Все в этом мире поддается сравнению. Вот моя жизнь - это источник. Лет в двадцать она била ключом, бурлила, выплескиваясь из берегов. На седьмом десятке вода иссякла, остались склизкие комья болотной жижы, сухие обвалившиеся берега...
Лет пять назад все еще не казалось столь мрачным, и даже солнце иногда улыбалось, несмотря на морщины, редеющие волосы, пигментную россыпь на руках. Но капля за каплей время забирало свое. Один за другим уходили друзья, соседи, одноклассники... А потом не стало и Дениса...
Вот так вот, попал на косу, оставив с полсотни лет воспоминаний, полшкафа одежды, которую уже никто не оденет, и целую полку Лондона и Желязны. А еще меня - с одинокими вечерами, опустевшим креслом и привычкой готовить "на двоих".
Еще недавно мы обсуждали, что, оказывается, это не так уж и страшно - стареть вместе. А смерть казалась лампочкой - раз, перегорела, и наступила темнота. Но в реальности мы почему-то оказались в разных комнатах. Первое время я отчаянно хотел туда, к нему, в темноту, лишь бы рядом. Потом вдруг понял - мне не так уж и много осталось, и как-то отчаянно захотелось жить.
Жить... Просто жить, без всяких вывертов, безумных поступков и прыжков с парашюта. Читать книги, ходить в магазин, ездить на поросшую бурьяном дачу, где такие же как я, голодные на общение старики, с удовольствием перекинутся с тобой парой словечек, а то и сообразим на троих по соточке под вечерок. А ночью разбредемся по своим лачужкам кутаться в одеяло и сопеть, покашливая, до утра.
В предрассветные часы бывало особенно зябко. Одеяло казалось тонким, как простыня. Не хватало чужого человеческого тепла где-то рядом. Я скучал, растворившись в своем одиночестве. За друзьями, которых никогда уже не увижу, за самим собой, каким когда-то был - молодым, беззаботным, полным каких-то ожиданий. И не понимал, как жизнь в одно лишь мгновение вдруг оказалась такой пустой...
***
В наш дачный домик мама вечно тянула всякий хлам, начиная с детских ползунков, заканчивая цветочными вырезками из всяких журналов, конфетных коробок, календарей. Руки не доходили выбросить весь этот кладезь "несметных", да и лень было копаться в старье. Может, так бы и осталось, до следующих хозяев, но однажды ко мне заглянул сосед с нижней улицы и положил глаз на комод с зеркалом, трещавший от всякого барахла. Комод мне был совершенно не нужен, и я с удовольствием уступил его за сущую безделицу. Но пришлось вынимать барахло, разжигать костер... Там-то я и нашел сложенные в пакетик страницы из армейского фотоальбома. Выцветшие черно-белые фотографии, желтый, терпко пахнущий, жутко старый блокнот и потрепанные почтовые конверты.
Зачем мама хранила все эти мемуары юности, ума не приложу. Я швырнул пакет в кучу для костра, как вдруг меня осенило. Это ведь не мама. Это я сам - сначала порвал, потом собрал и спрятал. Что я в тот момент себе думал, уже не вспомню. Столько лет прошло...
Может, и не стоило ворошить прошлое. Но любопытство пересилило. Я достал пакет из кучи и положил на стол.
Костер уже испускал последние серые клубочки. Комод переехал к новому владельцу, и в комнатушке стало намного светлее. Я же включил настольную лампу, привлекая стайки липучей мошкары, и разложил по кучкам странички из фотоальбома.
Большинство лиц я уже и не помнил. Обычный молодняк шестидесятых - худой, лысый, с чересчур серьезными глазами. Ни с кем из них я после службы не пересекался и связи не держал, разве что...
Был один паренек. Савва или Савелий. Много воды с тех пор утекло, и мне уже стало казаться, будто эти воспоминания не из реальной жизни, а из давно позабытого черно-белого кино, которое смотрел когда-то. А ведь Савва действительно существовал, и сейчас ухмылялся мне с помятой фотографии.
