происходили почти ежедневно. У бэков появилось огнестрельное оружие, в недрах ремесленных галерей мастерили самопалы и заточки. Милиция сбивалась с ног, пытаясь выловить неведомых умельцев, но пока без особого успеха. Стоун велел перевести всех членов администрации с семьями в шесть галерей, примыкавших к навигационной рубке. Батиста посадил своих людей в продуктовые склады и инженерный узел, возле арсеналов была выставлена вооружённая охрана. Бэки были настроены агрессивно. Месяц назад пришёл первый ультиматум с угрозами, и три недели назад Аманда решила не пускать Мика в школу, а со вчерашнего дня рубка с шестью галереями находилась почти что в осаде.
  
   - Жустино, ты должен постараться, - командор с надеждой снизу вверх взглянул на Батисту. - Я понимаю, что это сложно, но если ты за сегодня не найдёшь Сими, то завтра его, скорее всего, убьют, - Стоун зажмурился. - Пятилетний цикл подготовки рабочего вещества закончен, нейтрализатор в метастабильном состоянии. Завтра, в три пополудни, маршевые двигатели должны дать очередной импульс. Я не могу согласиться на то, что требует от меня Морган!
   - Я делаю, что могу, Крис, - сказал Батиста, он помолчал, потом, кашлянув, добавил. - Симон сам виноват в случившемся. Он был с ними заодно и получает по заслугам.
   - Замолчи, Жустино! - почти крикнул Стоун. - Ты должен мне его найти!
   Батиста вздохнул:
   - Интересно, где они берут официальные бланки?
   Дверь скользнула в сторону, и в кабинет, неслышно ступая, вошла Аманда.
   - Привет, птичка, - Жустино Батиста, белоснежно осклабясь, непринуждённо подхватил со стола тубу пневмоконтейнера. - Вообще-то я уже ухожу, поэтому - пока.
   Аманда рассеянно кивнула. Почти на полголовы ниже невысокого Кристиана, рядом с гигантом Жустино она казалась щемяще маленькой и хрупкой.
   Подождав, пока за комиссаром закроется дверь, она подняла на мужа тоскливые глаза.
   - Всё в порядке, милая? - спросил Стоун, выбираясь из кресла.
   Он старался, чтобы голос звучал спокойно и уверенно. Аманда кивнула.
   - Мик про тебя спрашивает, посиди с ним немного, - сказала она устало. - А я пока здесь побуду, если ты не против. Устала я как-то.
   - Хорошо, милая, - Стоун коснулся плеча жены.
   Он хотел, чтобы прикосновение получилось ободряющим, но у него ничего не вышло. Он увидел, как глаза Аманды наполняются слезами, и быстро вышел из каюты.
  
   Потолочное освещение в спальне было погашено, горели лишь слабые огоньки по периметру пола. Мик калачиком лежал на кровати, подтянув коленки к самому подбородку. При виде отца он распрямился и подвинулся к стене. Стоун сел на краешек кровати, поправил одеяло, ласково тронул сына двумя пальцами за любопытный нос. Мальчик блаженно улыбнулся.
   - Хорошо, что пришёл, - сказал он громким шёпотом. - Расскажешь что-нибудь?
   Стоун кивнул:
   - Про метеоритного человека или про крысу-навигатора?
   Мик покрутил головой:
   - Это всё сказки, - нос его сморщился.
   - А про что же?
   - Расскажи мне про нас, - мальчишка слегка приподнялся на локте.
   - Про нас с тобой?
   - Нет! Про 'Фараон' и про Геб... Про всех нас...
   - А разве вы в школе не учите? - Стоун ласково попытался уложить сына обратно на подушку.
   - Учим, конечно. Почти каждый день учим. Только там скучно. А ты интересно рассказываешь, - Мик улыбнулся широко и заискивающе. - Почему 'Фараон' летит, а другие - нет? Расскажи! Мы их бросили?
   - Другие тоже летят, - сказал Стоун. - Разве ты не знаешь, что Земля тоже летит в космосе, как все звёзды и все планеты?
   - Это не то! - капризно сказал Мик. - Мы совсем по-другому летим... и быстрее.
   - Ну, да, - согласился Стоун. - Немножко быстрее.
   Мальчик удовлетворённо кивнул:
   - А почему наши дедушка и бабушка решили полететь на 'Фараоне'?
   - Ну, потому что Земля стала совсем старая и больная. Планеты - они, как люди, стареют и даже умирают. На нашей планете осталось мало лесов, мало воды, мало ресурсов, - Стоун быстро взглянул на сына, пытаясь определить, понял ли тот последнее слово, - мало хорошей земли...
   - Как это? На Земле не осталось земли, - подозрительно спросил Мик.
   - В смысле почвы, как в оранжерее.
   - А что осталось? Вместо почвы?
   - Почва-то на месте, - Стоун улыбнулся. - Только она плохая и урожаи становятся всё меньше и меньше. А людей становится всё больше и больше.
   - Тогда мы правильно сделали, что улетели, - Мик нахмурился. - А почему остальные не улетели?
   - 'Фараон', конечно, большой, но он же не резиновый. - Стоун развёл руками. - Все просто не влезли. Когда мы долетим и устроимся, мы пошлём им весточку, и через много-много лет вслед за нами прилетит другой корабль, потом третий, четвёртый...
   Весь подавшись вперёд, Мик слушал отца, и перед его широко раскрытыми глазами проплывали в пустоте гигантские корабли, унизанные кольцами пассажирских палуб.
   - Пап, а теперь про Геб, - попросил мальчик после короткого молчания. - Какой он?
   - Геб чудесный, сынок.
   - Лучше Земли?
   - В сто раз лучше.
   - А откуда ты знаешь, если там до нас никто не был?
   - Почему это не был? - командор задумчиво погладил сына по голове. - Сначала астрономы заглянули в свои телескопы и выяснили, что Геб похож на Землю, как брат-близнец, потому нас и решили туда отправить. Но сначала, за много-много лет до 'Фараона', стартовал беспилотный скаут с гиперприводом, такой, который не может нести живых пассажиров, зато может лететь быстрее света. Когда скаут прилетел на Геб, он взял пробы почвы, воздуха, воды, всё сфотографировал и отправил нам фотографии.
   - Ух ты! - глаза Мика округлились. - А можно их посмотреть?
   - Кого их?
   - Ну, фотки!
   - Нельзя, - Стоун состроил грустную мину. - Скаут отправлял их специальным радиосигналом, а радиосигналы прилетают и улетают. Но я видел картинки на экране, и могу поклясться, что Геб гораздо лучше и красивее Земли.
   - А почему тогда есть люди, которые хотят вернуться...
   'Вот чёрт!' - подумал Стоун.
   - ... если там хорошо?
   - Просто эти люди струсили, испугались, - сказал командор, ложась рядом с сыном на край кровати. - Они хотят обратно в высохшую пустыню, потому что страшатся трудностей полёта, они боятся свежего воздуха, потому что за него приходится немножко рискнуть... совсем немножко.
   - А что было на фотках? - сонным голосом спросил Мик.
   - Бездонное синее небо, - Стоун прикрыл глаза, - огромные деревья со стволами в сто обхватов, речки, такие прозрачные, что в солнечный день видно плавающих возле дна рыб в золотой чешуе, и птицы, тысячи птиц с хвостами, как коробка фломастеров... звери, жующие траву... пчёлы... бабочки...
  
   - Командор Стоун... командор Стоун...
   Кристиан, вздрогнув, открыл глаза и не сразу узнал склонившегося к нему Рода Спенсера.
   - Командор, важные вести...
   - Сейчас, - Стоун осторожно поднялся.
   Мик спал, отвернувшись к переборке, Аманда спала, свернувшись в кресле, или только делала вид, что спала.
   Стоун и Спенсер вышли в коридор галереи.
   - Что-то с комиссаром? - сразу спросил Стоун.
   Спенсер был заместителем Батисты, и командор невольно подумал о дурном.
   - Нет-нет! С шефом всё в порядке.
   - Тогда в чём дело? Вести о Симоне?
   Спенсер сказал, не глядя на командора:
   - Час назад бэки захватили инженерный узел. Комиссар считает, что это предательство. Кто-то открыл им люки.
   Стоун взглянул на часы: четверть пятого.
   - Вам лучше пройти в рубку, - сказал Спенсер.
   В рубке, помимо вахтенных, уже собрались: первый навигатор, старший инженер, главврач 'Фараона' Гаспар Сахикян и четверо старших смены. Не было только Батисты.
   - Мне нужен горячий кофе, - сказал Стоун, усаживаясь в командорское кресло. - Какие будут предложения, джентльмены?
   - Какие уж тут предложения? - костлявый Сахикян развёл руками.
   - Мы задраили входные люки всех галерей, кроме D, - сказал старший инженер Арелла. - Что дальше - не знаю. Еды и питья у нас довольно, но с воздухом могут возникнуть проблемы. Регенератор в кольце и управляется с командного узла. Пока люк в галерее D не закрыт, бэки не смогут отключить подачу, но если люк задраить, они перекроют кислород всему командному отсеку.
   - Можно защищать люк снаружи, - предложил один из старших смены.
   Первый навигатор скептично хмыкнул.
   Молодой вахтенный в расстёгнутом кителе принёс Стоуну кофе. Командор отхлебнул, обжёгся и поставил чашку на подлокотник.
   - Ещё мысли будут? - спросил он без особой надежды.
   Полная бессмыслица! Абсурд! Кто из создателей проекта 'Фараон' мог предположить нечто подобное? Где искать инструкцию на предмет Антона Моргана и отрезанных пальцев?
   - Сколько мы сможем продержаться без воздуха? - Стоун обернулся в сторону Ареллы.
   - Если они начнут нагнетать через воздуховоды углекислоту, то недолго, - инженер зябко повёл плечами.
   - Сколько верёвочке не виться... - мрачно сказал первый навигатор. - Всё равно они заставят нас делать то, что захотят. Не проще ли развернуть корабль?
   Тело командора вдруг сделалось таким лёгким, что слегка приподнялось над креслом, к горлу подкатила тошнота. Странное состояние длилось секунды две, может три, потом всё закончилось так же внезапно, как и началось.
   - О! - сказал инженер. - Бэки выключили и включили гравиокомпенсаторы! Демонстрация силы.
   Массивная плита одного из люков грузно отвалилась в сторону и в рубку, слегка пригнувшись, вошёл Батиста, от него пахло горелой проводкой, рукав форменной куртки топорщился чёрными лохмотьями.
   - Представляете? У этих сук самодельные огнемёты! У меня трое ребят пострадали, - голос у Батисты был нарочито бодрым. - Пришлось стрелять по ногам.
   Он нагнулся к командорскому уху и тихо, так чтоб не слышали остальные, сказал:
   - Крис, с тобой хочет говорить Каплин. Он тут, в соседней каюте.
   Командор усталыми больными глазами оглядел всех присутствующих:
   - Пока все свободны. Я соберу вас через час или два. Можете идти, джентльмены. И вы, молодые люди! - он обратился к вахтенным. - Оставьте рубку... Это буквально на полчаса.
   Когда последний люк закрылся за спиной последнего из выходивших, Стоун повернулся к Батисте:
   - Что-нибудь о Симоне?
   - Как тебе сказать, - уклончиво ответил комиссар. - И про него в том числе.
   - Тащи сюда Каплина! - Стоун быстро поднялся.
  
   Ричард Каплин ничуть не изменился с тех пор, как Стоун видел его в последний раз - всё такой же худой, носатый и редкозубый. Он огляделся, явно желая присесть, но садиться ему не предлагали. Командор стоял перед бывшим телешифровщиком, засунув руки в карманы брюк и слегка покачиваясь с пятки на носок. Батиста стоял в двух шагах за спиной Каплина.
   - Меня прислал Морган... - начал парламентёр.
   - Что с моим братом?! - не дав Каплину договорить, резко произнёс Стоун.
   Каплин слегка сбился и замер с открытым ртом.
   - С вашим братом всё будет нормально, если вы пойдёте навстречу единодушному желанию пассажиров 'Фараона', - сказал он наконец. - Ему, конечно, досталось, но жизнь наших потомков дороже мучений одного человека!
   - Банда краснорожих придурков еще не все пассажиры 'Фараона', - презрительно сказал Стоун. - Земля вбухала в нас слишком много, чтобы возвращаться с полдороги.
   - Нас почти тридцать процентов! - Каплин выпятил челюсть, - Мы цвет того, что летит на этой жестянке, старичьё с детишками не в счёт, и мы не дадим... - он слегка поперхнулся. - И не надо тут козырять долгами, сдобренными патриотизмом! Я лично ничего никому не обещал, меня и в планах не было, когда 'Фараон' снялся со стапелей. Я и так плачу за решение, которое принял мой дед?
   - И бабка, - негромко сказал Батиста.
   - Что? - Каплин нервно оглянулся. - Ну да, и бабка...
   - А от меня-то вы что хотите? - Стоун потер лоб. - Чем я могу помочь вашему горю?
   - Вы должны развернуть корабль, чтобы нынешний импульс двигателей стал тормозным. Мы возвращаемся!
   - Какой вам с этого прок? - почти с интересом спросил командор. - Вы всё равно не увидите Земли. Вы будете лысым вонючим старикашкой, когда начнутся циклы разгона и непременно сдохнете на полпути к исторической родине.
   - Пускай так, - Каплин качнул длинным носом. - Пускай до Земли доберутся если не мои дети, так хотя бы внуки, всё лучше, чем сгинуть в космической пустыне. Мне страшно представить, как мой правнук прилетает к каменному шарику напрочь лишённому атмосферы или высаживается в ядовитое болото, разогретое до полутора тысяч кельвинов.
   - Жуть, - Стоун покачал головой. - Откуда такой дремучий пессимизм?
   - А сигнал скаута?! - запальчиво крикнул Каплин.
   - Бросьте, Рич, вы сами участвовали в дешифровке, - сказал Стоун. - Там не было никаких ядовитых болот!
   - Вот именно! - Каплин поднял худой палец. - Там вообще ничего не было! Сплошная абракадабра.
   - С сигналами это случается, - серьёзно сказал Стоун.
   - Не нужно делать из меня дурачка, - Каплин сунул руки в карманы куртки. - Мы доподлинно знаем, что нынешний отрезок траектории кончается 'точкой возврата', что в бортовую вычислительную станцию заложен обратный курс, что он специально просчитан на тот случай, если данные со скаута окажутся неблагоприятными. Нынешний импульс должен быть тормозным! В противном случае 'Фараон' не вернётся к Земле никогда. Вы хотите обречь наших потомков на смерть у чёртова Геба?!
   Каплин уже почти кричал:
   - У вас час на раздумья! Или вы развернёте корабль сами, или это сделаем мы! Поверьте, среди навигаторов найдутся те, кто нам поможет!
   - Час! - Каплин показал оттопыренный палец, потом вытащил из кармана мятый пакет и бросил командору. - Если не хотите стараться для нас, то постарайтесь хотя бы для брата! Тут ухо и три пальца. Через час пришлём член и глаз...
   Телешифровщик не договорил, огромная лапа Батисты сграбастала его за шею.
   - Хр... хр-р-р... - глаза Каплина полезли из орбит, он бестолково пытался оторвать железные пальцы комиссара от своего кадыка.
   - Жустино, стой! - Стоун ухватился за драный рукав куртки. - Стой! Отпусти его! Я приказываю.
   Батиста неохотно разжал пальцы, и Каплин, судорожно втягивая воздух, отскочил к стене.
   - А через два часа, - с трудом проговорил Каплин, - мы будем штурмовать галерею, чтобы вручить второй глаз тебе лично. Мы всё равно повернём корабль, хочешь ты этого или нет. И почаще оглядывайся, командор!
   - Вышвырни эту тварь, - сказал Стоун, обращаясь к Батисте. - Пусть катится к своему Моргану.
   Комиссар брезгливо морщась, ухватил парламентёра за шиворот и потащил к люку.
   - Я сейчас, - сказал он.
   Люк гулко захлопнулся.
  
   Стоун остался в рубке один и сразу принялся за дело. Меньше чем через пять минут всё входы были заперты, а через десять - надёжно задраены. Теперь попасть в рубку снаружи можно было лишь разрезав стальную жаропрочную плиту. И командор не без оснований полагал, что это отнимет у людей Моргана много сил и времени. Его вдруг охватила буйная радость, такая, что захотелось запрыгать между консолями управления. Снаружи гулко поскребли по железу. Кто-то пытался войти.
   - Жустино, это ты? - спросил Стоун, нагнувшись к решётке внутреннего коммуникатора.
   - Крис! Какого дьявола ты запер двери?! - проскрипела решётка голосом Батисты. - Что ты задумал?
   - Жустино, скажи мне честно... - Стоун на мгновение задумался. - У твоих людей есть шансы удержать вход в галерею? Только честно.
   На той стороне железной стены долго молчали. Потом Батиста кашлянул и сказал:
   - Никаких.
   - Помнишь, ты хвастал тем, что имеешь представления обо всех сферах жизни? - спросил Стоун.
   - Обо всех сферах корабельной жизни, - глухо сказал Батиста.
   - Сколько времени нужно, чтобы имеющимися на борту инструментами вскрыть входные люки рубки?
   Батиста молчал дольше, чем в первый раз.
   - От семидесяти пяти до восьмидесяти часов, - сказал он на конец.
   - Три дня, - задумчиво сказал Стоун. - Три дня мне хватит.
   - Ты уверен, что это единственный выход? - спросил Батиста.
   Стоун пожал плечами, и спохватившись, добавил вслух:
   - Не знаю...
   - Ничего не выйдет, - сказал Батиста. - Они убьют меня, возьмут в заложники Аманду и Мика... и тебе придётся открыть.
   - Не придётся! - сказал Стоун. - Им будет сложно меня шантажировать.
   Батиста молчал.
   - Зато я попаду в учебники истории планеты Геб. Меня будут проходить в школах, - командор усмехнулся. - Жустино, ты хорошо видишь зал в камеру наблюдения?
   - Неплохо.
   - Меня видишь?
   - Вижу, Крис.
   - Жустино, передай Мику и Аманде, что я их очень люблю. Передашь?
   - Передам, Крис.
   - Не убирай камеры! - Стоун выключил коммуникатор и прошёлся по залу, проверяя работу навигационных приборов.
   Всё работало, как часы. Очень скоро рабочая масса будет автоматически подана в зону аннигиляции, и 'Фараон', получив новую порцию ускорения, пересечёт 'точку возврата'... навсегда. И полмиллиона человек отправятся дальше, к неведомым землям. 'Как в старину', - подумал командор. Он подошёл к ближайшей консоли, выбрал нужный квадратик и надавил на него пальцем. Огромные лепестки броневого цветка у него над головой поползли в стороны, открывая его восхищённому взору триллионы неподвижных ярких точек, миллионы миров, пригодных для того, чтобы попасть в их учебники истории.
   Стоун, задрав голову, смотрел сквозь прозрачный купол, пока у него не заболела шея. Он знал, что минут через десять автоматика сама закроет бронеставни. Авто-ма-ти-чес-ки. А потому - нечего беспокоиться о каких-то кнопках. 'Три дня мне определённо хватит', - подумал командор. Он сел на пол, прислонился затылком к ребристой холодной плите люка, и подняв лицо к звёздам, вложил в рот толстый ствол чудного пистолета.
  
  
   Хабибулин Ю.Д. Фуршет на лётном поле 33k Оценка:10.00*3 "Рассказ" Проза
   По щербатым бетонным плитам тбилисского аэропорта, взмётывая в воздух высохшие жёлтые листья, гулял холодный ноябрьский ветер. Вдоль окраины безлюдного лётного поля, к стоящему с приставленным трапом ЯК-40, растянувшись длинной вереницей, брела группа людей, состоящая, в основном, из женщин, детей и стариков, одетых в поношенные куртки и пальто тёмных цветов.
   Никто не старался выделяться из общей массы. Почти у каждого из взрослых в руках виднелись сумки, чемоданы, какие-то узлы.
   Процессия растянулась на несколько десятков метров. Впереди, о чём-то разговаривая между собой, быстро шли двое мужчин в синей лётной форме. Следом за ними, поспевая, небольшими группками тянулись пассажиры рейса Тбилиси - Минводы.
   Было 7-е ноября 1993 года. Полдень.
   Затянутое серой пеленой, сумрачное небо, не давало особых надежд на своевременный вылет. Но, если люди не улетят сегодня, они придут завтра, послезавтра, послепослезавтра и так до тех пор, пока будет оставаться хоть малейшая возможность убраться из этого страшного бандитского и голодного города, который ещё совсем недавно каждый из унылой цепочки эмигрантов считал частью своей Родины - Советского Союза.
   Теперь понятие 'родина' резко изменилось. Для сотен тысяч жителей Грузии она неожиданно оказалась очень далеко. Все негрузины вдруг стали изгоями - оккупантами, гостями, нахлебниками, несмотря на то, что десятки лет работали на этой земле, отдавая ей все свои знания и умения.
   Позади остались мучительные раздумья - 'уехать или остаться, может, всё ещё образуется?'
   Что ничего хорошего не образуется, и ждать позитивных сдвигов не стоит, после пары лет искусственного суверенитета республики стало видно даже законченным оптимистам. Ночью в городе постоянно гремели выстрелы, слышались взрывы.
   Патриоты-боевики 'Народного фронта', с чёрными банданами на узких лбах, бесцеремонными манерами и наглыми глазами, быстро довели до понимания граждан второго сорта, кто в солнечной Грузии истинные хозяева, а кто бесправные и незваные 'гости'.
   Исторические примеры, как поступать с нежелательными инородцами и кого считать 'настоящими арийцами' давно известны, так что велосипедов изобретать не потребовалось.
   Отгремели уже события в Сумгаите, Баку, Фергане, Южной Осетии, Абхазии.
   После 9-го апреля 1989 года резко изменилась жизнь и настроения внутри республики.
   Изо всех щелей полезли с националистическими лозунгами невесть откуда взявшиеся 'борцы за свободу', десятки и сотни различных мелких политических партий, представлявших интересы отдельных влиятельных людей, семейных кланов и просто бандитских группировок.
   Все они, не брезгуя никакими средствами, рвались к власти.
   После выборов начались разгул бандитизма, голод, гражданская война, разруха.
   Побывали в 'вождях' народа Звиад Гамсахурдиа, Джаба Иоселиани, Тенгиз Китовани.
   Страна вошла в пике и летела в пропасть.
   В 92-м Президентом Грузии стал следующий лидер - Шеварднадзе.
   Приняли его в стране со слезами радости и с надеждой на лучшую жизнь.
   Как оказалось, надеялись люди зря. Накопленные проблемы не решались, а постепенно только усугублялись. Становилось всё хуже, всё голоднее и беспросветнее.
   Для 'инородцев' и их детей не осталось никаких перспектив на будущее. Русские школы постепенно закрывались, русский язык изгонялся из обращения, русскоязычные работники увольнялись отовсюду, где только можно было обойтись без них и взять 'национальные кадры'.
   'Неарийцы', да и умные, дальновидные, порядочные люди из титульной нации, по мере 'просветления', уезжали сотнями и тысячами на новую старую родину, в Россию...
  
   Сергей шёл на посадку самым последним в процессии. Ручки на видавших виды старых хозяйственных сумках протёрлись и грозили вот-вот порваться, а огромный узел с детской одеждой и какими-то тряпками первой необходимости, которые на скорую руку напихала жена, всё время развязывался. Приходилось идти медленно, часто останавливаться, чтобы поправить узел и поудобнее устроить его на плече.
   Постепенно Сергей сильно отстал, попутчики ушли далеко вперёд и даже их вялых разговоров, и покрикиваний на детей не стало слышно.
   Вереница людей в сопровождении двух лётчиков брела по окраине аэродрома, мимо каких-то старых полуразрушенных строений, высоких зарослей кустов, свалок мусора.
   Автобусы для авиапассажиров давно уже не ходили. В аэропорту, как и везде в стране наблюдались дефицит бензина и полный бардак во всех службах. Лётное поле практически не охранялось, и редкие группы счастливцев, раздобывших билеты на случайные чартерные или контрабандные рейсы непонятно каких авиакомпаний, втягивая голову в плечи, добегали до своих самолётов быстро и тихо, как мыши, ежеминутно опасающиеся нападения кошки.
   Грабили всех и везде. Грабили чиновники, милиционеры, военные, бандиты и даже просто оголодавшие сограждане. Отбирали последнее, не гнушаясь чемоданом с пожитками, старым пальто или талонами на хлеб. Каждый стремился выжить в это непростое время любыми способами, и своя жизнь, свои дети были дороже, чем чужие...
   Продавали награбленное на многочисленных стихийных рынках города. Там никто никого не ловил и не проверял документов на товары. Вооружённые 'смотрящие' рынков тоже обчищали продавцов и брали с них долю. Когда деньгами, когда товаром. Кому как хотелось.
   Правда, даже в этом угрюмом, опасном и неуправляемом городе не всякий мог перейти последний барьер. Тот самый, который отделяет честного человека от преступника.
   Но когда дети плачут от голода, а заработать на хлеб честными способами становится невозможно, преграда, удерживающая людей от того, чтобы отнять кусок хлеба для своего ребёнка у ребёнка соседа, становится всё слабее и слабее...
   Иногда, для некоторых, она исчезает совсем.
  
   Сергей поставил сумки на землю, сбросил с плеча узел и в очередной раз постарался затянуть покрепче развязавшиеся концы выцветшей занавески, в которой находилось содержимое импровизированного хурджина.
   Пальцы замёрзли и плохо слушались. Сергей завозился и не заметил, как из-за стены полуразвалившегося длинного строения с открытыми настежь, обгорелыми рамами, вышел человек и, настороженно посмотрев вслед ушедшим далеко вперёд пассажирам, перекрыл дорогу отставшему мужчине.
   - Э, закурить нэ найдётся?
   Вопрос был задан по-русски.
   Сергей поднял голову и увидел поджарого крепкого парня, лет 30-35, без верхней одежды, высокого, в военном камуфляже без знаков различия.
   В такой униформе ходили многие. Гвардейцы грузинской армии, ополченцы, 'мхедрионцы', да и просто уличная шпана, причисляющая себя к патриотам.
   У личности, неожиданно появившейся на пути Сергея, было узкое небритое лицо с беспокойными глазами, светившимися какой-то мрачной решимостью. Несмотря на то, что человек в камуфляже явно пытался выглядеть угрожающе, это ему не очень удавалось. Что-то в его облике не соответствовало роли. Не похож он был на отморозка, которым пытался выглядеть. Оружия в руках парня не было видно, но это ещё ничего не значило.
   Сергей боковым зрением заметил шевеление кустов возле стены строения и сделал выводы.
   Сюрприз был неприятный. Можно было легко догадаться, что вскоре последует.
   Вменяемые грабители, в меру своего интеллекта, обычно, сначала стараются 'прощупать' случайную жертву. Иногда можно нарваться на родственника или знакомого какого-нибудь влиятельного человека, с которым лучше не связываться. Этого опасались.
   В случае, если жертва беспомощна, некоторым новоиспечённым абрекам требовалось для смелости себя распалить, заставить забыть о жалости, совести, вызвать презрение и ненависть к попавшему в засаду несчастному. Тогда бить его и отбирать убогое имущество легче.
   Сергей понял, что сейчас начнётся увертюра к банальному грабежу. Прямо на лётном поле.
   Небольшая сумма денег была спрятана у жены. В сумках ничего ценного не везли. Разве что, зимние детские вещи, которые скоро понадобятся сыну и дочке. Без свитеров, тёплых носочков, белья они могут просто замерзнуть по дороге. А путь неблизкий. Самолётом до Минвод, оттуда неизвестно когда удастся сесть на проходящий поезд и сутки-двое трястись в общем холодном вагоне до города первого салюта - Белгорода. А от него потом ещё добираться 15 километров до маленькой деревушки где-то за Болховцом.
   В микроскопической хатёнке старая печь, как помнил Сергей, сыпалась и дышала на ладан. Там выживать тоже будет непросто.
   На дорогу денег наскребли с огромным трудом. Доехать, должно было хватить, но вот если придётся ещё покупать детям тёплую одежду...
   Сергей мгновенно представил себе ставки в этой ситуации. С одной стороны, глупо умирать за тряпки, с другой, его дети могут замёрзнуть по дороге на родину. И, главное, нападение случилось в самый последний момент, когда уже ничего не переиграешь. Если семья пропустит этот рейс, за который заплачено последними деньгами, то, уехать в Россию не сможет. Квартира в Тбилиси уже продана за копейки, жить негде...
   Мысли в голове Сергея крутились в бешеном темпе.
   Придётся или как-то убедить грабителей, что связываться с ним не стоит или драться.
   Даже не новые детские вещи в нынешнее тревожное время - тоже ценность, их можно продать на рынке и купить еды.
   Сидящие в кустах, в засаде, стрелять, скорее всего, не будут. Если нападут, то постараются пырнуть ножом или забить арматурными прутами - самым распространённым сейчас оружием.
   Скорее всего, притаившиеся бандиты видели лётчиков, а у тех вполне могут быть пистолеты, да и какую-никакую, но охрану аэропорта могут вызвать по радио с готового к вылету самолёта. Так что, стрелять нападающим опасно.
   С другой стороны, за что сейчас можно поручиться? Да и сколько человек в кустах, неизвестно.
   Сергей был мастером боевых искусств, имел пояс по карате и в обычной драке два-три агрессивных придурка из уличной шпаны или 'бойцов' Народного фронта для него проблемой не были.
   Но тут расклад сил пока неизвестен. Навыки карате могут не помочь...
   Или убьют, или сделают инвалидом.
   В любом случае, семья окажется в тяжелейшем положении.
   Линию поведения придётся строить на ходу, в зависимости от развития ситуации.
   Сергей неторопливо поднялся, расстегнул куртку и повёл плечами, разминаясь. Заметил, что крепкий парень был в кедах. Наверное, и верхнюю одежду он снял, чтобы ничто не мешало быстро справиться с отставшим мужчиной на глазах у своих подельников. Это было бы полезно для укрепления авторитета вожака. Судя по слегка приплюснутому носу, он, скорее всего, когда-то занимался боксом.
   Сергей подумал, что парень не зря начал говорить по-русски. Если жертва простодушно ответит на том же языке, то пол-увертюры пройдено - чужих грабить легче.
   Не нужно упрощать бандитам жизнь.
   Сергей приветливо улыбнулся парню и ответил по-грузински
   - Гамарджобат, батоно (здравствуйте, уважаемый). Курева нет, извини. Вот, бегу на самолёт, а сумки старые, рвутся. Хурджин развязывается.
   Небритый вожак, пытаясь нащупать выигрышную линию поведения и обрести внутреннюю уверенность, настороженно спросил
   - Навэрна, в Россию лэтишь, да?
   - Да, - легко согласился Сергей, врать не было смысла. Все сейчас уезжали в Россию. Даже грузины.
   - А что тэбе здэсь не нравится? - стараясь найти почву для конфликта, - продолжил по-русски абрек.
   - Работы нет, детям есть нечего.
   - Всэ так говорят, когда отвечать за свои дела приходится.
   - Какие дела? - искренне изумился Сергей, - что я сделал?
   - Ты же русский?
   - Русский.
   - Вот и должэн атвечать за то, что ваш Елцын надэлал.
   - За то, что Ельцин сделал Грузию независимой? - Сергей старался говорить спокойно.
   Парень в кедах, наоборот, пытался себя распалить и нёс первое, что приходило на ум
   - Нэт, за то, что русские захватили Грузию и командовали тут.
   - Командовали? Воевали вместе. Берлин брали, помнишь? Да и знаешь, дорогой, сколько грузин в России живёт?
   - Эта всё прэдатели родины. А воевали вместе давно. Тэперь Россия абхазов защищает. И осетинов. Очэнь плоха. Ты тоже, навэрна, за абхазов, да?
   - Я помню, как Россия когда-то, в похожей ситуации, грузин от турок защищала, - Сергей улыбнулся, - тогда в Грузии всего восемьдесят тысяч человек оставалось. Как сейчас, абхазов.
   - Э, что-то ты многа знаэшь. Очэнь умный, да?
   Сергей отвечал доброжелательно, и это сбивало попытки, видимо, ещё не совсем огрубевшего душой главаря, разжечь долгожданный конфликт и отобрать у подвернувшегося лоха ручную кладь.
   Сергею почему-то показалось, что этот парень в первый раз вышел на дело и ещё не потерял остатки совести. Он старался разозлить себя, преодолеть глубоко засевшее внутри табу на насилие, судороги совести, заставить поверить в то, что пойманный русский - подонок, не достойный жалости. Его можно и нужно ограбить и это будет справедливо.
   Какой-нибудь матёрый бандит давно бы уже нашёл предлог придраться, а то и не стал бы искать его вовсе, сразу начал бы драку или приступил к конфискации.
   Вполне вероятно, что этого худого небритого парня дома ждут голодные дети, и он не знает, как их накормить. Он пытается перейти воздвигнутый всей прошлой жизнью барьер 'не укради', 'не убий' и пока не может. Не хватает куража, решимости, криминального опыта. Мешает какой-то подкожный стыд...
   Из-за кустов и стены развалин выглянули недовольные лица. Двое. В руках арматурные пруты. Одеты в грязные спортивные костюмы и старые дутые куртки. Обоим лет по семнадцать-двадцать. Ещё совсем мальчишки.
   Кореша устали ждать.
   Когда же, наконец, старший подаст знак, и они нападут на этого, отставшего от своих, неудачника? Побьют и отберут сумки. А потом продадут шмотки на базаре и принесут в дом деньги со словами 'Вот, я заработал'. И никто не спросит: 'Как?'.
   Это неважно. Главное, что можно будет поесть...
   И почувствовать себя кормильцем семьи.
  
   Лишнего времени не было ни у одной из сторон.
   Напряжённость росла, и тишина оглушительно звенела в ушах. Сердца четырёх мужчин, внешне пытающихся выглядеть спокойными, неистово стучали в груди и толчками прокачивали кровь в жилах.
   Мышцы напряглись.
   Вот-вот банда бросится на русского, даст волю накопившейся ненависти, безудержному желанию наказать хоть кого-то, отыграться за своё бессилие, голод, неудавшуюся жизнь.
   Надо же найти виноватого! Козла отпущения, который за всё ответит!
   Здесь и сейчас можно безнаказанно и всласть избить этого, не очень крупного с виду мужика, железными прутами, а потом, может, и прирезать его финкой, припрятанной у 'упроса' (старшего), отомстить за разруху в стране, голод, за ошибки своих недальновидных руководителей, за всё, что было плохо.
   Парни сжимали арматуру в руках, и в их глазах явственно было видно желание пустить прутья в ход и бить, бить наотмашь по живому человеческому телу, жестоко, изо всех сил, пока жертва не перестанет шевелиться, и не замрёт в нелепой и безжизненной позе на грязном бетоне.
   Но старший почему-то не подавал сигнала к нападению.
   Может, он знает этого мужчину?
  
   Замешательство команды незадачливых грабителей не могло продолжаться долго, и Сергей решил взять инициативу в свои руки.
   Лучше попытаться откупиться тем, что можно отдать без серьёзных последствий, чем ждать, что придёт в голову нападающим.
   - Рагварихарт, генацвале? (как тебя зовут) - обращаясь к старшему спросил Сергей.
   Небритый помялся
   - Зачэм тэбе знать?
   - Видишь самолёт? Там меня ждут. Жена, дети. Я хочу, чтобы ты с ребятами, - Сергей небрежно кивнул в сторону уже не скрывающихся подельников, - выпили за то, чтобы мои дети хорошо долетели. За счастливую дорогу. Дома выпить не пришлось, торопились. У меня с собой вино есть. Киндзмараули. Настоящее. Мы ведь с тобой не враги? Верно?
   Старший помолчал, отвёл глаза в сторону, выдавил
   - Пока нэт.
   - Вот видишь, - развил маленькую победу Сергей, - так, что и по грузинскому обычаю, и по русскому, давай выпьем на дорогу. И ещё... - взгляд у Сергея стал твёрдым и испытующим, - ты же понимаешь, что без меня, моя семья не улетит, а если со мной что случится, то пропадёт?
   Важный сигнал был послан.
   Небритый через силу кивнул. Такой простой факт не нуждался в комментариях. Да и, судя по всему, старший сам понял, что, во-первых, он ещё не готов цинично и жестоко грабить и убивать незнакомых и неповинных ни в чём людей, а во-вторых, встреченный мужчина если что-то и отдаст, то добровольно, не теряя чувства собственного достоинства. И если отдаст, то только то, с чем сможет расстаться без фатального ущерба для своей семьи.
   Или будет драться насмерть. Иного выхода у него нет.
   Старший не хотел драться насмерть.
   Он не был к этому готов, да и изнутри жёг стыд. Не говоря уже о том, что соседские мальчишки, Мишико и Рамаз, которые подбили его на эту, кажущуюся вначале такой беспроигрышной, авантюру, могли сильно пострадать.
   Жизненный опыт старшего, по огоньку, блестевшему в глазах русского, по его крепкой спортивной фигуре, по ленивой тигриной грации движений, подсказывал, что с этим человеком нужно быть осторожным. Могут быть неприятные сюрпризы.
   Сумки с домашними пожитками и тряпками не стоят кровавой драки и чьей-нибудь возможной смерти. Не те ставки. Да и у русского тут рядом семья, дети...
   Главарь колебался.
   Думал.
   Он покосился в ту сторону, куда ушли пассажиры. Они уже дошли до самолёта и собрались вокруг трапа. Лётчики поднялись по лестнице и скрылись внутри воздушного судна. С минуты на минуту там могут обратить внимание на то, что одного человека не хватает. Жена может поднять шум, сообщить лётчикам. А те - вызовут охрану или, чего доброго, сами прибегут сюда, разбираться.
   А с лётчиками ссориться нельзя. Мало того, что они могут быть вооружены, но, кроме того, ранив лётчика и сорвав этим рейс, легко можно задеть интересы крупных игроков - хозяев самолётов, авиакомпаний. Им нельзя наносить ущерб. Себе дороже станет. Найдут и отомстят.
   Неудачно всё складывается!
   Надо разруливать ситуацию, давать задний ход. И при этом сохранить лицо.
  
   Мужчину с багажом, неизвестно почему остановившегося посреди дороги, и человека в камуфляже, загородившего ему путь, на голом лётном поле было прекрасно видно от самолёта.
  
   Старший сделал вид, что принимает трудное решение, потёр подошвой кеда об асфальт, сплюнул, задумчиво пнул камешек и медленно сказал
   - Харашо! Раз такое дэло... Раз ты с семьёй... Давай, выпьем. Меня Дато зовут. А их, - старший махнул рукой корешам, - Мишико и Рамаз.
   - Эй, бичебо - моди ак (идите сюда)!
   Мишико и Рамаз, крупные и здоровые ребята, с довольно-таки глупым видом выбрались из засады, и подошли к беседующим мужчинам. Они только что собирались грабить русского. Что же случилось?
   Дато повернулся к парням и выдал единственно возможное в этой ситуации объяснение
   - Это знакомый одного моего друга. Сейчас мы выпьем с ним, потом пусть идёт. А то на самолёт опоздает.
   - Сергей, - представился русский и полез в сумку. Как он кстати захватил с собой большую пластиковую бутыль с вином. И ведь не хотел брать!
   Чтобы незадачливым грабителям было не очень обидно от неожиданного финала, Сергей решил показать, что в сумках у него ничего ценного нет. Только мелочёвка, из-за которой убивать друг друга совсем не стоит.
   А выпивка и еда и так будут.
   - У меня тут только детские вещи - Сергей открыл одну сумку, выложил на землю несколько прозрачных целлофановых пакетов с одеждой.
   Бутыли с вином не нашёл и сложил пакеты обратно.
   Вино в двухлитровой бутыли и свёрток с едой, которую жена собрала в дорогу, нашлись в другой сумке.
   Насколько Сергей помнил, в свёртке было немного варёной картошки, буханка хлеба из паршивой турецкой муки, который выдавали по талонам, несколько варёных яиц и десятка два пирожков с капустой и с яблочным повидлом из остатков ещё советских консервов.
   Русский развернул газету и разложил еду на ней, прямо на земле. Ничего подходящего под роль стола вокруг не было.
   Пирожки, яйца, хлеб сразу же привлекли жадные голодные взгляды парней.
   Несмотря на драматизм ситуации, Сергею вдруг стало жалко горе-налётчиков. И не только их, но и всех тех несчастных, которых, играя на патриотических чувствах, одурачили лживыми лозунгами о свободе, независимости, демократии. Довели целый народ до нищенского существования, свободы грабить, быть ограбленными и умереть от голода и безысходности, как крысы в бочке.
   Сергей достал из сумки несколько больших пластиковых стаканчиков, откупорил бутыль и, присев на корточки, разлил по стаканам вино. Сделал приглашающий жест неловко переминающемуся с ноги на ногу старшему, не знающему, как себя вести в этой ушедшей из-под его контроля ситуации, и сказал
   - Дато, сделай мне уважение, как гостю. Я же здесь гость, не так ли? Уезжающий. Давай выпьем за то, чтобы мои дети хорошо долетели. И закусим немного.
   Несколько секунд Дато мялся, для порядка выдерживая паузу, как будто делал большое одолжение русскому, принимая его приглашение.
   Как только парни увидели еду и вино, выражения их лиц неуловимо изменилось. Вся ненависть куда-то исчезла, испарилась. Вернулись полузабытые воспоминания из мирной жизни, когда вот так вот, за хорошим столом, вместе собирались друзья, родственники, просто случайные знакомые. И когда было совсем неважно кто они - русские, грузины, азербайджанцы.
   Старший взял стаканчик с вином и присел на корточки рядом с русским. К импровизированному столу тут же пристроились и 'кунаки'. Прутья они отбросили в сторону.
   Дато прочистил горло, поднял стакан и глухо сказал
   - Давай, кацо! За то, чтоб твои дети хорошо долетели! - потом он провёл ладонью по лицу, будто делая над собой усилие, пытаясь стереть выступившую некстати краску. После этого неуверенно протянул стакан и чокнулся с русским.
   Четверо мужчин, сидевших на корточках на краю почти пустого огромного поля, вокруг разложенной на земле газетки с едой, беззвучно чокнулись и выпили. Неторопливо, без спешки, закусили.
   Со стороны, наверное, можно было подумать, что это встретились давно не видевшиеся старые друзья, которые присели тут же отметить это важное событие без долгих приготовлений и официоза.
   Неужели что-то такое, отдалённо похожее, но извращённое временем и обстоятельствами, в этой аналогии было?
   Сергей опять наполнил стаканы
   - Теперь за вас, ребята! За ваших детей, родственников, ваших родителей! Дай им Бог здоровья и долгих лет!
   За такие пожелания пить полагается всегда. Троица несостоявшихся грабителей протянула стаканы к Сергею.
   Выпили.
   Степенно закусили.
   Выражение глаз абреков постепенно изменилось. Остатки настороженности, недоверия, скрытой агрессии куда-то исчезли. Взгляды потеплели.
   Вино согрело замёрзшие тела и души.
  
   Ноги постепенно устали, и парни уселись прямо на холодный бетон. Сергей порылся в сумках и дал каждому по целлофановому пакету с тёплыми вещами. Подложить под себя.
   Дружеский жест оценили. Атмосфера за столом ещё более разрядилась.
   Сотрапезники как будто забыли о причине сведшей их вместе на этом пятачке земли.
   Завязался разговор о наболевшем.
   Налётчики заговорили по-русски
   - Када тока это всё кончится? - посмотрев в серое небо, сказал Мишико. В животе у него сыто бурчало.
   - Ты что имеешь в виду? - на всякий случай решил уточнить Сергей.
   - Как что? Вот эта, жрать нэту, работа нэту, дэнег нэту. Жизни вабще нэту! Амис дедаватери!
   - Мы с тобой в этом не виноваты, Мишико.
   В разговор вступил старший
   - Э-э, кто виноват, все знают! Никто не знает, что надо дэлать!
   - Точно, Дато! Мы хоть и маленькие люди, но все это понимаем, да? - Сергей взглянул на Рамаза, тот кивнул
   - Понимать понимаем, - и тут же, разминая застывшие на холоде пальцы, добавил, - но кушать каждый день хотим.
   - Очень трудное время сейчас. Я не знаю, что сказать. У меня нет хороших советов. Наверное, важно только всегда стараться оставаться человеком.
   Помолчали.
   Старший замёрз. Он встал и сходил к стене, за которой сначала прятались друзья. Вернулся оттуда в поношенном армейском бушлате и опять пристроился к столу.
   Сергей в третий раз наполнил стаканы.
   - А в России, навэрное, кушать многа есть? - не выдержал Мишико, - ты сейчас приедешь туда и будэшь жить, как человек. Всё будет, да?
   - Не так всё просто. Там с нуля начинать придётся. Но там моя родина. Мой дом. А дома даже стены помогают.
   Рамаз завистливо протянул
   - И-эх! Если б не эти наши долбаные 'патриоты', у нас сейчас всё по-другому было бы.
  
   Простые и ясные истины людям обычно приходят на сытый желудок. И когда они в благодушном настроении.
  
   Разговор в другое время мог продолжаться дольше и быть интересным, но самолёт мог улететь.
   Сергей посмотрел на порозовевшие лица парней, потом на пластиковую бутыль. Вина в ней уже почти не осталось.
   Он встал и поднял руку со стаканом
   - А теперь я хочу сказать последний тост. Важный. Для всех нас.
   Парни поднялись, почувствовали, что пришло время заканчивать это приятное времяпрепровождение.
   Сергей продолжил
   - Давайте выпьем за родину. У нас, у каждого она есть. И дай Бог, чтобы с ней всегда всё было хорошо! И чтобы мы, как её дети, всё для этого сделали! Не потеряли бы, не продали, не разрушили. Гаумарджос!
   Дато, Мишико и Рамаз переглянулись
   - Самшобло! (за родину!) Правильно говоришь!
   Выпили.
   Появилось ощущение, что они все давно знакомы, просто забыли об этом. Случай свёл их вместе, в душе проснулись воспоминания о прошлых праздниках, застольях, дружеских встречах. С тех добрых времен прошло всего несколько лет, а, казалось, что прошла целая вечность...
  
   Над полем разнёсся далёкий резкий хлопок.
   Сергей посмотрел в ту сторону, откуда прилетел звук и увидел бежавших к нему от самолёта двух мужчин в синей форме. Над ними рассеивалось облачко сизого дыма.
   Выходит, пистолеты у лётчиков всё-таки были.
   Наверное, Сергея, наконец, хватились. А когда заметили его, окружённого тремя неизвестными мужчинами, сразу догадались, в чём дело. Да тут особой догадливости и не требовалось. Стреляли в воздух, чтобы привлечь к себе внимание и не дать в последнюю минуту случиться несчастью.
   Возможно, лётчики были людьми не робкого десятка, а, может быть, они уже вызвали по рации автоматчиков из аэропорта. В любом случае абрекам пора было исчезать.
   Сергей повесил через плечо узел, махнул рукой недавним врагам, подхватил сумки и с облегчением тяжело затрусил навстречу лётчикам.
   Те, увидев, что он свободен, остановились.
   Обернувшись назад, Сергей увидел, что несостоявшиеся грабители, забрав газету с остатками еды, бежали к видневшемуся вдалеке шоссе в город.
   На сегодня для них охота закончена. Может быть, после сегодняшнего события парни задумаются о том, что они собирались сделать. И не будут больше пытаться перейти Рубикон? Останутся людьми?
   Поравнявшись с лётчиками, Сергей с благодарностью пожал им руки
   - Спасибо, мужики, что поддержали!
   - Ты, видно, в рубашке родился! Слава Богу, что всё обошлось! Тут каждый день что-нибудь случается. Нельзя отставать от группы!
   - Больше не буду!
   Те засмеялись
   - А больше и не понадобится!
   Сергей был смущён. Чтобы вот так, вдвоём, броситься выручать незнакомого человека, окружённого грабителями, требовалось немалое мужество. И пистолеты не всегда могли помочь...
   Отзывчивые и порядочные люди даже в это смутное время были.
  
