- Меня зовут Эрик. Всё, что рассказывают обо мне - неправда.
Я улыбнулся:
- А я только хотел сказать, что много о Вас слышал.
- У меня есть причины рассказать правду именно Вам, - отозвался посетитель. - Если Вы не против, я скажу об этих причинах в конце нашей беседы.
- Я не против. В конце, так в конце. Раздевайтесь и присаживайтесь.
Посетитель снял мокрую от дождя шляпу и медленно повесил её на вешалку. Так же неторопливо он снял плащ. Я терпеливо наблюдал за его кошачьими движениями. Когда Эрик, наконец, сел напротив меня, я смог изучить его спокойное и в то же время сосредоточенное лицо. "Мёртвая зыбь, - подумалось мне. - Не штиль, а мертвая зыбь". Посетитель, отвечая на мой взгляд, несколько секунд изучал меня, а потом неторопливо начал:
- Я родился в тысячном году от рождества Христова.
"Сумасшедший, - разочарованно подумал я. - Обыкновенный сумасшедший. Ладно, и псих может на что-нибудь сгодиться". В конце концов, я много о нём слышал. Посетитель продолжал, внимательно глядя мне в лицо:
- Разумеется не ровно в тысячном. Так мне просто удобнее считать. - Эрик внезапно и обаятельно улыбнулся. - Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Вы считаете, что я ненормальный. Что ж, это, пожалуй, верно. Я много размышлял по этому поводу. Человека, прожившего тысячу лет, трудно считать нормальным. Обязательно появляются какие-нибудь особенности, не присущие обычным людям. У этой болезни - нет названия. Слишком редко ей болеют, а если и болеют, то предпочитают не обращаться к врачу.
Улыбка медленно растворилась в мёртвой зыби, только глаза продолжали иронично ощупывать меня.
- Продолжайте, - уже немного скучая, ответил я на мягкие прикосновения его взгляда. - Для меня не впервой беседовать с ненормальными.
- Хорошо, - глаза посетителя отпустили моё лицо. Некоторое время Эрик собирался с мыслями. Серый дождь барабанил в стекло. Наконец, посетитель продолжил:
- В шестнадцать лет, мне было видение. Некто сообщил, что каждый убитый мною человек добавит к моей жизни один год. Тогда я не знал, как к этому отнестись. Сейчас у меня есть все основания утверждать, что тот человек говорил правду...
- Вы хотите сказать, что убили тысячу человек? Так много? - кажется, мой вопрос прозвучал излишне резко.
- У меня было время. - Взгляд Эрика оторвался от ковра, и опять притронулся ко мне. Кротко и беззлобно.
- И кто же к вам явился? Бог? Дьявол?
- В те времена я еще был язычником. Тогда у нас не было однозначного бога добра и бога зла. Позже, перед тем, как креститься, я задумался над этим. И до сих пор не знаю ответа. Все зависит от того, кого мне надлежало убивать. Но про это не было сказано ни слова.
Посетитель опять замолчал. Я ждал, слушая шум дождя. Наконец Эрик продолжил:
- Я не собирался никого убивать специально, ради продления собственной жизни. Через три года мой отец отправился в военный поход и взял меня с собой. Для всех мужчин это было обычным делом. Ещё мальчишкой я знал, что когда- нибудь взойду на борт корабля и отправлюсь на захват новых земель и грабеж чужих и незнакомых людей. Когда это, наконец, случилось, к моей жизни добавилось два года. Но, видимо, я был чувствительнее своих соплеменников. От первых убийств я пришёл в ужас, и пообещал себе никогда больше никого не убивать. Пусть лучше я умру на несколько лет раньше.
Подобное обещание было бы невыполнимым, если бы я остался со своей родней. Поэтому, во время следующего похода, как только корабли пристали к берегам Ирландии, я сбежал. Довольно скоро оказалось, что я совершил большую глупость. Я был один на чужой земле. Вернуться я не мог - меня просто не приняли бы обратно. Местным жителям тоже не стоило показываться на глаза - по вполне понятным причинам, они не любили норманнов. А Ирландия не то место, где легко выжить одному. В общем, мой поступок был чистым мальчишеством. До зимы я ещё как-то протянул, скрываясь от глаз бывших друзей и бывших врагов. Когда выпал снег, стало совсем худо.