Было в нем что-то особенное. Может, все дело в хитроватом прищуре серых глаз, казавшихся бездонными. Может, в тех нелепых байках, которыми он потчевал нас по ночам. Может, в том, что Савва знал ответы на все вопросы, которые мы себе задавали. И все обожали его - слепо, как новорожденные кутята мамку.
Какими же юными мы тогда были! Какими глупыми...
В нашем отряде было пять человек, которых Савва выделял особо. Не гнал, не отвешивал затрещин, всюду таскал за собой, будто свиту. Я был одним из "любимчиков". Глядя на наши молодые лица, я вспоминал, что мы вроде были одного роста и примерного сложения. Оба светловолосые. Другие ребята отличались - кто больно высок, кто тщедушен или круглолиц. Потому чувствовал себя почти на равных - ну, совсем почти. За Саввой всегда было первое и последнее слово.
Как-то ночью мы пошли в самоволку на реку. Нас пятеро, включая Савву, один остался "на стреме". Ночь выдалась холодной, темной, неласковой. Вспомнилось, как зубы стучали в ознобе, а ноги хватало судорогой. Никому купание не понравилось, но Савва упрямился и снова гнал всех в воду.
Стукнула ему в башку дурацкая блажь нас топить. И так чтоб до последнего вздоха. Смотрел, кто сколько под водой выдержит. Ребята ругались - Савва смеялся. Мне почему-то больше всех досталось. Савва прыгнул мне на плечи, прижал шею ко дну. Я держался, пока перед глазами не поплыли белые пятна. Я замахал руками, ногами, но Савва, оказавшись сильнее, не выпускал меня из плена.
Не знаю, о чем он думал. Тогда меня едва откачали. А перед глазами до сих пор пелена.
Полвека прошло... Сейчас я бы сразу сообразил, что от таких как Савва бежать надо подальше. А тогда забылось, простилось, спустилось желторотыми лоботрясами, как на духу.
Отслужив положенное, мы, как тогда казалось, вернулись в русло обычной жизни братьями на века, но растеклись ручейками, каждый по своему желобку, и больше не виделись.
Но я, наивный дурень, писал Савве письма целых пять лет. И Савва отвечал. Сначала охотно. Потом через раз. А напоследок прислал короткую и совершенно глупую записку:
"Давай встретимся через пятьдесят лет на тот самом месте, у реки. И больше не пиши мне".
Надо сказать, что тогда эта записка оказалась больней, чем ведро кипятку на голую спину. Со злости я порвал и армейский альбом, и письма. Но отчего-то не выбросил. И сейчас перебираю пожухлые бумажки, словно бесценный скарб. А ведь есть у нас что-то общее: мы многое в этой жизни пережили, перемололи. А что если...
В голову нечаянно проникла совсем уж бредовая мысль. А что если махнуть в Белоруссию, на ту самую реку, на то самое место. Что Савва придет, я даже и не думал. Скорее всего, он давно уже умер. А если жив, то позабыл об этой шутке полувековой давности, да и обо мне в частности.
И все ж интересно было...
Так все удачно совпало. Ведь ровно пятьдесят лет набежало с даты, указанной в записке. Ну, почти пятьдесят. Еще недели три на сборы-раздумья. Авось, на тот момент успею натешиться этой мыслью, да займусь малиной, клубникой, огурцами. Но, видать, совсем скучно стало, поэтому три недели спустя я уже трясся в вагоне поезда, а за окном махали зелеными сердечками стройные веточки белорусских берез.
Признаться, спустя столько лет, я ожидал увидеть, что на месте воинской части уже вырос город или, на худой конец, деревня. Однако позади станции куда ни кинь взгляд - повсюду широкое поле. Где-то вдалеке виднелись полоски деревянной ограды, за которыми сновали туда-сюда темные силуэты. Должно быть, лошади. Оно-то и верно - тут им раздолье: и разнотравье, и водопой.
Я отыскал узенькую тропинку, бежавшую через поле, и отправился к реке.