   Жена встретила мужа встревоженным взглядом
   - Я чуть с ума не сошла! Почему ты отстал? С тобой всё в порядке?
   - Всё нормально, но мы остались без еды в дорогу.
   - Уф-ф, - облегчённо выдохнула женщина, - это ерунда, обойдёмся. Лететь-то всего час-полтора. В Минводах купим поесть. Главное - улететь!
  
   Несмотря на плохую погоду, разрешение на взлёт всё-таки дали.
  
   Родина для Сергея началась с приветливой улыбки пожилого офицера на таможенном контроле в аэропорту Минвод. От каждого встречающего и сотрудника там веяло сопереживанием и радостью за бледных соотечественников, вырвавшихся из удушающих объятий чужой страны.
   Проверив документы и увидев свежую российскую прописку в паспорте у новоприбывшего, который стоял с семьёй в очереди пассажиров, прилетевших рейсом из Тбилиси, пограничник посмотрел в глаза Сергею и неожиданно спросил
   - Вы теперь наш?
   В этом взгляде было столько теплоты, сочувствия и поддержки, что Сергею захотелось обнять этого совершенно незнакомого ему человека и рассказать обо всех жутких проблемах, которые пришлось преодолеть на многотрудном пути домой.
   О том, как гражданам России в Грузии запрещали продавать свои квартиры, дома, и для того, чтобы суметь это сделать, нужно было будто бы потерять паспорт и умудриться получить новый. На каждом шагу - давать взятки.
   За то, чтобы отправить домашние вещи контейнером, вместо полагающихся 60-100 рублей в кассу, нужно было заплатить 700 долларов в лапу нужному человеку.
   За то, чтобы получить справку о выписке на русском языке, надо было...
   И так далее, и так далее...
  
   Далеко не каждый мог справиться с такими неподъёмными проблемами.
   Но Сергей ничего этого рассказывать не стал.
   Он пожал протянутую ему руку и непослушными губами, сдерживая подступившие к глазам слёзы, с трудом выговорил
   - Да. Я теперь дома!
  
   Потом был проходящий поезд 'Кисловодск - Москва', в котором проводники уступили жене и детям своё двухместное купе.
   Затем, поздно вечером, попутка от Белгорода до далёкой деревеньки, в которой не светилось ни одного окна.
   Пока ехали, неожиданно повалил первый снег.
   Крупные искристые хлопья быстро засыпали дорогу, хаты, и сделали почти неузнаваемой местность.
   Машина шла медленно, упираясь светом фар в белую, почти непрозрачную стену из плотной круговерти снежинок.
   Ориентировались с трудом. Еле узнали свои ворота.
   Ржавый ключ со скрипом повернулся в замке, и Сергей с семьёй, наконец, оказались в пустом, маленьком и холодном, но в своём собственном доме, на своей земле, на которой они больше не были гостями.
   Скоро в русской печи весело запылал огонь, стало тепло.
   На две старые скрипучие кровати собрали покрывала, куртки, занавески, - всё, что могло хоть как-то согреть, и улеглись спать.
   Дети долго вертелись, не могли заснуть. Несмотря на усталость, что-то им мешало.
   Через некоторое время Сергей понял, что именно. Вокруг стояла абсолютная, ватная тишина.
   Не слышалось стрельбы, взрывов, истерических воплей пьяных националистов, как каждую ночь в Тбилиси.
   И это было очень непривычно.
  
   Начиналась новая жизнь.
   На Родине.
  
   Суржиков Р. Разведчик 12k Оценка:8.12*19 "Рассказ" Фантастика

... совершенное средство передвижения. "Баллиста-М" превосходит все орбитальные пусковые установки. Масса снаряда - до 2000 тонн. Максимальная дальность броска - 160 парсек. Ни один звездолет с автономным двигателем...
  
   Ты лежишь, раздавленный кетаминовым бредом.
   Твой мир состоит из песка. Он мерзостно зыбок, он течет.
   Нет зрения, слуха, осязания - смешались, сплавились в песчаную массу. Мыслей нет - теперь это лишь отпечатки на песке, что рассыпаются без следа. Слова сеются сквозь мозг, опадают скрипучей пылью. Лишь редкие задерживаются в сите:
   - Ты - разведчик.
   Эти слова почему-то обретают важность, трутся о стенки сознания, царапают.
   - Ты разведчик. Разведчик. Развед...
   В мир вторгается лицо. Вырастает из песка и заполняет собой. Лицо рассечено шрамом от подбородка до виска. Оно уродливо. Оно звучит:
   - Ты не умеешь ничего. Но это неважно.
   "Неважно" отпечатывается в пыли, ты идешь по отпечаткам, и нога вдавливается в букву А, стирая. нев...жно...
   - Главная задача разведчика - хотеть вернуться. - Скрипит лицо, фраза дымком окружают его. - Хотеть вернуться... Это ты сможешь. Сможешь...
   - Ведь у тебя - жена и дочь. - Лицо роняет слова-камушки. - Жена. Дочь. Ждут.
   Камушки вдруг становятся двумя фигурками: крошка в платьице, а солнце - в зеленых джинсах. Ты теперь между ними, вы на траве под сиренью, и они хохочут... А тебе не до смеха, ведь все это - фото, оно плоское, оно летит, кружась, спирально, уже далеко, а близко - лицо. Со шрамом до виска. Лицо чеканит:
   - Ты отправишься на Альфу Дракона.
   Последнее слово разевает пасть, и внутри до дрожи темно, лишь с клыков струится песок.
   - На Альфу Дракона. Ты первый. Ты должен...
   Ты не слышишь - заполняет темнота. И две фигурки. Далеко... Так далеко, что точки. Может, звезды...
   Лицо повторяет, вколачивая в сознание:
   - Ты должен продержаться три месяца. Главная задача - хотеть вернуться. Выживи три месяца. Три...
   Число не значит ничего, бессмыслица. Лицо показывает: палец, еще палец, и еще.
   - Хотеть вернуться.
   И ты тонешь.
  
   Приходишь в себя в тесноте. Ремни втягивают в кресло, оставляя лишь малую свободу - вертеть головой и нагибаться. Перед тобою стекло, а за стеклом - глянцевая темнота с искорками звезд. Ужасно тошнит, ты корчишься от спазмов, но игла вдруг колет запястье, и становится легче. До того легче, что хочется уснуть безмятежно, сладко, и верить, что все будет хорошо...
   Ты уже дремлешь, когда сила вдруг толкает тебя и вжимает в сиденье. Звезды на экране превращаются в светящиеся нити, а затем пропадают. Ты летишь в темноту.
  
   * * *
   ..."Баллиста-М" превосходит все прочие пусковые установки. Дальность броска - до 160 парсек. Ни один звездолет с автономным двигателем не способен преодолеть такое расстояние. Не существует способа связи...
  
   Я перегнулся через перильце и плевком отправил окурок в долгий путь до земли. В безветрии он падал степенно, задумчиво, без лишней суеты, пока не пропал из виду. Приятно плюнуть с восьмидесятого этажа! Хоть что-то приятно...
   Я позвонил, из динамика раздалось ворчливое: "Кто?"
   Не люблю свою работу - по долгу службы часто приходится врать.
   - Комитет поддержки способных детей. Ваш сын Роберт выбран кандидатом на правительственный грант.
   Дверь раскрылась недоверчиво медленно. Всклокоченная женщина в халате пялилась на меня, тщась понять и осмыслить. Я протянул к ее носу удостоверение. Затем неторопливо раскрыл дипломат, извлек грамоту и также поднес к лицу женщины. Трехмерный герб Комитета - цветок лилии в заглавии, ниже - платиной вышитое "Роберт Хаймиш". Это все, что она заметила. Никто не замечает больше.
   Когда она, наконец, улыбнулась - криво, потрясенно, - я продолжил:
   - Вы - Елена Хаймиш, верно? Ваш сын Роберт - очень талантливый ребенок. Он имеет полное право претендовать на красную линию поддержки. Это означает - грант на обучение в любом колледже и университете страны, по вашему выбору. Я пришел уладить ряд формальностей. С вашего позволения.
   - Да?.. Ах, да, да! Конечно, проходите, конечно!
   Она посторонилась, она просила не разуваться, она отодвинула мой стул и предложила чай. Я выбрал кофе. Она засыпала меня дюжиной вопросов, я отбился от них и плавно повернул разговор.
   - Это только формальность, но она, поверьте, необходима. Позвольте задать несколько вопросов о сыне.
   - Да-да, конечно, пожалуйста!
   Деловито разложив анкеты, я иду по стандартному списку. Как здоровье? Чем болеет? Хорошо ли спит? Что снится? Чего боится? Да, это важно, поверьте!
   - Вы знаете, он так часто простуживается. Кутаю его постоянно, слежу, чтоб ни одного сквозняка, - и все равно каждый месяц болит горло... Отпаиваю чаем с малиной. Он, знаете, обожает малину! Вообще любые ягоды ест стаканами... Бедняжка, он такой слабенький из-за этих болезней. Пробежит немного - и устает. Пойдем гулять - через полчаса уже домой просится...
   Сквозняки и горло тут совершенно не при чем, но я молчу об этом. Так что на счет страхов?
   - Нет, огня не боится, сам костер разводить умеет. Темнота - тоже нет... Хорошо засыпает один. Холода боится, конечно. Даже фильмы смотреть боится - знаете там, о севере. Когда смотрит, дрожать начинает. Но и не удивительно, с его-то здоровьем!
   Здоровье... ну да. А как на счет пауков, змей?
   - Знаете, он у меня точно индиго, - Елена улыбается. - Ни пауков, ни змей, ни червяков - ничуть не боится. А вот увидел ежа как-то - такую истерику устроил, я еле успокоила! Представляете?..
   Представляю. Вы и представить не можете, как хорошо я представляю.
   - А космос любит? Ну, эти фильмы про героев галактики?
   - Терпеть не может.
   Еще бы!
   - Рисует?
   - О, да. Я покажу!
   Пока она ищет рисунки, я нащупываю Роберта. Он стоит за закрытой дверью детской - подслушивает. Ему тревожно.
   Всклокоченная Елена прибегает с альбомом, и я внимательно просматриваю картинки. В принципе то, чего я и ожидал. Скупая графика, мало цвета, мало солнца. Людей нет, животные - редкость. Какие-то птицы. Много серого, камней, голой земли, темного неба. Красные ягоды. Пятно, похожее на ежика - очень маленькое, в уголке. И вот еще любопытное: ночной небосвод, но звезды размазаны черточками.
   - Ой, это я и не знаю, что ему в голову пришло, - хихикает Елена.
   А я знаю... Но пока что не все.
   - Я могу побеседовать с Робертом?
   Не люблю говорить с детьми. Если б мог, ограничился бы матерью. Но одну важную деталь от нее не узнать.
   Бобби - тщедушный белокожий мальчик с тревожными глазами. Он сидит на кровати с книгой, напрягшись. Книга закрыта, мальчик смотрит на меня и вздрагивает, заметив мой шрам в пол-лица. Это хорошо.
   Елена рассказывает сыну о том, какой я добрый дядя, как важно ответить вежливо на все-все мои вопросы, а потом я прошу ее выйти. Сажусь рядом с Робертом и вношу в поле его немигающего взгляда блестящий амулет. Амулет колеблется на цепочке, в такт колебаниям я говорю:
   - Маленький Бобби... все смотришь, смотришь... страх уходит, совсем уходит... маленький Бобби, маленький Бобби...
   Блестящие зрачки отрываются от моего шрама, тянутся за амулетом. Взгляд качается, мутнеет...
   - ...приходит сон, сон приходит... спокойный, спокойный... глубокий, глубокий... за мною, за мною, маленький Бобби... идешь ты за мною...
   Веки опускаются. Он засыпает, но продолжает сидеть.
   - Маленький Бобби... ты мой разведчик. Я хочу знать, и ты мне ответишь... Слушай же, слушай...
   Я придвигаюсь к нему и шепчу на ухо, так тихо, чтобы не слышала мать, согнувшаяся у замочной скважины:
   - Восемь лет назад ты лежал, раздавленный кетаминовым бредом. Ты видел над собою мое лицо со шрамом, и я говорил тебе такие слова. Ты - разведчик. Ты не умеешь ничего, но это неважно. Ведь главное качество разведчика - желание вернуться. И это ты сможешь - хотеть вернуться. У тебя жена и дочь. Ждут.
   Мальчик чуть вздрагивает - это отлично. Я продолжаю.
   - Потом "Баллиста-М" швырнула тебя за триста световых лет на Альфу Дракона. Туда, куда не дотягиваются звездолеты. Туда, где невозможна связь. Что там было с тобой?
   Семилетний Бобби, вероятно, не понимает ни слова, но это неважно - я говорю уже не с ним. Тот, с кем я говорю, издает стон при словах "Альфа Дракона".
   - Что было там? Что было?.. Знаю, было тяжело. Тяготение в два "же" или больше. Ты с трудом стоял на ногах, ты ползал... Было холодно. Ты упал в зону тундры, выл ветер, проедал до костей... Были ягоды, которые ты смог есть, но ничего больше - через два месяца ты стал тощим как скелет... Был зверь, похожий на дикобраза, ядовитые иглы - как раскаленные спицы... Что было еще?
   Я говорю, он слушает. Вздрагивает. Иногда издает тихий стон. Иногда мечется, я осторожно удерживаю его. Но он молчит, а мне нужен ответ. Тогда я выкладываю все.
   - Маленький Бобби... Ты мой разведчик, я - твой связист. Я экстрасенс особого профиля. Я чувствую, когда мои разведчики перерождаются. Я просил выжить три месяца. Ты умер через три с половиной. От чего? От чего ты умер?
   Он замирает, а я горячо шепчу ему в ухо:
   - Запас кислорода кончился через неделю. Ты выжил. Значит, на Альфе Дракона есть кислород. Спустя две недели кончилась вода - ты пережил и это. Ты нашел воду. Антибиотиков у тебя не было, значит, твой иммунитет справился с тамошними бактериями. Пищи хватило на месяц, но ты продолжил жить. Спасли ягоды, обожаешь их и теперь. Гравитация в две земных, холод, ядовитые твари - ты переродился тщедушным мерзляком, но прежде пережил все это! Так от чего ты умер на четвертый месяц? От чего?!
   - Три... - шепчет он.
   - Три с половиной, - говорю я. - Ты прожил на две недели больше.
   - Три месяца... сволочь... сволочь!
   - Бедняга, - говорю я. - Я соврал тебе. Альфа Дракона слишком далеко, ни один звездолет не способен. Это билет в один конец. Ты не мог вернуться... при жизни.
   - Сволочи... - Шепчет он. - Какие же сволочи...
   - Конечно, сволочи. А как иначе? Твое похищение, кетамин, лицо со шрамом, ложь, ужас - весь антураж лишь для того, чтобы ты возненавидел. Это называется кармический долг. Ненависть тянет душу обратно. Главная задача - желание вернуться, помнишь?
   - Безнадежно, - шепчет он. - Все безнадежно...
   И вдруг бьет себя ребром ладони по запястью другой руки. Судорожно, резко. И снова...
   Я выдохнул.
   Просто и банально. Отчаялся и покончил с собой. В девяноста пяти парсеках от Земли, на пригодной к жизни планете. Что ж, прекрасный результат! На сотню разведок - один. Теперь - модули, колонисты, геологи...
   - Маленький Бобби, сон снова приходит... спокойный, спокойный... глубокий, глубокий...
   Я уложил его, укрыл пледом. Когда проснется, не вспомнит ни слова. Будь у меня совесть, этот факт ее немного успокоил бы.
   Вышел из комнаты, и Елена вновь накинулась на меня. Она успела уложить волосы и переодеться. Мне было не до нее. Я вручил все бумаги - подлинные, без дураков. Роберт получит свою награду. Я оставил визитку и просил звонить. Даже обещал позвонить сам - лишь бы уйти скорее.
   А когда стоял на мостике, соединяющем несущий стебель здания с лепестком квартиры, вдруг пришел удар. Дыхание перехватило, сердце подпрыгнуло в груди. Я шатнулся, рухнул. Багряно, затем темно...
   Пришел в себя, сел, опершись о перильца, с трудом закурил. Откинул голову, глубоко втянул воздух сквозь фильтр сигареты. Это был разведчик на Бете Кита. Ровно спустя неделю после посадки. Значит, задохнулся.
   Не люблю свою работу - по долгу службы часто приходится умирать.
  
  
   Лебонд К. Белые лебеди на чёрной воде 15k Оценка:7.19*7 "Рассказ" Проза, Любовный роман
   Склон был крутым, сапожки скользили по мокрым осенним листьям. Я обняла одно из деревьев, чтобы ненароком не скатиться прямо в пруд с чёрной водой. Дима посмотрел на меня с доброй насмешкой и протянул руку помощи.
   -Ты бы ещё туфли на шпильках надела. - Он вздохнул. - Мы уже почти пришли. - Дима ловко спускался вниз, чуть повернувшись боком, держа мою ладонь в своей. - Ради такой красоты можно притвориться скалолазами, поверь!
   Дима остановился перед широким стволом дерева и выглянул из-за него, будто скрываясь от чужих взглядов. Я находилась у него за спиной и тоже пыталась разглядеть причину нашего пребывания на берегу не самого красивого киевского пруда, покрытого кое-где плавающими островками опавшего с деревьев золота.
   -Они здесь! - прошептал Дима. - Закрой глаза. И не подглядывай! - Он снова взял меня за руку, и я сделала несколько шагов вперёд. - Теперь можешь смотреть.
   Это было прекрасное зрелище: два белых лебедя на чёрной воде, окруженные плавно качающимися на волнах листьями. Я молча наблюдала за ними, птицы тоже не оставили без внимания двух подростков, нарушивших покой опустевшего парка. Дима достал из кармана кусок хлеба, завёрнутый в салфетку. Лебеди тут же лишились последних опасений и подплыли ближе к берегу, предвкушая внеплановую трапезу. Дима разделил хлеб на две части и вручил одну мне. Процесс кормления красивых птиц нас загипнотизировал. Хлеб закончился быстро.
   -Зря больше корма не взял, - сказал Дима, бросая лебедям последние крошки. - Не был уверен, что семейка пернатых не упорхнула на солнечный курорт.
   -А если бы упорхнула, как бы ты выкрутился? - с улыбкой поинтересовалась я. - Ведь мне был обещан сюрприз.
   -Пришлось бы совершить какую-нибудь глупость. - Он пожал плечами. - Например, искупаться в этом пруду. Чтобы доказать, как сильно я люблю тебя.
   Я смотрела на его густую светлую шевелюру, румяные щёки и глаза, в которых никогда не видела упрёка или раздражения. В этот момент наша любовь была так сильна, что, казалось, мы можем превратить печальный осенний мир в жизнерадостную весну одним лишь усилием воли. Мне было шестнадцать лет, я ещё не разуверилась в волшебстве.
   Целовались мы долго. Лебеди уплыли на середину озера и, наверное, тихонько посмеивались над двумя кормильцами.
   -Эти птицы известны своей верностью. Даже песня об этом есть. - Дима смотрел на лебедей. - Думаешь, люди способны на такую преданность?
   -Проверим, у нас вся жизнь впереди, - ответила я, чувствуя, как на непокрытую голову опускаются первые капли осеннего плача.
  
   В начале декабря 2006-го Дима исчез. Сначала я не понимала, что происходит: он заболел, или обиделся, или... Таких "или" был миллион. В конце концов, я не выдержала и пошла к нему домой, а жил он всего через три дома от моего. Родители Димы развелись очень давно, его мачеха меня недолюбливала, поэтому я тянула с визитом до последнего.
   Дверь открыла именно мачеха Димы, Людмила Марковна. На кухне с треском жарилась рыба, распространяя удушливый угар.
   Я поздоровалась и спросила где Дима.
   -Он уехал.
   -Куда? - Я растерялась, так как совсем не ожидала такого ответа.
   -В Италию.
   -Зачем?
   -Деньги зарабатывать. Всё? А то ужин подгорит. - Людмила Марковна вытерла ладони о фартук и захлопнула дверь перед моим носом.
   Шок длился долго. Я не помнила, как вернулась домой, не помнила, как легла спать, что мне говорили родители. Утром заработала логика: Дима уехал, но он даст о себе знать, всё объяснит, и, рано или поздно, вернётся.
   Но время неумолимо неслось в будущее, превращая настоящее в кошмар. Дима мне не писал и не звонил. Я дважды обращалась к его отцу, и получала один и тот же ответ:
   -Димка в Италии, работает. Деньги нам присылает. Почему не сказал тебе об отъезде? Ну, может, не хотел расстраивать тебя, или себя.
   Не знаю, как я прожила следующие несколько недель. Помню страх, обиду, растерянность, Новый год в одиночестве и простуду. Когда говорят "жизнь для меня закончилась", то это звучит банально и неправдиво. Хотя бы потому, что она не заканчивается.
  
   Только в середине января я заметила, что старик большую часть времени проводит на улице, несмотря на мороз. Это был Сергей Павлович, дедушка Димы.
   Как-то я возвращалась с работы раньше обычного, и увидела, как он оседает на заснеженный тротуар около одинокого фонаря. Подбежав к старику, я присела рядом и спросила:
   -Сергей Павлович, что с вами? Вызвать скорую?
   Он молчал, низко опустив голову. Затем, даже не взглянув на меня, тихо произнёс:
   -Помоги до лавочки добраться. Я посижу минут десять и поковыляю в свою берлогу.
   -Вы уверены, что...
   -Детка, я врач, конечно уверен.
  
   Дедушка Димы несколько раз приходил к нам в школу на 9 Мая. Я всегда помнила его представительным, в светлом костюме, с планками на груди. С тех пор Сергей Павлович заметно сдал.
   До случая в январе, когда я помогла ему дойти до лавочки, мы не общались три года. В ноябре 2004-го, в разгар "оранжевой" революции, я стала невольной участницей инцидента в нашем парадном. Я возвращалась из школы, Сергей Павлович шёл следом. Когда мы вошли в подъезд, консьерж в одежде революционных цветов вручил мне флажок и два апельсина:
   -Бери, они не наколотые! - усмехнулся он и протянул флажок Сергею Павловичу.
   -Не надо мне папуасской атрибутики! - отмахнулся он.
   Консьерж раздулся от негодования и важно заговорил:
   -Так-так, значит, отказывайтесь? Шо, донецким бандитам сочувствуем? Вот я сейчас всё запишу! И передам, куда следует! - Он взял тетрадку и угрожающе помахал ею.
   Сергей Павлович в долгу не остался:
   -Да как ты смеешь мне угрожать, фашист! Военному хирургу, который твоим прадедам ноги в 42-ом пришивал! Запишет он, демократ называется! Швондер ты, а не демократ! - И он покрыл консьержа матом.
   Тот спрятался в своём помещении, прихватив корзину с апельсинами и оранжевые флажки.
   Дедушка Димы и я ехали в лифте. Сергей Павлович выглядел измождённым, его губы были бледными и заметно дрожали. Он прижался щекой к стенке лифта и смотрел на апельсины в моих руках.
   -Дура ты ещё, не понимаешь, что это конец, - произнёс он и добавил: - Даже жалеть вас, марионеток, не хочется.
   Я обиделась, не понимая причины такой агрессии.
  
   В выходной день в конце января 2007-го я увидела Сергея Павловича из окна своей комнаты. Он гулял по палисаднику, кроличья шапка-ушанка была белой от снега. Я быстро оделась и вышла в объятия зимы.
   Подойдя к старику, я тронула его за плечо. Дедушка Димы остановился и повернулся ко мне.
   -Ксюша, как приятно! - Его голос был на удивление звонким. - Я ведь не поблагодарил тебя за помощь.
   -Поблагодарили, - возразила я.
   -Да? Склероз, значит.
   Вьюга прекратилась, и мы присели на скамейку, предварительно освободив её из белого плена.
   -Сергей Павлович, скажите, что с Димой? - спросила я, а внутри было холоднее, чем на улице.
   -Он в Италии, нелегально. Улицы подметает, цемент месит. Это Людка, чёртова стерва, выжила его. И меня тоже выгоняет, говорит, места в квартире нет, иди гуляй, дед. Я и сам ухожу, больно уж опостылело всё. Комнату Димки сдали в аренду. Я на кухне сплю, на матрасе.
   Я молчала, уставившись в снег полными слёз глазами.
   -Я прописан в этой квартире, ветеран всё-таки, в здравом уме. Не могут они меня выбросить как Димку. Знаешь, он перед отъездом о тебе только и говорил. Долго терзался, но, в конце концов, решил просто исчезнуть, чтобы не было объяснений, прощаний, слёз. Говорит, пусть Ксюша меня возненавидит, и найдёт кого-то другого. Поэтому он тебе и не пишет. Я его понимаю. Знаешь, дочка, что самое страшное в этом мире? Надежда. Это оружие дьявола. Потому что кем бы ты ни был, рано или поздно превратишься в жалкий мешок с костями, никому не нужный, противный самому себе. Все былые заслуги и успехи перестанут иметь значение. И я этому лучшее доказательство. Мне было 8 лет, когда моего щенка кто-то отравил. Пятимесячный щенок, да. Он умер ночью, у двери в нашу комнату, чувствовал, что это его последние минуты и хотел, наверное, напоследок взглянуть на нас и помахать хвостиком. Отец завернул его в простыню и закопал в лесочке. Вот так и меня скоро завернут и кинут в землю, и всё моё прошлое станет ещё более бесполезным, чем сейчас. Поэтому не осуждай Диму. Он раньше меня понял, что надежда - ложь. Дима не мог не уехать. Дома житья нет, за любую работу платят мало, денег на учёбу нет, вот-вот в эту так называемую армию призовут. Ладно, извини, столько лишнего тебе наговорил. Не плачь.
   -Стараюсь. - Я смахнула слёзы. - Я люблю Диму. Не получилось его возненавидеть. Передайте это при случае своему внуку. Он сделал глупость. Но ещё не поздно всё исправить. Пусть возвращается, что-нибудь придумаем.
   Сергей Павлович долго молчал, затем он произнёс:
   -Ты не могла бы записать мне на кассету советские песни? Я знаю, их как-то можно с ваших компьютеров на кассету переписать. У меня были пластинки, но Людка их выбросила. Я буду гулять и слушать эхо тех времен, когда я верил в счастье.
   -Запросто! У меня даже плеер кассетный где-то был.
   -Спасибо! - он улыбнулся. - Извини, не должен был я тебе всего этого говорить. Всё равно не поверишь, не поймёшь.
  
   В тот же вечер я скачала для старика два десятка советских песен. Это немного отвлекло меня от реальности и уменьшило смертельную тоску. Название одной из композиций - "Лебединая верность" - кольнуло меня в сердце. Я надела наушники и где-то на половине песни не выдержала и начала плакать. Никогда ещё слова и музыка меня так не трогали. Я вспоминала Диму, кормящего лебедей, видела, как светились его глаза, как он улыбался, целовал меня. Словно со стороны я наблюдала за нами, стоящими у пруда с чёрной водой и белоснежными птицами. Это было прекрасно и невыносимо. Хотелось сорвать наушники и перестать мучить себя. Но я не смогла. Я слушала "Лебединую верность" снова и снова, потеряв счёт времени, прекратив лить слёзы. Просто слушала, впитывая песню в свою душу.
  
   О том, что Дима пропал в Италии без вести, я узнала только в октябре. В последний раз он посылал отцу деньги в июне. Об этом мне сообщил его дед, осунувшийся за это время ещё больше и выходивший гулять не более двух раз в неделю. Я уже свыклась с мыслью, что Димы рядом нет и, скорее всего, не будет. Но когда Сергей Павлович сообщил мне об его исчезновении, у меня подкосились ноги. Я прижалась спиной к дереву, глядя на наушники моего плеера, так комично свисающие с шеи старика.
   -Ты потеряла любимого, я потерял внука, последнюю радость, - сказал он. - Я не хотел тебе говорить. Но честность для меня превыше благоразумия. Держись. - И Сергей Павлович заковылял дальше, шаркая ногами, совсем уже старый, согбенный, несчастный.
  
   Сотрудник общественной организации, сидящий по другую сторону стола, молодой, но нездоровый на вид человек, смотрел на меня с сочувствием. На его бейджике было написано "Валентин".
   -Таких как Дима тысячи, - говорил он. - Чтобы найти нашего нелегала в Европе, нужны усилия как украинской стороны, так и властей страны его последнего пребывания. И то нет никаких гарантий. Насколько я вижу, его родственники этих усилий не прилагают. Это Шенген, поймите. Почти вся Западная Европа - Шенген. Границ нет. Он может быть где угодно.
   -Если ещё жив, - уточнила я голосом, который с трудом можно было назвать моим.
   -Он жив, пока жива ваша надежда, - сказал молодой человек.
   Я посмотрела на него с такой отчаянной иронией, что он нахмурился.
   -Вы не согласны с этим утверждением? - спросил Валентин.
   -Нет. Если бы всё зависело от моей надежды, мы бы уже давно были вместе. Время сильнее веры.
   Валентин вздохнул.
   -Так что сказали в милиции?
   -Что я Диме никто, а ловля нелегалов в Европе не входит в их компетенцию.
   -Да, с ними нужно разговаривать по-другому, проталкивать дело, подкармливать. Я введу его имя и фамилию в нашу базу и разошлю коллегам в Европе. Больше я ничего не могу сделать. Хотя... - Он открыл ящик стола и вынул религиозные брошюры. - Возьмите. Приходите в нашу церковь. Я бывший наркоман, но благодаря Богу обрёл спасение. Давайте вместе молиться за Диму!
   -Молюсь целый год, ставлю свечи за здравие, к ясновидящим ходила. - Я медленно отодвинула от себя религиозную литературу. - Извините, Валентин. Отдайте это тем, кто готов верить, у кого ещё остались силы.
  
   Примерно через неделю после моего визита в общественную организацию, в дверь позвонили. Я открыла её и увидела Диминого отца.
   -Здравствуй, - тихо поздоровался он. - Папа умер четыре дня назад. Извини, что так поздно об этом сообщаю. Он не хотел, чтобы ты присутствовала на похоронах и видела его мёртвым. Отец просил передать, что ты замечательная девушка, он очень к тебе привязался и ему жаль, если он наговорил тебе много лишнего.
   Я не впала в истерику, даже слезинки не пролила. Наверное, отчаяние делает людей сильными. За год с момента отъезда Димы я прожила целую жизнь, и порой мне казалось, что стоит подойти к зеркалу - и на меня посмотрит отражение седой старухи.
  
   * * *
   Над землёй летели лебеди
   Солнечным днём,
   Было им светло и радостно
   В небе вдвоём...
  
   Тот же самый склон, та же холодная осень с мокрыми листьями под ногами. Те же ветки деревьев, кажущиеся чудовищной колючей проволокой. Всё как год назад. Даже этот чуть солёно-прелый запах застоявшейся воды. Но теперь я одна. Пробираюсь к своему прошлому, обратно в то время, когда беззаботность была нормой.
  
   В небесах искал подругу он,
   Звал из гнезда,
   Но молчанием ответила
   Птице беда.
  
   "Лебединая верность" звучала в моей памяти. Тяжёлое дыхание превращалось в пар. Я спешила. Хотела увидеть двух белых лебедей и сказать птицам, как они прекрасны. И если с высоты полёта им доведётся увидеть Диму, то пусть споют ему песню о верности, которая сильнее смерти.
   Я вышла на берег озера. Его поверхность была покрыта слоем тонкого льда. Листья местами вмерзли в него, словно захваченные беспощадным холодом жертвы кораблекрушения.
   Лебедей не было. Они улетели в тёплые края, устав ждать нашего с Димой возвращения. Время сильнее веры.
   Я стояла перед замерзшей водой, закрыв глаза. Музыка и воображение слились воедино: Дима и я танцевали на берегу. Мы были счастливы, кружась, держась за руки и смеясь от осознания того, что это может продолжаться вечно. Белые лебеди смотрели на нас и хлопали крыльями, словно желая показать, что они тоже счастливы.
  
   Я хочу, чтоб жили лебеди
   И от белых стай,
   И от белых стай
   Мир добрее стал.
  
  
   Никитин Д.Н. Новые гулливеры 12k "Рассказ" Фантастика

   На первый взгляд это напоминало банальный аттракцион. Золотые купола и красные звезды миниатюрного Кремля едва доставали им до пояса. Парковая игрушка для развлечения туристов... Разве что устроена она была совсем не в парке! Глаз с трудом, но узнавал кардинально изменившийся ландшафт. Изгиб близкой Москва-реки говорил, что сейчас они стоят прямо на Боровицком холме. Бывшем холме, превращенном в ступенчатую террасу. Игрушечный Кремль занимал лишь маленький уголок отведенного ему историей места. Остальное, да и вся территория бывшей Москвы, насколько хватало взгляда, представляла что-то вроде густой заросли кораллов или стоящих тесными группами гигантских термитников - но никоим образом не прежний город, любой человеческий город. В узких проходах между этими термитниками текли густые потоки неразличимо-мелких существ. Они были рядом, ползали среди приспособленных к их размерам кремлевских дворцов и храмов, струились живым ручейком мимо крошечного Покровского собора, осторожно огибая по дороге ноги возвышавшихся над всем этим астронавтов.
   Капитан Юрий Седов резко повернулся и в два шага пересек Красную площадь. Он едва не поскользнулся, протискиваясь мимо Исторического музея, двинул напрямик к оставленному на краю исторической зоны катеру, заставляя растекаться перед ним в стороны кишащую повсюду живую мелочь. А позади сердито гудели похожие на блестящих жуков агрегаты, суетясь вокруг рубчатого следа, оставленного на бархатистом газоне Александровского парка.
  
   - В конце-концов, это я должен был расстроиться, раз из всего, что было раньше, они сохранили один этот ваш Кремль, - пилот-спец Алан Бин взял на себя управление поднявшегося в воздух катера. - Можно было подумать, что пока нас не было, красные всё-таки взяли верх над свободным миром!
   - В таком случае, победа далась им дорогой ценой, - подал голос с заднего сиденья медик-биолог Поль Турен.
   Двести лет назад они - Седов, Бин и Турен - отправились на термоядерном прямоточнике "Просперо" к системе звезды Лейтена в двенадцати световых годах от Солнца. Для экипажа субсветовая скорость сократила полет всего до пяти лет, показавшихся, однако, бесконечно, бесконечно долгими. Запуск "Просперо" был жестом отчаяния. Земля стояла на пороге обещавшего стать последним кризиса, глобальной катастрофы из-за острой нехватки ресурсов при взрывных темпах роста населения. Надежда на то, что первая же межзвездная экспедиция найдет в космосе планету, пригодную для колонизации, была ничтожна мала, однако нельзя было сбрасывать со счета даже этот крошечный шанс. "Просперо" повезло. Вокруг звезды Лейтена - красного карлика в одну десятую Солнца - вращался газовый гигант размером в несколько Юпитеров. У него было множество спутников, в числе которых оказался один землеподобный. У сателлита обнаружилась плотная кислородная атмосфера, которая, к тому же, создавал на поверхности спутника парниковый эффект, благоприятный для примитивной жизни из мхов и лишайников. Оставалось принести весть о возможном новом доме на Землю. Конечно, на подготовку к полету большого колонизационного корабля, а не маленького разведчика, могло потребоваться еще столетие. Но астронавты очень надеялись, что не опоздают. Их и так мучили страхи увидеть при возвращении пустую планету...
  
   - Мы, в принципе, могли ожидать что-то подобное! - Поль Турен намазывал грибной паштет на подогретые булочки. Для пикника экипаж расположился на выступавшей из моря голой скале - первом пустом месте, обнаруженном ими за час облета бывшего Лазурного берега. Поодаль вокруг островка гладкую, как зеркало, водяную поверхность чертила флотилия крошечных судов.
   Турен откупорил бутылку шампанского, пять лет дожидавшуюся этого события в винном погребе "Просперо", задумчиво понюхал пробку и продолжил:
   - В двадцатом веке много думали, какой может быть встреча звездных путешественников со своими потомками. Я изучил по этому вопросу достаточно литературы, так называемой "фантастики"... Так вот, имелись там упоминания и об изменениях в физических размерах. Хотя общего мнения по этому вопросу не было. Снегов писал, что в будущем люди станут выше ростом, у Лема, наоборот, больше оказываются люди из прошлых веков. Почти наш случай...
   - Но не до такой же степени! - пробурчал Бин. - Мы же не на голову оказались их выше, не на две... В сто раз!!! Как они до такого дошли?! И почему?
   Турен пожал плечами:
   - Как - не знаю. Думаю, генетическое моделирование. Это должно было продолжаться, как минимум, несколько поколений. Что касается почему - простейший расчет. В сто раз уменьшенному человеку нужно в сто раз меньше ресурсов. Земля может прокормить в сто раз больше людей... Так они, похоже, и справились с демографическим кризисом. Что-то такое тоже было в фантастике у кого-то из ваших соотечественников, Юрий, - Поль разлил шампанское по бокалам. - Как же это у него называлось... Мегамир... Людям, вместо того, чтобы идти в космос, предлагалось уменьшиться до размеров насекомых и осваивать их мир. Правда, теперь на Земле и насекомых, похоже, не осталось... Не сохранилось вообще практически ничего для нас привычного. Ну, кроме того макета в Москве и еще, наверное, в паре мест, чтобы люди совсем уж не забыли, откуда они взялись. Но в целом - это принципиально новая цивилизация, новое человечество, существующее на принципиально новых, пока не известных нам полностью биологических и социальных началах.
   - Какого дьявола говорить о человечестве! - взорвался Бин. - Какие они люди?! Мало ли из кого они превратились в того, кем стали! Они же, наверное, теперь яйцекладущие! Трахеедышащие! С открытой кровеносной системой! Муравьи! Цивилизация разумных муравьев, подменившая собой человечество, пока мы двести лет болтались между звездами! Мы вернулись на чужую планету! И нам нечего здесь делать. Муравьям не нужен космос. И хотел бы я знать, что ОНИ собираются делать с нами?!
   - А что лилипуты собирались делать с Гулливером? - Турен вглядывался в пузырьки, поднимающиеся в бокале с шампанским. - Учти, мы ведь для них тоже не люди, а чудовища, куингус флестрин, к тому же чрезвычайно прожорливые! И малосимпатичные... Помните, как у Свифта? Крошечные создания не могли находиться вблизи человека-горы. Он внушал им отвращение своей грубой кожей, сильнейшим смрадным запахом...
   - У нас еще есть шанс вернуть НАШУ Землю! - Бин разломил хрустувшую булочку.
   - Что ты имеешь в виду? - Турен нахмурился.
   - Проект "ДЭП"!
   Седов, совсем потерявший, было, интерес к разговору, привстал, опершись на локоть. Бин продолжал:
   - Незадолго до нашего отлета Пентагон совместно с АНБ заложили в шахту на южном полюсе Марса универсальный генетический банк. Проект "Девкалион энд Пирра" - высшей степени секретности. Мне о нем сообщили, так как была вероятность, что "Просперо" вернется к Земле, вымершей из-за какой-то катастрофы. Тогда можно было бы запустить ген-конвертеры и засеять планету заново, возродить на ней жизнь. Сейчас именно тот случай. Только надо сначала очистить наш мир от насекомых. Устроить глобальную огненную бурю, новый потоп. А потом мы, как Девкалион и Пирра, будем бросать камни через плечо, чтобы за нашими спинами выросло новое человечество...
   - Послушай, Алан! - Поль Турен качал головой. - Если, планируя нашу экспедицию, и не могли предугадать, как изменится мир, то уж конфликтность встречи с будущим сомнений не вызывала. Это подразумевалось по определению, как неизбежность. Вариантными считались только формы столкновения. И уж, конечно, термоядерная война категорически исключалась. Международный центр заранее побеспокоился, чтобы "Просперо" не смог стать оружием или средством устрашения. Такова была принципиальная позиция международной дирекции: кто бы ни были те, кто будет жить через двести лет, "Просперо" принесет им только одно - информацию из дальнего космоса. Как они распорядятся этим знанием - исключительно их дело. Они имеют на это полное право, это их мир, уже их, не наша, Земля.
   - Почему-то обо всем узнаешь только в самом конце, - пробормотал Бин.
   - Ничего, мы еще не узнали самого главного, - улыбнулся Турен, - устроят ли нам всё-таки торжественный банкет в честь возвращения?

   Капитан Седов неторопливо разделся и нырнул с берега в прохладную воду. Вынырнул, лег на спину и стал смотреть на сияющее над ним Солнце. Его, немного покачивая, несло в море, скала удалялась, и бормотания Алана и Поля уже почти не было слышно. Горечь этого дня постепенно уходила, растворяясь в ласковом солнечном свете. По Солнцу он сильно тосковал первый год, а сейчас смотрелся на него совсем равнодушно, только наслаждаясь льющимся сверху теплом. Он ведь предчувствовал, знал в течение всех этих лет, каким будет финал полета. Всё равно, как вернуться после долгого-долгого отсутствия в опустевший дом, где провел детство. И всё там покажется маленьким, ненастоящим, игрушечным. Таким, куда больше не поместиться тебе, вдруг необратимо повзрослевшему. Седов повернулся и поплыл в сторону флотилии крошечных белых корабликов. Его голова возвышалась над водой вровень с их многоярусными палубами. Перед его глазами оказались целые ряды прижавшихся к леерам ограждения людей. Люди. Люди. Всё-таки - люди! Кажется, они улыбались ему, что-то кричали, размахивая руками, кто-то взлетел на легких стрекозиных крылышках, шуршаще носясь над самой макушкой. Юрий улыбнулся им в ответ, стараясь не гнать волну, но кораблики, похоже, скользили над водой без всякого контакта с поверхностью.
  
   "Вот я, наконец, и вернулся!" - Седов занял привычное место в капитанской рубке "Просперо". Впервые после года, проведенного на Земле, он чувствовал себя, как дома. Межзвездный корабль и был его домом, хотя, чтобы по-настоящему понять это, пришлось увидеть ставшую чужой Землю. Капитан включил мониторы внутренней связи, чтобы сказать что-то подходящее к случаю. Но Алану и Полю было сейчас не до того. Бин возился в отсеке особой защиты с банком ДЭПа, вернее, с частью генетического материала, взятого из марсианской шахты. Старый проект, по крайней мере, дал название новому миру. Безымянный сателлит в системе Лейтена станет Пиррой, и появившиеся из конвертеров генетически безупречные пирряне, гуляя под сенью также генетически безупречных деревьев, еще будут любоваться громоздящимся над головами полосатым гигантом Девкалионом. Среди них, наверное, Седов сумеет найти себе новых друзей, вновь почувствует себя в большой компании. Хотя, скорее всего, для начала ему придется стать Учителем этих не рожденных еще людей там, на Пирре. Но прежде предстояло слетать к соседнему Проциону, всего в одном световом годе от звезды Лейтена. Проведенные в ходе первой экспедиции астрономические наблюдения показали, что и там имеются подходящие планеты - уже для других колонистов.
   Миниатюрные размеры новых жителей Земли позволили сильно ускорить начало межзвездной колонизации. Даже такой небольшой корабль, как "Просперо" смог взять к Проциону население целого города, устройством которого в специальном отсеке занимался сейчас доктор Турен. Они вернулся на Землю очень вовремя. На планете становилось тесно даже для стократно уменьшенных людей. К моменту прилета экспедиции обсуждались планы дальнейшей миниатюризации - до размеров, сравнимых с бактериями. Но это означало бы окончательный разрыв с прежним миром. Люди-бактерии не смогли бы даже видеть небо! Теперь же космические полеты открывали новые горизонты. В будущем будут открыты новые и новые пригодные для жизни планеты. Человечество доберется туда и заселит их - так или иначе, либо в виде генетического материала, либо переселением живых людей, только стократно уменьшенных в размерах. А там, в новом мире, можно будет уже решать, кем каждому быть - гулливером или лилипутом.

Бекер В.Э. Халявщик 13k Оценка:7.84*5 "Рассказ" Фантастика

Халявщик

  
Никогда не открывай дверь перед тем, кто может ее открыть и без твоего позволения.
  