Не знаю, как я тогда выжил бы, если бы меня не подобрал отец Амвросий. Тогда в Ирландии было много монастырей, и отец Амвросий был настоятелем одного из них. Меня согрёли и накормили. И разрешили жить с монахами до наступления лета.
Я многому научился за эту зиму. Я впервые увидел книги, и впервые прочел несколько слов на греческом. Безграничный мир со всеми своими сокровищами был сотворён пред моим взором. И весь этот мир был разрушен в первые дни лета, когда мои соплеменники с оружием ворвались в монастырь, бездумно круша всё на своем пути.
За несколько дней до этого, я рассказал Амвросию о своем видении. Он долго молчал тогда. А потом долго говорил. В результате, я дал ещё одно обещание. И когда толпа орущих варваров терзала моих друзей-монахов, я растерялся, и не знал, что делать со своими клятвами. Я сдержал обе, и сбежал. Скрываясь среди невысоких гор, я долго думал, правильно ли поступил. Я вспоминал Амвросия и других обитателей монастыря, книги, латынь и греческий. Когда я вернулся монастыря уже не было. Черные головешки, зола и трупы моих друзей.
Амвросий был мертв. Если бы я был рядом и держал в руках оружие, возможно, всё было бы по-другому. Оказалось, что мои клятвы никого не убивать способствуют злу. Потому, когда на меня размахивая топором налетел викинг, я без сомнения, и даже с легким мстительным удовольствием всадил в него блистающий клинок. Я понял, что убийство может быть благом, и, следовательно, я могу продлить свою жизнь не кривя душой. Достаточно только следить за тем, чтобы убитый человек был негодяем, а я сам - воплощением добродетели.
Эрик замолчал. Пауза встряхнула меня. Дождь всегда усыпляет, а тут ещё унылый рассказ этого сумасшедшего. Чтобы как-то оживиться, я встал из-за стола, подошел к стене и включил свет. Эрик, уйдя в себя, казалось, не замечал моих перемещений. На мою фразу он вздрогнул и панически вцепился в меня взглядом.
- Послушайте, Эрик. Всё это чрезвычайно интересно. Воплощение добродетели и всё такое. Но если Вы будете рассказывать про каждое из тысячи Ваших убийств, мы не закончим до Второго Пришествия.
- Вы торопитесь? - удивился Эрик. - Странно. Впрочем, можете не волноваться - До Второго Пришествия вы не доживёте. И я не собираюсь рассказывать про каждое своё убийство. Все я просто не помню.
- Вот как, - вежливо отозвался я, обдумывая его замечание про Пришествие. Интересно, как много обо мне он знает?
- Конечно. Самый естественный способ заработать много лет жизни заключался в том, чтобы пойти на войну ради какого-нибудь благого дела. Поэтому, спустя лет сто я отправился в крестовый поход.
- Как же вы протянули эти сто лет?
- Сначала помогал ирландцам противостоять викингам. Не очень успешно, правда. В конечном итоге норманны разрушили все светлое, что было тогда в Ирландии. Но на это у них ушло много лет. После перебрался на материк. Некоторое время служил у мелких феодалов - у тех, которые, на мой взгляд, были благородны и воевали за правое дело. Правда, через некоторое время я понял, что каждый из них преследует свои интересы и о правом деле не особо печется. Тогда я ушел на покой, решив не вступать в бой до тех пор, пока дело не окажется действительно стоящим. У меня уже появились первые седые волосы, когда папа Урбан II призвал вырвать у мусульман Гроб Господень.
В то время я уже был крещен. Перед этим мне пришлось очередной раз переосмыслить свою жизнь. Вопрос от кого мой дар - от Бога или от Нечистого, со всей отчетливостью встал передо мной. С одной стороны, Дьяволу заполучить мою душу подобным способом представлялось затруднительным. Если я буду все время совершать убийства, то никогда не умру. С другой стороны, Бог говорил ведь - не убий. Хотя я мог предположить, что видением он давал мне понять, что я свободен от этой заповеди. Такое было бы возможно только в том случае, если бы мои убийства были нужны Богу. Например, если бы я убивал, спасая от гибели невинные души. Тогда мое бессмертие оказалось бы наградой за мое старательное богослужение. Если же все-таки видение было от Сатаны, то убивая злодеев и оттягивая, таким образом, свою кончину, можно было здорово натянуть ему нос.