***
За пятьдесят лет берег изменился. Видно, речка отступила, подарив берегу высокие валуны, с которых мы когда-то прыгали в воду. Кто-то соорудил причал для лодок. На другом берегу я заметил несколько сооружений, такой же причал и привязанные к стойкам моторные лодки. Да, река перестала быть укромным местечком для праздно шатающейся молодёжи. А жаль...
Иногда мне казалось, что в этом мире совершенно не осталось мест, где можно было бы уединиться, закрыться, потеряться - даже на богом позабытой реке.
Я подобрал с земли несколько плоских галек и запустил "блинчики". Камни потонули сразу, но я лишь улыбнулся. Ну и чёрт с ними, я уже лет двадцать не ступал на берег самой захудалой лужи. И скупнуться было бы в самый раз.
Я стащил одежду и сложил на берегу, боязно озираясь по сторонам. В карманах были деньги, карточки, телефон, и паспорт. Случись пропажа - в Белоруссии я совершенно никого не знал. Пришлось бы жить на берегу реки до осени - а после помереть от холода. Никто бы и не кинулся, разве что дальние родственнички слетелись к дележу имущества, а уж им-то, если б моя воля, оставил бы огромный шиш. Особенно племяшке моей, Денисовой дочке, которая явилась после похорон лишь для того, чтобы оформить папашкину половину квартиры. Да только двумя годами ранее я приватизировал все жильё на себя, и пришлось той уехать не солоно хлебавши. А чего она ждала? Что можно забыть об отце на целых пятнадцать лет? И вправду, нет ничего хуже, чем неблагодарный ребёнок.
Я опять загрустил, и почему-то перехотелось лезть в воду. Я прошёлся по берегу, слегка намочив ступни, и, заскучав, сел, прислонившись спиной, к гладкому валуну. Солнце припекало, и я разомлел. Должно быть, задремал, потому что когда очнулся, начинало вечереть. Вещи, слава богу, лежали на месте. Я уж начал было подниматься, расправляя затекшие ноги, как вдруг заметил, что не один.
Рядом сидел паренек, лет двадцати с хвостиком. Волосы светлые, до плеч. В ушах модные нынче дырки, не сильно большие, но все ж вызывающие ярое желание продеть веревку и подвесить за уши к потолку. Глаза серые и до боли знакомые.
- Вы, наверное, Владимир? - спросил паренек.
- Ну, допустим. А ты кто таков?
- Алик. Я внук Саввы Сергеева. Помните Савву?
- Помню... Чего ж не помнить. А что Савва?
- Умер весной, - ответил Алик, - а я и не ожидал, если честно, что вы приедете. Так, случайно, в этих краях оказался. Думаю, на всякий случай, загляну.
- Умер, значит, - вздохнул я и расстроился. Еще один пассажир моего поезда отбыл на станцию. Да и моя не за горами...
- Да. Незадолго до смерти он рассказал мне о том, что когда-то давно назначил встречу на этой реке. Глупо, если честно.
- Глупо, - согласился я, разглядывая паренька исподлобья. Алик казался невозмутимым и каким-то отстранённым. Небось считал секунды, когда отделается от старикана, прыгнет в свою тачку и вперед к собственной компании, - И кроме меня никто не пришёл...
- А больше и некому, - пожал плечами Алик.
- Как? Мы ведь вшестером, как вы это теперь зовете, куролесили?
- Тусовали, - поправил Алик, улыбаясь такими знакомыми ямочками на худых щеках, - дед только вас ждал. Других в списке не было.
- Отчего? - удивился я и одновременно обрадовался. Видать, было что-то во мне особое, что Савва всегда подмечал. Непонятно только, отчего он все эти годы не хотел общаться. Но с кого уж теперь спрос взять?
- Не знаю, - продолжил Алик, - о вас он рассказывал. О других - ни слова.
- А с чего такая честь - не говорил?
- Да, - замялся паренек, сунул руки в карманы и стал переминаться с ноги на ногу. Темнит что-то.
- Не слишком хорошая история.
- Как он чуть не утопил меня? Ну-ну..
- Владимир, - начал было Алик, но спохватился, - прошу прощения, не знаю отчества.