С.Ежи Лец

  
   Все случилось, когда до Земли оставалось всего ничего. После выхода из подпространства я уже сбросил скорость и подошел к Венере, чтобы "прокрутиться" четверть оборота и, "на халяву", выйти на финишную прямую.
   И тут меня стали нагонять два аппарата. Шли они параллельным курсом, и по характерным вспышкам на броне корпусов было видно, что пилоты здорово друг друга не любят. "Опять Джокеры резвятся!" - подумал я с досадой и, распрощавшись с мыслью об экономии топлива, включил торможение, чтобы сократить время опасного соседства. Не прекращая дуэли, навороченные машины реал-геймеров мигом обогнали мой корабль и ушли вперед.
   Впрочем, о Джокерах я тут же забыл: торможение внезапно сменилось невесомостью. В недоумении, я переключил экран на другую видеокамеру - и оторопел: от корабля осталась лишь капсула пилота, хвостовую часть - консоль с двигателем - будто срезало бритвой. Услышь я такую историю раньше - только рассмеялся бы и посоветовал рассказчику меньше увлекаться фантастикой. Но факты, как известно, вещь упрямая.
   Куда исчез двигатель, - так и осталось загадкой. Возможно, он продолжал работать, и задняя часть корабля отправилась в самостоятельное путешествие? Не знаю, мне было не до фантазий: компьютер сообщил, что до встречи с поверхностью Венеры осталось шесть часов.
   Вспомнилась древняя и не очень понятная шутка: "Пентиум седьмой, а дурак!" Легкой жизни - включая невесомость - мне осталось часа три, не больше: потом оболочка капсулы раскалится, и я превращусь в пережаренный бифштекс. А затем и капсула развалится: раскаленный металл в парах концентрированной серной кислоты - это вам не баран чихнул!
   А может, и наоборот: сначала капсула развалится, а потом уже... В общем, как говорят агенты по найму, предлагая работу на необжитых планетах, - возможны варианты.
   Нет, это же подумать только! Уцелеть на Химере - и так вляпаться на ровном месте, почти у порога дома!
   Прислушавшись к внутреннему голосу, выводившему - в миноре и очень-очень "пиано" - "Окончен бал, тушите свет", я отстегнул фиксаторы и пируэтом перебрался на койку. Мысленно попросил у деда прощения и достал предназначенную ему в подарок "Слезу тахорга".
   Вскоре содержимого в бутылке убавилось на треть, и я вознамерился перейти в горизонтальное положение - как более удобное и, главное, более приличествующее случаю. Или наоборот.
   Размышления об уместности понятия "горизонтального" в невесомости и о том, что в данной ситуации главное, а что, так сказать, придаточное, прервал легкий стук. Я посмотрел на экран: у входного люка висел небольшой, с полметра диаметром, золотистый шар с длинными черными щупальцами.
   "Приехали..." - подумал я, покосившись на бутылку.
   - Приехали, - согласился голос у меня в голове. - Внедриться разрешительно?
   От неожиданности я опешил. Не могу сказать чтобы встреча с чужим разумом - даже в таком, почти буквальном, смысле - стала для меня чем-то совсем уж невероятным. Лет десять назад уже была обнаружена цивилизация существ, общающихся между собой посредством телепатии. Правда, вступить с ними в двусторонний т-контакт не удалось: мысли людей глюкане воспринимали, а вот люди их, глюкан, не слышали. Но одно дело, когда неизвестную цивилизацию обнаружил кто-то и где-то, и совсем другое - если у люка твоего корабля болтается елочная игрушка с щупальцами и просит разрешения "внедриться".
   Опомнившись от изумления, я перебрался к пульту, разыскал корабль гостя - на высокой, на сотню километров выше моей, орбите - и увеличил изображение. Светлая точка превратилась в маленький приплюснутый шар размерами полтора метра на метр, и возникшая было надежда на спасение испарилась. Решив, что терять уже нечего, я нажал кнопку возле ниши со скафандром.
   Спустя пару минут люк распахнулся, и из переходного отсека выплыл покрытый изморозью шар. Очутившись возле кресла, пришелец обвил двумя щупальцами подлокотники и подтянул себя к спинке. Шар распался на мокрые от тающего инея лохмотья, и передо мной оказалось похожее на спрута головоногое существо с черной, местами поблескивающей от влаги матовой кожей.
   Гость уставился на меня парой больших - каждый размером с блюдце - желто-зеленых глаз.
   Я же с беспокойством поглядывал то на короткий мощный клюв, то на серебристый цилиндрик в одном из щупальцев.
   Будто услышав мои опасения, пришелец убрал подозрительный цилиндрик в пазуху сбоку головы.
   - Ты не удивлен, - сообщил он. - Видел раньше?
   Я попытался ответить мысленно, в памяти замелькали вперемешку фрагменты ужастиков, компьютерных игр, фотографии на сайтах... Нарезка получалась страшненькая, но гость лишь взмахнул щупальцами:
   - Не вместе. Трудно делить. Общайся привычно.
   То ли начало пересказа показалось ему таким же обрывочным, то ли мешало обилие не подкрепленных образами слов, но он снова меня остановил:
   - Разрешительно внедриться глубже в твою память? Так быстрее.
   Скрывать мне было нечего, да и вряд ли ему действительно требовалось согласие для...
   - Нет! - прервал он. - Неглубоко, общения для, - допустимо. Глубоко - неэтично!
   - Ладно, - устало кивнул я. - Внедряйся, чего уж там. Будь как дома.
   - Истинно благодарен. Очень ценное предложение.
   И тут же у меня перед глазами замелькали кадры фильмов, книжные страницы, улицы городов... Картинки сопровождались музыкой, пением, обрывками речи... Скоро все сбилось в безумный калейдоскоп образов и звуков. В тот момент, когда я почувствовал, что теряю сознание, пытка прекратилась.
   - Очень и очень интересно. И так познавательно! - Он сплел щупальца в жгут. - Как хотелось бы побывать на твоей планете!
   - Мне тоже, - тоскливо произнес я. И, с удовлетворением отметив, что "Слеза" в эксперименте не пострадала, припал к горлышку.
   - Скажи, друг мой, почему ты решил покончить с собой столь изощренным способом? - поинтересовался гость. - Просто отравиться (он указал щупальцем на бутылку) тебе недостаточно? Или благородный дон желает, чтобы и прах его развеялся над планетой?
   - Не угадал, приятель! Дон не желает. Вернее, дон желает, чтобы... Слушай, перестань меня путать! И, кстати, почему ты начал выражаться так странно?
   - Что ты себе в голову напихал, тем и выражаюсь. Мог и сам догадаться. - Он помолчал. - Сапиенс... ёшкин кот!
   Рука моя предательски дрогнула, и часть содержимого бутылки вырвалась из горлышка и поплыла в сторону шлюза.
   - Чей кот? - растерянно спросил я, провожая взглядом сверкающую переливами прозрачную амебу.
   - Тебе лучше знать - чей! - заметил он. И ловко принял на присоску двадцатиграммовую порцию "Слезы".
   Скорость метаболизма существа оказалась фантастически высокой: уже через минуту я услышал голос деда, распевающего "Бывали дни веселые..." Гость свернул одно из щупалец в клубок и подпер им голову, глаза его начали закрываться.
   Внезапно он всхлипнул:
   - Может, и мне с тобой... того? За компанию?
   - Чего это - "того"? - встрепенулся я. - Тебе-то зачем?
   - А тебе? - Он приоткрыл один глаз. - Извини, что спрашиваю. Но мы ведь друзья. Ты даже в гости приглашал, помнишь?
   - У меня движок пропал, - уныло сообщил я.
   - И что?
   - Полагаешь, этого недостаточно?
   - А запасной? - И он приоткрыл второй глаз.
   - Запасной?! Нет... Как-то и в голову не пришло - запасной прихватить, - признался я. - Может, у тебя есть?
   - Само собой. Даже два. Один мой, другой - халявный, - сказал он. И смущенно добавил: - Я ведь халявщик.
   - Кто?!
   - Халявщик, - грустно повторил он. - Ищу брошенные корабли и снимаю что получше. Мозги, движки - в общем, разную мелочь. На жизнь хватает...
   Внезапно он широко раскрыл оба глаза и уставился на меня:
   - Так это из-за движка?
   Я молча кивнул.
   Щупальца хлестнули воздух, и он повис над пультом.
   - Показывай, куда тебе надо, - услышал я. - Шевелись... креветко!
   Мигом я оказался у компьютера и подал на экран динамическую схему Солнечной системы. Показал Венеру с зеленой точкой, отмечающей положение капсулы, затем Землю и Луну с орбитальным транспортным комплексом.
   - Интимно, - непонятно заметил Халявщик. Тут же поправился: - В смысле - совсем близко.
   Он достал из пазухи знакомый цилиндрик и желтый комочек, и через мгновение передо мной вновь оказался золотистый шар.
   - Скоро вернусь, - сказал он, уже двигаясь к шлюзу. Махнул щупальцем в сторону скафандра и распорядился: - И нацепи презерватив.
  
   Спустя полчаса Халявщик вернулся. С сумкой. Через внешнюю камеру я наблюдал, как он подплывает к кораблю. Вскоре золотистый шар скрылся за торцом кабины. Потянулись минуты томительного ожидания.
   - Готово! - услышал я, наконец. - Открывай.
   Оказавшись в кабине, Халявщик достал из сумки комок серой массы и тюбик, направил на заднюю стенку серебристый цилиндрик...
   Короткая вспышка... и в корпусе появилась дыра размером с кулак. Рявкнула и тут же стала неслышной сирена, на экране замигала красная надпись: "Разгерметизация".
   Халявщик просунул в отверстие щупальце и втянул внутрь кабель с разъемом, умял в щель вокруг кабеля серую массу и выдавил на нее часть содержимого тюбика. Цвет замазки сменился на черный, и предупреждающая надпись погасла.
   Он переместился к панели управления и остатками замазки приклеил там нечто похожее на джойстик, поймал плавающий по кабине кабель и соединил разъемы. Щупальца так и мелькали, и казалось, что делать одновременно несколько операций не составляет для него ни малейшего труда.
   Вероятно, Халявщик уловил мою мысль: "Восемь рук - хорошо, - услышал я, - две руки (он немного замялся) - хуже".
   Едва я уселся в кресло, он обвил щупальцем рукоять джойстика, и тут же перегрузка прижала меня к спинке. С неописуемой радостью я смотрел, как изображение Венеры уплывает к краю экрана.
   По крутой дуге Халявщик обогнул свой корабль, лихо развернул капсулу на сто восемьдесят градусов, погасил вращение и уравнял скорости.
   Мои благодарности он прервал взмахом щупальцев:
   - Пустяки! Мы же друзья. Кстати, а кто такой Кракен?
   - Кракен? - удивился я. - Кажется, мифологическое существо. Большое. Точно не помню.
   - Интересно. - Он помолчал. - Ладно, дружище. Может, как-нибудь и выберусь к тебе в гости. Во плоти, так сказать. А сейчас - желаю счастливо добраться!
  
   Не без грусти я наблюдал за тем, как он подплыл к своему кораблику и скрылся в нем. Приплюснутый шар резко рванул с места и в одно мгновение превратился в точку. Затем последовала яркая вспышка, и точка исчезла.
   Халявный движок оказался на удивление могучим, и уже через неделю я благополучно причалил к одному из шлюзов лунного космопорта.
  
   С наступлением сумерек небо окрасилось в зеленый цвет незрелой черешни, закат клюквенным сиропом разлился над чернеющей вдали полоской леса.
   Мы с дедом сидели в саду возле дома. Пустая бутылка из-под "Слезы" давно перекочевала под стол, и теперь мы угощались вишневкой домашнего приготовления.
   Когда я закончил рассказ о моем приключении, дед, одобрительно крякнув, вновь наполнил стопки, подмигнул весело:
   - То-то, внучек! Я всегда говорил: свет не без добрых людей!
   Мы выпили. Дед задумчиво провел ладонью по заросшей седой щетиной физиономии, и я подумал, что не мешало бы побриться.
   Или это не я подумал?
   Несколько часов назад, в вагоне надземки, у меня по непонятной причине возникло странное чувство, будто я куда-то опаздываю. Позже, в придорожном кафе, появилась отчетливая мысль о том, что курево на исходе и надо бы не забыть купить, - а ведь я не курю. Потом, на автозаправке, произошла глупая и смешная история со сменой прокладок. Теперь вот снова... Неужели подарок Халявщика? Неужели он решил, что способность читать мысли такое уж благо?
   Вспомнились сплетенные жгутом щупальцы и возглас: "Как хотелось бы побывать на твоей планете!" Я представил себе тушку осьминога на зеленой лужайке... и невольно хмыкнул: для покорения суши ему определенно понадобился бы треножник, вроде того, что в романе Уэллса. Или...
   С реки донесся всплеск, и мне вдруг безумно захотелось рыбы. Живой. Представилось, будто я заглатываю голавля - скользкого и холодного, отчаянно бьющего хвостом, - и рот стал наполняться слюной.
   "...Или абориген-носитель!" - внезапно мелькнула догадка - безумная, невероятная... и в то же время пугающая беспощадной, не оставляющей сомнений логикой. Вспомнилось мое удивление по поводу совершенно фантастической истории с потерей движка, срезанного будто бы случайным попаданием...
   Ай да Халявщик! Как же легко он меня сделал!
   Подстегнутое испугом воображение рисовало картину того, как в мозгу просыпается чужая программа и, подчиняясь ее командам, начинают рушиться налаженные связи нейронов и возникают новые; выборочно, один за другим стираются записанные в химии клеток "файлики" памяти, неспешно перестраиваются генные цепочки...
   Я сглотнул набежавшую слюну и до боли сжал челюсти, чтобы унять стук зубов. Лицо залил холодный пот. Мне было страшно!
   Сотников О. Новая жизнь Звери Зверявкина 23k Оценка:6.71*7 "Рассказ" Проза, Фантастика

Знаете ли вы, как лучше всего мечтается? Выходишь на плассмокаменный балкончик, в одной руке чайная сигаретка, в другой - горячая ванночка с травами. Стоишь и смотришь, как ангелы протирают звезды, как подметают Млечный Путь...
   А еще мечтать хорошо на голодный желудок. Сложно ведь представить себе поэта с набитым брюхом!
   И Зверя мечтал на полную катушку. Ведь в его морозильной камере даже инистые демоны с голодухи растаяли. Все потому, что вот уже третьи сутки, как Лама, хлопнув дверью, ушла. Лубофф, понимаешь ли, высокая поэзия кованых сапог... А по барам Зверя как-то не привык шататься. Немудрено: всю жизнь родные жевастик в дом таскали, а потом 18-летний охламон женился. В общем, жил себе Зверя припеваючи, пока эта дура не устроила сцену.
   "Может, еще вернется? Я ведь хороший, добрый, ручной почти..." - думал мечтатель поневоле. Зверя твердо решил пойти в бар, только когда уже совсем припечет. Из принципа.
   Погода устанавливалась отменная... Ангелы уже перестали работать - зависли над землей метрах в ста, собрались в кружочек и покуривали. И знай себе бычки вниз, на газон швыряют.
   - Ух я вам, черти! - раздался чей-то ворчливый голос. - А еще небесные, небесные... У себя убрались, а вниз, значит, можно, да? Слепцы!
   У ангелов покраснели кончики крыльев и они, спешно покидав недокуренное, слиняли на новое место.
   "Ангелы... Они как перелетные птицы наоборот. Чуть только жарко - их и след простыл". Зверя улыбнулся своим мыслям: "Хороши сигаретки без закуски - ишь, какие сентенции в голове рождаются". Сигаретки были и вправду высший сорт. Марки "Давидофф-Иванов-Мальборо". Детям до 18...
   Детям до 18 все бесплатно.
   Зверя потянулся с наслаждением. Ванночка с травяной настойкой опустела, сигаретка была скурена, и воздух становился пьяным-пьяным, домашним и беззаботным. Тянуло на подвиги.
   Неподалеку подмигивал красными и синими огоньками вокзал. Зверя знал, что на неделе получит билет у своего лечащего врача с непроизносимой фамилией и густыми усами, сядет на поезд "Рай-Земля", и начнется новая жизнь. "Новая жизнь" это только звучит торжественно, а на деле страшная штука. Новое - всегда смерть старого, и это не пустые слова. И вообще, слово "смерть" звучит зловеще. Даже если речь идет о безвременной кончине чего-то мерзкого, липкого и небритого. Например, "старой" жизни...
   - Слышь, жевастика нет у тебя? - заскулил под балконом дворник Додыр.
   Это было кстати. Зверя как раз решил прогуляться.
   - Я мигом, - крикнул он и побежал к соседям.
   Дверь открыл раскрасневшийся Леля.
   - Лель, выручай, жевастиком поделись!
   - Че? - обалдело переспросил сосед, потирая глаза.
   - Ангела плечо. Есть, говорю, хочу.
   - А-а. Нету. Сам голодаю, - не слишком-то вежливо ответил Леонид. - Замолви за меня словечко завтра, а? Очень надо.
   - Лель, блин. Сказал же - глупо это. Пойдешь служить как миленький!
   - А еще друг...
   Дверь захлопнулась.
   Послышался знакомый женский голос: "Лелик, ну кого там принесло? Котик, давай в кроватик, тут тепло!".
  
   Через минуту Зверя уже разводил руками и извинялся:
   - Прости, брат, не достал жевастика. Лама бросила, а сосед на диете...
   - Н-дааа, - недоверчиво протянул Додыр. - Небо-то какое. Убрались, гады. Сигареты у тебя хоть есть? А то от ангелов только окурки...
   Зверя протянул пачку. Додыр был особенным дворником. Уникальным. Единственным земным. Все, кто стремились к чистоте, примеряли униформу ангела и шли работать на небо. А этот просто поэт и философ. Крайне интересный собеседник. Иногда зануда, иногда изрядная сволочь... А в общем дурак, каких мало. Р-р-романтик.
   Молча курить было скучно, а потому Зверя решил задать провокационный вопрос:
   - Слушай, Додыр, спросить все хочу... чего ты тут все грязь топчешь да ангельские плевки вытираешь? Зарплата ноль, уважения ноль, кайфа, я так понимаю, тоже нет. Зачем, а?
   - Ну, насчет уважения и кайфа это ты зря! - завелся Додыр. - Начнем с того, что я тут в Раю один такой. Молодежь зовет Темным Дворником, я у них чуть ли не кумир. Герой-одиночка, бросивший вызов обществу. Взрослые тоже уважают, за руку здороваются. А девчонки так вообще фотографироваться бегают, все-таки какой-никакой уникум! Вот так-то. А кто с небесным общаться станет? Тьфу. Получили крылышки от начальства да работу непыльную и рады. Кстати, хочешь отмазку от службы посоветую?
   - Ну?
   - В том-то и дело, что нет никаких отмазок! Деньги никому не нужны, бежать некуда, а родственником ответственного врача быть нельзя, им не разрешают иметь семьи. Больным прикинешься - вылечат. Так что...
   - Но ведь должен быть какой-то способ!
   - Ну, ты и сам знаешь. Дворником стать. Темным, как я, или небесным.
   - А-а, это, - разочарованно протянул Зверя. Дворников Зверя не любил - ангельская работенка его совершенно не устраивала. Эти небесные - очень неприличные птички. Следят, стучат, курят, ругаются матом - в общем, грешат по-черному. По праздникам полируют звезды и начищают Луну... А о работе Темного Дворника и речи быть не могло - ведь единственный представитель этой благородной профессии стоял сейчас перед Зверей, выдыхал дым через желтые зубы и безумно посверкивал глазами.
   - Брось, Додыр, ты же знаешь мою породу, я не из этих...
   - Из этих, не из этих... Друг мой, гордость - глупое чувство, когда речь идет о собственной шкуре. Помни, оттуда еще никто не возвращался!
   И он, был, черт возьми, прав: оттуда действительно не возвращаются.
  
   Голова с утра чуть вибрировала - одиннадцатая ванночка обжигающего чая в компании Додыра была явно лишней. Зверя с неудовольствием поглядывал на врача с непроизносимой фамилией, который ему что-то усиленно втолковывал.
   - Присаживайтесь, не стойте, чувствуйте себя как дома, располагайтесь поудобнее... - усатый лекарь всегда, когда нервничал, повторял одно и то же разными словами. - Посмотрел я ваши прививочки, анализики и тесты, и знаете что? Годен, служить разрешаю! Правда, на моей практике не было ни одного негодного, но все равно поздравляю.
   Нервный врач суетливо пожал Звере руку. Предложил успокоительную ванночку с чаем ("чтобы отметить успех!"), свою призывник Зверявкин выпил залпом, а усатый врач отставил чай, брезгливо поморщившись.
   Он сидел, мял руки, и его кости потрескивали как поп-корн.
   - Конечно, вы имеете право проходить альтернативную службу, чего я вам и желаю от всей души... - человек в белом халате кивнул на окно, которое с обратной стороны протирал небесный, энергично молотя крылышками. - Короче, вам 24 часа, то есть сутки на обдумывание, соберитесь с мыслями и, хорошенько, пораскинув мыслями, сообщите о своем решении. Или отправляетесь на Землю, или примеряете крылышки здесь. Призывник Зверявкин, жду вас, времени 24 часа, решайтесь...
   "Вот идиотская привычка повторяться у этого медицинского мужа! Как будто больше не на что потратить время!", - раздраженно думал Зверя.
   - А вот еще пара справочек. Погудите напоследок в чайной! - доктор с улыбкой протягивал бумажки с печатями и каракулями. Зверя бесцеремонно схватил их и ушел не прощаясь.
   Усатый врач с непроизносимой фамилией и греческим носом или, как его назвал Зверя, "медицинский муж" - большая шишка в Раю. Его нервную физиономию можно увидеть на любом рекламном плакате. Обложка любого журнала встречает читателей гаденькой докторской улыбочкой, а эти узкие врачебные глазки осуждающе изучают вас с каждого сигаретного сета.
   Зверя никак не мог взять в толк, чем же он так знаменит. Всего лишь оператор призывника, всего лишь белый халат, каких не одна сотня в Раю. Лицом не вышел, умом и харизмой тоже. Все, что у него есть, - это роскошные старомодные усы. И нервный тик, который заставляет эти усы колебаться.
   Раньше Зверя такой экспансии медицинского мужа не замечал, но сейчас... Впрочем, сосед Зверявкина по лестничной клетке и по совместительству лучший друг, Лелик до сих пор не обращал внимания на творящееся вокруг безобразие. На все жалобы Звери о надоевшей врачебной роже он виновато пожимал плечами.
  
   На скамейке перед военно-учетным кабинетом ерзали порядком помятые призывники. Зверя решил прислушаться к разговорам товарищей по несчастью. Говорили о насущном - об отмазках.
   Шкафистый парень, завладев всеобщим вниманием, вещал трагическим шепотом:
   - Вы как хотите, а я служить не пойду! У меня любимую девушку туда отправили. Мы друг друга так любили, так любили... Однажды прибегает из призывного пункта. Глаза как у ненормальной! Испуганные, но видно по ним: раз решила - обязательно сделает. И не отговоришь никак. Я ее обнять пытаюсь - она отталкивает. Я ей слово доброе - уши затыкает. Просила одуматься, поехать с ней на Землю. Но я ведь не совсем с приветом, отказался и ее, как мог, останавливал. Но уехала. И письма оттуда не написала. Значит, и впрямь погибла...
   - Может, оттуда письма не доходят! Или она просто забыла! - весело предположил курносый очкарик субтильного телосложения. У него были прекрасные очки. Эти линзы, казалось, не просто исправляли зрение, но и позволяли владельцу увидеть нечто большее. Очкарика перебили:
   - Да, Скорый, дело швак...
   - Вот я и говорю, - Скорый явно обрадовался поддержке, - до конца бодаться будем! По своей воле туда не уйдем. Все-таки молодежь, цвет нации. Будем одними из немногих, кто сороковник разменяет. А Земля пусть без нас крутится, нас и тут неплохо кормят. Ангелами, братва, служить пойдем, верно я говорю?
   По залу прокатился гул одобрения. Лишь очкарик поинтересовался:
   - А не смущает ли цвет нации переизбыток предложения на рынке вениковых услуг?
   На субтильного зашикали.
   - Кому тут зубы жмут? - рявкнул Скорый. - Не мы первые, не мы последние. У всех умных людей давно единая униформа - крылышки и пижама. А ты, дурень, раз не хочешь в небесные, иди служи. Завтра уже поезд на Землю отходит, поторопись. А это тебе курочка на дорожку, задохлик!
   Мощная звонкая оплеуха свалила человека скромного телосложения.
   "Часа два нокаута обеспечены", - бодро решил призывник Зверявкин, прикидывая силу удара.
   - Ты-то хоть с нами? - наконец заметил Зверю Скорый.
   - Там видно будет, завтра и скажу, - Зверя говорил с вызовом, но вместе с тем виновато. Оплеуха не могла не произвести должного впечатления на неподготовленного человека.
   Скорый сплюнул и затопал в кабинет записываться в ряды ангелов. За ним послушно потянулись остальные.
   Очкарик остался лежать на месте. Видимо, в знак протеста.
  
   По дороге домой Зверя вспоминал рассказ Скорого. Странно, но его родители, что та девушка, однажды пришли со своей небесной службы с тем же странным решительно-испуганным взглядом.
   - Мы, - говорят, - решили, сынуля, уехать на Землю. Пойми нас и прости. Может быть, еще свидимся.
   Сколько Зверя ни бился головой о мягкую плассмокаменную стенку - никакой реакций. Родители, кроме пустого холодильника, подарили Звере сочувствующий взгляд и напутствие задуматься.
   О чем задуматься - непонятно. Впрочем, едва ли стоит воспринимать всерьез слова ненормальных. Есть в Раю такое правило... Нет, не правило, но действует почти безотказно. В общем, лет в 30-40 люди сходят с ума. Кто раньше, кто позже. Перестают подметать небо. Срывают с себя крылья и идут в военкомат. На следующий день отправляются на Землю. И не возвращаются обратно. Такие дела.
   ... вдоль дороги росли плакаты. Рекламировали крылышки. В которых сухо и удобно. И не страшно за завтрашний день. Усатый врач со значительным видом подмигивал...
   О месте, откуда не возвращались, известно немногое. По легенде, с которой можно ознакомиться на одном из объявлений военкомата, на Земле каждый призывник забывает все о своей жизни в Раю и начинает жизнь новую. Полную лишений и испытаний, но по-своему притягательную. Сказано, что до прибытия на Землю призывники были никем, и только там из каждого сделают человека. Военкомовская агитка была, конечно, завлекательной, но у большинства вызывала серьезные сомнения. По словам людей уважаемых и знающих, ни о какой притягательности новой земной жизни не могло быть и речи, а вот испытаний и лишений обещали горы. Поговаривали, что на Земле не всем хватает еды. И одежды. И жилья. И много чего еще не хватает. Говорят, там даже чай не туманит тело и дух... В общем, все удивлялись, кто может в здравом уме согласиться отправиться на Землю. И для удобства решили считать всех отбывающих ненормальными.
   ... на одном особо крупном плакате изображено все то же нервное тельце врача с непроизносимой фамилией. Один из пальцев устремлен ввысь. Над ним изображено звездное небо. Лицо целителя-вдохновителя важно сморщено. Из уст его торчит комиксовое облачко, внутри которого значится:
   "Надевая крылья, ты помогаешь взлететь обществу!".
  
   К вечеру Зверя так и не решил, как жить дальше. На одной чаше весов трепыхались крылышки небесного, на другой лежала полная неизвестность. Пустота в сознании Звери почему-то стабильно ассоциировалась с Землей.
   "Какая она, Земля?" - Зверя часто задавался этим вопросом. Что-то внутри услужливо подсказывало: "Круглая". Стоило напрячься, и в голову лезли другие эпитеты: "голодная", "холодная", "неблагополучная", "несчастная". Одни штампы.
   Зверявкин всю жизнь откладывал эти страшные мысли на потом. И вот от него требуют ответа. Дальше вроде как медлить нельзя. Зверя вздохнул и принял единственно верное решение - последовать совету дока, то есть отправиться в бар, а там будь что будет.
   Чайная была в двух шагах от дома. Каждый мог выбрать чай по душе: красные, зеленые, коричневые и черные сорта всегда были доступны в любое время и в любых количествах. До 18 лет все бесплатно, а дальше за справки, которые выдавались небесным каждый день по окончанию службы. На них также можно было купить кое-какой жевастик.
   Бар был сложен из стеблей бамбука, и выглядел бы очень уютным, если бы не пьяные небесные за столами. Смотреть на раскрасневшиеся рожи служителей метлы и совка было противно. Ангелы хлопали друг друга по спине, кричали как всех любят и исполняли отнюдь не ангельскими голосками песни не всегда приличного содержания. Вечером здесь всегда было много народу - еще бы, чай чуть ли не единственное развлечение в Раю.
   Чтобы не смотреть на неприличных птичек в пижамах, Зверя перевел взгляд на стену. На ней, как всегда, раскачивался портрет, как его здесь называли, "великого безумца". Этот человек был знаменит своими заявлениями о том, что вернулся с Земли. Он мечтал открыть школу, в которой обещал показать путь к спасению, то есть научить думать и видеть. По его словам, эти навыки были единственными, которые могли бы пригодиться. Все остальное, по его словам, все равно на Земле забывается. Учитель даже успел состряпать агитку для военкомата под названием "Поворот в сторону", в которой теоретически обосновывалась важность и сила человеческой мысли. Но с Земли никто не возвращался, и это знали все. А потому неизвестного приняли за дурачка из соседнего района, агитку сняли и школу открыть не разрешили. Граждане Рая так и остались необразованными, а безумца выслали следующим же рейсом на Землю, приговаривая: "Хоть увидишь то, о чем врешь". Естественно, он не вернулся назад. Ну, конечно, здесь - Рай, ну, конечно, там - ад.
   На нижней раме картины крепился стикер, на котором корявым, похожим на докторский, почерком было выведено всего лишь одно слово: "плохой".
   У "плохого" было умное выражение лица. Благородная седина придавала ему некий шарм, а очки завершали образ этакого всезнайки.
   Звере всегда было немного жаль человека, которого весь Рай считал не просто безумцем, но безумцем опасным.
   За барной стойкой суетился чай-жокей. Он всегда был на посту. Казалось, он просто сросся со своей стойкой, с этой бамбуковой чайной. Никогда еще Зверя не видел кого-то другого в роли хозяина этой забегаловки, никто другой еще не разливал в ванночки чай и не выдавал посетителям одинаковые бумажные пакеты с жевастиком.
   В этот момент Зверя вспомнил, что давно хочет есть, и в животе заурчал голодный зверек.
   Жадно жуя, Зверявкин думал о бремени выбора. Запивал он свои мучительные мысли самым легким, почти не пьянящим коричневым чаем. Чай-жокей ласково глядел на прожорливого посетителя и знай себе подливал в ванночку. Зверя не заметил, как перешел на более крепкий красный чай. Откуда ни возьмись за барной стойкой оказался мудрый Додыр. Выпили. Додыр пил не закусывая, и потому очень быстро стал обниматься с кем попало. Он уже почти перешел на исполнение песен не всегда приличного содержания, когда Зверя сообщил ему чуть заплетающимся голосом:
   - Мой Доды... Додырчик, я пойду пройдусь...
   - Никогда не мешай зеленый чай с черным! - напутствовал Додыр.
   Пройтись Зверя решил до соседней чайной. Он туда никогда не забредал, потому что в Раю вообще не принято покидать пределы своего района. Удивительно, но местный бар оказался братом-близнецом того первого.
   Те же бамбуковые стены и пол, та же картина на стене... Только на этот раз на стикере под портретом неудавшегося учителя значилось тем же кривым неразборчивым почерком: "Миша, ты не прав".
   На этом отличия закончились. Чай-жокей выглядел так же и, так же ласково глядя, подливал Звере уже зеленый чай, вызывающий меланхолию. Зверявкин решил ничему не удивляться. Опять словно с неба свалился Додыр. Он был абсолютно трезв.
   Темный Дворник заказал себе черного чайку, после которого возникала некоторая агрессивность. Однако, как правильно посоветовал Додыр, не стоит мешать черный с зеленым, от этого могут возникнуть самые неожиданные ощущения. Но Зверя решил не отставать от Темного Дворника, и его ванночка наполнилась черной отравой.
   - Ты когда успел протрезветь, Додыр?
   Додыр посмотрел на Зверявкина непонимающе, отхлебнул из ванночки. И лишь после этого спросил:
   - Парень, ты из какого района?
   Зверя не слушал:
   - Ты решил догнать меня, Додырище, верно? Друг!
   - Да-да, конечно, - с сомнением отвечал Додыр.
   Черный чай начинал действовать и, смешиваясь в желудке с зеленым, коричневым и красным, вызывал у Звери желание бежать.
   "Меланхолия + Агрессивность = Бегство", - успел подумать Зверя, прежде чем отдаться чувствам.
   И Зверявкин побежал. Он так никогда не бегал в своей жизни. Районы проносились, как звезды на небе. Их было бессчетное множество. И Звере казалось, что в каждом ему попадается старина Додыр. Но Додыр новый, не узнающий его, удивленно смотрящий Звере вслед. Это была безумная гонка. Под утро Зверя оказался у своего дома.
   Он завел будильник - до подъема оставался всего час.
  
   Звере показалось, что он проспал от силы минуту. Что только успел положить голову на подушку, и тут же дурным голосом заверещал будильник. Голова, как ни странно не вибрировала и не напоминала хрустальную ванночку, которая может разбиться от любого неосторожного движения. Зато болели ноги. И это было единственным свидетельством того, что вчерашние пьяные приключения не сон и не фантазии затуманенного чайными травами мозга. И что, возможно, Темный Дворник не единственный в своем роде, как привык думать Зверя, и значит... Что именно "значит", Зверя никак не мог понять. Для прочистки мозгов он решил сходить к психиатру, которого посетили родители Звери перед тем, как окончательно сойти с ума.
   В кабинет психиатра очереди не было. В этом здании, удивительно напоминающем военкомат, вообще никого не было. Судя по всему, психиатрическую помощь в Раю не жаловали. На деликатный стук Зверявкина, из-за двери немедленно отреагировали:
   - Войдите!
   Голос был знакомым.
   Зверя, задержав дыхание, шагнул внутрь. И он безумно рассмеялся, когда увидел это осточертевшее усатое лицо.
   - Тогда кто же бог? - борясь с диким приступом смеха, выдавил вопрос Зверя.
   - Мне привычно думать, что это я, - ответил человек в белом халате, осторожно улыбаясь.
  
   О, это был самый счастливый день в жизни Звери! В его звериной до этого дня жизни, уж простите за пафос. Он шагал по Раю с широко открытыми глазами, он с необычайной ясностью понимал все. Или ему казалось, что понимал.
   Он видел одинаковых барменов, додыров и усатых врачей, снующих там и сям. Он видел подслеповатых небесных, которые не замечали всей стерильности и неестественности райского мира. Он шагал с только что полученным в военкомате билетом. Он шагал с только что полученной надеждой. И верой в новую, лучшую жизнь.
   На вокзале Зверя встретил того самого веселого очкарика, которому Скорый помял лицо. Человек хилого телосложения, но могучего ума, радостно пожал Звере руку. По его одухотворенному блеску глаз было видно: они со Зверей на одной волне.
   - Доктор... он гений! - восторженно восклицал прозревший. - Вся эта система двойников, весь этот обман...
   Очкарик был прав. Яблоко падает, когда приходит время упасть. Рано или поздно все сходят с ума и понимают, что все, чем они жили, - обман, сказка. Как ванночка дурманящего чая. Понимают, что Рай - это только подготовка перед настоящей земной жизнью. Всего лишь испытание. Песочница, которую надо перерасти. Так было с родителями Зверявкина, так было с девушкой Скорого, так произошло с очкариком и самим Зверей. Так произойдет с любым жителем Рая рано или поздно. Поздно - это не плохо. Рано - это не хорошо. Это просто в свое время. Каждый должен дойти до сути своим умом, раскрыть обман и увидеть правду.
   Пафос продолжал лезть в голову к Звере. Он, как мог, отмахивался от глупых красивых мыслей, но это было выше его сил. Он чувствовал себя мудрецом по сравнению с приближающимися к перрону провожающими.
   Подошли Скорый со своей только что образовавшейся командой небесных. Дразнились. Хвастались крылышками и пижамами. Зверя не ответил.
   Подошла Лама, сказала, что любит и что все простит. Зверя не ответил.
   Подошел Лелик, попросил прощения за то, что увел Ламу и спросил, не выяснил ли Зверя нового способа, как можно отмазаться от службы. Зверя не ответил.
   И тогда субтильный очкарик спросил у Звери:
   - Может, рассказать им все?
   - А зачем? - ответил Зверя. - Ты хочешь, чтобы в чайных появилось два новых портрета великих безумцев?
   Они рассмеялись. На них смотрели как на сумасшедших.
   Подходил поезд. Начиналась новая жизнь.
  
   Беленкова К. Доппельгангер 24k Оценка:7.46*4 "Рассказ" Мистика
  

ДОППЕЛЬГАНГЕР

  
   ...Но вдруг в ночи как будто тень мелькнула,
   затрепетала по стене,
   по занавеске медленно скользнула
   и села на постель ко мне.
   О, кто ты, образ бледный и печальный,
   одетый в черное двойник?
   Чего ты ищешь здесь, паломник дальний?
   Иль это сон, иль в глубине зеркальной
   я отражением возник?..
   Альфред Де Мюссе
  
   И тут я увидел себя.
   Двойник беззаботно подставил лицо лучам осеннего солнца и перекатывался с носков на пятки своих ботинок. Я в ужасе сообразил, что по старой привычке занимаюсь ровно тем же.
   Ну все, оттягивать встречу дольше невозможно! Настало время заглянуть в глаза тому, кто как две капли воды похож на меня. Тому, кто стал моим самым важным вопросом и ответом одновременно. Кажется, это случилось так давно - но короткая жизнь состоит из длинных дней. История моей тайны совсем молода.
   А началось все с того, что я вернулся в Москву и даже немного раньше...
  

ВОЗВРАЩЕНИЕ

  
   - Вам письмо, - улыбалась мне из-за дверной цепочки румяная девушка.
   Я взглянул на конверт и почему-то почувствовал себя очень одиноким.
   - Но это письмо для моего дяди!
   - Я всегда доставляю почту по адресу, - девушка была непреклонна, хоть и продолжала улыбаться.
   Еще раз внимательнее рассмотрев конверт, я в изумлении увидел подпись - Илья Шалид.
   - Постойте, как же это? Отправитель - я?
   Но девушка исчезла так же неожиданно, как и появилась, а в моих руках остался загадочный бумажный прямоугольник.
   Никакого письма дяде я, разумеется, не писал. Ситуация была странная, видимо, кто-то решил глупо пошутить. С детства я не был приучен вскрывать чужие письма и, не в силах противостоять любопытству, тотчас отправился на дачу, где жил дядя.
   Мой дядя когда-то преподавал в Тартуском университете славянскую филологию. Именно к нему я и приехал из Москвы в начале девяностых, рассчитывая поступить в университет, так сказать, по протекции. А теперь сам читаю там лекции. Благо, остался в Эстонии островок, где до сих пор востребован русский язык. Дядя же давно обосновался в пригороде, где я часто его навещаю...
  
   Лента дороги виляла между полей и разбросанных по ним маленьких хуторов. Под Тарту воздух звенел свежестью и первым холодом осени. Здесь я часто вспоминал Подмосковье моего детства - с покосившимся штакетником, разделяющим дачные участки. Этот штакетник был дорог мне не меньше, чем живые изгороди кустов, что огибали дядин загородный домик.
   Встречали меня всегда весело и радушно. Дядина жена - остроумная и поэтичная эстонка Катрин Кионка превосходно пекла пироги. Когда-то Катрин была студенткой Тартуского университета, и очаровав дядю своим обаянием, заняла место его законной супруги.
   - Так что нынче пишут в письмах? - не скрывая любопытства, интересовался я, надламывая капустный пирог.
   Дядя сдвинул очки на кончик носа и пробегал глазами по строкам загадочного письма.
   - Да вот, ты, "господин Голядкин", у меня просишь прощения за то, что так долго не давал о себе знать, - задумчиво проговорил дядя.
   - Вот очень уместно сейчас Достоевского переворачивать, - огрызнулся я на "Голядкина". - Двойника мне только не хватало!
   - Смотрите, тут еще и фотография! - перехватила письмо Катрин.
   Снимок немедленно пошел по рукам. На нем стоял человек определенно очень похожий на меня и радостно чему-то улыбался. К его ноге прилипла девчушка, которая тоже пребывала в замечательном настроении.
   - Обратный адрес вашей московской квартиры, - недоумевал дядя, снова беря в руки конверт, - чертовщина какая-то...
   Катрин была настроена философски.
   - А, может, это твой Ка? Знаешь, Илья, древние египтяне верили, будто у каждого есть высший двойник - Ка. - Эстонский акцент придал слову "Ка" тягучесть, схожую по звучанию с именем мудрого удава из сказки Киплинга.
   - Это не "Ка", это какая-то ошиб-Ка! - я с легким чувством омерзения вглядывался в своего "Голядкина", Ка, или кого там еще...
   - Не нравится мне эта история, - нахмурился дядя. - Я думаю, Илюш, тебе следует забыть о письме раз и навсегда.
   - Или во всем разобраться, - подхватила Катрин, хитро прищуривая серые глаза в обрамлении белесых ресниц.
   - Я еду в Москву.
   Три сестры позавидовали бы сейчас моему рвению...
  

* * *

  
   Москва встретила меня промозглым осенним дождем. Неоновый свет рекламных щитов бил по глазам, а небывалые цены на гостиничные номера - по карману. Верно замечал Гераклит - нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Я вернулся в свой родной другой город.
   Как странно, что политика и визовый режим могут настолько отдалить от тебя место, которое ничуть не переместилось в пространстве. Семь холмов не сдвинулись ни на шаг, просто сделали скачок во времени. Я бродил под высокими московскими домами, и Тарту казался здесь сказочным городком в табакерке. Мне было радостно и грустно одновременно.
   В первый же вечер, прикрывшись зонтом, я шагал по улице Крупской. Ее так и не переименовали, только лавочку, где раньше восседал гранитный вождь с супругой, сменила увядающая клумба. Вот и дом, в котором я вырос. Около двадцати лет прошло, а он так же горд и величав. Я ходил по двору кругами и никак не мог решиться зайти в подъезд. Что ждет меня там? Пустота? Дальние родственники? Незнакомый брат-близнец? Так и не собравшись с духом, но порядком замерзнув, я укрылся в небольшом продуктовом магазине по соседству.
   Вглядываясь в застеколье заполненных витрин, я вспоминал пустые прилавки и очереди за буханкой хлеба, которые когда-то оставил здесь.
   И вдруг у меня перехватило дыхание - стекло отразило знакомое лицо.
   Я оглянулся.
   Сомнений не было: рядом со мной, непринужденно уставившись в витрину, стоял мой двойник! Скулу близнеца украшал небольшой шрам, тот, что я заработал в детстве ударом качелей.
   Меня замутило.
   Я выскочил из магазина и очистил желудок на какой-то лысый куст. Проходящая мимо пожилая дама презрительно бросила:
   - Алкаш!..
  
   Я не помнил, как добрался до гостиницы.
   Очевидно одно - кто бы это ни был, он существовал! Письмо не являлось чьей-то шуткой или ошибкой. У него был конкретный отправитель, с которым я и пересекся только что в маленьком магазинчике на улице Крупской.
   Гостиница встретила меня долгожданным теплом и минибаром. Сказать, что я был ошарашен, сбит с толку - это ничего не сказать. Звонить дяде в Эстонию не хотелось, для начала надо самому хоть в чем-то разобраться...
   Я выкинул одну пустую бутылочку, достал из бара вторую, отхлебнул и раскрыл ноутбук. Что же шептали электронные страницы по поводу встречи с двойником?
   Для начала прогноз мне попался неутешительный - встреча с близнецом являлась предвестником смерти. В далекой Шотландии двойника называли "fetch", что означает - "схватить". Близнец хватает тебя и ведет к гибели... Да, миленькое дельце! Хотя, мой "fetch" хватать меня совсем не собирался, скорее, это я явился по его душу.
   Вторая бутылочка оголила дно, а я все топтался на месте: зазеркалье, поиски себя, исконный душевный дуализм - все это долго и плодотворно эксплуатировалось поэтами, писателями, режиссерами, художниками...
   Вскоре я напал на картину Россетти "Как они встретили самих себя". Пара влюбленных гуляла по лесу и нос к носу столкнулась со своими близнецами.
  
   Мне передалось таинственное настроение и готический аромат картины, но это ни на шаг не приближало к ответу...
  
   Я выглянул в окно - солнце давно скрылось за панельными коробками московских многоэтажек. Что же делает сейчас мой двойник где-то за проспектом Вернадского? Знает ли он обо мне, мучается ли так же?
   Я зашел в душ и под струями воды вспомнил рассказ Борхеса, что читал пару лет назад. Кажется, он назывался "Другой". Писатель передавал свой сон, в котором на берегу реки встретился с собой молодым. Между Борхесом-стариком и Борхесом-юношей возник странный разговор. И эта беседа, вроде бы, никого из них никуда не продвинула, и даже не открыла ничего значительного. Скорее всего, аргентинский философ просто поразмышлял над своей излюбленной темой - все старое с каждым днем становится новым, другим...
   Но тот "другой", что встретился мне недавно, был одного со мной возраста. Так что версия путешествия во времени отпадала. Потеряв трезвость рассудка и остатки сил, я свалился на кровать.
   Ночью мне снился одноликий Джекил и Хайд... Оживший портрет Дориана Грея ухмылялся морщинистым лицом... Пражский студент выставлял из зеркала дуло револьвера. Проснулся я на влажных от пота простынях, искренне сожалея о своей страсти к литературе и кинематографу.
  
   Утром, весьма помятый, я снова околачивался на улице Крупской. Холодало, но хоть не поливал дождь. Привалившись к березе я, как сказал бы грустный сатирик Иванов, готов был дать дуба. Все больше мне хотелось думать, что вчерашний двойник являлся лишь видением. Порядком околев, я практически расстался с надеждой подловить сегодня моего близнеца.
   Но вдруг дверь заветного подъезда скрипнула, и двойник бодрым шагом направился к автомобилю.
   Я прилип спиной к березе.
   Близнец надвигался на меня, непринужденно посвистывая.
   Наши взгляды встретились и отразили ужас друг друга.
   Двойник попятился, хлопнул дверью своей машины и через несколько секунд дал по газам. Я все так же стоял, белее ствола березы, испуганный и опустошенный более чем когда-либо...
  
   Днем позвонил дядя.
   - Где ты, Илья? Мы с Катрин очень беспокоимся!
   - Я видел его...
   - Кого?
   - Двойника.
   - Не выдумывай! - крикнул мне дядя из Эстонии в Москву и тихо добавил. - Неужели это опять начинается?..
   - Что начинается, дядя?
   - Ничего. Илюша, прошу тебя, возвращайся скорее и не бери в голову этот бред про двойника...
   - Я вернусь, - ответил я и отключил вызов.
   Что имел ввиду дядя? Он явно знает больше, чем говорит.
   Нельзя и дальше потакать своему страху и бежать от ответов - завтра я выясню все.
   Пусть этот двойник окажется моим Альтер-эго, да кем угодно! Хоть темной стороной - мистером Хайдом, хоть совестью "Уильяма Уилсона" Эдгара По. Эх, жаль, все они плохо кончили, но мне уже все равно...
  
   Утром следующего дня я, Илья Шалид, вышел из гостиницы. Мне хотелось лишь одного - чтобы этот кошмар, наконец, закончился. Все знают - ничто не страшит человека так, как неизвестность...
   Заняв позицию возле излюбленной березы, я стал ждать.
   Прошел час, другой... Люди входили и выходили из дома. Каждый куда-то спешил - вся Москва спешит и короткими днями, и длинными ночами. Мне стало очень не хватать здесь эстонской размеренности. Казалось, тут даже думают быстрее. Разглядывая хмурые лбы прохожих, я словно видел за ними суету мысли.
   Во двор вышла молодая женщина с девчушкой лет пяти. Я тотчас узнал лицо малышки - та же открытая улыбка...
   - Папа, папа! - закричала девочка.
   Я вздрогнул, а потом проследил за взглядом ребенка, устремленным к подъезду.
   И тут я увидел себя.
  

УТОПИЯ

  
   Двойник присел на корточки и открыл объятия для дочери. Он закружил малышку в воздухе и тут заметил меня. С его лица вмиг сошла улыбка. Близнец опустил девочку на землю и нервным жестом стал похлопывать по карманам пальто - я сам так делаю порой, забывая, что давно бросил курить. Однако, двойник все же достал пачку сигарет.
   - Пойду покурю, поиграй пока с мамой, - сказал он дочери.
   Я отделился от березы.
   Близнец щелкнул зажигалкой и пошел мне навстречу.
   - Кто ты? - спросил я, удивляясь, что мой голос может звучать так твердо.
   - Илья Шалид, - затянулся сигаретой двойник.
   - Второй Илья Шалид? - наглость близнеца поражала.
   - Почему же второй? Первый и единственный, - он выпустил дым.
   - А кто же тогда я? - внутри зарождалось что-то неприятное, жутковатое.
   - А тебя нет. Ты - моя детская фантазия и все, - еле разжимая губы, ответил двойник. - Зачем явился снова?
   - Просто хочу знать - кто ты? - я старался игнорировать безумные слова двойника.
   - Ох уж эта платоновская тяга к самопознанию! Но ты прав, приятель, нам нужно все расставить по местам, прежде чем расстаться окончательно. Психиатр предупреждал, что такое может случиться...
   - Психиатр? - этого только не хватало!
   - Послушай, дружище, - голос близнеца потеплел, словно он вспомнил что-то далекое и одновременно близкое, - так уж вышло, что я выдумал тебя еще ребенком: не хотел скучать в своем замкнутом мире книг и кино. Пришлось общаться с тем, кто знал и понимал меня лучше всех - с самим собой. Это было лишь детским развлечением, забавой, но в университете я понял, что ухожу от жизни в другую реальность. Тогда я начал лечиться...
   - Лечиться? - история начинала порядком раздражать.
   - Да, лечиться. Мне было непросто, но я отказался от вымышленного друга. Отказался от той части себя, что была тобой. Так и не окончив университет, я сбежал в Москву, занялся бизнесом, завел семью...
   - Не окончил университет? - я нащупал момент разлома, и, хотя поверить в россказни двойника было невозможно, во рту стало как-то кисло, и жуть начала расползаться внутри.
   - Извини, друг, я должен был попрощаться с тобой еще тогда, в Тарту, но так боялся, что сумасшествие затянет снова. Перестав быть блаженным, я стал трусом, прости...
   - Ты хочешь сказать, что меня нет? Что я лишь вымысел? - почему-то мне стало трудно шевелить языком.
   - Да, это так. Тебя нет.
   - Но как же вся моя жизнь? Я же проживал ее год за годом - она тоже не настоящая? - я старался сохранять невозмутимость. - Вот уж не поверю в этот бред!
   - Зря, ведь никто кроме меня тебя здесь даже не видит.
   - А вот этот фокус еще надо бы доказать, - я разглядел свою кривую ухмылку, отражавшуюся в широких зрачках моих же глаз.
   - Илья, докуривай уже, - донеслось с детской площадки во дворе.
   - Прощай. - Сказал двойник, развернулся на носках ботинок и, не оборачиваясь, пошел к семье.
   Я ринулся за ним: ну уж нет - так легко он от меня не отделается! Хотел заставить поверить в то, что я лишь миф, нереальность - экий франт. Вдвоем мы подошли к площадке.
   Молодая женщина строго посмотрела через меня на двойника и взяла его под руку.
   - Илюша, ты давно обещал мне бросить курить! - укоризненно сказала она, полностью игнорируя мое присутствие.
   - Но этого не может быть! - сначала шептал, а потом кричал я. - Это неправда!
   Ответом было лишь молчание - никто больше не видел меня. Незримый, я метался вокруг, взывая то к себе, то к Богу, то к Дьяволу. Все было безуспешно. Ничего не оставалось, как убираться отсюда прочь...
   - Папа, у тебя тень отвалилась, - воскликнула за моей спиной девчушка.
   А потом раздался смех, сначала женский, затем мужской, следом детский - звонкий и чистый, как ручеек.
  