Начало крестового похода существенно упростило мои размышления. Убийства, совершенные во время этого похода были богоугодны, что подтверждалось самим римским папой. Я без колебаний нашил на одежду крест и отправился в Святую Землю.
Нам было тяжело, но я был счастлив. Тяжесть дара, терзавшая меня все эти годы, отступила. Моим бессмертием торговал Бог. Так было до тех пор, пока мы не взяли Иерусалим. Побоище, устроенное рыцарями-крестоносцами никак не вязалось с божьей волей. Да, они были иноверцами, но они были и просто людьми, не заслужившими тяжёлой смерти. Я слишком хорошо помнил набеги норманнов на ирландские монастыри. А теперь на моих глазах истребляли ещё один народ и ещё одну культуру. Моя душа опустошалась вместе с опустошением Иерусалима. Все мои теории, обещавшие вечность, рассыпались сухим песком палестинских пустынь. Мои бывшие соратники казались мне дикарями - их убийства были бессмысленны и бесполезны.
Как только представилась возможность, я вернулся в Европу. Хотя я и стал обеспеченным человеком, дальнейшая жизнь моя была туманна: воевать больше не хотелось, а иного способа зарабатывать себе долгую жизнь я не видел. Тщательно всё обдумав, я оседлал коня, взял копье и меч и отправился на защиту сирых и убогих. Странствуя по Европе, я действительно спас много жизней. Через некоторое время меня уже узнавали, и встречали либо просьбами, либо угрозами. Мне приходилось судить, кто прав, кто виноват, и видит Бог, я был хорошим судьёй. Я очищал леса от разбойников, я вызывал на поединки зарвавшихся феодалов, вытягивавших последние гроши у своих крестьян. Однако, вместе со славой росло и количество моих врагов. Я был объявлен разбойником, и люди, гонявшиеся за мной, могли бы составить небольшое войско. Парадокс моего существования заключался в том, что ради продления жизни мне приходилось жизнью же и рисковать. В общем, это было справедливо. Тем не менее наступил момент, когда я был крепко зажат между ладонями властей, и мне не оставалось ничего другого, как уйти на покой. Все предшествующие приключения давали мне несколько десятков лет беззаботной жизни.
Я тихо и кротко устроился в своем замке, никуда не выезжал, читал книги и старался не думать о будущем. Тогда же я обзавелся семьей. Впоследствии я пытался проследить судьбу моих потомков, но потерял из виду последнего веке эдак в семнадцатом.
- Здорово! - прервав речь Эрика, я решил проявить твердость. - Всё, что Вы рассказываете весьма занимательно. Я, кажется, даже могу предсказать, что было дальше. Насколько я помню, крестовых походов было семь или восемь. Вы продляли свою жизнь, участвуя в каждом из них. А потом была столетняя война, и еще какие-нибудь войны, и так вплоть до наших дней.
- Нет, Вы не угадали. Я вовсе не участвовал во всех войнах. Я уже говорил, что разочаровался в войне и сильно сомневался в правильности продления жизни таким способом. А из других крестовых походов меня коснулся только шестой. Этот поход возглавлял Фридрих II, а искренность и честность этого человека не вызывала, да и сейчас не вызывает у меня сомнений.
- Чем же он так отличался от других, - язвительно спросил я, в ту же секунду пожалев о своем вопросе: ответ посетителя мог значительно удлинить нашу беседу.
- Просто он действительно был честен, делал то, что считал правильным, и не любил загораживаться словами. И с ним было весело.
- И что же вы решили делать, - я поторопился увести разговор на финишную прямую.
- Я много думал о том, каким образом мне лучше жить как можно дольше, и при этом служить Богу. И я нашел то, что тогда казалось мне верным. Служение Богу и убийство совмещались только в одном месте. Я пришел к инквизиторам. Поначалу сознание правоты своего дела позволяло мне стойко переносить людские мучения. Но чем дальше, тем сложнее и сложнее мне удавалось убеждать себя в том, что эти люди заслужили такую смерть. Тем не менее, признать, что не только я, но и высокопоставленные священнослужители, люди максимально приближенные к Богу, на самом деле служат Нечистому, я не мог. Из самого факта распятия Христа следовало, что телесными муками можно искупить прегрешения. Таким образом, способ спасения душ грешников был разумен. И если другие люди, пытая и мучительно убивая во имя спасения чужой души, рисковали душой собственной, то я не рисковал ничем: нет смерти - нет адских мук. Казалось бы, я нашел, наконец, самое правильное место в жизни. Но вместо загробных мучений меня отыскали мучения земные, и жизнь моя превратилась в один черный ком грязи, из которого я никак не мог выбраться. Так могло бы продолжатся бесконечно долго, но однажды ночью я сошёл с ума.