- Петрович.
- Вы все не так поняли. Хотя, может, и так. Я думаю, может, вам оно и не надо...
- Да заканчивай уже, раз начал, - оборвал я его излияния, - я в жизни много чего видел, меня уже не удивишь.
- Ну, хорошо.
Алик уселся на землю, подобрав колени, и начал свой рассказ. Я слушал, почти не перебивая.
- Дед слегка сумасшедшим был. Особенно по молодости. Сейчас это называется шизофрения. А тогда деду казалось, что так и должно быть. Что он особенный. Не знаю, уж чего в голову взбрело, но дед верил, что бессмертен.
- Ишь чего? - вот такого я уж точно не ожидал. Савва, конечно, был с придурью, но не казался малохольным. Правда, знал я его самую малость - года два. Как тут поймешь?
А паренек, между тем, продолжал.
История и вправду была занятной.
Савва, то бишь дед его, считал себя выходцем из древнего рода людей, которые появились еще за миллионы лет до наших предков. Род этот был невелик - несколько десятков человек, которые не болели, не умирали, не размножались, а просто существовали миллионы лет. Когда на планете образовался еще один вид - смертных, древние просто ушли - разбрелись, кто в горы, кто в море, чтобы не вмешиваться. Но все равно вмешивались и ссорились друг с другом по этому поводу.
А потом им все надоело. И бесконечная жизнь, и смертные люди, которые привычному бессмертным спокойствию предпочитали драки и суету. Один за другим древние стали погружаться в долгий глубокий сон.
Снадобье для сна приготовили сами. У него было только одно побочное действие, которое древние сочли за благо. Проснувшись, они практически ничего не помнили, и все постигали заново. Это имело смысл...
Со временем древние почти полностью позабыли друг друга. И записи, которые предусмотрительно оставляли для себя, казались не более, чем сказками.
Год за годом, век за веком, древние проживали по несколько жизней, потом снова засыпали. А потом...
- Больше дед ничего не смог придумать, - грустно улыбнулся Алик, - наверное, потом вообразил себя одним из бессмертных, и ему стало грустно. Потому что друзья и любимые стареют, уходят из жизни, а бессмертный обречен на одиночество. И тогда ему в голову пришло найти кого-то из своих. Держаться вместе, а когда возникнет желание "обнулиться", то сделать это сообща. И опять проснуться уже не одному.
- И как успехи? - я не смог удержаться от сарказма.
- Он считал, что вы чем-то похожи. Но не мог спросить прямо - ведь вы, по его соображениям, могли и не помнить. Поэтому он пытался вас топить до того момента, пока не начнете дышать под водой.
- Я и не начал.
- Вы могли испугаться. Но дед верил, что, даже захлебнувшись, вы снова вернетесь. Хотя до конца идти не стал. Подумал, что если неправ, то дело уже не исправишь.
- И слава богу, - я искренне возмутился. Выходит, Савва действительно хотел меня утопить. Из-за какой-то бредовой идеи!
- И дед тебе всерьез это рассказывал?!
- Ну не придумал же я! Делать мне нечего.
- Да кто вас поймет? Может, это семейное!
Алик деликатно промолчал, только взгляд его сделался грустный. Видно, что любил деда. А почему б не любить - мужик был занятный, вожак, сказочник.
- А себя он часом не пытался проверить? Ну, там, с крыши прыгнуть? Как он вообще умер-то?
- Дед верил, что проснулся лет двести назад. Зачем себя калечить напрасно? А умер он обычно - как умирают люди.
- Эвон, какая логика, - я задумчиво почесал макушку, - а персоной важной он себя не воображал? Как говорится, исторического масштаба?
- Наполеоном что ли? - губы Алика скривились в ехидной улыбке, - далась вам эта банальщина! Думаете, для бессмертных есть какой-то понт хвататься за власть, грести все под себя? Нет в этом совершенно никакого смысла.
- Это почему же? - разговор выходил занятным. Чувствовалось, что паренек довольно долго впитывал дедовы бредни, аж успел проникнуться.