* * *

  
   Место, которого нет, греки называют - утопией. Теперь я и был той самой утопией, тем местом во вселенной, которого не существовало вовсе. Я книжный червь, я весь сложен из чужих афоризмов, из затертых истин, во мне нет ничего личностного - у меня нет себя. Словно черный двойник Мюссе я возник из одиночества. Мне не быть совестью или темной стороной - что хоть как-то перекликалось с реальностью. Я лишь вымышленный друг, в которого верили так сильно, что он всерьез решил, будто существует.
   Буддисты воспринимают жизнь и даже собственное Я - иллюзорными. Так они избавляются от страха: нельзя же потерять то, чего не имеешь. Мне же, наоборот, было жутко осознавать себя чьей-то иллюзией.
   Дома расступались передо мной, люди смотрели насквозь. Пожалуй, лучше уж считать своим обиталищем зеркало или картину, чем понимать - ты ничто - ненужная фантазия, которую словно ластиком стерли из памяти.
   Мой мир рушился на глазах. Все за миг перевернулось с ног на голову, то, что я считал правдой - оказалось ложью...
   Но как же дядя? Я цеплялся сознанием за то родное, что еще оставалось у меня. Как я смог убедить его поверить в мою реальность? Он-то, скорее всего, считал, что его племянник поборол болезнь и остался в Тарту. Тут я вспомнил пироги Катрин Кионки, мое несуществующее сердце сжалось и я по-детски заплакал - слеза упала на асфальт и не оставила мокрого следа...
  
   Я стал невидимкой и, смотря на свои руки, чувствовал, как они становятся прозрачными.
   - Мужчина, цветов не желаете?
   Я изумленно уставился на девушку-цветочницу, чье лицо казалось смутно знакомым.
   - Вы меня видите?
   - Конечно, - засмеялась она.
   Разрумянившиеся на морозе щеки, улыбка, лукавый взгляд - это была та самая девушка, что принесла мне злосчастное письмо!
   - Кто Вы? - спросил я.
   - Вита. - Ответила цветочница.
  

ВИТА

  
   - Откуда ты взялась? - спросил я девушку.
   - Я появляюсь вслед за верой, - с задорной наивностью ответила цветочница.
   - Ты сказка?
   - Нет, говорю же - я Вита, - обиженно нахмурилась девушка.
   - Зачем ты принесла мне это письмо?
   - Письмо было написано и отправлено, - пожала плечами Вита, - я могла только передать его тебе.
   - Ты такая же ненастоящая, как и я!
   Мне вдруг захотелось одного - бежать без оглядки, пока вся боль не останется позади.
   - Но мы есть, пока нужны друг другу, - крикнула мне вслед девушка, а я уже несся, не разбирая дороги, подальше от этого сумасшедшего мира...
  
   Я бежал просто для того, чтобы не останавливаться. Но, конечно, не так долго, как Форест. И за мной не выстроилась колонна почитателей. Никто не замечал вымышленного спринтера.
   Я опомнился, когда выскочил на Ленинские горы. Или это были уже (и снова) Воробьевы горы, кто знает?
   Река искрилась под высоким берегом. Ранним московским вечером на небо взобралась луна и любовалась собою в водном зеркале.
   Пусть этот мир был сумасшедшим, но одновременно он был и сумасшедше красив!
   Я невольно прошептал:
   - Луна не знает, что она луна,
   И светится, не ведая об этом...
   Старина Борхес был умен, он понимал о луне больше, чем она сама понимала о себе.
   Что-то новое, как будто бы мое собственное, шевельнулось внутри.
   Ветер принес запах прелых листьев и одновременно какой-то свежести, будто зачерпнул ее на маленьком хуторе под Тарту. Ветер везде один и каждый раз несет что-то новое. Вовсе не зная о том, ветер ли он, и есть ли другие ветра? Он просто гуляет над землей - и в том его суть. Декарт говорил - я мыслю, стало быть, существую. Может, суть есть и у меня? И пусть я сложен из старых истин. Смешно думать, будто можно мыслить ново в столь древнем мире. Пусть во мне нет ничего своего, но я всегда могу выбрать из чужого. Как же говорил Байрон про двойников? "Какой из близнецов в данное время действителен, а какой нет - представляю на ваше решение". Так что же мешает думать, будто действителен именно я? Мне вспомнился "настоящий" Илья Шалид, и его непререкаемая вера в то, что он и есть истинный из двойников. Близнец отказался от меня, лишив единственного что было - веры в то, что я существую...
   И я вспомнил Виту.
   Что станет с ней без моей веры? Искорки лукавых глаз померкнут? Мой нежданный почтальон, моя нежная цветочница растворится в ночном городе и никогда больше не засмеется так наивно и в то же время так мудро...
   Что же я наделал, думая только о себе, которого нет, вместо того, чтобы думать о том, кто у меня есть?
   - Луна! Ветер! Где мне искать теперь свою Виту? - возглас лег над водой, не потревожив стариков и студентов, любующихся московским вечером.
   Молчали и луна, и ветер. Молчала река и Воробьевы горы. Гордо молчал Ломоносовский университет, устремив свой остроконечный взор ввысь.
   Ответ надо было искать мне самому среди неспящих улиц, бульваров и дворов. Конечно, я не помнил, какими дорогами примчался сюда и где оставил трогательную цветочницу. Снова и снова всматривался я в лица суетливых прохожих, с надеждой заглядывал в каждый цветочный ларек. И вот, когда мне уже стало казаться, что поиски тщетны, что город давно проглотил одинокую девушку, я увидел Виту.
  
   Она стояла еле видимая, в окружении прозрачных цветов. Теряющая мою веру и свое жизнелюбие, бледнея от холода. Я побежал к ней, желая согреть, и не совсем понимая, как это возможно сделать. Вита увидела меня, и робкая улыбка дрогнула на ее губах.
   - Как мне помочь тебе? - спросил я.
   - Поверить, - ответила она.
   - Но я не знаю, во что верить? Где правда, а где ложь?
   - Все может обманывать, правда лишь в одном...
   - В чем? - спросил я, предчувствуя ответ.
   - В тебе.
   Наверное, Вита опять не сказала ничего нового, для кого-то, но не для меня. Мне все сейчас было ново... Даже прежний румянец, что возвращался на щеки цветочницы, был нов.
  
   - Девушка, почем цветочки? - мужчина заинтересованно разглядывал лоток Виты.
   - Розовые розы отдаю за веру в лучшее, а розовые гвоздики - за память обо мне!
   Я посмотрел на лоток - все ее цветы, и правда, стали розовыми. Вита весело смеялась над озадаченным покупателем. А тот растерялся, не зная, чем расплачиваться, но покорился обаянию девушки и тоже заулыбался.
   Тогда я понял - мне пора идти дальше. И с каждым шагом придется узнавать себя в этом мире. Узнавать свою правду каждого нового дня, фильма, книги, картины, музыки...
   - Смотреть надо, куда идете! - огрызнулся прохожий, на которого я в задумчивости налетел.
   - Простите! - ответил я.
   Первое маленькое счастье затмило большую боль - если я могу задеть человека, то в моих силах менять мир.
  
   В Германии двойника называют "Doppelganger", что означает - "двойной идущий". Я шел по улице и вместе со мной, укрывая все вокруг белым кружевом, шел первый снег...
  
   Кишларь С. Буковки 26k Оценка:8.66*6 "Рассказ" Проза
  
   Блик солнечного сканера скользит по автомобилям: капот, дверки, багажник... белый, чёрный, серебристый. Красная точка у перекрёстка. Пауза.
   Считаю циклы светофора как баранов перед сном, - не успокаивает. Может анонимный "доброжелатель" ошибся? Может, просто пошутил?
   Припаркованная на тротуаре неброская "Хонда Сивик", превратилась в наблюдательный пункт. Кофе эспрессо, мятые пластиковые стаканы, бесконечная эстафета сигарет. Жестяная шильда на фасаде: "Набережная, 17"
   Алиса появляется через час, когда от кофе и никотина мутит. Она тонка там, где у неё шестьдесят и захватывающе изгибиста в тех местах, где по всеобщему заблуждению должно быть девяносто. Счастливая улыбка, игривая покачивающаяся походка. Из многочисленных застолий с родственниками знаю родословную жены назубок: русские, татары, украинцы. Латиноамериканцами не пахнет, тем не менее, все упорно называют её женщиной типа "латинос".
   Её спутник моложе и смазливее меня. Ухоженный слащавый блондинчик, - тот самый тип мужчин, который всегда вызывал у Алисы пренебрежительное фырканье губами: "Самовлюблённый самец". Выходит, - врала.
   Ах, Лиска-Алиска!..
   Ласковое прозвище, вдруг, приобретает новый смысл: милая лиска превращается в хитрую расчётливую лису. Дрожащим пальцем тычу в кнопки телефона. Лиса останавливается у подъезда, высвобождает изящную руку из-под локтя своего спутника, выуживает из сумочки телефон.
   - Ты где? - сползаю по сидению, прячась за рулевое колесо, хотя вычислить меня сложно: старенькая "сивка" взята у коллеги по работе, в лобовом стекле - глянец отражённых листьев.
   - На работе, - Алиса прикладывает палец к губам, давая понять блондинчику, что на связи муж.
   - Вынесла стол на улицу? - мой голос дрожит, и вместо иронии я с ужасом чувствую в нём жалкие нотки.
   Алиса досадливо оборачивается к перекрёстку, на котором, боясь потери старта, нетерпеливо порыкивают автомобили. Зелёная кнопка светофора запускает бегунок сканера. Капот, дверки, багажник... Синий, красный, серебристый... Неведомая статистика.
   - Вышла за сигаретами, - уверено врёт Лиса. - А что с твоим голосом?
   - Перенервничал. Только что от шефа вышел.
   - Орал? - вспоминает она глуповатый анекдот, думая приободрить меня.
   - Анал! - кричу в ответ.
   Телефонная трубка летит на пассажирскую сидушку, нервы распирают виски, машина становится тесной... Догнать! Звериным прыжком кинуться блондинчику на спину, припечатать его нежным фэйсом к заплёванному асфальту... А дальше? Сорвать одну встречу и смириться с теми, которые уже состоялись?.. Сколько это длится? Год, два, больше?
   Тормози... Пальцами цепляю тесно забившуюся сигарету, нервно стряхиваю с неё пачку... Для начала пройди "вечерние университеты", выучи уроки, которые преподнесёт тебе черно-бурая изменница, когда за ужином начнёт врать и изворачиваться, не подозревая о том, что ты знаешь всё. Притормози...
   Алиса недоумённо пожимает плечами, "сладенький" под руку уводит её в подъезд. Сигарета крошится в руках, табак сыплется на колени. Вколачиваю рычаг в передачу, "сивка" взбрыкивает, перелетая через бордюр. Медлительные светофоры тянут из-под кожи жилы нервов, оплётка руля скрипит и проворачивается под намертво сцепленными руками, ладонь нетерпеливо врастает в кнопку звукового сигнала. Не вой клаксона, а мои нервы пронизывают плетущиеся впереди автомобили. Пошевеливайтесь, мать вашу!
   Едва пробиваюсь на загородную трассу, злоба кидается в педаль акселератора: тяги, заслонки, воздушная смесь, воспламенение. Нервы распирают тесное пространство цилиндров, яростно мотают на переднюю ось пунктиры дорожной размётки. Бешенство поршней, дрожь клапанов: два сердца, - моё и автомобиля, - бьются в унисон.
   Короткий рвущийся визг клаксонов, вой встречных автомобилей, шорох шин...
   Нервы сгорают вместе с последней каплей бензина, обочина встречает хрустом гравия, голова устало падает на руль. ...
   Пытаюсь вспомнить, когда начались проблемы. Ведь, не вчера же?.. Умные мысли приходят с опозданием. Примерно на два года. Именно столько времени серость и предсказуемость точат нашу с Алисой жизнь, истирая буковки скучного повествования. Изо дня в день, в заученном порядке.
   Буква первая: спросонья ощупью ищу мерзкое создание, питающееся моими нервами двенадцать часов в сутки. Ему весело: подмигивает, бодренько наяривая сигнал подъёма. Сонно шарю пальцем по кнопкам, - закройся! Алиса уже у зеркала, - что-то мурлычет, пританцовывая и поправляя волосы. Жаворонок, блин...
   Буква вторая: Алиса у плиты. Халат чуть распахнут, но без прежнего призыва, - так... утренняя небрежность. Стук тарелок. "Овсянка, сэр!" Долька лимона в чайном водовороте.
   Всё зазубрено как алфавит.
   Бензиновая гарь перегруженных проспектов, не забыть сменить резину, рассчитаться по кредиту, не опоздать на работу.
   В недрах огромного офиса периодически рождается суета. Сбивчивый говор угрём скользит между столами: "Шеф не в настроении". Испуганный стук каблучков: "Через десять минут - на стол...", и пальцем, многозначительно - в потолок. Бег по клавишам, зависание, вечность перезагрузки. Нервы бьются в висках, внутренний голос торопится взахлёб, - матом! - но в мутном экране погасшего монитора - терпеливая улыбка: "Ещё пять минут".
   Вечером офис похож на аквариум: окна от пола до потолка, стеклянные внутренние перегородки, уютная неоновая подсветка. Длинноногая стайка в строгих офисных юбках скользит между пальмами, - мимо подводной пещеры начальника в курилку. Золотые рыбки - мимо пираньи.
   Последняя сигарета вмята в пепельницу, Alt + F4, рокот роликовых кресел. Иногда приходится задержаться после работы, разгребая гору бумаг. Чашка кофе, гудение пылесоса, тётя Маня - аквариумная улитка.
   Алиса уже дома. Тот же халатик, ужин, телевизор вполглаза: полковник Рогозина, лейтенант Белая; падение индексов, саммит в Европе. Не складываются буковки в слова, слова не складываются в предложения, - стоят в привычном строю. Шаг вправо, шаг влево, - попытка бегства от устоявшегося образа жизни.
   Последняя буква, шорох простыней, монотонные прыжки секундной стрелки. Долгий зевок провожает день, пальцы осторожно крадутся под одеяло. "Извини, устал".
   Температура привычки, нулевая отметка, анестезия чувств.
   В тянучке сонных мыслей что-то банальное: "Перевёрнута страница жизни". Смысл затёрт от частого прикосновения, как грудь бронзовой Джульетты в Вероне, как наскальный рисунок, слизанный тысячелетиями. Зачищен напильником по металлу как номер краденного пистолета... Мысли вязнут, рвётся ниточка... Скала, напильник, Джульетта... Причём здесь Джульетта? А пистолет?.. Надо напрячься, вспомнить... Какой-то напильник... Какой?..
   Строгие ряды алфавита рассыпаются, расписанный по буквам день превращается в абракадабру. Ночь переворачивает страницу. Серая бумага, жидкая типографская краска, жирные пятна и крошки меж страниц...
   Наконец, поднимаю голову от руля. Полсотни километров от города, столько же лет со вчерашнего дня. Остывший движок, пепел нервов, надо подтолкнуть машину до заправки...
   Домой добираюсь к вечеру. Ранние сумерки гасят косые полосы заката на потёртых обоях. Не зажигая света, пытаюсь прикончить пачку сигарет. Окуркам тесно. Вместо привычных серых страничек буковки пишут живую историю, и я не рад тому, что они обрели способность выпрыгивать из строгих рядов и складываться в слова и предложения.
   Алисы всё ещё нет, телефон вне доступа. Настрой на бесплатный домашний театр и на изощрённое разоблачение изменницы рушится под напором злобы и нетерпения. Нервы мечутся в клетке: лапами - на прутья, в полный звериный рост... Дрянь! Сука!
   Рамку - на пол, фотографию - надвое. Хищный бросок двери. Клык английского замка впивается в дверной косяк, челюсть щёлкает, смыкается намертво. Дребезг стёкол, бетонные пролёты - в два прыжка, писк сигнализации, ключ в зажигание... Рука замирает над рычагом коробки передач. Струны виснут как на гитаре хозяин которой уезжает в длительную командировку... А собственно куда?
   Табачный дым, рвань мыслей. Мир сузился до сигаретной пачки, которая давно и бессмысленно вращается в пальцах.
   Гудрон, никотин... Сделано по лицензии... Минздрав предупреждает...
   Знакомый стук каблучков частыми ударами заколачивает сердце под горло. От чёрного пятна ночи отрывается гибкая фигура, идёт на свет окон. Распахиваю навстречу автомобильную дверку.
   - А ты чего в машине? - в голосе Алисы недоумение.
   Нитка наушника, шорох музыки в волосах, жвачка, влажный блеск губ. Полоска стрингов выбилась из приспущенных джинсов, впилась в бедро. Перегар спиртного густо замешен на запахе ментола.
   - Выплюнь, - негромко требую я.
   - Да-а? - норовисто взбрыкивает чёрными бровями Алиса, с удвоенной энергией продолжая терзать жвачку. - А иначе что?
   В моём голосе прорывается злоба:
   - Вытащи наушник, когда со мной разговариваешь!
   - Ага! Щас!
   Рваные предложения. Буквы - трассирующими очередями. Огневой рубеж, короткими... Пощёчина прилипает к упругой коже Алисы с таким смачным звуком, что кажется, жильцы - с первого по двадцатый - выскочат на балконы.
   Бешеная дробь каблучков, удар ладони по обгорелой кнопке лифта. Я по лестнице взбегаю на пятнадцатый этаж почти одновременно с лифтом. У Алисы заминка с ключом.
   - Пить меньше надо, - пытаюсь отобрать ключ.
   Она зло отталкивает меня плечом, безуспешно пытается попасть в замочную скважину.
   Возня у двери, ругань горячим шёпотом. Соседи, натянутые улыбки, показушный поцелуй. "Что-то с замком".
   Едва дверь отгораживает от соседей, - снова возня.
   - Пропусти женщину вперёд.
   - Ты сейчас больше похожа на девку с Тверской, или где они там сейчас собираются?
   Пощёчина возвращается ко мне, - хлопок флага на ветру, тёрпкость красного вина. Алиса победно уходит, раздеваясь на ходу.
   Злой охотничьей собакой иду по следу: разбросанные туфли, лифчик на торшере, джинсы на пороге темной спальни.
   - Где была? - пытаюсь быть сдержанным, но угроза рвётся сквозь зубы.
   Лиса бесстрашно принимает вызов, зло раздувает ноздри:
   - С каких пор ты заинтересовался моей жизнью?
   Затенённое тело, на котором белеет только треугольник стрингов, заставляет моё сердце сменить ритм. Не глазами, - памятью вижу каждую родинку на её теле, даже в самых недоступных и интимных местах. Сердце пытается вырваться через вспухшую вену на шее, через виски... Что он делал с ней? А она?..
   Мечусь между противоречивыми желаниями, а распалившаяся Лиса тем временем яростно переходит в наступление:
   - Что? Бедняжку ужином не накормили? Оттого такой нервный? - она настолько развоевалась, что пытается толкнуть меня, - За пощёчину ответишь.
   - Щас! - перехватываю её руки. - Сначала ответишь ты.
   Лиса извивается, пытаясь освободиться, её горячее наэлектризованное тело жжёт мне руки. Борьба продолжается, но это всего лишь повод, чтобы ощутить ладонями гибкое тело Алисы. Микст ненависти и страсти переливается в кончики пальцев, жар упругого тела манит, сминая гордость. Последняя трезвая мысль едва шевелится, как кончики пальцев канувшего в болоте бедняги... Надо бы поступить по-мужски: собрать вещи и гордо уйти, но горячее тело изменницы неожиданно поддаётся моим рукам. Мысль вязнет окончательно. Всё! Только инстинкты.
   Поцелуй - укус, порванные стринги. Ненависть окончательно мутирует в грубую страсть. Вколачиваю злобу в своего врага жёстко, безжалостно.
   Как он в постели?.. Хорош?.. Обкончалась, сучка?..
   Электрический разряд выгибает тело, секундный паралич. Нервы сдуваются как воздушный шарик, чёрная дыра поглощает галактику...
   Алиса целует моё влажное плечо, трётся щекой.
   - Так хорошо не было даже в первый год нашего знакомства.
   Не знаю, что ответить. В первый год была нежность. Выходит, злоба лучше?.. Украдкой гляжу на жену, будто вижу её впервые. Счастливая улыбка блуждает на её губах, или мне мерещится в темноте?
   Ненасытная стерва. Сколько ей мужиков надо?
   Ищу сигареты. Злоба просыпается, ловит волну: "Набережная, 17", слащавый блондинчик, сияющая от счастья Алиса. Отбрыкиваюсь от покрывала как необъезженный мустанг, пытаюсь вскочить, - Алиса удерживает меня за руку. Молчит. Томно смотрит, медленно ложится, уходит в темноту, только глаза манят отблеском звёздного окна.
   Несколько секунд внутренней борьбы, и поддаюсь притяжению руки.
   Слюнтяй!
   Вторая попытка выяснить отношения терпит крах. Охи матраца, конец строки...
   Спустя пятнадцать минут Лиса разнежено мурлычет:
   - Светка приехала.
   Света - младшая сестра Алисы. Во время приездов из провинции всегда останавливается у нас.
   - Не понял, - лениво говорю. - Куда ты её дела?
   - Ты же знаешь, она замуж собирается, вот у жениха своего и остановилась. Я сегодня с ней виделась, а завтра вечером они в гости к нам придут.
   Поворачиваюсь к Алисе спиной... Опять разборки откладываются. Не портить же Светке завтрашний ужин... Так думает моё вчерашнее "я", но рогоносец, успевший за сегодняшний день крепко обосноваться во мне, ехидно ухмыляется, кончиками пальцев многозначительно ощупывая темечко... Ага... Вот она самая короткая дорога, чтобы стать презренным слюнтяем, прощающим жене любые закидоны. Кто хочет - ищет возможности, кто не хочет - причины.
   - Слышишь? - носом трётся о мою спину Лиса.
   Я делаю вид, что уснул. Стараюсь не дышать... Пусть "кроссовки жмут и нам не по пути" останется на утро. Уйду по-мужски, взяв только самое необходимое. Куда я сунул свою спортивную сумку?..
   Но едва заглядывает в спальню рассветный луч, горячее тело "бывшей", снова манит меня. Говорят, измена убивает любовь. Наверное, это так, но сначала она обостряет её. Проверено на себе.
   Я поддаюсь рукам Лисы и снова вязну в собственных страстях и противоречиях...
   Гордость куда засунул, урод?
   А, ладно... напоследок.
   - На работу не опоздаем? - хитро улыбается Алиса.
   Я уже завёлся, мне всё равно. Боссы, шефы, замы-помпы со своими премиями и дополнительной зарплатой в конвертах, а не пошли бы вы все ёжиков пасти.
   Шепчу с придыханьем:
   - Ну, разве, что самую малость... Плевать...
   Взъерошенный, успеваю на работу в последнюю минуту.
   Встреча в лифте, некстати, тет-а-тет.
   - Не ночевал дома? - длинноногая блондинка в деловом костюме поправляет мне сбитый на бок галстук. - Торопился?
   - Дома, где же мне ещё ночевать, - оправдываюсь я.
   - С чего бы такая страсть? - она ноготком пытается счистить свежее пятнышко помады на воротнике моей рубашки. - Неужели у старой любви второе дыхание открылось?
   Смотрит со злой иронией. Лера из соседнего отдела, пропущенная буковка алфавита; любовница, превратившаяся во вторую жену. Те же вопросы, те же претензии: "Ты меня любишь?.. О чём думаешь?.. Кто она?.." Одна мама их всех родила?
   Спасение входит в лифт в виде пожилого сотрудника компании. Под пыткой недосказанности Лера зло раздувает ноздри. Взглядом избоку изучаю её... А не ты ли, "родная", организовала вчера звонок "доброжелателя"? Место расчищаешь? Нет уж, извини, одну клетку на другую менять не буду.
   Перед тем как выйти, Лера неприметно, но очень зло щипает меня за ягодицу. Выгибаюсь от неожиданности, ловлю в зеркале недоумённый взгляд сотрудника, натянуто улыбаюсь:
   - Как хоккей? Порадовала вчера наша сборная?..
   Целый день удивляю коллег по работе, отзываясь на оклики только со второго раза.
   - Может вам в отпуск пора? - в голосе ехидные нотки. Начальник отдела, одинокая, далеко за тридцать. Злые складки в углах рта.
   Пытаюсь взять себя в руки, - тщетно. Кофе не помогает. Самое большое желание, - запустить неугомонный телефон в стену. Часовые стрелки издеваются, астрономия врёт, - самый длинный день не двадцать второго июня. Кончится он когда-нибудь?..
   Ранние весенние сумерки. Под куполами неонового света автомобиль плетётся в вязком вечернем потоке. Неба почти не видно, слепые звёзды повержены неоном, овации трибун: гудение клаксонов, рычание двигателей, хлопанье дверей. Вскрытая вена проспекта гонит красные и белые кровяные тельца в разных направлениях, не смешивая. У города своя физиология.
   Алиса радостно бросается на звук дверного звонка, повисает на моей шее.
   - Я тебя люблю, - шепчет мне на ухо.
   С чего бы это? Лиса заметает следы? Я ошарашен, стою, растопырив пальцы, боясь прикоснуться к жене. И, вдруг, расцепляю её руки: с моей шеи - долой. Гордость проснулась, шутки кончены.
   - Извини, - решительно прохожу в комнату. Снимаю с антресолей спортивную сумку, обмахиваю её ладонью. Сумка неохотно расстаётся с пылью, не хочет, чтобы я уходил...
   - Зачем тебе сумка? Ты не забыл, что мы Свету ждём?
   В просвет приоткрытой двери виден накрытый в гостиной стол.
   - Без меня. Ухожу.
   - Куда?
   Мне не даёт ответить кукование дверного звонка. Щелчок замка, Света мимоходом целует Алису, по-родственному обнимает меня, а я стою как истукан, не в силах отвести глаз от дверного проёма. Светка ловит мой взгляд.
   - Знакомьтесь - Гена, - представляет она застрявшего в дверях спутника.
   У меня сжимаются кулаки, - с балкона пятнадцатого этажа тебе не покажется высоко, приятель? Ноздри дрожат, вздох безнадёжно застрял где-то в глубине. В дверях моей квартиры - блондинчик.
   С трудом расцепляю кулак, ответно протягиваю "сладенькому" руку. Светка что-то говорит, но я полный тормоз. Только некоторое время спустя, доходят отдельные фразы:
   - Извини, что сразу не зашла. Я у Гены остановилась, это в другом конце города, на Набережной.
   - Хороший район, - отвечаю. - А дом какой?
   - По-моему, семнадцать, а ты чего с сумкой?
   - Сумка?.. А! Извини, сейчас.
   Бочком протискиваюсь в ванную. Торопливо, - будто боюсь, что не хватит воды, - обливаю лицо. Ещё, ещё... Брызги на кафеле, прикосновение полотенца, зеркало.
   Привет, дебилоид!..
   Отдышавшись, иду в гостиную. Народ уже за столом:
   - Сколько ждать можно?
   - Алиса, на секунду, - выманиваю жену из-за стола, за руку тяну её на кухню. - Извините, ребята.
   Спиной закрываю дверь, притягиваю Алиску к себе.
   - Ты чего? - удивляется она.
   - Ничего... - хватаю её ладонями за щёки.
   - Э-э-э... - Алиса смешливо уклоняется от жадных поцелуев, пытается успокоить меня. - Тихо-тихо... Ты чего разошёлся?
   Пальчиками легко скользит по моим брюкам чуть ниже ремня.
   - О-о-о... Тебе валерианочки налить?
   Алиса на секунду поддаётся моим рукам, страстно отвечает на поцелуй, но тут же упирается руками в мою грудь, шепчет, пытаясь освободиться:
   - Потерпи до вечера.
   Отходит к кухонной плите, выманивая меня от двери, проскальзывает под рукой, убегает из кухни. Всё ещё пытаясь сладить с учащённым дыханием, вхожу вслед за Алисой в гостиную. Уныло смотрю на накрытый стол, - да тут не на один час еды и питья. Никогда ещё не мечтал о том, чтобы застолье поскорее закончилось.
   Весь вечер обмениваемся с Алисой многозначительными взглядами, это похоже на игру молодых влюблённых. Света и Гена прячут ухмылки, поглядывая на нас. Самый длинный день в году не торопиться уходить.
   Наконец, мы наедине, но Лиска уворачивается от моих рук, дразнит:
   - Не торопись, мне надо убрать.
   - Потом, - шепчу я.
   Алиса ускользает из объятий, со смехом собирает со стола посуду. Она играет мной, распаляет и бросает. Разгорячённый, тащу на кухню стопку грязной посуды, закатываю рукава. Быстрее справиться с делами. Ничто не должно стоять между мной и Алисой.
   Кухонный кран, стойка кобры, шипение воды. Года два не помогал жене мыть посуду. Сволочь.
   Лиска трётся о моё плечо щекой, что-то мурлычет, мимоходом целует меня и снова исчезает. Такого тугого завода я ещё не помню... Ой, берегись, лиса...
   Полночи ахнули в небытие как мгновение, а мы всё никак не можем угомониться. Кончиками пальцев глажу Алису от лодыжек до кончиков волос, не могу налюбоваться.
   - Что? Ревизия? - усмехается она. - Не беспокойся, всё на месте, хотя тебя давно здесь не было.
   Не было, потому что наступила привычка. Хотя, разве можно привыкнуть к такой красоте?.. Ну, если каждый день одно и то же, тогда можно... "Опять эта икра, хлеба бы купила!"
   Привычка самый совершенный киллер, подкрадывается бесшумно, стреляет без промаха, и - контрольный в голову, или куда там полагается чувствам? Страсть, трепет пальцев, электрический ток между телами - всё наповал! Вот и бежишь за "хлебной корочкой".
   - Я в ванную, - перелезает через меня Алиса и спрыгивает с кровати.
   - Я с тобой.
   - Спинку потереть?
   - Ага. И всё остальное.
   - Догоняй.
   Она призывно виляет в дверях голой попой, но я не тороплюсь. Когда из ванной доносится шипение воды, подношу к уху мобильник.
   - Да... - едва дышит в трубку сонная Лера.
   - Слушай, я тут подумал... Помнишь, ты говорила, что тебе надоело всё это?
   - Ты знаешь, который час? - бормочет голосок в трубке.
   - Знаю. Мне тоже надоело. Давай заканчивать с этим.
   Секунда на раздумье и голос на том конце удивительно быстро просыпается, переходя в противоположную часть звукового диапазона.
   - Козёл!
   Кто бы сомневался, козёл и есть. Дальнейший поток слов выслушивать глупо: жму красную кнопку, кидаю трубку на подушку.
   Усталость наливает тело тяжестью, но едва слышное шипение воды выманивает меня из спальни. В прихожей ударяюсь о край подзеркальника. Сумочка Алисы падает на пол. Собираю рассыпавшиеся дамские мелочи и, вдруг, замираю, разглядывая в ладони крохотный прямоугольник - телефонную сим-карту. Доли секунды достаточно, чтобы изгнанный рогоносец уже по-хозяйски сидел во мне...
   Что за игры с двумя "симками"? Не нравится мне это.
   Алиса выглядывает в приоткрытую дверь ванной. Капли стекают с её смуглого тела, образуя на полу лужицу.
   - Что за грохот? Решил соседей... - Лиска замолкает на полуслове, увидев в моих руках сим-карту. Меняется в лице, закрывает дверь и спустя секунду выходит, кутаясь в полотенце.
   - Только не заводись, - просит она меня, и ловко разбирает свой телефон, меняет "симку", клюёт узким ноготком в кнопки. - Можешь проверить, с этого номера сделан только один звонок, - тебе.
   Мой телефон просыпается в спальне. Я плохо соображаю. На дисплее номерок, с которого звонил "доброжелатель".
   - Зачем? - ошалело смотрю на Алису.
   - А как я могла иначе разорвать этот замкнутый круг, - Алиска отключает свой телефон, небрежно бросает его на постель. - И эту серую жизнь и эту твою длинноногую...
   - Всё молчи!.. - я заслоняюсь от неё ладонью, швыряю замолкшую трубку. - Надоели твои фантазии.
   Два телефона лежат рядом в постели как влюблённая парочка. Сердито ухожу к раскрытому окну. В конце концов, кто знает, куда закатилась бы наша совместная жизнь, если бы не этот театр, но мужской эгоизм ещё никто не отменял, и меня душит обида, которая сильнее меня... Развела меня как лоха. Как шахматную фигурку переставила с одного конца доски в другой. Знала, что слежу за ней. Понимала все мои слабости, когда я вместо разборок падал к ней в постель. Знала, знала, знала!..
   Алиса трётся носом о мою спину.
   - Извини, я хотела как лучше...
   Обида отпускает, - в конце концов, у жены в тысячу раз больше поводов обижаться на меня. Приподнимаю руку, пуская Лиску под мышку. Обнявшись, стоим в волнах обеспокоенной сквозняком занавески. Ночи давно пора перевернуть страницу, но я не тороплю её, пытаясь уловить изменчивый ускользающий смысл жизни. Вроде, только что крутился рядом, но просочился сквозь сжатый кулак.
   Город повержен, распят далеко внизу на косом перекрестии железных дорог. Гвозди кирпичных труб, красные капли сигнальных огней. Верёвки улиц, сети кварталов, цепи фонарей.
   Полное торжество звёзд, но оваций не слышно: только смутное ощущение уходящего сквозь пальцы песка, крылья занавеси за спиной и зов далёкой галактики.
   Эх, научиться бы читать между строк.
  
  
  
  
  
   Лойт Дерево Сейранты 26k Оценка:7.36*10 "Рассказ" Фэнтези, Сказки
   Дерево было огромным, как гора, и, наверное, таким же старым.
   Какой оно породы, Лантис так и не смог определить. В его книгах описывались только ядовитые и лекарственные растения, а это дерево, по-видимому, не имело никаких интересных свойств - не считая, конечно, размеров. Мощный ствол со множеством развилок уходил в такую головокружительную высоту, что верхних веток нельзя было различить. Зато нижние склонялись почти до земли, позволяя легко дотянуться до темных острых листьев. Оборвав один из них, Лантис растер его в пальцах и понюхал, но никакого запаха не ощутил. На всякий случай он все-таки решил отломить веточку, чтобы еще раз сравнить с рисунками в учебниках. Она легко хрустнула в руках, и на изломе показалась капля золотистого сока.
   Тотчас же листья на дереве затрепетали, хотя вокруг было тихо - впрочем, ничего странного, где-то наверху вполне мог пронестись ветерок. Но в шуршании кроны Лантису вдруг послышалось нечто живое и осмысленное, словно чей-то недовольный шепот. Казалось, еще немного, и можно будет различить слова... Конечно, юноша не верил во все те глупости, что рассказывали о дереве местные жители, но все же ему стало слегка неуютно. Он подобрал с земли сумку с травами, собранными за утро, и торопливо зашагал в сторону деревни.
  
   ***
   С тех пор, как Лантис пришел в эти края, он не раз давал себе обещание завтра же отправиться дальше в путь - но все время находил причины остаться еще на денек. Он путешествовал уже два года, с тех пор, как бросил изучать медицину и ушел из академии с дипломом низшей, четвертой степени. В городе с подобным документом взяли бы разве что в аптеку - растирать порошки и готовить микстуры. Но в сельской глуши даже такой диплом считался знаком большой учености. Чтобы случайно не развеять это заблуждение, Лантис обычно не задерживался на одном месте надолго. Но здесь впервые начал подумывать - а надо ли вообще уходить? Деревня богатая, спокойная, и к нему здесь относятся с уважением. Может, и в самом деле остаться? Денег накопить, построить дом, жениться...
   И все-таки юноша давно бы ушел отсюда, если бы его не манила тайна. С этой деревней было явно что-то не так. Уж слишком она казалась мирной и благополучной, слишком добропорядочными выглядели ее жители. Еще ни разу Лантису не довелось увидеть ссору или драку между ними, услышать грубый разговор или жалобу на несчастливую судьбу.
   Когда лекарь вслух удивлялся местным порядкам, крестьяне с гордостью отвечали, что соблюдают традиции, которые основала некая мудрая наставница, знахарка по имени Сейранта. Насколько Лантис понял, эта женщина действительно прежде жила здесь - но так давно, что никто уже толком не помнил, где правда, а где вымысел. Поэтому рассказы о Сейранте больше напоминали сказки о доброй волшебнице. К примеру, жители деревни почему-то считали, что после смерти женщины ее дух остался жить в огромном дереве. Они даже уверяли, что в случае крайней нужды можно поговорить с ним, получить совет или даже помощь. Вот только не хотели рассказывать, как именно это происходит.
   - Когда понадобится, сам поймешь, - с улыбкой отвечали они.
   Само собой, Лантис не верил в легенды о Сейранте - но все же задумывался о том, не связана ли странная всеобщая доброта с необычным деревом. Возможно, его листья или кора выделяли особые вещества, гасящие в людях темные чувства и мрачные мысли... Правда, в себе Лантис не ощущал никаких изменений - ну так у него и не было причин огорчаться или злиться. Его снадобья неплохо покупали, а в доме одного из крестьян удалось очень дешево снять комнату. В общем, лекарю здесь жилось не хуже, чем коту в колбасной лавке. И все-таки тайна, связанная с деревом, не давала юноше покоя.
  
   ***
   Вернувшись, Лантис присел на ступени крыльца, открыл сумку и стал перебирать утренние находки - целебные растения, грибы и несколько деревяшек причудливой формы. Их лекарь подобрал просто для развлечения. Развесив травы сушиться, он достал из-за пояса маленький нож, который всегда носил с собой, и принялся обстругивать сучок, похожий чем-то на бегущего олененка.
   Скрипнула калитка, и во двор вошла дочь хозяев, Анетта, с тазом белья - должно быть, ходила к ручью полоскать его. Развесив полотенца и рубашки, она приблизилась к Лантису и поздоровалась. Лекарь увидел, что Анетта не сводит глаз с почти готовой деревянной фигурки, и тут же подарил ее девушке. Она так трогательно обрадовалась, что Лантис невольно улыбнулся. Сам он обычно выбрасывал свои поделки, как только понимал, что от этого куска дерева больше нечего отрезать.
   Анетта еще раз поблагодарила за подарок и повернулась, чтобы уйти, но внезапно остановилась и спросила:
   - Ты хотел узнать, как мы общаемся с духом Сейранты? Если не боишься, приходи сегодня к дереву, когда стемнеет. Оно как раз цветет, так что самое время...
   - Цветет?! - удивился Лантис. - Сейчас? Лето же кончается!
   Он чуть не ляпнул вдобавок, что с утра туда ходил и не видел ни цветов, ни даже бутонов - но вовремя опомнился. Подумать только, девушка приглашает его на свидание, а он говорит о каких-то деревьях!
   Анетта пожала плечами:
   - Когда Сейранта пожелает, тогда и цветет... Ну так что, придешь?
   Лекарь пообещал непременно быть вечером у дерева, и девушка скрылась в доме.
  
   Когда Лантис пришел к назначенному месту, Анетта уже была там. Ее платье призрачно белело на фоне темного ствола. С удивлением лекарь увидел, что ветки дерева и в самом деле покрыты мелкими золотистыми цветочками. Лантис мимоходом чуть не сорвал один из них, но девушка его остановила.
   - Ты что?! - испуганно зашептала она, схватив его за руку. - Нельзя, это же дерево Сейранты! Иди сюда, я тебе кое-что покажу. Стань вот здесь и смотри наверх...
   Лантис вгляделся в путаницу веток над головой, но ничего особенного не заметил. Тем временем Анетта приблизилась к юноше, мягко положила руки ему на плечи - и вдруг резко и сильно толкнула назад. Лантис не удержался на ногах и полетел туда, где только что была ровная мягкая трава, а теперь внезапно раскрылась огромная дыра под корнями дерева. Падая, он успел заметить, как осветилось радостью лицо девушки - но земля снова сомкнулась, и Лантиса окружила кромешная темнота.
  
   ***
   Падал он довольно долго, но по пути несколько раз натолкнулся на что-то вроде упругих натянутых веревок и наконец почти не больно приземлился на земляной пол.
   - Не ушибся? - заботливо спросил кто-то сверху.
   Голос был странный: сухой и шелестящий, словно шорох опавших листьев. Но злорадства или угрозы в нем не слышалось, а потому Лантиса даже обрадовало, что во тьме рядом с ним есть кто-то живой.
   - Да вроде цел, - ответил он, осторожно поднимаясь на ноги. - А где я, собственно?
   - Под землей, - ответили из темноты. - А куда ты ожидал попасть, провалившись в яму?
   Лантис решил притвориться, что не заметил насмешки в голосе невидимого собеседника.
   - Отсюда есть какой-нибудь выход? - спросил он. - Темно, я ничего не вижу...
   Наверху ни с того ни с сего захихикили.
   - Экий ты торопливый! Все тебе сразу давай, и свет, и выход... Что темно, это мы сейчас поправим, а насчет всего прочего потолкуем не спеша.
   Тотчас же вокруг один за другим стали разгораться крошечные желтые огоньки, похожие на капли золотистой смолы. В их мягком свете лекарь наконец разглядел то место, куда угодил. Это оказалась довольно просторная пещера, стены которой сплошным ковром оплетали древесные корни. А вот своего не в меру веселого собеседника Лантис по-прежнему не видел. Голос шел откуда-то сверху, из-под свода, но там не было ничего, кроме путаницы корней.
   И вдруг они начали раздвигаться, раскрываться, словно лепестки цветка, и в сердцевине показалось коричневое и сморщенное, как печеное яблоко, лицо. Рот казался глубокой трещиной в коре, над которой кривым сучком торчал нос. На месте бровей выступали бугры, напоминающие древесные грибы, а из темных ям под ними на Лантиса уставились человеческие светло-серые глаза.
   - Интересно, интересно... Гости из дальних мест не часто заглядывают сюда. Ты ведь тот самый лекарь-недоучка, что недавно пришел в мою деревню, верно?
   В другое время Лантис, конечно, обиделся бы на "недоучку", но сейчас лишь сдержанно кивнул, понимая, кто его собеседница. Надо же, неужели местные легенды оказались правдой?
   - А ты, наверное, дух Сейранты? - на всякий случай уточнил он.
   - Постыдился бы, лекарь, повторять всякие глупости за необразованными крестьянами, - укоризненно прошелестело существо. - Конечно, я не дух! Но и человеком, пожалуй, меня теперь не назовешь. Как-никак, почти триста лет прошло с тех пор, как я поселилась в этом дереве и стала его частью.
   - Зачем? - не понял юноша.
   - Чтобы дольше жить, разумеется!
   Лантис промолчал, но по лицу его, должно быть, ясно читалось все, что он думает о таком способе сделаться долгожителем. Сейранта рассмеялась:
   - Да, молодость и красоту так не сохранишь, а вот разум и знания - вполне. Когда-нибудь это станет главным и для тебя, если только в твоей голове найдется что-нибудь, кроме ветра. Ну, об этом еще поговорим, а сейчас ты, наверное, больше всего хочешь услышать о том, почему оказался здесь?
   - Больше всего, - твердо произнес лекарь, - я хочу отсюда выбраться. Впрочем, узнать, что случилось, тоже не откажусь.
   - Вот и хорошо, - начала Сейранта. - Раз уж ты успел наслушаться баек обо мне, то наверняка знаешь и о том, что когда-то я много сделала для этой деревни. Но и после того, как ушла под корни дерева, по-прежнему заботилась о местных жителях. А поскольку знала заранее, что мне потребуется помощник, то в уплату за свой труд взяла с людей обещание: каждый раз, когда зацветет мое дерево, один из них должен прийти сюда и остаться. А уж кто именно - пусть сами выбирают, как хотят. Они решили присылать ко мне работника из каждой семьи по очереди.
   Лантис тотчас же понял, зачем Анетта столкнула его в яму, выругался и стиснул кулаки. Сейранта помолчала, задумчиво шевеля корнями, и продолжила:
   - Девчонка, значит, решила подставить вместо кого-то из близких тебя... Сожалею, но что сделано, то сделано, и раз ты ко мне попал, придется немного потрудиться.
   - Подожди, подожди, - прервал ее Лантис. - С какой это стати? Я не здешний, и уговора с тобой у меня не было!
   - Ну так будет! - сморщенное лицо расплылось в улыбке. - Скажем, выполнишь то, что мне нужно, а когда работа закончится, отпущу тебя на все четыре стороны. И не с пустыми руками, а с очень полезной вещью. Согласен?
   - А если нет?
   Старуха ответила не сразу. А когда заговорила, в ее шелестящем голосе послышалось опасное шипение, словно змея скользнула по сухим листьям.
   - Значит, мне понадобится другой помощник, и дереву придется зацвести снова. А цветет оно только тогда, когда здесь умирает человек.
  
   Лантису показалось, что сияние желтых огней померкло, и в подземелье потянуло холодом.
   - Я готов работать, - обреченно вздохнул он.
   - Вот и славно, - промурлыкала Сейранта. - Я так и знала, что ты умный парень и глупостей делать не станешь. Посмотри-ка вон туда!
   Ветвистый корень, похожий на длинную руку, протянулся в сторону дальней стены, где тускло мерцало в темноте что-то белесое. Лантис подошел поближе и разглядел нечто вроде паутины или грибницы, переплетающейся с корнями дерева. Волокна в основном были пыльно-серыми, но попадались и почти белые, и серебристые, а некоторые даже слегка светились. И вся эта сеть шевелилась и вздрагивала, длинные нити извивались, мелкие отростки вырастали и исчезали прямо на глазах. А там, где собиралось вместе много волокон, виднелись неровные узелки размером с вишню. Присмотревшись к ним, Лантис едва не вскрикнул от изумления - это были крохотные, но живые человеческие лица! Причем некоторые из них показались ему знакомыми...
   - Что это? - лекарь удивленно оглянулся на Сейранту. Та ласково улыбнулась.
   - А разве ты никого из них не узнаешь? Это жители моей деревни, а нити - их мысли, чувства и желания.
   - И я тоже тут есть? - испугался юноша.
   - Нет, - с явным сожалением произнесла Сейранта. - Здесь только те, кто родился в деревне.
   Лантис облегченно вздохнул и внимательнее вгляделся в маленькие серебристо-серые лица. Они улыбались, хмурились и шевелили губами - наверное, что-то говорили, но слов расслышать не удавалось. Лекарь протянул к ним руку, но старуха остановила его:
   - Осторожно! Если повредишь тут что-нибудь, можешь наделать много бед. Смотри, например, эти двое - хозяин дома, где ты жил, и его жена. Видишь, сколько между ними разных нитей? Эта - старуха бережно коснулась тоненькой серебристой паутинки, - ниточка любви. Надо же, до сих пор не порвалась, а ведь сколько лет они вместе! Вот эти серые, мохнатые, переплетенные между собой - их общие домашние заботы... Эге! А вот такое надо обрывать, а то начнутся упреки и ссоры!
   Сейранта ухватила пальцами-корнями гладкую, как волос, черную нить и резко дернула. Нить лопнула и тут же растаяла в воздухе.
   - Отлично, - радостно объявила старуха. - Была обида - и нет ее! Жаль, не каждая проблема решается так легко. Плохую нить всегда можно порвать, а вот хорошую заново не сплетешь, поэтому те, что есть, надо беречь.
   - Понимаю.
   - Вот и прекрасно, потому что теперь этим будешь заниматься ты. А у меня найдется другая, не менее важная работа. Посмотри-ка сюда!
   Сейранта извлекла из путаницы корней огромную толстую книгу в кожаном переплете.
   - Если это не заставит тебя примириться с тем, что попал ко мне, грош цена тебе как лекарю, - заявила она, раскрывая том где-то на последних страницах. - Триста лет я записываю сюда все, что знаю о различных снадобьях и целебных травах, а знаю я немало! Тому, кто соединился с деревом, в мире растений открывается много такого, о чем неизвестно людям. Как только работа будет закончена, я отдам тебе книгу и отпущу. А теперь скажи, у тебя случайно нет с собой пузырька чернил?
   Лантис покачал головой.
   - Жаль, - вздохнула Сейранта и потянулась к его руке длинными пальцами-отростками. - Ну, значит, придется писать твоей кровью...
   Юноша с криком отшатнулся, но бежать было некуда. Со всех сторон извивались ожившие корни, и лекарь в одно мгновение оказался оплетен ими с ног до головы. Стоило только попытаться распутать или разорвать их, как жесткие бурые веревки тут же больно впивались в тело. Очень скоро Лантис понял, что силой ничего не добьется, и перестал дергаться.
   - Ох и трудно же с такими, как ты, - с укоризненным вздохом произнесла старуха. - Трудно, но интересно! Я уже почти забыла, каково это - иметь дело с людьми, нити которых не в моей власти. Но ты зря боишься, крови я возьму совсем немного.
   Лантис зажмурился и почувствовал, как в руку вонзилось что-то острое - не то сучок, не то шип. И тут же из-под потолка раздался тихий смех Сейранты.
   - Вот и все! Не слишком большая плата за книгу и свободу. В следующий раз, надеюсь, тебя не придется связывать?
   Лекарь хмуро кивнул, разминая руки, освобожденные наконец от мертвой хватки корней. Он решил потерпеть и не спорить с чокнутой старой каргой, пока не найдет способ выбраться отсюда раньше, чем она допишет свою книгу.
   - А сколько тебе еще осталось? - поинтересовался он.
   - Немного, - поспешила успокоить его Сейранта. - Лет десять-пятнадцать работы, не больше!
   С ужасом Лантис понял, что старуха не издевалась. Она искренне считала, что пятнадцать лет под землей - сущий пустяк в сравнении с ее книгой. Пятнадцать лет без солнечного света, один на один с безумной тварью, забывшей, что такое быть человеком...
   - Ну ладно, - бодро продолжила Сейранта. - Работать завтра начнешь, а сейчас иди-ка, отдыхай. Я тебе и спальню приготовила, выспишься не хуже, чем на перине!
   Живые стены подземелья раздвинулись, открывая проход в еще одну пещеру, полутемную и совсем небольшую. Посреди нее с потолка свисала колыбель, сплетенная из множества тонких корней. Лантис улегся в нее, закинув руки за голову, закрыл глаза и стал думать о том, как отомстит Анетте, когда выберется отсюда...
  