Мое сумасшествие определили как одержимость бесами, и я сам предстал перед инквизицией. На мое счастье среди судей оказалось много моих знакомых, и я отделался обещанием посетить святые места. Конечно, в том моем состоянии сделать этого я не мог, но никто особенно и не следил за моими действиями. Какой-то отдаленный монастырь сжалился надо мной, и не дал умереть с голоду.
Покойная и смирная жизнь с монахами излечила меня. Побывав в руках инквизиции, я понял, что и священники могут ошибаться. Я решил, что пора положить конец моим бессмертным скитаниям, и безгрешно дожить отпущенные мне столетия, замаливая многочисленные грехи.
Так я и жил благостно и бездумно, не совершая ни злого, ни доброго. Но однажды ночью я проснулся с мыслью, что давно сбился со счёта, и даже не знаю, сколько мне осталось. Ещё не наступило утро, а я уже мурашками на коже почувствовал, что не совершать убийства в моей ситуации то же самое, что совершить самоубийство - грех, влекущий за собой бесконечные адские мучения. Я выбрался из кельи, перелез через монастырскую стену и направился к ближайшему городу. По пути я несколько поостыл, и попытался уж в тысячный раз все обдумать и разложить по местам. И вот, к чему я пришёл: инквизиция - это крайность. Кроме суда инквизиции есть ещё и обычные суды, и им тоже требуются палачи. Я решил найти справедливого судью, и стать палачом при нём. Похоже, это был единственный выход.
Я действительно нашел такого судью. И был палачом при нём, пока его не сместили. Тогда я нашел другого справедливого судью. Жизнь моя, хотя и была связана с постоянными поисками и странствиями, вошла в более-менее ровное русло. А это такое счастье, при такой долгой жизни. Разумеется, и эта жизнь перемежалась бурными эпизодами - я плавал к Новому Свету и участвовал в каких-то войнах, показавшихся мне справедливыми. Были и периоды разочарования, например, во времена Французской революции, когда головы рубили всем подряд. Но, в целом, как я стал тогда палачом, так и был им до наших дней.
Я наблюдал забавные вещи: за что в одни времена подвергали казни, в другие - давали награды. Но я был на службе закона, а закон защищал общество. Просто само общество со временем менялось, и ему угрожали разные люди.
Но вот, в последней из цивилизованных стран отменили смертную казнь. Остались, конечно, мелкие царьки, которым палачи будут нужны ещё очень долго. Но я не верю в их справедливость. Переложить ответственность за выбор человека, которого предстоит убить на других, у меня больше не получится. Вот и приходится теперь быть не только палачом, но и судьёй.
- Весьма занимательно, - обрадовался я окончанию его россказней. - Но вы же и пришли затем, что бы я Вам помог.
Я достал из кармана ключ, отпер ящик стола, и достал оттуда листок бумаги. Протягивая его посетителю, я заверил:
- Все - отъявленные мерзавцы.
Эрик медленными движениями удава взял листок и начал изучать его. "Боже мой, - подумал я, - Столько времени потратить только на то, чтобы передать список". Наконец посетитель улыбнулся, и поднял глаза:
- Спасибо. Это то, что мне нужно. Ещё несколько слов, и я уйду.
- Говорите, - постаравшись скрыть вздох, сказал я.
- Я обещал рассказать, почему я доверил Вам свою историю. Видите ли, я просто знаю историю Вашу. И с моей она чрезвычайно схожа. Вы больны, вам остался год жизни. Вам нужны деньги, чтобы оплатить какую-то безумную операцию, которая должна Вас спасти. Поэтому Вы решили заработать крупную сумму на убийствах. Ну не смотрите на меня так. Правда, мы похожи.
- Чрезвычайно, - выдавил я из себя, пытаясь изобразить иронию.
- И Вы согласны, похожи. А должен заметить, что себя я ненавижу!
Я не успел ничего ответить, как любопытное, но равнодушное дуло пистолета вопросительно взглянуло в мои глаза.