- Потому что тех, кто тебе мешает сегодня, завтра уже не будет. Да и пахано это поле не один раз. Скучно. Не интересно. Как в шахматной игре, когда знаешь все ходы наизусть...
- Вижу, у тебя на все вопросы ответы есть, - я улыбнулся пересохшими губами. Уже почти стемнело. В желудке заурчало от голода. Пора было перекусить. Пожалуй, хватит на меня историй. Алик был прав - не стоило и разговор заводить. Жаль только пацана - с такими взглядами до психушки недалеко. Хотя, если глянуть в интернет, вся планета давно с черепушкой не дружит. Бабы становятся мужиками, мужики - бабами. Кто-то воображает себя птицей. Кто-то ждет конца света. А тут паренек вообразил себя бессмертным без всяких там монархических замашек.
Возможно, и Савва тут не при чем. Скорее всего, это паренька собственные мысли. Просто я, старый лопух, развесил уши, а тот и заливает, почем зря. Осталось только загадкой, как он узнал про встречу, назначенную пятьдесят лет назад. Неужто Савва и впрямь рассказывал? Или письмо оставил? И как сам не позабыл? Загадка, однако...
- А Савва не говорил случайно, зачем ему через пятьдесят лет взбрендило встретиться?
- Думаю, - Алик как-то странно посмотрел на меня. Аж мурашки побежали. Река рядом - уже не вздумает и он меня топить? Я уже немолод, отбиться не смогу, потому стало страшно. - Думаю, за пятьдесят лет стало бы понятно. Бессмертные не стареют.
- А если б я не пришёл? Я бы мог забыть, умереть, сидеть в инвалидном кресле?
- Есть много способов узнать, почему человек не пришел. С нашими технологиями, Владимир Петрович...
- И все равно, в толк не возьму, почему именно пятьдесят?
- Неважно, - парень махнул рукой вслед заходящему солнцу, - давайте я вас на станцию провожу. Там буфет неплохой. В Белоруссии вообще еда вкусная.
Я понимающе улыбнулся. Даже "бессмертные" хотят есть.
Алик протянул мне руку, помогая подняться, и стал подавать мне одежду, о которой я в волнении совершенно забыл. Пока я одевался, парень молчал и смотрел куда-то сквозь меня. Взгляд его стал совершенно пустой, равнодушный. Выполнил миссию - и был таков.
***
Алик проводил меня до станции, даже угостил ужином. Еда, правда, оказалась так себе, как на мой вкус. Но парень топтал за двоих.
Напоследок Алик попытался всучить мне "в конверте" некую "компенсацию затрат". Мне, как пенсионеру, конечно, каждая копейка дорога, но тут уж я сопротивлялся до последнего. Было в этом что-то постыдное. Особенно после всех этих россказней про великих и смертных. Хотелось уехать с чувством собственного достоинства. Поэтому денег я решительно не взял.
Уже в купе, глядя из окна на высокую худощавую фигуру Алика, я невольно любовался его молодостью, силой, исходившей от широких крепких плеч. И эта осанка, эти ладони на полпальца в карманах, широко расставленные ноги...
Я вдруг подумал о том, что давно уже не видел, чтобы молодежь стояла так уверенно, с таким волевым выражением лица. Алик был точной копией Саввы - таким, каким я его помнил, каким восхищался. Я достал из кармана черно-белое фото из армейского альбома и положил на столик перед собой. Память может подвести, глаза - нет...
Поезд тронулся, перрон медленно поплыл в противоположную сторону, унося провожавшего с моих глаз. Он даже не обернулся, но и не ушёл - продолжал стоять, пока, превратившись в маленькую чёрную точку, не исчез окончательно.
За окном появились березки - махали мне на прощание листиками-сердечками. А я бессовестно и совершенно не по-мужски плакал.
Я понимал, что, скорее всего, так и не узнаю правду - о том, кто на самом деле был сумасшедшим, и кто придумал все эти истории, и есть ли в них хоть доля истины. Но в одно я поверил точно - спустя пятьдесят лет мы с Саввой все же встретились.