   Разбудила его Сейранта, бесцеремонно cтряхнув с висячего ложа прямо на пол.
   - Тебе дай волю, так до полудня будешь дрыхнуть! Наверху, между прочим, солнце давно взошло, - проворчала она в ответ на вялое недовольство лекаря. - Самое время приступать к работе. Люди просыпаются, день начинают, надо их поскорей избавить ото всех дурных видений и страхов. Иди умойся, поешь и принимайся за дело.
   Умываться пришлось около крохотного родничка, бьющего из углубления под корнями, а завтракать - сероватыми подземными грибами, не слишком аппетитными на вид. К счастью, на вкус они оказались не так уж и плохи, а главное - не ядовиты. Утолив голод, Лантис поплелся к мерцающей паутине на стене.
   - Если будешь плохо работать, мне придется самой следить за нитями вместо того, чтобы скорее дописывать книгу, - предупредила старуха. - Боюсь, что в этом случае ты вряд ли когда-нибудь выйдешь отсюда.
   Первым делом Лантис нашел узелок Анетты и начал осторожно перебирать разбегающиеся от него в разные стороны паутинки. Но они все не имели ко вчерашнему случаю никакого отношения. Девушка не сожалела, не злорадствовала, не опасалась мести - она вообще не помнила о юноше, которого толкнула в яму! В первый миг это привело лекаря в ярость, и он едва удержался, чтобы тут же не вырвать из паутины живой серебристый комочек с ненавистным лицом и не раздавить его. Но это вряд ли понравилось бы хозяйке подземелья, а Лантис хотел все-таки выбраться отсюда живым и невредимым. Пусть даже и через пятнадцать лет.
  
   Первое время Сейранта следила за тем, как работает ее новый помощник, но скоро убедилась, что он превосходно справляется с делом. Тогда старуха целиком отдала свое внимание книге, и бывало, что Лантис за весь день слышал только монотонный скрип ее пера да журчание воды в родничке. Иногда он даже ловил себя на том, что работа начинает ему нравиться. Прикасаясь к нитям, он испытывал чужую радость, грусть или тревогу, проникал в чужие тайны, заглядывал в чужие сны... Конечно, все это было лишь бледной тенью того, что ощущали в это время сами жители деревни, но все же скучать Лантису не приходилось. И только нитей, которые тянулись от узелка с лицом Анетты, он старался лишний раз не касаться.
   Когда Сейранта уставала держать перо и бывала в хорошем настроении, она заводила с помощником разговоры о свойствах различных растений и о снадобьях, которые из них можно приготовить. Если бы не привычка старухи то и дело обзывать Лантиса недоучкой и невеждой, эти беседы были бы весьма увлекательными. Но все же лекарь ни на миг не прекращал думать о том, как поскорее выбраться из подземной тюрьмы.
   Он решил, что, раз уж узелок появляется у каждого, кто рождается в деревне Сейранты, где-то здесь может быть и ее собственный. Если получится найти и уничтожить его, старуха умрет - но это вряд ли поможет Лантису спастись. Корни, оплетающие стены пещеры, слишком толстые и прочные, и карманным ножиком их не разрежешь. Не говоря уж о том, что неизвестно, как долго пришлось бы рыть землю, чтобы выбраться на поверхность... Нет, нужно было придумать что-то другое!
  
   Однажды, взглянув на узелок Анетты, Лантис обнаружил, что от него в темноту уходит почти невидимая ниточка, не похожая ни на одну из тех, что попадались прежде. Юноша коснулся ее - и вздрогнул.
   Анетта думала о нем! Правда, почему-то ее воспоминания были смутными, словно обрывки полузабытого сна. В этих расплывчатых видениях Лантис четко различил только фигурку олененка, которую вырезал для девушки, и то мгновение, когда в земле под корнями дерева раскрылась дыра. Но лекарь чувствовал, что Анетта пытается вспомнить остальное - и начинает сожалеть о том, что случилось тогда...
   Длинный гибкий корень со свистом рассек воздух перед самым лицом Лантиса и ударил по тонкой прозрачной паутинке, оборвав ее. Еще несколько отростков обвились вокруг юноши и развернули его к Сейранте.
   - Ты ей что-то дарил? - мягко, почти ласково, прозвучал вопрос. - Какую-нибудь безделушку на память, верно?
   Лантис молча помотал головой. Он, конечно, не собирался рассказывать старухе о сувенире, который подарил Анетте. Эта вещица дала ему надежду - призрачную, невесомую, как та оборванная ниточка... Но все же лучше, чем ничего.
   - Не хочешь говорить? - Сейранта улыбнулась. - Ладно, молчи. Все равно я не позволю Анетте думать о тебе. Сделанного не исправишь, так что незачем ей без толку себя упрекать. Если хочешь скорее отсюда уйти, делай свою работу так, чтобы мне не приходилось отвлекаться и присматривать за тобой.
   Но лекарь уже не слушал ее. Он вспомнил, как удивился, обнаружив, что Анетта ничего не помнит о нем. Если бы Лантис тогда не был ослеплен обидой и яростью, а спокойно подумал и прикинул, что к чему - он бы, конечно, догадался, почему так произошло.
   - Это ты заставила Анетту столкнуть меня в яму! - побледнев от ненависти, выкрикнул он. - Поэтому и оборвала ей все воспоминания обо мне, чтобы я ничего не узнал...
   Сейранта скривилась, будто услышала несусветную глупость.
   - Сколько раз тебе надо повторить одно и то же, чтобы ты запомнил? Я ничего не смогла бы девчонке внушить, если бы у нее самой не возникла такая мысль. Невозможно создать нить, которой нет!
   - Зато можно оборвать другие, которые могли бы заставить ее передумать.
   Лантис понял, что попал в точку. Сейранта прикрыла светлые глаза, о чем-то задумалась, неторопливо сплетая и расплетая корни, и наконец произнесла:
   - Да. Я уничтожила нити ее сомнений. Их было много, так что ненавидеть Анетту не стоит. И я бы непременно тебе это рассказала перед тем, как отпустить, чтобы ты не стал вредить ей. Молодец, конечно, что сам догадался, но что это меняет? Я не могу коснуться твоих нитей, но и так вижу, что ты не готов умереть из глупого упрямства.
   Лантис глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Отвратительная тварь, конечно, не ошибалась - умереть он не был готов.
   - Объясни хотя бы, за что? - лекарь опустил глаза. - Я не замышлял ничего плохого и никому не причинил вреда в твоей деревне. Так в чем же я виноват перед тобой?
   Старуха поморщилась.
   - Не тот вопрос задаешь, лекарь. Только маленькие дети спрашивают, за что их наказали. Взрослых должно интересовать, почему с ними случилось то или это. Как я уже не раз говорила, нить, которой нет, сплести нельзя. В моей деревне живут хорошие люди, но у них, к сожалению, давно уже нет ни малейшего стремления к знаниям. Большинство даже грамоте не желают обучаться, и с этим я ничего поделать не могу. Для них моя книга была бы лишь кучей старого пергамента. Не могу же я труд всей своей жизни доверить людям, которые не сумеют им воспользоваться и даже не знают его цены! Для этого мне и понадобился ты. Как бы ты ни относился ко мне и каким бы пустоголовым недоучкой не был - ты все же способен понять, какой богатый источник знаний держишь в руках. И не откажешься от возможностей, которые может дать эта книга, ради глупой мести мне, ведь правда?
   Лантис поднял голову и пристально посмотрел в глаза Сейранте. Старуха ответила ему столь же внимательным взглядом. Должно быть, она полагала, что пленник размышляет о мести и выгоде и делает выбор между тем и другим. На самом же деле сейчас его мысль была гораздо короче и проще: левый или правый?
  
   То, что выцветшие глаза Сейранты похожи на узелки в ее паутине, и раньше приходило в голову Лантису. Но до сих пор он не задумывался о том, что это могло быть не просто совпадением. В полутьме под потолком было трудно разглядеть мелкие детали, и даже сейчас, напряженно всматриваясь в лицо старухи, лекарь сомневался - кажется ему это, или глаза у нее и правда немного разные?
   Еще учась в академии, Лантис приобрел весьма полезный для нерадивого студента навык - подолгу смотреть перед собой, не мигая и сохраняя ни лице вдумчивое и серьезное выражение. В те годы это умение позволяло юноше витать в облаках, сидя на скучной лекции перед самым носом профессора и не раздражая его. И вот наконец оно снова пригодилось Лантису - Сейранта первой моргнула и отвела глаза...
   Нет, только один глаз. Левый. Правый остался неподвижным.
   Теперь Лантис точно знал, куда нужно ударить. Нащупав у пояса нож и незаметно зажав его в кулаке, юноша прыгнул как можно выше и свободной рукой уцепился за один из корней. Он дернулся, Лантиса рывком подбросило к самому лицу старухи, и в полете он успел вонзить нож прямо в узелок на месте ее глаза.
   Сейранта даже не вскрикнула - просто разом погасли все золотистые огни в пещере, а корни повисли безжизненными веревками. Лантис соскользнул с них и упал на земляной пол, а где-то рядом, судя по звуку, шлепнулась книга. Лекарь нащупал ее и подобрал.
   Когда его глаза достаточно привыкли к темноте, чтобы разглядеть едва заметно мерцающую паутину, он осторожно приблизился к ней. Теперь оставалось только ждать и наблюдать. Рано или поздно Анетта снова посмотрит на деревянную фигурку и вспомнит о том, кто ее подарил. Наверняка она постарается освободить его, приведет помощь... По крайней мере, подумает об этом! А если у девушки возникнут сомнения - ну что ж, придется поступить с ними так же, как это сделала в свое время Сейранта.
  
   ***
   Через три дня Лантиса откопали. Как только он, счастливый, худой и грязный, выбрался на поверхность в обнимку с огромной книгой, из толпы навстречу ему выбежала Анетта. Лицо девушки сияло искренней, ничем не омраченной радостью, словно она уже не помнила, кто столкнул юношу в подземелье Сейранты.
   Лантис решил, что так будет лучше для них обоих.
  
  
   Ступицкий С.Л. Ганс 15k Оценка:8.27*16 "Рассказ" Мистика

Ганс.
  
   Последние двадцать километров дались Сане особенно тяжело. Лесовозы когда-то разбили дорогу, и следопыт чувствовал напряжение, удерживая "Ниву" на кромке колеи. Машину свою парень жалел и большие рытвины проезжал особенно аккуратно; перекатывался медленно, чтобы не слышать скрежета земли по днищу.
   - Лесовозы! В заповеднике! Надо ж до чего егеря местные дошли! - ворчал он, поглядывая в зеркала и по сторонам. При въезде в заповедник, за ним увязался "УАЗ" егерей, но Сашке удалось оторваться. На более легкой "Ниве" он сумел проскочить через огромную лужу. "УАЗ" не рискнул. Побоялся, что сядет на брюхо.
  
   Саня иногда останавливал "Ниву", глушил ее и слушал, нет ли звука чужого двигателя. Немного успокоился только к лесу. Поросль подступила вплотную к колее; машина скрылась от посторонних глаз, но и объезжать ямы стало труднее.
   Основная дорога ушла налево, Сашка свернул правее по едва заметной грунтовке. Бампер "Нивы" стал подминать низенькие и тонкие березки, которые росли теперь прямо на дороге: эту грунтовку давно никто не использовал.
   Судя по плакату, ржавевшему на пригорке километров десять назад, в этом районе вообще не должно быть дорог. Зато тут много егерей, следящих за тем, чтобы в заповедник никто без спросу не заходил.
   У Сашки заныл сломанный мизинец на левой руке - не с теми людьми лет пять назад в лесу встретился. Несколько раз, сжав и разжав кулак и глядя на покалеченный мизинец, следопыт улыбнулся. Железный зуб, вставленный вместо выбитого, блеснул в зеркале заднего вида - след еще одной встречи и тоже неудачной.
  
   Как только машина въехала в лес, дорога взяла в гору. Сашка остановился, достал карту и наладонник со встроенным GPS. Карту парень откопировал с немецкой, военного времени. Убедившись, что место верное, свернул ее и начал собираться.
   Сборы обычно не занимали много времени. Лопата, прибор, рюкзак с едой... В недалеком походе достаточно и этого. Даже спальник брать не стал. Все равно далеко уходить не придется: Саня здесь уже бывал и помнил, что немецкая линия обороны проходила совсем рядом.
   Занимаясь поисками немцев, следопыт и сам стал внешне походить на них. За лето волосы выгорали, и лицо с серыми глазами и соломенным ежиком волос, становилось похожим на арийское со старых фашистских плакатов. А тяга к предметам униформы тех времен, добавляла свою толику сходства. Даже кличка в кругах копателей для Сани нашлась подходящая: за неплохой немецкий и склонность называть всех солдат вермахта Гансами, его и самого стали так звать - Ганс.
  
   Он потратил больше недели на просиживание штанов в архиве, отыскивая нужное место. В результате у леска, обведенного на карте каким-то немецким офицером, появилась еще и Сашкина запись о третьей роте пятого пулеметного батальона.
   "Фрау Марта будет довольна", - подумал он тогда.
  
   Она разыскала его сама. Назвалась Мартой. Фрау Мартой Хоффман. По голосу показалась совсем старенькой. Прошепелявила в телефонную трубку, что знает о Сашкином бизнесе и попросила найти ее мужа. Очень удивила длинной вычурной библейской фразой о том, что воздастся ему за труды его. Саня как раз был на мели, и заказ оказался кстати. К тому же, старуха предложила больше денег, чем следопыт брал обычно. Но осторожничать он не стал. Дело есть дело. Сама ведь нашла. Значит, знает и расценки.
   Дело есть дело. Кто-то чинит машины. Кто-то управляет корпорациями. А Саня умел искать. Обладал каким-то мистическим чутьем, объяснить которое не мог. Просто начинал копать и находил. И зарабатывал на этом свои деньги.
  
   От ближайшего жилья Сашка забрался километров на десять. По окрестным краям прокатилось три войны, потому-то следопыты и летели сюда, как пчелы на гречишное поле. Другиe люди так глубоко в заповеднике встречались редко. Ну, разве что трутней-егерей, стерегущих леса от копателей. Саня снова почувствовал тягучую боль в левом мизинце. Воровато оглянувшись, захлопнул багажник "Нивы", накинул на нее маскирующую сетку и поспешил наверх, вглубь леса.
  
   Виктор издалека услышал звук двигателя.
   - Машина. Легковая, - определил он по визгливому завыванию мотора. Редко до этих краев такие доезжают. Виктор двинулся быстрее, скользя меж кустов орешника, чтобы успеть к моменту, когда водитель будет вылезать из автомобиля.
   - Точно, следопыт! - зло прошептал Виктор, разглядывая молодого парня, одетого в камуфляж и высокие рыжие ботинки. Лопата с оранжевой ручкой и металлоискатель в руках подтвердили мысль, что это именно поисковик.
   - Ну-ну... - Виктор прищурился, цыкнул зубом, отступил назад и отправился вглубь леса. Ждать.
  
   Вид на реку открылся, как только Саня обогнул пологую горку. Берега поросли соснами и ивами, стоящими почти у самой кромки воды и опустившими к ней свои белесые зеленоватые листья.
   С противоположного берега когда-то наступали войска Рабоче-крестьянской Красной Армии. Эти высоты брали несколько месяцев. Наших, на том берегу, полегло тысячи. Но и здесь, на горках, немало Гансов осталось лежать навсегда. Потому-то Сашка и не страдал от нехватки заказов.
   Те бои прошли зимой. А сейчас поле за рекой поблёскивало водой, которая разливалась каждую весну в половодье, да так и не уходила. Вода превратила местность в болото, радовавшее лягушек возможностью из года в год спокойно выводить потомство. Кваканье с того берега раздавалось такое, что перекрывало и шум листьев и даже писк наушников прибора на шее.
   Металлоискатель Саня специально для себя выбирал самый дешевый: такой можно не жалеть при лесных встречах. А они - бывали. Лесники, милиция и местные очень не любили одиноких следопытов. Да и свои, братья-копатели, до чужого добра частенько оказывались жадны. Редко упускали случай поживиться.
   С законом Саня старался дружить, предпочитал не злить власть и не носить с собой ничего запрещенного, а из оружия брал только остро отточенную лопату. А прибор можно и бросить, если столкнешься с кем-нибудь из жадничающей, или охраняющей места боев братии.
  
   "Вот на той горочке и начнем", - Сашка оглядел склон. Там кое-где сохранилась колючая проволока.
   "Похоже, никто здесь еще не копал", - подумал Саня. Следопыты не всегда относились к останкам так, как следовало.
   Включив прибор, парень спустился вниз и медленно зашагал вдоль нейтральной полосы, особо не вслушиваясь в писк металлоискателя. На нейтралке это чаще всего бесполезно, потому, что от осколков и гильз звенит каждый метр. У подножия склона, следопыт увидел березу, по возрасту близкую к годам, что прошли со времен боев. Начал снимать дерн. В нос ударил привычный запах потревоженной земли и прелых листьев. Налипшую на лопату землю отер о белоснежный ствол. Вредины-березки любят из людей расти. Есть у них эта жутковатая особенность. Сашка о такой примете знал, за что и недолюбливал березы, но сейчас он просто чувствовал, что у корней лежит немец. Может быть, тот самый пулеметчик Хоффман, за которым следопыт сюда и приехал.
   Лопата то и дело натыкалась на корни. Береза большая, корней много, в основном толстых.
   - Все косточки корнями растащила? - спросил Сашка.
   Ударив в очередной раз, он почувствовал, что лопата глухо стукнула обо что-то. Немного расширив ямку, выгреб землю руками и увидел каску.
   Отбрасывая комья земли рядом, Саня иногда проводил над ними металлоискателем, чтобы проверить, не пропустил ли чего. Вдруг прибор пискнул. Парень начал срезать аккуратные слои, разминая землю в пальцах. Наконец, в одном из слоев обнаружил то, чему очень обрадовался - смертный жетон.
   Жетон в его деле считался большой удачей: найдя его, можно увериться, стоит ли вообще продолжать поиск.
   Из побитых коррозией цифр на жетоне, сумел распознать только последнюю семерку. Полез в карман за наладонным компьютером, чтобы свериться с записями.
   - Не тот! - разочарованно пробормотал Сашка. Но себе пообещал, что непременно вернется потом за этим Гансом. Можно будет попробовать передать Фольксбунду. Правда, немецким властям не слишком интересны безымянные солдаты. Парень положил жетон в карман, занес в наладонник точные координаты и стал собираться, оглядываясь вокруг: - Куда теперь?
   Он стоял у подножия невысокой, но крутой горки. Саня решил ее проверить. Поднялся по склону, и сразу же увидел осыпавшуюся и едва различимую траншею с выходящей вперед стрелковой ячейкой. С этого места и теперь, даже не окапываясь, а просто установив пулемет, можно положить не один десяток нападающих.
  
   "Своих бы позвать", - нервно думал Виктор, наблюдая за действиями копаря из-за кустов. Сидел он напротив небольшого окопчика с пулеметным гнездом, повыше метров на десять, постоянно оглядываясь по сторонам.
   "Хорошо еще, что парень один", - Виктор потянулся к карману, нащупал пачку папирос, но сразу же обругал себя за это движение и отдернул руку.
   "А вдруг он наше место найдет? - вздрогнул и провел сверху вниз ладонью по лицу, остановив ее, когда закрыла рот. - Или даже мое!" - От этой мысли замер: за местечком, рядом с которым сидел, Виктор приглядывал особо.
   "Нет, надо позвать своих!" - он поднялся и отправился на гору, глубже в лес, стараясь не шуметь. Кованые сапоги не очень-то этому помогали. Саперная лопатка била сзади и мешала передвигаться быстро, но мчался он так, как будто за ним гнались. Беспокойство, что его место могут найти, что следопыт, возможно, уже поднялся к пулеметному гнезду, подхлестывало Виктора, подталкивало под лопатки, заставляло двигаться еще быстрее.
   - Там... это.... Парень приехал.... Копать... - выпалил он, едва добежав до своих. Все сразу повернулись к нему. И, конечно, Полковник сорвался с места первым:
   - Не шумим! Близко не подходим! Наблюдаем! - Полковник у них всегда командовал.
   Виктор вместе со всеми залег в траве.
   - Нашел-таки... - сквозь зубы прошептал он, глядя, как парень в камуфляжной одежде окапывает пулеметное гнездо.
   Полковник, лежавший рядом, поднес палец ко рту, призывая молчать, а потом, для верности, еще и придавил голову Виктора к земле. Но это лишнее. Зачем им прятаться? Но Полковник у них всегда командовал...
  
   Некоторые леса Сане совсем не нравились. Беспокоился он в них, даже нервничал. То голоса ему чудились, то птицы вдруг замолкали. Все замолкали. Разом. То казалось, что не один он там. Вот и сейчас Сашке послышалось, будто в стороне хрустнула ветка. Парень замер - прислушался.
   Грибников он всегда замечал первым. А вот его в американском камуфляже, разработанном для спецподразделений, заметить было сложно даже с близкого расстояния. Но во время копа, когда лопатой выгребаешь землю, много ведь не наслушаешь. Саня напрягся, стараясь уловить посторонние звуки. Это место само по себе располагало к осторожности. Копать в заповеднике - уголовная статья.
   - Нет, - пробормотал он без уверенности. - Нету вроде никого, - Сашка еще разок прислушался. По спине пробежал озноб.
   "Черт! Ощущение, как будто наблюдает кто-то. Выбраться бы потом отсюда!" - подумал он, нервно шаря взглядом по кустам склона.
   Сверху опять послышался какой-то звук, как будто палка под ногой сломалась.
   Зверь? Сашка замер. Искатель вдруг запищал, мешая слушать. Пришлось выключить.
   Посидев пару минут без движения, вслушиваясь в звуки вокруг, он продолжил осторожно окапывать пулеметное гнездо. Старался не шуметь, когда вырубал землю и вываливал ее на бруствер. Мерные удары лопатой пришлось сменить на аккуратное выскабливание.
   Первой находкой стала пуговица от кителя. Среди гильз, во множестве высыпавшихся из земли, он не сразу и заметил эту пуговицу, блеклую и невзрачную.
   "Что ж. Пуговицу, конечно, в бою и потерять могли, - подумал Саня, очищая ее пальцами. - В бою всякое бывает", - но на лице следопыта появилась улыбка.
   Спустя минуту повезло снова:
   - Жетон! - Саня поднял тускло блеснувший овальчик. Лопата оставила на нем царапину, иначе мог бы и не заметить.
   - Отлично! - Парень вытер грязь и стал вглядываться в надпись. Жетон цел, пополам не переломлен. Значит, солдата не нашли и свои. Сашка вытер руки, достал из кармана наладонник и сверился с данными: 348 А 3/MG. Порядковый номер триста сорок восемь!
   - Фрау Марта будет довольна! - произнес Саня, удивившись, как громко в тишине окружающего леса прозвучали его слова, вернув звонким эхом несколько раз:
   - Марта!?
  
   Виктор вздрогнул, услышав следопыта. Он смотрел на улыбающееся лицо копателя и чувствовал, как натянувшаяся с появлением этого человека внутренняя струна вот-вот готова оборваться.
   - Это что же...? - спросил он плаксивым шепотом. Полковник взъерошил Виктору волосы, вздохнул и отвернулся, чтобы тот не видел лица. Полковник у них главный. В такие минуты его лица никто не видел.
  
   - Да, фрау Марта будет довольна! - повторил Саня тише. На такое везение он не смел и надеяться. Боялся, что придется задержаться здесь на день, а то и больше. Теперь, выбирая косточки пулеметчика Хоффмана из земли, следопыт гасил в себе душевный подъем, снижавший внимание. Не хватало еще пропустить что-нибудь, или угодить в лапы егеря.
   - Спокойнее, Саня, спокойнее! - увещевал он себя. - Шуми поменьше, слушай побольше!
  
   - Повезло тебе, Виктор Алекс Хоффман! - Полковник положил руку на плечо Виктору. Полковник у них главный. Но, кроме того, он здесь навсегда. Растащили на сувениры, да раскидали - не соберешь.
   Остальные смотрели на пулеметчика с завистью. Виктор оглядел своих товарищей, растерянно похлопал себя по карманам, словно искал что-то. Достал пачку папирос и сразу же засунул обратно - никак не мог привыкнуть, что курение для него - невозможная роскошь. И выкинуть папиросы нельзя - они теперь всегда лежат в кармане. Еще раз оглянулся на бойцов своего взвода, виновато улыбнулся Полковнику и подошел к Сане. Присел на корточки перед следопытом и произнес, наклонившись к самому его лицу:
   - Danke Dir Russe, bald bin ich zu Hause!*
  
   Холодок пробежал по Сашкиной спине. Странная тишина отвлекла его ненадолго. Не стало слышно ни щебета птиц, ни шума листвы, ни кваканья лягушек на другом берегу. В тишине даже послышалась немецкая речь. Но птицы вновь запели, и Саня продолжил свои раскопки....
   _______________________________________________
   *- Cпасибо тебе русский. Скоро буду дома. (нем.)
  
  
   Сотникова О.С. Кузнечик на ленте Мёбиуса 29k "Рассказ" Мистика

Вышла на террасу, вернее хотела выйти, но что-то помешало, будто споткнулась. Вернулась за очками.
На плитах террасы лежит мертвый кузнечик. Глаза широко открыты, в черных кругляшках отражается моё око. Одна лапка в сторону. Замерз. Видно, пытался проскочить в двери, а они уже были закрыты. Холодно ночью. Скоро зима.
   Сначала хотела кузнечика под крышку сканера, чтобы остался на память о лете, чтобы вспоминать зимой. Но потом положила на землю, а вдруг отогреется, оживет, хоть один день - да его. Обильная роса на траве обещает сегодня теплый денек.
   Вода в купальне ледяная, слегка подернута ледком у краев. Этот ледок подогревает мою дерзость, и я прыгаю в воду, окунаясь с головой.
   Растереться полотенцем, почистить зубы, набить спортивную сумку ковриком, бутербродом, косметичкой, футболкой и шортами - и на работу, чтоб биться в офисном аквариуме, служа золотой рыбкой на посылках всяким засранцам, предвкушая вечернее послерабочее путешествие в техникумовский арендуемый спортзал.
   Чуть было не забыла одеться: наскоро заправляю в бордовые джинсы легкую поплиновую блузу цвета вечерней травы, набрасываю куртку и выскакиваю за дверь, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить сладко спящего мужа. Над ним нависла опасность, и я сделаю все, чтобы не потерять еще и его.
   Пришлось вернуться - только возле входа в метро заметила, что вышла в домашних тапках. Рассеянность - высшая форма сосредоточенности. Сегодня я непреклонна в решении выйти в те слои времени, в которых получу ответы на все свои вопросы. Недаром оделась в цвета настойчивости - красный с зеленым.
   ***
   Гуру сидит в падмасане и читает формулу расслабления.
   Потом он берет меня за кончики пальцев на ногах и увлекает тело, плывущее параллельно земле, к отрытой двери, ведущей в золотую комнату, наполненную песком. Стены комнаты раздвигаются и истаивают.
   Стою это я полуголая посреди пустыни и смотрю исподлобья на африканца, скорчившегося на верхушке бархана. Он тоже не сводит с меня выпуклых нагловатых глаз, будто вытягивая душу - под ложечкой заныло, запульсировало, но упрямые надбровные дуги, нависшие над моими очами, не позволили колдуну залезть глубоко, в тайное тайных.
   -Ты кто?
   -Шаман. О тебе не спрашиваю. И так вижу, что оборотень.
   Он достал из складок грязного пестрого тряпья, прикрывающего наготу, изящную коробочку. Или сундучок. Или шкатулочку, инкрустированную перламутром.
   Краем глаза увидела приближающиеся с разных сторон силуэты людей. Толпа становилась все гуще.
   Шаман открыл коробочку.
   Смятая медитация
   Люблю завидовать. Это как признание в приверженности. Завидуя кому-то, признаешься самой себе в том, что хотела бы быть такой, как тот, кому завидуешь.
   Как я любила тонкий батистовый платок, отороченный тысячами воздушных пузырьков. Моих грубых рук не касались эти кружева и нежность. Я ласкала и пила их глазами, растекаясь взглядом по тонкой шейке соседской девочки. Завидовала ей отчаянно, но никогда не хотела иметь это воздушное и пенное. Знала, чуяла, что жесткие пальцы, привычные деревянному мечу и грубому полотну пращи, лишь изомнут и испачкают, погасят волшебство свежего дыхания платка. Что толку сорвать и дрожать, если никогда не сможешь сохранить? Не мое это.
   Почему ты не создал меня такой, как это ласковая и трогательная?
   Ненавижу тебя.
   И их ненавижу - этих двоих, которым никогда нельзя было даже пытаться высекать искру из своих трущихся в вечной неприязни тел. Ничего, кроме всего самого худшего, они мне не дали. Жадничая, все хорошее оставили себе, а мне - горб, кривой длинный нос, невнятную речь, узкий, скошенный лоб, плоскую грудь и толстую задницу.
   Ненависть толкнула меня к трансформации. Тело чутко, с удивительной точностью отреагировало на накопление этого тяжелого чувства. Будто оно, это чувство, могло набирать критическую массу, концентрируясь в одной личности, с последующим смятием этой личности, видоизменения не только внутреннее, но и внешнее.
   Лишь после падения твердыни, взорванной и поруганной, были по-новому оценены и приняты утверждения мудрецов об иллюзорности плотного мира.
   Перестала сопротивляться неистовому и начала конструировать и воплощать новую среду обитания, ранее немыслимую.
   Отвергнутая и отвергающая обросла тысячью знаний, приводящих в недоумение неучей.
   Только после модификаций, вызванных взрывом накопленной ненависти, смогла, протянув руку, прорвать невидимую, неосязаемую, но очень прочную пленку и коснуться ледяной шерсти диковинного существа. Там, в самом нижнем отсеке, где соседствует жестокий холод с гудящим жаром, жил и пульсировал лютостью свирепый враг. Всегда знала о нем, но не было случая, чтобы могла убедиться в реальности того, что он существует.
   Медитация Хонды
   Ты припарковал своего Харли Дэвидсона рядом со старенькой Хондой. Цокнул языком, отметив про себя, что Хонда, хоть и не нова, но даст фору самым крутым байкам. Прежде чем войти в клуб поправил волосы, слегка смятые шлемом, стряхнул пыль с блестящей лакированной кожи черной куртки, подтянул за пряжки голенища мягких высоких сапог.
   Долго же мне пришлось тебя ждать. Стоя за деревом недалеко от своей Хонды наблюдала исподтишка за тем, как ты прихорашиваешься. Вот теперь пора. Выхожу из укрытия стремительно, легко вскакиваю в седло своей кобылицы, нарочито не глядя на того, кто интересует больше всего.
   Знаю, ты обязательно меня зацепишь, хотя бы потому, что моя Хонда тебе, знатоку, сразу приглянулась. И потому, что у меня такая же, как у тебя блестящая лакированная тьмой куртка-косоворотка.
   В своем черном облачении на алом байке я себе очень нравлюсь. Знаю - тебе тоже понравлюсь сейчас, немедленно. Как могут не понравится обнаженные, почти до сосков, груди, выглядывающие в полузастёгнутый ворот? Битый час ухлопала на это да еще на боевую раскраску.
   -Обе дамы невыносимо прекрасны!
   -Какая лучше?
   -Красная красотка очень хороша, но брюнетка еще и желанна!
   Наживку заглотнул. Надеваю шлем, перчатки, уже отталкиваюсь от земли ногой, как ты меня останавливаешь:
   -Позвольте пригласить вас в клуб, у меня карта постоянного клиента.
   А то я не знаю. Какой хороший мальчик - приглашает меня в мой же клуб! Ладно, сделаю так, как ты просишь. Фейс-контроль уронил челюсть на асфальт и обжег ступни, написав кипятком в ботинки.
   Послушали музыку, выпили пепси отечественного разлива, но я не собираюсь долго ошиваться в этом душном подвале. Вылетела, не оглядываясь, и в седло мотоцикла. Ты выскочил за мной.
   -Попробуй - догони!
   -Шутить изволите? Это вы, барышня, неосмотрительно бросили вызов, не глянув внимательно на моего коня.
   -Много слов при такой низкой посадке. Харлей, все выбоины родных дорог - твои! Я же - высоко сижу, далеко гляжу. Догоняй!
  
   ***
   Мчалась сначала впереди, потом ты догнал, и мы пошли ноздря в ноздрю, все быстрее, ускоряясь, безжалостно, беспощадно, пришпоривая и выжимая, пытаясь обогнать, по улицам города. Гонки продолжились загородом, на блестевшей в свете луны трассе.
   Погасила огни, оторвавшись, и ехала около трех километров призраком дороги, освещаемая лишь фарами редких машин. Свернула на боковую дорогу, а потом на проселок. Заглушила мотор, укрывшись в дубраве. Если в тебе не ошиблась, то ты меня и без света найдешь в любой чащобе. Но, нет - проехал мимо. Промелькнули огни, блеск металла мимо, отзвучал характерный голос мотора Харлея.
   Не спешу открываться.
   Отчаяние разочарования родило усталость.
   Ты не тот. Ты не он. Ты не ты, а дерьмо нечувствительное, позёр на железяке, дешевка, тупая жестянка.
   Моя старушка сочувственно молчит, бережно поддерживая мое вибрирующее тело, прохладным металлом остужая разгоряченные мышцы.
   Захотелось коснуться травы - поляна таинственно мерцала, купаясь в лунных ваннах. Сползла с седла, уставилась в небеса, где пульсировала огромная туманная окружность, обрамляющая лунный диск - гало. Чую, как роса обволакивает всю сумеречную вселенную, отягощая собой каждую былинку.
   Пусть я ошиблась, приняв этого напыщенного индюка за тебя, - переживу. Высплюсь на ночных травах, и печаль уйдет, уйдет, уйдет...
   Опять ошиблась - ты все-таки нашел меня, подкрался, приблизился, подступил, разбудил поцелуем мягких губ. Никакого неистовства - осторожно, едва касаясь, наощупь узнавая друг друга, запоминая запахи и всхлипы, рельефы выпуклостей и впадин, вкус и мерцание глаз и шерсти. Движения легкие, без пауз и без равного ритма, стараясь не вспугнуть, желая приручить и истечь, взять и отдаться.
   Едва угадываемый шепот щекочет ухо:
   -Как ты смог так тихо подкрасться, что я не услышала мотора?
   -Харлея оставил примерно метров за триста от места, где ты затаилась.
   -Все равно ты был очень тих.
   -Я снял сапоги. Всё бросил: мотоцикл, куртку, рубашку...
   -Поцелуй меня... да, так - чуть коснувшись. Откуда ты знаешь, как я хочу?
   -Мне всё об этом говорит - и то, как ты гладишь меня, и то, как дышишь, и то, как ты тихо уплываешь.
   И мы опять отправились в блаженное путешествие по двум континентам наших тел, посетив все тайные места и самые отдаленные закоулки.
   Отодвинулся в сторону, раскинул руки - хорошо, что ты это сделал - от прикосновений жжет, до отвращения. Надо отдохнуть.
   -Ты собираешься всю ночь коротать в дубраве?
   -Пока тебя не было - да, хотелось окунуться в густоту мрака, а после почуять первое движение утра, едва видимое, сумеречное, очистительное - луч на щеке, чтобы горе потери тебя кончилось с окончанием ночи. Возродиться с новорожденным днем. Но теперь всё изменилось. Хочу праздника. Здесь неподалеку дом моего отца - у него сегодня вечеринка - гости, угощение, оркестр. Ты любишь духовой оркестр?
   -Что, серьёзно - духовой оркестр? Вживую? Ты шутишь?
   -Бывает. Бывает, что шучу, но не сейчас. Мой отец большой любитель и знаток духовой музыки и джаза. Сегодня приглашен очень известный оркестр. Будут вальсы. Любишь "Амурские волны"?
   -Кроме марша "Прощание славянки", пожалуй, и не слышал ничего в духовом исполнении.
   -Тогда поехали - это настоящая музыка. Она не просто снова вошла в моду. Она очень хороша, в ней есть смех и плач. Жаль упустить такую возможность - насладиться музыкой после наслаждения тобой. К тому же, ужасно есть хочется.
   -Да, я бы, наверное, целого барана сожрал. А на десерт - торт величиной с колесо.
  
  
 
   ***
   Гости были уже разгорячены и увлечены, на нас никто не обратил внимания. Неожиданно меня потянули за локоть - отец.
   -Здравствуй, дорогая. Рад, что ты все же пришла. Кто твой новый друг?
   -Сейчас принято говорить - бой-френд.
   -Интересный статус. Это означает, что у тебя появился половой партнер? Или это нечто иное?
   -Это означает, что лично для тебя это ничего не означает. Это очень много означает только для меня, и я сама с этим разберусь. Надеюсь, статус бой-френда моего спутника не помешает нам перекусить? Пап, оставь, давай потом поскандалим, очень есть хочется.
   -Могла бы своего... м-м-м - друга покормить в клубе. У меня тут не столовая, не кафе и не ресторан, чтобы всякий оборванец мог зайти запросто и есть то, что ему понравится. Здесь собрались мои коллеги, приятели, друзья, знакомые, партнеры. Подчеркиваю - мои. Понимаешь, я пригласил всех своих, а твоего протеже никто не звал.
   -Я его позвала.
   -Этот дом пока еще не твоя собственность.
   -Может, хватит разыгрывать сцену из жизни пациентов доктора Зигмунда Фрейда?
   Отец отвесил мне тяжелую пощечину и залил её каким-то хлебовом из своего фужера. Было впечатление, что голова отделилась от шеи, отлетела к стене, срикошетила и совершенно случайно вернулась на мою тоненькую шейку.
   Несмотря на то, что отец расправился со мной посредине зала на глазах у всех, вокруг ничего не изменилось. В то время, как на моём лице пылала пощечина, будто перцовый пластырь, оркестр продолжал выводить в ритме вальса грустную мелодию, от которой щемило сердце.
    
   Такое странное ощущение: боль, недоумение и в то же время успеваю услышать музыку, почувствовать её, увидеть гостей, понять, что все они стараются изо всех сил не видеть нас. И ты отвернулся, чтобы не мешать моему позору и не влиять на разрыв. Растерянность, что теперь я могу сделать такого, чтобы не уронить себя, чтобы не потерять тебя и его, бежать или нападать, затаиться или заплакать, покориться или порвать навсегда...
   Гости танцевали, беседовали, чокались и ели. А мне хотелось содрать со щеки этот проклятый пластырь, но мой гнев, казалось, распаляет огонь удара еще пуще. Ты, отвернувшись, стоял и слушал музыку, не смотрел в нашу с отцом сторону, не вмешивался. Потом пошел к выходу. Я догнала тебя, и мы пошли рядом, нарочито медленно, в ритм музыки, этакое легато четырех ног в исполнении любовной парочки.
   Ты улыбнулся:
   -Похоже, здесь нет барана. То есть, я хотел сказать - баранины.
   -Да, поесть не удалось. Хорошо, хоть музыку немного послушали.
   -Куда теперь?
   -Ко мне?
   -Ко мне?
   -Куда ближе?
   -В клуб.
   -А клуб этот, случаем, не твоего папаши?
   -Нет, он мой. Подарок любящего родителя в день совершеннолетия дочери.
   -Подозреваю, что и в клубе сегодня обошлись без баранины.
   -Ты прав, кроме выпивки под утро там уже ничего не остается.
   -Тогда - в ресторан.
   -А если на ипподром?
   -Ипподром? Поздно уже - заездов не будет.
   -Зато будут бараньи шашлыки!
   -Точно! Как же я забыл про круглосуточную шашлычную на ипподроме!
   Мы летели сквозь ночь, влажная прохлада била в лицо упруго и мощно, но так и не погасила пекущего пластыря на щеке. Он мне мешал, он раздражал, он заставлял где-то в груди шевелиться и ворочаться чему-то темному и свирепому.
   Шашлычная была аквариумом, погруженным в полумрак, в котором уснули все рыбы и плавали на поверхности вверх брюхом. Официанты едва двигались, мангал лениво мерцал полупотухшими углями, но мы решили съесть барана, и никто больше не посмел нам в этом помешать.
    
   Шапито-медитация
   Ветер хлестал по полотняным стенам шапито, холодное солнце сверкало в набалдашнике шпиля на шатре. Это навершие было выполнено в виде распахнутого сундучка или шкатулки белого металла, покрытого затейливой вязью. Из этого сундучка падал, и все никак не мог упасть из-за упрямого ветра, факел синего шифона. Перед входом тучные музыканты дули в толстые трубы и били в пузатые барабаны, разнося по побережью низкие призывные звуки.
   Все вокруг шелестело, дуло, звенело, хлопало, рвалось, дудело, летело, блистало.
   Публика, привлеченная праздником, устроенным ветром, оркестром и шапито, хватала билеты, и валом валила в цирк.
   Внутри шатра людей окружал полумрак и тишина. Даже говор толпы стихал на пороге цирка. Цвета темного вина бархат устилал арену. По ней бегал, приседая и подпрыгивая, огромный негр, расписной, как куманец и с такой же огромной сквозной дырой в груди. Края дыры были ровные и отполировано блестели. Публика пыталась разглядеть внутренности, но напрасно. За последним зрителем закрылась дверь, все расселись по местам, и негр ударил в бубен, взявшийся невесть откуда.
   Негр бил, подскакивал, шептал, вскрикивал и лопотал, зрители раскачивались с остекленевшими глазами - представление началось!
   Вот бубен вырвался из рук циркача и поплыл над головами почтеннейшей публики, осыпая ее серебристой пылью.
   Негр хлопнул в ладоши и особенно высоко подпрыгнул - в момент соприкосновения его ног с бархатом арены на ней появилась маленькая коробочка. Артист наклонился и стал дуть на нее. Коробочка начала набирать размер и объем, превратившись в огромный сундук.
   Вдруг крышка сундука откинулась и...я очутилась в городе желтых домов.
   Желтая медитация
   Город легких временных построек из желтой бумаги, толстой и рыхлой. Домики слегка отсырели от обильной утренней росы, усеявшей осеннюю паутину.
   Женщина в шафрановом шелковом халате выходит на террасу, держа золотое блюдо. Она замирает, жмурится, с улыбкой вдыхая горечь пожелтевшего сада. Потом медленно поправляет салфетку лимонной парчи, прикрывающую лежащую на блюде отрубленную голову. Рука касается сложной прически, но ни один волосок не посмел выбиться из колючих лап гребенок и стилетов шпилек.
   Наклонила головку, чтобы под ногами рассмотреть лежащего на каменных плитах кузнечика. Глаза мертвеца широко открыты, в черных кругляшках отражается кенарь в раскачивающейся клетке. Завалился набок, одна лапка в сторону. Замерз, видно пытался проскочить в двери, а они уже были закрыты.
   Холодно ночью - скоро зима.
   Ножкой сдвинула трупик с плит террасы на землю, вдруг отогреется, оживет, хоть один день - да его. Обильная роса на траве обещает сегодня теплый денек.
   С блюдом в руках, не скрываясь, женщина выходит из дома своего любовника, сердце и печень которого она съела сырыми. Голову его понесла домой, чтобы выварить, и когда мягкие ткани отпадут, череп займет свое место на полочке рядом с другими черепами, желтеющими длинной вереницей под янтарным фонарем кухни.
   Она стоит передо мной, колеблясь золотистым пламенем. Мама.
   -Доченька, не верь отцу. У него на службе псари и охотники. Как только ты выросла и сумела изменить себя по своему желанию, отец задумал избавиться от меня, и взять тебя в жены. Так делают все животные. Только люди избегают близкородственных связей. Лису-оборотня могут легко уничтожить собаки, осина и серебро. Отец предпочитает собак - они не оставляют от жертвы даже клочка шерсти. Он не только меня затравил собаками, но и твоего первого мужа псы разорвали по его приказу. А ты, бедная, ломала голову, куда он исчез?
   -Я подозревала, что здесь что-то нечисто, но не знала наверняка. Отцу не помогла смерть моего первого мужа - я не покорилась.
   -На очереди твой второй избранник. Если ты не опередишь отца, то скоро опять овдовеешь.
   -Но я уже искала его в особняке - там пусто, все заброшено, крыша провалилась, в комнатах растет трава.
   -Загляни в подпол. Там есть ход в нашу нору, помнишь ее? Ты любила бывать там в детстве, пряталась ото всех в потайных ходах. Отец в норе. Когда ты найдешь вход, я помогу тебе обнаружить отца. Возьми это блюдо, сядь на него, и оно плавно принесет тебя в нужное место. Прощай, родная, береги себя.
    Нора-медитация
   Лисица лежит в своей уютной родной норе, теплой и сухой, где неизменно чувствовала себя в безопасности. Эта нора служила надежным убежищем многим поколениям лис, и ни разу не была обнаружена ни собакой, ни человеком и никем иным. Запасные выходы содержались в идеальном состоянии, скорее для соблюдения семейной традиции, чем по необходимости.
    ***
   Я поселилась у тебя. Однажды приехал отец для ультиматума и похищения. Прижалась к тебе крепко-крепко.
   -Не отдам её.
   -Тебя никто не спрашивает.
   -Отец, никогда не буду зверем, никогда!
   -Природа твоя звериная - лисья.
   -Я нашла себе возлюбленного из нашего оборотнического племени. Ни он, ни я не хотим портить людей. Да, мы не такие, как они, но и не такие, как ты. Мы не можем изменить нашу сущность, но мы можем жить в ладу и с людьми, и с тобой. Оставь нас, нам хорошо вместе.
   -Моя сила уходит, ты нужна, чтобы заменить собой умершую мать. Она всегда хорошо делала свою работу, пока охотники не затравили ее собаками. И после этого ты собираешься хорошо относиться к людям? Они виновники гибели твоей матери.
   -Но ведь она, служа тебе, принесла столько горя - скольких она погубила, забрав их силу. И только потому, что ты, отец, заставлял ее делать это.
   -Иначе я бы уже давно умер. У нас, лисиц, нет выбора, мы должны губить человечков или гибнуть сами.
   -Я свой выбор сделала.
   Отец стал надвигаться на нас, и вскоре я потеряла сознание и тебя.
   ***
   Кровь, обильно льющаяся из рваных ран, пачкает пол родного жилища. Запах этой крови скоро привлечет несчетных ее любителей, тайна норы будет раскрыта. Лисе придется ее бросить. Бросить вместе с отцом - старым плутом-оборотнем, которого она только что загрызла, чтобы, съев его печень и сердце, забрать колдовскую силу. Удивительным образом жгучий пластырь со щеки исчез.
   ***
   Шаман закрыл коробочку, и толпа погнала лису камнями по дороге.
   Финал
   Один из камней, попавший точно в крестец, заставил меня вздрогнуть и открыть глаза. Я по-прежнему сидела в спортивном зале на коврике, скрестив ноги. Раньше всех вышла из медитации, и если бы не проклятый камень, то узнала бы, чем кончились все эти похождения. Потерла поясницу, какой все же болезненный ушиб. Вовремя улизнула. Посмотрела по сторонам - все адепты тихохонько сидят, и закрытыми очами шарят в потаенном.
   Вот ведь, обман чувств - только сейчас заметила, что слегка парю над ковриком. Невысоко поднялась, не более толщины ладони, но все же воздушная подушка отделила мой зад от пола. Хм-м, это еще от чего считать - высоко-невысоко. Если учесть, что спортзал на втором этаже, а отрыв считается не от пола, а от поверхности земли, то довольно высоко - до второго этажа вспорхнула.
   Но, как только взгляд уперся в гуру, бьющего себя по полосатым бокам гибким тигриным хвостом, от неожиданности со всего маху шлепнулась на пол, в очередной раз саданув зад. Все, теперь окончательно вышла из медитации.
   Выбежала из зала, на ходу застегивая куртку, и уткнулась носом в твидовую, до боли знакомую грудь, маячившую у выхода. Жесткие руки схватили, закружили, вихрь обдал меня любимыми ароматами.
   -Ты! Все-таки заехал! Не ожидала - а говорил, что сегодня занят. Дай ушко лизну. Люблю твои неожиданности. Как хорошо, что мне не придется тащиться на метро!
   -Ну, как успехи? Сегодня получилось? - спрашивает и целует, не давая ответить.
   -Сегодня во время медитации отбила себе всю задницу.
   -И это всё?
   -Ты на мицубиске или на вольвочке? Я без памяти от того, как ты водишь машину - ты настоящий виртуоз! Нет, не виртуоз - ас. В тебе умер талантливый гонщик, гораздо более талантливый, чем ныне живущий бизнесмен.
   -Зубы мне не заговаривай и лестью не прикрывайся. Ты не ответила.
   -Кстати, о смерти - меня сегодня два раза пробовали укокошить и напугать, но безуспешно. В родительский дом возврата нет, надо обустраивать новую норку. Вот в субботу этим и займемся. Работы куча: изыскания провести, замеры сделать, смету составить, все вынюхать.
   -Значит, всё получилось! Ты с ним разделалась?
   -Нет, я бы не смогла - он мой отец. Несчастный случай - пол обветшалого особняка обрушился, отец упал в подвал, из которого торчал осиновый кол и погиб. Видимо, кто-то охотился на него и подготовил ловушку. Мне жаль, что так получилось, но он заслужил такой конец, хотя бы за то, что заставлял мою мать убивать людей и коллекционировать их черепа, а потом и с ней покончил так же, как и с моим первым избранником - затравил собаками. Мама сегодня мне являлась - такая нежная, трогательная, вся в желто-шафрановом, с золотым блюдом. Она и открыла мне всю правду о своей смерти и смерти моего первого мужа. Так что можешь жить спокойно - мой отец больше тебе не угрожает.
   Чуть-чуть соврала мужу, я все-таки лиса. Ему не надо знать обо всём. Как говорила моя бедная мама - никогда не показывай мужчинам тыльной стороны хвоста.
   Но если бы я не забрала отцовскую колдовскую мощь, то пространственно-временной завиток ленты Мёбиуса не был бы ко мне столь благосклонен - у меня просто не хватило бы силы вернуться в то же место и в то же время. И рассекала бы между мирами этаким Летучим Голландцем, не зная ни сна, ни отдыха.
   Уже сидя в машине, вспомнила странный путь из шкатулки в коробочку, из коробочки в сундучок, и поделилась с мужем сделанным открытием:
   -Знаешь, а ведь мне впервые удалось пройти по пространственно-временной ленте Мёбиуса - из одного мира в другой, из сегодня во вчера и обратно. Сделала так виртуозно, что вернулась в ту же точку, из которой вышла, будто делаю это каждый день по нескольку раз. Самое главное в этом путешествии - нигде и никогда не петлять. Идти как балерина по проволоке - пяточка к носочку. Смешно, да? В петле не петлять! Повезло, всего раз над полом и зависла - и то на выходе.
   Ой, чуть не забыла - гуру-то наш пытается выдать себя за тигра, но из-под наведенной иллюзии явственно проглядывала розовая шкурка, хвостик колечком и рыло-пятачок. Что за времена - каждый поросенок пытается выдать себя за хищника.
    
   И мы с моим избранником радостно закашляли-засмеялись, игриво поправляя друг другу высовывающиеся из-за пояса джинсов рыжие хвосты - при возбуждении с хвостами просто беда.
   0x01 graphic
Рисунок И.Шлосберга
  
  
   Токарев С. Славная жизнь 27k Оценка:8.26*5 "Рассказ" Проза

   Славная жизнь
   Так случилось, что контора, в которой я работал, распалась. Но хорошие отношения - это хорошие отношения и один из бывших директоров, уходя, позвал меня за собой. Он снял офис в старом особняке с выщербленными кирпичными стенами. Высокие потолки, вычурные ржавые решетки, и замысловатое расположение помещений выдавали здание, построенное еще при царе. Об этом же говорило и число "1842", выложенное светлым кирпичом на стене.
   - Нравится? - спросил меня бывший директор, а ныне просто приятель. - Я называю это купеческой готикой.
   - Тоскливо, - сказал я. - Но внушает.
   - Этот дом принадлежал раньше купцу Макушину. Весь, представляешь? Вымети отсюда все эти офисы, снеси перегородки, вкрути люстры в тысячу свечей - и все это было его! Вот это хоромы.
   - Мм, может, включим компьютер? - спросил я.
   - Извини, не могу, - он махнул рукой. - Оказывается, тут ни одна розетка не работает. Я вызвал электриков, но они что-то задерживаются.
   На этом закончилась наша работа в первый день. А точнее, в первый вечер. Я вышел на крыльцо во внутреннем дворике и остановился, чтобы осмотреться. Кирпичные стены сдавливали пространство вокруг, а над всем домом, в завершение картины, тяжело навис холм. Так что я почувствовал себя, как в настоящем средневековом замке. Только у нас, в Сибири не строили замки.
   Хлопнула дверь, из боковой пристройки во внутренний дворик вышел старик. Он сел на скамейку и посмотрел на меня.
   - Здравствуйте, - сказал я. - Я теперь тут буду работать.
   - Здравствуй, - ответил он. - Ты электрик?
   - Нет, дизайнер.
   - Хорошо, - сказал он, и мы помолчали немного. Тянуло сыростью, то ли из подвалов, то ли из реки, протекавшей с другой стороны дома. Я уже вынес свое суждение об этом месте. Это было настоящее болото. К счастью, я не собирался работать здесь долго. С тех пор, как я устроился фрилансером, я нигде не работаю долго. Пора было идти домой.
   - Ты знаешь, кто построил этот дом? - спросил старик.
   - Знаю, купец Макушин, - кивнул я. - Мне уже сказали.
   - Не Макушин, - засмеялся-закашлял старик. - Его все путают с Макушиным. Но на самом деле его фамилия была Манушин. Эн вместо ка.
   - Это в корне меняет все дело, - заметил я и тоже кашлянул.
   Еремей Манушин был обыкновенным голодранцем, подавшимся в Сибирь на поиски лучшей доли. Вместе со старателями он ходил по таежным речкам от Урала до Красноярска. В одно лето артель, с которой он ушел, пропала без вести. Но сам Еремей, оборванный и грязный, через несколько лет появился в нашем городе. Остановив проезжающую по улице коляску, он одним ударом вышиб из нее пассажира и приказал извозчику гнать на кладбище, как будто за ним черти гонятся. Извозчик не смел ослушаться и гнал до самых ворот, что есть сил.
   Что делал Еремей на кладбище, никому не было известно, но с него он вышел уже спокойным. Зажил богато, купил лавку и занялся торговлей. Откуда у него были деньги - никто не знал. Говорили, что он присвоил себе золото и многое другое. Но это все были выдумки, ибо сам Еремей молчал, а кроме него никто из той артели не вернулся. Через некоторое время он построил себе дом под горой на берегу речки.
   - Это все? - спросил я после некоторой паузы.
   - Да, - кивнул старик. - И это была славная жизнь.
   На этом мы попрощались, и я пошел на остановку. Переходя через трамвайные рельсы, я заметил, что они трясутся, и приложил руку. Холодные рельсы вибрировали мелкой дрожью, а от камней мостовой веяло теплом. Между двумя булыжниками я увидел позеленевшую монету и схватил ее, ожидая увидеть какую-нибудь старинную редкость. Но это были обычный двухрублевик, просто сильно покрытый плесенью и грязью. Брезгливо отшвырнув монетку, я вытер пальцы о край брюк и был оглушен яростным звонком трамвая. Этот древний транспорт сумел подкрасться к остановке почти незаметно.
   В полупустом вагоне ко мне почти сразу подсел мужчина интеллигентного вида.
   - Простите, - сказал он. - Когда мы подъезжали, я видел, что вы шли от старого дома под горой. Вы знаете, что это за дом?
   - Знаю, - ответил я. - Дом купца Манушина. Эн вместо ка. Эта деталь очень важна.
   - Да! - с жаром воскликнул мужчина. - Это поразительно, что вы так образованы. В наши дни так редко можно встретить человека, знающего историю своего родного города. Вы в курсе истории дома?
   - Увы, кроме того, что его построил Манушин - ничего.
   - Тогда я расскажу! - воскликнул интеллигентный мужчина, и я не смел сопротивляться.
   Купец Еремей Манушин был человеком редкой души. В молодости он хотел принять постриг в Соловецкий монастырь, но родной дядя Елизар связал его по рукам и ногам, и увез в Сибирь. Чтобы дать понюхать настоящей жизни, как он говорил. Кочуя по разным сибирским городам, Елизар с племянником Еремеем нигде не останавливались надолго. Наконец, они появились в нашем городе. Пьяный Елизар остановил повозку, проезжавшую по улице, и одним рывком выкинул из нее какого-то господина. Затем он посадил племянника на заднее сиденье, сам столкнул извозчика и погнал по улицам города, горланя веселые песни. При переезде через мост над речкой, повозка перевернулась, и придавила Елизара.
   - Вот прямо через этот мост, - сказал мужчина.
   Все в вагоне, казалось, замерли, прислушиваясь к стучащим под нами рельсам. Когда трамвай преодолел мост, пассажиры заметно оживились. Бабушка, сидевшая у входа, развернула бумажный пакет и дала своему внуку большой крендель, обсыпанный мукой. Малыш сразу схватился за угощение, не спуская глаз с моего собеседника. Он тем временем продолжил рассказ.
   Так Еремей Манушин получил наследство своего дяди. Он не пожелал возвращаться в более цивилизованные края и осел в нашем городе. Открыл лавку, занялся торговлей и быстро прославился как честный купец, не обижающий ни партнеров, ни обычных покупателей. Недалеко от моста, где погиб дядя, он поставил дом, где принимал всех странников и богомольцев. А по воскресеньям Еремей перегораживал улицу у дома столами и потчевал всех приходящих и проходящих. Во внутреннем дворике он поставил часовню, где служил приглашенный из Соловецкого монастыря священник.
   - Я не видел часовню во внутреннем дворике, - честно сказал я. - По правде сказать, там так тесно, что даже машинам негде развернуться.
   - А вы видели большую кирпичную стену справа от ворот?
   - Да, неужели это она?
   - Нет, это конюшня. Когда пришли большевики, они разрушили часовню и поставили там конюшню.
   - Да, с них может статься! - согласился я.
   - Еремей Манушин прожил долгую жизнь. Он прославился своей благотворительностью и добрыми делами. Ворота его дома, как и ворота его сердца, никогда не закрывались и были открыты для всех страждущих, - произнес мужчина. - И это была славная жизнь!
   Я подумал, что эта версия мне нравится больше. Между тем мужчина вытащил из сумки толстую книгу и протянул ее мне. Когда я взял ее в руки и прочитал название, то многое стало ясно.
   - В память об этом хорошем человеке я хотел бы подарить вам Библию! - торжественно произнес мужчина. - Будьте такими же, как купец Манушин, человеком редкой души и сердца.
   После такого я просто не мог оставить его с пустыми руками. Я пожертвовал ему сорок восемь рублей на строительство храма. Просто именно такая сумма мелочи и бумажек оказалась в кармане, куда я сунул руку. Мне показалось стыдным перебирать их у него на глазах, и отдал все. Только подумал, что зря выбросил те два ржавых рубля, что нашел на старой мостовой. С ними получилось бы ровно пятьдесят.
   Выходя из трамвая, я споткнулся об человека, наклонившегося завязать шнурки. Это оказался знакомый букинист, только что закрывший магазин и шедший домой с новыми книгами. Я извинился и помог ему собрать упавшие томики. Заодно спросил:
   - Тебе Библия не нужна? Я бесплатно отдам.
   - Мне? Зачем? - удивился он. - Ну, вообще-то давай, пристрою. А ты откуда идешь в такой поздний час?
   - С работы. Сняли офис в доме купца Манушина. Знаешь такого?
   - Конечно, знаю, - расцвел он. - Как же не знать, если я сам работаю в доме, который построил Макушин. Их вечно путали. Манушин и Макушин, на слух почти одно и то же, не правда ли? Но это были совершенно разные люди. Знаешь ли, что случилось с твоим Манушиным?
   Еремей Манушин был крестьянский сын - косая сажень в плечах. На одну ладонь мог человека посадить, а другой прихлопнуть. Но его богатырская сила и красота стала причиной беды. Не удержав одну барышню на руке, он ее уронил, а господина, пытавшего его образумить, нечаянно прихлопнул. По совокупности причин ему пришлось бежать в Сибирь, подальше от закона. Пешком пройдя полтайги от Зауралья, он вышел на привокзальную улицу нашего города в разорванном медвежьем полушубке загадочного происхождения. Увидел, как пьяный купец лезет в повозку к кричащей барышне, не выдержал, вступился. Выдернул нахала и перебросил через забор в сугробы. Восхищенная барышня осыпала его благодарностями, и способствовала его скорейшему устройству в городе. Вскоре Еремей устроился рабочим на кирпичный завод, где благодаря своей невероятной силе смог быстро дорасти до мастера, сколотить свою артель и самому заняться производством кирпича.
   - Стоп! Стоп! - со смехом сказал я. - А как же золото, а как же торговые лавки, которыми прославился Еремей?
   - Да не было никакого золота, в том то и дело! - воскликнул букинист. - И лавок тоже не было. Еремей прославился своим кирпичом. Может быть потому, что его изделия и шли нарасхват, пошли слухи о золоте и нечистой силе?
   - Нечистой силе? - переспросил я.
   - Да, о ней. Только давай сначала дойдем до дома, поставим чай, откроем наливку и тогда продолжим. А то уже темнеет, - сказал букинист и оглянулся. Я тоже посмотрел по сторонам. Было уже темно. Где-то шумели машины, веяло сыростью. Под ногами что-то звякало, то ли монетки, то ли пивные пробки.
   У себя дома, раскрасневшись от чая и настойки, букинист продолжил рассказ. По его словам выходило, что с Еремеем не все было ладно.
   Скитаясь по чужим холодным краям, Еремей долго мыкался по чужим углам. Видимо это породило в нем сильную тягу к собственному дому. В конце концов, он построил особняк из собственного кирпича на берегу речки под горой. Дом был очень большим и Еремею, похоже, это особенно нравилось. Многие рассказывали, что он жил то в одной комнате, то в другой. Он как будто наслаждался домом и смаковал его, пробуя по неделе ночевать то в одном крыле, то в другом. Бродяга, так долго тосковавший по собственному дому, он, наконец, получил его и никак не мог насытиться. Еремей целыми днями не покидал свой особняк, а под конец жизни так и вовсе перестал из него выходить. Злые языки судачили о том, что Еремей свел близкое знакомство с нечистой силой. Мол, подняться от простого рабочего до владельца кирпичного завода без этого ну просто никак невозможно.
   - В общем-то, взлет действительно необычный! - признал я.
   - Думаю, Еремею просто очень повезло с природой, - букинист подмигнул. - Посуди сам, красавец, доброй души и необычной силы. Тут не обошлось без женщин, говорю.
   Я согласился с тем, что без женщин у Еремея ну никак не могло обойтись. Букинист подлил настойки и, подняв тонкостенные бокальчики, купленные в антикварном отделе, провозгласил:
   - Ну, за такую же славную жизнь, как у Еремея Манушина.
   Чувствуя приятную легкость в голове, я опустил стеклянное изделие на стол и заметил цифры, просвечивающие сквозь стенки. Повернув бокальчик нужной стороной, я прочел год "1905" и вспомнил цифры на доме.
   - Так когда же умер наш герой? - спросил я захмелевшего букиниста, листающего подаренную ему Библию.
   - То покрывали его одеждами, но не мог он согреться... - пробормотал он. - Еремей? В 1841 году.
   Он потряс книгой, будто желая оттуда что-то вытряхнуть. Из книги ничего не упало. Я поймал его взгляд, и он хитро улыбнулся:
   - В чужих книгах чего только не бывает!
   - Гм, да... Но постой, как же он мог умереть в сорок первом, если дом был построен на год позже?
   - Быть этого не может!
   - Я своими глазами сегодня видел, - уперся я. - Закрою глаза, как живая, надпись всплывает - тысяча восемьсот сорок второй. Выложена кирпичом. То есть, светлый кирпич прямо положен вперемешку с красным, чтобы образовать надпись.
   - Да ты ошибся... Я - никогда не ошибаюсь! - и он погрозил мне пальцем и уронил книжку.
   Я понял, что внятного диалога уже не получится. Мы договорились встретиться завтра по этому поводу и попрощались. На улице уже светало, но я не особо переживал по этому поводу. Потому что мы, фрилансеры, можем ложиться и вставать, когда вздумается.
   Мое утро началось в четыре часа дня. Директор был уже в офисе и свет починили, так что я не нашел причины не появиться там.
   - Познакомься с нашим гостем из Москвы, Евгением! - сказал он мне. Евгений улыбнулся и протянул ладонь для рукопожатия.
   - У вас красивая архитектура, - сказал он. - Чем-то напоминает Питер, с поправкой на сибирские реалии.
   - Ну, вы, конечно, уже слышали про владельца этого дома? - сказал я и внутренне усмехнулся. Как оказалось, зря.
   - Про Еремея Манушина? Конечно! - воскликнул Евгений. - Правда, это скорее легенда, чем история. В учебниках такого не пишут.
   Еремей Манушин был сыном Елизара Манушина, известного московского купца, который поставлял продукты для самого Кремля. У этого Елизара тоже была своя история. Якобы однажды зимой его охватила беспричинная головная боль, хотя доселе он не жаловался на здоровье. Обычные доктора той эпохи только разводили руками. Наконец, он попал на прием к светилу науки, лечившему даже хозяев Кремля. Выслушав и обследовав, врач задал вопрос: "А через какие ворота, батенька, вы в Кремль въезжаете?". "Через такие-то," - ответил Елизар. "Отныне будете въезжать через другие!". И болезнь прошла. Оказалось, что над теми воротами, через которые любил ездить Елизар, поставили икону. Как богобоязненный человек, Елизар регулярно сдергивал шапку перед воротами, чем и застудил голову. Смена ворот привела к его полному исцелению.
   - А что же Еремей-то? - спросил я. Гость из Москвы развел руками. Оказалось, что про Еремея он знал не очень много.
   Еремей был младшим в семье и в то время, как его старшие братья уже подпоясались купеческими кушаками, все еще ходил без особого достатка. Конечно, на бедность он не жаловался. Но и на свадьбу с невестой из приличного семейства ему тяжело было рассчитывать. Молодость не любит ждать, и Еремей влюбился, не дожидаясь богатства. Его отец отказал ему в помощи и пригрозил посадить под замок. По его мнению, сыну следовало бы сначала встать на ноги, а потом уже думать о женитьбе.
   Отчаявшись, Еремей бросил шапку о пол и сказал, что уходит в Сибирь за золотом. Отец вышел из себя и крикнул, что теперь и нога Еремея никогда не ступит на порог его дома. Но Еремей все равно ушел.
   - А дальше? - поинтересовался я. Евгений, похоже, смутился.
   - Вроде так и пропал, то есть остался в Сибири. Что происходило за пределами Москвы, если честно, мне не очень известно. Но говорят, что у него есть фальшивая могила на московском кладбище. Вроде его отец так и не смирился с пропажей сына, или желал навсегда похоронить его в своем сердце. В общем, Елизар приказал похоронить под именем сына гроб с кирпичами. Как-то так.
   Некоторое время мы молчали, обдумывая дела давно прошедших дней. Суровые были времена. Но вскоре мы занялись делами и забыли о странных нравах наших предков. Я занялся макетом справочника, который был нужен директору, и просидел за ним несколько часов. В восемь вечера директор ушел, пожелав мне доброй и продуктивной ночи. Затем ушли все, кто работал в соседних офисах, и здание опустело. Я выключил музыку, снял наушники и работал над макетом, слушая, как свистят вечерние птицы за окном.
   Позвонил мобильный телефон. Это был букинист.
   - Дело приобретает интересный оборот, - с ходу начал он. - Ты, кажется, был прав. Еремей никогда не жил в этом доме. И, тем не менее, это был его дом.
   - Ты подъедешь сюда?
   - Да, сейчас. Только закрою магазин.
   В ожидании его я прекратил работать и вышел на крыльцо, чтобы встретить. В этом старом большом здании с непривычки можно было заблудиться, а при таком плохом освещении - еще и сломать ногу. На лавочке во дворе не было вчерашнего старика, и я подумал, что это был ночной сторож, работающий сутки через трое. Все окна, выходящие во внутренний дворик, были темны, а гора черной тенью заслоняла полнеба. Даже на крыльце, под светом лампочки, было не слишком уютно. Так что я невольно вздрогнул, когда раздался скрежет железных ворот. Это был букинист.
   - Ты не поверишь, где я встретил очередное описание жизни Еремея! - воскликнул он, передавая мне пакет с книгами. - В революционной хронике! Точнее, в документах, посвященных ссыльным и народовольцам.
   - Что это у тебя? Все о Еремее! - я заглянул в пакет.
   - Нет, просто новые книжки на разные темы. Взял почитать. Посвети мне! - крикнул он, возвращаясь к стене у ворот. Я подошел к нему и включил подсветку на телефоне. Да, 1842 год - судя по уровню кладки, тот же год, когда возводился первый этаж. Мы вернулись в кабинет и поставили чайник.
   История, которую раскопал букинист, была не похожа на предыдущие. Голый и босой, коченеющий от холода, Еремей Манушин появился в нашем городе зимой, словно свалившись с неба. Непонятно было, откуда он взялся и как смог выжить в морозы почти при полном отсутствии одежды. Его приютила семья ссыльного поэта-декабриста, и, возможно, это наложило некий отпечаток на эту хронику, ибо история большей частью была записана самим поэтом.
   До самой весны Еремей отходил от своих болезней и голода, лежа на натопленной печке. Он говорил много и, торопясь, словно боялся, что не успеет. Большая часть сказанного словно была произнесена в бреду, но поэт тщательно записывал его слова. Благо было что послушать. Еремей говорил о большой дороге, о долгом пути. О снежных лесах и скачущих оленях, о ледяных торосах на реках и сверкающем инее на ресницах. Он говорил о золоте, которое горит в руках, и о нечистой силе, что скачет по вершинам елок, роняя снежные шапки за шиворот. О стуже, которая на первый вздох отнимает дыхание, на второй - жизнь, а на третий - душу. И о тропинке, которая ведет так далеко и извивается так хитро, что если ступить на нее только одной ногой, этого будет достаточно чтобы никогда не вернуться обратно.
   Также Еремей иногда говорил о доме, но мало. По его словам выходило, что он давно скитается без дома, без угла. Воодушевленный декабрист пытался склонить его в свою веру, убедив Еремея в том, что в отсутствии крыши над головой виноват социальный строй. Но Еремей был иного мнения, и поэт постепенно отступился.
   С весны же, когда болезнь окончательно прошла, Еремей пошел устраиваться в кирпичную артель. А декабрист достал немецкие рецепты изготовления кирпича и тоже, от нечего делать, пристроился туда же. Они экспериментировали с разными смесями и первыми в нашем городе научились обжигать цветные кирпичи.
   - Тот самый желтый кирпич, из которого сделана надпись! - сказал я.
   - Да! Но не перебивай.
   Ссыльный постепенно вернулся обратно к поэтическим упражнениям и размышлениям об обустройстве России. Но Еремею хватило смекалки и ума не забросить производство и продолжить опыты. Об артели вскоре пошла такая слава, что из других городов и селений приезжали возы, чтобы купить кирпич Манушина. Это был первый завод такого уровня за Уралом. Из его кирпича были построены почти все первые здания в нашем городе.
   Заказов было очень много и немудрено, что Еремей быстро стал богатеть. Он бы давно уже мог построить свой дом, но заказчиков было так много, что кирпич не успел остывать после обжига - расхватывали как пирожки. Тогда Еремей начал готовить отдельно большую партию кирпича, специально для своего дома. Там был и обычный кирпич, и фигурный, и цветной всех мастей. Торопясь все успеть, Еремей сам работал у печи. Партию для его дома заложили осенью, но к зиме он простудился от сквозняка и умер.
   - И все? - разочарованно протянул я.
   - Да, и все! - подтвердил букинист. - Дом из этого кирпича действительно построили уже после его смерти, исполняя последнюю волю.
   - Как жаль, - честно сказал я. И подумал, чего же мне жаль больше. Того, что легенда об успешном купце и золотоискателе обернулась правдой о мастере кирпичных дел? Или того, что сам Еремей так и не ступил на порог своего дома? Последняя мысль встревожила во мне что-то неясное, но я не успел понять, так как букинист начал прощаться и мы вышли во двор.
   Наклонившись над надписью, мы в последний раз осмотрели ее и потрогали на ощупь. Желтый кирпич был мягче красного и оставлял следы на пальцах.
   - Странно, крошится! - заметил я. - За полторы сотни лет он должен был искрошиться совсем. От дождей хотя бы.
   - Реставрация, - пожал плечами букинист. - Каждый новый хозяин обновлял эту надпись, скажем, известкой или гипсом.
   Я согласился, и мы попрощались. Я запер ворота и вернулся в офис. Хотя я не был суеверен, я старался не смотреть по сторонам. Рассказы и легенды о событиях полуторавековой давности пробудили во мне неприятное осознание того, что люди, о которых мы только что говорили, уже давно мертвы. Спит вечным сном поэт-декабрист, не заставший эпохи, когда сбывались его чаяния. Покоится на московском кладбище суровый Елизар, снимавший шапки перед иконами. И где-то здесь, в окрестностях нашего города, лежит Еремей, так и не увидевший своего дома. Надо, кстати узнать, где его могила. Я уже начал испытывать к нему невольное уважение.
   Визит букиниста отнял у меня некоторое время, так что пришлось задержаться дольше, чем я ожидал. А поскольку с утра надо было показать готовый макет заказчику, я решил не ходить домой и лег на диване, предварительно заперев дверь на замок и подперев шваброй.
   Некоторое время я просто лежал. Смотрел, как светят звезды в щель между шторами, и слушал, как скрипит старое здание. Рассыхающиеся полы, оседающие стены, запахи тлена и сырости вызывали ощущение всеобщей ветхости. Я подумал, что на месте, который занимает этот особняк, можно было бы построить современный многоэтажный дом на столько людей, сколько раньше, быть может, не жило во всем городе. Осознав свои мысли, я несколько устыдился. Ведь, по сути, я был таким же бродягой, мечтающим о своем собственном доме. И я бы не отказался от такого особняка. Если бы у меня был такой выбор, конечно. С этой мыслью я и заснул.
   Я видел ту самую тропинку, которая извивается так хитро и ведет так далеко. Она двигалась, словно змея, у меня под ногами, и я знал, что если наступлю - то меня унесет в страшную даль в одно мгновение. Было и жутко, и страшно, и хотелось наступить. Образ тропинки сменился снежным лесом, по которому я шел, как обычно идут во сне - без всякого успеха. Я проваливался в снег и барахтался в нем, и не мог сдвинуться ни на шаг. А наверху по веткам прыгали белки и еще кто-то, кто косил на меня хитрым глазом и сыпал мне снег за шиворот. Я видел котел с кипящей известью и боялся его. Я видел людей, вышагивающих вдоль первого кирпичного яруса дома. Кто-то грозил мне неповиновением, и слепая ярость охватывала меня. Я видел бродяг, тянущихся в Сибирь в поисках счастья, и людей, бегущих из нее, в поисках того же. Я видел штабеля цветного кирпича, уложенные на дощатые настилы. Так длилось, пока я не увидел человека, стоявшего на пороге. Человек кричал мне что-то обидное до слез.
   В этот момент я проснулся, скорчившись под тонким шерстяным пледом от холода и страха. Мгновения мне хватило, чтобы осознать, что я видел, и увязать все ниточки в один клубок. Пусть это было всего лишь догадкой, навеянной сном. Но она была слишком жуткой и потому была похожа на правду.
   Стуча зубами, я поднялся с дивана и поскорее включил свет. Мысль о том, где, возможно, нашел свое последнее пристанище Еремей, не давала мне покоя. Я поставил чай, сделал зарядку, выпил кружку горячего, но дрожь меня не покидала. Композиция была завершена, и я теперь ясно видел путь бродяги, сына купца и выдающегося мастера кирпичных дел.
   - Значит, вот как, - пробормотал я. - Вот как.
   Я открыл дверь и вышел в коридор. Прикоснулся к стене и пошел вдоль нее, время от времени притрагиваясь рукой. Купец Елизар, проклявший своего сына-отступника, крикнул ему что-то насчет дома. Скорее всего, в духе "Ты никогда не ступишь на порог своего дома!". Или "Ты ищешь другой дом? У тебя его не будет!". Раньше слова родителей что-то да значили.
   Через все свои странствия и скитания испуганный Еремей пронес ужас перед отеческим проклятием. Вот почему, в конце концов, он избрал такой страшный и в то же время верный способ попасть в свой собственный дом, хотя бы и после смерти.
   Я вышел во двор. Еще было темно, но я выключил лампочку на крыльце и немного подождал, чтобы глаза привыкли к темноте. Затем я внимательно пошел вдоль стены, осматривая ее. Светлое пятно тут, светлое пятно здесь. Они были такого же оттенка, как надпись с датой. Они были у земли, и у крыши. Они складывались в общий пестрый узор, рассеяный по всему зданию. Я прикоснулся к одному из них, и крошки посыпались из-под моих пальцев.
   - Привет, Еремей. - сказал я. Прах к праху, глина к глине. Известь, которую использовали для создания светлых кирпичей, прекрасно растворила тело. Наверно, об этом знали только доверенные лица. Вот почему отец похоронил на семейном кладбище гроб с кирпичами. Он должен был оценить упрямство сына.
   Ибо, не смотря на проклятие, тот добился своего. Еремей Манушин получил свой собственный дом. Более того, он сам стал домом.
   За спиной кашлянули. Я вздрогнул. В полумраке можно было различить, что на скамейке сидит тот самый старик. Он понимающе улыбался.
   - И все-таки это была славная жизнь, - сказал он.
  
   Сергей Токарев, ноябрь 2006
  
  
   0x01 graphic
   17
   0x01 graphic
   Паршев О.В. Я вернусь 24k Оценка:6.84*4 "Рассказ" Проза
   А снег всё шёл, шёл и шёл... И если вчера он только застенчиво целовал редкие незамёрзшие лужи, то сегодня с утра осмелел - запорхал стайками и принялся засыпать усадьбу рождественской ватой. Всюду лежал он теперь, растворяя мир в бледной бесплотной нежности - на колючем кустарнике, оплетающем дом, на огромных серых камнях, затейливо разбросанных по парку и на соснах, - пуховиком расстилаясь между стволов. Чудо! Истинное чудо! Так и мнилось: выйдет сейчас на поляну сказочный дед и...
   - Вот предстанет пред нами Морозко в своей красной шубе, стукнет волшебным посохом и скажет: загадывайте желание! Что загадаешь? - с нарочитой важностью проговорил он.
   - Ой, не знаю, - Загадочные смешинки взлетели из потаённой зелени глаз. - Но мигом придумаю!..- Она сощурилась.- Нет!.. Это долго!.. Бежим!
   Румяная; тоненькая, как стебелёк; засеребрённая инеем, накинувшим невесомую вуаль на длинные ресницы и золотистые пряди, что выбились из-под шапочки... Вот - чудо! Что по сравнению с ней какой-то "сказочный дед"?
   - Бежим, - прокричал он.
   И они пустились взапуски, останавливаясь лишь для того, чтобы кинуть друг в друга снежок, рассыпающийся на лету.... А после снова играли в снежки, взбирались на горку, скользили вниз...
   Она смеялась, - "Кубарем, кубарем! - в самый сугроб!",- снег падал ей на лицо, кружился над ними. Он поднял варежку, натянул на тонкие пальцы нетерпеливой птахи-руки. А потом, не удержавшись, поцеловал её в холодный покрасневший нос.
   - Снегу можно, а мне нельзя?
   Загадочные смешинки....
   - Тебе - можно!
   - Что ты загадала? - Его слова всколыхнулись призрачной тенью, лёгким паром рассеялись в алебастровой мгле.
   Она тут же стала серьёзной. Взяв его руку, притянула к себе, под тёплый соболий мех, прижала к самому сердцу.
   - Ты вернёшься?
   Он покивал.
   - Я вернусь. Конечно... Самое больше - по весне...
   Но война с Персией вышла долгой, очень долгой, едва ли не нескончаемой. А она... Она вышла замуж. За генерала, имени которого он не помнил. А точнее: не хотел вспоминать...
  
   - ...а эти племена не поддаются никакому instruccion...никакой силе...проповеди...так? Верно я произнёс? Тут миссионеров, я тебе скажу, побывало!.. Ни удобствам европейского обыкновения, ни явной пользе ремёсел... Не признают никаких выгод, порядка, денег...
   - Извини, Луис, о чём ты? Я задумался...
   Костёр пыхтел, ярился. Искры взлетали вверх, цеплялись за плети лиан.
   - А - ну их, - пробурчал Луис, прихлопывая очередного здоровенного комара, усевшегося к нему на шею,- сейчас ужинать будем! Чем угостят? Не дай Господь, сызнова обезьяной жареной!..
   - Обезьяной, так обезьяной,- Обухов пожал плечами.- Эй, Олонецкий! Где ты?
   - Да вон - он. Индианок местных обхаживает, - ухмыльнулся проводник.
   - Да, верно... Фёдор Андреич, иди к нам! Обезьяной потчевать будут...
   Луис рассмеялся. Передразнил вероятную гримасу Олонецкого. К слову сказать, толковый он был парень - проводник этот. Смышлёный. Всё схватывал на лету. И языку русскому за полгода странствий выучился так, что прибаутками сыпал - любой рязанский обзавидуется. "А мне, чем труднее - тем интереснее, - приговаривал Луис в самом начале знакомства, когда Обухов и Олонецкий пытались заговаривать с ним на французском. - По frances я уже...уметь... был тут один из Марсэль... Мы с ним вино в Вальпараизо целый mes...месяц - так? - пробовали... Ха-ха... Так пробовали, что... Не interesante язык... Вот ruso!.. Да и похож русо на эспаньол!.. Вот, скажем, ночь - "ноче", день - "диа" и месяц - "мес"...
   - А "корро" - "скорей"? - усмехались русские, хлопая его по плечу. Не ошиблись они в Луисе, не зря выбрали в проводники. Ведь помощь от того проистекала неизмеримая. И с местными властями, охочими до подношений, дружбу мог завести, и с индейцами, с коими бегло изъяснялся на миссионерском лингва-жерале. А самое главное - дорогу знал. Так что, почти не петляя, - где пешими, где на утлых лодчонках, а где на лошадях - перемахнули они через Анды и добрались в конце концов до северных пределов Венецуэлы, которую Луис упорно продолжал именовать Новой Гренадой.
   Прекрасная это была страна, дивная! Не напрасно получила она своё имя! Речки, озерца...поймы - "льянос" и небо! О, небо! - хрупкая бирюза, забрызганная улыбками солнца! Раскинулось она морем-океаном необъятным, словно думая пролиться на землю; и дышала! - дышала итальянским liquor`ом - окутывала жасминовыми иголками, плескалась прохладой и светом. "Возможно, когда-то здесь находился рай, - думалось иногда Обухову, - но потом Господь выгнал отсюда людей и населил этот мир злобными крокодилами и свирепыми ягуарами. А уж совсем, совсем потом, через много веков - привёл сюда дикарей, которые, скорее всего, не знают греха..." И, думая так, он всякий раз запрокидывал голову, чтобы увидеть как на верхушках деревьев, словно гигантские свечи, важно восседают белоснежные цапли...
   - У них же свиней полно! - Олонецкий подошёл к костру, смахнул золу с сучковатого чурбака, присел. - Отчего ж обезьян-то?.. Они уж мне поперёк горла стоят...
   - Да шучу я, шучу, - проговорил Обухов, - верно, свинина будет. Или омлет с беконом... А на худой конец, как там, Луис? - пуду? Уэкемуль?
   - Да, да,- улыбаясь, откликнулся тот, раскуривая прокопченную трубку.- Пуду - это маленький олень... Лань, да? Уэмуль - больше...
   - А!.. - протянул Олонецкий. - Опять ты мне колеру подпустил...
   - Вон, - сказал Луис, - местный caudillo идёт. Сейчас у него спросим...
   Но вождь (Олонецкий прозвал его "эрлкёниг") выглядел обеспокоенным.
   - Коре, коре! - произнёс он скороговоркой, а потом залопотал что-то по-своему, повторяя: "ваукане, ваукане!!!"
   - О, diablo! - Луис подскочил.- Уходим! Быстро! Немедля!
   - Да, что? Что случилось?! - воскликнул Обухов.
   - "Ваукане" - враги! Караупари сейчас нападут - другое племя! У них стрелы с отравой. Лучше - в лес, в сельву...подальше...- От волнения проводник с трудом подбирал слова на чужом языке.
   Индейцы заметались: женщины голосили, подхватывали детей; воины, возбуждённо перекликаясь между собой, размахивали луками.
   - Педро, Тео! Бежим! - Голос Луиса зазвенел тревожной струной.
   Они поднялись, переглянулись...
   - Я Кавказ прошёл, - медленно произнёс Обухов. - Под началом самого Тормасова Александра Петровича воевал... И он тоже. - Олонецкий полушутливо поклонился. - Мы от дикарей бегать не станем... Brustwehr надо сооружать...быстренько... Но тебя, Луис, не принуждаю... Спасайся.
   Молодой креол чуть помолчал, а после в отчаянии заломил руки и резко выдохнул.
   - Я остаюсь,- твёрдо проговорил он, глядя Обухову в глаза.- И будь, что будет...
   Втроём они наскоро накатали брёвен, связали их бечевой и лианами, укрылись, вытащили из сумок пистолеты.
   - Заряжай! - скомандовал Олонецкий. - Умеешь?
   - Не сумлевайтесь! - озорно выкрикнул креол. - Я к оружейному делу приучен! Лучше спеть да помереть, чем жить да тужить!..
   И первая стрела - длинная, троепёрая - просвистела над их головой.
   - Не посрамим чести русского оружия! - воскликнул Обухов.
   - Не посрамим!- эхом откликнулся Олонецкий. - Эх, пошла потеха!..
   И потеха пошла! - будто прежние времена вернулись, так и мерещилось: не караупари неведомые наступают, а турки под Гумры-Артиком. Русские палили сквозь чащу, всюду раздавались возгласы, стоны; сельва дрожала, наполнялась криками разбуженных птиц... Но минут сорок спустя - Обухов заглянул под никелевый корпус походных часов - всё стихло...
   - Чья виктория? - пробормотал Олонецкий.
   - Пойдём, посмотрим.
   Прислушались - тихо. Выглянули осторожно - никого.
   - Идём?
   - Идём!..
   Костёр догорал - хорошо лес не подпалили; на деревья гроздьями падала ночь.
   - Слышишь? - прошептал Луис.
   В паре саженей от них кто-то негромко постанывал. Не торопясь, стараясь не захрустеть валежиной, двинулись на звук.
   - Кто ж тебя этак? - присвистнул Олонецкий.
   Перед ними, привязанный к могучему стволу сейбы стоял молодой индеец, истекающий кровью из многочисленных ран.
   - Тебя б, дружок, перевязать надо, - сказал Обухов.
   - И отвязать заодно... - добавил Олонецкий.
   Отвязали. Луис сбегал за переносным лазаретом, что нетронутый так и лежал подле костра, промыли раны - сперва водой, после ромом. Индеец молча сносил боль, лишь что-то щебетал на своём - цокающем.
   - О чём он? - спросил Обухов.
   - Благодарит,- ответил Луис.- Что-то навроде...сейчас...ага! - я отныне ваш раб...И всегда буду с вами, пока не смогу отплатить тем же...
   - Да, пустое! - Обухов поморщился, отмахнулся - Какой раб? Ты скажи ему...
   Луис покачал головой.
   - Обычай. Он освободится от клятвы только тогда, когда сможет спасти того, кто спас его. Или если его убьют... Или спасителя... Но это - позор.
   - Дела... - протянул Олонецкий.- Попали мы с тобой, Пётр Петрович, аки кур в ощип...
   Тот пожал плечами.
   - Я ж вольтерьянец, ты знаешь. Своим помышляю вольную дать... А тут... Может, в денщики обучить? Луис, выясни у него - он с какого племени. Не из кара... как их? Которые напали?
   - А что спрашивать? Видишь, как он уруку разрисован? Чёрное - точками, а красное - волнами? Наш он - науматери...
   - А где остальные?
   Проводник нагнулся, зачирикал на варварском наречии
   - В лес ушли Далеко. А караупари бежали от выстрелов. Испугались. И...- Он что-то переспросил.- Как интересно! С ними белый был. С теми... Сзади шёл. Какого ж рожна ему?.. А... снова что-то хочет...
   Луис наново склонился над раненым и теперь слушал уж долго.
   - Тут такое дело, - наконец выпрямился он, - зовут его Хайамаксамукуве - Олений Глаз...
   - Максимильяном будет...- встрял Олонецкий.
   - Бросили его свои, когда убегали, а привязали уж караупари. Духам леса в жертву... Он Хромоногому приготовлялся - Тому, Кто Хохочет и Подражает Крику Охотника...
   - Ясно, - улыбнулся Олонецкий. - Давай его к нам перетащим - в бруствер, а то в шапуно индейское идти не хочется...блохи там... Да и опасно, поди...
   Втроём перенесли в бруствер "Максимку", как немедля окрестили раненого индейца; отыскали кусок недожаренного пуду, кое как прожевали и - на боковую.
   - Я часок покараулю, а там уж ты, Федя, давай, - проговорил Обухов.
   Однако выспаться Петру Петровичу не удалось. С рассветом - с воплями беспокойных ревунов - Олонецкий затряс за плечо.
   - Вставай, дон Педро! Проснись!
   - Да что? Мне снова зима снилась...
   - И она?
   - Кто - она?- переспросил Обухов сердито. Надоели ему подначки своего верного аколита..
   - Да!.. А то я не знаю... When I rov"d a young Highlander o"er the dark heath... О, милая Мэри, мне помнилась ты... Ладно, ладно, брат, ты не серчай! Послушай...- И приложил палец к губам.
   Где-то невдалеке беседовали двое. На английском.
   - Чтоб тебя!.. - проронил Обухов. - Я в англицком ни бельмеса! Только из Байрона чуть...
   - А я?.. - произнёс, поморщившись, Обухов.- Но прояснить сие требуется...Пойдём? Рекогносцировочку проведём? Как считаешь?
   - Пистоль возьми...
   Взяли любимых "туляков", зарядили, крадучи двинусь, обходя тела убитых...
   - Вон они...
   - Вижу...
   На полянке, по окаёму которой высились стройные пальмы - пупунье, весело горел костёр; рядом с огнём вольготно - облокотившись, с соломинкой в зубах да вытянув ноги в буйволиных сапогах - расположился рыжебородый детина - белый, а его спутник - смуглолицый, с тонкими усиками - сидел на корточках, оживлённо болтая и успевая жонглировать над огнём тремя маленькими вертелами с нанизанными на них кусочками мяса.
   Обухов потянул носом аромат.
   - И нам бы перекусить не мешало...
   - Что там? - Сзади подошёл Луис, вгляделся, расцвёл в улыбке и неожиданно для русских громко прокричал:
   - Джуанито! Hermano! Это ж брат мой! - И выскочил из-за укрытья.
   - Что ж, тогда и мы пойдём, - пробурчал Обухов.
   Вышли, поприветствовали хозяев по-русски, по-французски. Рыжебородый широко улыбнулся, пробасил: "good morning!", жестом указал место напротив.
   - Как же изъясняться будем? - Олонецкий озадаченно почесал в затылке.
   - Я, то есть мы, мы за толмачей, - отозвался Луис. Он уж выпустил из объятий своего "эрмано" и теперь они о чём-то беззаботно трепались, поминутно заливаясь смехом.
   - Ну, спроси тогда: какого лешего он - рыжий этот - тут делает? Да откуда будет? Какого роду-племени?..
   - Эт мы сейчас, это мы мигом! - заверил молодой креол. И сразу же перешёл на испанский, снова обращаясь к брату, но указывая взглядом на незнакомца.
   - Ну-у-у... тут всё просто, - протянул Луис, выслушав перевод Джуано. - Звать этого рыжика Карло Фоссет. Он из Американских Штатов, приехал, чтоб разбогатеть... Здесь, говорит, металл такой белый есть...
   - Серебро, что ль? - недоумённо проронил Олонецкий. - Так пусть в Чили едет, там оно под ногами ваяется. Метисы из него чашки да ложки делают... Кофей с него хлещут... Но точно ль, аргентум?
   - Серебро? - с некоторым сомнением в голосе проговорил Луис. - Спрошу...
   Но справляться не пришлось.
   - Argentum?- Фоссет, уловил знакомое слово, слегка задумался. - O, silver!.. - Он стукнул себя по лбу - No, no! Platinum!
   - Платина?!! - Обухов потер подбородок.- У нас в Сибири казачки - Ермака потомки - из неё дробины делают, верней, и делать не надо... Она сама, как...
   Приметив сомнения на лице Обухова, американец расхохотался и что-то забубнил по-своему, проглатывая слова.
   - Он говорит...
   Двойной перевод потребовал времени.
   - Скоро платина станет в два раза дороже золота! Вот увидите! Но тогда уж поздно будет. Надо сейчас место столбить! Вот, что он говорит...
   - Вот как? - сказал Олонецкий. - И что...для этого он одно племя на другое натравил? Чтоб место занять? Люди, вон, погибли...
   Выслушав Джуано, американец снова рассмеялся.
   - Он сказал... - начал Луис, кивая и вслушиваясь в слова брата,- что: "Да, конечно, конечно, а что тут такого?.. Какая им разница, где жить?! Пускай свой шапуно в другом месте построят...лес-то большой... А что убили? Ну, так дикари же!.. Чего их жалеть?"
   - Merde! - побледнев, проговорил Олонецкий.
   Этот французский термин, очевидно перевода не требовал. Потому что Фоссет моментально побагровел лицом, хищно оскалился и одним махом выхватил из-за пояса длиннющий мачете.
   - Merde? - в явном бешенстве прорычал он.- Well!!! All right!
   - Я дворянин,- брезгливо оглядывая рыжебородого, процедил Фёдор Андреевич,- мне с ним стреляться не с руки, зазорно, но тут... Тут не Европа... На десяти шагах, сударь...
   Поднявшись с бревна, он, не торопясь, двинулся отмеривать шаги
   - Господа! - вскричал Обухов, в надежде предотвратить глупую дуэль, но Олонецкий даже не оглянулся, а Фоссет резво вскочив на ноги, затряс козлиной бородкой, сплюнул - длинной бурой струёй - жевательный табак, и резко выбросил руку вперёд. Раздался свист - нож, молнией сверкнув в воздухе, по самую рукоятку вошёл Олонецкому в спину.
   - Now - all right! - победно выкрикнул американец, но тут же, в дыму и пламени, вскинув руками, грохнулся наземь. Потому что Обухов выстрелил в упор...
  
   - Федя, Федя!!! Не умирай! - Обухов рывком вырвал нож, сорвал с Олонецкого одежду, добрался до раны.
   - Поздно...- прохрипел раненый. - Ижица... движется... - Он попытался улыбнуться.
   - Как поздно? Я сейчас... Луис, воды! И ром неси! Живо!
   - Петь, ты лучше мне вот-ка что пообещай...- заговорил, торопясь, Олонецкий. - Не хорони меня тут... А?.. Не хочу я тут... Отвези меня домой... В Россию...И не тормоши меня - больно и...зря... Руку дай... Дома хочу лежать...
   - Да брось!.. Отвезу... Вместе поедем...
   Но Олонецкий уже не слышал. Глаза его смотрели в пустоту, разглядывая что-то неведомое - недоступное живым...
  
   Обухов просидел подле своего убитого друга с час. Отказываясь верить, отказываясь понять... Три года они воевали на Кавказе... Не брала пуля Федора!.. Как заговорённого! Ни царапины! А тут... Почему? И - почему тут?.. Судьба? Фатум?.. Глупо! Как глупо!.. Бессмысленно... В чём Промысел Твой, Господи?..
   - Педро...- Луис подошёл, присел рядом.- Я покопался в вещах этого... У вас есть обычай закрывать мёртвым глаза?..
   - Да, - выдохнул Обухов.
   - Тогда закрой.
   Обухов послушно провёл ладонью по лицу покойного.
   - Покопался, говоришь?.. И что?..
   - Вот.- Луис протянул газету. - Много американских... Балтимора, Филадельфия...Но я по-английски не читаю... И Джуано тоже... Догадались только... Platinum, platinum... везде одно и тоже... Про то, как на неё цена вырастет... А вот одну мексиканскую отыскали. "El Mercurio Volante". А в ней, окромя платины, ещё про Россию есть. Прочитать?..
   - Читай. Только помоги мне сперва...
   Они подтащили тело Олонецкого к костру; не удержавшись, Обухов подложил под голову покойного сумку с лазаретом.
   - Читай...
   - Да, читаю. - Луис расправил газету, поискал статью. - Вот! Вот она!.. Тут много... Я выборочно - ногтём отметил, пока ты сидел... - Он откашлялся, начал: "Император Франции Наполеон...
   Читал Луис долго - запинаясь, путая времена и падежи, но суть Обухов вполне уяснил: Наполеон уверен, что русские тайком выпускают английские товары, которые безо всяких препон поступают в Германию, Австрию и Польшу, благодаря чему блокада Англии сводится к нулю... Император Александр разочарован тем, что Наполеон не выводит войска из Пруссии, а так же вожделеет восстановить Польшу и мечтает об отторжении Литвы... Девятого июня 1810 года Наполеон простым декретом присоединил Голландию и превратил её в девять новых департаментов Французской империи, затем таким же легким способом присоединив к Франции Гамбург, Бремен, Любек, герцогства Ольденбург, Сальм-Сальм, Аренберг и целый ряд других владений... А армия маршала Даву заняла всё северное побережье Германии - от Голландии до Гольштейна... И кроме того, получив отказ в женитьбе на великой княжне Анне, Наполеон женился на дочери австрийского императора, что единодушно истолковывалось, как попытка заменить франко-русский союз на франко-австрийский...
   - ...Всё это, несомненно, говорит о том, что в Europa скоро снова начнётся большой...большая война...- вспотев от усердия, закончил Луис.
   - От какого числа газета? - едва слышно проговорил Обухов.
   - Август, 1811-й...
   - Три месяца, считай: свежая...- Обухов вздохнул, подбросил в костёр поленьев. - Война, значит!..- Он покосился на американца, качнул головой, отвернулся - тульская пуля разорвала рыжему рот, а вместо затылка зияла одна огромная разорванная дыра...- Что у него ещё было?
   - Не знаю. Не смотрели. Джуано деньги нашёл. Свою плату за проводника взял, остальное по лесу разбросал. Жертва Хромоногому... Чтоб кругами не водил...
   - У нас его Лешаком зовут... Чёрт, сколько смертей повидал... Нет, нельзя к ней привыкнуть... А как Максимка?
   - Живой! Они - индейцы - народ крепкий!..
   - Домой мне надо, Луис, - проговорил устало Обухов.- Домой!..
  
   На исходе третьего дня, пройдя вдоль заболоченных, пропахших серой берегов великого озера, они прибыли в Маракайбо. Шестеро воинов - науматери поочерёдно несли тело Олонецкого, обложенное разрезанными, истекающими душистым соком кактусами и плотно завёрнутое в листья карнаубы. Иногда помогая передвигаться пока еще слабому "Максимке". Обухов всю дорогу шёл молча, лишь вздыхал и невесело усмехался, покачивая головой.
   Почему всё так? - думал он.- Почему никто рядом со мной не счастлив? Фёдора уговорил ехать... И вот... А Маша? Разве она счастлива с тем генералом? Ведь он на...двадцать? Да, почти на двадцать лет старше... И это - счастье?.. А тогда в Имеретии... Пятеро казаков и Нарутов... Один я живой... Зачем? Зачем я живу??? Зачем иду я по белу свету?.. Господи! - Он вскидывал глаза к небу - к ломкой хрустальной бирюзе, - Какими путями ведёшь Ты меня? К какой цели?.. Для чего я нужен Тебе?.. Уж верно, не для того, чтоб найти пирамиды... Или... Или - война?.. Не там ли должен проявить я себя?..
   Он не заметил, когда кончился лес и начался город.
   - Педро...- Луис догнал, придержал за рукав, - Я тут на привале набросал... Вам с Максимкой...общаться... На первое время...- Протянул мятый листок, вырванный из альбома. - Слова всякие. Простые. "Дай", "принеси", "есть", "пить"... На всякий случай... Всё, что не случится - должно перевариться... Так у вас говорят?..
   - Говорят...
   Коротенькие немощёные улицы неуверенно вели к океану. Разбросанные в беспорядке дома подслеповато щурились крошечными окнами. Но свежий морской ветер уже пел в ушах, и манила в дорогу бледная несмелая луна...
   - Он спросил, как будет на языке господина: "я вернусь?" Я сказал...
   - Он хочет вернуться?
   Луис развёл руками:
   - Не знаю... Возможно... Но не теперь - потом... Наверное, мне кажется...он уже начал своё возвращение...
   - Что ж...Я не неволю... Надумает - найду способ... Поздно уже, давай ночлег искать...
   Переночевав в грязноватой таверне - Обухов, впрочем, глаз не сомкнул - отправились в гавань. Где весьма удачно Пётр Петрович напросился на фрегат, уходящий назавтра - с отливом - в Амстердам. А там уж... Там уж, до России - Матушки рукой подать - до Гельсингфорса, ежели блокада какая и... Почитай, - дома!..
   Так что рано утром - при свете непогасших ещё звёзд - распрощались они с Луисом, с Джуаном, с индейцами. Погрузили тело несчастного Олонецкого в ледник и - с Богом!..
   Рассвет встретил его на палубе. Маракайбо терялся в дымке, таял, растворялся в зное небес; клейкое марево уже окутало город, прославленный бесчисленными историями о древнем золоте неведомого Эльдорадо; о благородных - и не очень - пиратах, о жестокой и славной конкисте. А внизу - в толще, в глыбе воды - словно в недрах волшебного кристалла, уже вовсю трепетала своя, загадочная, скрытая от небес жизнь. Ходили под килем исполинские рыбы, угадываемые с высоты корабля лишь по тусклой ртути переливчатой чешуи; дрожали - прозрачными лиловыми призраками - полусонные медузы; плыли, лениво шевеля корявыми ластами, бурые равнодушные ко всему черепахи...
   Что увлекало его домой? Долг? Безусловно!.. Грядущая война и слово, данное другу. Но не только лишь это - зачем лукавить с собой? На самом деле его вело сердце - её сердце, - которое билось когда-то в его руке.
   Тогда он не смог, но теперь... Теперь - он возвращался. Они возвращались...
   Вместе с Олонецким... Как жаль, что - так!
   - Возвратиться к ней... Возвратиться к себе...- прошептал Обухов. И его слова тут же подхватил попутный ветер, унося к дальним заснеженным берегам...
   Они уходили всё дальше. Небо темнело; моргавшая рябью вода пенилась, закипала частыми крутолобыми бурунами... А, укутанный пледом Максимка по-прежнему сидел у его ног, раскачивался из стороны в сторону и повторял:
   - Я-а вернусссь... Я-а вернусь...
  
  
   Миндаль Продавец Судеб 18k Оценка:8.05*7 "Рассказ" Фантастика
   Меня зовут Джек. Впрочем, это не настоящее имя, хотя за долгие годы оно проросло во мне, как растение Софиро с Дельты, которое пускает свои корни, где бы ни было брошено его семя, а ростками пробивает даже бетонные плиты. Я капитан корабля. У меня на борту сорок три человека, тридцать восемь из них - моя команда. Они славные ребята, и не подвели меня ни разу. Еще пятеро - пассажиры, что решили испытать на себе прелесть космических полетов. Мне приходиться брать их, ведь платят туристы щедро, а на перевозке грузов особо не разживешься, если в трюме, конечно, не контрабанда.
   Мы уже налетали не одну сотню световых лет, и наша старушка пролетит еще столько же, она не капризная. За долгие годы ребята стали мне семьей, а корабль домом, и кажется, что нет судьбы лучше. Если бы не одно обстоятельство.
   Об этом я и хочу рассказать. Как-то в одном захудалом порту я подобрал чудака, он продавал редких бабочек, умолял отвезти его в ближайший космоцентр, и обещал заплатить любые деньги. Продавец бабочек был настоящей находкой, каждый раз за обедом он рассказывал небылицы, и одним Богам известно, которые из них были правдой, а что он выдумывал на ходу. Ребята шумели и спорили, но уж я-то знаю, им это только на пользу. Капитану не положено верить в байки, поэтому я слушал в пол уха, пока он не попал прямо в точку:
   - Конечно, каждому своё, кто спорит. Но ведь своё всегда можно обменять на чужое? Не так ли? - Он окинул всех взглядом.
   - Поменяешь своих бабочек на мои ботинки? - Выкрикнул Чарли, механик, парни засмеялись, а шутник громче всех.
   Чудак же ни сколько не обиделся и продолжал:
   - Есть такой человек, я не знаю его имени, но говорят, он может продать тебе другую судьбу, конечно, если у тебя достаточно денег в кошельке.
   - Это как же - можно обменять то, чего нет, на то, что еще не случилось? - Спросил Бак, помощник пилота, он умный парень.
   - Можно-можно. - Чудак не успевал есть, потому что все время говорил, и сейчас он наскоро жевал. - Можно. Один мой знакомый, видел и даже был у него, но, насколько я знаю, остался не очень доволен.
   - А где живет этот добрый человек, а то я хочу стать кап... ммм... помощником капитана? - Все снова загоготали.
   - Он путешествует, недавно мне сказали, что он на Альфе, я поспешил туда, но опоздал.
   - Тебе что, не нравиться продавать бабочек? - Не унимался Чарли.
   Кусок встал у меня поперек горла, когда я слушал этот треп. Меня волновало одно:
   - Скажи, что делать, если ты захочешь назад свою судьбу?
   - Может, выкупить её снова....
   Они заговорили о другом. А я ушел в свою каюту. Воспоминания накрыли меня, как тень от восьмисоттонного лайнера накрывает маленькую шлюпку. Я был еще сопливым пацаном, когда встретил его, Продавца Судеб. Я помню тот день, было солнечно. Да, было яркое солнце, оно переливалось золотом в волосах моей младшей сестры. Мы шли по проселочной дороге, она то убегала вперед, то отставала, а я ждал её. Искал глазами её солнечную головку, а она бежала ко мне, заливаясь смехом. Малышке не было и восьми, а мне только исполнилось двенадцать. Мы сбежали, что бы попробовать соседскую кукурузу и ей казалось это необычайным приключением. Я никогда не видел её такой счастливой. Мы не прошли и половины пути, когда заметили старика у дороги. Сестренка подбежала ко мне, просунула ладошку в мою руку и крепко сжала её. Подойдя ближе, мы увидели, что у старика повозка съехала с дороги, и завалилась одним боком в канаву.
   - Парень! Поди сюда. - Он махнул мне рукой. - Подыми тот край.
   Я спустился в канаву, уперся плечом в бок телеги, а старик поддерживал её сзади.
   - Но! Пошла! Пошла, кому говорю!
   Повозка тронулась. Мы напряглись еще.
   - Дава-ай! Пошла, родная! - кричал дед. Лошадь рванула, и телега выехала на дорогу. Старик был доволен, он отряхивал рубаху и приговаривал:
   - Как мы её, а? Как мы?
   Я вылез из канавы, взял сестру за руку, она помахала старику:
   - До свидания.
   - Постой. Куда ты? Я девчонке конфеток дам, поест по дороге. А далеко ли вы? А то залазьте! - И он стал взбивать сено, чтоб нам было мягче. Сестра вырвала ручонку и уже вскарабкивалась на телегу, я полез за ней.
   - Но! Пошла! - Старик вздернул поводья, одной рукой он шарил у себя в котомке, - вот они, нате.
   Он дал нам мешочек, в нем были похожие на разноцветные стеклышки конфеты, сестренка тут же засунула в рот сразу три штуки, а остальные поочередно подносила к глазам и смотрела через них на солнце. Через пол часа её сморило, и она уснула, зажав в кулачке липкие конфеты. Мы, не спеша, ехали вперед.
   - Красивые у вас места... Всю бы жизнь здесь жил. - Старик расстегнул рубаху и щурился на солнце.
   - Вот уж радость... - Хмыкнул я.
   - Чем же не радость? - Он оглядывался вокруг. - Хорошо у вас, спокойно.
   - Вот и дело-то, что спокойно! На сто верст одна кукуруза! За всю жизнь кроме неё ничего и не увидишь.
   - Почему не увидишь?
   - Потому. - Я насупился.
   - Так ты в город езжай, учись. - Старик зевнул.
   - Нее, отец не пустит. Судьба у меня видать такая. - Серьезно заявил я.
   - Откуда ты знаешь? - Он повернулся ко мне и как-то чудно посмотрел.
   Я растерялся.
   - Отец говорит.
   - Да что ты все, отец да отец, он всего знать не может.
   - А ты можешь что ли? - Я вспыхнул.
   - Могу. Рассказать, что тебя ждет? Только это денег стоит.
   - Ага, за деньги и я тебе расскажу.
   Деньги-то у меня были, отец подарил мне на день рождения целых двенадцать монет, но отдавать их старику я не собирался. Какое-то время мы ехали молча. Но он, наконец, не выдержал:
   - А ты бы хотел свою судьбу узнать?
   - А кто же не хочет? - Я усмехнулся.
   - Могу рассказать. Бесплатно. Ты же помог мне.
   - Да ладно. - Я взглянул на него с недоверием.
   - Да, - подтвердил он и натянул поводья. - Прууу....
   Лошадь остановилась. Старик спрыгнул с повозки, отошел на пару шагов и сел на траву.
   - Поди сюда.
   Я подошел, сел рядом. Он развязал мешок, достал оттуда склянку, небольшую, с ладонь моей сестры, в ней была жидкость розового цвета, которая переливалась как радуга.
   - Надо капнуть туда капельку крови, не забоишься? - Дед хитро посмотрел на меня и протянул мне булавку.
   Я подумал, будь, что будет, зажмурился и ткнул себе в руку. Потекла капелька крови, старик быстро открыл пузырек, поднес к моей руке, снова закрыл и взболтал. Жидкость потемнела, потом посветлела, а затем стала сиреневого цвета с такими же переливами.
   - На. Ты понюхай, если ничего не почувствуешь, то лизни, но немного. - И он протянул мне бутылочку.
   Я понюхал, она пахла то ли травой после дождя, то ли утренним туманом, запах показался мне очень знакомым. Хотя вроде и запаха-то не было, а воспоминание шло как будто от сердца. Казалось, я иду по полю ранним утром, на мне отцовы сапоги и они мне впору, в голове куча мыслей: сломалась косилка, до осени времени мало, сестра просится замуж, да парень больно невзрачный, жена в город хочет.... Я закашлялся, голова закружилась.
   - Хватит, хватит! Убери это!
   - Ты дыши, дыши глубже, само пройдет.
   Я вдохнул полной грудью, запахи отступили, и мысли вместе с ними.
   - Ну что скажешь? - Старик смотрел на меня с самым искренним любопытством.
   - Что тут скажешь... - Мне хотелось разреветься, неужели всю жизнь теперь придется донашивать старые сапоги и латать дыры на ржавой косилке. Я поджал губы. Старик придвинулся ближе:
   - Я бы дал тебе другой пузырек, но - он щелкнул языком, - они денег стоят.
   - А в другом что?
   - А кто его знает!
   - Да все то же самое! - Я часто-часто заморгал, чтобы не разреветься.
   - То же самое не бывает. Всегда разное. Только денег-то у тебя нет....
   - Есть у меня деньги! - закричал я.
   - Тише-тише. Разбудишь. - Он кивнул на сестру.
   - Есть, - сказал я уже шепотом. А сам нащупал под рубахой кошель, - вот они.
   - Сколько у тебя там?
   - А сколько пузырек стоит?
   Старик долго смотрел на меня.
   - Ладно. Две монеты.
   - Давай пузырек. - Я залез под рубаху, достал две монеты.
   - Держи. - Он протянул еще одну склянку. - Капни из первого пузырька в этот.
   Я поджал губы, стекло было тонкое, а горлышко маленькое. Дед смотрел на меня во все глаза и приговаривал:
   - Давай-давай. Что там? Нюхни и узнаешь.
   Сердце у меня колотилось как заведенное. Руки дрожали. Наконец, сиреневая капелька стекла в пузырек, жидкость в нем почернела, потом стала белой, затем синей, и уже успокоившись, стала голубого небесного цвета. Я поднес его к носу и осторожно вдохнул.
   Запах я сначала не узнал, только потом понял, что так пахнет в кабинете, где я работаю инженером уже восемь лет. Мысли мои были спокойней, чем прошлый раз, я думал о скорой зарплате, что дочь из садика нужно забрать, и жена просила чего-то купить, а сестра собралась замуж и хочет свадьбу почти как у мэра.... Я замотал головой, начал резко дышать, что б все скорей прошло. Эта судьба была не лучше той. Конечно, хорошо, что не будет старой косилки, но и быть индюком в кабинете мне не хотелось. Я полез под рубаху за монетами.
   - Давай еще пузырек.
   - Неужели и эта не подошла? Чем она плоха? - Удивился старик.
   - Не подошла. Ты, небось, знаешь что даешь? Только говоришь, что не знаешь.
   - Ничего я не знаю. - Старик замотал головой.
   - Тогда давай еще.
   Он протянул еще один розовый пузырек. Я схватил его, открыл, уже не боясь, что разобью, плеснул туда из сиреневой бутылочки, и резко встряхнул. Жидкость стала ярко зеленой. Но и она мне не подошла. Не подошла ни третья, ни четвертая, ни пятая.
   Я держал в руке последние две монеты, и не мог решиться. Еще не скоро отец даст мне денег. С другой стороны, если уж покупаешь судьбу скупиться нельзя. Но я ни как не мог заставить себя отдать их.
   - Какой ты неугомонный, ничего тебе не подходит....Царем хочешь быть? Вам лишь бы не работать, вы честный труд не любите.... - бубнил старик себе под нос, - ты узнай, что сестру твою ждет, не жилься.
   Тогда я не думал про сестру, казалось, она навсегда должна остаться маленькой девочкой, а какие у ребенка беды? Я махнул рукой: была - не была.
   - Давай еще один пузырек.
   - Ну что ж... - Старик недовольно протянул мне бутылочку.
   Я схватил её, быстро проделал все, что полагалось, и встряхнул. Жидкость потемнела, посинела и наконец, стала фиолетового цвета. Это был мой последний шанс. Сердце билось как сумасшедшее. Я поднес пузырек к носу и вдохнул. Этот запах был мне не знаком, я даже испугался, настолько он казался странным. И даже после, привыкнув, понял, что не узнаю его. Не узнаю потому что, никогда не был на этой планете, и занесет же черт, в такую дыру. Что они здесь подмешивают в воздух? Собачьи дети... Никакие силы меня не заставят задержаться здесь больше чем нужно. Залить бы скорей бак да нанять пару человек, но где их тут возьмешь.... Я не мог больше сдерживать дыхание и судорожно вдохнул, все рассеялось.
   - Что это? Что это? - я не мог поверить в свою удачу. - Вот эту судьбу хочу! Что надо делать?
   От моих криков проснулась сестра, она поднялась и смотрела на нас сонными глазами. Старик пожал плечами.
   - Что делать? Выпей его. И делов всех. Только дай я тебе сначала скажу, кое-что....
   Но я не стал слушать его, и тут же выпил весь пузырек.
   - Да что ж ты! - Старик всплеснул руками. - Что ты! Ээх!
   Он, кряхтя, поднялся, подобрал пустой пузырек, осмотрел его, понюхал. Поморщился. Я же подбежал к телеге, помог сестре слезть, и мы уже шли в сторону дома, когда старик прокричал мне.
   - Когда меняешь судьбу, поменяй и имя. И помни, ты не сможешь вернуться.
   Меня ни грамма не тронули его слова. Я даже до конца не мог поверить, что это правда. Но вечером следующего дня, произошло из ряда вон выходящее событие, на соседский участок, совершила аварийную посадку, а скорее рухнула, перепахав все поле, шлюпка космического корабля. Огромная железная машина, размером с наш дом, её было видно даже из окна. Я же целые сутки провел на чердаке, не сводя с неё глаз, и, конечно же, сбежал. Ни о ком и ни о чем я не думал тогда. Не думал, как стану возвращать назад, и что скажет мой отец, не думал ни о матери, ни о сестре.
   Впервые я захотел вернуться только через семь лет. Но это оказалось не так просто, возникали проблемы то с документами, то с транспортом, тут же портилась погода и политическая ситуация, появлялись выгодные контракты, любимые девушки давали свое согласие, стоило мне купить билет до дома. Так прошло еще шесть лет, но я не придавал этому значения, пока однажды не встретил его снова. Это было на грязном рынке, одной из планет Южной колонии. Он сам окликнул меня:
   - Эй, парень! - Он махнул мне рукой. - Ты теперь капитан...
   - Пока что помощник... Здравствуй, старик.
   - Ну, ничего-ничего... дослужишься и до капитана, судьба у тебя такая.
   Я засмеялся.
   - Семью-то не вспоминаешь? - участливо спросил он.
   - Вспоминаю, сестренка уже чай невеста, навестить их хочу.
   Старик помолчал немного:
   - Не получиться это у тебя. Говорил я тебе.
   - Почему это? - усмехнулся я. - Я уже билет купил.
   - Не сможешь ты вернуться. Не сможешь. Говорил я! - Вскричал он, резко развернулся и пошел от меня прочь.
   Я не стал его догонять и хотел забыть об этой встрече, но его слова меня встревожили. После многолетних бесплодных попыток вернуться, я начал искать его сам. Это было не просто, и встретились мы только через пять лет. Но эта встреча ничего не принесла мне, Старик кричал, вырывался, спорил и обвинял меня в беспечности. Я уговорил его продать мне еще пару судеб, но любая из них отнимала от моей жизни больше чем, давала. И я жалел, что не понял этого раньше.
   Я бросил все попытки и жил с тупой болью в сердце долгие годы пока не встретил этого чудака с бабочками. Вечером того дня он постучал в дверь:
   - Джек, есть много способов обмануть свою судьбу. Человечество занимается этим уже тысячи лет. - Он словно прочитал мои мысли, я смотрел на него и молчал. - Но это очень ответственный шаг, если ты решишься, дай мне знать.
   Он повернулся, чтобы уйти.
   - Постой. Что за способ? - я смотрел на него с надеждой.
   Он вошел и сел напротив меня.
   - Сначала ты должен понять, на сколько это серьезно. Обманув судьбу один раз, ты навсегда нарушишь закономерный ход своей жизни.
   - Я понял, - мне не терпелось узнать как я могу вернуться.
   - Послушай, судьбой каждому человеку предначертано занять свою нишу, кто-то покоряет космос, кто-то продолжает род. Ты же будешь лишним в этой системе.
   - Хорошо. - Да что он тянет, думал я.
   - Прошу тебя, отнестись к этому серьезно!
   Я вскочил.
   - Господи! Я двадцать с лишним лет не видел родителей! Сестру! Я был ребенком. Разве этого мне хотелось? О Господи! - Я метался по комнате, а Продавец молча смотрел на меня. Наконец, он вздохнул.
   - Хорошо. Я помогу тебе, - он улыбнулся, - ты ведь тоже помог мне.
   - Что нужно делать?
   - У меня есть кое-какой раствор, выпей его и навсегда исчезнешь из сетки Судьбы.
   - Боги!
   Я сел, закрыл лицо руками:
   - Я смогу увидеть своих родных?
   - Джек, - Он положил руку мне на плечо, - об этом никто не сможет сказать. Никогда. Но у тебя появиться шанс.
   И я согласился.
   Чудак долго возился с порошками, наконец, подал мне наперсток с порошком.
   - Надо полагать, ты продаешь не только бабочек. - Вдруг понял я.
   Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся.
   Я откинул дурные мысли, взял наперсток высыпал в рот и запил водой. Несколько секунд ничего не происходило, затем все поплыло, стало каким-то сладким и я кажется, потерял сознание. Очнулся я на полу. Он сидел рядом и наблюдал за мной.
   - Ты ничего не чувствуешь?
   - Нет.
   - Позже почувствуешь.
   Он велел мне отдыхать и ушел. На следующий день я высадил его в космоцентре на Вектре. А сам велел держать курс на Землю.
   С тех пор прошло уже два года. Не знаю, правильно я поступил или нет, может, стоило вытрясти душу из старика и перепробовать все его бутылки, и хотя вроде ничего не изменилось с тех пор, но, порой глядя в иллюминатор, я вижу не миллионы звезд, не тысячи неоткрытых планет, не свой 'золотой Эльдорадо', а только черную пустоту. И только одно греет мне душу, с каждым часом я все ближе к тому дню когда увижу сестру и родителей. И видят Боги, я бы отдал за это не только свою судьбу, но и душу. Пусть только они дождутся меня.
  
  
   Роженко Н.А. Старая электричка 14k Оценка:9.00*3 "Рассказ" Проза
   Похоронив сестру, Наталья Сергеевна возвращалась домой. Она застряла на промежуточной станции, где делала пересадку. Билетов в кассе не было и на ближайшие два дня не предвиделось. У окошечка кассы в душном зале ожидания нервно скандалили отпускники в панамах и шортах, обливаясь потом, истекая гневом. В соседнем с кассой окошке под золотыми буквами "дежурный администратор" скучала яркая блондинка. Потных отпускников отпугивала от администратора грозная бумажка, написанная от руки шариковой ручкой:"Окно не загораживать! Мешаете работать!" Наталья равнодушно скользнула взглядом по бумажке, вряд ли вникнув в содержание, и загородила окно. Блондинка оживилась:
   - Женщина, здесь нельзя стоять! Отойдите от окна! - воинственно рявкнула она неожиданно густым низким голосом.
   Наталья взглянула на нее отрешенным взглядом и молча отодвинулась. Блондинка, предвкушавшая длительную перепалку, не ожидала такой легкой победы и даже растерялась. От растерянности видно и спросила у Натальи, куда ей нужен билет. Наталья грустно усмехнулась:
   - У вас таких билетов нет...
   - У нас все есть, - снисходительно улыбнулась блондинка, словно не клубилась у соседнего окна истерзанная жарой и ожиданием очередь.
   - Тогда дайте мне билет в детство, - попросила Наталья.
   Блондинка цепким быстрым взглядом окинула Наталью: грузная женщина с выражением потерянности на усталом лице. Сожженные химией волосы перевязаны газовым шарфиком черного цвета, модное еще в прошлом веке, а теперь безнадежно устаревшее синтетическое платье в мелкий горошек, дешевая сумочка и глаза больной собаки.
   - Так. Понятно, - деловито сказала блондинка, подводя итог осмотру. Она покопалась в ящике и протянула Наталье картонный прямоугольничек коричневого цвета. - Поезд отправляется через 15 минут с 7 пути.
   Наталья растерянно улыбнулась и, крепко зажав билет в кулаке, пошла к выходу.
   "Развелось психов, - вздохнула блондинка, глядя ей вслед и брезгливо передернула плечами.
   ...На седьмом пути стояла старая электричка. Сквозь запыленные окна с трудом просматривались пустые вагоны. На перроне - ни души, только в тени заколоченной будки дремала облезлая псина. Наталья вошла в третий вагон и села у окна. Она с любопытством рассматривала картонный билетик. Давно уже не видела таких. Посмотрела на свет, пытаясь разобрать число. Беспорядочные, на первый взгляд, дырочки сложились в дату: 01.08.64. "Чепуха какая-то, - подумала Наталья, - куда я еду?" Но электричка, свистнув два раза, вдруг тронулась с места. С нарастающей скоростью мимо запыленного окна покатились, заваливаясь назад, нескончаемые кирпичные склады с намалеванными во всю стену надписями: "Не курить!", чахлые кусты, скелеты сгоревших вагонов, россыпи угля, водонапорная башня. Все это мелькнуло и исчезло. Поезд вырвался на
   простор полей, в раскрытых окнах заполоскал свежий ветер. Поезд стремительно въехал в сосновый лес, замелькали стройные золотистые стволы корабельных сосен. "Откуда здесь, в степи, сосны? - удивилась Наталья, прильнув к окну. Электричка замедлила бег и остановилась. Что-то смутно знакомое было в этом крутом пригорке, поросшем зеленой травой. В этих крупных лиловых колокольчиках, рассыпаных по поляне. Вдруг проснулась поездная трансляция, и мягкий женский голос, прорываясь через космический треск и шум, с акцентом объявил:"Валингу. Следующая станция Кейла". Поезд тронулся.
   "Что! Что она сказала!? - потрясенная
   Наталья вскочила, оглядываясь. Но ответить было некому.
   Гремел на стрелках пустой вагон, а на горизонте уже показался такой знакомый, острый, вонзавшийся в небо, шпиль старой кирхи. Вот и окраина городка, узкая речушка с зеленой водой, мост, замелькали по сторонам маленькие, словно игрушечные, аккуратные домики. Электричка замедлила ход и остановилась у крохотного деревянного вокзальчика. Побледневшая Наталья вышла на платформу и с замирающим сердцем пошла такой знакомой дорогой. Привокзальная площадь. Господи! Какая она, оказывается, маленькая. Школьная улица. В детстве она казалась такой длинной. Поворот налево: улица Мяннику. Пусто, ни души, только ветер раскачивает свесившуюся через забор ветку яблони. Яблоки на ней еще зеленые.
   И Наталья, как в детстве, поискала и нашла в траве у забора падалицу. И так же, как в детстве, испытала острое чувство счастья, вонзившись зубами в крепкую, твердую горьковатую плоть неспелого яблока. Так с недоеденным яблоком она и подошла к своему дому. Вот он, двухэтажный белый особняк, реквизированный у эстонского помещика, сбежавшего в конце войны в Германию.
   Нелепые балконы на колоннах, узкие винтовые лестницы. Комнаты перегородили, и теперь в доме жили восемь семей. В основном, военные из местного гарнизона. Родители Натальи занимали бывшую помещичью кухню на первом этаже.
   Наталья знала, что дом снесли в начале 80-х, и на
   его месте кто-то построил современный коттедж. Но сейчас старый
   дом стоял как ни в чем не бывало. Все также зеленела трава на просторном дворе. В центре, у колонки, все также росла сосна с тремя стволами, похожая на трехголового Змей-Горыныча, в дальнем конце двора полыхал разноцветьем львиного зева Хильдин цветник. Наталья стояла у калитки с гулко бьющимся сердцем, не смея войти. Она
   не могла отвести глаз от куклы в синем платье, валявшейся на траве. Она сразу узнала эту красивую немецкую куклу Баську, Барбару, с почти настоящими волосами. Куклу подарили Маришке, младшей Натальиной сестренке.
   Маришку, сгоревшую от рака за несколько месяцев,
   Наталья похоронила два дня назад рядом с мамой. Они ушли друг за другом, мама и Маришка, и теперь лежали рядом на маленьком кладбище в горах среди яблоневого сада. Наталья сама обряжала сестру в последний
   путь, сама украшала цветами ее бледное прекрасное в смерти лицо. Вместе с отцом и Алешей, Маришкиным мужем, в горьком оцепенении коротала ночь у гроба сестры... А теперь она стояла у забора и смотрела на Маришкину куклу, валявшуюся во дворе давно снесенного дома, слышала низкий сердитый
   голос младшей сестры, доносившийся из-за сарая. "Этого не может быть!"- простонала Наталья, закрыв лицо руками. - Я схожу с ума..."
   - Вы кого-то ищете?- Наталья подняла глаза и увидела маму. В ситцевом халатике, с растрепавшимися волосами она вышла за водой и смотрела на Наталью с любопытством. Наталья оцепенело молчала, не в силах отвести взгляда от молодого маминого лица. Такой мамы она не помнила. Даже на фотографиях мама всегда казалась старше своих лет. В последние годы она много болела, у губ появились усталые горестные морщинки, и передвигалась мама на больных ногах с трудом, опираясь на тросточку. Только голос ее оставался таким же звучным и молодым. Когда мама умерла, Наталья никак не могла смириться с тем, что больше никогда не услышит в телефонной трубке ее ласкового смеющегося голоса. В автобусе, когда маму везли на кладбище, гроб с ее телом стоял у самых Натальиных ног. Было тесно и неудобно, ныли больные колени, острый край гроба упирался в ноги. Автобус подпрыгивал
   на рытвинах, западал в ямы, и мамина голова, подрагивала, сползала с подушки, заваливаясь в угол гроба. Наталья наклонилась и остаток пути поддерживала мамину голову, даже через платок ощущая ее каменную ледяную тяжесть. А здесь, освещенная летним солнцем, мама улыбчиво смотрела на Наталью, и было в ней столько жизни, что Наталья болезненно сморщилась. Мама, отставив ведро, подошла к забору и участливо спросила:"Вам плохо?"
   Собравшись с силами, Наталья молча покачала головой,
   жадно рассматривая маму. Ясное теплое лицо, яркие зеленые глаза, округлые белые руки. Такая красивая, такая юная, такая живая! "Господи, да ведь ей чуть больше тридцати, я ей уже в матери гожусь!"
   - Кого вы ищете? - повторила мама, вглядываясь в Натальино лицо.
   - Да,да,- забормотала Наталья, - я, видите ли, в общем... Коновальцевых, - вспомнила она фамилию соседей со второго этажа.
   - Да они ж в отпуск вчера уехали, - ахнула мама. Добрая душа, она искренне расстроилась, что Наталья не застала соседей. - Да вы зайдите, отдохните вот здесь, на скамейке. Водички хотите?
   Наталья осторожно вошла во двор, подняла Баську и бережно положила на колени. Мама беззаботно рассмеялась:"Это моя младшая игрушки разбросала. Наташа, Мума! Куда вы забежали, проказницы? Идите сюда!- крикнула она.- Вообще-то ее зовут Мариной, но она называет себя Мумой, она еще маленькая, ей так легче, - объяснила мама.
   Сначала из-за сарая донесся громкий рев, а затем появилась худенькая курносая девочка лет десяти, в коричневом
   сарафане, с ярко-синими бантами в тонких русых косичках. Она
   тащила за руку крепенькую кудрявую малышку. Та упиралась, не
   хотела идти, оглашая двор басовитым ревом.
   Наталья, схватившись за сердце, смотрела на себя. Она сразу вспомнила этот сарафан. Любимый. И эти капроновые ленты. Маришка не прекращала орать, и сестра сердито шлепнула ее по попке.
   - Не делай так, - не удержалась Наталья, - не надо! Не обижай ее! Она умрет!
   Мама удивленно посмотрела на Наталью, но ничего не сказала, а обратилась к старшей дочери:
   - Наташа, погуляй с Мумой, пока я постираю.
   - Не хочу! - сердито крикнула девочка.- Все в лес идут, а я с ней должна сидеть! Надоело!
   Мама огорченно нахмурилась и отвернулась.
   - Не смей обижать маму! - губы у Натальи дрожали, она готова была разрыдаться. - Гадкая, паршивая девчонка! Что ты понимаешь! Что ты знаешь! Что мы вообще знаем? - она заплакала, сморкаясь и всхлипывая. Мама и девочки испуганно смотрели на нее, даже Мума замолчала, уставившись на Наталью круглыми карими с зеленцой глазищами. Наталья вспомнила, как сочинила стишок, когда сестренка родилась: "Глазки-вишенки у Маришеньки". Она подхватила малышку на руки и порывисто прижала ее к себе, покрывая поцелуями ее горячие, нагретые солнцем щеки. Мума сопела и отталкивала от себя чужую незнакомую тетку. Мама осторожно высвободила малышку и подтолкнула девочек к дому. Набрав из ведра воды, она подала кружку Наталье и ласково похлопала ее по плечу:
   - Успокойтесь, - тихо сказала она, - все образуется.
   Наталья ожесточенно покачала головой, схватила мамину руку и прижалась к ней щекой, вдыхая такой родной теплый запах ее ладошки.
   - Что с вами? - мягко спросила мама, высвобождая руку. - У вас горе?
   - Почему, почему я обижала тебя? - жарко прошептала Наталья, чувствуя, как слезы заволакивают глаза, и мамино лицо расплывается, теряет четкие очертания. - Почему я не говорила тебе, что люблю тебя, пока ты была жива? Почему так редко писала? Так редко звонила? Почему?!
   - Вы потеряли близкого человека?- мама присела рядом на скамейку.
   Наталья опомнилась. Утерев слезы, она кивнула головой и попросила:
   - Посидите со мной рядом. Вы так напоминаете мою маму. Она умерла.
   - Не расстраивайтесь так, - помолчав сказала мама, - я чувствую, вы хорошая дочь. Как бы я хотела,
   чтобы и мои девчонки выросли ласковыми, добрыми. Страшно даже подумать, что придется когда-нибудь с ними расстаться.
   Она поднялась и, подхватив ведро с водой, сказала виновато:
   - Вы извините, но я должна идти. Скоро муж вернется с работы.
   Надо готовить ужин.
   Мама помахала Наталье рукой и скрылась в подъезде. В окошке загорелся свет, и Наталья представила, как мама хлопочет у плиты, чистит картошку. В кухне вкусно пахнет разогретым на сковороде маслом. Девочки в комнате затеяли возню на диване... Стукнула калитка, высокий мужчина в военной форме зашел в дом. Вся семья была в сборе, но Наталье там не было места. Пора было уходить.
   Наталья устало поднялась и тихо пошла со двора. В руке она несла, как носят маленьких детей, куклу Басю. Он шла, не оглядываясь, до самого вокзала. В сумраке наступившего вечера у платформы стояла все та же электричка. Наталья пожала плечами и вошла в вагон. Сев у окна, она закрыла глаза, прижимая к себе маленькую куклу.
   - Женщина, вы что совсем очумели? Чего вы тут разлеглись? Что это вам гостиница что ли? - очнулась Наталья от громкого сердитого голоса. Электричка все так же стояла, но не на перроне маленького городка Кейла, а на
   седьмом, заросшем травой, пути. В пыльном окне торчала все та же заколоченная будка, в ее тени все так же дремал облезлый пес.
   - Эти вагоны на отстое!- наклонившись над, ней кричала сердитая толстая тетка в оранжевом жилете. - Идите на вокзал! нечего тут делать.
   - У меня билет! Мне в кассе дали, - Наталья пошарила по карманам, вот!
   - Какой же это билет! Ну, дают аферисты! По таким билетам при царе Горохе ездили. Надурили тебя, бабонька! И иди отседа! - вдруг рассвирепела тетка.- Говорят же вагоны
   на отстое. Это самое, на металлолом их сдали.
   - А кукла? Где моя кукла? - вдруг спохватилась Наталья, озираясь по сторонам.
   - Проспала ты свою куклу, - радостно хохотнула тетка, - сперли небось. Ты карманы-то проверь, деньги на месте? Дорогая кукла-то? Эй!
   Наталья, не оборачиваясь, вышла из вагона и побрела по заросшему рыжей травой седьмому пути. Облезлый пес лениво приподнял голову, посмотрел ей вслед, сладко, поскуливая, зевнул и снова задремал. Наталья помахала ему рукой. Улыбаясь, она торопливо шла туда, куда утром этого дня увозила ее, постукивая колесами, старая электричка. _
  
  
   Бердник В. "Liberta" 32k Оценка:7.84*5 "Рассказ" Проза
   "LIBERTA"
  
   Иной мужчина во взаимоотношенях с
   женщиной легко становится её пленником,
   даже и не подозревая, что сети, в которых
   оказался, он поставил на себя сам...
  
   Автор
  
   Встретить старого товарища - это всегда приятно, а в особенности, после того, как жизнь раскидала вас по разным углам. Всегда найдётся, о чём поговорить и что вспомнить с человеком, повязанным с тобой не просто пьянками и гулянками, а годами тесной дружбы. Евгений предвкушал уже давно, как они вместе с Игорем пройдутся по улицам их родного приморского города, где он не бывал уже много лет. Судьба помотала Евгения по разным странам старого континента и, предостаточно поплутав по Европе в полулегальном статусе, он уже окончательно осел в столице мира - Нью-Йорке и даже умудрился получить американское гражданство. Игорь же напротив, выбрал для себя спокойный путь и "тихой сапой" достиг экономического процветания в ныне суверенном и независимом государстве, а в недалёком прошлом - республике бывшего Советского Союза, где и принимал теперь своего близкого друга. С момента их расставания прошёл не год и не два, и даже не десять, но они оба прекрасно знали, что рано или поздно это произойдёт: один из них непременно дождётся, пока другой безумно соскучится и вернётся домой. Пусть даже и ненадолго.
   Встреча оказалась очень тёплой, и они под водочку незаметно проговорили до самого утра. Делились воспоминаниями, бережно сохранившимися у каждого в душе и, успев протрезветь, вместе встретили ранний июньский рассвет. С этого мгновения дни для Евгения понеслись как подорванные. На всё время, что он намеревался здесь пробыть, Игорь имел чёткое расписание мероприятий, запланированных им загодя, и которые, как правило, заканчивались торжественным ужином в ресторане. Причем, каждый вечер Игорь намеренно выбирал непременно новый, чтобы показать своему товарищу, насколько стремительно их удивительный город с некогда отвратительным снабжением сейчас движется семимильными шагами в светлое капиталистическое будущее.
   - У вас в Нью-Йорке такого нет, - говорил он не без гордости патриота своей страны, усаживая дорогого гостя за ломящийся от местных деликатесов стол, оплаченный его щедрой рукой.
   Не прошло и недели, как Игорь решил разнообразить их совместный вечерний досуг. Евгений уже окончательно перешёл на новое поясное время и не испытывал более сопутствующего заокеанскому путешественнику неизбежного дискомфорта, что и подтолкнуло Игоря предложить другу развлечься в ночном клубе:
   - Настоятельно рекомендую.
   В его тоне Евгений не мог не уловить самые благие намерения и желание по-хорошему поразить воображение любезного ему визитёра лучшим в городе заведением.
   - Послушай, Игорёк, я уже давно танцую только ногами под столом. Мне бы что-нибудь поспокойнее. Давай лучше просто прогуляемся на сон грядущий.
   Ему было жутко неудобно огорчать отказом своего приятеля, но и перспектива вдруг увидеть себя рядом с мельтешащими и толкущимися под громкую музыку молодыми людьми тоже не вдохновляла.
   - А кто тебе сказал, что я тебя приглашаю принять участие в танцевальном марафоне? Посмотришь как народ отдыхает, вдруг и тебе под настроение захочется принять участие. Девушки на любой вкус...
   Игорь по-купечески улыбнулся, предполагая, что такой козырь будет нечем крыть, на что Евгений отреагировал весьма скептически:
   - Молодые стервятницы, чующие за версту желанную добычу. Увы, это не по мне.
   - Ах, да, - Игорь рассмеялся, - я совершенно забыл о твоих пристрастиях. Женщины бальзаковского возраста... Есть и такие. Один телефонный звонок - и проблема решена. К слову сказать, есть у меня на примете одна пикантная особа - давно просила её познакомить с человеком интеллигентным и состоятельным. Я думаю, что ты - самая подходящая кандидатура, чтобы она могла по достоинству оценить сочетание таких незаменимых качеств. Кстати, дамочка из тех, что тебе нравятся: сексуалка - интеллектуалка. На мой вкус - немного старовата, но...
   Он понимающе подмигнул.
   - Как в том анекдоте: женщина думает, что это в последний раз и забывает обо всём на свете.
   Игорь плечом подтолкнул Евгения.
   - Поехали! Не пожалеешь. Оттянешься по полной программе. Как там говорится: сорок пять - баба ягодка опять? - и не дожидаясь согласия своего друга, он уже набирал по мобильному хорошо знакомый ему номер.
   - Алёна? Да, это я.
   Евгений было пытался остановить Игоря.
   - Уже поздно.
   - Какое поздно? О чём ты говоришь? Это тебе не Америка - показательный трудовой лагерь с усиленным питанием. У нас здесь люди живут иначе.
   Он, уловив неуверенность в голосе и колебания своего гостя, решил, что непростительно именно сейчас отправляться спать, когда жизнь только начинается.
   - Алёна? Прости, золотце, что я тебя перебил. Да. Да...
   Игорь, отвечая на неслышные Евгению вопросы, красноречиво показал ему кулак с оттопыренным вверх большим пальцем: " Всё люкс!"
   - В "Альбатросе". Да. Где-то через полчаса. Нет. Короче, подъезжай, когда сможешь. Всё. Мы тебя ждём.
   Он захлопнул телефон и как загулявший барин окликнул официанта:
   - Эй, любезный! Принёси-ка счёт.
   В "Альбатрос" приятели доехали довольно скоро. Клуб располагался на берегу моря, в курортной зоне, и добраться туда из центра по полупустым улицам заняло не более двадцати минут. Автомобильное движение уже заметно ослабло, и водитель Игоря, едва снижая скорость на перекрёстках, доставил их туда почти без остановок.
   Евгений прекрасно знал это место - когда-то он часто приходил сюда на излюбленный пляж, и сейчас, насколько позволяла темнота, с интересом разглядывал хорошо знакомый район. Бывшие раньше дачными, окрестности заметно преобразились: появились новые основательные строения, обнесённые высокими каменными заборами, но спуск к морю так и остался без изменений. В некоторых местах, на и без того не самой лучшей дороге, появились глубокие ухабы и выбоины, вынуждая водителя виртуозно петлять из стороны в сторону, чтобы не протереться по асфальту брюхом низко сидящего "Лексуса". Судя по всему, он возил Игоря сюда часто и уже помнил наизусть все подлючие колдобины. В самом конце спуска стоял хорошо знакомый Евгению сваренный из арматуры импровизированный шлагбаум с "кирпичём" посредине. Как и прежде, въезд на набережную был закрыт, только теперь здесь как на посту сидел коренастый молодец с помятым лицом и бритым затылком, сепарируя серьёзных клиентов от всякой шушеры. В свете фар хорошо просматривались его накачанные мускулы, так бездарно пропадающие зря на охране малозначительного объекта. Игорь высунул из окна руку с вложенными между пальцев купюрами и свистнул.
   - Родной! Проснись!
   Парень лениво встал и, оценивающе посмотрев на дорогую иномарку, молча взял деньги. Затем, как пограничник второго года службы и дембелем не за горами, с чувством собственной значительности медленно отвёл металлическую раму в сторону и, не задавая лишних вопросов, пропустил автомобиль в сторону ярко освещённого строения, по очертаниям напоминающего стилизованный фрегат.
   - Всё. Приехали. Вытряхивайтесь, граждане.
   Игорь подхватил из салона свой пиджак и на ходу отработанным командирским тоном бросил водителю:
   - Я позвоню.
   - Послушай, Игорёк, всё хотел тебя спросить...
   Евгений подождал, пока отъедет машина, чтобы их разговор остался только между ними.
   - Меня это жутко коробит и я, может, чего-то недопонимаю...
   - Что, Жека?
   Они уже стояли практически перед входом в ночной клуб, и Игорь собирался войти в "предбанник", увешанный рыбацкими сетями и шарами из матового зелёного стекла. Через полуоткрытую дверь Евгений заметил там квадратного качка со взглядом питекантропа, скорее всего, местного охранника, и услышал пульсирующий ритм ударных.
   - Это не касается тебя лично, вернее, и тебя тоже... Ответь мне на один простой вопрос: почему многие из вас говорят с людьми как с холопами?
   Игорь опешил.
   - Ты о чём?
   - Да вот о том самом. Я ни разу не слышал, чтобы ты к кому-то обращался на "Вы". К официанту в ресторане, продавцу, тому парню на въезде, к твоему водителю, наконец - они же не холуи! Возможно, вы все уже настолько привыкли, что и не замечаете, насколько "тыканье" оскорбительно, но со стороны... Я просто в шоке. Откуда взялось это неприкрытое хамство?
   Вероятно, затронутая Евгением эта сторона ежедневного общения на бытовом уровне показалась Игорю надуманной. Для него обращение к незнакомому человеку, который его обслуживает, с подобающей вежливостью превратилось в такой же пережиток, как та уморительная фраза из совкового прошлого: "Чаевые оскорбляют достоинство советского официанта".
   - Жека, я тебя умоляю... Кто сейчас на такую ерунду обращает внимание? В руки смотрят, и чем ты щедрее, тем больше проявляешь уважения.
   Игорь на минуту задумался.
   - Оно, конечно, так, и где-то ты, по большому счёту, прав, но...
   Он пожал плечами.
   - Считай это или издержками нашей культуры, или...
   Игорь хитро прищурился.
   - Богатством русского языка. Насколько я понимаю, в английском нет градации на "ты" и "вы" , а потому там за бугром, в буржуинии - все баре.
   И, не желая продолжать пустой разговор, он со смехом подытожил:
   - Или холопы.
   Пошли, обходительный Вы наш.
   Последний раз Евгений посещал ночной клуб лет шесть назад в Манхеттене. Туда его затащил младший брат, гостивший у него и пожелавший непременно окунуться в атмосферу богемной жизни Нью-Йорка. Мало того, что они едва попали в этот чёртов клуб, прокантовавшись около часа в толпе у входа, так ещё на протяжении всего вечера Евгений не мог отделаться от впечатления своей полной возрастной несопричастности. Они не только не могли там с кем-нибудь познакомиться, более того - на них просто не обращали внимания, а если и смотрели - то с равнодушным недоумением, как на отбившихся от стада животных.
   В "Альбатросе" обстановка, похоже, была иной. Игорь уверенно провёл его через танцевальный зал в бар, где за столиками отдыхала не только молодёжь, но и их одногодки. Даже среди танцующих Евгений заметил людей степенных и солидных, что отнюдь не мешало тем веселиться до упаду, невзирая на свою комплекцию и преобладающую в репертуаре ди-джея динамичную музыку.
   - Ты посмотри, какие девки!
   Выразительно, со знанием дела заметил Игорь, указывая на скучающих у стойки бара двух подружек. Он не скрывал своего восхищения по поводу их внешнего вида и гордости от того, что не обидно за державу и за её представительниц прекрасного пола. Девицы действительно были как на подбор: с "ногами от ушей", грудастые - что называется, товар - высший сорт.
   - Ты здесь подожди меня, я ненадолго...
   Пока Евгений разглядывал остальных посетителей в полном неведении, кого же для него сюда пригласили, Игорь уже успел "снять" одну из тех, на кого десять-пятнадцать минут назад положил глаз.
   - Это Викуля, - представил он Евгению смазливую блондиночку.
   Та томно кивнула, едва оторвавшись от полного бокала с коктейлем и увидев Евгения, очевидно, подумала, почему же не пригласили в компанию её подругу для этого одинокого мужичка? Впрочем, девушку такая незадача волновала крайне недолго. Игорь уже что-то нашёптывал ей на ухо, от чего она заливисто хохотала. При этом её кокетливые, как у Мальвины, губки бантиком раскрывались до невероятных размеров порочного-чувственного рта, и она совсем по-американски демонстрировала свои ровные острые зубки.
   - Ах ты, моя прелесть, - целуя её в нежную шейку, приговаривал Игорь, когда они втроём опять направились в бар, где он назначил загадочную встречу. К счастью, ждать долго не пришлось. Игорь то и дело поглядывал в сторону входа и, заметив ту, которой здесь так сильно недоставало, с явным воодушевлением воскликнул:
   - А вот и Алёна!
   Он не скрывал своего нетерпения, и появление дамы, обещанной Евгению, его заметно оживило. Викуля игриво потягивала свою "Маргариту" и в такт заводной румбы пританцовывала на месте. Игорь придерживал девушку за талию и даже успел по хозяйски запустить свою ладонь куда-то под глубокий вырез платья, оканчивающийся чуть выше её аппетитной попки. Судя по его поблескивающим глазам, он с удовольствием передал бы уже Евгения в "хорошие руки", предоставив тем самым себе неограниченную свободу действий. Для начала он для куражу попрыгал бы на танцплощадке, ну а потом, наплясавшись вдоволь, забурился бы с понятливой и соблазнительной красоткой на часик-другой в комнату для VIP- гостей.
   - Мы тебя заждались.
   Игорь, отвлёкшись на минуту от своей "девочки с голубыми волосами", незаметно подхватил под руку подошедшую к ним стильно одетую женщину, готовый, как пионер, представить ей своего заграничного товарища.
   - Познакомься, это мой гость и давний хороший приятель. Приехал ко мне из Нью-Йорка.
   Евгений повернулся на высоком барном стуле и чуть с него не свалился от полной неожиданности...
   - Ты?..
   Алёна тоже чуть смутившись, тихо промолвила:
   - Женька?
   Они оба молча и в совершенной расстерянности смотрели друг на друга, каждый по-своему переживая эту негаданную встречу.
   - Вы знакомы?
   Удивлению Игоря не было предела. Он даже на секунду позабыл о вожделённом молодом теле, которое закончило свой напиток и сосредоточенно водило по дну бокала весёлого цвета пластмассовой трубочкой, высасывая остатки алкоголя среди кубиков льда.
   - Немного, - проговорил с едва заметной усмешкой Евгений, не в силах оторвать взгляд от алёниного лица.
   - Могу я тебя называть как раньше? Хотя...
   Он в нерешительности запнулся.
   - Не знаю, смогу ли?
   Алёна уже справилась со своим минутным смущением и воспринимала обстановку довольно спокойно, не показывая тех эмоций, что возможно, ею овладели поначалу.
   - Как пожелаешь. Кто платит, тот и заказывает музыку. Не поэтому ли я здесь сегодня?
   В её глазах проскользнули неведомые Евгению прежде пустота и безразличие.
   - Ах, Женечка, мне уже давно всё равно.
   Игорь, сообразив, что его присутствие здесь уже необязательно, если не сказать - нежелательно, и увлекаемый заманчивой перспективой хорошо начавшегося вечера, решил деликатно ретироваться.
   - Адьос. Мы вас оставляем. Женька, если что будет нужно - набери меня, я буду здесь недалеко, - и уже наклонившись к нему поближе добавил, - без всякого стеснения. Договорились?
   Он подхватил свою подружку на вечер и уже через минуту страстно прижимал её к себе в сменившем румбу блюзе, едва освещённый искрами-бликами от зеркального шара, вращающегося над головами танцующих.
   - Что-нибудь выпьешь?
   Евгений ощутил какую-то неловкость. Совершенно непредвиденное появление этой женщины вдруг всколыхнуло в его душе давно забытые чувства, испытываемые им к ней когда-то очень давно. Они успели перегореть и просыпаться золой, сгладив ту обиду и боль, что Алёна принесла в его душу.
   "...Сколько же прошло времени?"
   Ему даже и не пришлось прикидывать - те события он запомнил слишком хорошо. Ровно двадцать два года назад его возлюбленная ни слова ни говоря укатила в Питер, а оттуда в Финляндию. Всё произошло настолько внезапно, что он очень долго ходил потерянный. Евгений обрывал её домашний телефон до тех пор, пока мать Алёны, сжалившись над ним, не объяснила причину её отсутствия.
   - Она вышла замуж и живёт теперь в Хельсинки. Прости её и если сможешь, не пожелай зла...
   Услышанное тогда показалось Евгению убийственной новостью. Он не стал женоненавистником, но навсегда сохранил в себе привкус горечи от алёниного предательства и уже с неизменной прохладой впоследствии относился ко всем своим связям. Наверное, по этой же причине не женился, предпочитая оставаться холостяком.
   - Возьми мне бокал белого вина.
   Алёна достала из сумочки пачку сигарет, и он заметил, как у неё мелко дрожат пальцы.
   - Ты раньше не курила.
   - Я много чего раньше не делала...
   В её голосе послышались жёсткие нотки, словно она корила судьбу за то, что та ещё раз безжалостно напомнила ей о совершённой ошибке.
   - Как ты?
   Алёна с пристрастием и удивлением рассматривала рано поседевшего мужчину, которого знала ещё совершенно молодым человеком.
   - Нормально. Уже двенадцать лет как живу в Нью-Йорке, вот решил выбраться.
   - Женат?
   Она спросила это очень осторожно с растущей внутри мутной волной досадной ревности. В ней Алёне отчаянно не хотелось себе признаваться, как и услышать уничтожающе-утвердительный ответ.
   - Увы...
   Евгений притворно вздохнул.
   - Наверное, я однолюб. Ну, что мы всё о моей персоне? Расскажи лучше о себе. Кстати, я необыкновенно рад тебя видеть. Ты прекрасно выглядишь.
   Алёна вдруг ощутила внезапную лёгкость и беспричинный прилив хорошего настроения. Она тут же поймала себя на мысли, что ей приятно ненаигранное внимание Евгения, такое непохожее на проявление к ней примитивного животного интереса других немногочисленных поклонников. Она видела это по его лицу и последнее, что там можно было обнаружить - это чересчур знакомое ей стремление мужчины-ловеласа, упирающуюся в одно-единственное сиюминутное желание - порезвиться с разведённой бабой в постели. Получить разовое удовольствие и навсегда распрощаться. Алёне вдруг захотелось выговориться и открыться когда-то близкому человеку, несмотря на все сомнения - захочет ли он теперь её выслушать, а не станет просто из вежливости кивать головой, злорадно отмечая про себя: "Так тебе - суке и надо."
   Она ещё раз взглянула на Евгения, как бы примериваясь и собираясь духом. Его глаза смотрели на неё необыкновенно умиротворённо. Такие знакомые и родные, что все Алёниниы колебания стремительно уходили прочь.
   - Я даже и не знаю, что точно меня толкнуло на этот безумный шаг.
   Алёна опять нервно закурила, припоминая те злосчастные события.
   - Возможно, причин было несколько, но главная, как я теперь понимаю - это собственная глупость и недальновидность. Тогда мне казалось, что я вытянула лотерейный билет и ни в коем случае не следует упускать такой редкий шанс. И мать ещё... Всё подзуживала: дескать, уедешь за границу, хоть поживёшь по-человечески. Господи, какая же я была дура. Только не подумай, что я хочу отыскать сострадание в твоём сердце или имею на тебя виды. Мой поезд ушёл...
   Алёна покачала головой, печально констатируя факт.
   - К несчастью, мой муж оказался не тем человеком, каким я его себе представляла. Мы прожили вместе девять лет и расстались. Теперь я знаю точно, что определённому типу мужчины нужны годы для того, чтобы женщина рядом стала думать о нём, как он того хочет, и достаточно одной единственной секунды, чтобы её разочаровать. Именно это и случилось. Не буду ворошить все эти дрязги, скажу только, что он не хотел мне давать развод и отпускать сына. В результате, судебный процесс тянулся почти десять месяцев и стоил мне кучу денег. А сколько нервов? В Финляндии я не прижилась, да и климат в Хельсинки отвратительный. После развода покрутилась там ещё несколько лет и уехала к матери. Коту под хвост столько времени... Да что там время - всё могло быть совершенно иначе, не попадись он у меня на пути. Вот такие дела, Женечка.
   Мой университетский диплом на сегодняшний день никому на фиг не нужен. Специальности необходимой, чтобы более или менее устроиться - нет. Какое-то время я зарабатывала на жизнь переводами, а сейчас - в штате одной фирмы, готовой не сегодня-завтра окончательно закрыться. Замуж никто не берёт - старуха, вот и приходится искать знакомство, прибегая к чужой помощи. Как там у поэта? А девчонка лютик придорожный. Жди пока отыщут - и сорвут...
   Заключила Алёна с нескрываемой иронией к самой себе и подсознательно грациозно откинула назад волосы.
   - Ну, пригласи хотя бы на танец, мой свежий кавалер! Жаль вот только, музыка не та, что мы с тобой вместе привыкли слушать. Помнишь, "Либерта"? Ты меня впервые поцеловал под эту мелодию.
   Её глаза вдруг повлажнели от едва сдерживаемых слёз. Алёна поспешно достала из сумки носовой платок, пытаясь промокнуть ресницы до того, как совершенно некстати потечёт тушь.
   - Прости меня... Я так перед тобой виновата. Впрочем, что уже говорить.
   Она уже взяла себя в руки и старалась быть непринуждённой. Ровно в той степени, насколько эмоциональная женщина может себя вести подобным образом, будучи до предела взволнованной.
   - Надеюсь, этот вечер тебе принесёт то, за чем ты пришёл в ночной клуб. Как Игорёк меня представил? "Дамочка аж пищит, как хочет."
   Алёна уже не скрывала испытываемое к себе глубокое презрение.
   - Или недорогой женщиной по вызову?
   - А ты стала циничной.
   - Спасибо за комплимент.
   - Ты полагаешь, что это комплимент?
   - Уверена. Человек, начисто лишённый ханжества, возводимого иными в ранг морали - кто он, по-твоему? Ох, Женечка, ты то сам в этом клубе зачем, дорогой? А? Только честно? Дружок твой здесь постоянно пасётся с вполне определённой целью. Только не говори, что они у вас с ним разные...
   -Алёна, ты сильно изменилась.
   Она с грустью посмотрела Евгению прямо в глаза.
   - За все эти годы мне многое пришлось передумать, чтобы уже навсегда понять, что мои неприятности в личной жизни не произошли случайно, и я сама следовала им навстречу. Это не фатальная неизбежность и в ней некого винить. Только себя.
   Последние слова Алёна произнесла протяжно, как бы нараспев и, с силой, по-мужски затушив в пепельнице окурок, откинулась на спинку стула.
   - Себя любимую и собственный выбор, - повторила она надломленным голосом.
   - Когда тебе чуть больше двадцати, жизнь кажется красивой и многообещающей. А как легко оступиться? М-м... Раз и готово, чтобы уже надолго разувериться в её привлекательности. И сразу, как на дешёвом ситце тускнеют краски, которыми рисовала себе будущее. В момент! Кстати, у меня их теперь всего лишь три: белая, чёрная и естественнно, серая. Причём, серой, как оказалось, в избытке.
   Алена горько поджала губы.
   - Остальные, мой милый, давно повыцвели...
   - Ты не куришь? - она спохватилась, что не предложила сигарету.
   - Ах, да... Я абсолютно забыла, что там у вас в Америке все ведут здоровый образ жизни - не пьют, не курят и вообще, не позволяют себе никаких вредных излишеств. Собираешься прожить до ста лет?
   Беззлобно усмехнулась Алёна. Ей захотелось, как когда-то, поддразнить Евгения и увидеть его серьёзным в желании отстаивать свою точку зрения. Однако, он молчал, и подперев ладонью подбородок, гдядел на неё задумчиво, словно не решаясь поверить, что опять сидит напротив той самой его Алёнушки. Боготворимой им так давно, а по сути дела - совершенно недавно.
   - Хочешь, я открою тебе один секрет?
   Евгений, казалось, не расслышал вопроса о том, как кто-то на Гудзоне бережёт своё драгоценное здоровье.
   - Хочу.
   Алёна почувствовала, как будто опять вернулась в безоблачную молодость. Где не существовали все эти бестолковые годы, что принесли столько разочарования, а была непреходящая уверенность, что она любима и так будет продолжаться всегда. От набежавших дум слегка похолодели кончики пальцев, а то, что она услышала, тут же заставило её вздрогнуть и замереть.
   - В отношениях с женщиной очень легко оказаться пленником, и я именно тот, кто сам плетёт для себя сети.
   Евгений проговорил это очень спокойно, но в его взгляде мерцала такая мука, что у Алёны невольно ёкнуло сердце.
   - Посиди, я скоро.
   Он решительно вышел в танцевальный зал и попытался отыскать глазами Игоря, но того нигде не было. По всей видимости, его друг всё ещё в полный рост наслаждался обществом своей юной подружки. Не желая его беспокоить, Евгений решил сам сориентироваться в царившей здесь обстановке. Разумнее всего было бы обратиться к бармену. По опыту своей прошлой жизни в этой стране он не сомневался, что тот будет именно тем человеком, который ему нужен в данной ситуации. Тем более, что парень за стойкой выглядел примерно его ровесником. Когда Евгений вкратце изложил ему своё пожелание и сопроводил его для пущей верности двадцатидолларовой бумажкой, бармен даже не удивился:
   - Забашляй ди-джею полтишок и он всё спроворит. Скажешь, Алик послал.
   Парень за пультом, не отрываясь от дела, внимательно выслушал Евгения и понимающе закивал.
   - Альбано и Ромина Пауэр? "Либерта"? Где же я сейчас её возьму? Та ты посмотри на контингент... Если хочешь, я пошлю кого-нибудь к себе домой - здесь недалеко... Если мне не изменяет память, у меня что-то сохранилось из итальянской эстрады того периода. Восемьдесят второй? Восемьдесят третий? Хотя, это неважно.
   Он красноречиво посмотрел на "зелёные" и виновато проговорил:
   : - Но эта услуга будет уже немного дороже. Так сказать, спецзаказ, ну и оплата экспедитору, разумеется.
   Евгений сниходительно улыбнулся:
   - Whatever. Я не торгуюсь.
   Он достал сотенный билет и добавил к тому, что продолжал держать в руке.
   - Этого хватит?
   - Вполне. Дай мне час.
   Евгений протянул две хрустящие бумажки.
   - Молодой человек, у меня к вам просьба.
   - Нет проблем.
   За твёрдую американскую валюту ди-джей был сама предупредительность.
   - Перед тем как начнётся песня, объявите пожалуйста, что это музыкальный привет для Алёны от Евгения.
   Он "обезаруживающе" улыбнулся в надежде, что его план не покажется этому гению пульта старомодной ресторанной традицией.
   - Не затруднит?
   - Нисколько. Уважаю полёт фантазии истинного джентльмена, - парень на всякий случай проверил где-то под пультом на просвет стодолларовую купюру и, обнаружив на ней заветную металлическую полоску защиты, уже уверенно заключил, - с деньгами. Ровно в три я объявляю "песню ночи"...
   Евгений вернулся к стойке, где его ожидала Алёна, и заказал бутылку "Клико". Бармен, не спеша, натренированным взглядом прошёлся по запястью его руки и, оценив стальной Ролекс, успокоенный, исчез в подсобке. Оттуда он уже появился с запотелым ведёрком, наполненным льдом, и только затем невозмутимо без хлопка откупорил шампанское. Столь очевидное сканирование финансового положения клиента не могло Евгения не рассмешить. Он не подал вида и лишь подумал про себя:
   "...Ну, вот. А я сомневался, где я - дома или нет? Всё по-прежнему. Только вывеска другая..."
   Впрочем, знакомые до боли особенности сферы обслуживания ему сейчас показались несколько комичными. Да и стоило ли о них думать? Так. Нетленный дух былого, когда в баре за стойкой стоял, если не комитетчик, то уж наверняка отменный психолог. За разговорами Евгений почти и не заметил, как пролетел час.
   - Ты не передумала?
   Алёна, слегка захмелевшая, в недоумении посмотрела на своего кавалера.
   - Нет. Позволь только поинтересоваться, по поводу чего, а то я теряюсь в догадках.
   - Танец. Я приглашаю тебя на танец.
   Непосредственность Евгения заставила её рассмеяться.
   - А ты не оставляешь без внимания ни один дамский каприз.
   - И это тоже. Просто я усвоил для себя одну очень простую истину: пустое занятие убеждать женщину словами, гораздо лучше произвести на неё впечатление своими действиями.
   Он осторожно взял Алёну за руку.
   - Давай забудем на минуту обо всём, что случилось, и хоть уже ничего не вернёшь и не переиграешь, я хочу, чтобы ты убедилась в том, что перед тобой тот же самый человек, который тебя любил...
   Евгений хотел было поправиться, но так и не решился. Уж слишком противоречивые чувства его сейчас обуревали. Любые, кроме одного - обиды. Не было больше ни оскорблённого самолюбия, ни прошлой боли, ни злорадного удовлетворения видеть Алёну - наказанной жизнью старухой у разбитого корыта.
   Они прошли из бара в зал, где публика переживала второе, а может и третье дыхание. Евгений взглянул на часы. Стрелки показывали почти три. На танцплощадке возникла короткая пауза, и народ в растерянности переминался с ноги на ногу. Кто-то даже свистнул, но вид амбала в униформе возле входа в углу тут же охладил пыл не в меру возбуждённого танцора.
   Ди-джей, наслаждаясь некоторой новизной своих полномочий, поднял микрофон.
   - А теперь, дорогие друзья, позвольте мне предложить вашему вниманию музыкальный сюрприз, который наш гость Евгений дарит своей любимой девушке Алёне! "Либерта"!!! Поприветствуем их!
   В ту же минуту Евгения и стоявщую рядом Алёну почти ослепили лучи прожекторов, направленные на них с разных точек откуда-то под потолком. Они оказались в самом центре перекрещённых цветных полос света, и все те, кто находился зале, не сговариваясь, в одном общем порыве буквально взорвались аплодисментами. Из мощных колонок послышались первые аккорды невероятно популярного когда-то, но уже почти забытого сегодня шлягера.
   - Я понял сегодня одну необыкновенно важную вещь, - произнёс Евгений, глядя на Алёну, вот-вот готовую разрыдаться от нахлынувших вдруг воспоминаний. Он подхватил её, безвольно упавшую в его руки, и увлёк на середину зала - единственную женщину, которой посвящал сейчас и мысли, и желания.
   - Вернуться домой можно, только безоглядно шагнув в своё прошлое, - Евгений нежно смахнул с её щеки первую крупную слезу.
   Ди-джей, бывший филолог, пристально наблюдал со стороны за реакцией своей "паствы". Он испытывал необыкновенное удовольствие от произведённого эффекта и уже ничуть не сомневался, что честно отработал то, что ему заплатил этот странный мужик.
   - Да, были люди в наше время.
   Не то, что нынешнее племя... - произнёс он про себя то ли с грустью, то ли с завистью.
   Габдулганиева М. Спаси меня 11k Оценка:6.66*5 "Рассказ" Проза, Мистика
  

Спаси меня

  
   Иногда мы видим вещие сны, видим в них близких нам людей, давно покинувших нас. И они нам помогают.
   Хорошо, что это был сон. Третий день подряд одно и то же снится. Запомнить или нет? Запомню... столько раз вижу в мельчайших подробностях.
   С чего всё начиналось? Что-то неуловимо хорошее, хорошее. Ах, да, наличники. Красивые такие наличники, резные, в детстве всегда хотелось, чтобы отец вырезал нарядные наличники. Сколько раз дочки просили отца: 'Сделай, сделай, как у соседей! Ну почему у всех на улице окна в крашеных наличниках, узоров невиданной красоты, а у нас нет?' Невдомек им было, что отец работал с утра до ночи, некогда красоту мастерить. Зато мебель в доме вся из-под отцовских рук вышла - диван пружинный, диван деревянный, табуреточки всякие, полочки, этажерки. Всё нужное, необходимое для жизни, не для внешней оконной красивости. Все-таки под конец жизни своей выпилил и повесил наличники отец, дети уже разъехались давно по разным городам, а тут приехали, глянь - окна в одёжке новой - обрамлены рамами с геометрическим узором, покрашены в зелено - голубой, да так причудливо, что на всей улице им равных нет. И тут отец переплюнул всех соседей, ни у кого на наличниках узоров из треугольников и квадратов не было, все виньеточки да цветочки.
  
   Остались на память красивые наличники, чтобы вспоминали о нем, подходя к дому, с любовью. Выполнил пожелание, мечту близких, а после подкрался инсульт, и красуются нарядные окна последним воспоминанием о здоровом отце.
   Отец давно на кладбище покоится, а во сне снятся нарядные окна на старом доме. К чему бы это? Сонник бы посмотреть, да в нём все так неопределенно, надо самим разбираться.
   Дом старый... значит, все устоявшееся, без изменений. Новые красивые окна... это, пожалуй, новый взгляд на старые вещи. Или предупреждение? От отца? Но тогда он сам бы приснился, а во сне только следующее поколение - дети и внуки.
   Что еще во сне привиделось? Гости были. Много гостей. Давно такие массовки, наподобие киношных, не снились. Настоящий кавардак. Если вы не знаете, что такое кавардак, то это - дикая мешанина всего несмешивающегося. Это, как если бы в овощной суп налить молока. Отменный суп получается, татарское народное блюдо. Не всем нравится, но главное, что не смертельно, если на жаре не оставлять. Так вот, приснился кавардак. Как ещё назвать то, что люди, с которыми встречалась в разное время и в разных местах, собрались в одном сне? Невообразимое сочетание получается - кавардак, одним словом. Понимаю, что мелю вздор, но чем больше вздора, тем дальше до смысла сна. Боюсь я докопаться до сути, вот и кружу вокруг да около.
   Итак, привиделся во сне родительский дом окнами в огород. А на окнах - красивые, разноцветные наличники, новёхонькие, новёхонькие. Огород. Даже не огород, а маленький участочек земли перед домом на три картофельные борозды. Я сосредоточенно окучиваю с кем-то неизвестным картошку и тут же подкапываю кусты и собираю клубни. Помните анекдот про китайцев, что посадили картошку и тут же выкапывают, сказав, что очень кушать хочется? Так и я на своем огородике во сне сажаю, окучиваю, выкапываю. И во сне же осознаю абсурдность своих действий: по уму сажают в мае, окучивают в июле, собирают в сентябре.
   Время разбрасывать камни, время собирать камни?
   Это я наяву так логично соображаю. А во сне тщательно окучиваю картофель, подкапываю и собираю клубни. С соседнего участка призывно машет рукой словоохотливая соседка, приглашает к разговору. Поворачиваюсь к ней спиной, ведь я сплю, не обязательно быть взаимно вежливыми; если она из этого сна, то еще проявится. Не проявилась. Стою спиной к соседке, лицом к дому. Опять родительский дом. Напоминание об отце.
   - Отец, что ты хочешь мне сказать? Предупреждаешь, навещаешь? Соскучился?
   Всё забываю, что сон, как немое кино: все двигаются, улыбаются, совершают действия, но не говорят. Как-то раз был такой: все иллюзорные персонажи заговорили. Но не желаю такое увидеть повторно. Словно тебя волокут в омут, а ты с глупенькой улыбкой еще и ногами отталкиваешься, помогаешь тем, кто усердно тащит тебя в темный водоём, а потом вынужден с неимоверным трудом карабкаться на берег из тягучей трясины. Говорят, что так выходит астральное тело, что можно остаться навечно в провальном сне. Не знаю никаких астральных тел, по мне, выдумки всё. То, что объяснить не могут, называют всяко - разно.
   Так что там у меня дальше в моем ярком сне?
   Стою лицом к дому. Манят, манят наличники, домой зовут зайти, а мне жутко. Зажмурюсь, может, исчезнут? Не исчезли...
   Где грань между сном и явью? Я рассуждаю, значит, я не сплю. Картина не исчезает, значит, я сплю.
   Начну снова по порядку анализировать. Картошка собрана, поворачиваюсь к наличникам, все это во сне. Мне становится страшно, потому что вижу наличники и знаю, что отец сделал их перед смертью? Нет. Не это! Мне становится страшно, потому что кто-то невидимый толкает меня зайти в дом. Это во сне. И я зажмуриваю глаза и оказываюсь внутри дома. Да, это сон. Наяву мне пришлось бы разогнуться, пошевелиться, одним зажмуриванием глаз не переместишься.
  
   Дом полон гостей. Дом был с дверями или без дверей? Это я сейчас наяву рассуждаю, не во сне. Во сне меня не волновали такие мелочи, ведь, чтобы попасть куда-то, представляешь и оказываешься в нужном месте. А в этом сне в доме множество разных по возрасту гостей. Итак, открываю дверь, попадаю в сени. Тем, кто не знает, объясняю, сени - холодная, не отапливаемая прихожая перед входом непосредственно в избу. В прихожей стоит сундучок, его тоже отец смастерил. Опять отец! Надо вспомнить точнее, что там дальше было!
   На сундучке сидит парень молодой, курит. Прохожу мимо по направлению к кухне, не обращая на него внимания; мне надо принять гостей - это чей-то неотступный приказ в моей голове. Приглашенных много, но странные какие-то они, неизвестные. Почти все с маленькими детьми, хотя я точно знаю, что эти дети давно выросли. Из соседней комнаты выглядывает мама, говорит, чтобы скорей накрывала на стол, гости заждались. Я соглашаюсь - да, накормить присутствующих первое дело, негоже так с ними. И выхожу на кухню. Но оказываюсь в сенях и снова прохожу мимо молодого парня; сундучок, на котором он сидит, привлекает мое внимание. Вспоминаю, что отец мастерил его с особенной любовью, не торопливо и не медленно, а вкладывая всю душу. Парень поднимает голову, равнодушно скользит взглядом по двери, в проеме которой видно веселую толпу гостей.
   Стоп! Это же мой сын... Но он давно бросил курить!
   Совсем некстати (или кстати?) вспоминаю, как я приехала с грудным ребенком в гости к родителям, а отец уже шесть лет, как лежал без движения после инсульта. Родительский дом был без всяких удобств, и пеленки стирать приходилось у колонки. Ставила коляску с ребенком у дивана, где лежал неходячий отец, и уходила в дальний конец огорода, через хозяйственные постройки, к водопроводной колонке: постирать, прополоскать и развесить распашонки, пеленки на ветру. Как-то, измученная бессонными ночами, (у сына резались зубки, и он постоянно плакал), после стирки нежилась у колонки на дневном теплом солнышке, не торопясь вернуться домой. Вдруг услышала непонятный хрип и истошный плач сына, рысью рванула в дом, боясь увидеть страшную картину - сын упал или с отцом что случилось.
   По крыльцу дома неуклюже сползал парализованный отец. Он крепко прижимал действующей рукой шестимесячного внука, и, волоча правую ногу, осторожно спрыгивал левой, здоровой ногой по ступенькам, опираясь туловищем на перила. Парализованный встал! В ворота дома оглушительно стучали, вбежала соседка с криком,
   -Что у вас творится, малыш криком заходится, не слышите что ли?- И остановилась, как вкопанная, увидев деда с внуком.
   Получается, что внук своим плачем сделал то, что не могли сделать лекарства. Дед, решив отнести его матери, встал.
  
   - Отец, ты опять пришел ко мне во сне. Зачем? Надо спасать сына? Это ты хочешь сказать? Он сидит во сне на твоем сундучке, как под твоим покровительством ... Утреннее пробуждение не принесло ясности. Смутная тревога после насыщенного яркого и сумбурно - тревожного сна не покидала весь день. Сын учился в другом городе, связаться с ним сложно. Это сейчас нажал кнопочки на сотовом телефоне, и на тебе - говори, сколько хочешь, а тогда их и не было.
   Телеграмму в общежитие на срочные переговоры все-таки отправила, осталось ждать связи до вечера. Снова и снова прокручивала в голове сон и пыталась найти ассоциации:
   наличник - опасность
   неизвестные гости - незваные гости.
   умершие мать и отец - предупреждение об опасности
   сын на сундучке деда - дед берет его под защиту?
  
   Вечером позвонила подруга, пригласила в гости. Отказалась, сославшись на занятость, чем несказанно ее обидела. Не станешь же объяснять, что, повинуясь непонятному и тревожному сну, заказала разговор с сыном. Подруга никогда не понимала, как можно переводить деньги на расточительные междугородные переговоры.
   Вечер, дождаться вечера, и посмеяться над своими суеверными страхами, смутными тревогами, и не цепляться за необъяснимые ночные иллюзии...
   В назначенное время звонка не было, но чуть позже бесстрастный голос оператора сообщил, что абонент не явился. Что делать? Снова поверить подсознанию или, отмахнувшись от тревожных предчувствий, забыть и не возвращаться к ним? Что сильнее - картины из непонятных снов, порождение скрытых закоулков моего мозга, или четкое разумное мышление?
   Полночи убеждаю себя, что ничего страшного в этом нет, что завтра закажу повторные переговоры и постараюсь разыскать в том городе знакомых, кто бы смог заглянуть в общежитие к сыну. Следующее утро не принесло успокоения. Еще весь день полной неизвестности, пока что-то прояснится. А пока известно одно - абонент на переговоры не явился, не явился, не явился...
   - Ах, отец, отец, что же ты хотел мне сказать? Если так настойчиво три ночи подряд появлялся во сне, то почему молчишь сейчас?
  
   Ближе к ночи раздался непрерывный стук в дверь. Так стучат, когда нет ни секунды на ожидание и от того, как быстро откроют дверь, зависит - жить или не жить. На пороге стоял сын. Сын ли это? Измочаленные джинсы, рваные кеды, из которых выглядывают грязные пальцы, потная вонючая футболка, пустой рюкзак за спиной. Парень неопределенного возраста, тощий до изможденности, с лихорадочным и безумным блеском в глазах привалился к косяку. Узнавание пришло с трудом, когда это подобие человека заговорило.
   - Мама, я подсел на наркотики, меня качали героином, еле вырвался из компании. Три дня то пешком, то автостопом добирался. Умираю от ломки. Спаси меня.
  
  
  
   Масленков И.В. Люцифер Сэм 13k Оценка:10.00*4 "Рассказ" Сказки
   Люцифер Сэм
  
   Масленков И.
   Л.С. - Надейся всегда!
  
   Крадется ночь, сыпучий песок
   Где-то рядом идет по следу.
   Он найдется,
   Если ты будешь рядом...
  
   Pink Floyd "Lucifer Sam".
  
  
   С чем можно сравнить планету, изувеченную многочисленными морщинами глубоких каньонов, чьи глаза пугали бельмами метеоритных кратеров, а на многомилиарднолетнем лице застыла улыбка Смерти? С уродливой карлицей, уныло бредущей по бесконечным космическим орбитам? С полуразложившимся трупом на галактической свалке? С экскрементами Зверя, на короткое время покинувшего огненную обитель, не желая осквернять ад?
   Убогая бездомная странница в латаных, лоснящихся от грязи лохмотьях атмосферы, одиноко ковыляла сквозь холодную пустыню, жуткую и мрачную, едва освещаемую звездным крошевом. Облака плотной зловонной слизью, где во времена ураганов и бурь могильными червями копошились молнии, закрывали иссушенную злыми ветрами поверхность. Дух распада и разложения витал повсюду, превращая проклятый всеми уголок Вселенной в убежище самого Люцифера. Впрочем, он не был настоящим падшим ангелом. Нелепое прозвище пристало к нему тысячи лет тому назад на одной из планет, считавшейся его родиной. Все это произошло так давно, что он не помнил ее названия, равно, как и шутника, придумавшего столь странное имя. Кости насмешника превратились в прах, рассыпались в труху, а прозвище осталось. Даже ветер, пролетая среди отрогов скалистых гор, нашептывал: "Люцифе-е-е-р", а ущелья подхватывали звуки и прятали их в самые потаенные места, словно в сундук сказочного гнома.
   Когда величественное бело-голубое светило выходило из-за далеких кряжей, стоявших у горизонта бледным туманом, Люцифер бродил среди россыпей рубиновых кристаллов. С тех пор, как он поселился в этой глуши, прогулки в горах сделались его любимым занятием. Он не спускался на равнину, в царство духов и привидений. Пугающие нагромождения каменных химер заменили ему дом, дарили спасение от ледяных кошмаров. Безотчетное чувство заставляло преодолевать страх и идти вниз. Он толком так и не мог объяснить нелепые порывы, хотя, иногда, понимал, что это всего лишь тоска по брошенному миру, жажда познания забытого и невероятного. Люцифер с отвращением гнал прочь от себя черные мысли и предавался размышлениям о гигантских ущельях, чьи диковинные лабиринты играли тысячами неуловимых оттенков. И тогда он находил зыбкий покой, погружался в сладостные гипнотические сны - единственную отраду в царстве абсолютного одиночества и печали. Но они вовсе не спасали от ужаса снов настоящих. Круг замыкался, и, казалось, равнина окружала его, осаждала неприступные вершины.
   Люцифер поднимался все выше, но волшебные образы преследовали его всюду. Иногда он думал о сумасшествии как порождении многолетнего уединения. Но об этом можно только мечтать, когда знаешь, что видения предгорья вовсе не пустая никчемная фантазия. Это успокаивало и возбуждало одновременно.
   Желая избавиться от наваждения, Люцифер отважился на то, что никогда бы не сделал ранее, даже под угрозой смерти: он решил вспомнить все! Но сила заклятия была слишком велика. Стараясь разобраться в клубке противоречий, догадок и мнимых ответов, Люцифер окончательно выбился из сил, и зарыдал впервые за многие тысячи лет. Он жаждал обрести собственное "я", утраченное, как казалось ему, навсегда, сущность свою, не абстракцию, не пустой звук, поглощенный одиночеством. Множество веков он искал забвения и спасения в иллюзиях, не помышляя об иной жизни. Нет, он не вспомнил покинутую родину, но осознал необходимость поиска других миров. Душа его встрепенулась, породив множество новых сомнений, пытаясь отличить мечту от болезненных фантазий. Где провести грань между ними? Да и есть ли на свете такая черта?
   В тот день Люцифер проснулся раньше обычного. Всю ночь его беспокоила какая-то необъяснимая тревога. Он слышал голоса призраков.
   Бело - голубое светило бросало тусклые блики на лиловые скалы. Тихая свежесть утра завораживала, превращала все вокруг в ожившую сказку, где сливались воедино реальность и галлюцинации, вселяя в сердце неведомую надежду.
   Как обычно, он шел по древней тропе, вытоптанной за последние тысячи лет, где гравий под ногами превратились в золотисто-красный песок.
   Вскоре Люцифер оказался на гребне, что высокой стеной возвышался над окрестными пиками, разделяя горы на два заповедных мира. Скалы здесь круто обрывались, обнажая изуродованные в приступах маниакального психоза землетрясений и планетарных катастроф пласты.
   За этой естественной преградой, вздыбившейся неприступным окаменевшим частоколом, горы плавно переходили в пологие холмы и манящую равнину. Именно оттуда раздавался зов. Голос звал Люцифера, ущелья жалобно всхлипывали, донося в поднебесную высь предсмертный стон. "Люцифе-е-е-р", - вторило эхо. "Люцифе-е-е-р", - вибрировали камни. Казалось, вся планета взывала к нему. И только единственный приятель Люцифера - горный туман, ревностно душил враждебные звуки, оберегая друга от неизбежного.
   И тогда Люцифер отправился вниз. Страх останавливал его, а безысходность обреченного толкала вперед. Он предчувствовал близкий конец, но шел без сожаления. Холодный ужас медленно покидал сознание, решимость и уверенность крепла. Он совершит задуманное. Никакие химеры не остановят и не запугают его, не загонят затравленным зверем на край пропасти.
   Люцифер не заметил, как спустился на равнину, где застывшими океанскими волнами молчаливо стелились холмы красно-желтого песка, нанесенного ветром невесть откуда.
   Неожиданно для себя он оказался в густом облаке, поглотившем все вокруг.
   - Эй, вы, слышите, отпустите..., - завопил Люцифер.
   Облако медленно принимало очертания сказочных привидений.
   - Оставьте меня! - кричал Люцифер. - Чего вы хотите?
   Низкие вибрирующие звуки затопили равнину. Их подхватили вершины, и песок, жалобно скрипя, запричитал под ногами.
   - Ты, Люцифер, повелитель неба, владыка времени. Слушай нас, бессмертный исполин, покоритель иллюзий и свободных душ...
   - Я слаб...
   - Ты велик! Но мы сильнее. Мы поглощаем твое сознание, мечты, сомнения... Мы черпаем силу, и обратим ее против тебя... Ты наш хозяин, ты наш враг...
   -Какими глазами вы смотрите на мир? - выкрикнул Люцифер. - Полными извращенных желаний, яда тоски, сладостных соблазнов? Ваша сущность неуловима как ветер, вы - пустота!
   - А-а-а-а-а... - отозвались далекие скалы.
   - Благодаря тебе-е-е-е-е..., - взвыли небеса.
   Люцифер понимал, что вновь обретя собственное "я", он стал могущественным как никогда. Подсознание вынесло наружу все тайные стремления и помыслы химер, обратив их в жажду плоти.
   - Ты покушаешься на основы нашего существования, - шептали призраки. Ты станешь духом сам, беспомощным и слабым, немощным в мечтаниях и надеждах. Ты уничтожаешь нашу жизнь! Уйди!
   Слезы отчаяния душили Люцифера. Он терял не только секреты равнины, но и вторую родину... Там, в темной неизвестности, его ожидали новые миры, такие чужие и такие знакомые...
   С тех пор прошло много лет. Люцифер скитался по задворкам Галактики, пытался отыскать новое пристанище... Безысходность заводила в тупик, одиночество отравляло разум, мысль становилась мертвой, как и преодоленные им тысячи световых лет. Он многое видел, но многое не мог понять, лишний раз убеждаясь в собственной никчемности и беспомощности. Но в душе он оставался Люцифером, а в памяти по-прежнему воскресали видения равнины, покинутой в поисках счастья. Это новое понятие он обрел совсем недавно, хотя не мог дать ему четкое определение. Даже расплывчатая характеристика давалась с большим трудом. Но он знал, что такое надежда на существование надежды, ведь это выстрадал он сам, оставаясь один на один с холодом пустоты.
   Измученный бесплодными поисками, Люцифер продолжал бесконечный путь. Временами в нем гасло то светлое чувство, казавшееся ему единственным оплотом души в злобном уродливом мире. Тогда разум туманился черной патологической жестокостью, обращавшейся против безликих планет, лишенных добра и света. Потом он долго винил себя за проявления слепой ярости, за уничтожение природы, следовательно, и надежды, в каком-то смысле. И зло на короткое время покидало сердце.
   Люцифер избороздил почти половину Вселенной, видел чужую жизнь, но не находил свое место в ней. Он всегда оказывался пришельцем, воплощением ужаса и мрака враждебного космоса. Невольно он сравнивал себя с огромной скалой, которую пережевывает ветер, разрушая до основания, превращая в придорожную пыль. Он кричал от страха и, обессиленный приступами паранойи, умирал в объятиях неведомых звезд.
   Открытые им светила принадлежали только ему - Люциферу, но он не желал оставаться там надолго, все дальше и дальше проникая в чертоги Вечности. На смену безмозглым тварям приходили отвратительные двуногие существа с похабными, зловонными мыслями, истреблявшие друг друга смертоносным оружием.
   Люцифер оставался для них чужаком, а они были глубоко чужды Люциферу. Отчаяние нестерпимой болью вонзалось в мозг, поражая каждую клетку ослепительными огненными вспышками - предвестниками неминуемой гибели. Он воскресал вновь, и проходя через множество магических превращений, все же нашел драгоценный камень, погруженный в чарующее сияние малиновой и лилово-зеленой звезд, обгонявших друг друга в фантастическом хороводе.
   Небосвод переливался то рубиновым, то малахитовым цветами, пронизывая воды бездонного океана живым внутренним светом. И тогда надежда восстала из пепла кошмаров, рожденных одиночеством. Душа захлебывалась волнением и неописуемым восторгом, переходившим в тихую изумрудную печаль об утраченном и ненайденном...
   Как дитя Люцифер бросился в объятия душистых трав, погружаясь в серебро утренней росы. Манящая растительность блестела серым металлом, а небеса растворялись в глубине космоса.
   Люцифер боялся осквернить своим присутствием прекрасное видение, но страх вскоре сменился глубоким покоем, что приходит к странникам после длительного и опасного путешествия на пороге родного дома.
   Чистый искрящийся воздух, шелест листвы и жужжание букашек пьянили сладким возбуждением, ожиданием чудес и диковинок, даруемых иногда судьбою за долготерпение и страдания.
   - Сэм, - тихо молвила трава, - Сэм!..
   Люцифер вздрогнул. Никогда в жизни ему не приходилось видеть говорящую траву.
   - Сэм, - раздалось вновь.
   Люцифер вскочил и огляделся вокруг. Никого не было.
   - Кто здесь? - с опаской спросил он.
   - Это я.
   Люцифер осторожно раздвинул густые заросли и увидел существо, ростом не более ладони, в забавном колпаке. В руках оно держало две спелые красные ягоды.
   - Ты кто? - полюбопытствовал Люцифер.
   - Я Сид, а ты - Сэм, - невозмутимо ответил человечек.
   - Да нет же, - удивился Люцифер. - Я Люцифер, а вовсе не Сэм. Понятия не имею, кто такой Сэм.
   - Тогда я буду называть тебя Люцифер Сэм. Хорошо? - не унимался коротышка.
   Люцифер не ответил.
   - Слушай, Люцифер Сэм, на, бери! - пропищал карлик и протянул ягоду.
   Люцифер, немного помолчав, неуклюже наклонился и взял угощение из крохотных ручек. На лице Сида засияла улыбка.
   - Но, постой, - проговорил Люцифер, - я большой и сильный, а ты - маленький и слабый... разве ты не боишься меня?
   - Зачем мне бояться тебя. Я ведь сразу понял, что ты Сэм, а Сэм, он добрый...
   Люцифер от удивления раскрыл рот, выронил подарок и застыл. На других планетах его встречали как пришельца с враждебными намерениями, а эта кроха не только не боится его, но и разговаривает с ним на равных, называя добрым Сэмом, не видя в нем зла, как другие.
   Глаза Люцифера залили слезы. Он вспомнил все, вспомнил, как тысячи лет назад добровольно покинул родину, презирая ее маленьких жителей лишь за то, что был среди них великаном. Но они не помнят, они забыли, простили ему!
   - Люцифер Сэм, - отозвался Сид, - пошли со мной.
   Люцифер не мог сдержать рыданий: "Он зовет меня, я нужен ему! Он меня не оттолкнул, хотя я не похож на него..." Счастье душило Люцифера, и он ничком упал в заросли высоких трав.
  
  
   июнь - июль 2001
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"